Колдун
advertisement
Колдун – Здорове, княжич. Припозднился ты. Пораньше бы на денёк, – посетовал Кареслав, а в раскосых глазах насмешка. Едва кивнул ему Радомир, угрюмо смотрящий вверх по свеженастланной деревянными брусьями улице. Там к большому дому воеводы подъезжал на вороном узкоглазый, весь в чёрном колдун с разряженным данщиком на буланом 1 , писцами и плосколицыми воинами из ордынских наёмников. – Ворон дань добирает, – услужливо сообщил купец. – Не слепой, сам вижу, Кареслав, – сердито ответил княжич. – Дюже вы недовольны, возвращаясь, али Воронова приказа не исполнили? Гневно зыркнув на назойливого купчишку, Радомир посоветовал сквозь зубы: – Шёл бы ты своей дорогой, кунья морда. Кареслав усмехнулся лукаво и припустил к воеводиному дому. Взяв под уздцы своего захромавшего каурого 2 , Радомир хотел свернуть, да передумал и, набычившись, пошёл к подворью Воислава, где только что скрылся последний из кочевых воинов. Кареслав вынырнул навстречу и указал на открытые ворота: – Великий князь видеть тебя желает. Радомир вошёл на подворье, где «великий князь», не слезая с вороного, грозно требовал к себе воеводу. – Болеет тятя, нету силы встать, – причитала Мирина, прихватив богато украшенные поводья колдунова коня. – Не могёт к вам спуститься, ноги не слушаются. – И не буду спускаться! – громыхал Воислав, высунув из окна горницы большое своё круглое, морщинистое рыжеватое лицо. – Пусть сам ко мне идёт, коль ему так надо, молодой, не переломится. Вскинув голову, колдун горделиво произнёс: – Я, милостью великого Божественного Императора – Хозяина мириады колесниц, Повелителя четырёх морей – князь здесь, правитель земель, владетель людей… – Князь? – воевода в оконце смог протиснуть кроме головы одно только своё исполинское плечо. – Ты, да князь? Ворон, выскочка ты без роду и племени, тьфу на тебя! И он плюнул. – Тятяяяя, – взвыла Мирина и обратилась к колдуну: – Простите его, разум у него помутился, не ведает он, что творит, смилуйтесь! – Молчать! – рявкнул Воислав. – А ну пошла в дом! – Воислав, выдь сюда! – приказал колдун, горяча коня. – Немедленно! – Ишь раскомандовался, – взмахнул ручищей воевода. – Давно ли ты, мальчишка, милостью моею жил в этом доме, кормился с моего стола, был что родной! Мало я тебя учил, мало порол, жалеючи, и чем ты мне отплатил, ворожина поганый? Ты князя нашего предал, землю свою предал, врагам ворота открыл, – не лежал бы я тогда раненый, я бы тебя своими руками убил! – и всё чтобы самому за место князя править! Супостат! И дочку, дочку мою, Нежаночку, без венца увёл, дом мой опозорил! И что бы я, да на поклон к тебе? Да никогда! Колдун и тонкой бровью не повёл. Лицо его, бледное, остроносое, с глубоко посаженными чёрными раскосыми глазами, оставалось спокойным. А вот данщик хмурился, ёрзал в седле, подёргивал тонкие, свисающие до груди, усы и под конец возмутился на своём тарабарском языке: 1 2 Буланый – серого или песочного цвета, с чёрными ногами, гривой и хвостом. Каурый – светло-рыжый с жёлтыми подпалинами; хвост и грива беловато-рыжие. – Этот человек оскорбляет Божественного Императора! – Этот человек оскорбляет только меня… и то несуразно, – на том же тарабарском ответил колдун. – Оскорбляя власть Божественного Императора в твоём лице, он оскорбляет самого Божественного Императора и должен быть казнён в назидание другим. В груди у княжича похолодело. – А ты что смеёшься, Кареслав? – погрозил ему кулаком Воислав. – Али забыл мою хворостину? Мало я тебя, воришку, уму разуму учил. Купчишка светился от удовольствия: тоже понял, что грозит Воиславу, и радуется, потому что – княжич был в том уверен – не забыл, как за воровство яиц с подворья воеводы не раз был им порот. – Он снова оскорбляет Божественного Императора! – негодовал данщик. – Нет, грозится ему, – пояснил Колдун и кивнул на Кареслава, почтительно склонившегося под взорами всадников. – Кто этот человек? – важно спросил данщик. – Купец Кареслав, сын Дикого. – И верный подданный Великого, Премудрого и Божественного нашего Императора, – угодливо добавил купец на императорском каркающем языке. – Кареслав, подворье ты знаешь, помоги писцам, – небрежно велел колдун и заговорил уже на местном, громко обратившись к воеводе: – Воислав, будешь буянить – всех твоих баб без венца уведу, самой маленькой не пожалею. Воислав волком посмотрел на него, сплюнул и захлопнул ставень. Писцы во главе с Кареславом занялись описью, Мирина пошла за ними. – Его следует казнить в назидание другим, – упрямо повторил данщик. Радомир с ужасом ждал, что скажет колдун. Ворон скривился как от зубной боли, задумался и словно нехотя заговорил: – Воислав злится на меня, у него и в мыслях нет оскорблять нашего Божественного Императора. Я понимаю, для вас это оскорбление власти, но люди местные думают иначе: Воислав вырастил меня, был мне отцом, а власть отца священна. Право отца наказать сына, как бы высоко тот ни стоял. Божественный Император – отец всех народов. Позволяя Воиславу безнаказанно корить себя, я поддерживаю обычай и право Божественного на всё как отца их. – Божественный Император не нуждается в такой поддержке, – гневно возразил данщик. – Этот человек должен быть казнён. Страх – вот лучшая узда для народов. – Но страх дорого обходится. Данщик фыркнул: – Ты не желаешь пугать их, не хочешь применять силу… теперь понятно, отчего с этой земли приходит так мало дани. Божественному Императору не нужны робкие правители. Если бы не угроза Воиславу, княжича радовало бы недоверие к Колдуну. Тот же лишь бровь приподнял и возразил: – Мало дани приходит потому, что земля эта сурова, зима долга, лето коротко. Южные земли плодородны, на севере много пушнины, у нас же почти ничего нет, едва хватает на собственное пропитание. – Эти люди ленивы! Ты так мало забираешь у них, что им нет смысла работать больше. – Они работают не покладая рук, если заберу больше – они начнут умирать от голода, некому будет работать, и дань станет ещё меньше. Или же они взбунтуются, и тогда затраты на подавление мятежа могут превысить доходы. Много ли проку получилось с большой дани на Моранской земле? – глаза Колдуна блеснули, когда от этого вопроса уже данщик скривился будто от зубной боли. – Пожар восстания охватил и соседние земли, не обошлось ли это казне Божественного Императора значительно дороже, чем недобор дани в неурожайный год? Немного лучше, чем совсем ничего или новый бунт. Вы умны, великий Туоли, и, уверен, с высоты своей мудрости считаете так же, только верноподданническое желание наполнить казну нашего Божественного Императора заставляет вас в мыслях отступаться от голоса разума. Но, убеждён, ваш великий ум возобладает над похвальным чувством, и вы примите правильное решение. А Воислав – он любим и уважаем, сбор дани время неспокойное, у людей здесь нрав крутой, они могут, не подумав, взяться за оружие, если казним старика. – Уж не боишься ли ты их? – Я боюсь только доставить нашему Божественному Императору неприятности и расходы вместо прибыли. «Великий» Тоули – мелкий, едва ли ростом до плеча Радомира – дёргал поводья, злобно оглядывая подворье: – Дом большой, – недовольно процедил он. – А дани мало. Почему? – Мужчин в доме нет. Все на войне погибли. Остался только Воислав, да и тот калека. – Мне нет дела до их семейных обстоятельств. Колдун почтительно склонился. Тоули велел: – Пусть берут на постой воинов. – Им уже определены на постой многие работники с полей Божественного Императора, в доме негде больше селиться. – Но сейчас здесь пусто. – Сейчас работники трудятся для Божественного Императора, – не поднимая головы, пояснил колдун. Похоже, данщик этот был очень высокого звания, коли Ворон так извивается, решил Радомир и пригляделся к незнакомцу: желтолицый, узкие глаза подведены, лицо выбелено, волосы блестят как жиром намазаны, одежда в искусных вышивках, украшения дивные, шапочка смешная – видно из народа их божественного императора. Ох, быть беде, коли такие гости на сбор дани пожаловали! Недаром предупреждала их бабка Малуша, что больно лихо они взялись урожай укрывать. Надо скорее расспросить верных людей, как тут, что. Но прежде придётся колдуну проклятому поклониться да ответ держать. И от этой мысли невольная улыбка тронула пунцовые губы княжича: послал-то Ворон его по своим делам, а занимался Радомир собственными: искал в чужих землях людей, готовых за свободу бороться… – Чему улыбаешься, Радомир? Опомнившись, княжич поднял ясные глаза и встретился с мрачными вороновыми. – Так дома давно не был, дядю не видел, рад, – неуверенно пояснил Радомир. – Поручение моё исполнил? «Виновато» опустив голову, княжич ответствовал: – Великий князь, не вели казнить, не моя в том вина: всю пушнину в Лесовине данщики забрали, парчу Чернополья Божественному Императору в казну сдали, жемчуга и янтарь в Приморье остались совсем мелкие, недостойные вашего внимания. – Кто это? – поинтересовался данщик. – Княжич наш Радомир. – Что он говорит? – Что дурак он нерасторопный. Княжич вспыхнул от гнева, стиснул крепче поводья: ничего, настанет час расплаты, не жить колдуну проклятому. – Так вели пороть его: порка и от глупости, и от нерасторопности лучшее лекарство. Улыбнувшись, колдун ответил: – Порка – не самое страшное, что можно придумать. Пусть он поможет дань собрать с дядюшки своего любимого – это будет ему лучшим наказанием, а с меня и так довольно княжеских дел. Данщик рассмеялся. – Великий Тоули, вас ожидает пир, – напомнил колдун. – А перед этим вы хотели ещё взглянуть на другие недоплатившие дома и оценить стройку новых стен. Продолжим же наш путь, иначе до веселья вовек не доберёмся. – Дела Божественного Императора превыше всего, – отчеканил данщик. – Само собой, само собой, – подобострастно подтвердил колдун. – Но мне не терпится узнать, понравится ли вам мой подарок, а для этого нужно покончить с обременительными делами. Тоули погладил усы, высокомерно глянул на склонившегося Радомира, покосился на смиренно опустившего глаза колдуна. Из-за пронзительной черноты волос и одеяния, но больше из-за теней под глазами и резкости черт всегда серьёзного лица, выглядел Ворон старше своих лет. – Великий Тоули желает сказать что-нибудь ещё? Ухмыляющийся данщик погладил ус, отрицательно качнул головой и направил своего буланого с подворья; пятеро степняков двинулись следом. – Мне надо отдать несколько распоряжений, через минуту я к вам присоединюсь, – склонив голову, мягко предупредил колдун. Недоверчиво глянув через плечо, Тоули продолжил путь. Ещё с минуту колдун оставался недвижим. Затем развернулся и напустился на выглянувшего в окошко воеводу: – Вы что, совсем разум потеряли? Не понимаете, какой это опасный человек? – Не боюсь я его! – пробасил Воислав. – А зря. – Ворон, ты был равным среди нас да поменял волю и гордость на рабскую жизнь, этого ты хотел? – Я хотел жить. И я жив. – Лучше смерть, чем такая жизнь. – От мёртвых мало проку, – возразил колдун, и Радомира передёрнуло: странно и противно было слышать из уст врага то, что беспрестанно внушала им бабка Малуша. Одни и те же слова, а смысл разный: они выживали ради будущей свободы, Ворон – ради собственной сытой жизни. – Тьфу, – плюнул Воислав. – Нелюдь ты окаянная! Только о себе и думаешь! Чтоб он тебя на первом дереве вздёрнул, данщик твой с Императором твоим трижды проклятым! Чтоб на тебя Морана с Чернобогом глаз положили! Ворон хмуро покосился на воеводу. – Тяяятя, – простонала вышедшая на крыльцо Мирина. – Окститесь, не лезьте на рожон. – Молчать! Колдун поравнялся с Радомиром. – До вечера чтобы духу твоего в моём подворье не было, княжич, – глухо велел Ворон. Радомир нехотя склонил голову. Колдун придержал коня у ворот, пригляделся к оберёгам. У княжича сердце обмерло: скрывали они от вездесущего колдовского взгляда тайник под воротами с излишками урожая. Сказывали, что от оберёгов у Ворона зубы ломит, но он следовал Императорскому указу, дозволяющему покорным данникам сохранять веру и традиции. Если колдун заметит тайник, тогда… Пришпорив коня, колдун рысью проскочил ворота. Княжич облегчённо выдохнул. – Ну что же вы, тятя… – взревела Мирина, – казнит он вас когда-нибудь… – Пусть казнит! – саданул кулаком Воислав. – Я не боюсь, я своё уже пожил! – О нас подумайте, о внучеках, – причитала Мирина. – Без отцов растут, пусть хоть один мужчина в хоромах будет… – Какой же я мужчина, если поганца этого со двора прогнать не могу! – Все сейчас так живут, тятенька. – Неправильно это, бить врагов надо! – Добились уже, половина мужиков полегла, а всё за зря, – резко ответила ему из тени дверного проёма осунувшаяся от горестей жена. – Эх, – Воислав сплюнул. – Что вы бабы в этом понимаете? – Понимаем мы то, что сынов своих не на смерть лютую рожаем. – А на рабство позорное. Бабы! Ну что с вас взять? – Живы были бы, а остальное приложится. – Малушина это блажь! Жена глянула на него сердито и возвратилась в дом. – Бабы! – раздосадовано крякнул Воислав и, оглянувшись, пробасил: – А ну брысь, а то все рёбра переломаю. Нечего вам здесь делать! Он скрылся в хоромах, и слышалось только недовольное бурчание. – Пополдничаешь, княжич? – робко спросила Мирина. – Оберёги подновите, – хмурился Радомир. – Да надо бы с бабкой Малушей переговорить… – Я попрошу Миланочку сходить за ней, вдруг всё же придёт Малуша, – тихо сказала Мирина и добавила с непривычной злобой: – Когда кунья морда уберётся. Радомир обернулся к хоромам: Кареслав злорадно смотрел на него из распахнутого окна. Княжичу стало не по себе. – Нет, сам я пойду, посмотрю, что да как. – По родным хоромам соскучал? – жалостливо спросила Мирина. «Родные хоромы, – отозвалось в мыслях княжича, и он посмотрел в большие серые глаза Мирины. – Могут ли те хоромы быть ему родными, коли с сестрой живут они там не по доброй воле, а заложниками в услужении проклятого колдуна?» – Надо с Малушей поговорить. Приложив задрожавшие широкие ладони к груди, Мирина понуро опустила голову: – Зашёл бы ненадолго – тятю усмирить. Кунья морда зло на него держит, кабы не вышло чего. Кареслав он… жестокий, страшнее Ворона. Радомир посуровел. – Знаю, не любо тебе княжич, когда Ворона не клянут, – виновато произнесла Мирина. – Но с соседних земель к нам люд бежит: мирно тут. Тятя воеводою был, не принял власти Императора ихнего, Ворона вон как бранит, а живёт в своём праве. И степнякам нету в наших землях вольницы. Вы, княжич, с сестрою живы… – Потому мы живы, что в обмен на наши жизни колдун клятву с тятиных людей взял супротив Императорской власти не идти, бунтов не чинить. – Да, но вас кормят досыта, грязной работой не утруждают, наукам обучают, языкам всяким, тебя и делу военному, живёте вы хорошо, не велика беда, что порою надо голову склонить да почтительность проявить… – Предки мои двенадцать поколений на этой земле правили, ими город этот заложен, по нашему роду прозван Волчьим градом. Я сын князя Бротислава Гордого, никому мой тятя в ноги не кланялся, и мне противно. – Противно тебе, – горестно покачала головой Мирина. – В тех же Речнинах всех князьих детей страшной смертию погубили. – Но я жив и буду бороться. С колдуном, с Императором. До конца. – О Ждане подумай, что с ней будет, коли взбунтуетесь вы, да не добьётесь своего? – Ждана… – нахмурился Радомир, и взор его потемнел от гнева. – Да, сейчас жизнь у неё вольная, но года через два вступит она в возраст, и тогда ничто не помешает Ворону в жёны её взять, тогда он станет править не только как наместник Императора, но и князь по роду. – Хоть и считаете вы Ворона врагом за то, что он град сдал да князя старого пленённым к супостатам привёл, но зато не вырезали нас как животных диких. Подлость добром обернулась. Живые мы. И князь из Ворона хороший, добрый. А коли Ждана княжной станет… – Не бывать этому! – взъярился Радомир. – Не разделит убийца родителей наших ложа с моей сестрой, сам его убью – но такого позора не допущу! – Княжич, кровь в тебе молодая кипит, не сердцем думай, головой. Ворон… – Да что с тобой говорить?! – Радомир ринулся с подворья, чуть не волоком таща за собой хромающего конька. Не сердцем думать? А коли не забыть, не изгнать из ночных кошмаров, как захватчики с родителями расправлялись, а его с малюткой Жданой поперву в ошейниках держали подле новоявленного князя. Стоило вспомнить те лютые дни – и закрывала всё алая пелена гнева. Никакая колдунова доброта не в силах это исправить. Мирина же готова любому в ноги поклониться, только бы детям её спокойно да сытно жилось. Этой безвольной, сердобольной женщине никогда не понять его истовое желание отомстить за смерть родителей, не дозволить поругания сестры, освободиться, и – тем паче – не понять колючую боль его уязвлённой родовой гордости, жгущей внутренности всякий раз, когда приходилось склонять голову перед Вороном и окаянными захватчиками. Княжич задумался о советнике: этот мерзкий Тоули пугал самого колдуна, что такой большой человек делает в их небогатых землях? Размышляя, Радомир совершенно позабыл приказ и явился к бывшему отцову подворью. Много лет минуло, но княжич помнил ещё, что вместо чёрных колдовских амулетов по углам ворот висели красно-голубые оберёги, да с конька покровительственно смотрел на город величавый волк из побелённого дерева, а не зловещий чёрный ворон. Нет, ну как это можно забыть и примириться с бесчестием? Как бы ни было тихо при колдуне, а вольная жизнь и лучше, и сытнее. Из княжеских хором доносились крики и визг, пронзительная музыка захватчиков. Поручив каурого колдунову конюху, княжич через дровяник прошёл в закрытый внутренний двор и затревожился от его неуютной, тёмной тишины. Беззвучно отворилась дверь, из стряпной избы показалась заплаканная старуха Матрёна: – Княжич, родненький… – она выронила кадушку, прикрыла ладонями рот. – Что, что случилось?.. – подскочил к ней Радомир. – Ой, эти вороги совсем лютуют, – запричитала она и, горячая, необъятная, припала к его груди. – Давненько такого не было, девок хватают, даже Вороновых, всех пришлось попрятать… – Ждана где? Матрёна зарыдала: – В погребе она, деточка, Ворон её туда запер, плачет, бедняжечка, убивается со вчерашнего дня… Княжич сбросил с себя пышные влажные руки и оббежал крыльцо: возле одного из пяти погребов, притулившись на старом берёзовом чурбане, дремал седовласый Агдар. Радомир бросился к этому погребу, дёрнул замок, застучал в дверь. – Ждана! Ждана! Агдар свалился с чурбана: – Княжич, не велено с ней разговаривать. – Ждана! – Княжич, не велено! – поднялся старик и положил узловатые руки на дверь, не давая стучать. – Не велено к ней никого подпускать. – Уйди! – приказал Радомир. – Ждана! – Ра-ад! – крикнула Ждана. – Выпусти меня. Она заплакала. Радомир достал меч; Агдар прижался спиной к двери. – Уйди! – велел княжич. – Не могу, – виновато ответил старик. – Не подводи меня под наказание. – Ра-ад, выпусти меня… – Уйди! – Княжич, – нахмурился Агдар, и глаза под обвислыми веками превратились в совсем узкие щёлочки. – Не могу я уйти. – Ра-а-ад, – простонала Ждана и застучала в дверь. – Ра-а-ад… – Княжич, я тебе плохого никогда не делал, пожалей меня, старика, или убей сразу. Радомир растерялся. – Ра-а-а-ад, – хныкала Ждана. – Меня сестра просит. – Еда у неё есть, вода есть, ведро есть, одеяло есть, – перечислил Агдар. – И там, вдали от чужих жадных глаз, ей сейчас безопаснее, чем на свободе-то. Княжич призадумался. – Ра-а-а-а-ад, ты выпустишь меня? Радомир вспомнил о Матрёниных причитаниях. – Я свою Агилю тож в погребе держу. Эти, которые приехали сейчас, им сам Ворон не указ: у него девок трёх дворовых попортили, а он смолчал, хотя, сам знаешь, такого не разрешает. – Ра-а-а-а-ад, Ра-а-а-а-ад… Ну Ра-а-а-ад, выпусти меня, мне страшно… Княжич подумал-подумал – и убрал меч в ножны. – Дай поглядеть на неё. – Не могу княжич, запрещено. Да и если увидит кто – беды нам не миновать, а сейчас тут многие рыскают. Ты же понимаешь? – Хоть пару слов перемолвиться разреши. – Запрещено, княжич, – развёл руками Агдар. – Меня два месяца дома не было. Старик огляделся. – Только быстро, – отступил он от двери. Кивнув, Радомир прижался к тёплому дереву: – Ждана, Жданочка, ты как? – Выпусти, Ра-ад. – Что случилось? – Ра-ад, Ворон, он… – Ждана всхлипнула. – Он меня… – Княжич! – Агдар бесцеремонно дёрнул его за плечо. – Уйди. Оглянувшись, Радомир увидел четырёх незнакомых девок: узкоглазые, как степнячки, но белокожие, в тёмно-синих расшитых цветным бисером платьях. – Не велено с ней разговаривать! – гаркнул Агдар на императорском языке. – Ра-а-ад, Ра-а-а-ад, не оставляй меня здесь, Ра-а-ад… Две девки сошли в соседний погреб, две другие остались, держа наготове подносы. – Ра-а-ад, Ра-а-ад… – хныкала Ждана. Он представил, как она плачет в темноте, подумал о буйных гостях… – Подождать тебе придётся, Ждана. Стиснув зубы, княжич пошёл прочь. Из стряпной избы вышла, держа по коромыслу на плече, сердитая Малуша: – Воды помоги наносить. – Конечно, – хмуро согласился Радомир, подхватил у неё коромысло. – Как съездил? – тихо спросила Малуша, неприметно косясь на чужих девок. – Есть те, кто бунт поддержать могут? – За что Ждану заперли? – Надерзила она советнику Тоули и тут же Ворону, попытавшемуся её образумить, – раздражённо пояснила Малуша. – Совсем девка от рук отбилась, больно много воли ей. – Она дочь Бротислава Гордого, как же иначе? – Как бы головы нам не потерять от гордости этой, – процедила Малуша. – Что это за Тоули такой? – Младший советник Императора. – Зачем он здесь? – Хочет на землю нашу одного из сыновей своих посадить, да Ворона другой советник поддерживает. – А что за сын? – На Моранской земле он княжил. Уж как не любил колдуна Радомир, но лучше убийца родителей, чем тот изверг. – Так есть ли те, кто бунт поддержит? Пока неспешно носили воду, всё рассказал княжич Малуше: с какими людьми встречался, кто что пообещал. И хотя он считал свои достижения огромными, Малуша только поцокала: – Маловато будет. – Неужели? Бабка покачала головой: – Империя огромна. Конечно, восстания в одном месте разжигают их в другом, но всё же… мне казалось, соседи наши больше не надеются победить захватчиков чужими руками. Радомир понурился, вспоминая, как отцу отказывали в помощи другие князья. – Может, ещё кто готов, да побоялись открыться? – Может, – кивнула Малуша, задумчиво глядя под ноги. Она легко несла коромысло с двумя огромными, до краёв наполненными вёдрами, и княжич в очередной раз подумал о том, как изменила её война: Малуша года полтора с печи не слезала, всё собиралась помирать, к своим уйти, а потом встала, словно победа врага переродила её. С той поры Малуша хлопотала по дому, говорила с людьми, редко с подворья выходила, но как-то очень быстро прибрала к рукам всю тайную власть над недовольными, организовала их, уму разуму научила, прятать часть урожая под оберёгами придумала, и даже грозный Воислав её чаще всего слушался. Поговаривали, что в неё дух Матери-Земли вошёл, и, глядя, как низкорослая Малуша легко управляется с тяжеленными вёдрами, Радомир в это особенно сильно верил. – Спасибо за помощь, княжич. Иди, поешь, а мне подумать надо над твоими словами. И не выходи на люди, ради всего святого тебя прошу, оставайся здесь, а то как бы, глядя на тебя, Тоули про Ждану не вспомнил. – Хорошо, баба Малуша. Я так и сделаю. Они зашли на кухню, где на лавке всхлипывала неохватная Матрёна. – Не реви, лучше княжича накорми, он голоден с дороги, – велела Малуша. – А я пойду в баню вздремну, не тревожьте меня попусту, нездоровится мне сегодня. Утирая мясистые щёки руками, Матрёна кивнула. – Щец похлебаете, княжич? – Давай, – Радомир снял меч, сел на лавку возле большого, чисто выскобленного стола. – Одна ты тут что ли? – Боязно за молодых-то, одни мы, старухи, остались, – Матрёна ухватом вытянула из печи чугунок. – Рук недостаёт, столько людей кормить надо, хорошо ещё изверги своих служанок привезли, а то не знаю, как бы управлялись одни: мальчишки дворовые плохо помогают, всё на игрища степняков смотрят, меж собой состязаются, кто лучше уловки ихние повторяет… – Правильно, пусть учатся военному делу, – придвигая ближе миску, кивнул Радомир и взял ложку да только что срезанную, душистую краюху. – Может и правильно, – Матрёна села напротив княжича. Он с трудом оторвался от нежных, вкусных щей: – Расскажи про гостей незваных. – Ох, – всхлипнула Матрёна. – Как приехали они седмицы две тому назад, так и нету нам житья. – Кто они? – Не ведает никто доподлинно, вроде данщики, но много среди них высокородных, и ведут себя не в пример нагло, даже Ворона не слушают. – Что они делают? – Да пируют всё, на охоту ездят, земли смотрят, игрища устраивают, со служанками своими шашни крутят. Девки эти уж до того бесстыжие: по-нашему ни слова не понимают, а ведут себя, как хозяйки. Одна меня нагайкой отстегала за то, что я ей дорогу не уступила, – Матрёна всхлипнула. – Никто меня нагайкой не охаживал. Радомир тяжело вздохнул. – Прости, княжич, – утёрла слезу Матрёна. – Не даю я тебе пополдничать спокойно. – Что ещё про них знаешь? Ведущая в межхоромные переходы дверь распахнулась, Кареслав хитро оглядел княжича с Матрёной: – Эх, бабы, совсем вы от рук отбились: Ворон никого докликаться не может. Побледневшая Матрёна поднялась: – Что сделать велено? – Вино у гостей закончилось, не могут рабыни нового отыскать. – А в погребах? – Было бы в погребах, тебя бы не спрашивали, – уверил её Кареслав. – Да не стой столбом, беги, князь гневается. – Так где же я вино-то сыщу? – схватилась за голову Матрёна. – А это уже не моё дело. Ты иди, а то как бы хуже не стало. Матрёна бросилась к двери, Кареслав отступил. – Ой, а Ворона-то где искать? – спохватилась баба. – В тереме. Проводив её насмешливо-злым взглядом, Кареслав сел напротив княжича, на то самое место, где только что сидела Матрёна; есть сразу расхотелось, но Радомир не подал виду. Вздохнув, Кареслав отрезал большой ломоть, посолил, смачно откусил, долго жевал, лукаво глядя на княжича. – Чего уставился? – не выдержал Радомир. – Да вот удивляюсь, как ты можешь так спокойно есть? – Ты мне, конечно, противен, но не до такой степени, чтоб из-за тебя голодать. – Да я не о том, – Кареслав гаденько улыбнулся. – О чём же тогда? – угрюмо спросил Радомир. – О чём? – брови Кареслава удивлённо приподнялись. – Не ты ли кричал давеча, что не позволишь убийце родителей разделить ложа с сестрой? Радомир побледнел. – Или то были пустые слова? – облокотившись на стол, Кареслав положил подбородок на сплетённые пальцы и добавил с обманчивой мягкостью: – Или никто тебе не рассказал, как Ворон вчера твою сестру гонял по двору, к себе в покои затащил, как она там кричала, на помощь звала, тебя кликала. У Радомира сердце захолонуло. – Неправда. Кареслав улыбался: – А после Ворон её в погреб тащил, и сарафан у твоей сестры был задран, юбка исподняя торчала. А уж как Ждана ревела… С грохотом опрокинув на Кареслава стол, княжич схватил меч и ринулся вслед за Матрёной, оставив позади придавленного, стонущего от боли купчишку. С возвращающейся заплаканной и дрожащей Матрёной Радомир столкнулся на лестнице. – Матрёна, колдун вчера Ждану… он ей что-нибудь сделал? Матрёна испуганно таращилась на него. – Отвечай, колдун вчера с Жданой в комнате своей запирался? Кричала там Ждана? Был у неё сарафан потом задран?.. Отвечай! Пухлые Матрёнины губы задрожали, она кивнула и ухватилась за его руку: – Погоди, княжич, стой… остановись… Вырвавшийся Радомир взбежал по лестнице, обнажил меч и, в мгновение успокоившись от серьёзности принятого решения, вверился богам и смело пошёл вперёд. Дверь в терем была приоткрыта. – Опять ты не хочешь никого казнить! От громкого возгласа Тоули Радомир вздрогнул. – Ты всё же непокорен, Ворон! Радомир застыл возле двери: он вспомнил о людях, которым придётся расплачиваться за его месть. – Великий Тоули снова хочет оставить меня без работников, – вкрадчиво произнёс колдун. – И за что вы меня так невзлюбили, разве я вам что плохое сделал? – Тебе и так хватает работников. – Как великий Тоули может говорить такое: война почти всех забрала. Зачем множить потери? Кто будет наполнять казну Божественного Императора? – Не так уж много вы в казну добавляете. – Большая река появляется из множества маленьких ручейков, – напомнил колдун. Подумав, Тоули «смилостивился»: – Казни стариков. Особенно этого, который так кричал – воеводу бывшего. Княжич до боли стиснул меч: о, как хотелось убить этого советника вместе с треклятым колдуном, но тогда всех от мала до велика порежут супостаты. Радомир заглянул в приотворённую дверь: на роскошных коврах среди пёстрых подушек развалился Тоули, сидящий рядом Ворон разминал его босую маленькую стопу. – Ну, предположим, казним мы несколько стариков… – мягко согласился колдун. – Какой в том прок? – Покорность! Страх! – Люди и так достаточно покорны. А вы хотите мне забот добавить. За что, великий премудрый Тоули? Разве я не сделал всё возможное, чтобы вы были довольны? – Нет, не сделал. Ты постоянно мне перечишь, обереги не разрешил снять, хотя мои колдуны просили… – Я, князь, их терплю, и другие колдуны потерпят. Не так уж страшны эти оберёги, а местных духов незачем попусту раздражать неуважением. Да и коли Император разрешил, так тому и быть. – На всё у тебя находится отговорка. – Всякий разумный человек имеет причины для своих поступков. – Даже сейчас ты не можешь согласиться. Колдун склонил голову: – Простите, великий советник Тоули. Говорить с вами, внимать вашей мудрости так приятно, что я не могу вовремя остановиться. – Хм… Воли больно много ты даёшь, люди твои страха не знают. – Вы преувеличиваете, премудрый Тоули: мои люди знают, что такое страх. Но добром с ними выгоднее. Да, они не столбенеют от ужаса при моём появлении, но остолбеневшие плохо работают. Людей и так не хватает, если сильно давить, ограничивать в еде – не будут родиться здоровые работники, дань станет уменьшаться… Тоули оттолкнул колдуна. – Я устал слушать про недостаток рабов! – Как же мне не жаловаться на это, коли я так беден, что не могу держать запас вина для дорогих гостей? Это разрывает мне сердце. – Ничего с твоим сердцем не сделается. – Вы жестоки, Великий Тоули. Локтя едва коснулись, княжич вздрогнул, обернулся: Малуша стояла с подносом, золотым кувшином и двумя золотыми же кубками в крупных самоцветах. Она кивком головы велела посторониться, подошла к двери. – Не желаете ли вина? – угодливо предложил колдун. – У тебя же закончилось. – Для вас я из-под земли достану. Малуша зашла. Радомир остался с обнажённым мечом. Что делать? Гнев требовал крови, разум – усмирить гнев. Ждана… пусть самая родная, близкая – но она одна, сделанного не воротить, а за смерть колдуна многим невинным людям расплачиваться придётся. – Казни того старика: его наглость и твоё попустительство опасны. – Пока он только говорит – пусть живёт, какая в том беда? Стиснув зубы, княжич ушёл от греха подальше; сердце его разрывалось между чувствами и ответственностью. Через пустую стряпную избу и двор, где сновали чужеземные служанки, Радомир почти бежал, не переговорив с Жданой, боясь, что ярость помрачит ум. Едва княжич отошёл ворот – получил камушком по ноге. Обернулся: из-за угла махала перемазанная сажей безумная Вела. Взъярившийся Радомир приблизился и оторопел: из-под лохм низко надвинутого замызганного платка смотрели ясные голубые глаза. И лицо под сажей молодое, красивое, губы пухлые… – Лада? Что ты здесь делаешь? Тебя же в город не пускают… – княжич подошёл к ней вплотную, разглядывал удивлённо. – Так деревянные стены пока снимают, я тихонько и проскочила, – быстро ответила Лада. – Разговор есть не для чужих ушей. Беда у нас. – Что такое? – Не здесь же, – ворожея оглянулась, схватила Радомира за руку. – Пойдём к Юрасу, он сегодня на охоте. – А если к Воиславу? – предложил княжич, следуя за проворной «старухой». – Писцы у него, – Лада выглянула из-за забора, метнулась назад. – Везде степняки… давай отдельно пойдём, подозрительно мы вместе смотримся. Худое Юрасово подворье встретило незваного гостя угрюмой пустотой. Поборов чувство неловкости, княжич зашёл в тёмную избу на одно окно и довольно много времени провёл в мучительных размышлениях о горькой судьбе Жданы и беспокойстве за ворожею. Увидав на пороге Ладу, Радомир нетерпеливо воскликнул: – Наконец-то! – Не могла я скорее, – хмуро пояснила ворожея. – Ты с Малушей о поездке своей говорил уже? – Да. А что? – Эх, Рад, Рад… – сокрушённо промолвила Лада. – Да что такое? – Не Малуша это больше, Рад. Княжич уставился на ворожею. – Видела я её. Неживая она. Ходит, говорит – но колдовство это чёрное. Окутывает её зло как туманом, колдовской волей она существует, колдовскую волю исполняет. – Не может быть. Живая она. – Нет. – И где ты её видела? С подворья Малуша редко выходит, а зайти туда ты из-за колдовских амулетов не можешь. – Видела я её. Забралась на крышу амбара соседского и увидела. – А ты не ошиблась? – Что я, Малушу не знала, – мотнула головой Лада. – Нет, она это была, вернее то, что после смерти от неё осталось. – Да как такое может быть? – Колдовство это сильное, но возможное… Радомир похолодел: колдунами часто пугали, но особенно страшным считалось умереть на руках у колдуна: тогда он может из тебя куклу послушную сделать. Не все в это верили, но ворожее лучше знать. Лада рассудила просто: – Убить надо колдуна, пока не поздно. – Неужели Малуша упырь окаянный? – Самое страшное, что всё, о чём ей говорят, тут же колдуну известно становится. Управляет он ей точно ярмарочной игрушкой, какими представления показывают. – Ты уверена? – Я молодая ворожея, – твёрдо произнесла Лада. – Но способностей и знаний мне хватает, чтобы в таком деле не ошибиться. Жизнью своей клянусь: Малуша – колдовская кукла… Понимаю я, Рад, тяжело это принять, опорой столько лет Малуша всем была, но и так оставить нельзя: всё-всё колдуну известно, в любой миг может он тебя, всех верных волчьему княжескому роду людей казнить за измену. Ты за них отвечаешь. – Я понимаю, что колдуна нужно убить, – Радомир вспомнил давешний разговор о сыне Тоули: была ли в том правда? Если подумать, сегодня Малуша говорила необычно, вдруг вино колдуну принесла. Да и Ворон о её приходе знал. Хотя мог, конечно, в открытую дверь заметить. И Малуша видела его, княжича, с мечом, стало быть, колдун знает о том, выводы небось уже сделал. – Я убью колдуна. И причина у меня есть, так что, может, другим вреда не много будет. – Рад, нельзя тебе это делать, ты людям нужен. – Я и так собирался его убить. – За что? – Сестру он мою обесчестил. Глаза Лады изумлённо распахнулись. Через мгновение она продолжила как ни в чём не бывало: – Нельзя так сразу, с наскока. Надо тихо, чтобы виноватых не нашли. – Отравить его, что ли, предлагаешь? Так он амулетами и колдовством своим всё проверяет. Меч мой с оберегом знатным, проклятие колдовское не перекинется, так что один способ – подойти близко, да ударить неожиданно. Тогда, коли боги милостивы будут, удастся умертвить гада. – А если нет? Княжич стиснул зубы. Лада решительно произнесла: – Кто-то другой должен это сделать. – Кто? – Надо из стариков кого найти. Воислава можно… – Чтобы дочери и внуки его за это расплачивались? – А лучше будет, коли ты себя загубишь? – А что делать? Вдруг колдун проснётся в дурном настроении и решит всех нас Чернобогу в жертву принести? – Рад, ты нам нужен. – Знаю. Но никто из дворовых сделать этого не может, а чужих просто так на подворье не пустят. – Сможешь украсть пропускной ярлык? – Вряд ли. – Тогда на улице подкараулим… – А ежели он не будет выходить? Или только с охраной. Ты же сама говорила, что нельзя ждать. Малуша меня у его двери с мечом видела. Лада опустила голову, упрямо выгнутые крылья носа напряжённо подрагивали: – Нужно этой ночью его убить, когда никто не видит. Пока он спит. – Да он же на ночь заклятиями себя пуще чем днём защищает, ещё после первого раза, когда Чаяна за мужа своего отомстить хотела. – Непреодолимых заклятий нет, – Лада закусила губу, размышляла с мгновение, решительно встала. – Погоди здесь, Рад. Принесу я то, что колдуновы заклятия снимет. Жди. Она выскочила из избы и едва притворила дверь. Радомир остался наедине с тяжкими мыслями: печалился он о Малуше, о сестре своей, в погребе горюющей. И людей убивать княжичу ещё не доводилось. Совсем смерклось, когда вернулась Лада, вложила в руки Радомира свёрток. – Пока амулет разобран – нет в нём силы, не потревожит он охранных заклятий, а соединишь – разрушит колдовской заслон. Заколешь колдуна этим кинжалом – в нём тоже оберёг хороший, колдовская сила к тебе не перекинется; подбросишь всё пришлым. Потом, главное, стой на своём: что они сами его убили… – А если сила в нём останется, и он им на меня укажет? – Надо его махом порешить, чтобы не увидел. А с упырём огнём Семаргловым сладим. Удачи тебе, Рад, – Лада обняла его и подтолкнула к двери. – Я тебя здесь подожду. Гадко было идти с ворожеиными орудиями, не во власти праведного гнева собираясь убить, а с холодным расчётом, спящего, подло. Но надо. Княжич просунул лезвие Ладиного кинжала вроде тех, что носили данщики из императорского племени, в щель меж дверями опочивальни колдуна, поддел щеколду, весь покрылся испариной, прежде чем медленно поднял её и, отведя, опустил; открыл без скрипа. Удушливо пахнуло горькими травами, жаром. Радомир не узнал бывшей тятиной постельной, теперь заставленной бесчисленными сундуками и иноземными ширмами. Пять тонконогих светильниковкурильниц вместе с белыми линиями на полу составляли пятиконечную звезду; в центре неё, на высокой, застеленной шкурами кровати, спал в одной льняной сорочке колдун. Княжич закрыл дверь. Руки дрогнули, разворачивая амулет: две половинки диска из тёмного металла с мелкой рябью надписей и пазами друг для друга посередине. Стоило их сомкнуть – надписи вспыхнули яростным зелёным светом. Занеся кинжал, Радомир бросился к колдуну, пересёк черту – свет из белого стал голубым – Ворон распахнул глаза, метнулся, перехватывая руки княжича. Секунда сумбурной немой борьбы – и противники рухнули на пол, там бились ногами, катались, рычали. Колдун неистово выворачивался, укусил княжича до крови, выбил кинжал, ударил несколько раз по лицу, получил сдачи, оказался внизу, княжич сдавил его шею, Ворон оскалился, Радомира обожгло магией, ослепило, не понял он как сам оказался на спине, а колдун сверху – и сыпал, сыпал короткими ударами. У Радомира в глазах померкло, и не сразу он понял, что удары прекратились, и его тащат куда-то. – Совсем распоясались! Голова княжича оказалась в кадушке с водой; Радомир чуть не захлебнулся, упёрся руками, силясь вырваться, но колдун на удивление крепко держал. Макал долго, приговаривал, княжич расслышал только «…никакой управы на вас… сколько волка ни корми… мало пороли…» потемнело всё, вода ожгла горло, княжич решил уже – утопит, сил сопротивляться не осталось… Ворон выдернул полубеспамятного Радомира из кадушки – он откашливался, хватал ртом воздух – поспешно связал ещё безвольные руки верёвкой из сундука у изголовья, усадил княжича на большой сундук у стены, сам, тяжело дышащий, всклокоченный, как был в мокрой сорочке сел напротив, на другой. Утёр кровь с губы, дрожащим голосом спросил: – Ну что, княжич, остыл? Радомир только сильнее насупился. Гневно смотрели они друг на друга, одно сиплое дыхание слышно. Чуть успокоившись, колдун продолжил: – Что на тебя нашло? – Словно не знаешь. – Нет, я знаю, что ты меня на дух не переносишь, но с чего вдруг убить решил… – Ты сестру мою обесчестил, гад! – и княжич ринулся на него, но колдовской щит, обжегши кожу, отшвырнул назад, к стене. – Зачем она мне? Своих баб трое, ещё одну в жёны завтра привезут. И не смотри на меня волком, не бесчестил я Ждану. – Знаю я, что вчера ты с нею в комнате запирался, кричала она, а потом одежда её в беспорядке была. Не отпирайся! Ворон поморщился, цокнул: – И почему сразу обесчестил? – покачал он головой. – Я её просто выпорол. Не на людях, заметь, как девку дворовую… Ну да, не знала княжна до того порки, а надо было почаще прохаживаться: ума у ней нет, гордость одна, не понимает, что есть люди, которым дерзить нельзя. Да её Тоули на месте зарубить хотел… Не веришь? Радомир смотрел на Ворона растерянно: – Так ты не… – Зачем? Сестра твоя маленькая, плоская, словно мальчишка, а я попышнее люблю… – Ты правда её только выпорол? – Клянусь своей колдовской силой. Можешь сам Ждану о том спросить. Хоть и не до конца княжич поверил данному слову, а от сердца отлегло… Но тут вспомнились слова Лады. – Что, угомонился? Сейчас сходишь к Ждане. Можно тебе руки развязать? Радомир кивнул. И, освободившись, кинулся на Ворона. И снова отшвырнула княжича колдовская сила. – А теперь-то что? – процедил Ворон, потирая плечо. – Ты Малушу убил, – глухо произнёс княжич. – Я всё знаю. – Откуда? – удивился колдун; нахмурился; вдруг принялся оглядывать пол у кровати, увидел амулет и тихо промолвил: – Лада… Княжич понял: они погибли. Ворон вздохнул: – Удачлив я был последние годы, бдительность потерял, – он опять сел напротив княжича. – Много ли людей знают?.. Не скажешь? – Хоть пытай, хоть убивай – не скажу. Долго и пристально глядел колдун на упрямо набычившегося княжича, так что тому, ожидающему неминуемой гибели, стало не по себе. – Коли слово дашь никому о Малуше не рассказывать, да Ладу в том убедить – можешь взять Ждану, Ладу, пропускные грамоты, коней, золота, драгоценных камней сколько угодно и идти куда хочешь. На западе есть земли от Императорского ига свободные, там можете жить. У княжича от неожиданности глаза вылупились. – И не надо так на меня смотреть, – ровно сказал колдун. – Вам надо до светла уехать, чтобы Тоули не прознал. Это никак не укладывалось в голове Радомира; после долгой паузы он гневно произнёс: – И оставить тебе других людей на растерзание? Не бывать этому! Ворон колдовской силой отбросил ринувшегося на него княжича. – Угомонись, иль снова тебя в кадку окунуть? Раскрасневшийся от ярости и духоты Радомир бешено сверкал глазами. Колдун покачал головой и со вздохом прикрыл лицо рукой. – Эх, не растут на берёзе яблоки, – Ворон устало посмотрел на Радомира. – Ехали бы вы с сестрой куда подальше, а. – Не поедем мы, не оставим людей. – Надоели вы мне пуще пареной репы. Уезжайте. Я уже на всё согласен, только сгиньте с подворья. Возьми половину казны, Воислава, семью его с Нежаною вместе – и уезжайте. – Нет. – Две трети казны даю, – предложил раздосадованный Ворон. – Соглашайся, княжич. – Не оставлю я тятиных людей, не оставлю тех, кто за волю биться вместе со мною клялся. – Бери с собой кого хочешь… и три-четверти-казны, – на пальцах показал колдун. – Больше я предложить не могу. Радомир удивлённо разглядывал его растопыренные пальцы. – А что это ты со мной торгуешься? – наконец вымолвил княжич. – Первая здравая мысль за полчаса. Поздравляю, княжич, ты вырос в моих глазах вот на столько, – Ворон показал пальцами расстояние с ноготь мизинца. В длительном молчании колдун недовольно глядел на призадумавшегося Радомира: – Не могу уразуметь: зачем тебе отсылать нас с деньгами, коли проще убить? – Может быть, ты в пути подумаешь над этим? – предложил Ворон. Скрепя сердце, княжич ответил: – Если ты мне расскажешь, так и быть – уедем мы с Жданой и Воиславом. И Ладу попробую уговорить. Теперь уже призадумался Ворон, аж большой палец закусил, решаючи. – Обещаешь? Незаметно скрестив пальцы, княжич ответил: – Да. – Хорошо, – выдохнул колдун и достал из сундука за изголовьем кровати бумаги. Ворон развернул довольно большую карту и бросил на пол перед настороженным Радомиром. – Вот здесь – наше княжество, – колдун указал босой ногой на небольшое, очерченное красными чернилами пятно, вытянутое меж болот и лесов. – Это – Империя. – Он размашисто обвёл ногой площадь раз в пятьдесят больше, пусть и поделённую красными границами. – Вот земли, для завоевания которых армия Империи может легко пройти только через наше княжество. На этот раз он охватил земли величиной с половину Империи, вздохнул: – Особого ума не надо, дабы понять: одни с империей мы не сладим. Если ты помнишь, западные земли отказали в помощи твоему отцу, понадеявшись, что захватчики не пойдут дальше. Теперь соседи хлебнули лиха. Но пока хотя бы половина из них не выставит своё войско, сопротивление бессмысленно. И даже если они согласятся, есть другая проблема, – Ворон стал небрежно выкладывать перед княжичем рисунки и чертежи диковинных сооружений. – Дальнобойные катапульты… баллисты… осадные башни… даже тараны их превосходят наши. В прошлой войне ничего этого мы не видели, нас задавили степняками. Если опять начнётся, сначала пойдут кочевники. Их надо будет пережить, а потом уже всё это, – колдун кивнул на рисунки. – С каменными бы стенами против такого выстоять. А ещё у них есть порох. Сейчас покажу… Из другого сундука Ворон извлёк мешочек, высыпал на крышку щепотку порошка, подпалил лучиной – вспыхнуло с дымом и шумом. – Это только щепотка. Катапульта может закинуть два-три бочонка такого порошка. Для войны с Империей нужно иметь всё это. Много. А наши мастера о таком ещё даже не знают. Для войны нужны большие города с высокими каменными стенами – защитить людей. Пока в этой стороне такие строятся лишь в нашем Волчьем граде. Для войны нужны большие запасы еды – кормить людей в годы, когда не удастся посеять или собрать урожай. – Как запасы копить, коли на дань всё уходит? – Ты же по землям ходил, совет кому надо давал под оберёгами от колдунов Имперских излишки урожая прятать. Приоткрыл было рот Радомир удивиться его осведомлённости – и осёкся. Ворон ровно, спокойно – точно о квашении капусты говорил – продолжил: – С наскока свободы не отвоевать. Нужно хорошо подготовиться. Иначе полягут все, останутся разве только дети малые, и их рабами безвольными воспитают. Поэтому до поры до времени надобно тихо сидеть и силы копить. А ты с Жданой да Воиславом безумной наглостью своею мешаете мне это делать. Княжич воскликнул в сердцах: – Уж не хочешь ли ты сказать, что тятю моего предал, князем стал только, чтоб силу Земля наша копить могла? Странно посмотрел на него Ворон, ответил не сразу, но по-прежнему ровно: – Нет, я хочу сказать, что ты с Жданой, Ладой, Воиславом и другими буйными людьми можете уезжать спокойно: придёт время, понадобиться ваша запальчивость и гордость родной земле, вернётесь вы, станете на её защиту. Но сейчас другой подход нужен – усыпляющий бдительность, и я с этим прекрасно справляюсь, а без вас буду ещё лучше: уж больно видно по вам, что я не железной рукой от Имени Императора правлю, а многим его слугам этой ой как не любо. Мешаете вы мне, понимаешь, под удар ставите всех людей: вряд ли найдётся ещё такой же добрый и всепрощающий князь, как я. Радомир рассеянно хлопал ресницами; колдун вздохнул: – Не бойся за своих людей, я с самого начала про них знаю: Малуша померла на второй день после сдачи города. Не веришь? Тогда слушай… – и Ворон начал перечислять, что да как делала Малуша и людей, в этом замешанных… Княжич слушал в пол уха, думая: значит, Ворон говорит, что Малуша померла на второй день. А на третий уже пришла к нему, княжичу, и первая из всех сказала, что образуется всё. Успокоила. И каждому доброе слово нашла. Многих усмирила. Неужели колдун за всем этим стоял? Или у Малуши о чём говорит выпытал?.. – Ты меня слушаешь, княжич? Обескураженный Радомир кивнул. Ворон спросил: – Теперь, надеюсь, убедился, что верные тебе люди в безопасности?.. Нет? – Не пойму я никак: зачем тебе всё это? Ладно, предать всех ради власти, но получив её… зачем над Малушей измываться? Зачем людям в душу лезть обманом? Коли хочешь помогать – так объясни по-людски. Усмехнулся Ворон: – Может, княжич, ты запамятовал, но со мной и поныне некоторые говорят сквозь зубы. И это… – колдун махнул рукой в сторону охранной пятиконечной звезды, – до сих пор не лишняя мера. Люди меня ненавидят, хотя я делал всё возможное и невозможное для облегчения их жизни. Вас бы всех перерезали за сопротивление или в полон увели, а вы здесь, на родной земле – и ненавидите меня лютой ненавистью. Каждая моя неудача – вам в радость. Вы так и ждёте, когда я сдохну. Объяснить по-людски? Ты шутишь, княжич? Меня не захотят слушать. Без Малуши я ничего не смогу: я буду слеп, глух и нем. Мне, предателю, да ещё чужой крови, не поверят. Узнают о Малуше правду – конец. Всё, что я делал эти годы, пойдёт псу под хвост. И сам я окажусь в опасности: дела Малуши некоторым людям безразличны, но коли узнают они, что я за тем стою – непременно донесут ради места княжеского. – Зачем же ты помогаешь, коли тебя так не любят? И по крови ты ближе к императорскому племени, зачем тебе это всё? – Здесь мой дом. На этой земле я вырос и ради неё готов на всё. А ты, княжич, бери чего хочешь и уезжай, увези мою тайну с собой. Тебе пора, ты дал слово. Колдун поднялся и указал на дверь. – Никуда я не поеду, – заявил Радомир. – Ты же обещал, – растерялся Ворон. – А я пальцы скрещёнными держал… – Кня-жич… – простонал колдун и опустился на сундук. – Коли ты солгал – уехать я не могу. Но если бы ты лгал, убить нас было бы сподручнее, хотя б за то, что я на жизнь твою покушался. Так что я тебе верить начинаю. А если ты правду говоришь, то тем паче уехать не могу. – Почему? – Моя это земля, родная. Если надо не подвигами ратными, а хитростью подлой за неё бороться – значит, буду так, коли другого пути нет. Пристально смотрел на решительного княжича Ворон, и неожиданно уголки его губ, обычно опущенные книзу, приподнялись, возле глаз собрались улыбчивые морщинки: – А ты повзрослел… и, может быть, всё же растут на берёзах яблоки. – О чём это ты? – Сын Бротислава Гордого Радомир из рода Волка согласен оправдать имя предков и воевать не только силой, но и хитростью, да ещё вместе со мною. – Не вместе с тобою, – мрачно поправил Радомир. – За землю родную. А ты мне всё равно враг за смерть родителей лютую. Ворон усмехнулся: – Ладно. Пусть так. Пока темно, сходи к Ждане, убедись в правдивости моих слов о её девичьей неприкосновенности. И поспеши с Ладой поговорить, убеди её про Малушу никому не сказывать, если не поздно. Ну и… – он нахмурился. – Вряд ли она поверит тебе так сразу. Пусть придёт завтра поговорить. Я амулеты защитные ослаблю, она сможет войти. Знаю, плохо ей даётся отведение глаз, но пусть сделает: нельзя, чтобы люди её в моём подворье видели. А там уж решу, что дальше делать… может и к лучшему, если помощники появятся: устал я всё тянуть, и заменить меня, если что, некому. Достав из сундука с другой стороны изголовья ярлык со своей печатью, колдун протянул его Радомиру: – Держи. С этим тебя люди Тоули не тронут, и Агдар с Жданой поговорить даст. Только, если что, я этого не дозволял, а ночью со двора за девицей посылал. Перед уходом Радомир оглянулся: Ворон сидел на его месте и угрюмо рассматривал лежащую на полу карту да рисунки диковинных машин. Вышедший в прохладу двора княжич чувствовал себя другим человеком: повзрослевшим и поумневшим. Словно он оказался на ступеньку выше и видел дальше вокруг себя, глубже, вернее понимал суть вещей и событий. Да и цели оказались понятнее «Малушиного» неопределённого «вот когда силы скопим». А какими нелепыми показались причитания Жданы о том, что её, княжну, выпорол какой-то безродный колдунишка… Позже Лада, встревоженная, нелепая в лохмотьях, кинулась навстречу Радомиру, ухватила за руку, утащила в юрасову избу: – Ну-ну, говори, говори же: вижу на тебе следы колдовства. Как? У тебя получилось? Что произошло? Он проснулся? Напал на тебя? Ты убил его?.. – беспокойно прошептала она в кромешной тьме. – Нет. – Не удалось? – Кажется, не враг он нам. Отпустив его руку, Лада отступила: – Что ты такое говоришь? Радомир насколько мог подробно поведал ей разговор с Вороном. – Как думаешь, правда это? – Может и правда, – глухо ответила Лада. – Ты к нему пойдёшь? – Да. – Ты веришь ему? – Живы же мы до сих пор. Радомир нашёл во тьме её холодные руки, Лада вздрогнула. – Я мало знаю про колдовство, – напомнил княжич. – Может, всё про нас колдун выведал у мёртвой Малуши только вчера или позавчера, но то, что он говорил про Империю – если оно так – тогда нам любая помощь понадобиться, даже его. – Я же сказала, что приду. – Может, сейчас пойдёшь? Ночью людей меньше… – К утру бы подворье очистилось от силы колдовских амулетов – и то хорошо будет. – А сейчас ты куда? – Домой. Травы мне надо на рассвете собрать. Они тихо простились у калитки. Но Лада не вернулась в свою лесную избушку: вскоре она появилась на воеводином подворье. – Ну, порешили колдуна окаянного? – подался навстречу ворожее Воислав. Закусившая губу Лада мотнула головой. – Ну, чего? – не унимался воевода. – Не знаю я… Рад весь в чёрных следах поганого колдовства. И верит в добрые намерения Ворона… Вернувшиеся поутру девки сновали туда-сюда как ошпаренные: мыли, чистили, украшали. Удивлённому княжичу разъяснили, что лихие гости отправились встречать невесту Ворона, едущую аж из самой Императорской столицы. Радомир умыл побитое лицо, приоделся. У крыльца разряженный, без единого следа вчерашней драки на бледной коже колдун выслушивал громогласные проклятья и упрёки от трёх своих на удивление единодушных в этот раз полюбовниц. Тут же сундуками и тюками догружали три подводы. – Княжич, подь сюда! – воскликнул Ворон и сам поспешил навстречу Радомиру. – Развези их по отчим домам. Бабы заголосили, колдун скрылся за дверью. Княжич остался один и вскоре света белого невзвидел от и их стенаний и проклятий. Возвращался Радомир уже через толпу: прослышав о спешно готовящемся неожиданном торжестве, люди собирались поглядеть на диковинную невесту. Гадали, страшная она как смерть или красавица, сладится у неё с Вороном или нет, сколько приданого, какое оно. Радомир же думал о бедах, грозящих им, если эта женщина окажется верной подданной Императора, его соглядатаем. Мелькнуло среди людей чёрно-золотое одеяние колдуна, вышедшего по древней местной традиции встречать невесту пешим со своим народом. Далеко впереди себя, но близко к Ворону, увидел княжич могучего Воислава, почуял неладное от одного только вида его упрямо наклонённой головы, напряженных плеч. – Слова требую! – гаркнул воевода и заковылял к колдуну. Никто не останавливал Воислава, и сам Ворон лишь хмурился. – Коли о дочери своей Нежане говорить хочешь… – начал он. – Я тебя вырастил. – Я помню об этом, – колдун хотел было отступить, но остался, смело глядя в лицо возвышающегося над ним Воислава, стукнувшего клюкой чуть не ему по ноге. – Ты опозорил мой дом, – чётко произнёс воевода. Блеснуло меж ними железо: от Воислава к колдуну – серое, обратно – красное. Ворон качнулся, побледнел ужасно, изо рта хлынула кровь. Колдун накрыл дрожащей ладонью рану у сердца. Люди отшатнулись испуганно. Даже Воислав попятился, закрываясь оберёгом. Ворон оглядел их всех растерянно, отступил – и все отодвигались от него. Тьма словно дым засочилась из его кожи. – К-кто… примет силу? – прохрипел Ворон, судорожно заглядывая в лица окружавших; Радомир прятался за другими, чувствуя, что его ищет этот безумный, задыхающийся взор. Из настороженной толпы шагнул Кареслав; колдун мотнул головой и попятился, роняя кровь на землю: – Нет. – Отдай. Колдун отчаянно мотнул головой. Медленно, покачиваясь, он отступал к подворью сквозь раздающуюся перед ним толпу. – Всё равно ведь подыхаешь, – Кареслав протянул руку. – Я приму… – Не-е-ет! – прорычал Ворон, пугая кровавым оскалом. – Упырём стану, но тебе не отдам. Кареслав был точно голодный хищник, неотступно преследующий смертельно раненую жертву. Ворон припал на колено, склонился бессильно, упёрся ладонью оземь. Кареслав быстро шагнул навстречу – и вскрикнул, отскочил, зажимая лицо. Судорога охватила колдуна, его начало ломать и крючить, тьма проклятой силы засочилась пуще прежнего, окутывала его чёрной дымкой. И Ворон, припавши к земле, страшно, мучительно заорал. Закашлялся, разбрызгивая кровь. Долго. Жуткий надрывный хрип скрежетал в звенящем от напряжения воздухе. Кареслав убрал руки от лица – наискось краснел ожог – двинулся к колдуну. Так на четвереньках Ворон и попятился, щеря истекающий кровью рот: – Не-под-хо-ди… Купчишка скалился в ответ, глаза алчно блестели: – Отдай, – прошипел Кареслав и достал засапожный нож. – Уж на этот раз ни за что не упущу силу. – Нет. – Я не отступлюсь, ты знаешь. Колдун выпрямился на коленях, смотрел измученно. Протянул руку навстречу. Купчишка осклабился. Чёрная молния соскочила с окровавленных пальцев. Кареслав упал ничком. Толпа отшатнулась в едином порыве – бежать! Но осталась смотреть. Только жадное любопытство от страха обращалось в лютую злобу. Ворон озирался; уголок рта подёргивался, поминутно сотрясалось от судорог тело. Очень медленно колдун поднялся. И продолжал смотреть, смотреть. – К-ня-жи-ч, – сиплый стон разодрал тишину. Радомира как льдом сковало, дыбом стали волосы. – Кня-жич… Затравленно глядя на окружавших его суровых людей, колдун трясущейся рукой зажимал рану. – Спалить его. – Огня. – Огня! – К-ня-жич, – попятился к подворью Ворон. Ему уступали дорогу и смыкались за ним, избегая только касаться проклятой крови. Общим потоком Радомира тянуло следом; он смотрел, как падая и поднимаясь, корчась от боли, плюясь кровью, испуская дымные сполохи колдовской силы, Ворон приближался к подворью. – Кня-жич… Повторял он. – Кня-жи-ч… Заходясь кровавым кашлем. – К-ня-жи-ч… Падая от ломающих судорог. – К-ня-жи-ч… Со страхом. – К-ня-жи-ч… Так что у Радомира всю душу выворачивало. Над головами появился факел. Ещё. И ещё. В гробовой тишине огненное полукольцо охватывало стоящего на коленях возле ворот колдуна. Никто не решался. Ворон закашлялся. Красной влажной рукой опёрся о столб, приподнялся, упал, оставив на дереве смазанный отпечаток ладони, заливая землю кровью. Откашлялся. Дергано, каким-то чудом поднялся, привалился спиной к столбу, рассеянно обвёл взглядом людей, потрескивающие над головами факелы – словно не понимал, что происходит. И вдруг в тёмных глазах появился ужас. Такой леденящий, что все отступили. – Радомир! – пронзительно крикнул Ворон и рухнул на колени, зашёлся мучительным кашлем. Сердце словно и не билось в груди, Радомир раздвинул стоящих перед ним мужиков, остальные сами посторонились. Дымка чёрной колдовской силы жадно лизнула холодом кожу, словно на вкус пробовала. – Княжич, куда же ты… – Окстись… – Поберегись, проклятие же перейдет… – Ко… мне… – прошептал Ворон ему на ухо. – От-веди… ко… мне… Подрагивая от пробирающего до костей могильного холода проклятой силы, Радомир закинул скользкую от крови руку колдуна себе на шею. Они пересекли двор. Через горницы и переходы дошли до постельной. Жар и накуренные травы угасили колдовскую дымку, тепло вернулось в коченеющее тело княжича, уложившего Ворона на постель. Колдун сипел, безумно глядя в потолок. У Радомира теплилась надежда: вдруг не помрёт. Скрежеща зубами, Ворон выгнулся дугой – и высоко над ним пятиконечной звездой проступили знаки тьмы. С полминуты – пока держались – накуренный жар сменила стужа. Знаки растаяли, и колдун обессилено распростёрся на шкурах. Кровь остановилась. Глаза остекленели. У Радомира внутренности похолодели, когда раздался хриплый голос: – Княжич, Император болен. Ему недолго осталось. Наследник его слаб духом. Сановники Империю уже делят меж собой. Наши земли… имея их, можно удержать западные княжества, Советник Фухуа хочет их заполучить, вот зятя своего прислал. Но у Фухуа могучий соперник – Великий советник Минж. Я пообещал служить ему. Его внучка едет сюда стать княгиней. Она будет залогом верности. Нам разрешат возводить каменные крепости и заградительные укрепления по границе княжества. С ней едет небольшая армия, но главное – мастера, чертежи, карты, невиданные здесь изобретения. Эта свадьба должна состояться как можно скорее, пока Тоули не помешал. – Ты же ранен, какая свадьба? – Ты пойдёшь вместо меня. – Так не со мной уговорено… – Вместо меня, но как я, это… – осёкшегося Ворона подкинуло на кровати, тело выгнулось, и знаки опять проступили в воздухе – уже ниже; холод сгустился. Радомира заколотила дрожь. Ворон рухнул на постель; заговорил неровно: – Не могу я силу больше держать. Нового хозяина она просит. Возьми её… – Нет, – отшатнулся Радомир. – Не спорь. Некому мне её доверить, да и нужна она тебе, коли за отчизну сражаться хочешь. С ней ты личину мою наденешь, будешь княжить, к войне готовиться. – Окстись, я же не смыслю в колдовстве, – и княжич отступил ещё на шаг. – Что я с ней делать буду? Не сдюжу же… – Не бойся. – Да и не знаю я столько, сколько ты, людей многих не знаю, договоров твоих тайных… – В сундуках записи мои за все годы: и про силу, и про людей, и про договоры тайные. Видны они только тем, кто этой силой владеет, станет твоей – знания и откроются. Да и сама она живая, умная, коли понравишься ей – помогать будет. – Нет, – замотал головой Радомир. – Сила колдовская не для меня, меч моё оружие, я с ней не управлюсь, не такой я как ты, не могу, когда люди ненавидят, не умею один… Приподнял колдун побелевшую руку, указал в сторону: – Она тебе поможет, смыслит она в колдовстве. Радомир обернулся: подле ширмы в журавлях стояла Лада, из устремлённых на Ворона полных ужаса глаз слезинки выкатывались на бледные щёки. – Лада? – удивился княжич. – Что же ты раньше мне не сказал, Ворон, – надломлено укорила она. – Я бы помогла, ты же знаешь… Ворон… – Прости меня, Лада, – устало произнёс колдун. – Не хотел я тебя в это втягивать, обезопасить насколько возможно надеялся… – Как хорошо, что ты здесь! – кинулся к ней Радомир. – Помоги ему, заговори его рану, ты же умеешь! Радомир потянул её к ложу. Ворон застонал, скрючился, зажимая грудь руками. Ворожея вырвалась, испуганно отступила к ширме. – Нельзя, – прошептала Лада. – Нельзя. Недоумённо смотрел княжич то на неё, то на колдуна. Ворона отпустило, он сипло пояснил: – Сейчас, когда я умираю, коли Лада приблизится, сила её сгорит, колдуньей она станет, а это нельзя… – Ворон задохнулся, с минуту лежал, свитый судорогой, скрипя зубами, после продолжил тихо: – Времени нет, третье знамение приближается. Подходи, объясню, как личину мою сделать, что и кому говорить сегодня… Смертный страх скрутил кишки, сковал члены Радомира, так что и не убежать было от этого ужаса проклятого. – Княжич, – колдун смотрел кротко, с такой надеждой и мольбой в полных боли глазах, что сердце обмерло. – Я не ради себя прошу, Радомир… …непривычно было идти по хоромам в чужом обличье, когда и рост ниже, и рукиноги другие, и тело всё непривычное, чужое. Сомневался Радомир, что удаётся ему вальяжная воронова походка – скорее уж подражание жалкое. С улицы слышались крики. Княжич вышел на высокое крыльцо: степняки тщились закрыть ворота, подпираемые с улицы бушующими людьми, в углу двора колдуновы мужики яростно месились с холопами Тоули. Советник с кривой ухмылкой наблюдал за всем из ощерившегося копьями, стрелами и мечами круга своих многочисленных воинов. Чуть поодаль на коленях стоял повязанный Воислав, и плечистый колдунов кочевник примерялся к его шее саблей. – Тихо! – гаркнул Радомир чужим голосом. Тишина опустилась на подворье, замерли степняки, попятились люди, отхлынула кровь от лица Тоули. Княжич окинул всех грозным взором: – Не победить меня ни мечом, ни ядом. Оставьте пустые попытки. Он спустился во двор: – Я невесту встречать иду, отойти всем от ворот. Живо! Люди отступили. – А со стариком что делать? – громогласно спросил хищно сощурившийся Тоули. Заныло в груди Радомира, где в теснине клокотала, осваиваясь, холодная чёрная сила. Сколько помнил себя, знал он Воислава, друга и верного воеводу тяти. Многому обучил Воислав княжича: и в седле держаться, и мечом, кистенём управляться. Обожал Радомир слушать рассказы воеводины, любил его самого наравне с тятей. О, как хотел княжич сказать «отпустить», но не мог, ведь теперь он – колдун.
