Вина в советском гражданском праве Матвеев Г.К. Київ

Вина в советском гражданском праве
Матвеев Г.К.
Київ
1955
Матвеев Вина в гражданском праве. –308 с.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Теоретическая
разработка
вопросов
гражданско-правовой
ответственности является одной из главных задач науки советского
гражданского права. Успешное разрешение этой задачи во многом
способствует эффективному обеспечению гражданско-правовой охраны
общественной собственности, всесторонней защите прав граждан и
организаций, усилению государственной дисциплины и укреплению
социалистической законности.
В условиях постепенного перехода от социализма к коммунизму
разработка вопросов гражданско-правовой ответственности подчинена
основной задаче нашего государства, состоящей в мирной хозяйственноорганизаторской и культурно-воспитательной работе.
Целью настоящей работы является освещение части проблемы
гражданско-правовой
ответственности—проблемы
оснований
этой
ответственности и, в особенности, проблемы вины, как субъективного
основания этой ответственности.
Неотложная задача научной разработки проблемы вины в гражданском
праве была поставлена перед советскими юристами еще в 1938 г. на первом
Всесоюзном совещании по вопросам науки советского государства и права '.
За время, прошедшее с тех пор, наша наука обогатилась серьезными
монографиями по самым различным вопросам государства и права. Однако
проблеме вины в гражданском праве посвящено всего несколько работ, причем
они касаются, главным образом, отдельных вопросов вины, но не решают этой
проблемы в целом 2.
См. А. Я. Вышинский, Вопросы теории государства и права, М., 1949. стр. 102.
X. И. Ш в а р ц, Значение вины в обязательствах из причинения вреда, М., 1939; М. М. А г а р к о в, Обязательство по
советскому гражданскому праву, Ученые труды ВИЮН, вып. III, 1940, стр. 138—160; Он же, К вопросу о договорной ответственности, сб.
«Вопросы советского гражданского права», изд. АН СССР, 1945, стр. 114—155; Б. С. Антимонов, Значение вины потерпевшего при
гражданском правонарушении, М., 1950; И. Б. Н о-в и ц к и и, Л. А. Луни, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 319—363; Е. А. Ф
л е и ш и ц. Обязательства из причинения вреда и из неосновательного обогащения, М., 1951, стр. 73—99; О. С. И о ф ф е, Значение вины в
советском гражданском праве, Ученые записки Ленинградского государственного университета, № 129, 1951, стр. 118—160.
1
2
Специальные исследования о вине предприняты советскими
криминалистами '. Однако по ряду вопросов эти исследования не дали
положительных результатов, не говоря уже о том, что обсуждение этих
вопросов сопровождалось беспредметной дискуссией о вине и «виновности».
Такое положение в значительной мере объясняется тем, что
представители различных отраслей советского права решали проблему
ответственности разрозненно, хотя достаточно ясно, что она является общей
для всего социалистического права. Общими являются, прежде всего,
основания этой ответственности. Такими основаниями могут быть различные
объективные и субъективные обстоятельства, но непременным среди 'них
обычно признается вина правонарушителя.
Поэтому решение вопроса о вине в гражданском праве не мыслится без
изучения соответствующих понятий в смежных отраслях советского права. Оно
немыслимо также без учета и дальнейшего творческого развития марксистсколенинских положений о воле, сознании и поступках человека и сталинских
указаний об основных предварительных условиях перехода к коммунизму, о
соотношении экономических и юридических законов, об активной творческой
роли Советского государства и права. Оно немыслимо, наконец, в отрыве от
исторических решений XIX съезда Коммунистической партии Советского
Союза об усилении мощи социалистического государства, о всемерном
укреплении государственной дисциплины и социалистической законности.
Только всестороннее изучение этой проблемы, на основе существующих
представлений о вине и ответственности в науке и практике социалистического
права и в марксистско-ленинской философии, может явиться достаточной
предпосылкой как для правильного раскрытия самого понятия граждавскоправовой вины, так и для признания виновного состояния лица в качестве
одного из оснований граж-данско-правовой ответственности. Более чем
тридцатипятилетний опыт советского законодательства и богатейшая судебная
практика по гражданским делам дают большой материал для анализа и
обобщений в этой области. 1 Предлагаемая вниманию читателя книга
не,,лишена заим-^ств(жаний, но в ней есть и собственные положения," критика
ко-• торых будет принята с благодарностью.
Автор.
1
Н. Д. Д у р м а н о в, Понятие преступления, М., 1948; Б. С. М а н ь-к о веки и, Проблема ответственности в уголовном праве,
М., 1949; Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950; Т. Л. С е р г е-ева, Вопросы виновности и вины в практике
Верховного суда СССР по уголовным делам, М., 1950; А. Н. Т р а и н и н, Состав преступления по советскому уголовному праву, М., 1951;
А. А. Пионтковский, Против извращения понятия вины по социалистическому уголовному праву, 1952;
Он же, Укрепление социалистической законности и основные вопросы учч-нчя о составе преступления, жур. «Советское
государство и право» № 6 1954. " '
ВСТУПЛЕНИЕ
Вопрос об ответственности за гражданские правонарушения нельзя
рассматривать в отрыве от социально-экономических условий общества и без
выяснения причин, порождающих эти правонарушения. Если при капитализме
(феодализме, рабовладении) правонарушения являются устойчивым и
неизбежным следствием всего общественного строя, проявлением его
антагонистических противоречий, то у нас, в условиях победившего
социализма, гражданские правонарушения носят временный, преходящий
характер и являются пережитками капитализма в сознании отдельных
советских людей.
При социалистическом строе нет объективных условий и постоянно
действующих причин для совершения правонарушений. Социализм развивается
по своим, принципиально отличным от капитализма, законам, которые
исключают
антагонизм
различных,
общественных
явлений.
В
.социалистическом обществе воспитываются лучшие свойства характера
человека, всемерно изживаются отрицательные его черты, так долго
культивировавшиеся эксплуататорскими классами. Советский общественный
строй в корне изменил духовный облик наших людей, воспитал в них новые
качества: беззаветную любовь к своему народу, глубокую преданность Родине,
твердую уверенность в победе коммунизма, готовность к преодолению любых
трудностей, презрение к врагам трудящихся.
Этим обусловливаются пути, которыми следует советский юрист,
подходя к вопросу об основаниях ответственности за противоправные
поступки: противоправное действие, вред, причинная связь между ними и вина
правонарушителя — все эти основания ответственности только
терминологически сходны с соответствующими понятиями буржуазного права.
Они получают у нас новое, качественно отличное, научное освещение и
наполнены совершенно иным содержанием. Если же в процессе изложения мы
обращаемся иногда к сравнительному анализу этих понятий в буржуазном
праве, то только для того, чтобы показать их коренную противоположность
одноименным понятиям в нашем праве.
На опыте организации хозяйственных связей в СССР и на примерах
борьбы с нарушениями советского социалистического гражданского
правопорядка мы имеем возможность показать все усиливающуюся мощь
Советского государства и права и руководящую, направляющую силу
Коммунистической партии в борьбе за окончательное построение коммунизма
в нашей стране. Усилия партии направлены на обеспечение максимального
удовлетворения материальных и культурных потребностей общества, на
воспитание советского народа в духе безграничной преданности делу
коммунизма, на изжитие из сознания трудящихся пережитков капитализма, на
укрепление идеологической устойчивости советских людей против растленного
влияния враждебной идеологии капиталистических государств.
Советское государство успешно борется как за постоянное укрепление
нашего хозяйства, непрерывное улучшение материального благосостояния
народа, так и за воспитание трудящихся в духе коммунизма.
Основная задача нашего государства внутри страны состоит сейчас в
мирной хозяйственно-организаторской и культурно-воспитательной работе.
Эта задача Советского государства во второй главной фазе его развития
является главной и для советского гражданского права. Больше того,
хозяйственно-организаторская
и
культурно-воспитательная
функция
Советского государства с особенной силой проявляется именно в гражданском
праве: укрепление государственной и кооперативно-колхозной собственности,
усиление государственной дисциплины, хозяйственного расчета и договорных
связей хоз-органов, развитие советского товарооборота, борьба за всемерную
экономию общественных средств, всесторонняя защита имущественных и
личных интересов и прав трудящихся, повышение материального и
культурного уровня граждан — все эти задачи стали перед гражданским
правом во весь рост особенно сейчас, в период постепеиного перехода от
социализма к коммунизму.
Советское социалистическое право в целом и гражданское право, в
частности, никогда не ограничивалось простым фиксированием и закреплением
уже достигнутых порядков, угодных и выгодных трудящимся. Оно всегда
являлось активной, преобразующей силой, способной содействовать быстрому
и неуклонному продвижению вперед. На данном этапе коммунистического
строительства это находит свое выражение в организации хозяйственной и
производственной деятельности и в формировании коммунистического
мировоззрения
трудящихся—активных строителей коммунистического
общества. Любой институт советского гражданского права может быть
правильно понят и оценен только в свете этих основных задач Советского
государства.
Сказанное в полной мере относится и к проблеме граждан-
ско-правовой ответственности. Каждый вопрос этой большой проблемы
получает правильное разрешение только под одним и единственным углом
зрения: способствует ли это разрешение выполнению нашей главной задачи—
продвижению вперед, к коммунизму. Всякое иное разрешение вопроса, если
оно не отвечает этой задаче, должно быть признано неудовлетворительным,
хотя бы оно и сопровождалось самой тонкой и изысканной 'юридической
аргументацией.
В капиталистическом мире гражданские и другие правонарушения —
суть неизбежные и широко распространенные явления. Естественно поэтому,
что там они и не могут быть искоренены, так как имеют под собой
благоприятную
питательную
почву—непримиримую
борьбу
антагонистических классов, являющуюся основной движущей силой всех
общественных формаций, основанных на частной собственности. Как
показывает опыт истории, борьба классов, в конечном счете, завершается
революционным изменением общества, победой наиболее прогрессивного,
революционного класса: феодалов над рабовладельцами, буржуазии над
феодалами, пролетариата над буржуазией.
Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 г. явилась ярким
подтверждением того, как революционное разрешение классовых конфликтов
завершается победой нового обществеиного строя, означающего исторический
скачок в развитии общества.
Советское общество вызвало к жизни новые движущие силы: впервые в
истории человечества вместо борьбы враждебных .классовых противоречий
движущей силой общества стало единство политических и экономических
интересов и общность конечных целей ©сего советского народа. В основе этих
движущих сил лежит новый, социалистический способ производства, при
котором производственные отношения находятся в соответствии с
производительными силами, разумно управляемыми самими людьми,
познавшими объективные экономические 'законы * общественного развития.
Величайшими движущими силами социалистического общества становятся
советское государство и право, животворный советский патриотизм и
неизменная дружба народов всех национальностей, беспощадное разоблачение
и выкорчевывание пережитков капитализма из сознания наших людей, острая
борьба между старым, отмирающим и новым, нарождающимся.
Отсутствие антагонистических противоречий в нашем обществе совсем
не означает, что в нем исчезают всякие противоречия: общественные
противоречия являются источником любого развития, без борьбы
противоречий и противоположностей немыслимо общественное развитие.
Однако качественное отличие противоречий советского строя состоит в том,
что они перестают здесь быть непримиримыми. Ленин писал: «Анта-
гонизм и противоречие совсем не одно н то же. Первое исчезнет, второе
останется при социализме» '.
Противоречия в социалистическом обществе не доходят до классового
конфликта. Они возникают и устраняются у нас иначе, чем непримиримые
противоречия в капиталистическом мире. Преодоление их происходит у нас
под
воздействием
Советского государства
и под
руководством
Коммунистической Партии, сила которой .состоит в том, что она, опираясь на
глубокое знание объективных экономических законов, на каждом историческом
этапе вырабатывает правильную, научно обоснованную политику,
отражающую потребности материальной жизни общества. Партия
своевременно вскрывает противоречия и намечает конкретные пути для их
устранения. Знание объективных законов общественного развития дает
возможность нашей партии предвидеть не только ближайшие, но и отдаленные
последствия всех общественных событий, направлять их развитие по пути
исторической закономерности, в то время как в классово-антагонистическом
обществе стихийно действующие объективные законы общественного развития
находятся вне контроля людей и выступают по отношению к ним, обычно, как
внешняя, слепая, принудительная сила.
Жизненные противоречия, свойственные социалистическому строю,
весьма разнообразны. Они пронизывают все стороны общественной и личной
жизни, производство и распределение, быт и культуру, науку и искусство. Пути
и средства их устранения также весьма различны. Многие из них разрешаются
независимо от правового регулирования и правового воздействия. Можно без
преувеличения сказать, что только относительно небольшая доля
общественных противоречий находит свое разрешение путем правового
регулирования, основная же масса их разрешается путем общественного
(морального) воздействия. Главным методом такого воздействия против всего
отжившего, отсталого, косного служит революционная критика и самокритика
как самая массовая форма раскрытия и преодоления противоречий
социалистического общества.
Критика и самокритика в условиях социализма являются той движущей
силой, без которой невозможно устранение возникающих на нашем пути
препятствий. «В нашем советском обществе, — говорил А. А. Жданов, — где
ликвидированы антагонистические классы, борьба между старым и новым и,
следовательно, развитие от низшего к высшему происходит не в форме борьбы
антагонистических классов и катаклизмов, как это имеет место при
капитализме, а в форме критики, являющейся подлинной движущей силой
нашего развития, могучим инструментом в руках партии. Это, безусловно,
новый
1
Ленинский сборник, XI, М.—Л., 1929, стр. 357.
вид движения, новый тип развития, новая диалектическая
закономерность» '.
В нашей жизни всегда что-нибудь отмирает и в то же время что-нибудь
рождается. Но старое никогда добровольно не уступает места новому, равно
как и новое возникает не просто,. не гладко, а в упорной борьбе со старым.
«Борьба между старым и новым, между отмирающим и нарождающимся—вот
основа нашего развития», — учил Сталин. Эта борьба особенно остро
проявляется в области формирования нового, коммунистического сознания
советских людей, где все передовое и прогрессивное встречает резкое
сопротивление со стороны враждебной идеологии остатков свергнутых классов
и где влияние этой идеологии на массы трудящихся особенно сильно и живуче.
Граждане СССР, 'в своем подавляющем большинстве, являются
сознательными строителями коммунистического общества, но сознательность
отдельных людей еще отстает от общего уровня сознания советских
трудящихся, от материальных условий их жизни. Старые навыки и привычки
продолжают жить и тогда, когда условия, их породившие, уже давно исчезли.
Они держат еще в руках большие массы живых людей—носителей буржуазных
и мелкобуржуазных взглядов. Эти пережитки не отмирают сами собою, они
очень живучи, могут расти и против них надо вести самую решительную,
настойчивую борьбу. Борьба с пережитками капитализма в сознании людей—
важнейшая задача нашей партии, государства, всех трудящихся.
На различных этапах социалистического строительства эта' борьба
протекала в разных формах. Пережитки капитализма в экономике и в сознании
людей представляли особенную опасность на первом этапе развития советского
строя, когда продолжали существовать враждебные классы, заинтересованные
в сохранении и возрождении старых порядков. Главное внимание партии и
Советского государства на первом этапе социалистического строительства (в
первой главной фазе развития Советского государства) было обращено на
ликвидацию пережитков капитализма в экономике нашей страны. Тем с
большей силой борьба с пережитками в сознании трудящихся развернулась во
второй главной фазе социалистического государства, когда были
ликвидированы враждебные классы и социалистическая экономика
повсеместно стала господствующей и когда на первый план была выдвинута
хозяйственно-организаторская
и
культурно-воспитательная
функция
Советского государства.
1
стр. 40.
А. А. Жданов, Выступление на дискуссии по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», М., 1947,
Пережитки капитализма в сознании советских людей — нс эпизодические
и быстро исчезающие явления. Это объясняется тем, что социализм, как низшая
фаза коммунистического общества, выходит из недр капитализма, а потому во
всех отношениях, «в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет
еще родимые пятна старого общества» (Маркс).
Иногда частнособственнические пережитки проявляются под влиянием
временных затруднений и недостатков, в частности, при оплате труда, когда не
учитывается материальная заинтересованность работника в результатах его
труда.
Сохранению пережитков в сознании людей во многом способствует
капиталистическое окружение Советского Союза, которое в своем стремлении
поддерживать и оживлять эти пережитки не брезгает никакими средствами.
Тлетворное влияние капиталистического мира особенно опасно сейчас, когда
капитализм переживает стадию своего разложения и упадка, когда буржуазная
культура, чтобы отвлечь массы от освободительной борьбы, проповедует
аполитизм, безидейность, мещанство, эгоизм, воспевает похождения всяких
авантюристов и проходимцев, бандитов и воров, поднимает из прошлого
всяких мракобесов 1.
Как свидетельствует официальная буржуазная статистика, количество
различных правонарушений (и, прежде всего, наиболее серьезных из них —
преступлений) в капиталистических странах за последний период неуклонно и
катастрофически возрастает2. И это не случайно. Эксплуататорский строй
столетиями воспитывал у людей рабское отношение к труду, стремление жить
за счет эксплуатации и угнетения других, ненасытную алчность, стяжательство,
лихоимство, взаимную ненависть и конкуренцию, боязнь остаться без средств
существования и умереть от голода-. Богатство, золото, капитал •определяли
положение человека в обществе, тысячи талантов из народа гибли, не успев
проявить себя; самые низменные чувства и инстинкты всемерно
культивировались и выдавались за лучшие проявления «добродетели» 3.
1 См. М. Д. К а м м а р и, Социализм и личность, Сб. «О советском социалистическом обществе», М., 1948, стр. 339—340.
2
О росте преступности в капиталистических странах см. А. А. Герце нзон, Преступления в капиталистических странах во время
второй мировой войны, жур. «Советское государство и право», 1948, № 1; Б. С. У т е в-с к и и. История уголовного права буржуазных
государств, М., 1950, стр. 393—404.
3
А. М. Горький, характеризуя общую атмосферу, царившую некогда не только в верхушечных слоях старого общества, но и в
среде трудового населения, где кражи и насилия нередко почитались «заурядным» явлением, писал: «Это был промысел узаконенный, им
занимались безбоязненно, на глазах старших» («Детство», «В людях», «Мои университеты» Рига, 1949 г., стр. 184—185).
10
Совершенно ясно, что все эти, веками укоренявшиеся, привычки и
традиции людей не могли быть уничтожены сразу после пролетарской
революции и отмены частной собственности «а основные орудия и средства
производства. Они не изжиты целиком и сейчас, когда СССР начал
постепенный .переход от социализма к коммунизму. Идеологическое
воспитание трудящихся явилось в этот период необходимым и закономерным
процессом, без которого немыслимо наше продвижение вперед.
Основоположники научного коммунизма Маркс и Энгельс предвидели
этот процесс и предсказывали, что для построения коммунизма необходимо
массовое изменение людей, «которое возможно только в практическом
движении, в революции; следовательно, революция необходима не только
потому, что никаким иным способом невозможно свергнуть господствующий
класс, но и потому, что свергающий класс только в революции может
избавиться от всей старой мерзости и стать способным создать новое
общество» 1.
Предвидения Маркса и Энгельса блестяще подтвердились на опыте
революции и строительства социализма в СССР. За годы революции и
советской власти в мировоззрении и психологии трудящихся масс нашей
страны произошел подлинный переворот. Этот 'переворот в сознании
миллионов тружеников не мог, конечно, произойти мгновенно — он
охватывает десятилетия и протекает в острой и беспощадной борьбе со старой
•буржуазной идеологией, безуспешно цепляющейся за пережитки и традиции
капитализма как за последнее средство своего спасения. Коммунистическое
воспитание народа приобрело особенно важное, решающее значение сейчас,
когда для массовой переделки людей созданы все объективные условия на базе
безраздельно господствующего социалистического способа производства в
городе и деревне.
Гражданские, уголовные и иные правонарушения органически присущи
антагонистическим общественным формациям. Некоторые из них являются там
своеобразным протестом против существующего правопорядка, реакцией на
бесправие обездоленных и угнетенных масс. Принципиально иная природа
правонарушений при социализме. Пролетарская революция и строительство
социализма привели к ликвидации объективных условий, порождающих
гражданские, уголовные и прочие проступки. Питательной почвой
правонарушений служит у нас идеологическая отсталость отдельных людей,
еще не освободившихся от влияния старых привычек. Сами эти привычки, хотя
имеют глубокие корни и отражают реальный процесс борьбы общественных
.противоречий, однако, самим ходом экономи1
К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. IV, стр. 60.
чеокого развития обречены у нас на постепенное исчезновение.
Окончательное их изжитие зависит от того, насколько энергично и настойчиво
будет общественное и государственное воздействие на конкретных носителей
пережитков.
Нарушения социалистического правопорядка являются проявлением
самых резких и нетерпимых пережитков старого строя в сознании советских
людей. Хищения общественной и личной собственности, стремление
уклониться от участия в общественном труде, желание урвать у общества
побольше и-дать ему «поменьше и похуже» (Ленин), противопоставление
личных интересов государственным, халатное отношение к порученному делу
и взятым на себя обязательствам, ущемление прав и интересов сограждан —
все эти и многие другие проявления частнособственнической, эгоистической
психологии еще живучи у некоторых малосознательных индивидуумов. Они
наносят огромный ущерб делу строительства коммунизма. Коммунизм не
может быть построен без полного преодоления пережитков капитализма.
В Советском Союзе обеспечены все необходимые условия для, успешной
и всесторонней борьбы с влияниями старой идеологии на психологию рабочих,
крестьян и интеллигенции. Гарантией этому служит социалистическая система
хозяйства и общественная социалистическая собственность на орудия и
средства производства, всемерное и быстрое повышение материального и
культурного уровня народа, мудрая политика Коммунистической партии и
Советского государства, организующая и направляющая идеологическое
воспитание трудящихся. Коренные изменения в сознании советских людей
видны на каждом шагу: изменилось отношение к общественному богатству —
подавляющее большинство граждан проявляет заботу и бережливость к
народному имуществу; радикально изменились взгляды на труд — огромные
массы рабочих, крестьян и интеллигентов честно исполняют свою работу и
рассматривают общественный труд как дело чести, доблести и геройства;
неузнаваемо изменилось морально-политическое лицо советских людей.
Советское государство проводит гигантскую работу по преодолению
пережитков капитализма. На борьбу с этими пережитками в сознании людей
направлены все средства идеологического воздействия: печать и радио,
литература и искусство, широкая пропаганда ленинско-сталинского учения о
праве и государстве, привлечение масс к участию в работе органов
государственного управления и общественных организаций. Разносторонние
методы воспитания и убеждения трудящихся приобрели невиданный размах.
Однако ошибочно думать, что в деле борьбы с пережитками капитализма
можно ограничиться одними методами убеждения и показа, критики и
самокритики. Огромную и пока незаменимую роль в этом важном деле
12
играют и еще долго будут играть методы правового принуждения,
осуществляемые Советским государством через суд и другие государственные
органы. Советский суд призван выкорчевывать «родимые пятна» капитализма,
бороться с традициями свергнутого общественного строя, наказывать и
перевоспитывать носителей старых привычек. Он выполняет эту задачу
своеобразными, только ему одному присущими методами. Перед судом
проходят люди, на которых не оказали достаточного влияния меры
общественного воздействия в виде критики их ошибок и недостатков. Перед
советским судом проходят лица, на которых необходимо распространить
государственно-принудительное воздействие, приучить их к соблюдению
установленного социалистического правопорядка. Наше государство впервые в
истории положило в основу деятельности суда великую идею воспитательного
воздействия правосудия.
В противоположность буржуазному государству, имеющему своей целью
подавление и удержание в узде угнетенного большинства, Советское
социалистическое государство применяет принуждение к меньшинству «...
после того, как сумели убедить большинство» (Сталин), в целях подчинения
малосознательного меньшинства подавляющему сознательному большинству
трудящихся, в интересах воспитания меньшинства.
Метод убеждения и метод принуждения отнюдь не противоречат и не
исключают друг друга. Оба они служат одной и той же цели — борьбе с
влияниями старой буржуазной идеологии:
пока есть люди, которые не привыкли сочетать свои личные интересы с
общественными, пока есть индивиды, которые нарушают социалистический
правопорядок и наносят ущерб обществу и его членам, — принуждение как
форма государственного правового воздействия на массы населения сохраняет
свое значение и силу.
Итак, социализм как новый общественный строй, основанный на
общественном владении орудиями и средствами производства и на моральнополитическом единстве народа, по своей сущности не порождает объективных
условий для нарушений установленного правопорядка, угодного и выгодного
всему народу '.
Однако различные правонарушения при социализме еще имеют место.
Причина их кроется в отставании идеологического
' Незадачливые «социологи» вроде Ферри и Менгера строили предположения, что в «будущем социалистическом обществе» не
только не исчезнут старые преступления (например, убийство на почве ревности — Ферри), но появятся и новые (например, отказ от
работы—Менгер):
см. Г. Ф. Шершеневич, Общая теория права, вып. 3, 1912, стр. 656. Им было невдомек, что эти преступления, как и другие
правонарушения, внешне напоминающие прежние, сохраняют старые корни (собственническое отношение к женщине, подневольное
отношение к труду).
13
уровня отдельных граждан от экономических условий их жизни. Это
отставание является объективным фактом. Оно обусловливает наличие
противоречий в нашем обществе. Правонарушения в СССР являются одной из
форм этих противоречий, преодолевая которые социализм неизменно движется
вперед1.
Любое правонарушение получает у нас резкое осуждение со стороны
советской общественности в виде морального осуждения правонарушителей.
Однако только моральное осуждение иногда не достигает цели. Тогда вступает
в силу государственное воздействие на нарушителей правопорядка в виде
принуждения к соблюдению установленных норм.
Таким образом, советское социалистическое право, борясь с
гражданскими, уголовными и иными правонарушениями, активно способствует
идейно-политическому и культурному воспитанию трудящихся, т. е.
осуществлению одного из важнейших предварительных условий перехода к
коммунизму.
Таково первое исходное положение, которым мы руководствовались в
настоящем исследовании. Оно дает возможность показать творческую роль
советского гражданского права и его важнейшего института — гражданскоправовой ответственности. Активное воспитательное назначение этого
института с особенной силой раскрывается через субъективные основания
гражданско-правовой ответственности, в качестве которых выступает вина
нарушителя социалистического правопорядка в форме умысла или
неосторожности.
Успешное решение поставленной задачи возможно только •на основе
марксистоко-ленинского учения об обществе, о его объективных
экономических законах развития, о величайшей преобразующей силе
Советского государства и права 'как частей надстройки, которая «для того и
создается базисом, чтобы она служила ему, чтобы она активно помогала ему
оформиться и укрепиться, чтобы она активно боролась за ликвидацию старого,
отживающего свой век базиса с его старой надстройкой» 2,
1 Анализируя причины правонарушений, мы должны при этом всегда иметь в виду, что различные правонарушения (и, особенно,
преступления) совершаются и могут совершаться в дальнейшем также прямыми агентами капитализма, засылаемыми в нашу страну из-за
границы для подрывной, шпионской и прочей антисоветской деятельности. Империалистические страны используют в своих реакционных
целях также различных отщепенцев из разбитых и ликвидированных эксплуататорских классов внутри нашей страны. Правонарушения,
исходящие от этих элементов, естественно, не могут рассматриваться как результат пережитков капитализма в сознании этих людей, так
как все эти элементы связаны с капитализмом не только своим сознанием, но и всем экономическим и политическим существованием.
Ставить в один ряд советских граждан, нарушающих наши законы, с лазутчиками и агентами иностранных государств было бы
политически неправильно. Это— две различные группы нарушителей социалистического правопорядка, и к ним у нас различный подход.
2
И. В. Стали н, Марксизм и вопросы языкознания, 1950, стр. 7.
14
Право есть возведенная в закон воля господствующего класса, воля,
содержание которой определяется материальными условиями жизни этого
класса. На страже соблюдения норм' права стоит государство. Государство и
право неразрДВИО^иЙТ"! заны между собой. Обоим им присущё"~прйменение
принуди-| тельной силы, ибо право есть ничто без аппарата, способного!
принуждать к соблюдению норм права, а таким аппаратом мо-! жет быть
только государство, организация деятельности кото-1 рого, в свою очередь,
находит выражение в правовых^ нормах. " •-- •
Буржуазное право (как и право всех других эксплуататорских формаций)
-выражает волю господствующей верхушки общества, интересы которой
глубоко враждебны интересам подавляющего большинства угнетенных и
эксплуатируемых. Советское социалистическое право, как общенародное
право, выражает волю всего народа, защищает интересы всех трудящихся.
Будучи одной из форм политики Советского государства и Коммунистической
партии, социалистическое право имеет всегда определенное политическое
содержание, обусловленное (как и сама политика) объективными
экономическими законами общества. Право и правопорядок активно
способствуют развитию социалистических общественных отношений, их
постепенному перерастанию в коммунистические общественные отношения.
Непременным условием устойчивости и прочности социалистического
правопорядка является точное и неуклонное соблюдение действующих норм
права всеми советскими гражданами. и организациями.
Нарушение правовых норм (правонарушение) означает совершение таких
действий, которые противоречат нашему правопорядку, посягают на него, а
вместе с тем и на те общественные отношения, которые он защищает. Охрана
советского правопорядка обеспечивается борьбой со всякого рода
правонарушениями. Любое правонарушение влечет за собой применение к
правонарушителю необходимых мер воздействия.
По своему характеру и серьезности последствий для господствующего
класса (а у нас — для всего народа) правонарушения бывают различными и
вызывают .неодинаковую реакцию-со стороны государства. Одну группу
правонарушений составляют преступления, которые влекут за собой, в
основном, личную ответственность преступника (наказание). Другую группу
составляют гражданские правонарушения, которые вызывают, как правило,
имущественную ответственность правонарушителя.
Каково же соотношение этих видов ответственности? Есть ли между
ними общие черты? Являются ли, в частности, эта
15
виды ответственности одинаковыми по своим объективным и
субъективным основаниям? '.
Господствующая буржуазная правовая доктрина дает на эти вопросы
отрицательный ответ. По мнению большинства буржуазных юристов,
основания гражданской и уголовной ответственности диаметрально
противоположны друг другу, так как вторая исходит из субъективного
(психологического) состояния преступника, в то время как в основании
гражданско-правовой ответственности лежит объективный,факт причинения
вреда. «Это нужно понимать так,— пишет, например, Е. Годэ-мэ,—что оно
(гражданское право, в противоположность уголовному.— Г. М.) освобождается
от психологических соображений, что оно становится все более и более
независимым-от исследования умственного и морального состояния
действующего лица»2. Напротив, при определении тяжести уголовной
ответственности, пишет далее Годэмэ, все больше принимаются во внимание
психологические соображения, моральное и психологическое состояние
совершителя деликта. «Эту тенденцию,— говорит он,— выражают словами,
что уголовное право становится все более и более субъективным. А учение о
гражданской ответственности совершает теперь как раз обратную эволюцию.
Оно становится все более и более объективным» 3.
Останавливаясь на других, менее существенных, различиях гражданской
и уголовной ответственности, Годэмэ приходит к выводу, что они
«представляются нам теперь в принципе основанными на идеях абсолютно
различных и логически несовместимых» 4.
1
Не меньший интерес представляет сравнительный анализ граждан-•ской и административной (а также дисциплинарной)
ответственности. Основания последних видов ответственности разработаны в нашей литературе, однако, весьма слабо, вследствие чего
сравнительное освещение этих видов ответственности может явиться предметом специального исследования. О характере
административных и дисциплинарных правонарушений (проступков) см. Н. Д. Д у р м а н о в, Понятие преступления, М., 1948, стр. 301—
311; Г. К. Москаленко, Советское трудовое право, М., 1946, стр. 262— 291; Н. Н. Р свинский, Финансовое право, М., 1946, стр. 341—355;
Б. А. Л и с к о в е ц, Возмещение вреда, причиненного имуществу колхоза, М., 1948, стр. 6—8'; Ц. А. Ям польская, Служебная
дисциплина и дисциплинарный проступок, жур. «Советское государство и право», 1947, № 12, стр. 48—57; Б. Р. Левин, К вопросу об
административной ответственности, жур. «Советское государство и право», 1947, № 6, стр. 36; Н. Г. Александров и др., Советское трудовое
право, М., 1950, стр. 275—294;
Н.Д. Казанце в, И. В. Павлов и др., Колхозное право, М., 1950, стр. 260—263; С. С.Студеникин и др.. Советское
административное право, М., 1950, стр. 9—14, 140—144.
2
Е. Годэмэ, Общая теория обязательств. Перевод с французского И. Б. Новицкого, М., 1948, стр. 312.
'Там же.
4
Там же, стр. 313. Точка зрения Е. Годэмэ по данному вопросу не является оригинальной. В иностранной и, в частности,
немецкой литературе она, задолго до Годэмэ, была высказана, например, Кестлиным
16
Различие оснований гражданской и уголовной ответственности
объясняется буржуазными юристами тем, что оба вида ответственности резко
противоположны
по
своим
целям,
«Цель
теории
гражданской
ответственности,— пишет Годэмэ,— заключается в том, чтобы вознаградить
частное лицо за вред, причиненный ему другим лицом. Цель теории уголовной
ответственности состоит в борьбе с действиями, нарушающими общественный
порядок» 1.
Для буржуазных юристов такое противопоставление гражданской и
уголовной ответственности вполне естественно, оно органически вытекает из
принятого ими деления права на публичное и частное. Буржуазная правовая
наука по-разному объясняет такое деление, однако все доводы 'в пользу этого
деления, в конечном счете, недалеко ушли от старинной формулы Ульпиана:
«Публичное право есть то, которое относится к состоянию римского
государства; частное право есть то, которое относится к пользе отдельных лиц;
ибо существует польза публичная и польза частная» 2.
Марксизм учит, что деление права яа публичное и частное
обусловливается общественными отношениями эксплуататорского строя и
вытекает из них. Однако видимость «автономии» частного права от публичного
не отражает какой-либо реальной независимости этих двух областей права, ибо
как частное, так и публичное право служат одной цели — защите отношений,
основанных на частной собственности. Благодаря разложению племенной и
возникновению
частной
собственности,
государство
приобрело
самостоятельное существование наряду с «гражданским обществом» и вне его.
«Но на деле,— пишет Маркс,— оно есть не что иное, как организационная
форма, которую необходимо должны принять буржуа, чтобы как во-вне,
(5у51ет Оез аеи15спеп 51га1гесп1з, 1858, §2—3) и Бернером (Т.еЬгЬисп Йез Деи^всЬеп ЗтгаггесЫз, 1858, § 36). По мнению А.
Кривцова, нематериальные интересы (область уголовных преступлений и возмещение нематериального вреда в гражданском праве)
защищаются посредством наказания или путем частных штрафов в зависимости от вины причините-ля. Напротив, обязательства из
причинения убытков должны быть обсуждаемы на основании объективного момента, т. е. независимо от виновности
(«Общее учение об убытках». Юрьев, 1902, стр. 6).
1
Е. Годэмэ. Общая теория обязательств. Перевод с французского И. Б. Новицкого, М., 1948, стр. 309. Аналогичные
высказывания мы находим и у других авторов: Н. С. Таганцев писал: «Уголовная ответственность назначается, за ничтожными
исключениями, в интересах общественных, гражданская—в интересах ч а с т н ы х». И далее: «Наказание разнствует от вознаграждения за
вред не только в своих проявлениях, в различии благ виновного, им поражаемых, но и в самих целях, им преследуемых: гражданское
вознаграждение стремится только к удовлетворению потерпевшего, к устранению материального вреда, наказание является одним из
средств, кои служат государству для осуществления его основной цели— общественного развития» (Н. С. Таганцев, Русскре уголовное
право, т. 1, СПб. 1902, стр. 104).
2
и1р!апиз § 4, 5. соа. 1, 1. , ' .
2. Г. Матвеев
так и внутри взаимно гарантировать свою собственность и свои
интересы» '.
Таким образом, в действительности публичное право (например,
уголовное) никогда не было и не могло быть независимым от частных
интересов буржуа, оно всегда служило и служит тем же интересам, что и
частное (гражданское) право — защите порядка, угодного и выгодного
господствующему классу капиталистов.
Всякие нарушения этого правопорядка, задевающие интересы частных
собственников, пресекаются буржуазией различными мерами, существо и цели
'которых, однако, мало отличаются друг от друга. Это особенно ярко
проявляется сейчас, когда монополистический капитал открыто использует
буржуазное
государство
и
право
в
своих
эгоистических,
частнособственнических
интересах,
когда
налицо
«подчинение
государственного аппарата монополиям» (Сталин). Грань между частным и
публичным правом, строго проводимая раньше в целях маскировки прямой
зависимости государства от частных интересов, в этот последний период
развития
капитализма,
по
существу,
стирается.
1Тёу№вителБН»^оэтому;'чтб"даже те бур-жуа^ньТЙ^Торйсты^этого периода,
которые признают деление права на частное и публичное как исторически
создавшееся явление, объявляют сейчас «безнадежной всякую попытку
теоретически обосновать это деление»2. ' -- - —-"^'~^ светё"э'тих"
ббщйТ'1Гд1'оже^Яй'"О публичном и частном буржуазном праве выглядит
совершенно несостоятельным приве1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. IV, стр. 53. Несколько ранее Маркс писал: «Буржуазное государство зиждется на противоречиях
между общественной и частной жизнью, на. противоречиях между общими интересами и интересами частными. Администрация
вынуждена поэтому ограничиваться формальной и отрицательной деятельностью: там. где начинается гражданская жизнь и ее работа,
власть администрации кончается» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. III, стр. 12). Это указание Маркса относится в основном к периоду
промышленного капитализма, когда «буржуа не позволяют государству вмешиваться в их частные интересы и дают ему лишь столько
силы, сколько необходимо для их собственной безопасности и для сохранения конкуренции...» (архив К. Маркса и Ф. Энгельса, кн. IV, 1929
г., стр. 228).
В современный империалистический период капитализма, когда буржуазное государство целиком подчинено финансовой
олигархии и активно вмешивается в хозяйственную жизнь, положение меняется: гражданское право перестало быть областью «частной
свободы», «автономии воли» и «равенства» участников гражданского оборота. Все эти громкие либеральные принципы буржуазного права,
которыми буржуазия щеголяла в период прихода к власти, желая создать себе популярность в народе, быстро обветшали и сданы в архив.
Сейчас они уже не способны скрыть подлинный характер «частного» буржуазного права. От либерализма здесь не осталось и следа.
8
Терр»^•то^^9^^^и^п^^ва^й., .1949^ стр. 440. Мынеостанавлива-емсУздесь^нгГ^тёории социальныхфункЖй», которую
отдельные буржуазные юристы кладут в основу устранения различий между публичным и частным правом. Демагогический характер этой
«теории» давно разоблачен в нашей литературе.
18
денное выше противопоставление уголовной (публичной) и гражданской
(частной) ответственности в зависимости от их цели, так старательно
проводимое буржуазными юристами. Цели этих двух видов судебной
ответственности оказываются на деле общими, одинаковыми. Они состоят в
защите частнособственнических интересов буржуа, в защите эксплуатации
человека человеком, в обеспечении максимальной капиталистической прибыли
1
.
Анализируя другой традиционный довод буржуазных юристов в пользу
противопоставления гражданской и уголовной ответственности по их
основаниям, следует заметить, что он противоречит современным буржуазным
теориям, которые все более настойчиво отказываются от субъективных
(психологических) критериев уголовной ответственности и открыто
склоняются к «объективному вменению», причем в подкрепление своей
позиции они довольно часто ссылаются на принципы безвиновной гражданскоправовой ответственности,
В действительности, однако, основания гражданской и уголовной
ответственности в буржуазном праве на всех этапах его развития были в
принципе всегда едиными. Начиная с классической школы буржуазного
гражданского и уголовного права и кончая новейшими теориями
неокантианцев и неогегельянцев, позитивистов и нормативистов, буржуазные
правоведы иногда декларативно признавали, что главным основанием всякой
ответственности может быть только вина правонарушителя, однако трактовали
вину так, что в конечных выводах склонялись к теориям «голого причинения» в
гражданском праве и «объективного вменения» в уголовном 2.
Таким образом, принципиальное противопоставление гражданской и
уголовной ответственности а условиях современного буржуазного строя не
имеет под собой реальной почвы. Оба вида ответственности за любые
нарушения установленного правопорядка, как по своей цели (защита частной
капиталистической собственности), так и по своим основаниям (фактическое
причинение), по общему правилу, одинаковы. Все «теоретические
обоснования» о несовместимости гражданской и уголовной ответственности
понадобились буржуазным юристам только для того, чтобы завуалировать
подлинный эксплуататорский характер буржуазного государства и права и
чтобы при помощи яростной критики марксистских принципов
ответственности скрыть научную несостоятельность собственных решений
данной проблемы.
1
Правда, средства осуществления этих целей различны: покусившегося на чужую частную собственность сначала осудят за
кражу в уголовном порядке, а потом взыщут с него похищенную вещь в порядке гражданско-правовой виндикации и этим восстановят
«священное право» частной собственности.
2
Об этом см. раздел второй настоящей работы.
19
Подобные «теории» объективно отображают существующую при
капитализме непримиримую противоположность между общественными и
частными интересами, которая, в конечном счете, определяется противоречием
между общественным характером производства и частным характером
присвоения, чего буржуазные юристы признать, конечно, не могут.
Единое советское социалистическое право не нуждается в делении на
публичное и частное. Возникнув на развалинах буржуазного правопорядка, оно
развивалось с самого начала как качественно отличное от старого права,
чуждое какой-либо рецепции и преемственности. Советская власть создала
новую законность, новый правопорядок, которые ничего общего не имеют с
буржуазным правопорядком. Советскому праву чужды понятия «частного» и
«публичного» права. У нас нет частного права как сферы господства
индивидуальных интересов, противоположных интересам всего общества,
потому что нет частной собственности. У нас нет и публичного права как
сферы господства общественных интересов, противоположных интересам
«частных лиц» — трудящихся и их объединений. Личные и имущественные
права граждан и организаций охраняются у нас не только гражданским правом,
но и теми отраслями права, которые буржуазная наука относит к публичному
праву (государственным, административным, процессуальным, уголовным),
причем охраняются с такой же силой, как и интересы общества, государства, в
котором отдельные граждане выступают как активные участники
государственной деятельности. И, наоборот, общественные интересы
защищаются у нас не только государственным, административным,
процессуальным, уголовным и прочими отраслями «публичного» права, но с
такой же эффективностью и гражданским правом.
Сказанное 'вытекает из того основного положения, что в условиях
социалистического строя нет и не может быть непримиримых противоречий
между общественными и индивидуальными интересами. «Мы ничего
«частного» не признаем, для нас все в области хозяйства есть публичноправовое, а не частное» '. Было бы ошибкой понимать эти слова Ленина в том
смысле, что у нас нет только частного права, а публичное право осталось в его
прежнем традиционном виде, т. е. что все новшество в этом вопросе
заключается в том, что частное право поглощается публичным 2. В советских
условиях нет социально-экономической базы для такого деления, вследствие
чего оно становится излишним. Всемерно защищая советский общественный
строй и законные интересы трудящихся от любых незаконных посягательств,
все отрасли единого социалистического права имеют перед собой одну общую
ближайшую цель —
1 В. И. Ленин, Соч., т. XXIX, стр. 419.
2
См. «Теория государства и права», М., 1949, стр. 441.
воспитание граждан СССР в коммунистическом духе, ликвидацию
пережитков капитализма в сознании трудящихся.
Как отмечено выше, непременным условием прочности и устойчивости
советского социалистического правопорядка является точное и неуклонное
соблюдение действующих норм права. Любое правонарушение вызывает
реакцию со стороны Советского государства в виде возложения на
правонарушителя ответственности за последствия правонарушения. Эта
ответственность может быть различной, в зависимости от того, какая область
общественных отношений оказалась задетой правонарушением, однако, с точки
зрения воспитательной цели, различные виды ответственности в
социалистическом обществе едины и не могут быть противопоставлены друг
Другу, но единство их не ограничивается только указанной целью.
Ответственность за правонарушения в советском праве в принципе едина также
и по своим основаниям.
Такими основаниями различных видов ответственности за нарушения
социалистического правопорядка обычно служат:
1) наличие противоправности в действиях лица;
2) наличие вреда, нанесенного правонарушителем обществу и его членам;
3) наличие объективной причинной связи между противоправным
действием и его вредными последствиями;
4) наличие вины правонарушителя.
Поскольку эти объективные и субъективные основания являются в
принципе общими для всех видов ответственности по советскому праву, мы
имеем возможность подойти к анализу их при помощи сравнения, т. е.
представить их не только на базе гражданско-правовых понятий, но и на основе
соответствующих понятий из других отраслей советского социалистического
права и, в частности, уголовного права.
Таково второе исходное положение, которым мы руководствовались при
написании данной работы. Оно дает возможность показать единство
гражданско-правовой ответственности с другими видами ответственности в
советском праве и, вместе с тем, ее существенные особенности, обусловленные
тем, что гражданско-правовая ответственность, в отличие от уголовной,
преследует не только задачу воспитания нарушителей социалистического
гражданского правопорядка, а на их примере и всех других граждан СССР, но и
задачу восстановления нарушенных гражданских прав '.
1
Задача восстановления нарушенных прав преследуется, конечно, не только гражданским правом, но и смежными отраслями
права (трудовым, колхозным и др.), где так или иначе ставится вопрос о восстановлении имущественных и личных прав. В дальнейшем мы
будем частично привлекать материал из этих отраслей права, не касаясь, однако, административной и дисциплинарной ответственностей,
поскольку последние имеют самостоятельное значение и требуют специальной научной разработки.
21
Эти задачи института граждански-правовой ответственности могут быть
успешно проанализированы только в том случае, если мы будем рассматривать
объективные
основания
гражданско-правовой
ответственности
(противоправность, вредность, причинную связь) в диалектическом сочетании с
субъективным основанием этой ответственности, т. е. с виной
правонарушителя; если каждое из объективных и субъективных оснований
ответственности будем изучать (в научно-методических целях) аналитически, т.
е. раздельно друг от друга, всегда помня, что, в конечном счете, при решении
вопроса об ответственности лица, они принимаются во внимание лишь во
взаимодействии и в совокупности друг с другом.
Р а здел I
ОБЪЕКТИВНЫЕ
И
СУБЪЕКТИВНЫЕ
ОСНОВАНИЯ
ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ И ИХ ЕДИНСТВО
Всякое гражданское правонарушение, как об этом говорит самое слово,
означает нарушение действующего советского гражданского права, его норм 1.
Иными словами, правонарушение есть посягательство на социалистический
гражданский правопорядок, наносящее известный ущерб нашему обществу и
его членам.
Само собой разумеется, что такое посягательство является результатом
определенных действий человека. Противоправное действие, как и всякое
действие, естественно, может сопровождаться известными психическими
переживаниями человека и вызывать определенные изменения в окружающем
мире. Мы выразим ту же мысль, если скажем, что противоправное действие
характеризует определенное, противоречащее нашему праву, поведение лица, т.
е. противоправное поведение.
Для того чтобы противоправное поведение повлекло за собой
гражданско-правовую ответственность, оно должно иметь известные
обязательные признаки или элементы. Совокупность таких непременных
элементов является составом гражданского правонарушения. Элементы этого
состава могут быть объективными и субъективными. К объективным
элементам состава гражданского правонарушения относятся: противоправное
действие, вредный результат этого действия и причинная связь между
противоправным действием и вредным результатом. Субъективным элементом
состава гражданского правонарушения является вина правонарушителя. При
отсутствии хотя бы одного из этих элементов нет состава гражданского
правонарушения и, как правило, нет ответственности. Таким образом, общим
основанием
гражданско-правовой
ответственности
служит
состав
гражданского правонарушения, представляющий собой единство объективных
и субъективных его элементов.
1 Говоря о гражданских правонарушениях, мы всюду имеем в виду не только деликты (которые часто и
называются именно правонарушениями), но также различные нарушения договорных обязательств.
23
Это дает право заключить, что элементы состава гражданского
правонарушения являются одновременно и основаниями гражданской
ответственности. Иными словами, элементы состава и основания
ответственности совпадают. Каких-либо других оснований гражданскоправовой ответственности, которые отличались бы от элементов состава
правонарушения, не существует. Это и понятно. Лицо отвечает за свои
действия, по общему правилу, только в случае, когда его действия носят
противоправный характер, если эти действия наносят кому-либо известный
ущерб, при наличии причинной связи между действием и ущербом и, наконец,
когда эти противоправные и вредные действия являются виновными, т. е.
являются результатом умысла или неосторожности правонарушителя.
Как видим, указанные основания гражданско-правовой ответственности,
совпадая с элементами состава правонарушения, могут также быть
объективными
(противоправность, вредность, причинная связь) и
субъективными (вина). Поэтому в дальнейшем, говоря об элементах состава
правонарушения, мы одновременно будем иметь в виду и основания
гражданско-правовой ответственности.
Между всеми названными выше элементами состава гражданского
правонарушения существует диалектическая взаимосвязь, и вместе с тем, они
обладают качественными особенностями, которые определяют их содержание.
Не ставя своей задачей дать исчерпывающую характеристику объективных
элементов состава гражданского правонарушения, мы должны, однако,
рассмотреть каждый из них в отдельности, установить их взаимную
обусловленность и прямую связь с субъективным элементом состава
правонарушения, а затем перейти к подробному анализу этого элемента состава
правонарушения, сделав его предметом специального исследования.
Изолированное же изучение субъективного признака состава правонарушения,
в отрыве от объективных его признаков, не дало бы возможности правильно и
полно уяснить его.
Анализируя элементы состава гражданского правонарушения, мы не
рассматриваем учения о субъекте гражданского правонарушения. Советское
гражданское право (в отличие от уголовного) не включает субъекта в число
элементов состава правонарушения. Оно рассматривает дееспособность
субъекта (возраст и психическое состояние физических лиц и необходимые
признаки правосубъектности юридических лиц) в качестве субъективной
предпосылки или условия гражданско-правовой ответственности и отводит
субъекту правонарушения (как и субъекту гражданских правоотношений в
целом) особое место в общей части гражданского права 1. Говоря об
ответственности
1 О том, в какой связи находится проблема дееспособности (вменяемости) с проблемой виновной ответственности,
будет сказано в разделе II.
24
лиц за совершенные гражданские правонарушения, мы имеем в виду в
дальнейшем нормальных (в возрастном и психическом отношении) граждан
СССР, а также различные общественные образования, признанные законом
юридическими лицами, не касаясь общей проблемы дееспособности.
Глава 1. ПРОТИВОПРАВНЫЕ ДЕЙСТВИЯ
Действие в самом широком и общем смысле этого 'слова есть
объективированная во вне воля (и сознание) человека, т. е. его
целеустремленное и волевое движение или, напротив, целеустремленное и
волевое воздержание от определенного движения. Будучи объективным фактом
действительности, человеческое действие является, по общему правилу,
сознательным актом. Сознательная же деятельность человека обычно
характеризуется целеустремленностью действий и предвидением их
результатов '. Именно этим отличаются нормальные действия людей от
поведения животных, в основе биологического состояния которых заложены
инстинкты, а не разум. Маркс писал: «...самый плохой архитектор от
наилучшей пчелы с самого 'начала отличается тем, что, прежде чем строить
ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда
получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в
представлении работника, т. е. идеально»2.
Субъективные и объективные стороны каждого действия следует
рассматривать только в их сочетании. Изолированные друг от друга они
безразличны для права: помыслы и чувства человека без проявления их в форме
действий не имеют значения для права. «Лишь постольку, — пишет Маркс, —
поскольку я проявляю себя, я вступаю 'в область действительности, я вступаю в
сферу действий 'закоиодателя. Помимо своих поступков, я совершенно не
существую для закона, совершенно не являюсь его объектом» 3.
С другой стороны, действия и их объективный результат, взятые
отвлеченно и независимо от субъективного состояния
1
«Действиями называются отдельные акты поведения, которые исходят из определенных мотивов и направлены на
определенную цель» (Б. М. Те плов, Психология, М., 1950, стр. 156). «Всякое действие чело_-века, — уточняет Б. М. Теплов, — является
сознательным, хотя степень этой сознательности и бывает различной. Тем более это относится к сложной деятельности, состоящей из ряда
действий» (Б. М. Теплов. Психология, М., 1953, стр. 1.99).
2
К. Маркс, Капитал, т. 1, М., 1950, стр. 185.
3
К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. I, стр. 120. Эту же мысль развивает В. И. Ленин. «По каким признакам судить нам о реальных
«по-мыслях и чувствах» реальных личностей?» спрашивал он. И отвечал: «Понятно, что такой признак может быть лишь один: действия
этих лично-
25
деятеля, также безразличны для трава: одни и те же действия,
порождающие внешне одинаковые последствия, могут вызвать или не вызвать
правового реагирования в зависимости от того, задевают или не задевают они
установленный правопорядок. Действие становится противоправным только
тогда, когда оно направлено против существующего правового строя, нарушает
нормы права.
Отнесение определенных действий к противоправным, т. е. их правовая
квалификация, носит глубоко исторический, классовый характер. Взятое
отвлеченно от конкретных условий действие представляет собой голую
абстракцию: внешне одинаковые действия по-разному квалифицируются
социалистическим и буржуазным правом. Многие человеческие действия
поощряются или, во всяком случае, признаются «нормальными» в буржуазных
условиях (например, спекуляция, обман, нажива, сбыт 'недоброкачественного
товара — непременные спутники капиталистической торговли), напротив, в
советское время такие действия рассматриваются как совершенно
недопустимые, с которыми наше право ведет энергичную борьбу.
Такова наиболее общая характеристика противоправных действий как
элемента состава гражданского правонарушения.
Мы не касаемся здесь таких действий, которые не являются результатом
полноценной воли и 'сознания деятеля, например, так называемых
непроизвольных действий, а также совершенных против воли и сознания лица
(например, действий по при-' нуждению). Эти действия внешне не отличаются
от обычных и могут быть противоправными, однако они обычно не вызывают
гражданско-правовой ответственности, так как не являются виновными (см.
раздел II).
Сказанное о противоправном действии в полной мере относится и «
противоправному бездействию: 'бездействие и действие обладают одними и
теми же внутренними признаками. Так же, как и действие, бездействие может
приводить к определенным вредным последствиям, т. е. вызывать известные
изменения в окружающем мире.
стей,— а так как речь идет только об общественных «помыслах и чувствах», то следует добавить еще: общественные действия
личностей, т. е. социальные факты» (В. И. Ленин, Соч., т. 1, стр. 385).
«Ни мысль, ни желание в уголовном праве не наказуемы, а лишь действия, непосредственно направленные к осуществлению
преступного замысла» — записано в одном определении УКК Верховного суда РСФСР (Сборник постановлений УКК Верховного суда
РСФСР за 1925 г., вып. 1, стр. 154). Это определение УКК с полным основанием можно в общем распространить и на случаи гражданских
противоправных действий.
26
Следует, вместе с тем, уточнить термин бездействие. С точки зрения
юридической, бездействие не может быть сведено к простой пассивности
субъекта. В правовом смысле бездействие представляет собой несовершение
конкретного действия, т. е. такого действия, которое предписывалось данному
субъекту, вменялось ему в обязанность. Например, ст. 139 Кодекса законов о
труде РСФСР возлагает на предприятия и учреждения обязанность
осуществлять необходимые меры по технике безопасности. В случае
неосуществления этих мер, т. е. несовершения определенных действий по
технике безопасности, предприятие (учреждение) обязано ликвидировать
вредные последствия своего бездействия. Именно в этом виде бездействие, как
и действие, может рассматриваться как противоправное поведение лица,
заключающееся в воздержании от определенных действий.
Сторож магазина уснул на посту, благодаря чему произошло хищение
товара. Сторож будет отвечать перед судом за бездействие, как за
невыполнение вмененных ему обязанностей по охране. Руководство
промыслово-кооперативной артели не приняло нужных мер к отгрузке
изготовленной по договору продукции, чем сорвало доставку товара
торгующей организации. Артель также понесет определенную ответственность
за проявленное бездействие.
В этом отношении характерно 1следующее дело: гр. Скрып-ник работал
сторожем стройучастка. Во время охраны склада Скрьшник подвергся
бандитскому нападению, был сильно избит и в течение суток пролежал в
холодном подвале склада в бессознательном состоянии, в результате чего у
него оказались обмороженными ноги. После ампутации ног Окрыпник был
признан инвалидом первой группы и ему была назначена пенсия. Скрьшник
обратился в суд с иском о дополнительном возмещении вреда (в сумме разницы
между пенсией и прежней зарплатой). Народный суд 2-го участка АмурНижнедне-провского района, Днепропетровской обл., иск Скрыпника
удовлетворил. Днепропетровский областной суд в иске отказал по тем мотивам,
что ответчик не может отвечать за действия бандитов.
Иначе это дело разрешила Судебная коллегия Верховного суда СССР.
Отменив определение областного суда, Судебная коллегия указала: «После
нападения бандитов Скрыпник в бессознательном состоянии пролежал сутки на
цементном полу в холодном подвале, куда был брошен бандитами. Это
обстоятельство свидетельствует о том, что администрация стройучастка, в
нарушение существующих правил, не проверяла сторожевого поста. Если бы
сторожевой пост проверялся, то Скрыпнику своевременно могла быть оказана
медицинская помощь, и он не обморозил бы ног... Следовательно,
инвалидность Скрыпника наступила в результате преступного без27
действия страхователя, и в силу ст. 413 ГК УССР Скрыпник имеет право
на дополнительное возмещение за причиненный ему вред» '.
Разумеется, если лицу не вменялись определенные обязанности по
совершению известных действий, оно не может рассматриваться как
бездействующее.
По вопросу о бездействии в советской юридической литературе
высказаны, однако, и противоположные мнения. Так, М. Д. Шаргородский, не
отвергая ответственности за бездействие, вместе с тем считает, что бездействие
не способно породить объективного результата, а потому между бездействием
и его последствием отсутствует объективная причинная связь. «При
бездействии, — пишет он, — причинная связь отсутствует и нужно решать
вопрос не о том, когда бездействие является причиной наступившего
результата, а только о том, когда человек отвечает за бездействие» 2.
Аналогичных воззрений по вопросу о бездействии в гражданском праве
.придерживается Б. С. Днтимонов. По его мнению, «...наш закон (автор имеет в
виду ст. ст. 117, 121, 413 ГК РСФСР.—Г. М.), говоря о «причинении
бездействием», употребляет лишь вошедшее в повседневный язык
идиоматическое выражение. Речь идет в законе всегда только о виновном
бездействии, т. е. об упущении, а ответственность возлагается в таких случаях
не за действие (его ведь нет) и не за его последствия (не 'за чем следовать), а за
события, которые, естественно, произошли в отсутствии действия (его должен
был совершать обязанный, но виновно не совершил)»3.
К такому же выводу, что и М. Д. Шаргородский, приходит Б. С.
Антимонов по вопросу о причинной связи при бездействии. Он также полагает,
что три 'бездействии отсутствует причинная связь и в 'подтверждение своей
позиции ссылается на известное положение Энгельса о том, что причина,
которая не действует, не есть причина 4.
Взгляды М. Д. Шаргородского и Б. С. Антимонова уже подвергнуты
критике на страницах нашей печати и признаны
1 Определение ГСК ВС СССР от 30 декабря 1950 г. по делу № 36/1297.
2
М.Д. Шаргородский, Причинная связь в уголовном праве, Ученые труды ВИЮН, вып. X, 1947, стр. 185.
"Б. С. Антимонов, К вопросу о понятии и значении причинной связи в гражданском праве, Труды научной сессии ВИЮН 1—6
июля 1946, М., 1948, стр. 65. Автор повторяет эти соображения в своей работе «Значение вины потерпевшего при гражданском
правонарушении», М., 1950, стр. 144—145.
4
См. ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., 1950, стр. 358. Отметим сразу же, что это положение Энгельса приведено Б. С. Антимоновым
совсем не кстати. В указанном месте «Анти-Дюринга» Энгельс высмеивает тех исследователей-механистов, которые, говоря о причине,
зачем-то добавляют к слову «причина» — слово «действующая». Это добавление, говорит Энгельс, не уточняет понятия причины, а только
запутывает его, так как причина, которая не действует, не есть причина.
2«
неприемлемыми для советской науки, как ^леханистически переносящие
закономерности природы на развитие общественных отношений людей '. Эта
критика совершенно 'справедлива. Человеческие поступки не могут быть
сведены к .простым естественным явлениям. Общественная жизнь, хотя и
определяется материальными условиями, но развивается благодаря
сознательной деятельности людей, а последняя состоит не только из одних
действий. Не меньшее значение для развития общественной жизни имеют
иногда и воздержания от действий, тем более, когда эти «воздержания»
принимают организованный характер. «Бездействие лица в общественных
отношениях при определенных условиях,— правильно пишет А. А. Пионтковский,—не есть ничто, а есть определенное поведение, есть нечто. В обществе,
при наличии широкого разделения труда, бездействие лица может вызвать
определенные изменения во внешнем мире» 2.
Мы присоединяемся к этому мнению. Бездействие как акт внешнего
поведения человека, с точки зрения юридической принципиально не отличается
от действия: как то, так и другое могут сопровождаться волевыми и
интеллектуальными переживаниями лица, могут вызывать противоправный
результат, т. е. определенные изменения в объективном мире3. Для
марксистской теории права неприемлемы такие взгляды на бездействие,
согласно которым бездействие само по себе не может вызвать вредного
результата. По мнению сторонников этих взглядов, этот результат причинно не
обусловлен бездействием, а развивается по своим собственным причинам, т. е.
по причинам, не связанным с поведением лица: бездействующее лицо
рассматривается в этом случае не как активный создатель вредного результата,
а лишь как «при сем присутствующее» лицо, не вмешивающееся в
естественный ход событий.
Несостоятельность этих взглядов особенно резко проявляется в
советском гражданском праве, где противоправные бездействия по .своему
объему занимают относительно большее место, чем в уголовном. Если в
уголовном праве случаи преступного бездействия могут быть сведены к
относительно небольшому перечню, то в гражданском праве (особенно в догоСм. Н. Д. Д урманов, Понятие преступления, 1948, стр. 54—56;
А А Пионтковский, Проблема причинной связи в праве, Ученые записки ВИЮН и ВЮА, 1949, стр. 88—89; В. Н. Кудрявцев, К
вопросу о причинной связи в уголовном праве, жур. «Советское государство и право», № 1, 1950, стр. 37—38; И. Б. Новицкий и Л. А. Л у н
ц, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 313—316.
2
А А Пионтковский, Упомянутая выше статья в «Ученых записках» ВИЮН и ВЮА, стр. 88—89.
3
Б. С. Антимонов, напротив, усматривает качественные отличия действия от бездействия («Значение вины потерпевшего при
гражданском правонарушении», М., 1950, стр. 144).
1
29
верном) противоправные бездействия имеют большее значение, чем
действия. Именно здесь (ст. ст. 117, 121, 122 ГК.) * мы чаще всего говорим об
ответственности за неисполнение обязательств, когда последнее является
результатом 'противоправного бездействия должника. Без установления
объективной причинной связи .между неисполнением договора (как
бездействием) и наступившим результатам (убытком) здесь вообще немыслимо
было бы рассуждать об ответственности причини-теля2.
Во всех этих случаях речь идет о 'бездействии 'не как о привычном
«идиоматическом выражении» (Антимонов), а как о совершенно реальном и
объективном факте поведения лица, имеющем определенные последствия в
окружающей обстановке.
Так представляется нам решение вопроса о бездействии как элементе
гражданского правонарушения. Поскольку, однако, этот вопрос связан также с
выяснением природы противоправного результата, а также с установлением
существа причинной связи и значения вины, как элементов состава
правонарушения, то мы еще вернемся к нему в последующих разделах работы.
*
Все сказанное выше о действии (бездействии) как об элементе состава
правонарушения относится как .к гражданским, так и к уголовным
противоправным действиям 3.
Вместе с этим гражданские и уголовные противоправные действия
существенно отличаются друг от друга: во-первых, по своему объекту (т. е. по
тому, на что они направлены) и, во-вторых, по степени своей общественной
опасности.
1
ГК здесь, как и в дальнейшем, означает Гражданский кодекс РСФСР во всех случаях, когда гражданские кодексы других
союзных республик не расходятся с ним.
2
Б. С. Антимонов ошибочно полагает, что в нашем гражданском законе речь всегда идет лишь об ответственности за виновное
бездействие и что «в законе нашем нет ни одного случая, когда при гражданском правонарушении ответственность возлагалась бы за
невиновное бездействие» (указанная выше работа, стр. 145). На этом основании автор считает, что понятие бездействия невозможно
проанализировать раздельно от понятия вины как субъективного основания ответственности. В опровержение этого можно указать на
безвиновную ответственность владельцев источников повышенной опасности за причинение «случайного» вреда лицам, посторонним для
этого источника по ст. 414 ГК.
О. С. Иоффе также рассматривает бездействие как упущение и считает, что «для признания противоправным бездействия
необходимо, чтобы лицо должно было и могло совершить соответствующее действие». («Обязательства по возмещению вреда», Л., 1952,
стр. 21).
Как видим, признание бездействия противоправным ставится автором в зависимость от субъективного момента — от
возможности совершения действия. Налицо смешение объективного понятия противоправного действия с субъективным понятием
виновности.
3
В дальнейшем, говоря о действии, мы будем иметь в виду и бездей-стве, т. е. объединим их общим понятием действия.
30
Объектом уголовных противоправных действий принято считать
социалистические общественные отношения (1) и соответствующие нормы
социалистического права (2), которые регулируют эти отношения и в
результате преступного действия оказываются нарушенными преступником 1.
Первую часть этого определения объекта преступного действия
(социалистические общественные отношения как базисного, так и
надстроечного характера) можно в общем распространить на гражданские, как
и на всякие другие правонарушения. Несомненно, что объектом всех
противоправных действий являются общественные отношения, а поэтому
последние не .служат специфическим объектом посягательства со 'стороны
одних только преступлений.
Сложнее дело со второй частью этого определения. В доктрине
советского уголовного права принято считать, что преступные действия
нарушают объективное право (т. е. нормы социалистического права). Иное мы
наблюдаем в гражданском праве: гражданские противоправные действия
нарушают не только 'нормы объективного права, но вместе с тем и
субъективные права граждан и юридических лиц как субъектов гражданского
права. Последние в случае нарушения их субъективных прав выступают в
процессе в качестве истцов 2.
В этой связи нельзя не отметить, что некоторые преступные действия
иногда также сопровождаются нарушением субъективных прав (например, при
умышленном присвоении чужого имущества, при
злонамеренном
невыполнении договорных обязательств, при злостном неплатеже алиментов на
содержание детей и т. д.). Противоправное действие, повлекшее за собой
нарушение субъективных гражданских прав, во всех этих случаях не перестает
быть преступным. Тот факт, что оно вызывает (в совокупности с другими
элементами состава правонарушения) не только личную, но и материальную
ответственность (гражданский иск в уголовном деле), не означает, что оно тем
См. «Советское уголовное право», часть общая, 1952, стр. 175—179;
«Уголовное право», общая часть, 1948, стр. 291; А. Н. Т р а и н и н, Основные принципы социалистического уголовного права,
жур. «Советское государство и право», 1947, № 10. Советские криминалисты не единодушны в определении объекта преступления (см.
например: Б. С. Никифоров, Об объекте преступления, жур. «Советское государство и право», 1948, № 9, стр. 40; Я. М. Б р а и н и н,
Некоторые вопросы учения о составе преступления в советском уголовном праве, «Ученые записки юрфака Киевского госуниверситета»,
вып. IV, 1950, стр. 53; Е г о ж е, Принципы применения наказания по советскому уголовному праву, Ученые записки юрфака Киевского
госуниверситета, 1953, № 6, стр. 65; В. Н. Кудрявцев, К вопросу о соотношении объекта и предмета преступления, жур. «Советское
государство и право», 1951, № 8, стр. 51—60; ср. А. Н. Т р а и н и н. Состав преступления по советскому уголовному праву, М., 1951, стр.
174—182.
2
В отдельных случаях, когда того требуют интересы государства и трудящихся, в качестве истца может выступить и прокурор,
однако решение о восстановлении нарушенного права всегда выносится в пользу потерпевших граждан и юридических лиц (ст. 2 ГПК
РСФСР).
31
1
самым 'превращается в гражданское правонарушение: противоправное
действие в подобных случаях нарушает уголовный закон, поэтому остается
уголовным противоправным действием.
Такое сочетание личной и имущественной ответственности в случаях,
когда преступным действием нарушено не только объективное, но и
субъективное право, ни в какой мере не отражается на специфике гражданских
противоправных действий, так как деятель, нарушая объективное право
(гражданский закон) , вместе с тем всегда одновременно нарушает
субъективные права граждан и юридических лиц. Напротив, уголовные
противоправные действия всегда являются нарушением только объективного
права и лишь в относительно редких случаях также и субъективных
гражданских прав. Такова первая особенность гражданских противоправных
действий, отличающая их от уголовных — по их объекту1.
Вторым специфическим признаком гражданских противоправных
действий является степень их общественной опасности.
Всякое уголовно-наказуемое действие является общественно-опасным, т.
е. опасным для основ советского строя или для социалистического
правопорядка. Однако отсюда совершенно не следует, что все другие
противоправные действия, в том числе и гражданские, не являются
общественно-опасными. Они также опасны для советского строя и
социалистического правопорядка, но менее, чем уголовные. Специфика их
состоит, 'следовательно, 'в степени 'общественной опасности, т. е. :в
.серьезности этой опасности для советского общественного строя и для
социалистического правопорядка. И действительно. Разве не представляют
определенной общественной опасности такие гражданские противоправные
действия, как: неисполнение условий договора поставки, нарушающее
советский товарооборот; невыполнение требований по качеству строительства
по договору подряда, наносящее вред расширению и восстановлению основных
фондов социалистических предприятий; причинение вреда здоровью
гражданина и тому подобные гражданские противоправные действия?
Иное дело, что по своей серьезности для основ советского общественного
строя эти действия (если они, конечно, одновременно не нарушают уголовного
закона и не вызывают уголовной ответственности) не представляют той
опасности, которую представляют преступления. В этом и состоит вторая
особенность гражданских противоправных действий, отличающая их от
уголовных.
' Мы не касаемся здесь вопроса о разграничении объекта и предмета правонарушения. В науке советского гражданского права
достаточно выяснено, что объект гражданского правонарушения всегда находит конкретное и непосредственное выражение в
определенном предмете посягательства (имущественные права и охраняемые законом личные блага).
32
В советской литературе вопрос о разграничении различных видов
противоправных действий поднят Н. Д. Дурмановым в книге «Понятие
преступления». Он пишет: «Таким образом, можно сделать следующий вывод:
преступление 'всегда является деянием общественно опасным. Для других
видов правонарушений, являющихся, конечно, деяниями вредными и
порицаемыми, наличие момента общественной опасности необязательно» (стр.
136) '.С таким толкованием общественной опасности, объявляющим ее
непременным признаком только одних уголовных противоправных действий и
не обязательным для других, в том числе, очевидно, и для гражданских (?),
согласиться нельзя. В условиях 'нашего общественного строя, где
общественные и личные интересы сочетаются, всякие нарушения
социалистического правопорядка представляют определенную (большую или
меньшую) опасность для общества. Поэтому наше общество, государство и
право 'не безразличны к ним.
Это, конечно, не дает ни малейших оснований к смешению уголовных и
гражданских противоправных действий, к отождествлению их. Те и другие
принципиально, качественно отличаются друг от друга. И отличие их друг от
друга проводится, прежде всего, по признаку общественной опасности: по мере
нарастания этого признака, Советское государство объявляет определенные
противоправные действия преступными и ведет с ними борьбу путем наказания
2
. В этом смысле гражданские противоправные действия менее общественно
опасны, чем уголовные. Но это правильно лишь в том случае, когда
сравнивается общая масса гражданских и уголовных правонарушений. В
отдельных же случаях ('когда сравниваются отдельные более общественно
'опасные гражданские правонарушения с некоторыми менее общественно
опасными уголовными правонарушениями) этого может и не быть.
Мы не касаемся проблемы соотношения противоправности и
общественной опасности в целом. Отметим лишь, что в социалистических
условиях противоправность едва ли может означать что-либо другое, чем
правовое выражение общественной опасности.
Необходимо также вкратце остановиться на таких гражданских
противоправных действиях, которые внешне, по своим вредным последствиям
для других лиц, хотя и содержат все
1
Ср. А. Н. Т р а и н и », Состав преступления по советскому уголовному праву, М., 1951, стр. 114; «Советское уголовное право».
Часть общая, Учебное пособие для вузов, Госюриздат, 1952, стр. 3.
2
Например, выпуск недоброкачественной продукции из торговых организации является гражданским правонарушением, а
массовый и систематический выпуск недоброкачественной продукции преследуется в уголовном порядке. Достаточно ясно, что массовость
и систематичность являются здесь показателем особой общественной опасности.
признаки противоправности (а, следовательно, и общественной
опасности), однако в действительности не являются ни опасными, ни
противоправными, а напротив, при известных обстоятельствах являются
дозволенными (правомерными) и общественно полезными действиями. К
подобного рода действиям относятся, в частности, действия, совершенные в
состоянии необходимой обороны и крайней необходимости '.
Под действиями, совершенными в состоянии необходимой обороны,
имеются в виду такие действия, которые осуществлены в целях защиты от
посягательств на интересы Советского государства либо на личные интересы, а
также на интересы других граждан и юридических лиц. Действия эти наносят
вред посягателю, но этот вред правомерен и не подлежит возмещению.
В гастрономический киоск, расположенный на окраине рабочего поселка,
ворвался гр. Арский и попытался завладеть дневной выручкой. Продавец
киоска Благов не смог воспрепятствовать хищению, так как Арский угрожал
ему. Когда Арский стал удаляться с деньгами, Благов, желая задержать вора,
бросил ему вслед гирю и попал ею в голову, в результате чего Арский получил
тяжелое увечье и стал инвалидом. Действия Бла-гова были совершены в
состоянии необходимой обороны и не могут расцениваться как
противоправные2.
Разумеется, что действия, совершаемые в состоянии необходимой
обороны, ограничены в советском праве рядом условий, несоблюдение которых
рассматривается как превышение пределов необходимой обороны и влечет за
собой ответственность причинителя в общем порядке3. Эти условия касаются
1
По терминологии ГК, причинитель при осуществлении этих действий «управомочен» на причинение вреда, а поэтому
освобождается от его возмещения (стр. 403). Гражданский кодекс не конкретизирует и не определяет этого «управомочия». Это делает
наука советского гражданского права и судебно-арбитражная практика. Советское уголовное законодательство, напротив, содержит
прямые указания на необходимую оборону и крайнюю необходимость как на обстоятельства, освобождающие причинителя от уголовной
ответственности (ст. 9 «Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик», УК РСФСР, ст. 13). Как
правильно отмечал М. М. Агарков, эти указания уголовного законодательства соответственно применяются и при решении вопроса об
исключении противоправности действия в гражданском праве (см. «Гражданское право». Учебник для юридических вузов, т. 1, 1944, стр.
321).
2
Из практики Верховного суда Украинской ССР, 1948 г. См. также:
дело Кошеренкова, Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1940 г., М., 1941, стр. 184.
Дело Тотрова, там же, стр. 90—91, дело Мургвилиани, Судебная практика Верховного суда СССР, 1945, № 5, стр. 20—21; дело Бекеладзе,
Судебная практика Верховного суда СССР, 1946, № 6, стр. 17.
' Иллюстрацией тому может служить дело Бондяшева, получившее окончательное разрешение в постановлении Пленума
Верховного суда СССР. Анализ этого дела дает М. М. Исаев («Вопросы уголовного права и уголовного процесса в судебной практике
Верховного суда СССР», М., 1948, стр. 98—102).
34
как нападения (нападение должно быть противоправным, но не
дозволенным, наличным, но не предполагаемым, реальным, но не мнимым), так
и защиты: защита должна быть соразмерной интенсивности нападения, но не
превышать ее, защита должна быть своевременной, но не запоздалой1.
Под действиями, совершенными в состоянии крайней необходимости,
имеются в виду такие, которые осуществлены в целях предотвращения
грозящей опасности. Действия эти также наносят вред, но не лицу, от которого
грозит опасность (как это имеет место при необходимой обороне), а третьим
лицам, кои не имеют отношения к источнику опасности и не причастны к
происходящим событиям. Эти действия не являются противоправными, так как
наш закон не воспрещает защищать как свои, так и чужие законные интересы,
если их защита осуществляется с соблюдением определенных условий2.
Таким образом, при крайней необходимости происходит столкновение
двух охраняемых советским правом интересов, когда сохранение одного может
быть достигнуто только путем нарушения другого3.
Само собою разумеется, что действия, совершаемые в состоянии крайней
необходимости (так же, как и действия, совершаемые в состоянии необходимой
обороны), ограничены в нашем праве рядом условий. Эти условия касаются как
опасности (опасность должна быть наличной, но не прошедшей, реальной, но
не мнимой), так и защиты: причиненный вред должен быть менее того вреда,
который был предотвращен, и не мог быть предотвращен никакими другими
средствами. Следует также отметить, что в отличие от необходимой обороны,
где предотвращается всегда какое-либо неправомерное действие, при крайней
необходимости источники опасности могут быть самые
1
См. В. Ф. Кириченко, Основные вопросы учения о необходимой обороне, изд. АН СССР, М.—Л., 1948; И. И. Слуцкий,
Необходимая оборона в советском уголовном праве, Ученые записки Ленинградского госуниверситета, 1951, вып. № 3, стр. 161—235.
Авторы этих работ анализируют необходимую оборону с позиций уголовного права, однако многие их положения применимы и к
гражданскому праву.
2
См. в связи с этим следующие, наиболее характерные примеры из судебной практики: дело Денисенко, «Сб. постановлений
Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 г.», М., 1947, стр. 93—94;
дело Шибанова, там же, стр. 94; дело Ильиной, «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за
1943 г.», М., 1948, стр. 113; дело Саакян, «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1944 г.», М.,
1948, стр. 153; дело Максалиева, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1946, № 2, стр. 12; дело До-лидзе, «Судебная практика
Верховного суда СССР», 1949, № 3, стр. 41.
3
«Различие между состоянием необходимой обороны и состоянием крайней необходимости следует искать не в направлении
действий защищающегося лица, а в том, что в состоянии необходимой обороны происходит коллизия неправа с правом, а в состоянии
крайней необходимости — права с правом» (Б. С. Никифоров, Выступление на защите диссертации В. Ф. Кириченко, жур. «Советское
государство и право», 1947, № 3, стр. 88).
35
различные. К ним относятся, кроме неправомерных действий, и
различные события, создающие опасность, например, стихийные.
В противоположность уголовному праву, где понятие действий,
совершенных в состоянии крайней необходимости, в общем исчерпывается
отмеченными выше моментами, в гражданском праве в связи с этими
действиями возникает еще один вопрос, который не возникает в уголовном
праве. Этот вопрос заключается в следующем: обязано ли лицо, совершившее
действие в состоянии крайней необходимости и этим оградившее свой либо
чужой законный интерес, но причинившее своим действием материальный вред
третьему лицу, возместить этот вред? Как отмечено выше, состояние крайней
необходимости устраняет противоправность вредных действий. Потерпевшее
лицо не вправе воспрепятствовать этим действиям. Но почему оно должно
принимать на себя стоимость избавления другого лица от угрожавшей ему
опасности? Этот вопрос не нашел окончательного разрешения ни в
законодательстве, ни в теории советского гражданского права. Большинство
советских авторов, однако, склоняется к тому, чтобы признать целесообразным
возмещение вреда лицом, причинившем его.
Эту же позицию, повидимому, отразит и будущий Гражданский кодекс
СССР.
Таковы действия, совершенные в состоянии крайней необходимости ).
На этом мы заканчиваем рассмотрение противоправных действий как
первого элемента состава гражданского правонарушения. Мы остановились на
них лишь в той мере, в какой их общая характеристика потребуется нам в
дальнейшем, при анализе проблемы соотношения противоправности и
виновности.
Глава 2. ПОСЛЕДСТВИЯ ПРОТИВОПРАВНЫХ ДЕЙСТВИЙ
Вторым элементом состава гражданского правонарушения являются
вредные последствия противоправных действий, их результат, вызывающий
определенные изменения в окружающей обстановке2.
Результат противоправных действий непосредственно отражается на
объекте правонарушения, т. е. на тех защищаемых
1
Мы не останавливаемся на других моментах, исключающих противоправность действии (согласие потерпевшего,
осуществление профессиональных функций, исполнение приказа, осуществление своего права), так как они не представляют большого
интереса для практики и теории советского гражданского права.
2
«Результат действия или бездействия,—пишет Н. Д. Дурманов, имея в виду преступный результат, — следует рассматривать,
как некоторую реальность, как изменение объективного мира» («Понятие преступления», М, 1948, стр. 57).
36
законом общественных отношениях, которые оказались объектом
посягательства. В наших условиях результат гражданского противоправного
действия наносит реальный ущерб социалистическим организациям и
гражданам. По .своему характеру этот ущерб может быть самым
разнообразным: личным и имущественным, договорным и внедоговорным.
Имущественный ущерб, в свою очередь, может выражаться в положительном
ущербе и упущенной выгоде, в прямых и косвенных убытках.
Вредный результат противоправного действия является непременным
признаком гражданского правонарушения. В этом смысле гражданское
правонарушение можно рассматривать как определенное единство
противоправного действия и его вредного результата: с точки зрения
советского гражданского права безвредных, безрезультатных противоправных
действий, как правило, не бывает1.
Иначе в уголовном праве. В целом ряде случаев уголовное
правонарушение признается наступившим и тогда, когда вредные последствия
для объекта посягательства и не наступили (например, неисполнение приказа
военнослужащим признается воинским преступлением независимо от того,
произошли от этого неисполнения приказа какие-либо дальнейшие вредные
последствия или не произошли). Другими словами, советскому уголовному
праву известны такие преступления, в состав которых вредные последствия
могут и не входить как непременный элемент. В зависимости от этого в
уголовном праве принято различать формальные и материальные
преступления. Преступления, в которых объективной стороной состава
признается самый факт совершения человеком действия или бездействия,
независимо от дальнейших последствий, вызванных им во внешнем
объективном мире, признаются формальными преступлениями (например,
словесная обида, оставление в опасности). Преступления, для наличия
объективной стороны состава которых требуется наступление вредных
последствий, как результата преступного действия или бездействия,
признаются материальными преступлениями (например, хищение, убийство) 2.
Положение, при котором вредный результат не является обязательным
элементом состава преступления, не означает, конечно, что отсутствие или
наличие такого результата безразлично для советского уголовного права или
что формальные преступления рассматриваются всегда как менее тяжкие, чем
материальные. Разглашение военной тайны военнослужащим,
1
На исключениях из этого правила мы остановимся ниже, при анализе договорной ответственности за случаи неисполнения
договора, когда последствия неисполнения не выражаются в точно установленных убытках и когда ответственность неисправного
контрагента ограничивается штрафными санкциями независимо от наличия убытков.
2
См. «Уголовное право», общая часть, М., 1948, стр. 299; ср. «Советское уголовное право», часть общая, М., 1952, стр. 169, 185.
37
если оно даже не имело вредных последствий, полагается более тяжким
преступлением, чем промотание военного имущества, нанесшее материальный
ущерб государству. Вместе с тем характер и степень вредных последствий
преступления имеют существенное значение как для наличия состава
преступления в одних случаях, так и для определения тяжести совершенного
преступления, в других. «Характер последствий деяния, — пишет Н. Д.
Дурманов, — отнюдь не безразличен для правовой оценки самого деяния, так
как степень причиненного вреда означает степень ущерба, нанесенного
социалистическому обществу, государству, личности, социалистическому
правопорядку» 1. Значительная часть составов преступлений сформулирована у
нас поэтому так, что преступление признается оконченным только при
наступлении определенных вредных последствий (например, фактическое
завладение чужой вещью при хищении), а ненаступление их по тем или иным
причинам рассматривается как покушение на него.
Таковы отличия уголовно-наказуемых деяний от гражданских
противоправных действий по их последствиям, т. е. по их вредным результатам
для объекта посягательства 2.
В этой связи необходимо отметить еще одну особенность гражданских
правонарушений, отличающую их от уголовных, состоящую в следующем. В
советском уголовном праве принято различать отдельные стадии развития
умышленных преступлений: приготовление к преступлению, покушение на
него, законченное преступление. Преступление считается законченным, когда
оно имеет все признаки данного состава как объек* Н. Д. Дурманов, Понятие преступления, М., 1948, стр. 59. 2 Положение, согласно которому вредный результат преступного
действия относится к числу факультативных, но не обязательных элементов состава многих уголовных преступлений, не является
общепризнанным. См. А. Н. Т р а и н и », Учение о составе преступления, М., 1946: «Объект и последствие друг от друга неотрывны»,—
пишет он на стр. 82. «Если без объекта нет посягательства,— поясняет эту мысль Б. С. Никифоров,— нет его и без ущерба этому объекту...
Последствие представляет собой соединительное звено между действием и правоохраняемым объектом» (Б. С. Никифоров, Об объекте
преступления, жур. «Советское государство и право», 1948, № 9, стр. 46). (Иначе М. Д. Шаргородский, жур. «Советское государство и
право», 1948, № 9, стр. 88).
Отвергая наличие «беспоследственных» преступлений, А. Н. Трайнин уточняет затем самое понятие «последствий», полагая, что
таковыми «должны быть признаны не только изменения, происходящие в сфере внешней физической природы, но и факгы, относящиеся к
сфере политической, психической, моральной. Конкретнее: как объектом посягательства могут быть, с одной стороны, завод, дом или
человеческая жизнь, с другой стороны,— национальная политика государства, престиж власти, личное достоинство и т. я., так и
последствиями могут в одинаковой мере быть, с одной стороны, разрушенный завод, сожженный дом или смерть жертвы, а с другой
стороны,— нарушение национальной политики, ослабление престижа власти или унижение человеческого достоинства». (Там же, стр. 83).
В работе «Состав преступления по советскому уголовному праву», изданной в 1951 г., А. Н. Трайнин аргументирует свою точку зрения
новыми материалами. См. стр. 174—182 этой работы.
38
тивные, так и субъективные (иногда независимо от наступления
преступного результата, например, в формальных преступлениях и в
преступлениях с «усеченным» составом, когда развитие вредного результата не
достигло еще своего полного завершения). Помимо ответственности за
законченные преступления таковая ответственность предусмотрена также за
приготовление к умышленному преступлению и за покушение на него, что
имеет в советском уголовном праве весьма важное значение, так как
совершение действий, направленных на осуществление преступного замысла
(но не приведших к его окончательному завершению), свидетельствует уже об
их общественной опасности 1.
В
гражданском
праве
имеют
значение
(выражаясь
покриминалистически) только законченные правонарушения; незаконченных (т.
е. незавершенных) правонарушений гражданское право не знает. Гражданская
ответственность наступает лишь тогда, когда противоправное действие
(например, неуплата долга по договору займа или причинение увечья)
окончательно завершилось и причинило определенный реальный ущерб
потерпевшему2.
Как сказано выше, этот ущерб по своему характеру может быть самым
разнообразным. Он может быть личным и имущественным, договорным и
внедоговорным. Имущественный ущерб, в свою очередь, может выразиться в
положительном ущербе и упущенной выгоде, в прямых и-косвенных убытках.
Все эти различные виды ущерба требуют краткого объяснения.
Личный ущерб является последствием таких противоправных действий,
которые нарушают личные неимущественные права. Эти личные права могут
принадлежать как гражданам (право на имя, на честь и достоинство, на
неприкосновенность и безопасность жилища, жизни и здоровья, авторские
права, личные права, вытекающие из семейных и супружеских отношений, и т.
д.), так и юридическим лицам — социалистическим
' См. «Уголовное право», общая часть, 1948, стр. 391—400; «Советское уголовное право», часть общая, 1952, стр. 271—282.
2
Как уже отмечено, исключением в этом отношении могут быть лишь такие гражданские правонарушения, которые влекут за
собой штрафную ответственность в форме неустойки, когда взыскание последней производится независимо от того, понес ли контрагент
реальный имущественный ущерб от неисполнения договора или не понес. Это имеет место при так называемой штрафной неустойке,
которая взыскивается независимо от убытков, либо наряду с ними (сверх их), а также частично и при так называемой оценочной неустойке,
когда потерпевший контрагент ограничивается взысканием неустойки, чтобы избежать доказывания убытков. В этом своем виде неустойка
в нашем праве играет не столько восстановительную роль (как способ возмещения ущерба), сколько роль стимулирующую: побудить
контрагента к реальному исполнению договорных обязательств, являющихся формой реализации народнохозяйственного плана.
39
организациям: право на фирму, авторские права и пр. Последствия
нарушения этих прав в зависимости от наличия либо отсутствия материального
ущерба могут быть двоякими: в одних случаях нарушение личных прав не
сопровождается материальным ущербом для потерпевшего; в других случаях,
напротив, нарушение личных прав сопряжено с серьезными материальными
последствиями (например, лишением заработка при увечьи). В этой связи
личный ущерб разделяется на две категории: на личный неимущественный и
личный имущественный.
Советское социалистическое гражданское право не признает
имущественной оценки личных неимущественных прав и отвергает денежную
компенсацию в случае их нарушения. Социалистическое общество
обеспечивает всестороннее развитие человеческой личности и всемерно
удовлетворяет все духовные и политические запросы граждан. Защита личных
неимущественных прав людей обеспечивается у нас различными средствами, в
том числе мерами уголовного и гражданско-право-вого воздействия на
нарушителей.
Гражданско-правовые
способы
защиты
личных
неимущественных прав (в отличие от уголовных) направлены на
восстановление нарушенных прав, что достигается путем удовлетворения исков
о признании за потерпевшим тех или иных личных прав (если последние кемлибо нарушены или оспариваются), а также исков о прекращении
определенных противоправных действий либо о совершении определенных
положительных действий, обеспечивающих восстановление нарушенных
личных прав1.
Таков личный неимущественный ущерб 2.
' См. «Советское гражданское право», т. 1, 1950, стр. 194; а также Е. А. Ф л е и ш и ц, Личные права в гражданском праве СССР и
капиталистических странах, М., 1941; В. А. Р я сенце в, Неимущественный интерес в советском гражданском праве, Ученые записки
Московского юридического института, вып. 1, 1939.
2
Принципиально по-иному решается этот вопрос в буржуазном праве. Гражданские законодательства и судебная практика
иностранных государств трактуют о так называемом «моральном вреде» (унижение имени, доверия и чести, причинение нравственных
страданий и «беспокойства», обезображение и т. я.). См. например: §§ 12, 253, 847 Германского гражданского уложения; ст. 28
Швейцарского гражданского кодекса; весьма широко говорится о «моральном вреде» в английском праве и Калифорнийском гражданском
кодексе. Французская судебная практика распространяет на возмещение «морального вреда» общие статьи Гражданского кодекса 1804 г. о
деликтах (1382—1383). Особенно омерзительна в буржуазных условиях денежная компенсация «морального вреда». Она встречает
возражение даже в среде самих буржуазных юристов. Г. Ф. Шершенсвич писал: «Законодательство, устанавливающее принцип денежной
вознагра-димости нравственного вреда, вызывает безнравственные мотивы в представлении самих граждан. Нужно проникнуться глубоким
презрением к личности человека, чтобы внушить ему, что деньги способны дать удовлетворение всяким нравственным страданиям.
Переложение морального вреда на деньги есть результат буржуазного духа, который оценивает все на деньги, который считает все
продажным» (Г. Ф. Ш е р ш е н е в и ч, Общая теория права, вып. 3, М., 1912, стр. 683).
40
Существенно отличается личный имущественный ущерб, связанный с
посягательством на такие личные права, нарушение которых сопровождается
потерей заработка либо другими материальными убытками. Этот вид ущерба
связан, преимущественно, с лишением жизни и нарушением здоровья человека.
Возмещение этого ущерба регулируется у нас следующими основными
правилами.
В случае лишения жизни кормильца семьи право на получение
вознаграждения от причинителя принадлежит лицам, фактически состоявшим
на иждивении умершего н не имеющим других средств к существованию1.
Кроме этих лиц, право на вознаграждение принадлежит также тем,
которые хотя и не состояли на иждивении умершего, но в силу закона имели
право на получение от него средств к жизни (например, несовершеннолетние
дети или нетрудоспособные и нуждающиеся родители). Возмещение за вред в
этих случаях определяется в соответствии с той частью заработка умершего,
которая приходилась на содержание членов семьи или иждивенцев2.
В случае повреждения здоровья человека (увечье) размер убытков,
подлежащих взысканию с причинителя, определяется в соответствии со
степенью (процентом) утраченной потерпевшим трудоспособности и его
средним заработком до нанесения увечья3. Если вследствие увечья
потерпевший нуждается в уходе, то суд может обязать причинителя оплачивать
потерпевшему стоимость ухода сверх возмещения за потерю заработка. Суд
может также возложить на причинителя обязанность возместить потерпевшему
фактически понесенные им расходы на дополнительное питание,
протезирование, специальное лечение, в том числе на санаторно-курортное,
если потерпевший нуждается в том для восстановления своей
трудоспособности и не получает ее через соответствующие организации
бесплатно4.
Возмещение вреда, причиненного жизни и здоровью, тесно связано с
принципами социального страхования и социального обеспечения. В
противоположность буржуазному строю, где система социального страхования
и обеспечения либо совершенно отсутствует, либо же построена на весьма
шатких и непрочных гарантиях для трудящихся,—статья 120 Конституции
СССР гарантирует советским гражданам право на материСт. 409 ГК.
Ст. 5 постановления Пленума Верховного суда СССР от 10 июня 1943 г. «О судебной практике по искам из причинения вреда».
Сб. действующих постановлений Пленума и директивных писем Верховного суда СССР 1924—1944 г., М., 1946, стр. 176.
3
Ст. ст. 6, 7 и 8 того же постановления Пленума Верховного суда СССР.
4
Ст. 10 того же постановления Пленума Верховного суда СССР.
1
2
41
альное обеспечение в случае болезни и потери трудоспособности.
Рабочие и служащие в СССР застрахованы на случай нетрудоспособности в
порядке обязательного социального страхования.
Этим непосредственно определяется у нас и порядок возмещения вреда,
причиненного увечьем либо смертью: лицо, застрахованное в порядке
социального страхования, в случае увечья и утраты трудоспособности получает
удовлетворение (в виде пособия при временной нетрудоспособности либо
пожизненной пенсии при постоянной нетрудоспособности, т. е. инвалидности)
от органов социального страхования или от органов социального обеспечения 1.
Лица и предприятия, вносящие страховые взносы за потерпевшего в порядке
социального страхования, не обязаны поэтому возмещать вред, причиненный
наступлением страхового случая, даже в том случае, когда пособие или пенсия
и не покрывает всего ущерба 2. Освобождение страхователя от возмещения
вреда потерпевшему не распространяется, однако, на случай, когда
потерпевший был поставлен в такие условия труда, которые не обеспечивали
охраны его здоровья и жизни. Если вред причинен «преступным действием или
бездействием предпринимателя»3, потерпевший, поскольку он не получает
полного возмещения вреда от органов социального страхования или
социального обеспечения, имеет право дополнительно требовать от
предпринимателя разницу между получаемой пенсией и прежним заработком с
учетом сохранившейся у него общей и профессиональной трудоспособности.
В иных условиях находятся у нас потерпевшие, коим вред причинен не
страхователем, а другими лицами или предприятиями: «Если причинивший
вред не является страхователем потерпевшего,—говорится в ст. 414 ГК,—
последний, поскольку он в порядке социального страхования не получает
полного возмещения вреда, имеет право дополнительного требования к
причинившему вред». Органы социального страхования и социального
обеспечения в этом случае (равно как и в том случае, когда вред причинен
страхователем, но по его вине) имеют право обратного требования к
причинителю в размере выданных потерпевшему (либо его иждивенцам)
пенсий и пособий (регресс) Аналогичное право регресса принадлежит также
предприятиям, учреждениям и организациям по отношению к
» Ст. 412 ГК.
Ст. 413 ГК.
«Под преступным действием или бездействием страхователя понимается установленное компетентными органами
несоблюдение страхователем или лицами, осуществляющими технический надзор за работами, действующих правил об охране труда,
технике безопасности и иных постановлений, регулирующих применение труда, имевшее своим последствием несчастный случай с
потерпевшим» (ст. 18 указанного постановления Пленума Верховного суда СССР).
2
3
42
их работникам; предприятия, учреждения и организации вправе
переложить материальную ответственность на своих работников, если
последние виновны в причинении вреда 1.
Как видим, меры социального страхования и социального обеспечения, с
одной стороны, и меры гражданско-правового обеспечения лиц, понесших
личный вред, с другой, не исключают, а дополняют друг друга: первые создают
гарантию организованного обеспечения потерпевших через систему
специальных государственных органов (что особенно важно в случаях
безвиновного причинения вреда, а также в случаях неплатежеспособности
причинителя), вторые — материальную ответственность действительных
причинителей вреда. «Социалистическое общество заинтересовано в том,
чтобы от противоправно причиненного вреда не страдали ни общество в целом,
ни потерпевший 2.
Таков личный имущественный ущерб, связанный с посягательством на
такие личные права, нарушение которых сопровождается лишением заработка
либо другими материальными лишениями для потерпевшего.
Имущественный
ущерб
является
последствием
нарушения
имущественных прав граждан и юридических лиц. Противоправный результат
от нарушения этих прав всегда выражается в причинении определенных
убытков. Под убытками же, в самом широком смысле этого слова, в
гражданском праве понимают такое причинение, которому обычно
соответствует обязанность лица, причинившего вред, возместить нанесенный
ущерб, загладить вредные последствия своих противоправных действий.
Понятие убытка в этом смысле слова, однако, не одинаково. Советское
гражданское право различает внедоговорный и договорный убыток. Под
первым убытком имеют в виду ущерб, нанесенный в результате
внедоговорного правонарушения (деликта), когда причинитель нанес вред
имуществу потерпевшего, не состоя с последним, однако, в договорных
отношениях по поводу этого имущества. Например, лицо, неосторожно
обращаясь с огнем, поджигает колхозный стог сена, в результате чего наносит
колхозу ущерб, каковой обязано возместить. В этом случае перед нами
внедоговорный ущерб, а само обязательство возместить его называют
внедоговорньм, или деликт -ньш, обязательством.
Под так называемым договорным убытком понимают ущерб,
наступивший в результате неисполнения или ненадлежащего исполнения
договорных обязательств. Так, тарный завод по договору с заготовительной
конторой обязался поставить послед' Ст. 19 указанного постановления Пленума Верховного суда СССР. 2 «Гражданское право», т. 1, М., 1944, стр. 319.
43
ней партию бочек под засолку грибов. Своих обязательств завод не
выполнил, в результате чего часть заготовленных грибов оказалась
неотгруженной и пришла в негодность. Заготовительная контора понесла
известные убытки, которые завод обязан возместить.
Как видим, обязательства из деликтов и обязательства из неисполнения
договора имеют между собой много общего. Это общее состоит в том, что как в
одном, так и в другом случае речь идет о возмещении причиненного ущерба.
Вместе с тем они имеют и существенные отличия: в деликтном обязательстве
стороны оказались связанными между собой правами и обязанностями лишь с
момента причинения вреда; в договорном обязательстве стороны .связаны
взаимными правами и обязанностями с момента заключения договора, и
обязанность неаккуратного контрагента возместить образовавшийся от
нарушения договора убыток является как бы продолжением его договорных
обязательств.
Проблема возмещения договорного и внедоговорного убытка, по
существу, является общей для гражданского права, так как она вращается, в
конечном счете, вокруг одного и того же вопроса — когда и в каких пределах
должно отвечать одно лицо перед другим, если последнее понесло известный
ущерб по причине, зависящей от первого лица. Следовательно, принципы
возмещения того и другого убытка (и, в частности, основания ответственности
за него) могут быть общими. Тем не менее мы должны рассмотреть эти убытки
раздельно, так как они имеют свои отличительные признаки. На один из них мы
уже указали, подчеркнув, что внедоговорный убыток является последствием
деликта, в то время как договорный убыток возникает в результате нарушения
договора. Правда, как в том, так и в другом случае убыток является следствием
нарушения определенных, защищаемых законом, субъективных прав, но
характер этих прав различный:
1) Нефтесбыт обязался по договору поставить мыловаренному заводу
определенные виды нефтесырья. Своих обязательств поставщик в срок не
выполнил, в связи с чем завод имел длительный простой, принесший ему
большой убыток. 2) Автомобиль, несущийся с недозволенной скоростью,
задевает велосипедиста и наносит повреждения велосипеду, ремонт которого
приносит хозяину известный ущерб. Как в том, так и в другом случае
нарушены определенные субъективные имущественные права. Разница, однако,
между ними состоит в том, что в первом случае оказались нарушенными
относительные права, вытекающие из договора сторон, а во втором абсолютные
субъективные права, вытекающие из права собственности.
Указанное обстоятельство имеет важное значение для определения
договорного и деликтного вреда. Возмещение дого44
верного убытка регулируется у нас не только общими нормами
Гражданского кодекса, но и условиями договора, существующего между
сторонами, а также специальными законами.
Иначе определяются условия возмещения деликтного вреда. Они
квалифицируются у нас по принципу общего деликта, выраженному в ст. 403
Гражданского кодекса: «Причинивший вред личности или имуществу другого
обязан возместить причиненный вред». Это означает, что наш Гражданский
кодекс не формулирует конкретных составов деликтов, а исходит из общего
предположения о том, что каждый участник советского гражданского оборота
обязан не нарушать субъективных прав другого, гарантированных ему
советским общественным строем и законодательством. «Этот прием в
советском праве, — пишет М. М. Агарков, характеризуя принцип общего
деликта, — находится в полном соответствии со всем нашим правом и, в
первую очередь, со Сталинской Конституцией. Именно благодаря этому
приему осуществляется наиболее полная защита социалистической и личной
собственности» 1. Таковы сходные и отличительные черты договорного и
деликтного вреда. Как мы увидим в дальнейшем, эти различия между
договорным и деликт -ным вредом имеют важное практическое значение, так
как основания договорной и деликтной ответственности по советскому праву
не всегда совпадают друг с другом. Учитывая это, Пленум Верховного суда
СССР своим постановлением от 10 июня 1943 г. предупредил о
недопустимости смешения договорной и деликтной ответственности, так как
такое смешение привело бы к- применению режима, установленного для одной
ответственности, к другой. Пленум указал: «Правила ст. ст. 403—415 ГК
РСФСР и соответствующих статей ГК Других союзных республик должны
применяться судами лишь в тех случаях, когда взыскивается возмещение за
вред, возникший вне договорных отношений. Если же причиненный истцу вред
возник вследствие неисполнения обязательства, принятого на себя ответчиком
по договору или возложенного на него в силу закона, то ответственность за
вред должна определяться или в соответствии с условиями договора,
существующего между сторонами (ст. ст. 117—122 ГК РСФСР и
соответствующие статьи ГК других союзных республик), или же по правилам
того закона, который регулирует данное правоотношение».
Согласно ст. 410 ГК возмещение деликтного вреда «должно состоять в
восстановлении прежнего состояния, а поскольку такое восстановление
невозможно — в возмещении причиненных убытков». Как видим,
восстановление прежнего состояния (т. е.
1
М. М. Агарков, Обязательство
45
по советскому
гражданскому праву, М., 1940, стр. 150.
того состояния имущества, которое было до деликта) стоит здесь на
первом месте, и только в том случае, когда такое восстановление невозможно,
допускается возмещение причиненных деликтом убытков.
Аналогичное правило содержится в Гражданском кодексе о договорном
убытке. «В случае неисполнения должником обязательства,—сказано в ст. 117
ГК,—он обязан возместить кредитору причиненные неисполнением убытки».
Как видим, ст. 117 не говорит подобно ст. 410 «о восстановлении прежнего
состояния». Это и понятно, так как восстановление нарушенного состояния
осуществляется здесь в других формах: большинство договорных обязательств
направлено на совершение созидательных (положительных) действий
(выполнить определенную работу, например, построить дом, поставить товар,
предоставить в пользование вещь, уплатить долг и т. п.). Неисполнение этих
обязательств, т. е. несовершение предусмотренных договором действий,
причиняет кредитору известные убытки, кои должник обязан возместить и этим
восстановить нарушенное имущественное равновесие кредитора 1.
Каковы же эти убытки, которые обязаны возместить потерпевшему
делинквент и должник? Ограничены ли они какими-либо пределами, или же
под убытками понимается всякий имущественный ущерб, так или иначе
отразившийся на материальном состоянии потерпевшего?
Конкретизируя эти вопросы, мы приведем следующие примеры из
судебно-арбитражной практики.
1. Трикотажная фабрика имени Розы Люксембург (г.Киев) заключила
годовой договор с прядильной фабрикой «Красный перевал» на поставку
пряжи, потребной трикотажной фабрике для выработки своих изделий. В
результате недопоставки пряжи во втором квартале трикотажная фабрика
имела простой, в связи с чем понесла 35 000 руб. убытка по зарплате за
вынужденные прогулы и по общецеховым расходам. Кроме того, простой
предприятия повлек за собой недовыполнение пром-финплана, в связи с чем
фабрика недополучила 3000 руб. плановой прибыли. С иском о возмещении
убытка (в общей сумме 38000руб.) трикотажная фабрика обратилась в
арбитраж. Спрашивается: в какой сумме должен быть удовлетворен данный иск
— в сумме ли действительных потерь в имуществе, вызванных нарушением
договора (35 000 руб.) или же в полной сумме убытка (38000 руб.), включая и
упущенную плановую прибыль (3000 руб.)?
2. Промыслово-кооперативная артель «Транзит» (гор. Казань) заключила
договор с поликлиникой на вывозку дров с берега реки Волги на склад
поликлиники. Своих обязательств артель не выполнила, ссылаясь на перегрузку
транспорта. Не
1
На принципе «реального исполнения договорных обязательств» в советских условиях мы остановимся ниже.
46
получив дров, поликлиника вынуждена была срочно закупить более
дорогое топливо (отходы пиломатериалов) у столярной мастерской
стройтреста, в связи с чем перерасходовала 400 руб. Прошедшие, между тем,
сильные, весьма редкие для данной местности, дожди создали угрозу разлива
реки и затопления дров, что вынудило поликлинику перенести дрова в
безопасное место, в связи с чем она израсходовала 500 руб. С иском о
взыскании убытка (в общей сумме 900 руб.) поликлиника обратилась в суд.
Спрашивается: в каком размере должен быть удовлетворен иск поликлиники —
в размере ли убытков, явившихся прямым результатом неисполнения договора
(переплата за топливо, купленное у столярной мастерской,—400 руб.) или же в
полной сумме ущерба, включая и расходы от переноски дров в безопасное
место, ввиду возникшей угрозы их затопления, т. е. убытки, понесенные в
результате привходящих обстоятельств (сильные дожди, создавшие угрозу
разлива реки и гибели дров), лишь косвенно связанные с нарушением
договора?
Ответы на эти вопросы мы находим в советском гражданском
законодательстве, которое делит всякий имущественный (как договорный, так и
деликтный) ущерб, во-первых, на положительный ущерб в имуществе и
упущенную выгоду, и, во-вторых, на прямые и косвенные убытки.
Деление убытка на положительный ущерб и упущенную выгоду имеет
место тогда, когда к рассмотрению его подходят с учетом характера тех
имущественных утрат потерпевшего, которые оказались последствием
противоправного действия (бездействия) : если утрачено наличное имущество,
то перед нами один конкретный вид убытка — положительный ущерб; если же
нарушена возможность извлечь определенные имущественные выгоды в
будущем, то перед нами другой конкретный вид убытка — упущенная выгода.
Прямые указания об этом содержатся в ст. 117 ГК, которая, говоря об
обязанности должника возместить кредитору причиненные неисполнением
договора убытки, поясняет, что «под убытком разумеется как положительный
ущерб в имуществе, так и упущенная выгода, возможная при обычных
условиях оборота». Отсутствие аналогичной статьи в разделе ГК, посвященном
деликтным обязательствам, не означает, что деликтно-му вреду чуждо это
деление. Ст. 410 ГК, постановляя о том, что возмещение за деликтный вред
должно состоять в восстановлении прежнего состояния, а поскольку такое
восстановление невозможно — в возмещении причиненных убытков, имеет в
виду оба эти вида убытков, т. е. как положительный ущерб в имуществе, так и
упущенную выгоду. Следует отметить, однако, что возмещение упущенной
выгоды приобретает в данном
47
случае особую форму. Практически оно имеет место здесь, главным
образом, в делах о возмещении личного имущественного вреда, где
уменьшение (или полная потеря) заработка в связи с увечьем и утратой
трудоспособности может рассматриваться как специфическая форма
упущенной выгоды (неполучение трудовых доходов в будущем).
Особую форму принимает в современных условиях также возмещение
упущенной выгоды в отношениях между социалистическими организациями.
Совершенно ясно, что в обстановке планового хозяйства мы можем говорить не
о гадательных и предположительных выгодах хозорганов, а о совершенно
реальной категории плановой прибыли, получение которой может быть
поставлено под угрозу как в результате деликта, так и в результате нарушения
договорных обязательств в отношениях между социалистическими
организациями.
Вот недавний случай взыскания плановой прибыли, происшедший в
итоге невыполнения договора поставки. Одесский спирто-водочный завод имел
однодневный простой ввиду недополучения спирта-сырца, в результате чего
понес убытки, выразившиеся в непроизводительных административнотехнических расходах (31 500 руб.), а также в недополучении запланированной
прибыли (3600 руб.). По делу было установлено, что простой завода и
недовыполнение промфинплана произошли в результате ошибочной отгрузки
занаряженного спирта-сырца другой организации. С иском о взыскании
понесенного убытка завод обратился в арбитраж.
Удовлетворение такого иска, включающего в себя не только
положительный ущерб, но и упущенную плановую прибыль, вполне отвечает
задачам советского гражданского права, ибо оно способствует укреплению
договорной дисциплины в отношениях между социалистическими
организациями, реально стимулирует выполнение народнохозяйственного
плана 1.
' В гражданско-правовой литературе прошлых лет (С. Ф и д е л е в, Проблема возмещения убытков и зачет договорных санкций,
жур. «Арбитраж» № 20, 1937, стр. 10; А. В. Венедиктов, Договорная дисциплина в промышленности, Л., 1935, стр. 113—114)
целесообразность возмещения плановой прибыли оспаривалась. По мнению Фиделева, утеря плановой прибыли «не может почитаться
реальным убытком, реально снизившим имущество контрагента, а является той упущенной предполагаемой выгодой, которая хотя и
запланирована в качестве накопления, но как предполагаемая остается все же гадательной, а потому и нереальной». Практика
социалистического строительства опровергла эти высказывания. Прибыль, которую предусматривают социалистические предприятия в
своих планах, также реальна и достижима, как и весь план их производственной и торговой деятельности. Реальность ее зависит от того,
насколько руководители хозорганов обеспечили поднятие производительности труда, эффективное использование основных и оборотных
средств, борьбу с потерями и бесхозяйственностью, насколько они научились вести счет каждой советской копейке. В системе
мероприятий, обеспечивающих высокую производительность труда и рентабельность (прибыльность) социалистических предприятий,
огромное значение приобретают методы гражданско-правового регу-
48
Таково разграничение убытка на положительный ущерб и упущенную
выгоду. Как видим, в основу этого разграничения положен экономический
признак.
Деление убытков на прямые и косвенные имеет .место тогда, когда к
рассмотрению имущественного ущерба подходят с точки зрения тех причин,
которые вызвали этот ущерб. Если ущерб явился существенным и
закономерным результатом противоправных действий — перед нами прямой
убыток. В нашем примере с нарушением договора перевозки дров артелью
«Транзит» — это переплата за более дорогое топливо. Если же ущерб явился
лишь косвенным результатом противоправного действия, а существенной
причиной, его вызвавшей, являются различные сопутствующие обстоятельства,
увеличивающие ущерб,— перед нами косвенный убыток. В указанном примере
— это расходы по переноске дров в безопасное место в связи с обильными
дождями и угрозой затопления дров.
Совершенно очевидно, что косвенный убыток не находится в
закономерной связи с противоправными действиями. Он мог бы и не наступить,
если бы не произошли определенные события, увеличивающие материальный
ущерб. Но в косвенной свялирования деятельности этих предприятий и среди них, в первую очередь, метод имущественного воздействия на контрагентов,
срывающих свои договорные обязательства. У нас нет решительно никаких оснований к аннулированию института упущенной плановой
прибыли.
Советская арбитражная практика долгое время относилась отрицательно к возмещению упущенной плановой прибыли. Разрешая
дела об убытках в отношениях между социалистическими организациями, арбитражи обычно взыскивали лишь положительный ущерб, а во
взыскании плановой прибыли отказывали. Сейчас эта практика решительно 'осуждена. В 1951 г. Госарбитраж при Совете Министров СССР
предложил всем арбитражным органам при рассмотрении дел об убытках твердо руководствоваться ст. 117 ГК и взыскивать убытки в
полном объеме, т. е. возмещать как положительный ущерб, так и упущенную выгоду (см. в связи с этим инструктивное письмо
Госарбитража при Совете Министров СССР от 18.1У 1951 г. № И-1-13).
Практика советских судебных органов по делам о возмещении убытков между гражданами, а также между гражданами и
социалистическими организациями (главным образом по делам, связанным с выплатой утраченного заработка, по делам о потравах и т. п.)
отличалась от арбитражной значительно большей устойчивостью. Она всегда придерживалась ст. 117 ГК и к возмещению упущенной
выгоды относилась, в общем, положительно. Анализ этой практики (на опыте Верховного суда Украинской ССР) дан нами в статье «О вине
как основании деликтной ответственности» в «Ученых записках юрфака Киевского государственного университета» за 1950 г., вып. 4, стр.
71—84. В последнее время практика Верховного суда СССР по делам о взыскании упущенной выгоды (в делах о потравах) отличается
крайней неустойчивостью. Ср. Определение ГСК ВС СССР от 26 апреля 1952 г. по делу № 03/360 по иску прокурора к сахарному заводу;
Определение ГСК ВС СССР от 26 апреля 1952 г. по делу № 03/349 по иску прокурора к Сторожевскому леспромхозу; Определение ГСК ВС
СССР от 23 июля 1952 г. по делу № 03/673 по иску прокурора к совхозу «Терестан-балы».
зи оба эти обстоятельства (противоправное действие и косвенный
убыток), 'несомненно, состоят: если бы противоправное действие (бездействие)
не имело места, то косвенного убытка не было бы. Иначе говоря, косвенный
убыток создается в результате нескольких причин, одной из которых является
противоправное
действие
(бездействие),
а
другими—различные
сопутствующие обстоятельства, увеличивающие ущерб. Если бы не было
противоправного действия (бездействия), то последующие причины не
повлекли бы за собой ущерба (в нашем примере — если бы договор о перевозке
дров был выполнен артелью, то последующие дожди и угроза разлива реки не
причинили бы ущерба поликлинике).
Деление убытков на прямые и косвенные по признаку причинной связи
между ущербом и противоправными действиями вызывается, конечно,
практическими соображениями. Оно имеет серьезное правовое значение, так
как касается пределов ответственности причинителя. Иначе говоря, без этого
деления убытков невозможно ответить на вопрос, часто возникающий перед
судом: отвечает ли причинитель только за прямые убытки, явившиеся
естественным результатом противоправного действия, либо же он отвечает за
все убытки, так или иначе связанные с противоправным действием, т. е. и за
косвенные убытки.
Несмотря на явную целесообразность такой постановки вопроса,
необходимость разграничения убытков на прямые и косвенные сильно
оспаривается в нашей литературе. Высказываются соображения, что это
разграничение совершенно излишне для советского гражданского права, так
как последнее ограничивает ответственность причинителя только прямыми
убытками и освобождает его от ответственности за косвенные. При этом
обычно смешивается вопрос об отграничении прямых убытков от косвенных, т.
е. вопрос о причинной связи между противоправным действием и его
результатом, и вопрос об ответственности причинителя за косвенные убытки, т.
е. вопрос о пределах этой ответственности, как будто положительное решение
первого вопроса обязательно предрешает положительное же решение и второго
'.
' «Советское право полностью отвергает существующее в буржуазном праве деление убытков на прямые и косвенные,— писал С.
Фиделе в.— Всякий реально понесенный убыток, причинивший ущерб в имуществе, является по нашему праву убытком, подлежащим
возмещению. Возникновение же этого убытка от прямого невыполнения договора или же от причин, привходящих и сопутствующих
невыполнению договора,—обстоятельство, с точки зрения возмещения убытка, совершенно безразличное. Не то важно, какое действие или
бездействие причинило ущерб в имуществе, а важно установление непосредственной связи между действием или бездействием и ущербом»
(указ. выше статья, стр. 11). Автор забывает, что при косвенном убытке как раз и нет этой непосредственной, т. е. закономерной,
существенной связи между противоправным действием и ущербом. Совершенно неубедительна также ссылка автора на те, что деление
убытков на пря-
50
Практика советского гражданского оборота, а также богатейший опыт
советских судебно-арбитражных органов .в разрешении гражданских дел об
убытках решительно опровергают эти возражения. Становится очевидным, что
без правильно-то разрешения вопроса о причинной связи между
противоправным действием и вредным результатом (т. е. убытками)
невозможно разумное разрешение вопроса и о пределах имущественной
ответственности причинителя.
Такова краткая характеристика различных видов вредных последствий
гражданских противоправных действий. Мы не могли не остановиться на ней,
так
как
правильное
разграничение
видов
имущественного
(и
неимущественного) ущерба имеет прямое отношение к вопросу о причинной
связи между противоправными действиями и их результатами, а также к
вопросу об объеме материальной ответственности правонарушителя в
зависимости от степени его виновности. Эти вопросы будут рассмотрены нами
в дальнейшем.
Глава 3. ПРИЧИННАЯ СВЯЗЬ МЕЖДУ ПРОТИВОПРАВНЫМИ ДЕЙСТВИЯМИ И ИХ ПОСЛЕДСТВИЯМИ
Объективная причинная связь между противоправным действием и его
последствием является третьим обязательным элементом состава гражданского
правонарушения. Это же можно сказать, конечно, об уголовных,
административных и иных правонарушениях. Поскольку, однако, общая теория
советского права до последнего времени не поставила и не разрешила
проблемы причинности в праве в целом (мы имеем в виду причинность, как
объективное
основание
ответственности
за
совершение
любых
правонарушений), то разработкой данной проблемы занимаются конкретные
дисциплины советского социалистического права 1. Наибольшие успехи в этом
направлении достигнуты наукой советского уголовного права, представители
мые и косвенные свойственно буржуазному праву и принципиально чуждо советскому.
Проблема причинной связи между противоправным действием и вредным результатом, поскольку она касается деления убытков
на прямые и косвенные, одинаково интересует как советское, так и буржуазное право, так как без разрешения этой проблемы невозможно
определение пределов гражданской ответственности. Разница только в том, что буржуазное гражданское право решает проблему
причинной связи идеалистически, в то время как советское гражданское право к разрешению этой проблемы подходит с
материалистических позиций.
Своеобразную точку зрения по вопросу о разграничении убытков на прямые и косвенные высказал Л. А. Лунц (И. Б. Н о в и ц к и
и, Л. А. Лун ц, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 272—273). На ней мы остановимся ниже.
1
Учебник теории государства и права, изд. Академии наук СССР, 1949 г., как и отдельные работы советских юристов по теории
права, не освещают этого вопроса.
51
которой посвятили проблеме причинной связи специальные исследования
'.
Что же касается науки советского гражданского права, то здесь только
начато изучение данной проблемы. Она ждет всесторонней разработки. Мы не
ставим себе такой задачи, однако не можем не сделать нескольких критических
замечаний по поводу распространенных в нашей литературе мнений о
причинной связи и попытаться положительно разрешить эту проблему в той
мере, в какой она касается разбираемого нами вопроса о вине как основании
гражданско-правовой ответственности.
Вопрос о том, является ли причинная связь между противоправным
действием и вредным результатом этого действия одним из необходимых
оснований гражданско-правовой ответственности или не является, т. е. служит
ли причинная связь непременным элементом состава гражданского
правонарушения или не служит, сам по себе не вызывает сомнений и
разрешается в нашей литературе положительно. Без связи между
противоправным действием как причиной и вредным результатом этого
действия как следствием гражданских правонарушений не бывает2.
В большом количестве случаев вопрос о причинной связи не возникает
перед судом, так как эта связь между действием и результатом часто
оказывается очевидной. Так, например, если всадник сбивает прохожего и
причиняет ему увечье, то
1 См. Н. Д. Д у р м а н о в, Общие основания учения о причинной связи в уголовном праве, сб. «Вопросы уголовного права»,
вып. 1, М., 1945;
М. Д. Шаргородский, Причинная связь в уголовном праве, Ученые труды ВИЮН, вып. X, М., 1947; А. А. Пионтковский,
Проблема причинной связи в праве, Ученые записки ВИЮН и ВЮА, М.., 1949; Т. Л. Сергеева, Вопросы причинной связи в судебной
практике по уголовным делам Верховного суда СССР, жур. «Советское государство и право», 1950, № 3, стр. 26—37; В. Н. Кудрявцев, К
вопросу о причинной связи в уголовном праве, жур. «Советское государство и право», 1950, № 1, стр. 37—44; А. Н. Т р а и н и н, Состав
преступления по советскому уголовному праву, М., 1951, стр. 100—125.
2
Исключением могут служить лишь «безвредные» правонарушения. Они встречаются, главным образом, при нарушениях
договора поставки, когда неисполнение договора (недопоставка товара) не влечет за собой достаточно ощутимых для покупателя убытков,
однако, несмотря на это. поставщик очень часто все же не освобождается от ответственности за нарушение договора и обязывается к
уплате штрафа за недопоставку. В этих случаях правонарушение неаккуратного поставщика будет состоять не из четырех (как обычно)
элементов, а только из двух — противоправного нарушения договора и вины нарушителя. В таких случаях, естественно, нет надобности
выяснять наличие причинной связи между нарушением договора и убытками, ибо их нет. Нельзя не отметить, однако, что случаи
подобного рода практически часто имеют место тогда, когда контрагент, желая избежать трудного процесса доказывания убытков, идет по
более легкому пути и взыскивает штраф, каковой обязана уплатить другая сторона независимо от наличия убытков.
52
причинная связь между действием и вредом здесь настолько ясна, что
наличие ее обычно никем не оспаривается. Вопрос о причинной связи
разрешается здесь сам по себе.
Значительную трудность составляет разрешение этого вопроса в том
случае, когда вред вызывается действием не одного какого-либо определенного
лица, а действием целого ряда других фактов и обстоятельств, которые
усложняют данный случай. Так, в приведенном выше примере, увечье
прохожего может усложниться такими объективными и субъективными
обстоятельствами, как: темная яочь, ехавший на лошади вынужден был
спешить, так как преследовал преступника; потерпевший был пьян и не слышал
окриков ехавшего; лошадь понесла, так как испугалась внезапного выстрела;
стоявший рядом человек толкнул потерпевшего или потерпевший упал сам, так
как была гололедица; последствия увечья отразились на трудоспособности
потерпевшего не сразу, а через год и т. д. Такие и подобные им запутанные
обстоятельства часто приходится разбирать суду ).
Каковы же пути правильного разрешения вопроса о причинной связи в
гражданском праве? Где те критерии, при помощи которых мы могли бы с
уверенностью решить вопрос о наличии либо отсутствии причинной связи
между действием данного лица и наступившим ущербом в каждом конкретном
случае?
Для науки советского гражданского права не представляет сомнений, что
единственно правильное решение вопроса о причинной связи возможно только
на базе марксистско-ленинских положений о причинности как объективной
реальности. Дело, однако, не ограничивается тем, чтобы признать это основное
и исходное положение материалистической философии о причинности. Задача
советских юристов состоит в том, чтобы практи1
На необходимость тщательного установления причинной связи между действием и ущербом неоднократно указывали наши
высшие судебные органы (см. постановление Пленума Верховного суда СССР от 14 августа 1942 г. «О судебной практике по гражданским
колхозным делам», Сб. действующих постановлений Пленума и директивных писем Верховного суда СССР' 1924—1944 гг., М., 1946, стр.
170; постановление Пленума Верховного суда СССР от 10 июня 1943 г. «О судебной практике по искам из причинения вреда», там же, стр.
175).
Подобные указания содержатся также в многочисленных определениях Судебной коллегии по гражданским делам Верховного
суда СССР. Так, например, в определении Коллегии по делу конторы Заготконь с отделением Госбанка сказано: «Банк несет
имущественную ответственность за неправильные действия своих служащих, если между неправильными действиями работников банка и
убытком имеется причинная связь» («Судебная практика Верховного суда СССР», 1944, № 1, стр. 17). См. также инструктивное письмо
Госарбитража при СНК СССР от 8 апреля 1944 г. «О рассмотрении имущественных споров, связанных с недостачами продукции при
поставке и транспортировке», «Арбитраж в советском хозяйстве», М., 1949. стр. 229—230.
53
чески распространить это положение на правовые отношения людей и, в
частности, на отношения в гражданском праве.
К чему сводятся основные положения марксистской философии о
причинности в природе и обществе? Как распространить эти положения на
область гражданских правонарушений?
В литературе по советскому гражданскому праву по вопросу о
причинности высказано несколько мнений, однако некоторые из 'них являются
глубоко ошибочными. К последним, несомненно, относится идеалистическая
концепция адэкватной причинной связи, имевшая у нас большое
распространение.
А. А. Пионтковский, делая заслуженный упрек нашим цивилистам в
признании этой концепции, с полным основанием пишет: «Если мы откроем
учебник гражданского права, и первое, и второе издания 1, то найдем там в
параграфе о причинной связи ряд ценных цитат из Маркса и Ленина о
причинности, но дальше спокойно излагается,— в первом издании достаточно
развернуто, а во втором издании умышленно свернуто — так называемая
«адэкватная» теория причинности в праве, которая... является в своей основе
идеалистической теорией причинной связи»2.
Нельзя не признать, что адэкватная теория долгое время была
действительно господствующей в литературе по советскому гражданскому
праву3. Нельзя не отметить также, что и в литературе по советскому
уголовному праву значительный период господствовала не менее вредная
теория причинной связи, покоящаяся на принципе сопсИНо зше циа поп.
В чем существо этих теорий и почему они не приемлемы для науки
советского права?
Марксизм учит, что природа и общество должны рассматриваться не как
случайное и хаотическое скопление предметов и явлений, изолированных и
независимых друг от друга, а как связное, единое целое, где предметы и
явления органически связаны, зависят друг от друга и обусловливают друг
друга. Ни одно событие в природе и обществе не может быть понято и
объяснено, если взять его в изолированном виде, вне связи с окружающими
явлениями, с окружающими условиями. И наоборот, любое событие может
быть понято и обосновано, -если оно рассматривается в его неразрывной связи
с окружающими
* Имеются в виду учебники по гражданскому праву ВИЮН, 1938, (стр. 395—398) и 1944 (стр. 326—328), автором
соответствующих разделов которых был М. М. Агарков.
2
А. А. Пионтковский, Проблема причинной связи в праве «Ученые записки ВИЮН и ВЮА», 1949, стр. 72.
3
Говоря о причинности как об одном из основании договорной ответственности, мы также стояли, по существу, на позициях
теории адэкватной причинной связи в работах: Виды договорных убытков, Ученые записки юрфака Киевского госуниверситета, № 1, 1940,
стр. 85; К вопросу о вине как основании договорной ответственности, там же, вып. II, 1948, стр. 134.
54
явлениями, в его обусловленности от окружающих его явлений '.
Устанавливая взаимосвязь и обусловленность одних явлений от других,
мы всегда обнаруживаем взаимодействие между отдельными явлениями: одно
явление неизбежно вызывает другое, за одним явлением непременно следует
другое, причем следует именно в таком порядке, что без первого никак не
может появиться второе. С точки зрения марксизма, взаимодействие явлений
носит закономерный характер. Одной из сторон этой универсальной
закономерности является причинность, т. е. последовательность и зависимость
одних явлений от других. В этом смысле всякое явление обязательно имеет
свою причину, равно как всякая причина обязательно порождает определенное
следствие. Отсюда причиной будет такое явление, которое вызывает другое и
предшествует ему, а следствием — такое явление, которое следует за причиной
и является ее результатом. Таким образом, понятие причинности как
последовательности и зависимости одних явлений от других не характеризует
еще всей полноты универсального взаимодействия между явлениями.
«Каузальность, обычно нами понимаемая,— писал В. И. Ленин, — есть лишь
малая частичка всемирной связи, но (материалистическое добавление) частичка
несубъективной, а объективно реальной связи»2. Таково гениальное ленинское
определение одной из основных философских категорий: причинность есть
объективная реальность, существующая в природе независимо от нашего
сознания.
Это положение марксизма-ленинизма о причинности имеет прямое
отношение к разбираемому нами вопросу. Однако абстрактно, вне связи с
конкретными правовыми отношениями как специфическими (надстроечными)
общественными отношениями, оно еще не вскрывает всей остроты проблемы
причинности в праве. Советское социалистическое право регулирует
общественные отношения особыми, только ему одному присущими, методами
воздействия иа людей. Суд и арбитраж имеют дело с отдельными случаями,
«вырванными» из общей взаимосвязи с другими явлениями в природе и
обществе. Рассматривая эти случаи, они .выделяют из общей взаимосвязи
явлений только два факта: противоправное действие и вредный результат.
Устанавливая причинную связь между этими фактами, судебноарбитражные
органы учитывают при этом, что «человеческое понятие причины и следствия
всегда несколько упрощает объективную связь явлений природы, лишь
приблизительно отражая ее, искусственно изолируя те или иные стороны
одного единого мирового прсхцеоса» 3.
См. Историю Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс, ОГИЗ, 1945, стр. 101.
2
В. И. Ленин, Философские тетради, 1947, стр. 136. * В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 139.
55
Это и понятно. Юриста не интересует и практически не может
интересовать (когда он имеет дело с совершенно конкретным действием и
результатом) универсальное взаимодействие отдельного случая со всем миром
в целом.
Если к противоправному действию и вредному результату подходить с
точки зрения «единого мирового процесса», то они оказываются связанными
между собой не одной, точно определенной причиной, а бесчисленным
множеством причин и следствий, которые постоянно меняются местами.
Между тем, судья и арбитр, разрешая конкретное дело, могут и должны
абстрагироваться от этого множества причин и следствий, всегда несколько
упростить объективную связь явлений и при всем этом установить взаимную
обусловленность действия и результата '. Это не значит, что причинность в
праве приобретает такие формы, которые качественно отличают ее от
причинности в философии. Материалистическая философия трактует
причинность как объективную реальность и говорит о приблизительно верном
отражении этой реальности 'в сознании людей. Юристы упрощают такую
объективно реальную связь явлений, но это не означает, что, упрощая ее, они
отходят от позиций философского 'материализма. Суд и арбитраж в процессе
всей своей деятельности, на основании своего жизненного опыта и тщательного
изучения обстоятельств дела, производят своеобразную «проверку
причинности», находят «доказательства причин ности», создают определенное
«представление о' причинности», т. е. «представление о том, что одно движение
есть причина другого» 2. Рассматривая конкретный жизненный случай и
устанавливая его причинную обусловленность, суд и арбитраж (ограничивая
рамки своего исследования) имеют в виду лишь существенные обстоятельства
и, отвлекаясь от несущественных, отбрасывают их, если они не способствуют
установлению объективной истины 3.
' Говоря о задаче научного исследования отдельных, частных явлений, Энгельс замечал: «Чтобы познавать отдельные стороны
(частности), мы вынуждены вырывать их из их естественной или исторической связи и исследовать каждую в отдельности по ее свойствам,
по ее особым причинам и следствиям и т. д.» («Анти-Дюринг», М., 1950, стр. 20—21).
2
Ф. Энгельс, Диалектика природы. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 405.
3
В одном из определений Верховного суда СССР записано: «Таким образом, не установлено никакой связи между действием
осужденных и смертью Ованесова, и в их действиях отсутствует состав преступления» (Дело Геворкяна и Барсегяна, Сб. постановлений
Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1938—1939 гг., М„ 1940, стр. 106). Совершенно очевидно, что, говоря о том,
что в данном случае «не установлено никакой связи», Верховный суд имеет в виду существенную причинную связь между действиями и
результатом, т. е. понимает эту связь в общепринятом правовом смысле, а не в смысле «универсального взаимодействия» всех явлений в
природе и в обществе. В этом же смысле наши судебные органы иногда говорят о «непосредственной» причинной связи, имея в виду
существенную причинную связь. См., например, Инструктив-
56
Если предприятие поставило некомплектную машину и причинило этим
ущерб покупателю, то, разбирая этот случай с точки зрения причинности, суд
(арбитраж) из общей цепи явлений может принять во внимание только два
звена: поставку некомплектной машины как причину и ущерб как следствие
этой поставки, оставляя без рассмотрения 'множество других фактов, как
предшествующих, так и последующих (например, почему оказались
недопоставленными именно данные детали машины, а не другие, почему
поставка некомплектной машины вызвала данный ущерб, а не иной и т. д.).
Это, конечно, ограничивает исследование полного взаимодействия данного
факта с другими явлениями, но это ограничение не препятствует установлению
истины.
Основные философские направления решают проблему причинности поразному. Идеалисты рассматривают причинность как субъективную категорию,
как нечто присущее только нашему сознанию и привносимое 'в явления
природы и общества при помощи логики 1. Материалисты рассматривают
причинность как объективно реальную категорию, отраженную в нашем
сознании. В. И. Ленин писал: «...субъективистская линия в вопросе о
причинности, выведение порядка и необходимости природы не из внешнего
объективного мира, а из сознания, из разума, из логики, и т. п. не только
отрывает человеческий разум от природы, не только противопоставляет первый
второй, но делает природу частью разума, вместо того, чтобы разум считать
частичкой природы. Субъективистская линия в вопросе о причинности есть
философский идеализм... Признание объективной закономерности природы и
приблизительно верного отражения этой закономерности в голове человека
есть материализм» 2.
Решая проблему причинности в праве, юристы не могут отвлекаться от
этих основных положений марксистско-ленин-ской философии и изобретать
какой-либо «свой», «независимый», «чисто юридический» метод ее
разрешения. Доказательством тому служат уже упомянутые выше теории
причинной связи: теория сопсИНо зте ^иа поп и адэкватная теория.
Почему наука советского гражданского права отвергает эти теории?
Согласно теории сопсИНо зте ^иа поп (теории условий) причинная связь
между противоправным действием лица и вредным результатом признается
тогда, когда это действие
ное письмо Госарбитража при Совете Министров СССР № И-1—13 от 18-апреля 1951 г., где говорится о «непосредственной»
причинной связи между неисполнением договора и убытком.
' «Понятие причины,—пишет Кант,— есть, таким образом, чистое рассудочное понятие» (И. Кант, Пролегомены, М., 1934, стр.
175).
2
В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 138.
БГ
было одним из необходимых условий наступления этого результата.
Другими словами, эта теория трактует о равноценности всех без исключения
условий, которые так или иначе способствовали или принимали участие в
наступлении результата. Криминалисты иллюстрируют эту теорию обычно
следующим школьным примером: человек, получивший легкое ранение, погиб
по дороге в больницу от случайной аварии автомашины или умер 'в больнице
из-за плохого медицинского ухода. С точки зрения указанной теории, легкое
ранение можно расценивать как причину смерти человека, а причинителя
рассматривать как убийцу: объективные условия для уголовной
ответственности здесь налицо, и если таковая в данном случае (за убийство) и
не наступит, то по соображениям не объективного, а субъективного порядка (за
отсутствием вины). Таким образом, по мнению представителей этой теории
причинителю можно вменить даже отдаленные и случайные последствия его
действий, что ведет, естественно, к безграничному расширению
ответственности.
А. А. Пионтковский замечает: «Если криминалисты выход из
затруднительного положения, в которое их ставит теория причинности
сопсИНо зте ^иа поп, находят в ограничении пределов ответственности путем
требования установления субъективной виновности лица, то цивилисты часто
оказываются лишенными этой возможности, ибо в области гражданского права
в целом ряде случаев ответственность за причинение наступает и без наличия
вины. Тем самым, те отдельные последствия, которые наступают в связи с
совершением данного действия и с точки зрения теории сопсШю зте ^иа поп,
являются причинением, должны давать основание для требования возмещения
гражданского ущерба» '.
Мы не будем останавливаться здесь на том, почему цивилисты считали
теорию условий менее удобной и предпочли ей адэкватную теорию. Отметим
другое — главное: теория необходимых условий не отводила места
случайности как объективной категории, не понимала ее соотношения с
необходимостью и рассматривала причинность не как объективную реальность,
а как форму нашего сознания, так как признание равноценности всех причин и
условий, участвующих в результате, «а деле означает признание
беспричинности этого результата. Именно в этом (главном) данная теория не
отличается, а родственна адэкватной теории. Это всего лишь варианты одной и
той же идеалистической концепции причинности.
«Удобство» же адэкватной теории для цивилистов состояло в
следующем. Представители адэкватной теории трактуют причинность как
привычку нашего сознания, т. е. субъективистски, не как реально
существующую связь между явлениями внешне1
А. А. Пионтковский, Указанная выше статья в Ученых записках ВИЮН и ВЮА, стр. 74.
58
го мира, а как категорию, порожденную нашим сознанием. Это
достигается чисто логическим приемом: как и сторонники предыдущей теории
условий, адэкватисты на словах признают, что все явления в природе и
обществе причинно обусловлены, но так как обусловливающих причин
множество, то необходимой причиной противоправного результата (ущерба)
могут быть признаны лишь те действия причинителя, которые не только в
данном конкретном случае, а вообще (обычно, всегда) приводят именно к
этому, а не к другому ущербу. Иными словами, по мнению представителей этой
теории, результат должен всегда соответствовать обычному представлению, т.
е. быть типичным, адэкватным.
Цивилисты иллюстрируют адэкватную теорию обычно следующими,
также школьными, примерами: 1) одно лицо в шутку ударило другое ладонью
по лбу. У потерпевшего была ненормальная хрупкость костей, которая до того
не обнаруживалась (либо потерпевший перенес недавно мозговую операцию), и
на черепе образовалась трещина; 2) одно лицо толкнуло другое и причинило
ему легкое телесное повреждение, которое прошло бесследно, 'но потребовало
двухнедельного лечения. Потерпевший просит возместить вред, состоящий из
расходов на лечение и стоимости путевки в дом отдыха, которую он
своевременно не мог использовать из-за лечения. М. М. Агарков в связи с этим
пишет: «В примерах, указанных выше, причинная связь не типична, и нет
достаточных оснований возлагать ущерб на ответчика», так как причинная
связь может служить достаточным основанием для ответственности за вред
только тогда, «если эта связь принадлежит к числу типичных причинных
связей, которые учитываются на практике». Такова адэ-кватная теория
причинности.
Мы не будем останавливаться на различных вариациях этой теории —
укажем лишь, что отдельные представители ее по-разному подходят к оценке
типичности причинной связи:
одни из них — с точки зрения самого причинителя (насколько он сам
сознавал и предвидел связь явлений), другие подходят к оценке типичности с
точки зрения третьих лиц, например, судей (насколько им, со стороны,
представляется вероятной связь явлений, обычно учитываемая на практике на
основании повседневного опыта). Эти вариации не меняют, а подтверждают
общую
характеристику
адэкватной
теории
как
субъективистской,
идеалистической, открывающей простор «судейскому усмотрению» в вопросе о
причинности, а потому и непригодной для советского гражданского права '.
1
«Суд должен установить,— пишет М. М. А г а р к о в,— принадлежит ли связь между противоправным действием и вредом к
типичным причинным связям, с которыми приходится считаться на практике. Практика является тем критерием, которым в конечном счете
должен руководствоваться суд». («Гражданское право, Учебник ВИЮН», т. 1, 1944, стр. 327).
59
Таковы основные теории причинности, имевшие значительное
распространение в литературе по советскому гражданскому (и уголовному)
праву.
Как видим, они декларативно признавали причинную обусловленность
противоправных действий и их последствий, однако, в действительности
трактовали причинность в праве так» что она не мыслилась без человека и вне
его сознания, т. е-иа деле приходили к отрицанию причинности как
объективной реальности.
То, что суд, а не кто-либо другой устанавливает наличие или отсутствие причинной связи — это, конечно, верно. То, что суд
руководствуется при этом практическим жизненным опытом,—это тоже в общем правильно. Но неправильно то, что суд оценивает
причинность по признаку типичности связи между явлениями. Связь может оказаться не «типичной» (см. приведенные выше примеры), но
причинной. При установлении причинности:
нельзя исходить из умозрительных субъективных предположений, т. е. из. того, как она, эта причинность нам представляется,
кажется. Причинность есть объективная категория, которая существует независимо от нашего сознания. Все явления в природе и обществе
взаимно причинно обусловлены. Другое дело, насколько эта причинная обусловленность является существенной между явлениями, в какой
мере данное обстоятельство оказалось решающей, веской причиной именно данного результата. В приведенных выше примерах (легкий
удар по голове и легкие ранения вызвали не «типично» тяжелые последствия), причинная связь между противоправным действием и
вредным результатом имеется, причем эта связь является достаточно существенной и активной силой, приведшей к вредным последствиям.
Нас не должно интересовать — представляется ли эта связь для суда «типичной» или «не типичной», т. е. «неслыханной», с точки зрения
«нормального жизненного опыта». Она существует здесь независимо от нашей субъективной оценки. Другой вопрос — достаточна ли одна
эта связь в данных случаях для возложения ответственности за вред на при-чинителя? Если подойти к основаниям этой ответственности не
только с учетом объективных элементов состава данных правонарушений (действие, вред, причинность), но и с учетом субъективного
элемента этого состава (т. е. с учетом виновности), то возможно суд и не возложит на причинителя материальной ответственности за
причиненный вред.
Однако этот вопрос мы сознательно отграничиваем здесь от вопроса о причинной связи с тем, чтобы возвратиться к нему в
дальнейшем. Мы уже отмечали выше, что субъективное основание ответственности (виновность причинителя) не может быть понята в
отрыве от объективных оснований этой ответственности. Тем не менее, прежде чем говорить о виновности причинителя и о его
ответственности за вредный результат, надо установить, находится ли этот результат в причинной связи с его действиями, т. е. выяснить —
вызван ли он этими действиями или же он порожден другими обстоятельствами, в числе которых действие причинителя играло столь
незначительную роль, что суд не может поэтому считать его причиной вредного результата.
Таким образом, если иметь в виду только вышеуказанные примеры, то наше разногласие с М. М. Агарковым может быть сведено
к двум пунктам: во-первых, мы считаем, что причинная связь между противоправным действием (легким ударом или легким ранением) и
вредным результатом в данных случаях имеет место несмотря на то, что она представляется нетипичной; во-вторых, субъективный
критерий типичности или нетипичности не может быть признан научным, так как не является материалистическим.
60
Материалистическая теория причинности, если изложить ее кратко,
может быть сведена к следующим основным положениям.
Как было установлено выше, причинность является лишь «малой
частичкой» объективно реальной связи, лишь одной из
•форм всеобщей взаимосвязи, а поэтому и не характеризует всей полноты
универсального взаимодействия между явлениями (Ленин). Следующим шагом
по пути наиболее полного раскрытия закономерностей определенного явления
будет анализ этого явления в свете таких философских понятий, какими
являются необходимость и случайность.
Диалектический материализм, разделяя все объективные связи между
явлениями на необходимые и случайные, учит, что необходимыми являются
такие связи, которые при наличии определенных условий обязательно
наступают1. Отличительным признаком необходимой связи оказывается,
следовательно, ее устойчивый характер. Стало быть, та взаимозависимость
явлений, которая при определенных условиях становится существенной,
определяющей, есть связь необходимая.
В отличие от необходимых связей случайными являются
•такие, которые могут и не иметь места, но при определенных условиях
все же проявляются. Следовательно, специфическим признаком случайной
связи является ее неустойчивый характер: случайная связь выступает в данном
процессе как нечто второстепенное, не определяющее, без нее этот процесс мог
бы происходить самостоятельно2.
Прежде чем сказать о значении этих философских категорий для
советского гражданского права, нельзя не остановиться на соотношении
необходимости и случайности.
Беспощадно критикуя метафизику, согласно которой нечто
•является либо случайным, либо необходимым, но не тем и другим
одновременно, а также до конца разоблачая механический детерминизм,
который на словах отрицает случайность в общем, чтобы на деле признать ее в
каждом отдельном случае, Ф. Энгельс противопоставил обеим этим
концепциям совершенно ясное положение диалектики о том, «что случайное
необходимо, что необходимость сама определяет себя как случайность и что, с
другой стороны, эта случайность есть скорее абсолют1
Раскрывая сущность понятия необходимости, И. В. Сталин ставит знак равенства между необходимостью и объективными
законами. См. «Экономические проблемы социализма в СССР», Госполитиздат, 1952, стр. 6.
2
«В то время как случайность,— пишет М. М. Розенталь,— имеет своей сферой внешние связи, поверхность, где сталкиваются и
перекрещиваются самые различные процессы и события, необходимость имеет своей сферой внутренние, решающие связи и отношения,
обусловливающие закономерное, естественное, необходимое течение событий и процессов» («Марксистский диалектический метод», М.,
1952, стр. 75).
61
ная необходимость» '. На многочисленных примерах из жизни общества и
природы Энгельс показал, что случайность и необходимость, если их
рассматривать раздельно, превращаются друг в друга, но если их рассматривать
относительно друг к другу, по отношению к определенному явлению, то они
меняются местами 2.
Следовательно, случайность и необходимость не исключают^ а
дополняют друг друга, взаимно связаны между собой: случайное необходимо,
поскольку каждая случайность включена в господствующую в природе и в
обществе связь явлений. Но вместе с тем случайное не необходимо, поскольку
случайность не является существенно важной для развития данной
закономерности и вместо одной случайности при той же общей закономерности
возможна иная, обусловленная другими причинами. Таким образом,
случайность и необходимость как явления объективного мира могут быть
правильно поняты лишь во взаимосвязи друг с другом, относительно друг
друга. Обвал породы в шахте и последовавшее увечье рабочего могут быть
иногда расценены как случайное событие по отношению к деятельности шахты,
но вместе с тем, если рассматривать эти явления по отношению к естественно
развивающимся процессам в земной коре, то их нельзя не признать
'необходимыми и закономерными. Другими словами, данное событие (обвал
породы и увечье рабочего) в обоих 'случаях причинно обусловлено, но в
первом случае (по отношению к деятельности шахты) оно причинно случайно,
а во втором случае (по отношению к естественно развивающимся процессам
земной коры) — причинно необходимо.
К разграничению причинных связей на причинно-необходимые и
причинно-случайные нельзя подходить с различными субъективистскими
мерками вроде общезначимости, вероятности, типичности и пр.
По поводу высказывания Богданова: «Объективный характер
физического мира заключается в том, что он существует не для меня лично, а
для всех» (Эмпириомонизм, III, стр. 25), В. И. Ленин замечает: «Неверно! он
существует независимо от
' Ф. Энгельс, Диалектика природы, 1948, стр. 176. 2 Т а м же, стр. 172. Ту же мысль развивает Энгельс в другом месте.
Анализируя закон единства противоположностей и указывая на то, что противоположности неотделимы друг от друга, он говорит, что
причина и следствие — суть представления, которые имеют значение, как таковые, только в применении к данному отдельному случаю.
«Но как только мы будем рассматривать этот отдельный случаи в его общей связи со всем мировым целым, эти представления сходятся и
переплетаются в представлении универсального взаимодействия, в котором причины и следствия яв-стоянно меняются местами; то, что
здесь или теперь является причиной, становится там или тогда следствием и наоборот». («Анти-Дюринг», М., 1950, стр. 22).
62
«всех» '. Общезначимость и типичность не являются исчерпывающими
критериями объективности 2.
Физический мир существует независимо от нас и от нашего опыта, он
существовал и тогда, когда не было никакой «социальности» и никакой
«организации» человеческого опыта. Усматривать поэтому объективную
причинную связь явлений в зависимости от того, представляется ли она нам
типичной или нетипичной, нельзя. Но нельзя по этому критерию отграничивать
также и необходимые причинные связи от случайных. Все явления в природе и
обществе причинно обусловлены, а 'поэтому и необходимы, но не все они
причинно-необходимы, если их рассматривать относительно друг друга.
Пример: невывезен-ный своевременно с берега реки груз смыло разливом реки,
явившимся результатом небывалого в данной местности ливня — явление
причинно-случайное, если его рассматривать по отношению к факту
неисполнения договора по вывозке груза, но по отношению к закономерностям
природы ливень и гибель груза — явления причинно-необходимые. Ф. Энгельс
писал:
«...где на поверхности господствует случайность, там сама эта
случайность всегда оказывается подчиненной 'внутренним, скрытым законам.
Все дело в том, чтобы открыть эти законы» 3.
Следовательно, необходимость есть объективная закономерность, т. е.
такое развитие явлений, которое закономерно вытекает из предшествующих
явлений, из всего внутреннего хода событий. Но случайность существует тоже
объективно, хотя и не вытекает из закономерного развития данного явления.
Не напрасно Энгельс указывал, что случайное представляет собою лишьформу, за которой скрывается необходимость 4.
Положения диалектического материализма о необходимости и
случайности имеют непосредственное отношение к разбираемому нами
вопросу, так как причинная связь между противоправным действием ,и
вредным результатом также может быть как необходимой, так и случайной.
Вопрос можно поставить так: является ли обязательным элементом
состава гражданского правонарушения всякая причинная связь между
противоправным действием и его результатом (т. е. как необходимая, так и
случайная) или же только необходимая, а случайная связь лежит за пределами
оснований
В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, 1950, стр. 107.
«Общезначимость» учения религии большая, чем учения науки, так как большая часть человечества держится еще поныне
первого учения, но это ни в какой мере не означает, что учение религии отражает объективный мир правильнее, чем учение науки (См. об
этом у В. И. Ленина, там же, стр. 170).
'К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 667.
4
См. там же, стр. 664.
1
2
63
ответственности и не должна поэтому признаваться достаточной в
качестве элемента состава правонарушения?
Этот вопрос в одинаковой мере интересует как цивилистов, так и
представителей других отраслей советского права, где так или иначе говорится
об ответственности лица за последствия противоправных действий, поскольку
эта ответственность имеет в качестве одного из объективных оснований
причинную связь между действием и результатом.
В литературе по советскому гражданскому и уголовному праву на этот
счет высказаны различные точки зрения. Одни авторы полагают, что не всякая
причинная связь между действием и результатом может служить объективным
основанием ответственности, а только необходимая связь. Что же касается
случайной связи, то она не является достаточным объективным основанием
ответственности и поэтому не может рассматриваться как элемент состава
правонарушения. Так, А. А. Пионт-ковский пишет: «При решении вопроса о
причинности в праве следует различать причинно-необходимые и причиннослучайные связи между явлениями... Вопрос об уголовной ответственности
может ставиться лишь в отношении необходимых последствий данного
действия человека, т. е. о тех последствиях от данного действия во внешнем
мире, которые были реально возможными последствиями при совершении
этого действия в данных конкретных условиях, закономерно вытекали из него.
Все случайные последствия данного действия лица лежат за пределами
интересов уголовного права. За эти последствия лицо ни при каких условиях не
может нести уголовной ответственности. Для уголовного права имеют значение
лишь причинно-необходимые связи» '.
1 «Уголовное право», общая часть, М., 1948, стр. 303. Другими словами, по мнению А. А. Пионтковского, границы уголовной
ответственности очерчены лишь необходимыми последствиями противоправного действия, а за пределами их начинаются объективнослучайные последствия, которые не могут быть вменены правонарушителю, за ними начинается безусловная уголовная безответственность
(ненаказуемость), так как каждый отвечает только за необходимые, но не за случайные последствия своих действии. Это положение А. А.
Пионтковского нельзя понимать в том смысле, что он трактует уголовную ответственность по принципу объективного вменения и говорит
о безусловной ответственности причинителя за всякие объективно необходимые последствия его действий. «Положительное решение
вопроса о наличии необходимой причинной связи,— пишет А. А. Пионт-ковский,— еще не предрешает вопроса об уголовной
ответственности данного лица за причиненный им результат» (там же, стр. 305). Для наступления уголовной ответственности за результат
требуется, чтобы необходимая причинная связь охватывалась (или должна была охватываться) еще предвидением этого результата
причинителем, осознавалась им (или должна была осознаваться). «Может оказаться,—пишет автор,—что объективно необходимые
последствия от действий данного лица являются для него самого в субъективном отношении случайностью» (там же). Иначе говоря, для
наступления уголовной ответственности, помимо объективного основания (объективно необходимая связь) нужна еще вина причинителя.
64
Позиция А. А. Пионтковского станет более понятной, если добавить, что,
по мнению автора, суд не должен входить в обсуждение вопроса о вине лица
при объективно-случайном причинении результата, и обязан освободить это
лицо от ответственности за этот результат (т. е. оправдать его) еще до
рассмотрения вопроса о его вине, поскольку при объективно случайном
причинении всякая психическая связь отсутствует. А. А. Пионтковский пишет:
«Вопрос о том, должно или не должно было лицо предвидеть наступление
последствий в отношении объективно случайных последствий своих действий,
всегда должен получить лишь отрицательное решение. Такие последствия
никто не мог и не должен был предвидеть, так как не было и реальной
возможности их наступления в момент совершения данным лицом
соответствующего действия или бездействия. Поэтому и постановка вопроса о
том, должен был или не должен субъект предвидеть эти последствия, лишена
всякого смысла» '.
Другие авторы считают, что объективным основанием ответственности
может служить всякая причинная связь между действием и результатом, т. е.
как необходимая, так и случайная. Так, В. Н. Кудрявцев полагает, что «в
определенной конкретной обстановке субъект вполне может в ряде случаев
предвидеть вероятность наступления не только объективно необходимых, но и
объективно случайных последствий своих действий» 2.
Исходя из этого, В. Н. Кудрявцев решительно не соглашается с мнением
А. А. Пионтковского о разграничении причинных связей на необходимые и
случайные и с его последующим отказом от анализа субъективной стороны
состава преступления при случайном причинении. Он считает, что
объективным основанием уголовной ответственности могут быть как
необходимые, так и случайные причинные связи между действием и
результатом; поэтому при анализе объективной стороны состава преступления
нужно отказаться от их разграничения по двум соображениям: во-первых,
потому, что такого разграничения не признает наш закон, а во-вторых, потому,
что для такого раз-" граничения отсутствует точный научный критерий.
Попытки такого разграничения, по словам автора, могли бы привести судью «в
лучшем случае ни к чему иному, как к старой теории адэкватной причинности»,
«подкрашенной на марксистский
лад» 3.
Сделав такой вывод, В. Н. Кудрявцев считает, что разрешение
конкретных дел допустимо начинать с анализа субъективной стороны состава
преступления, т. е. с установления того,
1 «Уголовное право», общая часть, М., 1948, стр. 340. Ср. «Советское уголовное право», часть общая, М., 1952, стр. 189.
2
В. Н. Кудрявцев, К вопросу о причинной связи в уголовном праве, жур. «Советское государство и право», 1950, № 1, стр. 41.
3
Т а м же, стр. 43—44.
З. Г. Матвеев " )
мог ли (или обязан ли был) причинитель предвидеть и предотвратить
вредные последствия своих действий, и в зависимости от этого решать вопрос о
его ответственности. Он пишет:
«Проблема причинной связи разрешена в нашем законе вполне
определенно: всякое виновное причинение влечет ответственность независимо
от того, является ли причинная связь между действиями лица и общественноопасными последствиями необходимой или случайной. И мы считаем такое
решение вопроса единственно правильным» '.
Отметим, наконец, что В. Н. Кудрявцев не считает разграничение
причинных связей на необходимые и случайные лишенным всякого значения
для установления уголовной ответственности. Он признает это разграничение,
но полагает, что значение его весьма ограничено: оно способствует лишь
анализу субъективной стороны состава преступления, а поэтому и отражается в
конечном счете на тяжести уголовной ответственности. Он заключает:
«Необходимая причинная связь легче поддается предвидению и обусловливает
поэтому, как правило, вину субъекта в форме прямого умысла, что влечет и
повышение ответственности. Наоборот, случайная причинная связь может быть
предусмотрена с большим трудом, и это ведет к тому, что преобладающие
формы вины при случайном причинении — косвенный умысел и
самонадеянность, что означает соответственно понижение ответственности» 2.
В.
Н.
Кудрявцев
отвергает
безусловную
ненаказуемость
(безответственность) объективно случайного причинения и считает, что
ненаказуемость может распространяться только на «случай» (казус), который
он (как и А. А. Пионтковский) резко отграничивает от объективно случайного
причинения, противопоставляя казус виновному причинению.
Таковы две, по существу, противоположные концепции по вопросу о
причинной связи в советском праве. Они находят своих сторонников как среди
криминалистов, так и среди цивилистов. Так, например, Б. С. Антимонов
пришел к выводу, что «практика наших судов постоянно применяет
диалектическое различие причинно-случайного и причинно-необходимого» и
что обсуждение вопроса о причинности всегда производится у нас отдельно и
независимо от вопроса о виновности причинителя3.
В. И. Кудрявцев, К вопросу о причинной связи в уголовном праве, жур «Советское государство и право», 1950, № 1, стр. 44.
Т а м же. Элемент предвидения вводится автором, таким образом, в самое понятие причинности и растворяется в нем. В
дореволюционной литературе это особенно ясно выражал Вл. Сергеевский: «Причиной в смысле уголовного права должно считаться такое
действие, которое, во-первых, является причиной в общем смысле для запрещенного явления, а во-вторых, совершилось при возможности
предвидения этого явления как последствия» («О значении причинной связи в уголовном праве», 1880, стр. 46).
3
См. Б. С. Антимонов, указ. выше статья, стр. 79. Приводя, далее, в качестве примера известное дело Карлина («Сборник
постановлений
1
2
66
Л. А. Лунц, разрешая проблему причинной связи применительно к
гражданским правонарушениям и задаваясь вопросом,— при наличии каких
признаков действие правонарушителя (выделенное из совокупности всех
фактов,
обусловивших
данный
вредоносный
результат)
должно
рассматриваться как причина этого результата, вслед за А. А. Пионтковским и
Б. С. Ан-тимоновым приходит к такому выводу: «Эта конечная задача может
быть разрешена лишь, если мы будем исходить из различения «причиннонеобходимых» связей и «причинно-случайных» связей между фактами в том
смысле, как это различение дано в философии диалектического материализма»
'.
Л. А. Лунц поясняет затем, что действие человека может быть признано
причиной результата лишь в том случае, если связь этого действия с
результатом является проявлением необходимости и закономерности, а не
носит характера случайного стечения событий, и указывает, что «необходимое
следствие не есть «роковое» следствие, не есть неизбежность»2. Автор считает
также, что вопрос о причинности между действием и результатом должен
решаться в каждом конкретном случае независимо от вопроса о виновности
причинителя, и предупреждает о недопустимости смешения их. «Такое
смешение,— пишет он,— происходит чаще всего тогда, когда вопрос о наличии
причинной связи между поведением лица и данным результатом решается в
зависимости от того, предвидело ли и могло ли предвидеть действующее лицо
данный результат своего поведения или нет. На самом же деле, предвидение
результата не есть признак для разрешения вопроса о причинной связи, ибо
никак нельзя сказать, что человек причинил лишь то, что он предвидел или мог
или должен был предвидеть. Предвидение результата своего поведения со
стороны действующего лица есть признак, существенный для решения вопроса
о вине, а не о причинении» 3.
Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1940 г.», М., 1941, ст. 104—105), автор заключает, что в определении
по этому делу «причинно-случайный фактор не признан причиной вредоносного результата, независимо от оценки виновности поведения
лица». К такому же заключению приходит и А. А. Пионтковский, приводя этот пример на стр. 308 учебника уголовного права (1948 г.).
Другими словами, установив причинно-случайную связь между действием лица и вредным результатом, суд не занимается исследованием
виновности этого лица, так как для освобождения его от ответственности достаточно отрицательного решения вопроса о причинной связи,
как об одном из оснований ответственности.
1
И. Б. Н о в и ц к и и и Л. А. Лунц, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 307.
2
Т а м же, стр. 308.
3
Т а м же, стр. 301. Указывая далее на то, что вина в противоположность причинности субъективна и что раскрывается она
путем исследования субъективного состояния человека, Л. А. Лунц пишет: «Причинная связь— вся в объективной зависимости результата
от действия или бездействия лица», так как «поступки людей вызывают те или иные изменения во внешнем мире, независимо от того,
какими внутренними мотивами действующего
67
Взгляды В. Н. Кудрявцева на причинную связк^ разделяют:
в уголовном праве А. Н. Трайнин и в гражданском — О. С. Иоффе. А. Н.
Трайнин считает, что различение необходимых и случайных связей не имеет
практического смысла для уголовного права, так как «вполне мыслимы и
реальны ситуации, когда «необходимое» в философском смысле причинение
может составить «случай» (казус) в понимании уголовного права и, наоборот,
когда случайное в философском смысле не образует условного понятия случая
в смысле уголовного права» !.
Иначе говоря, А. Н. Трайнин, в отличие от А. А. Пионтков-ского, считает,
что уголовная ответственность может иметь место как тогда, когда причинная
связь между действием и ущербом объективно необходима, так и тогда, когда
эта связь оказывается объективно случайной.
Правильное решение вопроса о причинности А. Н. Трайнин усматривает
в установлении ее степеней. Причинность имеет свои градации, говорит А. Н.
Трайнин. Она может быть главной и второстепенной, большей или меньшей.
Она может выражаться иногда в «микроскопической доле» и совсем не
приниматься в расчет2. «Причинная связь в уголовном праве поэтому — не
только объективное основание ответственности,— заключает автор,— но в
некоторых случаях и объективный критерий ответственности: действие лица,
образовавшее главную причину общественно-опасного результата, при прочих
равных условиях, должно влечь за собой большую уголовную ответственность,
чем действие лица, игравшего второстепенную роль в причинении этого
результата» 3.
Конкретных признаков определения степени причинности, отличных от
философских критериев разграничения необходимости и случайности, А. Н.
Трайнин, однако, не дает. Установление этой степени возлагается, таким
образом, на суд, на субъективное усмотрение судьи.
Подобно трактует вопрос о причинности в гражданском пралгца они вызваны». Следует отметить, наконец, что Л. А. Лун ц не проти-вяюстааляст вяну и причинение, а рассматривает к:-: в
сочетании и единстве друг с другом, поскольку «причинная связь между поступком человека и следствием этого поступка получает то или
иное (положительное, в форме предвидения или отрицательное, в форме непредвидения) отражение в сознании действующего лица, что так
или иначе определяет волю и поведение этого лица; с другой стороны, вина, т. е. отношение сознания и воли лица к его поведению
получает внешнее выражение (объективируется) в поступках человека —в его действии или бездействии» (там же, стр. 302).
Аналогичных взглядов на причинную связь в гражданском праве придерживаются: 3. И. Шкундин и В. И. Серебровский в
учебнике по советскому гражданскому праву для юридических школ, М., 1950, стр. 261—264 и 518—519; Е. А. Флейшиц в работе
«Обязательства из причинения вреда и из неосновательного обогащения», М., 1951, стр. 52—69.
1
А. Н. Трайнин, Состав преступления по советскому уголовному праву, М., 1951, стр. 103.
-' См. там же, стр. 117—118.
3
Т а м же, стр. 119.
68
ве О. С. Иоффе. Отвергая деление причинных связей в праве на
необходимые и случайные, он полагает, что это деление «само по себе не
может решить вопроса об ответственности, ибо объективно случайную
причинную связь можно не только предвидеть, но и прямо использовать для
достижения противоправных целей» '.
В другой работе2 О. С. Иоффе формулирует эту точку зрения более
определенно: «Вопрос о наличии причинной связи может быть решен
положительно только в том случае, когда, совершая определенное действие,
которое обусловило наступление результата, лицо предвидело или должно
было предвидеть либо самый результат, непосредственно вытекающий из его
действия, либо, кроме того, привхождение других прямо из этого действияневытекающих причин, но обусловливающих наступление желательного для
данного лица результата. Иначе говоря, граница, отделяющая причиннослучайный результат от результата причинно-необходимого, полностью
совпадает с границей, определяющей предвиденные обстоятельства от
обстоятельств, которые выходят за пределы предвидения. Поэтому вне учета
субъективного момента проблема причинной связи в праве решена быть не
может» з.
' О. С. Иоффе, Рецензия на работу Б. С. Антимонова «Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении»,
«Вестник Ленинградского университета», 1951, № 2, стр. 134.
2
О. С. Иоффе, Значение вины в советском гражданском праве. «Ученые записки Ленинградского университета», 1951, № 129,
Юридический сборник № 3.
3
Т а м же, стр. 155. Исходя из этого, О. С. Иоффе считает невозможным раздельный анализ причинных связей и виновности как
различных оснований ответственности и предлагает свое решение данного вопроса, которое он видит в том, что, «оценивая каждое из
обстоятельств, сыгравших роль в наступлении противоправных последствий, суд должен установить, какие из этих обстоятельств
создавали лишь возможность наступления последствий, а какие обусловили превращение возможности в д е и-ст в и т е л ь н о с т ь»
(«Обязательства из причинения вреда», Л., 1952, стр. 25), и в зависимости от наличия последних обстоятельств—решить вопрос об
ответственности.
Несостоятельность этой точки зрения станет ясной из следующего примера: торговая база Херсонского облпотребсоюза
отправила киевской базе Укоопснаба различные товары и в том числе огнетушители. Вопреки существующим правилам, ящик с
огнетушителями не имел предупредительных надписей. При перевозке огнетушители были повреждены, а жидкость, вытекшая из разбитых
огнетушителей, сожгла другие товары (ткани и обувь). Встал вопрос об ответственности поставщика за убытки. С точки зрения О. С. И о ф
ф е поведение поставщика (неуказание предупредительных надписей) создало лишь возможность наступления вредных последствий,
которая была превращена затем в действительность при транспортировке. Следовательно, между поведением поставщика и возникшими
убытками, по мнению О. С. Иоффе, отсутствует причинная связь, и поставщик должен быть освобожден от ответственности.
Иначе разрешил это дело арбитраж. Установив между поведением поставщика и убытком вполне закономерную необходимую
причинную связь, он возложил на поставщика ответственность за происшедшие убытки. (Архив арбитража при Укоопсоюзе за 1950 г..
Решение от 1 августа 1950г.)
69
в виду главный пункт этих 'разногласий, то он, в конечном счете,
сводится к различному пониманию необходимости и случайности.
А. А. Пионтковский, распространяя эти философские категории на
причинные связи между противоправным действием и его результатом,
рассматривает последний как необходимое последствие совершенного
действия, «когда уже в конкретных условиях его совершения имелась
объективная реальная возможность его наступления, когда его наступление
являлось закономерным» '. Напротив случайный (не вменяемый) результат, по
мнению А. А. Пионтковского, является последствием такого действия, «когда в
конкретных условиях его совершения объективно не содержалось реальной
возможности его наступления, когда его наступление не являлось
закономерным последствием» 2.
Такая трактовка необходимости 'в форме юридического критерия
«реальной возможности» уже оспаривалась в нашей литературе Т. В. Церетели.
Не отвергая деления причинных связей на необходимые и случайные, она,
вместе с тем, считает сомнительной возможность обосновать ответственность
только за те последствия, которые с внутренней необходимостью вытекали из
данного действия. Понятие необходимости включает в себя моменты не только
закономерности, но и неизбежности, а поэтому необходимое последствие, по
мнению Т. В. Церетели,— это такое последствие, которое при определенных
обстоятельствах не могло не произойти и ;не могло произойти иначе, чем на
самом деле. На основании этого Т. В. Церетели приходит к выводу, что точка
зрения А. А. Пионтковского не может быть воспринята советским уголовным
правом, так как «допущение ответственности лишь за необходимые
последствия действия может создать у судьи такое представление, будто
ответственность должна иметь место только тогда, когда поступок лица
неизбежно должен был повлечь за собой наступление общественно опасного
последствия» 3.
Критикуя А. А. Пионтковского за неправильное понимание и
механическое перенесение категории необходимости на правовые явления в
форме «реальной возможности», Т. В. Церетели предлагает критерий
разграничения необходимых и случайных связей в виде «реальной
возможности вмешательства», суть которого она усматривает в том, что
причинная связь между действием и результатом может быть признана
достаточной только тогда, когда без данного действия вредный результат не
имел бы места, «если при этом в момент совершения поступка лицо имело
реальную возможность вмешаться в объективный
Уголовное право, общая часть. М., 1948, стр. 304 (Разр. наша.—Г. М.).
Т а м же, стр. 305.
3
Т. В. Церетели, Причинная связь в уголовном праве, М., 1949,
1
2
ход событий и своим вмешательством оказать воздействие на этот ход
событий». Напротив, если в момент совершения действия у лица не было
реальной возможности вмешательства и его действие лишь в силу случайных
обстоятельств оказалось в цепи событий, породивших вредный результат, «то
данное действие следует считать лишь несущественным, незначительным
условием наступившего последствия, неспособным обосновать уголовную
ответственность за это последствие» '.
Ценность критических соображений Т. В. Церетели состоит в том, что
она вполне правильно и своевременно обратила внимание советских юристов
на раскрытие действительного содержания понятия необходимости, однако мы
сомневаемся в правильности ее собственного понимания необходимости в
форме «реальной возможности вмешательства». Т. В. Церетели уже было
указано на то, что категорию необходимости нельзя смешивать с фатальностью
(как это делает она, говоря о необходимости как о неизбежности), а также яа то,
что критерий «реальной возможности вмешательства» не всегда способствует
раскрытию действительного содержания понятия необходимости 2. «Категория
реальной возможности вмешательства, — пишет Т. Л. Сергеева,— означает
только одну субъективную возможность данного лица, т. е. характеризует
собой такую ситуацию, которая открывает ему возможность оказывать
воздействие на фактический ход событий» 3.
Т. Л. Сергеева следующим образом объясняет понятие необходимого
причинения. Начав с критики положений А. Н. Трайнинз о причинности как
«необходимом условии» 4, она оспаривает также выводы А. А. Пионтковского,
который своим критерием «реальной возможности» не дает суду достаточно
ясных указаний о понятии необходимости, поскольку он характеризует
известную неустойчивость, неопределенность, так как возможность не есть еще
действительность, а также и потому, что этот критерий (как и ранее указанные
юридические критерии Т. В. Церетели и А. Н. Трайнина) «необоснованно
расширяет объективные основания уголовной ответственности» 5.
Предлагая свое определение понятия необходимых последствий
преступного действия, Т. Л. Сергеева пишет: «Послед' Т. В. Церетели, Причинная связь в уголовном праве, М., 1949, стр. 7.
2
См. Т. Л. Сергеева, Вопросы причинной связи в судебной практике по уголовным делам Верховного суда СССР, жур.
«Советское государство и право», 1950, № 3, стр. 30.
'Там же.
* Т. Л. Сергеева имеет в виду положение А. Н. Трайннна: «Таким образом, причинность, как объективное основание
ответственности, будет всегда там, где действие (или бездействие) человека было одним из необходимых условий наступления преступного
результата» (А. Н. Т р а и д и н, Учение о соучастии, М., 1941, стр. 58).
5
Т. Л. Сергеева, Указ. соч., стр. 31.
72
ствие следует признать необходимым тогда, когда преступный результат
наступил в силу определенного поведения лица, при наличии определенных
условий. Именно в этом смысле понимается необходимость в марксистской
философии и в советском уголовном праве» 1. Исходя из того, что суд,
добиваясь
установления
объективной
истины,
должен
выявлять
действительную причину вредного результата деяния, Т. Л. Сергеева поясняет
затем, что «действительное причинение имеет место тогда, когда поведение
лица, являясь одним из необходимых условий наступления преступного
результата, вместе с тем, претворило в действительность реальную
возможность наступления этого результата, созданную им самим, другими
лицами или иными силами, или активно участвовало в этом претворении
совместно с другими лицами или силами»2.
Такое понимание необходимого (действительного) причинения, как нам
кажется, больше других приближается к правильному. Оно вносит некоторую
ясность в понятие необходимого причинения, однако применительно к
гражданскому праву нуждается в дальнейших уточнениях и дополнениях,
которые мы попытаемся дать ниже.
Устанавливая наличие или отсутствие необходимой причинной связи
между данным противоправным действием и вредом, советский суд (арбитраж)
руководствуется 'марксистско-ленинским пониманием законов развития
объективного мира, своим жизненным опытом, практикой. Суду и арбитражу
не могут быть заранее предписаны готовые и раз навсегда данные методы
установления причинной связи вроде «типичности» или «вероятности»
причинных связей, ибо одна и та же, внешне сходная, причинная связь может
иногда показаться суду нетипичной и невероятной, между тем на самом деле
быть реальной, и наоборот. Такие, чисто схоластические, наперед данные,
приемы установления причинной связи, будучи сугубо субъективными,
сковывают инициативу суда и арбитража в выборе средств установления
причинности и на практике ведут к недопустимому шаблону в работе суда, т. е.
к грубым ошибкам в разрешении дел.
Безусловно, «типичная» и «вероятная» причинная связь между двумя или
несколькими явлениями может иногда совпасть с объективно необходимой
причинной связью между ними. Больше того, как показывает практика,
«типичная» и «вероятная» причинная связь в представлении опытных совет1
2
Т. Л. Сергеева, Ук. соч., стр. 30.
Т. Л. Сергеева, Вопросы виновности и вины в практике Верховного суда СССР по уголовным делам, М., 1950, стр. 90.
73
ских судей, как правило, совпадает с объективно необходимой связью. В
этом^ смысле признак «типичности» или «вероятности» не может быть
отвергнут в практике совсем, но он не может быть исключительным,
универсальным, т. е. заменяющим собой все другие приемы установления
объективной истины. Короче, он не может быть возведен в принцип, в общее
правило. Советская действительность в условиях современного развития науки
и техники богата такими сложными и, на первый взгляд, «невероятными»
сочетаниями причин и следствий, что в представлении разных по своему
культурному и политическому уровню лиц одни и те же сочетания предметов и
явлений могут показаться для одних типичными и вероятными, для других —
нетипичными и невероятными. Следовательно, объективно реальная причинная
связь между данным действием и результатом может быть 'наиболее правильно
и точно установлена только на основе глубокого изучения законов развития
данного явления и всестороннего ознакомления с его конкретной обстановкой.
Подтверждением этого, не претендующего на оригинальность, вывода
(так как он фиксирует только богатейший опыт нашей практики) могут служить
бесчисленные примеры из практики советских судебных и арбитражных
органов. «Поставленная перед советским судом задача установления
материальной истины по делу требует,— записано в одном из определений
Верховного суда СССР,— чтобы выводы суда о фактах и причинной связи
между
ними
были
достоверными,
т.
е.
соответствующими
действительности. Обоснование приговора вероятными фактами или
вероятной причинной связью может привести лишь к выводу о вероятности
виновности подсудимого, что противоречит принципам советского
правосудия».
Изучив эту практику советских судебных и арбитражных органов', мы
пришли к следующим выводам:
1
См. следующие примеры из практики, где вопрос о причинной связи между действием и результатом был главным предметом
обсуждения: дело по иску Исакадзе к Боржомской аптеке («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за
1940 г.», М., 1941, стр. 225);
дело Геворкян и Барсегян (там же, стр. 106); дело Романенко и Шкреба (там же, стр. 49); дело Карлина (там же, стр. 104—105);
дело Гегучидзе (там же, стр. 156—157); дело Головенко (там же, стр. 128); дело Сысоева и Петрова (жур. «Социалистическая законность»,
1941, № 5, стр. 28); дело Точилова («Судебная практика Верховного суда СССР», вып. II, 1942, стр. 19); дело Песнячевскои («Судебная
практика Верховного суда СССР», вып. III, 1943, стр. 16); дело Израйлева («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий
Верховного суда за 1944 г.», М., 1948, стр. 139);
дело Ходарева и Гогия (там же, стр. 88); дело по иску Заготконторы к Госбанку («Судебная практика Верховного суда СССР»,
вып. I, 1944, стр. 16); дело по иску Одинцовой к Новосельцевой и Др. («Судебная практика Верховного суда СССР», вып. V, 1945, стр. 27—
29); дело по иску Мироновой к Химзаводу («Судебная практика Верховного суда СССР», вып. II, 1946, стр. 10); дело Моржовой и
Цуваревой («Судебная практика
74
1. Советское гражданское право не нуждается в особых «юридических
критериях» разграничения объективных причинных связей. Оно неуклонно
руководствуется положениями марксистско-ленинской философии о
причинности и с успехом применяет ее критерии отграничения необходимых
связей от случайных как единственно правильные. Разграничивая все
объективные причинные связи между действием и результатом на объективно
необходимые (т. е. настолько существенные связи для данного результата, без
которых он не имел бы места) и объективно случайные (т. е. настолько
несущественные для данного результата связи, без которых этот результат все
равно наступил бы), советское гражданское право не нуждается в иных
критериях этого разграничения, отличных от принятых в материалистической
философии: необходимые связи между противоправным действием и
результатом служат достаточным объективным основанием ответственности, а
случайные связи, напротив, исключают эту ответственность, так как не могут
рассматриваться
как
полноценный
элемент
состава
гражданского
правонарушения.
2. Объективная причинная связь между действием и результатом должна
устанавливаться судом независимо от субъективной стороны состава
гражданского правонарушения, т. е. без учета субъективной способности
причинителя предвидеть и предотвратить вредный результат. Исследование
субъективного отношения причинителя к противоправному действию и его
результату может явиться лишь последующим
Верховного суда СССР», вып. VII, 1946, стр. 10—11); дело Березиной («Судебная практика Верховного суда СССР», № 2, 1949,
стр. 32); дело Бобылева («Судебная практика Верховного суда СССР», № 3, 1949, стр. 40);
дело Боцвадзе («Судебная практика Верховного суда СССР», № 11, 1949, стр. 42); дело Гончарова, подробный анализ которого
дает М. М. Исаев («Вопросы уголовного права и уголовного процесса в судебной практике Верховного суда СССР», М., 1948, стр. 78—81 и
84—97); дело по иску Ра-китянского сахарного завода к киевскому заводу «Большевик» (жур. «Арбитраж», 1937, № 16); дело по иску
Московского театра музыкальной комедии к Харьковскому гастрольному бюро (там же). Анализ этих арбитражных дел дан в нашей статье
«К вопросу о вине, как основании договорной ответственности» («Ученые записки юрфака Киевского госуниверситета», № 2, 1948, стр.
134—136).
Из судебной практики последних лет укажем на следующие определения Судебной Коллегии по гражданским делам Верховного
суда СССР:
от 19 октября 1949 г. по делу № 36/1114 по иску Шелестова к Управлению Юго-Восточной железной дороги; от 19 января 1950 г.
по делу № 36/1447 по иску Баккоопторга к Управлению Азербайджанской железной дороги;
от 10 мая 1950 г. по делу № 36/432 по иску колхоза «Красный опытник» к Убинской сплавной конторе; от 8 октября 1951 г. по
делу № 36/872 по иску Чкаусели к Грузвзрывпрому; от 14 ноября 1951 г. по делу № 36/957 по иску Митюрниковой к Красноуральскому
рудоуправлению; от 15 октября 1952 г. по делу № 03/865 по иску Масаилова к Крестецкому леспромхозу;
от 13 декабря 1952 г. по делу № 03/1035 по иску Ворона к Велико-Октябрьскому комбинату; от 28 января 1953 г. по делу № 03/43
по иску Шатиловой к тресту «Октябрьуголь». У
75
этапом рассмотрения дела, когда суд проверяет наличие или отсутствие
виновности причинителя. Что же касается причинных связей между
противоправным действием (в котором воля и сознание человека
объективировались во внешнем мире) и вредным результатом (как
определенным изменением объективного мира), то установление их .не может
зависеть от учета субъективного состояния причинителя, поскольку эти связи
являются объективно реальными и изучение их возможно только на основе
сопоставления внешних фактов, но не на основе того, какое отражение эти
факты получили в сознании причинителя.
Само собой разумеется, что такое «изолированное» от субъективной
стороны состава правонарушения установление причинных связей допустимо
лишь на предварительном этапе исследования конкретного дела как
методический прием советского суда, необходимый для проверки наличия
лишь одного из элементов состава правонарушения, а вместе с тем, и одного из
оснований гражданско-правовой ответственности лица. Если суд установит
отсутствие объективно необходимых связей между действием и результатом,
он прекратит дальнейшее исследование дела и, в частности, проверку
виновности причинителя (за отсутствием одного из элементов состава);
если же суд установит наличие объективно необходимых связей между
действием и результатом, он перейдет затем к анализу субъективной стороны
состава, т. е. к проверке виновности причинителя. В завершающем этапе суд
будет рассматривать вопрос об ответственности причинителя с учетом всех
наличных элементов состава (противоправного действия, его вредного
последствия, объективно необходимой связи между ними и вины причинителя)
в их сочетании и взаимодействии, так как общим основанием гражданскоправовой ответственности служит у нас состав гражданского правонарушения,
представляющий собой диалектическое единство объективных и субъективных
его элементов.
Идя таким путем и не будучи связанным наперед предписанными
«юридическими критериями» установления причинных связей (вроде:
«необходимого условия», «типичности», «реальной возможности», «реальной
возможности вмешательства» и пр., которые, как показывает практика, не
способствуют установлению истины), советский суд может правильно
разрешить вопрос о причинности только при том условии, если он будет твердо
руководствоваться положениями марксистско-ленинской философии и ее
категориями необходимости и случайности. Такой подход к решению вопроса о
причинной связи не поведет ни к необоснованному расширению, ни к сужению
гражданской (как и всякой иной) ответственности и не вызовет какого-либо
«произвола» суда—упреки, которыми так часто взаимна обмениваются в
полемике совет 76
ские юристы, отстаивая облюбованный ими тот или иной чисто
«юридический критерий» разграничения причинных связей1.
Нельзя не отметить, что поводом к указанным выше разногласиям между
советскими юристами по вопросу о соотношении необходимости и
случайности послужили, на наш взгляд, недоразумения и недоговоренности,
порой чисто методического характера.
Все советские юристы исходят из основного положения марксистсколенинской философии об объективности причинных связей: как необходимые,
так и случайные связи в природе и обществе существуют реально, независимо
от нашего сознания. Однако некоторые юристы забывают, что когда мы
говорим об этих связях, то всегда имеем в виду лишь внешние объективные, т.
е. связи между действием причинителя как объективированной во-вне волей
человека и вредным результатом (как фактом, вызвавшим определенные
изменения во внешнем мире). Это — те объективные причинные связи,
которые мы рассматриваем как третий элемент правонарушения; но говоря о
нем, мы должны помнить, что есть еще и четвертый его элемент — вина
причинителя, анализируя которую мы обязаны исследовать субъективную
способность причинителя предвидеть и предотвратить вредный результат.
Итак, основаниями ответственности лица являются как внешняя связь
противоправного действия и результата, так и внутренняя обусловленность
воли и действия. Все эти обстоятельства являются равноценными элементами
состава всякого правонарушения. При окончательном решении вопроса об
ответственности лица все эти обстоятельства рассматриваются в единстве и во
взаимосвязи. Но единство объективных и субъективных элементов состава
правонарушения не означает
' Упрекая А. А. Пионтковского в том, что он, деля причинные связи на необходимые и случайные, не дает точного критерия их
разграничения, Н. В. Кудрявцев пишет: «Но ведь суд, согласно конструкции автора, вынужден все же при рассмотрении дела решить
вопрос о характере причинной связи — необходимая она или случайная. Чем же он будет руководствоваться? Отсутствие точного
юридического критерия означает полный произвол в решении вопроса, который, согласно этой конструкции, является определяющим
судьбу обвиняемого. Это значит, что признание последствий случайными или необходимыми целиком зависит от усмотрения суда. Чем же
помогла теория практике?» (Указ. статья, стр. 43). Мы согласны с тем, что А. А. Пионтковский действительно не дает точного критерия
разграничения причинных связей на необходимые и случайные. Правильно также и то, что предложенный А. А. Пионтковским критерий
«реальной возможности» не является удачным. Но разве нужен такой «юридический критерий» и разве он может быть отличным от
философского критерия? Ведь Н. В. Кудрявцев также не дает такого юридического критерия. Больше того, не найдя такого критерия, он
вообще отказывается от разграничения объективных причинных связей на необходимые и случайные и предлагает •суду принимать во
внимание всякие связи, в зависимости от субъективной возможности причинителя предвидеть эти связи. Но разве в этом случае оценка
причинных связей по субъективному признаку, выражаясь словами Н. В. Кудрявцева, не означает «произвола суда»?
77
их тождества. Как уже было сказано выше, на первом этапе исследования
каждого конкретного правонарушения суд обычно устанавливает наличие
объективных элементов (противоправное действие, вред, причинная связь
между ними), а затем переходит к анализу субъективного элемента, т. е. к
установлению психического отношения деятеля к своим действиям и к их
результату. Достаточно понятно, что, анализируя объективные элементы
правонарушения, суд берет во внимание только внешние факты, находящиеся
как бы на поверхности явления, и абстрагируется на .время от субъективного
состояния причинителя. Такое абстрагирование является методически обычным
этапом исследования. Однако некоторые юристы, в частности В. Н. Кудрявцев,
минуя этот этап, переходят сразу к рассмотрению субъективного элемента
состава правонарушения, решая, таким образом, вопрос об ответственности
причинителя в зависимости от его субъективной возможности предвидеть и
предотвратить вредный результат.
Такое игнорирование анализа объективных элементов состава
правонарушения, а вместе с тем и объективных оснований ответственности,
вносит упрощенчество в разрешение проблемы ответственности. Советское
социалистическое гражданское право рассматривает правонарушение как
определенное единство объективной и субъективной сторон состава
правонарушения \ Возлагая на лицо ответственность за правонарушение,
советский закон исходит из основного предположения о том, что внешняя
причинная связь между действием и результатом и внутренняя
обусловленность воли и действия совпадают в каждом конкретном случае. Если
же внешняя причинная связь между действием и результатом и внутренняя
обусловленность воли и действия причинителя расходятся, не совпадают, то и
ответственность его, по общему правилу, не имеет места. Такое совпадение
возможно только на. основе объективно необходимых связей между действием
и результатом; если же эти связи объективно случайны, то совпадения внешней
причинной связи и внутренней обусловленности между действием и
результатом не будет. Точнее — такое совпадение иногда может иметь место,
но оно не может служить достаточным основанием для всех случаев
ответственности.
Таким образом, полноценным элементом состава правонарушения, а
вместе с тем и основанием ответственности могут быть только объективно
необходимые связи между действием
' К гражданскому правонарушению в принципе применимо следующее положение науки советского уголовного нрава,
сформулированное А. А. П и о я т к о в с к и м: «Каждое преступное действие представляет собой определенное единство объективных и
субъективных свойств действия. Лишь в теоретическом, анализе можно разделить рассмотрение отдельно объективных и
субъективных свойств преступного действия» («Уголовное право», общая часть. М., 1948, стр. 284. Ср. «Советское уголовное право»,
часть общая, М„ 1952, стр. 162—168).
78
и результатом 1. Но наличия одних объективно необходимых связей
между действием и результатом еще недостаточно для возложения
ответственности на причинителя. При окончательном решении вопроса об
ответственности причинителя суд примет во внимание как объективные, так и
субъективные моменты конкретного дела — в их сочетании и взаимодействии.
Предпосылкой же для такого окончательного и правильного разрешения
вопроса об ответственности будет всегда служить глубокий и всесторонний
анализ всех элементов состава данного правонарушения2.
Так представляется нам решение вопроса о причинных связях в
советском гражданском праве. Мы отвергаем поэтому различные
«юридические критерии» причинных связей и считаем, что дискуссия между
авторами этих критериев не достигла цели 3.
Как показывает практика, наши судьи и арбитры пользуются такими
критериями разграничения причинных связей, которые приняты в марксистсколенинской философии, и в особых «юридических критериях» такого
разграничения не нуждаются. Достаточным основанием гражданско-правовой
ответственности они считают лишь необходимую причинную связь между
противоправным действием и его последствиями, но не случайную. Они
полагают также, что субъективное предвидение последствий противоправного
действия не может служить всеобщим критерием установления причинных
связей, так как последние существуют объективно и независимо от восприятия,
а также и потому, что в случаях безвиновной
* Ср. «Советское уголовное право», часть общая. Учебное пособие для вузов, Госюриздат, 1952, стр. 189—190. Авторы учебного
пособия пишут, что «для признания данного действия причиной определенного события следует установить, что это событие явилось при
данных конкретных условиях необходимым, закономерным последствием совершенного действия». Что же касается других обстоятельств,
хотя и связанных с преступным действием, но явившихся лишь одним из условий-его наступления, то причинную связь следует считать
отсутствующей, если «наступившее последствие не имело основания в совершенном лицом действии, а имело свое основание в другой
цепи причинности, оказавшейся случайно связанной с развитием последствий от совершенного данным лицом действия».
2
Обстоятельной и яркой иллюстрацией такого анализа может служить известное дело Безбабичева, бывшее предметом
обсуждения Пленума Верховного суда СССР, разбор которого дает М. М? Исаев — «Вопросы уголовного права и уголовного процесса в
судебной практике Верховного суда СССР», М., 1948, стр. 84—97. См. также Постановление Пленума Верховного суда СССР по делу «Е»,
описанное в жур. «Социалистическая законность», 1947, № 2, стр. 29—30 и определение Судебной коллегии Верховного суда СССР по
делу Платова («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1943 г.», М„ 1948, стр. 133—134).
3
На это обратила внимание редакция журнала «Вопросы философии», которая в статье «О состоянии юридических наук»
писалг^: «Вопрос о причинности исчерпывающе освещен в марксистской литературе, и никакой «особой» причинности в уголовном праве,
разумеется, нет, и быть не может» (1953, № 1, стр. 97).
79
ответственности (например, по ст. 404 ГК) суд и арбитраж не
анализируют субъективную сторону дела, а устанавливают объективные
причинные связи без учета предвидения их при-чинителем 1.
Анализируя причинные связи между действием и результатом в свете
основных философских категорий необходимости и случайности, мы получаем
возможность успешного разрешения практических вопросов причинности в
гражданском праве, в том числе таких, которые с точки зрения различных
«юридических критериев» не находят удовлетворительного разрешения. К
числу последних относится вопрос о делении убытков на прямые и косвенные и
вопрос о соотношении казуса и непреодолимой силы.
Как сказано выше, деление убытков на прямые и косвенные проводится
по признаку причинных связей между противоправным действием и ущербом:
если ущерб явился существенным и закономерным (т. е. необходимым)
результатом противоправного действия — перед нами прямой убыток; если же
ущерб связан с противоправным действием лишь косвенно, а действительной
его причиной являются различные сопутствующие (несущественные для
данного случая, т. е. случайные) обстоятельства — перед нами косвенный
убыток.
В качестве иллюстрации этого деления убытков нами был приведен
пример невыполнения договора перевозки дров с
2
Из того положения, что вредный результат может оказаться необходимым (закономерным) следствием противоправного
действия, вовсе не вытекает, что правонарушения в СССР оказываются закономерными (необходимыми) явлениями социалистического
общества. Утверждать так, значит отождествлять частное с общим. Как отмечено выше, социалистический строй по своей природе не
порождает объективных условий для совершения правонарушений. Последние носят у нас временный, преходящий характер и являются
результатом влияния пережитков капитализма на сознание отдельных отсталых советских людей. Но если правонарушение произошло,
юриста интересует конкретная (частная) сторона дела: нужно выяснить характер причинных связей между противоправным действием и
вредным результатом и установить, являются ли они необходимыми или случайными.
Поэтому кажется довольно странной позиция О. С. Иоффе, отвергающего допустимость разграничения причинных связей между
противоправным действием и вредом на необходимые и случайные по такому «принципиальному» мотиву: «Если бы внутренняя
закономерность была заложена в самом неправомерном поведении, борьба с ним правовыми мерами оказалась бы лишенной всякого
смысла», так как «признание необходимого причинения единственно возможным объективным основанием ответственности вело бы на
практике к полной безответственности правонарушителей» («Ответственность по советскому гражданскому праву», Л., 1954, стр. 30).
Такая аргументация понадобилась О. С. Иоффе только для того, чтобы вместо объективного критерия разграничения причинных связей на
необходимые и случайные предложить субъективный критерий их разграничения «на возможные и действительные» по признаку
предвидения вредного результата причиннтелем.
80
берега реки Волги артелью «Транзит», которая не выполнила своих
обязательств перед поликлиникой, в результате чего последняя вынуждена
была срочно закупить более дорогое топливо и переплатить за него известную
сумму (прямой убыток). Наступившие, между тем, сильные, весьма редкие для
данной местности, дожди создали угрозу разлива реки и затопления дров, в
связи с чем поликлиника произвела переброску дров в безопасное место и
снова израсходовала на это дополнительные средства (косвенный убыток).
Совершенно очевидно, что косвенный убыток не находится здесь в «прямой»
связи с нарушением договора: он мог бы и не наступить, если бы не произошли
определенные события, случайно увеличивающие материальный ущерб, но в
«косвенной» связи с нарушением договора он все же состоит (если бы договор
был выполнен своевременно, этого убытка не было бы, так как отсутствовала
бы надобность в переброске дров в безопасное место). Иначе говоря,
косвенный убыток является здесь результатом нескольких причин, одной из
которых было нарушение договора, а другими — различные сопутствующие,
случайные обстоятельства, увеличивающие ущерб.
Л. А. Лунц, разбирая многочисленные ошибки в разграничении убытков,
которые допускались в нашей литературе1, констатирует, что деление убытков
на прямые и косвенные основано на неправильном понимании причинной
связи, а затем приходит к выводу, что от него вообще следует отказаться 2.
1
Такие ошибки действительно имели место. См., например, «Гражданское право», т. II, М'., 1938, стр. 61 (авторы
соответствующей главы М. С. Липецке? и 3. И. Ш к ундин), где смешивается положительный ущерб с прямыми убытками. Аналогичную
ошибку допускает М. М. А г а р-ков, см. «Гражданское право», т. 1, 1944, стр. 381. Напротив, в другом месте учебника (стр. 330) он
правильно отграничивает прямые и косвенные убытки от положительного ущерба и упущенной выгоды по признаку причинной связи, но
трактует таковую с позиций теории адэкватной причинности. Особенно четкое разграничение отдельных видов убытка М. М. Агарков
проводит в своей статье «Понятие убытков в международном праве» (Известия АН СССР, Отд. экономики и права, 1945, № 6).
2
Оспаривая положение М. М. Агаркова о том, что наше гражданское законодательство содержит общее правило, согласно
которому возмещению подлежат только прямые, но не косвенные убытки («Гражданское право», т. I, 1944, стр. 381), Л. А. Л у н ц полагает,
что «для такого общего правила нет в нашем гражданском праве достаточных оснований: ограничение ответственности лишь так
называемыми прямыми убытками является по существу отступлением от общего принципа полного возмещения убытков» (И. Б. Новицкий,
Л. А. Лунц, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 372). Как на пример такого «отступления» Л. А. Лунц указывает на ст. 368 ГК,
согласно которой страховая сумма не может превышать размера прямых убытков и «косвенные убытки могут быть застрахованы, лишь
поскольку это разрешено правилами страхования». Такое утверждение совершенно неправильно. В действительности дело обстоит иначе:
наше законодательство, говоря об убытках, всегда имеет в виду лишь прямые убытки, т. е. такие, которые обусловлены
существенными, объективно
Мы не разделяем этого вывода. С точки зрения различных «юридических
критериев» причинной связи такое деление убытков действительно приводит в
тупик '. В свете философских положений о необходимости и случайности
деление убытков на прямые и косвенные вполне разрешимо. Мы это деление
представляем следующим образом: прямой убыток всегда находится в
объективно необходимой связи с противоправным действием, так как оно
(противоправное действие) является определяющей и настолько существенной
причиной данного ущерба, без которой убыток не имел бы места. Установив
закономерность между действием и результатом и найдя тем самым
объективное основание для ответственности должника, мы обнаруживаем,
таким образом, третий элемент состава правонарушения (два первых —
противоправное действие и его вредный результат — предполагаются
данными). Обнаружив его, мы переходим к анализу субъективного основания
ответственности, т. е. к отысканию четвертого, последнего, элемента состава,
каким является вина причинителя: если будет установлено, что должник
виновен в неисполнении договора, суд обяжет должника возместить
причиненный ущерб. Так определяется прямой убыток.
необходимыми причинными связями с противоправным действием причинителя, и отрицательно относится к возмещению
косвенных убытков. Ст. 368 ГК, допускающая страхование косвенных убытков, является в этом отношении исключением из общего
правила.
Против разграничения убытков на прямые и косвенные, а также на положительный ущерб и упущенную выгоду выступил также
Л. И. Карту -жанский, который (без веских доказательств) утверждает, что в наших условиях «вообще утрачивает свое значение самая
классификация убытков, будет ли это классификация по признакам положительного ущерба и упущенной выгоды или по признакам
прямых и косвенных убытков» (Л. И. Картужанский, Ответственность за неисполнение договоров в социалистическом хозяйстве, «Вестник
Ленинградского университета», 1950, № 4, стр. 102).
' В качестве примера такого безуспешного разграничения убытков на прямые и косвенные Л. А. Лунц справедливо указывает на
теорию так называемой «непосредственной причинной связи», с помощью которой некоторые юристы пытались отграничить одни убытки
от других, (указ. работа, стр. 305—306). Эта теория действительно несостоятельна: возлагать обязанность возмещения убытка на
«последнего причинителя» на практике не всегда оказывается правильным, так как действия этого «последнего причинителя» в общей цепи
причинных связей, обусловивших ущерб, могут оказаться иногда совсем несущественными.
Несостоятельность этой теории Л. А. Лунц убедительно показывает на примере применения ст. 1151 Французского гражданского
кодекса, ограничивающей ответственность должника лишь «непосредственным и прямым следствием невыполнения соглашения». Эта
статья, .пишет Л. А. Лунц, «воспроизвела механистическое, примитивное представление о том, что из фактов, во времени предшествующих
результату, те, которые во времени стоят ближе к этому результату, являются будто бы всегда решающими для наступления данного
результата, а более отдаленные во времени, якобы, вовсе не имеют значения». Французская, а также англо-американская практика и сейчас
руководствуется этой «теорией», так как она дает возмож-
82
Иначе определяется косвенный убыток, который находится с
противоправным действием (бездействием) в объективно случайной связи. В
разбираемом нами примере (расходы по переброске дров в безопасное место)
косвенный убыток является следствием такого события, как небывало сильные
дожди. Это событие развилось благодаря собственной закономерности
(атмосферные явления природы) и по отношению к факту невыполнения
договора оказывается поэтому случайным обстоятельством: между
невыполнением договора и расходами по переброске дров имеется лишь
случайное сцепление двух рядов причин, которого могло и не быть, так как эти
расходы не связаны необходимой закономерностью с нарушением договора.
Установив этот объективный факт, суд откажет в иске поликлиники о
взыскании с артели «Транзит» косвенных убытков за отсутствием состава
правонарушения 1 (а иначе — за отсутствием одного из элементов этого состава
— объективно необходимой связи между действием и вредом), не входя в
обсуждение субъективного момента, т. е. виновности артели. В этом своем виде
косвенный убыток выступает перед нами как результат непреодолимой силы 2.
ность ограничить ответственность крупных предприятий за всякого рода вред, причиняемый их деятельностью (Л. А. Лунц,
Гражданское и торговое право капиталистических стран, М., 1949, стр. 280—281). Но несостоятельность этой теории (как и многих других
механистических либо идеалистических теорий) еще не означает, что для правильного разграничения убытков на прямые и косвенные не
могут быть найдены научно обоснованные пути. Л. А. Лунц правильно указывает на эти пути, когда признает, что при установлении
причинных связей между противоправным действием и вредом следует исходить из общефилософских категорий необходимости и
случайности. Однако, когда на деле нужно применить эти категории к разграничению убытков на прямые и косвенные, Л. А. Лунц
отказывается от них и трактует о возмещении всех убытков (указ. работа, стр. 355—373), хотя достаточно ясно, что говорить о возмещении
всех убытков — это значит говорить как о тех убытках, которые находятся в объективно необходимой связи с противоправным действием,
так и о тех, которые находятся с ним в объективно случайных связях. Став на такой путь, Л. А. Лунц должен признать, что объективным
основанием гражданско-правовой ответственности может служить всякая причинная связь между действием и результатом (как
необходимая, так и случайная), т. е. присоединиться к вышеупомянутой концепции В. Н Кудрявцева, которую Л. А. Лунц справедливо
критикует как механистическую, так как она «приводит к тем же последствиям, что доктрина сопсП1ю зше аиа поп» (Указ. работа. стр.
310).
1
Среди цивилистов не принято говорить «за отсутствием состава». Это выражение криминалистическое, хотя оно точно
отображает смысл и могло бы быть воспринято и цивилистами.
2
Мы не останавливаемся на других советских цивилистах, пытающихся изгнать из гражданского права институт прямых и
косвенных убытков. Говоря кратко, противников этого института можно разделить на четыре основные группы: первые отвергают этот
институт по «принципиальным» соображениям, считая его буржуазным (см. предыдущую главу); вторые смешивают прямые и косвенные
убытки с положительным ущербом и упущенной выгодой (см. выше); третьи отрицают практическую необходимость этого института по
тем мотивам, что наш закон обязывает к возме-
83
Вторым вопросом, который не находит удовлетворительного разрешения
с точки зрения различных «юридических критериев», но успешно разрешается
в свете общефилософских категорий необходимости и случайности, является
вопрос о соотношении «случая» (казуса) и непреодолимой силы.
Разногласия советских юристов в разрешении этого вопроса касаются, по
существу, общей проблемы соотношения причинности и виновности, а
конкретно сводятся к следующему.
Одни советские юристы рассматривают казус как понятие,
противоположное понятию вины, т. е. как отсутствие вины. В этом своем виде
казус существенно отличается от понятия случая в философии 1.
Другие юристы, напротив, считают, что «случай» (казус) в праве и случай
в философском понимании — это идентичные понятия. Так, например,
определяет случай М. Д. Шаргород-ский: «Понятие случая в уголовном праве,
— говорит он, — есть общее понятие диалектического материализма, и из него
надо исходить» 2.
щению всех убытков (т. е. как прямых, так и косвенных) и что это различение убыков может иметь значение как исключение из
общего правила, а потому излишне (Лунц); наконец, четвертые не находят «теоретического обоснования» для разграничения убытков на
прямые и косвенные, хотя на деле и пользуются им. К числу последних можно отнести, например, В. И. Кофмана. Считая, что разделение
убытков на прямые и косвенные «не имеет теоретического обоснования», он приходит к выводу, что от такого разделения следует
отказаться, а связанные с исчислением убытков затруднения устранять в порядке «специально установленной ограниченной
ответственности определенного рода предприятий или трудящихся» («Основные вопросы причинной связи в свете общей проблемы
гражданской ответственности», «Вестник Ленинградского университета», 1950, № 10, стр. 125). Трудности в науке автор перелагает таким
образом на законодателя. Такое нормативное определение убытков, как показывает практика, не находит у нас большого применения (см.
об этом в нашей работе «Об определении размеров договорного убытка», «Ученые записки юрфака Киевского госуниверситета», № 3, 1948,
стр. 115—131).
1 «Отрицательный ответ на вопрос, должен ли был субъект предвидеть возможность наступления последствий своей
деятельности,— пишет А. А. Пионтковский,—влечет за собой признание отсутствия в его действиях вины и наличия «случая», за который
он не подлежит уголовной ответственности» («Уголовное право», общая часть, 1948, стр. 348). Ср. «Советское уголовное право», часть
общая, 1952, стр. 239.
Так же определяют казус почти все советские цивилисты, например:
М. М. Агарков, В. И. Серебровский, Л. А. Лунц, Д. М. Генкин. Последний говорит: «Понятие казуса — простого случая лежит в
ряду понятия виновности как отрицательное понятие, как отсутствие какой-либо 'вины» (Отчет о заседании сектора гражданского права
ВИЮН, посвященном вопросу о вине в гражданском праве», жур. «Советское государство и право», 1949, № 11, стр. 73).
2
М. Д. Шаргородский, Причинная связь в уголовном праве, «Ученые труды ВИЮН», 1947, т. X, стр. 195. В литературе по
советскому гражданскому праву этой точки зрения придерживается О. С. Иоффе («О некоторых вопросах науки гражданского права»,
«Вестник Ленинградского университета», 1948, № 3, стр. 94).
84
Это, конечно, неправильно. Понятие казуса нельзя отождествлять со
случаем в философии. Случайность в философии трактуется как объективная
категория, существующая независимо от нашего сознания, поскольку она
всегда противополагается другой объективной категории — необходимости 1.
Напротив, казус есть понятие субъективное, поскольку оно всегда
противопоставляется другому субъективному понятию — вине причинителя 2.
К обсуждению казуса суд обычно переходит только после того, как
установит наличие объективно необходимых связей между действием и
результатом. Так, в нашем примере с легким ранением, вызвавшим утрату
путевки в дом отдыха, суд, установив наличие объективно необходимой связи
между противоправным действием и результатом, перейдет к обсуждению
виновности причинителя и, не найдя виновности, освободит его от
ответственности за казус по тому мотиву, что при-чинитель не знал и не
должен был знать о наличии путевки. В этом своем виде (на базе объективно
необходимой связи между действием и результатом) казус выступает, так
сказать, в чистом виде. Именно в этом виде он выступает в советском
уголовном праве, которому неизвестна безвиновная ответственность. В том же
виде казус выступает и в советском гражданском праве, но-только тогда, когда
последнее юворит о виновной ответственности.
Но советскому гражданскому праву известны случаи безвиновной
ответственности. Такова, например, ответственность владельца источника
повышенной опасности за «случайное» причинение вреда (ст. 404 ГК). Такова
ответственность воздушного перевозчика за всякое причинение вреда (ст. 78
Воздушного кодекса СССР).
1
«Случайность также существует объективно, но она не вытекает с необходимостью из закономерного развития данного
явления, хотя и имеет -свою причину» («Краткий философский словарь», М., 1952, стр. 331).
2
Отождествив казус и случай, О. С. Иоффе неправильно трактует понятие случая. Он пишет: «Гражданско-правовой случай
может рассматриваться поэтому и как случай в философском смысле, с учетом субъективного отношения к нему лица, действия которого
подлежат гражданско-пра-вовой квалификации» (указ. выше статья, стр. 93). Иначе говоря, О. С. Иоффе рассматривает казус и случай как
субъективные понятия: «Случайными признаются лишь такие непредотвратимые для причинителя обстоятельства, о возможности
наступления которых он не знал и не должен был знать» (стр. 92). Явно игнорируя положение диалектического материализма об
объективности случая и о недопустимости сведения случайности к субъективной непознанности, О. С. Иоффе приходит к выводу о том,
что «в гражданском праве виновное отграничивается от случайного, как познанное от непознанного» (там же). Очевидно» потеряв всякую
надежду на уяснение различий между казусом и случаем, О. С. Иоффе предложил затем вообще выбросить из науки гражданского права
эти понятия, а вместе с ними и понятие непреодолимой силы, находя, что «гражданско-правовое деление случаев на две их разновидности
нельзя также ни обосновать, ни. тем более, оправдать при помощи философской аргументации» (там же. стр. 94).
85
В первом примере, поскольку речь .идет о «случайном». (казусном)
причинении вреда, ответственность не беспредельна. Она ограничивается здесь
понятием так называемой непреодолимой силы, за последствия которой
владелец источника повышенной опасности не отвечает. Напротив, во втором
примере такого ограничения ответственности нет: воздушный перевозчик
отвечает за случайный вред, который так или иначе связан с эксплуатационной
деятельностью воздушного перевозчика \
В связи с такой градацией объема гражданско-правовой ответственности
(ответственность за вину, казус и непреодолимую силу) в практике и в науке
советского гражданского права возникают весьма важные вопросы, во-первых,
о границах между виной и казусом и, во-вторых, о границах между казусом и
непреодолимой силой.
Первый вопрос в одинаковой мере интересует как гражданское, так и
уголовное право, поскольку в данном случае речь идет о пределах виновной
ответственности причинителя. Наоборот, второй вопрос является сугубо
цивилистическим и ни в какой мере не интересует уголовное право, поскольку
в данном случае говорится о пределах безвиновной ответственности.
Так как вопрос о пределах виновной ответственности будет рассмотрен в
дальнейшем, мы сосредоточим сейчас главное внимание на вопросе о пределах
безвиновной ответственности или, иначе говоря, на вопросе о разграничении
казуса и непреодолимой силы, ибо он имеет прямое отношение к разбираемой
нами проблеме причинности.
По вопросу о разграничении казуса и непреодолимой силы в буржуазной
литературе выдвинут целый ряд теорий. Если оставить в стороне
промежуточные (по существу, эклектические) теории, то все они могут быть
сведены к двум основным теориям: к субъективной и объективной.
Субъективная теория (Гольдшмидт2, Тель, Леонард, Винд-шейдт,
Дернбург, Вейнрих, Губер, Шершеневич3, Гордон4) разграничивает .казус и
непреодолимую силу по степени пред-«твратимости вреда: казус
рассматривается как обстоятельство, субъективно непредотвратимое для
данного лица, а непреодолимая сила («квалифицированный случай») как
обстоятельство,. непредотвратимое для всех вообще, несмотря на
Об условиях атои ответственности будет сказано в следующей главе.
Гольдшмидт является главнйм выразителем этой теории, см. Оаз гесерШт, паигагит, саиропит, в1аЬи1апогит, 2е11. {йг Дав
@еэат1е Н. К. 1860, В. 3. 1
3
Г. Ф. Шершеневич, Учебник русского гражданского права, М, 1910, стр. 581.
4
А. О. Гордон, Принцип ответственности железных дорог за ущерб, причиненный при эксплуатации, 1887, стр. 50.
1
2
86
все возможные в современных условиях меры предотвращения 1.
Объективная теория (Экснер, Вене, Бринц, Брукнер, Гаф-нер, Пернице 2)
разграничивает казус и непреодолимую силу по внешнему признаку: казус
рассматривается как обстоятельство, специфически и внутренне связанное со
сферой деятельности причинителя (его предприятия), а непреодолимая сила—
как обстоятельство, являющееся внешним по отношению к сфере деятельности
причинителя (его предприятия) и специфически не связанное с его внутренней
деятельностью.
Несостоятельность данных теорий убедительно показывают сами
сторонники этих противоположных концепций, критикуя друг друга. Это
можно ясно увидеть из полемики между сторонниками данных теорий в
советской литературе и, в частности, из полемики между X. И. Шварцем и М.
М. Агарковым.
Критикуя субъективную теорию, X. И. Шварц указывает, что эта теория
ограничивает ответственность принятием таких мер предосторожности,
которые возможны на базе уже достигнутого уровня техники, между тем как
задача, которую преследует институт ответственности за повышенную
опасность, это—максимальное содействие дальнейшему развитию техники.
Субъективное определение непреодолимой силы, таким образом, суживает
ответственность за создание повышенной опасности ровно настолько,
насколько оно расширяет понятие непреодолимой силы, «что идет в
направлении, противном превентивным целям института ответственности за
событие повышенной опасности». Не соответствует субъективистское опре1
В нашей литературе субъективная теория разделялась с некоторыми оговорками М. М. Агарковым. Он писал: «Неопреодолимая
сила'» является квалифицированным случаем, т. е. случаем, обладающим некоторыми специфическими признаками. Таким признаком
является неотвратимость наступления события. Непреодолимой силой является событие, которое не может быть предотвращено никакими
мерами. Ответственность должника до пределов непреодолимой силы означает, что должник несет ответственность, если событие,
повлекшее за собой невозможность исполнения, принадлежит само по себе к числу предотвратимых, хотя бы в данном конкретном случае
должнику и нельзя было бы вменить в вину непринятие мер предосторожности... Не является непреодолимой силой такое событие, которое
вообще может быть предотвращено, хотя и не могло быть предотвращено данным ответчиком» (М. М. А г а р к о в, К вопросу о договорной
ответственности. Сб. «Вопросы советского гражданского права», М., 1945, стр. 121—122). Ср. Р. Ь е о п п а г и, АП^егпешез 5спи1о.гесп1, §
227. Его же. Нбпеге Ое\уа11, Рез^сЬгШ: {иг Тгае-^ег, 1926. Не усматривая различий между казусом и непреодолимой силой, О. С. Иоффе
определяет непреодолимую силу следующим образом: «Непреодолимой силой является такое чрезвычайное обстоятельство, которое
непредотвратимо для данного лица всеми доступными для него средствами, хотя бы оно и знало о наступлении этого обстоятельства»
(«Обязательства по возмещению вреда», Л., 1952, стр. 49).
2
Главным выразителем этой теории является Экснер. См. Оег Ве^гИ{ йег попегеп ОелуаН 1т гоп-ивспеп ипс1 НеиНдеп
УегкеЬгэгесЫ., Огйг11и15 2е|15с1шП 1йг Рпуа{- ипс1 ОеНепШсЬез Кесп1, 1883, В. 10.
87
деление категории непреодолимой силы и другой функции этого
института — функции восстановления нарушенных прав потерпевшего:
«всякий, кто терпит ущерб от действий сил источника повышенной опасности,
вправе ожидать возмещения этого ущерба, независимо от того, сделал ли со
своей стороны владелец этого источника все возможное для предупреждения
вреда или нет» '.
Критикуя объективную теорию, М. М. Агарков отмечает, что эта теория
необоснованно расширяет ответственность владельца источника повышенной
опасности: «если проводить ее последовательно, то ответственность по ст. 404
ГК, должна наступать всякий раз, когда вред причинен источником
повышенной опасности». «Действительно, — пишет он, — если вред причинен
«внешним случаем» (например, землетрясением. — /'. М.), -его нельзя считать
причиненным той деятельностью, которая представляет повышенную
опасность для окружающих. Понятие непреодолимой силы делается излишним.
За «внешний случай» нет ответственности просто потому, что вред причинен
не источником повышенной опасности. Между тем, ст. 404 имеет в виду
именно создать специальное основание для осво-. бождения от ответственности
за вред, причиненный источником повышенной опасности»2.
Но эта критика 'не достигает цели, так как она имеет методологически
порочные основания. Отграничивая понятие «случая» (казуса) от понятия
непреодолимой силы, обе теории пытаются отделить эти понятия по признаку
их причинной обусловленности, однако обусловленность эту понимают либо
идеалистически (по признаку предвидимости), либо механистически (по
признаку внешних и внутренних связей). Между тем единственно правильным
критерием отграничения казуса от непреодолимой силы может быть только
такой критерий, который исходит из материалистического учения о причинных
связях. Трактуя о взаимной обусловленности всех явлений природы и общества
и рассматривая причинность как объективную реальность, марксистсколенинская философия создала стройное и последовательное учение о
необходимых и случайных связях. Распространяя это учение на область
гражданско-пра-вовой ответственности за безвиновное причинение ущерба, мы
имеем все основания сказать, что казус и непреодолимая сила, с точки зрения
их причинной обусловленности, лежат в разных плоскостях: казус как понятие
противоположное вине лежит в плоскости объективно необходимых связей
между деятельностью причинителя и вредным результатом 3.
Указанная выше работа, стр. 51.
«Гражданское право», т. 1, М., 1944, стр. 340.
' Понятие казуса можно иллюстрировать следующим примером. Прокурор Гомельского района, Гомельской обл., обратился в
Народный суд с иском к гр. Мосякову о возмещении вреда, причиненного колхозу им. Ки1
2
88
Напротив, непреодолимая сила как понятие, не связанное с субъективным
моментом вины, лежит в плоскости объективно случайных связей между
деятельностью причинителя и вредом 1.
Такое решение вопроса о разграничении казуса и непреодолимой силы по
признаку необходимых и случайных связей впервые в нашей литературе было
предложено Д. М. Генки-ным, который довольно определенно сказал, что «вина
и казус лежат в ряду необходимой причинности, непреодолимая же сила
связана с понятием случайной причинности»2.
В полном соответствии с учением классиков марксизма-ленинизма об
относительности различия случайного и необходимого 3, Д. М. Генкин указал
на относительность казуса и непреодолимой силы. «Необходимо иметь в виду,
— сказал он, — что благодаря развитию человеческого познания природы и
активного воздействия человека на природу, случайно-причинное может
оказаться впоследствии необходимо-причинным, а в связи с этим то, что в свое
время считалось непреодолимой силой, может быть в дальнейшем отнесено к
понятию простого случая или даже к вине. Например, в настоящее
рова, на том основании, что по вине ответчика погибла колхозная лошадь. Иск прокурора был удовлетворен в пользу колхоза. По
протесту Генерального прокурора СССР данное дело было пересмотрено Судебной коллегией Верховного суда СССР, которая отменила
решение и в иске отказала по следующим мотивам: колхозник Мосяков возил на лошади из леса дрова;
при перевозке дров лошадь наступила передней ногой на конец лежавшего под снегом кола, второй конец которого поднялся при
этом и вонзился в брюшину лошади. Мосяков с помощью колхозников уложил раненую лошадь на сани и повез ее к ветеринарному врачу,
однако дорогой лошадь вследствие потери крови пала. «При наличии таких данных,— сказано в определении Коллегии,—
свидетельствующих о том, что лошадь, принадлежащая колхозу, погибла в результате несчастного случая, который не мог быть предвиден
и предотвращен ответчиком, суд не имел оснований к возложению на Мосякова ответственности за гибель лошади». (Из практики
Прокуратуры СССР по надзору за соблюдением законности, Март, 1953 г.)
1 Понятие непреодолимой силы можно представить на следующем примере: гр. Чхеидзе и Еганов предъявили иск к Грузинскому
отделению Художественного фонда СССР о возмещении ущерба от разрушения дома, ссылаясь на то, что при возведении художественных
мастерских ответчик повредил ливнеотводные сооружения, в результате чего прошедшим ливнем затопило подвал их дома, что привело, в
конечном счете, к разрушению дома. Иск Чхеидзе и Еганова был удовлетворен частично. По протесту Генерального прокурора СССР дело
было пересмотрено Судебной коллегией по гражданским делам Верховного суда СССР, которая все состоявшиеся по делу решения
отменила и в иске отказала на следующем основании: в то время как ответчик получил участок земли под строительство, ливневых
сооружений на этом участке не было, поэтому ответчик и не мог их разрушить; дом истцов оказался поврежденным не действием
ответчика, а в результате прошедшего ливня, т. е. в результате стихийного бедствия как непреодолимой силы. (Из практики Прокуратуры
СССР по надзору за соблюдением законности, Октябрь, 1951 г.).
2
Отчет о заседании Сектора гражданского права ВИЮН, посвященном вопросу о вине в гражданском праве, жур. «Советское
государство и право» № 11, 1949 стр. 73.
3
В. И. Ленин. Материализм и эмпириокритицизм, 1950, стр. 146.
89
время крушение поезда вследствие землетрясения должно быть отнесено
к непреодолимой силе, но если наука сможет предвидеть момент
землетрясения, а строительная техника — предотвращать последствия
землетрясения, крушение поезда не будет 'непреодолимой силой и может быть
даже вменено в вину железной дороге» 1.
Именно так понимают относительность казуса и непреодолимой силы
наши судебные органы.
Архангельский областной суд удовлетворил иск Котласского речного
порта к конторе «Заготзерно» о взыскании 13554 руб. штрафа за невыполнение
плана перевозок.
Судебная коллегия Верховного суда РСФСР решение областного суда
оставила в силе.
Прокурор СССР опротестовал это-..решение по следующим мотивам:
контора «Заготзерно» не могла представить к перевозке запланированное
количество груза в силу непреодолимых обстоятельств, так как территория
сенопункта, откуда должен был перевозиться груз, была затоплена вследствие
разлива вод.
Судебная коллегия Верховного суда СССР признала, что доводы
протеста «не могут служить основанием для освобождения ответчика от уплаты
штрафа, так как весенний разлив вод нельзя рассматривать как стихийное
явление». На 'основании этого Коллегия, сославшись на договор сторон и
постановление СТО от 30 июля 1934 года 2, согласно которому
грузоотправитель (как и пароходство) отвечает не только за виновное, но также
и за «случайное» невыполнение государственного плана .перевозок грузов и
освобождается от ответственности только в том случае, если план не мог быть
выполнен в силу стихийных обстоятельств, решение Областного суда оставила
в силе, а протест прокурора отклонила 3.
Не менее характерно в этом отношении дело по иску гр. Мироновой к
химзаводу о взыскании 92 350 р. в возмещение убытков от пожара,
происшедшего при таких обстоятельствах:
18 июня 1944 г. на прирельсовом складе химзавода загорелась
кристаллическая сода. Пожар сразу принял большие размеры и
распространился на соседние жилые дома, притом с такой быстротой, что
жители ничего не успели спасти из своего имущества. В числе пострадавших
оказалась также и истица.
Дело это неоднократно пересматривалось различными суУказанный отчет о заседании Сектора гражданского права ВИЮН, стр. 73.
СЗ СССР 1934, № 35, стр. 281.
3
«Сб. постановлений Пленума и определении коллегий Верховного суда СССР за 1943 г.», М., 1948, стр. 221—222. См.
аналогичное дело по иску управления Нижне-Иртышского речного пароходства к Омской областной конторе Востокзаготзерно о
взыскании 1 156696 руб. 30 коп. штрафа за невыполнение плана перевозок зерна по причине «позднего в том году созревания хлебов и
уборки в Омской области». («Сб. постановлении Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1944 г.», М., 1948, стр. 292—
293).
1
2
90
дебными инстанциями, причем главные разногласия, которые возникли
при его рассмотрении, сводились к вопросу о том — признать ли происшедший
пожар казусом или же непреодолимой силой. Химзавод, как предприятие,
перерабатывающее огнеопасные химические вещества, в пожарном отношении
является источником повышенной опасности, а поэтому отвечает по ст. 404 ГК.
не только за виновное, но и за «случайное» причинение вреда и освобождается
от ответственности за последствия непреодолимой силы.
Народный суд 3-го участка Октябрьского района г. Москвы признал, что
в «материалах дела отсутствует указание на причинную связь между гибелью
принадлежащего Мироновой имущества и деятельностью склада» и пришел к
выводу, «что пожар явился непреодолимой силой для самого ответчика». На
этом основании (т. е. на том основании, что в данном случае отсутствует
объективно необходимая причинная связь между деятельностью химзавода и
ущербом Мироновой и что эта связь является объективно случайной)
Народный суд в иске Мироновой отказал.
Признавая это решение ошибочным, Председатель Верховного суда
СССР принес протест, в котором указал: «В данном деле нет никаких
оснований считать, что возникший на складе пожар относится к явлениям
стихийного порядка и как проявление непреодолимой силы должен считаться
обстоятельством, освобождающим завод от ответственности перед
Мироновой». Ссылаясь, далее, на выводы экспертизы по данному делу.
Председатель суда отметил, что эти выводы «исключают всякую возможность
считать причиной пожара 'проявление непреодолимой силы».
Соглашаясь с протестом и находя, что обстоятельства данного дела
требуют дополнительного исследования причин пожара, Судебная коллегия
Верховного суда СССР решение Народного суда (и определение Московского
городского суда, оставившего это решение в силе) отменила и передала дело на
новое рассмотрение \
Не менее интересна в этом отношении и арбитражная практика.
Приведем для примера следующее дело. Строительное
' «Судебная практика Верховного суда СССР», 1946, № 7, стр. 27—28. См. также дело по иску Беломорско-Балтийского
комбината к Беломорско-Онежскому пароходству («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда за 1941 г.», М.,
1947, стр. 132—133); дело по иску Лопатнна к Горьковской ж. д. («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда
СССР за 1942 г.», М., 1947, стр. 159); дело по иску треста «Сызрайьнефть» к управлению ж. д. им. Куйбышева («Сб. постановлений
Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1943 г.», М., 1948, стр. 231); дело Тер-Арутюнова («Сб. постановлений
Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1944 г.», М., 1948, стр. 142); дело по иску Государственного Академического
Большого театра к Тульской областной конторе Госбанка (там же, стр. 242).
91
управление треста «Узводстрой» осуществляло строительство дамбы. В
результате сильных дождей дамба была разрушена (размыта) и вода затопила
посевы и огород подсобного хозяйства Фархадской ГЭС, причинив ущерб в 85
124 руб.
Фархадская ГЭС предъявила к тресту «Узводстрой» иск о возмещении
ущерба. Ответчик иска не признал, сославшись на то, что прорыв дамбы
произошел в результате явлений стихийного характера (сильный ливень). Это
возражение, однако, не было принято Госарбитражем при Совете Министров
Узбекской ССР и иск ГЭС был удовлетворен. Госарбитраж при Совете
Министров СССР, рассматривавший настоящее дело в порядке надзора, 'с
решением республиканского Госарбитража согласился, указав, что основное
назначение дамбы состоит в том, чтобы сдерживать дождевые воды, а потому
прорыв дамбы не может быть отнесен к явлениям непреодолимой силы
(надзорное производство Госарбитража при Совете МинистроЕ СССР по делу
№ Н-Уз-99 за 1952 г.).
Поскольку определенное событие само по себе не является решающим
для отнесения его к явлениям непреодолимой силы, наши хозорганы не могут
заранее предусмотреть события, которые бы освобождали их от договорной
ответственности. Именно этим объясняется тот факт, что наши арбитражи
ведут борьбу с попытками хозорганов включать в договоры условия об
освобождении от ответственности при наступлении определенных
«объективных обстоятельств», хотя и не отвергают в принципе возможности
освобождения от ответственности при наличии явлений непреодолимой силы,
если эти явления будут выявлены при рассмотрении конкретных арбитражных
дел '.
Анализируя практику по гражданским делам, можно сделать вывод, что
наши судебные и арбитражные органы, разрешая вопрос о причинной
обусловленности ущерба, явившегося результатом казуса или непреодолимой
силы, всегда исходят из марксистско-ленинского учения о причинных связях,
разграничении этих связей на объективно необходимые и объективно
случайные и об относительности этих связей. Тот факт, что наши суды и
арбитражи, оформляя свои решения ^определения, не пользуются
соответствующей «философской терминологией» (и часто говоря, например, об
«отсутствии причинных связей», имеют в виду отсутствие объективно
необходимых связей), не должен смущать исследователя. Терминология
практики не всегда совпадает с научной.
Изучая причинные связи, мы должны при этом отметить их особенность,
которая свойственна гражданскому праву, но не известна советскому
уголовному праву. Последнее, трактуя о виновной ответственности, всегда
имеет в виду объективные причинные связи между противоправным действием
и его вред' См. Инструктивное письмо Государственного арбитража при Совете Министров СССР от 30 сентября 1946 г., № И-1-35.
92
ным результатом. Иначе в гражданском праве, поскольку речь идет о
некоторых случаях безвиновной ответственности. Например: самолет, в
результате совершенно не предполагаемого (в данной местности и на данной
высоте) обледенения, потерпел аварию, при которой один из пассажиров
получил увечье. Впоследствии он обратился с иском о возмещении
ущерба.
Предположим, что в итоге тщательного и всестороннего изучения
обстоятельств этого дела, суд квалифицировал данный ущерб, как результат
непреодолимой силы. Суд обяжет владельца самолета возместить причиненный
ущерб (ст. 78 Воздушного кодекса СССР).
Суду не потребуется здесь устанавливать вину ответчика. Основаниями
его ответственности будут здесь объективные обстоятельства и в числе их
причинная связь между ущербом и чем? — Противоправными действиями? Но
их в данном случае нет, так как владельца самолета нельзя упрекнуть в
противоправности. Противоправными могут быть лишь действия, а не события
'.
Ясно, что в данном случае речь идет о причинных связях (необходимых
либо случайных) между ущербом и общей сферой деятельности владельца
источника повышенной опасности, но не между ущербом и противоправным
действием, как это имеет место при виновной ответственности. Что же
включает в себя эта «общая сфера деятельности» источника повышенной
опасности? Очевидно, что она включает в себя не только деятельность людей,
но и различные явления природы (в нашем примере — изменения температуры
и влажности воздуха и т. д.)
Следовательно, в отдельных случаях безвиновной ответственности суд
устанавливает причинную связь между ущербом и различными событиями, как
обстоятельствами, не связанными с поведением лица2.
Этот вывод ни в какой мере не противоречит общим положениям
марксизма-ленинизма
о
причинности,
так
как
она
трактуется
материалистической философией как часть общего взаимодействия явлений в
природе и обществе.
Сила марксистско-ленинского научного познания состоит в том, что оно
не только с точностью вскрывает внутренние закономерности каждого явления
(большого и малого), но учит
1
О юридической природе этих «правонарушений», в которых отсутствуют такие -важные элементы, как противоправность
действий и виновность, см. в следующей главе.
2
Необходимая причинная связь в подобных случаях имеет место, конечно, между вредом и непреодолимой силой, поразившей
сферу деятельности ответственного лица. Если этой связи нет, то, естественно, данный вред имеет какую-то другую причину (например,
одно дело, если пассажиру самолета причинено увечье в связи со случайной авариен самолета, и другое дело, если пассажир заболел или
умер во время полета от других причин).
93
людей управлять этими закономерностями, направлять их развитие.
Изучая закономерности данного явления с учетом его конкретной
обстановки, суд, учитывая объективные факты, всегда установит, что вредный
результат является закояомерным'следствием данного противоправного
действия или же, наоборот, отвергнет эту версию и скажет, что этот результат
порожден не действием, а событием. Но в обоих случаях суд решит этот вопрос
на основании объективных фактов, а не в зависимости от того, сознавал или не
сознавал причинитель причинную обусловленность вреда.
Все это не означает, конечно, что раскрытие виновности не способствует
раскрытию причинности. На практике оба эти фактора (субъективный и
объективный) часто сочетаются друг с другом и обусловливают друг друга 1. Но
это не дает оснований к смешению понятий виновности и причинности.
Смешивая эти понятия, некоторые юристы (идя от вины к причине, вместо
того, чтобы итти от причины к вине) говорят: нет вины— значит нет и
причины, тогда как правильнее сказать — нет объективно необходимой
причины, а 'потому и не может 'быть вины. Или иначе: раз нет такого элемента
состава правонарушения, как объективно необходимая связь .между действием
и результатом, то нет надобности отыскивать и другой его элемент — вину
причинителя.
Таким образом, вопрос о разграничении казуса и непреодолимой силы, в
свете общей проблемы соотношения причинности и виновности, может быть
успешно разрешен только в том случае, если мы:
а) вину и казус будем рассматривать как противоположные понятия по
субъективному признаку предотвратимости вреда, но, вместе с тем, как
понятия, находящиеся в одном причинном ряду, т. е. в ряду объективно
необходимой связи, которую при казусе причинитель не предвидел и не должен
был предвидеть;
б) казус и непреодолимую силу будем рассматривать как
противоположные понятия по признаку их объективной причинной
обусловленности.
Для того, чтобы закончить краткое рассмотрение проблемы причинности
в гражданском праве, необходимо остановиться на причинной связи между
бездействием и его результатом.
Как было отмечено выше, бездействие и действие обладают одинаковыми
внутренними признаками. Это означает, что бездействие, как невыполнение
действия, предписываемого данному лицу правовой нормой, может
рассматриваться как про1
С-'.1. в связи с этим определение ГСК ВС СССР от 29 июля 1953 г. по делу № 03/556 по иску колхоза «Заветы Ильича» к гр.
Гаркуновой и Хо-вановои.
94
тивоправное поведение лица, выражающееся в целеустремленном и
волевом воздержании от определенных движений, имеющем своим
последствием известные изменения в окружающем мире.
По вопросу о бездействии в советской литературе высказаны и
противоположные мнения. Так, М. Д. Шаргородский и Б. С. Антимонов, хотя и
не отвергают ответственности за бездействие, но, вместе с тем, считают, что
бездействие не способно породить объективного результата (т. е. вызвать
известные изменения в окружающей обстановке), а потому между
бездействием и его последствиями отсутствует объективная причинная связь '.
Б. С. Антимонов полагает, что когда говорят о бездействии, то имеют в
виду лишь виновное бездействие, т. е. упущение, и что ответственность
возлагается в таких случаях не за действие (его ведь нет) и не за его
последствия (не за чем следовать), а за события, которые естественно
произошли в отсутствии действия (его должен был совершать обязанный, но
виновно не совершил) 2. Исходя из этого, Б. С. Антимонов приходит к 'выводу,
что обусловленность бездействия и вредного результата следует строить не в
плане реальной причинной связи между ними, а в плане связи предполагаемой
(по опыту в других случаях), т. е. в плане типичной связи. При бездействии,
пишет он, «речь идет уже не о действительной причинной связи, а лишь о
возможном предполагаемом ходе событий. Но этот возможный ход событий
должен быть естественным, типичным, хорошо известным по опыту в вещах.
Предположе-вие, следовательно, опирается и здесь на действительную
причинную связь, но не в данном случае, а в других» 3. Как видим, к оценке
причинной связи между бездействием и вредным результатом автор подходит с
позиций теории адэкватной при1
«При бездействии причинная связь отсутствует и нужно решить вопрос не .о том, когда бездействие является причиной
наступившего результата, а только о том, когда человек отвечает за бездействие. Если преступник не желал наступления преступного
результата, его действие должно рассматриваться как самостоятельное преступление и караться лишь тогда, когда оно специально
предусмотрено законом (йеНсгит вш ^епепз), например, неоказание помощи погибающему и т. д.» (А1. Д. Шаргород-с к и и. Причинная
связь в уголовном праве. Ученые труды ВИЮН, вып. X, 1947, стр. 185—186). Таким образом, М. Д. Шаргородский допускает уголовную
ответственность и без наличия причинной связи и поясняет затем, что при умышленном бездействии преступник «отвечает как за
причинение, хотя причгнной связи и нет, так как обязан был действовать», а при неосторожном бездействии он отвечает «как за
самостоятельное преступление» (т а м же).
2
См. Б. С. А н т и м о н о в, К вопросу о понятии и значении причинной связи в гражданском праве. Труды научной сессии
ВИЮН 1—6 июля 1946 г., М., 1948, стр. 65.
'Там же.
95
чинности, чего он и не скрывает, ссылаясь на М. М. Агар-кова 1.
Взгляды М. Д. Шаргородского и Б. С. Антимонова по вопросу о
причинной связи при бездействии подвергнуты вполне обоснованной критике в
нашей литературе2. Мы также не разделяем этих взглядов.
Противоправное бездействие принципиально не отличается от
противоправного действия. Сопровождаясь определенными волевыми и
интеллектуальными переживаниями деятеля, оно, так же как и действие,
вызывает определенные последствия в объективном мире, которые также
обусловлены реальной причинной связью. Т. В. Церетели правильно пишет, что
бездействие в сфере общественных (а следовательно и правовых) отношений
«не есть голое отрицание, полная пустота, а несовершение чего-то
определенного, что в данный момент ожидалось от данного лица. Человек в
силу своих общественных отношений может быть поставлен в такие условия,
что получает господство над силами, которые представляют собой опасность
для охраняемых правопорядком объектов. Выпустив эти силы из своей власти и
предоставив их свободному течению, лицо своим воздержанием от действия
объективирует свою волю в определенном направлении. Благодаря этому его
бездействие становится моментом связи, моментом развития в общей
причинной цепи, приведшей к результату» 3.
Как отмечалось выше, правонарушения в форме бездействия в советском
гражданском праве занимают относительно большее место, чем
правонарушения в форме действия. Это наиболее ярко выражается в
неисполнении или ненадлежащем исполнении договорных обязательств. Без
выяснения объективной причинной связи между неисполнением договора и
наступившим вследствие этого вредом здесь вообще немыслимо было бы
рассуждать об ответственности причинителя4.
1
М.М.Агарков пишет: «С изложенной точки зрения (т. е. с точки зрения теории адэкватной причинности. — Г. М.} разрешается и
вопрос о причинной связи между вредом и воздержанием от действия (упущением)». (Гражданское право, т. 1, 1944, стр. 328).
2
Н. Д. Д у р м а н о в. Понятие преступления, 1948, стр. 54—56. А. А. П и о н т к о вс к и и, указ. статья в «Ученых записках
ВИЮН и ВЮА», стр. 88—89; И. Б. Новицкий, Л. А. Л у н ц, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 313—316; А. Н. Т р а и н и н,
Состав преступления по советскому уголовному праву, М., 1951, стр. 121.
3
Т. В. Церетели, Причинная связь в уголовном праве, М., 1949, стр. 13.
4
Примером могут служить дела о недопоставках. Здесь налицо два объективных факта — неисполнение договора в форме
бездействия и последовавшие за ним убытки. Если мы скажем, что эти факты не связаны между собой определенной причиной, то,
естественно, возникает вопрос — что же породило эти убытки? Выходит, что некоторые явления (убытки) не имеют своей причины?
Материалистическая философия отвергает, однако, беспричинные явления.
96
Отсюда можно сделать вывод, что все сказанное выше о причинных
связях между действием и результатом распространяется также и на причинные
овязи при бездействии.
Практика рассмотрения гражданских и уголовных дел дает все основания
сделать такой вывод г.
Глава 4. ВИНА ПРИЧИНИТЕЛЯ
Вина причинителя ущерба является субъективным основанием
гражданско-правовой ответственности и вместе с тем субъективным элементом
состава гражданского правонарушения. Наличие этого элемента обязательно;
отсутствие его'свидетельствует о том, что состава правонарушения нет,
поэтому не может быть, по общему правилу, и ответственности за
причиненный ущерб.
Вопрос о том, должно ли советское гражданское право придавать'
значение субъективному состоянию причинителя или же не должно придавать
этому значения и решать вопрос об ответ' «В судебной практике,— пишет А. А. Пионтковский,— никогда не возникает сомнений о наличии необходимой причинной
связи между бездействием стрелочника, который своевременно не перевел стрелку, и крушением поезда, которое из-за этого произошло.
Те, кто отрицает причинную связь между бездействием и результатом, но не отрицает необходимости ответственности за него, фактически
льют воду на мельницу тех буржуазных реакционных теорий уголовного права, которые отрицают вообще необходимость установления
причинной связи как объективного основания уголовной ответственности. Отрицание причинной связи при бездействии используется
неокантианцами для обоснования ими своих реакционных взглядов на чисто нормативный характер уголовной ответственности» (Указ.
статья в «Ученых записках ВИЮН и ВЮА», 1949, стр. 89). См. в связи с этим: дело Амосенко, «Сб. постановлений Пленума и определений
коллегий Верховного суда СССР за 1938—39 гг.», М., 1940, стр. 31; дело Чи-чагова и других, там же, стр. 20; дело Лебедева, там же, стр.
103; дело Романенко и Шкреба, там же, стр. 49, дело Магамедова, «Судебная практика Верховного суда СССР», № 2, 1949, стр. 32: дело
Блинова, «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 г.», М., 1947, стр. 111. В определении по
этому делу сказано: «Наступившие последствия могут быть поставлены в вину обвиняемому только в том случае, если они находились в
причинной связи с его действиями или бездействием»; дело по иску Исакадзе к Боржомской городской аптеке («Сб. постановлений
Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1940 г.», М., 1941, стр. 225), анализ которого дан Л. А. Лунцем в работе
«Общее учение об обязательстве», 1950, стр. 316. В данном вопросе Л. А. Лунц в общем разделяет взгляды А. А. Пионтковского, хотя и
оговаривает, что «при том разделении труда, которое является характерны:,! для современной техники производства, всегда очень трудно (а
иногда невозможно) разграничить поступки, являющиеся бездействием, и поступки, являющиеся положительным действием». Приводя в
подтверждение этого положения примеры из практики, Л. А. Лунц замечает: «В сущности говоря, в каждом из этих случаев налицо
сложный состав поведения, в котором упущения сочетаются с вредоносными положительными действиями» (указ. работа, стр. 314).
Разграничить действие и бездействие на практике действительно часто бывает очень трудно. Это, однако, лишний раз подтверждает
правильность исходного положения о единстве действия и бездействия.
ственности причинителя независимо от его субъективного состояния,
долгое время решался у нас по-равному и являлся едва ли 'не самы-м спорным в
теории советского гражданского права.
Разногласия в разрешении этого вопроса сводились к двум основным
концепциям, в основе которых лежали различные принципы гражданскоправовой ответственности: принцип причинения и принцип вины, суть которых
состоит в следующем.
Сторонники принципа причинения основанием гражданско-правовой
ответственности признают наличие только факта причинения ущерба. Они не
интересуются внутренними (субъективными) причинами этого ущерба.
Возлагая на причинителя ответственность за последствия деликта либо
неисполнения договора, они ставят перед собой один вопрос — существует ли
внешняя объективная причинная связь между противоправным действием и
образовавшимся ущербом. Если такая связь существует, говорят они, то
дальнейшее исследование причин, вызвавших ущерб, должно быть
прекращено; суду остается только проверить размеры ущерба, а затем обязать
неисправного контрагента либо делинквента возместить причиненный ущерб 1.
Как видим, концепция причинения полагает весь риск невыполнения
договора (если иметь в виду договорную ответственность) лежащим на
должнике, вступившим в договор и этим взявшим на себя полную и
безусловную ответственность за его исполнение до пределов непреодолимой
силы; такая безусловная ответственность должника, когда вся тяжесть
последствий «случайного» (казус) неисполнения лежит на нем, выгодна,
понятно, другому контрагенту (кредитору), так как должник не может снять с
себя этой ответственности ссылкой на различные субъективные моменты,
сделавшие исполнение договора невозможным. Также, по мнению сторонников
данной концепции, строится и деликтная ответственность: делинквент отвечает
не только за виновное^ но и за «случайное» причинение — до пределов
непреодолимой силы2.
' Эта причинная связь не мыслится сторонниками принципа причинения беспредельной: она простирается до границ
непреодолимой силы, т. е. распространяется только на казус.
2
Аргументация сторонников теории причинения по существу очень примитивна и сводится к тому, что «если не виновен в
причинении убытка его фактический причинитель, то уж совсем не виновен в этом потерпевший, а потому фактический причинитель и
обязан возместить ущерб, независимо от своей вины». Так именно и говорили Биндинг, Гирке, Матайя, Штейнбах, А. Гордон. Последний
писал: «Лицо пострадавшее уже во всяком случае ни в чем неповинно; за что же оно должно нести на себе всю тяжесть ущерба, между тем
как лицо, причинившее убыток, остается свободным от ответственности?.. Человек поскользнулся, упал и разбил мою ценную вещь.
Положим даже, что он упал от того, что с ним случилось головокружение, припадок, нервный удар. Он не виновен в причинении мне
убытка. Его ни в чем упрекнуть нельзя. Это несчастье. Но мне от этого не легче. Я тут уже решительно ни в чем не виновен. Я не вижу
основания, отчего я должен
98
Сторонники принципа вины основаниями гражданско-правовой
ответственности, кроме объективных обстоятельств, признают также
[виновность правонарушителя. Факт причинения ущерба о.ни считают лишь
первичным толчком для возникновения деликтной и договорной
ответственности, но наличие этого объективного факта еще недостаточным для
.наступления ответственности. Эта ответственность может и не наступить, если
будет доказано, что деликт либо неисполнение договора произошли против
воли и сознания причинителя. Поэтому причинитель обязан возместить не
всякий ущерб, а лишь тот, который является следствием его виновности.
Только виновное противоправное действие или бездействие причинителя
может быть признано достаточным основанием его ответственности.
Таковы, в общих чертах, две основные концепции гражданско-правовой
ответственности, из которых первая строит эту ответственность, исходя
исключительно из объективных оснований, а вторая в основание
ответственности кладет еще и субъективный момент, т. е. виновность
причинителя, не отвергая, однако, и объективных моментов^
Каково, далее, историческое развитие этой проблемы и каковы основные
позиции современных буржуазных законодательств в вопросе об основаниях
гражданско-правовой ответственности?
^Если обратиться к древнему праву (древнеримскому, древнерусскому,
древнегерманскому и др.) и иметь в виду преимущественно деликтную
ответственность (которая разработана там значительно полнее, чем договорная
ответственность), то следует признать, что на первых порах его развития
господствующим в нем был принцип причинения. Субъективным моментам,
при установлении обязанности возместить причиненный ущерб, не придавалось
тогда существенного значения 1.
нести материальные последствия приключившегося с другим несчастья, а не он сам?» (А. Гордон, Принцип ответственности
железных дорог за ущерб, причиненный при эксплуатации, 1887, стр. 41).
Такой эгоистический и бездушный подход к решению проблемы гражданско-правовой ответственности пропагандировали
сторонники принципа причинения.
' И. А. Покровский, анализируя развитие этой проблемы в римском праве и ставя вопрос о том, достаточно ли было там для
наличности правонарушения и ответственности за него одного лишь внешнего момента деяния, пишет: «Как показывает история, всякое
древнее право отвечало на этот вопрос утвердительно. Ответственность связывалась тогда с простым фактом причинения вреда, ни в какие
вопросы субъективной виновности примитивное право не входило. Желал ли правонарушитель причинить вред или не желал, сознавал ли
он свое деяние или не сознавал,— все это было безразлично, все это были такие моменты, которым не придавалось никакого значения...
Подобно тому как при договорах древнее право держалось за сказанное слово или за внешнюю форму, независимо от того, соответствуют
ли они внутренней воле или нет, так же точно и здесь оно останавливалось на внешнем факте причинения вреда, не вдаваясь в вопрос о
внутреннем отношении лица к своему деянию». («Основные проблемы граж-
99
Нельзя не отметить, что принцип причинения был характерен также и для
древнего (рабовладельческого) уголовного права, особенно для того периода
его развития, когда древнее право не знало еще строгой дифференциации
отдельных отраслей права и когда между наказанием и возмещением вреда
почти не' существовало никакого различия 1.
Дальнейшее развитие древнего права идет в направлении все большего
отрицания принципа причинения и признания принципа вины как основания
гражданско-правовой ответственности 2.
Более позднее древнее право (например, римское — начиная с Ьех
А^и^1^а3, русское — с «Русской пра1вды»4) широко проводит положение,
согласно которому только виновное причинение создает ответственность
причинителя перед потерпевшим 5.
данского права» Пг., 1917, стр. 281). Ср. Муромцев, Гражданское право древнего Рима, 1883, стр. 90.
1
«Между наказанием и обязательством возмещения убытков исторически существовала... тесная связь. В древнем праве весьма
трудно отличить оба института один от другого. Вместе с тем, в древнем праве придавалось чрезвычайно мало значения моменту вины при
определении юридических последствии преступления (наказания). Вывод отсюда является ясным и, на самом деле, мы можем
констатировать, что при возмещении убытков момент вины более или менее игнорировался, совершенно аналогично тому, как это имело
место при наказании» (А. Кривцов, Общее учение об убытках, Юрьев, 1902, стр. 96).
2
«Мало-помалу историческое развитие привело к тому, что при назначении наказания стали руководствоваться субъективным
моментом. В силу указанной выше связи обоих институтов (между наказанием и обязательством возмещения убытков.— Г. М.} это должно
было неизбежно отразиться и на возмещении убытков. Действительно, момент вины также и здесь приобретает решающее значение». (А.
Кривцов, там же).
3
Оа{ III, 215—219. См. И. А. Покровский, История римского права, Пг., 1918, стр. 313—314, 338—339.
4
См. напр., ст. ст. 12, 15 и 19 «Краткой Правды» и ст. 84 «Пространной Правды» («Правда русская», изд. АН СССР, 1947, т. 2,
стр. 95—98, 105—109, 132—147, 590—593). См. М. М. Исаев, Уголовное право Киевской Руси, Ученые труды ВИЮН, вып. VIII, стр. 159—
161; С. В. Ю ш к о в, Общественно-политический строй и право Киевского государства, М., 1949 стр. 483—485; В. И. Сергеевич, Лекции и
исследования по древней истории русского права, СПб, 1903, стр. 370—375. Иначе (без доказательств) утверждает Л. А. Л у н ц («Общее
учение об обязательстве», М., 1950, стр 323).
5
И. А. Покровский, характеризуя дальнейшую историю римского права в вопросе о гражданско-правовой ответственности,
замечает: «Дальнейшая эволюция приводит и здесь к тому, что мало-помалу центр тяжести переносится внутрь: не причинение вреда само
по себе вызывает ответственность, а лишь причинение в связи с виновностью-умыслом или небрежностью. Деяние, которое не может быть
вменено в вину, рассматривается как несчастный случай, за который никто не отвечает. Впервые римское право отчетливо формулировало
этот новый принцип, принцип вины: правила «сазиэ а пи11о ргаез{а1иг» (за случай никто не отвечает ) и «сазит зепШ Йотшиз» (случай
остается на том, кого он поражает) были основными заповедями его юридической системы» («Основные проблемы гражданского права,
Пг., 1917, стр. 284).
100
Общие положения древнего права об основаниях деликтной
ответственности применялись затем и к договорным обязательствам, когда они
выделились в особую отрасль гражданского права и когда, по общему правилу,
только виновное неисполнение обязательства порождало ответственность
должника за последствия нарушения договора. Все же остальные случаи
неисполнения обязательства (когда нельзя было усмотреть виновности
должника) объединялись здесь в понятии невозможности исполнения1.
Ранние буржуазные законодательства и теории придерживались, как
правило, принципа вины как основания гражданско-правовой ответственности2.
Исторически это было вполне закономерным. Буржуазия, пришедшая к власти
под лозунгами «свободы частной собственности», «равенства и независимости
сторон в договоре», не могла не признать различных субъективных теорий,
положивших в основу гражданско-правовых отношений «свободную волю»,
«автономию личности» и т. д. Мы не будем останавливаться здесь на
формальном и противоречивом характере вины в буржуазном гражданском
праве, а также на современных буржуазных теориях о вине3. Отметим лишь,
что принцип виновной ответственности долгое время лежал в основе всех
буржуазных законодательств. Особую позицию в вопросе о вине как основании
гражданско-правовой ответственности некоторое время занимало англоамериканское договорное право. Доводя до крайности «свободу договора» и
исходя из предположения, что освобождение от ответственности за его
неисполнение участники договора (если они того пожелают) могут
предусмотреть в момент его заключения, англоамериканское право, как
правило, допускало безусловную от1
Из этих общих положений об основаниях договорной ответственности римское право знало некоторые исключения,
устанавливающие особый режим ответственности для отдельных договоров. Эти исключения сводились к двум моментам. Во-первых, для
некоторых договорных отношений устанавливалась более широкая ответственность, выходящая за пределы виновности должника и
включающая ответственность за казус. Такая ответственность, например, устаиавливалась для хозяина гостиницы за сохранность
оставленных вещей. В случае пропажи или порчи этих вещей хозяин гостиницы отвечал независимо от его виновности также и за
«случайную» пропажу их. Он не отвечал лишь за \'1з тарг, т. е. за непреодолимую силу (вещи, оставленные в гостинице, погибли во время
землетрясения или Другого стихийного события). Во-вторых, для некоторых договорных отношений устанавливалась здесь ограниченная
ответственность, исключающая ответственность контрагента за легкую неосторожность (си1ра 1еу1з). Такая ограниченная ответственность
устанавливалась, например, в отношении дарителя за качество переданной вещи; безвозмездного поклажепринимателя за утрату вещи;
должника при просрочке кредитора и т. д. Они отвечали только за умысел (ао1ив) и грубую неосторожность (си1ра Ыа).
2
См., например, ст. ст. 1147—1150, 1382—1383 Французского гражданского кодекса 1804 г., § 1294—1295 Австрийск. гражд.
улож. 1811 г.
3
Об этом будет сказано в следующем разделе.
101
ветственность должника за неисполнение, т. е. ответственность егои без
вины, за «случайное» неисполнение договора 1.»
•Среди современных чбуржуазяых юристов^все более усиливается
движение за отказ от принципов вины и за возврат к принципам причинения 2.
Эта тенденция появляется как в договорном, так и деликт-нам праве,
однако причины, 'обусловливающие эту тенденцию, там и тут различны^
Капитализм переживает последнюю, империалистическую стадию своего
развития. Он «окончательно превратился в пережиток истории, в ее тормоз, в
реакционное явление нашего времени» 3. В области гражданского права эта
реакционность находит свое выражение в различных теориях «классовой соли1
Правда, англо-американская судебная практика всегда признавала (и признает в последнее время) многочисленные
«подразумеваемые условия» и «молчаливые оговорки» («Ргиз^гайоп», «1трПе(1 согкИНоп») об освобождении должника от
ответственности за неисполнение, которые сводили на нет принцип безусловной ответственности. См. М. М. А г а р к о в, К вопросу о
договорной ответственности, Сб. «Вопросы советского гражданского права», 1945, стр. 136—137; X. И. Шварц, Англо-американское
деликтное право, жур. «Советское государство и право» № 2, 1940, Р. О. Х а л ф и н а, Гражданское законодательство в Англии в период
второй мировой войны, жур. «Советское государство и право», 1946, № 1.
2
И. А. Покровский, говоря об эволюции взглядов буржуазных юристов на вопрос об основаниях ответственности, пишет:
«Вместе с рецепцией римского права принцип вины вошел затем в право народов и стал, казалось, незыблемым основным началом всякого
культурного правопорядка. Однако со второй половины XIX в. начинаются колебания, которые мало-помалу переходят в полное отрицание
справедливости и социальной целесообразности этого начала» («Проблемы» стр. 288). Характерно, что И. А. Покровский, разбирая оба эти
принципа гражданско-правовой ответственности, не дает своего ответа на поставленный вопрос и нерешительно склоняется к
пресловутому принципу «конкретной справедливости» и «усмотрению суда». Он заключает: «...может быть, действительно, дальнейший
процесс права заключается в переходе к этому «третьему принципу»?,, Быть может, перед лицом этой новой идеи терпит крушение не
только принцип причинения, но н принцип вины? Мы снова стоим перед той же заманчивой мыслью, перед которой мы уже стояли много
раз,— перед мыслью об отказе от «всяких принципов» и о предоставлении всего на усмотрение судьи» (там же, стр. 287).
Активный сторонник принципа причинения А. Кривцов, находя, что «теория вины противоречит простой справедливости»,
заявляет: «...новейшие течения в литературе обнаруживают тенденцию сосредоточить центр тяжести учения о нашем институте именно на
моменте вреда самого по себе, потери имущества в качестве таковой. Другими словами, стараются придать вреду характер
принципиального основания для обязательства возмещения убытков. Эта тенденция не может быть признана столь непонятною, какой она
кажется с первого взгляда. Она явилась как реакция против одностороннего взгляда, господствовавшего раньше в литературе предмета» (А.
К Р и в ц о в„ Общее учение об убытках, Юрьев, 1902, стр. 46, 47).
«Каждый человек, пользующийся свободой в гражданском обороте, должен нести последствия своих действий, независимо от
того, виновен ли он или нет» (там же, стр. 96),—вот вывод, к которому склоняется большинство современных буржуазных юристов.
3
В. М. М о л о то в, Доклад XVIII съезду ВКП(б) о третьем пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР, М., 1939, стр.
50.
102
дарности», «социальных функций» и т. п., демагогический характер
которых очевиден. Оправдывая наступление 'на элементарные права граждан,
буржуазные юристы приходят к прямому отрицанию субъективных
гражданских прав 1.
Подобные рассуждения находят особенно большое распространение в
буржуазном договорном праве. В обстановке неограниченного господства
монополистических объединений и одностороннего диктата своих условий
остальным участникам гражданского оборота «свобода договора» и
«равенство» его сторон звучат горькой иронией: 'классовая, эксплуататорская
сущность буржуазного договора для всех ясна. Былой относительной
устойчивости договорных связей пришел конец. Заключая договор, буржуа
меньше всего может положиться сейчас на индивидуальное поведение
«делового человека». В обстановке буржуазного хаоса и неуверенности
поведение «делового человека» становится слишком шатким критерием
гражданско-правовой ответственности: в условиях всеобщего кризиса
капитализма доказать свою субъективную «невиновность» и свести все к
«'непредотвратимым случаям» не трудно. Неудивительно, что капиталист,
вступая в сделку, стремится обеспечить себя теперь более прочными
гарантиями, чем виновная ответственность контрагента. Эта гарантия
оказывается для него просто недостаточной. Заключая договор, он стремится
обеспечить себя безусловной ответственностью^ Эта безусловная, наперед
установления ответственность за всякое (виновное и «случайное»)
неисполнение договора означает не что иное, 'как возврат к • принципам
причинения,—к «древним» способам зашиты договорных связей, что
свидетельствует о явном кризисе современного буржуазного договорного права
2
.
Если, однако, движение за отказ от принципов виновной ответственности
в договорном праве распространилось главным образом в теории буржуазного
гражданского права (а также имеет сильное влияние на практику буржуазных
судов), но почти не коснулось законодательства о договорах, то в области де' Эти и подобные им «теории» особенно яростно отстаивает сейчас глава современных реакционных буржуазных юристов
Кельзен. «С лакейским сервилизмом стремится он «научно» оправдать фактическую ликвидацию элементарных прав граждан,
обрушиваясь на самое понятие субъективных прав и используя с этой целью реакционную, давно известную немецкую «теорию рефлекса»
(Е. П. Филимонова, Реакционная сущность правовой концепции Кельзена, М., 1950, стр. 7).
2
Общую тенденцию к отказу от вины в буржуазном договорном праве наиболее четко (в позднейшей литературе) выражает
Годэмэ. Он пишет:
«Требование вины, как элемента ответственности, в общепринятом учении кажется последним остатком смешения гражданской
и уголовной ответственности, возмещения вреда и уголовного наказания. С карательной точки зрения действие должно составлять вину; с
точки зрения обязанности гражданского возмещения вреда достаточно причинной связи». («Общая теория обязательств», М., 1948, стр.
320).
103
ликтного права дело обстоит иначе: переход к принципам причинения
был начат здесь с издания важных законодательных актов. Эти акты относятся
к ответственности владельцев различных источников повышенной опасности:
железных дорог и пароходств, горнорудных и других промышленных
предприятий, эксплуатация которых сопряжена с применением сложных машин
и агрегатов.
Работа на этих предприятиях представляет для рабочих огромный риск.
Как показывает официальная (далеко не полная) буржуазная статистика, с
развитием крупной промышленности резко возросло количество несчастных
случаев (увечий и смертей) на производстве'.
В погоне за извлечением максимальной прибыли капиталисты всеми
мерами уклоняются от организации охраны труда и техники безопасности, а
также упорно препятствуют проведению социальных мероприятий 'по
обеспечению потерпевших от несчастных случаев. Все это вызывает известные
«непроизводительные расходы». -Куда проще и на много дешевле оправдаться
перед буржуазным судом и отклонить иск потерпевшего от увечья рабочего
ссылкой на «случайность» вреда и «невиновность» предприятия, тем более, что
доказать «случайность» (невиновность) несчастных событий в условиях
крупного предприятия не представляет .больших трудностей.
По мере роста организованности и сознательности рабочего класса
усиливается борьба пролетариата с жестокой и без-^удержной эксплуатацией.
Эта классовая борьба принимает различные экономические и политические
формы и постепенно перерастает в революционное движение, угрожающее
основам существования капиталистического строя. Буржуазия пытается.
отвлечь внимание пролетариата от основных его задач, расколоть его единство
и возбудить ложные надежды на «мирное» урегулирование 'классового
конфликта, на постепенное «улучшение» условий существования рабочего
класса. Одним из таких средств «смягчения» классовой борьбы является
«фабричное законодательство», на которое вынуждена итти 'буржуазия под
давлением революционного движения пролетариата.
Анализируя историю фабричного законодательства в связи с
революционным движением пролетариата в бывшей царской России, И. В.
Сталин писал: «Пока движение было беспомощно, пока оно не приняло
массового характера, реакция знала про' В США только в 1946 г. в результате отсутствия техники безопасности и охраны труда погибло 16 500 чел., а 2 млн. чел.
получили тяжелые увечья. По официальному сообщению Министерства труда, в промышленности США каждые 4 минуты происходит
несчастный случай, причем каждые 16 минут — несчастный случай со смертельным исходом. См. «Факты о положении трудящихся в
США», М., 1949, стр. 70; Ю. Кучинский,. История условий труда в Великобритании и Британской империи (перевод. с английского), М.,
1948, стр. 222.
104
тив пролетариата только одно средство, это средство — тюрьма, Сибирь,
нагайка и виселица...
Но дело повернулось совершенно иначе, когда движение приняло
массовый характер... наряду со старыми средствами необходимо было новое,
«более культурное» средство, которое, по' мнению реакции, могло бы углубить
разногласия в лагере пролетариата, возбудить ложные надежды у отсталой
части рабочих, заставить их отказаться от борьбы и объединить их вокруг
правительства.
Именно
таким
новым
средством
и
является
«фабричное
законодательство» '.
Не вдаваясь в историю «фабричного законодательства» различных
капиталистических стран, укажем лишь, что упомянутые выше
законодательные акты, которыми был ознаменован переход к принципам
причинения в буржуазном деликтном праве, были изданы в прошлом столетии
и в начале текущего столетия почти во всех развитых капиталистических
государствах.
В России такой закон был издан 2 июня 1903 г. Согласно этому закону
предприниматель отвечал не только за виновное причинение вреда, но также и
за различные «несчастные случаи» на производстве за исключением тех,
которые произошли по вине потерпевшего2.
Под напором революционного движения русского пролетариата царское
правительство вынуждено было издать этот закон и тем пойти на некоторые
уступки рабочему классу. «Это, однако, вовсе не значит,—писал И. В. Сталин в
1906 г.,—что пролетариат не может использовать подобные законы. Правда,
реакция, издавая «фабричные законы», имеет свои планы,— она хочет обуздать
пролетариат, но жизнь шаг за шагом разрушает ее планы, и в таких случаях в
закон всегда вкрадываются полезные пролетариату статьи. И это происходит
потому, что ни один «фабричный закон» не появляется в свет без причин, без
борьбы, ни один «фабричный закон» не издается правительством до тех пор,
пока рабочие не выйдут на борьбу, пока правительство не станет перед
необходимостью удовлетворить их требования. История показывает, что
каждому «фабричному закону» предшествует частичная или всеобщая стачка»3.
Касаясь закона 2 июня 1903 г., И. В. Сталин говорит:
«Законы 1903 года (об «ответственности предпринимателей» и
«фабричных старостах») были прямым результатом «южных стачек» в том же
году» 4.
И. В. Сталин, Соч., т. 1, стр. 287—288.
Он был дополнен затем законом от 28 июня 1912 г. «О вознаграждении пострадавших вследствие несчастных случаев
служащих, мастеровых и рабочих на железных дорогах, открытых для общего пользования, а равно членов сих семейств лип».
3
И. В. Сталин, Соч., т. 1, стр. 290—291.
4
Т а м же, стр. 291.
105
)
2
Таковы действительные причины издания буржуазных законодательных
актов об ответственности предпринимателей как владельцев источников
повышенной опасности за «случайное» причинение вреда, в которых принцип
причинения лег в основу деликтной ответственности и заменил собою принцип
вины. Эти акты явились, таким образом, определенным революционным
завоеванием пролетариата1.
Таковы изъятия из принципа виновной ответственности по современному
буржуазному деликтному праву. Как видим, эти изъятия имеют иные
конкретные социально-экономические причины, чем аналогичные изъятия в
современном договорном праве капиталистических государств.
Вместе с тем, нельзя не отметить, что причины тех и других изъятий,
которые так резко проявляются в последний период, в конечном счете
обусловливаются общим кризисом капитализма, в условиях которого
революционная борьба пролетариата переплетается с острыми противоречиями
внутри самого господствующего класса, между его различными прослойками,
«экономические интересы которых постоянно приходят 'в столкновение и
нуждаются в таком урегулировании, которое обеспечит удовлетворение
интересов сильнейшей из этих прослоек» 2.
«Традиционные» устои буржуазного договорного и деликт-иого права
подвергаются сейчас таким изменениям, которые служат яркой иллюстрацией
гнилости и распада капиталистического общества, банкротства его правовой
системы в целом.
Буржуазные юристы потратили немало усилий, чтобы свести на нет это завоевание.
Достаточно указать на различные буржуазные теории (теорию «профессионального риска», теорию «разложения вреда» и т. д.),
по-своему объясняющие вышеуказанные законодательные акты. Все они тщательно вуалировали подлинный характер повышенной
ответственности предпринимателей и нередко звучали прямым издевательством в отношении потерпевших от несчастных случаев. Так,
например, Е. Годэмэ, анализируя французский закон 1898 г., имеет наглость писать: «рабочий в известной мере пользуется выгодами
прибыльности предприятия, ибо его заработная плата увеличивается, когда увеличивается производительность труда; следовательно, он
должен нести долю профессионального риска; он будет иметь право только на единовременное возмещение, которое может не равняться
вреду» («Общая теория обязательств», 1948, стр. 351). Но тот же Е. Годэмэ оказывается поразительно правым, когда характеризует
средства', с помощью которых предприниматели перелагают свою ответственность за увечья на других (в конечном счете на рабочий
класс); «Очень тяжелая обязанность, возложенная, таким образом, законом 1898 г. на французскую промышленность,— сокрушается
Годэмэ,— смягчена страхованием. Хозяева страхуются против риска. Когда происходит несчастный случай, вознаграждение уплачивается
страховой компанией за счет премий, вносимых всеми застрахованными хозяевами, это приводит к распределению риска между всеми
застрахованными; это—своего рода взаимное страхование (там ж е, стр. 353).
2
О. С. Иоффе и А. И. Картужанский, Рецензия на учебник ВИЮН «Гражданское и торговое право капиталистических стран»,
«Вестник Ленинградского университета», № 5, 1950, стр. 129.
106
1
Советское социалистическое гражданское право в вопросе об основаниях
ответственности за совершение противоправных действий последовательно
проводит принцип вины.
Принцип вины лежит в основе всей гражданско-правовой
ответственности, т. е. как договорной, так и деликтной. Как было отмечено
выше, обе эти отрасли советского гражданского права хотя и отличаются во
многом друг от друга, однако, с точки зрения оснований гражданско-правовой
ответственности (договорной и деликтной) могут рассматриваться как единые.
Единство их может быть проиллюстрировано следующим сопоставлением
оснований договорной и деликтной ответственности:
а) в случае виновного неисполнения или ненадлежащего исполнения
договорного обязательства кредитор может потребовать от должника уплаты
предусмотренных договором или законом штрафных санкций либо возмещения
причиненных неисполнением договора убытков 1. В отношениях между
социалистическими организациями уплата штрафных санкций и возмещение
убытков 'не освобождают должника от реального исполнения договора 2, если
такое исполнение не исключается законом (планом), не утратило смысла, либо
же не стало невозможным по обстоятельствам, за которые должник не отвечает.
Должник освобождается от ответственности, если докажет (бремя доказывания
лежит на нем), что невозможность исполнения обусловлена обстоятельством,
которого он не мог предотвратить, либо, что она (эта невозможность) создалась
вследствие умысла или небрежности самого кредитора 3. Другими словами,
безвиновная невозможность исполнения прекращает обязательство и
освобождает должника от ответственности за неисполнение4.
Таковы основные принципы договорной ответственности.
б) В случае внедоговорного причинения вреда личности ил'л имуществу
причинитель обязан возместить этот вред. Он освобождается от этой
обязанности, если докажет (бремя доказывания лежит на нем), что он не мог
предотвратить вреда, либо что был управомочен на причинение вреда, либо что
вред возник вследствие умысла или грубой неосторожности потерпевшего.
Другими словами, невиновное причинение вреда, по общему правилу, не
создает обязательства, а потому и освобождает причинителя от обязанности
возместить причиненный ущерб 5.
Таковы основные принципы деликтной ответственности.
» Ст. ст. 117, 141. 145, 146 ГК.
2 Ст. 19 Постановления СНК СССР
от 19 декабря
1933 г.,
3
Ст. ст. 118, 122, 144 ГК. < Ст. ст. 118, 129 ГК. 5 Ст. ст. 403, 410 ГК.
107
СЗ,
1933, № 73, ст. 445.
Как видим, договорная и деликтная ответственность по советскому
гражданскому праву основывается на одинаковых принципах: «сходство между
ними,— писал М. М. Агарков,— заключается в том, что основные понятия,
которыми мы пользуемся при установлении как договорной, так и
внедоговорной ответственности, являются общими»1. Такими общими
понятиями являются: противоправное действие (деликт либо нарушение
договора), вредный результат этого действия, причинная связь между
действием и результатом, и, наконец, вина делин-квента либо нарушителя
договора.
^•отя принцип вины и лежит в основе этих двух видов гражданскоправовой ответственности, однако, в своем конкретном применении в обеих
случаях он приобретает некоторые особенности. Так, например:
а) в деликтном праве причинитель освобождается от ответственности,
если вред возник вследствие умысла или грубой неосторожности самого
потерпевшего (его легкая неосторожность не оказывает влияния на
ответственность) 2. Напротив, в договорном праве должник освобождается от
ответственности в случае всякой (в том числе и легкой) неосторожности
кредитора 3.
б) в деликтном праве лица недееспособные не отвечают за причиненный
вред (за них отвечают лица, виновные в неосуществлении надзора за ними), а за
вред, виновно причиненный несовершеннолетними (в возрасте от 14 до 18 лет),
субсидиарно отвечают их родители 4. В договорном праве, наоборот, лица,
обязанные осуществлять надзор за недееспособными, а также родители
(опекуны) за несовершеннолетних не отвечают5.
в) деликтное право не знает общего правила об ответственности за
«чужую вину»: ответственность юридического лица по ст. 403 ГК предполагает
виновность органа юридического лица либо виновность его участников (членов
или рабочих и служащих); ответственность учреждения по ст. 407 ГК
предполагает виновность должностного лица и т. д. Договорное право,
наоборот, допускает ответственность за «чужую вину» в виде общего правила 6.
' М. М. А г а р к о в, К вопросу о договорной ответственности. Сб. «Вопросы советского гражданского права», М., 1945, стр. 144.
2
Ст. 403 ГК.
3
Ст. 118 ГК. « Ст. 405 ГК.
5
Ст. 9 ГК.
6
Согласно части 2 ст. 119 ГК, невозможность исполнения договора не освобождает должника от ответственности, если лица, на
коих в силу закона или поручения должника возложено выполнение обязательства, умышленно или по неосторожности вызвали или не
предотвратили обстоятельства, сделавшего исполнение невозможным. Эти случаи ответственности за «чужую вину» будут рассмотрены
ниже.
108
Таковы основные особенности принципа вины, обнаруживающиеся при
конкретном применении его в деликтном и договорном праве. Они не
означают, однако, принципиальной противоположности деликтной и
договорной ответственности по их основаниям. Оба эти вида гражданскоправовой ответственности предполагают вину причинителя обычно в качестве
обязательного субъективного основания.
Положения е^ветскето гражданского права о вине как субъективном
основании договор-ной и деликтной ответственности долгое время в нашей
литературе освещались неправильно. Некоторые юристы трактовали правила
Гражданского кодекса о вине как «некритически заимствованные» нами из
буржуазных кодексов. Авторы двухтомника «Хозяйственное право» заявляли,
например, что нашему 'праву «не по пути с буржуазной теорией вины, хотя ее
положения (по крайней мере формально) и нашли (?) свое отражение в
Гражданском кодексе». «Гражданский кодекс в ряде статей воспроизводит
буржуазную теорию вины и учение о невозможности исполнения» писал А. Каравайкин 1.
Многочисленные высказывания по вопросу об основаниях гражданскоправовой ответственности сводились, в общем, к одному: принцип 'вины
необходимо заменить другими правилами об ответственности. В связи с этим
предлагалось много «рецептов». Так, например, Гойхбарг в качестве
универсального
основания
ответственности
рекомендовал
«простое
причинение вреда одним лицом (физическим или юридическим) другому».
Стучка, в качестве критерия гражданско-правовой ответственности, предлагал
растяжимое 'понятие «социально-опасных» и «социально-вредных» действий и
т. д.
Несколько позднее А. В. Венедиктов, применительно к договорному
праву, выдвинул правило о «принципиальной недопустимости освобождения от
ответственности за неисполнение обязательства»2. Вместо твердых условий
освобождения от ответственности (отсутствие противоправности, вреда,
причинной связи между неисполнением договора и вредом, отсутствие
виновности), он предлагал установить лишь общую «директиву»,
предусматривающую возможность освобождения должника от ответственности
«в тех исключительных случаях, когда невозможность исполнения создается
вне
зависимости
от
каких-либо
производственно-технических
и
организационно1
А. Каравайкин, Исполнение договоров, М., 1934, стр. 51. 8 А. В. Венедиктов, Договорная дисциплина в промышленности, 1935,
стр. 125. Имея в виду это место данной работы, мы ни в какой мере не думаем опорочить ее в целом. Данная работа по существу впервые в
нашей литературе обобщила богатейший опыт советских договорных связей и на сегодня не утратила значения ценного пособия для
советских юристов.
109
хозяйственных дефектов в работе неисправного должника и когда он не в
состоянии устранить создавшихся препятствий,. несмотря на использование
всех имеющихся у него, как хозрасчетного предприятия, возможностей» 1. I
Все эти (и многие другие) предложения, однако, не были признаны
удовлетворительными, во-первых, потому, что исходили из методологически
неправильного взгляда на нормы нашего Гражданского кодекса о вине, как на
механически перенесенные, якобы, из буржуазного права (исторический,
классовый характер вины как основания ответственности игнорировался) ; вовторых, потому, что вместо четких и твердых оснований ответственности
предлагали расплывчатые и неопределенные правила, которые вместо того,
чтобы облегчить работу судьи и арбитра, могли ввести их в заблуждение.
Принцип вины служит одним из основных начал гражданско-правовой
ответственности. Он вполне согласуется с общими положениями советского
социалистического права и вытекает из. них. Марксистско-ленинское учение о
праве не отрицает вины как основания всякой (в том числе и гражданскоправовой) ответственности. Наоборот, только исходя из указаний классиков
марксизма о воле, сознании и поступках человека, можно правильно понять и
разрешить вопрос об основаниях гражданско-правовой ответственности.
Сторонники концепции «хозяйственного права» разрешали этот вопрос без
учета субъективного' фактора в общественной жизни и деятельности людей.
Положив в основу ответственности- голый факт причинения и отвергая
необходимость учета субъективных моментов в поведении чело'А.В. Венедиктов, Договорная дисциплина в промышленности» 1935, стр. 175. Как видим, автор явно непоследователен.
Приведенное положение об «исключительных случаях» освобождения от ответственности, когда невозможность исполнения создается
«вне зависимости от каких-либо производственно-технических и организационно-хозяйственных дефектов в работе неисправного
должника», представляет собой не что иное как перефразированное (применительно к отношениям хозорганов) правило ст. 118 ГК о
невозможности исполнения договора, обусловленной непредотвратимьши обстоятельствами. В таком случае отпадают все
«принципиальные» заклинания против вины. Ведь последняя, как субъективное основание ответственности, немыслима в отрыве от
понятия непредотвра-тимых обстоятельств (как условия для освобождения от ответственности). Это — стороны одного и того же
принципа. Нельзя, поэтому, отрицать одну из них (вину) и признавать, хотя бы частично, другую (непредотвратимые обстоятельства).
Неубедительна также ссылка автора на «исключительные случаи» освобождения от ответственности, так как Гражданский
кодекс также имеет в виду эти исключительные случаи: сначала он устанавливает общее правило об ответственности за деликт и
неисполнение договора (ст. ст. 403 и 117), а затем говорит о невиновности (ст. ст. 403 и 118) как условии освобождения от ответственности,
причем (и это не случайно) там и тут бремя доказывания невиновности возлагает на делинквента или неисправного должника.
110
века, они трактовали наше право с реакционнейших буржуазных
позиций. Их утверждения были в прямом противоречии с советской
действительностью, так как советским принципам руководства чужда
обезличка и круговая порука. Для них характерна личная, персональная
ответственность лица за его действия. При оценке же этих действий не могут не
иметь существенного значения субъективные моменты.
В. И. Ленин в письме к Д. И. Курскому, говоря о борьбе с различными
организационными дефектами, между прочим, писал: «Нужно научиться
притягивать и примерно сурово наказывать как раз ответственных виновников
этих «организационных дефектов», а не каких-то других лиц» '. В другом месте,
давая директивы по налаживанию работы «комиссии содействия
хозяйственным органам», В. И. Ленин указывал:
«Основная задача комиссии: поднять хозяйство, улучшить постановку
дела, добиться реальной личной ответственности»2.
В своих многочисленных высказываниях о значении кадров, о подборе
людей и проверке исполнения, как самом главном и решающем во всей
организационной работе, И. В. Сталин неустанно требовал установления
именно личной ответственности за порученные задания3.
Важнейшим методом организационной работы во всех областях
хозяйственной и культурной жизни является у н^с индивидуальная
ответственность. А отсюда—огромное значение приобретают критерии
(основания) этой ответственности. Представители чуждых нам 'концепций
предлагали установить таким критерием простой объективный факт
причинения, т. е. ввести в наше право так называемую безусловную
ответственность, которая не совместима с основными принципами советского
права, не соответствует методам социалистического труда, не обеспечивает
коммунистического воспитания советских людей. Напротив, виновная
ответственность служит ярким подтверждением подлинно демократического
характера советского гражданского права. «В социалистическом обществе
ответственность не может иметь места, если поведение человека было
безупречно», правильно писал М. М. Агарков. «Введение в советское право
начала причинения привело бы к снижению сознания ответственности перед
Советским государством и перед согражданами» 4.
Как показывает всестороннее изучение практики, советские судебные и
арбитражные органы последовательно проводили принцип виновной
ответственности на всех этапах социалисти' В. И. Ленин, Соч., т. XXIX стр. 417.
2
В. И. Л е н и н, Соч., т. XXVI, стр. 469.
3
См. И. В. С т а л и н, Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 349, 447—482.
4
М. М. Агарков, Обязательства из причинения вреда, жур. «Проблемы социалистического права» № 1, 1939, стр. 56.
ческого строительства. Не является исключением в этом отношении и
период Великой Отечественной войны, когда принцип вины подвергся
серьезной проверке во всех областях советского социалистического права.
Последовательное
проведение
принципа
вины
способствует
осуществлению основных задач наших государственных органов, в
деятельности которых на первый план выдвинуты сейчас хозяйственноорганизаторская
и
культурно-воспитательная
работа,
укрепление
социалистической законности, борьба против частнособственнических
пережитков, борьба за дальнейшее укрепление общественной собственности и
повышение государственной дисциплины во всех областях нашей
деятельности.
Вина является важным, но не непременным основанием гражданскоправовой ответственности. Как договорная, так и деликтная ответственность в
советском гражданском праве может наступать в отдельных случаях, если того
требуют интересы социалистического государства и трудящихся, и независимо
от вины.
Как было сказано выше, случаи безвиновной ответственности в
советском гражданском праве сводятся к двум основным видам: во-первых, к
ответственности за казус, т. е. к ответственности за причинение такого ущерба,
который хотя и находится в объективно необходимой связи с деятельностью
причинителя, но причинен им без умысла и неосторожности, и, во-вторых, к
ответственности за объективно случайное причинение ущерба, т. е. к
ответственности за последствия непреодолимой силы.
Каков же круг конкретных случаев безвиновной ответственности в
советском гражданском праве?
Не задаваясь целью перечислить все случаи безвиновной
ответственности, мы отметим лишь главные из них, как наиболее характерные
для договорной и деликтной ответственности.
Примером ответственности за казус в договорном праве могут служить:
1) ответственность по ст. 121 ГК, согласно которой должник, допустивший по
своей вине просрочку в выполнении договора, отвечает за «случайно»
наступившую после просрочки невозможность исполнения; 2) ответственность
по нормам транспортных уставов СССР (ст. 68 Устава железных дорог СССР
1935 г., ст. 132 Кодекса торгового мореплавания СССР 1929 г.), согласно
которым транспортные организации отвечают не только за виновную, но и за
«случайную» утрату и порчу груза, а также за вред, причиненный жизни и здо112
ровыо пассажира (например, за последствия крушения поезда,
происшедшего от «случайной» поломки рельс), но не отвечают, однако, за
последствия непреодолимой силы (например, за последствия крушения поезда,
явившегося результатом землетрясения) .
Примером ответственности за последствия непреодолимой силы в
договорном праве может служить ответственность по ст. 78 Воздушного
кодекса СССР 1935 г., согласно которой владелец воздушного судна во время
нахождения его в движении (при стартах, полетах и посадках) отвечает перед
пассажиром за всякое, в том числе и за случайное, причинение смерти или
телесное повреждение, если они явились даже результатом непреодолимой
силы.
Таковы случаи безвиновной ответственности в советском договорном
праве, которые могут рассматриваться как изъятия из общих принципов
договорной ответственности. Каждый из этих случаев имеет свое оправдание.
Так, изъятие, установленное статьей 121 ГК (в силу которой должник, виновно
просрочивший с исполнением договора, отвечает затем и за «случайно»
наступившую после просрочки невозможность исполнения), может быть
рассматриваемо как дополнительная санкция в отношении должника,
устанавливающая его повышенную ответственность за последствия просрочки.
Такая повышенная ответственность просрочившего должника вполне отвечает
задачам укрепления советской договорной дисциплины: отнесение
«случайного» риска, наступившего после просрочки, на счет кредитора было
бы для него полной неожиданностью и явилось бы совершенно
несправедливым. В обстановке повышенной ответственности транспортных
организаций перед клиентом, последний может быть спокоен как за свою
личную судьбу, так и за целость и сохранность груза. Это не означает, однако,
что перевозчик в какой-то мере должен расплачиваться за последствия
халатности и нераспорядительности самого клиента: перевозчик освобождается
от ответственности перед клиентом, если личный или имущественный ущерб
причинен ему в результате собственного умысла или грубой неосторожности
(легкая неосторожность клиента не принимается во внимание).
Наиболее типичным примером безвиновной ответственности по
советскому деликтному праву является ответственность по ст. 404 ГК, согласно
которой лица и предприятия, деятельность которых связана с повышенной
опасностью для окружающих, как-то: железные дороги, трамвай, фабричнозаводские предприятия, строительные организации и т. п., отвечают за вред,
причиненный источником повышенной опасности, если не докажут, что вред
возник вследствие непреодолимой силы либо умысла или грубой небрежности
самого потерпевшего.
Иными словами, владельцы источников повышенной опасности отвечают
не только за виновное причинение вреда, но также за последствия казуса. Они
не отвечают лишь за последствия непреодолимой силы, а также за последствия
собственной виновности потерпевшего в виде умысла или грубой не©сторожности (последствия легкой неосторожности потерпевшего здесь, как и
в транспортном праве, не принимаются во внимание и ложатся на
причинителя).
Нельзя не отметить, что повышенная ответственность за «случайное»
причинение личного и имущественного ущерба по ст. 404 ГК имеет у нас
относительно узкую сферу применения. Она установлена лишь для тех случаев,
когда вред причинен источником повышенной опасности лицам, не связанным
трудовой деятельностью с этим источником (например, пассажиру либо
прохожему), и не касается лиц, работающих на данном предприятии (например,
водителя или кондуктора трамвая).
Это положение советского гражданского права не может быть
истолковано в том смысле, что лица, связанные трудовой деятельностью с
источниками повышенной опасности, несут ответственность за все последствия
«случайного» причинения. В противоположность буржуазным странам, где
отсутствует система обязательного социального страхования рабочих от
несчастных случаев и где, поэтому, несчастный случай на производстве
всецело падает на рабочего 1, в Советском Союзе, с первых лет существования
советской власти, все лица, работающие по найму, застрахованы в порядке
социального страхования как на случай временной, так и постоянной утраты
трудоспособности. Поэтому лица, пострадавшие от несчастных случаев на
своем производстве, получают удовлетворение от органов социального
страхования (при временной нетрудоспособности) либо от органов социального
обеспечения — при постоянной нетрудоспособности, в связи с чем владелец
источника повышенной опасности освобождается от ответственности за
«случайное» причинение вреда и не отвечает перед потерпевшими и
застрахованными им рабочими как за последствия казуса, так и непреодолимой
силы2. Иными словами, ответственность владельца источника повышенной
опасности перед своими рабочими и служащими построена у нас по принципу
вины: предприниматель отвечает перед застрахованными им рабочими и
служащими (если они
1
В законодательствах буржуазных государств почти повсюду отсутствует специальная норма (подобная нашей ст. 404 ГК) об
особой ответственности за деятельность, связанную с повышенной опасностью. Такая ответственность устанавливается там (далеко не
везде) применительно к отдельным отраслям хозяйства (железные дороги, некоторые отрасли промышленности).
« Ст. ст. 412 и 413, ч. 1 ГК.
114
не получают полного возмещения через соцстрах) лишь в тех случаях,
когда вред причинен его «преступным действием или бездействием» *.
Наоборот, ответственность владельца источника повышенной опасности
перед лицами, посторонними для этого источника, построена у нас по
принципу причинения: если причинивший вред не является страхователем
потерпевшего, последний, поскольку он в порядке социального страхования не
получает полного возмещения вреда, имеет право дополнительного требования
к причинителю вреда 2. Лица, не застрахованные в порядке социального
страхования, обращаются за возмещением непосредственно к причинителю,
минуя органы соцстраха 3. Иными словами, .владелец источника повышенной
опасности отвечает перед всеми этими лицами (не связанными с ним трудовой
деятельностью) как за виновное, так и за «случайное» причинение вреда, т. е.
отвечает за последствия казуса, но не отвечает за последствия непреодолимой
силы 4.
Иначе складываются взаимоотношения между социалистическими
предприятиями и их рабочими и служащими, находящимися в условиях
повышенной опасности. Рабочие и служащие наших предприятий, прежде чем
включиться в сложный производственный процесс, проходят предварительную
стадию производственно-технического обучения. Они осваивают не только
основы своей технической квалификации, но тщательно знакомятся со всеми
деталями производственного процесса и приобретают все необходимые навыки
работы в условиях повышенной опасности. Охрана труда и техника
безопасности подняты на социалистических предприятиях на такой уровень,
при котором несчастные случаи на производстве стали еди' Ст. 413, ч. 3. См. ст. 18 Постановления Пленума Верховного суда СССР от 10 июня 1943 г. «О судебной практике по искам из
причинения вреда». В случае виновного причинения вреда своим рабочим и служащим ответственность предпринимателя не
ограничивается выплатой потерпевшему разницы между прежней его зарплатой и назначенной пенсией или пособием по линии соцстраха
(собеса): орган соцстраха (собеса), удовлетворивший потерпевшего в этом случае, имеет право обратного требования к предпринимателю в
размере выданного потерпевшему пособия (ст. 413, ч. 2 ГК).
2
Ст. 414 ГК. Удовлетворив претензию потерпевшего, органы соцстраха (собеса) имеют в этом случае также право регресса к
причинителю, причем это право (в отличие от аналогичного права по ст. 413 ГК) не ограничивается здесь только случаями виновного
причинения вреда: причинитель обязан возместить соцстраху (собесу) выплаченные им потерпевшему суммы как при «случайном», так и
при виновном причинении вреда, поскольку он не является страхователем потерпевшего. Пособие (пенсия) соцстраха (собеса) выступает в
этом случае в виде своеобразного гарантированного минимума для потерпевшего.
3
Ст. 415 ГК.
4
Причинитель не отвечает также за последствия собственной виновности потерпевшего в форме умысла и грубой
неосторожности, о чем сказано выше.
115
яичными и редкими явлениями. Рассматривая работу на социалических
предприятиях как свое кровное дело, советские рабочие и служащие неустанно
совершенствуют производственно-технический процесс, вносят много ценных
технических и организационных предложений, всемерно повышают
производительность труда.
Примером
этого
может
служить
движение
передовиковмногостаночников, которое, с точки зрения буржуазного травматолога, могло
бы рассматриваться как «нежелательное явление», однако в условиях
социалистического производства это движение, как форма социалистического
соревнования, приобрело такой размах и поставлено в такие условия научной
организации труда, при которых количество несчастных случаев на
производстве у нас не только не увеличивается, но, наоборот, резко снижается,
а на многих предприятиях несчастные случаи исчезли совсем. Если учесть, что
все лица, работающие на предприятиях с повышенной опасностью,
застрахованы от несчастных случаев в порядке социального страхования и
получают возмещение за случайный вред в виде гарантированных
пожизненных пособий, то станет понятным, почему советский законодатель
строит эту область деликтного права не по принципу причинения, а по
принципу вины.
Это не значит, конечно, что принцип вины не может быть в дальнейшем
заменен в данном случае принципом причинения. В условиях все
возрастающей заботы Советского государства и Коммунистической партии о
материальных и культурных запросах и нуждах трудящихся наше
законодательство может с течением времени и пересмотреть свою позицию в
данном вопросе. Поскольку принцип причинения в этой области деликтного
права расширяет гарантию интересов лиц, потерпевших от несчастных случаев,
этот шаг советского законодательства послужит новым доказательством все
увеличивающегося попечения социалистического государства о нуждах нашего
народа 1.
' Мы не останавливаемся специально на причинах установления безвиновной деликтной ответственности владельца источника
повышенной опасности за «случайно» причиненный ущерб, так как освещение этого вопроса выходит за пределы нашей темы. Совершенно
ясно, что главной причиной, побудившей советского законодателя к установлению такой ответственности, является подлинная забота
социалистического государства о трудящихся нашей страны, соприкасающихся с источниками повышенной опасности. Устанавливая
безвнновную ответственность владельцев этих источников, Советское государство как бы говорит им: хотя вы и не виновны в причинении
ущерба, но интересы трудящихся требуют того, чтобы этот ущерб был все же возмещен; организуйте деятельность источника повышенной
опасности так, чтобы свести на нет причинение «случайного» вреда, используя для этого все достижения науки и техники. Следовательно,
задачи института безвиновнои деликтной ответственности не расходятся с общими целями советского гражданского права.
116
Таким образом, если подытожить все сказанное выше об основаниях
гражданско-правовой ответственности по советскому праву, то можно сделать
вывод, что такими основаниями являются различные объективные и
субъективные моменты. Одним из них советское гражданское право полагает
виновность правонарушителя з форме умысла или неосторожности. Вместе с
этим, советское гражданское право не считает субъективное состояние
правонарушителя
единственным
и
всепоглощающим
условием
ответственности. Не меньшее (а в некоторых случаях — исключительное)
значение приобретают объективные основания ответственности в виде
противоправного действия и вредного результата, находящихся в определенной
причинной связи между собой.
Субъективные и объективные основания гражданско-правовой
ответственности выступают в сочетании и единстве между собой только в
условиях виновной ответственности, которая является общим принципом
советского гражданского права. Как исключения из этого общего принципа
нашему праву известны отдельные случаи безвиновной ответственности,
которые по своим основаниям существенно отличаются от виновной
ответственности.
Эти отличия безвиновной ответственности могут быть сведены к
следующим основным признакам:
1) ответственность за казус предполагает наличие вреда и объективно
необходимой причинной связи между ним и деятельностью причинителя1.
Здесь отсутствует субъективное основание ответственности — вина
причинителя, т. е. его умысел или неосторожность. В этом виде казус
выступает перед нами как субъективный случай, т. е. как «случайное»
причинение, которое хотя и находится в объективно необходимой связи с
деятельностью причинителя, но не осознается и не должно осознаваться им при
данных конкретных обстоятельствах;
2) ответственность за непреодолимую силу, т. е. за объективно случайное
причинение, предполагает наличие только одного (объективного) основания —
наличия вреда. Здесь нет
' Под «причинителем» мы всюду в подобных случаях безвиновной ответственности имеем в виду не только лицо,
непосредственно причинившее «случайный» ущерб (например, собственника автомобиля, управлявшего своей машиной и сбившего
прохожего), но и всех других лиц, ответственных за «случайное» причинение вреда, хотя бы они и не являясь непосредственными
причинителями ущерба', однако отвечают за него. Например, ст. 404 ГК, гласит, что «лица и предприятия, деятельность которых связана с
повышенной опасностью для окружающих... отвечают за вред, причиненный источником повышенной опасности» (скажем, прохожий был
«случайно» сбит автомашиной, которой управлял наемный шофер, а собственник машины находился в ней на положении пассажира либо
даже совсем не присутствовал при этом несчастном случае).
117
других объективный и субъективных оснований ответственности: 1)
противоправности, так как противоправными могут быть только действия, но
не события, как обстоятельства, не зависящие от воли и сознания человека; 2)
объективно необходимой причинной связи между противоправным действием
и вредом; вместо нее выступает здесь объективно случайная причинная связь
между вредом и поведением ответственного лица 1, и 3) вины ответственного
лица, так как- последнее не могло (и не обязано, было) предвидеть и
предотвратить объективно случайный вред. В этом виде объективно случайное
причинение является результатом события, которое поражает потерпевшего
независимо от поведения ответственного лица.
Оба эти вида безвиновной гражданско-правовой ответственности за казус
и за случайное причинение вреда являются поэтому такой ответственностью,
которая возникает не из правонарушения, как сложного фактического состава, а
из специальных юридических фактов.
Как указано выше, гражданское правонарушение представляет собой
диалектическое единство объективных и субъективных элементов.
Ответственность за него наступает лишь тогда, когда налицо полный его состав
(все его составные элементы). Если отсутствует хотя бы один из этих
элементов, — состава правонарушения нет и ответственность за его
совершение, по общему правилу, не наступает. Отсутствие состава
правонарушения
влечет
за
собой,
как
правило,
гражданскую
безответственность.
Римское право формулировало это правило в основных своих заповедях:
сазиз а пи11о ргаез1;а1иг (за «случай» никто не отвечает), сазит зепШ аоттиз
(«случай» остается на том, кого он поражает). И если оно делало изъятия из
этого правила, то руководствовалось при этом интересами господствовавшего
класса — класса рабовладельцев. Буржуазное гражданское право, как мы
видели, пошло по тому же пути: случаи безвиновной ответственности
установлены там либо в интересах защиты наиболее крупных частных
собственников — монополистов, либо же (под напором революционной
борьбы) формально провозглашены в интересах трудящихся (например,
ответственность предпринимателей за «случайное» причинение вреда
источником повышенной опасности, которая в действительности зачастую
сводится на нет различными формальными и процессуальными затруднениями,
создаваемыми для потерпевших).
1
В предыдущей главе было отмечено, что в подобных случаях необходимая причинная связь имеет место между вредом и
непреодолимой силой, поразившей сферу деятельности ответственного лица. Если этой связи нет, то, естественно, данный вред вызван
какой-то другой причиной (например, одно дело, если пассажиру самолета причинено увечье в связи со случайной аварией самолета, и
другое дело, если пассажир заболел или умер во время полета от других причин).
118
По иному пути пошло советское гражданское право. Исходя из принципа
сочетания общественных и личных интересов, наше законодательство
разрешило вопрос о безвиновной ответственности иначе.
Говоря отвлеченно, советский законодатель мог бы разрешить вопрос о
последствиях безвиновного (казус) и случайного причинения вреда одним из
следующих способов:
1) отнести этот вред на счет самих потерпевших;
2) возложить этот вред на счет государства (социальное обеспечение)
либо организовать возмещение его путем страхования (госстрах, соцстрах,
взаимное страхование);
3) переложить этот вред на коллектив, в котором состоит потерпевший,
либо отнести его на предприятие, в котором работает потерпевший;
4) возложить ответственность за этот вред на причи-нителя.
Советское государство разрешило вопрос о последствиях казуса и случая,
исходя из сочетания всех этих способов возмещения безвиновного вреда. В
одних случаях этот вред относится на самого потерпевшего (преимущественно
в сфере личной деятельности, не связанной с государственным либо
кооперативно-колхозным производством). В других — организуется
страхование безвиновного вреда через соцстрах и госстрах (страхование всех
лиц, работающих по найму, в органах социального страхования на случай
нетрудоспособности от несчастных случаев на производстве; страхование
домостроений, посевов, скота и другого имущества в органах госстраха,
взаимное страхование членов промысловой кооперации и т. д.) либо
возмещение его в порядке социального обеспечения трудящихся (инвалиды
войны, а также инвалиды труда, утратившие трудоспособность в результате
несчастных случаев на производстве или в результате заболеваний и т. д.). В
третьих случаях этот вред перелагается на коллектив, в котором состоит
потерпевший (например, на колхоз за счет его общественных'фондов) либо на
предприятие, в котором работает потерпевший (лица, не застрахованные
предприятием).
Наконец, в исключительных и относительно редких случаях Советское
.государство возлагает беэвияовный вред на причи-нителя, например, как на
владельца источника повышенной опасности в деликтном праве (ст. 404 ГК),
либо на контрагента потерпевшего в договорном праве (ст. ст. 119, ч. 1, 121 ГК,
ст. 78 Воздушного кодекса СССР, ст. 68 Устава железных дорог СССР, ст. 132
Кодекса торгового мореплавания СССР).
Все эти виды безвиновной ответственности имеют непосредственное
отношение к проблеме оснований гражданско-правовой ответственности,
однако в последующем изложении мы не рассматриваем их, так как они не
имеют прямого касательства к вопросу о вине в гражданском праве, поскольку
последняя
119
трактуется как одно из оснований ответственности за гражданское
правонарушение. Ответственность же за безвиновное (казус) и случайное
причинение вреда возникает не из правонарушения, как сложного фактического
состава, а из специальных юридических фактов и регламентируется иначе, чем
ответственность из правонарушения.
Говоря о вине, как об одном из оснований гражданско-правовой
ответственности, мы будем иметь в виду в дальнейшем лишь один вид
безвиновной ответственности — ответственность за субъективный случай
(казус), поскольку он всегда противопоставляется вине как ее антипод. Эта
ответственность за казус, возникая из специальных юридических фактов,
строится только на одних объективных основаниях, без учета субъективного
основания (вины), в то время как ответственность за правонарушение возникает
всегда при наличии как объективных, так и субъективных оснований.
Ответственность из правонарушения отличается от других видов
ответственности тем, что она предполагает наличие точно определенных в
законе объективных и субъективных оснований (противоправное действие,
ущерб, объективно необходимая связь между ними и вина правонарушителя), в
то время как все другие виды гражданско-правовой ответственности
предполагают только одни объективные основания (да и то иногда не все, а
только некоторые из них) и объясняются иными мотивами, чем
ответственность из правонарушения '.
По вопросу о юридической природе безвиновных «правонарушений»
высказаны и другие мнения. Так, например, М. М. Агарков находил, что
правонарушения могут состоять не только из четырех обычных элементов
(противоправное действие, ущерб, причинная связь и вина), но при отсутствии
некоторых из них, например, виновности. «Если право, — писал он, —
считается с умыслом и неосторожностью, то это не значит, что там, где нет
умысла и неосторожности, право не имеет значения и не может быть
правонарушения. Закон связывает определенные последствия и с теми
случаями человеческого поведения, когда лицо, нарушившее норму, делает это
без умысла и не по неосторожности» 2. В подтверждение этого он указывает на
случай изъятия вещи у добросовестного (а потому и невиновного)
приобретателя, а также на взыска' Ответственность за безвиновное причинение вреда в советском гражданском праве не ограничивается перечисленными
случаями. Видов беэ-виновнои ответственности значительно больше. К числу их можно отнести, например, обязанность лица возместить
вред, причиненный другому в состоянии крайней необходимости. Здесь нет противоправности и виновности причинителя, а есть ущерб,
находящийся в объективно необходимой связи с действием. Этот вид ответственности возникает также не из правонарушений, а из
специальных юридических фактов.
2
М. М. Агарков. Обязательство по советскому гражданскому праву. М., 1940, стр. 145.
120
ние долга с лица, которое не знало о своем долге, и на другие случаи,
когда лицо не осознает противоправности, а потому и не является виновным,
однако привлекается к гражданско-правовой ответственности.
Мы не разделяем этого мнения. Правильное разрешение этого вопроса
зависит от того, как понимать самое противоправное действие. Как было уже
сказано, противоправным действием обычно признается объективированная вовне воля лица, т. е. его целеустремленное и волевое движение, имеющее. своим
результатом известные (вредные) изменения в объективном мире. В этом своем
виде действие представляет собой определенный объективный фактор. Но это
вовсе не означает, что все противоправные действия должны быть в одно и то
же время обязательно виновными (т. е. умышленными или неосторожными) .
Противоправными действиями могут быть, например, так называемые
непроизвольные действия, но их нельзя отнести к виновным (скажем, тяжело
больной человек конвульсивно уничтожает чужую вещь). Значит,
противоправными могут быть не только виновные действия, но и безвиновные.
Такое противоправное причинение ущерба, очевидно, нельзя рассматривать как
гражданское правонарушение (в нем нет элемента виновности). Это —
«случайное» (казусное) причинение ущерба. Но к числу «случайных»
относится также и такое причинение, которое явилось результатом других
каких-либо явлений, но не действий в обычном их понимании (скажем,
рабочий-забойщик .получил увечье от «случайно» обрушившейся породы в
шахте). В данном случае также имеет место казус, но причинная
обусловленность ущерба связана здесь не с действием, в узком смысле этого
слова, а с «общей сферой деятельности» источника повышенной опасности,
которую в данном случае также можно назвать противоправной, поскольку
каждому предприятию с повышенной опасностью вменяется у нас в
обязанность всемерное предупреждение «несчастных случаев». Такое
противоправное причинение ущерба, однако, нельзя расценить как
правонарушение, так как в нем отсутствует один из его элементов —
виновность причинителя. Подобные случаи причинения ущерба можно лишь
условно назвать «безвиновными правонарушениями» или «случайными
правонарушениями», поскольку они поставлены у нас в условия иного
правового режима, нежели обычные правонарушения.
Раздел II
ПОНЯТИЕ ВИНЫ КАК СУБЪЕКТИВНОГО ОСНОВАНИЯ
ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ
Понятие вины как субъективного основания гражданско-правовой
ответственности может быть отнесено к числу важнейших категорий
советского социалистического гражданского права.
Правильное научное истолкование этого юридического понятия
невозможно в отрыве от основ общественного, государственного и правового
строя социализма как новой и притом высшей исторической формации. То
обстоятельство, что категория вины известна также и другим
(досоциалистическим) типам государства и права, не дает ни малейшего повода
к тому, чтобы отождествлять эти одноименные понятия по их внешним и
формальным признакам, вроде умысла, неосторожности, психического
отношеяия субъекта к результату своих действий и т. д. Иначе—вина есть,
конечно, правовое понятие, но раскрыть его содержание невозможно при
помощи одних юридических приемов, поскольку общепсихологическими
предпосылками понятия вины являются такие философские категории, как
свобода воли и сознание человека, его активная деятельность, направленная на
изменение объективного мира, и т. п., которые в свою очередь могут быть
уяснены лишь в том случае, если будут рассматриваться как исторические, т. е.
применительно к условиям места и времени.
Поэтому прежде, чем приступить к юридическому объяснению понятия
вины, необходимо дать общепсихологический анализ этого понятия.
Глава 5. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ ВИНЫ
Психологическое объяснение понятия гражданоко-правовой вины
невозможно без уяснения общефилософских положений о свободе
человеческой воли и о ее соотношении с необходимостью человеческих
поступков.
122
Ф. Энгельс'писал: «Невозможно рассуждать о морали и праве, не. касаясь
вопроса о так называемой свободе воли, о вменяемости человека, об отношении
между необходимостью и свободой» '.
Это
важнейшее положение
марксистской
философии
имеет
непосредственное отношение к разбираемому нами вопросу.
Бессилие и порочность буржуазных теорий о вине объясняется тем, что
они исходят из неправильного понимания свободы и необходимости. Их
суждения о вине укладываются в примитивные правила детерминизма и
индетерминизма, которые механистически противопоставляют свободу и
необходимость, не раскрывают диалектической связи и единства этих
категорий. Не случайно поэтому, что многочисленные, но бесплодные
буржуазные учения о вине всегда основывались на одной из двух главных
концепций: либо на фаталистическом предопределении поведения человека
объективными .законами природы и общества, либо же на концепции
безусловной и абсолютной свободы воли, не зависимой от этих законов.
В буржуазной литературе двух прошлых столетий эти концепции были
представлены: первая—французским материализмом, вторая —• немецкой
идеалистической философией.
Французский материализм XVIII в. исходил из отрицания абсолютной
свободы воли, однако механистически противопоставлял свободу
необходимости, а последнюю рассматривал одинаково как в отношении
природы, так и общества. Игнорируя принципиальные различия между
необходимостью в природе и в общественных отношениях людей, французский
материализм приходил к отрицанию активной творческой роли человеческой
деятельности2.
Сводя закономерности общественного развития к закономерностям
природы, французские материалисты были крайне непоследовательны в
разрешении проблемы личной ответственности. Объясняя поведение человека
пресловутыми «условиями среды», в силу которых человек не властен над
своими идеями, не властен поступать иначе, чем он поступает, находя, что
человек «никогда не действует свободно» 3, они, тем не менее, оправдывали
репрессии буржуазного государства в отношении нарушителей установленного
правопорядка. Гольбах писал: «Какова бы ни была причина, заставляющая
действовать людей, мы
Ф. Э н г е л ь с, Анти-Дюринг, М.. 1950, стр. 106.
Рассматривая поступки человека как фатально предопределенные «неумолимой» необходимостью, один из
главных представителей школы материализма, Гольбах писал: «Отсюда ясно, что необходимость, управляющая
движениями физического мира, управляет также движениями мира духовного, в котором, следовательно, все подчинено
фатальности» («Система природы», М., 1940, стр. 131).
'Там же, стр. 117.
123
1
2
вправе противодействовать результатам их проступков, подобно тому как
вправе человек, поле которого могла бы затопить .река, сдержать ее воды
плотиной или даже, если он может, отвести течение ее. В силу этого права
общество может в целях самосохранения устрашать и наказывать тех, кто
пытается повредить ему или кто совершает поступки, признаваемые им
•вредными для своего спокойствия, безопасности, счастья» '. Хотя французские
материалисты декларативно провозглашали вину как основание всякой
ответственности человека перед государством, однако из приведенных слов
нетрудно увидеть, что эту ответственность они трактовали не по принципу
вины, а по принципу объективного вменения, т. е. без учета психического
отношения правонарушителя к своим действиям.
В основе немецкой идеалистической философии права (конца XVIII и
начала XIX вв.) лежали воззрения Канта и Гегеля. По мнению Канта,
необходимость действует только 'в области природы, свобода, напротив,—
только в области общественных отношений. В соответствии с этим он
признавал два рода причинности: причинность в природе действует
закономерно и может быть предметом исследования «теоретического разума»
(•правда, только в пределах явлений, но не «'вещей в себе:»); и наоборот,
свобода как область «практического разума» остается за пределами
сверхопытного мира и служит не предметом исследования, а веры, благодаря
чему причинность в области свободы совершенно независима от причинности в
природе2.
Дуализм Канта особенно проявился в вопросе об ответственности.
Рассматривая свободу воли как самопроизвольную и ничем не обусловленную
3
, Кант анализирует характер и поступки человека со стороны эмпирической,
когда поведение его изучается по внешним проявлениям (аналогичным
явлениям природы), и со стороны умопостигаемой, когда поступки человека
самопроизвольны и не связаны с его внешним поведением. При возложении на
человека ответственности за совершенные им противоправные проступки
должна приниматься во внимание, по Канту, лишь вторая (умопостигаемая)
сторона его деятельности, являющаяся результатом его свободной воли,
причиной которой служит разум как самостоятельное, независимое,
трансцендентальное начало. «Упрек за поступок основывается на законе
разума,— говорит Кант,— причем разум рассматривается как причина, которая
могла и должна была определить поведение человека иначе, независимо от всех
названных эмпирических условий... иными словами, несмотря на
Гольбах, Система природы, М., 1940, стр. 134.
В первом разделе настоящей работы было отмечено, что причинность по Канту рассматривается не как объективная, а как
логическая категория. в силу которой разум привносит причинность в хаос явлении природы (см. И. Кант, Пролегомены, М., 1934, стр.
175).
3
И. К а н т. Критика чистого разума, СПб, 1907, стр. 317—328.
1
2
124
все эмпирические условия акта, разум был вполне свободен и поступок
должен быть отнесен за счет его небрежности»'.
Защищая позиции абсолютной и ничем не обусловленной свободы воли,
Кант, таким образом, отвергал детерминизм как основание ответственности:
причинная обусловленность человеческих поступков и сознание человека не
только не рассматривались им в своем единстве, а наоборот, совершенно
необоснованно противопоставлялись как взаимоисключающие друг друга.
В практических выводах своего учения Кант не только оправдывал
жестокую карательную деятельность современного .ему государства, но и
призывал к всемерному усилению этой деятельности, особенно в борьбе с
политическими преступлениями. По сравнению с теориями французских
материалистов (заслугой которых являлось обоснование необходимости в
области .природы) учение Канта, таким образом, было несомненным шагом
назад.
Неудивительно
поэтому,
что
все
последующие
теории
«неокантиантства» так живо и энергично были подхвачены и развиты наиболее
реакционными буржуазными правоведами.
Гегель решительно отверг кантовскую теорию о несовместимости
свободы и необходимости. Он «первый правильно представил соотношение
свободы и необходимости. Для него свобо-бода есть познание необходимости.
«Слепа необходимость, лишь поскольку она не понята» — так охарактеризовал
Энгельс гегелевское учение 2. Однако Энгельс нисколько не переоценивал
значения теории Гегеля. Отдавая должное его диалектике, Энгельс вместе с
тем, указал на ограниченность и идеализм его философии: «Гегель был
идеалист, т. е. для него мысли нашей головы были не отражениями, более или
менее абстрактными, действительных вещей и процессов, а, наоборот, вещи и
развитие их были для Гегеля лишь воплотившимися отражениями какой-то
«идеи», существовавшей где-то еще до возникновения мира. Таким образом,
все было поставлено на голову, и действительная связь мировых явлений была
совершенно извращена. И [поэтому], как бы верно и гениально не были
схвачены Гегелем некоторые отдельные связи явлений, все же многое и в
частностях его системы должно было по упомянутым причинам оказаться
натянутым, искусственным, надуманным, слово?,! — извращенным.
Гегелевская' система как таковая была колоссальным недоноском, но зато и
последним в своем роде» 3.
1
И. Кант, Критика чистого разума, СПб, 1907, стр. 327. При этом Кант поясняет, что «разум не подчинен в своей причиности
никаким условиям явления и временного порядка; различие по времени может иметь существенное значение в отношении явлений друг к
другу, но оно не обусловливает никакой разницы между актами в отношении к разуму, так как явления не суть вещи в себе, а
следовательно, они не суть также и причины в себе» (там же, стр. 328).
2
ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М„ 1950, стр. 107. 'Там же, стр. 24.
125
Ограниченность гегелевской философской системы особенно ярко
проявилась в его правовых воззрениях. Он хотя и преодолел дуализм Канта, но
на основе идеалистической диалектики, которая рассматривает развитие
сознания человека и его психических (волевых) 'переживаний как логический,
умозрительный процесс. Находя, что воля человека может проявляться либо в
.форме «природной 'воли», либо «воли как произвола», либо же в форме
«разумной воли», Гегель считал, что последняя никогда не может вступить в
'конфликт с существующим правопорядком, что преступления и всякие иные
правонарушения могут явиться результатом лишь несовершенной воли в виде
«природной воли» или же «воли как произвола» 1. Но последние проявления
воли Гегель не относил к истинно свободной воле. Трактуя преступление как
нечто неразумное, Гегель полагал, что психическое состояние преступника
никогда не поднимается выше воли как «свободы произвола». Переход от
невиновности к виновности Гегель рассматривал, таким образом, как чистый
логический процесс в отрыве от реальных общественных отношений, которые
обусловливают поведение человека, т. е. в конечном счете в отрыве от
объективной действительности.
Теоретические построения Гегеля о воле, вине и ответственности
человека за «неразумные» проступки и его 'конечный вывод о наказании, как о
праве преступника, вполне увязывались с его реакционными политическими
взглядами. Именно в этом корень его реакционных правовых воззрений,
которые в общем не отличаются от правовых воззрений Канта. Маркс писал об
этом: «...с точки зрения абстрактного права существует лишь одна теория
наказания, которая в абстрактной форме отдает должное достоинству человека;
это—теория Канта, особенно в более строгой формулировке Гегеля. Последний
говорит: «Наказание есть право преступника. Оно — акт его собственной воли.
Преступник объявляет нарушение 'права своим правом. Его преступление есть
отрицание права. Наказание есть отрицание этого отрицания, т. е. утверждение
права, которое вызывается самим преступником и навязывается ему насильно».
В этой теории, без сомнения, много подкупающего, ибо Гегель, вместо того,
чтобы видеть в преступнике только простой объект, раба юстиции, поднимает
его до ранга свободного, самоопределяющегося существа. Но, приглядевшись
немного ближе, мы открываем, что и здесь, как и во многих случаях, немецкий
идеализм лишь санкционирует законы существующего общества и набрасывает
на них сверхчувственный покров» 2.
Исторические условия развития немецкой идеалистической философии
известны: она достигла своего высшего развития в период политической
реакции, когда реакционная немецкая буржуазия 'пошла на сделку с феодалами
и, добившись власти ня1 Г е г е ль, Философия права. Соч., т. VII, 1934, стр. 43—46, 122—123.
2 К. М а р к с и Ф. Эн г е л ь с, Соч , т. IX, стр. 88—89.
правила свои усилия на упрочение этой власти, на борьбу с
революционным движением пролетариата.
Дальнейшие попытки буржуазных философов и юристов раскрыть
действительное содержание этих категорий, чтобы объяснить понятие вины как
субъективного основания ответственности, не увенчались успехом. Напротив,
вся позднейшая литература по данному вопросу свидетельствует о явной
деградации буржуазной науки, об усугублении идеализма и реакционности в
классической буржуазной философии и о тщательном затушевывании всего
прогрессивного в ней. Примером может служить широкое распространение в
области уголовного и гражданского права вульгарного материализма и
позитивизма^ биологических и социологических теорий.
Положения вульгарного материализма, сводящиеся к прямому
отрицанию активной роли человеческого сознания и воли и к провозглашению
наследственности и атавизма в качества главных причин преступности, явились
краеугольными камнями всех позднейших теорий ответственности (Молешот,
Фогт, Бюхнер и пр.) и были во многом использованы затем антропологической
школой уголовного права (Ломброзо, Ферри и др.). Доводя фаталистическое
понимание необходимости до крайности и рассматривая личность как автомат
«рефлекторных реакций», представители' этой школы первыми открыто
заявили об отказе от вины как основания ответственности и провозгласили
«новый» принцип объективной «социальной ответственности», построенной на
«опасном состоянии» ).
Еще большее 'влияние на разрешение проблемы оснований
ответственности имела позитивная философия (Огюст Конт, Джон Стюарт
Милль и др.), свидетельствующая уже о явном идейном распаде буржуазной
науки. Пытаясь подняться «выше» материализма и идеализма, позитивисты на
деле отказывались от познания сущности объективного мира, а вместе с тем и
от объяснения свободы и 'необходимости. «О внешнем мире мы не знаем и не
можем знать абсолютно ничего, кроме испытываемых нами от него
ощущений»—писал Милль2.
Беспощадно критикуя современный позитивизм в лице махизма, В. И.
Ленин указывал, что позитивисты, махисты и т. д., все это — жалкая кашица,
презренная партия середины в философии, путающая по каждому отдельному
вопросу материалистическое и идеалистическое направления. Попытки
выскочить из этих двух коренных направлений в философии не содержат в себе
ничего, кроме «примиренческого шарлатанства». Прикрываясь лозунгом —
«подняться
выше
материализма
и
идеализма»,—позитивисты
в
действительности вели Ожесточенную борьбу с материализмом.
' Э Ф е р р и, Уголовная социология, ч. II, СПб, 1910, стр. 4—10. 2 Д. С. Милль, Система логики, М., изд. 2, 1914,
стр. 54.
1 Т7'
Под
наиболее
сильным
влиянием
позитивизма
находится
«социологическая школа», выдаваемая буржуазными юристами за последнее
слово науки. Начиная с основоположников этой школы (Лист, Принс) и кончая
позднейшими ее представителями, социологическое направление в области
права становится открыто на путь идеалистического обоснования
ответственности. Понятия свободы воли и необходимости, вины и причинной
связи выбрасываются из теории права, как ненужные. «Закон причинности
существует только для воспринимаемых нашим интеллектом явлений. Вне их
— царство веры... Детерминизм, идущий за пределы человеческого понимания,
столько же противоречит науке, сколько и его противоположность...
Преступник не свободное существо», пишет Лист '. «Никто, правда, не в
состоянии сказать нам,— вторит ему Принс, — что составляет 'последнее слово
вселенной: механизм или же нравственная сила, детерминизм или свобода,
вопросы эти принадлежат к области непознаваемого» 2.
Отказ от принципа вины и замена его другими принципами, вроде
«опасного состояния», «вины характера» и т. д., которые обеспечили бы
буржуазии возможность беспощадно расправляться со своим классовым
противником,— вот практические рецепты социологической школы 3. Они
вполне отвечают задачам современных империалистических государств,
уничтоживших свою собственную законность и перешедших к методам
неприкрытой террористической диктатуры.
Было бы неправильно делать из этого вывод, что буржуазные юристы,
обнаружив полное банкротство в раскрытии подлинного содержания понятия
вины, совсем отказались от него. В действительности дело обстоит иначе: все
усилия буржуазных правоведов (особенно современных) направлены к тому,
чтобы истолковать понятие вины в нужном им идеалистическом духе. При этом
важно отметить, что эволюция во взглядах буржуазных юристов на вину как на
основание уголовной и гражданской ответственности поразительно совпадает с
исторически изменяющимися воззрениями буржуазных теоретиков на природу
и соотношение свободы и необходимости, которые мы рассмотрели. В этом
легко убедиться, обратившись к следующим наиболее характерным
определениям понятия вины, даваемым буржуазными криминалистами и
цивилистами.
В свое время в буржуазной литературе господствовали формально
психологические определения понятия вины. Историческая и классовая
природа вины при этом тщательно вуалировалась: вина рассматривалась как
проявление свободной воли отвлеченного субъекта, воли, направленной на
нарушение сущеФ. Лист, Задачи уголовной политики, СПб, 1895, стр. 132.
А. Принс, Преступность и репрессия, М., 1898, стр. 29.
3
«Мы вовсе не стремимся к смягчению карательной системы»,— писал Лист (указ. соч., стр. 80).
128
1
2
ствующего нормального правопорядка, установленного в интересах «всех
граждан». Вина как дефект свободной воли, вина как упречное состояние воли,
вина как отклонение психического состояния лица от «доброй воли»
нормального «среднего человека» и т. д.— таковы наиболее характерные
определения вины, даваемые преимущественно классической школой права '.
. Н. С. Таганцев писал: «Таким образом, лицо, обладающее способностью
ко вменению, только тогда учиняет преступное и наказуемое деяние, когда оно
в этом деянии проявляет или имеет возможность проявить эту способность,
когда совершенное посягательство состоит в известном соотношении с
сознанием действующего, с его психической работой, предшествовавшей
деятельности, проявляет его хотение или волю. Воля и составляет сущность
виновности, т. к. всякая виновность заключает в себе порочность или
недостаток, дефект нашей воли, нашего самонаправления к деятельности: одна
мысль, как бы порочна она не была, может подлежать суду совести, но не суду
уголовному» 2.
Действие, говорил Г. Ф. Шершеневич, представляет собою выражение
воли, зрелой и сознательной. «Поэтому в основании гражданского
правонарушения лежит вина, все равно умышленная или неосторожная» 3.
Вина, говорил он в другом месте. «представляет собою состояние сознательной
воли человека, который намеренно или неосмотрительно совершает действие,
направленное на фактический результат, противный закону»4.
1
Не ставя своей задачей рассмотреть все определения понятия вины, даваемые буржуазными юристами, мы отметим лишь
следующие, наиболее распространенные и характерные определения французских и немецких юристов: «Вина есть все, что делают, не
имея на то права, или то, что упускают делать, хотя должны были делать» (Оа11оэ) «Вина есть акт незаконный или противный праву»
(АиЬгу е1 Каи); «Вина есть всякая погрешность против юридической обязанности (Ргато§;ео1), соответствующей чужому праву» (I.
ХУШегпз); «Всякая вина есть деяние, совершенное наперекор предсуществующему обязательству» (Р1апю1); «Вина есть вредоносное
правонарушение, которое указывает на порочность воли повредителя» (Вегп-Ьиг§); «Вина есть нарушение обязанности, облагаемое
ответственностью за убытки» (Епйетапп); «Вина есть порочность воли, в силу которой лицо может быть привлечено к ответу за
гражданскую неправду» (Еппессещз);
«Вина есть субъективное отношение деятеля к наступившему результату, с которым связана правовая ответственность» (Ьлаг!)—
егораннее определение.
Эти определения можно было бы продолжить, но в этом нет необходимости. Они в достаточной мере характеризуют крайний
догматизм и абстрактность понятия вины, за которыми, однако, ясно виден определенный классовый интерес и забота о безопасности
буржуазного правопорядка.
2
Н. С. Т а г а н ц е в, Русское уголовное право, т. 1, М., 1902, стр. 371— 372. Ср. Н. Д. С е р-г е е в с к и и, Русское уголовное
право, часть общая, СПб. 1908, стр. 251—254.
3
Г. Ф. Шершеневич, Учебник русского гражданского права, 1909, стр. 573.
4
Г. Ф. Шершеневич, Общая теория права, вып. 3, М., 1912, стр. 638. См. также: В. Кукольник, Начальные основания российского
част-його гражданского права, СПб., 1813, стр. 239—240; И. А. Покровский.
Формально психологическое определение вины как проявления
абсолютной свободной воли по сравнению с феодальным правом, которое
рассматривало вину как «грех» и широко практиковало не только объективное
вменение, но и коллективную ответственность (общин, селений) за действия,
совершенные отдельным лицом, было на известном этапе развития
буржуазного права, конечно, прогрессивным явлением 1. Оно определенным
образом отражало принципы формальной буржуазной демократии и виновной
личной ответственности, лежавшие в основе классического буржуазного
законодательства как уголовного, так и гражданского. Эти принципы до
известного времени обеспечивали классовое господство буржуазии. К тому же
они широко использовались тогда для прикрытия этого господства и вполне
отвечали популярным в народе лозунгам: «законности» и «справедливости»,
«равенства» и «свободы». Таким образом, в действительности речь может итти
в данном случае не об исторической (и давно прошедшей) прогрессивности
буржуазной демократии и ее атрибутов, а о классовой ее сущности. Ленин
писал, что буржуазная демократия изменила форму экономического рабства и
«по сравнению с феодализмом создала особенно блестящее прикрытие для
него, но не изменила и не могла изменить его сущности. Капитализм и
буржуазная демократия есть наемное рабство» 2.
Но какова судьба формальной буржуазной демократии, — такова же
судьба и принципов уголовной и гражданской ответственности. Эволюцию
капиталистического государства от демократии к фашизму, отказ от
буржуазно-демократических
Основные проблемы гражданского права, Пг., 1917, стр. 236—293; Д. И. Мейер, Русское гражданское право, 1896, стр. 160—208;
В. И. Синайский, Русское гражданское право, вып. 1, Киев, 1914, стр. 175—250;
Н. Д. Сергеевский, Русское уголовное право, СПб, 1908, стр. 250— 268; С. В. П о э н ы ш е в, Основные начала науки уголовного
права', М., 1912, стр. 265—314; Э. Э. П и р в и ц. Значение вины, случая и непреодолимой силы в гражданском праве, СПб, 1895; П. П.
Цитович, Обязательства, Киев, 1887, стр. 20—40; Г. Фельдштейн, Учение о формах виновности в уголовном праве, М., 1902, стр. 5—438; Л.
И. Петра-жицкий, О мотивах человеческих поступков, СПб, 1904, стр. 1—61; Его же, Введение в изучение права и нравственности, СПб,
1908, стр. 115—265.
1
Нельзя не отметить при этом, что буржуазные юристы, трактуя вину как психическое отношение правонарушителя к своим
действиям и говоря о воле и сознании лица, не имели правильного представления ни о закономерности психической деятельности, ни о
связи ее с нервной системой человека. Сознание, воля, чувства человека объяснялись обычно описательно, а происхождение психической
деятельности окутывалось непроницаемым мраком. Эта деятельность казалась проявлением какой-то загадочной, непостижимой,
таинственной силы. Давно обозначалось в связи с этим два основных направления среди юристов: одни из них вообще уклонялись от
научного анализа психических явлений; другие (у нас Петражицкий, Фельдштейн) подходили к анализу психических явлений с позиции
реакционной идеалистической психологии (см. об этом ниже).
2
В. И. Ленин, Соч., т. 29, стр. 478.
130
свобод ' очень легко проследить на постепенной деградации буржуазных
философских и правовых учений, в том числе и учений о вине.
Как отмечено выше, принципы виновной ответственности, а равно и
психологические определения вины были впервые открыто отвергнуты
представителями антропологического и социологического направлений.
Отбрасывая вместе с понятием виновности и понятие вменяемости, Ферри
пишет: «С того момента, как преступление рассматривается не как Па1 свободной воли, а как продукт и патологический симптом индивидуальных и
социальных аномалий, все преступники — сумасшедшие и несумасшедшие —
нравственно безответственны, хотя все они должны отвечать перед обществом
за совершенные ими противообщественные деяния» 2. «Пусть, — говорил Лист
на Мюнхенском психологическом конгрессе в 1896 г. — понятия вины и
искупления живут дальше, как жили до сих пор, в произведениях наших
поэтов; выдержать строгую критику просветленного научного познания они не
могут» 3. «Вменяемость, вина и наказание — вот три тормоза в развитии
уголовного права», вторил другой социолог в 1905 г.4.
Что же это за приемы «просветленного научного познания»,
предлагаемые «новыми» буржуазными теориями, которые должны заменить
принципы виновной ответственности? На деле рни оказываются «древними»
правилами об объективном вменении, но сформулированы они на этот раз
иными словами, вроде принципа «опасного состояния», «вины характера» и т.
д. На Брюссельском конгрессе международного союза криминалистов в 1910 г.
Лист объяснил эти «новые» принципы так:
«Существование опасного состояния должно быть признано, когда можно
заключить по особым интеллектуальным признакам, характеризующим
индивида, что угроза и исполнение обычного наказания не сумеют удержать
его от учинения преступных деяний. Опасное состояние может существовать и
тог' да, когда еще индивид не учинил какого-либо преступного деяния» 5.
См. И. В. Сталин, Речь на XIX съезде партии. Госполитиздат, 1953, стр. 7.
Э. Ферри, Уголовная социология, ч. II, СПб, 1910, стр. 171.
3
Цитировано по Э. Немировскому, Опасное состояние личности и репрессия, жур. «Право и жизнь», кн. 1, 1924, стр. 3.
4
Т а м же.
5
Цитировано по Люблинскому, Международные съезды по вопросам уголовного права за десять лет (1905—1915 гг.), Пг., 1915,
стр. 84. Там же приводятся еще более откровенные высказывания Гарсона на том же конгрессе: «Я считаю, доказанным, что существуют
индивиды, которые составляют постоянную угрозу для публичной безопасности и против которых нужно принять особые меры
безопасности и социальной защиты» (стр. 74). Относя к этим «индивидам» тех, «которые открыто восстали против всех
131
1
2
В связи с этим Б. С. Маньковский совершенно справедливо замечает, что
теория «опасного состояния» открыла весьма широкий простор для расправы и
террора над теми, кто представляет опасность для господства буржуазии *.
Действительно, принципы этой реакционной теории были быстро восприняты
современным буржуазным законодательством. Ярким примером тому может
служить английский закон 22 августа 1911 г., на который указал А. Я.
Вышинский, выступая на пленарном заседании Генеральной Ассамблеи
Организации Объединенных наций 21 октября 1949 г. в защиту Болгарии,
Венгрии и Румынии, необоснованно обвинявшихся в «нарушении человеческих
прав и основных свобод». А. Я. Вышинский сказал: «Да, есть страны, где
действительно, например, по преступлению против государственной тайны,
против нарушения государственной тайны, не нужно никаких доказательств и
не нужно даже признания обвиняемого, а достаточно, чтобы было налицо то,
что закон называет «свойством характера».
Что это за страна? Это Великобритания. Что это за закон? Это закон 22
августа 1911 г. А что в этом законе записано? А в этом законе записано
буквально следующее — я цитирую:
«Не требуется по делам о государственной тайне установления вины
обвиняемого каким-либо определенным действием, доказывающим цель,
угрожающую безопасности интересам государства».
Установленные этим законом правила действительно подрывают всякие
основы правосудия, но ведь это же английский закон, это не болгарский закон,
не венгерский закон, не румынский закон. Так кого же вы обвиняете в
нарушении прав человека?» 2.
В этой связи небезинтересно проследить, как же в обстановке
современного режима произвола и беззакония, царящего в капиталистических
странах, «новейшие» буржуазные теории объясняют понятие вины?
Общетеоретической базой всех «новейших» теорий о вине служит
неокантианство, позитивизм и другие реакционнейшие учения до
феноменализма и интуитивизма включительно. Ведя яростную борьбу с
марксистско-ленинской философией и изгосоциальных законов», Гарсон требует открытой расправы с ними, отбрасывая обычные приемы буржуазной юстиции. «Так как
обычные наказания не могут исправить этого злоумышленника, то было бы нелепым упорно придерживаться их. Будут судить уж не это
преступление, а самого преступника, каким его характеризуют его предшествующие действия и вся его жизнь» (стр. 75).
1
См. Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 74—75.
2
А. Я. В ы ш и н с к и и. Разоблачить клеветников до конца. Речь на пленарном заседании Генеральной Ассамблеи 21 октября
1949 г., «Правда» № 297, 24 октября 1949 г.
132
няя материалистические и диалектические элементы из учений своих
идейных
предшественников,
эти
теории
становятся
откровенно
идеалистическими, субъективистскими. Особенно модными оказываются при
этом так называемые оценочно-этические теории вины (М. Майер\, Э. Вольф2,
Ф. Кауфман3, Ф. Сейер 4, Э. Немировский 5 и др.), объявляющие
несостоятельными психологические определения вины. Психологические
моменты, говорят представители этих теорий, хотя и характеризуют вину, но
только с одной стороны — с точки зрения эмпирических и натуралистических
(что на их языке означает — материалистических) предпосылок, которые легко
могут быть объяснены с позиций детерминизма. Между тем, понятие вины,
говорят они, значительно глубже. Оно не поддается детерминистическому
объяснению, так как вина не является объективным фактом действительности.
О подлинном содержании вины можно судить не по внешним ее проявлениям
(умысел и неосторожность, выражающиеся в определенном поведении
человека), а исходя из абстрактно-этических критериев, которые вскрывали бы
«преступное настроение» лица. Суть вины поэтому в этическом упреке со
стороны суда. Этический упрек как отрицательная оценка поведения лица
судом выступает здесь как синоним вины: вина лица отождествляется в этом
случае с суждением судьи о виновности этого лица. Упрека же (т. е. порицания)
заслуживает также «настроение лица», которое противоречит правопорядку и
«общей справедливости». Э. Немировский писал: «Таким образом, в настоящее
время и в законодательных проектах, и в практике, и в науке ясно
обнаруживается тенденция уменьшить влияние на уголовную ответственность
отдельного деяния и заключающееся в наказании осуждение — порицание
относить в большей мере к источнику деяния, к свойствам личности
преступника, к особому состоянию его психики, которое в преступном деянии
находит неполное выражение, и, так как вина есть то, что составляет объект
отрицательной оценки, вина личности должна заключаться не только в том, что
от нее исходит данный волевой акт, что ею совершено данное преступное
деяние, но и в том и, даже главным образом, в том, что в ее характере есть
неудовлетворительные, с точки зрения правопорядка, свойства, которым это
деяние в большей или меньшей степени обязано своим возникновением и
которые в своей совокупности могут быть вызваны преступ' М. М а у е г, Бег а11§етеше ТеЦ Дев Оеи1эсЬеп 51га{гесЫз, 1923.
2
Е. ^ о 1 г. 51га1гесп1Пспе 8спи1с11епге, 1928.
3
Р. КаиНпапп В1е рпПозорЫзспеп ОгипДргоЫетеп (Зег ЬеЬге УОП <1ег 51га{гесЬ153сЬиИ, 1929.
4
Р. § а у г е, Мепз геа, «НапуагД 1а\у Кеу1еу», № 6, 1932.
5
Э. Н е м и р о в с к и и, Меры социальной защиты и наказание в связи с сущностью вины, ЖМЮ, 1916, кн. 2, стр. 1—46;
Основные начала уголовного права, Одесса, 1917.
133
ньш настроением. Преступное настроение... и составляет содержание
вины»1.
Эти определения понятия вины будут более понятными, если учесть
следующий тезис Немировского, в котором он раскрывает «прикладное»
значение данной теории: «И в этом отношении понимание вины как
преступного настроения должно принести существенную пользу: при
сохранении за преступным деянием его значения этот взгляд переносит центр
тяжести в определении степени вины на отношение данного эпизода к общим
свойствам личности преступника. Таким образом открывается широкая область
для осуществления задач специального предупреждения, и в то же время
наказание остается справедливым возмездием за вину»2.
Наиболее характерная черта этих «теорий» состоит в том, что, говоря о
вине как оценочной категории и отрицая в ней качество объективно
существующего факта, они не дают четких критериев этой оценки. Одни из них
говорят при этом о нарушении некоего надклассового нравственного «долга»
(М. Майор) , другие — об оскорблении этического «момента ценности» (Е.
Вольф), третьи—предлагают отыскивать этот критерий самому судье, который
интуитивно оценивает настроение правонарушителя на основании различных
внешних «симптомов» (Ф. Кауфман), четвертые—приходят к выводу, что дать
определение понятия вины вообще невозможно, так как выражение вины в
каждом отдельном случае весьма различно (Ф. Сейер), и т. д. Ф. Сейер пишет:
«Ни общее материальное действие, заслуживающее порицания, ни намерение
сделать то, что вызывает общее социальное неодобрение, ни намерение
совершить нарушение договора или правонарушение, никакая другая форма не
может подойти ко всем случаям»э.
Действительный смысл и классовая направленность этих «новейших»
теорий о вине понятны. Этот смысл и направленность выражаются в
стремлении расширить ответственность за всевозможные нарушения
капиталистического «правопорядка»: то, что не удается подвести под
параграфы законов и доказать на основании четких и определенных
объективных и субъективных элементов состава правонарушения, пытаются
обосновать туманными и расплывчатыми ссылками на «общее социальное
неодобрение», «этический упрек», «вину характера», «нарушение
нравственного долга» и т. п.
Таким образом, «углубленная» этическая трактовка вины как понятия,
лишенного реального психологического содержания и оторванного от
конкретных фактов действительности,
1 Э. Я. Немировский, Основные начала уголовного права, Одесса, 1917, стр. 190, 191.
2
Та м же, стр. 197—198.
3
Цитировано по Б. С. Маньковскому, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 87.
134
имеет одну цель — теоретически оправдать тот судебный произвол и
беззаконие, которые характеризуют весь современный общественный,
государственный и правовой строй империализма, — строй фашизма и
агрессии. Деградация его по пути к фашизму и мракобесию сопровождается
повальным идейным разбродом и упадком буржуазной науки.
Кризис учения о 'вине как основании личной ответственности — яркая
иллюстрация всеобщего кризиса капитализма и его культуры1.
Подлинно научное объяснение понятия вины как основания гражданскоправовой ответственности может быть дано только с позиций диалектического
материализма.
Исходя из этих позиций, разбираемый вопрос, в самой общей его
постановке, можно сформулировать так: если вина является психическим
отношением лица к своим противоправным действиям и их последствиям, то
что же следует понимать под этим психическим отношением? Если под
психическим от1 См. А. А. Ж Д а н о в. Выступление на дискуссии по книге Г. Ф. Александрова «История западно-европейской философии»,
Госполитиздат, 1947;
Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М.,. 1949, стр. 5—42, 64—94; А. А. Пионтковский, Уголовноправовые воззрения Канта, А. Фейербаха и Фихте, «Ученые труды ВИЮН», вып. 1, 1940;
Его же, Уголовно-правовая теория Гегеля в связи с его учением о праве и государстве, М., 1948; М. Исаев, Реценаия на книгу А.
Пионтковско-го о Гегеле, жур. «Советское государство и право», 1948, № 7, стр. 33—90;
Его ж е, О неправильной трактовке классической школы уголовного права в советской науке, «Ученые труды ВИЮН», вып. 10,
М., 1947, стр. 152— 175; Б. С. У т е в с к и и. История уголовного права буржуазных государств, М., 1950; Его же, Уголовное право на
службе американо-английской реакции, М., 1951; Н. Г. Александров, Реакционная сущность современных американских буржуазных
«теорий» права. Отчет о докладе в жур. «Советское государство и право», 1949, № 12, стр. 45—49; А. А. Герцензон, К вопросу об оценке
основных направлений в науке уголовного права, «Труды научной сессии ВИЮН 1—6 июля 1946 г.», 1948, стр. 80—100; С. Морозов,
Рецензия на книгу В. Ошеровича «Очерки по истории уголовно-правовой мысли», жур. «Большевик», 1947, № 24;
В. И. С е р е б р о в с к и и, Обзор иностранных журналов по вопросам гражданского права, «Ученые записки Московского
юридического института», М., 1939, вып. 1, стр. 148—160; Е. А. Ф л е и ш и ц, Буржуазное гражданское право на службе
монополистического капитала, М., 1948; Р. О. Х а л ф и н а, Гражданское законодательство Англии в период второй мировой войны, жур.
«Советское государство и право», 1946, № 1; X. И. Шварц, Англо-американское деликтное право, жур. «Советское государство и право»,
1940, № 2; Е г о же, Принцип ответственности в гражданском праве некоторых буржуазных государств, «Ученые записки Саратовского
юридического института», 1940; Д. М. Г е н к и н, Гражданское и торговое право капиталистических стран, М., 1949, стр. 9—22; Б. С. А н т
и м о н о в, Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М., 1950, стр. 56—76; И. Б. Н о в и ц к и и и Л. А. Л у н ц,
Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 323—325, 344—346; Л. А. Л у н ц. Основной экономический закон современного
капитализма и реакционная сущность буржуазного гражданского права, жур. «Советское государство и право», 1953, № 2—3, стр. 108—
122.
135
ношением понимать волевое и сознательное отношение лица к своим
противоправным действиям и их последствиям, то возникает второй вопрос:
можно ли волю и сознание человека рассматривать как свободные от
физиологических процессов, происходящих в голове человека, и от
объективных условий его жизни, либо же воля и сознание человека
закономерно и необходимо обусловлены определенными материальными
факто-ра^^и, которые существуют независимо от воли и сознания и с помощью
мозга получают лишь отражение в психике человека. Наконец, как понимать
самое это отражение — то ли как пассивный или, напротив, как активный,
творческий процесс?
Поставив так вопрос, мы неизбежно обращаемся к общефилософской
проблеме необходимости и свободы воли, а в конечном счете, к проблеме
соотношения общественного бытия и сознания, материи и мышления.
Известно, что в зависимости от решения этой проблемы все философы
разделились на два противоположных, враждебных лагеря — на идеалистов и
материалистов. Первые противопоставляют свободу воли и необходимость как
несовместимые понятия и трактуют либо об абсолютной свободе воли, не
зависимой от объективной детерминированности человеческого поведения,
либо же отрицают свободу воли и объявляют ее иллюзией человека, не
сознающего детерминированности своих поступков.
Философы-материалисты исходят из единства свободы воли и
необходимости и говорят об отражении объективной реальности в сознании
человека. В. И. Ленин писал: «Основное отличие материалиста от сторонника
идеалистической философии состоит в том, что ощущение, восприятие,
представление и вообще сознание человека принимается за образ объективной
реальности. Мир есть движение этой объективной реальности, отражаемой
нашим сознанием. Движению представлений, восприятии и т. д. соответствует
движение материи вне меня. Понятие материи ничего иного, кроме
объективной реальности, данной нам в ощущении, не выражает. Поэтому
оторвать движение от материи равносильно тому, чтобы оторвать мышление от
объективной реальности, оторвать мои ощущения от внешнего мира, т. е.
перейти на сторону идеализма» *.
Следовательно, содержание нашего сознания, воли, психики
определяется общественным бытием, объективной действительностью. Но это
ни в какой мере не отвергает того бесспорного положения, что отражение
объективного мира происходит через воздействие этого объективного мира на
наши органы чувств, что этот процесс отражения происходит в нашем мозгу.
Жизнь рождает мозг, — учил В. И. Ленин. В мозгу человека отражается
природа. Проверяя и применяя на практике правильность этих отражений,
человек приходит к объективной
В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 250.
136
1
истине. Значит, познание, как вечное приближение мышления к объекту,
понимается не как пассивное восприятие мира, а как активный, созидательный
процесс. Отражение природы в мыслях человека, писал Ленин, «надо понимать
не «мертво», не «абстрактно», не без движения, не без противоречий, а в
вечном процессе движения, возникновения противоречий и разрешения их» 1.
Это положение марксизма не может быть истолковано в том смысле, что
психическое тождественно материальному, «Что и мысль и материя
«действительны», т. е. существуют, это верно. Но назвать мысль материальной
— значит сделать ошибочный шаг к смешению материализма с идеализмом» 2.
С точки зрения марксизма, психическое есть продукт материи, но не всякой
материи, а лишь высокоорганизованной — мозга и 'не сводится к материи, не
идентично ей, но отражает материальное и является поэтому вторичным после
материального.
«Согласно материализму Маркса,—писал И. В. Сталин, — сознание и
бытие, идея и материя —это две различных формы одного и того же явления,
которое, вообще говоря, называется природой или обществом. Стало быть, они
не отрицают друг друга и в то же время не представляют собой одного и того
же явления» 3.
С философским решением проблемы соотношения бытия и сознания,
материи и мышления непосредственно связана проблема необходимости и
свободы воли человека. Гениальное разрешение этой проблемы дал Ф. Энгельс:
«Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а
в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности
планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей.
Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим
телесным и духовным бытием самого человека,—два класса законов, которые
мы можем отделять один от другого самое большее в нашем представлении,
отнюдь не в действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что
иное, как способность принимать решения со знанием дела. Таким образом, чем
свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем
большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения...
Свобода, следовательно, состоит в основанном на познании необходимостей
природы (Ма1игпо1\уеп(11@ке11еп) господстве над нами самими и над
внешней природой, она поэтому является необходимым продуктом
исторического развития»4.
Это положение Энгельса получило дальнейшую творческую разработку в
трудах В. И. Ленина. Оберегая его от многочис' В. И. Л е н и н, Философские тетради, М„ 1947, стр. 168.
2
В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, стр. 227.
3
И. В. С т а лин. Соч., т. 1, стр. 318.
4
Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., 1950, стр. 107.
ленных извращений и кривотолков со стороны идеалистов и
метафизиков, В. И. Ленин вскрыл гносеологические предпосылки этого
гениального положения и доказал, что оно последовательно исходит из
основных взглядов марксизма на природу и общество.
Во-первых, указывал В. И. Ленин, Энгельс с самого начала своих
рассуждений признает законы природы, необходимость природы, т. е. все то,
что идеалисты объявляют «метафизикой» и в чем состоит основное различие
материалистической теории познания от идеализма (и его разновидности —
агностицизма Л^аха, Авенариуса и др.), который отрицает закономерности
природы, объявляя их «логической» категорией.
Во-вторых, указывал В. И. Ленин, Энгельс не занимается вымучиванием
«определений» свободы и необходимости, а берет сознание и волю человека, с
одной стороны, необходимость природы, с другой, и вместо всякого
определения, всякой дефиниции, просто говорит, что необходимость природы
есть первичное, а воля и сознание человека — вторичное, что последние,
поэтому, должны неизбежно и необходимо приспособляться к первой.
В-третьих, указывал В. И. Ленин, Энгельс не сомневается в
существовании «слепой необходимости». Он признает существование
необходимости, не познанной человеком. «Развитие сознания у каждого
отдельного человеческого индивида, — писал В. И. Ленин,— и развитие
коллективных знаний всего человечества на каждом шагу показывает нам
превращение непознанной «вещи в себе» в познанную «вещь для нас»,
превращение слепой, непознанной необходимости, «необходимости в себе», в
познанную «необходимость для нас». Мы не знаем необходимости природы в
явлениях погоды и постольку мы неизбежно—рабы погоды. Но, не зная этой
необходимости, мы знаем, что она существует. Откуда это знание? Оттуда же,
откуда знание, что вещи существуют вне нашего сознания и независимо от
него, именно: из развития наших знаний, которое миллионы раз показывает
каждому человеку, что незнание сменяется знанием, когда предмет действует
на наши органы чувств, и наоборот: знание превращается в незнание, когда
возможность такого действия устранена».
В-четвертых, указывал В. И. Ленин, Энгельс, говоря о соотношении
необходимости и свободы человеческой воли, применяет «сальтовитальный»
метод в философии, т. е. делает прыжок от теории к практике. «У Энгельса вся
живая человеческая практика врывается в самую теорию познания, давая
объективный критерий истины: пока мы не знаем закона природы. он,
существуя и действуя помимо, вне нашего познания, делает нас рабами «слепой
необходимости». И далее: «Раз мы узнали этот закон, действующий (как
тысячи раз повторял Маркс) независимо от нашей воли и от нашего сознания,—
мы господа
природы. Господство над природой, проявляющее себя в практике
человечества, есть результат объективно-верного отражения в голове человека
явлений и процессов природы, есть доказательство того, что это отражение (в
пределах того, что показывает нам практика) есть объективная, абсолютная,
вечная истина» '.
Таковы основные положения классиков марксизма-ленинизма о
соотношении необходимости и свободы воли. Они построены всецело и
исключительно на гносеологии диалектического материализма, на
предпосылках, которые в конец разоблачают идеалистический, махистский
вздор о телах как «комплексах ощущений» и пр. «Мах говорит пошлости
потому,— заключает В. И. Ленин,— что теоретически вопрос о соотношении
свободы и необходимости совершенно ему неясен»2.
Борясь за чистоту марксистской философии, В. И. Ленин разоблачает
мнимую «беспартийность» различных буржуазных теорий, пытающихся
«подняться выше» материализма и идеализма, а на деле ведущих бешеную
борьбу против него. «Через все писания всех махистов красной нитью проходит
тупоумная претензия «подняться выше» материализма и идеализма, — писал В.
И. Ленин,— превзойти это «устарелое» противоположение, а на деле вся эта
братия ежеминутно оступается в идеализм, ведя сплошную и неуклонную
борьбу с материализмом...
Несчастье русских махистов, вздумавших «примирять» махизм с
марксизмом, в том и состоит, что они доверились раз реакционным
профессорам философии и, доверившись, покатились по наклонной плоскости»
3
.
Материалистическое толкование соотношения свободы воли и
необходимости служит ключом для правильного понимания воли и сознания
человека, его психики.
Научный анализ психологии человека исходит из того основного
марксистско-ленинского положения, что психика человека, т. е. его воля и
сознание, есть продукт мозга как высокоорганизованной материи. Значит,
психическое производно от материи, зависимо от нее, но не сводится к ней, а
только отражает ее, так как материя сама по себе не зависима от психики и
развивается по своим законам движения 4.
1В. И. Л е н и н, Материализм II эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 172-173.
2
Т а м же, стр. 175.
3
Т а м же, стр. 322—323.
4
И. М. Сеченов писал: «Мысль считается обыкновенно причиной поступка. В случае же, если внешнее влияние, т. е. чувственное
возбуждение остается, как это чрезвычайно часто бывает, незамеченным, то, конечно, мысль принимается даже за первоначальную
причину поступка... Между тем это величайшая ложь. Первоначальная причина всякого поступка лежит всегда во внешнем чувственном
возбуждении, потому что без него
139
В отличие от вульгарного материализма и .идеализма, марксистский
философский материализм признает психическое, т. е. нац/и ощущения,
представления, понятия, мысли и чувства, отражением внешнего мира в
идеальных образах, копиях снимках, правильность которых проверяется и
подтверждается практикой, деятельностью человека ибо «все, что побуждает к
деятельности отдельного человека, неизбежно проходит через его голову,
воздействуя на его волю» '.
В. И. Ленин характеризовал научного психолога как такого, который
отбросил философские теории о душе и прямо взялся за изучение
материального субстрата психических явлений --нервных процессов. Советские
психологи, руководствуясь этим указанием Ленина и рассматривая
психическое как отражение внешнего мира в нашем мозгу (следовательно, как
функцию мозга), создали новую, материалистическую психологию, которая
решительно порвала с традициями старой, реакционно!"! буржуазной
психологии. Однако нельзя не отметить, что совместная сессия Академии наук
СССР и Академии медицинских наук СССР (июнь—июль 1950 г.) обнаружила
серьезные недостатки в развитии советской психологии.
Главный недостаток состоял в том, что, объясняя психические отношения
людей, психология отошла от основных положений марксизма-ленинизма о
воле и сознании человека и от естественно-научной основы психических
процессов,
впервые
последовательно
разработанных
русскими
естествоиспытателями и, прежде всего, И. М. Сеченовым и И. П. Павловым,
блестящие результаты исследований которых признаны неотъемлемой частью
естественно-научного фундамента диалектического материализма.
Отмечая неоценимые достижения И. П. Павлова в разрешении и
естественно-научном обосновании основного философского вопроса о
соотношении бытия и сознания, «Правда» писала:
«Бессмертной заслугой Павлова является тот факт, что он глубоко научно
вскрыл и всесторонне объяснил материальные физиологические механизмы
сложнейших процессов отражения Б сознании человека внешнего объективного
.мира, дал блестяникакая мысль невозможна» (И. М. Сечено в. Рефлексы головного мозга, Л., 1926, стр. 105). Другими словами, если
«чувственные возбуждения» человека, всегда вызываемые внешним влиянием, оказываются не замеченными человеком (субъективно), то
это совсем не значит, что эти «чувственные возбуждения» объективно не обусловлены. Голых мыслей, как и голых поступков,
независимых от психических переживаний, обычно не существует. Это подчеркнул В. И. Ленин, когда писал о целях, которые ставит перед
собой человек в процессе своей деятельности. «На деле цели человека порождены объективным миром и предполагают его,— находят его,
как данное, наличное. Но кажется человеку, что его цели вне мира взяты, от мира независимы («свобода»)». (Философские тетради, 1947,
стр. 162—163). 1 К. Маркс н Ф. Э нг ел ь с, Соч., т. XIV, стр. 671—672.
140
щее естественно-научное обоснование материалистического решения
основного вопроса философии» '.
Допавловская идеалистическая физиология, а вместе с ней и психология
исходила из порочного мистического тезиса о раздельности материи и
сознания, о бессмертии и непознаваемости «духа» и о смертности тела.
Английский физиолог Шеррингтон (а за ним все современные англоамериканские ученые) твердил о дуализме физиологического и психического, о
непознаваемости психических процессов, о несовместимости «объективной»
физиологии и «субъективной» психологии, об «особой», таинственной природе
психических ощущений.
Еще в 1908 г. Ленин предупреждал об опасности и теоретической
несостоятельности подобных рассуждений. Он писал:
«Для всякого естествоиспытателя, не сбитого с толку профессорской
философией, как и для всякого материалиста, ощущение есть действительно
непосредственная связь сознания с внешним миром, есть превращение энергии
внешнего раздражения в факт сознания. Это превращение каждый человек
миллионы раз наблюдал и наблюдает действительно на каждом шагу. Софизм
идеалистической философии состоит в том, что ощущение принимается не за
связь сознания с внешним миром, а за перегородку, стену, отделяющую
сознание от внешнего мира,— не за образ соответствующего ощущению
внешнего явления, а за «единственно сущее»2.
Эти указания Ленина не были учтены некоторыми советскими
психологами. Часть из них, забыв исходные положения марксизма и
противопоставив свои взгляды учению Павлова, стала на явно
идеалистические, кантианские позиции «психофизического параллелизма».
Так, Л. А. Орбели утверждал, что душевная жизнь человека есть предмет
трансцендентный, выходящий за пределы возможного для нас опыта 3.
«Правда», № 183 за 2 июля 1950 г.
В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 35-36.
3
Яркие примеры распространения подобных идеалистических теорий в советской литературе привел в своем докладе на Сессии
А. Г. Иванов-Смоленский, указав, в частности, что П. С. Купалов утверждает, будто могут существовать такие психические процессы
(«внутренние переживания» и ощущения человека), которые не связаны никакой видимой реакцией нервной системы (так назыв.
«рефлексы без начала»), которые не детерминированы поэтому ни внешними, ни внутренними раздражителями, не зависят от воздействия
внешней и внутренней среды организма, а носят самопроизвольный, спонтанный характер.
Взгляды Купалова прямо противоречат указаниям Ленина о связи человеческих ощущении, переживаний и представлений с
внешним миром, о связи объективного и субъективного, об ощущениях, как субъективном образе объективного мира, изложенных им в
работе «Материализм и эмпириокритицизм».
Взгляды Купалова несовместимы также с воззрениями основоположников русской школы естествоиспытателей Сеченова и
Павлова. Для Сеченова ощущения были в одно и то же время и объективными и субъективными («Рефлексы головного мозга», Л., 1926,
стр. 104), а Павлов характе141
1
2
Еще более широкое признание эти чуждые материалистической
философии положения нашли в учебниках по психологии.
Так, С. Л. Рубинштейн, определяя задачи психологии, говорил: «Психика
имеет свои специфические закономерности и основная конечная теоретическая
задача психологии заключается в раскрытии специфических психологических
закономерностей» '.
Такое определение задачи психологии не отличается от тех, которые
даются буржуазными психологами и, в частности, Вундтом 2. Как там, так и
здесь психические процессы рассматриваются в отрыве от телесных, причинное
объяснение первых резко противопоставляется закономерностям вторых, в
результате чего психика человека трактуется как область, чуждая физиологии
человека.
Все это в корне противоречит учению И. П. Павлова, принципам
диалектического материализма. Не ставя своей целью дать подробное
изложение этого учения, мы, однако, не можем не остановиться на конечных
выводах Павлова в той мере, в какой они относятся к учению о воле и сознании
человека^ поскольку научное объяснение вины как психического состояния
лица невозможно без предварительного психологического анализа этих
понятий.
Ценность научных выводов Павлова для общественных, в том числе
правовых, наук состоит в том, что он установил связь между физиологией и
психологией. При этом-Павлов создал заново как физиологию, так и
психологию. Допавловская физиология основывалась на идеалистическом
мировоззрении,. физиология павловская зиждется на материалистическом
мировоззрении. Это же можно сказать и о психологии, которая до-Павлова
стояла также на идеалистических позициях. Павлов. в своем учении исходил из
основного принципа единства и целостности организма. «И это,— говорил
Павлов,— целиком наша русская неоспоримая заслуга в мировой науке, в
общей человеческой мысли»3.
Многочисленными экспериментальными исследованиями Павлов
обогатил марксистско-ленинскую теорию познания и ее главный тезис о
существовании объективного мира, отражающегося в ощущениях и в сознании
человека. Он практически доказал, как формируется «субъективный образ
объективного мира» (Ленин) через сложный рефлекторный акт, обусловив тем
единство субъективного и объективного, психического и физического. Этим
Павлов противопоставил свое учение всей
ризовал ощущения как простейшие субъективные сигналы объективных отношений организма к внешнему миру (Полное
собрание трудов, т IV стр. 101).
'С. Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, М., 1946 стр. 25.
2
Вундт, Принцип психофизического параллелизма, М., 1894.
3
И. П. П а в л о в, Полное собрание трудов, т. 1, стр. 27.
142
предшествующей психологии. «Иначе, конечно, и не могло быть, —
говорил К. М. Быков на Сессии. — Капиталистические условия развития науки
исключают возможность раскрытия связи событий и фактов в характере
исторического хода явлений жизни и науки. Нежелание видеть классовые
корни, питающие те или иные взгляды на вещи,—характерная особенность
западноевропейских и американских ученых, которые в оценке роли науки для
практики говорят о «консервативности сил природы», тормозя таким образом
развитие всепроникающего человеческого ума. Ограниченность мысли и
защита классовых интересов буржуазии создавали ложное представление о
неизменности растительного и животного организма» '.
Венцом творческих изысканий Павлова является учение о высшей
нервной деятельности человека — учение о мозге. Павлов писал, что высший
отдел центральной нервной, системы — мозг «держит в своем ведении все
явления, происходящие в теле» 2. Психическая деятельность мозга
рассматривалась Павловым в тесной связи с,внутренней деятельности всего
организма и с факторами, воздействующими на организм извне. «Пределом
физиологического знания,— писал он,— целью его является выразить это
бесконечно сложное взаимодействие организма с окружающим миром в виде
точной научной формулы. Вот окончательная цель физиологии, вот ее
пределы»3. Известно, что такой «точной научной формулой», при помощи
которой Павлов изучал единство внутренних и внешних процессов организма,
была знаменитая павловская система рефлексов как реакций организма на
воздействие внешнего мира.
Рефлекс—одно из самых важных явлений организма: все процессы
организма в своем нормальном течении совершаются при помощи рефлекса.
Правда, развитие рефлекса было известно и допавловской физиологии, но
Павлов открыл новый класс рефлексов, до него не замеченный и не оцененный,
бесконечно обширный, охватывающий все реакции человека, начиная с
примитивной рефлекторной реакции и кончая произношением слов и
употреблением письма. На основе совпадения во времени возбуждения в двух
пунктах центральной нервной, системы возникает связь между этими
возбужденными пунктами. Павлов представил эту связь как замыкание между
двумя одновременно и последовательно действующими, очагами возбуждения,
при помощи чего экспериментально были образованы новые рефлексы—
условные, действие которых совпадает во времени с врожденными
безусловными рефлексами. «Таким образом, открылась .возможность изучения
всей динамики коры
' К. А1. Быков, Развитие идей И. П. Павлова, «Научная сессия,
посвященная проблемам физиологического учения акад. И. П. Павлова,
28 июня —4 июля 1950 г.», М.—Л., стр. 14.
2
И. П. Павлов, Полное собрание трудов, т. 1, стр. 410. ' И. П. П а в л о в, Лекции по физиологии, изд. АМН СССР, 1949,
стр. 55.
143
мозга при помощи вновь образуемых рефлексов, названных условными,
дуга которых обязательно проходит через кору больших полушарий. Родилась
идея и проблема временной связи, имеющая широчайшее применение в
биологических науках» '.
Исследования Павлова этим не ограничивались. В противоположность
механистическим представлениям о предопределенности и неизменчивости
явлений природы, Павлов выдвинул и обосновал историческую концепцию
развития животного мира. «Можно принимать,— писал Павлов,— что
некоторые из условных вновь образованных рефлексов позднее
наследственностью превращаются в безусловные»2. Однако историческая
концепция не сводилась Павловым к одной наследственной восприимчивости
условных рефлексов, поскольку последняя свойственна не только человеку, но
и животным. Установив основные закономерности в физиологии высшей
нервной деятельности у всех животных, Павлов указал также на то, что
закономерности животного мира нельзя механистически переносить на
психическую деятельность человека.
Вершиной творческих дерзаний Павлова в раскрытии материальной
природы психических явлений явилась идея существования у человека, помимо
первой сигнальной системы, одинаковой с животным, специальной второй
сигнальной системы, присущей только человеку. Вторая сигнальная система
позволяет человеку сохранять накопленные знания; через нее сознание
человека проявляется в его общественной деятельности.
Вторая сигнальная система ничего общего не имеет с Бундовским
«психофизическим параллелизмом», ибо эта павловская концепция яе
противопоставляет психических процессов физиологическим. Напротив, эта
система рассматривается на основе ив единстве с первой сигнальной системой,
присущей всему животному миру. Специфичность же второй, человеческой
сигнальной системы состоит в том, что она основана на мышлении. Мысль же
человеческая всегда облекается в слово, речь. А слово для человека, как пишет
Павлов, есть «такой же реальный условный раздражитель, как и все остальные
общие у него с животными, но вместе с тем и такой многообъемлющий, как
никакие другие, не идущий в этом .отношении ни в какое качественное или
количественное сравнение с условными раздражителями животных» 3.
1
К. М. Быков, Развитие идей И. П. Павлова, «Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения акад. И. П.
Павлова 28. июня—4 июля 1950 г.» М.—Л., стр. 14.
2
И. П. Павлов, Полное собрание трудов, т. III, кн. 1, стр. 273.
3
И. П. Павлов, Полное собрание трудов, т. IV, стр. 337. Характеризуя вторую сигнальную систему как специально человеческую,
поскольку она объясняет мышление человека, Павлов указывает: «Если наши ощущения и представления, относящиеся к окружающему
миру, есть для нас первые сигналы, то речь, специально прежде всего кинэстезические раздраже-
Таково объяснение материальных основ высшей 'нервной деятельности
человека—деятельности мозга как органа человеческого мышления. Было бы
глубочайшей ошибкой рассматривать всю деятельность человека (впечатления,
ощущения, представления), основанную на первой сигнальной системе, только
как биологическую часть его высшей нервной деятельности и
противопоставлять ее тем самым второй сигнальной системе. Как первая, так и
вторая сигнальные системы действуют в полном взаимодействии'.
Как первая, так и вторая сигнальные системы одинаково социально
детерминированы.
Та
и
другая
обусловливаются
определенными
историческими общественными условиями. Тот факт, что через вторую
сигнальную систему как носительницу словесного мышления и речевой
деятельности осуществляется, по выражению Павлова, «межлюдская
сигнализация», вся «грандиозная сигнализация речи», свидетельствует о том,
что Павлов строил свое учение о высшей нервной деятельности человека с
учетом качественных, социальных особенностей ее развития 2.
Историческая обусловленность.развития высшей нервной деятельности
человека оказалась, таким образом, окончательно выраженной Павловым в его
учении о второй сигнальной системе и о ее связи с развитием речи человека,,
его языка. Эти выводы Павлова блестяще согласуются с указаниями И. В.
Сталина о неразрывной связи языка с историей общества, с историей народа, с
тем, что «язык относится к числу общественных явлений, действующих за все
время существования обния, идущие в кору от речевых органов, есть вторые сигналы, сигналы сигналов. Они представляют собой отвлечение от
действительности и допускают обобщение, что и составляет наше лишнее, специально человеческое, высшее мышление» (Соч., т. III, стр.
490).
' Взаимную материальную обусловленность, единство первой и второй сигнальных систем Павлов объяснял следующим
образом: «В развивающемся животном мире на фазе человека произошла чрезвычайная прибавка к механизмам нервной деятельности. Для
животного деятельность сигнализируется почти исключительно только раздражителями и следами их в больших полушариях,
непосредственно приходящими в специальные клетки зрительных, слуховых и других рецепторов организма. Это то, что мы имеем в себе
как впечатления, ощущения и представления от окружающей внешней среды как общеприроднои, так и от нашей социальной, исключая
слово, слышимое и видимое. Это— первая сигнальная система действительности, общая у нас с животными. Но слово составило вторую,
специально нашу, сигнальную систему действительности, будучи сигналом первых сигналов. Многочисленные раздражения словом, с
одной стороны, удалили нас от действительности... С другой стороны, именно слово сделало нас людьми... Однако, не подлежит сомнению,
что основные законы, установленные в работе первой сигнальной системы, должны также управлять и второй, потому что эта работа все
той же нервной ткани». (Соч., т. III, стр. 568—569).
2
См. В. И. Селиванов, К вопросу о так называемом произвольном поведении. Сб. Института философии Академии наук СССР
«Учение И. П. Павлова и философские вопросы психологии», М., 1952, В. С. Ф и л а т о в, Психология характера в свете павловского
учения о высшей нервной деятельности, там же.
1°. Г. Матвеев 145
щества. Он рождается и развивается с рождением и развитием общества.
Он умирает вместе со смертью общества. Вне общества нет языка» '.
Выводы Павлова о роли языка в развитии человеческого мышления
служат яркой иллюстрацией к указаниям И. В. Сталина о непосредственной
связи мышления и языка.
И. П. Павлов всю свою жизнь боролся с идеалистическими извращениями
этой проблемы и доказал, что «наша мысль направляется действительностью»,
что «каждый шаг мысли» проверяется «согласием с действительностью». Как
настоящий воинствующий материалист, Павлов видел цель своих изысканий в
том, чтобы научиться управлять физиологическими и психологическими
закономерностями. «Тогда,—говорил Павлов, — доподлинно будет доказано,
что мы овладели процессами и ими командуем».
Учение Павлова о сигнальной системе дало, следовательно, конкретное
решение вопроса о качественном своеобразии закономерностей той стадии
материи, на которой формируются органы чувств и мозг, показало
закономерности превращения энергии внешнего раздражения в факт сознания.
Изучение закономерностей сознания и воли человека в том
материалистическом плане, какой был намечен классиками марксизмаленинизма, и составляет поэтому весь смысл и главную черту всей павловской
концепции развития высшей нервной деятельности.
Основное положение материалистической психологии — «психика есть
функция 'мозга»—получило, таким образом, полное подтверждение в исходном
тезисе 'Павлова о том, что вся физиологическая и психическая деятельность
человека представляется как рефлекторная, отражательная деятельность, что
определяющим моментом для этой деятельности являются, •в конечном счете,
условия жизни человека, физические и социальные условия внешнего мира —
«госпожа действительность», как любил говорить Павлов 2.
1 И. Сталин, Марксизм и вопросы языкознания, М,., 1950, стр. 18.
2
Краткое изложение взглядов И. П. Павлова о связи психологического с физиологическим не должно создать превратного
представления о том, что Павлов отождествлял психику человека с высшей нервной деятельностью и тем игнорировал роль социальных
факторов в формировании 'воли и сознания человека. И. П. Павлов говорил не о тождестве, а о единстве психического и физиологического,
идеального и материального, субъективного и объективного (см. об этом: Петрушевский, Учение И. П. Павлова и марксистско-ленинская
теория отражения, сб. Института философии АН СССР «Вопросы диалектического материализма», М., 1951, стр. 296—327; Н. А. Хромов,
К вопросу о физическом и психическом, . сб. Института философии АН СССР «Учение И. П. Павлова и философские вопросы
психологии», М., 1952; В. И. Селиванов, К вопросу о так называемом произвольном поведении (там же); С. Л. Рубинштейн, Учение И. П.
Павлова и проблемы психологии (там же); В. С. Филатов, Психология характера в свете павловского учения о высшей нервной
деятельности (там же).
И6
Изложенные общие и, на первый взгляд, отвлеченные положения
материалистической философии о познании как отражении объективного мира,
казалось бы, не имеют прямого отношения к разбираемому нами вопросу.
Между тем, вне связи с этими гносеологическими положениями
марксизма невозможно разрешить проблему обоснования ответственности
человека за его поступки. Это особенно ясно стало сейчас, когда по вопросу о
свободе воли правонарушителя в нашей литературе высказаны две различные
точки зрения, четко сформулированные: первая — Б. С. Утевским и вторая —
Б. С. Маньковским.
Б. С. Утевский, как и все советские юристы, считает, что марксистское
понимание свободы воли «должно быть положено в основание уголовной
ответственности». " «Однако, — пишет он, — нельзя согласиться с
механическим применением указаний Энгельса к деятельности преступника, с
приписыванием' ему той «свободы» и того «знания дела», о которых говорит
Энгельс» 1. По мнению Б. С. Утевского, когда Энгельс говорит о свободе, «он
имеет в виду не способность человека выбирать решения вообще, а
способность выбирать такие решения, которые находятся в соответствии с
законами общественного развития, которые означают господство над
обстоятельствами и отношениями» 2. Приведя далее известное положение
Энгельса о скачке «человечества из царства необходимости в царство
свободы»3 и указывая на то, что только в социалистическом обществе люди
могут действовать свободно (а в капиталистическом обществе, по мнению Б. С.
Утевского, свободно действуют только сознательные трудящиеся, борющиеся с
капиталистическими порядками) 4, Б. С. Утевский пишет: «Указания Энгельса о
свободе и о действовании со знанием дела не могут быть применены к
гражданам СССР, не освободившимся от влияния капиталистического
окружения, от влияния враждебной растленной реакционной идеологии или от
пережитков прошлого в сознании людей, не господствующим над этими
влияниями и пережитками, но подчинившимся их господству над собой и
избравшими решение, противоречащее их долгу и нарушающее уголовные
законы Советского государства»5. Автор соглашается с тем, что детерминизм и
материалистическое учение о воле дают философскую базу для обоснования
ответственности граждан СССР за совершенные правонарушения, «но эта
1 Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 34.
2
Т а м же, стр. 35.
3
Ф. Э н г е л ь с, Анти-Дюринг, М., 1948, стр. 267.
4
Б. С. У т е в с к ий, Цит. соч., стр. 36 и 37. в Т а м же, стр. 38.
147
база, — говорит он, — лежит совсем в иной плоскости, а не в
механическом применении к преступникам указаний Энгельса о свободе и о
знании дела» 1. «Это основание, — пишет он, — заключается в том, что
гражданин, совершивший преступление, имел возможность выбрать решение,
соответствующее интересам социалистического государства, т. е. решение
свободное, соответствующее законам общественного развития, но вместо этого
подчинил свое решение пережиткам капитализма в своем сознании или
влиянию капиталистического окружения» 2.
Такова позиция Б. С. Утевского, которую он еще глубже разъяснил на
дискуссии, посвященной этой проблеме, сказав:
«Свободно в социалистическом обществе действуют передовые
советские граждане. Говорить же о свободе воли преступника — значит
профанировать высказывания классиков марксизма-ленинизма» 3.
Как видим, Б. С. Утевский приходит к выводу, что поскольку
правонарушения обусловлены у нас пережитками капитализма и поскольку
правонарушитель подчиняет свою волю этим пережиткам, то он не свободен в
своих действиях. Он — раб этих пережитков.
Иную позицию занимает Б. С. Маньковский. «Действия людей, — пишет
он, — определяются той классовой обстановкой, в которой формируется
личность. Но обусловленность поведения личности общественными условиями
ни в какой мере не устраняет ее ответственности за принимаемые решения «со
знанием дела»4. К обоснованию этой ответственности Б. С. Маньковский
подходит с учетом активной роли воли и сознания личности. «Активная роль
воли и сознания личности, — говорит он, — которая не является слепым
орудием рока, обусловливает и ее ответственность за совершаемые деяния.
Детерминизм и ответственность не представляются взаимоисключающими
понятиями, как об этом беспрерывно твердит буржуазная идеалистическая
философия»5. Деятельная сторона человеческого сознания, по мнению автора,
является, таким образом, основой ответственности человека за свои действия.
«В этой связи, — говорит Маньковский, — в условиях социалистического
строя по-новому ставится и проблема вины и ответственности за совершение
преступления. Поскольку в социалистическом обществе отдельной личности
открыты все возможности для развития и творчества,—тот, кто пренебрегает
этим и направляет
Цит. соч., стр. 38.
Т а м же, стр. 41.
3
Отчет о дискуссии в Институте права АН СССР по вопросам вины и ответственности в советском уголовном праве, жур.
«Советское государство н право», 1951, № 1, стр. 74.
4
Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 50.
5
Т а м же,
148
1
2
свое сознание, свою волю по пути совершения преступлений, должен
нести ответственность» 1.
Б. С. Маньковский решительно отмежевался от точки зрения Б. С.
Утевского, находя, что последний неправ в разрешении данной проблемы, так
как «снимает вопрос об активной роли сознания личности, которая в условиях
социалистического общества могла не совершать преступления и не должна
была совершать его... Тем самым проф. Б. С. Утевский неизбежно скатывается
на путь фатализма, на путь ликвидации вины в уголовном праве. По существу
эта теория ответственности проф. Б. С. Утевского не имеет ничего общего с
марксизмом и является модификацией гегельянства» 2.
Как видим, охарактеризованные выше две различные позиции в
разрешении основного вопроса проблемы ответственности в советском праве
отличаются друг от друга не в деталях, а в принципе. По существу, разногласия
между данными авторами сводятся к решению главного (гносеологического)
вопроса, разрешение которого немыслимо в отрыве от общефилософских (и
общепсихологических) положений о воле, сознании и поступках человека.
Поэтому прежде чем присоединиться либо отвергнуть одну из этих точек
зрения и решить затем вопрос о субъективных основаниях гражданскоправовой ответственности в советском праве, мы сделаем попытку подойти к
рассмотрению данной проблемы с общих позиций диалектического
материализма и советской психологии.
Положив в основу объяснения психической деятельности человека
марксистско-ленинскую теорию познания и опираясь на материалистическое
учение о высшей нервной деятельности, как на свою естественно-научную базу,
советская психология может не только наблюдать, изучать и объяснять
психические явления, но и действенно способствовать изменению и
формированию психики советского человека, т. е. его воспитанию, как
гражданина нового общества.
Задача воспитания стоит не только перед школой либо другими
собственно воспитательными учреждениями нашей страны. Разрешению этой
задачи подчинена деятельность множества других культурно-просветительных
учреждений н организаций: театра, кино, библиотек, общественных
организаций. Задача воспитания поставлена перед всеми отраслями советской
культуры: перед наукой, искусством, литературой. Огромнейшую идейновоспитательную работу проводит Коммунистическая партия, ибо чем выше
политический уровень и мар-ксистско-ленинская сознательность работника
любой отрасли
Б. С. Маньковский, Цит. соч., стр. 55.
Отчет о дискуссии, жур. «Советское государство и право». 1951. № 1, стр. 75.
149
1
2
народного хозяйства, тем плодотворнее его работа. И наоборот, чем ниже
политический уровень и марксистско-ленинская сознательность работника,
«тем вероятнее срывы и провалы в работе, тем вероятнее измельчание и
вырождение самих работников в деляг-крохоборов, тем вероятнее их
перерождение» (Сталин).
Хозяйственно-организаторская и культурно-воспитательная деятельность
составляет сейчас главную задачу советского государства внутри страны. Во
всей своей широте встала эта задача перед нашим правом и органами,
осуществляющими социалистическое правосудие. Борясь с нарушениями
социалистического правопорядка как с проявлениями пережитков капитализма
в сознании людей, советский суд осуществляет эту воспитательную задачу
методами, которые присущи только ему.
Но для того, чтобы воспитывать советских граждан в духе коммунизма,
надо знать не только то, как воспитывать (приемы воспитания в
социалистическом обществе многообразны), ной ясно представлять себе и
объект воспитания, т. е. то, что воспитывается. Хорошо известно, что
идеологическому воспитанию подлежит не абстрактная личность и не серая
масса одинаковых людей, а совершенно конкретный советский человек с его
индивидуальными способностями и навыками, человек, — член определенного
коллектива 1.
Что же воспитывается в человеке?
Самый общий ответ на этот вопрос дает советская психология:
воспитываются воля, сознание и чувства человека. Но психология не
ограничивается этим односложным ответом. Психология дает объяснение этих
понятий, показывает условия их возникновения, формирования и изменения.
Как же советская психология определяет понятия воли, сознания и чувств
человека?
Толкуя вопрос о воле, психология всегда имеет в виду, что воля человека
непосредственно связана с его сознанием, т. е. с его мыслительной
деятельностью. «Когда мы говорим о воле, мы разумеем под этим
сознательную целеустремленность человека. Сознательность же требует
мыслительных процессов... Без участия мышления волевое действие было бы
лишено сознательности, т. е. перестало бы быть волевым действием»2. Другими
словами, советская психология не признает дуализма
1
Определяя понятие воспитания, М. И. Калинин говорил: «По-моему, воспитание есть определеняое, целеустремленное и
систематическое воздействие на психологию воспитываемого, чтобы привить ему качества, желательные воспитателю. Мне кажется, что
такая формулировка (разумеется, ни для кого необязательная) в' общих чертах охватывает все, что мы вкладываем в понятие воспитания,
как-то: внедрение определенного мировоззрения, нравственности и правил человеческого общежития, 'выработку определенных черт
характера и воли, привычек и вкусов, развитие определенных физических свойств и т. п.» (М. И. Калинин, О коммунистическом
воспитании, жур. «Большевик», 1940, № 19—20, стр. 11).
2
«Психология», под редакцией К. Н. Корнилова, А. А. Смирнова и Б. М. Теплова, изд. 3, 1948, стр. 318—319.
150
воли и сознания, как не признает дуализма мышления и бытия. Советская
психология рассматривает волю и сознание как стороны одного
психологического процесса, не отождествляя их, но и не противопоставляя их
друг другу.
Гегель рассматривал волю как особый способ мышления. Он писал: «Дух
есть вообще мышление, и человек отличается от животного мышлением. Но не
надо представлять себе, что человек является, с одной стороны, мыслящим и, с
другой стороны, вопящим, что у него в одном кармане мышление, а в другом
воля, ибо это было бы пустым представлением. Различие между мышлением и
волей есть лишь различие между теоретическим и практическим отношением;
но они не представляют собою двух способностей, так как воля есть особый
способ мышления: она есть мышление, как перемещающее себя в наличное
бытие, как влечение сообщить себе наличное бытие» *.
Как указано выше, Гегель (а вместе с ним и вся идеалистическая
философия) не понимал действительного соотношения между бытием и
мышлением, а следовательно, между бытием и волей, трактуя последнюю как
абсолютную: «...для него (т. е. для Гегеля.—Г. М.) мысли нашей головы—
говорил Энгельс,— были не отражениями, более или менее абстрактными,
действительных вещей и процессов, а, наоборот, вещи и развитие их были для
Гегеля лишь воплотившимися отражениями какой-то «идеи», существовавшей
где-то еще до возникновения мира» 2. В приведенном выше положении Гегеля
правильно лишь отвлеченное правило о соотношении мышления и воли, да и то
при условии, если перевести это правило на материалистический язык:
мышление человека как особый род деятельности человеческого мозга нельзя
противопоставлять воле, так как нельзя мыслить без воли, равно как
невозможно владеть волей без интеллекта. Сознание и воля представляют
собой единый психологический процесс.
Марксизм учит, что человек, познавая мир, воздействует на него,
изменяет его. Ставя перед собой определенные цели, человек достигает их
путем совершения известных действий.3. Было бы неправильно думать, что все
эти действия являются волевы' Гегель, Философия права, Соч., т. VII, М.—Л., 1934, стр. 32—33.
2
Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., 1950, стр. 24.
3
«Все психические процессы,— пишет Б. М. Теплов,— всегда протекают в какой-либо деятельности. Это относится не только к
волевым, но и к познавательным и эмоциональным процессам. Человек всегда так или иначе действует и в ходе своей деятельности он
познает и чувствует. Таким образом, какой бы '.момент психической жизни человека мы не •взяли, мы всегда найдем все три стороны
психики, всегда сумеем выделить в нем и познавательные, и эмоциональные, и волевые процессы. С другой стороны, мы всегда увидим,
как эти процессы, возникая в ходе деятельности, сами влияют на дальнейший ход этой деятельности, побуждая человека к определенным
действиям и поступкам» (Б. М. Теплов, Психология, 1950, стр. 7—8).
151
ми, а потому и сознательными. Желая утолить жажду, я беру стакан воды
и пью. Это — волевое действие. Но оно сопровождается множеством
непроизвольных движений (глотание, мигание и т. д.), которые совершаются
без заранее поставленной задачи. Собственно волевым действием признается
лишь такая система движений, которые связаны между собой «общей целью и
единым мотивом» 1.
Волевые действия отличаются друг от друга, прежде всего, по своей
сложности: более сложные действия включают в себя более простые действия.
Выполнение волевого действия связано с особым усилием человека, которое
психология называет волевым усилием. Чем сложнее действие, тем больше
должно быть употреблено усилий для его совершения, для преодоления
различных препятствий, стоящих на пути к его осуществлению. Выполняя
действие, человек должен проникнуться сознанием значения своих действий
(их цели) и необходимости достижения поставленной цели (чувство долга).
Человек, не проникшийся сознанием значения своих действий, не осознавший
их цели и долга, не могущий преодолеть стоящих перед ним препятствий,—
пассивен в своих действиях. Эта пассивность может проявиться, например, в
небрежности, халатности, неосмотрительности: человек мог совершить
определенные действия (проходя мимо предмета, не столкнуть его), но не
совершил их, не мобилизовал свою волю на их совершение. Пассивность не
всегда проявляется в бездеятельности. Бездеятельность может быть и активной,
когда человек преднамеренно не мобилизует свою волю на совершение
определенных действий, сознательно не выполняет порученную ему работу, не
платит долг, не принимает мер предосторожности и т. д.
Отсюда советские юристы делают вывод, что бездействие, как и
действие, если оно нарушает установленный правопорядок, может быть как
неосторожным, так и умышленным. Это не значит, конечно, что умышленное
действие (бездействие) есть сознательное действие, а неосторожное —
бессознательное. То и другое действие (бездействие) является волевым, а
потому и сознательным, — так как волевые действия неразрывно связаны с
мыслительной деятельностью 2.
Воля и сознание человека сформировались в процессе труда. Труд создал
человека как сознательное существо, ибо труд есть
1 «Психология», М., 1948, стр. 315. «Всякое действие человека произвольно, но степень этой произвольности может быть очень
различной. Мы можем различать, с одной стороны, действия вполне сознательные, разумные и, с другой стороны, действия импульсивные,
характеризующиеся сравнительно малой степенью сознательности контроля» (Б. М. Т е п л о в, Психология, М., 1950, стр. 156).
2
См. об этом у В. И. Селиванова «Воля и ее воспитание», М., 1952, который анализирует волю как сознание в действии, как
практическое сознание, как регулятор поведения (стр. 15). «Воля,—пишет он,—как и все сознание, есть активное отражение объективного
мира» (там же).
152
сознательная, целеустремленная деятельность 1. Сущность всякого
волевого действия состоит поэтому в исполнении намеченной цели.
«Исполнение решения составляет основной момент волевой деятельности
человека. Этот заключительный этап волевого действия может получить
двоякое выражение: в одних случаях он проявляется во внешнем действии, в
других случаях он заключается в воздержании от какого-либо внешнего
действия, и тогда мы называем его внутренним волевым действием» 2.
Характерной особенностью как внешнего, так и внутреннего волевого действия
является особое состояние внутреннего напряжения человека, его активности.
Внутреннее волевое действие может даже свидетельствовать о более сильной
воле человека, чем внешнее волевое действие. «Воздержаться от действия, если
этого требует необходимость, значит иногда затратить большие волевые
усилия, проявить исключительно большую силу воли» 3.
Сила воли выражается прежде всего в способности человека
преодолевать возникшие на пути к поставленной цели трудности и
препятствия4. «...только те кадры хороши, — говорил И. В. Сталин, — которые
не боятся трудностей, которые не прячутся от трудностей, а наоборот — идут
навстречу трудностям для того, чтобы преодолеть и ликвидировать их» 5. Лицо,
осознающее правоту и полезность своего дела и получающее поддержку со
стороны товарищей и общества, в борьбе с трудностями укрепляет свою волю.
Это и понятно. Правильно устремленные волевые качества советского человека
получают высокую общественную и государственную оценку, пользуются
всеобщим признанием и всемерно поощряются.
Советская действительность богата бесчисленными примерами
героического и самоотверженного труда новаторов производства,
исследователей, воинов, преодолевающих любые препятствия, которые
встречаются на их пути. Их воля закаляется в борьбе с трудностями. Напротив,
волевые качества человека, направленные во вред обществу, осуждаются,
преследуются и искореняются как мерами общественного, так и
государственного воздействия. Противоправная, порицаемая воля не имеет,
следовательно, у нас прочной базы и обречена на гибель, на уничтожение.
Все это говорит о том, что к объяснению воли и волевых действий
человека нельзя подходить без учета тех конкретно-исто• См. К. М а р кс и Ф. Э н г е л ь с, Соч., т. XIV, стр. 452.
2
Психология, М., 1948, стр. 326.
3
Т а м же, стр. 327.
4
«Одну чрезвычайно важную категорию действий, — пишет Б. М. Тепло-в — мы называем волевыми действиями в собственном
смысле. Это те действия, которые связаны с преодолением внутренних или внешних препятствий» (Психология, 1950, стр. 157—158).
5
И. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11, стр. 492.
153
рических условий, в которых эта воля возникает, развивается и получает
выражение в определенных волевых действиях. Для понимания воли и
сознания человека решающее значение имеет исследование тех условий, в
которых они сформировались и получили объективное выражение. Отсюда
ясно, что объектом психологического изучения не может быть абстрактная
личность, а совершенно конкретный человек, живущий в определенных
социально-экономических условиях.
Нельзя не отметить, что это очевидное положение не всегда принималось
во внимание советскими психологами. Объясняя понятие воли и сознания,
некоторые из них нередко скатывались к отвлеченным рассуждениям, которые
не способствовали правильному уяснению смысла этих понятий. Так,
Рубинштейн считал, что «отправной пункт становления, воли заключен во
влечениях», которые он называл бессознательной природной силой организма.
Он писал: «Воля в специфическом для человека смысле этого слова,
поднимающаяся над уровнем одних лишь природных органических влечений,
предполагает существование общественной жизни, в которой поведение людей
регламентируется нравственностью и правом» 1.
Таким образом, по мнению Рубинштейна, воля предполагает некое
взаимодействие влечения с долженствованием, выраженным в праве и
нравственности. Это положение ничего общего не имеет с марксистским
пониманием воли. Рубинштейну уже указано (не юристами), что мораль и
право трактуются им не в марксистском, а в кантианском духе. «Если для Канта
моральным было то, что противоречит естественным склонностям человека,—
пишет Е. Т. Чернаков,— то и для Рубинштейна моральное есть должное,
противостоящее желательному, т. е. тому, чего хочет человек» 2. И,
действительно, по мнению Рубинштейна, высшего, наиболее полного и
совершенного выражения воля достигает лишь в том случае, когда субъект в
своем сознании поднимается над правом и моралью. «В действительности,—
пишет он,— и по отношению к праву — так называемому позитивному, на
данный момент действующему, и в морали — «ходячей», на данном этапе
признанной, — субъект сохраняет и право и обязанность по существу
проверить и решить, что именно ему надлежит признать (иначе признание
общественных норм со стороны субъекта было бы совершенно формальным), и
самому решить, как именно ему поступить. чтобы действовать в соответствии
со своим личным убеждением» 3.
'С. Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, М., 1946, стр.510.
2
Е. Т. Чернаков, Против идеализма и метафизики в психологии. Рецензия на книгу Рубинштейна, жур. «Вопросы философии»,
1948, № 3, стр. 309.
3
С. Л. Рубинштейн, Указ. работа, стр. 511 (Курсив или.—Г. М.}.
154
Не ясно ли, что личное убеждение становится судьей в вопросах
должного? Если это положение в какой-то мере можно применить 'к условиям
.капиталистического мира, где над растленной буржуазной моралью стоит
мораль 'передового революционного класса пролетариата, то над чем можно
подняться в условиях нашего социалистического общества, где
господствующей является коммунистическая мораль? Правильно указывает
Чернаков: «Критически относиться к нашей морали можно лишь с позиций
старой, отсталой морали, а такое «критическое» отношение будет выглядеть
весьма комично. Для субъекта нашей действительности, не освободившегося
еще от пережитков капитализма, речь пока может итти лишь о том, чтобы
подняться до морали и права, на данном этапе признанных» 1.
Излюбленным приемом буржуазной идеалистической психологии
является абстрактное рассмотрение различных «внутренних конфликтов»
личности и «вечной борьбы двух начал» внутри личности (борьба
человеческого и животного/сознатель-ного и бессознательного, социального и
биологического, разумного и инстинктивного). «Живучесть подобных
теорий,— пишет Чернаков,— объясняется тем, что с помощью их ученым
приказчикам господствующих классов удобно замазывать реальные
противоречия, раздирающие классовое общество, путем сведения их к
душевным противоречиям, объяснив причины социальных конфликтов
противоречивостью человеческой души. Буржуазные психологи стремятся
объяснить богатство, роскошь одних и обездоленность, нищету других не
зверской эксплуатацией человека человеком, а господством разума над
темными страстями или, наоборот, страстей над разумом в душе каждого
отдельного человека»2.
Подобные теории имеют широкое распространение в буржуазной
юридической науке (вульгарно-материалистическая
Е. Т. Чернаков, Указ. статья, стр. 310.
Т а м же, стр. 313. Яркие примеры распространения подобных «теорий» в современной англо-американской литературе привел
К. М. Быков на сессии Академии наук СССР и. Академии медицинских наук СССР, посвященной И. П. Павлову. Он указал, в частности, на
американский журнал «Психосоматическая медицина», основным теоретическим положением которого является следующее: «Человеком
руководят инстинкты, враждебно-агрессивные импульсы, которые в цивилизованном обществе в значительной мере подавляются. Это
подавление, в свою очередь, еще более обостряет инстинкты... Такая замкнутая цепь отрицательных инстинктов является одним из
наиболее изученных механизмов при психоаналитическом исследованяи невротиков». Причина «неврозов», таким образом, коренится в
«низменных инстинктах людей» и в «цивилизации», ущемляющей эти инстинкты, причем как люди, так и «цивилизация» рассматриваются,
конечно, вне классовой структуры буржуазного общества (Указ. сборник «Научная сессия, посвященная проблемам физиологического
учения акад. И. П. Павлова», стр. 47).
155
1
2
теория Ломброзо, «утонченно»-психологическая теория Петра-жицкого1,
Фельдштейна 2 и др.).
Марксистско-ленинская правовая наука решительно отвергает эти
теории.
Материалистическое учение о воле и сознании человека не отрицает
«душевных конфликтов», но объясняет их по-своему. Причины этих
конфликтов советский психолог находит в объективно существующих
противоречиях общественной жизни, которые не могут не отражаться на
психике человека. «Душевные конфликты возможны,— пишет Чернаков,— но
в этих конфликтах нужно видеть не столкновение чувства с разумом самих по
себе, не столкновение идущего изнутри с идущим извне, а отражение реальных
конфликтов объективной действительности» 3.
Таким образом, к оценке психических переживаний нельзя подходить вне
истории, в отрыве от объективных условий жизни человека, которые
порождают эти переживания. Советскому человеку также свойственны
внутренние
психические
противоречия,
но
в
противоположность
капиталистическому миру (где психические процессы отражают глубокий и
непримиримый классовый конфликт) они имеют у нас другую природу.
Социализм в корне изменил соотношение личности и общества, личных и
общественных интересов. Наблюдающиеся у нас противоречия между личным
и общественным носят принципиально иной характер, чем противоречия в
условиях капитализма. Психика советских граждан в корне отлична и
противоположна психике людей буржуазного строя, так как она формируется
под
влиянием
социалистических
условий
жизни,
в
процессе
коммунистического воспитания и трудовой деятельности. Отсутствие
антагонистических противоречий в нашем обществе накладывает отпечаток
на всю духовную жизнь советских людей.
Подавляющее большинство антиобщественных поступков (в том числе
различных гражданских правонарушений) является у нас результатом влияния
на сознание наших граждан капиталистических пережитков, питательная почва
для которых все более и более сокращается. Социалистическое общественное
бытие определяет теперь волю и сознание трудящихся. Но бытие может
определять сознание человека, только преломляясь через призму человеческого
мозга. Мозг отражает это бытие, а это отражение и есть сознание человека.
«Иначе говоря, объективный мир, общественное бытие, воздействуя на
Л. И. П е т р а ж и ц к и и, О мотивах человеческих поступков, СПб, 1904, стр. 1—61.
Г. С. Фельдштсйн, Учение о формах виновности, М., 1902, стр. 127—424.
5
Е. Т. Чернаков, Указ. статья, стр. 314.
156
1
2
мозг человека, порождают его деятельность, выражающуюся в сознании,
как отражении объективного мира» 1.
Различные человеческие действия по степени своей сознательности могут
быть неодинаковыми. Бывает так, что человек сознает, что о.н делает, но не
может объяснить, зачем он это делает. Контроль над своим поведением у
человека в этом случае оказывается недостаточным. Это бывает, например, при
импульсивных действиях и при аффектах. «Степень сознательности их сильно
снижена, но это нисколько не говорит за то, что человек может не отвечать за
такие действия. Из того, что он не владеет собой в этих случаях, не следует, что
он и не может владеть своим поведением. Воля человека как раз и выражается в
этих случаях в умении сдержать себя при аффективной вспышке, не потерять
власть над собой, над своими чувствами, над своим поведением»2.
Эмоции, импульсы, аффект, как и волю, нельзя сводить к биологическим
процессам, происходящим в организме человека, как нельзя и рассматривать их
изолированно. Они обусловливаются общественной жизнью, но вместе с тем
неразрывно связаны с естественными процессами. В этом и состоит единство
психического и физиологического. «Материалистически понимать чувства' или
эмоции — это значит видеть в них не что иное, как отражение в нашем мозгу
объективной действительности, т. е. предметов, явлений внешнего мира в
реальной связи их с нами» 3.
1В. К о л б а я о в с к и и, О некоторых недостатках книги проф. С. Л. Рубинштейна, жур. «Советская педагогика», 1947, № 6, стр.
105. См. его ж е. За марксистское освещение вопросов психологии, жур. «Большевик», 1947, № 17, стр 50—56.
2
Психология, М., 1948, стр. 318.
3
Е. Т. Чернаков, Указ. статья, стр. 306. Эмоции существенно влияют на волевую деятельность человека. В отрыве от вих нельзя
рассматривать действия человека. Достаточно указать на то, что чрезмерное эмоциональное возбуждение может тормозить сознательную
деятельность человека. Это проявляется, а частности, при аффектах, когда сравнительно ничтожный внешний повод может вызвать
непо'мерно большую нервную вспышку. У разных людей подверженность таким эмоциональным вспышкам различна. У одного и того же
человека она .может протекать в разных ситуациях. С точки зрения психологической, «аффекты — это стремительно и бурно протекающий
эмоциональный процесс взрывного характера, который может дать неподчиненную сознательному волевому контролю раз-сядку в
действии» (С. Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, М., 1946, стр. 495).
Аффективные действия, таким образом, означают дезорганизацию нормальной деятельности человека, когда действие как бы
вырывается у человека и не регулируется им. Судебная практика знает большое число случаев, когда аффективные вспышки порождают
различные конфликтные ситуации, при которых человек не может управлять своим поведением. Состояние аффекта не может быть
безразличным для советского права, когда оценивается поведение человека. Право учитывает состояние аффекта при разрешении вопроса о
виновности правонарушителя. Состояние аффекта рассматривается иногда как своеобразный субъективный случай (казус), который
освобождает от ответственности.
157
Иначе объясняет чувства, эмоции, аффект буржуазная идеалистическая
психология. Джэмс говорит: «Подавите в себе-внешнее проявление страсти, и
она замрет в вас. Прежде чем отдаться вспышке гнева, попробуйте сосчитать до
десяти — и повод к гневу покажется вам до смешного ничтожным... Расправьте
морщины на челе, проясните свой взор, выпрямите корпус, заговорите в
мажорном тоне, весело приветствуя знакомых, и, если в вас не каменное
сердце, то вы невольно поддадитесь мало-помалу благодушному настроению»
г
. По поводу этих слов Джэмса правильно заметил Чернаков, сказав, что Джэмс
«знал, что он говорит, и знал, для кого он говорит. Он уверял людей, что не
существует объективных причин для таких-чувств, как гнев, печаль, отчаяние,
страх и др., что побудительные причины к чувствам лежат внутри организма
каждого человека; что, следовательно, добродушных и веселых людей мало не
потому, что к злобе, тоске и отчаянию их побуждают внешние обстоятельства и
в первую очередь тяжелые условия их материальной жизни, зверская
эксплуатация их классом капиталистов, изнурительный рабский труд и
недоедание, а потому, что они сами будто бы не хотят подавлять в себе эти
чувства» не хотят быть добродушными и веселыми, для чего нужно только
выпрямить корпус, расправить морщины на челе, заставить себя улыбаться — и
благодушное настроение обеспечено» 2.
Идеалистические буржуазные теории, сводящие психические процессы к
внутреннему саморазвитию нашего «я», гносеологически .вполне объяснимы.
В. И. Ленин не случайна критиковал Джэмса за прагматизм — эту
«самоновейшую американскую философию», пытающуюся подняться «выше»
материализма и идеализма. «Различия между махизмом и прагматизмом, —
писал В. И. Ленин, — так же ничтожны и десятистепенны с точки зрения
материализма, как различия между эмпириокритицизмом и эмпириомонизмом»
3
.
Совершенно понятно, что советская психология не отбрасывает понятий
самообладания и самодисциплины, но эти качества характера человека не
трактуются ею субъективистски. Человек может «взять себя в руки»,
воздержаться от дурных и преступных поступков (например, не причинять
другому вреда «в отместку»). Но это самообладание не падает с неба. Оно
является результатом воздействия на человека внешней среды. общества и
коллектива, а котором живет человек, его твердой уверенности ,в том, что
интересы, неправомерно нарушенные другим лицом, будут защищены и
обеспечены в организованном порядке через суд либо другие государственные
и общественные учреждения и организации. Следовательно, «природа
> Джэмс, Психология, СПб, 1905, стр. 329.
2
Е. Т. Чернаков, Указ. статья, стр. 305.
3
В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 323-
наших взглядов, убеждений, стремлений, вкусов, привычек, наших
эмоций не биологическая, а общественная, и они в принципе в такой же мере,
как и мыслительные образы вещей, являются отражением внешнего мира» 1.
Это вполне соответствует марксистской теории познания, ибо «...наше
«я» существует лишь постольку, — говорил И. В. Сталин,— поскольку
существуют внешние условия, вызывающие впечатления в нашем «я» 2.
Процесс познания, т. е. отражения внешнего мира в голове человека, не
представляется при этом как пассивный и спонтанный. Воля и сознание
человека создаются и формируются в его общественной и трудовой
деятельности, в общении с другими людьми: «Существеннейшей и первой
основой человеческого мышления является как раз изменение природы
человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека развивался
пропорционально тому, как он научался изменять природу» 3.
Признавая взаимосвязь воли и сознания человека с его деятельностью,
мы тем самым создаем основу для правильного объективного понимания
психики4.
Это обязывает нас подходить к изучению психических явлений строго
конкретно, а не отвлеченно. Нет и не может быть психики человека «вообще».
Речь может итти лишь о психике данного человека, живущего в определенных
условиях. В этом смысле психика советского человека, живущего в условиях
социализма, не может итти ни в какое сравнение с психикой лица, живущего в
условиях капиталистического рабства.
Весь мир признает величие и красоту морального и политического облика
советского гражданина. «Наш народ по праву стяжал себе славу героического
народа»6. «Объективные» наблюдатели пытаются вскрыть «загадку» характера
советских людей. Им и невдомек, что в условиях советского социалистического
строя происходит невиданная переделка сознания и
' Е. Т. Ч е р н а к о в, Указ. статья, стр. 306.
2
И. В. Сталин, Соч., т. 1, стр. 318.
3
К. М а р к с и Ф.Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 406.
4
«Все философы до Маркса, — писал Ф. И. Хасхачих, — как идеалисты, так и материалисты, рассматривали познание человека
оторванно от условий материальной жизни общества. В лучшем случае материалисты рассматривали человека, как биологическое
существо, свойства которого целиком определяются непосредственно его физической природой. Мышление ими понималось лишь как
естественная функция мозга — как естественная функция органов чувств. Они оставляли в стороне самое главное—общественную
сущность человека; только марксизм-ленинизм показал, что сущность человека состоит не в биологической природе, а в совокупности тех
общественных отношений, в которых протекает его жизнь» (Ф. И. Хасхачих, О познаваемости мира, М., 1950, стр. 82).
5
И. Стал и н, О Великой Отечественной воине Советского Союза, Госполитиздат, 1953, стр. 159.
159
воли советских граждан — активных строителей коммунистического
общества. «Новый, социалистический общественный строй, основанный на
товарищеской солидарности и взаимопомощи свободных от эксплуатации
работников, породил крупнейшие сдвиги в психологии людей, в их
деятельности, в нормах поведения. Освобожденные от гнета частной
собственности, по-новому развились и расцвели мысли и чувства, интересы и
способности советских людей, созрело и обогатилось новым содержанием их
сознание, окрепла и превратилась в неодолимую силу их воля, преодолевающая
все и всяческие трудности на пути к коммунизму» г. Типичными чертами
советского человека являются: идейная направленность и целеустремленность,
советский патриотизм и коллективизм, коммунистическое отношение к труду и
ответственность за порученное дело, инициативность, скромность и
уверенность в своих силах.
Характер человека, его воля и сознание обусловливаются, следовательно,
материальными условиями жизни общества, объективной обстановкой. Но это
совсем не значит, что сознание человека пассивно (подобно фотопленке)
отражает эту объективную обстановку, а само не участвует в ее создании.
Человеческое сознание не только отражает объективный мир, но и участвует в
его преобразовании. Новая советская объективная действительность создана
сознательными усилиями самого советского народа, деятельностью простых
советских людей. Строя социалистическое общество, наши люди изменялись и
сами, формировали свой характер, свою волю и сознание. «Поступки человека
и жизненные обстоятельства, их обусловливающие, постоянно переходят друг в
друга»2. Поэтому нет ничего более нелепого и фальшивого, как ссылка в
оправдание дурных поступков человека на то, что «таков уж у него характер»,
или «уж таковы условия его жизни», как-будто характер и условия являются
чем-то изначально данным и фатально предопределенным. «Человек сам
участвует в выработке своего характера и сам несет за него ответственность» 3.
«Нет такого характера, которого нельзя было бы переделать» — учит
психология 4.
Отсюда ясно, что рассматривать противоправные проступки человека как
фаталистически обусловленные у нас пережитками капитализма и
капиталистическим окружением (как пред-лагаег Б. С. Утевский) — это значит
не понимать диалектического соотношения свободы и необходимости, а значит,
и гноВ. К о л б а н о в с к и и, За марксистское освещение вопросов психологии, жур. «Большевик», 1947, № 17, стр. 55.
С Л. Р у б и н ш т е и н, Основы общей психологии, М., 1946, стр. 675.
3
Т а м же. Ср. П. А. Ш е в а р е в, Психология, М., 1946, стр. 210.
4
Б. М. Те плов, Психология, М„ 1953, стр. 238. См. Н. Д. Л е в и-тов, Вопросы психологии характера, Сб. Института философии
Академии наук СССР «Учение И. П. Павлова и философские вопросы психологии», М„ 1952.
160
1
2
сеологического значения известной формулы Энгельса о свободе как
познанной необходимости х.
Таким образом, начав общетеоретическое объяснение понятия вины с
проблемы соотношения свободы и необходимости и перейдя затем к
психологическому анализу понятия воли и сознания человека, мы снова
вернулись к этой проблеме. Это и понятно. В зависимости от решения
проблемы свободы и необходимости решается и вопрос о теоретических
предпосылках обоснования ответственности человека за свои поступки. На этот
раз, однако, к вопросу о соотношении свободы и необходимости мы подошли с
другой стороны — с точки зрения динамики этого соотношения, его
исторической изменчивости.
Дело в том, что вопрос о соотношении свободы воли и необходимости, а
вслед за тем и вопрос об ответственности человека за свои поступки в
различных общественно-экономических формациях решался по-разному. В
условиях социализма люди становятся действительными повелителями
природы, а законы их собственных общественных действий, противостоявшие
ранее людям как чуждые, применяются ими сейчас с полным знанием дела.
«Общественное бытие, до сих пор казавшееся людям как бы насильственно
навязанным природой и историей,— говорил Энгельс,— станет их
собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие
до сих пор над историей, поступают под контроль самого человека. Только с
этого момента люди начнут сами вполне сознательно творить свою историю,
только с этого момента приводимые ими в движение причины общественных
процессов будут иметь в значительной и все возрастающей степени желаемые
следствия» 2.
Это важное положение Ф. Энгельса некоторые советские юристы и
экономисты пытались истолковать в субъективистском духе, т. е. как такое
положение, которое дает право говорить об «уничтожении» при социализме
всяких объективных законов общественного развития, существующих
независимо от
* Отправляясь от основных положений марксизма-ленинизма о свободе воли и необходимости для обоснования уголовной
ответственности, А. Я. Вышинский пишет: «Правильно понимая взаимосвязь и взаимозависимость между необходимостью и волей, а это
понимание дается единственной подлинной наукой—диалектико-материалистической 'методологией,—только и можно дать правильную
оценку действий обвиняемого, найти справедливое, т. е. в конечном счете—правильное решение вопроса о вине и ответственности
подсудимого.
Идеализм не в состоянии вскрыть процесс, определяющий формирование воли людей, а следовательно, и определить сущность
так называемой свободы воли. Это в состоянии был сделать и сделал диалектический материализм, открывший источник и законы ее
формирования, показавший ее сущность, роль и место в развитии общества, 'в развитии общественного движения человечества...» (А. Я.
Вышинский, Теория судебных доказательств в советском праве, М., 1950, стр. 189).
г
К. М а р к с и Ф.Энгельс, Соч., т. XV, стр. 545.
воли людей, и о замене их юридическими законами, создаваемыми по
воле людей, поскольку люди становятся «господами» своей общественной
жизни.
И. В. Сталин показал полную несостоятельность таких выводов. Ф.
Энгельс называет свободу «познанной необходимостью». А что может означать
«познанная необходимость»? — спрашивает И. В. Сталин. И отвечает: «Это
означает, что люди, познав объективные законы («необходимость»), будут их
применять вполне сознательно в интересах общества. Именно поэтому Энгельс
говорит там же, что «законы их собственных общественных действий,
противостоящие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними
законы природы, будут применяться людьми с полным знанием дела.
следовательно, будут подчинены их господству».
Как видно,— поясняет И. В. Сталин,— формула Энгельса говорит
отнюдь не в пользу тех, которые думают, что можно уничтожить при
социализме существующие экономические законы и создать новые, Наоборот,
она требует не уничтожения, а познания экономических законов и умелого их
применения» 1.
Предупреждая о другой опасности — рассматривать экономические
законы как стихийные и неотвратимые, что ведет к фетишизации законов, к
отдаче себя в рабство законам, И. В. Сталин убедительно показал, что общество
не бессильно перед лицом объективных экономических законов, что оно может
познать эти законы и, опираясь на них, ограничить сферу их действия,
использовать их в интересах общества. Иначе говоря, общество может
«оседлать» экономические законы, научиться применять их с полным знанием
дела и, таким образом, покорить их, добиться господства над ними.
Эти гениальные положения марксизма-ленинизма приобретают особо
важное значение в условиях социализма. В противоположность
капиталистическому обществу, где объективные экономические законы
действуют по общему правилу стихийно и разрушительно и где
господствующая верхушка обычно всячески противится осуществлению
объективных законов, социализм, напротив, дает простор для осуществления
одних экономических законов и сознательно ограничивает сферу действия
других. Политика Советского государства и Коммунистической партии,
основанная на объективных законах науки, создает такие условия, при которых
люди сознательно творят свою историю, руководствуясь единой целью и
единым планом, опирающимся на объективный закон пропорционального
развития народного хозяйства.
Ф. Энгельс предвидел этот процесс. Характеризуя переход от
капитализма, развивающегося стихийно, к социализму с его
См. И. Сталин, Экономические проблемы
162
1
социализма в
СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 6.
планомерным развитием экономики, Энгельс отмечал, что общественные
силы, подобно силам природы, действуют слепо, насильственно, пока люди, не
познав их, не считаются с ними, противостоят им. Но как только люди познают
их, изучат их действие, они все более подчиняют их своей воле и с помощью их
достигают своих целей. «Когда с современными производительными силами,
— указывал Энгельс, — станут обращаться сообразно с их познанной, наконец,
природой, общественная анархия в производстве заменится общественнопланомерным регулированием производства, рассчитанного на удовлетворение
потребностей как целого общества, так и каждого его члена» 1.
Предвидение Энгельса сбылось в наш век. Пролетарская революция и
построение социализма в нашей стране означают величайший исторический
скачок из царства «слепой необходимости» в царство подлинной свободы.
Социализм уничтожил действие неумолимых стихийных законов экономики,
устранил кризисы, анархию производства и распределения. Социализм
подчинил развитие хозяйства и культуры сознательному плановому
руководству, основанному на глубоком изучении объективных законов
общества. Трудящиеся СССР стали хозяевами и вершителями своей судьбы. Не
имущественное и служебное положение, не национальное происхождение, не
пол, а личные способности и личный труд каждого гражданина определяют его
положение в обществе. Социализм не разъединяет, а объединяет людей. Мы
живем в обществе, в котором свободное развитие каждого является условием
свободного развития всех. Создано невиданное в истории политическое и
моральное единство народа. Решающее значение приобретает при этом теория
коммунизма, лежащая в основе научно обоснованной политики Советского
государства и Коммунистической партии. Сила этой теории состоит в том, что
она овладевает массами, в связи с чем неизмеримо возрастает роль сознания
людей. Эта роль возрастает не только количественно, но и приобретает новое
качество, в силу чего существенно изменяется соотношение стихийности и
сознательности, необходимости и свободы. Сознательность масс становится
необходимым условием движения социалистического общества, его жизненной
потребностью. «Социалистическое сознание,— говорил А. А. Жданов,—
ускоряет движение общества вперед, умножает источники его силы и
могущества. Поэтому неуклонное повышение политического и культурного
уровня народа составляет жизненную потребность советского строя» 2.
Новое соотношение свободы и необходимости при социализме дает право
подойти к рассмотрению воли и сознания со1
2
Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., 1950, стр. 263—264.
А. А. Жданов, XXIX годовщина Великой Октябрьской социали-ческой революции, М., 1946, стр. 16.
ветского человека, а вместе с этим и к обоснованию его ответственности
за свои поступки, иначе, чем при капитализме. Уже твердо обозначилась
основная линия коммунистического воспитания граждан СССР: всемерное
поощрение такого поведения, которое свидетельствует о стремлении человека
отдать все свои силы, а значит, и мобилизовать свою волю и сознание на пользу
обществу, и наоборот, всемерное осуждение такого поведения, которое
свидетельствует о стремлении человека направить свою волю и сознание во
вред обществу.
Осуждение антиобщественных поступков с целью недопущения их в
будущем получило у нас самые разнообразные формы, для чего используются
самые разнообразные методы идеологического воздействия на людей. Оно
проводится через семью и школу, через общественные организации и
производственные коллективы. Оно находит свое специфическое выражение и
в судебном преследовании нарушителей социалистического правопорядка.
Советское судебное преследование антиобщественных проступков не
может итти ни в какое сравнение с невиданным разгулом судебной и
внесудебной репрессии в капиталистических странах, направленной против
прогрессивных элементов, против трудящихся, вынужденных решаться на
различные правонарушения из-за голода, нужды и безработицы.
Гражданам СССР открыты широкие возможности для честного труда,
повышения своей культуры, улучшения материального благосостояния. Те
граждане, которые не желают итти по светлому пути коммунизма, вызывают
заслуженное порицание со стороны государства и всех честных тружеников
социалистического общества. Это порицание совсем не означает, что к
ответственности привлекаются у нас невиновные люди. Оно 'направлено
против лиц, которые либо сознательно пренебрегли советскими законами, либо
же не мобилизовали свою волю и сознание на предотвращение ущерба.
Осуждая виновного или оправдывая невиновного, суд всесторонне взвешивает
каждый противоправный поступок, изучает его объективные и субъективные
стороны, а вместе с тем, и вину правонарушителя, как психическое отношение
лица к своим противоправным действиям и их последствиям.
Изучение этого психического отношения немыслимо в отрыве от общих
понятий советской психологии—вина есть глубокий и совершенно реальный
психологический процесс. Иначе говоря, вина есть определенный объективный
факт, существующий независимо от восприятия его судом. Задача суда
сводится к тому, чтобы с помощью всех возможных доказательств выяснить
этот объективный факт действительности и отразить его в своем решении 1.
' Ср. А. А. П и о н т к о в с к и и, Указ. выше статья в жур. «Советское государство и право», 1954, № 6, стр. 79.
164
Только идя этим путем, суд обеспечит «соответствие своих решений
подлинной фактической действительности» абсолютной истине. «Эта сугубо
философская проблема практически, в приложении к судебным делам,—
говорит А. Я. Вышинский,— сводится к проблеме действительной, полной
доказанности вины или невиновности обвиняемого. Нужно, вынося приговор,
не просто иметь «высшую степень вероятности», а быть глубоко уверенным в
его правильности — вот что значит эта глубокая философия в практике
судебно-прокурорской работы» 1.
Тот факт, что в экономике Советского Союза ликвидированы
капиталистические элементы, уничтожена эксплуатация человека человеком и
созданы все объективные условия для свободного творческого труда и
товарищеского сотрудничества, не может быть истолкован в том смысле, что
правонарушения в СССР, как и все другие антиобщественные (антиморальные)
поступки, объективно не детерминированы и являются результатом ничем не
обусловленной свободы воли. Марксизм отрицает абсолютную свободу воли.
Он трактует о единстве свободы и необходимости, а свободу рассматривает как
познанную необходимость. Граждане СССР, осознавшие закономерности
социализма и проникшиеся чувством долга по отношению к обществу, не
совершают антиобщественных поступков. Но это не значит, что все граждане
СССР полностью осознали все закономерности социалистического общества и
что все граждане СССР прониклись чувством долга по отношению к обществу.
Социализм есть первая фаза коммунистического общества. Он выходит
из недр капитализма, а потому неизбежно таит в себе его «родимые пятна».
Сознание людей в его развитии всегда несколько отстает от их экономического
положения (Сталин). )
Это отставание сознания отдельных советских людей от их
Экономического положения является тем реальным фактом, который не может
не влиять на поведение некоторых отсталых граждан, на их духовный облик.
Вот почему это отставание сознания наших людей с полным основанием
называют у нас обычно пережитком капитализма.
Пережитки капитализма свойственны еще значительному числу
трудящихся, так как сопротивляемость этим пережиткам далеко не одинакова у
разных по идеологическому уровню граждан СССР. Под влиянием этих
пережитков
отдельные
отсталые
граждане
идут
на
нарушение
социалистического правопорядка. Но это влияние пережитков не является
слепой, фатальной силой, которая с неизбежностью предопреА. Я. Вышинский, Вопросы теории государства и права, М., 1949, стр. 401.
165
1
деляет поведение человека, превращая его в раба этих пережитков.
Активное противодействие этим пережиткам, борьба с ними составляет одну
из самых характерных черт идеологии советских людей. Каждое
правонарушение в СССР может совершиться только в том случае, когда это
противодействие
и
борьба
оказываются
недостаточными.
Значит,
детерминированность человеческих поступков совсем не означает, что,
«находясь во власти» пережитков, человек полностью и без остатка подчинен
им и не может избрать другого пути, кроме нарушения правопорядка.
Следовательно, поведение правонарушителя, хотя и детерминировано, но
оно вместе с тем и свободно в том смысле, что человек может всегда отказаться
от него, проявив тем самым свою волю и сознание. В этом и выражается
активная, созидательная роль человеческого сознания, которое не только
пассивно отражает объективный мир, но и творит его в процессе деятельности
человека, его практики.
«Если в капиталистическом обществе, — правильно указывает Б. С.
Маньковский,—законы эксплуатации нередко со стихийной силой ломают
волю личности, сводя подчас к нулю активную роль ее сознания под влиянием
нужды и лишений, то в условиях победившего социализма, где созданы
широкие возможности для развития способностей личности, имеются вполне
реальные социальные предпосылки, позволяющие личности принять решение
не совершать преступления» 1.
Сознательный советский гражданин не нарушит социалистического
гражданского правопорядка, не ущемит законных прав других лиц, не
причинит никому ущерба. Однако среди советских граждан есть еще отсталые
люди, которые, несмотря на наличие всех объективных условий для
выполнения определенных действий либо для воздержания от определенных
действий, не делают того, что должны и могут сделать, так как не
активизировали своей воли, не прониклись сознанием долга, не преодолели
трудностей, не приложили нужных волевых усилий и в результате причинили
вред своим согражданам или государству.
Нарушая установленный правопорядок, лицо направляет свою волю и
сознание не на общественные блага, а действует (или бездействует) в ущерб
обществу, его членам. Его действия — есть волевые и сознательные акты.
Виновный правонарушитель всегда мыслит и волит. Другими словами,
поведение граждан СССР, конечно, детерминировано объективными
1 Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 54. «Именно потому, — пишет
он в другом месте, — что сознание личности не является пассивно регистрирующим моментом в происшедших событиях,
каждый человек несет ответственность вообще за свои действия, в частности, за совершаемые им общественно-опасные
деяния» («Против извращений обоснования ответственности в советском уголовном праве», жур. «Вопросы философии»,
1951, № 6, стр. 204).
166
условиями социализма — наличием в сознании отсталых граждан
пережитков капитализма, поддерживаемых капиталистическим окружением
Советского Союза и враждебными элементами внутри нашей страны. Но эта
детерминированность не означает фатальности, так как не исключает
сознательности человеческих действий. «Детерминизм,— писал В. И. Ленин,—
не только не предполагает фатализма, а, напротив, именно и дает почву для
разумного действования» 1.
Следовательно, свобода воли правонарушителя и детерминированность
его поступков не исключают друг друга, но и не тождественны друг другу.
Идея детерминизма, устанавливая необходимость человеческих поступков и
отвергая вздорную побасенку о свободе воли, указывал В. И. Ленин (имея в
виду «абсолютную», ничем 'не обусловленную свободу воли), нимало не
уничтожает ни разума, ни совести человека, ни оценки его действий. «Совсем
напротив,— писал он,— только при детерминистическом взгляде и возможна
строгая и правильная оценка, а не сваливание чего угодно на свободную волю.
Равным образом и идея исторической необходимости ничуть не подрывает
роли личности в истории: история вся слагается именно из действий личностей,
представляющих из себя несомненно деятелей» 2.
Не случайно наше гражданское право говорит о личной, персональной
ответственности за причинение ущерба, т. е. о такой ответственности,
субъективным основанием которой является вина данного лица,
свидетельствующая о порочности воли этого лица, об отсталости его сознания.
Обнаружить порочную волю правонарушителя, осудить ее, а затем исправить
— такова воспитательная задача института гражданско-правовой
ответственности в советском праве.
Общетеоретическое объяснение понятия вины убедительно подтверждает
сделанный ранее вывод о том, что вина есть понятие историческое, классовое.
Каждый класс имеет свои представления о праве, нравственности,
порождаемые определенными производственными отношениями. Каждому
классу свойственно иметь свое собственное представление и о вине как
основании гражданско-правовой ответственности. Одни и те же, внешне
сходные, волевые действия человека могут признаваться виновными в условиях
одного общественного строя и, наоборот, признаваться невиновными — в
условиях другого. Одни и те же волевые действия могут здесь порицаться, а
там — поощряться. Все зависит от того — нарушают данные действия
интересы господствующего класса или не нарушают.
'В. И. Ленин, Соч., т. 1, стр. 400. 2 Т а м же, стр. 142.
Буржуазия вкладывает поэтому одно содержание в понятие вины, а
пролетариат свое, принципиально отличное, содержание.
Буржуа-спекулянт, запродавший партию товара одной фирме, а затем
перепродавший ее другой по более прибыльной цене, не заслужит порицания в
среде своего класса. Его действия, напротив, будут одобрены как действия
искусного и ловкого предпринимателя. Что же касается его материальной
ответственности перед первым покупателем, то она будет ограничена лишь
теми возможными «убытками», которые тот понес, не реализовав своей выгоды
из-за ловкости продавца. Иначе спекулятивные действия будут оценены у нас.
Их признают противоправными и расценят как виновные, так как в основе их
лежит такая воля, которая осуждается социалистическим государством и всем
советским народом.
Выше мы указывали на противоречивый и формальный характер вины в
буржуазном гражданском праве. Принцип вины действует там лишь в среднем,
а не в каждом отдельном случае. По признанию буржуазных юристов, вина
рассматривается «не как субъективное, психологическое явление, объясняемое
свойствами личности, а как объективное понятие, служащее меркой
нормального поведения лица в отношениях с другими лицами»1.
Неудивительно поэтому, что принцип вины (где он еще остался в законе)
используется там лишь для прикрытия истинных целей буржуазного
«правосудия». В. И. Ленин, разоблачая подлинный смысл буржуазной юстиции,
еще в 1901 г. очень метко указал, что «закон дан для того, чтобы извращать
понятие вины и ответственности» 2.
Полное и всестороннее осуществление принципа вины как субъективного
основания гражданско-правовой ответственности возможно только в
социалистических условиях. Возлагая ответственность за гражданское
правонарушение на определенное лицо, либо, напротив, освобождая его от
ответственности, советский суд вскрывает действительное субъективное
(психическое) состояние правонарушителя и только после самого тщательного
установления его виновности или невиновности решает вопрос по существу.
Осудить невиновного, как и оправдать виновного, — это аначит нанести 'вред
нашему обществу, государству, кровно заинтересованному в воспитании
трудящихся, поскольку от уровня их коммунистической сознательности
зависит наше успешное движение вперед. '
Однако классовый, исторический характер вины как основания
гражданско-правовой ответственности определяет собою и методологические
приемы изучения этого понятия. Наука буржуазного гражданского права не в
состоянии вскрыть подлин* В. Нечаев, Новый энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, т. X, стр. 621.
2 В. И. Ленин, Соч., т. 4, стр. 366.
168
ного содержания понятия вины, так как оно разоблачило бы
частнособственнический, эгоистический интерес буржуа и классовую
несправедливость капиталистического строя. Она ограничивается поэтому
другим — замазыванием подлинного содержания понятия вины, объявлением
его таинственным и непознаваемым 1.
Наука советского гражданского права, напротив, вскрывает научное
содержание понятия вины. Основа этого — марксистско-ленинская философия,
ее теория познания, принципы советской психологии, вооружающие советского
судью самыми совершенными методами распознавания общественных явлений,
установления причин, их порождающих.
Следовательно, ни проблему личной ответственности в целом, ни
понятие вины в советском гражданском праве, в частности, нельзя объяснить
простой ссылкой на указания классиков марксизма-ленинизма о свободе воли и
необходимости, как это принято в некоторых советских исследованиях о вине.
Проблема соотношения свободы воли человека и необходимости его поступков
применительно к правовым явлениям может быть понята и объяснена лишь в
свете общих положений марксизма-ленинизма об активной творческой роли
человеческого сознания, о значении субъективного фактора в жизни
социалистического общества, который хотя и предопределен материальными
условиями, но сам, в свою очередь, активно способствует образованию этих
условий и укреплению их.
Глава 6. ЮРИДИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ ВИНЫ
•Пользуясь понятием вины и рассматривая ее как основание гражданскоправовой ответственности, советские цивилисты недостаточно занимались
определением содержания этого понятия. В большинстве случаев они
ограничивались тем, что сводили вину к умыслу и неосторожности^,.
Советские''криминалисть1
посвятили
изучению
понятия
вины
специальные работы, разработали довольно развернутое учение о вине,
вследствие чего установилась традиция, в силу которой советские цивилисты,
определяя вину, брали за данное то, что писалось криминалистами о ней.^
' «Всякий человек, — пишет Приме, говоря об ответственности правонарушителя,—носит в себе элемент свободы и
необходимости. В свободе заключается его индивидуальность, то таинственное, что составляет его личность». (А. П р и н с, Преступность
и репрессия, М., 1898, стр. 27).
2
«Виной называется умысел или неосторожность лица,—писал М. М. А г а р к о в,—обусловившие совершенное им
противоправное действие. Виновным действием является, таким образом, противоправное действие, совершенное умышленно или по
неосторожности». (Гражданское право. Учебник, ВИЮН, т. 1, 1944, стр. 322). Аналогичное определение вины давалось в других учебниках
по советскому гражданскому праву. На более поздних определениях понятия гражданской вины, даваемых советскими цивилистами, мы
остановимся ниже.
169
Тот факт, что цивилисты пользовались определением понятия вины,
даваемым наукой советского уголовного права, не является, конечно,
отрицательным, так как общее понятие вины как провинности перед
социалистическим государством и всем советским народом и как
субъективного основания гражданской, уголовной и иной ответственности по
советскому праву оказывается, при ближайшем рассмотрении, единым. Тем не
менее, это не освобождает советских цивилистов от обязанности разработать
собственное учение о вине, так как, несмотря на общность понятия вины в
советском праве, вина в гражданском праве имеет целый ряд существенных
специфических черт и зачастую приобретает особый смысл: «вина
юридических лиц», «обоюдная вина», ответственность за «чужую вину»,
случаи «безвиновной ответственности» — понятия и принципы, которых не
знает, например, советское уголовное право, но без которых нельзя раскрыть
понятия вины в советском гражданском праве.!
Как же советское уголовное право определяет понятие вины и насколыко
оно может быть использовано наукой советского гражданского права?
В доктрине советского уголовного права вина определяется обычно как
психическое отношение лица к совершенному деянию в форме умысла или
неосторожности 1.
Легко увидеть, что это определение вины тесно придерживается
легального описания2, которое рассматривает вину как обязательный элемент
состава преступления, а вместе с тем и как необходимое (субъективное)
основание уголовной ответственности.
В течение продолжительного времени это определение понятия
уголовной вины было господствующим в нашей литературе. В последние годы,
однако, оно оспаривается целым рядом авторов, которые находят его
недостаточным. Так, Б. С. Маньков-ский считает, что это определение не
раскрывает социальной природы виновности.
По мнению Б. С. Маньковского, правильное понимание вины не может
исходить из абстрактной постановки вопроса о психических формах поведения
человека. «Марксистское полимание вины в уголовном праве, — говорит он, —
основано на тесной связи форм психического поведения субъекта с оценкой
этого поведения законодателем, выражающим интересы господствующего
класса»3. Исходя из этого,
* См. Уголовное право, общая часть, М., 1948, стр. 334.
2 Ст. 6. Основных начал и ст. 10 УК РСФСР.
'Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном лраве, М., 1949, стр. 114. Ср. А. Н. Трайнии, Учение о
составе преступления, М., 1946, стр. 68; А. А. Г е р ц е н з о н, Уголовное право, общая часть, М., 1948, стр. 329; В.
Макашвили, Методические материалы ВЮЗИ 1948, № 2, стр. 92.
Б. С. Маньковский дал следующее определение понятия вины:
«Вина в советском уголовном праве есть психическое отношение к
деянию лица в форме умысла или неосторожности, которое расценивается
социалистическим
законодательством
как
преступное
поведение,
1
представляющее опасность для советского правопорядка» .
Такова точка зрения Б. С. Маньковского.
Иные возражения прежнее определение вины встретило со стороны Б. С.
Утевского. Он предложил различать: с одной стороны, вину как элемент
состава преступления и, с другой стороны,— вину как общее основание
уголовной ответственности. Первая, по мнению автора, обнимает психическое
отношение субъекта к деянию в виде умысла и неосторожности; вторая
рассматривается как самостоятельный институт уголовного права (выходящий
за рамки состава преступления), построенный на основе социальнополитической оценки виновного поведения человека.
Состав преступления, по мнению Б. С. Утевского, включает в себя и вину
в виде умысла или неосторожности. Но выполнение состава преступления,
говорит он, не означает еще признания поведения лица преступным: поведение
лица, выполнившего состав преступления, становится преступным только в том
случае, если оно оценивается судом как виновное поведение2. «Вина, как общее
основание уголовной ответственности,— пишет Б. 'С. Утевский,— включает в
себя и вину, как субъективную сторону преступления. Но она включает в себя и
многое другое»8. Она включает в себя: 1) субъективные и объективные
обстоятельства, характеризующие подсудимого, совершенное им преступление,
а также последствия, условия и мотивы этого преступления; 2) отрицательную
морально-политическую оценку всех этих обстоятельств; 3) убеждение суда,
что дей1 Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 118. Рецензенты данной работы
П. С. Алексеев и А. Л. Ременсон правильно указывали на неточность опредеиия вины как преступного поведения. «Вина, —
пишут они, — как психическое отношение к деянию, не может расцениваться законодательством как преступное поведение,
так как психическое отношение не идентично с поведением, которое не исчерпывается .психическим отношением, а
представляет собой поступок человека, совершенный под контролем сознания» (жур. «Советское государство и право»,
1950, № 12, стр. 91).
В позднейшей работе Б. С. Маньковский дает следующее определение понятия вины: «Вина в советском
уголовном праве есть психическое от-. ношение лица в форме умысла или неосторожности к совершенному им
общественно-опасному деянию, в силу чего это психическое отношение осуждается социалистическим
законодательством» («Советская социалистическая законность и понятие вины в уголовном праве», 1951, стр. 15).
2 «Оценочное понимание вины,—полагает автор,—и является теоретической базой для установления и
определения этого более широкого понятия вины» (Б. С. Утевский, Вина 'в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 59).
'Там же, стр. 9.
171
ствия подсудимого на основании этой оценки должны повлечь уголовную
ответственность. «Таким образом, — заключает автор, — вина как общее
основание уголовной ответственности — это совокупность обстоятельств,
заслуживающих по убеждению советского суда, отрицательной общественной
(морально-политический) оценки от имени социалистического государства и
требующих уголовной ответственности подсудимого» 1.
Выводы Б. С. Утевского о вине как оценочной категории" неприемлемы
для науки советского гражданского права. Как будет показано ниже, они не
способствуют успешному разрешению проблемы оснований гражданскоправовой ответственности и дальнейшему укреплению социалистической
законности, так как дают повод рассматривать вину не как реальный
психологический процесс, существующий независимо от восприятия его судом,
а как явление, существование которого ставится в зависимость от оценки его
судом, при которой вина лица отождествляется с суждением суда о виновности
этого лица 2.
Понятие вины в советском праве, конечно, не может быть оторвано от
политической оценки поведения лица, совершившего противоправное (а
следовательно, и общественно-опасное) действие. Но субъективное отношение
правонарушителя к совершенному им действию (и его результату), с одной
стороны, и отрицательную оценку правонарушения в целом, с другой,— нельзя
противопоставлять друг другу. При решении вопроса об ответственности
правонарушителя принимаются во внимание оба эти момента. При этом важно
отметить, что момент оценки (осуждения) правонарушения проходит всегда
двойную стадию: абстрактную, когда государство выражает свое
отрицательное отношение к противоправному поступку в законе (например/к
хулиганству в ст. 74 УК РСФСР или к причинению ущерба одним лицом
другому в ст. 403 ГК), и конкретную, когда суд либо другой государственный
орган осуждает определенное правонарушение, совершенное данным лицом. И
закон, и суд, осуждая данные антиобщественные действия, всегда
предполагают, что эти действия стоят в определенной психической связи с
деятелем, являются плодом его сознания и воли. Другими словами, виновными
признаются всегда лишь противоправные действия. М. М. Агарков писал:
«Действие может быть умышленное, т. е. деятель может предвидеть.
' Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 103. (Курсив наш.—Г. М.).
2
«Субъективное усмотрение судьи,—как правильно пишет А. А. П и-онтковский, критикуя «оценочную теорию»,—поставлено
здесь открыто на место социалистического закона» (указ. выше статья «Против извращения понятия вины по советскому уголовному
праву», стр. 14).
172
и желать наступления результата, но оно не будет виновным, если
действие не является противоправным. Равным образом, неосторожность будет
виной только в случае, если вызванное неосторожностью действие будет
противоправным» 1. И в самом деле. Действие, совершенное в состоянии
необходимой обороны, может быть «умышленным», но это действие не будет
расцениваться как виновное, а потому не вызовет и ответственности за
причиненный вред, если таковой и наступит.
Следовательно, действие может быть признано виновным только в том
случае, когда оно признается противоправным 2. Иначе — виновность всегда
предполагает противоправность, но не наоборот. Действие может 'быть
противоправным, но не виновным, т. е. умышленным либо неосторожным,
например, при казусе, когда налицо: противоправное действие, его вредный
результат и объективно необходимая связь между действием и результатом, но
нет вины причинителя. Установив, что в данном случае вред является
субъективно-случайным, суд освободит причинителя от ответственности3.
Следовательно, разрешая вопрос об ответственности, суд вместе с тем
определенным образом оценит и субъективное (психическое) отношение лица к
своим действиям, но это не означает, что оценочный момент имеет значение
только при определении виновности. Не меньшее значение оценочный момент
может иметь и при установлении противоправности в действиях данного лица.
Практически даже правильнее предположить, что оценкой противоправности
действий суд займется раньше, чем перейдет к оценке виновности. Колхозный
сторож, спасая колхозное имущество от разграбления, причиняет увечье
грабителю. Рассмотрев данное дело и установив, что сторож действовал в
состоянии необходимой обороны, суд, не найдя в действиях сторожа
противоправности, освободит его от ответственности за отсутствием в его
действиях состава правонарушения. Есть основания думать, что в данном
случае суд и не войдет в обсуждение (в оценку) виновности сторожа, поскольку
о виновности можно говорить лишь тогда, когда есть противоправность.
Этот пример может служить иллюстрацией тому, что «оценочный
момент» (т. е. 'классово-политическое осуждение того
М. М. Агарков, Обязательство по советскому гражданскому праву, М., 1940, стр. 146.
«О вине с точки зрения права нет речи, — пишет Л. А. Лунц, — когда самый поступок — действие или бездействие — не
является противоправным, когда данное поведение лица дозволено законом, оно не может быть виновным» (И. Б. Н о в и ц к и и, Л. А.
Лунц, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 319).
3
Советское гражданское право, как уже отмечено, знает случаи безвиновной ответственности не только за субъективнослучайное, но и за объективно-случайное причинение вреда. Но эта ответственность объясняется Другими мотивами, чем ответственность
из правонарушений, и построена на иных основаниях.
173
1
2
или иного факта) характерен не только для вины, но и для
противоправности. Значит, с этой точки зрения «оценочной категорией» можно
было бы считать не только вину, но и противоправное действие. Мы отвергаем
такую постановку вопроса. Основной признак вины состоит в психическом
отношении лица к своим действиям. Поскольку, однако, эти действия являются
всегда противоправными (вина немыслима в отсутствии противоправности), то
в определение понятия вины необходимо внести указание на противоправность
действий правонарушителя и этим подчеркнуть то исходное для советских
юристов положение, что вина может быть рассматриваема лишь в единстве с
противоправностью и с другими элементами правонарушения. Распространять
же «оценочный момент» только на одну вину было бы неправильно.
Такова наша точка зрения на соотношение дины и противоправности.
Она близко соприкасается с мнением М. М. Агарко-ва, который определял вину
в советском гражданском праве как психическое состояние правонарушителя.
Он писал: «Умысел и неосторожность лица, обусловившие совершенное им
правонарушение, называются виной. Вина является, таким образом,
определенным психическим состоянием правонарушителя» '.
Это определение вины исходит из единства виновности и
противоправности, но не отождествляет этих понятий. Между • тем, по пути
отождествления виновности и противоправности шли многие советские
юристы и, в частности, X. И. Шварц в гражданском праве и М. А. Чельцов в
уголовном, которые без всяких оговорок сводили вину к противоправному
поведению. Так, X. И. Шварц писал: «Мы понимаем под виной всякое
отклонение дееспособного гражданина от нормального поведения гражданина
социалистического общества...»2. Еще более категорично утверждал М. А.
Чельцов: «Гражданин наказывается за совершение преступления, за виновное
нарушение законодательного запрета, иначе говоря, нормы поведения. Такое
противоправное поведение и есть вина, вызывающая правовое осуждение» 3.
Как видим, в этих определениях ничего не говорится о вине, как
психическом отношении правонарушителя: всякое противоправное поведение
рассматривается в этом случае как виновное и наоборот. Таким образом,
противоправное действие как объективное основание ответственности
сливается с виной как
1 М. М. А г а р к о в, Обязательство по советскому гражданскому праву, М., 1940, стр. 145—146.
2
X. И. Ш в а р ц, Значение вины в обязательствах из причинения вреда, М., 1939, стр. 36.
3
М. Чельцов, Спорные вопросы учения о преступлении, жур. «Социалистическая законность», 1947, № 4, стр. 8. Эту ошибочную
точку зрения мы разделяли в статье: «К вопросу о вине как основании договорной ответственности», Ученые записки юрфака Киевского
госуниверситета, № 2, 1948, стр. 125.
174
субъективным основанием этой ответственности, причем последнее
понятие становится в этом 'случае просто излишним.
С таким положением согласиться нельзя. Вина и противоправность —
суть одинаково необходимые основания гражданской (и уголовной)
ответственности. Ни вина и ни противоправность, взятые отдельно и
независимо друг от друга, не могут служить достаточным основанием
ответственности за совершенное гражданское (и уголовное) правонарушение.
Только единство этих двух равноценных оснований (в совокупности с
остальными основаниями — причинностью и вредностью) может явиться
достаточным условием ответственности по советскому гражданскому (и
уголовному) праву. Всякое противопоставление либо смешение этих понятий
является поэтому совершенно недопустимым 1.
Подтверждением тому служит наша практика, любое гражданское и
уголовное дело, где так или иначе решается вопрос об ответственности
правонарушителя.
Четверо молодых колхозников, возвращаясь ночью из соседнего села,
'были застигнуты в открытом поле сильным бураном и сбились с пути. Перед
утром, обмороженные и вконец обессиленные, они набрели в поле на большой
стог сена. Один из колхозников, взяв охапку сена, зажег в стороне от стога
костер. Обогревшись у костра, колхозники загасили его, а затем ушли. На утро
колхозный стог сена сгорел. Как выяснилось потом, пожар произошел от
костра, который тщательно не был затушен и был раздут сильным ветром.
Один из колхозников Печении (как единственный совершеннолетний из
числа этой группы) был привлечен к уголовной ответственности. Кроме того, к
нему был предъявлен гражданский иск о взыскании убытков от пожара.
Народный суд Ламковского р-на, Тамбовской обл., не найдя в действиях
Печенина вины, оправдал подсудимого и отказал в удовлетворении иска.
Тамбовским областным судом (по протесту прокурора) решение Народного
суда было отменено, а дело направлено на новое рассмотрение.
При новом рассмотрении дела Печенин был осужден к шести месяцам
принудительных работ, а в возмещение убытка с него было взыскано 10000
руб. Тамбовский областной суд приговор Народного суда на этот раз оставил в
силе.
Впоследствии приговор по данному делу был опротестован и
пересмотрен Верховным судом РСФСР.
* Отсюда не вытекает, что противоправность является элементом вины, как это утверждает Б. С. Антимонов, когда пишет: «Вина
потерпевшего, как и вина причинителя, содержит в себе элемент противоправности» («Значение вины потерпевшего при гражданском
правонарушении», М., 1950, стр. 118). Вина выражается во вне в противоправных действиях. Но это совсем не значит, что
противоправность входит составным элементом в понятие вины.
175
Расценив происшедший пожар и образовавшиеся в результате его убытки
как «несчастный случай», Верховный суд РСФСР приговор в отношении
Печенина отменил и настоящее дело производством прекратил '.
Прекращая данное дело за отсутствием состава правонарушения, суд
квалифицировал данный случай как казус, т. е. как субъективно-случайное
причинение, поскольку колхозники при данных конкретных обстоятельствах не
могли предусмотреть, что оставленный ими не совсем тщательно потушенный
костер 'будет раздут случайным порывом ветра, вызовет пожар и причинит
ущерб.
Важно отметить, что при рассмотрении данного дела в Верховном суде
ставился также вопрос об отсутствии в действиях колхозников элемента
противоправности, поскольку они вынуждены были воспользоваться
колхозным сеном, находясь в состоянии крайней необходимости (опасность
погибнуть от мороза) . Это свидетельствует о том, что суд в данном случае
оценивал с правовой и политической точки зрения не только субъективное
(психическое) отношение колхозников к своим действиям, но и сами эти
действия.
Анализ практики по гражданским делам позволяет сделать вывод, что
момент политической оценки тех или иных поступков имеет место у нас как
при установлении виновности, так и при установлении других элементов
гражданского правонарушения. Рассматривая объективные и субъективные
элементы состава в их совокупности, наши суды взвешивают правонарушение в
целом, давая ему определенную, основанную на объективных фактах реальной
жизни, политическую оценку и только после этого решают вопрос об
ответственности за него2.
«Правда» за 14 сентября и за 18 декабря 1949 г.
См. в связи с этим следующие решения и определения по гражданским делам: дело по иску Крейца к «Цекавшири», Сб.
постановлений Пленума и определении коллегий Верховного суда СССР за 1940 г., М., 1941, стр. 161—162; дело по иску Гегучидзе к
Управлению жел. дороги, там же, стр. 156—157; по делу Басилидзе, Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда
СССР за 1941 г., М., 1947, стр. 263; дело по иску артели «Эшче» к колхозу «Октябрь», жур. «Социалистическая законность», 1942, № 3—4,
стр. 31; дело по иску Лопатина к Управлению Горь-ковской жел. дороги о взыскании разницы в зарплате в связи с увечьем, Сб.
постановлений Пленума и определении коллегий Верховного суда СССР за 1942 г., М., 1947, стр. 159; дело по иску Сосидко к
Рудоуправлению, там же, стр. 158; дело по иску Таджикской конторы «Сортсемовощь» к колхозу им. Буденного о взыскании 108 000 руб.
убытка от невыполнения договора контрактации семян, Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за
1944 г., М., 1948, стр. 374—375; дело Кавказского отделения геофизического треста, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1945,
вып. II, стр. 21; дело по иску Одинцовой и Ново-сельцевой к Тырсиной и Горьшковой, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1945,
вып. V. стр. 27—29; дело по иску Кокрашвили к Осошвили, «Судебная практика Верховного суда СССР» 1949, № 4, стр. 42—43; дело -по
иску Брейкиной к Иванову, там же, стр. 43; определение ГСК ВС СССР от 21 сентября 1951 г. по делу № 36/817 по иску Гигуары к заводу
им. Ор176
1
2
Иное 'решение вопроса об «оценочном моменте» в гражданском праве
таит в себе опасность отождествления вины лица с суждением суда о
виновности этого лица, при котором субъективное убеждение суда оказывается
единственным критерием определения виновности. Это противоречит прямому
требованию советского закона — выносить судебное решение на основе
объективных фактов действительности, к числу которых относится и вина как
реальный психологический процесс, существующий независимо от восприятия
его судом. Задача суда сводится к тому, чтобы с помощью всех возможных
доказательств достоверно выяснить этот .процесс и отразить его в своем
решении '.
Не трудно усмотреть, что оценочная теория вины уводит нас к
реакционным буржуазным субъективистским концепциям вины, призванным к
оправданию судебного произвола, характерного для всей современной
капиталистической правовой системы2. Несостоятельность этой теории состоит
в том, что она .ревизует основы материалистического понимания вины как
определенного факта объективной действительности, а на практике ведет к
подрыву социалистической законности—главного условия советского
правопорядка.
Также неприемлемо для советского гражданского права изложенное
выше предложение о введении в наше право особого понятия «виновности» как
общего основания ответственности, отличного от понятия вины как элемента
состава правонарушения и как субъективного основания ответственности.
В этом виде данное понятие включает в себя как объективные
(противоправное действие, его последствия, причинную связь между ними), так
и субъективные (умысел, неосторожность, мотив, цель и т. д.) основания
ответственности 3.
Как видим, понятие «виновности» в данном случае идентично понятию
состава правонарушения, причем состав правонарушения оказывается уже не
основанием ответственности, а лишь поводом для постановки вопроса об
ответственности, что
джоникидзе; определение ГСК ВС СССР от 7 июня 1952 г. по делу № 03/514 по иску М. к больнице: определение ГСК ВС СССР
от 4 июня 1952 г. по делу № 03/486 по иску Шубина к заводу.
' См. А. Я. В ы ш и н с к ий, Теория судебных доказательств в советском праве, М., 1950, стр. 213; Вопросы теории государства н
права, М., 1949, стр. 401; А. А. П и о н т к о в с к и и. Против извращения понятия вины по социалистическому уголовному праву, стр. 8—
21.
2
См. об этом в предыдущей главе.
3
«Виновность,—пишет Т. Л. Сергеев а,—есть совокупность объективных и субъективных обстоятельств, обосновывающих с
точки зрения советского уголовного права осуждение лица, применение к нему конкретного наказания за совершение им определенного
преступления» («Вопросы виновности и вины в практике Веоховного суда СССР по уголовным делам», М., 1950, стр. 6).
наносит удар по стабильности состава, а значит, и по стабильности
социалистической законности.
Практика советских судебных • органов по гражданским делам никогда
не оперировала понятием «виновности». Не имеет оно под собой и
теоретических оснований. Введение понятия «виновности», отличного от
понятия вины как субъективного основания ответственности (а вместе с тем и
как элемента состава правонарушения), давало бы повод рассматривать вину
как формальную категорию, т. е. как отвлеченное психическое отношение лица
к своим действиям, в отрыве от противоправности, вредности и причинной
обусловленности этих действий. Введение в науку советского гражданского
права особого понятия «виновности», как общего основания ответственности,
мы считаем поэтому излишним и вредным.
Таким общим основанием граждански-правовой ответственности
может быть лишь состав гражданского правонарушения как диалектическое
единство его объективных и субъективных элементов '.
Подытоживая сказанное, можно заключить, что вина в советском
гражданском праве является необходимым и равноценным элементом состава
гражданского правонарушения. В этом виде вина не противопоставляется
другим элементам состава, а рассматривается в тесном сочетании и единстве с
ними.
Учитывая эти положения, вину в советском гражданском праве можно
определить как психическое отношение нарушителя социалистического
гражданского правопорядка к своим противоправным действиям и их вредным
последствиям в форме умысла или неосторожности.
1
Соображения Т. Л. Сергеевой и Б. С. Утевского о введении в наше право особого понятия «виновности» как общего основания
уголовной ответственности вызвали среди советских юристов серьезные возражения и были решительно отвергнуты как несостоятельные.
См. Отчет о совещании при ВИЮН, посвященном обсуждению макета учебника для юридических вузов «Советское уголовное право.
Часть общая», жур. «Советское государство и право», 1952, № 2, стр. 70—75; А. А. Пионтковский, Против извращения понятия ви.)Ы по
социалистическому уголовному праву, стр. 8—21; Б. С. Маньковский, Вопросы вины в советском уголовном праве, жур. «Советское
государство и право», 1951, № 10, стр. 45—54;
Против извращений обоснования ответственности в советском уголовном праве, жур." «Вопросы философии», 1951, № 6, стр.
201—207; П. Е. Орловский, Задачи Института права Академии наук СССР, жур. «Советское государство и право», 1953, № 2—3, стр. 33—
41; В. М. Ч х и к в а д-з е, Некоторые вопросы советского уголовного права в связи с разработкой проекта уголовного кодекса СССР, жур.
«Советское государство и право», 1954, № 4, стр. 65—66.
178
Само собой разумеется, что всякая вина, будучи .выраженной в
противоправном поступке, осуждается нашим государством и всем советским
народом ('вместе с осуждением этого поступка в целом), ибо нет и никогда не
существовало вины как отвлеченного психологического состояния
'правонарушителя, к которому безразлично либо одинаково относились бы
разные классы, разные государства. В условиях социалистического общества
вина осуждается как такое субъективное (психическое) отношение нарушителя
правопорядка к своим противоправным действиям и их вредным последствиям,
которое чуждо психологии сознательного советского гражданина 1.
Это определение понятия вины в основных своих чертах совпадает с
определением, принятым сейчас в науке советского уголовного права. «Вина по
советскому уголовному праву, — говорится в учебнике по уголовному праву,
— есть умысел или неосторожность лица, выраженные в совершенном им
деянии, опасном для советского строя или социалистического правопорядка и
тем самым осуждаемом советским уголовным законом и коммунистической
нравственностью» 2.
1
Несколько иначе определяет понятие вины Л. А. Лун ц: «Виной в гражданском праве, следовательно, мы можем назвать умысел
или неосторожность, лица,—пишет он, — поступившего противоправно и причинявшего своим поступкам вред другому лицу» («Общее
учение об обязательстве», стр. 320). Определяя понятие вины, Л. А. Лунц тщательно избегает выражения «психическое отношение». Он
пишет, что «вина предполагает определенное (разрядка наша.— Г. М.) отношение человека к его собственному противоправному
поведению» (там же, стр. 319). Дело, однако, только в выражении, так как несколькими строками ниже автор расшифровывает это
«определенное» отношение следующими словами: «Отношение лица к его собственному противоправному поведению определяется как
интеллектуальным моментом (предвидением, пониманием реально возможных последствий данного 'поступка), так и волевым моментом
(желанием или нежеланием этих последствий или безразличным отношением к этим последствиям)». Совершенно ясно, что волевое и
интеллектуальное отношение лица и есть его психическое отношение. Такое чрезмерно осторожное обращение к термину «психическое
отношение» можно объяснить только тем, что советские цивилисты явно опасаются впасть в «психологизм», хотя это совершенно
необоснованные опасения. В отрыве от исходных и руководящих положений марксистско-ленинской философии и советской психологии о
воле, сознании и поступках человека невозможно раскрыть содержание вины.
2
Советское уголовное право, часть общая, М., 1952, стр. 216. Определяя 'понятие уголовной ви'ны, авторы учебника сводят вину
к ее формам, не показав вначале ее общего признака, состоящего в психическом отношении лица к совершенному деянию. Это можно
отнести к неточности формулировки, так как несколькими строками выше вина определяется как «особого рода психическое отношение
лица к совершенному им общественно-опасному деянию». «Без этого психологического содержания, --говорится дальше, — не может быть
и вины».
Мы не можем, однако, согласиться с последующим утверждением авторов учебника о том, что «вина не есть просто
психологическое понятие, вина—понятие социально-политическое» (там же). В предыдущей главе мы стремились показать, что
психология человека формируется под влиянием социальных факторов, а потому не сводится к простым физиологи179
Такое совпадение в определении гражданской и уголовной вины не
случайно. Оно подтверждает наше исходное положение о том, что основания
гражданской и уголовной ответственности в советских условиях имеют в
принципе общий характер.
Единство оснований гражданской и уголовной ответственности
свидетельствует о единстве советского социалистического права. Советское
социалистическое право, не знающее деления на публичное и частное, призвано
к защите общественного, политического и экономического строя социализма.
Любые посягательства на этот строй, задевающие интересы социалистического
общества и его граждан, вызывают отрицательное реагирование со стороны
советского государства, его органов и, в частности, судебных органов. Как уже
отмечено, это реагирование может быть различным, в зависимости от того,
нарушены ли основы нашего строя и правопорядка либо же задеты
имущественные и личные интересы отдельных лиц и организаций. В том и
другом случае наше государство и право берут под защиту сложившиеся и
складывающиеся в ходе постепенного перехода к коммунизму общественные
отношения, однако осуществляют эту защиту различными методами, разными
мерами воздействия на правонарушителей. С уголовными правонарушениями
наше государство борется путем наказаний, с гражданскими—путем
восстановления нарушенных прав.
Уголовные наказания по силе своего воздействия на правонарушителя
(лишение свободы, избирательных и других прав и т. д.) являются, конечно,
более тяжелыми, чем меры имущественного и иного воздействия (возместить
ущерб, уплатить долг, выполнить договор, устранить препятствия к
осуществлению личных и имущественных прав и т. д.), но это различие средств
воздействия на правонарушителя не означает различия их конечных целей.
Конечные цели правового воздействия на правонарушителя одинаковы. Они
состоят в защите социалистического правопорядка от всяких посягательств,
нарушающих общественные и личные интересы. Наше право охраняет эти
интересы с равной силой, хотя и разными методами, что находит свое
конкретное выражение в возложении на правонарушителей различных видов
ответственности '.
ческим явлениям. Психология—социальная наука. Следовательно, противопоставление психологического (т. е. воли и сознания
человека) социальному ничем 'не оправдано, так как «сознание с самого начала есть общественный продукт и остается им, пока 'вообще
существуют люди» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. IV, стр. 21).
* «Среди правовых последствий нарушения социалистического права, его норм,—пишет X. И. Ш в а р ц,—наказание занимало и
будет занимать особое место благодаря своему особо эффективному характеру... Наряду с наказанием возмещение вреда играет большую
роль в системе принудительных средств правовой охраны, а 'в отношении массового характера его применения оно даже превосходит
значение наказания («Значение вины в обязательствах из причинения вреда», М., 1939, стр. 39).
180
Подлинный демократизм и гуманизм советского социалистического
права состоит в том, что оно строит ответственность за правонарушения на
таких объективных и субъективных основаниях, которые являются в принципе
одинаковыми для всех отраслей права: гражданин СССР привлекается к
ответственности не за всякое вредное действие (либо бездействие), а лишь за
такое вредное действие^которое является противоправным, виновным и
состоит в необходимой причинной связи с вредом. Это дает нам право подойти
к определению понятия вины в советском гражданском праве с тех же общих
позиций, с которых подходят к определению этого понятия и другие отрасли
науки советского социалистического права и, в частности, наука советского
уголовного права.
Основной признак вины, характеризующий ее как психическое
отношение правонарушителя к своим противоправным действиям и их
результатам, противопоставляет вину таким понятиям, как доблесть, геройство,
патриотизм, честность, трудолюбие и прочие положительные идеологические
качества советского гражданина. В отличие от положительных идеологических
качеств, которые всемерно поощряются и развиваются в советских людях, вина
расценивается как порочное состояние воли и интеллекта отсталого человека.
Это порочное психическое состояние субъекта, наоборот, осуждается
советским обществом, преследуется нашим правопорядком. Как о
положительных, так и об отрицательных качествах лица можно судить лишь по
его делам, т. е. по его конкретным отрицательным или положительным
действиям, поступкам. Отрицательные действия и поступки по своему
конкретному характеру могут быть самыми различными. В зависимости от"
степени их общественной опасности и в зависимости от того, какими
средствами наше общество борется с отрицательными поступками людей, одни
из них могут рассматриваться как антиморальные и вызывать общественное
воздействие, другие — как противоправные и вызывать правовое воздействие.
Правонарушения, в свою очередь, могут относиться к различным отраслям
советского социалистического права, тем не менее, характерным признаком для
них является психологический момент: правонарушением' будет считаться
лишь такое противоправное действие лица, которое является результатом его
порочной воли. Поскольку этот момент является общим для всех
правонарушений, мы вправе рассматривать его главным при определении
понятия вины и считать, что вина как психическое отношение
правонарушителя к своим противоправным действиям и их результатам
является общим понятием как для гражданского, так и для других отраслей
советского права*
Гражданские правонарушения могут быть самыми разнообразными.
Например, захват, истребление и порча чужого имущества, нарушение
договорных обязательств, причинение вреда
181
жизни и здоровью человека и т. д. Нельзя не отметить, что часть этих
гражданских правонарушений может одновременно преследоваться и в
уголовном (административном, дисциплинарном) порядке. Так, умышленное
истребление и порча чужого имущества может рассматриваться как деликт по
ст. 403 ГК и, вместе с тем, как криминал по ст. 175 УК РСФСР; умышленное
•невыполнение договора либо халатное отношение к своим до-' говорным
обязательствам влечет за собой ответственность по ст. 117 ГК, а
злонамеренный характер неисполнения договора, заключенного с
социалистической организацией, может вызвать ответственность по ст. 131 УК
РСФСР; поставка недоброкачественной и некомплектной продукции вызывает
применение штрафных санкций и одновременно преследуется как
преступление по ст. 128-а УК РСФСР; виновное причинение увечья на
предприятии, явившееся результатом нарушения правил по охране труда и
технике безопасности, вызывает ответственность по ст. 413 ГК и, вместе с тем,
рассматривается 'как преступление по ст. 133 УК РСФСР; присвоение
общественной либо лич-.ной собственности вызывает ответственность по ст. ст.
59 и 403 ГК и одновременно может расцениваться как тяжкое преступление по
Указам Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года и т. д.
В этом отношении все правонарушения, так или иначе посягающие на
личные и имущественные права граждан и социалистических организаций,
разделяются 'на две основные группы. К первой группе относятся такие
правонарушения, которые вызывают одновременно как гражданскую, так и
уголовную ответственность. Ко второй группе относятся все, прочие, так
сказать, собственно гражданские правонарушения, которые вызывают только
гражданскую ответственность. Таковы, например, неосторожное причинение
ущерба чужому имуществу граждан, небрежное исполнение договорных
обязательств, неуплата квартплаты либо другой задолженности контрагенту и
т. д. Отсюда нетрудно увидеть, что специфический признак собственно
гражданских правонарушений (а, вместе с тем, и гражданско-правовой вины)
состоит в том, что они оказываются, по общему правилу, менее тяжелыми, чем
уголовные. Это и понятно: гражданские правонарушения (в общей массе) менее
общественно-опасны, чем преступления. Из этого, однако, нельзя заключить,
что гражданская вина имеет порочный характер лишь в отношении отдельных
лиц и организаций, как потерпевших от правонарушения, тогда как уголовная
вина порочна в отношении общества, государства. Советскому
социалистическому праву чуждо противопоставление общественных и личных
интересов. Оно исходит из принципа сочетания этих интересов и охраняет их в
равной мере, хотя и разными методами. Следовательно, вина в гражданском
праве означает не только провинность перед потерпевшим, но и перед социа182
диетическим государством в целом. Обязывая-'ви«овника восстановить
нарушенные им личные и имущественные права других, советский суд
вскрывает антиобщественный характер поступка правонарушителя и тем
воздействует на его психологию.
В этом огромное воспитательное значение принципа виновной
ответственности в советском гражданском праве.
Отсюда можно заключить: поскольку институт гражданско-правовой
ответственности в советском праве преследует не только задачу
восстановления нарушенных имущественных и личных прав, но вместе с тем и
задачу
воспитания
нарушителей
социалистического
гражданского
правопорядка (а на их примере и всех других граждан СССР) в
коммунистическом духе, постольку гражданско-прававая ответственность не
'отделена у нас китайской стеной от других видов ответственности (уголовной,
административной, дисциплинарной), хотя и имеет свои особенности,
определяемые спецификой восстановления нарушенных прав.
Единство же воспитательной задачи института гражданской и всякой
иной ответственности 'в советском праве особенно ярко раскрывается через
субъективные основания этой ответственности, т. е. через вину, как
психическое отношение нарушителя социалистического правопорядка к своим
противоправным действиям и их последствиям.
В этом своем виде понятие гражданской и уголовной вины может быть
основано и выведено из общего понятия вины в советском праве как
психического отношения нарушителя социалистического правопорядка к своим
действиям и их последствиям в форме умысла или неосторожности. Это
отношение, выраженное в противоправном поступке, осуждается советским
государством и всем советским народом, как чуждое психологии сознательного
советского гражданина.
В условиях, когда общественные и личные интересы не противоречат, а
сочетаются друг с другом, мы можем говорить не о коренных отличиях общей
и гражданской вины, а лишь об особенностях ее, обусловленных спецификой
гражданских правонарушений и всего института гражданско-правовой
ответственности, преследующего как задачу восстановления нарушенных
гражданских прав, так и задачу воспитания советских граждан'.
' Вопрос об основаниях ответственности граждан СССР за различные по своему содержанию правонарушения (гражданские,
уголовные, административные и др.) и, в частности, вопрос о вине как одном из оснований этой ответственности относится, конечно, к
компетенции Общей теории советского 'права, однако в советской литературе этот вопрос не только не разрешен, ню и не поставлен. (См.
Учебник по теории государства и права, М., 1949, § 8, стр. 141—142). Не случайно поэтому между советскими цивилистами и
криминалистами (а также другими юристами, занимающимися разработкой конкретных отраслей советского социалистического права)
существует порой недопустимый разнобой и несогласованность в разрешении общих проблем и в выяснении общих понятий. Такая
несогласованность
183
Особо следует рассмотреть вопрос о соотношении гражданской и
уголовной вины.
Как отмечено выше, понятие гражданской и уголовной вины может быть
основано и выведено из общего понятия вины в советском праве, поскольку
вина является провинностью не только перед лицом, потерпевшим от
правонарушения, но и перед социалистическим государством, а значит, и перед
всем советским народом. Отсюда следует, что гражданская и уголовная вина,
являясь разновидностями общего понятия вины в советском праве, по своему
политическому содержанию в принципе едины. Но это единство не означает
тождества. Уголовная вина обладает существенными особенностями. Эти
особенности уголовной вины вытекают из качественных отличий
преступлений, которые отграничиваются от гражданских правонарушений как
по степени общественной опасности, так и по методам правового воздействия
на правонарушителя (наказание вместо обязанности восстановить нарушенное
право).
Единство гражданской и уголовной вины в советском праве особенно
ярко проявляется в таких поступках, которые одновременно нарушают как
гражданский, так и уголовный закон, а потому вызывают как гражданскую, так
и уголовную ответственность. Лицо, похитившее чужую вещь, понесет
уголовное наказание за кражу и, вместе с тем, обязано вернуть похищенную
вещь потерпевшему в порядке гражданско-правовой виндикации. Лицо,
умышленно причинившее увечье другому, может быть подвергнуто наказанию
за телесное повреждение и, вместе с тем, обязано загладить причиненный
ущерб в виде уплаты потерпевшему пособия по нетрудоспособности.
В связи с этим естественно возникает вопрос — о какой же вине
правонарушителя будет итти здесь речь (об уголовной или о гражданской),
когда подобные правонарушения рассматривает уголовный суд (гражданский
иск в уголовном деле) или же когда их рассматривает гражданский суд, после
разрешения уголовного дела (по условиям преюдиции) ? Другими словами,
будет ли в данных случаях иметь место своеобразное сочетание
имеет место, в частности, при определении понятия вины как субъективного основания ответственности. Достаточно при этом
указать на следующий факт: в Кратком юридическом словаре (изд. 1945 г.) на одной и тон же странице дается разное определение понятия
вины в уголовном и гражданском праве. Так, 'вика в уголовном праве определяется как «определенное психическое отношение лица,
совершившего социально-опасные действия, к этим его действиям и их результатам», в то время как 'вина в гражданском праве трактуется
как «поведение какого-либо лица, признаваемое в гражданско-правовых отношениях неудовлетворительным с точки зрения требовании,
могущих быть (?) предъявленными к соответствующему лицу в данных конкретных обстоятельствах» (стр. 40—11), т, е. как
противоправное поведение, без учета психического момента. В дальнейшем такая несогласованность едва ли может быть признана
нормальной.
гражданской и уголовной вины либо же в данных случаях имеется одна
уголовная вина?
Мы полагаем, что было бы более правильным разрешить данный вопрос,
исходя из общего понятия вины в советском праве. С этой точки зрения в
конечном счете безразлично, как мы назовем вину правонарушителя в тех
случаях, когда она связана не-только с нарушением гражданского, но и
уголовного закона (например, при краже),—гражданской или уголовной, так
как политическое содержание той и другой вины едино. Однако с точки зрения
практической правильнее говорить в этих случаях об одной уголовной вине.
Уголовная вина здесь как бы поглощает гражданскую, совпадает с ней.
Такое решение данного вопроса вполне согласуется с единством
оснований гражданской и уголовной ответственности в советском праве и
намного упрощает юридическую конструкцию гражданской вины. Иное
разрешение этого вопроса (например, в виде конструкции «двойной» вины1),
наоборот, излишне усложняет этот вопрос и на практике приводит к
многочисленным затруднениям.
С точки зрения «двойной» вины, например, практически почти
невозможно разрешить вопрос о презумпции виновности, поскольку в
советском гражданском праве общепризнана презумпция виновности
правонарушителя, в то время как в уголовном праве (если иметь в виду
господствующую доктрину) признается презумпция невиновности. Разрешая
гражданский иск в уголовном деле, суд (руководствуясь концепцией «двойной»
вины) оказался бы перед необходимостью применить одновременно обе эти
презумпции: виновности при установлении гражданской вины и невиновности
при установлении уголовной вины.
В связи с таким разрешением вопроса о соотношении гражданской и
уголовной вины может возникнуть только одно сомнение: как следует
рассматривать те имущественные взыскания, которые применяет к
причинителю уголовный суд наряду с наказанием преступника, какова природа
этих взысканий — уголовная или гражданская? Например, наказывая вора за
кражу, суд, вместе с тем, обяжет его вернуть потерпевшему похищенную вещь
либо возместить ее стоимость.
Имущественные взыскания в случаях совпадения гражданской вины с
уголовной нельзя смешивать, конечно, с такими имущественными
наказаниями, как конфискация и штраф2.
1
Н. С. Таганцев пишет о «сложной неправде», включающей в себя уголовное и гражданское правонарушение, а следовательно, и
оба 'вида вины («Русское уголовное право», СПб, 1902, стр. 109).
2
В этом отношении характерно следующее дело: гр. Васильченко был признан виновным и осужден по ст. 116 УК РСФСР за то,
что, будучи заведующим столовой Сахстроя, расстратил 4677 руб. Народный суд ошибочно .указал в приговоре о «конфискации»
имущества Васильченко на указанную сумму в пользу Сахстроя.
185
Имущественные взыскания в этих случаях по своей юридической
природе скорее приближаются к «обязанности загладить вред»,
предусмотренный ст. 44 УК РСФСР, каковая обязанность «возлагается на
осужденного в случаях, если суд признает целесообразным, чтобы сам, именно,
осужденный устранил последствия совершенного им правонарушения или
причиненного потерпевшему ущерба».
По мнению Б. С. Утевского, возложение «обязанности загладить вред»
(как наказание) резко отличается от удовлетворения по гражданскому иску,
связанному с уголовным делом. Это удовлетворение Б. С. Утевский
рассматривает как «чисто гражданско-правовое мероприятие, хотя иногда и
вытекающее из преступного действия, но не преследующее ни одной из задач,
которые ставятся перед уголовным наказанием, между тем как возложение
обязанности загладить вред — это наказание, заключающее в себе все элементы
последнего и являющееся мерой принудительного воспитания» '.
Мы сомневаемся в правильности такого утверждения. Б. С. Утевский
недооценивает как единства целей ('воспитательных), так и единства оснований
гражданской и уголовной ответственности в советских условиях.
Противопоставляя возложение обязанности загладить вред по ст. 44 УК
удовлетворению гражданского иска в уголовном деле, Б. С. Утевский исходит
исключительно из формальных соображений. Между тем, по существу между
ними в данных случаях различий нет: различие лишь в том, что в первом случае
суд присуждает возмещение по своей инициативе, а во втором — обычно по
инициативе потерпевшей стороны. Причем, это последнее различие в нашей
судебной практике все более исчезает. Доказательством тому служит тот факт,
что «при наличии вреда, нанесенного трудящимся государственному
учреждению, кооперативной или общественной организации тем или иным
корыстным действием (растрата, хищение и т. д.), суд обязан при рассмотрении
уголовного дела установить размер присвоенного или похищенного имущества
и не лишен права присуждения убытков в полном
Верховный суд Киргизской ССР отменил приговор Народного суда «в части конфискации» и передал дело в этой части на новое
рассмотрение в порядке гражданского судопроизводства.
Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда СССР определение Верховного суда Киргизской ССР отменила и
указала: «То обстоятельство, что Народный суд в своем приговоре указал о конфискации имущества на сумму 4677 руб. в пользу Сахстроя,
ие требовало отмены в этой части приговора, так как по смыслу эта часть по существу являлась решением об удовлетворении гражданского
иска, и Верховный суд .мог без направления дела на новое рассмотрение внести в приговор в части удовлетворения гражданского иска свои
изменения в отношении формулировки решения суда» (Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за
1940 г., М., 1948, стр. 129).
' Уголовное право. Общая часть, М., 1°48, стр. 518. Ср. Советское уголовное право. Часть общая, М., 1951, стр. 364.
186
размере также безотносительно к тому, предъявлен ли потерпевшим
учреждением или организацией иск или нет» '.
Такая тенденция к сближению «обязанности загладить вред» как
наказания с удовлетворением по гражданскому иску в уголовном деле
(тенденция, свойственная только советскому праву и совершенно чуждая
буржуазному праву) дает основание сделать вывод, что коренных различий
между этими двумя видами имущественных взысканий нет: они осуществляют,
в конечном итоге, одни цели (как воспитательные, так и восстановительные) и
покоятся на одном субъективном основании — вине причинителя. Как назвать
эту вину (уголовной или гражданской, когда они совпадают), повторяем, не
имеет у нас принципиального значения. Однако с точки зрения практической,
правильнее считать ее уголовной виной, поскольку она связана не только с
нарушением гражданского, но и уголовного закона:
после того как уголовный суд установит наличие этой вины.
гражданскому суду (в том случае, когда он рассматривает иск по условиям
преюдиции) нет необходимости отыскивать и конструировать еще
гражданскую вину — она покрывается уголовной виной.
Итак, имущественный и всякий иной ущерб, явившийся результатом
нарушения уголовного закона, может быть сопряжен только с уголовной виной:
лицо, поджигающее чужой дом, либо похищающее чужое имущество и т. д.,
совершает преступление. В качестве субъективного элемента состава этого
преступления выступает вина причинителя. Тот факт, что обязанность
причинителя возместить ущерб является здесь имущественной (гражданский
иск в уголовном деле), ни в какой мере не означает, что уголовная вина тем
самым превратилась в этом случае в гражданскую. Виновность всегда связана с
противоправностью. Если в данном случае противоправность — уголовная, то
и вину, как психическое отношение лица к своим уголовно-противоправным
действиям и их результатам, практически правильнее рассматривать тоже как
уголовную 2. *
В советском уголовном праве наибольшее значение имеет умышленная
вина; в советском гражданском праве преобладающее значение приобретает
неосторожная вина.
1
Из постановления Пленума Верховнюго суда РСФСР от 20 мая 1930 г., протокол № 7. Цитирую по УК РСФСР, 1938,
Приложение к ст. 44, стр. 131.
2
Анализ различия между наказанием в уголовном праве и возмещением ущерба в гражданском праве не является целью данной
работы. На протяжении всей работы показывается лишь единство оснований гражданской и уголовной ответственности в советском праве.
Вместе с тем, в работе всюду подчеркиваются качественные особенности гражданских правонарушений и специфика гражданской вины,
как основания гражданско-правовой ответственности. Эта специфика, однако, практически не имеет значения в тех случаях, когда вина
оказывается связанной не только с нарушением гражданского закона, но и уголовного.
187
Это объясняется тем основным обстоятельством, что подавляющее
большинство гражданских правонарушений, будучи совершенным умышленно,
перерастает тем самым в уголовные преступления. Например:
а) причинение ущерба государственному, общественному и личному
имуществу путем хищений ';
б) неисполнение обязательств по договору, заключенному с
государственным или общественным учреждением или предприятием, если при
рассмотрении дела в порядке гражданского судопроизводства обнаружен
злонамеренный характер неисполнения 2;
в) расхищение государственного или общественного имущества путем
заключения невыгодных сделок лицом, руководящим государственным или
общественным учреждением или предприятием, совершенное по соглашению с
контрагентами этих учреждений или предприятий 3;
г) расточение арендатором или уполномоченным юридического лица
государственного или общественного имущества, предоставленного ему по
договору4:
д) умышленное истребление или повреждение чужого имущества,
принадлежащего частным лицам 3.
Перечень этих случаев можно было бы продолжить, однако в этом нет
необходимости, так как при исчерпывающем перечислении этих случаев мы
вынуждены "были бы упомянуть о всех умышленных уголовных
преступлениях, которые так или иначе связаны с причинением имущественного
ущерба и сопровождаются поэтому гражданскими исками в уголовных делах.
Во всех этих случаях гражданская вина как бы поглощается уголовной
виной. Независимо от того, будет ли гражданский иск о возмещении ущерба
рассмотрен в связи с уголовным делом или отдельно от него, уголовная вина не
превратится здесь в гражданскую: при рассмотрении гражданского иска
отдельно от уголовного дела гражданский суд будет иметь в виду уголовную
вину (преюдиция) 6. Обязанность гражданского суда в
Ст. ст. 162—169 УК РСФСР. В .отношении ст. ст. 162, 165, 166, 166а, 167 и ч. 2 ст. 169 см. Указы Президиума Верховного
Совета СССР от 4 июня 1947 г. и Постановление Пленума Верховного суда СССР от 22 августа 1947 г. (Уголовный кодекс РСФСР,
Юриздат, 1950, стр. 142— 146).
2
Ст. 131 УК РСФСР.
3
Ст. 129 УК РСФСР.
4
Ст. 130 УК РСФСР.
5
Ст. 175 УК РСФСР.
в
Согласно ст. 13 УПК РСФСР, вступивший в законную силу приговор уголовного суда обязателен! для гражданского суда,
рассматривающего иск потерпевшего, 'в решении вопроса о факте преступления и о совершении его подсудимым. М. А. Ч е л ь ц о в пишет,
что «рассмотрение уголовного обвинения является преюдициальным для разрешения в порядке гражданского судопроизводства вопроса о
вознаграждении за .вред и убытки, причиненные преступным деяниям» («Советский уголовный процесс», М., 1951, стр. 126). Этим
подчеркивается подчиненность природы граждан188
1
этом случае будет сводиться только к установлению размера
материальной ответственности преступника, но не к установлению вины как
основания его ответственности 1.
Это вытекает из единства оснований уголовного обвинения и
гражданского иска — принципа, которого твердо придерживается советское
право 2.
Таким образом, в случаях, когда причиной ущерба является уголовное
противоправное действие, перед нами — уголовная вина но не гражданская.
Значит, уголовное право как бы отнимает'у гражданского все наиболее
серьезные (наиболее общественно-опасные) умышленные правонарушения и
тем сужает сферу действия гражданской вины.
Именно поэтому в гражданском праве преобладает неосторожная вина, т.
е. по общему правилу менее тяжелая вина.
Это не означает, конечно, что советское гражданское право совсем не
знает умышленной вины: умышленные правонарушения, влекущие за собой
причинение материального ущерба, иногда и не сопровождаются уголовным
преследованием при-чинителей, а поэтому остаются предметом обсуждения
гражданского суда.
Это не означает также, что неосторожная вина известна только
гражданскому праву: некоторые гражданские правонаского иска уголовному делу: с отпадением уголовного обвинения, как правило, отпадает и гражданский иск; если суд признает
деяние подсудимого непреступным, он оставляет гражданский иск без рассмотрения. Это не .лишает потерпевшего права обратиться с
иском в гражданский суд и доказывать уже наличие гражданской вины (и всех прочих оснований граж-данско-правовой ответственности)
причинителя. Так, например, если суд не найдет в действиях обвиняемого состава хищения, он оправдает подсудимого, но это не лишает
.потерпевшего права обратиться в гражданский суд с иском об истребовании неправомерно захваченной вещи по ст. 59 ГК
(недобросовестное завладение чужой вещью). Но в этом случае суд обязан установить уже гражданскую вину ответчика.
См. об этом М. А. Ч е л ь ц о в, Советский уголовный процесс, стр. 119—133; Гражданский иск в уголовном процессе, М., 1945;
А. Я. Вышинский, Курс уголовного процесса, М., 1927, стр. 208—218; М. С. Строго.вич, Уголовный процесс, М., 1946, стр. 108—110; К. С.
Юд ель-сон, Проблема доказьгвания в советском гражданском процессе, М., 1951, стр. 221—247 (глава IV — «Доказательственное
значение преюдициально установленных фактов»).
1
«Прокурор и гражданский истец, — пишет М. А. Чельцов,— доказывают один и тот же факт — совершение обвиняемым
преступления, как единое основание для своих разных требований: прокурор — о наказании, гражданский истец — об удовлетворении
иска». («Советский уголовный процесс», М., 1951, стр. 123).
2
Такого единства оснований обвинения и гражданского иска не будет, когда отсутствует совпадение обвиняемого с гражданским
ответчиком, например, в случае материальной ответственности: родителей и опекунов за малолетних (ст. 405 ГК); нанимателей жилых
помещений за членов семьи (ст. 177 ГК); подрядчика за своих рабочих и служащих (ст. 222 ГК); лиц и предприятий, деятельность которых
связана с повышенной опасностью для окружающих, за конкретных причинителей 'вреда (ст. 404 ГК); юридических лиц за действия своих
рабочих и служащих, представи189
рушения, совершенные по неосторожности, так же как и умышленные,
перерастают в преступления, а потому перестают быть гражданско-правовыми.
Таковыми, например, являются:
а) выпуск недоброкачественной или некомплектной продукции
промышленными предприятиями вследствие преступно-халатного отношения к
порученному делу директоров предприятий, главных инженеров и начальников
ОТК1;
б) причинение вреда жизни и здоровью рабочих и служащих, если он
явился результатом преступно-халатного отношения к соблюдению правил
техники безопасности и охраны труда на предприятиях со стороны
административно-технического персонала 2;
в) преступно-небрежное обращение с лошадьми в совхозах, колхозах и
других социалистических предприятиях и учреждениях, если оно повлекло за
собой гибель лошадей или привело их в непригодное состояние3;
г) неосторожное повреждение, морского телеграфного кабеля, если оно
могло вызвать перерыв телеграфного сообщения 4.
Этот примерный перечень неосторожных правонарушении можно было
бы увеличить, однако, достаточно ясно, что отдельные гражданские
правонарушения, если даже они совершены и по неосторожности, в интересах
наиболее эффективной борьтелей и органов. В тех случаях, когда суды, разрешая уголовные дела и признавая виновными в преступлении ('результатом
которого было причинение ущерба) оддих лиц, возлагают материальную ответственность да других лиц, Верховный суд СССР неуклонно
отменяет такие решения и передает дела на новое рассмотрение. Примером этого .может быть следующее дело:
Гр. Забелло был осужден по ст. 111 УК РСФСР за то, что, работая приемо-сдатчиком на нефтебазе, преступно-халатно относился
к своим служебным обязанностям (доверял рабочим принимать со станции железной дороги нефтепродукты и отпускать их, в свое
отсутствие оставлял им ключи от склада и т. д.), в результате чего оказалась недостача нефтепродуктов на сумму 73 595 руб. Осудив
Забелло, суд вместе с тем отклонил в отношении его гражданский иск и сумму недостачи взыскал с директора нефтебазы Труявского,
который даже не привлекался к 'ответственнюсти за отсутствием к тому оснований. Генеральный прокурор СССР в своем протесте указал:
«Суд признал 'виновным Забелло в причинении материального ущерба и в то же время неосновательно освободил его от материальной
ответственности. Таким образом, первый вывод суда противоречит его .второму выводу». Находя протест обоснованным. Верховный суд
СССР отменил приговор суда и передал данное дело в отношении Забелло та новое рассмотрение, поскольку его виновность по ст. 111 УК
должна повлечь за собой и его материальную ответственность за ущерб (Из практики Прокуратуры СССР по надзору за соблюдением
законности, ноябрь, 1950 г.).
1
Ст. 128-а УК РСФСР. Вина промышленных и торговых предприятии как юридических лиц будет, естественно, .всегда
гражданской, поскольку советскому праву уголовная ответственность юридических лиц неизвестна.
2
Ст. 133 УК РСФСР.
3
Ст. 79—4 УК РСФСР.
4
Ст. 80 УК РСФСР.
150
бы с ними могут быть объявлены законом преступными и преследоваться
в уголовном порядке.
Примерами того, как практически наши суды разрешают вопрос о
соотношении гражданской и уголовной вины и ответственности могут служить
следующие дела:
1) Гр.гр. Ильюшенок и Бриц были осуждены по ч. 2 ст. 175 УК РСФСР за
то, что во время выпивки в доме Ивановой они курили и бросали на пол
тлеющие окурки, вследствие чего после их ухода вскоре начался пожар и дом
сгорел.
В определении судебной коллегии Верховного суда СССР, отменившем
приговор по 'настоящему делу за отсутствием в действиях обвиняемых
уголовной вины, записано: «из материалов дела видно, что пожар произошел от
неосторожного обращения с огнем Ильюшенок и Бриц, за что ответственность
по ст. 175 УК РСФСР не предусмотрена, так как эта статья имеет в виду
ответственность за умышленное истребление чужого имущества, по данному
же делу умысел '.не установлен. За понесенный ущерб личному имуществу по
неосторожности ответственность предусмотрена в гражданском порядке (ст.
403 ГК РСФСР)»'.
2) Колхоз «За вторую пятилетку» Тальменского р-на, Алтайского края,
направил районному прокурору материал о привлечении к уголовной
ответственности колхозника Аболенцова за то, что по его вине пала колхозная
лошадь. В процессе предварительного расследования было установлено, что
лошадь пала вследствие несчастного случая и что вина Аболенцева в падеже
лошади не установлена. Районный прокурор вынес постановление о
прекращении уголовного дела за отсутствием в действиях Аболенцова состава
преступления, однако предъявил в Нарсуде иск о взыскании с Аболенцова
трехкратной стоимости лошади по заготовительным ценам. Нарсуд
удовлетворил этот иск. Ошибка прокурора и Нарсуда очевидна: отсутствие
уголовной вины в данном случае не давало права суду возложить на
Аболенцова материальную ответственность за падеж лошади. Такая
ответственность могла бы наступить только в том случае, если бы в действиях
Аболенцова были признаки гражданской вины, на что ни суд, ни прокуро|р не
указали, да и не люгли указать, так как гибель лошади, по утверждению .самого
же прокурора, явилась результатом «несчастного' случая»2.
«Судебная практика Верховного суда СССР», 1947, № 1, стр. 19—20.
Пример заимствован у Б. А. Л и с к о в е ц, Возмещение вреда, причиненного имуществу колхоза, М., 1948, стр. 13. См. также
следующие дела, где вопрос о соотношении гражданской и уголовной вины и ответственности был предметом специального обсуждения:
уголовное дело Шитаевой, <<Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1940 г.,» М., 1941, стр. 16;
уголовное дело Широкова, «Сб. постановлении Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 т.», М., 1947, стр. 33—34;
уголовное дело Конторовича, там же, стр. 103: уголовное дело Рудченко, Сб. постановлении Пленума и определе191
1
2
Таковы причины, в силу которых в советском гражданском праве
преобладающее значение приобретает неосторожная вина, в то время как в
уголовном — вина умышленная.
В заключение необходимо рассмотреть вопрос о соотношении
гражданско-правовой вины и так называемой моральной вины.
Всякое виновное действие, наносящее вред социалистическому обществу
и посягающее на его правопорядок, получает у нас не только правовое, но и
моральное осуждение. Правовое и моральное осуждение не противоречат друг
другу, а дополняют друг друга и сочетаются друг с другом. Отсюда —
противоправная вина является вместе с тем и моральной виной; виновный в
нарушении советского закона виновен также и в нарушении правил
социалистической нравственности.
Эти общие положения советского социалистического права настолько
очевидны, что не нуждаются в особом обосновании. Значительно сложнее
другой вопрос, а именно — всякое ли антиморальное действие является в то же
время и противоправным действием, а в связи с этим — всякая ли моральная
вина является в то же время и противоправной виной?
Вопрос о соотношении противоправной и моральной вины составляет
часть общей проблемы соотношения права и нравственности. Касаясь этой
проблемы лишь частично, мы остановимся только на тех общих чертах,
которые свойственны противоправной и моральной вине (психическое
отношение лица к своим противоправным и антиморальным действиям) и на
тех особенностях, которые отличают одну вину от другой. Совершая
антиморальное действие, человек определенным образом
ний коллегий Верховного суда СССР за 1942 г., М., 1947, стр. 51—52;
гражданское дело по иску Клинского РПС к Маслову, Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда
СССР за 1943 г., М., 1948, стр. 186—187; уголовное дело Акопяиа, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1945, № 7, стр. 7—8;
уголовное дело Беркутовой, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1946, № 3, стр. 15—16; гражданское дело по иску ОРС
Каспфлота к Галтахчан, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1946, № 5, стр. 17—18; уголовное дело Шведова, «Судебная
практика Верховного суда СССР», 1946, № 6, стр. 28—29;
уголовное дело Русских, «Судебная практика Верховного суда СССР», '1947, № 1, стр. 20—21; гражданское дело по иску колхоза
«Парижская коммуна» к Моисееву, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1947, № 3, стр. 30—31; гражданское дело по иску
комбината «Искош» к Б\'тман, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1947, № 7, стр '7—8- уголовное дело Гришутиной, «Судебная
практика Верховного суда СССР», 1947, № 8, стр. 11; определение ГСК ВС СССР от 26 августа 1950 г. по делу № 36/836 по иску
Главнефтесбыта к Бортнику;
определение ГСК ВС СССР от 28 ноября 1951 г. по де1у № 36/1024 по иску Главнефтесбыта к Астахову; определение ГСК ВС
СССР от 16 июня 1951 г. по делу № 03/652 по иску завода «Беларусь» к Заговалко.
192
проявляет ,во 'вне свою волю и создание, т. е. поступает так же, как и при
совершении противоправного действия,— это положе-' •ние едва ли может
вызвать возражения. Поэтому с точки зрения психологической, разницы между
противоправной и моральной виной нет. Не может вызвать возражений и тот
факт, что всякий антиморальный поступок представляет собой единство
объективных и субъективных моментов (антиморальное действие, ущерб и
причинная связь между ними плюс психическое отношение лица к своим
действиям и их последствиям). С этой точки зрения антиморальный поступок
также не отличается от противоправного поступка. Наконец, бесспорно также и
то, что оба эти поступка являются антиобщественными и вызывают
определенное реагирование со стороны общества: оба они осуждаются
обществом, с ними ведется самая энергичная борьба.
Эти общие и отвлеченные рассуждения, однако, мало приближают нас к
решению вопроса о соотношении моральной и противоправной вины.
Разрешение этого вопроса по существу может быть достигнуто только в том
случае, если мы проанализируем соотношение моральной и противоправной
вины в их развитии, так как всякая вина (в том числе и моральная) есть понятие
историческое, классовое, Каждый класс имеет свое собственное представление
о праве, нравственности, а потому и о вине.
Буржуазная правовая наука не раскрыла подлинного характера
соотношения права и морали. Это и понятно. Добиваясь государственной
власти, буржуазия объявила себя представительницей всего общества, а свою
мораль и свое право декларировала как общечеловеческие. Правда, в
противоположность феодальным теориям, буржуазные учения о праве,
нравственности и о вине отбросили различные теократические доктрины,
признававшие греховным всякое правонарушение, в том числе и гражданское.
Они выступили за резкое разграничение религиозных, нравственных и
правовых нарушений. Наиболее яркое выражение эти воззрения получают в
классической доктрине буржуазного уголовного права. Н. С. Таганцев писал,
что «преступное не может и не должно быть отождествляемо с
безнравственным: такое отождествление, как свидетельствуют горькие уроки
истории, ставило правосудие на ложную стезю, вносило в область карательной
деятельности государства преследование идей, убеждений, страстей и пороков,
заставляло земное правосудие присваивать себе атрибуты суда совести» г.
' Н. С. Т а г а н ц е в, Русское уголовное право, т. 1, СПб. 1902, стр. 40. Еще более энергично выступал за разграничение
противоправной и моральной вины, а вместе с тем и за разграничение правовой и моральной ответственности Г. Ф. Шершеневич: «Если
исторически преступное и безнравственное часто совпадают, то отсюда еще не следует, что такое совпадение необходимо логически. Не
следует упускать из виду, что нравствен-
В условиях бывшей царской России, где господствовали религиозные и
полуфеодальные взгляды на мораль и право, эти высказывания были
несомненно прогрессивными.
Иную позицию занимала гегелевская школа права с ее реакционными
утверждениями о тождественности права и морали, правонарушения и
безнравственного поступка. «Преступление,— писал Бернер,— есть вид
безнравственного». «Если бы законодательство угрожало наказанием за
нравственно-безразличное или даже за истинно-нравственное деяние,— пишет
он далее, делая вид, что не видит буржуазной действительности,— то это было
бы ниспровержением самой идеи преступления» 1. Не менее реакционной была
также теория так называемого этического минимума (В. Соловьев, Г. Еллинек).
На вопрос, нравственно ли поступает безжалостный кредитор,
отбирающий последнюю вещь у бедняка, Еллинек иезуитски отвечал, что он
поступает не безнравственно, ибо действует правомерно (следовательно, в его
поступках есть'минимум нравственности) , но он поступил бы еще более
нравственно, если бы превысил этот «этический минимум» и не отбирал этой
вещи 2.
Совершенно не случайно, что все эти «теории», определяющие право
через нравственность и трактующие о внеклассовом характере права и морали,
получили широкое распространение сейчас в условиях империализма3.
ность есть общественная оценка поведения, а преступность — государственная его оценка. А мы уже видели, что эти две точки
зрения могут расходиться (автор выше приводил случаи, когда «на каждом шагу совершаются лицами поступки глубоко безнравственные,
за которые они ни в каком случае на скамью подсудимых не попадут.., и наоборот, история дает нам богатый материал в подтверждение
того, что доблестное поведение борцов за моральную и религиозную идею признается со стороны государства преступным».—Г. М.}. Чем
дальше власть стоит от общества, тем более возможно расхождение этих точек зрения; чем более обобществлена государственная власть,
тем скорее оценка действий по уголовному началу будет приближаться к общественно-моральному пониманию» (Г. Ф. Шерше-н ев и ч,
Общая теория права, вып. 3, М., 1912, стр. 646—647). См. также:
Спасович, Соч., т. VII, стр. 258; Н. Д. С е р г е е в с к и и, Русское уголовное право, СПб. 1905, стр. 52—57; С. Будзинский,
Начала уголовного права, Варшава, 1870, стр. 301.
1 Цит. по Н. С. Т а ганце в. Указ. выше соч., т. 1, стр. 36.
2
Г. Еллинек, Социально-этическое значение права, неправды и наказания, М., 1910, стр. 61—62.
3
Говоря о том, как современная буржуазная цивилистика прибегает к безуспешным попыткам этического обоснования вины, М.
М. Агарков пишет: «Чем дальше шло развитие классовой борьбы, чем более шаткими делались позиции буржуазии, тем труднее было
буржуазной науке искать обоснования институтов буржуазного гражданского права в самом гражданском праве. Ветшавшее здание
требовало подкрепления. И буржуазная наука ищет такого фундамента в морали. Все более популярными делаются попытки обоснования
гражданского права капиталистического общества на принципах этики» («Обязательство по советскому гражданскому праву», М„ 1940,
стр. 54).
Критикуя известные параграфы Германского гражданского уложения 1896 г. о «доброй совести» и «добрых нравах», с которыми,
якобы, должны
194
Абстрактными этическими критериями современные буржуазные юристы
пытаются оправдать звериные порядки все более фашизирующегося
буржуазного государства *.
Лживость и ненаучность этих «теорий» — очевидна. Цель их ясна. Она
состоит в попытке подвести под буржуазное право нравственный фундамент, а
под понятие противоправной вины понятие нравственной вины и тем
увековечить
вопиющую
несправедливость
буржуазного
права.
В
действительности же буржуазное право и мораль призваны к тому, чтобы
закреплять эксплуатацию и угнетение трудящихся, затемнять их сознание,
обманывать народ. Разница между правовыми и этическими средствами
угнетения состоит только в том, что в одних случаях правила поведения людей,
выражающие интересы класса буржуазии, обеспечиваются принудительной
силой через суд, а в других случаях для соблюдения этих правил оказываются
достаточными меры «идеологического» воздействия через церковь, радио,
печать, искусство и т. п.
Буржуазные юристы стараются «не замечать» при этом, что наряду с
прогнившей и лицемерной буржуазной моралью в условиях капитализма
возникла и развилась новая, революционная мораль— мораль пролетариата,
которая враждебна как буржуазному праву, так и буржуазной нравственности.
Объявляя свою мораль общезначимой, буржуазия стремится навязать ее
трудящимся, подчинить и закабалить их не только политически, но и духовно.
Разоблачая надклассовые теории морали, Энгельс показал, что в
действительности в современном обществе каждый из трех классов
(феодальная аристократия, буржуазия и пролетариат) имеет свою особую
мораль, так как люди, сознательно или бессознательно, черпают свои
нравственные воззрения, в последнем счете, из практических отношений, на
которых основано их классовое положение. «Мы утверждаем,—писал
Энгельс,—что всякая теория морали являлась до сих пор в
согласовываться принципы гражданско-правовой ответственности, Д. М. Генкин и И. Б. Новицкий правильно пишут: «Отсылка
Уложения к доброй совести, к обычаям оборота не примиряет противоречивые интересы, а, создавая «каучуковые нормы», дает
возможность буржуазному суду, представляющему интересы монополистического капитала, применять законы в желаемом для
монополистов смысле» (Д. М. Г е н к и н, И. Б. Н о в и ц к и и, Вводные замечания к переводу «Курса германского гражданского права»
Эннекцеруса и др., т. I, 1949, стр.'21).
' «Мораль американских империалистов,—писали корейские женщины в обращении к женщинам всего мира,—это не
человеческая, а звериная мораль: ненавидеть, потому что оно честно, захватывать, потому что оно до-РОГО, растаптывать, потому что оно
прекрасно, подавлять, потому что оно справедливо, истреблять, потому что оно слабо. Вот во что верят и на что яапраъля}от свою деятельность
американские империалистические хищники» («Обращение Демократического женского союза Кореи к женщинам всего мира» по поводу
американских злодеяний в Корее, «Правда» от 8 янвапя 1зо1 года).
195
конечном счете продуктом данного экономического положения общества.
А так как общество до сих пор развивалось в классовых противоположностях,
то мораль всегда, была классовой моралью: она или оправдывала господство и
интересы господствующего класса, или же, когда угнетенный класс становился
достаточно сильным, выражала его возмущение против этого господства и
представляла интересы будущности угнетенных» !. Отсюда понятно, что один и
тот же поступок, совершенный в условиях капиталистического общества, будет
по-разному оценен с точки зрения буржуазной и пролетарской морали. То, что
пролетарий признает безнравственным, буржуа расценит нравственным и
наоборот. Выселение безработного из дома за неуплату квартплаты пролетарий
оценит как самый бесчеловечный и антиморальный факт, в то время как
домовладелец-буржуа признает выселение безработного на улицу вполне
нормальным, так как оно отвечает духу эгоистической буржуазной
нравственности, ибо в основе ее лежит в'олчий закон капитализма: «либо ты
грабишь другого, либо другой грабит тебя, либо ты работаешь на другого, либо
он на тебя, либо ты рабовладелец, либо ты раб» 2.
Таково действительное соотношение права и морали, а вместе с тем
противоправной и моральной вины в капиталистическом обществе.
Совершенно иное соотношение их при социализме. Экономическая основа
социалистического права и социалистической нравственности едина. Едина и
их задача—ликвидация пережитков капитализма в сознании людей, «борьба за
укрепление и завершение коммунизма» (Ленин). Единство воспитательной
задачи морали и права определяет у нас общность содержания многих их норм:
те нормы морали, соблюдение которых обеспечивается принудительной силой
государства, из моральных норм превращаются в правовые нормы, не
утрачивая своего нравственного содержания. Социалистическое право,
следовательно, не только не противоречит социалистической нравственности,
но имеет полное нравственное обоснование. «Обязанность советских граждан
исполнять советские законы, уважать их и не допускать их нарушения — это
обязанность не только юридическая, но и нравственная» 3. Значит, никакого
конфликта между правом и моралью у нас нет и не может быть:
социалистическая мораль поддерживает социалистическое право, воспитывает
чувство уважения к нему, равно как и социалистическое право служит мощным
орудием укрепления и развития морали4.
' Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., 1950, стр. 89.
2
В. И. Л ен ин. Соч., т. 31, стр. 269.
3
Теория государства и права, М., 1949, стр. 132.
* «Всей своей деятельностью суд воспитывает граждан СССР в духе преданности родине и делу социализма, в духе точного и
неуклонного исполнения советских законов, бережного отношения к социалистической соб196
Тесная, органическая взаимосвязь и единство социалистического права и
морали не означают их тождества '. Основное отличие их состоит в том, что
нормы права создаются и обеспечиваются принудительной силой Советского
государства, деятельностью суда и других государственных органов, в то время
как соблюдение норм нравственности, правил социалистического общежития
обеспечивается силой общественного мнения, мерами общественного
воздействия на нарушителей этих правил. Всякий противоправный поступок
является у нас антиморальным поступком, но это не значит, что перечень
антиморальных поступков ограничивается противоправными поступками. За
пределами этого перечня остаются самые различные антиморальные поступки
людей. Общественное воздействие оказывается достаточным орудием борьбы с
ними. Так, нарушения правил внутреннего распорядка в коммунальных
квартирах не вызывают, по общему правилу, судебного вмешательства. Против
них направлены различные меры общественного воздействия: товарищеский
суд, обсуждение случаев антиморального поведения на собраниях жильцов, в
стенной и местной печати, в партийных и комсомольских организациях и т. д.
Общественное мнение в этих случаях также «судит» — осуждает виновных в
нарушении правил социалистического общежития. Перед нами — моральная
вина. Она выражается также в определенном психическом отношении
нарушителя правил социалистического общежития к своим антиморальным
действиям и их результатам. Она может выражаться как в преднамеренном, так
и в неосторожном нарушении правил социалистического общежития, в
пренебрежительном отношении к ним. Но при всем этом такая моральная вина
отличается по своему характеру и последствиям (общественное осуждение) от
противоправной вины, а вместе с тем и от той моральной вины, которая
совпадает с ней, так как последняя получает не только общественное, но и
правовое осуждение (например, от вины квартиронанимателя, умышленно или
неосторожно уничтожившего переданное ему в пользование имущество, т. к.
эта вина получает одновременно .как правовое, так и моральное осуждение).
Значит, моральная вина в социалистических условиях принимает две
основные формы: в одних случаях она совпадает с противоправной виной, т. е.
с виной как субъективным основанием правовой ответственности, поскольку
обе они, будучи выраженными в противоправном поступке, получают у нас
ственности, дисциплины труда, честного отношения к государственному и общественному долгу, уважения к правилам
социалистического общежития» (ст. 3 Закона о судоустройстве Союза ССР, союзных и автономных республик).
' См. М. П. Карева, Право и нравственность в социалистическом обществе, М., 1951 (глава 4 «Право и нравственность, как
различные части надстройки социалистического общества», стр. 105—134).
197
одновременно государственное и моральное осуждение; в других
случаях, моральная вина выходит за пределы противоправной вины и, будучи
выраженной в антиморальном поступке, получает лишь общественное
порицание.
Как отмечено выше, противоправная вина и моральная вина в обеих ее
формах не .противоречат друг другу, а сочетаются друг с другом. Это единство
противоправной и моральной вины, покоящееся на единстве социалистического
права и социалистической нравственности, блестяще показал И. В. Сталин на
примере борьбы с расхитителями социалистической собственности, против
которых должны быть использованы как меры государственного, так и меры
общественного воздействия: эффективная и серьезная борьба с расхитителями
общественного добра состоит в том, чтобы создать вокруг расхитителей
атмосферу общего морального бойкота, «чтобы поднять такую кампанию и
создать такую моральную атмосферу среди рабочих и крестьян, кот^рая
исключала бы возможность воровства, которая делала .бы невозможными
жизнь и существование воров и расхитителей народного добра» 1.
Следовательно, наше право служит тем же целям, что и мораль.
Подтверждением этому является тот факт, что любое посягательство иа
социалистический правопорядок вызывает у нас не только правовое, но и
глубокое моральное осуждение. Ни один правонарушитель не находит у нас
никакой моральной поддержки и симпатий среди трудящихся — сознательных
строителей коммунистического общества. Такие поступки, как нарушение
права общественной и личной собственности, срыв договорных обязательств,
результатом которого явилось расстройство советской торговли и планового
снабжения народного хозяйства и трудящихся предметами потребления,
причинение вреда личности и т. д., искренне порицаются всем советским
народом. Вокруг правонарушителей создается обстановка абсолютной
нетерпимости. Такое единство права и морали возможно только в условиях
нашего общества и немыслимо в условиях капитализма, где налицо
непримиримое противоречие между правовыми и нравственными взглядами
буржуазии и трудящихся, так как последние «не почитают закона, а лишь
подчиняются ему, когда они не в силах изменить его» (Маркс).
В литературе по советскому гражданскому праву делались попытки
считать виновными в правовом смысле не только противоправные, но и
противонравственные действия, т. е. не только действия, нарушающие нормы
гражданского права, но и правила социалистического общежития. Так, М. М.
Агарков на первой сессии Всесоюзного института юридических наук в
докладе на тему «Проблема обязательств из причинения вреда»
предложил следующее определение «виновного действия»: «Виновным
является умышленное или неосторожное действие или воздержание от
действия, нарушающие закон или правила социалистического общежития» 1.
Следовательно, нормы положительного права здесь становятся такими же, как
правила социалистического общежития; при нарушении тех и других, по
мнению М. М. Агаркова, должна применяться государственная принудительная
санкция.
Против этого положения справедливо возразил С. И. Виль-нянский,
указывая, что такая формулировка виновных действий чрезмерно и
неоправданно расширяет граждански-правовую ответственность, так как
распространяет ее не только на противоправные, но и на противонравственные
поступки2.
Критикуемая позиция М. М. Агаркова не является для него случайной. В
учебнике по гражданскому праву, говоря о противоправности и виновности
действий и упущений, М. М. Агарков писал: «Противоправность упущения
может быть основана не только на отдельных специальных предписаниях
закона..., •но и на принципиальных положениях, содержащихся в ст. 130
Конституции СССР» 3. В качестве примера, иллюстрирующего это положение,
М. М. Агарков приводил случай неоказания помощи утопающему. По его
мнению, такое неоказание помощи противоречит ст. 130 Конституции СССР, а
потому порождает обязанность возмещения вреда. Как и С. И. Вильнянский,
мы не можем согласиться с таким истолкованием противоправности и
виновности. Неоказание помощи утопающему, конечно, противоречит
правилам социалистической нравственности, но оно не может считаться
противоправным, а потому и виновным в правовом смысле4. Истолкование
противоправности и виновности, которое дает М. М. Агарков, устраняло бы
различия между правом и моралью, а вместе с тем и различия между
противоправной и моральной виной. Тот факт, что всякое правонарушение
вызывает у нас не только правовое, но и моральное осуждение, совсем не
означает, что между законом и правилами морали, а следовательно, и между
противоправной и моральной виной, можно поставить знак равенства 5.
Смешивание противоправной и моральной вины допускает также X. И.
Шварц. Понимая под виной всякое отклонение дееспособного гражданина от
нормального поведения (мы уже
Труды первой научной сессии ВИЮН, М., 1940, стр. 309.
См. С. И. Вильнянский, Значение судебной практики в гражданском праве. Ученые труды ВИЮН, 1947, вып. 9, стр. 261.
3
М. М. Агарков, Гражданское право, Учебник ВИЮН, т. 2, 1938, стр. 392.
4
Если, конечно, это неоказание помощи не подходит под признаки ст.ст. 156, 156-1 и 157 УК РСФСР.
5
См. М. П. Карева, Право и нравственность в социалистическом обществе, .4., 1951, стр. 119—121.
199
1
2
указывали выше на недопустимость сведения вины к поведению) и
учитывая, что в гражданском праве преимущественное значение имеет
неосторожная вина, он определяет вину как «несоблюдение заботливости,
предписываемой законами социалистического общества, его обычаями и
правилами, социалистического общежития» 1.
Для такого смешивания 'противоправной и моральной вины нет никаких
оснований. Противоправная вина есть психическое отношение лица к своим
противоправным действиям и их последствиям. В этом виде противоправная
вина в социалистических условиях не противостоит моральной вине, а
сливается с ней, поскольку всякое гражданское правонарушение является у нас
в то же время и противонравственным поступком и получает не только
правовое, но и моральное осуждение. Однако за пределами противоправной
вины (и совпадающей с ней моральной вины) остается собственно моральная
вина (вторая форма моральной вины), которая также является психическим
отношением лица к своим действиям, но не к противоправным, а к
противонравственным действиям.
Соотношение этих двух форм моральной вины может меняться: с того
момента, как то или иное противонравственное действие зачисляется нашим
законом в разряд противоправных,. моральная вина из второй формы переходит
в первую. Так, например, взимание повышенной квартплаты частным
домовладельцем-застройщиком в свое время не преследовалось у нас законом.
Оно рассматривалось как действие, противоре' X. И. Ш в а р ц, Значение вины в обязательствах из причинения вреда» М., 1939, стр. 36. Подобные взгляды широко
распространены среди советских цивилистов и в последнее время. «Противоправность,— пишет Е. А. Ф л е и ш и ц—есть объективная
черта действия, его несоответствие закону и. правилам социалистического общежития» («Ответственность государства за вред,
причиненный должностными лицами», Труды научной сессии ВИЮН 1—6 июля 1946 г., М., 1948, стр. 181. Ср. «Обязательства из
причинения вреда и неосновательного обогащения», М., 1951, стр.40—43. На наш взгляд, здесь Е. А. Флейшиц вначале высказывает
правильную мысль о том, что правила социалистического общежития, не имея силы закона, важны для верного понимания закона и для
оценки поведения человека, однако, затем ошибочно утверждает, что «правила социалистического общежития, с одной стороны,
восполняют советский закон, а с другой стороны, при применении закона сами охраняются законом»); С.Н.Ландкоф без всяких оговорок и
какой-либо последующей расшифровки заявляет, что недозволенным (т. е. противоправным) действием признается всякое действие,
нарушающее «закон либо правила социалистического общежития» («Основи цив1льного права», Ки1в, 1948, стр. 184). Также по существу
решает этот вопрос Б. С. А н т и м о н о в: «в поведении, нарушающем норму права или правило социалистического общежития, можно
говорить о противоправности» («Значение вины потерпевшего», М., 1950, стр. 117). В разрешении этого вопроса од очень
непоследователен, так как в другом месте своей работы говорит, что «понятие этической упречности шире, чем понятие упречности
юридической» (стр. 85), в третьем месте он заявляет, что «соблюдение правил социалистического общежития возведено у нас в ст.ст. 12 и
130 Конституции. СССР в категорию норм основного закона» (стр. 118) и строит на этом свое учение о вине потерпевшего и т. д.
200
чащее правилам социалистического общежития, поскольку всякая
нетрудовая нажива в социалистических условиях глубоко противонравственна.
С момента издания закона от 17 октября 1937 г. ', ограничившего размеры
квартплаты в частных домовладениях, данное действие (взимание повышенной
квартплаты) стало противоправным, хотя и не потеряло своего противонравственного характера: одна форма моральной вины превратилась здесь в
другую.
Советские судебные органы четко разграничивают моральную и
противоправную вину2. Сущность противоправной вины они связывают с
противоправностью, сущность моральной вины — с нарушением правил
социалистического общежития. Отсюда — каково соотношение советского
права и правил социалистической морали (как различных частей надстройки
над социалистическим базисом), таково же соотношение понятий
противоправной и моральной вины. Они едины в советских условиях, но они не
покрывают друг друга, не отождествляются друг с другом: всякая
противоправная вина совпадает с моральной виной, но не всякая моральная
вина является противоправной виной.
Глава 7. ПОНЯТИЕ ВИНЫ ЮРИДИЧЕСКИХ ЛИЦ
В решениях XIX съезда Коммунистической партии Советского Союза
содержится директива о'б укреплении режима экономии .как важнейшего
рычага дальнейшего подъема народного хозяйства и как важнейшего условия
создания внутрихозяйственных 'накоплений и правильного использования
накопленных средств.
Выполнение этой директивы зависит от качества работы наших
предприятий, учреждений и организаций и от умения их'руководителей
использовать имеющиеся у них хозяйственные возможности, а также от
дальнейшего укрепления хозяйственного расчета и повышения рентабельности
социалистических предприятий. Вместе с другими приемами рационального
ведения производства (учет закона стоимости, исчисление себестоимости
продукции, ценообразование и т. д.) эти меры могут служить, по выражению И.
В. Сталина, «хорошей практической школой, которая ускоряет рост наших
хозяйственных кадров
1
Ст. 36 Постановления ЦИК и СНК СССР от 17 октября 1937 г. «О сохранении жилищного фонда и улучшении жилищного
хозяйства в городах» (СЗ СССР, 1937, № 69, ст. 314).
2
См. «Судебная практика Верховного суда СССР», 1944, вып. 1, стр. 10;
«Судебная практика Верховного суда СССР», 1946, вып. IV, стр. 16—18. См. также А. Я. Вышинский, Судебные речи, М., 1938.
Выступление по делу о гибели парохода «Советский Азербайджан».
201
и превращение их в настоящих руководителей социалистического
производства на нынешнем этапе развития» 1.
Подчеркивая со всей силой необходимость укрепления хозрасчета и
повышения рентабельности наших предприятии, И. В. Сталин говорил:
«Рентабельность отдельных предприятий и отраслей производства имеет
громадное значение с точки зрения развития нашего производства. Она должна
быть учитываема как при планировании строительства, так и при планировании
производства. Это — азбука нашей хозяйственной деятельности на нынешнем
этапе развития» 2.
Решения XIX съезда КПСС и указания И. В. Сталина вооружают
советских юристов знанием законов современной общественной жизни.
Руководствуясь этими решениями и указаниями, советские юристы обязаны
решить ряд важных и актуальных вопросов теории государства и 'права.
К числу этих важных и актуальных вопросов относится проблема
ответственности советских предприятий, учреждений и организаций за
результаты своей хозяйственной деятельности и, в особенности, проблема
оснований этой ответственности.
Правильное разрешение этой проблемы во многом способствовало бы
дальнейшему улучшению работы социалистических хозяйственных органов,
последовательному осуществлению принципов хозяйственного расчета,
укреплению 'государственной дисциплины.
Проблема ответственности советских юридических лиц является
специфически гражданско-правовой. Она не занимает советское уголовное
право, поскольку последнее не знает ответственности юридических лиц. Лица,
совершившие преступление «от имени» или через посредство юридических
лиц, отвечают в уголовном порядке персонально и независимо от той
организации (предприятия, учреждения), в которой они состоят или работают.
Наоборот, гражданская ответственность юридических лиц, по общему правилу,
не совпадает с уголовной (либо дисциплинарной и административной)
ответственностью их руководителей и других должностных лиц: за выпуск и
сбыт недоброкачественной, некомплектной и нестандартной продукции по ч. 1
ст. 128-а УК РСФСР могут быть осуждены директор либо лица
административно-технического персонала данного предприятия (главный
инженер и начальник отдела технического контроля), однако перед
покупателем этой продукции в граж-данско-правовом порядке будет отвечать
предприятие как юридическое лицо.
' И. Сталин, Экономические проблемы
социализма в
СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 20. 2 Т а м же, стр. 56.
Нет
сомнений,
что
общие
основания
гражданско-правовой
ответственности граждан и юридических лиц в советских социалистических
условиях являются в 'принципе одинаковыми. Это в полной мере относится и к
вине как субъективному основанию гражданско-правовой ответственности
юридических лиц. Подтверждением этому служит тот факт, что советский
Гражданский кодекс и все последующее гражданское законодательство,
регулируя договорную и деликтную ответственность, по общему правилу, не
выделяют юридических лиц, а говорят об основаниях ответственности всех
участников советского гражданского оборота одновременно. Отсюда вытекает,
что субъективным основанием ответственности юридических лиц за
совершение гражданских правонарушений служит их вина.
Несмотря на очевидность этого положения, оно требует тщательной
расшифровки. Самым трудным при этом является вопрос о содержании вины
юридических лиц, а значит и вопрос о воле юридических лиц, а также о воле их
органов и лиц, составляющих коллектив юридического лица, т. е., в конечном
счете, вопрос о соотношении коллективной и индивидуальной воли '.
Успешное разрешение этого вопроса возможно только после определения
места и роли юридических лиц в системе советского социалистического
общества.
Каково же место и какова роль советских юридических лиц?
Юридические лица в СССР представляют собой сложную и, вместе с тем,
стройную систему, структура и назначение которой предопределены всем
общественным и 'государственным строем социализма и служат ему.
Эта система в корне отличается от структуры и назначения юридических
лиц в буржуазном обществе, где юридические лица призваны обслуживать
частнособственнические
интересы
эксплуататорского
государства
и
монополистического капитала. Во главе системы юридических лиц в СССР
стоит Советское государство как единый и единственный субъект права
государственной социалистической собственности — всенародного до' Приступая к анализму проблемы соотношения индивидуальной и коллективной воли, мы должны отметить, что эта проблема не
получила •всестороннего освещения в нашей литературе (и особенно в литературе по общей психологии). Из последующего краткого
обзора различных мнений советских цивилистов по данному вопросу нетрудно увидеть, что вопрос о соотношении индивидуальной и
коллективной воли (применительно к проблеме оснований ответственности советских юридических лиц) не получил достаточно
развернутой разработки также и в специальной циви-листической литературе. Это обстоятельство обязывает нас подойти к освещению
даниого вопроса с особой осторожностью. Поэтому мы с самого начала оговариваемся, что все сказанное ниже о соотношении
индивидуальной и коллективной воли, в свете субъективных оснований гражданско-правовой ответственности советских юридических лиц,
может рассматриваться лишь как попытка, которая не претендует иа исчерпывающее освещение данной проблемы.
203
стояния. «Владелец средств производства — государство,— учит И. В.
Сталин, — при передаче их тому или иному предприятию ни в какой мере не
теряет права собственности на средства производства, а наоборот, полностью
сохраняет его», а «...директора предприятий, получившие от государства
средства производства, не только не становятся их собственниками, а наоборот,
утверждаются как уполномоченные советского государства по использованию
средств производства, согласно .планов, преподанных государством» '.
Советское государство как субъект имущественных прав выступает в
гражданском обороте двояко: либо непосредственно в качестве казны (как
внутри страны, так и вне ее — Б качестве контрагента международных
торговых и иных хозяйственных связей), либо через посредство своих органов.
Наличие таких органов, через которые государство управляет единым фондом
общенародного имущества и всей хозяйственной и культурной жизнью страны,
свидетельствует о единстве государственной собственности и о единстве воли
Советского государства. Это единство не нарушается относительной
хозяйственной и оперативной самостоятельностью указанных органов как в
отношении самого государства, так и в отношении их друг к другу и к другим
участникам гражданского оборота. Наоборот, «государство также живет и
действует, проявляется в своем органе, не сливаясь, однако, с ним, подобно
тому, как общее проявляется в отдельном и целое в части, хотя общее не
тождественно отдельному и целое части» 2.
Система советских юридических лиц не исчерпывается, однако, одними
государственными органами — хозрасчетными предприятиями и бюджетными
учреждениями. Она дополняется различными и еще более многочисленными
кооперативно-колхозными и общественными организациями, обладающими
определенным имуществом и выступающими в качестве самостоятельных
субъектов гражданского права. Эти организации представляют вторую форму
общественной социалистической собственности — собственность отдельных
кооперативов и колхозов, собственность общественных организаций. За
юридической личностью всех этих организаций стоит объединяемая ими масса
членов этих организаций. Это не означает, конечно, что деятельность
кооперативных и общественных организаций происходит в отрыве от
государства и его органов. Советское государство руководит всей (в том числе
и хозяйственной) деятельностью кооперативно-колхозных и общественных
организаций, направляя ее на осуществление единой цели — построение
коммунизма в нашей стране. Вся хозяйственная деятельность госу* И. Сталин, Экономические проблемы социализма в СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 52.
2
С. Н. Б р а т у с ь. Юридические лица в советском гражданском праве, М., 1947, стр. 115.
204
дарственных и общественных юридических лиц в СССР обусловливается,
таким образом, единством двух форм общественной социалистической
собственности. Как и вся хозяйственная жизнь в СССР, эта деятельность
определяется и направляется государственным народнохозяйственным планом
в интересах увеличения общественного богатства, неуклонного подъема
материального и культурного уровня трудящихся, укрепления независимости и
усиления обороноспособности нашей страны.
Социалистические предприятия, учреждения и организации, выступая в
советском гражданском обороте в качестве полноценных субъектов
гражданского права, обладают определенными правовыми признаками,
которые в своей совокупности составляют содержание понятия юридического
лица. К таким признакам принято относить: 1) организационное единство,
определяемое законом, уставом или положением; 2) имущественную
обособленность, выражающуюся в наличии определенного имущества
(собственного либо выделенного и закрепленного из общего государственного
фонда); 3) имущественную ответственность перед другими участниками
гражданского оборота за свою хозяйственную деятельность 1.
Отсутствие хотя бы одного из этих признаков, как правило, лишает
организацию, предприятие и учреждение правосубъект-ности и тем самым не
дает им права именоваться юридическими лицами.
Внутренняя структура и внутренний имущественный режим советских
юридических лиц могут быть самыми разнообразными (например, промысловокооперативная артель располагает собственным имуществом и управляется
коллегиально, государственное предприятие владеет, пользуется и
распоряжается выделенным ему из общегосударственного фонда имуществом и
управляется единолично и т.д.). Они зависят от роли, которую играют те или
иные организации, предприятия и учреждения в общей системе народного
хозяйства нашей страны, и от места, какое они занимают в этой системе.
Нельзя не отметить, что для гражданского оборота, в котором участвуют
'советские юридические лица, их внутренняя структура (определенное
организационное единство) и внутренний имущественный режим
(имущественная обособленность), хотя и имеют решающее значение для
формирования их право-субъектности, но являются скорее лишь
необходимыми предпосылками этой правосубъектности.
В ином свете выглядит третий признак советских юридических лиц — их
имущественная ответственность за свою хозяйственную деятельность перед
другими участниками советского гражданского оборота. Именно через этот
признак наиболее
' Мы не останавливаемся здесь н'а отдельных советских авторах, ие-•сколько иначе конструирующих основные
признаки юридического лица.
205
полно раскрывается вся специфичность той или иной организации
(предприятия, учреждения) как субъекта гражданского права, специфичность,
отличающая ее от других организаций ('предприятий, учреждений), не
являющихся юридическими лицами. Это особенно четко подчеркивает ст. 13
Гражданского кодекса, определяющая, что юридическими лицами признаются
у нас такие общественные образования (предприятия, учреждения и
организации), которые могут, как таковые, приобретать права по имуществу,
вступать в обязательства, искать и отвечать на суде.
Другими словами, правосубъектность юридического лица (и, прежде
всего, такие ее признаки, как организационное единство и имущественная
обособленность) проявляется во вне именно через имущественную
ответственность юридического лица. «Самостоятельная и исключительная
имущественная ответственность, — пишет С. Н. Братусь, — является хотя и
вторичным (производным), но более глубоким признаком, чем все остальные
признаки, входящие в содержание понятия юридического лица. Этот признак
свидетельствует о завершении развития юридической личности общественного
образования» х.
Говоря о признаках юридического лица, мы отвлекаемся от того
большого разнообразия конкретных форм внутренней структуры и
имущественной обособленности, которое так характерно для советских
юридических лиц. Мы не касаемся также пределов имущественной
ответственности юридических лиц, каковые также различны: государственные
учреждения отвечают в пределах сметы и специальных ассигнований,
государственные предприятия — в пределах оборотных средств, кооперативноколхозные и общественные организации отвечают всем собственным
имуществом. Обращаясь к проблеме имущественной ответственности
советских юридических лиц, мы можем без ущерба для дела упустить эти
конкретные особенности различ' С. Н. Братусь, Юридические лица в советском гражданском праве, 1947, стр. 151. В другой работе («Субъекты гражданского
права», 1950) С. Н. Рратусь несколько смягчает это утверждение и, говоря об имущественной ответственности как признаке
правосубъектности, рассматривает этот признак не как «более глубокий», а как «не менее существенный», чем все остальные признаки
(стр. 138).' Не умаляя значения всех трех признаков юридического лица, мы считаем, что сущность правосубъектности может быть
раскрыта лишь в том случае, если все эти признаки будут рассматриваться в их единстве и взаимодействии, и вместе с тем, находим, что
признак имущественной ответственности служит, как уже отмечено, тем критерием, через который раскрывается правосубъект-яость
юридического лица, т. е. служит той «лакмусовой бумажкой», которая проявляет правосубъектность. В практике судебно-арбитражных
органов признак имущественной ответственности обычно стоит в центре внимания: разрешая вопрос об ответственности юридического
лица за совершенные правонарушения, суд и арбитраж интересуются прежде всего тем, способно ли данное общественное образование
отвечать за свою хозяйственную деятельность перед другими участниками гражданского оборота или нет?
206
ных юридических лиц, выяснив лишь принципы имущественной
ответственности, независимо от того, как эти принципы реализуются в каждом
отдельном случае.
Итак, все советские юридические лица материально отвечают за
результаты своей хозяйственной деятельности перед другими участниками
советского гражданского оборота.
За что же отвечают советские юридические лица? И каковы основания
этой ответственности?
Ответ на первый вопрос не представляет затруднений. Юридические
лица, как и граждане, отвечают перед другими юридическими лицами и
гражданами за правонарушения, т. е. за нарушения личных и имущественных
прав других лиц, охраняе-мых 'советским законом. Конкретно они отвечают за
нарушение договорных обязательств и за причинение внедоговорного ущерба.
Общие принципы этой договорной и деликтной ответственности являются
одинаковыми как для граждан, так и для юридических лиц.
Значительно большие трудности представляет ответ на второй вопрос —
об основаниях ответственности юридических лиц. Мы уже отмечали выше, что
основания
гражданско-правовой
ответственности
за
совершение
правонарушений могут быть выведены из элементов этих правонарушений.
Понятие элемента гражданского правонарушения и понятие основания
гражданской ответственности совпадают друг с другом. Такими элементами
правонарушения, а вместе с тем и основаниями гражданско-правовой
ответственности
являются:
противоправное
действие
(бездействие),
причинение вреда, необходимая причинная связь между действием
(бездействием) и вредом и, наконец, вина причинителя.
Распространяются
ли
эти
основания
гражданско-правовой
ответственности на юридические лица? Могут ли эти основания
ответственности быть в то же время и элементами гражданских
правонарушений, совершаемых юридическими лицами?
Мы отвечаем на эти вопросы утвердительно. Правонарушение,
совершенное юридическим лицом, состоит из тех же элементов, что и
правонарушение гражданина. Юридическое лицо, как и гражданин, отвечает за
правонарушение, как правило, только тогда, когда будет установлено, что оно
действовало (бездействовало) неправомерно, что оно своим неправомерным
действием (бездействием) причинило ущерб другому, что его неправомерные
действия (бездействия) состоят в объективно-необходимой причинной связи с
наступившим вредом, и, что, наконец, его действия виновны, т. е. совершены
умышленно или неосторожно.
Понятно, что действовать может не только отдельное лицо, но и
известный коллектив, т. е. определенная организация, учреждение,
предприятие: кооператив, колхоз, спортивное добровольное общество,
университет, фабрика, завод, трест. Больше
207
того,
организованные
действия
коллектива
являются
более
эффективными, чем единоличные действия отдельного человека.
Совершая определенные действия (например, возводя строение,
изготовляя партию товара, реализуя государственный заем, производя
лесонасаждение и т. п.), организация, учреждение и предприятие определенным
образом проявляют свою волю. Их воля — есть воля коллектива, которую
организуют органы этого коллектива, возглавляющие и направляющие его
деятельность для достижения поставленной цели.
Что представляет собой коллективная воля? Можно ли рассматривать ее
как простую сумму индивидуальных воль членов (или участников) данного
коллектива? Очевидно нельзя. Несмотря на то, что воля коллектива создается
также людьми, как членами (участниками) его, и не может быть оторвана от
них, ее нельзя сводить к .простой совокупности 'воль индивидуумов. Будучи
объективно выраженной во вне, воля коллектива приобретает затем
самостоятельный и относительно независимый характер по отношению к воле
отдельных членов данного коллектива. Если общее собрание колхоза решит
построить мост, а затем правление колхоза организует работу по строительству
этого моста, то отдельные члены колхоза должны будут подчиниться воле
собрания и принять участие в строительстве, хотя бы их личные стремления и
расходились в данном случае с волей коллектива.
В марксистской цивилистической литературе вопрос о соотношении
коллективной и индивидуальной воль впервые поставлен С. Н. Братусем. Он
рассматривает этот вопрос сначала в более широком плане и говорит о
сущности и значении волевого момента в праве в целом (общегосударственная
воля как источник образования юридических норм, с одной стороны, и
индивидуальная воля как источник образования правоотношений, с другой).
Касаясь связей и различий между индивидуальной и общественной волей, С. Н.
Братусь отмечает: «Общеклассовая или общенародная воля, получающая свое
выражение в юридических нормах, не может быть сведена к сумме
индивидуальных воль» 1. Он поясняет далее, что воля класса (как и всякая иная
общественная воля) всегда есть нечто качественно отличное от
индивидуальных воль членов данного класса, хотя в конечном счете и
опирается на те элементы в этих волях, которые, возможно, только в зародыше
отражают классовые потребности и интересы 2.
' С. Н. Братусь, Юридические лица в советском гражданском праве, М., 1947, стр. 15.
2
См. также: М. П. Кар ев а, Право и нравственность в социалистическом обществе, М., 1951, стр. 107—110; Н. Г. Александров,
Юридическая норма и правоотношение, М., 1947, стр. 8.
208
Сославшись на известные положения Маркса и Энгельса о том, что
«господствующие индивиды», выражая волю своего класса в виде закона,
делают ее в то же время независимой от личного произвола, и подчеркнув
решающую роль Коммунистической партии в формировании воли советского
народа, С. Н. Братусь переходит затем к анализу субъекта права и
субъективных прав. С. Н. Братусь приходит к выводу, что объективная воля
(воля класса или воля всего народа) определяет собой как индивидуальную
волю, так и коллективную волю юридических лиц. «То, что дозволено субъекту
права юридической нормой, — пишет он, — есть одна из сторон поведения,
предусмотренная
государственным
авторитетом,
притом
поведения,
имманентного данному строю общественных отношений. Это поведение для
одних есть правомочие, для других — обязанность. Всякое субъективное право
есть определенная мера поведения» 1.
Не вдаваясь в анализ последующих рассуждений С. Н. Бра-туся, мы
подчеркнем лишь основную идею автора о значении и учете волевого момента
при рассмотрении объективного и субъективного права — идею, проходящую
красной нитью через всю его работу и являющуюся несомненно правильной.
Интересные и ценные высказывания о значении воли в праве содержатся
в работах А. В. Бенедиктова, посвященных праву государственной
социалистической собственности и юридическим лицам в СССР. Эти
высказывания во многих случаях перекликаются с соображениями С. Н.
Братуся.
А. В. Венедиктов определяет юридическое лицо как «коллек-тив
трудящихся, осуществляющий предусмотренные законом, административным
актом или уставом задачи, имеющий урегулированную в том же порядке
организацию, обладающий на том или ином праве и в той или иной мере
обособленным имуществом и выступающий в гражданском обороте от своего
имени в качестве самостоятельного (особого) носителя гражданских прав и
обязанностей»2.
Известно, что определение советского юридического лица как коллектива
трудящихся распространяется А. В. Бенедиктовым не только на кооперативноколхозные и общественные организации (где наличие коллектива бесспорно),
но также и на государственные предприятия и учреждения. Исходя из
основного положения о социалистическом государстве, как едином и
единственном
субъекте
права
государственной
социалистической
собственности, он определяет социалистический государственный орган, как
«организованный государством, возглавляемый его ответственным
руководителем коллектив рабочих
1
2
С. Н. Братусь, Юридические лица в советском гражданском праве, М., 1947, стр. 34.
А. В. Венедиктов, Государственная социалистическая собственность, М., 1948, стр. 657.
и служащих, на который социалистическое государство возложило
выполнение определенных государственных задач (административных,
хозяйственных или социально-культурных) и в непосредственное оперативное
управление которого оно выделило для этой цели соответствующую часть
единого фонда государственной собственности» 1.
Из этого определения вытекает, что за государственными предприятиями
и учреждениями как юридическими лицами стоят: во-первых, само
социалистическое государство, весь советский народ как единый и
единственный собственник всего фонда государственной собственности, и, вовторых, возглавляемый ответственным руководителем коллектив рабочих и
служащих, осуществляющий возложенные на него государством задачи и
непосредственно управляющий определенной частью единого фонда
государственной собственности. «В этом, — говорит А. В. Венедиктов, —
выражается как единство всего фонда государственной социалистической
собственности, так и обособленность отдельных его частей, единство всей
системы управления государственной социалистической собственностью и
необходимая оперативная самостоятельность отдельных звеньев этой системы
(не только хозрасчетных, но и бюджетных).
Только такое решение вопроса позволяет раскрыть сущность
государственного юридического лица во всей его полноте» 2.
Анализируя советские юридические лица, главным образом с точки
зрения различных форм общественной социалистической собственности
(государственной и кооперативно-колхозной), А. В. Венедиктов не оставляет
без внимания и волевые моменты, имеющие важное значение как в процессе
образования юридических лиц, так и в процессе всей последующей их
оперативной деятельности. На примере заключения коллективных договоров
между предприятиями и профессиональными организациями, А. В. Венедиктов
показывает, как два различных коллектива (государственный и профсоюзный)
по-разному выражают свою волю в процессе заключения коллективного
договора. «Заключая коллективный договор, — пишет А. В. Венедиктов, — от
имени госпредприятия, директор последнего выражает волю социалистического
государства, ибо именно через него эта воля доводится до возглавляемого им
коллектива рабочих и служащих как органа социалистического госу' А. В. Венедиктов, Государственная социалистическая собственность, М., 1948, стр. 664—665.
2
Т а м же, стр. 666.
Такие же по существу взгляды на государственное юридическое лицо развивает С. Н. 'Братусь. Он оспаривает (а затем уточняет)
лишь некоторые положения А. В. Бенедиктова (главным образом, по вопросу владения, пользования и распоряжения имуществом,
находящимся в управлении государственного органа), которые мы в данном случае оставляем в стороне. См. «Субъекты гражданского
права», 1950, стр. 104—113.
210
дарства; фабрично-заводской комитет же, заключая коллективный
договор от имени профессиональной организации, выражает волю этой
организации как коллектива профессионально-организованных рабочих и
служащих данного госпредприятия» 1.
Приведенные выше высказывания отдельных советских цивилистов о
роли волевых моментов в гражданском праве убеждают нас в том, что анализ
соотношения индивидуальной и коллективной воли, а, вместе с тем, и анализ
понятия вины и ответственности советских юридических лиц, не может быть
осуществлен в отрыве от общей проблемы соотношения свободы воли и
необходимости, которая в условиях социалистического общества находит
новое разрешение.
И. В. Сталин, подвергая критике соображения некоторых товарищей,
отрицавших объективный характер законов науки, особенно законов
политической экономии при социализме, показал, что эти товарищи глубоко
ошибаются, потому что они смешивают законы науки, отражающие
объективные процессы в природе и обществе, происходящие независимо от
воли людей, с законами, которые издаются правительствами, создаются по воле
людей и имеют лишь юридическую силу. А смешивать их никак нельзя.
«Марксизм понимает законы науки, — все равно идет ли речь о законах
естествознания или о законах
' А. В. Венедиктов, Государственная социалистическая собственность, М., 1948, стр. 666. Как видим, эта точка зрения на
государственное юридическое лицо не исключает единоначалия как важнейшего принципа управления государственным хозяйством в
СССР и не снимает различии между государственной и колхозной (групповой) собственностью. Критических замечаний по этому поводу в
адрес А. 'В. Бенедиктова и С. Н. Бра-туся (передовая статья журнала «Советское государство и право» № 10 аа 1952 г., стр. 17) мы не
разделяем.
Мы считаем неубедительными также возражения против охарактеризованной выше концепции государственного юридического
лица (как возглавляемого ответственным руководителем коллектива рабочих и служащих, осуществляющего возложенные на него
советским государством задачи) тех цивилистов (С. И. Аскназий, А. В. Карасе, Д. М. Генкин, Я. Ф. Миколенко и др.), которые полагают,
что эта концепция подрывает единство фонда государственной социалистической собственности и приводит к «расщеплению» этого фонда.
Нам представляется, что вопрос о пра-восубъектности государственных юридических лиц (и, в особенности, вопрос об их ответственности
за результаты своей хозяйственной деятельности перед другими участниками советского гражданского оборота) должен решаться
раздельно от общего вопроса о праве государственной социалистической собственности, так как в объем правоспособности
государственных юридических лиц право собственности на управляемое ими имущество не входит: государственные юридические лица не
являются собственниками этого имущества; единым и единственным субъектом права государственной социалистической собственности
является Советское государство.
211
политической экономии, — как отражение объективных процессов,
происходящих независимо от воли людей. Люди могут открыть эти законы,
познать их, изучить их, учитывать их в своих действиях, использовать их в
интересах общества, но они не могут изменить или отменить их. Тем более они
не могут сформировать или создавать новые законы науки» 1.
Переходя далее непосредственно к проблеме соотношения свободы и
необходимости и обращаясь к известной формуле Энгельса о свободе как
«познанной необходимости», И. В. Сталин показывает, что люди могут познать
объективные законы («необходимость») и применять их вполне сознательно в
интересах общества.
В свете проблемы свободы воли и необходимости становится ясным то
исходное положение, что вся хозяйственная жизнь в СССР обусловлена
объективными законами общественной жизни социализма. Но эти объективные
законы познаны Советским государством и применяются им вполне
сознательно в интересах всего социалистического общества. Именно в этом
познании объективных законов и раскрывается свобода воли Советского
государства.
Общегосударственная воля направляет всю хозяйственную жизнь в СССР
и в том числе деятельность юридических лиц. Однако юридические лица не
являются автоматами, лишенными собственной воли, и механическими
исполнителями предписаний государства. В действительности дело обстоит не
так. Определяя и направляя деятельность советских предприятий, учреждений
и организаций, наше государство и Коммунистическая партия как ведущая и
руководящая сила советского общества, указывают им лишь главные пути,
следуя которыми, они дадут максимум пользы делу социалистического
строительства. Вместе с тем, деятельность советских юридических лиц
организуется так, что у них остается большое поле для инициативы и
оперативно-хозяйственной самостоятельности во всей своей работе. Другими
словами, советские юридические лица располагают своей собственной
свободной волей, которая, как коллективная воля юридического лица, не
противопоставляется государственной (общенародной) воле, а вытекает из нее,
конкретизирует и реализует ее. Советские юридические Лица действуют,
следовательно, свободно, так как они познали
'И. Сталин, Экономические проблемы социализма в СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 4. Это положение И. В. Сталина об
объективных экономических законах развития общества вскрывает глубокую ошибочность субъективно-идеалистических взглядов
некоторых советских юристов и, в частности, А. В. Бенедиктова и С. Н. Братуся, которые некритически заимствовали у советских
экономистов распространенную формулу о «преобразованном» законе стоимости и связывали с ней учение о хозрасчете как главном
методе управления народным хозяйством в СССР, а государственное планирование рассматривали как основной закон развития
социалистической экономики.
212
необходимость именно такой деятельности, которая служит делу
строительства коммунизма в нашей стране1.
Эти общие положения о воле советских юридических лиц могут явиться
отправным пунктом для анализа проблемы ответственности юридических лиц и
особенно для анализа оснований этой ответственности.
Раз воля советских юридических лиц относительно свободна, раз всю
свою деятельность они осуществляют, хотя и под контролем и руководством
Советского государства, но в пределах предоставленной им самостоятельности
и независимости (не только кооперативно-колхозные и иные общественные
организации, но и государственные предприятия отвечают по своим долгам
независимо от государства, его казны—ст. 19 ГК), то вполне закономерно
заключить, что юридические лица в советском гражданском праве могут
отвечать за результаты своей плохой деятельности не только по объективным,
но и по субъективным основаниям. Это значит, что юридические лица могут
быть привлечены к гражданской ответственности перед другими участниками
гражданского оборота (т. е. также перед юридическими лицами либо
гражданами), когда их действия причинили ущерб другим не только
противоправно, но и виновно, т. е. благодаря умыслу или неосторожности 2.
В чем же может выразиться вина юридического лица?
На этот вопрос нельзя дать односложного ответа. Конкретно вина
юридических лиц может выразиться в самых разнообразных проявлениях,
которые можно установить и проанализировать лишь в связи с отдельными
правонарушениями 3.
1 На это обращает внимание С. Н. Братусь, когда критикует и, вмес-ке с тем, уточняет положение А. В. Бенедиктова, согласно
которому за государственным юридическим лицом стоят два коллектива: возглавляемый ответственным руководителем коллектив
трудящихся и само социалистическое государство, как всенародный коллектив. С. Н. Братусь рассматривает оба эти коллектива в их
единстве, которое, однако, не исключает их относительной самостоятельности в отношениях друг с другом. Он пишет: «Но так как первый
коллектив является частью второго, более обширного коллектива, действующего в лице вышестоящих по отношению к данному
предприятию или учреждению органов, полномочия директора в конечном счете основаны на воле всенародного организованного
коллектива—социалистического государства» (С. Н. Братусь, Субъекты гражданского права, стр. 108).
2
В условиях социалистического гражданского оборота не имеют места такие правонарушения, которые бы совершались
юридическими лицами по умыслу и тем более по прямому умыслу. Основная масса правонарушений советских юридических лиц
совершается у нас по небрежности и в редких случаях по косвенному умыслу. Поэтому в дальнейшем имеется в виду главным образом
неосторожная вина юридических лиц.
3
Мы не касаемся специально проблемы ответственности государственных учреждений за имущественный ущерб, причиненный
должностными лицами—в порядке ст. 407 ГК. См. об этом: Е. А. Ф л е и ш и ц, Ответственность госорганов за имущественный вред,
причиняемый должностными лицами, М., 1948; Обязательства из причинения вреда и неосновательного обогащения, М., 1951, стр. 113—
130; X. И. Ш в а р ц, Значение вины вобя213
Прежде чем остановиться на этих конкретных проявлениях виновности
юридических лиц, необходимо определить понятие вины советских
юридических лиц.
Понятие вины советского юридического лица теснейшим образом
связано с характером его воли и действий.
В наиболее общей форме можно сказать, что воля и действия
юридического лица состоят из воли и действий его членов (участников), а
также из воли и действий его органов.
Как отмечалось, воля и деятельность юридического лица не могут быть
сведены к простой сумме воль и действий лиц, его составляющих, и лиц, им
управляющих. Деятельность юридического лица хотя и составляется из
индивидуальных волевых действий, но не сводится к ним механически. Она
представляет собою новое качество, существенно отличающееся от своих
слагаемых. Организованная деятельность юридического лица представляет
собою силу, более эффективную, чем сумма тех сил, которые составляют ее.
«Подобно тому,— писал Маркс,— как сила нападения эскадрона
кавалерии или сила сопротивления полка пехоты существенно отличны от
суммы тех сил нападения и сопротивления, которые способны развить
отдельные кавалеристы и пехотинцы, точно так же и механическая сумма сил
отдельных рабочих отлична от той общественной силы, которая развивается,
когда много рук участвуют одновременно в выполнении одной и той же
нераздельной операции...» 1.
Советское социалистическое государство, создавая либо разрешая
образование тех или иных организаций, предприятий и учреждений как
юридических лиц, всегда имеет в виду, что их организованная имущественная
деятельность будет обращена на пользу дела социалистического строительства,
на пользу всего 'народа. Практика советского гражданского оборота
свидетельствует о том, как наши юридические лица умело направляют 'свою
волю на достижение поставленных перед ними целей, аккуратно выполняют
трудные государственные задания, преодолевая на пути все и всякие
препятствия. Каждый производственный успех предприятия — это итог
большого творческого труда коллектива. Роль наших организаций и их
руководителей стала у нас решающей, исключительной. Однако, у нас есть еще
случаи (и с ними нередко сталкиваются наши судебные и арбитражные
органы), когда отдельные предприятия, учреждения и организации не
справляются со своими задачами, не могут организовать своих усилий, не
проявляют необходимого умения и желания преодолеть стоящие перед ними
зательствах из причинения вреда, М., 1939, стр. 56—64; М. М. Агарков, Обязательства из причинения вреда, жур. «Проблемы
социалистического права», 1939, № 1, стр. 54—65; К вопросу о договорной ответственности, сб. «Вопросы советского гражданского
права», 1945, стр. 147—150. 1 К. Маркс, Капитал, т. 1, М.. 1949, стр. 332.
214
трудности, не обнаруживают нужной воли к труду, готовности работать
по-новому, решимости выполнить план 1.
Словом, некоторые наши организации, предприятия и учреждения и их
руководители
(органы)
оказываются
неспособными
по-настоящему
мобилизовать свою волю на выполнение поставленных перед ними
Коммунистической партией и государством задач, ссылаясь в свое оправдание
на так называемые «объективные условия», не понимая того, что роль этих
«объективных условий» свелась у нас к минимуму, и что «ответственность за
наши прорывы и недостатки в работе ложится отныне на девять десятых не на
«объективные» условия, а на нас самих, и только на нас» 2.
Эти указания И. В. Сталина служат ключом к правильному решению
проблемы гражданско-правовой ответственности советских юридических лиц
(как и всей проблемы ответственности в советском праве) и, в особенности,
проблемы оснований этой ответственности. Без всестороннего учета
субъективных факторов в жизни нашей страны эту проблему решить нельзя.
Всякие же разговоры о роли и значении этих субъективных факторов
(применительно к решению проблемы оснований гражданско-правовой
ответственности юридических лиц) окажутся беспредметными, если мы не
перейдем от них к практическому учету субъективных моментов
ответственности, т. е. к оценке субъективного отношения юридического лица
к своей хозяйственной деятельности и ее результатам. Это особенно ясно
стало сейчас, когда наша страна, весь советский народ осуществляет
грандиозную программу коммунистического строительства ^ и когда все наши
силы направлены на успешное выполнение этой программы. «Необходимо
обеспечить строжайшую государственную дисциплину в области выполнения
народнохозяйственных планов,—говорил яа XIX съезде КПСС М. 3.
Сабуров,— руководствуясь при этом указаниями Партии и Правительства о
том, что выполнение государственного плана является безусловной
обязанностью каждого предприятия» 8.
Сторонники принципа причинения в советском договорном праве строят
ответственность предприятий, учреждений и организаций на одних
объективных
основаниях
(противоправное
неисполнение
договоров,
объективная причинная связь между неисполнением и причиненным ущербом)
без учета субъективного момента этой ответственности, т. е. без учета того,—
виновно или невиновно причинен тот или иной ущерб. Для них важен сам факт
неисполнения договора (недопоставка товара, нарушение сроков строительства,
порча продукции). Они расСм. И. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11, стр. 381.
Т а м же, стр. 514.
3
М. 3. Сабуров, Доклад на XIX съезде ВКП(б) о директивах XIX съезда партии по пятому пятилетнему плану развития СССР на
1951— 1955 гг., Госполитиздат. 1952.
215
1
2
сматривают наши хозяйственные органы и другие юридические лица как
некие отвлеченные хозяйственные «единицы», которым достаточно дать
плановое задание либо заключить с ними договор, как дальнейшее его
выполнение произойдет само собой.
Такой обезличенный подход к нашим социалистическим предприятиям,
учреждениям и организациям ничего общего не имеет с организационными
принципами марксизма-ленинизма. Он не учитывает живой творческой
деятельности людей, осуществляющих функции данного юридического лица, а
также деятельности руководителей, организующих его работу, и их
персональную, личную ответственность за порученные задания. Касаясь этой
персональной ответственности, В. И. Ленин указывал, что «коллегиальное
обсуждение и решение всех вопросов управления в советских учреждениях
должно сопровождаться установлением самой точной ответственности
каждого из состоящих на любой советской должности лиц за выполнение
определенных, ясно и недвусмысленно очерченных, заданий и практических
работ» 1. В отношении различных юридических лиц эта «персональная»
гражданско-правовая ответственность руководителей и членов (или других
участников, например, рабочих и служащих) понимается, конечно, не в прямом
смысле. Имущественно отвечают не сами руководители (либо члены или
другие участники данного юридического лица, если они выполняли
определенные действия в пределах своих служебных обязанностей), а те
предприятия, учреждения и организации, в которых они работают.
Этим, однако, ни в коей мере не нарушается принцип виновной
ответственности. Предприятие виновно — говорим мы — но виновность
предприятия есть виновность лиц, его составляющих, а также лиц,
организующих его деятельность. Если оказывается, что исполнение договора
нарушено либо кому-то причинен другой ущерб — дело суда и арбитража
найти конкретных виновников неисполнения либо деликта и возложить от.ветственность на юридическое лицо.
Следовательно, виновность юридического лица складывается из
провинностей лиц, составляющих юридическое лицо и организующих его
деятельность. Но виновность юридического лица не представляет собой
простой суммы индивидуальных провинностей. Подобно тому, как
коллективная воля юридического лица не сводится механически к сумме
индивидуальных воль, а представляет собой новое качество, так и вина
предприятия, учреждения и организации качественно отлична от своих
слагаемых. Это особая вина коллектива, так как психологическим содержанием
ее служит порочная воля (и сознание) участников этого коллектива, а не
отдельных индивидуумов, осуще' В. И. Ленин, Соч., т. 28, стр. 326.
ствляющих свою деятельность независимо от коллектива либо вне связи
со своими служебными обязанностями 1.
Может случиться и так, что эти участники коллектива как юридического
лица объединены между собой общей противоправной и вредной
деятельностью, противной нашему общественному строю и гражданскому
правопорядку.
Пример: Дмитровская трикотажная фабрика, Московской области,
выпустила партию детских трикотажных изделий и отгрузила ее в адрес
Киевпромторга. По прибытии в Киев вся партия товара была забракована и
отправлена фабрике обратно, в связи с чем Киевпромторг обратился в
Госарбитраж с иском о взыскании с фабрики уплаченной суммы по счетуфактуре, транспортных расходов, связанных с возвращением товара, и штрафа
за поставку недоброкачественного товара — согласно договору. В процессе
рассмотрения данного дела в Госарбитраже выяснилось, что дефекты
трикотажных изделий были настолько существенными, что их нельзя
объяснить простым недосмотром контролеров и браковщиков — о нарушении
обязательных требований по качеству не могли не знать не только-рабочие и
мастера, но и начальник цеха и дирекция завода, ответственные за качество
продукции. В погоне за количественными показателями выполнения плана они
сознательно пошли на совершенно недопустимое снижение качества
продукции, на нарушение условий договора поставки.
Удовлетворяя данный иск, Госарбитраж тем самым осудил
противоправные и виновные действия фабрики. И это осуждение
(отрицательная
государственная
оценка
данного
гражданского
правонарушения) касается не только одного объективного факта поставки
недоброкачественного товара, но и субъективного отношения фабрики к этому
факту. Если бы арбитраж установил, что в поставке недоброкачественного
товара фабрика невиновна (например, порча товара произошла в пути его
следования от «случайных» причин), он освободил бы фабрику от штрафной
ответственности, разрешив лишь вопрос о том, кто должен нести на себе
последствия данного казуса. Другими словами, решая вопрос об
ответственности юридических лиц за совершение различных правонарушений,
наши судебные и арбитражные органы никогда не упускают из поля своего
зрения субъективную сторону этих правонарушений, т. е. психическое
отношение конкретных лиц к своим противоправным действиям
1 О. С. Иоффе приводит следующий пример: Четыре гуртовщика конторы «Заготскот» перегоняли скот из Новгорода в
Ленинград. Во времг перегона один из гуртовщиков в целях завладения деньгами, находившимися у другого гуртовщика, совершил на
последнего нападение и причинил ему увечье. Хотя причинение ущерба и было совершено нападавшим вовремя выполнения порученной
ему работы, его нельзя рассматривать как виновное действие юридического лица (конторы «Заготскот»), так как в нем не выражается
деятельность этого юридического лица («Обязательства по возмещению вреда», Л., 1952, стр. 41).
217
я их вредным последствиям, независимо от того, являются ли эти лица
работниками органа юридического лица (его руководителями) либо же
рядовыми членами (или рабочими и служащими) данной организации,
учреждения, предприятия. Руководители наших предприятий и рядовые
рабочие и служащие являются у нас членами единого производственного
коллектива,
идейно
и
организационно
связанными
и
кровно
заинтересованными в осуществлении общей задачи — улучшение
производства'.
В связи с изложенным необходимо выяснить весьма важный вопрос: чьи
же действия могут быть признаны действиями юридического лица, т. е.
действия каких конкретных лиц могут рассматриваться как противоправные (а
затем и как виновные) действия предприятий, учреждений и организаций?
Ответ на этот вопрос может быть предложен в трех вариантах. К
виновным действиям юридического лица относятся:
1) только действия его органов;
2) помимо действий органов также действия различных представителей
юридического лица;
3) помимо действий органов и представителей также действия членов или
других участников (рабочих и служащих) юридического лица.
Какой же из этих трех возможных вариантов следует признать
правильным?
Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо уточнить понятия органа,
представителя и члена (либо участника) юридического лица 2.
Начнем с понятия органа и пределов ответственности юридического лица
за его действия 3.
Известно, что орган всякого юридического лица выражает его
дееспособность, т. е. способность действовать — совершать
•определенные акты, посредством которых юридическое лицо
' См. И. Сталин, Экономические проблемы социализма в СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 27.
2
Под участниками юридического лица мы подразумеваем рабочих и служащих в отличие от членов общественных и
кооперативно-колхозных
•организаций.
Что же касается членов общественных и кооперативно-колхозных организаций, то практически в -•>том случае имеются в виду
главным образом члены производственных кооперативов, так как рядовые члены общественных организаций и, в особенности, рядовые
члены потребительских кооперативов обычно не принимают непосредственного участия в хозяйственной жизни данных организаций. Их
деятельность (в том числе виновная) может иметь место лишь в тех случаях, когда они участвуют в работе своих организаций, в частности,
по поручению этих организаций.
3 Слово орган употребляется здесь, конечно, в ином смысле, чем тогда, когда говорят о государственных юридических лицах как
органах Советского государства (госорганах, хозорганах).
218
приобретает
известные
гражданские
права
и
осуществляет
соответствующие гражданские обязанности. Органами юридического лица
могут быть только люди либо группы людей: директор предприятия, глава
учреждения, общее собрание артели, правление артели, его председатель и т. д.
Органы юридического лица, совершая известные действия от имени, за счет и в
интересах юридического лица, выполняют его волю. Это не значит, что орган
юридического лица не имеет своей собственной воли — она обусловлена волей
юридического лица, но не сводится к ней: осуществляя определенные действия
от имени юридического лица, орган осуществляет его волю не автоматически, а
творчески, проявляя в то же время и свою волю. Так, директора заводов «как
уполномоченные советского государства по использованию средств
производства, согласно планов, преподанных государством» ', заключая,
например, договор с ремонтной организацией о побелке фасада здания конторы
завода, выражают этим волю государства и завода, но вместе с тем и свою
волю. В пределах предоставленных директору правомочий (ремонт
находящихся в ведении завода зданий) он может организовать ремонт весной
или осенью; заключить договор с данной ремонтной организацией или с
другой; договориться с подрядчиком выкрасить фасад в белый либо другой
цвет; израсходовать на ремонт 1000 руб., а возможно и 500 руб., если
представляется возможность сэкономить на ремонте, и т. д.
Отвечает ли юридическое лицо за действия своих органов? На этот
вопрос надо ответить положительно, так как действия органа являются
действиями юридического лица, поскольку они совершены от его имени, за его
счет и в его интересах. Однако если эти действия совершены органом с
нарушением компетенции, юридическое лицо не может быть признано
ответственным за действия своего органа. «Компетенция органа,— пишет С. Н.
Братусь,— не является его субъективным правом. Правомочия, которые
принадлежат органу,— это правомочия самого юридического лица»2. Поэтому
действия органа порождают соответствующие гражданские права и
обязанности не органа, а юридического лица. Если же эти действия органа
выходят за пределы его правомочий (компетенции), юридическое лицо не
отвечает за их последствия.
Такая безответственность юридического лица, естественно, не может
иметь места, когда орган совершает другие противоправные действия в
пределах своей компетенции. Так, например, если директор завода (см.
приведенный выше случай) не выполнит условий договора и не произведет
своевременного расчета с ремонтной организацией либо его действия приведут
к простою в ее работе, то вина директора будет в этом случае
И. Ст а л и н, Экономические проблемы социализма в СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 52.
С. Н. Братусь, Субъекты гражданского права, М., 1950, стр. 201.
219
1
2
виной завода, и за виновное нарушение договорных обязательств будет
отвечать в гражданском порядке не директор, а завод как юридическое лицо.
Эти положения можно распространить и на область деликт -ных
обязательств: если по вине директора предприятия не осуществлены
необходимые меры по технике безопасности,. в результате чего имело место
увечье рабочего, предприятие ответит за причиненный ущерб. «В этом
случае,— как правильно указывает С. Н. Братусь,— вина органа, если она
является условием ответственности, рассматривается как вина самого
юридического лица» '.
Так разрешается вопрос о пределах ответственности юридического лица
за виновные действия его органа.
Несколько иначе разрешается вопрос об ответственности юридических
лиц за виновные действия своих представителей.
Согласно ст. 16 ГК «юридические лица участвуют в гражданском обороте
и вступают в сделки через посредство своих органов или через своих
представителей». Действия представителей характеризуются, однако, рядом
особенностей, которыми они отличаются от действий органа юридического
лица. Эти особенности заключаются не только в том, что орган действует на
основе Устава или Положения о юридическом лице, а представитель — на
основании доверенности. Представитель, хотя и выступает в гражданском
обороте от имени, за счет и в интересах юридического лица, но по отношению к
нему выступает как «самостоятельный правовой субъект» 2.
Это утверждение С. Н. Братуся нуждается в уточнении. Дело в том, что
понятие представитель в применении к деятельности советских юридических
лиц оказывается отнюдь не едино. Становится ясным, что обычное понятие
поверенного далеко не исчерпывает сейчас понятия представителя
юридического лица. В качестве представителя юридического лица могут
выступать не только лица, имеющие доверенность от органа юридического
лица (юрисконсульт, начальник филиала в т. д.), но и другие «представители
администрации», выполняющие определенные управленческие функции
(бригадир, начальник цеха, отдела и т. д.). Все эти лица действуют как
представители органа (администрации) юридического лица и являются
должностными лицами, т. е. лицами, организующими деятельность
подчиненных им в известном отношении людей — участников (рабочих и
служащих) юридического лица. Практически бывает очень трудно отграничить
этих «представителей администрации» от рядовых рабочих и служащих. Это
можно сделать только применительно к условиям данной организации
(учреждения, предприятия) с учетом конкретных особенностей ее управления.
' С. Н. Братусь, Субъекты гражданского права, М., 1950, стр. 205-2 Т а м же.
220
В этой связи, естественно, возникает вопрос: отвечает ли юридическое
лицо перед другими участниками гражданского оборота за виновную
деятельность всех этих представителей? Иными словами: рассматриваются ли
виной юридического лица провинности отдельных его представителей?
М. М. Агарков отвечал на этот вопрос отрицательно. Он полагал, что,
хотя юридические лица и отвечают перед другими за вину своих
представителей (он имеет в виду «поверенных»), но отвечают в этом случае не
как за собственную вину, а как за «чужую» в порядке ч. 2, ст. 119 ГК1.
С такой точкой зрения согласиться нельзя. Действия различных
представителей юридического лица (если, конечно, они совершены на
основании и в пределах полномочий) связаны с правами и обязанностями не их
самих, а юридического лица в целом. Все их действия следует поэтому
рассматривать как действия юридического лица (или точнее, как известное
«продолжение» деятельности органа юридического лица, его администрации) .
Отсюда вытекает, что их индивидуальные провинности правильнее относить к
собственной вине юридического лица, а его ответственность за своих
представителей рассматривать как ответственность за собственную, а не за
«чужую» вину2.
Такова одна категория представителей юридического лица, но к числу
представителей (в широком смысле этого слова) могут быть отнесены также и
другие лица, «на коих в силу закона или поручения должника возложено
выполнение обязательства» 3. В своей деятельности эти лица не связаны
доверенностью (либо другим односторонним полномочием) юридического
лица. Они связаны с ним иначе, например, договорным обязательством
(субподрядчики, субпоставщики и т. д.).
Деятельность этой группы «представителей» юридического лица
существенно отличается от деятельности первой их группы. Тот факт, что
юридическое лицо отвечает перед контрагентами за виновное неисполнение
договорных
обязательств
своими
должниками
(субподрядчиками,
субпоставщиками), еще совсем не означает что вина этих «субдолжников»
может быть
' М. М. Агарков, К вопросу о договорной ответственности, сб. «Вопросы советского гражданского права», М., 1945, стр. 128. Это
положение автора увязывается с его общей концепцией по данному вопросу, согласно которой юридическое лицо также отвечает за вину
своих органов не как за собственную вину, а как за «чужую» вину на основании ст. 119 ГК, ч. 2 (там же, стр. 131). Хотя в другом месте
автор признает, что действия органа должны рассматриваться «как действия самого юридического лица» (стр. 147).
2
О представительстве по советскому гражданскому праву см.:
В. А. Р я с е н ц е в, Основания представительства в советском гражданском праве, «Ученые записки ВИЮН», 1948, стр. 46—59;
его же, Понятие и юридическая природа полномочия представителя в гражданском праве, «Методические материалы ВЮЗИ», вып. 2, 1948,
стр. 3—11.
' Ст. 119 ГК, ч. 2.
221
приравнена к вине самого юридического лица. Ответственность
юридического лица в этом случае правильнее рассматривать как
ответственность за «чужую» вину. «Чужой» для данного юридического лица
эта вина будет потому, что действия «субдолжников» не входят в сферу
непосредственной деятельности данного юридического лица '.
Совершенно иначе складываются отношения юридического лица с
первой группой представителей: несмотря на то, что эти представители
действуют по доверенности (либо по другому полномочию), однако все их
действия связаны с правами и обязанностями не их самих, а того юридического
лица, которое они представляют.
Таким образом, виновными в отношении данного юридического лица
могут быть признаны только действия таких его представителей, которые
действуют в пределах его полномочий. Вина этих представителей может
рассматриваться поэтому как вина представляемого ими юридического лица. В
отличие от ответственности юридического лица за «чужую» вину по ст. 119 ГК,
ч. 2 здесь имеет место ответственность юридического лица за собственную
вину.
Так решается вопрос об ответственности юридического лица за виновные
действия его представителей.
Так же решается вопрос об ответственности юридического лица за
действия своих членов либо участников (рабочих и служащих). За действия
этих лиц (осуществляемые в пределах служебных обязанностей) юридическое
лицо отвечает, как за свои собственные. Следовательно, вина этих лиц может
рассматриваться так же, как собственная вина юридического лица 2.
Ответственность юридического лица за виновные действия своих членов
(участников) было бы 'неправильно сводить к
1
Ответственность за «чужую» вину не является отступлением от принципа виновной ответственности. Как правильно указывал
М. М. Агарков, институт ответственности за «чужую» вину является в данном случае фактически лишь «юридико-техническим» способом
возложения ответственности на действительного виновника, каковой в конечном счете ответит перед своим должником в порядке его
регрессного требования (М. М. А г а р-к о в, К вопросу о договорной ответственности, сб. «Вопросы советского гражданского права», 1945,
стр. 130).
2
Ответственность юридического лица за виновные действия рабочих и служащих, как и в первых двух случаях (ответственность
юридического лица за виновные действия органа и за виновные действия «поверенных»), М. М. А г а р к о в рассматривал, как
ответственность за «чужую» вину (там же). Такая конструкция вины юридических лиц кажется, по меньшей мере, странной. Если даже
оставить без внимания принципиальные возражения против этой точки зрения и иметь в виду чисто практическую сторону дела, то
совершенно невозможно представить такие случаи, когда директор советского предприятия заявил бы на суде или в арбитраже, что,
например, в отгрузке некомплектной продукции покупателю виновато не предприятие, а рабочие сборочного цеха. Таких случаев не знает
наша действительность. Да и сами советские рабочие и служащие никогда не считают то предприятие, на котором они работают, «чужим».
222
случаям ответственности юридического лица за виновные действия своих
органов, когда они выразились в неудачном выборе работников (си1ра ш
еП^епсю) либо в недостаточном контроле за их деятельностью (си1ра т
сиз1осНепсю). В данном случае речь идет об ответственности юридического
лица за такие виновные действия его членов (участников), когда вины органа
может и не быть.
Вопрос о том, какие действия членов (участников) юридического лица
могут быть отнесены к действиям этого юридического лица (в том числе и « его
виновным действиям), не находит единодушного разрешения в нашей
литературе.
Изложенная выше точка зрения на вину юридического лица как на
совокупность провинностей его членов (участников) соответствует позиции А.
В. Бенедиктова и С. Н. Братуся, которые исходят из положения, что
юридическое лицо является организованным коллективом людей, независимо
от того, действуют ли эти люди в качестве членов юридического лица (если это
кооперативно-колхозная или общественная организация) или же в качестве
рабочих и служащих (если это государственное предприятие либо учреждение).
Необходимым условием ответственности юридического лица является поэтому
вина конкретного исполнителя как члена либо участника юридического лица, т.
е. его виновные действия (бездействия) в связи с выполнением возложенных на
него обязанностей. «Работник,— пишет С. Н. Братусь,— при выполнении своих
обязанностей не противостоит юридическому лицу в качестве отличного
от'него субъекта права: из суммирования служебных действий рабочих и
служащих или действий членов, связанных с осуществлением их членских
обязанностей, и возникает деятельность юридического лица как целого и его
ответственность за вред, причиненный членами и работниками, действующими
в этом качестве, а не в качестве частных лиц. Ответственность юридического
лица в этом случае является ответственностью не за чужие, а за свои действия»
'.
Другие авторы решают этот вопрос иначе. Так, Р. О. Хал-фина полагает,
что «если при наличии надлежащей организации деятельности юридического
лица вред причинен в результате неправомерного поведения конкретного
исполнителя,'ви^. на этого исполнителя является его индивидуальной виной и
не может служить основанием для ответственности юридического лица» 2.
'С. Н. Братусь, Субъекты гражданского права, М., 1950, стр. 211—212; см. также 3. И. Ш кун дин. Советское гражданское право,
М., 1950, стр. 267; Е. А. Ф л е и ш и ц, Обязательства из причинения вреда и из неосновательного обогащения, М., 1951, стр. 101—103,
110—112.
2
Цит. по С. Н. Братусь, указ. выше соч., стр. 211.
22}
Понятие вины юридического лица Р. О. Халфина связывает при этом с
понятием «организации деятельности» юридического лица: поскольку его
задачей является организация определенной деятельности, а положительной
обязанностью — именно такая организация (исключающая неправомерное
причинение вреда другим лицам), то невыполнение этой обязанности и
составляет «собственную вину юридического лица».
Возражая против этой точки зрения, исходящей из отрицания теории
юридического лица как коллектива, С. Н. Братусь правильно указывает, что
задачей юридического лица является не только организация определенной
деятельности, но и самая эта деятельность1. Поэтому юридическое лицо
должно отвечать не только за вред, вытекающий из невыполнения
обязанностей правильной организации его деятельности, но и за вред,
вытекающий из этой деятельности. А это значит, что юридическое лицо будет
нести ответственность и за вред, причиненный конкретным исполнителем при
осуществлении им служебных обязанностей, если даже деятельность его и была
надлежащим образом организована2.
Нетрудно видеть, что соображения Р. О. Халфиной мало отличаются от
указанной выше точки зрения, согласно которой вина юридического лица
сводится только к вине его органов, выражающейся в ненадлежащем «выборе и
'надзоре» за рабочими и служащими данного юридического лица.
Такая точка зрения должна быть признана несостоятельной, как
чрезмерно сужающая понятие вины советского юридического лица и
необоснованно ограничивающая его ответственность 3.
1
На это же обращает внимание во всех своих позднейших работах А. В. Венедиктов (см., например, его статью «О
государственной собственности в СССР и организации управления ею», жур. «Советское государство и право», 1951, № 2, стр. 46).
2
См. С. Н. Братусь, Субъекты гражданского права, 1950, стр. 211-212.
3
Наиболее последовательно отрицаемую нами точку зрения выражал М.М.Агарков применительно к деликтной ответственности
юридических лиц. Он писал: «При договорной ответственности... ответственность за чужую вину является общим правилом (ст. 119). При
внедоговорной ответственности закон такого общего правила не знает. Ст. 403 говорит об ответственности самого причинившего вред. Она
имеет в виду как физическое, так и юридическое лицо. Однако на юридическое лицо ответственность по ст. 403 может быть возложена
лишь за вину его органов. Действия органа рассматриваются как действия самого юридического лица. Если вред причинен рабочим или
служащим юридического лица при исполнении ими служебных обязанностей, то юридическое лицо отвечает лишь за свою (своих органов)
вину при выборе и надзоре (си1ра 1п еЦ^епйо е1 ш сиэ1о-<иегк1о). Так смотрит на этот вопрос и судебная практика» («К вопросу о
договорной ответственности», сб. «Вопросы советского гражданского права», 1945, стр. 147). В подтверждение своего вывода он приводит
определение судебной коллегии по гражданским делам Верховного суда СССР по делу Самредского ОРС'а с Госбанком («Сб.
постановлений Пленума и опре-
224
Правильное определение понятия вины юридического лица может быть
дано только в том случае, если действия юридического лица (в том числе его
противоправные и виновные) будут рассматриваться как такие, которые
исходят от лиц, организующих его деятельность, и от лиц, входящих в его
состав, т. е. как действия его органов, так и его членов (участников). Это вполне
соответствует уже изложенному выше положению, что психологическим
содержанием вины юридического лица является порочная воля и сознание всех
этих лиц. Порочность волн и сознания этих лиц может выразиться как в
намеренном
делений коллегий Верховного суда СССР за 1938-—1939 гг.», М., 1940, стр. 158).
Мы не согласны ни с разрешением данного вопроса, ни с трактовкой приведенного в его подтверждение примера из судебной
практики. В этом вопросе мы солидаризируемся с Л. А. Лунцем, который правильно указывает: «Если стать на эту точку зрения, то всякий
случай вины юридического лица был бы сведен к ответственности за «чужую вину» (за вину руководителей или служащих этого
юридического лица) и для ответственности юридического лица за собственную вину не осталось бы места. К такому выводу должны
притти сторонники того взгляда, что юридическое лицо вообще не обладает дееспособностью» («Общее учение об обязательстве», стр.
352).
Мы согласны также с иной трактовкой приведенного М. М. Агарковым примера из практики, которую дает Л. А. Лунц. Не
оспаривая решения по данному делу по существу, Л. А. Лунц справедливо указывает на неудачную формулировку определения судебной
коллегии Верховного суда СССР по данному делу. В определении указано: «Банк как наниматель отвечает за выбор своих служащих, а
равно за их действия, совершенные ими в пределах их компетенции». Здесь налицо непоследовательность, на которую указывает Л. А.
Лунц, говоря: «Здесь, таким образом, правильно подчеркивается, что ответственность юридического лица за собственную вину всегда
принимает форму ответственности его за упущения своих служащих». Но совершенно излишне указание об ответственности банка «за
выбор» своих служащих. «Если ответственность, за неправильные действия кассира, — пишет далее Л. А. Лунц, — имеет своей
предпосылкой вину «за выбор служащего», то банк мог бы освободиться от этой ответственности, доказав, что при назначении на
должность данного кассира были соблюдены все предписанные для этих случаев меры предосторожности; доказать отсутствие какой-либо
вины администрации банка «при выборе» данного служащего в огромном большинстве случаев будет весьма легко, и если бы такие
доказательства могли освободить банк от ответственности, то получилась бы та безответственность банка за нарушение его служащими
банковских правил, которую в изложенном решении стремился предотвратить Верховный суд» (там же, стр. 353). Имея в виду такого рода
опасность (неоправданное ограничение ответственности юридических лиц), Верховный суд и обязал банк возместить причиненный ущерб,
хотя и применил в данном случае принцип «смешанной вины». См. в связи с этим определения судебной коллегии по гражданским делам
Верховного суда СССР: по иску Казахской конторы «Заготконь» к Джамбульскому отделению Госбанка («Сб. постановлений Пленума и
определений коллегий Верховного суда СССР за 1943 г.», М., 1948, стр. 212—213); по иску коллектива театра «Миниатюр» к
Молотовскому обкому профсоюза рабочих леса и сплава («Судебная практика Верховного суда СССР», 1945, вып. 1, стр. 29); по иску
Исакадзе к Боржомской городской аптеке («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1940 г.», М.,
1941, стр. 225).
нарушении ими своих служебных обязанностей (умышленное
причинение ущерба), так и в недопустимо пассивном отношении к своим
обязанностям, результатом которого явилось неосторожное причинение ущерба
'.
Говоря о вине юридического лица как о совокупности индивидуальных
провинностей органа и членов (участников) юридического лица, следует
подчеркнуть, что вина одного из них не обязательно должна быть связана во
всех случаях с виной другого. Практически это может создать следующие
ситуации, при каждой из которых вина юридического лица будет налицо.
1. Вина органа есть, но нет вины членов (участников) юридического лица
(например, по распоряжению директора завода был пущен в производство
непригодный полуфабрикат, в результате чего изготовленная партия товара
была покупателем забракована).
2. Вины органа нет, но есть вина членов (участников) юридического лица
(например, продавец хозрасчетного магазина отпускает покупателю
недоброкачественный товар, причем дирекцию магазина нельзя обвинить в
данном случае ни в плохом выборе, ни в недостаточном контроле за
работником, так как недоброкачественность товара обнаружилась только в
момент его продажи, а продавец работает безупречно в магазине в течение
нескольких лет).
3. Вина органа и вина члена (участника) юридического лица совпадают
(например, продажа недоброкачественного товара стала возможной только
потому, что дирекция магазина, вопреки существующему положению, 'не
организовала надлежащего контроля над деятельностью продавцов).
Отсюда можно сделать вывод, что юридическое лицо может быть
признано невиновным только в том случае, если докажет невиновность своего
органа и: своих членов (участников), т. е. только тогда, когда будет
установлено, что противоправное действие (бездействие) юридического лица и
последовавший за ним ущерб явились результатом таких обстоятельств,
которые ни орган, ни члены (участники) юридического лица предотвратить не
могли (казус).
Мы не выделяем здесь вины представителей юридических лиц, т. с. лиц, действующих по специальным полномочиям
юридического лица. Действия этих лиц, в том числе и виновные, в одних случаях могут относиться к виновным действиям органа
(администрации) юридического лица (например, действия начальника цеха или филиала), в других—к действиям его рабочих и служащих
(например, действия юрисконсульта). Учитывая это, мы будем говорить в дальнейшем лишь об органах и членах (участниках)
юридического лица, провинности которых и составляют вину юридического лица, помня при этом, что вина юридического лица не
сводится к простой сумме индивидуальных провинностей всех этих лиц, а представляет особую вину коллектива, поскольку
психологическим содержанием ее служит порочная воля (и сознание) членов и других участников этого коллектива, а не отдельных
индивидуумов, осуществляющих свою деятельность независимо от коллектива либо вне связи со своими служебными обязанностями.
1
226
В советскую судебную и арбитражную терминологию прочно вошли
слова: «вина предприятия», «вина колхоза» и т. п. Говоря о вине юридического
лица, наши судебно-арби-тражные органы, хотя и имеют 'в виду при этом
виновные действия его органов или виновные действия его участников (иначе
невозможно было бы выяснить причины ущерба), однако при окончательном
разрешении вопроса об ответственности юридического лица не всегда
указывают в своих решениях на эти действия. Правда, практически такое
указание иногда не вызывается необходимостью.
Примером этого может служить решение по иску Писку-новой о
возмещении вреда в связи с увечьем на производстве. В определении судебной
коллегии Верховного суда СССР по данному делу записано: «Как установлено
материалами дела, несчастный случай с Пискуновой произошел вследствие
того, что станок, .мимо которого она проходила, не был огражден, а возле
станка был очень узкий проход, в связи с чем платье ее было захвачено в станок
и втянуло ее руку .в машину». И далее: «Анализируя причины несчастного
случая, народный суд имел основания для признания вины предприятия и
возложения в порядке ст. 413 ГК ответственности за причиненный ущерб» '.
Неограждение станка и неправильная его установка могли явиться
следствием непредусмотрительности дирекции завода (начальника цеха,
бригадира) либо же результатом халатности отдельных рабочих и служащих
(не выполнивших предписания администрации об ограждении .станка или о
переносе его и другое место). Между тем, суд не указал в своем решении
конкретных виновников этого случая: предприятие виновно, а поэтому и
обязано ответить за причиненный ущерб — указывается в решении. Вопрос о
том, кто же виноват в причинении ущерба, может стать перед судом лишь в
дальнейшем, когда предприятие возбудит регрессный иск к конкретным
виновникам нанесенного ущерба.
В этой связи нельзя не коснуться вопроса о соотношении вины
юридического лица и вины рабочих (служащих), отвечающих перед
юридическим лицом в порядке регрессных требований. С первого взгляда
может показаться, что в подобных случаях одна и та же вина обсуждается
судом дважды: в первом случае суд установит вину рабочего (служащего) и
расценит ее как вину предприятия, а во втором случае (при регрессе) будет
рассматривать вину рабочего (служащего) как провинность перед
предприятием, возбудившим регрессный иск.
Однако здесь речь идет о различной вине: в первом случае — о вине
коллектива, во втором — об индивидуальной вине. ————-—— ^
1
«Судебная практика Верховного суда СССР», 1949, № 10, стр. 25—26. 227
Отношения по регрессному требованию ни в какой мере не нарушают
конструкции вины юридического лица как вины коллектива, так как последняя,
хотя и слагается из индивидуальных провинностей органов и участников
юридического лица, но не сводится к ним, не растворяется в них, а поэтому и
не исключает индивидуальной вины и ответственности участников
юридического лица перед коллективом.
Это положение лучше всего можно проанализировать на примерах, когда
оно нарушается. Некоторые судебные органы, установив наличие вины
рабочего или служащего, освобождают юридическое лицо от ответственности и
возлагают ответственность за вред на конкретного виновника, минуя
юридическое лицо. В результате, юридическое лицо перестает быть ответчиком
по делу, и необходимость в регрессном иске к рабочему (служащему) отпадает.
Такая «прямолинейность» в практике рассмотрения гражданских дел
получает резкое осуждение в высших судебных инстанциях, так как она, вопервых, искажает смысл граждан-ско-правовой ответственности советских
юридических лиц и характер их вины и, во-вторых, извращает принципы
материальной ответственности рабочих и служащих перед предприятием ',
подменяя их принципами гражданско-право-выми2.
Подобные ошибки особенно часто имеют место в делах об убытках от
ненадлежащего хранения переданного юридическому лицу имущества.
Гр. Чиладзе сдал в артель «Агордзинеби» две кровати для никелировки.
Кровати принял работник артели Джугели и выдал квитанцию за своей
подписью. Впоследствии эти кровати .пропали, в связи с чем Чиладзе
предъявил иск к артели и к Джугели о взыскании стоимости кроватей.
Народный суд освободил артель от ответственности (представитель ее
даже не присутствовал в судебном заседании), а стоимость кроватей взыскал с
Джугели.
Судебная коллегия Верховного суда Грузинской ССР решение Народного
суда оставила в силе.
Иначе подошла к решению данного дела судебная коллегия Верховного
суда СССР. Отменив состоявшееся решение, коллегия вполне правильно
поставила окончательное разрешение данного дела в зависимость от двух
обстоятельств:
«Если Джугели действовал в пределах своих прав и обязанностей как
должностное лицо, ответственность должна быть возложена на артель в
соответствии с постановлением Пленума Верховного суда СССР от 10 июня
1943 г., и, если будет установлена вина Джугели, артель имеет право на
предъявление к-нему иска в порядке регресса.
Ст. ст. 83—83-6 КЗОТ РСФСР. Ст. 403 ГК.
Если Джугели принял от истца Чиладзе кровати не в связи с исполнением
служебных обязанностей, в этом случае следует признать только личную
ответственность Джугели» 1.
Аналогичным образом разрешено дело по иску Чернецкого о взыскании
стоимости часов, сданных в ремонт часовой мастерской. Часы были приняты
мастером Чайка и были разбиты затем учеником мастерской Грицек.
Народный суд 2-го участка г. Поти возложил ответственность за порчу
часов на Чайку и Грицек, а часовую мастерскую от ответственности освободил.
Судебная коллегия Верховного суда Грузинской ССР решение Народного суда
оставила в силе.
Судебная коллегия Верховного суда СССР разрешение данного дела
признала неправильным и дала следующие указания:
«Суд не выяснил, кто именно взял в починку часы Чернецкого:
мастерская или Чайка. Между тем, это обстоятельство имеет существенное
значение для правильного разрешения дела, так как, если подрядчиком является
мастерская, то она и несет перед Чернецким ответственность за целость и
сохранность переданных ей часов, а Чайка и Грицек, как работники мастерской,
несут ответственность только перед мастерской на основании Кодекса законов
о труде. Если же часы были взяты в починку самим Чайкой, то он, как
подрядчик, лично несет имущественную ответственность за целость часов... в
порядке ст. 222 ГК, т. е. в силу заключенного между сторонами договора
подряда» 2.
Такова практика советских судебных органов 3.
Отсюда можно сделать некоторые дополнительные выводы о
соотношении коллективной и индивидуальной вины. Выше указывалось, что
вина юридического лица слагается из провинностей его органов и участников,
но не сводится к ним, так как представляет собой новое качество — вину
коллектива, за которую несет ответственность юридическое лицо. Однако
ответственность юридического лица не исключает ответственности конкретных
виновников перед юридическим лицом в порядке
' «Судебная практика Верховного суда СССР», 1947, № 3, стр. 18.
2
«Сб. ностановлений Пленума и определений коллегии Верховного суда СССР за 1944 г.», М., 1948, стр. 245—246; см. также
дело по иску Тер-Гри-горян к детской консультации («Сб. постановлении Пленума и определений коллегии Верховного суда СССР за 1943
г.», М., 1948, стр. 175); дело по иску Матинян к Чилингаряну (там же, стр. 180—181); дело по иску Сухумского консервного завода к
Хлыстунову (там же, стр. 181—182); дело по иску Сванидзе к артели «Мкеравта Коммуни» (там же, стр. 182); дело по иску Андрианова к
Эглит («Судебная практика Верховного суда СССР», 1946, № 3, стр. 23—24); дело по иску Воейковой к домоуправлению и Изотовой
(«Судебная практика Верховного суда СССР», 1947, № 7, стр. 15—16).
3
Такова же практика советских арбитражных органов, которые возлагают ответственность только на юридические лица, а о
наиболее серьезных проявлениях виновности должностных лиц сообщают соответствующим организациям.
229
регресса: ответив за свою вину перед потерпевшим, юридическое лицо
может затем переложить эту ответственность на отдельных лиц, что в наших
условиях регулируется особыми нормами. Отношения по регрессному иску не
изменяют, таким образом, характера гражданско-правовой вины юридических
лиц.
*
Против положительного разрешения вопроса о вине как субъективном
основании ответственности советских юридических лиц (особенно за
неисполнение договорных обязательств) в литературе по советскому
гражданскому праву выдвинуто много возражений.
Главным мотивом этих возражений обычно служит то, что принцип
виновной ответственности социалистических предприятий, учреждений и
организаций может, якобы, привести к снижению ответственности за
результаты их хозяйственной деятельности, нарушить выполнение ими
договорных
обязательств,
а
следовательно,
и
выполнение
народнохозяйственного плана. С точки зрения сторонников этой концепции,
ответственность за исполнение договорных обязательств должна быть
построена только на объективных ее основаниях (факт неправомерного
нарушения договора, последовавший затем ущерб и причинная связь между
этими фактами). Что же касается субъективного основания ответственности (т.
е. вины юридического лица), то оно не должно приниматься во внимание.
Иными словами, в договорных отношениях между социалистическими
предприятиями, учреждениями и организациями должна быть установлена
более строгая ответственность должника, которая обеспечивала бы реальное
исполнение договора, а вместе с тем и плана. Речь идет, таким образом, об
исключении вины из числа оснований ответственности в отношениях между
социалистическими хозяйственными органами.
В литературе последних лет наиболее четко сформулировал эту точку
зрения Л. И. Картужанский: «Является ли условием ответственности за убытки
наличие вины на стороне невыполнившего свои обязательства контрагента?» —
ставит он вопрос и дает на него отрицательный ответ 1.
По мнению Л. И. Картужанского, отрицательное разрешение этого
вопроса вытекает из известного постановления СНК СССР от 19 декабря 1933
г. «О заключении договоров на 1934 год»2, коим установлена недопустимость
включения в договоры между хозяйственными органами условий об
ограничении ответственности поставщиков по каким-либо иным причинам,
кроме утвержденных планов перевозок. «Смысл этой пра* Л. И. К а р т у ж а н с к и и, Ответственность за исполнение договоров в социалистическом хозяйстве, «Вестник
Ленинградского университета», 1950, № 4, стр. 105.
2 СЗ СССР, 1933, № 73, ст. 445.
230
вительственной директивы заключается в том,—пишет Л. И.
Картужанский,—что ею подтверждается в категорической форме принцип
реальности договора. При таких условиях всякое неисполнение договора,
опосредствующего плановые обязательства, всегда недопустимо, будет ли это
неисполнение по объему, по сроку, по качеству и т. д. И .потому право
требовать возмещение не связано с доказыванием вины в положительном или
отрицательном смысле» 1.
«Ценность» этих высказываний автора заключается только в одном: он
открыто выразил давно существующую в среде некоторой части советских
цивилистов оппозицию к вине.
По существу же такая концепция совершенно неправильна. Здесь
смешивается реальное исполнение договорных обязательств между
хозорганами и материальная ответственность хозорганов за неисполнение или
ненадлежащее исполнение договорных обязательств.
Постановление СНК СССР от 19 декабря 1933 г. предусматривает
имущественную ответственность неисправных контрагентов в виде уплаты
штрафных санкций и возмещения убытков и особо оговаривает, что «уплата
пени, неустойки, штрафа и возмещение убытков не освобождает сторону,
уплатившую их, от исполнения договора». В этом выражен один из основных
принципов советского договорного права — принцип реального исполнения
договора, 'поскольку каждое неисполнение либо ненадлежащее исполнение
договора
прямо
или
косвенно
отражается
на
выполнении
народнохозяйственного плана.
Таким образом, ответственность неисправного контрагента состоит
прежде всего в том, что он обязан так или иначе реально (в натуре) выполнить
договор. Предположим, что поставщик поставил недоброкачественную
продукцию, которая была затем забракована. Поставщика обяжут заменить
негодную продукцию доброкачественной. Эта обязанность поставщика
вытекает из ст. 19 'постановления СНК СССР от 19 декабря 1933 г. Отсюда
ясно, что обязанность реального исполнения договора не ставится у нас иногда
в зависимость от виновности либо невиновности контрагента. Наш закон
устанавливает, что хотя контрагент и не виновен в ненадлежащем исполнении
договора, но интересы народнохозяйственного плана требуют, чтобы он его все
же реально выполнил (если для этого есть, конечно, необходимые объективные
условия или, как указано в ст. 119 ГК, если «доставление имущества того же
рода не стало объективно невозможным»).
Следовательно, вопрос о реальном исполнении договора может
разрешаться иногда не по принципу вины, а по принципу бе^.^псвнон
ответственности 2.
' Л. И. К а р ту ж а некий, Указ. статья, стр. 105. 2- О реальном исполнении договорных обязательств по советскому праву см. И.
Б. Н о в н ц к я и, Реальное исполнение обязательств, «Труды научной
231
Однако вопрос о реальном исполнении договорных обязательств
социалистическими предприятиями, учреждениями и организациями является
только частью общей проблемы ответственности советских юридических лиц.
В основном же эта проблема решается, исходя из принципа виновной
ответственности.
Предположим, что хозяйственный орган привлекается к гражданскоправовой ответственности за просрочку поставки товара либо за поставку
недоброкачественной продукции, которая вследствие этого была уценена и
реализована. Вопрос о реальном исполнении договора в данном случае уже не
ставится (товар, хотя и с просрочкой, но поставлен, продукция, хотя и уценена,
но принята и реализована). Вместе с тем неисправный поставщик обязан
ответить перед покупателем за нарушение условий договора (уплатить
штрафные санкции, возместить убытки). Каковы основания этой
ответственности? Могут ли они быть ('как и при реальном исполнении
договора) только объективными (противоправное нарушение договора,
причинение ущерба, причинная связь между неисполнением и ущербом)?
Обязан ли суд (арбитраж), решая вопрос об ответственности неисправного
должника, принять в этих случаях во внимание только эти объективные
моменты, либо же должен учесть и виновность должника?
Л. И. Картужанский считает, что при разрешении вопроса об
ответственности советских юридических лиц суд (арбитраж) должен всегда принимать во внимание только объективные обстоятельства, так как «право
требовать возмещения не связано с доказыванием вины в положительном или
отрицательном смысле».
Такое решение вопроса не находит оснований в советском
законодательстве. Оно прямо противоречит ст. 118 ГК и всем другим
законодательным актам о договорных связях между социалистическими
организациями (в частности, постановлению СНК СССР от 19 декабря 1933 г.).
Л. И. Картужанский необоснованно распространяет на данные случаи принцип
безвиновной ответственности (ч. I, ст. 119 ГК), т. е. превращает исключение,
установленное в этой статье, в общее правило2.
сессии ВИЮН 1—6 июля 1946 г.», М., 1948, стр. 143—171; его же, Участие кредитора в исполнении договорного обязательства,
жур. «Советское государство и право», 1947, № 7; А. В. В е н еди к т о в, Договорная дисциплина в промышленности, Л., 1935; М. М. А г а
р к о в. Обязательство по советскому гражданскому праву. М., 1940; 3. И. Ш к ундин, Обязательство поставки товаров в советском праве,
М., 1948; И. Б. Новицкий н Л. А. Лун ц, Общее учение об обязательстве, А^., 1950, стр. 292—299.
2
Об ограниченности сферы применения ст. 119, ч. I ГК в договорных отношениях между социалистическими организациями см.
О. С. Иоффе, Значение вины в советском гражданском праве, «Ученые записки Ленинградского университета», № 129, 1951, стр. 159—160.
Мы, однако, не согласны с его выводом о том, что принцип безчиновной ответственности, выраженный в ст. 119, ч. I, ГК, «вообще
неприемлем для социалистического гражданского права». Практика договорных связей хозорганов опровергает этот вывод.
9Ч9
Такое решение вопроса исходит из ошибочного отождествления
общегосударственных и хозрасчетных интересов советских хозяйственных
органов. Между тем, несмотря на единство этих интересов, их ни в коем случае
нельзя смешивать. Учитывая различия между ними, советское договорное
право по-разному решает и вопрос об основаниях ответственности: а) за
неисполнение договора в натуре и б) за всякое другое неисполнение
договорных обязательств, когда оно наносит ущерб интересам данного
хозоргана. В последнем случае (просрочка, нарушение условий по качеству и т.
д.) было бы неправильно решать вопрос об ответственности хозоргана
(юридического лица), исходя только 'из объективных оснований. В хозрасчете
проявляется самостоятельность юридического лица, его собственная воля.
Отсюда понятно, что и отвечать оно должно, по общему правилу, только за
последствия своих свободных волевых действий.
В этой связи требуется уточнить понятие реального исполнения договора.
Л. И. Картужанский подводит под понятие реального исполнения договора не
только исполнение договора в натуре (поставка партии товара, возведение
строения и т. д.), но и всякие другие обязательства, вытекающие из договора
(по срокам, качеству и т. д.). Этим безгранично расширяется понятие реального
исполнения. Между тем, принцип реального исполнения характеризуется
другими чертами я прежде всего невозможностью замены реального
исполнения договора (в натуре) номинальным, т. е. невозможностью
откупиться от реального исполнения штрафными санкциями и 'возмещением
убытков. В этом заключается принципиальное отличие советского договорного
права от буржуазного, где уплата штрафных санкций и возмещение убытков, по
общему правилу, освобождает должника от реального исполнения договора.
Штрафные санкции и возмещение убытков служат у нас стимулирующим
фактором к реальному исполнению договора, но не являются самоцелью.
Однако ответственность контрагента не ограничивается этим
односложным правилом. Иногда реальное исполнение теряет смысл (для
кредитора) либо отменяется по указанию регулирующих органов, либо же
оказывается невозможным по другим причинам. Во всех этих случаях, т. е. за
пределами собственно реального исполнения, остается еще широкое поле
ответственности должника за иные обязательства по договору, когда о
реальном исполнении его речь уже не идет. Ответственность советских
юридических лиц за подобные нарушения договорных обязательств построена
у нас не только на объективных, но и на субъективных основаниях.
На наш взгляд, Л. И. Картужанский неправильно понимает реальное
исполнение договора, смешивает его с общим принципом договорной
ответственности и, подменяя один принцип другим, приходит к совершенно
необоснованным выводам о
233
неприменимости виновной ответственности к договорным отношениям
между социалистическими организациями.
Л. И. Картужанский и другие советские цивилисты, возражающие против
принципа вины в договорных отношениях между социалистическими
организациями, недооценивают воспитательного значения этого принципа.
Аргументация этих цивиля-стов в пользу безвиновной ответственности весьма
примитивна. Они исходят из реальности нашего народнохозяйственного плана,
его объективной выполнимости и пытаются рассматривать наши
хозяйственные органы как некие автоматы, которым достаточно дать плановое
задание, и оно будет выполнено само по себе. Поскольку наш план реален, то
«неисполнение плана и вытекающих из него плановых (соответственно
договорных) обязательств,— пишет Л. И. Картужанский,— всегда
предполагается виновным» '.
Подобная «аргументация» не выдерживает критики. Она исходит из
недооценки
роли
субъективных
факторов
в
выполнении
народнохозяйственного плана, т. е. роли волевых усилий наших организаций,
учреждений и предприятий и их руководителей в преодолении трудностей. Тот
факт, что наш народнохозяйственный план (и заключенные на его основе
договоры между социалистическими организациями) реален, вовсе не означает,
что он выполняется автоматически.
Совсем иначе учил нас понимать реальность нашего плана И. В. 'Сталин.
Он указывал, что наша производственная программа «реальна хотя бы потому,
что у нас есть налицо все необходимые условия для ее осуществления... Ее
выполнение зависит теперь исключительно от нас самих, от нашего умения и
нашего желания использовать имеющиеся у нас богатейшие возможности» 2.
Как видим, И. В. Сталин прямо указывал на единство объективных и
субъективных предпосылок выполнения плана и особо подчеркивал значение
субъективного фактора в выполнении плана, т. е. значение нашего умения и
желания использовать имеющиеся у нас богатейшие возможности для его
выполнения.
Советские
социалистические
юридические
лица
всей
своей
деятельностью показали умение выполнять все возлагаемые на них задания.
Однако у нас есть еще и такие организации,
1
Л. И. Картужанский, Указ. статья, стр. 105. Вызывают недоумение последние слова автора о том, что невыполнение договорных
обязательств «всегда предполагается виновным». Одно из двух: либо автор, после того как он несколькими строками выше разделался с
принципом вины в советском договорном праве, решил опровергнуть самого себя и заговорил о презумпции виновности неисправного
контрагента (этот принцип, как известно, лежит у нас в основе института договорной ответственности, поскольку неаккуратный контрагент
предполагается виновным в неисполнении, пока не докажет невиновность), либо же автор не понимает смысла презумпции невиновности в
советском гражданском праве и говорит о ней. как о неопровержимой презумпции, неизвестной нашему праву. 2 И. Стал и н, Вопросы
ленинизма, изд. 11, стр. 382.
234
учреждения и предприятия, которые не всегда справляются со своими
задачами. Это случается, как правило, тогда, когда эти организации и их
руководители не проявляют необходимого умения и желания использовать
имеющиеся в их распоряжении возможности, т. е. когда они пассивны 'в
преодолении встретившихся трудностей.
Наши судебные и арбитражные органы часто встречаются с подобными
случаями. Любое гражданское дело о плохом выполнении обязательств
юридическим лицом вскрывает самые отвратительные черты в характере
отдельных хозяйственников и администраторов, руководителей и отдельных
рядовых рабочих и служащих: косность, рутину, очковтирательство, погоню за
количественными показателями выполнения плана в ущерб качеству
продукции, попытки создать незаконные резервы, растранжиривание
государственных и общественных средств, стремления переложить
ответственность за промахи и недостатки в своей работе на других либо на
различные «объективные» обстоятельства и тем избежать ответственности и т.
д. и т. п. О таких работниках говорил Н. С. Хрущев на XIX съезде
Коммунистической партии, которые на словах выражают свое согласие с
партийными и государственными директивами, а на деле кладут их под сукно,
равнодушно относятся к порученному делу, мало проявляют заботы и энергии,
чтобы обеспечить успешное выполнение поставленных задач. «Таких
работников не тревожит то, что решения Партии и Правительства на
порученном им участке выполняются неудовлетворительно. Они работают с
прохладцей, без энергии, не проявляют инициативы и настойчивости. То, что
можно с успехом сделать сегодня, такие работники откладывают «на завтра» и
нередко живое дело топят в бумажной волоките» '.
На XIX съезде КПСС было особо 'подчеркнуто, что среди части
партийных, советских, хозяйственных и других наших работников все еще
слаба партийная и государственная дисциплина, и что в составе 'наших кадров
имеется немало работников, которые формально относятся к решениям партии
и правительства, не проявляют активности и настойчивости в борьбе за
проведение их 'в жизнь, не беспокоятся о том, что дела у них идут плохо н что
интересам страны наносится огромный ущерб.
Такие и подобные им отрицательные явления объясняются влиянием
пережитков капитализма на психологию советских людей. Эти пережитки не
отмирают сами собою, они очень живучи, могут расти и против них надо вести
решительную борьбу, искоренять самым беспощадным образом.
Об этом же говорили в своих выступлениях многие делегаты съезда. На
конкретных примерах из нашей жизни они по_ ' Н. С. X р у щ ев, Доклад XIX съезду партии об изменениях в Уставе ВК.Щ6), Госполитиздат, 1953, стр. 12.
казали, что такого рода факты являются результатом отставания сознания
людей от экономических условий их жизни. Задача заключается в том, чтобы
это отставание преодолеть в максимально короткий срок.
Советское социалистическое гражданское право ведет энергичную и
эффективную борьбу с пережитками 'капитализма. Разрешая вопрос об
ответственности юридического лица, советские судебные и арбитражные
органы вскрывают подобные случаи в деятельности отдельных организаций и
тем способствуют их предотвращению в дальнейшем, подтягиванию
отстающих организаций до уровня передовых.
Совершенно очевидно, что практическое осуществление этой
воспитательной функции советского гражданского права возможно только
тогда, когда ответственность наших предприятий, учреждений и организаций
(как договорная, так и деликтная) будет построена, как правило, не только на
одних объективных, но и на субъективных основаниях. Изучение судебной и
арбитражной практики привело нас к выводу, что советский суд и арбитраж
твердо придерживаются этого правила '.
' Яркими примерами того, как наши судебные и арбитражные органы строго проводят принцип виновной отвественности, могут
служить следующие дела': дело по иску Владивостокского рабкоопа к Госбанку (жур. «Советская юстиция», 1939, № 12, стр. 70); дело по
иску Быкова к заводу (жур. «Советская юстиция», 1940, № 9, стр. 37); дело по иску Межевовз к Выксунскому металлургическому заводу
(Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 г., М., 1947, стр. 111);
дело по иску Тер-Григорян к детской консультации' (Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда
СССР за 1943г., М., 1948, стр. 175); дело по иску Пащенко к гостиннице «Интурист» (там. же, стр. 175—176); дело по иску Сарычева к
парикмахерской (там же, стр. 176—177); дело по иску Сухумского консервного завода к Хлыстунову (там же, стр. 181—182); дело по иску
Заготзерно к управлению Камского речного пароходства (Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за
1944 г., М., 1948, стр. 311); дело по иску колхоза «Кзыл-Ту» к Омарову и Малаеву (из практики Прокуратуры СССР по надзору за
соблюдением законности, февраль 1951 г.); дело по иску колхоза «Дружба» к Смилгину и др. (там же, март 1951 г.); Определение ГСК ВС
СССР от 6 января 1951 г., по делу № 36/1305; Определение ГСК ВС СССР от 4 июня 1952 г. по делу № 03/486 по иску Шубина к заводу.
См. также следующие, наиболее характерные решения Союзного Госарбитража; по делу Монтажтехдетали об убытках от недопоставки
строительных материалов и деталей (жур. «Арбитраж», 1937, № 16); по делу треста Ком-мунзнергостроя об убытках от недопоставки
строительных материалов (там же); по делу Треста теплосилового оборудования об убытках от поставки недоброкачественного
оборудования (там же); по делу треста столовых об убытках от поставки недоброкачественных машин (жур. «Арбитраж», 1938, № 8); по
делу Новороссийского цементного завода об убытках от смешения разных сортов продукции (там же); по делу треста «Лесбу.м-машина» об
убытках от поставки недоброкачественного оборудования (жур. «Арбитраж», 1939, № 11); по делу «Грузлесдерева» об убытках от
просрочки в поставке сырья (жур. «Арбитраж», 1940, № 2); по делу Главлен-хлоппрома и Ленинградского торгового порта об убытках от
гибели хлопкг> (жур. «Арбитраж», 1940, № 5—6, стр. 28—29).
236
Раздел III
ФОРМЫ ВИНОВНОСТИ В ГРАЖДАНСКОМ ПРАВЕ Глава 8.
ЗНАЧЕНИЕ ФОРМ ВИНОВНОСТИ
Советское гражданское право различает две формы вины:
умышленную и неосторожную. Неосторожная вина обычно делится на
грубую и легкую.
Какое практическое значение имеет это деление вины на ее отдельные
формы? Сообразуются ли эти формы виновности с тяжестью гражданскоправовой ответственности? х.
В литературе по советскому гражданскому праву существует мнение, что
форма виновности правонарушителя не влияет на объем его материальной
ответственности: независимо от того, совершил ли он противоправное действие
умышленно или по неосторожности, он обязан ответить за его вредные
последствия в полной мере2.
Это мнение в общем правильно. Наше гражданское законодательство
действительно не придает такого значения различным формам виновности, как
это делает уголовное право, где «в ряде случаев неосторожное совершение
преступления влечет за собой менее суровое наказание», чем умышленное3. В
этом проявляется еще одна особенность гражданской вины, отличающая ее от
уголовной.
Однако едва ли будет правильно утверждать, что советское гражданское
право, возлагая материальную ответственность на правонарушителя, делает это
всегда независимо от степени его виновности. Такое утверждение
противоречит Гражданскому
1
Здесь, как и всюду, вину и виновность мы рассматриваем как идентичные понятия. Говоря о формах вины, мы в то же время
имеем в виду ч ее виды, что одно и то же.
2
С. Н. Ландкоф. Основи цив1льного права, К., 1948, стр. 186—187;
И. Б. Новицкий, Л. А. Лун ц, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 376; О. С. Иоффе, Значение вины в советском
гражданском праве, «Ученые записки Ленинградского университета», № 129, 1951, стр. 125—150.
•) Советское уголовное право, Часть общая, М., 1952, стр. 241.
237
кодексу, который в целом ряде статей говорит об ответственности за
последствия только умышленных противоправных действий, либо же действий,
совершенных как по умыслу, так и по грубой неосторожности, и освобождает
от ответственности за действия, совершенные по легкой неосторожности.
Примерами могут служить:
а) ст. 393 ГК, согласно которой страховщик по договору личного
страхования освобождается от уплаты страхового вознаграждения, если
страховой случай наступит вследствие умысла застрахованного лица 1;
б) ст. 122 ГК, согласно которой просрочка со стороны кредитора дает
право должнику на возмещение причиненных просрочкой убытков и
освобождает его от ответственности за последующую невозможность
исполнения, кроме случаев умысла или грубой неосторожности.
Следовательно, должник не отвечает перед кредитором за проявление легкой
неосторожности;
в) ст. 151 ГК, согласно которой при признании договора
недействительным ввиду заблуждения одной стороны последняя обязана
возместить контрагенту все понесенные им убытки лишь в том случае, когда
заблуждение явилось результатом грубой небрежности заблуждавшейся
стороны. Напротив, за проявление легкой небрежности заблуждавшаяся
сторона отвечает перед контрагентом только за положительный ущерб в
имуществе2;
г) ст. 403 ГК, согласно которой причинитель освобождается от
обязанности возмещения вреда, если докажет, что вред возник вследствие
умысла или грубой неосторожности самого потерпевшего. За последствия
легкой неосторожности потерпевшего причинитель отвечает. Аналогичное
правило содержится в ст. 404 ГК.
Учитывается степень вины также в некоторых транспортных уставах
СССР и в других специальных законодательных актах и, в частности, актах,
регулирующих материальную ответственность рабочих и служащих3.
Ср. § 11 «Правил смешанного страхования жизни (на случай смерти, утраты трудоспособности и дожития)» № 595, утв.
Министерством финансов СССР 30 июля 1947 г.
2
Мы не останавливаемся на значении умысла при заключении недействительных сделок (противозаконных, кабальных,
совершенных при помощи обмана, угроз, насилия и т. д.). В подобных случаях наличие умышленной вины контрагента имеет значение не
только для установления характера и объема его ответственности, но и для квалификации действительности указанных сделок. Освещение
последнего вопроса не входит в задачу нашей работы. Отметим лишь, что ответственность контрагента, действовавшего умышленно,
является у нас более строгой, чем при неосторожной вине (например, при заблуждении), см. ст. 147, 149 и 150 ГК.
3
Так, согласно ст. 83 КЗОТ РСФСР, рабочие и служащие несут перед нанимателем ограниченную материальную
ответственность за причиненный ущерб (в размере не свыше одной трети тарифной ставки), если он вызван
1
238
Как видно из приведенных выше примеров, учет степени виновности в
советском гражданском праве получил наиболее последовательное выражение
в институте так называемой смешанной ответственности. Под смешанной
ответственностью наши судебно-арбитражные органы понимают особый
способ распределения ущерба между причинителем и потерпевшим. Такое
распределение ущерба имеет место, когда обнаруживается, что в неисполнении
договора (либо в деликте) виновен не только должник (делинквент), но и
понесший убытки кредитор (потерпевший). Наличие такой смешанной или
обоюдной вины не позволяет суду возложить обязанность возмещения убытков
только на одного неисправного должника (делинквента). Справедливее
оказывается в таких случаях применить своеобразную «долевую»
ответственность должника и кредитора (делинквента и потерпевшего). Иными
словами, речь идет здесь о частичном освобождении причинителя от
ответственности за ущерб и о переложении этого ущерба на потерпевшего,
поскольку последний вместе с причинителем также в какой-то мере
(необязательно в равной) виновен в ущербе.
В области деликтных обязательств принцип смешанной вины четко
сформулирован в постановлении Пленума Верховного суда СССР от 10 июня
1943 г. «О судебной практике по искам из причинения вреда». В ст. 12 этого
постановления сказано: «Когда по обстоятельствам дела будет установлено, что
вред возник не только в результате неправильных действий причинившего
вред, но и вследствие грубой небрежности или грубой неосторожности самого
потерпевшего, — суд может, исходя из принципа смешанной ответственности,
возложить на причинившего вред обязанность частичного возмещения вреда в
соответствии со степенью вины каждой из сторон» 1.
В области договорных обязательств до последнего времени принцип
смешанной вины не получил выражения ни в законе (ст. ст. 122 и 144—146 ГК
не дают прямого ответа на этот вопрос) , ни в руководящих постановлениях
Пленума Верховного
небрежностью в работе, причем бремя доказывания вины причинителя (в отличие от ст. 403 ГК) лежит в данном случае на
нанимателе. Напротив, согласно ст. 83-1 п. а КЗОТ РСФСР, рабочие и служащие несут перед нанимателем полную либо даже повышенную
материальную ответственность, если ущерб вызван умыслом, например, хищениями (присвоениямн и растратами), поскольку таковые
всегда предполагают умысел. Мы имеем в виду в данном случае лишь общее правило, которое можно вывести из статей 83 и.83-1 КЗОТ
РСФСР, но не останавливаемся на довольно многочисленных исключениях из этого правила о материальной ответственности рабочих и
служащих и, в частности, не имеем в виду п. п. б, виг ст. 8.3-!. ст. 83-4 КЗОТ РСФСР, Постановление ЦИК и СНК СССР от 28 мая 1932г.
(С.3 СССР, 1932, № 40, ст. 242) и т. д. (см. комментарий КЗОТ под редакцией И. Т. Голякова, М., 1947, стр. 121—139).
1
Сб. действующих постановлений Пленума и директивных писем Верховного суда СССР за 1924—1944 гг., М., 1946, стр. 177.
239
суда
СССР.
Однако
судебно-арбитражная
практика
твердо
1
придерживается этого принципа .
Таким образом, наш Гражданский кодекс, как и последующее
гражданское законодательство о договорной и деликтной ответственности, хотя
и не содержат общей нормы об учете степени виновности правонарушителя и о
соразмерении ее с тяжестью его материальной ответственности, однако, в
целом ряде случаев (на практике весьма многочисленных) принимают во
внимание степень вины и соразмеряют ее с тяжестью материальной
ответственности.
Следовательно, утверждения о том, что советское гражданское право
строит материальную ответственность независимо от степени виновности
причинителя, не отвечает действительности. Правильнее сказать, что наше
гражданское законодательство не содержит общей нормы об учете степени
виновности, но знает много подобных частных случаев2.
Небезинтересно взять под сомнение правильность этих утверждений и с
точки зрения общих задач института граждан-ско-правовой ответственности, а
также с точки зрения перспектив его дальнейшего развития.
' В этом отношении наиболее интересна арбитражная практика. См., например, следующие решения Союзного Госарбитража: по
иску Московской конторы ГУМП, жур. «Арбитраж», 1937, № 16; по иску Элек-трогиммета, жур. «Арбитраж», 1938, № 6; по иску
Петровского мехза-вода (там же); по иску Московской конторы Главхимпрома (там же); по иску автозавода им. Молотова, жур.
«Арбитраж», 1938, № 8; по иску за^ вода Кожгарнитура (там же); по иску завода «Красный Октябрь», жур. «Арбитраж», 1939, №. 1; по иску
ст. Мелитополь, жур. «Арбитраж», 1939, № 10; по иску Парфюмерстроя, жур. «Арбитраж», 1939, № 17—18; по иску Калужского комбината
синтетической ароматики, жур. «Арбитраж», 1939, № 19—20.
О принципе смешанной ответственности в деликтных обязательствах' и о вике кредитора в договорном праве см. М. М. А г а р к
о в, Обязательство по советскому праву, «Ученые труды ВИЮН», вып. 3, 1940, стр. 44—66;
X. Э. Бахчисарайцев, Ответственность госпредприятии по обяза-тельстам, «Ученые записки ВИЮН», вып. 3, 1945, стр. 61—81;
И. Б. Нови ц к и и, Участие кредитора в исполнении договорного обязательства, жур «Советское государство и право», 1947, № 7; е г о ж е.
Реальное исполнение обязательств, «Труды научной сессии ВИЮН», М., 1948, стр. 143—171;
Б. А. Л и с к о в е ц, Возмещение вреда, причиненного имуществу колхоза, М., 1948, стр. 16—17; Б. С. А н т и м о н о в, Значение
вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М., 1950, стр. 226—273; И. Б. Н о в и ц-к и и, Л. А. Л у н ц, Общее учение об
обязательстве, М., 1950, стр. 390— 400; 3. И. Ш к V н д и н, Обязательство поставки товара в советском праве, М., 1948, стр. 130—140.
2
Укажем в связи с этим, например, на постановление СНК СССР от 19 декабря 1933 г. «О заключении договоров на 1934 год»
(СЗ СССР 1933 г. № 73, ст. 445), в § 19 которого говорится о дифференцированном подходе к установлению размера штрафных санкций в
зависимости «от степени выполнения обязательств». «В частности,— сказано здесь,— особо повышенные размеры пени и неустойки
должны быть установлены за систематическую неоплату продукции покупателем». Бесспорно, что «систематичность неоплаты»
расценивается в этом случае как проявление более тяжелой вины хозоргана, нежели единичные случаи неоплаты.
240
Л. А. Лунц полагает, что соразмерение ответственности со степенью
вины противоречило бы началу полного возмещения вреда, выраженному в
нашем законе (ст. ст. 117, 410 ГК), и, следовательно, чуждо нашему праву.
«Попытки соразмерять пределы гражданской ответственности со степенью
вины причинителя вводят в гражданско-правовые отношения чуждый им
элемент уголовно-правового характера» '. Этот вывод автор принципиально
обосновывает тем, что «институт возмещения вреда не призван служить тем же
целям, которым служит уго-ловно-правовое наказание» 2. «Разумеется, —пишет
он далее,— обязанность возмещения вреда, как и все институты советского
социалистического права, имеет воспитательное значение для граждан... но
специфической целью гражданской ответственности, в частности, обязательства
возмещения вреда, причиненного неисполнением договора или деликтом,
является восстановление (полное) имущественной сферы кредитора
(потерпевшего) , нарушенной поведением должника» 3.
С -таким решением вопроса нельзя согласиться. Институт гражданскоправовой ответственности преследует не только задачу восстановления
нарушенных прав, но вместе с тем и задачу воспитания нарушителей
социалистического правопорядка. Ни одна из этих задач не может быть
разрешена за счет другой; следует исходить из сочетания этих задач, но не из
противопоставления их друг другу. При такой постановке вопроса едва ли
можно мириться с таким^ положением, при котором одинаково отвечают как
лица, хищнически относящиеся к чужому и, особенно, к общественному
имуществу, так и лица, причинившие ущерб другим по обычной
неосторожности.
К примеру. 1. Вознесенский винодельческий завод Одесской области
предъявил иски к колхозам, не выполнившим договора контрактации
винограда. Сумма исков складывалась из убытков от простоя завода (из-за
недостатка сырья один из цехов завода несколько дней не работал). Судом
было установлено, что один из колхозов продал виноград на рынке,
рассчитывая ограничиться уплатой заводу штрафных санкций за недопоставку.
В другом колхозе недопоставка винограда произошла из-за нехватки тягловой
силы, вследствие чего часть винограда не была своевременно вывезена и
испортилась. Сумма исков к обойм колхозам была относительно равная. Перед
судом стал вопрос: одинаковую ли материальную ответственность должны
нести эти колхозы перед заводом? Не правильнее ли было бы с первого
колхоза, который умышленно
И. Б. Но в и ц к и и, Л. А.
Т а м же.
3
Там же, стр. 376—377.
1
2
Л у н ц, Общее учение об
обязательстве, М„ 1950, стр. 376.
не выполнил договора, взыскать убытки в полной сумме (включая
положительный ущерб от простоя завода и упущенную плановую прибыль), а
ответственность
второго
колхоза
ограничить
возмещением
лишь
положительного ущерба? '
2. Механические мастерские Уманского сельскохозяйственного
техникума, Киевской области, не отремонтировали в срок грузовую
автомашину, принадлежащую местному .райторгу. В адрес райторга прибыл
груз, срочную вывозку которого со станции железной дороги за отсутствием
транспорта Райторг не обеспечил. В итоге товар, выгруженный на платформу,.
оставался в течение двух суток под открытым небом (складские помещения
станции были разрушены во время войны и полностью не восстановлены) и
был попорчен сильным ливнем, вследствие чего Райторг понес убыток в сумме
2750 руб. Райторг обратился в арбитраж с иском о взыскании с техникума 1050
руб. убытка от простоя автомашины и 2750 руб. в возмещение убытка от порчи
товара. Перед арбитражем возник вопрос: допустимо ли взыскание с ответчика
не только убытков от простоя автомашины, но и убытков от порчи товара,
которые не мог предвидеть техникум?2.
Такие и подобные вопросы часто возникают перед судом и арбитражем.
Совершенно ясно отдавая себе отчет в том, что механическое
перенесение понятия 'степени виновности из уголовного права в гражданское
было бы просто абсурдным, мы считаем нужным отметить, что учет степени
виновности в какой-то мере может иметь место и в гражданском праве, причем
как в области договорных, так и в области деликтных обязательств.
Нам представляется, что было бы вполне своевременным предоставить
советскому суду право (в виде общей нормы) учитывать степень вины
правонарушителя и соответственно соразмерять ее с тяжестью его
материальной ответственности. Мы не предрешаем сейчас вопроса о том, в
каких конкретных формах может выразиться неодинаковый объем
имущественной ответственности неисправного должника и делинквента при
разных степенях их виновности. Укажем лишь, что эти конкретные формы
могут найти свое выражение, например, в определенном снижении суммы
подлежащих уплате штрафных санкций или суммы подлежащих возмещению
убытков с тех правонарушителей, которые не выполнили договор либо
причинили внедоговорный ущерб в результате легкой неосторожности.
При умысле должника или делинквента, на наш взгляд,
' Из практики Верховного суда Украинской ССР, 1948 г. 2 Из практики Госарбитража при Совете Министров Украинской ССР,
1947 г.
242
вполне допустимо взыскание и таких убытков, которые не охватывались
предвидением причинителя '.
Вопрос о формах и способах, при помощи которых можно было бы
практически соразмерять степень вины правонарушителя с тяжестью (объемом)
его материальной ответственности, требует специальной и тщательной
разработки.
Ясно одно: степень виновности неисправного должника и делинквента в
наших условиях не может не иметь влияния на тяжесть материальной
ответственности. Такой дифференцированный (а не огульный) подход к
определению объема материальной ответственности может иметь большое
воспитательное, дисциплинирующее влияние на участников советского
гражданского оборота. Игнорирование же степеней виновности (нивелировка
этих степеней) не отвечает духу советского гражданского права, не
способствует
последовательному
проведению
принципа
виновной
ответственности.
Противники учета степени виновности, как общего принципа
гражданско-правовой ответственности, мотивируют свои возражения обычно
тем, что потерпевшему от правонарушения безразлично, какова действительная
степень вины правонарушителя, его субъективное, психическое отношение к
своим противоправным действиям и их последствиям. Эти возражения
совершенно не обоснованы. Винодельческому заводу (в приведенном выше
примере) действительно нет дела до того, умышленно или ввиду
недостаточного умения организовать свое хозяйство колхозы не выполнили
договора о поставке винограда. Райторгу (в другом примере) также безраз1
Как видим, наши предложения ничего общего не имеют с различными проектами, выдвигавшимися в свое время в буржуазной
литературе и, в частности, с проектом А. Менгера («Гражданское право и неимущие классы населения», изд. «Просвещение», стр. 140—
143) о перенесении норм о возмещении имущественного вреда из гражданских в уголовные кодексы, а также с рассуждениями Иеринга,
предлагавшего создать в гражданском праве так называемую карательную сферу (см. об этом у Е. Годэмэ «Общее учение об
обязательстве», М., 1948, стр. 331—332). Наши соображения не только по существу, но и по форме не имеют ничего общего с этими
положениями Менгера и Иеринга, так как ни в какой мере не означают какой-либо «криминялизации» гражданского права: речь идет в
данном случае не о наказании правонарушителя, а о его материальной ответственности, в зависимости от тяжести вины. Ни о какой
«карательной сфере», следовательно, говорить здесь нельзя.
Мы решительно отмежевываемся также от позиции Стучки и Варшавского, не видевших различий между наказанием и
'возмещением вреда, отождествлявших эти институты и трактовавших о слиянии уголовного и гражданского права и процесса', («Не надо
забывать,— писал Стучка,— что и гражданский и»( сводится к тому же наказанию» ЕСЮ, 1926, № 29, стр. 890). Разделяя эту порочную
позицию, Варшавский шел дальше и по существу смыкался 'в разрешении данного вопроса с Петражидким («Иски о незаконном
обогащении», «Вестник права», 1900, № 3) и Менгером (К. М. Варшавский, Обязательства, возникающие вследствие причинения другому
вреда, М., 1929, стр. 13).
243
лично, умышленно или по халатности не отремонтирована автомашина.
Это и понятно. Все потерпевшие от правонарушений лица
заинтересованы в одном — восстановить нарушенное право. взыскать
причиненный ущерб. Но разве советское гражданское право, возлагая
ответственность на нарушителей социалистического правопорядка, должно
'сообразовываться только с интересами потерпевших и не должно учитывать
общие задачи воспитания граждан СССР?
Мотив, что «потерпевшему нет дела до степени вины при-чинителя»,
исходит, в конечном счете, из теории причинения. Представители этой теории
говорят о безусловной ответственности, не учитывая того, виновен или не
виновен правонарушитель (для них важен 'сам факт противоправного
причинения). Советское гражданское право отвергает принцип причинения и
признает принцип виновной ответственности '. Но не всегда этот принцип
осуществляется до конца: наше гражданское законодательство лишь в
отдельных (хотя и многочисленных) случаях учитывает степень виновности
правонарушителя, но по общему правилу не соразмеряет ее с тяжестью
материальной ответственности. Почему колхоз, умышленно сорвавший
поставку винограда, должен отвечать перед государственным заводом в таком
же объеме, как и колхоз, который менее виновен в недопоставке? Отвечает ли
социалистическому правосознанию тот факт, что лицо, злостно относящееся к
предоставленному ему в пользование государственному или кооперативноколхозному имуществу, материально отвечает одинаково с другим лицом, лишь
по легкой неосторожности испортившим это имущество? Соответствует ли
такое положение общим принципам советского гражданского права, целям
коммунистического воспитания трудящихся? Социалистическое гражданское
право является единственно справедливым правом. Конкретное проявление
этой справедливости выражается, в частности, в учете степени виновности
правонарушителя и в соразмерении этой степени с объемом его материальной
ответственности2.
' Здесь не имеются в виду отдельные случаи безвино.вной гражданско-правовой ответственности, которые рассматриваются нами
как исключения из общих принципов ответственности, устанавливаемые в интересах социалистического государства и трудящихся.
2
Некоторое освещение нашел этот вопрос в дореволюционной русской литературе (см. К. Анненков, — Система русского
гражданского права, т. 1, СПб, 1894, стр. 540: Э. Э. Пирвиц, Значение вины, случая и непреодолимой силы в гражданском праве, 1895, стр.
4—8, 40—43; П. П. Ц и т о в и ч, Обязательства, Киев, 1887, стр. 22—40)»М. Я. Пергамент, Договорная неустойка и интерес, 1905, стр.
253—310; Г. Ф. Ш е р щ е н е-в и ч, Учебник русского гражданского права, СПб, 1910, стр. 602; А. М. Гуляев, Русское гражданское право,
СПб, 1912, стр. 385—390; Гусса-к о в с к и и. Вознаграждение за вред, «ЖМЮ», 1912, № 8—9; В. И. Синайский, Русское гражданское
право, Киев, 1914, вып. 1, стр. 183— 185).
244
Таково значение деления вины на ее отдельные формы в свете общих
задач действующего советского гражданского законодательства и в свете
перспектив его дальнейшего развития '.
Как указывалось выше, советское гражданское право различает две
основные формы вины: умышленную и неосторожную; последняя делится на
грубую и легкую.
Иное разграничение форм виновности принято в советском уголовном
праве. Отправляясь от основного деления вины на умысел и неосторожность,
уголовное право различает затем четыре конкретные формы виновности:
прямой умысел, косвенный '(или эвентуальный) умысел, преступную
самонадеянВ позднейшей буржуазной литературе по гражданскому праву необходимость учета степени виновности решительно
отвергается. Это господствующее мнение наиболее последовательно выразил Ё. Годэмэ. В гражданском праве, пишет он, ие делается
различия в зависимости от степени виновности. «Гражданская ответственность или имеется или не имеется;
она не допускает степеней. В области возмещения вреда нет ни индивидуализации, ни смягчающих обстоятельств» («Общая
теория обязательств», М., 1948, стр. 318).
1
В советской литературе этот вопрос применительно к деликтным обязательствам освещен X. И. Шварцем (1939 г.), который
писал: «Конкретность подхода требует от нас учета степени виновности. Принятие же во внимание степени виновности не может не
отразиться в некоторых случаях на определении объема возмещения, например, в случаях повреждения ценной вещи в результате легкой
неосторожности» (стр. 37).
К интересным выводам по вопросу об учете степени виновности приходят те советские цивилисты, которые разрабатывают
специальные виды имущественной ответственности в советском праве (имущественная ответственность рабочих и служащих,
имущественная ответственность военнослужащих, имущественная ответственность МТС, колхозов и колхозников.). Так, С. Карийский,
говоря о повышенной материальной ответственности рабочих и служащих, пишет: «Целесообразно предусмотреть специальную норму,
которая дала бы право судебным органам снижать размер гражданских исков, предъявляемых к работникам, совершившим некорыстные
преступления» (С. К а р и н с к и и, Материальная ответственность рабочих и служащих, жур. «Социалистическая законность», 1947, № 7,
стр. 7). Особо о соразмерении материальной ответственности рабочих и служащих со степенью их виновности тот же автор говорит в
статье «Определение судом размера возмещаемого рабочими и служащими материального ущерба» (жур. «Социалистическая законность»,
1948, № 4, стр. 3—7). Здесь же приводятся многочисленные примеры из судебной практики, подтверждающие эти выводы.
А. В.Дозорцев («Имущественная ответственность военнослужащих за ущерб, причиненный войсковой части», «Труды военноюридической академии», вып. IX, М., 1949) сообщает: «Бесспорна здесь дифференциация размеров взыскания возмещаемого
военнослужащим ущерба: в ограниченном, полном или «повышенном» размере... Дифференциация находится в определенном
соотношении со степенью вины и одновременно с объективным значением и характером ущерба» (стр. 85).
245
ность и небрежность. Такого деления придерживается большинство
советских криминалистов '.
Деление вины на четыре формы, принятое в советском уголовном праве,
не может встретить принципиальных 'возражений и в науке советского
гражданского права, так как это деление наиболее полно отображает все
оттенки психического отношения правонарушителя к своим противоправным
действиям и их результатам. Однако такое деление вины приемлемо для
советского гражданского права лишь в качестве исходного пункта: в
гражданском праве сложилось иное соотношение различных форм виновности,
чем в уголовном, а значение деления вины на ее конкретные формы приобрело
особый смысл.
Как отмечено выше, советское гражданское законодательство не
содержит общей нормы об учете степени виновности. Оно лишь в отдельных
случаях выделяет легкую вину (легкую неосторожность). Что же касается
умысла и грубой неосторожности (понятия которых, вместе взятые, формально
соответствуют прямому умыслу, косвенному умыслу и неосторожности в
форме самонадеянности в уголовном праве, хотя не совсем точно), то
гражданско-правовые последствия их, в смысле объема материальной
ответственности правонарушителя в общем одинаковы. Точно так же и в
будущем, если будет учитываться степень виновности в виде общего правила, в
более дробном делении гражданской вины, чем это принято сейчас, также не
возникнет необходимости: наши предложения не идут дальше того, чтобы
учитывать легкую вину (в форме легкой неосторожности) и соответственно
снижать 'материальную ответственность, а также учитывать тяжелую вину (в
форме умысла) и повышать материальную ответственность правонарушителя за
убытки, которые не охватывались его предвидением.
В советском гражданском праве, очевидно, всегда будет иметь
практическое значение деление вины только на умысел, грубую
неосторожность и легкую неосторожность. Всякая иная градация форм
виновности в советском гражданском праве не отвечала бы жизненным
потребностям, поскольку не вызывалась бы необходимостью более
тщательного соразмере' Советское уголовное право, часть общая, М., 1951, стр. 224—245;
В. М. Чхиквадзе, Советское военно-уголовное право, М., 1948, стр. 180—185; А. Н. Т р а и н и н,»Состав преступления, М., 1951,
стр. 217— 229; А. А. Герцензон, Уголовное право, часть общая, М., 1948, стр. 336—340; М. Д. Ш а р г о р о д с к и и, Вина и наказание в
советском уголовном праве, М., 1945, стр. 3—II; М. М. Исаев, Вопросы уголовного права и уголовного процесса в судебной практике
Верховного суда СССР, М., 1948, стр. 57—83; Б. С. Маньковскии, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 95—122; Б.
С. У т е в с к и и, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 123—310.
246
ния объема имущественной ответственности правонарушителя со
степенью его виновности.
Исходя из этого, а дальнейшем будут рассмотрены основные формы вины
в советском гражданском праве, а именно:
вина умышленная и вина неосторожная (грубая и легкая) '.
Глава 9. УМЫШЛЕННАЯ ВИНА
В советском гражданском законодательстве нет нормы, •определяющей
умышленную вину.
Такая норма содержится в «Основных началах уголовного
законодательства Союза ССР и союзных республик», 1924 г.2.
Требуя в качестве непременного условия применения наказания наличия
вины в форме умысла или неосторожности, «Основные начала» устанавливают,
что наказание применяется лишь в отношении таких лиц, которые:
«а) действуя умышленно, предвидели общественно-опасный характер
последствий своих действий, желали этих последствий или сознательно
допускали их наступление, или
б) действуя неосторожно, не предвидели последствий своих действий,
хотя и должны были бы их предвидеть, или легкомысленно надеялись
предотвратить таковые последствия».
Исходя из этой нормы, советские цивилисты обычно дают определение
различных форм виновности в гражданском праве.
Так, М. М. Агарков характеризовал умысел и неосторожность в
советском гражданском праве следующим образом:
«Умыслом называется предвидение лицом того результата, который
делает его действие (или бездействие) противоправным. Умысел является
прямым, если лицо предвидит и преследует цель достигнуть этого результата.
Умысел является эвентуальным, если лицо предвидит и допускает, что этот
результат получится, хотя непосредственно и не преследует такой цели.
Неосторожностью называется отсутствие требуемой от лица
предусмотрительности. Неосторожность имеет место, 'во-первых, в том случае,
когда человек не предвидит последствий своего действия, хотя и должен был
их предвидеть, во-вторых, когда он предвидит последствия своего поступка, но
легкомысленно думает, что эти последствия будут предотвращены» 3.
1
Другую классификацию форм виновности дает Л. А. Лунц в учебнике по гражданскому праву для вузов (1950, т. I, стр. 438) и в
«Общем учении об обязательстве» (1950, стр. 320). Он склоняется к четырехчленному делению форм виновности,, т. <е. к делению,
принятому в советском уголовном праве, хотя при последующей характеристике форм гражданской вины отступает от него.
2
Ст. 6 «Основных начал». С некоторыми редакционными изменениями она воспроизведена в ст. 10 УК, РСФСР и в
соответствующих статьях уголовных кодексов других союзных республик.
3
Гражданское право, т. I, М., 1944, стр. 322—323.
247
Это определение форм виновности М. М. Агарков дает применительно к
внедоговорным обязательствам. Но к такому же определению приходит он,
говоря о вине как основании договорной ответственности. Он пишет: «Чтобы
освободить себя от ответственности, должник обязан доказать, что
невозможность исполнения обусловлена обстоятельством, которое он не мог
предотвратить. Могло быть, что должник либо предвидел невозможность
исполнения и не принял мер для ее предотвращения, либо юн не предвидел
невозможности, хотя и мог ее предвидеть. В первом случае налицо его умысел,
во втором — неосторожность» 1.
При последующей характеристике умысла и неосторожности М. М.
Агарков не останавливается ни на политическом, ни на психологическом
анализе форм виновности, ограничиваясь, таким образом, исключительно
формально-догматическим определением этих понятий.
Немного раньше (1938 г.), М. М. Агарков сделал попытку
психологического обоснования форм виновности в гражданском праве и
пришел к выводу, что «умысел можно охарактеризовать как упречное
состояние воли (\УП1еп5тап^е1), неосторожность как упречное состояние
интеллекта (\У1з5епзтап§е1)» 2, повторив тем самым распространенную, но
насквозь порочную формулу буржуазных юристов.
С таким определением умысла и неосторожности согласиться нельзя. Оно
не раскрывает материального содержания вины как субъективного основания
гражданско-правовой ответственности и явно игнорирует политический смысл
вины, ее исторический характер, так как не сообразуется с учением марксистско-ленинской психологии о единстве воли и интеллекта человека и не
учитывает принципиальных различий в психическом состоянии нарушителя
буржуазных законов и нарушителя социалистического правопорядка.
Бесплодность подобных формально-юридических конструкций форм
виновности в гражданском праве очевидна.
Освещая вопрос об умышленной вине в советском гражданском праве,
нельзя не указать на некоторые утверждения советских криминалистов об
умысле
как субъективном основании
уголовной ответственности.
Теоретический анализ умысла они начинают обычно с критики буржуазных
определений умысла 8, а затем переходят к выяснению политического и
психологического содержания улысла в советских условиях.
М. М. Агарков, К вопросу о договорной ответственности, сб. «Вопросы советского гражданского права», М., 1945. стр. 116.
Гражданское право, т. 2, М., 1938, стр. 392.
3
В буржуазной литературе по вопросу об умысле предложены две основные теории: теория воли и теория представления,
которые одинаково формальны; теоретическое различие между ними весьма иллюзорно. В силу своей классовой ограниченности
буржуазные юристы не могут (и не хотят) вскрыть подлинного характера умысла. Трактуя об абстрактной воле и аб1
2
248
«В советском уголовном праве речь идет об умысле и неосторожности в
отношении таких деяний, — говорится в учебнике по уголовному праву, —
которые направлены против основ советского строя или нарушают
правопорядок, установленный рабоче-крестьянской властью на переходный к
коммунистическому строю период. Этим определяется принципиально иное по
своему содержанию понятие умысла и неосторожности в советском уголовном
праве сравнительно с понятием умысла и неосторожности в буржуазном
уголовном праве» 1.
Поведение подавляющего большинства наших людей определяется
благородными мотивами, однако мотивы отдельных, отсталых советских
граждан, обусловливающие их решимость совершить преступление,
«определяются пережитками капитализма в сознании людей, которые
стремится поддержать по различным каналам лагерь империализма» 2.
Трудящиеся, совершающие умышленные преступления в буржуазных
условиях, противопоставляют свою волю воле враждебного им
господствующего класса; буржуазное государство осуждает преступника, но
это осуждение не разделяется ни самим подсудимым, ни другими
трудящимися. Совершенно иное осуждение получает преступление у нас.
«Трудящийся, — пишет Б. С. Утевский, — совершивший в социалистическом
государстве умышленное преступление, действует вопреки законам своего
государства и причиняет ущерб своему государству или защищаемым им
интересам. Свою индивидуальную волю он противопоставляет воле своего
класса, свои интересы — интересам своего класса. Уголовно-правовой упрек,
делаемый ему советским государством, — это упрек со стороны своего же
класса» 3.
Эти общие положения о политическом содержании умысла в уголовном
праве могут быть в общем распространены и на умысел в гражданском праве,
ибо политическое содержание умысла как формы виновности гражданина
СССР перед социалистическим государством и перед всем советским народом
там и тут одинаково. Гражданин СССР, умышленно причиняющий
материальный ущерб советскому государству либо государственным,
кооперативно-колхозным и общественным организастрактном сознании при умышленной вине, они скрывают тот очевидный факт, что воля и сознание наполнены определенным
классово-политическим содержанием, что сознание и воля буржуа принципиально отличны от воли и сознания пролетария (см. критику
этих теорий: Б. С. Утевский, Вина в советском гражданском праве, М., 1950, стр. 177—180, 188—190, 234—237;
Б. С. М а н ь к о в с к и и. Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 66—94, 119—120; Советское уголовное
право, часть общая, М., 1951, стр. 241—245).
1
Советское уголовное право, часть общая, М., 1951, стр. 227.
'Там ж е, стр. 226.
3
Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 184. »
249
циям и отдельным гражданам, сознательно действует против советских
законов. Он противопоставляет свои личные интересы и волю воле и интересам
своего государства и своих сограждан. Он заслуживает поэтому осуждения как
человек, вступивший в конфликт с обществом, членом которого он сам
является.
В СССР нет непримиримых противоречий между обществом и его
членами. Но у нас есть еще отдельные случаи противопоставления личных
интересов общественным, личной воли — общественной, индивидуального
сознания — общественному. Случаи такого противопоставления объясняются у
нас влиянием пережитков капитализма на сознание отдельных отсталых людей,
а также влиянием капиталистического окружения, поддерживающего эти
пережитки.
Эти общие положения об умышленной вине нельзя не признать как
основу ее правового анализа.
Понятие умысла в советском гражданском праве (за отсутствием
нормативного определения его в Гражданском кодексе) может быть основано
на формулировке уголовного закона, т. е. на ст. 6 «Основных начал»,
воспроизведенной в уголовных кодексах всех союзных республик. .
Из этой формулировки ясно вытекают два главных признака умысла:
1) правонарушитель предвидит вредные последствия своих действий;
2) правонарушитель желает наступления этих вредных последствий (при
прямом умысле) или. хотя и не желает, но сознательно допускает наступление
вредных последствий (при косвенном умысле) г.
1
Б. С. Утевский усматривает в умысле три признака: предвидение последствии, желание (или допущение) их и «общественноопасный характер предвиденных последствии». (Указ. работа, стр. 183). Мы не видим необходимости вводить в понятие умысла этот
третий признак, так как считаем, что признак общественной опасности (большей или меньшей) характерен у нас для всех правонарушении,
в том числе и для гражданских. В этом виде признак общественной опасности правильнее рассматривать в связи с объективными
основаниями гражданско-правовой ответственности и всегда учитывать, конечно, при анализе субъективных основании этой
ответственности.
С точки зрения советского гражданского права, общественная опасность конкретно выражается в противоправных действиях и
их вредных последствиях: противоправные действия делинквента (например, причиняющего увечье) и неисправного должника (например,
срывающего поставку товара) наносят социалистическим предприятиям, учреждениям и организациям или гражданам определенный вред,
который не лишен характера общественной опасности, поскольку он дезорганизует нормальную хозяйственную и культурную жизнь нашей
страны, задевает не только «частные» интересы потерпевшего, но и общественные интересы, которые не противопоставляются у нас друг
другу и защищаются советским государством и правом в одинаковой мере.
250
Как видим, прямой и косвенный умысел имеют общий признак —
предвидение вредных последствий. Различаются они по признаку желания этих
последствий.
Что же понимают под словами «предвидеть» и «желать»?
Предвидеть вредные последствия своих противоправных действий значит
осознавать (сознавать, понимать) их. Желать вредных последствий значит
стремиться к ним.
Лицо, сознательно поджигающее чужой дом. не только сознает
(предвидит) возможный ущерб, но и стремится к нему, желает его.
Гражданин, наносящий побои другому и причиняющий ему увечье,
которое вызовет утрату трудоспособности, также сознает (понимает) вредные
последствия своих действий (а возможно и желает их наступления).
Председатель правления колхоза, умышленно срывающий поставку
винограда винодельческому заводу по договору контрактации (виноград
вывозится на рынок), сознает, что невыполнение договора вызовет перебои в
нормальной работе завода и тем причинит последнему убыток (нельзя
допустить, чтобы председатель правления колхоза желал ущерба
государственному предприятию).
В приведенных примерах имеет место как прямой, так и косвенный
умысел. Поскольку, однако, в советском гражданском праве имущественные
последствия прямого и косвенного умысла (в смысле объема материальной
ответственности правонарушителя) одинаковы, мы имеет все основания
рассматривать оба эти вида умысла одновременно, хотя психологически они и
не во всем совпадают друг с другом: они совпадают юридически, т. е. по своим
гражданско-правовым последствиям, в силу чего прямой и косвенный умысел в
советском гражданском праве не отграничиваются друг от друга, объединяясь
общим понятием умысла.
В чем же состоит психологическое содержание умысла?
Умысел как форма вины есть психическое отношение правонарушителя к
своим противоправным действиям и их результатам. В таком виде умысел
представляет собой единство воли и сознания правонарушителя: воля и
сознание—два неразрывно связанных между собой элемента умысла.
Мы уже показали ранее, что индивидуальная воля советских граждан и
коллективная воля социалистических юридических лиц формируется в
условиях
социализма
совершенно
иначе,
чем
воля
участников
капиталистического гражданского оборота. У нас воля формируется под
воздействием других объективных факторов, определяемых общественным,
государственным, экономическим и культурным строем социализма.
Подавляющее большинство советских граждан и юридических лиц во всей
своей деятельности согласовывает свою волю с общенародной
251
волей, направленной на успешное строительство коммунизма в нашей
стране.
Однако в области гражданских правонарушений мы встречаемся со
случаями, когда воля лиц приходит в столкновение с общенародной волей,
противопоставляется ей. Это — порочная воля. Она направлена на нарушение
социалистического правопорядка, угодного и выгодного всему народу.
Социалистическое государство и право располагают различными средствами,
чтобы сломить эту порочную волю правонарушителя, покорить и
перевоспитать ее.
Одним из активнейших средств перевоспитания порочной воли
правонарушителя является советское гражданское право и его важнейший
институт имущественной ответственности лица за свои противоправные и
виновные поступки, причиняющие ущерб другому лицу. Эти поступки
особенно опасны и недопустимы, когда они являются результатом умысла, в
основе которого лежит упорное стремление лица причинить вред.
Правонарушитель обязан ответить за этот вред, т. е. загладить его, а вместе с
тем и свою вину перед потерпевшим и государством, стоящим на страже его
интересов. Лицо, поджегшее чужой дом, обязано выстроить потерпевшему
новый дом либо уплатить стоимость сгоревшего; гражданин, причинивший
увечье другому, обязан возместить расходы на лечение и уплатить разницу в
заработке потерпевшего, явившуюся результатом потери трудоспособности;
колхоз, сорвавший поставку винограда по договору контрактации,обязан
уплатить заводу убытки от простоя, вызванного недопоставкой и т. д.
С точки зрения психологической, для умышленной вины характерен
поэтому не только волевой момент (стремление, решимость к причинению
вреда, желание либо же допущение его), но и сознательный, интеллектуальный
момент (понимание конкретной обстановки причинения, предвидение
последствий). Оба эти элемента умысла сливаются в едином психологическом
акте, причем сливаются настолько, что практически (в жизни) их очень часто
почти невозможно разграничить.
Советская психология не признает дуализма воли и сознания. «Когда мы
говорим о воле, мы разумеем под этим сознательную целеустремленность
человека. Сознательность же требует мыслительных процессов... Без участия
мышления волевое действие было бы лишено сознательности, т. е. перестало бы
быть волевым действием» 1.
Советская психология учит, что сознательное волевое действие проходит
в своем развитии ряд этапов: возникновение по1
«Психология», под редакцией К. Н. Корнилова, А. А. Смирнова и Б. М. Теплова, изд. 3, 1948, стр. 318—319: ср. Т. Г. Егоров,
Психология. Военнздят, 1952. стр. 176—180.
252
•гребностей (желаний), осознание этих желаний, борьба желаний и
мотивов, принятие решения, исполнение решения1.
В умышленной вине все эти этапы развития сознательных волевых
действий находят свое последовательное осуществление. Лицо, ощутившее
желание причинить вред другому (либо желание извлечь материальные выгоды
за счет другого) и осознавшее это желание, принимает определенное решение и
выполняет его. Но прежде чем принять решение, это лицо всесторонне учтет
все обстоятельства, все рго е1 соптга. Именно на этом этапе развития своего
психического отношения к будущим противоправным действиям и их
результатам человек мысленно взвесит мотивы своих намерений и поступков.
Кстати о мотивах. Наука советского уголовного права "придает мотивам
преступления большое значение. Без мотива не может быть умышленной вины;
мотив порождает умысел— таково господствующее мнение советских
криминалистов. А. Я. Вышинский говорит: «Не следует думать, что в каждом
деле легко открыть мотив преступления, побуждения, которые можно было бы
считать вполне достаточными... Установить мотив не так легко и не всегда
возможно. Известна категория так называемых «безмотивных» преступлений,
т. е. таких преступлений, в которых мотив оказался неустановленным. Тем не
менее, мотив в каждом преступлении, если оно совершенно не в состоянии
невменяемости, должен быть и не может не быть. Это так же верно, как и то,
что все же в ряде случаев мотив остается нераскрытым» 2.
Наука советского уголовного права уделяет много внимания мотивам
преступления, конечно, не случайно. Мотив преступления характеризует
политическое лицо преступника, определяет его ответственность3: в целом ряде
случаев мотив преступления рассматривается в нашем уголовном кодексе как
квалифицирующее либо же как смягчающее вину обстоятельство 4.
Иначе разрешается вопрос о мотивах в советском гражданском праве.
Безмотивных умышленных гражданских правонарушений, естественно, не
существует, как нет и бесцельных умышленных правонарушений. Сознательные
действия челове1 П. А. Шевырев, Психология, изд. ВЮА, 1946, стр. 173—185; см. также Н. Д. Левитов, Вопросы психологии характера, М.,
1952.
А. Я. Вышинский, Судебные речи, М., 1948, стр. 279.
В одном из определений судебной коллегии Верховного суда СССР зап:;сано: «Обвинение не может считаться доказанным,
если по делу не установлены место, время и мотивы совершения преступления» («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий
Верховного суда СССР», М., 1940, стр 75).
4
См. «Советское уголовное право», часть общая, М., 1951, стр. 226— 227.
2
3
253
ка исходят из мотивов и направлены на определенную цель (причинить
вред, извлечь известные материальные или другие выгоды). «Мотив — это то,
— пишет Б. М. Теплов, — что побуждает человека к действию, цель — то, чего
человек стремится достигнуть в результате этого действия. Ставя себе ту или
другую цель, человек всегда руководствуется определенными мотивами,
определенными побуждениями... Мотивы — это то, что побуждает человека
к постановке тех или других целей» '.
Тем не менее, советское гражданское право, регулируя имущественную
ответственность за умышленное нарушение социалистического гражданского
правопорядка, не придает мотивам правонарушения такого значения, как в
уголовном праве: здесь достаточно установить, что эти мотивы в основе своей
были антиобщественными, т. е. противоречащими советскому праву и
коммунистической морали. Ими могут быть, например, корыстные мотивы
(желание извлечь определенные имущественные выгоды за счет государства, за
счет граждан, либо за счет социалистических учреждений, предприятий и
организаций), стремление причинить вред другому лицу из озорства, мести,
личной неприязни к другому либо из других низменных побуждений, желание
«отличиться» в своей работе за счет ложного эффекта (скажем, за счет
количественных показателей по выполнению договора поставки или договора о
строительном подряде сознательно пойти на снижение качества поставляемой
продукции либо качества строительства) и т. д. и т. п.
Мотивы умысла, т. е. те психические переживания, которые побуждают
человека к противоправному действию (или к бездействию) , заставляют его
совершить (или не совершить) тот или иной Поступок, всегда имеются в виду
при определении умышленной вины в гражданском праве, но по общему
правилу они (эти мотивы) не отражаются на объеме гражданско-правовой
ответственности, т. е. не являются квалифицирующими либо смягчающими
вину обстоятельствами, как это имеет место в советском уголовном праве.
Установив, что в основе умысла лежат порочные мотивы, т. е. такие стремления
и желания, которые противоречат социалистическому правосознанию и морали
советского человека, гражданский суд признает правонарушителя виновным и
возложит на него всю полноту имущественной ответственности.
Само собой разумеется, если при рассмотрении того или иного
гражданского дела суд установит благородные мотивы, которыми
руководствовался человек, нанося имущественный ущерб другому лицу
(например, спасая от гибели имущество государственного юридического лица,
жертвует имуществом,
1
Б. М. Т е п л о в, Психология, М., 1950, стр. 153. Ср. Т.
254
Г. Егоров, Психология, Воениздат, 1952, стр. 179—180.
принадлежащим другому юридическому лицу либо гражданину), он не
найдет в его поведении умышленной вины 1.
В основе противоправного умысла могут лежать только отрицательные
мотивы, которые толкают человека на действия во вред социалистическому
обществу и его членам, в угоду своим личным, эгоистичным интересам.
Прежде, чем принять решение, в человеке происходит определенная,
острая (иногда мучительная) «борьба мотивов», в процессе которой
сталкиваются
противоположные
чувства:
чувство
долга
перед
социалистическим
обществом
и
согражданами
и
чувство
частнособственнической выгоды, чувство ответственности за свои
противоправные действия и надежда избегнуть этой ответственности, обмануть
суд, ввести в заблуждение потерпевшего и общественность.
В «борьбе мотивов» как нигде .ярко проявляется классовая, политическая
природа гражданских и других правонарушений.
Всем гражданам СССР, всем государственным, кооперативно-колхозным
и общественным организациям, учреждениям и предприятиям предоставлена
широкая возможность направлять свою волю на пользу строительства
коммунизма в нашей стране. Подавляющее большинство их реализует эти
возможности с максимальным эффектом для себя и для государства. Однако у
нас есть еще немало отсталых граждан и руководителей различных
организаций, над которыми довлеют пережитки старого строя. Эти
частнособственнические пережитки и являются источником гражданских
правонарушений. Деятельность советского суда направлена на борьбу с этими
пережитками, на воспитание стойкой благородной воли наших людей. В этом
творческая,
созидательная
роль
социалистического
права,
его
облагораживающее воздействие на психологию советских граждан.
Сознание, как элемент умышленной вины, представляет собой .сложный
психологический акт. Оно включает в себя, конечно, не только предвидение
последствий совершаемых действий, как о том говорится в ст. 6 «Основных
начал». Оно включает в себя также отчетливое понимание всех фактических
обстоятельств правонарушения (в том числе и объективно-необходимой
причинной связи между действием и результатом). Оно
1
Особенно ярким примером в этом отношении может служить дело по иску Бычковой-Гончаренко к Харьковскому спортивному
обществу «Динамо» («Судебная практика Верховного суда СССР», 1949, № 10; стр. 27—28, а также дело по иску Марцинюка к
Управлению железной дороги имени Дзержинского (жур. «Советская юстиция», 1940, № 22, стр. 41—42).
255
не может не включать в себя и сознания противоправности действий.
Такого мнения в последнее время придерживаются многие советские
юристы. Так, Б. С. Утевский пишет: «Сведение интеллектуального процесса,
входящего в содержание умысла, к одному только «предвидению» или к
понимаемому в том же смысле «сознанию» упрощает этот психический
процесс и лишает возможности психологически дифференцировать его и тем
самым уточнить юридический анализ умысла. Это упрощение усугубляется и
тем, что большинство авторов ограничивают психическое отношение субъекта
при умысле только последствиями деяния, отношение же к самому деянию
совершенно упускают из виду» 1.
Находя такое положение ненормальным, Б. С. Утевский считает, что
умышленная вина сводится не только к предвидению последствий
противоправных действий в будущем, но и» к осознанию виновным как
фактических обстоятельств, так и противоправности своих действий в
настоящем, т. е. в момент их совершения 2.
Мы разделяем эту точку зрения. Говоря о сознании как об элементе
умысла, было бы принципиально неправильным отделять будущее от
настоящего: нельзя предположить, чтобы человек, предвидя последствия своих
действий в будущем, не осознавал всей конкретной обстановки, в которой он
совершал эти противоправные действия.
Советское гражданское право придает большое значение осознанию
обстановки правонарушения. Примером этому могут служить правила
Гражданского кодекса о виндикации. Согласно ст. 60 ГК от лица, которое
добросовестно приобрело имущество не непосредственно у собственника,
последний вправе истребовать это имущество лишь в том случае, когда оно им
(собственником) утеряно или похищено у него3. ГК разъясняет далее, что
приобретатель признается добросовестным, если он не знал и не должен быть
знать, что лицо, от коего он приобрел вещь, не имело права отчуждать ее4.
Как видим, факту понимания (знания) фактических обстоятельств
приобретения вещи в собственность (например, по договору купли-продажи)
Гражданский кодекс придает решаюБ. С. Утевский. Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 187.
Ср. М. Д. Ш а р г о р о д с к и и, Вина и наказание в советском уголовном праве, М., 1945, стр. 6; А. А. Г е р ц е н з о н,
Уголовное право, общая часть, 1948, стр. 353; Б. С. .4 а н ь к о в с к и и, Проблема ответственности в уголовном праве, 1949, стр. 106—111.
3
Это ограничение виндикации не распространяется на государственное имущество, которое, согласно той же статьи ГК, может
быть истребовано от всякого приобретателя, будучи незаконно отчужденным каким бы то ни было способом.
4
Примечание I к ст. 60 ГК.
1
2
256
щее значение: если приобретатель знал, что приобретаемая им вещь не
принадлежит «отчуждателю» по праву собственности, он признается
недобросовестным приобретателем и обязан вернуть эту вещь собственнику в
порядке виндикации. Недобросовестного приобретателя мы имеем все
основания считать в этом случае лицом, которое действует не только
противоправно, но и умышленно. Его умышленная вина состоит в том, что он
не только предвидел последствия незаконного приобретения чужой вещи в
собственность, но и знал о фактических обстоятельствах этого незаконного
приобретения, т. е. знал о том, что отчуждаемая вещь принадлежит по праву
собственности не «отчуждателю», а другому лицу.
Вопрос о том, понимало ли лицо конкретную обстановку, в которой оно
нарушило чужие права (поставило недоброкачественную продукцию, не
уплатило долг, нарушило сроки поставки товара, сроки строительства,
транспортировки, либо причинило увечье и т. д.), всегда стоит в центре
внимания суда и арбитража при рассмотрении гражданских дел. Если в
процессе разбора дела обнаружится, что причинитель действовал (или
бездействовал) с полным знанием обстановки и нанес серьезный материальный
ущерб (т. е. совершил умышленное гражданское правонарушение), суд и
арбитраж не ограничатся взысканием ущерба. Они пойдут дальше. По их
сигналам к причинителю могут быть приняты различные меры воздействия,
вплоть до привлечения к уголовной ответственности. В последнем случае
гражданско-правовая вина может перерасти в уголовную, однако ее
психологическое содержание от этого не изменится. Изменятся лишь правовые
последствия умышленной вины (наказание вместо обычного возмещения
ущерба)1.
Вопрос об осознании фактических обстоятельств правонарушения как
элементе умысла теснейшим образом связан с проблемой причинной связи. В
самом деле. Если причинная связь между противоправным действием и
вредным результатом относится к числу объективных оснований гражданскоправовой ответственности, то вопрос о том, должен ли правонарушитель при
умышленной вине сознавать эту причинную связь (как и
В судебной практике бывает и наоборот: если уголовный суд установит, что у подсудимого отсутствует уголовная вина, но
имеется гражданская вина, он прекратит уголовное .преследование (оправдает подсудимого), но рассмотрит гражданский иск (если он был
предъявлен в связи с уголовным делом) либо же предложит потерпевшему обратиться с иском в гражданский суд. При наличии
умышленной гражданской вины такие случаи возможны лишь в редчайших случаях (главным образом, при умышленной неуплате долга,
каковая не является у нас преступлением, если не считать злостной неуплаты задолженности по налогам по ст. ст. 59-6, 60-1 УК РСФСР,
злостного уклонения от уплаты задолженности по зарплате и некоторых других случаев). Такой переход от уголовной вины к гражданской
бывает чаще при неосторожных правонарушениях.
1
все другие фактические обстоятельства правонарушения), возникает сам
по себе.
Как установлено выше (см. раздел I), причинная связь между действием и
результатом существует объективно и независимо от сознания действующего
лица. Это, однако, не означает, что лицо, действуя умышленно, не осознавало
этой связи. Такое неосознание причинной связи возможно при неосторожной
вине, когда причинитель не предвидел вредных последствий своих
противоправных действий, но мог и должен был их предвидеть. Умышленная
вина тем и отличается от неосторожной, что в первом случае правонарушитель
предвидит вредный результат и желает (либо допускает) его. Достаточно
очевидно, что предвидеть вредные последствия своих действий можно только
тогда, когда хорошо представляешь себе всю последовательность будущих
событий и их результаты.
Лицо, поджигающее чужой дом, наперед знает, что, если пожару не
помешают какие-либо привходящие обстоятельства, то дом сгорит.
Правление промыслово-кооперативной артели, умышленно срывающее
отгрузку товара по договору поставки, понимает, что недопоставка товара
вызовет перебои в работе покупателя.
А. А. Пионтковский, касаясь вопроса причинной связи при умысле,
пишет: «Предвидение всех фактических обстоятельств, принадлежащих к
объективной стороне состава данного преступления, как последствий
совершаемых действий, включает в себя тем самым еще и предвидение
развития необходимой причинной связи между совершенными действиями и
наступившим преступным результатом» 1.
Для установления того, что лицо сознает при умысле причинную связь
между действием и результатом, не обязательно собирать доказательства,
свидетельствующие о том, что оно представляло последовательность
возможных событий во всех их деталях. Достаточно установить, что лицо
понимало объективно-необходимую причинную связь хотя бы в основных
чертах. «Если бы закон требовал для умысла убеждения в неизбежности
наступления результата, — пишет Б. С. Утевский, — то это повело бы только к
безнаказанности многих преступников, так как привлеченный к
ответственности всегда мог бы сослаться на то, что результат его действий не
представлялся ему неизбежным и что у него имелась лишь вероятность
наступления преступных последствий» 2.
«Уголовное право», общая часть, М., 1948, стр. 340.
Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 202. См. также М. М. Исаев и А. А. Пионтковский, Вопросы
уго-ловнего права, военно-уголовного права и уголовного процесса в судебной практике Верховного суда СССР, М., 1947, стр. 38. Б. С. М а
н ь к о в-с к и и, указ. работа, стр. 105—107.
1
2
258
Советские цивилисты имеют все основания присоединиться к такому
выводу.
В приведенных выше примерах причинители (лицо, поджигающее дом, и
артель, не выполнившая договора поставки товара) с полным основанием могут
быть обвинены в умышленных противоправных действиях, независимо от того,
представляли ли они объективную причинную связь между действиями и
вредом во всех деталях (в каких она в действительности развернулась) или же
понимали эту связь лишь в общих, основных чертах.
Вопрос о сознании противоправности как элементе умысла требует
специального рассмотрения. Его можно сформулировать так: если для
признания данного действия умышленным необходимо установить, что деятель
сознавал объективные свойства своего деяния и предвидел его последствия, то
входит ли в понятие виновности (умысла) сознание деятелем противоправности
своих действий?
В советской литературе по гражданскому праву вопрос о сознании
противоправности поставлен М. М. Агарковым. По мнению М. М. Агаркова,
факт противоправного действия (т. е. противоречия определенного поведения
лица правовой норме) существует объективно. Поэтому в сознании
правонарушителя понимание неправомерности его действий может быть, но
может и не быть. «Так называемая субъективная противоправность, — пишет
М. М. Агарков, — есть сложный фактический состав, состоящий из факта
противоправного
поведения
(правонарушения)
плюс
наличие
у
правонарушителя умысла или неосторожности. При этом ни в понятие умысла,
ни тем более в понятие неосторожности не входит в качестве их необходимого
элемента сознание деятелем противоправности своего поведения».
Включение в понятие противоправности субъективного момента
виновности, по мнению М. М. Агаркова, «означало бы игнорирование
социальной природы права и привело бы к признанию психологической теории
права Петражицкого. Юридическая наука является общественной наукой и как
всякая общественная наука она не может игнорировать психологические факты,
в частности, интеллектуальные и волевые свойства человека, но не может также
строить на этих фактах здание общественных отношений и выводить из них
правовые категории. Правовые нормы, юридические отношения, права и
обязанности людей отнюдь не являются психологическими фактами. Они
являются социальными фактами, т. е. относятся к качественно иной области»1.
1 М. М. Агарков, Обязательство по советскому гражданскому праву, М., 1940, стр. 145.
259
В подтверждение своей точки зрения М. М. Агарков ссылается на
Маркса, который, определяя юридические отношения как волевые, в которых
отражаются экономические отношения, имеет в виду не психологический факт
(воля как психическое
•состояние), а факт социальный (волевые отношения между
•людьми). Наличие волевых отношений, по мнению М. М. Агар•кова, совсем не означает, что в психике лиц, связанных юридическими
отношениями в течение всего времени существования отношений, должно
иметь место определенное волевое, психическое состояние. Участники
правоотношений могут, например, спать или забыть о своем долге, или же не
знать о нем, но от этого юридические отношения не прекращаются. Реальность
юридического отношения, следовательно, не есть реальность психического
состояния, а реальность его содержания, определяемого соответствующими
экономическими отношениями. Юридическое отношение реально как
содержание воли господствующих классов, выраженной в правовых нормах,
применение которых обеспечивается силой государства. «Конечно, для
применения правовых норм и для реализации юридических отношений, —
говорит М. М. Агарков, — нужны определенные Конкретные волевые акты тех
или иных лиц. Правовые нормы и соответствующие им юридические
отношения приводят к этим волевым актам и предполагают их, но
отождествление права и юридических отношений с этими волевыми актами
является грубой ошибкой» г. М. М. Агарков приходит к выводу, что сознание
деятелем противоправности своего деяния не должно рассматриваться в
качестве элемента умысла. «Действие закона,— пишет Агарков, — не может
быть поставлено в зависимость от ознакомления с ним того или иного
гражданина. Закон, устанавливая определенный порядок, обеспечивает его
осуществление независимо от того, как он понят и понят ли отдельным лицом»
2
.
Мы считаем эту точку зрения неправильной. М. М. Агарков
отождествляет две вещи: противоправность и виновность, чего делать нельзя,
так как противоправность является объективной категорией, а виновность —
субъективной. Совершенно очевидно, что противоправное действие, как
таковое, является объективным фактом. Совершая его, деятель может
осознавать его противоправность, но может и не осознавать (например, он
может не знать о противоправности либо забыть о ней). Противоправность
данного действия не исчезнет от того, что она не осознавалась деятелем.
Очевидно также и то, что включение в понятие противоправности
субъективного фактора виновности привело бы к психологизации права. Право
(его нормы) — суть воля господствующего класса, (у нас—всего народа) и его
нельзя сводить к психическим отношениям отдельных лиц.
* М. М. Агарков, Цит. работа, стр. 144. 2 Т а м же.
Все это, однако, не дает никаких оснований к тому, чтобы вопрос о
сознании противоправности как об элементе виновности решать отрицательно,
как это делает М. М. Агарков. Ведь, понятие противоправного действия не
покрывает собой понятия правонарушения. Противоправное действие (как
объективный факт) является лишь составным элементом правонарушения, а
последнее представляет собой единство объективных и субъективных
элементов, и только в этом виде оно приводит к граж-данско-правовой
ответственности. Если обнаружится, что противоправное действие совершено
невиновно, то ответственность за него, по общему правилу, не наступит. Это
может иметь место, например, при казусе, когда правонарушитель субъективно
не осознает объективно необходимой причинной связи между действием и
результатом. Это же может иметь место и в том случае, когда лицо,
совершившее противоправное действие, не осознает его противоправности.
Так, например, гражданин, впервые попавший в большой город, по незнанию
правил уличного движения, переходит улицу там, где переход запрещен^
Нарушая правила уличного движения, гражданин совершает противоправное
действие, но это действие невиновно, так как он не осознавал его
противоправности. В данном случае перед нами также своеобразный казус, с
тем лишь отличием, что здесь мы имеем факт неосознания противоправности, а
не причинной связи между действием и результатом.
Следовательно, вопрос о сознании противоправности может и должен
быть поставлен в плоскость проблемы виновности, а не проблемы
противоправности, как это делает М. М. Агарков, так 'как противоправность
(противоправное действие) есть объ^
ективный
факт,
сознание
противоправности — субъективный факт.
Такова постановка данного вопроса. Другое дело, как разрешить его по
существу. Действующее советское гражданское законодательство не содержит
указаний на этот счет. Нет прямых указаний об этом и в советском уголовном
законодательстве.
Что же касается буржуазного гражданского и уголовного права, то оно
исходит из господствующего положения о том, что «никто не может
оправдываться незнанием закона». Пожалуй, нет более лживой и лицемерной
фикции в буржуазном праве, чем эта. В условиях, когда подавляющая масса
трудящихся не только не знает всех законов, но не обучена даже элементарной
грамоте, эта формула является прямым издевательством над народом.
В. И. Ленин, говоря о так называемых «промышленных судах»
дореволюционной России, писал: «Всякий чиновник и судья предполагает
поэтому, что каждый рабочий знает законы. Но ведь такое предположение —
буржуазная ложь, ложь, сочиненная людьми имущими и капиталистами против
неиму261
щих, такая же ложь, как и предположение, что рабочий заключает с
хозяином «свободный договор». На самом деле рабочему, который с малых лет
забирается на фабрику, едва-едва выучившись грамоте (а очень и очень многие
и грамоте-то не могут выучиться!), законов узнать некогда и не от кого, и,
пожалуй, незачем,— потому что, если законы применяют, не опрашивая его,
чиновники из буржуазии, то мало пользы принесут рабочему законы!
Буржуазные классы, которые обвиняют рабочих в незнании законов, сами
ровно ничего не сделали для того, чтобы облегчить рабочим приобретение
такого знания, и потому действительно виноваты в незнании рабочими законов
не столько сами рабочие, сколько их эксплуататоры (грабители), которые
владеют всей собственностью, живут чужим трудом и одни только хотят
пользоваться образованием и наукой» '.
Фикция знания законов приводила и приводит на практике к тому, что
'буржуазные суды признают виновными в нарушении законов таких лиц,
которые и не подозревали неправомерности своих действий, так как не знали и
не могли знать этой неправомерности. По сути это осуществление принципа
объективного причинения.
Иное разрешение вопрос о сознании противоправности как элементе
виновности находит в социалистическом праве.
В Советском Союзе созданы все материальные и культурные условия для
самого широкого ознакомления трудящихся с нормами законодательства.
Советские законы выражают волю и интересы всего народа. Каждый новый
законодательный акт доводится до сознания всех трудящихся и встречается
ими с глубоким одобрением. У нас нет и не может быть какого-либо
противоречия между законностью и правосознанием. Социалистическая
законность отражает правосознание народа и, вместе с тем, воспитывает его в
духе коммунизма.
Нет никакого сомнения в том, что подавляющее большинство граждан
СССР знает советские законы и свято соблюдает их. Тем не менее, все это не
исключает случаев, когда отдельные лица оказываются по тем или иным
причинам не осведомленными в некоторых законодательных нормах и,
совершая те или иные действия, не осознают их противоправности. Объективно
эти действия являются противоправными, но они никак не могут быть
признаны виновными. Привлечение к ответственности за совершение этих
противоправных, но невиновных действий означало бы распространение на эти
случаи принципа объективного причинения. Советское гражданское право,
однако, отвергает этот принцип (если не иметь в виду при этом специальных
случаев безвиновной ответственности, о которых сказано выше). Общим
принципом ответственности признается у нас принцип вины, а не причинения.
* В. И. Ленин, Соч., т. 4, стр. 277—278.
Нельзя не отметить, что случаи, когда советские граждане оказываются
не осведомленными в наших законах и, совершая то или иное действие, не
осознают его противоправности, являются в практике работы судебных органов
единичными. Это и понятно, т. к. основные правила гражданско-правовой
ответственности достаточно известны даже тем, кто не знаком со
специальными законодательными актами. Всякий советский гражданин знает,
что 'нельзя расхищать общественную и личную собственность, что запрещается
ущемлять личные и имущественные права других лиц, что любые договорные
обязательства, если они отвечают требованиям советского закона, должны
строго соблюдаться, что несоблюдение их влечет за собой материальную
ответственность перед потерпевшим и т. д. В таких условиях вопрос о сознании
противоправности
приобретает
не
столько
практическое,
сколько
принципиальное значение:
признание сознания противоправности необходимым элементом
виновности лишний раз подчеркивает подлинный демократизм и гуманность
социалистического гражданского права.
Таким образом, вопрос о том, может ли сознание противоправности
рассматриваться как непременный элемент умысла должен получить в
советском гражданском праве положительное разрешение. Определяя
ответственность за совершенное правонарушение, суд обязан принять во
внимание не только объективные факты (противоправность деяния, вредность,
причинная связь), но и субъективный факт виновности причини-теля.
Виновность же охватывает сознание всех объективных элементов деяния,
включая и сознание его противоправности. Если причинитель не осознавал и не
должен был по обстоятельствам данного дела сознавать противоправность
своего действия, он должен быть освобожден от гражданской ответственности.
Многие советские криминалисты склоняются к положительному
разрешению вопроса о сознании противоправности как элементе умысла \.
Другие, наоборот, оспаривают правильность этого положения. Так, например,
М. Д. Шартородский считает, что положительное разрешение вопроса о
сознании противоправности не находит подтверждения в советском законе. По
его мнению, ст. 6 «Основных начал» трактует о сознании общественноопасного характера деяния, но не о сознании противо1
Наиболее последовательно придерживался этой точки зрения М. М. Исаев (см. его работы «Об умысле, неосторожности и
сознании противоправности», жур. «Советское право», 1925, № 5; «Основные начала уголовного законодательств СССР и союзных
республик», М., 1927, стр. 40). В последнее время разделяют эту точку зрения Б. С. Утевский в работе «Вина в советском уголовном
праве», М., 1950, стр. 211—230 и Б. С. Мань-ковский в работе «Проблема ответственности в уголовном праве», М., 1949. стр. 107—111.
263
правности '. Такое противопоставление общественной опасности и
противоправности кажется нам совершенно непонятным, так как
противоправность является ничем иным, как юридическим выражением
общественной опасности. От рядового гражданина СССР не требуется знания
статей и параграфов кодексов. Лицо, сознающее общественную опасность и
вредность своих деяний, тем самым сознает и их противоправность.
М. Д. Шаргородский считает также, что признание сознания
противоправности элементом умысла не приемлемо для советского права и по
принципиальным соображениям, так как оно используется сейчас наиболее
реакционными элементами в Западной Европе и в США для обоснования
безответственности фашистских преступников ссылкой на то, что они, якобы, в
момент совершения преступления «не сознавали его противоправности». Этот
довод кажется нам еще менее убедительным, чем первый.
Тот факт, что фашистские адвокаты в своих попытках спасти фашистских
головорезов вспомнили и обратились к указанному принципу, ни в какой мере
не 'порочит демократической и гуманной идеи, которая заложена в этом
принципе. Весьма знаменательно, что когда дело идет о расправе над
трудящимися, буржуазные юристы обычно обходят этот принцип и широко
используют против них фикцию знания закона. Зато они оказываются не в меру
«демократичными», когда надо спасать своих обанкротившихся хозяев.
Поистине — «одна и та же идея в различных конкретных исторических
условиях может быть и реакционной и прогрессивной» 2.
Против включения сознания противоправности в число составных
признаков умысла выдвигается, наконец, тот мотив, что признание этого
признака обязательным возтлагало бы на судебные органы «обязанность
доказывать в каждом конкретном случае, что виновный сознавал
'противозаконность и преступность своего поведения» 3. Мы не можем
согласиться и с этим. Советские судебные органы, решая вопрос об
ответственности лица за совершенное правонарушение, тщательно исследуют
как объективные, так и субъективные элементы этого правонарушения.
Естественно, что суд не может уклониться и от исследования психического
отношения правонарушителя к своим действиям и, в частности, от
исследования того, сознавал или не сознавал он противоправность своих
действий. Так и
1
М. Д. Шаргородский, Рецензия на указанную выше работу А. А. Герцензона, жур. «Советское государство и право», 1948, № 12,
стр. 59; его же «Вина и наказание в советском уголовном праве», М., 1945, стр. 6.
2
А. А. Ж Д а н о в, Выступление на дискуссии по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», М.,
1947, стр. 21.
3
Я. М. Б р а и н и н, Некоторые вопросы учения о составе преступления в советском уголовном праве, «Ученые записки юрфака
Киевского госуниверситета», вып. IV, 1950, стр. 72.
£64
поступают наши судебные органы 1. Это подтверждается богатой
судебной практикой. Достаточно привести в связи с этим следующие примеры.
Гр. Баталкина была признана виновной в том, что, будучи весовщиком
товарного склада ст. Вологда, она, нарушив инструкцию о транспортировке
овощей, допустила погрузку и отправку двух вагонов моркови навалом вместо
того, чтобы отправить ее в таре. В результате отгруженная навалом морковь в
пути следования пришла в полную негодность. Линейный суд Северной
железной дороги осудил Баталкину по ст. 111 У К РСФСР. По кассационной
жалобе осужденной дело было рассмотрено железнодорожной коллегией
Верховного суда СССР, которая приговор Линейного суда отменила и дело о
Баталки-ной производством прекратила по следующему мотиву: «Из показаний
зав. товарной конторой Симакова видно, что работники товарной конторы с
указанной выше инструкцией ознакомлены не были. Это обстоятельство
подтвердила и свидетель Евтеева. Начальник льдопункта ст. Вологда свидетель
Воробьев показал, что свежие овощи грузились в вагоны всегда навалом. При
таких условиях следует признать, что обвинение Баталки-ной является
необоснованным» 2.
10 февраля 1941 г. Президиум Верховного Совета СССР издал Указ о
запрещении продажи, обмена и отпуска на сторону оборудования и материалов
и об ответственности по суду за эти незаконные действия3. 11 февраля 1941 г.
начальник технического снабжения управления речных 'путей НижнеИртышского бассейна Калганников отдал распоряжение об отпуске 12 куб.
метров строительного материала своему 'заместителю Артемьеву, а на
следующий день разрешил ему отлучиться с работы для перевозки этих
материалов. Линейный суд Иртышского бассейна осудил Калгаиникова и
Артемьева по Указу от 10 февраля 1941 г.
Рассматривая дело в порядке ст. 15 Закона о судоустройстве, воднотранспортная коллегия Верховного суда СССР при-знала, что в действиях
осужденных отсутствует нарушение Указа от 10 февраля, так как последний
был опубликован в местной печати лишь 12 февраля, и осужденные не знали о
противоправности своих действий. Учитывая эти обстоятельства,
1 «Из орбиты судебного исследования,—• пишет Я. Б. Левенталь, — не может быть вовсе устранен вопрос, знал или знает ли
участник процесса тот закон, на котором основано право на иск или возражения против него», («К вопросу о презумпциях ,в советском
гражданском процессе», жур. «Советское государство и право», № 6, 1949, стр. 63).
М. М. Исаев сообщает, что Верховный суд СССР как в мирное, так и в военное время «прекращал дела за отсутствием состава
преступления, если нарушение новой нормы имело место в первое время'действия закона, а виновный не мог еще знать о новом законе»,
(«Советское право в период Великой Отечественной войны», т. 2, М„ 1948, стр. 26).
2 «Судебная практика Верховного суда СССР», 1949, № 6, стр. 35—36.
3 «Ведомости Верховного Совета СССР» от 16 февраля 1941 г., № 8.
265
водно-транспортная коллегия приговор линейного суда в части
нарушения Указа отменила и дело прекратила.
Пленум Верховного суда СССР вынес по данному делу следующее
постановление: «Из показаний Калганникова на суде видно, что о
существовании Указа он узнал еще 11 февраля 1941 года, так как еще утром
слышал этот Указ по радио. Газеты были доставлены в учреждение в 11—12
часов дня 12 февраля... При таких условиях следует признать, что вывод
коллегии о том, что Артемьев не знал о существовании Указа. не вытекает
полностью из обстоятельств дела, а в отношении Калганникова по делу прямо
следует считать установленным, что он о существовании Указа знал. Поэтому
следует считать, что в деле имеются данные, свидетельствующие о том, что как
Калганнико1В, так и Артемьев приняли участие 'в операциях с
лесоматериалами, зная, что эти операции не являются законными». Учитывая
изложенное, Пленум Верховного суда СССР постановил: Определение воднотранспортной коллегии отменить, а 'дело передать в ту же коллегию на новое
рассмотрение1.
Таким образом, Верховный суд СССР, как и все другие судебные органы
нашей страны, придает весьма важное значение сознанию противоправности и
последовательно рассматривает это сознание как важный элемент виновности.
Это ,не значит, конечно, что гражданские суды исходят при этом из
презумпции незнания закона. Наоборот, обсуждая вопрос о сознании
противоправности, они исходят из презумпции знания закона, что вполне
соответствует общему принципу гражданско-право-вой ответственности,
которая построена на презумпции виновности правонарушителя: последний
предполагается виновным, •пока не будет доказано обратное2.
Говоря о презумпции знания закона, как и о презумпции
1
«Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 т.», М. 1947, стр. 37—38. См. также
следующие дела где вопрос о сознании противоправности обсуждался специально: дело Гладких («Сб. постановлений Пленума и
определений коллегий Верхов-лого суда СССР за 1941 г.», М., 1947, стр. 38); дело Парфенова («Сб. постановлений Пленума и определений
коллегий Верховного суда СССР за 1944 г.», М., 1948, стр. 131); дело Чоковадзе, («Судебная практика Верховного суда СССР», № 5, 1949
г., стр. 43).
2 Согласно ст. 118 ГК, должник «освобождается от ответственности за неисполнение, если докажет, что невозможность
исполнения обусловлена обстоятельством, которого он не мог предотвратить». Аналогичное правило установлено в отношении
делинквента, который освобождается от обязанности возместить вред, «если докажет, что он не мог предотвратить вред» (ст. 403 ГК).
Принцип презумпции виновности в литературе по советскому гражданскому праву не встречает возражений, если не считать возражений К.
С. Юдельсона, который полагает, что «презумпция виновности чужда не только уголовному, но и гражданскому советскому праву и
процессу», так как «дело не в какой-либо весьма искусственной презумпции, а в целесообразном распределении тяжести доказывания
юридических фактов между сторонами» («Проблема доказывания в советском гражданском процессе», М., 1951, стр. 288).
266
виновности, советские цивилисты всегда имеют в виду, что хотя
советское гражданское право и процесс признают эти (как и некоторые другие)
презумпции, но они не знают неопровержимых презумпций. Презумпция знания
закона (как и презумпция виновности в целом) может быть опровергнута в
процессе рассмотрения дела. Подтверждением этому может служить ст. 5 ГПК
РСФСР (как и соответствующие статьи ГПК Других союзных республик),
согласно которой юридическая неосведомленность, малограмотность и тому
подобные обстоятельства не могут быть использованы во вред ответчику.
Опровержение презумпции знания закона является у нас (в противоположность
буржуазному гражданскому праву и процессу) не только обязанностью
правонарушителя, но и обязанностью суда, который по своей инициативе
должен обсудить этот вопрос и обеспечить полную гарантию прав и интересов
каждой из сторон в процессе. Эти основные положения советского
гражданского права и процесса в одинаковой мере относятся и к опровержимости презумпции виновности правонарушителя в целом '.
Таким образом, у нас нет оснований к тому, чтобы сознание
противоправности не рассматривать как составной элемент умысла.
Подытоживая сказанное, можно заключить, что сознание как элемент
умышленной вины включает в себя: 1) отчетливое представление причинителя
о всех фактических обстоятельствах правонарушения; 2) ясное представление
вредных последствий своих действий и 3) понимание противоправности этих
действий.
Глава 10. НЕОСТОРОЖНАЯ ВИНА
Неосторожная вина приобрела в советском гражданском праве большее
значение, чем вина умышленная. Это объясняется тем, что собственногражданские правонарушения (т. е. такие, которые не являются одновременно и
уголовными) совершаются у нас по неосторожности гораздо чаще, чем по
умыслу.
Преимущественное значение неосторожной вины как субъективного
основания гражданско-правовой ответственности опре1 См. в связи с этим следующие, наиболее интересные определения Судебной Коллегии Верховного суда СССР по гражданским
делам: по иску Джалиашвили к Храмгэсстрою («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 г., М.,
1947, стр. 112»);
по иску Краснодарского жиркомбината к Управлению железной дороги им. Ворошилова, там же, стр. 128; по иску
«Главнефтесбыта» к Управлению Ташкентской железной дороги. («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда
СССР за 1942 г., М., стр. 191»); по иску Сергеевой и других к Крейзмаиу. («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий
Верховного суда СССР за 1943 г., М„ 1948, стр. 207—208»);
по иску Аздузтреста к управлению Каспфлота. («Судебная практика Верховного суда СССР, 1948, № 5, стр. 35—36»).
267
деляет и тот интерес, который проявляет наука советского гражданского
права к изучению этой формы вины. Однако нельзя не отметить, что
теоретическая разработка проблемы неосторожной вины в нашей литературе
далеко не соответствует той общественно-политической важности, которую
придают советские судебные и арбитражные органы неосторожным
правонарушениям. Между тем от правильного разрешения проблемы
неосторожной вины во многом зависит успешное рассмотрение большинства
гражданских дел, а вместе с тем и осуществление важнейшей задачи советского
правосудия по коммунистическому воспитанию советского народа.
Борьба с небрежностью в работе, с неоперативностью и «неумелостью» в
выполнении порученных заданий, борьба с .беспечностью, «безрукостью»
(Ления) и нерадивостью в труде — всегда была и остается в центре внимания
нашей партии.
Предоставляя каждому гражданину СССР неограниченные возможности
для развития своих индивидуальных способностей, всесторонне поощряя
полезную инициативу и активность, социалистическое государство, вместе с
тем, предъявляет к человеку повышенные требования. В период, когда
Советский Союз, страны народной демократии, все прогрессивное
человечество' ведут борьбу с темными силами империалистической реакции,
пытающимися развязать новую мировую войну, у нас особенно нетерпимы
всякие
.проявления
неорганизованности,
беспечности
и
недисциплинированности. Это осознает подавляющая масса советских граждан,
хотя у нас еще далеко не единичны случаи халатного, безразличного
отношения к общественному долгу и интересам сограждан.
Систематическая и упорная борьба с этими чуждыми проявлениями
определяет главную задачу советского социалистического права в современный
период.
В свете этой задачи становится понятным то внимание, которое уделяет
'сейчас наша наука и практика неосторожным гражданским правонарушениям,
наносящим огромный вред делу хозяйственного и культурного строительства
страны и отдельным гражданам СССР,
Правовой анализ неосторожных правонарушений, а вместе с тем и
неосторожной вины как обязательного элемента состава этих правонарушений,
представляет немалые трудности.
Главная трудность при этом состоит в установлении психологического
содержания неосторожного действия либо бездействия. Как отмечено выше,
неосторожная вина, в отличие от умысла, характеризуется тем, что, действуя
неосторожно, чело268
век не предвидит вредных 'последствий своих действий (хотя и должен
их 'предвидеть), а потому и не желает этих последствий, либо же предвидит, но
легкомысленно надеется предотвратить их. Если это определение1
неосторожной вины .признать бесспорным, то, естественно, возникает вопрос:
входят ли в неосто-рожную вину в качестве непременных ее элементов
сознание и воля правонарушителя? Иначе говоря,— наполнена ли
неосторожная вина, как и умысел, известным психическим содержанием либо
же она представляет собой определенную «психическую 'пустоту», а поэтому
от нее, как от субъективного основания ответственности, следует отказаться и
строить ответственность за неосторожные действия на одних объективных
основаниях?
В разрешении этих вопросов, как и в раскрытии подлинного содержания
понятия неосторожности в целом, буржуазная доктрина обнаружила полную
несостоятельность.
Буржуазные юристы не раз пытались ликвидировать институт
неосторожной вины и «обосновать ответственность за неосторожные деяния
исключительно на объективных условиях действия» 2. Одни из них при этом
открыто призывали к построению ответственности за неосторожные
правонарушения на принципе голого вменения (Рупп), другие трактовали
неосторожность как «умышленное опасное состояние» (Штю-бель) либо как
«умышленное бездействие» (А. Фейербах) 3.
В дореволюционной русской литературе эти теории поддерживал Н. Д.
Сергеевский. «Закон, — писал он, — обращая свои запреты к гражданам,
повелевает им воздерживаться не только от поступков, наносящих наличный
вред, но... и от действий, заключающих в себе опасность вреда». Однако,
говорит он далее, поскольку никакой законодатель не в состоянии был
1 «Основные начала», ч. 2, ст. 6.
2 См, Н. С. Т а г а н ц е в, Русское уголовное право, т. I, СПб, 1902, ст^У 609. Он указывает в качестве примера на Руппа, который
видит основания ответственности за неосторожные действия 'не в воле и сознании деятеля, т. е. н'е в виновности (так как таковая, по
мнению Руппа, отсутствует при неосторожности), а в причинной связи 'между действием и результатом. «Оо1и5 е^ си1ра,—пишет Рупп,—
отличаются друг от друга тем, что в первом причинное соотношение наступившего результата отразилось в создании действующего..., а
при неосторожности эта причинность не отражается в сознании» («Мойегпез КесШ ипс1 УегэсЬиИипе», 1880, 5. 70). Н. С. Та-ганщев по
поводу этих слов справедливо замечает, что теория Руппа по существу, представляет возвращение к теории фактического вменения, ибо
«причинность существует и в действиях умалишенного и в явлениях, вызванных действиями животного или силами природы, а основать
преступность и наказуемость только на существовании причинности, значит — ниспровергнуть основы современного учения о
преступности и наказуемости» (там же, стр. 610).
3 Такое сведение неосторожной вины к умыслу вполне отвечает духу гегелевской философии права—теории ничем не
обусловленной свободы воли. Гегель также низводил вину только к умыслу (см. Соч., т. VII, М.—Л„ 1934, стр. 135).
269
до сих пор перечислить и определить составы всех опасных действий, то
он еще в общей норме о неосторожности устанавливает наказуемость таких
действий, которые без умысла со стороны деятеля повлекли за собой какойлибо запрещенный в законе вред и тем доказали свою опасность. Таким
образом^ в действительности наказываются здесь не последствия, вызванные
без умысла, а действия, которые «заключали в себе известную вероятность
наступления вредного последствия, определяемую по данным житейского
опыта» '.
Как видим, Сергеевский, в конечном итоге склоняется к теории
объективного вменения, в связи с чем Таганцев вполне уместно ставит
следующий вопрос: «Причинение вреда—вот основание наказуемости; но в чем
же мы отличим, при такой постановке неосторожное убийство от 'случайного,
так как и в последнем есть вред, свидетельствующий об опасности вызвавшего
его деяния?» 2. Действительно, стоит так поставить вопрос, чтобы позиция
Сергеевского предстала перед нами как явно объективистская.
На той ж.е позиции, по существу, стоял Г. С. Фельдштейн.
Ответственность за неосторожное правонарушение он также считал
выражением объективного вменения. Исходя из того, что в небрежности
отсутствует главный — волевой момент (деятель не желает вредного
результата, иногда и не предвидит его, хотя и должен предвидеть), он приходит
к выводу, что при небрежности нельзя усмотреть и грана психической связи
между действием и волей. «Уже самый термин «должно», — пишет Г. С.
Фельдштейн, — указывает нам, что... мы имеем здесь дело с теми случаями,
когда лицу действующему прилагается мерка объективная, когда не
оправляются с тем, мог ли он по своим способностям предвидеть известные
последствия. В этих случаях преступному агенту ставят в вину исключительно
то, отчего он не поступил так, как это было необходимо в соответствии с
интересами общежития. Здесь мы не замечаем уже и следа субъективной связи
и имеем попросту дело со случаем фактического вменения, со .случаем
объективного вменения по масштабу социальному» 3.
Таким образом, в буржуазной науке речь идет о ликвидации
неосторожной вины как основания ответственности, но не об устранении
ответственности за неосторожные правонаруше' Н. Д. С е:р г е е в с к и и, Русское уголовное право, часть
общая, СПб. 1908, стр. 261.
2 Н. С. Таганцев, указ, работа, стр. 614.
зг. С. Фельдштейн, Учение о формах виновности е уголовяом праве, М., 1902, стр. 85. Именно поэтому Г. С. Фельдштейн считал,
что вся область так называемой «сознаваемой» вины (все случаи предвидения результата), включая и неосторожную вину в форме
самонадеянности (1ихипа), должна относиться к умыслу (там же, стр. 68—70).
270
ния 1. Дело сводится к тому, чтобы освободить суд от необходимости
установления психической связи между неосторожным действием и волей
деятеля, т. е. к тому, чтобы развязать руки буржуазному суду для открытого
произвола и расправы с нарушителями закона по принципам объективного
вменения. В этом политический смысл рассмотренных выше теорий 2.
Таково основное направление буржуазной науки. Однако среди
буржуазных правоведов были и такие, которые придерживались
противоположного мнения. В русской дореволюционной литературе к числу их
относился Н. С. Таганцев, Трактуя ответственность за неосторожные
правонарушения, он не раз выступал против игнорирования волевых и
интеллектуальных
моментов
как
субъективного
основания
этой
ответственности. Основание такой ответственности он усматривал «в
неисполнении обязанности действовать осторожно, в недостатке правомерной
воли: виновный мог предвидеть, что из его действия произойдет вред
правоохраненному интересу, но не оказал надлежащей заботливости, вред
произошел, а потому он и отвечает за него...» 3.
Н. С. Таганцев неоднократно указывал, что одно фактическое причинение
не может служить достаточным основанием ответственности за неосторожные
действия, пока «мы не откроем субъективной виновности действующего».
«Поэтому,— писал он, — мы и разделяем все неумышленные посягательства на
правоохраненный интерес, на вменяемые и невменяемые, Подобно тому, как
признаком умышленных деяний является действительное проявление
дееспособности в деянии, так характеристическим признаком неумышленных,
но вменяемых деяний ставится возможность проявления этих элементов, т. е.
возможность сознания и возможность правомерного хотения, при известном
напряжении или изменении психической деятельности; напротив того,
характеристическим признаком невменяемых деяний должна быть признана
невозможность такого проявления... При таком воззрении проявления
виновности умышленной и неосторожной представляются, в основных чертах,
аналогичными» 4.
1 «Пусть в неосознанной неосторожности нет вины,— писал Немиров-ский,—но репрессия ее 'полезна или даже необходима для
охраны правовых благ, при современном развитии техники, распространенности механических двигателей, при современном темпе
оборота, в век пара и элек-тоичества. Обществу нужно сохранить себя от тех, кто не в состоянии приспособиться к окружающим условиям,
и наказание сослужит и здесь свою службу» (Э Немировский, Основные начала уголовного права,^ Одесса, 1917, стр. 367).
2 См. в связи с этим работу Б. С. М а н ь ко вс к ог о, «Проблема ответственности в уголовном праве», 1949, стр. 58—60, где
дается критика позднейших буржуазных теорий об ответственности за неосторожные правонарушения.
а Н. С. Таганде.в, Указ. работа, стр. 615.
* Т а м же. Отмежевываясь затем от упомянутых выше теорий Руппа,,
271
Мы привели эти пространные выдержки из произведения Н. С.
Таганцева, чтобы показать, что в вопросе-о неосторожной вине он, в
противоположность Г. С. Фельдштейну, стоял в общем на верной позиции. Его
формула о единстве умышленной и неосторожной вины (если ее взять
отвлеченно, алгебраически) в основных своих чертах наиболее близка к
правильному разрешению данной проблемы '.
Однако правоведение не математика, и оно не приемлет отвлеченных
формул, пригодных для всех времен и народов.
Основной методологический и политический порок взглядов Таганцева
на неосторожную вину (как и всех других подобных буржуазных теорий)
состоит в их антиисторичности и мнимой аполитичности. Прикрывшись
абстрактно-психологическим
и
формально-юридическим
анализом
субъективных оснований ответственности, он оказался неспособным вскрыть
классовый характер этих оснований.
Между тем, характер этих субъективных оснований ответственности в
разных общественно-экономических формациях принципиально различен, и он
не может быть иным, поскольку всякие психические явления (в том числе и те,
которые характеризуют волю и сознание правонарушителя) детерминированы
определенным
окружающим
объективным
миром,
отражают
его,
обусловливаются конкретной исторической обстановкой, в которой живет и
борется человек.
Штюбеля, А. Фейербаха, Таганцев пишет: «Предполагая далее, что неосторожность и умысел, суть только оттенки субъективной
виновности, выразившейся в посягательстве на правоохраненный интерес, я не могу, конечно, видеть в неосторожности преступного
бездействия, так как она может быть элементом как посягательства на запреты, так и посягательства на требования закона; еще менее
можно, 'по моему мнению, конструировать неосторожность, как правоопасное деяние, так как она всего чаще является элементом деяний,
причиняющих правоохраненным интересам вред, а не только ставящим их в опасность. ...Неосторожная вина дополняет собой вину
умышленную, .вместе с нею противополагаясь деяниям невменяемым; поэтому она характеризуется двоякого рода признаками,
отличающими ее от умысла и от деяний невменяемых.
Первого рода признаком является отсутствие сознания учиненного посягательства на правоохраненный интерес и, притом, или
вообще, или по отношению к конкретным условиям деяния при так называемой самонадеянности...
Другим признаком неосторожности, отличающим ее от невменяемых, в особенности от случайных деяний, является возможность
сознания учиненного и возможность предвидения последствия» (там же, стр. 615—617).
1
Отмечая Н. С. Таганцева, как автора, который, хотя и в абстрактной форме, но наиболее близко подошел к правильному
пониманию неосторожной вины, мы должны при этом иметь в виду, что этот буржуазный ученый пережил определенную эволюцию в
своих правовых и политических взглядах. Начав с относительно прогрессивных высказываний о вине в уголовном праве (в конце прошлого
столетия, когда именно и была написана его книга, на которую мы ссылаемся), он перешел затем в лагерь ярых сторонников царского
самодержавия и закончил злобными нападками на молодую Советскую власть.
272
Неосторожное (как и умышленное) правонарушение в условиях
буржуазного строя выражает собой непримиримые противоречия капитализма
между господствующей верхушкой (и внутри ее) и интересами подавляющей
массы угнетенных и эксплуатируемых. Иллюстрацией тому может 'служить
любое неосторожное гражданское правонарушение, начиная от случаев
«небрежного» отношения предпринимателя к технике безопасности и охране
труда рабочих на предприятии и кончая случаями «беспечного» отношения
квартиронанимателя к уплате квартплаты домовладельцу и к его имуществу,
переданному 'в пользование по договору жилищного найма. Здесь отсутствуют
побудительные
мотивы
к
противоположному
поведению,
ибо
предприниматель-буржуа в столь же малой степени заинтересован в
сохранении здоровья и безопасности рабочего, как последний—в сохранении
имущества домовладельца либо в увеличении его прибылей. Неосторожные
правонарушения являются поэтому неизбежными и органически присущими
капитализму явлениями наряду с прочими «эксцессами» и «язвами», которыми
так богат современный капиталистический 'строй.
Неосторожные (как и умышленные) правонарушения в условиях
социализма совершаются в иной объективной обстановке, обусловливаются
иными причинами. Социализм не порождает объективных условий для
правонарушений. Правонарушения при социализме объясняются наличием
«родимых пятен» прошлого строя — пережитков капитализма в сознании
отдельных людей и чуждым влиянием буржуазною мира. По мере изживания
капиталистических
пережитков
будут
исчезать
и
неосторожные
правонарушения.
Отсюда ясно, что успешный анализ неосторожной вины как
субъективного основания гражданско-правовой ответственности, возможен
только в конкретных исторических условиях, в которых совершаются
гражданские правонарушения.
Слово неосторожность имеет весьма широкий смысл, включающий в
себя самые различные оттенки человеческой неосмотрительности. Недаром
говорят: «Неосторожность бьет посуду в доме, и она же бывает причиной
раздора целых государств» '.
При анализе понятия вины термин неосторожность будет
' В. Даль, Толковый словарь, т. 2, М., 1935, стр. 541. Он же поясняет: «Не осторожен, кто не стережется, не
бережется, не остерегается, не оберегается,, не опасается, не пасется, не держит опаски; неосмотрительный, неопасливый,
иеоглядчивый, опрометчивый, нерассудительный на дело. Ср. «Небрежный, нерадивый, беспечный, делающий дело какнибудь, зря, как ни попало, плохо, беззаботно» (там же, стр. 518). Ср. Б. М. Волин и Д. Н. Ушаков, Толковый словарь
русского языка, т. 2, М. 1938. стр 480, 526.
интересовать нас, однако, только в одном смысле: .неосторожность
рассматривается здесь как психическое отношение правонарушителя к своим
действиям и их результатам. Такого вида неосторожность является
субъективным
основанием
гражданско-правовой
ответственности
и
противоположна объективным ее основаниям в форме халатности как
бездействия, поскольку последнее (как противоправное бездействие) может
быть совершено не только по неосторожности, но и по умыслу 1.
Как уже указывалось, главная трудность определения понятия
неосторожной вины состоит в установлении ее психологического содержания,
т. е. в ответе на вопрос о том, входят ли в неосторожную .вину 'в качестве
непременных ее элементов сознание и воля правонарушителя?
Мы решительно отвергаем как теории, отрицающие волю и сознание при
неосторожных правонарушениях (см. выше), так и теории, искусственно и
механически разделяющие волю и сознание при 'неосторожных
правонарушениях и рассматривающие неосторожность как упречное состояние
интеллекта в противоположность умыслу как упречному состоянию воли2.
При разрешении данного вопроса мы исходим из единства умысла и
неосторожности, полагая, что оба эти понятия, вместе взятые, составляют
.единое понятие вины и в своей совокупности могут быть противопоставлены
лишь «случаю» (казусу) как безвиновному состоянию, при котором
причинитель не
' В советской литературе этот вопрос нельзя признать решенным. Криминалисты до последнего времени спорят^о том, как
следует понимать слова ст. 111 УК РСФСР: «халатное отношение к.службе, т. е. небрежное или недобросовестное отношение к
возложенным по службе обязанностям»; то ли рассматривать халатность как объективное основание ответственности , (как бездействие), то
ли понимать ее как субъективное основание этой ответственности. Так, комментаторы УК РСФСР считают, что халатность во всех случаях
означает неосторожную вину (А. Трай-нин, В. Меньшагин, 3. Вышинская, Уголовный кодекс РСФСР, Комментарий ,1944, стр. 151), а
поэтому рассматривают халатность и небрежность как тождественные. Другие авторы относят 'небрежность (о которой говорит ст. 111 УК)
к объективной стороне состава преступления (Б. С. Утевский, Вина 'в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 303-307).
ГК не дает, оснований для подобных споров. Говоря в разных статьях (118—122, 151, 403, 404) о неосторожности и небрежности,
он во всех случаях рассматривает эти понятия, как идентичные, имея в виду, что они выражают виновность причинителя. Что же касается
самого слова «небрежность» (как и других равнозначных слов вроде «недобросовестности», «упущения», «халатности» и пр.) то, смотря по
обстоятельствам и логической связи, его можно рассматривать двояко: в одних случаях небрежность может выражать субъективное
основание гражданско-правовой ответственности (т. е. психическое состояние правонарушителя—его вину), в других случаях — как
объективное основание этой ответственности в форме бездействия. Мы говорим здесь о небрежности, как о неосторожной вине. О
бездействии см. раздел I.
2 Этой теории придерживался М. М. Агарков.
274
мог и не должен был предвидеть и предотвратить вредные последствия
своих действий.
Отсюда мы делаем вывод, что в понятие неосторожной вины составными
элементами входят как воля, так и сознание правонарушителя, которые и
являются психологическим содержанием неосторожной вины. Из этого вовсе
не вытекает, что между неосторожностью и умыслом можно поставить знак
равенства. Неосторожность как форма вины по своему психологическому
содержанию отличается от умысла, но это отличие не качественное, а
количественное: при неосторожности воля и сознание лица проявляются с
меньшей интенсивностью, чем при умысле, но не исключаются совсем.
Особенностью психологического процесса при неосторожности, как о том
говорит закон, является то, что, действуя (либо бездействуя) неосторожно, лицо
не предвидит вредных последствий своих действий, а потому и не желает их,
либо же, предвидя эти вредные последствия, не только не желает, но надеется
на предотвращение их. Непредвидение, нежелание, надежда на предотвращение
вреда и составляют специфику неосторожной вины. Но эта специфичность
характеризует лишь одну сторону психологического процесса неосторожной
вины. Другая его сторона характеризуется пренебрежением (невниманием) к
своей обязанности не причинять вреда: лицо, причинившее вред, могло и
должно было предвидеть и предотвратить этот вред, но не приложило к этому
достаточно волевой и умственной энергии.
Обе стороны неосторожной вины в сочетании (недостаточная
интенсивность предвидения и предотвращения вреда и пренебрежение
обязанностью предвидения и предотвращения вреда) отличают неосторожную
вину от умышленной, но не настолько, чтобы рассматривать ее как качественно
противоположную умыслу: воля и сознание лица проявляются при
неосторожности, как при умысле, с той лишь разницей, что там и тут они
проявляются с разной интенсивностью и в разных конкретных формах — в
активной форме при умысле и в недопустимо пассивной при неосторожности.
Человек, в шутку столкнувший в воду другого, плохо умеющего плавать,
не желал ему смерти и не допускал ее. Действуя неосторожно, он не предвидел
вредных последствий, хотя мог и должен был их предвидеть, либо же
легкомысленно надеялся их предотвратить.
Дирекция снабженческой организации из-за неоперативности в работе
сорвала своевременную доставку строительных материалов на стройплощадку,
в результате чего имел место вынужденный простой рабочих. Бездействуя
неосторожно, дирекция не предвидела простоя, не желала его, хотя могла и
должна была его предвидеть, либо неосновательно надеялась, что стройучасток
возможно обойдется некоторое время без строительных материалов.
275
Было бы ошибкой думать, что в приведенных примерах причинение
явилось результатом объективного стечения обстоятельств, без всякого участия
воли и сознания причинителя. Воля и сознание здесь есть, но порочность их
состоит в недостаточной интенсивности и направленности. Причинитель
должен был действовать иначе, чем он действовал на самом деле, проявил
недопустимую пассивность, хотя и имел возможность поступить иначе (не
толкать человека в воду, организовать своевременную доставку
стройматериалов на участок). Следовательно, качественные различия можно
усматривать лишь между виной и казусом, но не между отдельными формами
единого понятия вины» 1.
1
Иного мнения придерживается Л. А. Лунц. Он считает, что различие между умышленной и неосторожной виной носит не
количественный, а качественный характер («Общее учение об обязательстве», М., 1950, стр. 336), хотя и не приводит никаких
доказательств в подтверждение этого положения. Напротив, это положение автора находится в прямом противоречии с тем, что написано
им несколькими страницами выше, где он дает общее определение понятия вины в гражданском праве: на стр. 319 и 320 он говорит о вине,
как о таком отношении лица к его собственному противоправному поведению, которое определяется как интеллектуальным, так и волевым
моментом, и приводит затем характеристику различных форм вины, не указывая на качественные особенности неосторожной вины.
Еще более непонятна позиция Б. С. Антимонова. Он правильно утверждает, что «везде, где советское право указывает на вину,
— эта вина имеет в своей основе психологический момент» («Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении», М., 1950,
стр. 90), полагая очевидно, что «психологический момент» включает в себя как волевой, так и сознательный процесс. В другом месте он
наполовину солидаризируется с порочной формулой М. М. Агаркова, характеризующей умысел как упречное состояние воли, а
неосторожность — как упречное состояние интеллекта. «Первая часть этого определения,— пишет Б. С. Антимонов, имея в виду формулу
Агаркова, — не вызывает возражений в том смысле, что упрек поставлен волевому акту, проявлению воли в поведении. Вторая же часть,
определяющая неосторожность, с нашей точки зрения неточна, поскольку в ней содержится противопоставление воли интеллекту, а упрек
отнесен именно к интеллекту» (там же, стр. 93).
По нашему мнению, эта формула не только не точна, а просто не верна, причем как в первой, так и во второй своей части. Воля и
сознание представляют собой единый психологический акт и не могут противопоставляться друг другу как при умысле, так и при
неосторожности. Это. в конечном итоге, признает и Б. С. Антимонов, когда в третьем месте своей работы пишет: «То субъективное
состояние, которое в науке права называется неосторожностью, является состоянием психики человека. Следовательно, обсуждая вопрос о
неосторожности, мы должны считаться (!) с наукой психологии. А согласно этой науке нельзя противопоставлять познавательные
переживания волевым. Их можно только различать» (там же, стр. 93). Автор приходит затем к выводу, что поэтому и умышленную вину,
собственно, тоже нельзя относить исключительно к волевому процессу, поскольку волевой акт также «предполагает сознательное действие,
сопровождающееся тесно и сложно с ним связанными познавательными актами» (там же), и ссылается при этом на правильное положение
Н. Г. Александрова о том, что «всякая воля всегда является тем или иным выражением сознания во вне» (Н. Г. Александров, К вопросу об
определении права, «Ученые записки ВИЮН», вып. II, 1949, стр. 39). Из последующего изложения данного вопроса так и не возможно
установить, какой же концепции придерживается автор.
276
Б. С. Маньковский поступает правильно, когда начинает анализ
неосторожной вины с положений классиков марксизма-ленинизма об активной
роли человеческого сознания. «Воля личности,— пишет он,— ее характер,
сознание складываются, обусловливаются под влиянием данных социальных
условий, той классовой среды, в которой формируется личность. Но сознание
личности,
хотя
и
руководствуется
определенными
классовыми
представлениями, хотя и детерминировано, тем не ме-,нее не является
пассивным механическим фактором, а обладает субъективной возможностью
как для принятия, так и для непринятия решения совершить преступление.
Воля
личности
является
одним
из
важнейших
моментов
в
детерминированности поведения личности». И далее: «Потенциальные
возможности личности весьма значительны. Она при определенных условиях,
относясь с должным вниманием к выполнению своих обязанностей, может
предотвратить наступление преступного результата» ).
Подтверждая это положение примерами и приходя к выводу, что
различные посягательства в форме неосторожности свидетельствуют о том, что
личность в своем поведении пренебрегла долгом и прямой возможностью
предотвратить результат, Б. С. Маньковский заключает: «Активная роль
человеческого сознания при надлежащем отношении лица к своему долгу в
полной мере может проявиться и при небрежности. На этом и основывается
уголовная ответственность при небрежности»2. К сожалению, автор не
развивает этого тезиса и не дает психологического анализа неосторожной вины
в советском праве. Между тем, основываясь именно на этом положении, можно
показать принципиально иную природу 'неосторожных правонарушений в
наших условиях, 'в отличие от капиталистических.
В социалистических условиях человеку предоставлены неограниченные
возможности дать всей своей деятельности, а следовательно, воле и сознанию
направление, выгодное всему обществу. При социализме 'нет 'непримиримых
противоречий между личностью и обществом. Напротив, только социализм
создает все условия для развития личности, для наиболее полного
удовлетворения ее интересов. Здесь создается поэтому иное соотношение
между объективной обусловленностью (детерминированностью) и свободой
человеческих поступков, чем при капитализме. Волевая и сознательная
деятельность советских людей, руководимых Коммунистической партией,
воздействует на объективные условия жизни и активно изменяет их. Именно в
этом, по выражению Маркса и Энгельса, и состоит значение
«революционной», «практически-критической» ' деятельности людей,
посредством которой человек познает природу и активно воздействует на нее,
изменяет ее, создает себе новые условия для существования.
Отсюда вытекает весьма важный (а для проблемы граждан-ско-правовой
ответственности — главный) вывод о том, что соотношение свободы и
необходимости в условиях социализма изменяется существенным образом:
руководящей и направляющей силой нашего строя является Коммунистическая
партия, ее политика, основанная на научном познании объективных
экономических законов общества, на умелом использовании этих за- • конов в
интересах общества.
Социализм сделал граждан СССР подлинно свободными. Роль и значение
сознательной деятельности людей во всех-областях хозяйства и культуры
подняты у нас на такую высоту, о которой народы капиталистического мира
могут только мечтать. Вместе с тем выросла и ответственность граждан за их
поступки. Новый общественный строй всесторонне стимулирует такие
поступки, которые укрепляют социализм, и всемерно пресекает такую
деятельность, которая вредит нашему делу. Усиление ответственности за
вредные поступки закономерно обусловлено всем экономическим и
политическим строем социалистического общества и направлено не только
против умышленных поступков, когда лицо вступает в открытый и активный
конфликт с обществом, но и против неосторожных, когда оно неосмотрительно
нарушает установленный правопорядок, наносит вред обществу и его членам.
Неосторожные противоправные действия не могут быть сведены к
непроизвольным. Это — сознательные и волевые действия. Отличие их от
умышленных состоит в том, что, совершая их по неосторожности (либо по
неосторожности воздерживаясь от определенных действий), лицо не предвидит
вредных последствий этих действий или же, хотя и предвидит, но не желает и
легкомысленно надеется предотвратить их. Между тем лицо могло и должно
было предвидеть эти последствия и не допустить их. К этому его обязывают
наши законы. Для оправдания пассивности лица в 'наших условиях нет
решительно никаких оснований, так как у гражданина СССР, над которым не
довлеет ни социальный, ни правовой гнет, есть все объективные возможности
сознательно взвешивать свои поступки, свободно поступать не во вред, а на
пользу социалистическому обществу и его членов. И если лицо пренебрегло
этой обязанностью и не воспользовалось имеющимися возможностями, оно
обязано ответить за последствия своей неосмотрительности.
Такая ответственность за неосторожные поступки ни в какой мере не
противоречит тезису об объективной обусловленСм. К. Маркс, Ф. Энгельс, Избранные сочинения, т.
М„ 1948, стр.
383.
1
278
II,
ности человеческого поведения. Объективная обусловленность
(детерминированность) действий человека является не тормозом и не помехой к
принятию того или иного решения, а напротив, необходимой предпосылкой для
свободного избрания решения. Значит, необходимость поступка не
противоречит свободе и не препятствует ей, а сама включается в закономерную
связь явлений. Это вытекает из основного марксистско-ленин-ского положения
о том, что всякая человеческая деятельность (в том числе и виновная — в
форме умышленных и неосторожных посягательств на установленный
правопорядок) есть результат определенных объективных условий жизни
человека (в частности, влияний пережитков капитализма на его психологию) и,
вместе с тем, результат его субъективных стремлений. Сознание человека не
только отражает объективные условия жизни, но и изменяет их, творит их.
Таковы общие положения об ответственности за неосторожные
правонарушения в советском гражданском праве, после чего можно перейти к
конкретным вопросам неосторожной вины.
Главным из этих вопросов является вопрос о масштабе
ответственности за неосторожную вину. Этот вопрос не возникает при
анализе умышленной вины, поскольку последняя всегда предполагает
предвидение и желание вредного результата^, либо сознательное допущение
его. Напротив, при неосторожной вине причинитель не предвидит вредных
последствий, хотя и должен был их предвидеть, либо же предвидит, но
легкомысленно надеется их предотвратить. В связи с этим вполне закономерно
спросить: каковы же пределы должного предвидения?
Говоря отвлеченно, на этот вопрос может быть дано два ответа:
1. Если предположить, что пределы должного всегда совпадают с
границами возможного предвидения, то вопрос о масштабе (или критерии)
ответственности за непредвидение вредных последствий противоправных
действий данного лица решается сам по себе: этот масштаб будет всегда
индивидуальным, или субъективным. Если суд установит, что лицо, хотя и
должно было предвидеть вредные последствия своих действий, но не могло их
предвидеть по субъективным причинам, то суд обязан освободить это лицо от
ответственности как за «случай» (казус). Если же будет установлено, что лицо
могло предвидеть последствия своих действий, то оно должно и ответить за эти
последствия.
2. Если предположить, что пределы должного не всегда совпадают с
границами возможного предвидения, то вместо субъективного критерия нужно
изыскать какой-то объективный масштаб ответственности, который
необязательно совпадал бы с индивидуальными возможностями предвидения в
каждом конкретном случае. Если суд установит, что лицо не предвидело
вредных последствий своих действий, но по обстоятельствам
279
данного дела могло и должно было их предвидеть, то суд обяжет его
ответить за эти последствия. Если же будет установлено, что лицо не могло и не
должно было предвидеть вредных последствий своих действий, то оно будет
освобождено от ответственности как за «случай» (казус).
Соображения о масштабе ответственности высказаны в большом
количестве источников как в буржуазной (и дореволюционной русской), так и в
советской правовой литературе. Можно без преувеличения сказать, что ни один
цивилист или криминалист, обращавшийся к проблеме ответственности за
неосторожную вину, не преминул коснуться этого вопроса.
Мы не ставим своей задачей дать обзор и критику соответствующих
буржуазных теорий \. Укажем лишь, что и в данном вопросе они следуют по
излюбленному пути формально-юридической абстракции, которая ни в какой
мере не решает эту проблему. Масштаб ответственности рассматривается
буржуазными юристами сугубо отвлеченно, вне связи с конкретными
историческими условиями совершения неосторожных правонарушений.
В советской литературе не раз делались попытки рассматривать
объективный масштаб ответственности как типично буржуазный критерий
определения предусмотрительности в противоположность субъективному,
который трактовался как единственно пригодный для социалистического права
2
.
См. X. И. Шварц, Значение вины в обязательствах из причинения вреда, М., 1939, стр. 35—37; Л. А. Л у н ц, Договорная
ответственность, сб. «Советское право в период Великой Отечественной войны», ч. I, М., 1948, стр. 117—119: Б. С. Утевский, Вина в
советском уголовном праве, М., 1950, стр. 284, 287—290; Т. Л. Сергеева, К вопросу об определении преступной небрежности, жур.
«Советское государство и право», 1947, № 4, стр. 19—21; В. Макашвили и Т. Церетели, О неосторожности по советскому уголовному
праву, жур. «Проблемы социалистического права», 1939, № 4—5, стр. 103—105.
И. А. Покровски ий, Абстрактный и конкретный человек перед лицом гражданского права, М., 1913; А. Кривцов, Общее учение
об убытках, Юрьев, 1902, стр. 94; Э. Э. П я рви ц. Значение вины, случая и непреодолимой силы в гражданском праве, СПб. 1895; Т. М.
Яблочков, Влияние вины потерпевшего на размер возмещаемых ему убытков, т. I, 1910, стр. 115—134; В. Нечаев, Вина гражданская,
Новый энциклопедический слосарь Брокгауза и Эфрона, т. X, стр. 621; Э. Я. Не миров-ский. Основные начала уголовного права, Одесса,
1917, стр. 335 и след.;
Н. Д. Сергеевский, Русское уголовное право, СПб, 1908, стр. 265— 269; Г. Колоколов, Уголовное право, общая часть, М., 1905,
стр. 228;
Л. С. Белогри ц-К отляревский. Учебник русского уголовного права, М., 1903, стр. 150—154, Г. С. Фельдштейн, Учение о формах
виновности, М., 1902, стр. 69—95; Н. С. Т а г а н ц ев, Русское уголовное право, т. I, СПб, 1902, стр. 618—620.
Ваг, 2ит уоп аег Си1ра. 2еК5сЬг., 1877, № 1, 5. 20; К. В) п А! п р, 01е Когтеп ип<1 1Ьге ОЬег1ге1ип^, II. 5. 345—350; Н. М а п п и
е 1 т, Пег Ма6з1аЬ йег РаЬНазяйкеИ 1т §1гаГгесЫ, 1912, 5. 46—48; Р. Е х п е г, Оаз \Уевеп пег РапНазэ^ке!!:, 1910, 5. 195—197; Р 1 а п к з,
КоттепЬг гит Ьйг^егПспеп Оезе^гЬисЬ, 1928, § 276.
2
См., например: Т. Л. Сергеева, указ. выше статья в жур. «Советское государство и право», № 4, 1947, стр. 20—21; Б. С. А н т и м
о н о в,
280
В этой связи нельзя не отметить, что объективный масштаб
ответственности действительно является господствующим в буржуазном
гражданском праве. Однако мы категорически возражаем против
механического противопоставления объективного и субъективного масштабов,
без учета тех условий, в которых эти масштабы применяются. Практика
достаточно убедительно показывает, что оба эти масштаба ответственности за
неосторожную вину с одинаковым успехом используются буржуазией в своих
интересах.
В самом деле. Допустим, что буржуазный суд, разбирая конкретное
гражданское дело, применяет субъективный масштаб ответственности, т. е
устанавливает не только то, как должен был поступить правонарушитель
согласно буржуазному закону, но и то,— мог ли (способен ли) он был
поступить иначе. Нельзя забывать, что буржуазный суд свободен в оценке этой
индивидуальной способности предвидения. Именно к такой «свободе оценки»
виновного поведения правонарушителя, т. е. к открытому судебному произволу
и призывают современные империалистические и фашистские теории
гражданского и уголовного права. Таким образом, субъективный масштаб
ответственности вполне гарантирует осуществление такой судебной политики,
которая отвечает интересам господствующего класса.
Допустим, что буржуазный суд, разбирая конкретное гражданское дело,
пользуется объективным масштабом ответственности, т. е. не интересуется
индивидуальными способностями предвидения данного лица, а применяет к
нему некую общую мерку. Нельзя забывать, что эта общая мерка (хотя о'на и
преподносится обычно в виде общепринятой «нормы справедливости»)
выражена прямо в буржуазном законе либо же в многочисленных неписанных
правилах буржуазного гражданского оборота. Под прикрытием этой
объективной мерки также легко свести на нет принцип действительной
субъективной виновности, как и при помощи субъективного масштаба: все
зависит от того, кто предстал перед буржуазным судом и чьи интересы (буржуа
или пролетария) этот суд обсуждает.
Объективный
масштаб
ответственности
красноречивее
всего
характеризуют сами буржуазные юристы. В. Нечаев пишет:
«Вина является основанием ответственности за вред и убытки,
причиненные небрежным, нерадивым и непредусмотрительным поступком. Без
вины нет ответственности,— говорят юристы. Однако вина конструируется
ими не как субъективное, психологическое явление, объясняемое свойствами
личности, а как объективное понятие, служащее меркой нормального
поведения лица в отношениях с другими лицами. Гражданско-правовую вину
называют поэтому абстрактной виной — си1ра ш аЬа1гас1о.
Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М. стр. 97.
Меркой нормального поведения человека в сношениях с другими лицами
прежде считали поведение предполагаемого хорошего отца семейства (Ьопиз
ра1ег ГагпШаэ, (ИИ§епзратег ГатШаз — как говорили римляне, а вслед за
ними старые европейские кодексы — французский — воп реге с1е ГатШе,
немецкий — огйепШспег аиГтегкзатег Наизуа^ег и т. д.) и находили, что
каждый человек, участвующий в гражданском обороте, отвечает за всякую
вину, допущенную в отступлении от этой мерки. Отсюда уравнение понятий
абстрактной вины и всякой вины. Новое гражданское право повышает
ответственность за действия лица в обороте до понятия делового человека» '.
Таким образом, понятие неосторожной вины в буржуазном праве, по
признанию самих буржуазных юристов, глубоко противоречиво. Сущность ее в
действительности состоит не в субъективном психологическом явлении,
объясняемом свойствами личности, а в объективном понятии, служащем
меркой нормального поведения лица в сношениях с другими лицами:
критерием гражданско-правовой ответственности служит здесь не
поведение данного человека (его субъективные способности предвидеть
вредный результат своих действий), а некая объективная и абстрактная мерка
«нормального» поведения людей, поведение «делового человека», частного
собственника, капиталиста.
Следовательно, действительным основанием ответственности вина
является здесь лишь в общем (в принципе), а 'на практике субъективное
поведение человека во внимание не принимается. Это противоречие между
абстрактной и конкретной виной является отражением противоречивости
буржуазного гражданского и, особенно, договорного оборота:—капиталиста
интересуют не конкретные отношения, выраженные в договоре (например,
поставка данной партии товара, строительство данного объекта), а лишь
отвлеченный результат этих отношений (какую прибыль он извлечет из этих
операций). Кредитора интересует здесь неконкретная личность его должника
(он бы ничего не имел против замены его «роботом»—автоматом, при одном
условии, конечно,— если «сделка» с ним даст ему тот же результат, что и с
конкретной личностью), а некий отвлеченный субъект права, будь этим
субъектом физическое или юридическое лицо. Если внешнее (объективное)
поведение лица подходит под мерку «нормального» поведения, оно
освобождается от ответственности. Если же это поведение не соответствует
мерке, на него возлагается ответственность за неосторожную вину. Таким
образом, между принципом абстрактной неосторожной вины, выводимой при
помощи объективного масштаба ответственности, и общими принципами
капиталистического гражданского оборота существует прямая зависимость.
Задача советских юристов состоит, следовательно, не в том,
'В. Нечаев, Указ. работа, стр. 621 (Разр. наша.— Г. М.). 2Р2
чтобы установить, какой из двух возможных масштабов ответственнности (субъективный или объективный) является наиболее типичным
для буржуазного права с тем, чтобы другой из них объявить пригодным для
социалистического права. Она состоит в том, чтобы показать, что оба они в
одинаковой мере используются буржуазным судом в целях защиты интересов
эксплуататорского класса. Если и можно говорить о 'конкуренции этих
масштабов в буржуазной правовой науке, то только в свете общей тенденции
развития буржуазного гражданского права: в период, когда буржуазия
создавала свою законность и укрепляла ее, в науке всячески рекламировался
объективный масштаб ответственности, который импонировал тогда лозунгу
«все равны перед законом», и, наоборот, в современный период, когда
реакционная буржуазия тяготится своею собственной законностью и ломает ее,
в науке все более получает признание субъективный масштаб ответственности,
открывающий дорогу к «свободе усмотрения» суда, т. е. к прямому произволу и
беззаконию. Доказательством тому служит вся деятельность современного
буржуазного суда и все новейшие «теории» буржуазных юристов, стремящиеся
извратить принцип виновной ответственности и заменить его принципом
голого, объективного вменения.
Принципиально иначе разрешается вопрос о масштабе ответственности
за неосторожную вину в советском гражданском праве. «Советский суд,—
пишет А. Я. Вышинский,— стремится к установлению материальной истины,
или, иначе говоря, подлинной правды. В силу этого советский суд при
разрешении, например, гражданских дел, действует не только на основании
данных, 'представляемых сторонами, и не только с точки зрения внешнего
соответствия их требованиям закона, но обязательно вникая в подлинное
существо тех или иных правонарушений» ',
Это утверждение А. Я. Вышинского имеет прямое отношение к
разбираемому вопросу. Решая вопрос об ответственности за гражданские
правонарушения, наш суд исходит из единства объективных и субъективных
оснований этой ответственности. Он с одинаковой тщательностью проверяет и
взвешивает противоправность действий и размеры вреда, причинную связь
между ними и виновность причиннтеля. Вскрывая неосторожную вину и
осуждая ее, суд исследует обе ее стороны: способность данного индивида
предвидеть вредные последствия своих противоправных действий и его
обязанность предвидеть вредные последствия этих действий. Только
анализируя обе эти стороны неосторожной вины в их сочетании, суд в
состоянии правильно
1
А. Я. Вышинский, Теория судебных доказательств в советском праве, М., 1946, стр. 174.
283
решить вопрос об ответственности за нее, а следовательно, и вопрос о
масштабе этой ответственности.
С точки зрения общетеоретической, вопрос о масштабе относится к
проблеме соотношения сущего и должного, действительного и возможного.
Классики марксизма-ленинизма убедительно показали, что проблема
возможности и действительности успешно может быть решена, если
рассматривать ее применительно к конкретной исторической обстановке, 'что
смешивать возможность с действительностью нельзя, что возможность может
реализоваться (превратиться) в действительность только при наличии
известных условий и .предпосылок, без которых возможность никогда не
превратится в действительность '.
Для юриста, рассматривающего вопрос о способности предвидения (лицо
могло предвидеть вредные последствия своих действий) и об обязанности
предвидения (лицо должно было их предвидеть), как двух неразрывно
связанных между собой сторонах неосторожной вины, было бы
непростительной ошибкой забыть эти положения материалистической
диалектики о соотношении сущего и должного2.
Каждому советскому гражданину наш общественный строй создает
реальные возможности, чтобы направлять свою деятельность на пользу
обществу и на свою собственную пользу, не причиняя вреда другим лицам, не
нарушая социалистического правопорядка. Но эти возможности не могут
превратиться в действительность автоматически, сами по себе. Для этого нужно
определенное напряжение всех волевых и интеллектуальных способностей и
усилий человека. Действуя (или бездействуя) неосторожно, лицо не проявляет
этих субъективных способностей, не мобилизует своей воли и сознания на
предотвращение вреда. Его воля и сознание, т. е. его психическое отношение к
своим действиям и их результатам, поэтому порочно, вследствие чего мы
признаем это лицо виновным, причем не только перед потерпевшим, но и перед
социалистическим обществом, перед всем народом.
Можно ли, обвиняя данное лицо в неосторожности, ограничиться
установлением одних его субъективных способностей предвидеть и
предотвратить вред? Не правильнее ли было бы вслед за этим проверить и
установить причины того, .почему данное лицо пренебрегло обязанностью
предвидения? Имелись ли для такого непредвидения какие-либо обстоятельства
(вроде особо сложных привходящих фактов), которые сделали предвидение
невозможным (казус), либо же непредвидение явилось
См. И. Сталин, Экономические проблемы социализма в СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 8—9.
2 Только нормативист типа Кельзена может считать, что «мир сущего» и «мир должного» являются как бы двумя особыми
мирами (Н. Ке1зеп, Наир1ргоЬ1ете йег 51га1гесп151епге, 1911, стр. 7—8), «Долженствование,— пишет он,—оставаясь долженствованием
и пребывая им, не может перейти в бытие или родиться из бытия» (там же, стр. 17).
1
284
результатом ослабления воли и притупления сознания причини-теля, и,
не будь этого, лицо могло бы предвидеть вред и должно было его предвидеть?
Словом, можно ли ограничиться при установлении неосторожной вины одним
субъективным критерием предусмотрительности, отказываясь тем самым от
объективного критерия?
Ответ на эти вопросы, по нашему мнению, может быть только один:
субъективный критерий предусмотрительности в социалистических условиях
не является достаточным масштабом гражданско-правовой ответственности за
неосторожную вину. Он недостаточен, а потому и неприемлем для советского
гражданского права по двум основным причинам.
Во-первых,
при
помощи
субъективного
критерия
можно
проанализировать только одну сторону психологического содержания
неосторожной вины — индивидуальные способности данного лица предвидеть
и предусмотреть вредный результат (могло ли лицо предвидеть?) и нельзя
проанализировать другую ее сторону — пределы должного предвидения
(должно ли лицо предвидеть вредный результат, если к тому не было никаких
объективных препятствий, при отсутствии которых другие лица, как правило,
предвидят вредные последствия своих действий и не допускают их?)
Во-вторых,
субъективный
критерий
предусмотрительности
не
способствует осуществлению воспитательной задачи советского гражданского
права — гражданско-правовая ответственность имеет своей задачей не только
возмещение ущерба от правонарушения, но и воспитание правонарушителя, а
на его примере — и всех других советских граждан как участников советского
гражданского оборота. Вне этой двуединой задачи институт неосторожной
вины не имеет права на существование:
советское гражданское право с его специфическими методами
воздействия на нарушителей социалистического правопорядка имеет своей
целью подтягивание сознания отсталых до уровня передовых, борьбу с
мелкобуржуазной
расхлябанностью,
распущенностью,
инертностью,
недисциплинированностью и прочими вредными пережитками в сознании и
воле отдельных людей.
В условиях постепенного перехода от социализма к коммунизму, когда
главная функция советского государства и права внутри страны состоит в
организационно-хозяйственной и культурно-воспитательной деятельности,
объективный масштаб ответственности за неосторожные гражданские
правонарушения может явиться единственно правильным и справедливым
критерием.
*
В вопросе о масштабе ответственности советские юристы далеко не
единодушны. Одни из них последовательно придерживаются объективного
масштаба (из цивилистов—Л. А. Лунц, Г. Н. Амфитеатров, Д. М. Генкин, Е. А.
Флейшиц, 3. И. Шкун285
дин, X. И. Шварц, из криминалистов — А. Н. Трайнин, В. Ма-кашвили, Т.
В. Церетели), другие — субъективного масштаба (Б. С. Антимонов, О. С.
Иоффе, среди криминалистов—А. А. Пионтковский, Т. Л. Сергеева).
Всестороннее обоснование объективного масштаба дано Л. А. Лунцем.
Последний правильно отмечает, что как договорная, так и деликтная
ответственность в советском гражданском праве не могут быть определены без
применения объективного масштаба, служащего критерием для оценки
поведения правонарушителя. «Применение такого масштаба,— пишет он, имея
в виду в данном случае договорную ответственность,— не только не
исключает, а наоборот, прямо предполагает анализ всех фактических
обстоятельств данного конкретного случая для того, чтобы ^установить,
проявил ли должник всю ту меру усилий и заботливости, которую — исходя из
абстрактного критерия — он (должник) должен был проявить в данных
обстоятельствах» ].
Л. А. Лунц показывает далее, что 'всякий объективный критерий
обусловливается существующими общественными отношениями, и в этом
смысле объективный масштаб, .применяемый советским судом, ничего общего
не имеет с обычными «средними мерками», применяемыми буржуазным судом
2
.
Больше того. На определенных этапах развития социалистического строя
объективный масштаб ответственности изменялся, да и не мог не изменяться, в
зависимости от внутренней и международной обстановки нашей страны. Так,
например, в условиях Великой Отечественной войны, 'когда потребовалось
«перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта
и задачам организации разгрома врага» (Сталин), не мог не измениться и
критерий, с которым подходил наш суд к оценке предусмотрительности в
мирных условиях 3.
Л. А. Лунц, Договорная ответственность, сб. «Советское право в период Великой Отечественной войны», т. I, М., 1948, стр. 117.
Возражая Б. С. Антимонову, Л. А. Лунц говорит: «Докладчик не представляет себе иного объективного масштаба, кроме
стандартного «среднего человека». Между тем, всякая общественная формация имеет свои. ей одной присущий, но объективный масштаб
оценки поведения человека. Понятие «среднего человека» надо рассматривать диалектически... Объективный масштаб не есть обязательная
средняя мерка, он дифференцирован, он меняется в зависимости от условий места и времени». (Отчет о работе секции гражданского права
ВИЮН, жур. «Советское государство и право», 1949, № 11, стр. 73).
3 Вопрос о масштабе ответственности в условиях войны теснейшим образом связан с общей проблемой «невозможности
исполнения» (с1аизи1а геЬиз 51с вгапНЬиз), относящейся преимущественно к договорному праву. Не имея возможности рассмотреть
данную проблему специально, отсылаем к следующим, наиболее интересным работам, посвященным исполнению обязательств в период
Великой Отечественной войны: П. Е. Орловски и, Исполнение договорных обязательств в условиях войны, жур. «Социалистическая
законность», 1942, № 3—4; Д. М. Генкин, Великая Отечественная война и вопросы гражданского права, «Ученые записки ВИЮН», вып. III,
М., 1945, стр. 3—30; К. К. Я и ч ков, Значение ссылки на войну в граждан1
2
286
Практика советских судебных и арбитражных органов периода Великой
Отечественной войны показывает, что в руках советского суда и арбитража
объективный масштаб был могучим орудием борьбы за укрепление
дисциплины и организованности в работе граждан и организаций '.
Противники объективного масштаба обычно указывают, что применение
его 'на практике означало бы отказ от принципа вины, так как на деле
привлекались бы к ответственности за неосторожность такие лица, которые в
действительности по своим способностям оказались ниже «средней мерки» и,
наоборот, другие освобождались бы от ответственности, как стоящие выше
среднего уровня: последние фактически могли предвидеть вредные
последствия своих действий, 'но при подходе со «средней меркой» их нельзя
упрекнуть в непредусмотрительности.
Эти соображения можно признать правильными лишь в отношении
буржуазного гражданского права, где за «средними» абстрактными мерками не
видят живого человека, который поставлен в такие объективные условия, при
которых он зачастую лишен возможности нормального предвидения событий;
поэтому принцип вины осуществляется там лишь в общем, а не в каждом
конкретном случае, да и то при условии, если этот принцип так или иначе
признается буржуазным судом.
ском праве, там же, стр. 31—43; Х.Э. Бахчисарайцев, Ответственность госпредприятий по обязательствам в связи с
перебазированием промышленности в условиях Великой Отечественной 'войны, там же, стр. 61—82;
С. В. Ми н ц, Договорные обязательства в условиях 'военного .времени, там же, стр. 83—96; 3. И. Ш к у н д и н, План и
обязательственные отношения между хозорганами, сб. «Советское право в период Великой Отечественной войны», М., 1948, стр. 80—106;
Л. А. Л у я ц, Договорная ответственность, там же, стр. 107—129.
1 В определении Верховного суда СССР по иску Шальокого рыбзавода к колхозу «Прибой» («Судебная практика Верховного
суда СССР», 1942, вып. II) записано: «Не все указанные ссылки артели равноценны и могут быть приняты во внимание при решении дела
по существу, так как обычные и вполне естественные трудности, вызванные войной, например, мобилизация членов артели в армию, не
могут быть положены в основание для освобождения ответчика от исполнения договора. Основанием для освобождения артели от
договорной ответственности перед заводом могут явиться только те ссылки артели, которые имеют существенное значение и
непосредственную связь с обстоятельствами военного времени, например, военные действия на территории лова рыбы, гибель орудий лова
в результате военных действий и т. п.».
См. также: §§ 21 и 22 постановления Пленума Верховного суда СССР от 29 января 1942 г., «Сб. действующих постановлений
Пленума и директивных писем Верховного суда СССР за 1924—1944 гг.», М., 1946, стр. 131' Определение судебной коллегии Верховного
суда СССР по иску колхоза «Октябрь» к промартели «Эшче», жур. «Социалистическая законность», 1942, № 3—4; Решение Госарбитража
при СНК. СССР по жалобе «Мордв-стройлеса», описанное в указ. статье С. В. Минца, стр. 85; Определение судебной коллегии Верховного
суда СССР по иску Казанского горпищеторга к Татарской республиканской конторе госбанка, описанное у П. Е. Орловского, Практика
Верховного суда СССР по гражданским делам в условиях Отечественной войны, изд. НКЮ СССР, 1944, стр. 23—24.
2?7
Но эти соображения совершенно неприемлемы для нашего гражданского
права. Объективный масштаб в руках советского суда не сводится к
шаблонному и обезличенному подходу к людям и организациям, при котором
бы они во всех случаях «стриглись под одну гребенку». Объективный масштаб
не исключает, а предполагает у нас дифференцированный подход, который,
вместе с тем, не означает какой-либо скидки на невнимательность и
пренебрежение к социалистическому правопорядку, к интересам граждан и
социалистических организаций.
Суть дифференцированного подхода при объективном масштабе состоит
в следующем: возлагая ответственность за неосторожную вину, суд выясняет
не только субъективные способности данного лица предвидеть и предотвратить
вредный результат, но и сопоставляет поведение этого лица (физического и
юридического) с поведением других советских граждан и организаций.
Поведение этих других лиц берется в данном случае за образец. Этот образец
(как масштаб измерения предусмотрительности и активности) необязательно
должен быть средним и тем более посредственным. В социалистических
условиях принято равняться не 'на средних, а на лучших граждан, на передовые
организации 1.
Этот образец не является у нас также абстрактным и общим для всех
граждан и организаций. Сравнивая поведение одного лица с поведением
другого, советский суд всегда сопоставляет в принципе сходные лица:
хорошего врача, инженера, архитектора с плохим врачом, инженером,
архитектором; хорошую торговую организацию с плохой торговой
организацией;
бережливого
и
аккуратного
квартиронанимателя
с
квартиронанимателем, небрежно относящимся к переданному ему имуществу,
и т. д. Если в процессе дела обнаруживается, что ответчик по своим
индивидуальным способностям мог предвидеть значительно больше, чем
обычный или даже во всех отношениях безупречный субъект, это
обстоятельство ни в коем случае не может явиться основанием для
освобождения его от ответственности за «непредусмотрительность» только
потому, что таковая «не требуется» от него согласно общепринятому критерию
2
.
Ценность объективного масштаба заключается в том, что при помощи его
наши судебные и арбитражные органы могут успешно бороться с
проявлениями недопустимой пассивности
1 «От советского гражданина и советской организации,—пишет Л. А. Лунц, — часто требуется нечто большее,
нежели средняя мера усилий». «Средний масштаб», «средняя мера заботливости», — это критерий, основанный на
некотором итоге прошлых привычек, на том, что было нормою в прошлом; норма прошлого здесь объявляется образцом для
будущего. Применение такого критерия не может иметь места там, где требуется «чувство нового» («Общее учение об
обязательстве», М., 1950, стр. 332).
2 М. М. Агарков правильно замечает, что «нередко конкретность оценки смешивают с субъективным масштабом»
(Указ. выше рецензия на работу X. И. Шварца, стр. 188).
288
и безразличия к возложенным обязанностям, к интересам других лиц.
Именно в этом состоит 'воспитательное значение объективного масштаба, при
помощи которого наши суды и арбитражи участвуют в осуществлении
основной задачи коммунистического воспитания советских людей.. Успешное
разрешение этой задачи (на том участке, который отводится советскому
гражданскому праву) может быть достигнуто только тогда, когда суд откажется
от скидок на индивидуальную близорукость и беспечность, отбросит различные
«средние мерки» заботливости и потребует от каждого гражданина и
организации максимальной осмотрительности и дисциплинированности, т. е.
будет бороться за усиление гражданско-правовой ответственности, укрепление
государственной дисциплины.
Иного мнения придерживается X. И. Шварц в работе, посвященной
значению вины в деликтном праве. Возражая против субъективного критерия,
он, вместе с тем, считает, что масштабом ответственности должен быть
«средний гражданин социалистического общества и заботливость этого
гражданина в отношении общественного блага, блага родины, его заботливость
в отношении своих сограждан. К тому, кто нарушает уро-вень поведения,
присущий среднему добросовестному гражданину социалистического
общества, мы вправе обратиться с упреком: почему ты вел себя хуже, чем в
подобных условиях должен был вести себя советский гражданин» '.
Ориентировку же на лучшего представителя общества X. И. Шварц считает
неправильной. Она, по его мнению, означала бы «потерю чувства меры и
чувства разумного» 2.
Конечно, ответим мы на это, даже самую хорошую идею, если ее
извратить и довести до крайности, можно превратить в абсурд. Однако
советский суд, всей своей деятельностью связанный с народом и служащий
ему, никогда не потеряет чувства меры и не выйдет за пределы разумного.
Пример того, как надо развивать потенциальные возможности, которые
заложены в самой природе социалистического строя и которые присущи
советским людям, показывает И. В. Сталин, говоря о технических нормах на
производстве. Технические нормы, говорит он, нужны для того, чтобы
«отстающие массы подтягивать к передовым. Технические нормы — это
большая регулирующая сила, организующая на производстве широкие массы
рабочих вокруг передовых элементов рабочего класса. Следовательно, нам
нужны технические нормы, но не те, какие существуют теперь, а более
высокие» 3.
Товарищ Сталин поясняет далее, что такими нормами не могут быть
рекорды, но ими не могут остаться также и старые
* X. И. III в а р и. Значение вины в обязательствах из причинения вреда, М„ 1939. стр. 35.
2
Т а м же, стр. 43.
3 И. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11, стр. 540—541.
средние нормы, которые обогнала сама жизнь и которые могут стать
тормозом в развитии народного хозяйства.
Это положение И. В. Сталина о равнении на такие новые средние нормы,
которые также не совпадают со старыми, как и с рекордными, может явиться
прекрасным руководством при решении вопроса о масштабе гражданскоправовой ответственности, ибо масштаб — это та же норма — норма
образцового поведения советского гражданина в обществе, норма его
осмотрительности и активности. Эта норма не может ориентироваться на
обычного «среднего человека» либо на посредственную организацию. Она
должна подтягивать отстающие массы к передовым, т. е. вести их вперед, а не
тянуть назад.
Именно так понимают объективный критерий ответственности наши
суды.
Член инвалидной артели «Проводник» Цветкова по договору артели и
«Спецторга» была командирована в качестве проводника с вагоном винных
изделий из Москвы на ст. Пишпек. Вагон прибыл на станцию назначения 28
мая 1941 г. Ввиду позднего времени Цветкова не имела возможности в тот же
день оформить документы и уехать обратно. Поэтому с разрешения
заведующего базой «Спецторга» она осталась ночевать в свободном
помещении во дворе базы, о чем была поставлена в известность охрана.
В ту же ночь Цветкова заболела и в карете скорой помощи была
отправлена в больницу. Вернувшись из больницы после выздоровления,
Цветкова не нашла оставленных ею вещей и в связи с этим 16 июня 1941 г.
предъявила иск о взыскании со «Спецторга» 817 руб. за пропавшие вещи.
Народный суд 5-го участка г. Фрунзе иск Цветковой удовлетворил.
Фрунзенский областной суд решение Народного суда отменил и дело
производством прекратил по тем мотивам, что Цветкова не передавала своих
вещей на хранение «Спецторгу», поэтому последний не обязан был их
охранять, так как об оставленных вещах он мог и не знать.
С точки зрения обычного «среднего» критерия заботливости это
определение Областного суда едва ли может вызвать возражения. По-иному,
однако, подошла к разрешению этого дела судебная коллегия Верховного суда
СССР. Она нашла, что пропажа вещей произошла при исключительных
обстоятельствах (внезапная болезнь Цветковой), однако и при этих
обстоятельствах «администрация «Спецторга» обязана была принять вещи
Цветковой на хранение или сдать их в органы милиции». Поскольку
администрация не сделала этого, «Спецторг» в силу ст. 403 ГК должен
возместить Цветковой стоимость пропавших вещей».
Учитывая, что «Спецторг» проявил недопустимую в социалистических
условиях беспечность к сохранению личного имущества, Верховный суд СССР
определение Фрунзенского об
ластного суда отменил и решение Народного суда по данному делу
оставил в силе '.
Подобные указания Верховного суда СССР, в которых нижестоящие
судебные органы прямо ориентируются на применение объективного критерия,
далеко не единичны. Особенно типичным примером этого может служить дело
по иску гр. Серебряковой о выселении гр. Миловановой по мотиву
невозможности совместного проживания. Народный и Областной суды
отказали в выселении Миловановой, ссылаясь на личные и бытовые
обстоятельства ответчицы. Иначе подошла к разрешению данного дела
судебная коллегия Верховного суда СССР. Отменив состоявшиеся решения,
коллегия в своем определении указала: «При наличии таких доказательств,
рисующих поведение Миловановой с отрицательной стороны, областной суд
неосновательно пришел к выводу, что поведение ответчицы объясняется
особенностями ее работы, вынуждающими ее к позднему возвращению домой.
Условия труда и быта ответчицы не освобождают ее от обязанности соблюдать
общепринятые и обязательные для всех правила общежития, а систематическое
нарушение этих правил должно влечь последствия, предусмотренные п. б ст. 30
закона от 17 октября 1937 г.» 2.
Не менее ярким примером является дело Калинкина о взыскании с
Тульской артели ВЭМ убытков от утраты сданных в ремонт часов. Народный
суд г. Тулы отказал в удовлетворении иска, сославшись на то, что артель была
ограблена в момент обстрела города немецко-фашистскими захватчиками, а
потому должна быть освобождена от ответственности. Отменяя данное
решение, коллегия Верховного суда СССР по гражданским делам указала:
«Народный суд неправильно отказал Калинкину в иске, так как ссылка суда на
«бедствие» (обстрел г. Тулы немецкими войсками в декабре 1941 г.—Г. М.), в
связи с чем артель была ограблена, не может служить основанием для
освобождения ответчика от материальной ответственности. Артель могла быть
освобождена от ответственности за пропажу часов, если бы она доказала, что
'пропажа часов произошла вследствие обстоятельства, которого она не могла
предотвратить (ст. 118 ГК), однако она этого не доказала. Обстрел города
неприятелем артель, конечно, не могла предотвратить, но сохранить вверенное
ей имущество от хищения во время обстрела она могла и была обязана, тем
более, что здание артели существенно не пострадало от обстрела» 3.
Анализ судебной практики позволяет сделать вывод, что наши судебные
органы, решая вопрос об ответственности за
«Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 т.», М„ 1947. стр. 152.
«Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 г.». М.. 1947, стр. 122.
3 «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 г.». М„ 1947, стр. 145.
1
2
неосторожную вину, не исключают, а прямо предполагают определенные
«средние мерки поведения». Но эти «средние мерки» ориентируются не на
посредственные, а на прогрессивные средние критерии, которые всегда имеют
в виду лучшие образцы поведения, ломающие устоявшиеся представления о
заботливости и предусмотрительности и ведущие вперед, а не назад.
Объективный масштаб не исключает также дифференцированного
подхода к каждому конкретному случаю гражданского правонарушения и
тщательного изучения индивидуальных качеств причинителя. Вместе с тем,
«советскому судье надо дать твердый и ясный масштаб, а не лишенный всякой
определенности и меняющийся в зависимости от субъективных свойств
отдельного индивида критерий. Только при этом условии можно считать, что
предложенный масштаб носит юридический характер и в состоянии служить
проводником социалистической законности» \.
Отказываться от объективного масштаба, как правильно указывает Л. А.
Лунц,— «значит допустить скидку на индивидуальную близорукость,
неумелость, неспособность, против чего борются наша партия и правительство.
Критерием для оценки поведения должна быть та. заботливость, которую в
данных конкретных условиях должен был проявить советский человек... Не
дать объективного критерия, значит оставить суд без руля»2.
Сторонники субъективного критерия обычно оперируют следующим
аргументом: психологическое содержание неосторожной вины характеризуется
неиспользованием имевшихся у дан1В. Макишвили и Т. Церетели, О неосторожности по советскому уголовному праву, жур. «Проблемы социалистического права,
1939, № 4—5. стр. 105.
2 Л. А. Лунц, Выступление по докладу Б. С. Антимонова, жур. «Советское государство и право», 1949, № 11, стр. 73. Также: Д.
М|. Генкин, Г. Н. Амфитеатров, 3. И. Шкуидин. Напротив, Б. С. Антимонов полагает, что требование должно быть обращено всегда к
определенному лицу с его конкретными способностями, а не «к придуманной абстракции». Указывая на то, что критерии «среднего
человека», по существу, остается буржуазным, он находит равнение на средне-сносного человека в условиях постепенного перехода от
социализма к коммунизму, совершенно неприемлемым («средний масштаб исключает учет повышенных возможностей конкретного
человека»—пишет он). Б. С. Антимонов считает, что от каждого гражданина и организации мы вправе потребовать не посредственной, а
высшей степени заботливости. («Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении», М., 1950, стр. 101), Казалось бы, исходя
из этих положений, автор должен был сделать вывод, что единственно приемлемым и справедливым масштабом ответственности должен
быть признан у нас объективный критерий осмотрительности. Однако Б. С. Антимонов приходит к отрицанию этого критерия. Игнорируя
различия между «средними мерками» у нас и при капитализме, он объявляет их принадлежностью «догматической юриспруденции» и
вместе с тем требует учета «повышенных возможностей», что уж никак не совместимо друг с другом, ибо учет «повышенных
возможностей» как раз и характеризует объективный, а не субъективный критерий.
292
ного лица возможностей. Это означает, что лицо может предвидеть
только то, что не выходит за пределы его внутренних возможностей. Иное
приводило бы к обвинению при отсутствии внутренней упречности, т. е. к
ответственности без вины — от реального психологического содержания вины
в этом случае ничего не остается. Вина превращается здесь в фикцию, так как
от «виновного» требуют больше того, на что он способен. А такое требование
только демобилизует людей, вместо того, чтобы призывать к должной
предусмотрительности '.
Если бы этот аргумент оказался правильным, то объективный критерий
'предусмотрительности нужно было бы отбросить, как несостоятельный.
Однако в действительности этот критерий не предполагает невыполнимых
требований. Он исходит от возможного, и в этом смысле общежитейское
правило — «нельзя требовать невозможного» остается в силе. Но понятие
возможного трактуется здесь в виде нормы, т. е. в виде общеобязательного
правила, масштаба, между тем как сторонники субъективного критерия
фактически склонны отказаться от всяких объективных масштабов
предусмотрительности, так как предлагают учитывать только возможности
данного лица (здесь поэтому столько «масштабов» — сколько лиц).
Далее. Объективный критерий предполагает не только определенную
возможность, но и трактует ее критически: важно в каждом конкретном случае
установить не только то, что данное лицо не проявило определенной
предусмотрительности и не могло ее проявить (этим ограничиваются
сторонники субъективного критерия), но и выяснить еще, почему оно этой
предусмотрительности не проявило и не могло проявить, какие причины
препятствовали этому.
Допустим, что лицо причинило ущерб другому только потому, что не
знало правил пользования электроэнергией (произошло короткое замыкание в
электросети, в итоге которого возник пожар, причинивший вред имуществу
соседа по квартире). Причинитель не знал правил пользования
электроэнергией, а поэтому и не мог предусмотреть и предотвратить вреда.
Означает ли этот факт, что в данном случае нет неосторожной вины, что
психологически эта вина «не наполнена реальным содержанием» — лицо
действительно не знало соответствующих правил и не знало их, скажем, в силу
своей малоопытности? Не правильнее ли было бы данную «невозможность»
квалифицировать как неосторожность, поскольку эту «невозможность» легко
было устранить, изучив соответствующие общеобязательные правила?
Руководствуясь субъективным критерием, мы неизбежно
1
См. Б. С. Антимонов, Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М., 1950, стр. 97, 100.
293
оправдывали бы тех, кто взялся за дело, будучи с ним незнакомым '.
В практике работы судебных и арбитражных органов часто бывает так,
что ответчик, желая освободиться от ответственности, ссылается на трудности
в работе и на различные «узкие места», которые якобы 'невозможно
преодолеть. Суды и арбитражи обычно не принимают во внимание эти ссылки,
указывая ответчику, что в наших условиях нельзя делать только «по
возможности», что надо стремиться преодолевать встретившиеся трудности,
ибо наши успехи зависят только от нас, от нашего умения и желания
преодолевать препятствия. И в этом огромное дисциплинирующее,
воспитательное значение судеб-но-арбитражной практики, т. к. всякое
правильное воспитание предполагает расширение имеющихся у воспитуемого
возможностей и превращение их в действительность.
Такое разрешение вопроса о масштабе ответственности за неосторожную
вину в советском гражданском праве полностью отвечает положениям
марксизма-ленинизма о праве и о его нормах, о том, что всякое право, в том
числе и социалистическое, может состоять лишь в применении равной меры к
неравным
индивидам.
Противопоставляя
социалистическое
право
буржуазному, Маркс писал: «Здесь, очевидно, господствует тот же принцип,
который регулирует обмен товаров, поскольку последний есть обмен равных
стоимостей. Содержание и форма здесь изменились, потому что при
изменившихся обстоятельствах никто не может дать ничего, кроме своего
труда, и потому что, с другой стороны, в собственность отдельных лиц не
может перейти ничто, кроме индивидуальных предметов потребления.
...поэтому равное право здесь по принципу все еще является правом
буржуазным, хотя принцип и практика здесь уже не противоречат друг другу,
тогда как при товарообмене обмен эквивалентами существует лишь в среднем,
а не в каждом конкретном случае» 2.
Этот «недостаток» социалистического права неизбежен в первой фазе
коммунизма, «ибо, не впадая в утопизм, нельзя думать, что, свергнув
капитализм, люди сразу научаются работать на общество без всяких норм
права, да и экономических предпосылок такой перемены отмена капитализма
не дает сразу»3.
Социализм создает свои правовые нормы, которые отражают новые
общественные отношения. Эти нормы ничего общего не имеют с буржуазными
нормами поведения, так как формулиру
1
Не случайно сторонник субъективного критерия Б. С. Антимонов конструирует для подобных случаев понятие так называемой
«предшествующей вины» («Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении», стр. 102). См. критику этого понятия у Е. А.
Флейшиц, Обязательства из причинения вреда и из неосновательного обогащения, М., 1951, стр. 85—86.
2 К. Маркс, Критика Готской программы; К. Маркс и Ф. Э н-гельс, Избр. произв., т. II, 1948, стр. 14.
3
В. И. Ленин, Соч., т. 25, стр. 439.
ют и закрепляют новые, не виданные раньше, права и обязанности
граждан и организаций.
С фактом нормирования должного поведения граждан и организаций
СССР непосредственно связан критерий оценки этого поведения. Этот
критерий может быть только объективным. Революционная, активная,
творческая роль социалистического гражданского права наиболее полно
раскрывается именно при помощи этого критерия.
Для того, чтобы закончить анализ неосторожной вины, необходимо
остановиться на ее формах.
В советском гражданском праве неосторожная вина делится на грубую и
легкую. Гражданский кодекс, в отличие от уголовного, не проводит четкого
разграничения между этими формами неосторожной вины.
В литературе по советскому гражданскому праву высказаны мнения, что
какие-либо твердые признаки для разграничения грубой и легкой
неосторожности установить не представляется возможным, «Практика, —
пишет Л. А. Лунц, — решает этот вопрос, принимая во внимание все
обстоятельства конкретного дела» '.
Иначе решает вопрос о разделении неосторожной вины на ее конкретные
формы наука советского уголовного права. Строго следуя закону2, она делит
неосторожную вину на два вида:
самонадеянность и небрежность.
Самонадеянность характеризуется предвидением вредных последствий и
легкомысленной надеждой предотвратить эти последствия. Первый признак
самонадеянности (предвидение последствий) сближает ее с умыслом. Второй
признак самонадеянности (отсутствие желания и допущения последствий)
отличает ее от умысла.
Небрежность характеризуется непредвидением вредных последствий
своих действий и наличием таких обстоятельств, которые дают основание
признать, что лицо могло и должно было предвидеть последствия своих
противоправных действий. Первым признаком небрежность отличается от
умысла и самонадеянности. Вторым — от «случая», т. е. от невиновного
причинения вреда 3.
1
И. Б. Новицкий, Л. А. Лунц, Общее учение об обязательстве, 1950, стр. 383. См. также Б. С. А н т и м о н о в. Значение вины
потерпевшего при гражданском правонарушении, М'., 1950, стр. 111—116; О. С. Иоффе, Обязательства по возмещению вреда, Л., 1952, стр.
38.
2
«Основные начала'», ст. 6.
3 «В судебной лрактике,—писал М. М. Исаев,—приходится иногда встречаться с тем, что суды не учитывают принципиальной
разницы между «случаем» и «небрежностью». И случаю, и небрежности свойственен общий признак — непредвидение последствий своих
действий. Но при «случае» субъект не только не предвидел, но не мог и не должен был предвидеть
295
Деление неосторожной вины на ее виды в советском уголовном праве
имеет, конечно, определенный практический смысл, так как различная форма
неосторожной вины может свидетельствовать здесь о разной степени
виновности деятеля, что не может не отразиться на тяжести его наказания. Б. С.
Утевский утверждает, что с точки зрения советского уголовного права
«поведение лица, действующего с преступной самонадеянностью, получает
гораздо более отрицательную оценку и свидетельствует о гораздо большей
вине, чем поведение лица, действующего с преступной небрежностью»1.
Разделение неосторожной вины на виды имеет 'не меньшее значение для
теории и практики советского гражданского права. Деление неосторожной
вины на грубую и легкую здесь связано со степенью виновности и с тяжестью
материальной ответственности причинителя. Примером могут служить статьи
Гражданского кодекса, в которых при определении виновности и
ответственности принимается во внимание только грубая неосторожность и не
принимается — легкая2.
В связи с этим непонятно пренебрежительное отношение некоторых
советских цивилистов к определению признаков разграничения отдельных
видов неосторожной вины; эти цивилисты считают нормальным, чтобы этот
вопрос решался на практике «от случая к случаю».
Отдавая себе отчет в том, что отыскивание каких-либо твердых, раз
навсегда данных признаков разграничения легкой и грубой неосторожной вины
в гражданском праве весьма затруднительно, мы, тем не менее, считаем, что
некоторые попытки в этом направлении должны быть сделаны. К этому
обязывает
нас
не
только
действующее
советское
гражданское
законодательство, очень часто ставящее наш суд перед необходимостью
четкого разграничения легкой неосторожной вины от грубой, но и перспективы
дальнейшего развития института гражданско-правовой ответственности,
которые, как нам думается, будут ознаменованы усилением роли субъективных
оснований этой ответственности, что найдет свое выражение в принятии общей
возможные последствия своих действий. При небрежности субъекту как раз и вменяется в вину, что хотя он и не предвидел, но
по обстоятельствам дела мог и должен был предвидеть» (М. М. Исаев, Вопросы уголовного права и уголовного процесса в судебной
практике Верховного суда СССР, М., 1948, стр. 80).
1 Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 272. «При преступной самонадеянности,—пишет А. А.
Герцензон, — имеется сознание общественной опасности деяния, сознание причинной связи между деянием и могущим произойти
результатом» (Уголовное право, М., 1947, стр. 84). Нельзя не отметить, однако, что советские уголовные кодексы, говоря о неосторожных
преступлениях, нигде прямо не подчеркивают различий в наказаниях за самонадеянность и небрежность.
2 Например, ст.ст. 122, 151, 403, 404 ГК. Учитывают степень неосторожной вины также некоторые транспортные уставы СССР и
другие специальные законодательные акты (см. выше).
296
нормы, об учете степеней виновности и соразмерении их с объемом
материальной ответственности.
Каковы же те пути, следуя которыми, мы могли бы предложить более
четкие признаки отличия одной формы неосторожной вины от другой, чем
пресловутая «конкретная обстановка», к которой нередко прибегают наши
юристы, обнаруживая этим свою беспомощность в разрешении трудных
принципиальных проблем ответственности и закрывая глаза на тот очевидный
факт, что каждое гражданское дело может быть только конкретным, и что
«неконкретных» дел в природе никогда не было и нет '.
Ответ на этот вопрос можно дать, если основываться 'на общем понятии
неосторожной вины. Как отмечено выше, неосторожность как форма вины по
своему психологическому содержанию отличается от умысла, но это отличие
не качественное, а количественное: при неосторожности воля и сознание
проявляются с меньшей интенсивностью, однако не исчезают совсем.
Особенностью психического процесса при неосторожности является то, что,
действуя (либо бездействуя) неосторожно, лицо не предвидит вредных
последствий своих действий, поэтому не желает их, либо же, предвидя вредные
последствия, не только не желает, но и 'надеется на предотвращение их.
Непредвидение и нежелание вреда или легкомысленная надежда на
предотвращение его и являются специфическими чертами неосторожной вины.
Но эта специфичность характеризует лишь одну сторону психического
процесса неосторожной вины. Другая его сторона характеризуется
пренебрежением (невниманием) к своим обязанностям: лицо, причинившее
ущерб, могло и должно было предвидеть и предотвратить этот вред, но не
проявило для этого достаточной волевой и умственной энергии.
Обе эти особенности неосторожной вины (недостаточная интенсивность
предвидения и обязанность предвидения) и отличают ее от умышленной, но не
настолько, чтобы ее можно было принципиально противопоставить умыслу.
Воля и сознание лица проявляются при неосторожности, как и при умысле, с
той лишь разницей, что там и тут они проявляются с неодинаковой
интенсивностью и в разных конкретных формах: в активной при умысле и в
недопустимо пассивной форме при неосторожности. Отсюда вытекает, что
умысел и неосторожность являются разновидностями единого понятия вины, и,
взятые вместе, они могут быть противопоставлены лишь «случаю» (казусу) как
1
Слов нет, разбирая любое гражданское дело, наш суд обязан детально выяснить всю конкретную обстановку данного
правонарушения, объективные и субъективные условия, в которых оно совершено, последствия, которое оно вызвало, и т. д. Но все это ни
в какой мере яе освобождает суд от обязанности разрешить данное конкретное дело, руководствуясь определеннным принципом, который
соответствовал бы нашему закону. Задача же науки советского гражданского права состоит в том, чтобы определить этот принцип и
вооружить им практику
297
безвиновному состоянию, при котором причинитель не может и яе
должен предвидеть и предотвратить вредные последствия своих действий.
На основании этого мы можем подойти и к разрешению вопроса о
формах неосторожной вины. Говоря отвлеченно, неосторожную вину можно
подразделить не только 'на две формы:
грубую и легкую. Римляне усматривали в неосторожной вине, по крайней
мере, до шести оттенков, деля неосторожную вину на си1ра Ыа, 1атюг,
1а115§{та, 1еу1з, 1еуюг, 1еу1зз;та.
Советское гражданское право практически не нуждается в таком дробном
делении неосторожной вины на ее конкретные виды ). Соразмеряя степень
неосторожной вины с объемом материальной ответственности причинителя,
наш закон обязывает суд учитывать лишь две формы неосторожной вины —
грубую и легкую. Тщательно изучив все обстоятельства конкретного дела, суд
обязан оценить психическое отношение данного лица к своим противоправным
действиям и их результатам и квалифицировать его как грубую либо как
легкую неосторожность. Само собой понятно, что в разрешении данного
вопроса мы не можем предоставить суду право свободного и ничем не
ограниченного усмотрения. Правильнее предложить суду определенный
признак такого разграничения неосторожной вины на ее отдельные виды.
Что же может явиться таким признаком?
Исходя из общего определения неосторожной вины, мы можем сказать,
что признаком разграничения грубой и легкой неосторожности может служить
различная степень предвидения вредных последствий плюс различная степень
долженствования такого предвидения. Если лицо не предвидело вредных
последствий своих действий, но по обстоятельствам данного дела могло и
должно было предвидеть их, его можно обвинить в легкой неосторожности;
если лицо предвидело последствия своих действий, но легкомысленно
надеялось избежать их (хотя по обстоятельствам данного конкретного дела оно
могло и должно было предвидеть неизбежность вреда), оно может быть
обвинено в грубой неосторожности.
Примеры. 1. Ученик школы ФЗО Укрполиграфиздата Ивченко, работая на
строгальном станке, не надел защитных очков, в результате чего металлические
опилки попали ему в глаз и поранили его настолько, что он лишился глаза. По
делу было
' Буржуазные цивилисты, выводя формы виновности преимущественно из текста дигестов, конструировали их следующим
образом: грубая вина (си1ра 1а1а), которую наименее заботливый человек не допускает в своих личных делах: легкая вина (си1ра 1еу1з),
которую не совершило бы лицо средней предусмотрительности: легчайшая вина (си1ра 1еу1551та), избежать которую мог бы только
исключительно заботливый человек. Ввиду очевидной абстрактности такой классификации форм виновности, она не долго
просуществовала и в буржуазной литературе (см. Годэмэ, Общая теория обязательств, стр. 390—391).
298
установлено, что Ивченко не знал инструкции по технике безопасности,
хотя ее изучали в школе; кроме того, инструкция висела на стене у станка.
Народный суд 2-го участка Молотов-ского района г. Киева признал, что
Ивченко, хотя и проявил неосторожность, но она не может быть расценена как
грубая, а потому обязал Укрполиграфиздат возместить Ивченко расходы на
лечение. Верховный суд Украинской ССР оставил решение Народного суда в
силе '.
2. Гр. Винокур, переходя улицу не в указанном месте, поскользнулся и
попал под троллейбус, в результате чего ему оторвало обе ноги. Винокур
обратился с иском к Киевскому троллейбусно-трамвайному управлению о
взыскании разницы. между прежней зарплатой и пенсией, получаемой им по
инвалидности. Народный суд 3-го участка Сталинского района г. Киева
удовлетворил иск. Киевский областной суд оставил решение Народного суда в
силе. Верховный суд Украинской ССР решение Народного суда и определение
Областного суда отменил, \указав, что «Винокур попал под троллейбус по
своей грубой неосторожности, так как предвидел опасность перехода шумной
улицы не в указанном месте, сознательно шел на риск и неосновательно
предполагал, что его можно избежать»2.
Нетрудно увидеть, что, относя неосторожную вину к грубой или легкой,
наши суды руководствуются указанным выше признаком — различной
степенью предвидения вредных последствий и различной степенью
долженствования такого предвидения.
Этот признак четко выражен в ст. 6 «Основных начал», определяющей
уголовную неосторожную вину.
Нет оснований отвергать этот признак. Как содержащий общий критерий
разграничения неосторожной вины на легкую и грубую этот признак с
одинаковым успехом может применяться и в уголовных, и в гражданских
делах. Речь может итти лишь о терминологии: уголовное право делит
неосторожную вину на самонадеянность и небрежность, гражданское — на
грубую и легкую неосторожность. Мы указывали выше, что термин
небрежность применяется в гражданском праве как идентичный
неосторожности, и нет основания для выделения его в особое понятие. Еще
менее удачен термин самонадеянность, сужающий действительный смысл того
содержания, которое в него обычно вкладывается. Психическое отношение
лица к своим действиям и их результатам, понимаемое под
«самонадеянностью», охватывает не только излишнюю и необоснованную'
Из практики Верховного суда Украинской ССР, 1948 г.
2 Из практики Верховного суда Украинской ССР, 1947 г. См. аналогичные примеры в следующих работах: Л. Майданик,
Регрессные иски профсоюзов и иски потерпевших к предприятиям, М., 1944, стр. 24—26;
К. К. Яичков, Обязательства из причинения вреда, М., 1939, стр. 10—12;
а также в нашей статье, посвященной анализу практики Верховного суда Украинской ССР, в «Ученых записках КГУ» за 1950 г,
вып. 4, стр. 71—831
29»
надежду на себя, на свои силы (ловкость, изворотливость и т. п.), но
также легкомысленную надежду на различные объективные обстоятельства,
которые могут сами по себе предотвратить вред '.
На основании изложенного можно заключить, что принятое в
гражданском праве деление неосторожной вины на грубую и легкую наиболее
правильно отражает действительный смысл этих понятий и изменять их нет
надобности.
Говоря о приемлемости для советского гражданского права общего
принципа деления неосторожной вины на два вида (см. ст. 6 «Основных
начал»), мы должны заметить, что этот принцип (в таком виде, как он
сформулирован в «Основных началах») наиболее полно отражает лишь первый
признак неосторожной вины, а именно — различную степень предвидения
вредных последствий: при грубой неосторожности лицо предвидит вредные
последствия, но необоснованно надеется (на себя и на различные объективные
обстоятельства) предотвратить эти последствия; при легкой неосторожности
лицо не предвидит вредных последствий, но может и должно их предвидеть.
Однако неосторожную вину делят на две формы не только по различной
степени предвидения (предотвращения) вредного результата, но и по степени
долженствования такого предвидения (предотвращения).
Достаточно ясно, что степень долженствования (обязанность совершить
определенные действия, либо не совершать известных действий, воздержаться
от них) не может выражаться какими-либо неизменными правилами,
одинаковыми для всех граждан (или организаций) и для всех периодов жизни
нашей страны. Для ученика школы ФЗО, еще недостаточно освоившего свою
будущую специальность, степень долженствования (обязанность соблюдать
правила техники безопасности на производстве) одна, для квалифицированного
рабочего — другая; в период мирного хозяйственного и культурного
строительства нашей страны степень долженствования (обязанность соблюдать
определенные правила) для граждан и организаций одна, в период войны или в
другой напряженной для страны обстановке, когда государство и весь народ
мобилизуют все силы для преодоления трудностей,— эта степень
долженствования будет иной.
Решая вопрос о том, к какой, из двух возможных форм неосторожной
вины отнести данную неосторожность гражданина или организации, советский
суд всегда, конечно, имеет в виду эту дифференцированную (для определенных
категорий
* См. приведенный выше случай с недопоставкой строительных материалов на стройплощадку, когда
снабженческая организация неосновательно надеялась, что стройучасток обойдется какое-то время без материалов.
300
граждан и организаций и для определенных условий, в которых
находится наше государство) степень долженствования '.
Следовательно, признавая принцип разграничения неосторожной вины,
выраженный в ст. 6 «Основных начал», мы должны вместе с тем иметь в виду,
что этот принцип сформулирован там лишь в общей форме, а поэтому может
служить в советском гражданском праве только исходным началом для
разграничения гражданской неосторожной вины на отдельные ее формы.
Из всего сказанного было бы неправильно сделать вывод, что конкретные
формы неосторожной вины в советском гражданском праве совпадают по
своему содержанию с соответствующими формами неосторожной вины в
советском уголовном праве. Тот факт, что для отграничения одной формы
неосторожной вины от другой мы пользуемся в общем одними и теми же
признаками, совсем не означает, что гражданская и уголовная неосторожная
вина идентичны.
Как было показано выше, гражданская и уголовная вина довольно часто
совпадают при умышленных правонарушениях, когда требование о
возмещении ущерба возникает из преступления. При неосторожных
правонарушениях такое совпадение гражданской и уголовной вины случается
значительно реже. Это и понятно. Гражданская неосторожная вина обычно
легче уголовной. Собственно гражданские правонарушения в большинстве
случаев не задевают уголовного закона — они посягают на гражданский
правопорядок, а поэтому предполагают гражданскую вину. В связи с этим
большая часть гражданских
1 Госарбитраж рассматривал следующее дело: поставщик, руководствуясь буквой договора, отгрузил товар в адрес
грузополучателя е тот период, когда груз в связи с военными обстоятельствами того времени (1942 г.) заведомо не мог прибыть по
назначению. Такая отправка груза, «слепое» исполнение обязательства, без запроса дополнительных указаний, являлось очевидным
примером формально-бюрократического отношения поставщика к исполнению договора. Когда .впоследствии поставщик обратился с
иском о взыскании убытка от утраты груза, Госарбитраж отказал ему в иске. Совершенно очевидно, что он руководствовался при этом не
средне-сносной меркой осмотрительности, а повышенными требованиями, которые особенно возросли в условиях военного времени
(пример заимствован у X. Э. Бахчисарайцева, Ответственность госпредприятий по обязательствам в связи с перебазированием
промышленности в условиях Великой Отечественной войны, «Ученые записки ВИЮН», вып. III, И, 1945, стр. 63).
См. также дело по иску Межевова к Выксунскому заводу о взыскании ущерба от увечья, происшедшего в условиях
светомаскировки. В определении Верховного суда СССР по этому делу записано: «Проведение светомаскировки, вызванной
обстоятельствами военного времени, не должно нарушать нормальной работы предприятия, наоборот, оно повышает ответственность
администрации и обязывает ее устранять все препятствия, мешающие нормальной работе предприятия при светомаскировке» («Сб.
постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 г.», М„ 1947, стр. 111).
301
правонарушений не связана с преступлениями и не вытекает из них, в
результате чего гражданская вина (в особенности неосторожная) как
субъективное основание ответственности не совпадает с уголовной виной.
Последняя органически связана с нарушениями уголовного закона. Было бы
неправильно утверждать, что гражданская вина имеет место во всех тех
случаях, когда она так или иначе связана с причинением ущерба (личного или
имущественного). Сказать так — значит склониться к теории «двойной вины»
(см. выше), согласно которой гражданская вина наличествует во всех
уголовных преступлениях, которые тем или иным образом связаны с
причинением ущерба и нарушением гражданских прав.
Мы придерживаемся другой точки зрения: в тех случаях,. когда
нарушение гражданских прав и причинение ущерба связано или вытекает из
преступления,— будет уголовная вина;
напротив, в тех случаях, когда нарушение, гражданских прав и
причинение ущерба не связано с нарушением уголовного закона и уголовным
преследованием причинителя,— будет иметь место гражданская вина. Это
положение имеет непосредственное отношение к анализу неосторожной вины и
ее форм.
Дело в том, что гражданская неосторожная вина находится за пределами
уголовной неосторожной вины. Она влечет за собой только гражданскую
ответственность со всеми вытекающими отсюда последствиями. Иными
словами, гражданская неосторожная вина, будучи объективно выраженной в
противоправном поступке, имеет место только в тех случаях, когда с уголовноправовой точки зрения психическое отношение лица к своим противоправным
действиям и их последствиям не вызывает осуждения.
Если иногда наши судебные органы нарушают это положение, высшие
судебные инстанции восстанавливают его в самой категорической форме.
Примером могут служить дела, рассмотренные в Верховном суде СССР.
Приговором Народного суда 1-го участка Красносельского района,
Ленинградской обл., Глотова была осуждена по ст. ст. 16 и 79-2 УК РСФСР по
обвинению в том, что по ее неосторожности 29 августа 1944 г. сгорел дом
.подсобного хозяйства ОСМЧ-40, оцененный в 19 100 руб., и погибло личное
имущество семей, проживавших в этом доме, на сумму 60 500 руб.
Пожар произошел при следующих обстоятельствах: Глотова, работавшая
в подсобном хозяйстве ночным сторожем и проживавшая в общежитии, 29
августа 1944 г. после ночного дежурства затопила в проходной комнате печкувремянку, чтобы приготовить себе завтрак, а сама уснула. От топящейся печи,
оставленной без надзора, произошел пожар, распространившийся затем на весь
дом.
Ленинградский областной суд приговор Народного суда оставил в силе со
снижением наказания.
302
Прокурор РСФСР этот приговор опротестовал в Верховный суд РСФСР,
указав, что осуждение Глотовой неправильно, так как «данный вид
неосторожности не предусмотрен Уголовным кодексом РСФСР».
Верховный суд РСФСР, рассматривая дело, не принял во внимание
указанный в протесте прокурора мотив '.
Иначе подошел "к рассмотрению этого вопроса Верховный суд СССР.
В своем определении по данному делу Судебная коллегия Верховного
суда СССР отметила, что «несмотря на неясную формулировку, в этом
указании прокурора содержится правильное утверждение о том, что
осужденная допустила такую неосторожность, которая согласно закону не
влечет уголовной ответственности. Статья 79-2 УК РСФСР и постановление
Пленума Верховного суда СССР о применении ее в случае неосторожного
поджога имущества совхозов, колхозов и МТС 2 говорят об уничтожении или
повреждении имущества, вызванном преступно небрежным отношением к
делу. Следовательно, не всякая неосторожность влечет указанную уголовную
ответственность, а только неосторожность, сопряженная с такими
отягчающими обстоятельствами, которые дают основание рассматривать ее как
преступно небрежное отношение к имуществу, т. е. как такое отношение к
имуществу, которое во всяком случае предполагает сознательное
пренебрежение установленными мерами предосторожности при обращении с
ним.
Между тем, ту неосторожность, которую согласно приговора допустила
Глотова, а именно — непредвиденный сон, когда она легла отдохнуть во время
топки печки, нельзя считать вызванной преступно небрежным отношением к
имуществу (Верховный суд в данном случае имеет в виду, конечно, данные
конкретные условия правонарушения. В иных условиях, например, в военной
обстановке «непредвиденный сон» на посту, да вдобавок еще работника
военизированной охраны или военнослужащего может явиться криминалом и
быть связанным поэтому с уголовной виной. И это ни в какой мере не
противоречит принципу объективного масштаба ответственности при
'неосторожной вине.—Г. М.). В этом же виде неосторожность Глото* Верховный суд РСФСР согласился с определением Ленинградского областного суда, но переквалифицировал действия
Глотовой по ст. 111 УК РСФСР, что было, конечно, ошибкой, ибо совершенно очевидно, что обязанности Глотовой как сторожа (как и
всякого другого должностного лица) имеют пределы (обусловлены характером возложенных на него обязанностей). Поскольку Глотова
допустила неосторожность не во время дежурства и не в отношении имущества, которое она обязана была охранять, нельзя считать, что
она находилась в это время при исполнении служебных обязанностей. Следовательно, ее действия не связаны с выполнением служебных
обязанностей и потому не являются должностным преступлением.
2 Имеется в виду постановление 38 Пленума Верховного суда СССР, «Сб. действующих постановлений Пленума и директивных
писем Верховного суда СССР за 1924—1944 гг.», М., 1946, стр. 56.
303
вой может влечь лишь материальную ответственность за причиненный
вред, а не уголовную ответственность».
Находя, таким образом, что Глотова допустила не уголовную, а
гражданскую неосторожную вину, за которую и должна ответить в
гражданском порядке, а не в уголовном, Верховный суд все решения по
данному делу отменил и производством его прекратил 1.
Не менее ярким примером того, как Верховный суд строго
разграничивает гражданскую и уголовную неосторожную вину, является
следующее дело, нашедшее окончательное разрешение в постановлении
Пленума Верховного суда СССР.
Гр. Аванесов был признан виновным и осужден по ст. 146 УК
Азербайджанской ССР за то, что, работая кладовщиком камеры хранения
ручной клади Бакинского торгового порта» из-за халатного отношения к своим
обязанностям выдал по подложным квитанциям неизвестному лицу вещи,
сданные на хранение Езерским, чем причинил Бакинскому торговому порту
ущерб в сумме 4000 руб.
По делу установлено, что Аванесов, переведенный в кладовщики из
плотников, с работой кладовщика достаточно ознакомлен не был; квитанции
же, предъявленные на получение вещей, были подделаны настолько искусно,
что Аванесов по своей неопытности мог не заметить исправления в квитанции,
1 «Судебная практика Верховного суда СССР», 1945 г., вып. 7, стр. 3—5. См. определение судебной коллегии Верховного суда
по уголовным делам по делу Архипова («Сб. постановлений Пленума и определений коллегии Верховного суда СССР за 1943 г.», М., 1948,
стр. 99—100); определение судебной коллегии Верховного суда СССР по гражданским делам по иску о выселении Василевского («Сб.
постаяовлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 г., М., 1947, стр. 123); определение судебной коллегии
Верховного суда СССР по гражданским делам по иску Тбилисского треста общественного питания к авторемзаводу («Сб. постановлений
Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1943 г., М., 1948, стр. 177), а также примеры из судебной и арбитражной
практики, приведенные нами выше, где дается характеристика различий между гражданской и уголовной ответственностью.
Особенно характерно в этом отношении дело комбайнера Богдасаряна, осужденного по ст. 111 УК Грузинской ССР за то, что он
не доложил директору МТС о неисправности комбайна, установленного для обмолота урожая в колхозе им. Жданова, в результате чего от
искр, вылетавших из выхлопной трубы, сгорела скирда необмолоченной пшеницы. В опеределе-нии Верховного суда СССР, отменяющем
этот обвинительный приговор, указано: «Если, как нашел суд, комбайнер Богдасарян виновен только в том, что он не доложил
своевременно директору МТС о неисправности комбайна, выделенного для работы в колхозе, и при этом учесть указания в материалах на
нарушения противопожарных правил со стороны правления колхоза и дирекции МТС, то во .всяком случае нельзя было найти в действиях
комбайнера той злостности, которая .влекла бы предание его уголовному суду». Освобождая Богдасаряна от уголовной ответственности и
не исключая, вместе с тем, наличия гражданской вины МТС, Верховный суд предложил рассмотреть вопрос о возмещении вреда колхозу в
гражданско-правовом порядке—в соответствии с договором между МТС и колхозом («Судебная практика Верховного суда СССР», 1946,
№ 4, стр. 11—12).
304
тем более что, как видно из показаний свидетелей, сами работники
камеры иногда исправляли номера в квитанциях.
Учитывая эти обстоятельства, Пленум не нашел в действиях Аванесова
признаков уголовной неосторожной вины и за отсутствием состава
преступления постановил: все состоявшиеся по данному делу решения
отменить, а уголовное дело производством прекратить. Вместе с этим, Пленум
постановил: «Вопрос о возмещении стоимости неправильно выданных вещей
передать на разрешение в порядке гражданского судопроизводства» '.
Совершенно очевидно, что, если бы Пленум установил, что в действиях
Аванесова отсутствуют не только признаки уголовной, но и признаки
гражданской вины, он бы не передавал дело на разрешение гражданского суда.
Однако он поступил иначе,— не исключая наличия в действиях Аванесова
гражданской вины, Пленум направил дело на разрешение в порядке
гражданского судопроизводства.
Анализ судебной практики по гражданским и уголовным делам позволяет
сделать вывод, что гражданская неосторожная вина, хотя и может
подразделяться на грубую и легкую по тем же общих признакам, что и
уголовная неосторожная вина, т. е. в зависимости от степени предвидения
вредных последствий и степени долженствования этого предвидения, однако
по своему содержанию не совпадает с уголовной виной. Она выходит за ее
пределы и включает в себя такое психическое отношение нарушителя
социалистического гражданского правопорядка к своим действиям и их
результатам, которое (будучи выраженным в противоправном действии), с
точки зрения уголовного преследования безразлично, но с точки зрения
советского гражданского правопорядка вызывает осуждение.
Отсюда следует, что гражданская вина (если она не связана
одновременно с нарушением уголовного закона) является, по общему правилу,
менее тяжелой, чем уголовная.
1 «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий
42.
305
Верховного суда СССР за 1941 г.», М., 1947, стр.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В паботе рассмотрены лишь основные вопросы общей проблемы вины
как субъективного основания гражданско-правовой ответственности.
Многие смежные и даже непосредственно относящиеся к этой теме
вопросы (например, вменяемость, обоюдная вина, невозможность исполнения и
т. д.) не нашли здесь разрешения. Освещение этих вопросов заставило бы нас
расширить объем работы и выйти за пределы поставленной задачи — дать
объяснение общего понятия вины в советском гражданском праве.
Решая эту задачу, мы сделали попытку объяснить понятие вины в плане
основных функций советского социалистического государства и права в
современной фазе его развития — в период постепенного перехода от
социализма к коммунизму.
С этой целью, говоря о вине в советском гражданском праве, мы всюду
подчеркивали не только восстановительную задачу института гражданскоправовой ответственности (восстановление нарушенных гражданских прав), но
и задачу воспитания нарушителей социалистического гражданского
правопорядка, а на их примере — и других граждан СССР.
Организующее и воспитательное значение института гражданскоправовой ответственности с особенной силой проявляется в вопросе о вине как
субъективном основании этой ответственности. Это субъективное основание
ответственности, вместе с тем, немыслимо в отрыве от объективных ее
оснований. Речь может итти лишь о единстве субъективных и объективных
оснований на базе марксистско-ленинского учения о воле, сознании и
поступках человека.
Нельзя не видеть, что изучение вины в гражданском праве связано с
целым рядом трудностей: многие вопросы вины получили в нашей литературе
разноречивое освещение, некоторые из них, с нашей точки зрения, разрешены
неправильно.
Данная работа не претендует на исчерпывающее разрешение
поставленных вопросов. Ее задача будет выполнена, если она, предлагая
решение главных вопросов темы, послужит необходимой основой для
широкого и творческого обсуждения этой проблемы, в ходе которого
развернется подлинная борьба мнений и свобода критики, без которых не
может развиваться и преуспевать никакая наука.
306
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие Вступление .
Раздел 1. Объективные и субъективные основания гражданско-правовой ответственности и их единство
Глава 1. Противоправные действия Глава 2. Последствия противоправных действий . Глава 3. Причинная связь между
противоправными действиями и их последствиями . Глава 4. Вина причинителя .
Раздел II. Понятия вины как субъективного основания гражданско-правовой ответственности
Глава 5. Психологический анализ понятия вины . Глава 6. Юридический анализ понятия вины Глава 7. Понятие вины
юридических лиц .
Раздел III. Формы, виновности в гражданском праве
Глава 8. Значение форм виновности .
Глава 9. Умышленная вина .
Глава 10. Неосторожная вина . Заключение