УДК 882.0 Пономарева Т. А.

УДК 882.0
Пономарева Т. А.
ЭВОЛЮЦИЯ ЛИРИЧЕСКОГО «Я» В ПОЭЗИИ Н. КЛЮЕВА.
Ponomareva T.A.
EVOLUTION OF LIRIC HERO IN POETRI OF N. KLIUEV
В статье анализируется эволюция лирического «я» в поэзии Н. Клюева. Лирический
субъект ранних сборников 1910-х сменяется эпическим повествователем «Песнослова»
(1919) . В лирике 1920-х годов появляется образ лирического героя как личности, не только
стоящей за текстом, но и непосредственно выявленной в тексте, с ее психологическими и
биографическими особенностями.
Ключевые
слова: лирик, лирический
субъект, повествователь, лирический герой,
лирическое «я», художественная картина мира
There is a lyric «I» analyze in Kliuev’s poetry in this article. In early collections of 1910 a lyric
subject changed to epic narrator in «Pesnoslov» (1919) The image of lyric hero as a personality in
the text appeared in lyric of 1920.
Keys: lyric, narrator, a lyric subject, picture of the world, lyric hero, lyric «I»
Николай Алексеевич Клюев – самобытный русский поэт первой трети
ХХ века,
«посвященный от народа» – родоначальник и «идеолог» новокрестьянской литературы, в
которой «избяная Русь» заговорила свои собственным голосом. Сегодня Николай Клюев
рассматривается как один из крупных национальных поэтов ХХ столетия. В последние
десятилетия к творчеству Николая Клюева активно обращаются не только отечественные
ученые из Москвы, Санкт-Петебурга, Петрозаводска, Томска, Вологды и других городов, но
слависты из Украины, Латвии, Польши, Америки. На родине поэта в городе Вытегре поэта
вот уже в течение почти тридцати лет проходят ежегодные клюевские чтения, имеющие
международный характер. Научные конференции, посвященные Клюеву, проводятся также
в Томске и Петрозаводске. Благодаря совместным усилиям ученых воссоздана творческая
и личная биография поэта, представлена художественная картина его мира, в которой
отразились искания русского духа, «рублевская» Русь, крестьянское бытие. Клюевский
«избяной космос» раскрывается перед читателем с помощью необычайного, сгущеннометафорического языка, «вития словес».
И вместе
тем многие проблемы поэзии Николая Клюева не исследованы, в частности
особенности выражения и формы авторского сознания в его лирике. Существуют книги В.Г.
Базанова [1] и А.М. Михайлова [2] о его поэтическом мире, статьи Л. А. Киселевой [3] и Я.
П. Изотовой[4]
о стихотворных циклах Клюева. Немало сказано об эпическом начале в
поэзии олонецкого художника, считавшего себя «посвященным от народа», Е.И. Марковой
[5] и Э. Б. Мекшом [6], но эволюция образа «я» в его поэзии лишь намечена.
Носителя авторского сознания
в первых сборниках Клюева традиционно называют
«поэтом», иногда «лирическим субъектом» [2, с. 25].
В книгах «Сосен перезвон» (1911),
«Братские песни» (1912) образ «я» условен, не имеет
психологических и сюжетных
особенностей, а именно
устойчивых биографических,
эти признаки лирического «я»
позволяют, по мнению Л. Я. Гинзбург, говорить о лирическом герое как единстве
внутренней жизни личности, не только стоящей за текстом, но и непосредственно
выявленной в тексте [7, 145-150].
Широко употребляемый термин «лирический герой», как известно, был впервые введен
Ю. Тыняновым. Это особая форма авторского сознания, в которой лирическое «я» является
не только субъектом, но и объектом повествования, то есть он не только автор текста, но и
объект авторского
анализа. Это
«я» сотворенное», по выражению М. Пришвина.
Лирический герой связан не только с мировидением автора и его переживаниями, но и с
духовно-биографическим опытом, психологией, речевой
манерой. Лирический герой
«автопсихологичен» [8, 313-314].
В первых сборниках Клюева лирическое «я» не сводится к единой личности. Оно
многолико. Многоликость была творческим кредо поэта:
В художнике, как в лицемере,
Гнездятся тысячи личин... [9, с.752]
Эти «личины» не были масками поэта, а были ипостасями его многомерной личности. В
первых сборниках лирический субъект предстает в облике
крестьянского певца «в лаптях
и сермяге серой», романтического пилигрима, «пловца»
с противоречивой душой
(«Наружный я и зол и грешен, неосязаемый – пречист», с. 115)), разочарованного в
«житейской суете», не принимающего людской «содомской злобы», тоскующего по
«украшенному чертогу», «райским кринам» и «берегам иной земли», а также
в образе
художника-теурга, преображающего «пустыню жизни», утоляющего «вином певучим жажду
душ из чаши сердца». А такие стихи, как «Я был прекрасен и крылат», «Я говорил тебе о
Боге», «Поэт» раскрывают уже
не символистскую концепцию поэта, творящего
«сладостную легенду», но народное сознание и сектантские представления о мужичьем
чаемом граде. Это и герой-борец. Скорбные песни «бедного пахаря» сменяются у Клюева
«новыми молитвами», становятся революционными песнями:
Но не стоном отцов
Моя песнь прозвучит,
А раскатом громов
2
Над землей пролетит.
(«Безответным рабом...») [9, с79]
Ключевой образ героя первой книги – борца за
свободу – отождествляется с образом
Христа, первохристианских мучеников («рук пробитых гвозди», «князей синедрион»), а
также жертв революции, «угасших в сырых казематах» и идущих на казнь («Мученик»,
«Завещание», «На пороге жизни», «Под вечер»), и одновременно с героем-повествователем,
сидевшим в военной тюрьме («Прогулка», «Есть на свете край обширный»). Биографическое
начало
обнаруживается не в психологическом, личностном
психологии реальной
личности автора), а на
аспекте (воссоздание
уровне отдельных мотивов (тюрьмы,
служения народу).
Даже своеобразный любовный роман героя («Вот и лето прошло, пуст заброшенный
куст», «Любви начало было летом», «В златотканные дни сентября») и образ «девушкиголубки, в которой угадываются собирательные образы сестер Добролюбовых – Марии
(«сестра, погибшая в бою») и Елены, («Ты все келейнее и строже», «Предчувствия»)
соотносятся
не столько с конкретными переживаниями биографического автора, сколько
навеяны ранней блоковской лирикой и образом Прекрасной Дамы («по чувству сестра и
подруга»).
Таким
образом,
в
ранних
стихах
Клюева
отражается
не
художественно
трансформированное сознание индивидуума, а типы не индивидуализированного, родового
сознания – народнического, символистского, христианско-сектантского. Поэт говорит не от
себя, а от лица
«мы». Индивидуально-лирическое переживание проявляется лишь
в
отдельных стихотворениях, в частности, «Весна отсияла», в котором ставится проблема
выбора пути.
Благодаря родовой эпической основе, которая выявляется в первых двух сборниках, в
книге «Лесные были» (1913) естественно возникает «избяной космос» В «Лесных былях»
Клюев
отказывается
исчезает.
от лирической субъективности,
Объектом изображения
а лирическое «я» практически
становится народная Россия. Клюев
создает
стилизованные под фольклор народные песни, в которых раскрывается русская душа
(«Посадская», «Бабья песня»», «Свадебная», «Кабацкая», «Острожная»). «Природы
радостный причастник», он романтически идеализирует мир деревни, сакрализует «вещь»
Названия
всех сборников Клюева ориентированы на эпическое, а не на лирическое
сознание: «Сосен перезвон», «Братские песни», «Лесные были», «Мирские думы». Эпика
торжествует в «красных» стихах сборника «Медный кита» (1918), в описании «крестьянской
вселенной» «Песнослова» (1919).
Об этом свидетельствует и характер изображения
мировой войны, революции 1917 года, которые рисуются не в индивидуализированных
3
образах, а как
в поэзии Маяковского и пролетарских поэтов,
–
в «общем разрезе»,
«панорамным планом».
Главным объектом повествования в «Песнослове», который стал итогом художественных
исканий Клюева 1910-х годов, является не внутренняя жизнь человека, а изображение
«крестьянского космоса»,
центром которого является изба. В стихотворении «Рожество
избы» строительство дома, описанное с помощью профессионализмов, предстает как акт
творения мира:
Крепкогруд строитель-тайновидец,
Перед ним щепа, как письмена,
Запоет резная пава с крылец,
Брызнет ярь с наличника окна [9, с.281].
«Изба-богатырица» одухотворена: «Душа избы старухой-теткой дремля, сидит у
комелька».(213) Клюев любовно воссоздает крестьянский уклад, подробно описывает
хозяйственные заботы («отжинки», обмолот, «зазимки», обработка льна, изготовление
лаптей, пряжи, полотна, плетение из бересты), рисует миры, которые возникают вокруг
«золотобревного отчего дома»: лес, поле, пашню. Избяной рай
Клюева олицетворяет
Святую Русь, судьба которой раскрывается в мистическом и историческом аспектах. Образ
Руси воссоздается взглядом всевидящего повествователя, хотя и не беспристрастного автора
«чистой» эпики, а поэта, «посвященного от народа», который видит в ней «белую Индию»,
преисполненную «тайн и чудес», идеальную страну духовного могущества и духовной
культуры. Установка на эпически-объективированное повествование, хотя и субъективно
идеализированное, несомненна.
Индивидуализация лирического переживания, стремление в субъекте повествования
отразить не только «жизнь на русских путях», странствия «по русским дорогам-трактам» [10,
с.31, 38], но и личную судьбу автора начинают ощущаться в сборнике «Львиный хлеб»
(1922) и усиливаются
современного ему
в последующих стихотворениях, лишь отчасти дошедших до
читателя.
«Львиный хлеб» – это книга трагических метаний героя,
разочарований, разрывов, утрат и обретений крепости духа, надежд и отчаяния: «Родина, я
грешен, грешен»; «Родина, я умираю», «Меня хоронят, хоронят».
переживания биографического автора, связанные с кризисом
В них воплощены
веры в революционное
Преображение, предчувствия своей трагической судьбы. Они получают воплощение в
мотивах смерти, образах распятия, отрубленной головы, бесов, которые повторяются во
многих стихотворениях Клюева, преследуют его в снах,
становятся повторяющимися,
сюжетообразующими и в художественной форме отражают индивидуально-личностное,
собственно лирическое восприятие мира.
4
Эпический повествователь сменяется лирическим героем, столь не похожим на условный
образ поэта в его ранней поэзии. Появляются устойчивые биографические и сюжетные
реалии, которые передают душевный опыт автора. «Львиный хлеб» полон тревожными
раздумьями. Нередки вопросительные конструкции, которые также говорят о лирической
субъективации: «Где же свобода в венке из барбариса и равенство – королевич прекрасный?»
Лирический герой осознает конфликт революции с крестьянской Русью, частью которой он
себя чувствует: «Мы верим в братьев многоочитых, а Ленин в железо и красный ум». «Мы»
в стихах
этого периода призвано подчеркнуть единство судьбы героя и народа и
нетождественно безликому «мы» пролетарской поэзии.
«Лик коммуны и русской судьбы» раскрывается в антитетичных образах света/тьмы,
рождения/смерти, созидания/разрушения, радости/страдания, которые свидетельствуют о
душевном смятении автора и трагическом разладе с ходом социально-исторической жизни:
«Россия плачет пожарами» – «Россия смеется зарницами»; «Россия плачет распутицей –
Россия сеется бурями». Поэт отмечает изменения в избяном мире. Страна Белой Индии
превращается в «глухомань северного бревенчатого городишка», «Новая твердь над красной
землей» становится «неприкаянной Россией», «невеста-Россия» –
«обольщенной Русью».
Красно-желтыми красками рисуется не «огненное восхищение», а «желто-грязный зимний
закат», «листопадный предзимний звон», гибнущая страна:
Мы очнемся в Красном Содоме,
Где из струн и песен шатры,
Где русалкою Саломия
За любовь исходит в плясне...
Обезглавленная Россия
Предстает, как поэма, мне
(«Вороньи песни») [10, с.445].
«Мы» уже не поглощают «я», а «я» отражает мирочувствование близких по духу людей,
характерное и для «я».
Вторая половина двадцатых – начало тридцатых годов характеризуется равенством
лирического и эпического в творчестве Клюева. Он создает и лирические стихи, в которых
отразилась «золотая русская боль», выраженная
в сугубо индивидуализированных
переживаниях, и лирические циклы «Разруха» (1933 – 1934), «О чем шумят седые кедры»
(1933), и трагический эпос об «отлетающей Руси» – поэмы «Деревня», «Заозерье» (1927),
«Соловки» (1926 – 1928), «Погорельщина» (1928), «Песнь о Великой матери» (1931), «Плач о
Сергее Есенине» (1926).
5
Главным содержанием незаконченной и сохранившейся лишь в отрывках поэмы «Каин»,
над которой поэт работал после «Погорельщины»,
становится тема личной вины за
революционные «грехи» и ответственности лирического героя за поругание Святой Руси, о
чем свидетельствует и
вариант заглавия – «Я», ориентированный на лирическую
субъективацию чувств. Об этом говорят и воспоминания о детстве в заключительной части
поэмы:
И была колыбель моя
Под штофным пологом с орлами.
Их чудотворными шелками
Родная вышила любя.
Основным содержанием эпоса и лирики Клюева последних лет является воскресение
облика уходящей Руси-Китежа силой слова и оплакивание «родины-вдовицы»: «Плачь,
русская земля, на свете злосчастей нет твоих сынов» («Есть демоны чумы, проказы и
холеры»). Клюев отказывается воспевать революцию, («Мне революция не мать...», «Меня
октябрь настиг плечистым», «Нерушимая стена»). В его лирике преобладают мотивы плача
по утраченному раю («Наша русская правда погибла», «Не буду писать от сердца»),
одиночества, нищеты («Стариком, в лохмотья одетым», «Есть дружба песья и воронья»),
поиск опоры в мире «рогатых хозяев жизни», духовной дружбы («Милый друг, из
Святогорья...», «С тобою плыть в морское устье», «Вспоминаю тебя и не помню», «Мне
революция не мать») и предчувствия собственной гибели:
И теперь, когда головы наши
Подарила судьба палачу,
Перед страшной кровавою чашей
Я сладимую теплю свечу
(«Вспоминаю тебя и не помню», 1929) [10, с.545].
Чувства и переживания
лирического героя Клюева совпадают с мировосприятием
биографического автора, с фактами его внешней биографии (изменение внешнего облика и
превращение не достигшего еще пятидесяти лет мужчины в старца, постоянная нужда,
изгойство).
Трагическая участь поэта осмыслена в контексте общей судьбы России:
Где же ты, малиновый, желанный,
Русский лебедь в чаше зоревой?!
Старикам донашивать кафтаны,
Нам же рай смертельный и желанный,
Где проказа пляшет со змеей.
6
(«Старикам донашивать кафтаны») [10, с.550].
Цикл «Разруха» имеет лирический характер, более того, это образец
высокой
реалистической лирики. Вещая песня Гамаюна становится горькой и пророческой вестью
лирического героя о гибели
родной земли: «что зыбь Арала в мертвой тине, что редки
аисты на Украине, моздокские не звонки ковыли», «что Волга синяя мелеет», «что нивы
суздальские, тлея, родят лишайник да комли». Настоящее предстает «памятником великой
боли», отражено в личносттых переживаниях народных страданий в эпоху коллективизации,
строительства Беломорско-Балтийского канала:
То Беломорский смерть–канал,
Его Акимушка копал,
С Ветлуги Пров, да тетка Фекла,
Великороссия промокла
Под страшным ливнем до костей
И слезы скрыла от людей,
От глаз чужих в глухие топи [10, с.626].
Но и в самых горьких произведениях последнего периода присутствует вера в духовный
идеал, которую герой, как и биографический
автор, черпает в христианских заветах, в
подвижничестве афонских и отпинских старцев. В финале «Деревни», после горестных
признаний «мы расстались с саровским звоном», «мы тонули в крови до пуза», после
трагических строк:
Ты, Рассея, Рассея-теща,
Насолила ты лихо во щи,
Намаслила кровушкой кашу
Насытишь утробу нашу! –
неожиданно появляется утверждение-заклинание лирического героя: «Только будут,
будут стократы на Дону вишневые хаты, По Сибири лодки из кедра, Олончане песнями
щедры» [10, с.667].. А изображение русской катастрофы в «Погорельщине» сменяется
мечтой о Лидде, городе белых цветов. Разочарование в действительности сочетается у
Клюева с верой в духовный идеал, который и придает лирическую окраску его эпическим
произведениям конца 1920-х годов.
Лирическая субъективность в творчестве Клюева последних десятилетий проявляется
не только в лирических стихах, но и в его поэмах, хотя их жанровая природа и соотношение
эпического и лирического требует обстоятельного изучения и анализа конкретных текстов.
Последнее известное нам стихотворение Клюева «Есть две страны – одна больница»
передает ощущение «последнего срока» биографического автора и, как выяснили томские
7
краеведы, воссоздает топографические реалии последнего места ссылки поэта. Кладбище
Томска соседствовало с больницей, а чтобы пройти к некрополю вечером, нужно было
постучаться в окно кладбищенской сторожки.
Путь Н.Клюева в общих чертах совпадает с эстетическими исканиями многих художников
1920-х годов – В. Маяковского, О. Мандельштама, в поэзии которых к концу жизни
усиливается лирическое начало. Очевидно, трагизм времени требовал личностного его
осмысления.
Список литературы
1. Базанов В.Г. С родного берега: О поэзии Николая Клюева. Л.: Наука, 1990.
2. Михайлов А. И. Пути развития новокрестьянской поэзии. Л.: Наука, 1990
3. Киселева Л.А. Цикл «Избяные песни» Н.А.Клюева в творческой биографии
Сергея Есенина (к постановке вопроса) // О, Русь, взмахни крылами.
Есенинский сборник. Вып. 1. М: Наследие, 1994. - С. 95-103.
4. Изотова Я. П. Мотивы «Избяных песен» Н. Клюева// Николай Клюев: образ
мира и судьба: Сборник статей. Вып. 2. – Томск, 2005. – С. 175-189
5. Маркова Е. И. Творчество Николая Клюева в контексте северно-русского
словесного искусства. Петрозаводск: Карельск. науч. центр РАН, 1997.
6. Мекш Э. Б. Образ Великой Матери (Религиозно-мифологические традиции в
эпическом творчестве Николая Клюева).
Даугавпилс: Изд-во ДПУ
«Saule»,1995.
7. Гинзбург Л. Я. О лирике. М.: ИНТРАДА, 1997.
8. Хализев В. Я. Теория литературы. М., 1999.
9. Клюев Н. А. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы. СПб.: РХГИ, 1999.
10. Клюев Н. А. Cловесное древо. Проза. СПб.: Росток, 2003..
Предоставляя подписанную статью, автор (авторы) тем самым разрешает открытую
публикацию, редактирование своих материалов, в части, не нарушающей существа
проблемы, опубликование материалов статьи на сайте ЧГУ и в Научной электронной
библиотеке eLIBRARY.RU. При этом авторские права сохраняются за автором (авторами).
1. Пономарева Татьяна Александровна
2. доктор филологических наук
3. профессор
8
4. кафедра русской литературы и журналистики ХХ – ХХI вв.Московского
педагогического государственного университете
5. Телефон: (8 495) 753-45-48); 8 915 343 71 39; e-mail taponomareva@
mail.ru
1. Ponomareva Tatiana Aleksandrovna
2. doctor of Science philological
3. professor
4. russian literature end journalism XX -XXI s. departament of Moscow state
pedagogical universite
5. Теl: (8 495) 753-45-48); 8 915 343 71 39; e-mail: taponomareva@ mail.ru
6.
9