Индивидуалисты

Индивидуалисты
Авторы: Жигулина Оксана
Демченко Анна
Короткова Галина
Илларионов Андрей
2
Содержание:
I Мария Ивановна Цветаева. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .3 – 7
II Анна Андреевна Ахматова. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8 – 14
III Иннокентий Федорович Анненский. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 15 – 21
1. Творческий путь
2. Основные темы лирики
3. Художественные особенности лирики
4. После смерти. Вклад в развитие литературы.
5. Вывод
IV Осип Эмильевич Мандельштам. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 22 – 23
Приложение 1
Приложение 2
Приложение 3
Приложение 4
3
Мария Ивановна Цветаева
(1892 – 1941)
Творческий путь.
Осенью 1910 года Марина Цветаева, еще ученица гимназии, выпускает на собственные
средства сборник стихов «Вечерний альбом». Она, не раздумывая, посылает его Брюсову,
Волошину, в издательство «Мусагет» с «просьбой посмотреть». Прямота, правдивость и искренность во всем до конца всю жизнь были для Цветаевой источниками радости и горя.
Позже она четко сформулирует жизненный принцип, которому бессознательно следовала с
детских лет: «Единственная обязанность на земле человека – правда всего существа». На
сборник последовали благосклонные отзывы Брюсова, Гумилева, Волошина и других. Брюсов отметил дневниковую непосредственность, выделяющую автора из среды приверженцев
крайностей эстетизма и отвлеченного фантазирования, и некоторую «пресность» содержания, (чем задел самолюбие Цветаевой), отзыв Волошина был исполнен благожелательности к
«юной и неопытной книге».
В январе 1912 года она выходит замуж за Сергея Эфрона и выпускает посвященный ему
второй сборник стихов – «Волшебный фонарь». Стихотворения этого сборника продолжали
избранную в начале тему детства, перепевали старые мотивы. Неудивительно, что реакция
критиков была более чем сдержана. Акмеисты, участники «Цеха поэтов», С. Городецкий и Н.
Гумилёв удостоили книгу Цветаевой несколькими неодобрительными отзывами, а Брюсов
выразил явное разочарование. Задетая критическими отзывами, Цветаева заносчиво писала:
«будь я в цехе, они бы не ругались, но в цехе я не буду». Действительно, она никогда не
связала себя ни с одной литературной группировкой, не стала приверженкой ни одного
литературного направления, будь то символизм, акмеизм или футуризм. В ее понимании поэт всегда должен быть уединен. «Литературных влияний не знаю, знаю человеческие», - утверждала она. На отзыв же Брюсова Цветаева ответила едким стихотворением:
Я забыла, что сердце в Вас – только ночник,
Не звезда! Я забыла об этом!
Что поэзия Ваша из книг
И из зависти критика. Ранний старик,
Вы опять мне на миг
4
Показались великим поэтом…
(«В.Я. Брюсову», 1912)
Одним из последних произведений М.Цветаевой явилось стихотворение "Не умрешь, народ",
которое достойно завершило ее творческий путь. Оно звучит как проклятие фашизму, прославляет бессмертие народов, борющихся за свою независимость.
Основные темы лирики.
1. Тема семьи (стихи, посвященные родственникам)
* Все будет тебе покорно,
И все при тебе – тихи.
Ты будешь как я - бесспорно –
И лучше писать стихи…
(«Але», 1914)
* С ранних лет нам близок, кто печален,
Скучен смех и чужд домашний кров…
Наш корабль не добрый миг отчален
И плывет по воле всех ветров!
2. Тема свободы и своеволия не
знающей меры души.
3. Тема Москвы.
Все бледней лазурный остров – детство,
Мы одни на палубе стоим.
Видно грусть оставила в наследство
Ты, о мама, девочкам своим!
(«Маме»)
* Не разведенная чувством меры –
Вера! Аврора! Души – лазурь!
Дура – душа, но какое Перу
Не уступалось – души за дурь?
* Из рук моих – нерукотворный град
Прими, мой странный, мой прекрасный брат
(«Из рук моих – нерукотворный град…»)
* Над городом, отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гpом.
Гремучий опрокинулся прибой
Над женщиной, отвеpгнутой тобой.
Цаpю Петpу и вам, о цаpь, хвала!
Hо выше вас, цаpи: колокола.
Пока они гpемят из синевы Hеоспоpимо пеpвенство Москвы.
- И целых соpок соpоков цеpквей
Смеются над гордынею цаpей!
* Москва! Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси – бездомный.
Мы все к тебе придем.1
5
4. Тема высокого предназначения
поэта.
* В черном небе – слова начертаны,
И ослепли глаза прекрасные…
И не страшно нам ложе смертное,
И не сладко нам ложе страстное.
В поте – пишущей, в поте – пашущий!
Нам знакомо иное рвение:
Легкий огнь, над кудрями пляшущий –
Дуновение – вдохновения.
5. Тема любви.
* «Я – странница твоему перу…»
* «Писала на аспидной доске…»
* «Суда поспешно не чини…»
* цикл «Пригвождена к позорному столбу…»
Художественная особенность её лирики.
Марину Цветаеву — поэта не спутаешь ни с кем другим. Ее стихи можно безошибочно
узнать — по особому распеву, ритму, интонации.
Особенности:
1. Отмеченная еще Брюсовым установка Цветаевой на дневниковость, стремление к откровенности, желание запечатлеть в стихах каждое свое душевное переживание, будет свойственна всему ее творчеству. Это свойство цветаевской поэзии отмечали почти все пишущие
о ней. В предисловие к сборнику «Из двух книг» Цветаева уже сама открыто заявит эту особенность своих стихов: «Все это было. Мои стихи – дневник, моя поэзия – поэзия собственных имен».
2. Цветаева всегда хотела добиться максимума выразительности при минимуме
средств. В этих целях она предельно сжимала, уплотняла свою речь, жертвовала эпитетами,
прилагательными, предлогами, другими пояснениями, строила неполные предложения:
Все великолепье –
Труб – лишь только лепет
Трав – перед тобой.
3. В стихах Цветаевой появляются дотоле ей не свойственные фольклорные мотивы, распевность и удаль русской песни, заговора, частушки:
Отмыкала ларец железный,
Вынимала подарок слезный, С крупным жемчугом перстенек,
С крупным жемчугом…
(«Отмыкала ларец железный»)
Новаторство:
1. Подлинным новаторством поэтической речи явилось естественное воплощение в слове
мятущегося в вечном поиске истины беспокойного духа.
Эмиграция.
1. В мае 1922 года Цветаева добивается разрешения на выезд за границу. Некоторое время
она живет в Берлине. Два с половиной месяца, проведенные в Берлине, оказались очень
напряженными и человечески, и творчески. Цветаева успела написать более двадцати стихотворений, во многом не похожих на прежние. Среди них цикл «Земные предметы», стихотворения «Берлину», «Есть час на те слова…» и другие. Ее лирика становится более
усложненной, она уходит в тайные зашифрованные интимные переживания. Тема вро-
6
де бы остается прежней: любовь земная и романтическая, любовь вечная, - но выражение иное.
Помни закон:
Здесь не владей!
Чтобы потом – в Граде Друзей:
В этом пустом,
В этом крутом
Небе мужском –
Сплошь золотом –
В мире где реки вспять,
На берегу реки,
В мнимую руку взять
Мнимость другой руки.
2. В августе Цветаева уехала в Прагу. Самой заветной цветаевской темой стала любовь – понятие для нее бездонное, вбирающее в себя бесконечные оттенки переживаний. Но
в лирике Цветаевой того времени отразились и другие волновавшие ее чувства – разноречивые, но всегда сильные. Страстные, щемящие стихи выражают ее тоску по родине («Рассвет
на рельсах», «Эмигрант»). Письма к Пастернаку сливаются с лирическими обращениями к
нему («Провода», «Двое»). Описания пражских окраин («Заводские») и отголоски собственных кочевий с квартиру на квартиру соединяются в тоску от неизбывной нищеты. Она продолжает размышлять над особой судьбой поэта (цикл «Поэт»), над его величием и беззащитностью, могуществом и ничтожеством в мире «где насморком назван – плач»:
Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире где наичернейший – сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе!
С этой безмерностью
В мире мер?!
(!Что же мне делать, слепцу и пасынку…», 1923)
Отношение к войне и к революции.
Октябрьскую революцию Цветаева не поняла и не приняла. Лишь много позднее, уже в
эмиграции, смогла она написать слова, прозвучавшие как горькое осуждение самой же себя:
“Признай, минуй, отвергни Революцию – все равно она уже в тебе – и извечно… Ни одного
крупного русского поэта современности, у которого после Революции не дрогнул и не вырос
голос, - нет”. Цветаева не была монархисткой, но опасалась за судьбу России, опасалась перемен. Николай отрекся от престола 1 марта 1917 года, на следующий день Марина написала:
Над церковкой голубые облака,
Крик вороний…
И проходят – цвета пепла и песка –
Революционные войска.
Ох ты барская, ты царская моя тоска!
Нету лиц у них и нет имен, -Песен нету!
Заблудился ты, кремлевский звон,
В этом ветреном лесу знамен.
Помолись, Москва, ложись, Москва, на вечный сон.
Цветаева жалеет и павшего царя и его семью и призывает:
Грех отцовский не карай на сыне.
Сохрани, крестьянская Россия,
Царскосельского ягненка—Алексия!
7
Осенью Цветаева одна едет к Волошину в Коктебель, чтобы побыть с сестрой, у которой умерли первый и второй мужья и младший сын Алеша. Там она оказалась свидетельницей того, как революционные солдаты громили город и винные склады.
Ночь.—Норд-ост.—Рев солдат.—Рев волн.
Разгромили винный склад. – Вдоль стен
По канавам – драгоценный поток,
И кровавая в нем пляшет луна.
Ошалелые столбы тополей.
Ошалелое – в ночи – пенье птиц.
Царский памятник вчерашний – пуст,
И над памятником царским – ночь.
Гавань пьет, казармы пьют. Мир – наш!
Наше в княжеских подвалах вино!
Целый город, топоча как бык,
К мутной луже припадая – пьет.
В винном облаке – луна. – Кто здесь?
Будь товарищем, красотка: пей!
А по городу – веселый слух:
Где-то двое потонули в вине.
Услышав об Октябрьском перевороте, она выехала обратно в Москву, тревожась за
детей и мужа. Цветаева узнает, что полк, в котором служил ее муж, защищает Кремль, и убитые исчисляются тысячами. Она думает о том, что может не застать мужа в живых и пишет
письмо к нему – живому или мертвому:
«Разве Вы можете сидеть дома? Если бы все остались, Вы бы один пошли. Потому
что Вы безупречны. Потому что Вы не можете, чтобы убивали других. Потому что Вы
лев, отдающий львиную долю: жизнь – всем другим, зайцам и лисицам. Потому что Вы беззаветны и самоохраной брезгуете, потому что «я» для Вас не важно, потому что я все это
с первого часа знала!
Если Бог сделает это чудо – оставит Вас в живых, я буду ходить за Вами, как собака…»
От этой клятвы Марина Цветаева не отступила никогда.
Все обошлось, Цветаева встретилась с мужем в Москве, откуда он, впрочем, скоро
уехал – сначала в Коктебель, а потом на Дон в Добровольческую армию. Цветаева тоже собиралась пережить страшное послереволюционное время в Коктебеле у Волошиных, но выехать туда уже было невозможно. Она осталась в Москве одна с двумя детьми, ничего не
зная о муже.
Вклад в развитие литературы.
В 1910 году еще не сняв гимназической формы, тайком от семьи, выпускает довольно объемный сборник "Вечерний альбом". Его заметили и одобрили такие влиятельные и взыскательные критики, как В. Брюсов, H. Гумилев, М. Волошин. Стихи юной Цветаевой были еще
очень незрелы, но подкупали своей талантливостью, известным своеобразием и непосредственностью.
8
Анна Андреевна Ахматова
(1889 – 1966)
Основные темы в лирике Анны Ахматовой
Тема
Тема любви
Тема любимого города
Тема Родины
Тема поэта и поэзии
Название стихотворения
«Любовь», «У меня есть улыбка одна…»,
«В последний раз мы встретились тогда…», «Прогулка», «Он любил…»
«Вновь Исканий в облаченье…», «С бьется ровно, мерно.»
«Молитва», «Сколько раз я проклинала…», «Перед весной бывают дни…»
«Поэт», «Последнее стихотворение»,
«Читатель», «Про стихи»
Эмиграция
В 1918 началась массовая эмиграция: один за другим покидали Россию близкие Ахматовой люди: Б.Антреп, А.Лурье, подруга юности О.Глебова-Судейкина. Выбор Ахматовой был
иным – она осталась в «глухой и грешной» России. Чувство связи с русской землей, ответственности перед Россией и ее языком побудило ее вступить в диалог с теми, кто бросил
землю. К эмигрантам Ахматова обратила гневное: Не с теми я, кто бросил землю / На растерзание врагам. Самооправдание эмиграции перед Ахматовой продолжалось долгие годы: с
Ахматовой в книге «Я унес Россию» полемизирует Р.Гуль, к ней обращаются Г.Адамович,
В.Франк. В 1917 эмигрировал в Англию офицер и художник Б.Антреп, так прокомментировавший свой отъезд: «Я люблю покойную английскую цивилизацию, а не религиозный и по-
9
литический бред». Эти слова Ахматова назвала «недостойной речью» (Когда в тоске самоубийства …). Из тверского села Слепнево она отвечала Антрепу от имени остающихся: Ты
говоришь, моя страна грешна, / А я скажу – твоя страна безбожна, / Пускай на нас еще
лежит вина, / Все искупить и все исправить можно. 21 января Ахматова прочитала эти
строки на утреннике «О России», где на фоне констатации бесчестья и стыда России они поразили слушателей надеждой на покаяние и очищение. Впоследствии у адресата этих стихов
Б.Антрепа не было сомнений относительно миссии безрассудно оставшейся в большевистской России Ахматовой: он изобразил ее в образе Сострадания на мозаике в Лондонской
национальной галерее и придал ее черты Святой Анне в Соборе Христа Владыки в ирландском городке Маллингаре.
Отношение к войне
Война застала Ахматову в Ленинграде. Вместе с соседями она рыла щели в Шереметьевском саду, дежурила у ворот Фонтанного дома, красила огнеупорной известью балки на
чердаке дворца, видела «похороны» статуй в Летнем саду. Впечатления первых дней войны и блокады отразились в стихотворениях Первый дальнобойный в Ленинграде, Птицы
смерти в зените стоят …, Nox . В конце сентября 1941 по приказу Сталина Ахматова
была эвакуирована за пределы блокадного кольца. Обратившийся в роковые дни к замученному им народу со словами «Братья и сестры…», тиран понимал, что патриотизм, глубокая духовность и мужество Ахматовой пригодятся России в войне с фашизмом. Стихотворение Ахматовой Мужество было напечатано в «Правде» и затем многократно перепечатывалось, став символом сопротивления и бесстрашия. В 1943 Ахматова получила
медаль «За оборону Ленинграда».
Стихи Ахматовой военного периода лишены картин фронтового героизма, написаны от
лица женщины оставшейся в тылу. Сострадание, великая скорбь сочетались в них с призывом к мужеству, гражданской нотой: боль переплавлялась в силу. «Было бы странно
назвать Ахматову военным поэтом, – писал Б.Пастернак. – Но преобладание грозовых
начал в атмосфере века сообщило ее творчеству налет гражданской значительности».
В годы войны в Ташкенте вышел сборник стихов Ахматовой, была написана лирикофилософская трагедия Энума Элиш (Когда вверху…), повествующая о малодушных и бездарных вершителях человеческих судеб, начале и конце мира.
Художественные особенности
Первый сборник Ахматовой Вечер появился в 1912 и был сразу же замечен критикой. В том
же 1912 родился единственный сын Ахматовой Лев Гумилев.
Годы вступления Ахматовой в литературу – время кризиса символизма. «В 1910 году явно
обозначился кризис символизма и начинающие поэты уже не примыкали к этому течению.
Одни шли в акмеизм, другие – в футуризм. () Я стала акмеисткой. Наш бунт против символизма вполне правомерен, потому что мы чувствовали себя людьми ХХ века и не хотели
оставаться в предыдущем», – писала Ахматова, добавляя при этом, что акмеизм рос из
наблюдений Николая Гумилева над ее поэзией. Выбор Ахматовой в пользу акмеистической школы был выбором в пользу нового, более тревожного и драматичного и, в конечном счете, более человечного мироощущения. В первом же сборнике, в «бедных стихах
пустейшей девочки» – как на склоне лет о них отзывалась прошедшая ужасы советской
действительности Ахматова, Вечная Женственность символистов была заменена земной
женственностью. «Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо как бы перед Богом»,
– прокомментировал выход стихов Ахматовой А.Блок.
10
Любовные чувства представали в Вечере в разных обличьях, но героиня неизменно оказывалась страдающей, обманутой, отвергнутой. «Она первая обнаружила, что быть нелюбимой поэтично», – писал об Ахматовой К.Чуковский. В несчастной любви Ахматовой виделось не проклятье, а источник творчества: три части сборника были названы Любовь, Обман, Муза. Изящество и хрупкая женственность сочетались в поэзии Ахматовой с не поженски мужественным принятием страдания. В молитвенно-сосредоточенной атмосфере
Вечера сливались боль и благодать: поэт благодарил за то, за что обычно проклинают.
Слова Гамлета (Гамлет), гонящего Офелию «в монастырь или замуж за дурака», восприняты с обидой, мстительной памятливостью (Принцы только такое всегда говорят…), но
тут же звучит иная нота – преклонение перед царственностью этой несправедливой речи:
Но я эту запомнила речь, – / Пусть струится она сто веков подряд / Горностаевой мантией с плеч. Прославлением боли открывалось и знаменитое стихотворение Сероглазый
король: Слава тебе, безысходная боль! / Умер вчера сероглазый король.
Одно из требований акмеистов – смотреть на мир глазами первооткрывателя. Но в Вечере
не было ликования первочеловека, обозревающего свои владения: взгляд Ахматовой не
приветственный, а прощальный. К 1912 она потеряла двух сестер – они умерли от туберкулеза – и у юной Анны Горенко были все основания полагать, что ее ожидает та же
участь. «И кто бы поверил, что я задумана так надолго, и почему я этого не знала», – признавалась она, перейдя шестидесятилетний рубеж. Но в 1910–1912 Ахматовой владело
чувство краткодневности, она жила с предчувствием скорой смерти. Не только популярное
стихотворение, но и вся лирика той поры воспевала «последнюю встречу». Из 46 стихотворений, вошедших в Вечер, почти половина посвящена смерти и расставанию. Но, в отличие от поэтов-символистов, Ахматова не связывала смерть и разлуку с чувствами тоски,
безысходности. Ожидание смерти рождало в Вечере не безутешную скорбь, а закатное переживание красоты мира, способность «замечать все, как новое». «В минуту крайней
опасности, в одну короткую секунду мы вспоминаем столько, сколько не представится
нашей памяти в долгий час», – предварял Вечер М.Кузмин. Повседневные мелочи превратились в поэзии Ахматовой в «одухотворенную предметность», в поразительно точной,
емкой детали «заколотился пульс живой человеческой судьбы» (Вяч.Иванов). Самая знаменитая из таких деталей – перчатка в Песне последней встречи, овеществлявшая внутренне драматичный жест. «Ахматова одним ударом дает все женское и все лирическое
смятение, – всю эмпирику! – одним росчерком пера увековечивает исконный первый жест
женщины и поэта», – писала о Песне последней встречи М.Цветаева. Истоки острой и
своеобразной поэтической формы Ахматовой – в «психологическом символизме» Ин. Анненского, в русской психологической прозе ХIХ века – Анне Карениной Л.Толстого, Дворянском гнезде И.Тургенева, романах Ф.Достоевского.
В мае 1914, перед началом Первой мировой войны, вышел второй сборник Ахматовой
Четки. 1914 год она считала переломным в судьбе России, началом «не календарного,
настоящего ХХ века». «Казалось, маленькая книга любовной лирики начинающего автора
должна была потонуть в мировых событиях. Время распорядилось иначе», – писала она в
автобиографических заметках. С момента появления в 1914 году до 1923 Четки переиздавались 9 раз – редкий успех для «начинающего автора». В сборнике была продолжена линия Вечера: большая внутренняя сосредоточенность, напряженность психологического
узора, лаконизм, точность наблюдений, отказ от напевности стиха, приверженность разговорной речи, приглушенные краски, сдержанные тона. Само название Четки указывало на
«перебор» душевных состояний, приобретающих завершенность и напряжение молитвы.
Во многих стихотворениях Четок – обобщение личных переживаний в приближенной к
афоризму, эпиграмматической формуле: Сколько просьб у любимой всегда! / У разлюбленной просьб не бывает, Настоящую нежность не спутаешь / Ни с чем, и она тиха, И не
знать, что от счастья и славы / Безнадежно дряхлеют сердца. Как и в Вечере, в Четках
не раскрывалась, не претворялась в развернутый рассказ душевная драма героини – ее по-
11
кинутость, одиночество: Ахматова говорила больше об обстановке происходящего, решая
тем самым сложнейшую задачу соединения лирики и психологической повести. Чувство
воплощалось в явлениях внешнего мира; подробности, детали становились свидетельствами душевных переживаний.
После ухода в 1914 Н.Гумилева на фронт Ахматова много времени проводила в Тверской
губернии в имении Гумилевых Слепнево. Здесь четче обозначилась свойственная ее натуре старорусская, православная складка. Раннее не знакомая с деревней, она впервые «вышла под открытое небо», соприкоснулась со «скудной землей», крестьянством, «неяркими
просторами» русской природы.
Для Гумилева Слепнево – «такая скучная не золотая старина». Ахматова же сравнивала
Слепнево с аркой в архитектуре, через которую она вошла в жизнь своего народа: «Сначала маленькая, потом все больше и больше…». Торжественная простота Слепнева не избавляла от страданий, трагического восприятия действительности: в стихотворении той поры
«запах хлеба» и «тоска» стоят в одной строке. Скорбь все сильнее овладевала Ахматовой,
неслучайно ее облик воспринимался современниками как олицетворения печали, страдания. В Слепневе Ахматова написала большую часть стихотворений, вошедших в сборник
Белая стая.
Белая стая открывалась стихотворением Думали, нищие мы… (1915), навеянным первыми
военными потрясениями и потерями: утраченным богатством стало ощущение прочности
жизни, незыблемости ее основ. Главная нота Белой стаи – чистая отрада печали. Неизбывное страдание рождало в душе героини не отчаяние, а просветление. На просветленность пути утрат указывал и эпиграф из Ин. Анненского: Горю и ночью дорога светла.
В Белой стае новое значение получала акмеистическая деталь: она становилась «точкой
отправления» в сферу неясного и недосказанного. Ахматова называла символизм «явлением ХIХ века», ей была неведома болезнь символистов – «водянка больших тем». Однако,
начиная с 1914, ее поэзия уводила к «таинственным, темным селеньям», все больше
углублялась в область духа, интуитивных прозрений. Путь имажинистской объективности
оказался чужд акмеистам: Гумилев, Ахматова, Мандельштам сохранили верность идее высокого, мистического по своей сути искусства.
В Белой стае иным стал и облик героини: ей сообщались пророческие, визионерские черты: И давно мои уста / Не целуют, а пророчат. К пророческим стихотворениям сборника
Ахматова относила Молитву, Июнь 1914 и др. Многие стихотворения Белой стаи имели
конкретных адресатов: 17 стихотворений посвящено возлюбленному Ахматовой Борису
Антрепу, два – обращены к Н.В.Н. – Николаю Недоброво. Но неразделенная любовь к
ним, земные страдания представали эпизодами религиозного восхождения.
Преображение покинутой женщины в «пророчествующую жену», «Музу Плача» в 1922
верно оценил И.Эренбург: «Молодые барышни, усердно подражавшие Ахматовой, не поняли, что значат эти складки у горько сжатого рта. Они пытались примерить черную шаль,
спадающую с чуть сгорбленных плеч, не зная, что примеряют крест». Дальнейший путь
Ахматовой – путь тяжких потерь и испытаний, путь Ярославны 20 века, оплакавшей гибель России, лучших своих современников.
Время Ахматовой охватывает период от рубежа 19–20 вв. до середины 60-х годов. Ей выпал жребий быть достоверной свидетельницы перевернувших мир, беспримерных по своей
жестокости событий 20 века: две мировые войны, революция, сталинский террор, ленинградская блокада. На глазах Ахматовой канула в небытие целая эпоха, прекратилось мирное, довоенное, дореволюционное существование России. «В сущности никто не знает, в
какую эпоху живет. Так и мы не знали в начале 10-х годов, что живем накануне Первой
12
европейской войны и октябрьской революции», – писала она в автобиографических заметках. От той России, которую знала юная Ахматова, безжалостная история не оставила и
следа. «Нам возвращаться некуда», – говорила она о людях 10-х годов. Разведенный среди
бела дня Литейный мост, у которого, по словам Ахматовой, кончилась ее юность, развел
две эпохи. Вопреки этому трагическому разрыву Ахматова являла живой символ связи
времен, выступала хранительницей погибшей культуры, соединяла 19 и 20 столетия в русской поэзии. Она постоянно спускалась в «подвалы памяти», и в ее творчестве оживала
дореволюционная эпоха, исполненный величия облик приневской столицы. Но поэзия Ахматовой не осталась прикованной к 10-м годам: сама она неоднократно противилась попыткам «замуровать ее в десятые годы», превратить в декадентскую поэтессу. Нет, не под
чуждым небосводом, / И не под защитой чуждых крыл, / Я была тогда с моим народом, /
Там, где мой народ, к несчастью, был », – определяла Ахматова сущность своей поэзии
после 1917. Стихи стали для нее связью со временем, с новой жизнью народа.
В 1918 началась массовая эмиграция: один за другим покидали Россию близкие Ахматовой люди: Б.Антреп, А.Лурье, подруга юности О.Глебова-Судейкина. Выбор Ахматовой
был иным – она осталась в «глухой и грешной» России. Чувство связи с русской землей,
ответственности перед Россией и ее языком побудило ее вступить в диалог с теми, кто
бросил землю. К эмигрантам Ахматова обратила гневное: Не с теми я, кто бросил землю /
На растерзание врагам. Самооправдание эмиграции перед Ахматовой продолжалось долгие годы: с Ахматовой в книге «Я унес Россию» полемизирует Р.Гуль, к ней обращаются
Г.Адамович, В.Франк. В 1917 эмигрировал в Англию офицер и художник Б.Антреп, так
прокомментировавший свой отъезд: «Я люблю покойную английскую цивилизацию, а не
религиозный и политический бред». Эти слова Ахматова назвала «недостойной речью»
(Когда в тоске самоубийства …). Из тверского села Слепнево она отвечала Антрепу от
имени остающихся: Ты говоришь, моя страна грешна, / А я скажу – твоя страна безбожна, / Пускай на нас еще лежит вина, / Все искупить и все исправить можно. 21 января
Ахматова прочитала эти строки на утреннике «О России», где на фоне констатации бесчестья и стыда России они поразили слушателей надеждой на покаяние и очищение. Впоследствии у адресата этих стихов Б.Антрепа не было сомнений относительно миссии безрассудно оставшейся в большевистской России Ахматовой: он изобразил ее в образе Сострадания на мозаике в Лондонской национальной галерее и придал ее черты Святой Анне
в Соборе Христа Владыки в ирландском городке Маллингаре.
Среди оставшихся в России близких Ахматовой людей практически все пополнили список
жертв сталинского террора. Николай Гумилев был расстрелял в 1921 по сфабрикованному
обвинению в причастности к контрреволюционному заговору. Место его захоронения было неизвестно, и Ахматова, глядя на многочисленные островки на взморье, мысленно искала его могилу. Единственный сын Ахматовой Лев Гумилев трижды арестовывался. Были
безвинно осуждены и погибли в лагерях О.Мандельштам, Б.Пильняк, ученый-филолог
Г.Гуковский, В.Нарбут, Н.Пунин (третий муж Ахматовой). «Такой судьбы не было ни у
одного поколения, – писала Ахматова в январе 1962. – Блок, Гумилев, Хлебников умерли
почти одновременно. Ремизов, Цветаева, Ходасевич уехали за границу, там же были Шаляпин, М.Чехов, Стравинский, Прокофьев и половина балета».
Щедрый на несчастья 1921 был плодотворным для Ахматовой. В петербургском издательстве «Петрополис» вышли два ее сборника – Подорожник (оформление М. Добужинского)
и Anno Domini МСМХХI (Лето Господне 1921). В них все ощутимей становится скорбная
торжественность, пророческая интонация и некрасовски настроенная сочувственность. За
многими, казалось бы, отвлеченными образами прочитываются страшные реалии революционного времени. Так в стихотворении Все расхищено, предано, продано… «голодная
тоска» не просто символ, а вполне конкретное упоминание о «клиническом голоде», охватившем Петроград в 1918–1921. Но в отличие от Ив.Бунина, Д.Мережковского, З.Гиппиус
13
Ахматова не шлет громких проклятий «осатаневшей России»: лист подорожника – подношение северной скудной земли – наложен на «черную язву». Вынеся в заглавие сборника
Anno Domini дату, Ахматова подчеркнула лирическую летописность своих стихов, их причастность большой истории. Изысканная петербужанка передавала мироощущение человека «не календарного ХХ века», подавленного страхом, насилием, необходимостью жить
«после всего». Одним из ключевых в своем творчестве Ахматова считала стихотворение
Многим, в котором как бремя осознавался удел поэта – быть голосом многих, озвучивать
их потаенные мысли. Однако человек «эпохи фабрикации душ» показан в поэзии Ахматовой не в никчемности бесконечных унижений и надругательств, а в библейском ореоле
очистительного страдания: молитва, причитание, эпические и библейские стихи, баллада –
формы, подчеркивающие драматизм и величие отдельной человеческой судьбы. «Время,
смерть, покаяние – вот триада, вокруг которой вращается поэтическая мысль Ахматовой»,
– писал философ В.Франк.
С 1923 по 1935 Ахматова почти не создает стихов, с 1924 ее перестают печатать – начинается ее травля в критике, невольно спровоцированная статьей К.Чуковского Две России.
Ахматова и Маяковский. Противопоставление хранительницы уходящей культуры Ахматовой и правофлангового нового искусства Маяковского, на котором строилась статья
К.Чуковского, оказалось роковым для Ахматовой. Критиками Б.Арватовым
А.Селивановским, С.Бобровым, Г.Лелевичем, В.Перцовым она была объявлена салонной
поэтессой, «идеологически чуждым молодой пролетарской литературе элементом». В годы вынужденного безмолвия Ахматова занималась переводами, изучала сочинения и
жизнь Пушкина, архитектуру Петербурга. Ей принадлежат выдающиеся исследования в
области пушкинистики (Пушкин и Невское взморье, Гибель Пушкина и др.). На долгие годы Пушкин становится для Ахматовой спасением и прибежищем от ужасов истории, олицетворением нравственной нормы, гармонии. Ахматова останется до конца верной пушкинскому завету художнику для власти, для ливреи / Не гнуть ни совести, ни помыслов /
ни шеи – факт особенно примечательный на фоне сделок советских писателей с властью.
От многих современников Ахматову отличала редкая способность не поддаваться массовому гипнозу власти, иллюзиям культа личности.
С серединой 20-х она связывала изменение своего «почерка» и «голоса». В мае 1922 посетила Оптину Пустынь и беседовала со Старцем Нектарием. Эта беседа, вероятно, сильно
повлияла на Ахматову. По материнской линии Ахматова состояла в родстве с
А.Мотовиловым – мирским послушником С.Саровского. Через поколения она восприняла
идею жертвенности, искупления. Перелом в судьбе Ахматовой был связан и с личностью
В.Шилейко – ее второго мужа, ученого-востоковеда, занимавшегося культурой древнего
Египта, Ассирии, Вавилона. Личная жизнь с Шилейко, деспотичным и беспомощным в
бытовых делах, не сложилась, но его влиянию Ахматова приписывала возрастание сдержанных философских нот в своем творчестве. Шилейко привел Ахматову в Фонтанный
Дом (Шереметьевский дворец), под кровом которого она прожила несколько лет.
Своим городом Ахматова называла Петербург. В 1915 в стихотворении Ведь где-то есть
простая жизнь и свет… Ахматова клялась в любви и верности «городу славы и беды», его
«бессолнечным садам», говорила о готовности разделить «торжественную и трудную»
судьбу Петербурга. В эпоху сталинского террора Ленинград – вторая неофициальная столица, «рассадник» старой интеллигенции, «троцкистско-зиновьевских» настроений,
«опальный» город, связанный с именами неугодных диктатору С.Кирова и Г.Зиновьева.
Судьбу Ленинграда предопределила идеология тоталитарной власти: один вождь – одна
столица. После убийства Кирова 1 декабря 1934 по Ленинграду прокатилась волна повальных «чисток» и выселений. Лихорадило Ленинград и в послевоенные годы, когда началось
«закручивание идеологических гаек», сведение счетов с непокорным, выстоявшим в блокаду городом. В этих условиях многие видные деятели культуры и искусства предпочли
14
Ленинграду Москву: К.Чуковский, С.Маршак, Г.Уланова, Д.Шостакович перебрались в
столицу. Ахматова осталась в любимом городе.
Осенью 1935, когда почти одновременно были арестованы Н.Пунин и Л.Гумилев, Ахматова начала писать Реквием (1935–1940). Факты личной биографии в Реквиеме обретали
грандиозность библейских сцен, Россия 30-х уподоблялась Дантову аду, среди жертв террора упоминался Христос, саму себя, «трехсотую с передачей», Ахматова называла «стрелецкой женкой». Реквием занимает особое место в ряду антитоталитарных произведений.
Ахматова не прошла лагерь, не арестовывалась, но тридцать лет «прожила под крылом у
гибели», в предчувствии скорого ареста и в непрестанном страхе за судьбу сына. «Шекспировские драмы – все эти эффектные злодейства, страсти, дуэли – мелочь, детские игры
по сравнению с жизнью каждого из нас», – говорила Ахматова о своем поколении. В Реквиеме не изображены леденящие душу зверства советских палачей, «крутой маршрут»
арестанта или адские реалии Архипелага ГУЛАГ. Реквием – памятник России, превращенной в тюремную очередь, в центре цикла – страдание матери, плач по безвинно погибшим,
гнетущая атмосфера, воцарившаяся в годы «ежовщины». В ту пору, когда в России усилиями властей формировался новый тип женщины-товарища, женщины-работницы и гражданина, Ахматова выражала вековое сознание русской женщины – скорбящей, охраняющей, оплакивающей. Обращаясь к потомкам, она завещала установить ей памятник не там,
где прошли ее счастливые, творческие годы, а под «красной, ослепшей стеной» Крестов.
Смерть Ахматовой и вывод , касающийся творчества
Магия совпадений, «перекличек», дат всегда ощущалась Ахматовой как основа поэзии, как
тайна, лежащая у ее истоков. По одному из таких знаменательных совпадений Ахматова
умерла в годовщину смерти Сталина – 5 марта 1966. Кончина Ахматовой в Москве, отпевание ее в Петербурге и похороны в поселке Комарово вызвали многочисленные отклики в
России и за рубежом. «Не только умолк неповторимый голос, до последних дней вносивший в мир тайную силу гармонии, – откликнулся на смерть Ахматовой Н.Струве, – с ним
завершила свой круг неповторимая русская культура, просуществовавшая от первых песен
Пушкина до последних песен Ахматовой».
Поэзия А. Ахматовой взросла , питаясь великой традицией Русской литературы XIX векатрадицией гуманистической, возвышенной, светлой. «Души высокая свобода», верность
идеалам, гуманистический пафос, мужественная правдивость изобрвжения, напряженность
духовной жизни, тяготение к классическому, ясному, строгому и соразмерному стилю- все
то, что характерно для русской поэзии прошлого века, вновь появляется именно в ахматовской строке, властной и нежной одновременно.
15
Иннокентий Федорович Анненский
(1855 – 1909)
Личность Иннокентия Федоровича Анненского осталась во многом загадкой для современников.
Об этом говорили многие: и его сын, Валентин Кривич («для меня лично в отце всегда
соединялось несколько совершенно разных людей»); и Максимилиан Волошин, отметивший
с удивлением после знакомства с поэтом в 1909 г.: «в моем сознании соединилось много
"Анненских", которых я не соединял в одном лице»; и критик А. Гизетти, который, откликаясь статьей на смерть Анненского, подчеркнул сосуществование в нем «множества ликовличин, резко противоречащих друг другу».
Творческий путь
К известности Анненский шел очень долго, можно сказать — всю жизнь, если иметь в
виду, что по достоинству его своеобразная лирика была оценена лишь посмертно.
Начал писать стихи Анненский, по собственному признанию, в 1870-е гг., «а так как в те
годы еще не знали слова символист, то был мистиком в поэзии [...]. Я твердо держался глубоко запавших мне в душу слов моего брата Николая Федоровича: "До тридцати лет не печататься", и довольствовался тем, что знакомые девицы переписывали мои стихи и даже учили
эту чепуху наизусть». После университета «стишонки опять прокинулись,— слава богу,
только они не были напечатаны»... Из этого периода опубликовано лишь несколько фрагментов, которые совершенно не предсказывают появление поэта, о котором после прочтения
посмертно вышедшего сборника «Кипарисовый ларец» А. Блок скажет (в письме В. Кривичу): «...Невероятная близость переживания, объясняющая мне многое о себе самом».
Появление такого Анненского обусловлено, видимо, другим. И здесь нужно хотя бы бегло остановиться на творчестве Анненского как литературного критика, адепта импрессионистического метода в искусстве. Размышляя о поэзии в статье «Бальмонт-лирик», Анненский
утверждал: «Стих не есть созданье поэта, он даже, если хотите, не принадлежит поэту [...].
Он — ничей, потому что он никому и ничему не служит, потому что исконно, по самой воздушности своей природы, стих свободен и потому еще, что он есть никому не принадлежащая и всеми созидаемая мысль [...]. Стих этот — новое яркое слово, падающее в море вечно
творимых...» А немного раньше, в статье «Что такое поэзия?», подготовленной как предисловие к новому сборнику стихов, но не вошедшей в него, Анненский писал, что в искусстве
слова, на его взгляд, «все тоньше и беспощадно правдивее раскрывается индивидуальность
16
[...] с ее тайной и трагическим сознанием нашего безнадежного одиночества и эфемерности»,
проявляется «я, которое жадно ищет впитать в себя этот мир и стать им, делая его собою».
Теперь легче объяснить «происхождение» Анненского-поэта.
Несмотря на общепризнанную ценность вклада Анненского в переводы античной драматургии и «новой» (в терминах начала века) европейской поэзии, исследователи отмечали
весьма своеобразные черты этой его деятельности. Так, современник Анненского филологклассик Ф. Ф. Зелинский подчеркивал, что «Еврипид для него — часть его собственной жизни, существо, родственное ему самому», парируя упреки в субъективности трактовки древнегреческого текста, в модернизации лексики оригинала. Далее следует заметить, что и
французская, немецкая, бельгийская и прочая поэзия в переводах Анненского — скорее эмоциональный «дублет», нежели точное воспроизведение. Недаром поэт часто не помечал на
текстах переводов даже имя автора оригинала. С одним из таких опытов перевода произошел
и совсем невероятный казус. Речь идет о цикле стихотворений в прозе «Autopsia», до начала
1980-х гг. относимом к раннему периоду оригинального творчества поэта, когда он пытался,
как объясняли критики, в романтическом ключе решить социально значимую тему. Почти
случайно удалось установить, что это ранний перевод вполне традиционных стихов итальянской поэтессы Ады Негри из ее сборника «Судьба» (Fatalita, 1892), имевшего в свое время
большую популярность.
Было бы примитивным упрощением видеть в этом попытку плагиата. Анненский «впитал в себя» мир античной культуры и стал «древнегреческим драматургом» — автором нескольких стихотворных драм на античные сюжеты (в ряду тех «пьес для чтения», которые
были широко распространены в творчестве поэтов-символистов, достаточно назвать имена
Блока, Брюсова, Вяч.Иванова, Сологуба). Как переводчик лирики, он «впитал в себя» идеи и
мотивы европейского модернизма, декаданса, символизма (поэзия Бодлера, Верлена, Рембо,
Малларме, Прюдома, Леконта де Лиля, Ш. Кро), которые в сочетании с русской классической традицией философской лирики (в первую очередь — Тютчева) и дали толчок новому
оригинальному явлению в русской литературе — поэзии Анненского. Продолжая эту тему,
можно увидеть, например, как педагогическая деятельность Анненского, всегда ориентированного на проблемы народа («...впитать в себя этот мир...»), в сочетании с природной интеллигентностью («... и стать им, делая его собою...») привели к тому, что «в русской поэзии
первого десятилетия XX в. наиболее сильными стихами "гражданственного" плана,— по
мнению известного блоковеда П. Громова,— являются "Старые эстонки" и "Петербург" Анненского».
Точно установить, когда начинается творчество Анненского, представленное в двух его
стихотворных сборниках (второй увидел свет после смерти поэта), в каком порядке были созданы его произведения, невозможно. Анненский, за немногим исключением, не датировал
своих стихотворений, не публиковал их в периодике, а для сборников группировал по собственной, внутренней логике. На основании его письма к А. В. Бородиной от 7.1.1901
(«...занялся подбором всех своих стихотворений и стихотворных переводов, которые думаю
издать отдельной книжкой») можно заключить, что состав будущих «Тихих песен» в основном определился за три года до публикации (1904).
Сам факт публикации прошел в литературном мире почти незамеченным. Да и не мудрено: на фоне яркой, громко заявлявшей о себе даже названиями книг («Шедевры» Брюсова,
«Будем как солнце» Бальмонта, «Золото в лазури» Белого, «Стихи о Прекрасной Даме» Блока) символистской поэзии «Тихие песни», автор которых укрылся за псевдонимом Ник. Т-о,
могли рассчитывать на успех только при исключительном стечении обстоятельств. «Мэтр»
Брюсов откликнулся вежливо-снисходительным одобрением начинающему поэту, два года
спустя молодой Блок, отметив «печать хрупкой тонкости и настоящего чутья» на ряде стихов, зафиксировал и «наивное безвкусие», и «декадентские излишества», а также «невзрачный эпиграф и сомнительный псевдоним». Впрочем, в письме Г. Чулкову (1905) Блок выразится иначе: «Ужасно мне понравились "Тихие песни" [...]. В рецензии старался быть как
можно суше...»
17
В общем можно сказать, что первая книжка стихов мало что изменила в жизни Анненского. Вышедшие чуть раньше небольшими тиражами оригинальные трагедии Анненского
на сюжеты античных мифов («Меланиппа-философ», 1901; «Царь Иксион», 1902; «Лаодамия», написана в 1902, опубликована в 1906) еще в меньшей степени могли претендовать на
внимание широкой публики. Как ни странно, но большее значение для судьбы Анненского
имели события 1905 г., к которым он недвусмысленно выразил свое отношение, защищая
учеников своей гимназии, выступивших против государственной политики. В результате ряда перипетий он был переведен на должность инспектора Петербургского учебного округа
— видимо, из высочайших соображений сокращения влияния на подрастающее поколение.
Творчество между тем шло своим чередом. Завершился перевод трагедий Еврипида, и
шли переговоры об их издании отдельной книгой; была написана четвертая стихотворная
пьеса — вакхическая драма «Фамира-кифарэд» (напечатана посмертно, в 1916 г. поставлена
А. Таировым на сцене Камерного театра), продолжалось создание литературно-критических
статей о русской и западноевропейской литературе, составивших две «Книги отражений»
(1906, 1909); рождались и новые стихи — но по преимуществу оставались известными лишь
друзьям дома. Лишь 1909 г. оказался переломным в отношениях Анненского с литературным
светом.
У этого «перелома», можно сказать, были две причины. Одна — объективная, связанная
с противоборством в эстетике и философии символизма двух мировоззренческих концепций
— «дионисийства» и «аполлинизма»; другая — субъективная, а именно — «пропаганда» в
петербургских литературных кругах творчества и личности Анненского юным Николаем
Гумилевым.
Максимилиан Волошин, вспоминая о периоде формирования символистского журнала
«Аполлон», писал: «...вставал вопрос — кого можно противопоставить Вячеславу Иванову и
А. Л. Волынскому в качестве теоретика аполлинизма? Тут вспомнили об Анненском. Ни я,
ни С. К. Маковский не имели об Анненском ясного представления. О нем тогда часто говорили Н. С. Гумилев и А. А. Кондратьев — его ученики по царскосельской гимназии...»
Сергей Маковский как инициатор создания и главный редактор «Аполлона» пригласил
Анненского к сотрудничеству. Однако круг авторов и читателей нового журнала символистов оказался недостаточно восприимчив к уровню мышления Анненского. «С осени 1909 г.
началось издание "Аполлона",— писал Волошин.— И. Ф., кажется, придал большее значение
предложению С. К. Маковского, чем оно того, может быть, заслуживало. В редакционной
жизни "Аполлона" очень неприятно действовала ускользающая политика С. К. Маковского и
эстетская интригующая обстановка. Создавался ряд недоразумений [...]. Видеть И.Ф. в редакции "Аполлона" было тем более обидно и несправедливо, в особенности для последнего
года его жизни. Это было какое-то полупризнание. Ему больше подобало уйти из жизни совсем непризнанным». Частично говорит о том, что Анненский серьезно отнесся к предложению Маковского, и тот факт, что почти одновременно с началом переговоров он подал прошение об отставке (оно было удовлетворено за несколько дней до смерти поэта).
Включение Анненского как поэта и критика в современный ему литературный процесс
оказалось далеко не триумфальным. Договоренность о публикации стихов была нарушена
Маковским уже во втором номере журнала; программная статья «О современном лиризме»,
выполненная в характерной для Анненского импрессионистической, весьма субъективной
манере, была встречена холодно. Сказалось, видимо, в некоторой степени и то, что в литературном мире Анненский (филолог-классик, переводчик, крупный министерский чиновник)
не имел авторитета как символист, как свой, в то время как ощущал он себя и вел именно как
мэтр, имеющий право (с течением времени это стало очевидно!) и талант судить нелицеприятно о более шумных и известных современниках.
Как бы то ни было, ни утвердиться в этой роли, ни сделать каких-то иных шагов он не
успел. Поэт скончался от сердечного приступа на Царскосельском вокзале 30 ноября 1909 г.
18
Основные темы лирики
Тема
1. тоски
2. смерти
3. невозможности изменить
что-либо в своей жизни
4. природа
5. жизнь человека
6. любовь
Пример (названия стихов)
"Гармония", "Трилистник Тоски", "Тоска возврата", "Тоска",
"Тоска медленных капель", "Тоска кануна", "Тоска синевы",
"Тоска миража"
"Лира часов"
"Желанье жить"
"Дождик"
"Стальная цикада", "Будильник", "Тоска маятника"
"Смычок и струны", "Трое", "Я думал, что сердце из камня"
Художественные особенности лирики
Для того чтобы понять все художественные особенности Анненского, мы попробуем
проанализировать одно из его стихотворений – «Смычок и струны».
Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!
«Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно?..»
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.
Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых...
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.
Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось...
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.
«О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты та ли, та ли?»
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.
Но человек не погасил
До утра свеч... И струны пели...
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.
Стихотворение «Смычок и струны» (1909), по свидетельству мемуаристов, было одним
из самых любимых созданий И. Ф. Анненского. Будучи по возрасту намного старше всех
других поэтов новых течений, он не любил демонстративных проявлений эмоций и обычно
хорошо скрывал свои чувства под маской академической корректности. Однако принимаясь
за чтение «Смычка и струн», поэт не мог сохранить будничного тона, присущего ему при декламации собственных стихов.
«...Надрывным голосом, почти переставая владеть собой, произносил Анненский: «И
было мукою для них, что людям музыкой казалось...» — вспоминал С. Маковский2. Очевидно, цитируемая мемуаристом строчка воспринималась самим автором как эмоциональная
кульминация, как смысловое ядро стихотворения.
Внешне стихотворение сочетает в себе признаки рассказа в стихах и драматического
диалога (сам Анненский называл свои стихотворения «пьесами»). «Повествовательный»
план этой лирической пьесы Намечен пунктиром глаголов совершенного вида: «зажег...
взял... слил... не погасил... нашло». Интересно, что субъект этой череды действий обозначен
предельно общо, неконкретно: сначала неопределенным Местоимением «кто-то», а в финале
— существительным «человек», почти столь же неопределенным в контексте произведения».
Восприятию читателя или слушателя предлагается лишь событийная рамка.
2
Маковский С. Портреты современников // Серебряный век. Мемуары. М., 1990. С. 125..
19
На фоне поэтической традиции отношения между человеческими переживаниями и
внешним миром складываются в лирике Анненского по-новому. Мир чаще дается не прямыми описаниями, а через его отражения в душе человека. И наоборот: динамика душевных переживаний — через окружающий человека предметный мир.
В качестве вещных знаков психологических отношений в нем использована вынесенная
в заголовок пара «Смычок и струны». Психологические качества (способность чувствовать,
думать, страдать) переносятся на предметы. «Два желтых лика, два унылых» ассоциируются
прежде всего с двумя деками скрипки: желтый лак их поверхности тускло отражает свет зажженных свечей.
Лирический сюжет со-средоточен на двух связанных между собой предметах, но сами
предметы истолкованы символически, вовлечены в психологическое движение и потому
сигнализируют о мире человеческих отношений. Этому способствует и форма драматического диалога, разворачивающегося в центральной части стихотворения.
«Реплики» этого диалога фонетически и ритмически имитируют прикосновение смычка
к струнам. Особенно выразительны звуковые повторы в словосочетаниях «нас надо» и «ты
та ли, та ли».
Миг переживаемого счастья неотделим от импульса боли, рождаемого сознанием того,
что счастье мимолетно. Мгновение гармонии — будто кратковременный мираж на фоне
«темного бреда» повседневности. Но стремление к гармонии неустранимо, даже если оно
чревато гибелью, как неустранима роковая связь музыки и.
Человек в поэтическом мире Анненского жаждет преодолеть свое одиночество, стремится к слиянию с миром и с родственными ему душами, но вновь и вновь переживает трагические разуверения в возможности счастья. Прежде всего потому, что не может отрешиться от
бремени собственного сознания.
Самая яркая сторона формы «Смычка и струн» — его фонетическая организация. Исключительное внимание к звуковому составу слов, к изысканным благозвучиям — общее
свойство символистской поэзии. Но даже на этом общесимволистском фоне качества стиха
Анненского выделяются высшей степенью выразительности. Во многом благодаря тому, что
звучание его лирики неотторжимо от движения смысла.
Предметная семантика резко противоречит фонетике. В то время как логика ситуации
напоминает о том, что обязательным условием звучания является взаимодействие, слияние,
— фонетическое несходство двух голосов будто противится этой логике
Возвращение к исходной ситуации одиночества, раздельности подчеркнуто в тексте стихотворения чередой многоточий. Сигнализируемые ими паузы готовят к финальной картине
рассветной тишины.
После смерти. Вклад в развитие литературы.
Осталась незаконченной вторая книга стихов — «Кипарисовый ларец» — ее в следующем году выпустил Валентин Кривич, сын Анненского. Но и здесь поэту не повезло: сын не
слишком-то внимательно относился к творчеству отца, и потому в отношении посмертно
опубликованных стихов до сих пор сохраняются разногласия по составу «Кипарисового ларца» (читатель может сравнить варианты, обратившись к сборникам «Избранное» (1987) и
«Стихотворения и трагедии» (1990).
Спустя много лет тот же С. Маковский напишет об Анненском: «Поэт глубоких внутренних разладов, мыслитель, осужденный на глухоту современников,— он трагичен, как
жертва исторической судьбы. Принадлежа к двум поколениям, к старшему — возрастом и
бытовыми навыками, к младшему — духовной изощренностью, Анненский как бы совмещал
в себе итоги русской культуры, пропитавшейся в начале XX века тревогой противоречивых
терзаний и неутолимой мечтательности».
Смерть поэта послужила поводом к началу осмысления его личности и творчества. С
разных позиций оценивали поэзию Анненского М. Волошин, Г. Чулков, Н. Лунин и многие
другие.
20
Много сделали для возведения Анненского-поэта в ранг классика его юные современники — поэты-акмеисты, в своем «сражении» с символизмом опиравшиеся на его поэтическое
наследие. Единственным своим учителем называла Анненского Анна Ахматова; «последним
из царскосельских лебедей» — знакомый с ним Николай Гумилев. Надо упомянуть также и
литераторов, объединявшихся вокруг сборников «Жатва», и в первую очередь — Евгения
Архиппова, поэта, критика, первого библиографа Анненского. В 20-е гг. еще существовало
общество «Кифара», посвященное его памяти. Нельзя сказать, что в последующие годы имя
Анненского окончательно ушло в тень забвения. К тридцатилетию и пятидесятилетию со дня
смерти выходили сборники в серии «Библиотека поэта»; позже его творчество изучали и
отечественные, и зарубежные исследователи. Тем не менее какая-то невидимая преграда до
сих пор стоит между поэтом и читателем, сохраняя тайну поэтического мира Анненского.
И мир этот, при всей его компактности (как в смысле написанного, так и с точки зрения
идейной целостности), не поддается исчерпывающей характеристике. Критика легко выделяет «основные мотивы» лирики Анненского — мотив жизни и смерти, мотив одиночества,
мотив двойничества; определенное значение имеет социальная тематика, весьма скупо представлена любовная тема. Но все эти мотивы раскрываются опосредованно — через вещи,
предметы, пейзаж (его любил и умел воплощать в слове Анненский), которые зачастую являются не просто явлениями материального мира, отражением психологического состояния
души человека, причем отражением крайне субъективным, импрессионистическим.
Огромную значимость в поэтическом мире Анненского имеет понимание сопоставления
духовного и материального мира. Ставшее уже классическим по отношению к образной системе Анненского определение Л. Гинзбург «вещный мир» обозначает то, что «вещи» в его
стихах легко приобретают значение символов, а поэтические символы внезапно «материализуются», обнаруживая свое грубо натуралистическое содержание. Подобные преображения
любопытно проследить по реальным комментариям к ряду стихотворений поэта, однако
можно напомнить и творческое кредо автора, считавшего, что «в поэзии есть только относительности, только приближения — потому никакой другой, кроме символической, она не
была, да и быть не может».
В целом поэтический мир Анненского, конечно же, трагичен. Но не только (и не столько) тем, что в нем часты мотивы и образы смерти, отчаяния, тоски (лишь в названиях стихотворений это слово использовано пятнадцать раз, а в текстах нередко пишется с прописной
буквы — Тоска), а тем, что личность трагично воспринимает собственное существование в
окружающем мире, страстно желая слиянья с ним и раз за разом ощущая лишь мучительную
и безнадежную связь, механистическое сцепленье (концептуально противопоставленные Анненским термины).
Преодолевая «мучительные антракты жизни» (слова Волошина), человеку в поэзии Анненского дано, стремясь к гармонии с миром, понимать невозможность ее достижения, —
как невозможность слияния «я» и «не-я» (философских понятий, имеющих особое значение в
эстетике Анненского). Это понимание порождает трагическую иронию, окрашивающую все
творчество Анненского, стремившегося «слить» «творящий дух и жизни случай».
Вывод
1. Основные черты лирики И.Ф.Анненского можно определить как продолжение традиции
классической поэзии XIX века, с одной стороны, а с другой – интерес к формальной стороне стиха, например, в произведениях К.Случевского.
2. Критическая проза И.Ф.Анненского отличается, прежде всего своим субъективным подходом в описании литературных произведений, которая является основной чертой "Книг
отражений", но это не мешает поэту делать важные выводы и умозаключения.
3. В критической литературе – Анненский вносит изменения в строй повествования. Это
характеризуется в субъективном подходе к описанию произведений, но не является отрицательной чертой данного раздела творчества, так как эссе содержат в себе ценные за-
21
мечания и умозаключения. Поэт пишет об авторах современных ему, либо пользующимся интересом его современников.
4. Тема тоски и смерти, невозможности изменить что-либо относится к декадентскому
началу в поэзии Анненского. Даже тема любви, в какой-то мере соотносится с этим мироощущением.
22
Осип Эмильевич Мандельштам
(1891 – 1938)
Первая книга стихотворений Мандельштама поставила автора в ряды зрелых и значительных поэтов. Мандельштам в свои ученические годы сумел выработать строгую взыскательность к собственному творчеству и дебютировал не как ищущий неофит, а как сложившийся
мастер. Мандельштам слыл в литературных кругах человеком независимым, не создававший
вокруг себя никакого быта и живущего вне всякого уклада. Эта черта его характера и неприятие новой власти были причиной его обособленности от литературно-общественной среды.
Поэт не мог мириться с тем, что видел вокруг себя, и уж тем более не хотел прославлять в
своих стихах этот мир насилия над личностью. Мандельштам печатался мало, редко, общаясь лишь с небольшим кругом близким ему по духу поэтов и прозаиков, среди которых была
А.Ахматова.
Первые стихотворные опыты в народническом стиле относятся к 1906, систематическая работа над поэзией началась с 1908, первая публикация — 1910. Его программа — сочетать
«суровость Тютчева с ребячеством Верлена», высокость с детской непосредственностью.
Сквозная тема стихов — хрупкость здешнего мира и человека перед лицом непонятной вечности и судьбы («Неужели я настоящий / И действительно смерть придет?..»); интонация —
удивленной простоты; форма — короткие стихотворения с очень конкретными образами
(пейзажи, стихотворные натюрморты). Поэт ищет выхода в религии (особенно напряженно в
1910), посещает заседания Религиозно-философского общества, но в стихах его религиозные
мотивы целомудренно-сдержанны («Неумолимые слова...» — о Христе, который не назван).
В 1911 принимает крещение по методистскому обряду. Из стихов этих лет Мандельштам
включил в свои книги менее трети.
23
Война и революция
Первую мировую войну Мандельштам сначала приветствует, потом развенчивает («Зверинец»); отношение к октябрю 1917 как к катастрофе («Кассандре», «Когда октябрьский нам
готовил временщик...») сменяется надеждой на то, что новое «жестоковыйное» государство
может быть гуманизовано хранителями старой культуры, которые вдохнут в его нищету домашнее, «эллинское» (а не римское!) тепло человеческого слова. Об этом — его лирические
статьи «Слово и культура», «О природе слова», «Гуманизм и современность», «Пшеница человеческая» и др. (1921-22). В 1919-20 (и позднее, в 1921-22) он уезжает из голодного Петербурга на юг (Украина, Крым, Кавказ: воспоминания «Феодосия», 1925), но от эмиграции отказывается; в 1922 поселяется в Москве с молодой женой Н. Я. Хазиной (Н. Я. Мандельштам), которая станет его опорой на всю жизнь, а после гибели героически спасет его наследие. Стихи 1916-21 гг. (сборник Tristia, 1922, «Вторая книга», 1923) написаны в новой манере, значения слов становятся расплывчаты, иррациональны: «живое слово не обозначает
предметы, а свободно выбирает, как бы для жилья,... милое тело». Слова соединяются в фразы только звуками и семантической эмоцией («Россия, Лета, Лорелея»), связь между фразами теряется из-за пропусков ассоциативных звеньев. В тематике появляются «черное солнце» любви, смерти, исторической катастрофы, «ночное солнце» сохраняемой и возрождаемой культуры, круговорот времен, а в центре его — «святые острова» Эллады («На розвальнях...», «Сестры — тяжесть и нежность...», «Золотистого меда струя...», «В Петербурге мы
сойдемся снова...» и др.). К 1923 надежды на гуманизацию нового общества иссякают, Мандельштам чувствует себя отзвуком старого века в пустоте нового («Нашедший подкову», «1
января 1924») и после 1925 на пять лет перестает писать стихи; только в 1928 выходят итоговый сборник «Стихотворения» и прозаическая повесть «Египетская марка» (тем же отрывисто-ассоциативным стилем) о судьбе маленького человека в провале двух эпох.
Ссылка и гибель
В мае 1934 Мандельштам арестован (за «эпиграмму» и другие стихи), сослан в Чердынь на
Северном Урале, после приступа душевной болезни и попытки самоубийства переведен в
Воронеж. Там он отбывает ссылку до мая 1937, живет почти нищенски, сперва на мелкие заработки, потом на скудную помощь друзей. Мандельштам ждал расстрела: неожиданная
мягкость приговора вызвала в нем душевное смятение, вылившееся в ряд стихов с открытым
приятием советской действительности и с готовностью на жертвенную смерть («Стансы»
1935 и 1937, так называемая «ода» Сталину 1937 и др.); впрочем, многие исследователи видят в них лишь самопринуждение или «эзопов язык». Центральное произведение воронежских лет — «Стихи о неизвестном солдате», самое темное из сочинений Мандельштама, с
апокалиптической картиной революционной (?) войны за выживание человечества и его мирового разума. Мандельштам то надеялся, что «ода» спасет его, то говорил, что «это была
болезнь», и хотел ее уничтожить. После Воронежа он живет год в окрестностях Москвы,
«как в страшном сне» (А. Ахматова). В мае 1938 его арестовывают вторично — «за контрреволюционную деятельность» — и направляют на Колыму. Он умер в пересыльном лагере, в
состоянии, близком к сумасшествию, по официальному заключению — от паралича сердца.
Имя его оставалось в СССР под запретом около 20 лет.
24
Приложение 1
Основные стихи Марины Цветаевой














Идешь на меня похожий
Мне нравится, что Вы больны не мной
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес
Как правая и левая рука
Тебе - через сто лет
Две песни. 2.
Знаю, умру на заре! На которой из двух
Здравствуй! Не стрела, не камень
Поэт. 1.
Поэт. 2.
Поэт. 3.
Так вслушиваются... 1.
Так вслушиваются... 2.
Диалог Гамлета с совестью
Идешь на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала - тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти - слепоты куриной
И маков нарвав букет,
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь - могила,
Что я появлюсь, грозя...
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились...
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли...
- И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
Коктебель, 3 мая 1913













Письмо
Минута
Магдалина. 1.
Магдалина. 2.
Магдалина. 3.
Поэма горы
Поэма конца
Попытка ревности
Рас-стояние: версты, мили
<Памяти Сергея Есенина>
Новогоднее
Разговор с гением
Тоска по родине. Давно
Мне нравится, что вы больны не
мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной Распущенной - и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем ни ночью всуе...
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня - не зная сами!
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами, За то, что вы больны - увы! - не
мной,
За то, что я больна - увы! - не
вами.
3 мая 1915
25
Я тебя
Оттого
Оттого
Оттого
отвоюю у всех земель, у всех небес,
что лес - моя колыбель, и могила - лес,
что я на земле стою - лишь одной ногой,
что я тебе спою - как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других - у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я - ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя - замолчи! У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты О проклятие! - у тебя остаешься - ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, Оттого что мир - твоя колыбель, и могила - мир!
15 августа 1916
Как правая и левая рука Твоя душа моей душе близка.
Мы смежены, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
Но вихрь встает - и бездна пролегла
От правого - до левого крыла!
10 июля 1918
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух - не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
Пляшущим шагом прошла по земле! - Неба дочь!
С полным передником роз! - Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! - Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари - и ответной улыбки прорез...
- Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
Декабрь 1920
26
Приложение 2
Стихи
Многим
Я - голос ваш, жар вашего дыханья,
Я - отраженье вашего лица.
Напрасных крыл напрасны трепетанья, Ведь все равно я с вами до конца.
Вот отчего вы любите так жадно
Меня в грехе и в немощи моей,
Вот отчего вы дали неоглядно
Мне лучшего из ваших сыновей.
Вот отчего вы даже не спросили
Меня ни слова никогда о нем
И чадными хвалами задымили
Мой навсегда опустошенный дом.
И говорят - нельзя теснее слиться, Нельзя непоправимее любить…
Как хочет тень от тела оторваться,
Как хочет плоть с душою разлучиться,
Так я хочу теперь - забытой быть.
(1922г)
Заклинание
Из высоких ворот,
Из заохтенских болот,
Путем нехоженым,
Лугом некошеным,
Сквозь ночной кордон,
Под пасхальный звон,
Незваный,
Несуженый, Приди ко мне ужинать
(1935г)
***
Покорно мне воображенье
В изображенье серых глаз.
В моем тверском уединенье
Я горько вспоминаю вас.
Прекрасных рук счастливый пленник
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
Случилось, как хотели вы,
Вы, приказавший мне: довольно,
Поди, убей свою любовь!
И вот я таю, я безвольна,
Но все сильней скучает кровь.
И если я умру, то кто же
Мои стихи напишет вам,
Кто стать звенящими поможет
Еще не сказанным словам?
(1913г)
27
Приложение 3
Анненский: Хронология поэзии
1874
» Из поэмы «Mater
Dolorosa» (Как я любил...)
1890
» Notturno
» Villa nazionale
1899
» Рождение и смерть
поэта
1900
» Падает снег, мутный и белый и долгий...
» Июль
» На воде
1901
» Параллели
» Падение лилий
» Молот и искры
1902
» Для чего, когда сны
изменили...
1903
» Еще один
1904
» Тоска мимолетности
» Первый фортепьянный сонет
» Два паруса лодки
одной
» Сила господняя с
нами...
» Братские могилы
» Кэк-уок на цимбалах
» Тоска белого камня
» На северном берегу
» Черное море
» Сирень на камне
» Солнечный сонет
(Под стоны тяжкие
метели...)
» В ароматном краю
в этот день голубой...
1905
» Pace
» Я люблю
1906
» Лунная ночь в исходе зимы
» Кулачишка
» Старые эстонки
» Traumerei
» Ель моя, елинка
» Просвет
» Ноша жизни светла
и легка мне...
» Опять в дороге
(Луну сегодня выси...)
1907
» Вербная неделя
» Невозможно
» Лира часов
1909
» Среди миров
» То было на ВалленКоски
» Прерывистые строки
» Снег
» Одуванчики
» Моя тоска (Пусть
травы сменятся...)
Без даты
» Призраки
» В вагоне
» Смычок и струны
» Тоска
» Сиреневая мгла
» Тоска припоминания
» Тоска возврата
» Желание (Когда к
ночи...)
» Старая усадьба
» Стальная цикада
» Гармонные вздохи
» Петербург
» Сверкание
» Минута
» Тринадцать строк
» Зимний романс
» Я думал, что сердце
из камня...
» Две любви
» Октябрьский миф
» Конец осенней
сказки
» Весенний романс
» Электрический свет
в аллее
» Сентябрь
» Свечку внесли
» Листы
» Свечка гаснет
» Впечатление
» В открытые окна
» Старая шарманка
» Дочь Иаира
» Киевские пещеры
» Закатный звон в
поле
» В небе ли меркнет
звезда...
» Аметисты
» Что счастье?..
» Август
» Печальная страна
» Бронзовый поэт
» Поэзия (Над высью
пламенной Синая...)
»8
» У гроба
» Двойник
» Который?
» На пороге
» Идеал
» Май
» Сонет (Когда весь
день свои костры...)
» Хризантема
» Ноябрь
» Ветер
» Ненужные строфы
» В дороге
» Перед закатом
» Под новой крышей
» Трактир жизни
» Там
» Поэзия (Пусть для
ваших открытых сердец...)
» С четырех сторон
чаши
» Опять в дороге (Когда высоко...)
» Утро (Эта ночь
бесконечна была...)
» Ванька-ключник в
тюрьме
» Декорация
» Бессонница ребенка
» Парки - бабье лепетанье
» Далеко... далеко...
» Второй мучительный сонет
» Зимние лилии
» С балкона
» Мухи как мысли
» Под зеленым абажуром
» Третий мучительный сонет
» Второй фортепьянный сонет
» Маки
» В марте
» Ты опять со мной
» Бабочка газа
» Зимнее небо
» Будильник
» Черный силуэт
» Сизый закат
» Январская сказка
» Кошмары
» То и это
» Трое
» Погребение проклятого поэта
» Сумрачные слова
» Последние сирени
» Но для меня свершился выдел...
» К моему портрету
» К портрету А. А.
Блока
» Бессонные ночи
» Тоска миража
» Л. И. Микулич
» На закате
» Тоска медленных
капель
» Поэзия (Творящий
дух и жизни случай...)
» Человек
» Дети
» Дымы
» Canzone
» Осень (Не било
четырех...)
» Он и я
» Другому
» Ego
» Когда, влача с тобой банальный разговор...
» Еще лилии
» С кровати
» Из окна
» Зимний сон
» Сон и нет
» Не могу понять, не
знаю...
» Поэту
» Ямбы
28
Стихотворения в прозе
ANDANTE
Июльский день прошел капризно, ветреный и облачный: то и дело, из тучи ли, или с деревьев, срываясь, разлетались щекочущие брызги, и редко-редко небо пронизывало их стальными лучами. Других у него и не было, и только листва все косматилась, взметая матовую изнанку своей гущи. Слава богу, это прожито. Уже давно вечер. Там, наверху, не осталось ни облачка, ни полоски, ни точки даже...
Теперь оттуда, чистое и пустынное, смотрит на нас небо, и взгляд на него белесоватый, как у слепого.
Я не вижу дороги, но, наверное, она черная и мягкая: рессоры подрагивают, копыта слабо-слабо
звенят и хлюпают. Туман ползет и стелется отовсюду, но тонкий и еще не похолодевший. Дорога пошла
молóжами. Кусты то обступают нас так тесно, что черные рипиды их оставляют влажный след на
наших холодных лицах, то, наоборот, разбегутся... и минутами мне кажется, что это уже не кусты, а
те воздушные пятна, которые днем бродили по небу; только теперь, перемежаясь с туманом, они тревожат сердце каким-то смутным не то упреком, не то воспоминанием... И странно, - как сближает нас со
всем тем, что _не - мы_, эта туманная ночь, и как в то же время чуждо друг другу звучат наши голоса,
уходя каждый за своей душою в жуткую зыбкость ночи...
Брось вожжи и дай мне руку. Пусть отдохнет и наш старый конь...
Вот ушли куда-то и последние кусты. Там, далеко внизу, то сверкнет, то погаснет холодная полоса
реки, а возле маячит слабый огонек парома... Не говори! Слушай тишину, слушай, как стучит твое
сердце!.. Возьми даже руку и спрячь ее в рукав. Будем рядом, но розно. И пусть другими, кружными
путями наши растаявшие в июльском тумане тени сблизятся, сольются и станут одна тень... Как тихо... Пробило час... еще... еще... и довольно... Все молчит... Молчите и вы, стонущие, призывные. Как
хорошо!.. А ты, жизнь, иди! Я не боюсь тебя, уходящей, и не считаю твоих минут. Да ты и не можешь
уйти от меня, потому что ты ведь это я, и никто больше - это-то уж наверно...
МЫСЛИ-ИГЛЫ
Je suis le roi d'une tenebreuse
vallee.
Stuart Marrill {*}
{* Я король сумрачной долины.
Стюарт Мерриль (фр.) - Ред.}
Я - чахлая ель, я - печальная ель северного бора. Я стою среди свежего поруба и еще живу, хотя вокруг зеленые побеги уже заслоняют от меня раннюю зорю.
С болью и мукой срываются с моих веток иглы. Эти иглы - мои мысли. И когда закат бывает тих
и розов и ветер не треплет моих веток - мои ветки грезят.
И снится мне, что когда-нибудь здесь же вырастет другое дерево, высокое и гордое. Это будет поэт,
и он даст людям все счастье, которое только могут вместить их сердца. Он даст им красоту оттенков
и свежий шум молодой жизни, которая еще не видит оттенков, а только цвета. О гордое дерево, о
брат мой, ты, которого еще нет с нами. Что за дело будет тебе до мертвых игол в создавшем тебя перегное!.. И узнаешь ли ты, что среди них были и мои, те самые, с которыми уходит теперь последняя кровь моего сердца, чтобы они создавали тебя, Неизвестный...
Падайте же на всеприемлющее черное лоно вы, мысли, ненужные людям! Падайте, потому что и вы
были иногда прекрасны, хотя бы тем, что никого не радовали...
Вологодский поезд
30 марта 1906
29
Стихотворения
"Гармония"
В тумане волн и брызги серебра,
И стертые эмалевые краски...
Я так люблю осенние утра
За нежную невозвратимость ласки!
И пену я люблю на берегу,
Когда она белеет беспокойно...
Я жадно здесь, покуда небо знойно,
Остаток дней туманных берегу.
А где-то там мятутся средь огня
Такие ж я, без счета и названья,
И чье-то молодое за меня
Кончается в тоске существованье.
"Тоска"
По бледно-розовым овалам,
Туманом утра облиты,
Свились букетом небывалым
Стального колера цветы...
...Поймешь, на глянце центифолий
Считая бережно мазки...
И строя ромбы поневоле
Между этапами Тоски.
"Ego"
Я - слабый сын больного поколенья
И не пойду искать альпийских роз,
Ни ропот волн, ни рокот ранних гроз
Мне не дадут отрадного волненья.
Но милы мне на розовом стекле
Алмазные и плачущие горы,
Букеты роз увядших на столе
И пламени вечернего узоры.
Когда же сном объята голова,
Читаю гроз я повесть небылую,
Сгоревших книг забытые слова
В туманном сне я трепетно целую.
"Вербная неделя"
В желтый сумрак мертвого апреля,
Попрощавшись с звездною пустыней,
Уплывала Вербная неделя
На последней, на погиблой снежной льдине;
Уплывала в дымах благовонных,
В замираньи звонов похоронных,
От икон с глубокими глазами
И от Лазарей, забытых в черной яме.
Стал высоко белый месяц на ущербе,
И за всех, чья жизнь невозвратима,
Плыли жаркие слезы по вербе
На румяные щеки херувима.
30
Приложение 4
«Мороженно!» Солнце. Воздушный бисквит.
Прозрачный стакан с ледяною водою.
И в мир шоколада с румяной зарею,
В молочные Альпы, мечтанье летит.
Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть –
И в тесной беседке, средь пыльных акаций,
Принять благосклонно от булочных граций
В затейливой чашечке хрупкую снедь...
Подруга шарманки, появится вдруг
Бродячего ледника пестрая крышка –
И с жадным вниманием смотрит мальчишка
В чудесного холода полный сундук.
И боги не ведают – что он возьмет:
Алмазные сливки иль вафлю с начинкой?
Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой,
Сверкая на солнце, божественный лед.
1914 год.
***
Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
– Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем, – и через плечо поглядела.
Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
Сторожа и собаки, – идешь, никого не заметишь.
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни.
Далеко в шалаше голоса – не поймешь, не ответишь.
После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
Как ресницы, на окнах опущены темные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.
Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,
Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке;
В каменистой Тавриде наука Эллады – и вот
Золотых десятин благородные, ржавые грядки.
Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина,
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала.
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена, –
Не Елена – другая, – как долго она вышивала?
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны,
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
31
1917 год.
Жил Александр Герцевич,
Еврейский музыкант, –
Он Шуберта наверчивал,
Как чистый бриллиант.
И всласть, с утра до вечера,
Заученную вхруст,
Одну сонату вечную
Играл он наизусть...
Что, Александр Герцевич,
На улице темно?
Брось, Александр Сердцевич,–
Чего там! Все равно!
Пускай там итальяночка,
Покуда снег хрустит,
На узеньких на саночках
За Шубертом летит:
Нам с музыкой–голубою
Не страшно умереть,
А там вороньей шубою
На вешалке висеть...
Все, Александр Герцевич,
Заверчено давно.
Брось, Александр Скерцевич,
Чего там! Все равно!
27 марта 1931 года.
***
Квартира тиха, как бумага –
Пустая, без всяких затей, –
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.
Имущество в полном порядке,
Лягушкой застыл телефон,
Видавшие виды манатки
На улицу просятся вон.
А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать,
А я как дурак на гребенке
Обязан кому–то играть.
Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни наглей,
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей.
Пайковые книги читаю,
32
Пеньковые речи ловлю
И грозное баюшки-баю
Колхозному баю пою.
Какой – нибудь изобразитель,
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель,
Достоин такого рожна.
Какой–нибудь честный предатель,
Проваренный в чистках, как соль,
Жены и детей содержатель,
Такую ухлопает моль.
И столько мучительной злости
Таит в себе каждый намек,
Как будто вколачивал гвозди
Некрасова здесь молоток.
Давай же с тобой, как на плахе,
За семьдесят лет начинать,
Тебе, старику и неряхе,
Пора сапогами стучать.
И вместо ключа Ипокрены
Давнишнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья.
Ноябрь 1933 года.
***
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы как черви жирны,
А слова как пудовые гири верны –
Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей –
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, кует за указом указ –
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз
Что ни казнь у него, то малина
И широкая грудь осетина.
Ноябрь 1933 года
33
***
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей, –
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век–волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей...
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе;
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
17–18 марта 1931, конец 1935 года.
Старый Крым
Холодная весна. Голодный Старый Крым,
Как был при Врангеле – такой же виноватый.
Овчарки на дворе, на рубищах заплаты,
Такой же серенький, кусающийся дым.
Всё так же хороша рассеянная даль –
Деревья, почками набухшие на малость,
Стоят, как пришлые, и возбуждает жалость
Вчерашней глупостью украшенный миндаль.
Природа своего не узнает лица,
И тени страшные Украины, Кубани...
Как в туфлях войлочных голодные крестьяне
Калитку стерегут, не трогая кольца...
Май 1933 года.
34
Список использованной литературы
1. С.Бавин, И.Семибратова. Судьбы поэтов серебряного века. Русская государственная
библиотека. Москва: Книжная палата 1993.
2. Поэзия серебряного века в школе: Книга для учителя/ Авт.-сост. Е. М. Болдырева, А. В.
Леденев. - М.: Дрофа, 2001 г.
3. Александр Мандельштам «Серебряный век: русские судьбы»
4. «Серебряный век» - книга-энциклопедия
5. «Я познаю мир – литература»
6. Энциклопедия «Все обо всем»
7. Анна Ахматова Избранное
8. Москва «Просвещение»1993г.
9. Русская литература XX века(2 часть)
10. Москва «Просвещение» 2005г.
11. Энциклопедия «Кругосвет»
12. Твой интернет 2004г.
13. Энциклопедия Кирил и Мефодий
14. Русская литература 20 века
Ресурсы Интернета:
1.
2.
3.
4.
5.
www.gym10.tob.ru
www.litera.ru
http://referat.students.ru
http://www.referats.net
http://www.referats.com