Рассказ Письма Наконец-то закончились школьные мучения и

Рассказ
Письма
Наконец-то закончились школьные мучения и впереди – целых 90 с лишним дней
полной и безграничной Свободы! Этим летом я решила устроить себе экологические
каникулы!
Подальше от бесконечных пробок, людской толчеи, мобильных,
вездедостающего нас Интернета, пивных банок и окурков на лестничных клетках. Из
этого человеческого муравейника я еду к бабуле в деревню. Сотовые там сигнал не ловят.
Компа нет тоже – бабуле он ни к чему. И людей практически нет – уцелело всего 10
домов. Зато есть большой яблочно-грушевый сад, чистая и прозрачная речка, в которой
водится рыбка, заросли малины, поляны с алой ароматной земляникой, свежее парное
молоко и куры, что несут замечательной вкусноты яйца.
Встреча с бабулей как всегда поразила меня – такого спокойствия, ласки и покоя
нет, и не может быть в городе. А еще есть великая мудрость, которая приходит лишь с
годами. Пару дней я привыкала к тому, что никуда не надо торопиться, что будит меня не
будильник, а петух Кеша, что яйца надо собирать самой – одуревшие от воли куры несут
их где попало, что нет бесконечных звонков по мобиле с тупыми вопросами «Ты где?» и
«Чё делаешь?». А есть старые книги, большой дом с подвалом и чердаком, прялка и
черно-белый телевизор, на который почему-то не хватает времени. А еще есть такие же
вольные, как и я, школьники, игры в саду, футбол, рыбалка с бреднем и печеная картошка.
На пятый день отдыха разразилась гроза, и меня занесло на чердак. Мне всегда
нравилось это большое, гулкое, пыльное помещение, заставленное старой потертой
мебелью, сломанными велосипедами и кофром со стоптанной обувью вековой давности. В
углу колченогий стол с красивой керосиновой лампой и корзинкой в которой сложено
бабулино вязанье. Она любит подыматься сюда дождливыми вечерами и долго сидит в
одиночестве.
Это был еще один шанс порыскать здесь в поисках забытых раритетов. Вскоре я
откопала в завалах большой красный потертый чемодан. Внутри что-то мягко шуршало.
Это оказались письма – маленькие пожелтевшие треугольники, исписанные
порыжевшими от времени чернилами. Они были перевязаны непонятного цвета
ленточкой. От моего прикосновения лента вдруг расползлась и аккуратная стопка
рассыпалась маленькой горкой. Заинтригованная, я взяла в руки развернула то, что
лежало сверху.
Хоть и говорят, что чужие письма читать нельзя, но я не удержалась – начав
читать, я не могла оторваться! Ведь это послание было адресовано мне!
Это впечатление возникало от слов, с которых начиналось письмо: «Здравствуй,
мой дорогой мышонок!». Именно так называли меня родители.
Эти письма были написаны с фронта моим дедушкой бабушке! Я пробежала
глазами по строчкам. Знакомые с детства фразы врывались в мое сознание «…бьём
фашистских оккупантов…», «…победа будет за нами…», «…до последней капли
крови…», «…оставили город…», «…до последнего патрона…». Эти фразы я слышала
часто, но только сейчас я вдруг осознала их смысл! Люди, обычные люди вставали в атаку
и оставляли свои города во власти оккупантов. Они действительно сражались ранеными и
контужеными, отказывались уходить в тыл и шли в штыковую атаку, когда кончались
патроны. И среди этих людей был мой ДЕД! Мой милый, добрый, невероятно ласковый
дедушка, который умел всё – успокоить мои слёзы, починить сломанную игрушку и
пахать землю, дружил с вороной и пел соловьем. Этот человек писал с фронта:
Здравствуй, мой дорогой мышонок!
Пишу тебе из медсанбата. Прости, что так долго не было писем. О том, о чем
хотел рассказать тебе, писать нельзя, а дело было опасное. Но все обошлось хорошо.
Трудные были бои – ты слушала новости, так вот – это про нас. Рвались снаряды, кричали
раненые солдаты и лошади, вода буквально кипела от осколков и разрывов. Острым
обломком понтона мне перебило руку, но на ту сторону Дона мы добрались всем взводом
и сразу в бой. Знаешь, я не думал, что река может стонать, но Дон действительно стонал –
это был не крик, а именно стон. И еще вода – она была красивого, но страшного цвета –
цвета зари. Бой – это не просто линия на линию. Когда наступаешь с берега трудно
стрелять и взбираться по обрыву, то и дело рядом кто-то так страшно всхлипывает и
падает на землю уже не живой человек, а погибший солдат. Еще тяжелее раненым. Просто
некому оказать им первую помощь – надо захватить берег, а они стонут, кричат, скрипят
зубами и умирают. Некоторые находят в себе силы подняться и рвутся в бой,
поддерживают нас, чем могут.
А когда наступил вечер, стало легче – солнце перестало палить, а в темноте мы
взобрались на берег нам, где гуще рос камыш – за его шелестом враг нас не услышал. Вот
тогда и я словил пулю в ногу, но стрелять - нога не нужна, так что пару-тройку фрицев я
уложил до того, как меня контузило.
Так что отдыхаю в медсанбате, командир написал, что представлен к награде. Так
что тебе есть повод гордиться. Целую, твой Василий.»
Я тихо сидела на полу рядом со старым чемоданом, в котором лежала История, и
плакала. Именно так - История с большой буквы. Слезы струились по моим щекам, и мне
не хватало сил их вытереть – руки были как свинцовые. Я не слышала, как бабушка
поднялась на чердак, как она опустилась рядом со мной. Я очнулась только тогда, когда
она обняла меня и прижала к своему плечу.
- Почему ты не рассказала мне про эти письма раньше?
- Ты была такой юной, такой ранимой и такой маленькой. Ты бы просто не
поняла. Мы никогда не говорили с ним о Войне – слишком многое ему пришлось
пережить. Его контузило несколько раз, четыре ранения и так много человеческих
смертей… Это трудно объяснить, но человеческая душа трескается, когда человек убивает
себе подобных, она кровоточит еще долгие годы и не надо копаться в этих ранах - это не
только некрасиво, это еще очень больно. Нам не понять тех, кто был на фронте, а их война
продолжалась всю жизнь. Это страшно, а заставлять вспоминать «интересные моменты» бесчеловечно.
Эти письма всегда хранятся здесь. Когда тебе станет трудно, или придется делать
сложный выбор или еще что, ты просто открой этот чемодан и прочти эти письма. Они
подскажут тебе, как ты должна поступить. Моя самая заветная мечта – это чтобы Война не
вошла в твою жизнь... НИКОГДА!