Г.Р. ДЕРЖАВИН И ЕГО «ЗАБАВНЫЙ РУССКИЙ СЛОГ» КАК НОВОЕ ЯВЛЕНИЕ В ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ XVIII ВЕКА XVIII в. в РОССИИ есть эпоха образования национально- го языка, который в своем окончательном виде сложился только в первые десятилетия XIX в. Отправным пунктом в образовании русского общенационального языка в первой половине XVIII века было скрещение двух исконных начал русского письменного слова — книжного и обиходного,— своеобразно осуществлявшееся в различных отделах послепетровской русской письменности, в том числе и художественной литературы. (2; См.:138) Языковые изменения в первой половине XVIII века в области собственно художественной литературы характеризовались деформированным церковнославянским литературным языком, который вовсе иногда уступал место языку с сильной бытовой окраской. Это было естественным следствием нового содержания, внесенного в разные жанры русской литературы новой эпохой русского культурного развития (3; См.: 117-118). В результате этого традиционный литературный язык, овеянный атмосферой церковной культуры, оказывается все менее пригодным в качестве орудия литературного творчества, в котором начинают преобладать светские мотивы. Появление новых жанров (вроде виршей и школьной драмы), распространение переводных повестей западноевропейского происхождения и разного рода подражаний им приводит к тому, что церковнославянский язык в литературных произведениях начала 1 XVIII в. содержит много грамматических ошибок, все чаще вступает в гротескное соединение с западноевропейскими заимствованиями.(3; См.: 112-113) К середине XVIIIв. благодаря усилиям теоретиков литературного языка, каковы Кантемир, Тредиаковский, Ломоносов, в этот процесс в значительной мере было внесено н о р м а л и з у ю щ е е н а ч а л о , особенно заметно и плодотворно сказавшееся в литературной практике и теории второй половины века.(2; См.: 138-139) В области синтаксиса литературно-языковая нормализация половины XVIII в. была сосредоточена почти исключительно на формах высокого слога. Это понятно. За высоким слогом стояла богатая традиция церковнокнижной риторики, достигшей в конце XVII—начале XVIII в. под латинским и польским влиянием блеска и изощренности. Сюда присоединилось и влияние немецких риторик. В среднем и простом слоге царило смешение синтаксических форм просторечия с отражениями латино-немецкого синтаксиса, шедшими из церковнославянского языка и официально-канцелярского слога. Только еще начинало развиваться влияние французской синтаксической системы, находившей опору в навыках и свойствах разговорного языка дворянского общества. Но писатели отстаивали свободу словорасположения, особенно в стиховом языке. Порядок слов — это был больной вопрос синтаксиса русской литературной речи XVIII в. Н. Д. Чечулин правильно указывал, что «искусственное расположение слов, совершенно не соответствующее логическому отношению отражаемых ими понятий», было связано с 2 классическими, преимущественно латинскими, традициями в русском литературном языке. Искусственность, даже запутанность словоразмещения почиталась за одно из украшений речи в классической литературе. Например, встречаем у Тредиаковского, допускавшего в стиховом языке неограниченную свободу словорасположения и писавшего языком, похожим на запутанный крючкотворский стиль канцелярского документа. Например: Добродетель за твою милость с нами бога... И людей двор весь полки что сей окружает? Сила коль врагов твоя всех сбивает с поля... По достоинству от всех, и по долгу чтим был, Веселящеся его которы встречают. Ср. начало «Поздравления барону Корфу» (1734): Здесия, достойный муж, что Тн поздравляет Вящия и день от дня чести толь желает (Честь велика ни могла бы коль та быть собою, Будет, дается как тебе, вящая Тобою) Есть Российска муза, всем и млада и нова, А по долгу Ти служить с прочими готова . (1; 170) Синтаксическая неорганизованность старого литера- 3 турного языка особенно остро обнаруживалась в приемах союзного сцепления предложений. Отсутствие синтаксической перспективы и строгой логической расчлененности в строении периода характерна, например, для языка и Г.Р. Державина. В «Оде к премудрой Киргиз- Кайсацкой царевне Фелице»: Пророком ты того не числишь, Кто только рифмы может плесть: А что сия ума забава, Калифов добрых честь и слава, Снисходишь ты на лирный лад. В стихотворении «Крестьянский праздник»: И днесь, как звери, с ревом, с воем, Пьют кровь немецкую разбоем, Мечтав, и Русь что мищура. В балладе «К старухе»: Горит — как печь, хладна как лед! Но в клетке ветр сдержать желая. И птички как полет? Кто сед, Прости уже, любовь драгая. (1;199) С вопросом о словорасположении соединялся вопрос о составе и протяжении предложения, о длине периода. Когда в начале XIX в. представители новой литературы говорили о «старом слоге», то они прежде всего обвиняли его в запутанной расстановке слов и в затрудненном движении мысли по тягучим периодам: Живи - и тучи пробегали 4 Чтоб редко по водам твоим (…) (Водопад) Сия гробница скрыла Затмившею мать лунный свет... (На смерть гр. Румянцевой) (1;См.: 124-125) Остро стоял вопрос о перераспределении функций между славянским высоким слогом и живой народной речью, иногда уклоняющейся в «простонародность», т. е. в крестьянские диалекты. Он нашел своеобразное разрешение в стихотворном языке великого поэта конца XVIII в. Г. Р. Державина.(1;154) В лице Державина русская лирическая поэзия XVIII в. получила значительное развитие. Риторика впервые начинала уступать место поэзии. Русский поэт впервые выражается проще, впервые пытается стать ближе к жизни и действительности. Особенно важной новизной был «забавный русский слог». Никто еще из наших поэтов не говорил таким языком, каким часто выражался автор «Фелицы». Державин любил употреблять простые, чисто народные слова и выражения, обращаться к лицам и сюжетам народной поэзии, «соображаться» с народным бытом, нравами и обычаями. На поэзии Державина отразился господствовавший у нас во все продолжение XVIII в. взгляд на литературу и поэзию вообще — «нерешительность, неопределенность идеи поэзии», по выражению Белинского. Решительный перелом в поэтической деятельности Державина произошел в 1778 — 1779 гг. Он сам так ха- 5 рактеризовал прежний, более ранний период своей поэзии и переход к позднейшему, самостоятельному творчеству: «Правила поэзии почерпал я из сочинений Тредьяковского, а в выражении и слоге старался подражать Ломоносову; но так как не имел его таланта, то это и не удавалось мне. Я хотел парить, но не мог постоянно выдерживать изящным подбором слов, свойственных одному Ломоносову, великолепия и пышности речи. Поэтому, с 1779 г. избрал я совершенно особый путь, руководствуясь наставлениями Баттэ и советами друзей моих, Н.А. Львова, В.В. Капниста и Хемницера, причем наиболее подражал Горацию». В этих словах поэт довольно верно характеризует отличие свое от Ломоносова. По теории Баттэ поэзия, при «подражании природе», должна прежде всего «нравиться» и «поучать». Этот взгляд был усвоен Державиным. Еще более он был обязан своим друзьям. Почти все они были моложе Державина, но стояли гораздо выше его по образованию. Капнист отличался знанием теории искусства и версификации; на автографах державинских стихотворений нередко встречаются поправки, сделанные его рукой. Н.А. Львов слыл русским Шапеллем, воспитывался на французских и итальянских классиках, любил легкую шуточную поэзию и сам писал в этом роде; выше всего он ставил простоту и естественность, умел ценить народный язык и народную поэзию, отличался остроумием и оригинальностью литературных взглядов, смело восставая иногда против общепринятых суждений и мнений; признавая, например, Ломоносова «богатырем русской словесности», Львов указывал на «увечья», 6 нанесенные им русскому языку. К тому же направлению примыкал и Хемницер. Сравнивая более ранние стихотворения Державина с теми, которые написаны им, начиная с 1779 г., нельзя не видеть громадности шага, сделанного поэтом. Первой одой, написанной в новом направлении, было «Успокоенное неверие» (1779). Почти одновременно с ней была напечатана ода «На смерть князя Мещерского» (1779), впервые давшая поэту громкую известность и поразившая читателей небывалой звучностью стиха, силой и сжатостью поэтического выражения: Глагол времен! металла звон! Твой страшный глас меня смущает, Зовет меня, зовет твой стон, Зовет - и к гробу приближает… В том же году напечатана была ода «На рождение в севере порфирородного отрока». Своей игривой легкостью она резко выделялась из массы обычных торжественных од того времени: …Сим Россия восхищенна Токи слезны пролила, На колени преклоненна, В руки отрока взяла; Восприяв его, лобзает В перси, очи и уста; В нем геройство возрастает, Возрастает красота. Все его уж любят страстно, Всех сердца уж он возжег: 7 Возрастай, дитя прекрасно! Возрастай, наш полубог! Возрастай, уподобляясь Ты родителям во всем; С их ты матерью равняясь, Соравняйся с божеством. (1779) В 1780 г. в печати появляется ода «Властителям и судиям», написанная в подражание псалму и замечательная по смелости и силе: Восстал всевышний бог, да судит Земных богов во сонме их (…) Ваш долг есть: сохранять законы, На лица сильных не взирать, Без помощи, без обороны Сирот и вдов не оставлять(…) Цари! Я мнил, вы боги властны, Никто над вами не судья, Но вы, как я подобно, страстны, И так же смертны, как и я. Она чуть было не навлекла на поэта немилость императрицы. В том же году печатаются оды: «На отсутствие ее величества в Белоруссию» и «К первому соседу». Содержание поэзии Державина становится все глубже и разнообразнее; самая форма стиха быстро совершенствуется. Вместо бесплодного стремления к «великолепию и пышности речи российского Пиндара», 8 перед нами образы и картины, взятые прямо из жизни, нередко из простого быта; рядом с «парением» идут сатира и шутка; поэт употребляет народные обороты и выражения. «Фелица», написанная в 1782-м и напечатанная в 1783 г., по общему убеждению современников, открывала «новый путь» к Парнасу. Она вызвала такой же восторг в читателях, как за сорок с лишком лет до того ода «На взятие Хотина» Ломоносова. «Бумажный гром» высокопарных од, по сознанию современников, стал уже всем «докучать». В «Фелице» ложноклассический тон русской лирической поэзии XVIII в. впервые начинает уступать место более живой, реальной поэзии. К этому присоединялась столь необычная «издевка злая» с прозрачными намеками на живые лица и современные обстоятельства. Привлекательны были и ярко нарисованный поэтом идеал монархини, сочувствие ее гуманным идеям и преобразованиям, всюду чувствуемое в оде стремление поэта, еще ранее им высказанное, видеть «на троне человека»: Мурзам твоим не подражая, Почасту ходишь ты пешком (…) Не дорожа твоим покоем, Читаешь, пишешь пред налоем И всем из твоего пера Блаженство смертным проливаешь(…) Не слишком любишь маскарады (…) Едина ты лишь не обидишь, 9 Не оскорбляешь никого, Дурачествы сквозь пальцы видишь, Лишь зла не терпишь одного; Проступки снисхожденьем правишь, Как волк овец, людей не давишь, Ты знаешь прямо цену их (…) Ты здраво о заслугах мыслишь, Достойным воздаешь ты честь (…) Слух идет о твоих поступках, Что ты нимало не горда; Любезна и в делах и в шутках, Приятна в дружбе и тверда; Что ты в напастях равнодушна, А в славе так великодушна, Что отреклась и мудрой слыть. Еще же говорят неложно, Что будто завсегда возможно Тебе и правду говорить (…) И по отношению к легкости стиха в оде также видели как бы начало нового периода; «Фелица» послужила поводом к основанию даже особого журнала («Собеседника любителей российского слова»). Державин создает такие литературные формы, которые в узаконенных росписях классицизма и не значились. В результате в русской литературе стали появляться стихотворения, которые, совпадая по ряду мотивов и внешних признаков композиции с одами, тем не менее 10 были написаны откровенно низким слогом. Сам по себе низкий слог был для 80-х годов вовсе не новостью и успел уже к тому времени получить достаточно богатое литературное выражение. Новшество Державина заключалось не в самых формах языка, а в новости применения этих форм. Дело было не в том, что Державин в иных случаях писал «низко», а в том, что его «низко» написанные стихотворения претендовали на такое литературное значение и обладали такими литературными функциями, которых у собственно низкой литературы быть не могло. Это был «забавный русский слог», но им все-таки воспевались «добродетели» императрицы. Такие призведения Державина, как «Фелица», «На счастье», «Вельможа» и т. д., функционировали не как басни или «увеселительные эпиграммы и песни», а именно как оды, то есть были «большой» литературой, а потому их низкий слог должен был производить эффект острой новизны. С другой стороны, так как это были все-таки оды, то указанный жанр не был свободен и от известных одических трафаретов, имевших свое узаконенное, высокое языковое выражение. Поэтому в некоторых произведениях Державина, например в оде «На счастье», давно уже выделенной в этом отношении Я. К. Гротом, возникало парадоксальное столкновение двух стилей языка, не создававшее никакого нового единства. Например, начало оды, выдержанное в обычном тоне: Всегда прехвально, препочтенно, Во всей вселенной обоженно И вожделенное от всех, О ты, великомощно счастье! 11 Источник наших бед, утех (…) и следующие за тем выражения вроде: «в сердцах их зиждут алтари»,«на шаровидной колеснице», «во след блистающей деннице», «куда хребет свой обращаешь, там пепел в грады претворяешь», точно соответствующие норме высокого слога, не дают неподготовленному читателю никакого повода предполагать в дальнейшем тексте оды такие яркие образцы низкого слова, как например знаменитая пятая строфа: В те дни, как всюду скороходом Пред русским ты бежишь народом И лавры рвешь ему зимой, Стамбулу бороду ерошишь, На Тавре едешь чехардой; Задать Стокгольму перцу хочешь, Берлину фабришь ты усы; А Темзу в фижмы наряжаешь, Хохол Варшаве раздуваешь, Коптишь голландцам колбасы (…) и нижеследующие выражения: «вселенну в трантелево гнут», «и припевает хем, хем, хем», «и так, и сяк нахмуря рожи, тузят инова иногда» и т. д. Все это мотивировано Державиным как масленичное произведение, «написанное под хмельком». Но от этого ода не теряла своей литературной функции, а ее язык не становился глаже, оставаясь в решительном противоречии с заповедью Ломоносова, учившего «разбирать высокие слова от подлых и употреблять их в приличных местах по досто- 12 инству предлагаемой материи, наблюдая равность слога (2; См.:158-160) В языке Державина можно наметить несколько грамматических категорий, в пределах которых осуществляется явное «опрощение», «снижение» высокого слога, как бы приспособление его к нормам разговорного языка, далекого от утонченности светского дворянского салона. 1. Прежде всего, Державин часто употребляет в страдательном значении возвратную форму от таких глаголов, которые, по ломоносовской инструкции, «сего отнюдь не терпят». Ломоносов утверждал, что «славенские речения больше позволяют употребление возвратных вместо страдательных», а Державин придавал страдательное значение возвратным глаголам разговорного конкретно-бытового содержания: Так свирепыми волнами Сколько с нею ни делюсь (т. е. ни разделен)... (Препятствие к свиданию с супругой, стих 17) То ею в голове ищуся... (Фелица, стих, 105) Красою мужество сражалось... (Победа Красоты стих 31) 2. Формы деепричастий русифицируются: просторечные формы на -ючи встречаются даже от слов высокого и среднего стилей вроде блистаючи, побеждаючи, зараждаючи, являючи. Характерно также широкое употребление деепричастий на -я, -а не только от приставочных глаголов совершенного вида на -ить: возмо- 13 стясь, настроя, нахмуря, распустя, соглася, сотворя и т. п., но и от глаголов других категорий, например: затея, причем безразлично — от русских и церковнославянских: разлиясь, вержа, низвержасъ и др. 3. В категории причастий также происходит пестрое смешение форм разнообразной стилистической окраски. Наряду с архаическими церковнославянскими формами типа творяй, создавый, седящ, ядущий, исшвенны и т. п. встречаются причастные образования от просторечных глаголов. 4. Симптоматичны частые формы просторечного склонения слов бремя, время, племя и т. п. по образцу поле и т. п. Например, сын, время, случая, судьбины («Счастье»); когда от бремя дел случится («Благодарность Фелице», стих 55); в водах и в пламе («Осада Очакова»); чтоб в прошлом време не жил я; жниц с знаменем идущих. Ср. также у И. И. Дмитриева: в дыму и в пламе («Освобождение Москвы», 1795. ...Он всего собачья племя Был истинный отец, блюститель и покров. 5. Формы род. п. мн. ч. на -ов, -ее от слов ср. и жен. р. вроде зданиев, стихиев, кикиморов, фуриев, аналогичные муж. р. витиев и т. п. также свидетельствуют о расширяющемся влиянии просторечия. 6. Обращают внимание просторечные приемы грамматического употребления числительных имен: На сорок двух столпах («Изображение Фелицы»), ср. пребудут в тысящи веках («На новый год»). Еще ярче и нагляднее в лексике Державина смеше- 14 ние церковнославянских форм и выражений с просторечными. Я. К. Грот пишет: «Часто церковнославянское слово является у Державина в народной форме и, наоборот, народное облечено в форму церковнославянского». Вместе с тем в языке Державина резки переходы от церковнославянизмов к простонародным словам и выражениям. Например, в пьесе «Кружка» мы находим, между прочим, следующие выражения: «Ведь пьяньш по колено море; И жены с нами куликают; На карты нам плевать пора. Но тут же встречаются и такие слова, как дщерь, сих утех, предстань, пребудь. В оде «На счастье» среди «высокой» фразеологии «есть много стихов в простонародном тоне, например: Их денег куры не клюют; Весь мир стал полосатый шут; Бегу, нос вздернув, к кабинету; И в грош не ставлю никого; Бояре понадули пузы». Очень красочно характеризует ту державинскую тенденцию к смешению высокого слова с низким Гоголь: «Слог у него (Державина) так крупен, как ни у кого из наших поэтов; разъяв анатомическим ножом, увидишь, что это происходит от необыкновенного соединения самых высоких слов с самыми низкими и простыми: И смерть как гостью ожидает, Крутя задумавшись усы. Кто, кроме Державина, осмелился бы соединить такое дело, как ожидание смерти, с таким ничтожным действием, каково кручение усов?» Просторечие у Державина выступает со всей своей фамильярно-бытовой беззастенчивостью: А разве кое-как вельможи 15 И так и сяк, нахмуря рожи, Тузят иного иногда(…) (На счастие) В стихотворении «К самому себе»: Но я тем коль бесполезен, Что горяч и в правде черт... Характерно также для языка Державина употребление таких областных простонародных слов, как жолна (дятел; ср.: «рев крав, гром жолн»), колпица (аист; ср.: «колпиц алы черевички»); вяха (удар), козырбацкий («в убранстве козырбацком»); кобас (род балалайки); троп в значении хлоп (ср.: «с похмелья чарку водки троп»); курамшить («Проказьте, вздорьте, курамшите») и т. п. Любопытны такие заметки в «Объяснениях на сочинении Державина», изданных Ф. П. Львовым (СПб., 1834): Зреть корду с тучными волами. (Похвала сельской жизни) «Кордой называются в низовых губерниях зимние загороды для скота, куда в ясный день пускают оный»; Гуню вздел худую. (Птицелов) «Гуня» — простонародное название худого крестьянского платья и др. Замечательно яркую и острую характеристику поэзии Державина дает Белинский: «Ломоносов был предтечею Державина; а Державин— отец русских поэтов... Державин имел сильное влияние на Пушкина...» «В по- 16 эзии Державина уже слышатся и чуются звуки и картины русской природы, но перемешанные с какою-то искаженною на французский манер греческою мифологиею. Возьмем для примера прекрасную оду «Осень во время осады Очакова»: какая странная картина чисто русской природы с бог ведает какой природою, — очаровательной поэзии с непонятною риторикою: Спустил седой Эол Борея С цепей чугунных из пещер; Ужасные крыла расширя, Махнул по свету богатырь; Погнал стадами воздух синий, Сгустил туманы в облака, Давнул – и облака расселись. Спустился дождь и восшумел К чему тут Эол, к чему Борей, пещеры и чугунные цепи? Не спрашивайте; к чему нужны были нудра, мушка и фижмы? Во время оно без них нельзя было показаться в люди...И как нейдет русское слово «богатырь» к этому немцу «Борею»!.. Можно ли гонять стадами синий воздух? И что за картина: Борей, сгустив туманы в облака, Давнул их; облака расселись, и оттого спустился дождь и восшумел? «ведь это — слова, слова, слова! Но далее: Уже румяна осень носит Снопы златые на гумно… Какие прекрасные два стиха! И роскошь винограду просит Рукою жадной на вино. 17 Тоже прекрасные стихи; но куда они переносят вас — бог весть»... Или вслед за чудными национально-реалистическими стихами идут: По селам нимфы голосисты Престали в хороводах петь... Небесный Марс оставил громы, И лег в туманы отдохнуть... «Какой «небесный Марс» и в какие «туманы» лег он на отдых? Что за «нимфы голосисты» — уж не крестьянки ли?.. Но называть наших крестьянок нимфами все равно что называть Меланией Ма-ланью». (1; См.: 154-158) Анализируя поэтический язык Г.Р.Державина, легко представить, насколько продуктивным было функционирование обиходной речи и в письмах, и в записках поэта. О явном тяготении к бытовому просторечию свидетельствуют часто встречающиеся в переписке Г.Р.Державина лексемы жисть, одежа, сумнение, сопротив, свободить, страмить и др. Естественный, непринужденный характер писем Г.Р.Державина создается за счет использования таких народноразговорных лексем, как обчахнуть, хлопотник, шиканство, сослужебники.. Некоторые из них, имеющие стилистическую маркированность, входят впоследствии в качестве нейтральных в состав литературного языка: болтать, наболтать «Наболтала какие-то вздоры» (5; 654), некогда (недосуг) «Прочесть мне ему некогда, ибо редко видимся» (В.Капнисту,1796), а так- 18 же нахмуриться, натолковать, вздор, ( в значении «ссора», «распря», «нелепость»), дрязг («ссора», а также «мусор», «сор», широко употребительные в официальных бумагах, научных трактатах, литературных произведениях конца XVIII - начала ХIХ столетия) и др. Следует заметить, что многие просторечные элементы не имели четко выраженной дифференциации стилистического использования. Среди них - лексема вчерась, обнаруживающая у Г.Р.Державина большую частотность, чем вчера и продержавшаяся в языке до начала Х1Х века.Столь же стилистически нейтральными оказываются слова: окроме: «...покорно прошу при выслушении того решения остеречься: если обида против требований окроме 35 десятин»... (Письмо к управляющему, 1800); убивство: «происходило не токмо много ссор и тяжб, но и самих убивств» (5,733); теперя, теперича: «теперя надо ставить вино», «теперича приходят не до нежного уважения" (В.Капнисту,1816); опосле: «Опосле сие объяснилось и было не что иное как подражание или толчок Потемкину»(5,618); достальной: «достальные покупать теперь не придвидится надобности» (М.Хераскову, 1786).Характеризуя державинскую глагольную лексику, Я.Грот отмечал: «В глаголах он любит народные формы, например, пужать, пущать (4;338). Действительно, у Г.Р.Державина в частной переписке находим: «Напужен первым опытом» (1786), «Болезнь... и смерть наконец Николаю Александровичу испужали наших» (В.Капнисту, 1804), «В отпуск не отпущают (письмо другу» (1798), «Не допущается ко двору» (5; 594). 19 Стилистическая неупорядоченность, характерная для языка Петровской эпохи, сказалась и на формах словоизменения, унаследованных языком последней трети XVIII столетия, которые включали просторечные варианты, в частности: 1) флективные показатели -ов, -ев в родительном падеже множественного числа имен существительных мужского и среднего рода. В изучаемых письмах и записках Г.Р.Державина находим: уловков, рублев, управлениев, награждениев, объяснениев, происшествиев, 2) «выпадение» -ен у существительных среднего рода типа имя, стремя, племя: «в течение сего время», «не упущая время»; 3) окончание -у(ю) существительных мужского рода единственного числа родительного падежа: «во время осмотру», «прежде указу», «до малого знаку», «дожидаясь выходу». Как известно, флексия -у отличалась высокой продуктивностью в творчестве М.В.Ломоносова, в том числе - в одическом стиле, что свидетельствовало о нарушении им стилистических установок, данных в «Российской грамматике»; 4) использование возвратных глаголов в страдательном и безличном значениях, хотя «такое употребление обыкновенно не допускается»(4;341): известился, уведомился, усматривался, сообразился, раздумался , 5) обилие «народных» форм деепричастий на -учи (ючи), в «Записках» -живучи, запыхаючись, улыбаючись, в письмах - едучи, имеючи и др. Таким образом, подводя итог вышесказанному, следует отметить, что внедрение просторечных элементов в разножанровые произведения литературы - одна из главных тенденций эволюции русского литературного языка XVIII столетия, в реализации которой 20 огромная роль принадлежала и Г.Р.Державину. Именно в преодолении стилистической замкнутости и однотонности поэтического языка заключалось его новаторство. ЛИТЕРАТУРА 1. Виноградов В.В.Очерки по истории русского литературного языка /Общ. ред. С.Г. Бархударова. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ»,2010. 2. Винокур Г.О.история русского литературного языка XVII-XIX веков.: Учебник.- 3-е изд.- м.: Высш.школа, 1982. 3. Винокур.Г.О. Русский литературный язык в первой половине XVIII века /Г.О.Винокур // Избранные работы по русскому языку..- М., 1959. 4. Грот Я. Язык Державина // Державин Г.Р. Сочинения.- СПб., 1864-1883. - Т.9. 5. Державин Г.Р. Записки // Державин Г.Р. Сочинения.- СПб., 1864-1883.- Т.6. 6. Николаева Т.М. Новое в языке классической оды // Державин: Личность, творчество, современное восприятие. - Казань, 1993. 7. Г.Р.Державин. Стихотворения. Ленинград: Художественная литература, 1981. 21 22