Словоупотребление - это круто. Особенно мое. Когда мне было лет семь или, кажется, шесть, к нам пришли гости в составе дяди Вити, тети Оли и дочки Ленки. Ленка была меня еще чуть помоложе, и не скажу, что мне было так уж интересно с ней играть, но лучше уж с ней, чем совсем никак. Четверо наших родителей уселись за стол и стали там выпивать и закусывать, а мы пошли играть на балкон. У меня была какая-то вроде бы игрушечная машинка или, может быть, танк. Точно уже не помню. А вот что было у Ленки, помню точно. Слишком уж она была по тогдашним временам крутая. Кукла. Куклу звали Гретхен. Она была привезена из ГДР. Это вам не современные Барби! Гретхен размером была чуть поменьше Ленки и невероятно навороченная: ходящая, говорящая, причем русскоязычная (говорила "мама"), с прилагающимся огромным гардеробом одежды и обуви. Даже на меня, хотя я типа и мальчик, эта кукла произвела немалое впечатление. Ну давай мы втроем играть. Ленка эту Гретхен то и дело переодевала и переобувала, гуляла с ней за ручку, разговаривала и все такое. Потом мы пускали ее ходить в одиночку, и у нее тоже получалось. Гретхен своим жизнеподобием вызвала у меня ассоциации с куклой наследника Тутти, и я, вспомнив канатоходца из той же сказки, предложил пустить ее пройтись по балконным перилам. Но время волшебников прошло, и Гретхен, сделав пару шагов, закономерно полетела вниз, причем не на балкон, а на асфальт. Жили мы на пятом этаже, так что все плохо. Ленка, само собой, заревела. А я-то напрягся еще больше. Ведь это я придумал прогулку по перилам, и Ленка, уж конечно, меня бы застучала, и стоять мне в углу до вечера, а то и люлей навешают. Я тоже заревел и побежал каяться. Вбегаю в комнату, где шумно веселятся родители. Размазываю по лицу слезы и, перекрикивая магнитофон, в невыразимом отчаянье ору: - Она упала!!! Был шок и истерика. Отцы, побледнев, бросились на балкон, одна из матерей остолбенела и стала заваливаться набок, другая кинулась ее поддерживать. Я понимал, что мне нет прощения, и, тихонько подвывая, в ужасе смотрел на дело рук своих. А потом, когда оказалось, что упала всего лишь Гретхен, а не Ленка, все родители стали нервно смеяться, и мне даже не попало за куклу. Много лет спустя у меня в избушке сидел один драматург, которого мы назовем Петенькой. Он запнулся о какую-то пепельницу, чуть не упал и, сильно топнув, продавил оказавшуюся гнилой половицу. Я имел неосторожность обмолвиться об этом другому драматургу, которого мы назовем Федькой. Я сказал буквально следующее: "Петенька сломал мне пол". И ничего более. Федька понял это своеобразно, и через некоторое время совершенно третьи (а то и четвертые) лица вдруг расспрашивают меня о моей противоестественной связи с моим гостем, причем приводят такие клинические подробности, какие редкий способен вообразить даже за очень отдельную плату. Во втором случае, впрочем, я виню не столько двусмысленность моего собственного словоупотребления, сколько чрезмерную живость слововосприятия у некоторых других людей.