Волгоградский государственный педагогический университет На правах рукописи ДИМИТРОВА Елена Владимировна
advertisement
Волгоградский государственный педагогический университет На правах рукописи ДИМИТРОВА Елена Владимировна ТРАНСЛЯЦИЯ ЭМОТИВНЫХ СМЫСЛОВ РУССКОГО КОНЦЕПТА «ТОСКА» ВО ФРАНЦУЗСКУЮ ЛИНГВОКУЛЬТУРУ Диссертация на соискание учёной степени кандидата филологических наук 10.02.20 – сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание Научный руководитель – доктор филологичесих наук, профессор Шаховский В.И. Волгоград - 2001 2 Оглавление стр. ВВЕДЕНИЕ .............................................................................................................. 4 ГЛАВА I. ..... КРОСС-КУЛЬТУРНАЯ ТРАНСЛЯЦИЯ КОНЦЕПТУАЛЬНОГО СОДЕРЖАНИЯ: ОТРАЖЕНИЕ В ЯЗЫКЕ......................................... 10 1. Концепт как интердисциплинарная категория ........................................ 10 1.1. Концепт как объект изучения различных наук ................................ 10 1.2. Термин концепт в терминосистеме современной лингвистической науки ..................................................................................................... 12 1.3. Концепт и смысл: метаязыковая путаница или реальность сознания ............................................................................................................... 18 1.4. Структурная организация концепта и его овнешнение .................. 26 2. Культурная составляющая языковой ментальности ............................... 34 2.1. Понятия «этнос», «культура», «ментальность» в отношении к языку ..................................................................................................... 34 2.2. Универсальное и национально-специфическое в языковой ментальности ....................................................................................... 44 2.3. Культурная коннотация в рамках лингвокультуры ......................... 52 3. Понимание инокультурных концептов в межкультурной коммуникации ............................................................................................. 59 3.1. Понимание и техники понимания ..................................................... 59 3.2. Трансляция содержания концептов в межкультурной коммуникации ..................................................................................... 62 3.3. Инокультурный концепт и его эквиваленты .................................... 68 Выводы по главе I ................................................................................................. 74 ГЛАВА II. ..ЭМОТИВНЫЕ СМЫСЛЫ РУССКОГО КОНЦЕПТА «ТОСКА» И ЕГО ФРАНЦУЗСКИЕ ЭКВИВАЛЕНТЫ............................................ 77 1. Русский концепт «тоска» ........................................................................... 77 1.1. Смысловая структура концепта и его общая характеристика ........ 77 1.2. Эмотивность смыслов русского концепта «тоска» ......................... 82 3 1.3. Вещные коннотации вербальных репрезентантов русского концепта «тоска» ................................................................................. 89 2. Французские эквиваленты русского концепта «тоска» ........................ 102 2.1. Смысловой потенциал французских эквивалентов концепта «тоска»................................................................................................ 102 2.1.1. «Angoisse» .................................................................................. 104 2.1.2. «Tristesse» ................................................................................... 106 2.1.3. «Chagrin» .................................................................................... 107 2.1.4. «Anxiété» .................................................................................... 109 2.1.5. «Ennui»........................................................................................ 110 2.1.6. Другие французские эквиваленты русского концепта «тоска» 111 2.2. Культурные коннотации французских эквивалентов концепта «тоска»................................................................................................ 117 3. Эмотивные смыслы русского «тоска»: репрезентация во французской лингвокультуре ......................................................................................... 124 3.1. Содержательная трансформация смыслов и её результат ............ 124 3.2. Функциональные и выразительные характеристики французских эквивалентов русского концепта «тоска» ....................................... 127 Выводы по главе II .............................................................................................. 134 ЗАКЛЮЧЕНИЕ ................................................................................................... 137 Список использованной литературы ...................................................... 140 Список художественных произведений и переводов ........................... 162 Список использованных лексикографических источников ................. 167 ПРИЛОЖЕНИЕ 1 ................................................................................................ 170 ПРИЛОЖЕНИЕ 2 ................................................................................................ 171 ПРИЛОЖЕНИЕ 3 ................................................................................................ 173 4 Введение Развитие межкультурных контактов – реальность сегодняшнего дня. Расширяются горизонты межкультурного сотрудничества, а значит, межкультурному диалогу отводится очень важная роль. Проблемы, возникающие в ходе межкультурного общения, заставляют обратить на себя внимание уже хотя бы в силу того, что они тормозят процесс обмена информацией между коммуникантами, представляющими разные культуры. Как правило, эти проблемы связываются с языковым барьером, не позволяющим эффективно общаться с партнёром по коммуникации. Даже люди, достаточно хорошо владеющие иностранным языком, зачастую испытывают затруднения при необходимости выразить средствами иностранного языка какие-либо понятия, свойственные исключительно их собственной культуре. Национальная специфика часто теряется в межкультурном диалоге. Однако существуют ситуации, когда описание именно национальной специфики средствами иностранного языка становится необходимым. В таких ситуациях, как и в любом межкультурном диалоге, осуществляется трансляция, передача содержания сообщения, порождённого в рамках одной культуры, в другую культуру. Особенность заключается в необходимости подобрать наиболее подходящие средства в языке другой культуры для отображения феноменов культуры, из которой сообщение транслируется. На наш взгляд, такой процесс заслуживает особого внимания исследователей, как впрочем и соотношение проявлений национальной специфики в различных лингвокультурах. Настоящее диссертационное исследование посвящено изучению трансляции эмотивных смыслов русского концепта «тоска», одного из ключевых для русской культуры, во французскую лингвокультуру . Объектом исследования являются средства русского и французского языков, служащие для выражения смыслов русского концепта «тоска» в русской и французской лингвокультурах. Предмет исследования составляет 5 трансляция культурно-маркированных эмотивных смыслов русского концепта «тоска» во французскую лингвокультуру. Актуальность исследования определяется тем, что концепт «тоска» в русской культуре является одним из тех концептов, которые наиболее ярко характеризуют менталитет, свойственный русскому человеку, и всегда вызывает живой интерес представителей других лингвокультур как проявление национальной специфики русского языкового сознания. Актуальность исследованию придаёт также обращение к сопоставительному изучению различного членения эмоционального континуума в русской и французской лингвокультурах. Цель диссертации заключается в том, чтобы представить контрастивное описание и анализ лингвистических средств, используемых в русской и французской лингвокультурах для репрезентации смыслов русского концепта «тоска». Для достижения поставленной цели были выдвинуты следующие задачи: 1. Рассмотреть концепт и смысл как термины современной лингвистической науки. 2. Выявить основные принципы интеркультурной трансляции концептуального содержания. 3. Определить смысловой потенциал русского концепта «тоска» и его французских эквивалентов. 4. Осуществить реконструкцию культурных коннотаций русского концепта «тоска» и его французских соответствий, представить их описание. 5. Провести контрастивный анализ смыслов русского концепта «тоска» и его французских эквивалентов. Научная новизна диссертации состоит в рассмотрении трансляции содержания национально-специфичного концепта из одной лингвокультуры в другую. Впервые осуществлён анализ лингвистических средств, 6 используемых во французской лингвокультуре для репрезентации смыслов русского концепта «тоска». Теоретическая значимость работы. Результаты проведённого исследования способствуют дальнейшему изучению и описанию связи языка и культуры, реализующейся в межкультурной коммуникации. Материал исследования применим при разработке моделей, отражающих менталитет как русской, так и французской лингвокультуры. В работе впервые предпринимается попытка проанализировать процесс трансляции содержания национально-специфичного концепта в другую лингвокультуру и его результаты. Практическая значимость исследования заключается в том, что его результаты могут быть использованы для корректировки словарей, в особенности русско-французской лексикографической базы. Основные положения и выводы предлагаемой работы могут найти применение в практике лингвокультурологических исследований национально-культурной специфики языкового сознания. Данные диссертационного исследования могут быть использованы в лекционных курсах по общему языкознанию, страноведению, в спецкурсах по лингвокультурологии, теории перевода и теории межкультурной коммуникации. Теоретической базой исследования послужили работы отечественных и зарубежных учёных в области лингвистики, лингвокультурологии, психолингвистики, концептологии (А. Вежбицкая, 1999; В.Г. Гак, 1998; Ю.Н. Караулов, 1987; Е.С. Кубрякова, 1991; Ю.А. Сорокин, 1984; Ю.С. Степанов, 1997; И.А. Стернин, 1999; В.Н. Телия, 1996; Н.В. Уфимцева, 1997; В.И. Шаховский, 1989; J. Caron, 1989; G. Mounin, 1963; J. Vendryes, 1921; G. Vignaux, 1992). Выполненное исследование базируется на следующих положениях, доказанных в лингвистике: 7 1. Концепт является единицей языкового сознания, имеет словотермин и лучше всего открывается в слове (Е.С. Кубрякова, 1991; З.Д. Попова, И.А. Стернин, 1999; Ю.С. Степанов, 1997); 2. Национальное воззрение на мир, склад мышления, логика отражаются в образе мира – упорядоченной когнитивно-эмотивной концептуальной системе, которая может быть следствием сознательной и бессознательной языковой / речевой структурации и отображения среды в психике человека (Г.Д.Гачев, 1998; Э.М.Гукасова, 2000; Н.В. Уфимцева, 2000 и др.); 3. Эмоциональное смысловое пространство имеет уровневую организацию, и в нём можно выделять интернациональные и национальные эмотивные смыслы (В.И. Шаховский, 1998) Методы исследования. Основными методами исследования в диссертации являются гипотетико-дедуктивный и описательный методы, метод контекстуального анализа, метод контрастивного семантического анализа, а также метод реконструкции культурных коннотаций, метод концептуального моделирования и метод сопоставительного анализа текстаоригинала и его перевода. В необходимых случаях как вспомогательный приём применяется лингвистическое интервьюирование носителей русского и французского языков. Материалом литературы на исследования русском и послужили французском тексты языках, художественной тексты переводов произведений русских авторов на французский язык (в общей сложности проанализировано около 2500 контекстов), а также ответы информантов, полученные в ходе лингвистического интервьюирования и данные лексикографических источников. На защиту выносятся следующие положения: 1. В межкультурной коммуникации имеет место кросс-культурная трансляция содержания коммуниканты. При концептов, трансляции которыми концептов с оперируют культурно- 8 маркированным, национально-специфичным содержанием в другую лингвокультуру транслятор неизбежно сталкивается с трудно преодолимым препятствием – несовпадением образов мира, концептуальных систем контактирующих языков. 2. Русский концепт «тоска» не имеет абсолютных эквивалентов во французской лингвокультуре. Его транслируются во лингвокультуру посредством французскую эмотивные смыслы частичных эквивалентов, только в своей сумме способных дать смысловой потенциал русского концепта «тоска». Образы мира русской и французской лингвокультур характеризуются концептуальной асимметрией. 3. При вербализации эмотивных смыслов русского концепта «тоска» в контексте русской лингвокультуры языковым сознанием, как правило, актуализируется один доминирующий смысл с параллельной активизацией в качестве эмотивного фона всех остальных смыслов данного концепта. При трансляции во французскую лингвокультуру такой способ вербализации не сохраняется: средствами французского языка передаётся либо один доминирующий смысл, либо группа смыслов, которую нельзя охарактеризовать как отражающую весь спектр смыслов русского концепта «тоска». 4. Русский концепт «тоска» обладает богатым фондом культурных коннотаций. Французские эквиваленты концепта «тоска» имеют не только те коннотации, которые совпадают с коннотациями русского концепта, но и отличные от них. Поэтому, говоря о трансляции русского концепта «тоска» во французскую лингвокультуру, следует учитывать тот факт, что франкоговорящий коммуникантреципиент при восприятии транслированных из русской лингвокультуры смыслов оперирует исключительно культурными коннотациями, наличествующими во французской лингвокультуре. 9 5. Эмотивная лакунарность французских эквивалентов русского концепта «тоска» не нарушает ход межкультурного диалога. Но национальная специфика данного концепта утрачивается в ходе трансляции во французскую лингвокультуру: француз, имея дело с текстом, транслированным из русской лингвокультуры, не осознаёт его как инокультурный. Апробация. Основные положения и результаты исследования докладывались автором на заседаниях кафедры языкознания ВГПУ и научноисследовательской лаборатории ВГПУ «Язык и личность», на межвузовских конференциях молодых учёных Волгоградской области (Волгоград, 1998, 2000), на межвузовских конференциях «Языковая личность: система, нормы, стиль» (Волгоград, 1998), «Языковая личность: проблемы межкультурного общения» (Волгоград, 2000), на международном симпозиуме молодых учёных «Лингвистическая панорама рубежа веков» (Волгоград, 2000) . По теме диссертации опубликовано 7 работ. Cтруктура диссертации. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, библиографического списка и приложений. 10 Глава I. Кросс-культурная трансляция концептуального содержания: отражение в языке 1. Концепт как интердисциплинарная категория Практически все современные отрасли научного знания, так или иначе связанные с языком, выходят сегодня на новую парадигму, формирующуюся в языковой семантике. Это концептологическая парадигма, в её основе стоит концепт – категория, объединяющая лингвокультурологию, когнитивную лингвистику, этнопсихолингвистику, лингвофилософию и др. науки, – в единое направление, способное дать нам более чёткую картину того, что представляет собой языковое сознание индивида, как оно структурировано, как функционирует, каким образом соотносится / взаимодействует с действительностью. Каждая отрасль знания даёт свою интерпретацию концепта. Учитывая всё многообразие точек зрения по данному вопросу (Карасик, 1996; Ляпин, 1997; Павиленис, 1983; Степанов, 1997 и др.), мы будем стремиться к реализации в нашей работе интегративного подхода к концепту. 1.1. Концепт как объект изучения различных наук В зависимости от угла зрения, под которым рассматривается концепт, выявляются различные стороны его бытования и функционирования. Современная лингвофилософия, исходя из тезиса о принадлежности значения и вообще содержательной стороны коммуникации не только лингвистике, требует обращения к экстралингвистической аргументации (Авоян, 1985: 59). Философия языка видит свою центральную проблему в раскрытии существа взаимосвязи трёх отношений: «язык – человек», «язык – мир», «язык – время» (Юрченко, 1996: 4). Раскрытие одного из этих отношений, а именно отношения «язык – мир», напрямую выходит на проблему концепта: язык участвует в построении концептуальной картины мира как совокупности представлений и знаний человека о мире. Человек постоянно познаёт что-либо – и у него развиваются умения ориентироваться в мире. 11 Формирование этих умений – не что иное, как процесс образования смыслов, или концептов об объектах познания, процесс построения информации о них (Павилёнис, 1983: 101-102). Таким образом, синонимизируются понятия «смысл» и «концепт»: «Смысл или концепт - это информация относительно актуального или возможного положения вещей в мире (т.е. то, что индивид знает, предполагает, думает, воображает об объектах мира)» (Павилёнис, 1983: 102). В когнитивной лингвистике концепт понимается как «термин, служащий объяснению ментальных или психических ресурсов нашего сознания и той информационной структуры, которая отражает знания и опыт человека; оперативная содержательная единица памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга (lingua mentalis), всей картины мира, отражённой в человеческой психике (КСКТ, 1996: 90). Концепт здесь – средоточие опыта и знания, организованное в некие «кванты» информации (Vignaux, 1992: 36). Согласно такому подходу, вербализация мысли – это процесс перекодирования концептуальной информации (ЧФЯ, 1991: 92). «Понятие концепта отвечает представлению о тех смыслах, которыми оперирует человек в процессах мышления и которые отражают содержание опыта и знания…» (КСКТ, 1996: 90). Для этонопсихолингвистики и лингвокультурологии понятие концепта также чрезвычайно важно. Эти научные отрасли интересуются национальной спецификой концептуальных систем на уровне вербалики. И если для лингвокультурологии важно просто соотношение национальной концептосферы и языковой картины мира (Маслова, 1997), то этнопсихолингвистика рассматривает проблему национальной специфичности концептуального гораздо глубже: вскрывается не только статика – связь вербальных средств с тем или иным ментальным образованием, но и динамика – механизм формирования такой связи с учётом этнокультурной обусловленности (ЭПЛ, 1988; Петренко, 1997). Общепринятым в лингвокультурологии пониманием концепта является трактовка Ю.С. Степанова: концепт – это «сгусток культуры в 12 сознании человека», то, в виде чего культура входит в его ментальный мир, а также то, посредством чего обычный человек входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на неё (Степанов, 1997: 40). При этом концепт рассматривается «как смысл слова» (Степанов, 1997: 42), включающий в себя свою сжатую, синтезированную историю. Исследования, проводимые сегодня, в русле этнопсихолингвистики (ЭПЛ, 1988; Петренко, 1997), ориентируются большей частью на интегративное понимание концепта. Примером такого интегративного подхода к концепту вполне может служить определение, данное С.Х. Ляпиным: концепт есть «онтологическая позиция, занимаемая языково-культурным феноменом», «прежде всего бытийно-культурное, а не специально- дисциплинарное, не специально-предметное формообразование» (Ляпин, 1997: 19). Данное определение объединяет и лингвокультурологическое, и лингвофилософское, и психолингвистическое видение проблемы. Выделенные нами подходы к изучению концепта призваны лишь наметить основные вопросы теории концепта, без развития которых мы не можем обойтись в нашей работе. Данное описание подходов к изучению концепта вовсе не претендует на полноту, а имеет целью заложить основу дальнейших рассуждений. 1.2. Термин концепт в терминосистеме современной лингвистической науки Обращаясь к определению лингвистической терминологии как «совокупности слов и словосочетаний, употребляющихся в языкознании для выражения специальных понятий для называния типичных объектов данной научной области» (Ахманова, 1998: 509), в связи с рассмотрением такого феномена, как концепт, вполне можно назвать слово концепт термином. Однако как термин слово концепт должно обладать системностью, иметь дефиницию, а также тенденцию к моносемантичности в пределах своего терминологического поля (Васильева, 1998: 508). Реально же на сегодня слово концепт в своих употреблениях этим требованиям не удовлетворяет: 13 оно ещё не обрело своего чёткого места в терминологической системе языкознания, оно далеко не моносемантично, вследствие чего имеет целый ряд дефиниций. А.А. Залевская совершенно справедливо замечает, что концепт сегодня – это и то, что ранее описывалось как значение слова, и форма хранения, организации знаний; в ходу стало также словосочетание «концепт текста» (Залевская, 2000: 91). Существует целый ряд исследований, в которых концепт трактуется в самых разных направлениях (Арутюнова, 1990; Бабаева, 1997; Бабушкин, 1996; Красных,1998; Попова, Стернин, 1999; Шаховский, 1997, Шмелёв, 1999 и др.). В пользу терминологического понимания слова концепт можно привести тот аргумент, что многозначность терминов всё-таки имеет место быть: слово речь имеет три значения, слово фраза - четыре и т.д. (Ахманова, 1998: 509). Как мы пытались показать, причиной полисемии в терминологии может являться разность подходов, аспектов изучения одного и того же языкового объекта. В случае с концептом ситуация осложняется тем, что феномен концепта оказался сегодня одним из ключевых в семантических исследованиях при отсутствии у термина концепт чёткой дефиниционной рамки. Это связано, на наш взгляд, в первую очередь с наблюдаемым нами переосмыслением многих лингвистических постулатов, традиционно принимавшихся в качестве аксиом (Апресян, 1999, Залевская, 2000, Фрумкина, 1999 и др.). «Концепт» - новое специальное понятие в лингвистике: словари лингвистических терминов не фиксируют на нём своего внимания (Ахманова, 1966; Розенталь, Теленкова, 1985; ЯБЭС, 1998 и др.). Поэтому данное понятие требует особого изучения, подобно тому, которое уже было проведено на материале других металингвистических терминов (ЯОЯ, 2000). Функционально слово концепт является термином. Из сказанного выше следует, что этот термин полисемантичен. Имея целью далее в нашей работе говорить о концепте, выделим основные направления его интерпретации: 14 1) концепт как структурная единица языкового сознания, оперативная единица ментального лексикона (КСКТ, 1996; ЧФЯ, 1991; Fauconnier, 1984, Vignaux, 1992 и др.); 2) концепт как единица языкового сознания, несущая универсальное либо национально-специфическое содержание, актуальное в определённой лингвокультурной среде (Лихачёв, 1993; Степанов, 1997; Paradis, 1987 и др.); 3) «концепт текста» как ментальное образование, формирующееся на базе определённого текста (Красных, 1998 и др.); 4) концепт как синоним понятия (Подгорная, 1996; Caron, 1989 и др.). Следует заметить, что в некоторых работах (Залевская, 2000 и др.) упоминается факт отождествления концепта и значения. Наш анализ лингвистической литературы не даёт этому подтверждения: исследователи, как правило, различают концепт и значение. Тем не менее, ниже мы постараемся осветить наряду с основными направлениями интерпретации концепта и этот аспект данной проблемы. Если соотнести направления интерпретации концепта и подходы различных наук к его пониманию, то можно увидеть чёткую корреляцию: когнитивная лингвистика – концепт как единица ментального лексикона, лингвокультурология – концепт как носитель универсальной и/или культурнозначимой информации, лингвистика текста – «концепт текста». При этом особое положение занимает позиция отождествления понятия и концепта, концепта и значения. По-видимому, наличие такой позиции объясняет и сигнализирует не закончившийся ещё переход семантики на когнитивные основания. Очень близки, на наш взгляд, и дополняют друг друга в контексте этнопсихолингвистики когнитивная и лингвокультурологическая интерпретации концепта: и та, и другая видят в нём единицу языкового сознания, подчёркивают в нём функцию хранения информации. Возвращаясь к интегративному пониманию концепта у С.Х. Ляпина (Ляпин, 1997), можно с 15 уверенностью констатировать, что оно основано именно на слиянии когнитивной и лингвокультурологической интерпретаций. Два следующих направления интерпретации концепта – «концепт текста» и концепт – синоним понятия (значения) – стоят особняком. Но если теория «концепта текста» успешно развивается, используя достижения как лингвистики текста, так и когнитивной лингвистики, то позиция отождествления концепта с понятием базируется на постулатах «чистой» лингвистики и в последнее время часто опровергается (Алефиренко, 1999; Степанов, 1997 и др.). Итак, термин концепт является полисемантом и обладает тремя значениями: 1) структурная единица языкового сознания, оперативная единица ментального лексикона, несущая универсальное и/или национальноспецифическое содержание, актуальное для той или иной лингвокультуры; 2) «концепт текста», ментальное образование в сознании индивида или группы людей, формирующееся на основе конкретного текста; 3) то же, что понятие. Далее в нашей работе мы будем использовать термин концепт в его первом значении. Но прежде всего следует продемонстрировать соотношение трёх значений между собой, в особенности нас будут интересовать отношения «культурный концепт – единица ментального лексикона – понятие», «культурный концепт – единица ментального лексикона – «концепт текста»». Как уже было показано ранее, существует точка зрения, согласно которой концепт – это то же, что понятие (иногда даже то же, что значение). В «чистой» лингвистике такая точка зрения вполне имела право на существование. Она закреплена и сегодня употреблениями слова концепт в одном из значений этого слова. Но есть и другие значения, и слово концепт в этих значениях не может быть отождествлено с понятием (имеются в виду первые два значения полисеманта концепт). Так, Ю.С. Степанов, говоря о концепте в его первом значении, утверждает, что концепт и понятие – термины разных наук, соответственно, логики, философии и математической логики, культурологии; кроме того, в отличие от понятия, концепт не только 16 мыслится, но и «переживается» (Степанов, 1997: 41). Н.С. Новикова и Н.В. Черемисина, присоединяясь к мнению Ю.С. Степанова, добавляют: «концепт указывает на слово-понятие, принципиально значимое не только для культуры, но и для языка – как в сфере универсальных, так и в сфере идиоэтнических обобщений (Новикова, Черемисина, 2000: 41). Исходя из этого, мы убеждаемся в правильности отнесения содержания ‘культурный концепт как единица ментального лексикона’ и ‘концепт как понятие’ к разным значениям данного термина. На наш взгляд, в значительной степени данную проблему проясняет подход Н.Ф. Алефиренко (Алефиренко, 1999), включающего в рассмотрение также феномен значения. Он настаивает на том, что концепт не может быть тождественен значению не только потому, что это категории разных наук, но главным образом потому, что концепт принадлежит когнитивному сознанию, а значение – языковому. Что же касается понятия, то вслед за А.П. Бабушкиным (Бабушкин, 1996), Н.Ф. Алефиренко проводит мысль о «нечёткости» понятия, видя в нём конструкт с нечётко ограниченным объёмом и содержанием (Алефиренко, 1999: 65). Следовательно, цепочка «слово – значение – понятие – концепт» существует таким образом, что каждое её звено – самостоятельный феномен, связанный определёнными отношениями с остальными звеньями. Слово имеет одно или несколько значений и при этом соотносится и с концептом, и с понятием. Значение закреплено за словом и в то же время заключает в себе «вторично трансформированное содержание соответствующего концепта» (Алефиренко, 1999: 65), раскрывает понятие. И понятие, и концепт, реализуются в слове через значение. Так реализуется связь концептной и языковой моделей мира – констант сознания и семантики (Худяков, 1996; РЧФЯ, 1988). При этом концепт несёт то же содержание, что и понятие, но оно вычленяется иначе. Концепт – ««пучок» представлений, знаний, понятий, ассоциаций, переживаний, который сопровождает слово» (Степанов, 1997: 40). Понятие – результат обобщения данных опыта и может быть получено в сумме значений слова. Понятию присуще необразное, чисто логическое со- 17 держание (Бабушкин, 1996: 12). Концепт может быть репрезентирован образами (Denis, 1989). По нашему мнению, концепт в первом значении – культурный концепт как ментальное образование – на достаточных основаниях справедливо отличать от понятия. В то же время значение термина концепт ‘то же, что понятие’ должно быть сохранено и фиксироваться в словарях по двум причинам: во-первых, оно даёт традиционное значение данного термина, которое единственное использовалось «чистыми» лингвистами; вовторых, оно представляет собой один из современных подходов к определению концепта, одно из направлений его интерпретации. Между культурным концептом и «концептом текста» также существует связь. Эту связь легко понять, допустив, что концепт, как единица ментального лексикона, способен овнешняться как в слове, так и в словосочетании и предложении (Бабина, 2000; Ledent, 1974: 26; Schiffer, Steel, цит. по: КСКТ, 1996: 90). «Концепт текста» – это ментальное образование на базе определённого текста, значит, это просто более сложная система энграмманалогов слов и конструкций в сознании по сравнению с концептом, овнешняющимся в слове. «Сам принцип накопления и сохранения энграмм основан на системности. Каждая новая энграмма встраивается в систему предшествующих, реорганизуя эту систему» (ЧФЯ, 1991: 93). Естественно, что вербализация любого концепта всякий раз осуществляется в рамках какого-либо текста. Поэтому, на наш взгляд, употребление одного и того же термина не очень удачно по отношению к единице ментального лексикона, структурной единице сознания и ментальному образованию, включающему в себя эту единицу наряду с другими. Мы не оспариваем теорию «концепта текста», а наоборот, видим в ней одно из перспективных направлений исследования языковой ментальности. Однако исходя из имеющихся употреблений термина концепт в связи с теорией «концепта текста», считаем необходимым выделение содержания ‘ментальное образование в сознании индивида или группы людей, возникающее на основе конкретного текста’ отдельным значением в системе значений лингвистического термина 18 концепт. Иначе, без различения культурного концепта и «концепта текста», теория «концепта текста» неизбежно наталкивается на сопротивление большого числа исследователей, считающих «собственной формой концепта» его слово-термин (Степанов, 1997: 72). Современная лингвистическая наука, открываясь сегодня различного рода интердисциплинарным исследованиям, вынуждена пересматривать свои традиционные постулаты и вводить новую терминологию. Термин концепт одно из множества её новообразований. Но, пожалуй, одно из самых продуктивных и эффективных на сегодняшний день. Вокруг концепта, на наш взгляд, будет строиться и новая семантическая теория, и новая лингвистика текста, и целый ряд других новых лингвистических дисциплин. 1.3. Концепт и смысл: метаязыковая путаница или реальность сознания Рассмотренные нами подходы к определению концепта заставляют остановиться ещё на одной металингвистической проблеме. Зачастую концепт определяется через понятие смысла (см. пункт 1.1); при этом само понятие смысла ускользает от нас в своей неповторимости, оставляя лишь самое общее своё значение – ‘содержание'. Но содержание для лингвиста – это ещё и значение, и концепт (Кобозева, 2000: 303). Что же тогда смысл и как он соотносится с концептом и значением? Какова функция смысла в языковой концептуализации мира? Конечно, эти фундаментальные вопросы ещё долго не найдут своего однозначного решения. И тем не менее, сознавая, что «всюду мы можем довести своё описание лишь до определённой черты, за которой лежит некая духовная реальность, которая не описывается, но переживается» (Степанов, 1997: 76), попытаемся выяснить, чем является смысл по отношению к концепту и значению, коль скоро проблема смысла традиционно связывается с Далее в нашей работе термин «концепт» употребляется в значении ‘культурный концепт’, в исключительных случаях будут делаться оговорки. 19 проблемой значения (Гальперин, 1982; Павилёнис, 1983; Шаховский, 1975 и др.). Факт теснейшей взаимосвязи смысла и значения аксиоматичен уже хотя бы в виду трудности их разграничения и определения. Но и обыденное, и научное сознание эти понятия разводит. Так, для обыденного сознания «значение – это информация, связываемая с Х-ом конвенционально, согласно общепринятым правилам использования Х-а в качестве средства передачи информации. Смысл Х-а для Y-ка в Т – это информация, связываемая с Х-ом в сознании Y-ка в момент времени Т, когда Y производит или воспринимает Х в качестве средства передачи информации» (Кобозева, 2000: 258). Налицо противопоставление конкретно-ситуативного (смысла) абстрактному (значению). Научное сознание тоже различает смысл и значение. Но во мнениях учёных по вопросу обоснования разведения этих терминов (смысл и значение – термины современной лингвистической науки) наблюдается плюрализм, проявляющийся в многообразии подходов и имеющий своим средством полисемантичную структуру значения термина «смысл» в терминосистеме современной лингвистики. Отталкиваясь от классического логико-фи- лософского понимания смысла и значения у Г.Фреге, где значение – это тот предмет, который обозначается «собственным именем», т.е. денотат, а смысл имени – это информация, которая выражается именем и однозначно характеризует предмет или способ, которым имя обозначает предмет (Леонтьев, 1969: 56), лингвисты в своих исследованиях трактуют значение как обобщённое отражение действительности (Красных, 1998: 38-39 и др.) и как сущность предмета, соотносимую с неким знаком (Апресян, 1974: 69; Жинкин, 1998: 11; Кравченко, 1999: 3; Ullmann, 1952: 21 и др.). Смысл определяют как отношение субъекта к осознаваемому объекту действительности (Красных, 1998: 39), транслируемую и интерпретируемую информацию сообщения (Жинкин, 1998: 11), а также как минимальную единицу плана содержания (Левицкий, Стернин, 1989: 73). Такое разнообразие подходов значительно за- 20 трудняет выяснение сущности взаимоотношений концепта, смысла и значения. Присоединяясь к точке зрения Н.Ф. Алефиренко (Алефиренко, 1999: 84), мы считаем, что между смыслом и значением существует два рода отношений: реализация значения в речевых смыслах и «генетическое» отношения, когда значения рассматриваются как результат вербализации смысловых структур, отражающих различные свойства и признаки познаваемого объекта номинации. В рамках отношений реализации значения в речевых смыслах значение и смысл различаются как постоянная и временная категории сознания. Языковое значение – инвариант языкового сознания. Смысл же – величина ситуативно и концептуально обусловленная (Алефиренко, 1999: 81). При этом смысл – не категория лексического уровня языка, это свойство предложения (Арутюнова, 1976; Бюлер, 1993: 330; Топка, 2000: 8; Уфимцева, 1974: 28). Смысл появляется исключительно в речетворческом процессе, результатом которого является текст. Смысл как бы «надстраивается» над единицами предложения, но не сводится к значению этих единиц. Смысл устанавливается на фоне вербального и ситуативного контекста (Шаховский, 1975: 98). «Смысл – порождение мысли, значение – порождение аналитической способности мозга. Смысл появляется в оформленной мысли, значение проявляется как «ступенька познания»» (Гальперин, 1982: 42). Второй род отношений – «генетические» отношения: значения выступают результатом вербализации смысловых структур, бытующих в нашем сознании. Эти структуры фиксируют в нашем сознании свойства и признаки денотатов, их связи и отношения с уже имеющимися языковыми значениями, определяют сущность значений языковых знаков (Алефиренко, 1999: 85). На наш взгляд, последний род отношений эксплицирует взаимоотношения концепта, смысла и значения как нельзя лучше. Вспомним известное определение концепта, опирающееся на понятие смысла: «Смысл или концепт - это информация относительно актуального и возможного поло- 21 жения вещей в мире…» (Павилёнис, 1983: 102)., «понятие концепта отвечает представлению о тех смыслах, которыми оперирует человек в процессе мышления и которые отражают содержание опыта и знания…» (КСКТ, 1996: 90). Смотря на данные определения с позиций признания «генетических» отношений смысла и значения, можно утверждать, что концепт формируется смыслами, они – его основа. Как смысловая структура, концепт в то же время является содержанием. А содержание – это «совокупность смыслов (уже речевых – Е.Д.), представляющая собой некое завершённое целое…» (Гальперин, 1982: 42). Таким образом, как и в случае с лингвистическим термином «концепт», рассматривая «смысл» как термин, мы сталкиваемся с новообразованием метаязыка лингвистики. Словари лингвистических терминов не дают комментариев этому термину и даже не выделяют его специально (ЯБЭС, 1998; Ахманова, 1966 и др.), в то время как он уже давно используется языковедами (Caron, 1989; Brunot, 1922; Guiraud, 1955; Mounin, 1963; Vendryes, 1921 и др.). Учитывая многоаспектность подходов и многообразие мнений по вопросу определения терминопонятия «смысл», следует особо выделить понимание отношения смысла к концепту и значению, на котором далее будет строиться наше исследование. По всей видимости, необходимо разграничивать два значения термина смысл: 1) реализация, актуализация языкового (системного) значения в речи и 2) структура, бытующая в сознании индивида и содержащая информацию о реальном и возможном мирах, способная вербализовываться посредством значений: то, что формирует концепт. Оба эти значения находят своё место в объяснении механизма превращения замысла речи в речевое высказывание. Схема механизма осуществления замысла речи в речевом высказывании у Е.С. Кубряковой выглядит следующим образом (ЧФЯ, 1991: 66): 22 Личностные смыслы в замысле речи Внутренняя речь Внешнее высказывание слово2 внутреннее слово1 слово3 При этом внутренняя речь понимается как «появление на поверхности сознания, но внутри нас, любых языковых форм, какими бы разрозненными, аморфными или отрывочными они ни были» (ЧФЯ, 1991: 56), а внутреннее слово – как «зародыш будущего высказывания», «условный знак ситуации «для себя», сгусток личностных смыслов, целый семантический комплекс, который на стадии его озвучивания, перевода во внешнюю речь и выведения во внешнее высказывание должен быть расчленён на части, соответствующее (в целях нормального общения) конвенциональными языковыми значениями, обнаруживаемых в телах определённых языковых знаков (ЧФЯ, 1991: 64-65). Позволив себе несколько видоизменить схему Е.С. Кубряковой, покажем точки образования / актуализации смысла в первом и втором значении (согласно нашей схеме значений данного термина) в механизме перехода от мысли к слову (С1 – смысл как информационная структура сознания, С2. С3 – речевые смыслы, актуализаторы языковых значений): Замысел речи С1 С2 С3 С4 Внутренняя речь внутреннее слово С1=> преобразование в вербалику Внешнее высказывание С2 слово2 С3 слово3 На этапе замысла речи актуализуются смысловые структуры (С1), существующие в сознании индивида и способные адекватно отображать описываемую ситуацию. Эти смысловые структуры репрезентируют разные концепты. Далее, на этапе внутренней речи, происходит преобразование смысловых структур в вербализованную форму, которая предстаёт нам во 23 внешнем высказывании. Слова при этом являются носителями речевых смыслов (С2, С3), актуализирующих всякий раз то или иное системное значение слова. Но промежуточных этапов между мыслью и речью может и не быть. У нормального человека навыки речи достаточно автоматизированы для этого. Рече-мысль может разворачиваться симультанно в спонтанной речи (ЧФЯ, 1991: 75). Этот факт свидетельствует о наличии вербальных единиц в смысловых структурах сознания и возможности их прямой активации. Весь процесс овнешнения концептуального содержания осуществляется в рамках какого-либо текстового пространства. В связи с этим принято говорить о «рассеивании» концептов в тексте (Фуко, 1996: 91), характеризующем тип дискурса и связанных с этим «рассеиванием» смысловых полей (Гончарова, 2000; Каминская, 1997; Суродина, 1999). В тексте обычно наличествует несколько взаимодействующих смысловых полей. Характер их взаимодействия определяется вектором движения каждой из единиц идиолексикона в рамках своего смыслового поля: он влияет на расстановку смысловых акцентов в структуре полей взаимодействующих слов и задаётся сменой семантических доминант их проекций (Каминская, 1997: 75). Общее смысловое поле текста представляет собой совокупность ядерных смыслов и смысловой периферии (Масленникова, 2000: 11). Смысловая связь между компонентами текста есть форма связи между участниками коммуникации. Смысл при этом выступает в нескольких функциях: он скрепляет составные элементы текста, активно способствует репродукции его содержания, позволяет соотнести содержание каждого конкретного текста с действительностью (Брудный, 1998: 12). Понятие смысла текста коррелирует с понятием семантической структуры текста. Вкупе с когнитивным компонентом, смысл текста составляет его «глубинную структуру». «Поверхностная структура» текста воспринимается непосредственно и служит своего рода «ключом» к глубинной (Шахнарович, 2000: 271). В основе смысла текста как целого лежит не просто актуализация определённой когнитивной структуры, её узнавание, а продуктивное мышление, позволяющее 24 «замыкать» нечто непосредственно не данное, но необходимое для понимания (Новиков, 2000: 171). Поэтому понимание на уровне смысла – наиболее полное, глубокое и адекватное (Новиков, 1997: 114). Зависимость смысла текста от внешних факторов рассматривается в двух направлениях. При подходе к тексту как к автономному явлению, взятому вне коммуникативной ситуации и без учёта внетекстовых обстоятельств его порождения, считается, что смысл возникает непосредственно при опоре на текст. Другой подход описывает смысл как переживание содержания текста субъектом. При этом смысл соотносится с адресантом, который формирует и кодирует свою речемысль, опираясь на опыт и знания, и адресатом, для которого текст (потенциально) предназначен, их тезаурусом, фоновыми знаниями, коммуникативной ситуацией и её экстралингвистическими условиями (Масленникова, 2000: 94). А.А. Брудный утверждает, что все сюжетно организованные тексты образуют смысловые системы (Брудный, 1998: 176). Эти системы, вероятно, следует понимать как совокупность смысловых полей, наличествующих в тексте. Непосредственно или опосредованно соприкасаясь с реальностью, смысловая система текста становится мостом, соединяющим её с сознанием личности. Смысл текста при этом кодируется пятью способами, с помощью пяти кодировок. Повествовательный код действий характеризует их последовательность. Семантический код объединяет все существенные для понимания текста понятия, которые в нём встречаются. Код культуры несёт фоновые знания. Герменевтический код даёт формулировку вопроса повествования и возможных ответов на него. Символический код создаёт фон глубинных психологических мотивов, в скрытом виде заключённых в повествовании (Брудный, 1998: 165). Пользуясь значениями термина смысл, можно охарактеризовать смысл текста следующим образом: это система, объединяющая речевые смыслы (С2, С3), актуализаторы языковых значений и имеющая в своей основе концептуальную информацию, фиксированную смысловыми структурами 25 сознания (С1). Само словосочетание «смысл текста» терминологизировано и, на наш взгляд, коррелирует в определённом смысле с термином «концепт текста». Подтверждением существования такой корреляции служит определение концепта как общего смысла текста или общей идеи произведения (Брудный, 1998; Подгорная, 1996 и др.), а также как «глубинного смысла, изначально максимально и абсолютно свёрнутой смысловой структуры текста, являющейся воплощением мотива, интенцией автора, приведших к порождению текста» (Красных, 1998: 202). Как следствие этого, можно сделать вывод о выделении в системе значений термина смысл ещё одного, третьего значения – ‘смысл текста'. Возвращаясь к поставленному нами вопросу о сущности смысла и его отношениях с концептом и значением, следует сказать, что решение этого вопроса затруднено сегодня критическим состоянием метаязыка лингвистики. Терминология, фиксированная словарём, во многих случаях неадекватна по отношению к исследуемым феноменам, в частности, к концепту. Новообразования в терминосистеме лингвистики, относящиеся к нашей области исследования, только ещё начинают обретать статус терминов, а поэтому трактуются неоднозначно. К таким новообразованиям относятся термины концепт, смысл, концепт текста, смысл текста и другие. Их становление влечёт за собой пересмотр устоявшихся, казалось бы, в лингвистике постулатов, заставляет по-новому взглянуть на значение, понятие, текст, порождение речи и понимание. В таком контексте роль смысла в языковой концептуализации мира также трудно определима. Но, опираясь на определение культурного концепта, принятое нами, и понимание смысла как информационной структуры сознания, можно сделать следующий вывод: смысловые структуры сознания, отражая речевые смыслы, несут информацию о действительности, формируют собой концептуальную систему носителей языка и таким образом участвуют в языковой концептуализации мира. 26 1.4. Структурная организация концепта и его овнешнение Определённым образом проблему концепта решает структурный подход к его изучению. Ю.С. Степанову принадлежит гипотеза о структурном построении концепта. Он утверждает, что концепт имеет в своей структуре три слоя и что концепты существуют по-разному в разных своих слоях, и в этих слоях они по-разному реальны для людей данной культуры. Первый слой – это актуальный признак концепта, в котором он актуально существует для всех пользующихся данным языком для взаимопонимания и общения. Здесь концепт – «некое коллективное достояние». Второй слой – пассивный, исторический, включающий дополнительные признаки. В нём концепт актуализируется только внутри определённых социальных групп. Третий слой есть внутренняя форма концепта. Для носителей языка эта основа остальных слоёв знаний зачастую остаётся даже неосознанной, она открывается только исследователям (Степанов, 1997: 44-45). Продолжая тему структурирования концепта, Е.Е. Ефимова рассматривает структурные связи концепта и считает, что концепты взаимосвязаны на ассоциативной основе, предлагает называть такие ассоциативные группы кластерами. Процедуру выявления таких признаков класса она видит в «челночном анализе»: от обозначения к идее и от идеи к обозначению (Ефимова, 1997: 58). Более крупную структурную организацию концептуальной сферы мы находим у Д.С. Лихачёва. В его работе фигурирует термин «концептосфера». Под этим термином он понимает «потенциал, открываемый в словарном запасе отдельного человека, как и всего языка в целом» (Лихачёв, 1993: 5). Концептосфера соотносится со всем историческим опытом нации. Отдельных вариантов концептосферы национального языка очень много, они по-разному группируются и по-разному себя проявляют. Мы можем говорить как о концептосфере русского языка в целом, так и об индивидуальной концептосфере (Лихачёв, 1993). 27 В плане структурной организации концептов представляет интерес также «концептуализированная предметная область» (Красухин, 2000; Степанов, 1997: 68). В её пределах слово и ритуальный предмет, слово и мифология могут особым образом семантически совмещаться – выступать заместителем или символизатором один другого. При этом концепты могут «парить» над концептуализированными областями, выражаясь как в слове, так и в образе или материальном предмете (Степанов, 1997: 68). Но, по нашему мнению, приведённые позиции относительно структурного аспекта изучения концепта не противоречат друг другу и позволяют сделать, в результате их обобщения, следующие выводы: - каждый отдельный концепт обладает слоистой структурой и может быть репрезентирован отдельно в трёх своих различных слоях; - каждый отдельный концепт соотносится с собственной «концептуализированной областью» - словами, вещами, ритуалами и т.д.; - концепты избирательно объединяются, связываются между собой в ассоциативные группы – кластеры; - концепты отдельного индивида или концепты целой нации объединены и существуют в концептосферах языковой личности и языковой общности, поэтому можно говорить об индивидуальной концептосфере и концептосфере национального языка. Знание структурной стороны организации концептуальной сферы даёт возможность разобраться в процессе усвоения концепта индивидом. Усвоить концепт означает построить в сознании новую структуру, состоящую из имеющихся концептов в качестве интерпретаторов, или анализаторов, рассматриваемого концепта, «вводимого» в таким образом конструируемую систему концептов, или концептуальную систему (Павилёнис, 1983: 102).Усвоение концепта – это установление новых структурных связей в смысловых структурах сознания, формирование новых кластеров. Индивид взаимодействует с реальностью, окружающим миром через свою «сетку» концептуальных моделей (Фесенко, 2000: 256). Вот почему мы говорим, что 28 семиозис опосредован человеческим сознанием (Уфимцева, 1974: 10), и сталкиваемся с различными лексическими группировками (Хуршудянц, 1971: 62) в разных языках. Но каков же всё-таки механизм овнешнения, объективации концептуальной сферы вербальными средствами? Ставя вопрос именно таким образом, мы сразу же выходим на проблему языкового сознания. Ведь «механизмом осознанного отражения … является выражение содержания в некоторой языковой форме, в первую очередь – в слове» (Петренко, 1997: 12). Языковое сознание – это образы сознания, овнешняемые языковыми средствами: отдельными лексемами, словосочетаниями, фразеологизмами, текстами, ассоциативными полями и ассоциативными тезаурусами как совокупностью этих полей. Образы языкового сознания включают в себя как умственные, так и чувственные значения (Тарасов, 2000; Шаховский, 2000). Языковое сознание – часть более крупного целого – объективного культурного сознания, связывающего вербалику с другими средствами передачи концептуальной информации (Портнов, 2000: 193). Языковое сознание репрезентирует связь сознания в целом с речевой деятельностью личности. Его фундамент – ментальный лексикон – «система, отражающая в языковой способности знания о словах и эквивалентных им единицах, а также выполняющая сложные функции, связанные не только с указанными языковыми единицами, но и стоящими за ними структурами представления экстралингвистического (энциклопедического) знания» (КСКТ, 1996: 97). Ментальный лексикон как часть концептуальной системы является средством доступа к единой информационной базе индивида и отражает системность знаний человека об окружающем его мире, а также системность языковых знаний разных видов (Золотова, 2000: 94). Ментальный лексикон – динамическая и функциональная система, составная часть когнитивной способности человека. Его единицы – продукты комплексной переработки перцептивного, когнитивного, эмоционального и вербального опыта, хранящегося в памяти и используемого одновременно на всех уровнях 29 сознания и подсознания (Сазонова, 1997: 138). Ментальный лексикон является той частью концептуальной системы человека, о которой Е.С. Кубрякова писала, что она имеет языковую «привязку» (ЧФЯ, 1991: 94): многие концепты и понятия существуют как имеющие свою вербальную форму, т. е. как подведённые под тела определённых языковых знаков. В терминах Ю.Д. Апресяна ментальный язык – это язык мысли (Апресян, 1966: 253). Современная психолингвистика различает не просто язык мысли (lingua mentalis, ментальный лексикон) и естественный язык, но выделяет помимо этого отдельно три сущности: язык мозга (в его нейрофизиологическом субстракте), язык мысли – промежуточный язык и внутренний лексикон, содержащий энграммы слов из словаря естественного языка (ЧФЯ, 1991: 94). Такое видение устройства языка мысли – ментального лексикона во многом проясняет и реализацию языковой способности как многокомпонентной функциональной системы родного языка (Шахнарович, 1995: 14), и весь процесс порождения / понимания речи. Функционирование языка мозга осуществляется посредством связи периферии нервной системы человека (т.е. рецепторов органов чувств) и её центральных органов, где происходит анализ и синтез комплексов раздражений (Винарская, Кузнецов, 1998: 327). На промежуточном языке осуществляется внутренняя речь, это не словесный, нормализованный язык, а специфический субъективный язык, вырабатываемый в процессе накопления интеллектуального опыта. Этот внутренний язык является схематично-наглядным (Жинкин, 1998: 85). Именно в его единицах на основе сличения энграмм правого и левого полушария (работы мозга) формируются личностные смыслы (ЧФЯ, 1991: 53). Ю.Н. Караулов выделяет следующие характеристики промежуточного языка: универсальность, избирательно-образная природа, непроизносимость, системное устройство, субъективность, нейтральность (вненациональный характер), посредничество между универсальностью интеллекта и речепроизводством, предметность, знаковая сущность, опора не на семантику (значения), а на смысл (знания) (Караулов, 1987: 185). Некоторые свойства на первый взгляд противоречат 30 друг другу (например, универсальность и субъективность). Но ошибки здесь нет, просто речь идёт о разных аспектах одного и того же явления: универсальность проявляется в том, что промежуточным языком владеет любой человек, субъективность – в своеобразии, специфичности промежуточного языка отдельного индивида. Промежуточный язык – средство перехода от знаний, которыми оперирует интеллект, к значениям, являющимися прерогативой языка. У него нет словаря в обычном смысле слова. Но его единицы поддаются обобщению и типизации, их можно усреднить и описать их нормативные свойства. Основная трудность – в том, где и как, помимо интроспекции, зафиксировать промежуточный язык. Ведь он не наблюдается в чистом виде, текстов на промежуточном языке не существует. Элементы промежуточного языка существуют как интериоризированный ряд и связаны сложными отношениями с внешним речевым потоком посредством ассоциативно-вербальной сети (Караулов, 1987: 188-198). На промежуточном языке формируется внутреннее слово (ЧФЯ, 1991: 64) – зародыш будущего высказывания, а также осуществляется декодировка воспринимаемого сообщения. Во внутреннем слове элементы промежуточного языка преобразуются в вербальный код лишь благодаря существованию третьей составляющей ментального лексикона – лексикона внутреннего. Это такое вместилище знаний, где отдельный концепт или определённым образом объединённая группа концептов хранится в языковом оформлении конвенциональной единицы – прежде всего, в виде знака, слова или его эквивалента в форме аналитической дескрипции (ЧФЯ, 1991: 96). Причём внутренний лексикон имеет двухъярусное строение, разделяя тем самым идентификацию слов по форме и значению. Поверхностный (формальный) и глубинный (семантический) ярусы функционируют автономно. В поверхностном ярусе связь по морфологическим характеристикам определяется сходством или пересечением элементов (ножницы → жницы, нож), в нём также совместно хранятся антонимы и конечные элементы цепей синтагматико-парадигматических импли- 31 каций – это продукты включения в контексты разных типов и разной напряжённости. Психологическая реальность глубинного яруса репрезентируется семантикой языка, всей системой значений, имеющих вербальное выражение (Залевская, 1988). Центральная единица внутреннего лексикона – слово. Оно является наиболее явно осознаваемой оперативной единицей в потоке речи. По объёму информации, сопряжённой с определённой языковой последовательностью, по типу экстралингвистической информации слово оптимально подходит для «встречи» языковых и неязыковых знаний о мире, для их пересечения. Языковое сознание формируется, таким образом, прежде всего на основе слов и в связи со словами (ЧФЯ, 1991: 100-101). Слово – «продукт переработки перцептивного, когнитивного и аффектного опыта, протекающей по закономерностям индивидуальной психической деятельности, но под контролем социально выработанных систем вербальных значений, отношений, норм, оценок и т.д.» (Залевская, 1997: 66). Обобщая вышесказанное, сделаем выводы, необходимые для дальнейшего анализа. Языковое сознание имеет своей основой ментальный лексикон – часть концептуальной системы, характеризующейся прямым отношением к языку. Ментальный лексикон включает в себя три составляющие: нейрофизиологический субстрат языка мозга, промежуточный язык и внутренний лексикон. Язык мозга оперирует комплексами раздражений, энграммами. Промежуточный язык – схемами, образами, фреймами, гештальтами, пропозициями и т.д. (Караулов, 1987). Во внутреннем лексиконе главенствующую роль играет слово, хотя оно и представлено в нём через энграммы. Реализуя свою языковую способность, человек в коммуникации заставляет работать свою мысль в двух направлениях: на порождение речи и на её понимание. И если при порождении речи импульсы идут от смысловых структур через взаимодействие с языком мозга и внутренним лексиконом, то при понимании направление изменяется – вначале срабатывают рецепторы и анализаторы языка мозга, подключается внутренний лексикон, и только по- 32 том к интерпретации лексических смыслов присоединяется промежуточный язык через свои элементы. Рассматривая таким образом устройство и функционирование ментального лексикона, мы подходим к объяснению механизма овнешнения концептуальной сферы вербальными средствами. Концепт, являясь оперативной единицей ментального лексикона, овнешняется благодаря совокупной работе трёх составляющих ментального лексикона – языка мозга, промежуточного языка и внутреннего лексикона. Однако, как свидетельствуют многочисленные исследования (ЯСПЗ, 1992; Бабушкин, 1996; Масленникова, 2000; Denhière, Baudet, 1987; Caron, 1989; Dubois, 1993), хранится концептуальная информация – знания, которыми оперирует человек – в элементах промежуточного языка, которые чаще именуются структурами представления знаний. К ним относятся образы, схемы, фреймы, пропозиции, мыслительные картинки, сценарии, скрипты и даже слова (Караулов, 1987; Бабушкин, 1996; Denhière, Baudet, 1987 и др.). Все эти ментальные репрезентации имеют прямое отношение к памяти как когнитивной способности человека удерживать в голове информацию о мире и о самом себе. В своей совокупности ментальные репрезентации – не только те, что имеют «языковую» привязку, – формируют концептуальную систему человека (КСКТ, 1996: 158). Включение слова в разряд элементов промежуточного языка, ментальных репрезентаций не случайно: промежуточный язык существует как внутренняя речь, а внутренняя речь способна выступать и как внутреннее проговаривание – беззвучная речь «про себя» (Леонтьев, Шахнарович, 1998: 85). По своей природе ментальные репрезентации делятся на аналоговые – те, которые сохраняют своё подобие оригиналу – и пропозициональные, имеющие аргументно-предикативную структуру, или пропозициональнодробные (КСКТ, 1996: 157). Так, мыслительные картинки, образы, схемы, фреймы суть аналоговые репрезентации, а слова и пропозиции – пропозициональные. Пропозициональные структуры при этом являются мостиком к внешнему высказыванию, на них зиждется внутреннее слово. 33 Как показывает противопоставление аналоговых / пропозициональных репрезентаций, ментальные репрезентации в каждом отдельном случае имеют свою специфику. Образ несёт отражение в сознании реальных предметов, действий и событий, он отличается наглядностью, синтетичностью, синкретизмом, недискретностью, определённой схематичностью и статическим преобладанием среди образов феноменов зрительной природы (Караулов, 1987: 198; Denis, 1989: 11). Схемы – это структуры, с помощью которых формируется перцептивная и когнитивная картина мира, членимая определённым образом лексическими средствами (Бабушкин, 1996: 22). Главный признак схемы – наличие в ней постоянного каркаса, заполняемого переменными и возможность одной схемы опираться на другую (КСКТ, 1996: 180; Le Ny, 1989: 132). Фреймы – это развёрнутые сети и взаимонезависимых схем функциональных связей и последовательных действий (Минский, 1979). Фрейм есть иерархически организованная структура данных, которая анализирует знания об определённой стереотипной ситуации или классе ситуаций. Фреймы существует «вокруг» некоторого концепта. В противоположность простому набору ассоциаций, они обладают главной, типичной и потенциально возможной информацией, которая ассоциативна с данным концептом. Фрейм – это база для формирования контекстных ожиданий в плане дальнейшего хода событий, он также задаёт рамки допустимых интерпретаций (Бабушкин, 1996: 25-26). С каждым фреймом связано несколько видов информации: об его использовании и о том, что следует ожидать затем, что делать, если ожидания не подтвердятся (КСКТ, 1996: 188). Скрипт является одним из видов фрейма, выполняющим некоторое специальное задание в обработке естественного языка: привычные ситуации описываются скриптом как стереотипные смены событий (КСКТ, 1996: 181). Пропозиция выступает как некое концептуальное объединение, между частями которого существуют определённые связи или отношения. Это каркас будущего предложения, его ментальная схема (Караулов, 1987: 19; КСКТ, 1996: 137). 34 Кроме уже выделенных структур, в лингвистической литературе в качестве ментальных репрезентаций затрагиваются мыслительные картинки (Бабушкин, 1996: 20), символы, диаграммы, формулы, гештальты, двигательные представления и др. (Караулов, 1987). Все они характеризуются большой зависимостью от других – уже описанных нами – элементов промежуточного языка. Так, признаки символа при определённых условиях характеризуют любую из ментальных репрезентаций (Carnoy, 1927: 9). Формулы строятся из наглядных образов и двигательных представлений. Гештальты, диаграммы и ментальные картинки питаются образами. А двигательные представления являются составляющими схемы (Караулов, 1987). Таким образом, концепт – единица ментального лексикона – при порождении речи всякий раз преломляется в элементах промежуточного языка, обретая форму того или иного типа ментальных репрезентаций, которая во внутреннем слове преобразуется в вербальный код. Выбор вербальной оболочки задаётся связью между соответствующим личностным смыслом, ментальной репрезентацией и внутренним лексиконом говорящего. Таков, на наш взгляд, механизм овнешнения концептуальной информации при порождении речи. 2. 2.1. Культурная составляющая языковой ментальности Понятия «этнос», «культура», «ментальность» в отношении к языку Изучение культурных концептов осуществляется сегодня в рамках дисциплин, имеющих непосредственное отношение к языку (Воркачёв, Жук 1999; Карасик, 1996; Москвин, 1997; Новикова, 2000; Панченко, 1999; Степанов, 1997; и др.). Соответственно, наукой осознаётся глубинная связь, существующая между языком, мышлением и культурой, свойственной той или иной этнической группе. Какова природа этой связи и что представляет собой каждое из выделяемых нами ключевых понятий, – вот вопрос, на который мы попытаемся ответить, сознавая его сложность и возможность неоднозначной интерпретации. 35 По справедливому замечанию В.В. Красных, идущей в свою очередь за Э. Сэпиром, из всех существующих определений культуры – а их более 250 (Стефаненко, 1999: 33) – можно выделить три основных значения этого слова: 1) термин, охватывающий любые социально наследуемые черты человеческой жизни, материальной и духовной; 2) условный идеал «благовоспитанности», в основании которой лежит незначительный корпус усвоенных знаний и опыта, состоящий по большей части из набора типовых реакций, санкционированных общественным классом и долгой традицией; 3) общие установки, взгляды на жизнь и специфические проявления цивилизации, которые позволяют конкретному народу определить своё место в мире (Красных, 1998: 25-26). Безусловно, существуют и другие подходы к детализации понятия культура в его значениях (Маслова, 1997; Шамне, 1999 и др.). На наш взгляд, выделенные значения достаточно точно отражают суть того, что традиционно принято обозначать словом культура. Под этносом также учёные подразумевают несколько разное. У одних это явление географическое, природное, а не социальное, «это тот или иной коллектив людей (динамическая система), противопоставляющая себя всем прочим аналогичным коллективам («мы» и «не мы»), имеющий свою особую внутреннюю структуру и оригинальный стереотип поведения» (Гумилёв, цит. по: Стефаненко, 1999: 30). При этом основными признаками этноса являются самосознание и стереотипы поведения как норма отношений между группой и индивидом и между индивидами, формирующаяся обязательно в определённой культурной среде. Согласно другой точке зрения, этнос рассматривается как исторически сложившаяся на определённой территории устойчивая совокупность людей, обладающих общими относительно стабильными особенностями языка, культуры и психики, а также сознанием своего единства и отличия от других подобных образований (самосознанием), фиксированным в самоназвании ( Буряковская, 2000; Мечковская, 1996; Стефаненко, 1999). Есть также трактовка этноса как общности, не связанной не только с государством, экономикой и политикой, но и с культурой, языком и 36 возникающей в результате потребности человеческого рода к группированию. Этнические общности изучаются и как социальные конструкции, возникающие в результате целенаправленных усилий политиков и творческой интеллигенции для достижения коллективных целей. Объединяющим все эти концепции, по-нашему мнению, можно считать следующее определение: этнос – это «устойчивая в своём существовании группа людей, осознающих себя её членами на основе любых признаков, воспринимаемых как этноидентифицирующие» (Стефаненко, 1999: 32). Термины ментальность и менталитет активно употребляются в современных лингвистических исследованиях (КСКТ, 1996; Маслова, 1997; Фесенко, 1999; ЧФЯ, 1991 и др.). Формируется даже новая междисциплинарная область исследований, называемая сравнительным менталитетоведением (Ольшанский, 2000: 175). Но единого определения ментальности не существует. М.К. Голованивская, стремясь точнее определить данный термин, прибегает к иноязычному словарю Le petit Robert: “mentalité – ensemble des croyances et habitudes d’esprit qui informent et commandent la pensée d’une collectivité commune à chaque member de cette collectivité” (цит. по: Голованивская, 1997: 30). «Ментальность – это совокупность верований и привычек духа (ума), которые информируют и направляют мысль какоголибо сообщества – общую для каждого из её членов» (перевод наш – Е.Д.). Французские историки школы «Анналов» видят в ментальности систему взаимосвязанных представлений, реализующих поведение членов социальной группы. Т.Г. Стефаненко переводит это значение французского mentalité как микропонимание (Стефаненко, 1999: 140-141). В.А. Пищальникова выделяет следующие тенденции рассмотрения менталитета: 1) менталитет есть совокупность воззрений, представлений, «чувствований» общности людей определённой эпохи, географической общности или социальной среды, особый психологический уклад общества, влияющий на исторические и социальные процессы; 2) менталитет есть специфическое 37 отражение внешнего мира, обуславливающее специфику способов реагирования на воздействие объективной действительности со стороны той или иной общности людей; 3) менталитет заключается в когнитивной сфере и определяется прежде всего (Пищальникова, 2000: 189). «биологически, исторически знаниями, которыми У Т.А. Голиковой и социально владеет общность менталитет обусловленный – это механизм репрезентации психической деятельности этноса» (Голикова, 1999: 158). Вероятно, все приведённые определения ментальности поддаются интеграции их в единое целое: и убеждения, и привычки, и представления, такие как «чувствования» людей, фиксированы в их концептуальной системе как знания, информация об окружающей действительности. Эти знания действительно влияют на поведение людей, исторические и социальные процессы в целом. Репрезентируется же информация вербально, преломляясь через элементы промежуточного языка и внутреннего лексикона. А так как определённые убеждения и воззрения обычно соотносятся с определённой группой людей, то можно говорить, что члены этой группы одинаково (или, скорее, очень похоже) отражают внешнюю действительность и специфически на неё реагируют. Таким образом, понимая суть ментальности, можно подойти к рассмотрению связи, существующей между культурой, этносом, ментальностью и языком. Культура, как «исторически выработанный способ деятельности» (Уфимцева, 2000: 253) связана с сознанием, сложным комплексом небиологических, социально транслируемых знаний и отношений, со стереотипами поведения (в том числе и речевого), с системой знаков и значений, а значит с языком (Красных, 1998: 28). Культура вносит в личность смысл, значение. Следовательно, её можно понимать и как систему сознания, связанную с определённым этносом как коллективной личностью (Уфимцева, 2000: 253). Этнос является носителем традиции, комплекса культурных парадигм, культурного ядра, обеспечивающего согласованность поведения всех членов дан- 38 ного этноса в определённых, являющихся знаковыми для данной культуры, ситуациях (Уфимцева, 2000: 118). Язык не является обязательным признаком этноса. Параллелизм между этнической и языковой общностью существует не всегда. Как один народ может использовать не один, а несколько языков (английский и французский в Канаде, немецкий, французский, итальянский и ретороманский в Швейцарии), так и многие народы могут пользоваться одним языком (английский в Англии, Америке, Канаде, Австралии и др. странах) (Мечковская, 1996: 90). Поэтому о совпадении языкового и этнокультурного сознания в определённом смысле можно говорить только применительно к монокультурным (моноэтническим) языкам, обслуживающим один говорящий коллектив (Хухуни, 1997: 163). В связи с этим очень удачным видится термин национально-лингво-культурное сообщество, предложенный В.В. Красных (Красных, 1998). Он оптимально демонстрирует связь таких феноменов, как этнос, культура и язык. Осознавая психический характер ментальной сферы, имеющий к этой связи непосредственное отношение, мы выходим на понимание того, что «именно ментальная сфера определяет поведение, стереотипы принятия решений, традиции, обычаи этноса» (Пищальникова, 2000: 189). И хотя некоторые авторы, рассматривающие этносы как социально-экономические единицы, отрицают саму возможность выделения их ментальностей – стабильных систем представлений (Стефаненко, 1999: 140), при определении этноса как группы, ядерной характеристикой которой является осознание людьми своей к ней принадлежности, именно ментальность становится ключевым понятием этнопсихологии и этнопсихолингвистики. Язык, как репрезентант ментальности, в известной степени определяет способ членения действительности (Пищальникова, 2000: 189). «Мы расчленяем природу в направлении, подсказанным нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстаёт перед 39 нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит, в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании», – писал Б.Л. Уорф, один из авторов теории лингвистической относительности (Уорф, 1999: 97). По его мнению, между культурными нормами и языковыми моделями существуют связи, но не корреляции или прямые соответствия (Уорф, 1999: 91). Структуры языка, организуя человеческое восприятие и опыт, в значительной мере влияют на структуры общественного сознания и, как следствие, – на мировоззрение и мироустройство (Петренко, 1997: 28). Отсюда – разница менталитетов. Язык избирателен, в нём чётко отражаются ментальные особенности нации, лингвистические привычки, приобретённые в ходе культурного развития и передающиеся из поколения в поколение, формируя тем самым облик культуры (Семененко, 1999: 283). Но, естественно, не только язык обуславливает культурное разнообразие, существуют и социально-психологические причины разнообразия культур, а именно потребность в идентификации с группой себе подобных и одновременно в дифференциации от других членов группы (Стефаненко, 1999:35). Вероятно, логичнее в отношении связи культуры и языка говорить об их взаимном детерминизме (Мечковская, 1996: 66). Язык и культура взаимосвязаны: 1) в коммуникативных процессах; 2) в онтогенезе (формировании языковых способностей человека); 3) в филогенезе (формировании родового, общественного человека (Маслова, 1997: 38). Национальное сознание – а соответственно и язык – детерминировано культурой этноса. О нём можно судить только исходя из опыта истории и культуры всего народа в целом (Дмитрюк, 2000: 77). Не случайно потому появление в ряду терминов, характеризующих лингвистические явления, термина «культурная память», применяемого к семантике слова (Яковлева, 1998: 71). Культура, в свою очередь, зависит от языка как не способная к самоорганизации знаковая система (Маслова, 1997: 39). 40 Язык и культура – понятия неразделимые и взаимообусловленные (Шаховский, 2001).Они оба связаны с пониманием этноса, поскольку именно последний является репрезентантом как языкового поля, так и национальнокультурного сознания. И наконец, и язык, и культура, и этнос имеют прямое отношение к ментальности. Помимо того, что ментальная сфера является хранилищем когнитивных структур, формирующих когнитивную базу индивида / языкового сообщества, на её основе осуществляется порождение речи и понимание; она может быть определена как система представлений и чувствований членов определённого национально-лингвального сообщества, являющаяся их специфическим отражением внешнего мира и определяющая способы их реагирования на воздействия объективной действительности. Языковая ментальность, в отличие от сознания вообще, не просто отражает внешнюю для индивида реальность, но связывает это отражение с когнитивной базой и посредством работы структур ментального лексикона способствует овнешнению того концептуального содержания, которое актуально для конкретного национально-лингвального сообщества в каждой определённой ситуации в определённый момент времени. Изучение языковой ментальности этноса, этнического сознания в его языковой форме способно вскрыть особенности образа мира, присущего представителям данного этноса (Уфимцева, 1997: 157). Образ мира в современной психологии – «это отображение в психике человека предметного мира, опосредованное предметными значениями и соответствующими предметными схемами и поддающееся сознательной рефлексии» (Леонтьев, 1997: 268). В лингвистической науке акцент делается на том, что образ мира должен рассматриваться как упорядоченная когнитивно-эмотивная концептуальная схема, которая может быть следствием как сознательной, так и бессознательной языковой / речевой структурации и отображения среды в психике человека (Гукасова, 2000: 71). Образ мира несёт национальное воззрение на мир, национальную логику, склад мышления (Гачев, 1998: 14). В сознании человека существует то, что является объектом актуального 41 сознания, и то, что находится на уровне сознательного контроля. Поэтому движение сознания в образе мира имеет не планиметрический, а стереометрический характер. Сознание имеет глубину. Образ мира многомерен, как многомерен сам мир. Но образ мира может быть и полностью рефлексивным, отделённым от восприятия. Такой образ мира либо ситуативен (при работе памяти или воображения), либо внеситуативен, глобален: это образ целостного мира, своего рода схемы мироздания. Глубина его осмысления, уровень рефлексии при этом могут быть различными (Каражаев, 1997; Леонтьев, 1997). Как концептуальная система образ мира имеет индивидуальные варианты наряду с инвариантным образом мира, принадлежащим в целом национально-лингвистическому сообществу. Инвариантный образ мира соотносится со значениями, а не с личностно-смысловыми образованьями (Леонтьев, 1997: 273). Построение образа мира осуществляется с помощью особого кода, который стремится разработать каждая культура. Культурный код – система образов конкретной этнокультуры. Эти образы обладают в рамках этнокультурного определения символическим значением, выполняют функцию знаков с устойчивой внутренней формой. Их особенность в том, что они имеют переменную субстанцию плана выражения – воплощаются как вербально, так и в скульптуре, графике, фотографии и т.д. (Зеленкина, 2000; Клюканов, 1997). «Кодируя» таким образом ту или иную ситуацию путём образного отображения, говорящий и слушающий обмениваются культурным знанием – стереотипами, символами, мифологемами и т.п., составляющими своеобразный язык культуры, организующий носителей языка в единое лингвокультурное сообщество (Ковшова, 1997: 81). Неслучаен тот факт, что мы говорим об этнической неповторимости прежде всего в связи со стереотипами мышления и поведения представителей этноса (Кан, Лыткина, Турдиева, 2000: 105). Константность восприятия на уровне культуры как системы сознания, связанной с определённым этносом, обеспечивается именно культурными стереотипами сознания. 42 Инвариантный образ конкретного фрагмента мира, присущий тому или иному этносу, есть культурный стереотип, зафиксированный в значениях (Уфимцева, 2000: 253). Стереотипы складываются в сознании людей под влиянием их деятельности и окружающей действительности и являются неизменными на протяжении относительно продолжительного промежутка времени (Лапшинов, 2000: 135). Стереотипы – это «некоторая структура ментально-лингвального комплекса, формируемая инвариантной совокупностью валентных связей, приписываемых данной единице и репрезентирующих концепт феномена, стоящего за данной единицей, в его (концепта) национально-культурной маркированности при определённой предсказуемости направленных ассоциативных связей (векторов ассоциаций) (Красных, 1998: 127). Итак, инвариантный образ мира стереотипизирован, и только благодаря этому представители единой этнической группы, говорящие на одном и том же языке, могут быть отнесены нами не просто к одному национально-лингвальному сообществу, но к одному национально-лингво-культурному сообществу. Вслед за Т.Н. Снитко, мы понимаем под лингвокультурой особый тип связи языка и культуры, проявляющийся как в сфере языка, так и в сфере культуры и выявляемый в сопоставлении с другим типом взаимосвязи языка и культуры, то есть в сравнении с другой лингвокультурой (Снитко, 1999: 9). Понятие образа мира, рассматриваемого как концептуальная система, репрезентирующая этническое сознание, по нашему мнению, может синонимизироваться с понятием картины мира, строящейся на представлениях человека о мире. Ведь, говоря об образе мира, мы также опираемся на представления о действительности, имеющие характер стереотипов (Городникова, 1997: 47). Глобальная картина мира существует в голове каждого человека и представляет собой либо исходный концептуальный образ мира, либо совокупность всех знаний о мире, накопленных человечеством на данном этапе своего развития (Осокина, 1999: 61). Однако картина мира и языковая картина мира – далеко не одно и то же. Картина мира есть отражение 43 реального мира, языковая картина мира – фиксация этого отражения (Маслова, 1997: 79). Языковая картина мира не может быть охарактеризована как часть общей картины мира, т.к. представляет собой некий «аналог» или «отражение» последней, выраженное в языке (Осокина, 1999: 61). Следует также напомнить, что глобальная картина мира как бы имеет два варианта: существует научная картина мира, опирающаяся на научные понятия, и наивная, обуславливающая использование человеком «наивных» понятий вне зависимости от его знаний тех или других научных дисциплин и владения научной картиной мира (Апресян, 1974; Яковлева, 1994 и др.). По-видимому, это объясняется существованием обыденного и научного сознания, диктующим подобное деление. В пользу отождествления понятий образа мира и картины мира говорит тот факт, что им свойственно сходное структурирование. Как выделяется инвариант и варианты образа мира, так и в картине мира существует базовая, инвариантная часть, общая для всех носителей языка, и вариативная, отражающая индивидуальное мировосприятие личности (Королёва, 1997: 85). Частные картины мира фиксируются, например, поэтами и прозаиками в художественных текстах (Лобода, 1999: 235). Образ мира и картина мира также часто синонимизируются в работах, касающихся проблематики детской речи (Береснёва, 1997 и др.), где доказывается, что языковая картина мира лежит в основе речемыслительного процесса. И это действительно так. В коммуникативной ситуации и при порождении речи, и в процессе понимания говорящий и слушающий исходят каждый из своей концептуальной системы, своего образа мира. При этом в целях предотвращения коммуникативных провалов адресант должен соотносить свою модель мира с моделью адресата (Виноградова, Салмина, 1997: 35). Признавая возможность синонимизации терминов образ мира и картина мира, мы тем не менее видим их несколько отличную референцию. Образ мира – это концептуальная система в сознании индивида, это система, реализующаяся через ментальные репрезентации. Термин картина мира 44 может обозначать то же самое, но он связан с термином языковая картина мира, и потому, на наш взгляд, зачастую выражает его значение, а именно ‘содержание образа мира, переданное посредством языка’. Такое разграничение важно для упорядочения терминосистемы лингвистики, особенно той её части, которая используется для изучения и описания связи языка с такими феноменами, как этнос, культура и ментальность. Культура, свойственная определённой этнической группе, овнешняется посредством культурного кода с переменной субстанцией плана выражения. Один из способов выражения такого культурного кода – вербальный. В языке выражается образ мира данного этноса, несущий не только совокупность представлений и отношений представителей данного этноса к действительности, но и их особый психологический уклад, а значит, их ментальность. По языковым средствам, участвующим в выражении образа мира, мы можем судить о языковой картине мира данного национально-лингвального сообщества, об их способе языкового членения мира. Именно благодаря такой непосредственной связи, «изучая какой-либо язык, мы можем проникнуть в мир, в сознание и условия жизни того народа, который на нём говорит или говорил» (Ярославцева, 2000: 152). В когнитивном представлении образ мира – это концептуальная система, проходящая до внешнего слова (любого реального высказывания) все структуры ментального лексикона – от языка мозга до внутреннего лексикона. При этом язык – важнейшее для человека средство получения и передачи концептуальной информации. Но пока существует деление на разные этнические группы, язык всегда будет нести определённый «культурный багаж» и отражать специфику менталитета данного этноса. 2.2. Универсальное и национально-специфическое в языковой ментальности Языковая ментальность – это «соотношение между некоторым участком мира и его языковым представлением (Почепцов, 1990: 111). Это соотношение, связывающее действительность с языковой картиной мира (Пименова, 1999). Несомненно, что основой этого отношения является образ 45 мира – концептуальная система носителя языка. Б.А. Серебренников утверждает, что при наложении концептуальной модели мира на языковую модель мира, всё национально-специфическое остаётся за пределами концептуальной (в терминах Б.А. Серебренникова) «логической» модели, варьируясь от языка к языку. (РЧФЯ, 1988: 139). Мы не можем согласиться с таким утверждением, поскольку видим концептуальную модель мира – образ мира – прежде всего как когнитивно-эмотивную систему, продолжая в этом смысле идеи Э.М. Гукасовой (Гукасова, 2000), Г.Д.Гачева (Гачев, 1998) и др. При таком рассмотрении в центре концептуальной системы оказывается концепт как структурная единица языкового сознания, оперативная единица ментального лексикона, несущая универсальное и / или национальноспецифическое содержание, актуальное для той или иной лингвокультуры, а не концепт как логическое понятие, как в концепции Б.А. Серебренникова. Любое исследование культурных концептов – наше в том числе – должно опираться на чёткое разграничение универсального и национальноспецифического в языковой ментальности. Это фундамент подобного рода исследований, позволяющий говорить о специфике той или иной лингвокультуры, поскольку, зная границы универсального и его природу, через сопоставление лингвокультур можно выявить их национальную специфику. Проблема универсального и национально-специфического в языковой ментальности связана с выделением подобных компонентов в самой культуре каждого этноса. Подобно тому, как в культуре каждого народа есть общечеловеческое и этнонациональное, так и в семантике каждого языка есть отражение как общего, универсального компонента культур, так и своеобразия культуры конкретного народа (Мечковская, 1996: 51). Естественно полагать, что именно благодаря наличию универсального компонента в языковой ментальности возможна межкультурная коммуникация, общение представителей различных ментально-лингвальных комплексов. Какова же природа общечеловеческого мышления? На этот вопрос даётся однозначный ответ – общечеловеческим является логический строй мышления. В этом смысле идея Б.А. 46 Серебренникова о выделении универсального компонента видится нам верной: действительно, если понимать под концептом логическое понятие, то вероятно, что всё, что окажется за рамками подобной концептуальной модели мира, можно относить к национальной специфике языковой ментальности. Такие формы мышления как сравнение, анализ, синтез и др. одинаково присущи всем народам. «…Логика у всех народов действительно одинакова и психологические закономерности мышления тоже одинаковы» (Беляев, цит. по: Фирсова, 1999: 70). Сходство логических форм мышления определяет общность самых разных языков. Многочисленны примеры языковых универсалий – «общих законов или тенденций, которые осуществляются с высокой степенью вероятности для разных языков или для одного языка в процессе его существования во времени» (Гринберг, Осгуд, Дженкинс, 1999: 122). Так, например, все языки различают говорящего, слушающего и не-участника общения; все языки различают вопросы и утверждения; всюду в сообщении присутствуют модальные и эмоциональные оценки говорящим того, о чём идёт речь, или самой речи (Мечковская, 1996; Рождественский, 1969). Национальная специфика языковой ментальности фиксируется той частью языковой картины мира, которая не покрывается системой универсальных логических понятий. Национальную специфику самого говорящего при таком подходе можно определить как «совокупность национальных свойств личности, включающих в себя способ мышления и отражения действительности, психический склад и самосознание» (Фирсова, 1999: 69). Проводимые исследования национальной специфики языковой ментальности свидетельствуют, что образы сознания своей и чужой культур квази-идентичны. Наряду с базовыми признаками стереотипа, присутствующего в сопоставляемых культурах, испытуемые выделяют целый ряд культурноспецифичных опор, соотносящих данный стереотип с различными схемами знаний и иным множеством сценариев. Так, и русские, и американцы видят в Золушке доброту, привлекательную внешность (универсальные компоненты), но у одних Зо- 47 лушка выходит замуж за нового русского, а у других – ждёт воплощения голливудской мечты (Каминская, 2000). Между языковыми сознаниями этносов отсутствуют взаимно-однозначные соответствия (Борботько, 2000: 35). У представителей разных национально-лингво-культурных сообществ на момент их межкультурного общения в психике имеется «многоуровневая, иерархически организованная система языковых представлений (Лопушанская, 1996: 6), причём эта система у каждой стороны своя, отмеченная национальной спецификой конкретного этноса. Эта разница всегда настолько значима, что способна вызвать коммуникативные неудачи. Объясняется это, по-видимому, тем фактом, что, хотя национально-культурная семантика и присутствует на всех уровнях языка (Верещагин, Костомаров, 1983; Тихонович, 1999): и в грамматике, и в фонетике, – но наиболее ярко она проявляется в строевых единицах, которые непосредственно и прямо репрезентируют вербальный образ мира, свойственный тому или иному этносу. К числу строевых единиц принадлежат слова, фразеологизмы, языковые афоризмы (пословицы, поговорки, крылатые слова), прецедентные тексты и имена конкретной культуры (Красных, 1998; Фелицына, Прохоров, 1988). Дистанция между взаимодействующими культурами (Драчева, 1997) трудно преодолима именно из-за соответствий. отсутствия А потому взаимно-однозначных следует сделать вывод лингвокультурных об имманентной включённости в коммуникацию универсального компонента наряду с национально-специфическими. Ведь языковая картина мира – репрезентант образа мира – универсальна и специфична одновременно (Бурукина, 2000). Исходя из того, что люди обладают одинаковыми мыслительными возможностями и при этом в их языковой ментальности присутствуют универсальный и национально-специфический компоненты, А. Вежбицкая предлагает выявить концептуальные универсалии – понятия, которые универсально лексикализованы, т.е. во всех языках воплощены в словах – и с их помощью разработать язык, который может быть использован для сравнения культур 48 без этноцентрической предвзятости. Она утверждает, что набор семантических примитивов совпадает с набором лексических универсалий, и это множество примитивов-универсалий лежит в основе коммуникации и мышления; а специфичные для языков конфигурации этих примитивов отражают разнообразие культур (Вежбицкая, 1997). Элементарные концепты не требуют объяснений, поскольку они являются для нас врождёнными и интуитивно ясными. А. Вежбицкая насчитывает около 60 универсальных концептов, таких как «я», «этот», «один», «хороший», «думать» и т.д. (Вежбицкая, 1999: 172173). Согласно этой концепции, подавляющее большинство слов в любом языке являются лингвоспецифичными в отношении своего значения и не могут быть подвергнуты непосредственному межъязыковому сравнению: например, английское слово fate значит не то же, что русское судьба. Отдельное внимание уделяется в концепции А. Вежбицкой уникальным культурным понятиям (Wierzbicka, 1990). Она не считает их недоступными для представителей других национально-лингво-культурных сообществ и не находит в них противоречия «психологическому единству человечества». По её мнению, универсальные понятия, лексикализованные во всех языках, являются той формой, в рамках которой культурные понятия можно описывать, сравнивать, объяснять; они должны помочь нам выделять как универсальные, так и уникальные аспекты языка, культуры и познания. В несовпадении значений слов разных языков она видит отражение образа жизни и образа мышления, характерных для разных обществ, а значит, ключи к пониманию культуры. культурноспецифические категории, Слова, по заключающие в себе А.Вежбицкой, одновременно отражают и формируют образ мышления говорящих, т.е. язык и образ мышления взаимосвязаны. «Подвергать сомнению наличие такой связи на основе мнимого отсутствия доказательств – значит не понимать, какова природа доказательств, которые могли бы быть уместны в данном контексте. Тот факт, что ни наука о мозге, ни информатика не могут ничего сказать нам о природе связи между тем, как мы говорим, и тем, как мы мыслим, и о 49 различиях в образе мышления, связанных с различиями языков и культур, едва ли доказывает, что таких связей вовсе нет» (Вежбицкая, 1999: 269). Механизм избавления от этноцентрической привязанности, в таком случае, – формулировка лингвоспецифических слов в терминах универсальных человеческих понятий. Этот процесс А. Вежбицкая облекает в форму «культурных сценариев», формулируемых на очень сжатом семантическом метаязыке, основанном на небольшом наборе лексических универсалий и универсальных (или близких к таковым) синтаксических моделях. При этом предполагается, что таким образом можно описать подсознательные аспекты культуры общества, выявить как различия между культурами так и природу вариативности, изменений в одной культуре, упрощая тем самым общение между представителями различных культур и изучение языков в культурном контексте. Оговаривая, что культурные сценарии не предназначены для того, чтобы описывать, как ведут себя все члены данного общества, но имеют целью чётко сформулировать те нормы, с которыми люди знакомы (на сознательном, полусознательном и подсознательном уровне) и которые являются эталонными фреймами для данного языкового коллектива (вне зависимости от того, следуют им или обходят их члены этого коллектива) (Вежбицкая, 1999). Это всегда описание ментального акта усреднённого носителя языка. Данная теория не единственная затрагивает пробл ему разработки семантического метаязыка. Достаточно, на наш взгляд, упомянуть, что своими корнями она уходит в идеи Лейбница об алфавите человеческой мысли, и сослаться на параллельно существующие теории (Мельчук, 1995 и др.), также стремящиеся к описанию значений слов с помощью конечного и небольшого набора простейших неопределяемых понятий. Её особая заслуга – в изучении языковой семантики и разработке семантического метаязыка именно в культурном аспекте, на материале разных лингвокультурных общностей. С теорией семантических универсалий А. Вежбицкой лингвистика делает большой шаг вперёд: культурные нормы, облечённые в языковую форму, благодаря этой форме могут быть не только вычленены, репрезентированы 50 через единицы промежуточного языка, но и эксплицированы для носителя другой культуры на понятном ему языке лексических универсалий. Таким образом, проблема описания взаимосвязи универсального и национального компонентов языковой ментальности находит своё решение. Определённым образом решается и проблема этноцентрической предвзятости. Однако некоторые вопросы возникают сразу после знакомства с данной теорией. Кто должен (может) и на каком материале составлять, описывать культурные сценарии? Обязательно ли это должен быть исследователь-носитель языка (а это явно не так в случае А. Вежбицкой) или это может быть лингвокультурой? любой исследователь, Культурные сценарии не знакомый нацелены с изучаемой на описание ментальности всех представителей ментально-лингвального комплекса, могут описывать то, что осознаётся подсознательно. Но должна ли возникать у носителей языка какая-нибудь ассоциация с интерпретируемым концептом при знакомстве с культурным сценарием? Имея опыт предъявления информантам-носителям русского языка описания концепта «тоска» посредством языка, близкого к естественному семантическому метаязыку А.Вежбицкой: «тоска – это то, что испытывает человек, который что-то хочет, но не знает точно, чего именно, и знает только, что это недостижимо» (Шмелёв, 1998: 50-51), – позволим себе усомниться в положительном ответе на этот вопрос: слово тоска ни разу не появилось в ответах наших информантов. Особый вопрос напрашивается по поводу преодоления этноцентрической предвзятости: если число лексических универсалий очень ограничено, измеряясь всего лишь десятками единиц, способны ли конфигурации элементарных концептов передавать богатейшее культурное разнообразие народов, населяющих нашу планету, богатейшую копилку культурных смыслов? И как быть тогда с научной терминологией, например, в психологии, не говоря уже о других науках (Вежбицкая особо уделяет внимание рассмотрению возможного представления в культурных сценариях эмоционального поведения представителей разных этносов (Вежбицкая, 1997))? Как 51 быть с разными системами номинантов эмоций (Красавский, 1997; Шаховский, 1989) в разных языках? На наш взгляд, теория А. Вежбицкой не даёт ответов на эти вопросы. Неясным кажется исходная точка и путь описания культурных сценариев. Вслед за Д.О. Добровольским, полагаем, что существует две возможности описания культурной, национальной специфики: через сравнение языков и культур (сопоставительный подход) и через интроспекцию (Добровольский, 1998: 48). В исследованиях А. Вежбицкой мы обоснованное: наблюдаем не являясь их переплетение, носителем всех вероятно, не описываемых совсем языков, исследователь не может дать подлинных, заслуживающих большого доверия результатов в ходе интроспекции: оттого, видимо, такие явные ошибки, как, например, утверждение, что сочетание «печаль светла» не типично для русской лингвокультуры. Но несмотря на это А. Вежбицкой надо отдать должное в значительной точности абсолютного большинства её описаний. Как и гипотеза лингвистической относительности (Коул, Скрибнер, 1977; Петренко, 1997 и др.), гипотеза семантических универсалий заострила проблему языковой опосредованности восприятия и осознания мира человеком. Как и гипотеза Сэпира – Уорфа, она продемонстрировала взаимозависимость языка и культуры, доказала, что языковая концептуализация различна в разных культурах, хотя иногда сходство очень велико (Вежбицкая, 1997: 238). По свидетельству В.Ф. Петренко, в философии проблема выбора базисных оснований для описания всего многообразия и богатства окружающей действительности выступает как проблема категориального строя человеческого сознания. Базисные категории универсальны. К ним относятся категории материи, пространства, движения, свойства, количества и т. д. (Петренко, 1997: 41-42). В каждой культуре эти универсальные базисные категории образуют свою понятийную сетку координат. Поэтому для описания образа мира субъекта, его имплицитной модели того или иного фрагмента действительности, необходима реконструкция категориальной 52 структуры индивидуального сознания, размещение в ней индивидуальной системы значений (Петренко, 1997: 44). Эти базисные философские категории, на наш взгляд, и есть в определённом смысле фактор, обусловливающий универсальность языковых систем и общечеловеческий характер мышления. Национально-специфическое же есть переменная, зависящая от категориальной структуры сознания конкретного национальнолингво-культурного сообщества. Исходя из этого, на вопрос о существовании единой структуры, входящей в содержание образа мира всех людей независимо от национальности (Калентьева, 2000: 102), можно ответить утвердительно: такие структуры – это базисные категории сознания, реализующиеся в семантических примитивах с непременным дополнением национально-культурного компонента. Так, категория движения универсальна и может быть представлена через семантический примитив «двигаться» (Вежбицкая, 1999: 298). Но в каждой культуре действуют свои культурные коды – речевые практики, сложившиеся в коллективе (Волошок, 2000: 59) и подключающиеся на этапе овнешнения речи. Поэтому, хотя медлительность в движении выражается по-русски и по-французски похоже – ползти как черепаха/ aller comme une tortue (comme un escargot), быстрота может быть выражена по-разному: в русской лингвокультуре акцент делается на интенсивности движения – помчаться как стрела, во французском – как на интенсивности – partir comme une flèche (comme un éclair, comme le vent), так и на связи быстроты с лёгкостью – aller comme un chat maigre. Таким образом, культурный компонент языковой ментальности, существуя на базе универсального компонента, определяет различие образов мира разных ментально-лингвальных комплексов, что не может не сказываться на состоянии языковой картины мира каждого национально-лингвокультурного сообщества. 2.3. Культурная коннотация в рамках лингвокультуры В семантике каждого языка есть отражение как общих культурных универсалий, так и своеобразие культуры каждого конкретного народа 53 (Ушанова, 2000). Своеобразие культуры этноса обусловливает специфику национально-специфичного компонента языковой ментальности. Благодаря этому в материи языка оформляется концептуальный образ мира каждого конкретного ментально-лингвального комплекса (Гамидов, 2000). В связи с реализацией национально-специфического компонента языковой ментальности всё чаще в лингвистической литературе идёт речь о явлении культурной коннотации (ИЯР., 1999; Маслова, 1997; Телия, 1996 и др.). Рассмотрим, какова суть этого явления и какое отношение оно имеет к культурной составляющей языковой ментальности. Теория коннотации вообще в современной лингвистике очень богата и изучается в семиотическом, стилистическом, психологическом, философском, логическом и семантическом аспектах. Согласно традиционной точке зрения, коннотации присущ признак дополнительности к денотативному аспекту значения. Эмоциональный, экспрессивный, оценочный и функционально-стилистический компоненты как бы наслаиваются на основное (предметно-логическое, денотативное) ядро значения, т. е. коннотация вторична по отношению к денотации (Шаховский, 1987). В этой наиболее распространённой концепции коннотации функционально-стилистические семы располагаются на периферии значения, а предметно-логические составляют его ядро (Гриценко, 1990). Коннотативный компонент лексического значения – это точка непосредственного соприкосновения семантических и прагматических аспектов семиозиса. Прагматическая обусловленность коннотации – её существенный признак (Федяшина, 1989: 128). Как справедливо замечает В.И. Шаховский, мнения по вопросу о соотношении коннотации и семантической структуры слова расходятся. Коннотацию то считают окраской, дополнительным содержанием слова (традиционный подход), то её отграничивают от слова вообще; коннотацию часто включают то в сигнификацию слова, то в импликацию и ассоциацию (Шаховский, 1987: 66). Так, у Н.А. Востряковой языковая коннотация – это сопутствующие денотату семантические и стилистические элементы, выражающие субъективные 54 аспекты вербализованного восприятия человеком окружающего мира (Вострякова, 1987: 37). А Ж. Карон говорит о коннотиции, как о явлении индивидуального порядка – ансамбле знаний, ассоциируемых индивидом с конкретным словом (Caron, 1989: 91). Ю.А. Ладыгин признаёт связь конотативных и имплицитных смыслов (Ладыгин, 2000). Имея целью описать суть феномена культурной коннотации, под коннотацией вообще мы, вслед за Ю.А. Ладыгиным, будем подразумевать «особую надстройку над предметно-логическим содержанием, совмещающую оценочную, эмотивную экспрессивную и стилистическую функции» (Ладыгин, 2000: 79), тем самым придерживаясь традиционного понимания коннотации. Связь языка с национальной культурой многогранна и, как следствие из уже сделанных нами выводов, фиксируется в образе мира национальнолингвального сообщества. Каждая лингвокультура обладает собственным культурным кодом – стандартизированными речевыми практиками, несущими в себе систему образов, имеющих в рамках данной этнокультуры определённое символическое значение (Волошок, 2000; Зеленкина, 2000; Клюканов, 1997). В связи с описанием культурных кодов исследователи прибегают к понятиям национально-культурного компонента значения (Верещагин, Костомаров, 1983), фоновых знаний (Сорокин, Марковина, 1990). Эти понятия являются непосредственными составляющими понятия «культурный фон». Культурный фон – это то, в чём «существует» носитель некоторой культуры в определённый промежуток времени, его культурное пространство, определённый комплекс художественных и нехудожественных знаний, характеризуемый уровнем и направлением синтезации лингвокультурной общности (Сорокин, Марковина, 1990: 87). Изучение коннотаций, определяемых культурным фоном как контекстом представляет, с нашей точки зрения, особый интерес. Культурная коннотация как фактор, актуализирующий лингвокультурную специфику того или иного сообщества (Телия, 1999), возникает как результат интерпретации ассоциативно-образного посредством соотнесения 55 его с культурно-национальными эталонами и стереотипами. Содержание культурной коннотации – соотнесение с тем или иным культурным кодом (Маслова, 1997: 47). Природа культурной коннотации может быть представлена следующим образом: «Культурологические созначения, сопровождающие слово, являются принадлежностями только определённого языка, поэтому слово, как историко-культурная сущность, может быть полностью понято и значение осмыслено во всём объёме только в контексте данной национальной культуры… Чтобы полностью постичь, с точки зрения лингвокультурологии, русское слово «самовар», украинское «ярмарок» или немецкое «Marktplatz», нужно иметь представление не только о «голых» денотативных значениях (‘устройство для варки чая’, ‘сезонная торговля’, ‘торговая (рыночная) площадь’), необходимы также представления о том, что коннотация культуры захватывает часть денотативного значения и является в этом смысле «предметным» созначением» (КВНЯ, 1991: 174). В каждом языке, в каждой культуре возникают свои специфические созначения – коннотации. Механизм их возникновения связан с усилением отдельных аспектов значения. Определяющим фактором при этом является яркость внутренней формы слова, на базе которой возникают наиболее стабильные ассоциации. Ассоциации формируют основу коннотаций. Обычно из денотата вычленяются отдельные признаки, образ которых предстаёт во внутренней форме коннотативного слова (Маслова, 1997: 53). Так, если французы назовут человека ослом, то они этим подчеркнут его чрезмерное упрямство, а не какие-либо физические признаки. Специфика оценочной картины мира каждого национально-лингвокультурного сообщества определяется именно совокупностью коннотаций культуры, свойственных данному сообществу. Культурные коннотации, таким образом, – не просто информация о культурных особенностях конкретного этноса, это «оценочный ореол» (Маслова, 1997: 54) лингвокультуры. Обращаясь к французским примерам, выделим фразеологическую еди- 56 ницу “ennuyeux comme la pluie”: скуку французы ассоциируют с дождём и посредством этого выражают свою оценку: ‘прескучный, очень скучный’. В современных исследованиях установлено, что культурная коннотация обнаруживается путём межъязыкового сравнения (КВНЯ, 1991: 17). Прокомментируем эту мысль примерами русско-французских соответствий. Одни единицы почти полностью совпадают по культурным коннотациям: автомобиль – une voiture, компьютер – un ordinateur, другие могут обладать различными культурными созначениями: un croissant, une brioche – рогалик, булочка; некоторые же вообще не находят соответствия данному когнитивному признаку: pêche aux grenouilles – ‘отлов лягушек, которые будут употреблены в пищу’. Именно поэтому «практика общения разноязычных людей, перевод художественной литературы и обучение иностранным языкам не могут обойтись без осмысления коннотации культуры» (КВНЯ, 1991: 17). Возвращаясь к вопросу о семантике коннотации, вслед за В.А. Масловой, отметим: коннотация несёт потенциальные номинативные ресурсы языковой системы; «коннотативное слово обладает способностью не только создавать, но и удерживать глубинный смысл, находящийся в сложных отношениях с семантикой слова, закреплять его в языке, создавая тем самым культурно-национальную языковую картину» (Маслова, 1997: 54). Важной характеристикой культурной коннотации является тот факт, что она может быть определена как «установка на дискурс». «Культурная коннотация есть языковая функция памяти, она обуславливает узнавание (общий культурный код настоящего) и припоминание (общий культурный код прошлого) слов, словосочетаний в их отношениях к типу дискурса» (ИЯР, 1999: 44). Она может обеспечивать устойчивость словосочетаний. Не случайно мы говорим об особой роли фразеологизмов и метафор в репрезентации культурной коннотации (Маслова, 1997: 43). Лишь благодаря культурной коннотации, устанавливающей связь с народно-поэтическим дискурсом, сохраняются в русском языке плеоназмы горе горькое, скука скучная (ИЯР, 1994: 44). 57 Связь ассоциативного основания с культурой, реализующаяся в культурных коннотациях (Маслова, 1997: 43), позволяет выделять культурные доминанты, опираясь на фразеологизмы и паремии. Однако, как справедливо отмечается многими исследователями (Вежбицкая, 1997, 1999; Думанова 1997 и др.), и как мы пытались уже показать в нашей работе, существуют смыслы, которые вербализуются во всех языках мира универсально, поэтому не все фразеологизмы и не вся паремиология могут нести культурные коннотации. Особым случаем является совпадение культурных коннотаций в определённых культурах, ведь культуры могут в разной степени совпадать (ИЯР, 1999: 45). Сложность вычленения, реконструкции культурных коннотаций вытекает из их включённости (почти полной) в область «конвенционного имплицитного». Признаками любой имплицитной информации является, во-первых, понимание с нестопроцентной надёжностью, во-вторых, факультативность восприятия, в-третьих, возможность экспликации при перефразах и связь с речевыми актами (ИЯР, 1999). Субъект речи не всегда осознаёт культурную коннотацию; воспринимается культурная коннотация далеко не при любых условиях общения. Но она всегда может быть передана эксплицитно, описательно, и не всегда имеет отношение к конкретному типу речевого акта, связана всегда с тем или иным дискурсом. Культурная коннотация – это тот дополнительный по отношению к денотативному значению признак, который несёт в себе информацию о национально-культурном опыте. Именно национальный опыт определяет специфические особенности языка на всех его уровнях. В силу специфики языка в сознании говорящих на нём возникает определённая языковая картина мира, сквозь призму которой человек видит мир (Маслова, 1997: 49). Языковая картина мира – это выработанное многовековым опытом народа и осуществляемое средствами языковых номинаций изображение всего существующего как целостного и многочастного мира (Шведова, 1999: 15). Культурные концепты, формирующие её, по-разному в ней представлены и интерпретиру- 58 ются носителями языка через культурные коннотации (Опарина, 1999: 141). А так как культурные коннотации в большинстве своём есть область имплицитных знаний (ИЯР, 1999: 44), не всегда стопроцентно понятных даже носителям языка, то для представителей других лингвокультур, а также в целях научного описания, формой интерпретации культурных коннотаций (а через неё – интерпретации содержания культурных концептов) является не толкование, а культурный комментарий, задачей которого в широком смысле слова является интерпретация отношений: Язык Дискурс (ИЯР, 1999: 133). Таким образом, можно сделать вывод о значительной роли культурной коннотации в интерпретации культурной картины мира, а затем и в концептуализации, формировании концептосферы. Именно поэтому концепт называется «сгустком культуры» (Степанов, 1997) и признаётся, что «потенции концепта тем шире и богаче, чем шире и богаче культурный опыт человека» (Лихачёв, 1993: 4). Опираясь на понятие культурная коннотация, мы выходим как на концептосферу национального языка – носитель коллективного сознания, так и на концептосферы конкретных индивидов (по Д.С. Лихачёву). Функция культурной коннотации состоит в привнесении в концептуальную систему языка того, что не является универсальным для всех языков и определяет специфику данного конкретного языка. Содержание культурной коннотации – это «результат интерпретации в соответствии с культурно-языковой компетенцией носителей языка тех или иных знаков языка со знаками «языка» культуры» (Телия, 1999: 17). Культурные коннотации, реализующиеся в коммуникациях представителей некоторого ментально-лингвального комплекса, в своей сумме определяют тип лингвокультуры, к которому относится комплекс и задают его базисные признаки. ментально-лингвальный 59 3. 3.1. Понимание инокультурных концептов в межкультурной коммуникации Понимание и техники понимания Изучение культурных концептов средствами лингвистического анализа предполагает рассмотрение не только природы концептуальной информации, её организации в когнитивной базе того или иного ментально-лингвального комплекса, но и – может быть, даже в большей степени – того, как концептуальная информация, те или иные знания, понимаются коммуникантами. По справедливому замечанию Н.Л. Шамне, в самом общем виде понимание можно определить как «процесс, в котором устанавливаются связи, посредством которых новое идентифицируется при помощи уже известного» (Шамне, 1999: 124). Однако не следует забывать, что термином понимание могут обозначаться сегодня как некоторые процессы мыследеятельности, их результаты, так и готовность к этим процессам и результатам (Богин, 1986). Понимание в чистом виде не даёт смыслового восприятия. Смысловое восприятие – это взаимодействие восприятия и понимания с опорой на опыт реципиента (Залевская, 1988: 7). Главными характеристиками процесса смыслового восприятия речи является уровневый характер восприятия, его многослойность, представленность понимания в качестве процесса и результата, а также встречная активность реципиента по отношению к предмету восприятия, проявляющаяся в процессе вероятностного прогнозирования, в частичном моделировании процессов порождения речи (Шамне, 1999: 125-126). Понимание как составляющая смыслового восприятия обладает когнитивной функцией, обеспечивает «присвоение знания и обращение его в составную часть психологического механизма, регулирующего деятельность в соответствии с требованиями практики» (Брудный, 1998: 26). Зачастую интерпретация и понимание определяются похоже: интерпретация – это «когнитивный процесс и одновременно результат в установлении смысла» (КСКТ, 1996: 31), а понимание – это «когнитивная деятельность, результатом которой является установление смысла…» (КСКТ, 60 1996: 124). Но есть, тем не менее, и их существенное отличие: при интерпретации устанавливается «смысл речевых и/или неречевых действий» (КСКТ, 1996: 31), а результатом понимания является установление «смысла некоторого объекта (обычно текста или дискурса)» (КСКТ, 1996: 124). Интерпретатор, таким образом, стремится установить смысл текста (объекта) через постижение смысла отдельных выражений – актуализированных речевых значений. Процедура интерпретации как «вида когниции, непосредственным объектом которой является продукт речевой деятельности» (Герман, Голикова, 1997: 42) состоит в выдвижении и верифицировании гипотез о смысле всего выражения (или текста) в целом. Каждый шаг интерпретатора связан с ожиданием и характеризуется: - объектами ожидания (текстовый объект последующей интерпретации, внутренние миры автора, внутренний мир интерпретатора в двойном преломлении); - обоснованиями ожиданий. Инструменты интерпретации могут быть трёх видов: - свойства конкретной речи (предложений или текста); - знания о свойствах речи на данном языке или на человеческом языке вообще; - стратегии интерпретирования, организующие реальный ход интерпретирования и соединяющие между собой цели и средства интерпретации (КСКТ, 1996: 31). Интерпретация может быть осуществлена в различных форматах: в классической литературоведческой рамке (экскурс в биографию и мировоззрение автора), в классической структуралистской рамке (выявление явной и скрытой интертекстуальности), в рамках постструктуралистской традиции (никакого значения авторству, все возможные интерпретации – следствие современной культурной ситуации), средствами лингвального анализа (описание тропеистики, лексических и синтаксических особенностей), в рамках 61 психоаналитического литературоведения, а также в герменевтическом формате анализа, требующем применения техник понимания (Бушев, 1999). Техники понимания – это «упорядоченные личностно значимые усилия, которые человек обращает на свою субъективность, чтобы социально адекватно понять текст» (Богин, 1999: 140). Таким образом, реципиент- интерпретатор в каждой конкретной ситуации ведёт себя специфически, пользуется определённым набором техник понимания, ведь именно с помощью механизма интерпретации мир реальных вещей и мир жизнедеятельности вступает для него в определённые отношения с миром культуры и культурных образований (Гливенкова, 2000: 140). Но общий алгоритм действования реципиента таков: видя форму текста, реципиент распредмечивает в ней содержание текста в смыслы для себя, преобразует предъявленное. Преобразование зависит от того, как протекает рефлексия реципиента. На следующей стадии эта рефлексия замирает в знании, в чувстве, в решении, но чаще – в понимании (Богин, 1989). При этом понимание текста основывается на знании общего семантического значения каждого входящего в него простого предложения, смысла логических связей, зависимости данного текста от контекста (Васильева, Новиков, Глухов, 2000). Читатель (реципиент) использует в процессе понимания как ассоциативный путь (обращение к предшествующему опыту), так и логический (отказ от обращения к опыту, переход к непосредственному осознаванию) (Петай, 1997). Индивид, таким образом, участвуя в коммуникации в качестве реципиента, оказывается в ситуации смыслового восприятия – он воспринимает передаваемую ему продуцентом информацию, в его сознании активизируются механизмы понимания, позволяющие трансформировать полученную информацию из вербального кода в когнитивные структуры, которые могут войти в когнитивную базу реципиента, её ядро, могут остаться на её периферии, но могут и сохраниться на момент осмысления, а затем исчезнуть. Один из основных механизмов процесса понимания – это интерпретационная так- 62 тика – выдвижение и верифицирование гипотез о смысле сначала отдельных фраз, а затем и всего текста. Благодаря работе этого механизма возможно функционирование всего многообразия техник понимания в самых разных форматах и модулях. Концепт, реализуясь в речи продуцента-адресанта, в коммуникации (будь она прямой или непрямой) обязательно будет преобразован в языковом сознании реципиента из вербалики в ту или иную единицу промежуточного языка, а затем будет определена его судьба: если он значим для данного ментально-лингвального комплекса, значит, репрезентирующие его ментальные структуры закрепятся в когнитивной базе конкретного носителя языка, не значим – его ментальные репрезентации будут сохраняться в сознании реципиента лишь в течение конкретного акта коммуникации, а затем будут удалены из оперативной памяти появлением новых ментальных образований, связанных с рефлексией реципиента. Но, как известно, в практике общения полное понимание – довольно редкое явление. Его отсутствие мы часто констатируем в коммуникации представителей одного и того же национально-лингвистического сообщества: не понимают друг друга «отцы» и «дети», начальник и подчинённый, учитель и ученик и т.д. Что же касается общения представителей разных национально-лингвальных сообществ, оно в ещё большей степени ориентировано на непонимание в виду различия культурного контекста и ментальностей коммуникантов. 3.2. Трансляция содержания коммуникации концептов в межкультурной Содержание концепта – это смысловое содержание, которое объемлет концепт и которое репрезентируется вербально и невербально в коммуникации. За исключением содержания универсальных концептов, содержание концептов всегда культурно маркировано. Концептуальное содержание, бытующее традиционно в одной культуре, возможно с той или иной степенью полноты передавать средствами языка, принадлежащего дру- 63 гой культуре (Бархударов, 1975; Mounin, 1963 и др.). Такой процесс мы называем интеркультурной трансляцией концептуального содержания. Трансляция концептуального содержания из одной культуры в другую осуществляется в рамках межкультурной коммуникации – культурного взаимодействия между различными актантами и группами актантов, принадлежащих к разным обществам и разным языкам (Шамне, 1999: 28). Межкультурная лингвокоммуникация характеризуется многоплановостью и может иметь различные формы: а) партнёры А и В общаются на языке партнёра А; б) партнёр А использует свой язык, а партнёр В – свой, при этом каждый рецептивно владеет языком другого; в) партнёры А и В используют в общении третий язык; г) партнёры А и В не имеют общего языка, и поэтому прямое вербально общение между ними невозможно, их общение должно быть опосредованным (Швейцер, 1988: 42). Каждая из упомянутых форм межкультурной лингвокоммуникации подразумевает трансляцию концептуального содержания: партнёры по общению, представляющие различные лингвокультуры, обмениваются в ходе коммуникации информацией из своей когнитивной базы. Однако в зависимости от природы транслируемой концептуальной информации, условий протекания коммуникации, результат трансляции в любой из форм может быть различным. Так, если транслируется универсальная или общая для лингвокультур концептуальная информация, смысловых потерь и коммуникативных сбоев, как правило, не происходит. При трансляции культурно-маркированных смыслов возможны коммуникативные сбои, провалы, а также потеря части транслируемого содержания. Объяснением этому, по-видимому, может служить тот факт, что картины мира, образы мира входящих в контакт лингвокультур различны, а соответственно различны и когнитивные базы, и реализующиеся в них концептосферы. Реципиент – актант или группа актантов – в межкультурном общении исходит из своей концептуальной системы, 64 руководствуется своим образом мира, в виду чего может просто не понять транслируемое сообщение, может понять его неверно, но при определённых условиях может и правильно его интерпретировать. Решающими здесь являются следующие факторы: - этнокультурные стереотипы и предрассудки; - установки и прошлый опыт коммуникантов, которые задают ожидание и прогнозируют вероятность появления новой информации; образовательный уровень как часть прошлого опыта; тезаурус и фоновые знания; - личностное отношение к сообщаемому, организующее выборочный характер восприятия; - общность темы, интересов, целей и мотивов как совпадение социопрагматических ценностей; наличие информационной потребности как субъективно-прагматический компонент коммуникации; соблюдение коммуникантами риторических принципов; - знание системы данного языка и уровень владения языком, использование конвенционных правил и соотнесённость с условиями коммуникации (Масленникова, 2000: 23). Транслируемая концептуальная информация может оказаться новой для реципиента. Присвоение нового знания в коммуникации происходит на базе чувственно-логического содержания концептуальной системы, путём установления новых ассоциативных связей между концептами (Босова, 2000). При определённых усилиях со стороны обоих коммуникантов адресант (продуцент) может сформировать у адресата (реципиента) новый концепт. Усилия эти заключаются, главным образом, в наличии установки у коммуникантов на результативность общения, а значит – на понимание. Предпосылками успешности коммуникации являются: - языковая компетенция как знание словаря и грамматики (для правильного построения текста), знания о виде и структуре текста с опорой на формальные аспекты языка (грамматическая и текстовая компетенция, связность и риторическая организация); 65 - стратегическая компетенция как ментальная способность использовать компоненты языковой компетенции в контексте; - прагматическая компетенция, в которую входит база знаний об устройстве реального мира, также связанная с функциональными аспектами языка, а именно – со способностью понимать, иллокутивной компетенцией (правильное использование иллокутивных средств), социолингвистической компетенцией (использование языковых средств в данном контексте); - коммуникативная компетенция как представление об адресате и его системе знаний, знание ситуации, предшествующего контекста, наличие общих навыков в общении, средства коммуникации и условия, определяющее организацию ситуативного поведения; - культурная компетенция как знание о системе и аспектах культуры, принадлежность к одному социуму и разделение моральных, религиозных, идеологических, политических и т.д. взглядов, а также ролевых отношений внутри данного социума (Масленникова, 2000: 24). Возвращаясь к различным формам межкультурной лингвокоммуникации, заметим, что механизм трансляции концептуального содержания у них различный. Но в рамках каждой из них обязательно происходит «культурная перекодировка» транслируемого концептуального содержания. При этом переводчик не просто транспонирует знаки их одной кодовой системы в другую, он осуществляет выбор оптимального варианта из значительного числа потенциально возможных (Швейцер, 1973: 63). В случае общения на языке одного из коммуникантов, транслятором культурных кодов может выступать как носитель языка общения А, так и носитель языка В, просто говорящий на языке А. Если транслятор – носитель языка А, реципиенту – носителю языка В – приходится интерпретировать инокультурное содержание, активизируя свои языковую, стратегическую, прагматическую, коммуникативную и культурную компетенции и через их фильтры в собственной концептуальной системе находить эквивалентные 66 репрезентанты данного содержания, по-своему моделируя ситуацию. Если же транслятором является носитель языка В, то все трудности «перекодировки» вновь падают на его плечи: активизируя тот же набор компетенций, но уже для языка А, он должен транслировать концептуальное содержание в единицах языка А, репрезентирующих инокультурные для самого транслятора концепты. В случае, когда партнёры А и В говорят каждый на своём языке, при этом рецептивно владея языком друг друга, оба коммуниканта осуществляют «перекодировку» исключительно при рецепции, тогда как в случае общения партнёров на третьем (неродном для каждого из них) языке оба партнёра трансформируют содержание коммуникации и на этапе порождения речи, и на этапе рецепции, интерпретирования. Особую форму межкультурной лингвокоммуникации – когда партнёры А и В не имеют общего языка – являет собой перевод. По своей сути перевод – это «процесс преобразования речевого произведения на одном языке в речевое произведение на другом при сохранении неизменного плана содержания» (Бархударов, 1975: 11). Это однонаправленный и двухфазный процесс межъязыковой и межкультурной коммуникации, в отличие от других видов языкового посредничества – реферата, аннотации и др., характеризуемый установкой на передачу коммуникативного эффекта первичного текста, модифицируемой различиями между двумя языками, двумя культурами и двумя коммуникативными ситуациями (автор переводчик, переводчик читатель) (Швейцер, 1988: 75). В ситуации перевода смысл сообщения транслируется через посредника – переводчика, в сознании которого «встречаются» ментальности задействованных лингвокультур. «Встреча» эта может быть как диалогом, так и конфликтом. Диалог возникает лишь при слиянии социокультурного сознания переводчика с авторской ментальностью, отражённой в тексте оригинала. Такое слияние возможно в случае бикультурности и динамичности сознания переводчика, что зависит как от его личности, так и от уровня развития 67 лингвокультуры, в которую транслируется переводимый текст, а точнее его содержание (Нестерова, Соболев, 2000). Не случаен тот факт, что переводчик всегда воспринимается нами как билингв по определению – «bilingue par définition» (Mounin, 1963: 4). Для того, чтобы в его сознании мог осуществляться диалог культур, контакт двух языков, переводчик должен владеть двумя концептуальными системами (Paradis, 1987), ориентироваться в когнитивных базах контактирующих лингвокультур. «Культурная перекодировка» в процессе перевода осуществляется после коммуникации между отправителем сообщения – продуцентом – и переводчиком, но перед коммуникацией между переводчиком и реципиентом – получателем сообщения. «Перекодировка» происходит в сознании переводчика с ориентацией на определённую лингвокультуру, определённый тип реципиента в этой лингвокультуре и являет собой следующую последовательность: - преобразование вербальных сигналов языка А в единицы промежуточного языка, когнитивные структуры, свойственные когнитивной базе носителей языка А; - нахождение соответствующего эквивалента в когнитивной базе носителей языка В; - вербализация этого эквивалента на языке В. Любое коммуникативное поведение носит ярко выраженную национальную окраску (Сластухина, Кистаубаева, 2000). Национальная специфика речевого поведения, как мы уже пытались это показать, определяется сочетанием культурно значимых концептов и реализуется через культурно обусловленные сценарии речевого поведения (Чижова, 2000). В межкультурной коммуникации в соответствии с её формой происходит либо наложение культурных сценариев, либо их столкновение. Сценарии не совпадают, вопервых, вследствие различия содержания образов сознания, во-вторых, по причине различной системности содержания этих образов сознания и, втретьих, из-за различия системности этнических сознаний в целом (Уфимцева, 2000). Перевод как одна из форм межкультурного диалога имеет 68 своей основной функцией превращение духовных ценностей одного народа в достояние других народов. Если в других формах межкультурной коммуникации, в том числе и языкового посредничества (Комиссаров, 1984), происходит лишь трансляция концептуального содержания как перенесение определённой информации из одной лингвокультуры в другую, носящее временный характер (устная беседа, письменное сообщение личностного характера, реферат), в переводе транслируемая информация фиксируется средствами культурной необходимости. Перевод – это трансляция, способствующая взаимовлиянию и взаимопроникновению национальных культур (Лилова, 1985). Таким образом, интеркультурная трансляция концептуального содержания присутствует в любой из форм межкультурной лингвокоммуникации, осуществляется через переход от культурных кодов одной лингвокультуры к культурным кодам на уровне сознания того участника коммуникации, который выступает транслятором этого содержания. Функция интеркультурной трансляции концептуального содержания – обеспечение межкультурного диалога и сохранение общечеловеческих ценностей через контакты национальных культур. 3.3. Инокультурный концепт и его эквиваленты Факт существования концептов, являющихся специфическими для конкретных лингвокультур, признаётся современными лингвистическими дисциплинами (Вежбицкая, 1999; Степанов, 1997 и др.). Считается также, что «практически любой концепт может быть переведён с одного языка на другой и репрезентирован в иной вербальной «упаковке» (Фесенко, 1999: 5). Имея целью выявить в нашем исследовании французские эквиваленты национально-специфичного концепта «тоска», определим возможные варианты соотношения вербалики, представляющей заданный концепт в исходном языке и в языке принимающей (для нас – французской) лингвокультуры. 69 Отвергая, вслед за уже целым рядом исследователей (Копыленко, 1995 и др.), тезис о национальном характере слова и интернациональном характере понятия, мы допускаем, что существуют концепты, которые при трансляции их содержания в другую лингвокультуру, не находят своего отражения в новой концептуальной среде, в результате чего мы имеем безэквивалентную лексику – слова, лишённые соответствий в том или ином языке (Влахов, Флорин, 1986). Такой вариант интеркультурной трансляции концептуального содержания не единственный, существуют и другие. На наш взгляд, их объяснение и описание требует использования понятий «эквивалентность» и «адекватность», традиционно применяемых исключительно в области переводоведения. Межкультурная коммуникация, одной из форм которой является перевод – это всегда контакт различных лингвокультур (за исключением тех случаев, когда под межкультурной коммуникацией понимается взаимодействие лингвокультурных ситуаций в рамках одной национальной культуры (Кузнецова, 2000), а значит, при изучении этого феномена неизбежно встаёт вопрос об адекватной трансляции культурно маркированных смыслов и эквивалентности исходному содержанию того, что является результатом трансляции. Если в переводоведении эквивалентность понимается как «лингвистическое понятие, выражающее определённую область содержания оригинала и перевода, связанную с особенностями языков, участвующих в переводческом процессе» (Комиссаров, 1973: 156), то в отношении интеркультурной трансляции концептуального содержания можно говорить об эквивалентности как понятии, выражающем общность содержания в начале и в конце трансляции, т.е. общности того содержания, которое хотел передать представитель одной лингвокультуры, с тем содержанием, которое усвоил в межкультурном диалоге реципиент – представитель другой лингвокультуры. Вероятно, как и о переводе, о межкультурной трансляции концептуального содержания можно сказать, что эквивалентность в ней может проявляться на разных содержательных уровнях: на уровне языковых знаков, на уровнях высказывания, со- 70 общения, описания ситуации, а также цели коммуникации. При этом, как и в переводе (Комиссаров, 1973), общность содержания остаётся переменной величиной, в разной степени приближающейся к равнозначимости (идентичности передаваемой информации) на различных уровнях содержания. Относительно моделей перевода – формальной эквивалентности (когда переводчик стремится полностью воспроизвести особенности оригинала: каждому слову подлинника соответствует слово в переводе, сохраняются синтаксические единства, идиоматика переводится буквально и т.д.) и эквивалентности динамической (переводчик стремится к воспроизведению в переводе коммуникативного эффекта оригинала) – заметим, что в них реализуются две основные стратегии интеркультурной трансляции концептуального содержания: - передавать содержание культурных коннотаций в полном объёме, на ряду с универсальным компонентом, преследуя цель максимально точно отразить инициальные личностные смыслы транслятора в коммуникации; - передавать содержание культурных коннотаций в сокращённом виде, отдавая предпочтение превалированию универсального компонента в сочетании с ориентацией на языковое сознание реципиента; целью данной стратегии является не донесение определённой информации в чистом виде, а воздействие на реципиента, достижение определённого коммуникативного эффекта. Естественно, что в реальном межкультурном диалоге эти стратегии могут переплетаться и образовывать некий гибридный вариант – относительно полную передачу содержания с достижением коммуникативного эффекта. Но, как и в переводе, это идеальная ситуация. Неслучайно в переводоведении семантический и коммуникативный перевод, ориентированные на формальную и динамическую эквивалентность, рассматриваются как два метода, две целостные переводческие установки, принципы ориентации, которые переводчик избирает в зависимости от характера произведения и аудитории (Ермолович, 1989). 71 Адекватность в переводоведении – категория нормативно-оценочная, как и эквивалентность. Но в отличие от последней, её объектом является не результат перевода, а перевод как процесс. Её содержание – это соответствие коммуникативной ситуации. Адекватность перевода подразумевает под собой установку на адресата, его культуру (Швейцер, 1988). Перевод адекватен тогда, «когда у реципиентов принимающей культуры он пробуждает рефлексию, аналогичную рефлексии реципиентов оригинала, и приводит к её фиксации в виде приблизительно совпадающей мозаики смыслов и идей» (Галеева, 2000: концептуального 258). Для содержания описания понятие интеркультурной адекватности трансляции необходимо: в межкультурной коммуникации, о какой бы из её форм ни шла речь, должна присутствовать установка на восприятие транслируемого сообщения в иной культурной среде. Транслятор осознаёт различие языковых картин мира, разницу концептуальных систем, переводя своё сообщение из одного культурного кода в другой. А вот реципиент может и, по мнению некоторых исследователей, даже должен не опознавать в транслируемом сообщении смысла другой культуры (Сорокин, 1984: 15). Межкультурный диалог, одной из форм которого является перевод, осуществляется благодаря наличию в языковом сознании говорящих на разных языках людей «языка общечеловеческого» - логических форм общечеловеческого характера и семантических универсалий (Бибихин, 1973; Вежбицкая, 1999; Швейцер, 1988 и др.). Адекватно транслированное концептуальное содержание, при отсутствии цели акцентуации национальной специфики данного содержания, не осознаётся реципиентом принимающей культуры как инокультурное. Как и переводческая деятельность, интеркультурная трансляция концептуального содержания сводится к механической субституции и трансформации задействованных языковых и культурных кодов. Это деятельность по смыслопорождению, порождение речи (Пшёнкина, 2000: 60), но в рамках взаимодействия двух или более лингвокультур с их различными концептуальными смыслами. В лингвокультурах языковое «членение мира» различно 72 (Гак, 1998; Уорф, 1999 и др.). Явления окружающей действительности лексикализуются у разных языковых общностей неодинаково (Ларсон, 1993: 48). Поэтому оптимальный вариант интеркультурной трансляции концептуального содержания определяется не только общностью смыслового содержания в начале и конце трансляции (эквивалентностью), но и наличием соответствующей установки у транслятора на специфику концептуальной системы реципиента, представляющего другой ментально-лингвальный комплекс (адекватностью). Смысл, подлежащий трансляции в другую лингвокультуру, преломляется в сознании транслятора в соответствии с его знаниями об устройстве когнитивной базы принимающей лингвокультуры. Абстрагируясь от особенностей различных форм межкультурной коммуникации, можно выделить три варианта трансляции концептуального содержания из одной лингвокультуры в другую: 1) в языке принимающей лингвокультуры отсутствуют вербальные репрезентанты для транслируемого концептуального содержания (в качестве примера здесь можно привести любую безэквивалентную лексику: рус. самовар, лапти; фр. bouillabaisse и т.д.); 2) в языке принимающей лингвокультуры находятся только вербальные репрезентанты, способные частично доносить смыслы транслируемого содержания: транслируемое содержание концепта реализуется в мозаике смыслов разных концептов принимающей лингвокультуры; 3) транслируемое концептуальное содержание носит исключительно универсальный характер, и в языке принимающей лингвокультуры обнаруживаются его чёткие и однозначные вербальные репрезентанты. Таким образом, инокультурный концепт в качестве своих репрезентантов в принимающей лингвокультуре имеет либо частичные вербальные эквиваленты, либо абсолютные вербальные эквиваленты, либо не имеет эквивалентов вообще. В случае, когда инокультурный концепт не имеет эквивалентов – вербальных репрезентантов – мы констатируем отсутствие данного концепта в принимающей культуре (Попова, Стернин, 73 1999: 26). Когда инокультурный концепт реализуется через частичные эквиваленты, мы говорим о представленности заданных концептуальных признаков в концептуальной системе принимающей лингвокультуры, но в то же время – о структурном несоответствии взаимодействующих концептуальных систем. Третий случай – это наличие в языке принимающей лингвокультуры абсолютных вербальных эквивалентов, свидетельствующее об общности исходного культурного концептуального содержания. Результат трансляции смыслов напрямую концептуального содержания. зависит от природы исходного 74 Выводы по главе I Термины концепт и смысл являются метаязыковыми полисемантами и требуют определённых оговорок при их употреблении в контексте. Для нашего исследования концепт – это структурная единица языкового сознания, оперативная единица ментального лексикона, несущая универсальное и/или национально-специфическое содержание, актуальное для той или иной лингвокультуры; смысл понимается в работе в двух планах: как речевой смысл и как структуры, формирующие когнитивную базу. Смысловые структуры сознания, отражаясь в речевых смыслах, несут информацию о действительности, формируют собой концептуальную систему носителей языка и таким образом участвуют в языковой концептуализации мира. Культурный концепт обладает структурой лишь условно: концепт калейдоскопичен, и его вербализация в очень малой степени предсказуема. Овнешняется концепт благодаря функционированию ментального лексикона, преломляясь в различных единицах промежуточного языка – структурах представления знания. Природа концептуального содержания определяется соотношением его универсальных и национально-специфических компонентов. Культурный концепт описывается с помощью таких понятий, как «культура», «этнос», «язык» и в связи с этим может дать информацию о ментальности определённого национально-лингвокультурного сообщества, которая реализуется, в частности, через феномен культурной коннотации. Информация о культурной коннотации даёт, таким образом, возможность делать выводы о типе анализируемой лингвокультуры. Межкультурный концептуального лингвокультуры. контакт содержания Такой предполагает языковыми процесс, обязательную средствами называемый нами передачу принимающей интеркультурной трансляцией концептуального содержания, в зависимости от условий коммуникации может обретать разные формы и носить прямой и опосредованный характер (например, в ситуации перевода). В зависимости 75 от большей или меньшей степени сходства культурных и языковых кодов контактирующих лингвокультур, может быть установлен тип эквивалентности на семантическом уровне для языковых единиц, с помощью которых в языке принимающей лингвокультуры вербализуется транслируемое концептуальное содержание. Репрезентанты инокультурного концепта – это либо частичные, либо абсолютные (полные) эквиваленты заданного концептуального содержания, либо его нулевые эквиваленты – отсутствие лексем, сигнализирующее об отсутствии заданного концепта в конкретной концептуальной системе, чуждости концепта для лингвокультуры. Понимание эквивалентов инокультурного концепта в принимающей лингвокультуре осуществляется в соответствии с общими законами смыслового восприятия: реципиент трансформирует воспринятую информацию из вербального кода в когнитивные структуры, которые затем соотносятся с когнитивной базой индивида и, в зависимости от актуальности и значимости данного содержания для деятельности носителя языка, или фиксируется в языковом сознании, или постепенно утрачиваются. В подавляющем большинстве случаев эквиваленты инокультурного концепта не осознаются как таковые носителями языка принимающей лингвокультуры. «Инокультурность» ощущаются только при реализации такой стратегии интеркультурной трансляции концептуального содержания, при которой в полном объёме транслируется содержание культурных коннотаций, ставится цель максимально полного отражения национальной специфики, а значит, делается особый акцент на эквивалентности и адекватности. Объясняется такое положение вещей следующими факторами, влияющими на понимание эквивалентов инокультурного концепта в принимающей лингвокультуре: 1) реципиент транслируемого сообщения исходит при его понимании из своей собственной концептуальной системы; 76 2) проблему передачи специфики национального менталитета в инокультурной для данного менталитета среде решает транслятор культурных кодов; 3) возможность полного/неполного, адекватного/неадекватного понимания реципиентом эквивалентов инокультурного концепта зависит от структурной организации концептуальных систем контактирующих ментально-лингвальных комплексов. 77 Глава II. Эмотивные смыслы русского концепта «тоска» и его французские эквиваленты. 1. 1.1. Русский концепт «тоска» Смысловая структура концепта и его общая характеристика Русский концепт «тоска», национально-специфичный по мнению изучавших его лингвистов (Булыгина, Шмелёв, 1997; Зализняк, Левонтина, 1999; Wierzbicka, 1990 и др.), как и любой другой, обладает определённым содержанием. То, каким образом структурировано это содержание, какова природа этого содержания, в немалой степени определяет как функционирование самого концепта, так и его место в концептосфере языкового коллектива. Согласно основным положениям теории концепта (Степанов, 1997; Попова, Стернин, 1999), русский концепт «тоска» (ещё раз оговоримся: как и любой другой), не имея чёткой структуры, жёстких очертаний и границ, сущёствует в трёх своих слоях, в разной степени реальных для носителей русской культуры. Так, в первом слое, представляющем внутреннюю форму концепта «тоска», данный концепт открыт лишь исследователям. Только они могут сказать, что этот концепт имеет общеславянские корни, хотя на данный момент слово тоска утрачено всеми славянскими языками, кроме русского (Иванова, 1998: 107). В древнерусском языке слово тоска означало ‘стеснение, горе, печаль; беспокойство, волнение’ (Фасмер, 1987; Шанский, Боброва, 1994), а концепт, как ему и подобает, реализовывался как через прямые, так и косвенные номинации, мог быть выражен не только словом, словосочетанием, но и целым текстом (Виноградова, 1985): «А въстона бо, братие, Киев тугою, а Чернигов напастьми. Тоска разлияся по Руской земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи.» (Слово о полку Игореве) «И застонал, друзья, Киев печалию, Чернигов напастию, 78 Тоска разлилася по Русской земле, Обильна печаль потекла среди земли Русской.» (Пер. В.А. Жуковского) При всём этом этимологию слова тоска описать достаточно трудно (Степанов, 1997: 673-674). Его значения уже в древнерусском языке группируются вокруг признака ‘стеснение, давление, натиск’, и это содержательно связывает русский концепт «тоска» с немецким «Angst» (‘страх’) и французским «angoisse» (‘тоска, страх, тревога’), имеющими подобную содержательную основу, идущую от лат. «angustia» (‘теснота, узость’). Ю.С. Степанов, придерживаясь такого мнения, говорит не просто о концепте «тоска», а о концепте «страх, тоска» (Степанов, 1997), что, на наш взгляд, не совсем корректно. Для русского языкового сознания концепты «страх» и «тоска» существуют раздельно (это подтверждается как при анализе словарных источников, так и при опросе информантов-носителей языка), хотя и характеризуются взаимной связанностью именно на том основании, которое выдвигает Ю.С. Степанов: данное концептуальное содержание в определённой степени (частично) является общим для таких европейских культур, как немецкая, французская и русская. Для этих культур общим является христианское понятие «Страх Божий», христианская традиция вообще, а также философия экзистенциализма, название основного труда родоначальника которой – Сёрена Кьеркегора – переводится на русский язык либо «Концепт тоски», либо «Понятие страха» (Степанов, 1997). Характерно, однако, что русский философ-экзистенциалист Н.А. Бердяев в своей книге «Самосознание» следующим образом обосновывает связь концептов «страх» и «тоска»: «Нужно делать различия между тоской и страхом… Тоска направлена к высшему миру… Тоска обращена к трансцендентальному… Страх и скука направлены не на высший, а на низший мир» (Бердяев, 1997: 346). Таким образом, о первом слое русского концепта «тоска» – его внутренней форме – можно заключить: он связан с признаком ‘cтеснение, давление, натиск’. Что же касается «пассивного», исторического слоя, есть основания утверждать, что концепт «тоска» 79 существовал как достаточно активный в древнерусском языке и сохранил свою жизнеспособность до наших дней через включенность не только в русскую культуру, но и в культуру европейскую в целом, хотя здесь следует сделать оговорку: включенность в европейскую культуру носила частичный характер и не препятствовала формированию богатого национальноспецифичного фонда культурных коннотаций, свойственных исключительно данному русскому концепту. Культурные коннотации, дополняющие основное содержание концепта «тоска», вместе с этим содержанием представляют собой то, что лежит в основе «активного» слоя концепта. Исходя из тезиса, что «получить доступ к концепту лучше всего через средства языка» (Попова, Стернин, 1999: 8), обратимся к анализу значений слова-термина данного концепта. Слово тоска в русском языке является многозначным. Толковые словари выделяют у него 2-3 значения. Однако такое представление семантической структуры слова, на наш взгляд, не отражает реального состояния его семантики. Целый ряд значений не выделяется специально, хотя их выделение жизненно необходимо для нужд межкультурного диалога – в помощь переводчикампосредникам и самим коммуникантам, а также в целях совершенствования лексикографических источников на русском языке. Такие невыделенные значения видятся нам в следующих употреблениях: тоска по кому-либо (о ком-либо), тоска по родине, тоска по несбыточному и др. Эти значения, в общем-то, можно отнести к первому словарному значению – ‘душевное томление, тревога в соединении с грустью и унынием’*. Но при трансляции в другую, в частности, французскую лингвокультуру, смысловые структуры сознания, фиксированные в такой формулировке значения, всё равно будут дробиться и транслироваться отдельно друг от друга, что мы покажем в следующих параграфах настоящей главы. * здесь и далее даются значения слова тоска, выделенные нами на материале нескольких словарей русского языка (Ожегов, 1991; СРЯ1, 1981; СРЯ2, 1958; ССРЯ, 1970; ССРЛЯ, 1956). 80 Данную ситуацию в значительной степени проясняет, на наш взгляд, подход к семантике языка через культурные сценарии. А. Вежбицкая описывает состояние тоски, испытываемое индивидом-носителем языка, так: Х чувствует тоску = Х чувствует то же, что и человек, который думает: Я хочу, чтобы случилось что-то хорошее, Но я знаю, что это не может случиться. поэтому Х не может думать: “Я хочу другого” “Это другое может случиться”. (Wierzbicka, 1990: 23) По мнению данного исследователя, в основе культурного сценария чувства тоски для русского человека лежит отсутствие или недоступность желаемого. Такая точка зрения находит своё подтверждение не только в исследованиях по семантике и лингвокультурологии (Шмелёв, 1998), но и фиксируется в Новом объяснительном словаре синонимов русского языка: ‘неприятное чувство, какое бывает, когда нет того, что человек хочет и когда он думает, что желаемое невозможно’ (НОСС, 1997). Характерно, что данный словарь в качестве синонимического ряда, отражающего интересующее нас содержание, предлагает ряд тоска, уныние, печаль, грусть, члены которого присутствуют в формулировке первого значения толковых словарей. В чём причина столь разной презентации семантики слова в словарях? Дело, вероятно, в том, что толкование, основанное на культурном сценарии, даёт только основу чувства без выделения его специфики, причину испытываемого, без его характеристики, в то время как формулировка значения в толковых словарях, наоборот, показывает природу испытываемого чувства, но абсолютно умалчивает о его причине. Именно поэтому невыделенными остаются такие значения, как ‘тоска по родине’(1), ‘тоска по близкому, любимому человеку’(2), ‘ностальгия’(3), ‘тоска – страх перед будущим’(4), очень часто реализующиеся в речи: 81 (1) «… я допустил грубую ошибку, а именно отправился в Кембридж не в тихо сияющий майский день, а под ледяным февральским дождём, который всего лишь напомнил мне мою старую тоску по родине.» (Набоков. Другие берега); «Жив великой тоской по родине… жив блаженной верой в возвращение домой, в воскресающую Россию». (Куприн. Колесо времени); (2) «А если я не вернусь, Янсен, то мечта и тоска по мне – разве это не счастье?» (Толстой. Гиперболоид инженера Гарина); «… выражалась весьма приятная и естественная тоска молодой и интересной женщины о погибшем муже» (Достоевский. Крокодил); (3) «Тоска по труду, о боже мой, как она мне приятна!» (Чехов. Три сестры); (4) «С тоской, как смерти, ждала Маша того часа, когда Гусев уйдёт.» (Толстой. Аэлита). Помимо описанного нами значения слова тоска, зафиксированного в словарях, русская лексикография выделяет ещё два значения: ‘скука, уныние, царящие где-либо, вызываемые однообразием обстановки, отсутствием дела, интереса к окружающему’ и ‘то, что вызывает у кого-либо состояние духовного томления, сильной скуки, уныния’. Оба эти значения имеют под собой основу в виде общего культурного сценария. В употреблениях слова тоска в данных значениях налицо ‘стремление к лучшему, хорошему’ в сочетании с ‘осознанием невозможности лучшего’: «И дождь, и мамы дома нет, и Антошка пока не вернулся с дачи. Ну разве не тоска?» (Токманова. Может, ноль не виноват?) «Везде и всюду одно и то же … Тоска!» (Беляев. Человек, нашедший своё лицо) Общий анализ словарных толкований русского слова тоска позволяет сделать вывод о сложности его семантики, подчиняющейся логике культурного сценария, но трудно поддающейся делению на отдельные 82 значения. Примечательно, что один из толковых словарей – словарь В. Даля (Даль, 1978) – не относит слово тоска в разряд полисемантов, но при этом всё-таки определяет его через достаточно большой набор синонимов: ‘стеснение духа, томление души, мучительная грусть; душевная тревога, беспокойство, боязнь, скука, горе, печаль, нойка сердца, скорбь’. На этом основании можно утверждать, что концепт «тоска» – это сгусток смыслов, представляющих различные концептуальные признаки, но всегда имеющих определённую эмоциональную окрашенность. 1.2. Эмотивность смыслов русского концепта «тоска» Принадлежность концепта «тоска» к группе эмоциональных концептов (Вежбицкая, 1997; Петренко, 1997; Шаховский, 1997) объясняет трудность толкования его слова-термина. Описание эмоций и их толкование – задача чрезвычайно сложная, поскольку в отличие от ментальных состояний, которые легко вербализуются субъектом, эмоции очень трудно перевести в слово (Апресян, 1995; Голованивская, 1997). Значения слов, обозначающих эмоции, тесно связаны друг с другом и довольно сильно перекрываются. Именно по этой причине Новый объяснительный словарь синонимов русского языка, описывая значение членов синонимического ряда тоска, уныние, печаль, грусть, зачастую одну характеристику присваивает сразу двум и более лексемам: «субъект тоски и уныния…», «тоска, уныние, печаль и грусть свойственны только человеку» (НОСС, 1997: 441-445). А. Вежбицкая, в противовес мнениям о невозможности «истолкования [эмоциональных концептов] классическим способом» или о принципиальной невозможности их истолкования, настаивает на реальности толкования через универсальные семантические примитивы (Вежбицкая, 1997: 326). Такая модель, действительно, способна репрезентировать содержательную основу эмоционального концепта, как мы уже пытались показать в нашей работе, но она не даёт полноты содержания и оставляет в стороне очень важные культурные коннотации. Вероятно, вследствие потери этих коннотаций 83 носители языка не идентифицируют толкование слова тоска, основанное на культурном сценарии, как толкование именно этого слова. Естественно, что концепт «тоска» вербализуется не только лексемой тоска и её дериватами, он может быть выражен имплицитно другими словами, словосочетаниями, и даже текстами: «… в этой мещанской песне, в мерном хозяйственном стуке, в старой лубочной картине, даже в покойнике, жизнь которого всё ещё как бы длилась в этом бессмысленносчастливом житии подворья, – была какая-то сладкая и горькая грусть…» (Бунин. Жизнь Арсеньева). В этом отрывке мы не имеем употребления ни слова тоска, ни его дериватов, способных нести содержание заданного концепта, однако мы фиксируем здесь смысл ‘ностальгия’, а для русского языкового сознания этот смысл культурно маркирован: он является одним из компонентов русского концепта «тоска». Говоря о смысле как структуре сознания, формирующей когнитивную базу, мы должны учитывать специфику эмоционального концепта. Эмоциональный концепт формируется не просто смыслами, а эмотивными смыслами. Это в полной мере касается концепта «тоска». В сознании носителей языка он представляет собой единение смыслов, эмоционально и в то же время культурно нагруженных. Эти личностные эмотивные смыслы сознания в речевом акте (тексте) преобразуются в актуальные эмотивные смыслы. Скажем, если в сознании носителя языка ‘тоска’ = ‘тревога’ + ‘грусть’ + ‘ностальгия’ + ‘печаль’ + ‘томление’ + ‘скука’ и др., то в конкретном речевом акте, как правило, на первый план выдвигается какойлибо определённый эмотивный смысл и он же актуализируется: «Он сам не мог понять, почему вторую ночь его так невыносимо мучает тоска по земле, ‘ностальгия’ по самому себе, живущему там, за звёздами». (Толстой. Аэлита) «Старухи тоскуют оттого, что им близко умирать» ‘страх перед (Садур. Праздник старух на море) будущим, тревога’ 84 «Через день-другой снова сходились, потому что тосковали друг без друга, каждый чем-то дополнял другого, ‘стремление к близдаже споры и размолвки приносили кому, любимому человеку’ обоим удовольствие…» (Самбук. Шифрованный счёт) Другие личностные эмотивные смыслы, не актуализированные в данном контексте, всё равно присутствуют в сознании коммуниканта. Р.А. Будагов, хотя и средствами иной терминологии (он говорит значение там, где мы имеем в виду смысл), описывает данную ситуацию следующим образом: «употребительные и распространённые разные значения одного и того же слова живут в сознании людей, говорящих на родном языке, не в сумме контекстов, а в единстве своих обобщений…» (Будагов, 1974: 122). В сознании носителя языка все смыслы концепта присутствуют одновременно и могут вызывать причинами не богатые только смысловые языкового, но ассоциации, и обусловленные культурологического, психологического, исторического характера (Гронская, 2000). Поэтому в контексте, где актуализируется эмотивный смысл ‘ностальгия’, русский читатель непременно поймёт, что герою грустно, что он скучает и что душа у него томится. Осознавая, что интерпретация имплицитно выраженных эмотивных смыслов концепта «тоска», основанная исключительно на нашей интуиции, может носить субъективный характер, далее в нашей работе эмотивные смыслы данного концепта мы рассматриваем актуализированными только с помощью лексемы тоска и её дериватов: тоскливый, тоскливо, тосковать, истосковаться и др., таким образом, мы можем быть уверены в отнесённости анализируемого содержания к изучаемому концепту. Само слово тоска относится к группе слов-номинантов эмоций и чувств в русском языке. В нашем сознании оно прочно ассоциируется с определёнными эмоциональными проявлениями. Поэтому для него вероятность актуализации ассоциативных виртуальных эмосем очень велика. 85 Это слово – одно из тех, которые занимают промежуточное положение между собственно эмотивной лексикой и неэмотивной (Шаховский, 1998: 62). Отсюда следует заключить, что слово тоска потенциально эмотивно. А поскольку это слово является основной этикеткой концепта, его потенциальная эмотивная маркированность проецируется на всё содержание концепта и реализуется как на уровне смысловых структур сознания, так и на уровне смыслов речи. Согласно концепции В.И. Шаховского, существует четыре уровня эмоционального смыслового пространства, где каждый нижестоящий уровень включает эмотивные смыслы вышестоящих уровней (Шаховский, 1998: 68): Интернациональные эмотивные смыслы Национальные эмотивные смыслы Групповые эмотивные смыслы Профессиональные Детские Семейные Личностные эмотивные смыслы Учитывая потенциальную эмотивность концептуального содержания ‘тоска’ и основываясь на данной схеме В.И. Шаховского, можно попытаться проследить связь компонентов, формирующих смысловые структуры сознания, отвечающие за хранение и презентацию данного содержания, со смыслами речевыми, актуальными, представляющими данное содержание в речи. Эмоциональный концепт «тоска», как мы выяснили, в качестве когнитивной основы имеет сценарий: «Х чувствует тоску = Х чувствует то же, что и человек, который думает: Я хочу, чтобы случилось что-то хорошее, Но я знаю, что это не может случиться.» 86 Эмотивные смыслы, присутствующие здесь, в когнитивной базе, ядре концепта, – это смыслы ‘стремление к желаемому’ и невозможности эмотивным желаемого’, смыслам. принадлежащие (Заметим, все к смыслы ‘осознание интернациональным сознания эмотивны потенциально: это «план содержания», через который в ситуации общения (в тексте) могут манифестироваться эмоциональные отношения / состояния говорящих). В языковом сознании говорящих на русском языке универсальные, интернациональные эмотивные смыслы неразрывно связаны с национальными. На наш взгляд, национальными являются такие смыслы концепта «тоска», как ‘грусть’, ‘печаль’, ‘скука’, ‘уныние’, ‘хандра’, ‘меланхолия’, ‘ностальгия’ и некоторые другие. Казалось бы, в этом ряду явно присутствуют смыслы, свойственные не только русской лингвокультуре, которые также можно было бы рассматривать в качестве интернациональных. Но мы исходим в данном случае из той точки зрения, что эмоциональная сфера человека специфически отражается в каждом языке (Шаховский, 1989) и что каждый язык по-своему членит эмоциональный континуум. А. Вежбицкая утверждает, что «способ интерпретации людьми своих собственных эмоций зависит, по крайней мере до некоторой степени, от лексической сетки координат, которую даёт им их родной язык» (Вежбицкая, 1999: 505). На наш взгляд, именно различием языкового членения эмоционального континуума объясняются разногласия психологов, лингвистов, психолингвистов по вопросу базовых эмоций – эмоций, при помощи которых «могут быть истолкованы другие эмоции и чувства (ненависть через гнев и злобу, любовь через радость или страх и пр.)» (Голованивская, 1997: 224). Чтобы понять сложность данного вопроса, достаточно вспомнить тот факт, что не все исследователи эмоционального поведения признают существование базовых эмоций (Изард, 1999: 63), а те, которые признают, по-разному определяют их количество (Вежбицкая, 1999; Голованивская, 1997). Не считая возможным утверждать, что эмотивные смыслы русского концепта «тоска», такие как ‘грусть’, ‘печаль’ и др., 87 характеризуются универсальностью: мы не находим их среди универсальных первичных смыслов, выявленных А. Вежбицкой (Вежбицкая, 1999: 172-173), – мы называем эти смыслы национальными эмотивными смыслами, и тем не менее полагаем, что эти смыслы способны иметь близкие эквиваленты в концептуальной системе другого языка, в частности, французского, иными словами, имеют значительный универсальный компонент в своей основе. Относительно содержания концепта «тоска» говорить о выделении в нём групповых эмотивных смыслов, вероятно, нельзя. Данное содержание не имеет фиксированной отнесённости к определённой коммуникативной среде с заданным набором коммуникантов. Это содержание может овнешняться как в любой профессиональной группе общения, так и в семейном общении и общении детей друг с другом. Однако следует сделать важную оговорку: языковые средства, с помощью которых концепт «тоска» вербализуется в русском языке, имеют различную стилистическую окрашенность: например, разг. Тоска! Тоска зелёная. (‘что-то очень неинтересное’), нар.-поэт. кручинушка, тоска-печаль (‘грусть’, ‘печаль’), нейтр. Тоскливо мне (‘грусть’, ‘печаль’, ‘уныние’). Универсальные эмотивные смыслы ‘стремление к желаемому’ и ‘осознание невозможности желаемого’, реализация которых в речи является непременным условием вербализации концепта «тоска», в актуальных эмотивных смыслах обязательно наслаиваются на национальные эмотивные смыслы – ‘грусть’, ‘печаль’, ‘ностальгия’, ‘меланхолия’, ‘хандра’, ‘уныние’, ‘томление’, ‘душевная тревога’, ‘скука’ и др. И этот слитный вариант универсального и национального фигурирует в речи носителей русского языка, например: «Я сижу дома. То постираю, то уберу. Но тоска зелёная!…» (Из разговора с молодой мамой-домохозяйкой). Молодая женщина акцентирует, конечно же, в данном высказывании смысл ‘скука’. Но мы можем сказать, что при этом она не удовлетворена своим положением (‘стремление к желаемому, лучшему’), к тому же 88 понимает, что ей придётся скучать какое-то время (‘осознание невозможности желаемого’): её ребёнок ещё совсем маленький – но она к этому готова. Помимо того, можно с уверенностью предположить в её сознании при порождении данного высказывания активизацию других эмотивных смыслов концепта «тоска», в частности, таких, как ‘грусть’, ‘печаль’, ‘печаль’, ‘ностальгия (по старому)’, ‘меланхолия’, ‘уныние’ и др. (Эти смыслы фиксировались автором диссертации как участником коммуникации). Таким образом, актуальный эмотивный смысл, несущий содержание концепта «тоска», – это сочетание универсальных эмотивных смыслов ‘стремление к желаемому, лучшему’, ‘осознание невозможности желаемого’ и актуализируемого национального смысла, сопровождаемое активизацией в сознании говорящего всех эмотивных смыслов данного русского концепта. Употребление вербальных репрезентантов концепта «тоска» в речи (тексте) не обязательно предполагает реализацию эмотивного смысла. Эмотивность даже во фразе может остаться потенциальной, в этом смысле чувство (не эмоция) тоски просто номинируется, но не выражается: «Тоска и ужас имеют родство… Тоска мягче и тягучее. Очень сильное переживание ужаса может даже излечить от тоски…» (Бердяев. Самосознание). Номинация чувства, как и его выражение, также «включает» определённые структуры сознания, эмотивные смыслы, которые сразу же активизируются. Но в отличие от вербального выражения эмоций и чувств, их номинация не подразумевает обязательную актуализацию одного или нескольких эмотивных смыслов. В нашем примере Н.А. Бердяев, рассуждая о чувстве тоски, говорит не о тоске-скуке, тоске-хандре, тоске-печали в отдельности; для него в данном контексте – по крайней мере, так это ощущает читатель – носитель русского языкового сознания – тоска есть единое чувство со всеми его особенностями и проявлениями. Тоска для русского человека – это именно чувство, а не эмоция: от эмоций оно отличается, во-первых, устойчивостью, а во-вторых, связью с определённым объектом. Именно 89 такие критерии различения эмоций и чувств выдвигаются А.Е. Ольшанниковой (Ольшанникова, 1983: 15). К тому же, психологи, пишущие на русском языке, традиционно выделяет тоску как одно из чувств (Лук, 1976; Рубинштейн, 1984 и др.). Тоска как чувство специфически концептуализируется русским языковым сознанием: эмоциональный концепт «тоска» – это сгусток эмотивных смыслов. В речи (тексте) может быть актуализован один или несколько этих эмотивных смыслов при актуализации всех остальных на уровне сознания, и тогда мы имеем дело с выражением чувства тоски. Но отдельные эмотивные смыслы могут быть и не актуализованы, может быть ситуация номинирования чувства, при которой также в активное состояние приводятся все смысловые структуры сознания, замещающие для человека в мире ментальности реальное чувство; в этом случае говорится про тоску «вообще» и непременно вскрывается в целом (имплицитно или эксплицитно) богатейший фонд культурных коннотаций данного русского концепта, всегда стоящий за любым его вербальным репрезентантом. 1.3. Вещные коннотации концепта «тоска» вербальных репрезентантов русского Национально-культурная специфичность концептуального содержания может быть декларирована исключительно в результате сопоставительного изучения двух и/или более лингвокультур. Подробное сопоставление предпринимаем мы в нашей работе. Сопоставлять нам видится необходимым то, что несёт собой культурная коннотация – культурные коды. Культурный код как система организованных речевых практик, сложившихся в определённом коллективе отражающих коллективный опыт осмысления мира (Волошок, 2000), как совокупность окультуренных представлений о картине мира социума (Телия, 1999), может быть вскрыт вне сопоставления и дать богатый материал для контрастивного изучения. Вербальные репрезентанты концепта «тоска» – это лексика с абстрактными значениями: тоска, грусть, печаль, кручина и т.д. Эти слова, 90 как и любые другие, обладают определёнными валентностями – синтаксическими потенциями, позволяющими употреблять эти слова согласно нормам языка (Сукаленко, 1976: 68). По мнению В.А. Успенского (Успенский, 1979), абстрактные существительные, подобные изучаемым нами, имеют такую валентность, как если бы они обозначали материальные предметы. Поэтому они могут быть восприняты в мысленном эксперименте как конкретные существительные, обозначающие предметы. Прилагательные и глаголы, сочетающиеся с данными абстрактными существительными, имеют, среди прочих, конкретные значения и в этих конкретных значениях сочетаются с различными конкретными существительными. Лексическое значение каждого такого конкретного существительного В.А. Успенский называет вещной коннотацией рассматриваемого отвлечённого существительного в заданном контексте (Успенский, 1979: 147). Вещные коннотации в таком их понимании есть не что иное, как фиксация культурного кода, реализация культурной коннотации. По справедливому замечанию М.К. Голованивской, вещная коннотация, сопровождая абстрактное понятие, помогает его осознанию, реализует его в конкретном образе: вещная коннотация проявляется в общеязыковых метафорах и носит объективный характер, она объективно мотивирована и задаёт императивные законы ассоциирования понятий для каждого носителя данного языка. Кроме того, вещная коннотация не осознаётся носителями языка, но существует в коллективном подсознании, отражая специфику менталитета этноса (Голованивская, 1997: 27). Выявление вещных коннотаций существительного тоска в русском языке должно дать нам доступ к информации о том, как русское языковое сознание концептуализирует существования человека, данный представить аспект культурный действительности, код русской лингвокультуры на данном концептуальном материале. С целью выявления вещных коннотаций существительного тоска и его дериватов, нами был использован материал художественной литературы 91 (около 900 употреблений), материал из общеязыкового фонда – словарных источников (Даль, 1978; Михельсон, 1997; НОСС, 1997; Ожегов, 1991; РНПП, 1958; СРЛС, 1987; СРЯ1, 1981; СРЯ2, 1958; ССРЯ, 1970; СС, 1976; ССРЛЯ, 1956; СССРЯ, 1983; ФСРЯ, 1978), а также материал, полученный в результате лингвистического интервьюирования носителей языка (см. Приложение 1). Реконструкция вещных коннотаций базировалась на сочетании следующих процедур: - выявление коллокаций с лексемой тоска в словарных источниках, текстах художественной литературы и анкетах информантов; - анализ выявленных коллокаций на предмет отнесённости к тем или иным смысловым областям, фиксация на основании данных анализа определённых вещных коннотаций; - определение превалирующих коннотаций по количественному показателю (к их числу нами были отнесены коннотации, предствленные в нашей базе значительным – от 10 и более – количеством коллокаций). В результате проведённого анализа всей базы примеров можно обозначить целую гамму вещных коннотаций, закреплённых за данным существительным. Прежде чем перейти к её описанию, заметим: русский концепт «тоска», как и любой другой концепт, калейдоскопичен – являет в коммуникации то одну, то другую часть своего содержания, и всякий раз во внутреннем слове формируется специфическая, одномоментная конфигурация структур представления знания – единиц промежуточного языка, адекватная ситуации общения; помимо этого, как мы выяснили, специфика концепта «тоска» заключается в том, что это эмоциональный концепт, содержательной основой которого является конгломерат эмотивных смыслов. Два этих обстоятельства – калейдоскопичность концепта и эмотивность его смыслов – не акцентируются нами в дальнейшем изложении, но подразумеваются. 92 Русское языковое сознание выделяет выражение тоски как чувства, вопервых, через вещную коннотацию ‘глаза’: можно смотреть с тоской, всматриваться в тоске, с тоской следить взглядом, в тоске озираться, тоскливо рассматривать, в тоске переглянуться и т.д.: «… я с тоской смотрел то на закат, то на них» (Бунин. Натали); «… тревожно, в тоске всматривались они в невиданные огни, в мрачные, оборванные фигуры повстанцев» (Толстой. Аэлита); «Преображенский злобно и тоскливо переглянулся с Борменталем» (Булгаков. Собачье сердце); «Несчастный Фалалей в тоске озирался кругом…» (Достоевский. Село Степанчиково и его обитатели). Глаза могут наливаться тоской, тоска может светиться в глазах, угадываться в них, тоску в глазах можно прочитать: « – Учитель, – вдруг сказала она, губы её задрожали,глаза налились тоской…» (Толстой. Аэлита); «… в глазах головы светилась безграничная тоска» (Беляев. Голова профессора Доуэля); «В этих глазах… я угадывал тоску предстоящего расставания» (Зиков. Прощание с солнцем); «… я порой читал в их глазах тоску и покорность» (Диков. Говорить). Близкой по смыслу является вещная коннотация ‘лицо’. Тоска может выражаться (отражаться) на лице: «Часто на лице его являлась скука, тоска» (Достоевский. Записки из мёртвого дома); «Подавляющая, мучительная тоска отразилась на лице её» (Достоевский. Неточка Незванова). К области выражения чувства тоски можно отнести вещную коннотацию ‘голос, звук, речь’. Для русского языкового сознания тоска звучит, выражается в слове: «Великолетный звон тоскливо гудел над деревянными складами и тупиками старой Москвы…» (Паустовский. Исаак Левитан); «В голосе звучала тоска» (Безымянный. Очищение тьмой). Ремарку (С тоской) находим в пьесах А.П. Чехова: «Вы целый день жужжите, всё жужжите – как не надоесть! (С тоской)» (Чехов. Дядя Ваня). Его персонажи тоскуют, актёр же должен донести эту тоску до зрителя своей интонацией. Относительно коннотации ‘голос, звук, речь’ можно выделить следующие доминирующие связи: 93 - чувство тоски / речь и звуки человека: «… он обнял Ермака, как брата, и с тоской пожаловался…» (Фёдоров. Ермак); «Холин… тоскливо поведал о своих опасениях…» (Черных. Золото красных); «… он бросается в неё с воплем тоски и отчаяния» (Достоевский. Хозяйка); - чувство тоски / звуки музыки, пение: «Где-то башкир тянул звенящую тоской песню, родную русской душе» (Фёдоров. Ермак); «Тень Моцарта содрогалась, внимая тоскливому визгу моей флейты» (Сергиевская. Флейтист); - чувство тоски / звуки, издаваемые животными: «… в подъезде тоскливо мяукала кошка» (Чернёнок. При загадочных обстоятельствах); «во дворе тоскливо выла собака» (Фёдоров. Ермак); - чувство тоски / звуки, издаваемые предметами: «Крылья с тоскливым скрипом взлетали и падали…» (Сахарнов. Гак и Буртик в стране бездельников); «… задние колёса только выли в слякоти и тоске» (Набоков. Лолита). Субъектом тоски выступает, как правило, человек. Новый объяснительный словарь синонимов даже настаивает на том, что тоска свойственна только человеку (НОСС, 1997). Однако говорящие на русском языке очень часто видят проявление тоски у животных (см. приведённые примеры). Один их наших информантов, например, закончил одно из предложений так: «Обычно тоскуют люди и животные». Вероятно, это объясняется тем фактом, что культурный сценарий, стоящий за словом и концептом «тоска», может быть перенесён и на ситуацию с участием не человека, а животного. Например, собака тоскует по хозяину, тоскливый лай (вой) собак и т. д. Здесь явное допущение того, что собака хотела бы быть с любимым хозяином, но понимает невозможность этого. Возможность метафорических образований со словом тоска и его дериватами, обозначающих субъектом тоски животное (птицу), обусловлена ещё и тем, что основанием для отождествления человека и животного в данном случае могут выступать не только культурный сценарий чувства 94 тоски и вещная коннотация ‘голос, звук, речь’. Отождествлять животное с человеком как субъектом тоски позволяет, на наш взгляд, наличие у существительного тоска вещной коннотации ‘поведение’. Для говорящих на русском языке тоска – это вздохи, слёзы: «… следователь тоскливо вздохнул» (Глазов. Стойкий запах лосьона); «Пискунов тоскливо вздохнул…» (Сорокин. Заседание завкома); «Заплакать бы, закричать от тоски» (Фёдоров. Ермак); «Да известно-с: всё слёзы, слёзы, тоска» (Бунин. Суходол). Тоска может проявляться в молчании (быть в тоске и не говорить ни слова), но может выливаться в песне: «От тоски она долгими часами распевала грустные песни» (Фёдоров. Ермак), – или выражаться в словах. В тоске человек часто ходит взад и вперёд, не находит себе места: «… в новой, ужасной тоске она стала ходить взад и вперёд по комнате»; «Я же не могла сидеть на одном месте от глубокой, болезненной тоски своей» (Достоевский. Неточка Незванова); «… Филин, тоскуя, принялся слоняться по залу ожидания…» (Бабенко. ТП). Из жестов и движений, помимо уже упомянутого, часто фигурируют в описаниях заламывание рук, руки за головой, движения головы; часто тоскующий описывается сидящим или лежащим: «… праздно и тоскливо лёжа на нарах, я прослушал один из таких разговоров» (Достоевский. Записки из мёртвого дома); «… я сел в некоторой тоске и начал слушать» (Достоевский. Записки из подполья). Характерно, что тоска может охватывать человека даже во сне: «… Макар лежал во сне и тосковал» (Платонов. Усомнившийся Макар); «Даже во сне тоска охватывала его» (Поволоцкая. Сочельник). Средоточием тоски для русского языкового сознания является сердце или душа человека. «Сердце» и «душа» – понятия взаимосвязанные для носителя русского языка, и на наш взгляд, даже способны заменять друг друга. Так, по-русски можно сказать: тоска охватывает душу, но вариант тоска охватила сердце также возможен. И хотя некоторые исследователи утверждают, что слово тоска «сопряжено с понятием «душа» (а не сердце!), потому то для русского человека именно в душе сосредоточена 95 эмоциональная жизнь» (Иванова, 1998: 108), мы не можем согласиться с таким доводом. Концепт «душа», будучи, как и концепт «тоска», одним из ключевых для русской культуры (Wierzbicka, 1990), конечно, в большей степени отмечен культурными коннотациями, чем концепт «сердце». Но это вовсе не означает превалирования эмоциональных переживаний, которые говорящий связывает с душой, по сравнению с теми переживаниями, которые он связывает с сердцем. На основе нашего материала, мы, вообще, считаем возможным предположить отнесённость концептов «душа» и «сердце» к одному кластеру. Основание для этого – взаимозаменяемость слов душа и сердце в контексте, их контекстуальная синонимия: «… а по вечерам душа разрывается от тоски» (Киселёв. Повесть о Сонечке); «… как будет разрываться от тоски его маленькое сердечко…» (Агуреева. Без парашюта). К этому же кластеру мы относим концепт «грудь», он в меньшей степени, но всё же иногда служит опорой коммуникантам для выражения эмотивных смыслов концепта «тоска»: «Тоска разорвала мою грудь, учитель» (Толстой. Аэлита); «Непонятная тоска холодильными пальцами сжала грудь» (Логинов. Замошье). Наивное сознание, по всей вероятности, связывает сердце, грудь и душу следующим образом: душа – это нематериальное, но вбирающее в себя квинтессенцию человеческих переживаний; материя для души – это сердце, сердце же находится в груди у человека. Именно поэтому, на наш взгляд, в русском языке возможны сочетания тоска в душе, тоска на сердце, тоска в груди. Существительные душа и сердце могут обозначать в контексте субъекта тоски: «И так сердце затосковало по русскому говору, по русской песне, что забылось всё тяжёлое» (Фёдоров. Ермак); «…тоскует его душа по ночам и рвётся куда-то» (Алфёрова. Решётка). Но чаще они передают содержание ‘место, где тоска бытует в человеке’: «Тоска … вошла с тех пор в сердце…» (Паустовский. Исаак Левитан); «… тоска всё более и более нарастала в моём маленьком сердце» (Достоевский. Неточка Незванова); «А Клава, с душой, наполненной тоской, уже выходила из становища…» (Фёдоров. Ермак). 96 Русский концепт «тоска» – один из основных концептов эмоциональной сферы носителя русского языка. В русской линвокультуре, наряду с такими концептами, как «любовь», «радость», «счастье», «печаль», «смех», «грусть», «веселье» и др., он чаще других попадает в олицетворяющие контексты (Константинова, 2000). Если посмотреть только на контексты, где описывается связь тоски с душой (сердцем), мы уже увидим персонификацию: тоска входит в сердце, надрывает сердце, грызёт (гложет) сердце, давит на сердце, падает на сердце, лежит на сердце, обвивает душу (сердце), охватывает душу и др. Вообще же, концепт «тоска» вербализуется в следующих олицетворяющих контекстах: - появление чувства тоски и его исчезновение (тоска находит, подступает, нападает, накатывает, может нахлынуть, забирает коголибо, овладевает кем-либо, проходит): «Зою охватила тоска» (Толстой. Гиперболоид инженера Гарина); «… неуверенность и тоска опять подступили к ним» (Иванов. Не стрелять); «… его уж очень забирала тоска» (Достоевский. Записки из мёртвого дома); - чувство тоски по отношению к тому, кто его испытывает (тоска заедает (снедает), ворочает, одолевает, закипает, угнетает, остаётся, терзает, растёт и т.д.): «беспредметная тоска терзала меня как будто какимто предчувствием» (Достоевский. Неточка Незванова); «Тоска заела» (Угрюмова. Баллада о зонтике в клеточку). Анализ сочетаемости существительного тоска с прилагательными в русском языке позволяет выделить группу устойчивых словосочетаний: тоска зелёная, ужасная тоска, смертельная (смертная) тоска, невыносимая тоска, глубокая тоска, страшная тоска, мучительная тоска. Они чаще других встречаются в нашей выборке из художественной литературы, а также фигурируют в ответах информантов. Основываясь на значениях этих словосочетаний, считаем, что для русского языкового сознания тоска – это скорее нечто отрицательное, тяжело переносимое и не до конца понятное. Данный список словосочетаний легко пополнить другими словосочетаниями 97 с отрицательной коннотацией: предсмертная тоска, дикая тоска, отчаянная тоска, чудовищная тоска, щемящая тоска и т.д. О тяжести переживаний, связанных с тоской, свидетельствуют словосочетания: подавляющая тоска, палящая тоска, тяжёлая тоска и др. О неопределённости чувства тоски – словосочетания: непонятная тоска, какая-то тоска, некоторая тоска и др. Однако несмотря на то, что тоска, как правило, оценивается говорящими на русском языке как отрицательное чувство, и как таковое фиксируется в психологии (Лук, 1976: 24), с тоской могут ассоциироваться не только отрицательные переживания; тоска может быть не только горькой, но и сладкой: «… я читал и от времени до времени с сладкой тоской взглядывал на её руку…» (Бунин. Натали); «… сердце было полно сладкой тоски» (Фёдоров. Ермак). Амбивалентность тоски заложена в культурный сценарий данного чувства. Согласно своему культурному сценарию, чувство тоски всегда предполагает стремление к лучшему, хорошему, желаемому: «Белосельский тосковал по старой дружбе…» (Булычёв. Глубокоуважаемый микроб); «… писатель были из деревни, тосковал по родному» (Шукшин. Мастер). В то же время, по этому сценарию, чувство тоски подразумевает неосуществимость желаемого, и поэтому отрицательные коннотации сопровождают лексему тоска и её дериваты в любом из контекстов, даже в том, где говорится о сладкой тоске, тоске поэтической. В любом случае, тоска в сознании говорящего на русском языке – это страдание от неудовлетворённой потребности в чём-то хорошем. Объектом устремлений человека, испытывающего тоску, может быть что угодно, однако при условии, что сам человек будет осознавать это как нечто положительное и желать этого. Несмотря на отсутствие ограничения в выборе объекта человеческих потребностей, наш материал позволил нам выделить несколько достаточно устойчивых тенденций в выражении направленности чувства тоски для русского языкового сознания: 98 1) тоска по родине: «… тосковал: очень домой в Россию хотелось» (Лесков. Очарованный странник); «От тоски по родине, по воле Ермака потянуло петь» (Фёдоров. Ермак); 2) тоска по прошлому (‘ностальгия’): «Каждую минуту тосковать о прошлом следить за успехами других, бояться смерти…» (Чехов. Дядя Ваня); «… ностальгический характер охвативших его воспоминаний объяснялся тоской по безвозвратно ушедшим временам…» (Корецкий. Задержание); 3) тоска по близким, любимым, родным: «… высшая сила выражала тоску по той единственной, которую он так и не встретил» (Мигунов. Веранда для ливней); «Первые годы человек тоскует о близких» (Довлатов, Встретились, поговорили); «… Пётр Александрович вечно тоскует о ней, о её душевном спокойствии…» (Достоевский. Неточка Незванова); 4) тоска по хорошим чувствам: «… в своём непомерном одиночестве и тоске по любви и счастью мы, как это ни парадоксально, вовсе не одиноки» (Угрюмова. Три эссе); «Тоска по материнской, сестринской, женской любви вошла с тех пор в сердце и не покидала Левитана…» (Паустовский. Исаак Левитан); 5) тоска по воле, свободе: «… один служащий, истосковавшийся по свободной жизни, бежал» (Беляев. Голова профессора Доуэля); «Нет, куда уже, ни на какую волю отсюда не уйдёшь, зачем лгать, тосковал пёс…» (Булгаков. Собачье сердце). Выделив, таким образом, семантическую сочетаемость лексемы тоска и её дериватов в выражении направленности, мы можем предполагать наличие в языковом сознании говорящих на русском языке определённых стереотипов, связанных с выделенными смысловыми областями: «Родина», «Прошлое», «Близкие, любимые, родные люди», «Воля, свобода», «Хорошие чувства» (Безусловно, это только приблизительный и далеко не полный список того, на что может быть направлено чувство тоски). Существование 99 таких стереотипов, на наш взгляд, подтверждают реакции наших информантов в ассоциативном эксперименте на стимул «тоска»: по Родине, родные, любовь, чувства, воспоминание. Русский ассоциативный словарь также фиксирует реакции: по Родине, о доме, о девушке, по другу, по любви, по родным (АТРЯ, 1996). Таким образом, у русского концепта «тоска» на уровне дискурса реализуются стереотипные когнитивные модели, определяющие направленность описываемого или выражаемого эмотивного смысла. Даже если чувство тоски направлено на иной объект, далёкий от упомянутых областей, на основании сходства по какому-либо признаку вербализация данного содержания осуществляется по одной из моделей, фиксированных в когнитивной базе носителей языка. (Под моделью в данном случае мы понимаем связь данного концептуального содержания с содержанием других концептов, отражащую привычки и мироощущения говорящих и закреплённую в ментальном лексиконе). В то же время, следует заметить, что не всегда говорящий осознаёт, на что направлена его тоска, чего ему не хватает: «… язвительная, беспредметная тоска терзала меня как будто каким-то предчувствием» (Достоевский. Неточка Незванова). Это вовсе не означает, на наш взгляд, что предмет тоски отсутствует как таковой, он просто не осознаётся. Подобной видится нам ситуация с осознанием причины тоски. Причина тоски также не всегда понятна тому, кто тоску испытывает; человек может даже называть тоску беспричинной: «… краснопогонный солдатик, намертво заперев ворота и караулку, маясь вдруг беспричинной тоской, в нарушение всех инструкций бродил по участку…» (Кабаков. Сочинитель), и, тем не менее, причина тоски существует. В данном примере – это неудовлетворённость солдата своим положением, переживания из-за невозможности быть там, где бы ему хотелось. Тоска всегда имеет причину, иначе это будет другое чувство. Даже те случаи употребления слова тоска (тоска по родине, тоска по правде; песня нагоняет на меня тоску), в которых исследователи видят либо особый смысл ‘сильное желание’, либо смазанное употребление, 100 обозначение неглубокого кратковременного чувства, напоминающего тоску (НОСС, 1997: 443), по нашему мнению, поддаются вычленению причины испытываемого. Что касается концептуализации причинности чувства тоски, можно сказать, что она сходна с концептуализацией направленности данного чувства: здесь оказываются задействованы такие смысловые области, как «Чувства», «Близкие люди, друзья», кроме того, актуальными становятся области «Одиночество», «Дело, работа». Но это лишь те области, которые фиксируются языковым сознанием. В виду природы концептуального содержания, а именно, его калейдоскопического характера, причиной тоски может стать любое явление, повлекшее за собой неудовлетворённость какойлибо потребности. Как справедливо замечает один из героев Максима Белозера, «у каждого взрослого человека всегда найдётся тысяча причин для тоски» (Белозёр. Книга для детей №2). Характерны вещные коннотации, сопровождающиеся описанием причин чувства тоски; тоскуют чаще в дождь, плохую погоду, зимними ночами: «Ночью, в дождь страшная тоска» (Бунин. В Париже); «Но и сытость не спасала от тяжёлой тоски, которая томила все длинные зимние ночи, терзала в короткие мутные дни» (Фёдоров. Ермак). Эти коннотации устойчивы, фигурируют в ассоциативных реакциях наших информантов на стимул «тоска» с достаточной частотой: дождь, болото, грязь, темнота, серое небо, всё хмуро вокруг, снег, мрачный, пасмурный день, зима, туманность, на улице мерзко и противно, плохая погода, мокрота. В такой связи чувства тоски с пасмурной погодой для русского языкового сознания мы усматриваем корреляцию с отрицательным характером самого чувства тоски для русского человека или человека, говорящего на русском языке. Но не только со смысловой областью «Погода» вскрывается отрицательный характер, приписываемый русским языковым сознанием концепту «тоска». Он доходит до нас также через вещную коннотацию ‘цвет’: говорящие на русском языке, русские, ассоциируют с тоской три цвета – зелёный (тоска зелёная, скука), чёрный (чёрная тоска, злоба) и 101 серый (серость, серая стена). Все эти цвета символизируют собой скорее нечто отрицательное, чем положительное. Вероятно, отрицательный характер чувства тоски сказывается и в том, как русское языковое сознание представляет возможные последствия тоски. Вспомним хотя бы устойчивое словосочетание смертельная (смертная) тоска, и уже понятно: вещная коннотация ‘смерть’ сопровождает концепт в значительном количестве его употребительных реализаций. Отсюда целый набор выражений, имеющих отнесённость к смысловой области «Смерть»: подохнуть от тоски, умереть от тоски, захиреть от тоски, иссыхать от тоски, задохнуться от тоски и т. д. Тоска репрезентируется также как «болезнь»: худеть от тоски, исходить тоской; от тоски желтеет и сохнет лицо, от тоски можно заболеть. Отношение русского человека к своей тоске также запечатлено в языке. Тоску можно испытывать, чувствовать, ощущать, выносить: «Когда он не приходил к началу урока, она испытывала почти физическую тоску…» (Дьяченко. Ордынец). Человек может сдаться тоске, не вынести её: «Никогда того не было, чтобы сдавался тоске Степаненко, а тут не выдержал, и по щеке его скатилась горячая слеза» (Фёдоров. Ермак). Но можно и, как об этом пишет Е. Урысон (НОСС, 1997: 442), противостоять тоске (исцелить тоску, развеять тоску, справиться с тоскливыми чувствами и т. д.): «В отличие от многих старушек, стремящихся поболтать о чём угодно, лишь бы утолить тоску, Тася и Мися Карповы приносят реальную пользу…» (Угрюмова. Африка). Таким образом, русский концепт «тоска» характеризуется богатым фондом вещных коннотаций, несущих информацию лингвокультурологического характера. В своей сумме эти коннотации дают представление о культурном коде русской лингвокультуры. некоторое 102 2. 2.1. Французские эквиваленты русского концепта «тоска» Смысловой потенциал французских эквивалентов концепта «тоска» Изучение трансляции концептуального содержания из одной лингвокультуры в другую требует предварительного анализа возможностей ментально-лингвальных комплексов взаимодействующих лингвокультур. В нашем случае речь идёт об анализе смыслового потенциала французских эквивалентов концепта «тоска», основываясь на котором, можно делать выводы об особенностях трансляции русского концепта «тоска» во французскую лингвокультуру. Опираясь на данные словарных источников (Гак, Ганшина, 1993; Щерба, Матусевич, 1993; DEHF, 1996; DLF, 1995; DUF; LLF, 1979; NDS, 1996; RDA, 1995; RDAALF, 1980; RDLF, 2000; Ripert, 1995), а также переводы русских авторов на французский язык, мы констатируем факт отсутствия в лексической системе французского языка лексемы, способной абсолютно точно и со всей полнотой передавать смыслы, заключённые в содержании русского концепта «тоска». Соответственно, речь может идти исключительно о частичной эквивалентности французских языковых единиц русской лексеме тоска. (Мы не говорим о нулевой эквивалентности, поскольку очевидно, что данное концептуальное содержание передаётся средствами французского языка; свидетельство этому – наличие переводов художественной литературы вообще). Частичная эквивалентность лексем французского языка, способных передавать смыслы русского концепта «тоска», осложняется дробностью смысловой структуры самого русского концепта. Придерживаясь тезиса о калейдоскопической природе концепта, мы условно выделяем следующие эмотивные смыслы в содержании концепта «тоска»: - ‘томление’; - ‘скука’; - ‘грусть’; - ‘уныние’; - ‘печаль’; - ‘хандра’; 103 - ‘тревога’; - ‘тоска утраченном’; по - ‘стремление Родине’; - ‘сожаление к чему-либо, пока не происходящему’; - ‘тоска по любимым, близким людям’; об Эти смыслы, как мы пытались уже показать в нашей работе, поразному актуализируются в русском контексте. В зависимости от того, какой смысл доминирует в высказывании, переводчик или транслятор подбирает наиболее подходящий эквивалент. Однако можно говорить и о системных соответствиях двух языков – французского и русского: каждому из эмотивных смыслов русского концепта можно найти французскую вербальную оболочку (‘томление’ → tourments (m, pl), angoisse (f); ‘грусть’ → tristesse (f); ‘печаль’ → chagrin (m); ‘скука’ → ennui (m), ‘уныние’ → abattement (m), tristesse (f), idées (f, pl) noires; ‘хандра’ → spleen (m), cafard (m); ‘тревога’ → anxiété (f), angoisse (f), inquiétude (f); ‘тоска по Родине’ → nostalgie (f), mal (m) du pays; ‘сожаление об утраченом’ → regret (m) de qch; ‘стремление к чему-либо, пока не происходящему’ → désir (m) de qch; ‘тоска по любимым, близким людям’ → s’ennuyer de qn. Естественно, что здесь всё вариативно – концепт калейдоскопичен. И потому уже приведённые языковые единицы, заимствованные нами из словарных источников, в реальных текстах-переводах, межкультурной коммуникации в целом могут дополняться / заменяться иными единицами (douleur (f), désespoir (m), détresse (f), trouble (m), agitation (f), amertume (f), affliction (f), cœur (m) lourd (gros), langueur (f), humeur (f) noire и др.): «… что тут гибель способностей, может быть блестящих, добровольное любование своею тоской…» (Достоевский. Идиот) → «… il se perdait chez elle des peut-être éclatants, et que cette complaisanse pour son propre désespoire…» (пер. Г. Ару); «Положив себе дожить до девяноста, Сталин с тоскою думал, что лично ему эти годы не принесли радости..» 104 (Солженицын. В круге первом) → «Staline songeait avec amertume que ces années ne lui offraient aucune joie…» (пер. Л. Мартинэ). Осознавая размытость границ того, что называется содержанием концепта, в качестве французских эквивалентов русского концепта «тоска» мы рассматриваем ограниченное число французских концептов. Критерием для отнесения того или иного концепта к данной группе эквивалентов при этом является либо выделение словарём слова-термина этого концепта как возможного переводного эквивалента русского слова тоска, либо частое использование слова-термина данного концепта в текстах-переводах на французский язык (т.е. то, что являет собой результат интеркультурной трансляции концептуального содержания). 2.1.1. «Angoisse» Одним из наиболее активных в этой группе французских эквивалентов русского концепта «тоска» является французский концепт «angoisse». Его слово-термин происходит от лат. angustia (‘узость’, ‘теснота’) и фиксируется письменными источниками XII века. В современном французском языке angoisse – это чувство беспокойства, тревоги, порождаемое ожиданием опасности, неприятности: «Durant trois mois, sa mère en angoisse pria au chevet de son lit…» (Flaubert. La légende de Saint-Julien l’hospitalier). Иногда angoisse определяется также как страх, боязнь (appréhension): «… vous comprenez cette angoisse de ma dernière heure!» (Feval. Le bossu). Видимо, на основе этого признака французский концепт «angoisse» сближается с немецким «Angst» и берётся на вооружение французской экзистенциальной философией. Cловари свидетельствуют также, что чувство, которое французы называют angoisse, сопровождается следующими физиологическими проявлениями: у испытывающего angoisse появляется тахикардия, ему становится трудно дышать, человек сильно потеет: «… Hyppolite, qui suait d’angoisse entre ses draps…» (Flaubert. Madame Bovary). Относительно внутренней формы концепта «angoisse» следует заметить, что, вероятнее всего, она связана именно с физиологическим аспектом: данные 105 этимологии, соотносящие французскую лексему angoisse с латинскими angustia и angere (‘сжимать’), дают нам основания полагать, что свою вербальную этикетку французский концепт «angoisse» получил именно вследствие большой роли физиологических проявлений, сопровождающих данное чувство, для говорящих на французском языке. Пользуясь методом концептуального моделирования (Фесенко, 1999), можно выяснить не только этнокультурные различия концептуализации, того или иного феномена в разных лингвокультурах, ментальностей, свойственных разным концептуальную модель соотношения русского но лингвокультурам. и различия Построим концепта «тоска» и французского «angoisse»: Русский концепт «Тоска» Смыслы русского концепта ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ Смысловые соотношения Смыслы французского концепта Французский концепт ‘malaise psychique’ ‘inquiétude’ ‘malaise physique’ ‘appréhension’ « Angoisse » ‘inquiétude métaphysique née de la réflexion sur l’existence’ Как видно из нашей таблицы, концепт «тоска», обладая в целом большим количеством эмотивных смыслов, приблизительно совпадает с концептом «angoisse» по содержанию в двух смыслах: ‘томление’ / ‘malaise psychique’ и ‘тревога’ / ‘inquiétude’. Другие смыслы концепта «тоска» – ‘грусть’, ‘печаль’, ‘уныние’, ‘хандра’, ‘тоска по Родине’ и т.д. – не находят себе эквивалентов среди смыслов французского концепта «angoisse». В то же время такие смыслы концепта «angoisse», как ‘malaise physique’ и здесь и далее: ↔ смысловая эквивалентность; неполная смысловая эквивалентность. 106 ‘appréhension’ не находят своего отражения в смыслах концепта «тоска». Тоска для русского человека не сопровождается неприятными физическими ощущениями и не передаёт страх или боязнь чего-либо, как это свойственно тому чувству, которое говорящие на французском языке называют angoisse. Angoisse для французов – это не грусть, не печаль, не уныние и т.д., и уж тем более не объединение всех этих эмотивных смыслов. Таким образом, через опору на концепт «angoisse» (а точнее его содержание) во французскую лингвокультуру могут быть транслированы только смыслы ‘томление’ и ‘тревога’. При этом во французском контексте, в силу различия языковых сознаний, эти смыслы будут поняты не как ‘томление’ и ‘тревога’, а как ‘malaise psychique’, ‘inquiétude’. 2.1.2. «Tristesse» Французское слово tristesse происходит от латинского tristis (‘печальный, грустный’), письменные источники используют его уже в X веке. В наше же время слово tristesse продолжает сохранять своё изначальное значение – ‘тяжёлое и продолжительное эмоциональное состояние, переживание, беспокойство, которое не позволяет радоваться чему-либо’: «Une tristesse vague l’oppressait» (Maupassant. La dot); «Jeanne ressentait une vraie tristesse de ce départ» (Maupassant, Une vie); «… après ces tristesses qui m’ont fait tant de mal, oh ! bien du mal…» (Balzac. Les chouans). В современном языке оно имеет также другие значения – ‘момент, когда испытывают tristesse (‘грусть’): «Une des tristesse de ma vie» (RDLF, 2000); «Je secouai avec la poussière des rues toutes les tristesses de la journée…» (Daudet. Contes du lundi), характеристика того, что выражает или вызывает tristesse: «Elle leva les mains, fit une moue adorable à cette salle vide et obscure, d’une tristesse de la maison en deuil» (Zola. Nana). По нашим данным, французский концепт «tristesse» активно используется при трансляции эмотивных смыслов русского концепта «тоска» во французскую лингвокультуру. Соотношение смыслов этих двух концептов можно представить в следующем виде: 107 Русский концепт «Тоска» Смыслы русского концепта ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ Концептуальное Смысловые соотношения моделирование Смыслы французского концепта Французский концепт ‘état affectif pénible et durable, douleur morale’ ‘moment où l’on est triste’ « Tristesse » ‘coractère de ce qui a l’air triste ou rend triste’ показывает, что все смыслы французского концепта «tristesse» соотносятся со смыслами ‘грусть’ и ‘печаль’ в содержании изучаемого нами русского концепта. Как и в случае с концептом «angoisse», мы фиксируем здесь концептуальную асимметрию, которая, безусловно, определяет возможности интеркультурной трансляции данного концептуального содержания. Так, при трансляции во французскую лингвокультуру, содержание русского концепта «тоска» с помощью вербальных репрезентантов концепта «tristesse», реально выразить пофранцузски только два смысла концепта «тоска» – ‘грусть’ и ‘печаль’, остальные его смыслы концепт «tristesse» для говорящих на французском языке репрезентировать не способен. 2.1.3. «Chagrin» Используемый в процессе трансляции во французскую лингвокультуру эмотивных смыслов русского концепта «тоска» французский концепт «chagrin» имеет в своём содержании следующие смыслы: ‘душевное переживание, огорчение’, ‘переживание, имеющее причину’: «Elle ne niait pas, elle l’aimait, puisqu’elle voulait lui éviter le chagrin d’une infidélité» (Zola. Nana); «Le chagrin des vaincus ajoutait à l’éclat de sa victoire» (Mérimée. La Vénus d’Ille). Следует заметить, что прилагательное chagrin этимологи 108 фиксируют как появившееся в конце XIV века, но его внутренняя форма представляется двояко: в одном случае её связывают со словами cat (‘кот’) и grigner (‘сделать недовольную гримасу’), в другом – с корнем cap – (‘голова’) и словом grigner. Несмотря на расхождения этимологов, мы можем сделать важный для нас вывод: концептуальное содержание, стоящее за лексемой chagrin и её дериватами, претерпело некоторые изменения в ходе своего бытования во французской лингвокультуре (современные значения не содержат указаний ни на кота, ни на голову, ни на недовольную гримасу), но тем не менее, в своём этимологическом слое концепт «chagrin», на наш взгляд, сохраняет вещную коннотацию «лицо, недовольная гримаса». (Напомним, что этот слой открывается не всякому носителю языка, и не всяким носителем языка осознаётся). Модель соотношения смыслов концептов «тоска» и «chagrin» показывает следующее: Русский концепт «Тоска» Смыслы русского концепта ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ Смысловые соотношения Смыслы французского концепта Французский концепт ‘peine morale, affliction’ « Chagrin » ‘peine causée par un événement précis’ Смыслы концепта «chagrin» соотносятся со смыслами ‘грусть’ и ‘печаль’; на основе этого можно предположить связь французских концептов «tristesse» и «chagrin». Как и концепт «tristesse», концепт «chagrin» в русскофранцузском межкультурном диалоге транслирует смыслы ‘грусть’ и ‘печаль’, оставляя без внимания другие смыслы концепта «тоска». 109 2.1.4. «Anxiété» Французский концепт «anxiété», согласно этимологическим данным, выделяется французским языковым сознанием уже в XIV веке. Лексема anxieux происходит от латинского anxius ‘боязливый, беспокоящийся, озабоченный’. Именно с таким содержанием начинает функционировать данный концепт, и его он проносит до наших дней. Сегодня слово anxiété имеет следующее значение: ‘беспокойство, волнение, вызванное ожиданием неприятного или опасного события’: «Elle passa les bras autour d’un arbre, et attendit l’aurore en de vives anxiétés, car elle entendait un bruit d’armes, de chevaux et de voix humaines» (Balzac. Les chouans); «L’amour! Il l’emplissait depuis deux années de l’anxiété» (Maupassant. Une vie). Со смыслами русского концепта «тоска» концепт «anxiété» соотносится, как концепт «angoisse»: Русский концепт «Тоска» Смыслы русского концепта ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ Смысловые соотношения Смыслы французского концепта Французский концепт ‘trouble psychique causé par l’imminence d’un événement fâcheux ou dangereux’ « Anxiété » Его смысловое содержание имеет в качестве содержательных эквивалентов два смысла русского концепта «тоска» - ‘томление’ и ‘тревога’. Помимо этого, данный концепт сближается с концептом «angoisse » на основе наличия у концепта «anxiété» такой смысловой составляющей, как ‘физиологические присутствует). проявления’ (у концепта «angoisse» она также 110 При передаче на французском языке содержания концепта «тоска», с помощью вербальных репрезентантов концепта «anxiété» могут быть выражены только смыслы ‘томление’ и ‘тревога’. 2.1.5. «Ennui» Французский концепт «ennui» начинает складываться в языковом сознании носителей французского языка в начале XII в. Исследователи, изучавшие его, полагают, что его слово-термин восходит к латинскому ĭnŏdiare (‘ненавидеть’). Именно на этой основе базируется один из активных на сегодняшний день смыслов данного концепта – ‘докучливость, назойливость, надоедливость’: «Mais je vous ennuie sans doute avec mes histoires et ce n’est pas pour les écouter que vous voilà ici» (Dumas fils. La dame aux camélias). Однако другие смыслы, в частности ‘скука’, которые фигурируют во французской лингвокультуре только с XIII века, на наш взгляд, не связаны с приведённой выше этимологией: «Comme je m’ ennuie ! se disait-il, comme je m’ ennuie; il se trouvait à plaindre de vivre dans ce village, avec Homais pour ami et M. Guillaumin pour maître» (Flaubert. Madame Bovary). Помимо уже выделенных смыслов, концепт «ennui» обладает также смыслами ‘неприятность’ «… votre compassion ne peut pas porter remède à mes ennuis…» (Sand. La mare au diable), ‘томление’ «Puis elle remontait, fermait la porte, étalait les charbons, et, défaillant à la chaleur du foyer, sentait l’ennui plus lord qui retombait sur elle» (Flaubert. Madame Bovary), ‘тоска по близким, любимым людям’ «Je vous en écris si long, parce que je m’ennuie» (Mérimée. Colomba). Сравнительную картину смысловых потенциалов русского концепта «тоска» и французского «ennui» концептуальное моделирование: даёт возможность представить 111 Русский концепт «Тоска» Смыслы русского концепта ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ Смысловые соотношения Смыслы французского концепта ‘impression de vide, sentiment désagréable’ ‘lassitude morale, absence d’intérêt pour toute chose’ ‘sentiment désagréable de l’absence de qn’ Французский концепт « Ennui » ‘sentiment désagréable provoqué par un souci ou une contrariété’ Только часть смыслов французского концепта «ennui» в определённой степени близка соответствующим смыслам русского концепта «тоска»: ‘томление’, ‘скука’, ‘тоска по близким, любимым людям’. Концепт «ennui» не несёт других смыслов, близких смыслам концепта «тоска», но имеет смысл, не находящий отражения в смыслах данного русского концепта – ‘неприятность, досада’. Из этого следует сделать вывод, что французский концепт «ennui», как и рассмотренные нами ранее эквиваленты русского концепта «тоска», находится с этим русским концептом в отношениях концептуальной асимметрии, которую непременно должен учитывать транслятор культурных кодов – будь то переводчик, билингв или человек, изучающий иностранный язык. 2.1.6. Другие французские эквиваленты русского концепта «тоска» По справедливому замечанию Т.А. Фесенко, человеческая мысль не имеет какого-либо единственного варианта репрезентации (Фесенко, 1999: 11). По этой причине принципиально невозможно выявить и описать все французские эквиваленты русского концепта «тоска». Но дать общее представление о соотношении концептуальных систем русского и французского языков на материале русского концепта «тоска» и тех его французских эквивалентов, которые были выделены в ходе исследования, 112 вполне возможно и даже необходимо для выявления особенностей трансляции русского концепта «тоска» во французскую лингвокультуру. Уже приведённый в работе анализ смыслового потенциала эквивалентов «angoisse», «tristesse», «chagrin», «anxiété», «ennui» дополним анализом содержания других эквивалентов заданного русского концепта: Русский концепт «Тоска» «Тоска» «Тоска» Смыслы русского концепта ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ Смысловые соотношения Смыслы французского концепта Французский концепт ‘grande diminution des forces physiques’ ‘dépression morale, désespoir calme’ «Abattement» ‘diminution d’une somme à payer’ ‘état pénible, trouble déterminé par l’attente d’un événement, d’une souffrance qui l’on appréhende’ « Inquiétude » ‘insatisfaction de l’esprit tourmenté’ ‘très grande douleur physique’ « Tourment » ‘vive souffrance morale’ 113 «Тоска» «Тоска» «Тоска» ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ ‘ce qui cause de grands soucis, de graves ennuis’ ‘envie d’obtenir qch pour en avoir du plaisir’ ‘envie du plaisir sexuel susciteé par qn’ « Désir » ‘objet du désir’ ‘état de conscience douloureux causé par la perte d’un bien’ ‘mécontentement, chagrin d’avoir ou de ne pas avoir fait une chose’ ‘déplaisir causé par une réalité contrariante’ « Regret » ‘déplaisir qu’on exprime d’être dans la nécessité de… ‘ ‘tristesse de la personne qui souffre loin de son pays ou du lieu où l’on a longtemps vécu’ « Nostalgie » ‘regret mélancolique (d’une chose révolue connu) ; désir insatisfait’ 114 «Тоска» «Тоска» ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ «Тоска» ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ ‘blatte’ « Cafard » ‘tristesse, mélancolie sans motif précis’ ‘état de ce qui est trouble, contraire à la paix, à l’ordre’ ‘mésintelligence, dissension’ ‘inquuiétude, agitation de l’esprit, du cœur’ ‘anomalie dans le fonctionnement d’un organe dans le comportement’ « Trouble » ‘agitation, dissensions civiles et politiques’ ‘sentiment d’abandon, de solitude, de l’impuissance qui l’on éprouve dans une situation difficile’ ‘situation très pénible, manque dramatique de moyens matériels’ ‘sitation périlleuse d’un navire, d’un aéronef etc.’ « Détresse » 115 «Тоска» «Тоска» «Тоска» ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ ‘томление’ ‘грусть’ ‘печаль’ ‘скука’ ‘уныние’ ‘хандра’ ‘тревога’ ‘тоска по Родине’ ‘сожаление об утраченном’ ‘стремление к чемулибо, пока не происходящему’ ‘тоска по близким, любимым людям’ ‘ennui que rien ne parait justifier’ « Spleen » ‘perte de tout espoir’ ‘état d’une personne qui n’a plus d’espoir, affiction extrême et sans remède’ « Désespoir » ‘ce qui cause une grande contrariété’ ‘disposition d’esprit tendre et rêveuse’ « Langueur » ‘manque d’activité ou d’énergie, dépression’ Французские эквиваленты русского концепта «тоска» представляют собой концепты, смыслы которых способны репрезентировать только отдельные смыслы концепта «тоска»: концепт «abattement» несёт смысл, 116 близкий к русскому ‘уныние’, «inquiétude» – ‘томление’, ‘тревога’, «cafard» – ‘хандра’ и т.д. При этом, на наш взгляд, в смысловых отношениях двух концептов (русского и французского) можно выделить отношения эквивалентности, стремящейся к полной (когда смысл русского концепта – это почти то же, что выражает французский концепт): ‘ennui que rien ne parait justifier’ <---> ‘хандра’, и отличать эту эквивалентность от неполной эквивалентности (когда смысл одного из концептов лишь частично совпадает со смыслом другого): ‘inquietude, agitation de l’esprit, du cœur’ <- - -> ‘томление’. Оба случая смысловой эквивалентности русского концепта «тоска» и его французских репрезентантов существуют на фоне асимметрии концептуальных систем русского и французского языков: одному русскому концепту «тоска» в концептуальной системе французского языка находится большое количество эквивалентов, каждый из которых покрывает своим содержанием лишь часть содержания концепта «тоска». И только в своей совокупности французские эквиваленты могут дать все те смыслы, которые включает в себя этот русский концепт. Однако трудно представить контекст или ситуацию общения на французском языке, где были бы вербализованы все концепты-эквиваленты русской «тоски», был бы воссоздан и реализован в определённом текстовом отрезке / коммуникативном акте весь объём смыслов данного русского концепта. А ведь специфика вербализации концепта «тоска» состоит именно в том, что в любом из контекстов его употребления при доминировании одного из смыслов, остальные также актуализируются в сознании коммуникантов. Из проведённого сравнительного анализа смыслового потенциала русского концепта «тоска» и его французских эквивалентов следует, что, вследствие концептуальной асимметрии русского и французского языков, русскому концепту «тоска» во французской лингвокультуре соответствует целый ряд концептов (‘angoisse’, ‘tristesse’, ‘chagrin’, ‘anxiété’, ‘ennui’, ‘inquiétude’, ‘tourment’, ‘désir’, ‘regret’, ‘spleen’ и др.). Ввиду этого, мы предполагаем, что каждый из эквивалентов доносит до франкоговорящего 117 участника русско-французского диалога (на французском языке) только доминирующий смысл контекста через лексемы, несущие смыслы концепта «тоска». Это предположение может быть подтверждено только анализом реальных текстов, транслированных во французскую лингвокультуру из русской. Но анализ этих текстов мы предваряем характеристикой культурных коннотаций, свойственных французским эквивалентам русского концепта «тоска», поскольку культурная составляющая языковой ментальности накладывает свой особый отпечаток на любую коммуникацию, в гораздо большей степени – на коммуникацию межкультурную. 2.2. Культурные коннотации французских эквивалентов концепта «тоска». Мозаика концептов, которые помогают трансляции эмотивных смыслов русского концепта «тоска» во французскую лингвокультуру, многогранна и обладает большим количеством культурных коннотаций. Каким образом эти коннотации соотносятся с культурными коннотациями концепта «тоска», как распределяется отражение коннотаций концепта «тоска» между французскими эквивалентами – вот вопросы, на которые нам предстоит ответить, пользуясь методом лингвистического анализа. Анализ проводился на материале текстов художественной литературы (около 1000 контекстов), общеязыкового фонда – словарных источников (Гак, Ганшина, 1993; Щерба, Матусевич, 1993; DEHF, 1996; DLF, 1995; DUF; LLF, 1979; NDS, 1996; RDA, 1995; RDAALF, 1980; RDLF, 2000; Ripert, 1995); использовались также результаты лингвистического интервьюирования носителей французского языка (см. Приложение 2). Были использованы те же процедуры анализа, что и для реконструкции вещных коннотаций русского концепта «тоска» (см. 1.3.). Дополнительно было осуществлено сопоставление рассматриваемых коннотаций французских концептов с коннотациями русского концепта «тоска». Все выявленные нами французские эквиваленты концепта «тоска» своими вербальными репрезентантами имеют лексемы с абстрактными 118 значениями: ‘angoisse’, ‘tristesse’, ‘trouble’, ‘abattement’ и т.д. Следовательно, мы вполне можем говорить о выделении вещных коннотций данных существительных во французском языке и таким образом выходить на специфику французского менталитета. Но поскольку наша работа посвящена трансляции содержания русского концепта во французскую лингвокультуру, в нашем описании мы отталкиваемся от коннотаций, присущих смыслам концепта «тоска», и находим их отражение в содержании ряда французских концептов. Для русского коннотацией ‘глаза’. языкового сознания Французские концепт эквиваленты «тоска» ‘tristesse’, связан с ‘angoisse’, ‘inquiétude’, ‘désespoir’, ‘anxiété’, ‘détresse’, ‘mélancolie’, ‘trouble’, ‘agitation’, ‘ennui’ также обладают подобной коннотацией: по-французски можно сказать les yeux tristes, jeter un coup d’œil triste, regarder des yeux tristes (inquiets), considérer qn avec un regard trouble, contempler qn avec mélancolie, avoir le regard noyé d’ennui, épier qn d’un regard d’angoisse, envoyer un regard plein de détresse, jeter un regard de désespoir, avoir de l’agitation dans les yeux: «L’enfant … ne tardait pas à ouvrir de grands yeux tristes et se mettait à pleurer» (Flaubert. Madame Bovary); «… il jeta un coup d’œil triste, mais calme…» (Mérimée. Tamango); «Charles la considérait avec le regard trouble d’un homme ivre» (Flaubert. Madame Bovary); «Son regard exprimait l’inquiétude» (Dumas fils. La dame aux camélias); «… il lui envoyait un long regard tout plein de détresse» (Flaubert. Madame Bovary); «il la contempla avec une froide mélancolie» (Balzac. Les chouans); «… il les fouillait de son œil anxieux, n’osant plus parler… » (Maupassant. L’héritage); «En l’enveloppant d’un regard d’angoisse, elle implorait le Saint-Esprit» (Flaubert. Un cœur simple). Но если в русском языковом сознании выделяются чаще глаза, практически нe выделяется взгляд, то во французской среде для выражения ощущений, чувств, близких к тому, что по-русски называется тоской, взгляд так же важен, как и глаза. 119 Вещная коннотация ‘лицо’ присутствует в содержании целого ряда концептов-эквивалентов русского концепта «тоска»: «… une figure que le calme embellissait alors autant qu’elle venait de l’être par l’agitation» (Balzac. Les chouans); «Il était curieux de voir toutes ces figures noires… perdre par degrés leur expression de désespoir…» (Mérimée. Tamango); «Cette fois les figures furent unanimes dans leur anxiété» (Balzac. Les chouans); «… une expression de mélancolie se glissa dans ses traits» (Balzac. Les chouans); «… sur sa physionomie on pouvait lire à la fois l’inquiétude, le mécontentement et divers autres sentiments désagréables» (Allais. L’affaire Blaireau). Характерно, что французский менталитет связывает чувства, близкие к русской тоске, именно с бледным лицом, бледностью: «Il y a bien dans un coin quelques visages chers, pâlis par l’angoisse…» (Daudet. Contes du lundi); «Et la physionomie de Jules Fléchard se teignit de ce ton gris, plombé, pâle – indice certain des pires détresses morales» (Allais. L’affaire Blaireau). Кроме того, есть ещё одна особенность: во французском языковом сознании существует допущение того, что можно делать вид, изображать чувства, близкие русской тоске. Об этом свидетельствует наличие следующих словосочетаний: mimer le désespoir, jouer le désespoir, affecter le désespoir, sembler inquiet, paraître inquiet, etc. Хотя, в общем, русский эквивалент этого смысла существует: вспомним ремарки в драматургии – мы не раз встретим там форму (С тоской). И тем не менее, на уровне коллокаций этот смысл мы не зафиксировали ни в нашей выборке из художественных текстов, за исключением уже упомянутых драматургических произведений, ни в общеязыковом словарном фонде, ни в ответах информантов, и на этом основании полагаем, что он более актуален для французской лингвокультуры. Коннотация ‘голос, звук, речь’ присутствует в смысловой структуре французских эквивалентов концепта «тоска», об этом свидетельствуют факты языка. Приведём примеры выявленных нами коллокаций с данной коннотацией: les appels anxieux, murmurer avec mélancolie, ajouter sur un ton 120 mélancolique (d’un air d’ennui), chuchoter tristement, avoir un rire triste, un silence triste, demander avec inquiétude etc. Французские эквиваленты реализуют связь «чувства / речь и звуки человека», но способны, как и русский концепт «тоска», к реализации связи «чувства / другие звуки». Некоторые из них, в частности концепт «tristesse», имеют смысл ‘то, что подталкивает к данному состоянию, является его причиной’. На наш взгляд, этого достаточно, чтобы транслировать смысл русского концепта «тоска» во французскую лингвокультуру. Но вот типична ли реализация связи «чувства, близкие «тоске» / другие звуки» для французской лингвокультуры – вопрос сложный. Во всяком случае, наш материал даёт нам мало примеров с таким содержанием, на основании чего мы считаем, что реализация этой смысловой связи менее типична для речи французов, тогда как для говорящих на русском языке эта связь чрезвычайно актуальна (существуют даже доминирующие направления внутри этой связи – «чувство тоски / звуки музыки», «чувство тоски / звуки, издаваемые животными», «чувство тоски / звуки, издаваемые предметами»). Субъектами чувств, близких русской тоске, для французского языкового сознания является не только и не всегда человек. Как и в русской лингвокультуре, в этой роли может выступать животное, например, собака: «… c’est un chien du paysan, ce rôdeur curieux, inquiet, à la fois insolent et poltron, qui se glisse partout…» (Sand. La mare au diable). Как показал анализ культурных коннотаций концепта «тоска», для русского языкового сознания тоска связана с такими поведенческими проявлениями, как вздохи и слёзы. Французская лингвокультура в своих эквивалентах данного русского концепта также имеет данную коннотацию: sangloter, sécoué de désespoir, soupirer avec désespoir, éclater en sanglots d’angoisse, un grand soupir de détresse, pleurer de détresse, geindre de détresse, les soupirs mélancoliques. Но в то же время ряд эквивалентов имеет коннотации, отражающие поведенческие проявления, которые не согласуются с русской тоской. Испытывая чувства, называемые по- 121 французски angoisse или inquiétude, человек может дрожать, испытывать озноб: «… des frissons d’angoisse le secouaient à la pensée affreuse de ce liquide rouge sorti de ses veines…» (Maupassant. Denis); «Et elle frémissait d’inquiétude quand il repartait à cheval dans la nuit» (Maupassant. Une vie). Angoisse может также сопровождаться потоотделением, тогда как это совсем не характерно для русской тоски: «Une froide sueur d’angoisse mouillait sa chemisette entre les épaules…» (Gautier. Le capitaine Fracasse). Возвращаясь к общему в содержании русского концепта «тоска» и его французских эквивалентов, можно выделить такую коннотацию, как ‘сон’. Как и в случае с концептом «тоска», французские эквиваленты несут смысл ‘испытывать чувство (близкое к тоске) во сне’ или смысл ‘не спать, мучиться чувством (близким к тоске)’: «… elle se coucha avec une vague angoisse que ne pouvaient calmer les raisonnements qu’elle se faisait» (Gautier. Le capitaine Fracasse); «Pendant huit jours, Lesable ne dormit point d’angoisse de ne pas avoir été promu, malgré son zèle» (Maupassant. L’héritage). Что касается движений и жестов, к которым прибегает русский человек в тоске, а француз – испытывая angoisse, inquiétude и другие эмоциональные состояния, которые мы соотносим в нашей работе с тоской, то в содержании французских эквивалентов русского концепта «тоска» мы не обнаружим смысла ‘ходить взад и вперёд’; русское ‘заламывание рук’ получило как смысл ‘жест’ без уточнений и описаний: «… les manières et les gestes de Zambinelle, marqués de tristesse, de mélancolie et de découragement réveillaient dans son âme toutes les richesses de la passion» (Balzac. Sarrasine), – так и более полное своё отражение: «Elle joignit les mains et les éleva dans un geste de muet désespoir» (Zola. L’attaque du moulin). Совпадение мы отметили также в смысле ‘движение головой’: «Moi, répondit-elle en branlant la tête avec tristesse» (Balzac. Les chouans). Русское языковое сознание связывает чувство тоски с душой и сердцем, маркированной оказывается также лексема грудь. Для французского языкового сознания на исследуемом материале эти смысловые связи также 122 работают: «… j’ai dans l’âme une vague tristesse, quelque chose d’indéfinissable et de rêveur…» (Flaubert, Mémoires d’un fou); «Et Jeanne se sentait le cœur crispé, noyé de tristesse…» (Maupassant. Une vie); «… il avait une montagne d’ennui sur le cœur» (Sand. La mare au diable); «Elle sentit alors dans son cœur des troubles inconnus…» (Balzac. Les chouans); «Une anxiété me serrait la poitrine…» (Zola. La mort d’Olivrer Bécaille). Но, помимо этих связей, французская лингвокультура обладает ещё связями с концептами «tête» (‘голова’) и «gorge» (‘горло’) для обозначения средоточия тех чувств, которые мы называем близкими тоске: «… tant d’agitations avaient passé dans sa tête…» (Flaubert. Madame Bovary); «Alors, une angoisse terrible la reprit à la gorge» (Zola. L’attaque du moulin); «L’inquiétude resserrait peu à peu son cercle et m’étreignait la tête» (Dumas fils. La dame aux camélias). В то же время во французской лигвокультуре субъект чувств, близких к тоске, может обозначаться, подобно тому, как это происходит в русском языковом сознании, через существительные cœur (m) и âme (f): «… ne savez-vous pas qu’il y a des âmes sans cesse tourmentées ?» (Flaubert. Madame Bovary). Как и русская «тоска», французские эквиваленты данного концепта вербализуются в олицетворяющих контекстах: «Une horrible inquiétude se glissa, vers la nuit, dans la chaumière…» (Balzac. Les chouans); «… une grande agitation la saisit» (Maupassant. Une vie); «… une tristesse immense l’envahit» (Flaubert. La légende de Saint-Julien l’hospitalier); «… on ne peut faire un pas sans se heurter à quelque détresse envahissante qui vous éclabousse et vous laisse sa marque en passant» (Daudet. Contes du lundi). Сочетаемость существительных французского языка, являющихся терминами французских концептов-эквивалентов русского концепта «тоска», с прилагательными позволяет при трансляции содержания заданного русского концепта во французскую лингвокультуру отразить следующие признаки, важные в русской лингвокультуре: глубина чувства (un chagrin profond, un profond ennui, une mélancolie profonde, une tristesse profonde, etc), тяжесть переживаний, связанных с этим чувством (une affreuse tristesse, une 123 agitation extrême, une mélancolie accablante et douloureuse etc.), неопределённость чувства (une vague inquiétude, une indéfinissable mélancolie), приятные ощущения, связанные с этим чувством (une angoisse délicieuse, une charmante inquiétude), а также непредельность данного чувства (une angoisse inépuisable, une mélancolie sans bornes). Направленность чувства тоски, вычленяемая легко из специфических синтаксических конструкций (тоска по…, тоска о…) в большинстве русских контекстов, в случае с французскими эквивалентами концепта «тоска» может быть выявлена, как правило, только через анализ контекста. Направленность чувств, близких к тоске, во французской лингвокультуре (как и их причинность) чаще выражается имплицитно во фразе, эксплицируясь на уровне контекста: «Dans un premier mouvement d’anxiété elle s’élanca vivement vers le seuil de sa porte…» (Balzac. Les chouans), – в данном контексте, например, тревога героини связана с её ожиданием предстоящих событий и направлена на них. Особый случай – направленность и причинность чувства, называемого по-французски nostalgie. Концепт «nostalgie», вербализуясь во фразе, тяготеет к связи с объектом чувства или его причиной: «Elle avait filé, avec sa robe neuve, prise d’un besoin d’air, ayant la nostalgie de son trottoir» (Zola. Nana). Последствия того, что кто-то испытал inquiétude, angoisse или другие чувства, близкие к тоске, французское языковое сознание, не отличаясь в этом от русского, связывает с такими коннотациями, как ‘смерть’ (une angoisse mortelle, s’ennuyer à mourir etc.) или ‘болезнь’ (être fou de mélancolie, être malade d’ennui). Совпадение коннотаций, свойственных русской и французской лингвокультурам, мы можем также наблюдать в том, какое отношение может быть к испытываемому: чувства могут сдерживать (réprimer la tristesse, résister à la tristesse, calmer son agitation), их могут скрывать (cacher les inquiétudes, enfermer sa tristesse), ими могут заражать других (causer à qn un chagrin, donner un ennui à qn etc.). 124 Подводя итог нашего анализа соотношения культурных коннотаций русского концепта «тоска» и его французских эквивалентов, заметим: концептуальная асимметрия не ограничивает возможности передачи тех или иных смыслов русского концепта средствами французского языка, но она накладывает свой отпечаток на возможность понимания этих смыслов носителями французского языка; при передаче содержания русского концепта на французском языке актуализируются как коннотации, наличествующие в русской лингвокультуре, так и чуждые ей. 3. 3.1. Эмотивные смыслы русского «тоска»: репрезентация во французской лингвокультуре Содержательная трансформация смыслов и её результат Русский концепт «тоска» и его французские эквиваленты обладают различным смысловым потенциалом, совпадение их культурных коннотаций можно с уверенностью охарактеризовать как частичное. Тем не менее, трансляция эмотивных смыслов лингвокультуру осуществляется: художественные произведения концепта на «тоска» французский русских во французскую язык переводятся авторов, кинофильмы, телевизионные передачи, в общении с французами русские часто описывают своё эмоциональное состояние. Зная о концептуальной асимметрии между смыслами концепта «тоска» и смыслами французских концептов- эквивалентов данного русского концепта, справедливо предположить искажения в содержательной стороне смыслов русского концепта при трансляции во французскую лингвокультуру. Проведённый нами сопоставительный анализ текстов переводов русских авторов на французский язык и их оригиналов позволяет нам подтвердить это предположение: всякий раз в тексте перевода обнаруживаются несовпадения в сфере выражения чувства, которое по-русски называется тоска. Приведём несколько примеров с целью проиллюстрировать данное утверждение: 125 1. «… сперва он хотел вином заглушить в себе нестерпимую боль обиды, тоску досады, бешеной и бессмысленной… но вино не могло одолеть его до конца…» (Тургенев. Постоялый двор) «Vainement il avait essayé d’endormir dans l’ivresse de l’eau-de-vie la douleur insupportable de l’offense reçue et les angoisses du dépit impuissant. L’eau-de-vie n’avait pu le vaincre…» (Пер. Л. Виардо) 2. «Как они тосковали, провожая меня!» (Достоевский. Идиот) «Comme ils étaient tristes en m’accompagnant à la gare !» (Пер. Г.Ару) 3. «Какой дивной юношеской тоске о далёких странствиях, какой страстной мечте о далёком и прекрасном и какому заветному душевному звуку отвечали эти строки, пробуждая, образуя мою душу» (Бунин. Жизнь Арсеньева) «Comme ces vers de Lermontov répondaient bien à la quête nostalgique d’un adolescent épris de lointains voyages, de beauté d’au-delà, et avec quelle intime résonance ils stimulaient mon âme, la formaient ! » (Пер. К.Ошар) Во всех трёх примерах текст перевода актуализирует какой-либо из смыслов концепта «тоска»: в первом случае – ‘томление (от досады)’, во втором – ‘грусть’, в третьем – ‘стремление к чему-либо, пока не происходящему’. При этом в тексте перевода во всех трёх случаях оказывается стёртым культурный сценарий чувства тоски для русского человека, формируемый двумя универсальными эмотивными смыслами – ‘стремление к желаемому’ и ‘осознание невозможности желаемого’. Французские читатели данных текстовых отрезков поймут транслированные смыслы русского концепта «тоска» как ‘malaise psychique, inquiétude’, ‘état affectif pénible, douleur morale’ и ‘regret mélancolique de ce qu’on n’a pas encore connu’, т. е. восприняты будут только доминирующие смыслы высказывания. Употребленные в данных примерах лексемы, представляющие французские эквиваленты русского концепта «тоска», не дают всего комплекса смыслов, которые объемлет концепт «тоска». Напомним, что специфика 126 эмоционального концепта «тоска» состоит именно в том, что при актуализации (доминировании) в речи (тексте) одного из смыслов, в сознании отправителя и получателя сообщения активизируются в то же самое время все остальные смыслы данного концепта. Опираясь на полученные нами данные относительно смыслового потенциала французских концептов «angoisse», «tristesse», «nostalgie», мы можем заключить, что ни один из этих концептов не способен быть эквивалентом русской «тоске» во всех её смыслах. Соответственно, при восприятии французскими читателями данных текстовых отрезков, в сознании этого читателя не может активизироваться весь комплекс смыслов, входящих в содержание концепта «тоска». В связи с изложенным выше возникает вопрос: искажается ли всё-таки содержание транслируемого сообщения? На этот вопрос мы отвечаем утвердительно и констатируем в текстах перевода эмотивную лакунарность (Томашева, 1995; Шаховский, Сорокин, Томашева, 1998) французских эквивалентов русского концепта «тоска»: богатство эмотивных смыслов концепта «тоска» не доносится во всей его полноте до реципиента транслируемого сообщения. А значит, нет полноты понимания в таком типе межкультурного диалога. Это отсутствие полного понимания в межкультурном диалоге, на наш взгляд, изначально обусловлено спецификой концепта «тоска»: он национально-специфичен, мало того, это один из ключевых концептов русской культуры. Сопоставим строки стихотворения А.А. Ахматовой с их переводом на французский язык: «Всё расхищено, предано, продано, «Tout est pillé, vendu, trahi, Чёрной смерти мелькало крыло, La mort étend sur nous son aile – Всё голодной тоскою изглодано, La faim, le désespoir, la nuit. Отчего же нам стало светло?» Alors, pourquoi fait-il si clair ?» (Пер. Г. Ларьяк) 127 В тексте оригинала тоска – это не просто отчаяние, отсутствие надежды, огорчение, как во французском тексте. Это и печаль, и томление, сожаление об утраченном. Концепт «тоска» в русском языковом сознании – это сгусток смыслов. И как цельный концепт, культурно-маркированный и национально-специфичный, этот концепт не может существовать нигде, кроме как в той лингвокультуре, в которой он бытовал изначально. При трансляции во французскую лингвокультуру культурный концепт «тоска» расщепляется на составляющие, которые уже больше не апеллируют друг к другу в новой семантической среде, как раньше. Они перестают быть объединёнными на концептуальном уровне и входят в другие семантические связи. Таким образом, в ходе трансляции эмотивных смыслов русского концепта «тоска» нарушаются внутренние связи между отдельными смыслами. То, что было единым целым в русской лингвокультуре, во французской представляет собой каждый раз новый вариант. Результатом содержательной трансформации смыслов при их трансляции во французскую лингвокультуру является также эмотивная лакунарность французских текстов, коммуникативных актов, осуществляемых на французском языке, в которых затрагивается тема тоски. 3.2. Функциональные и выразительные характеристики французских эквивалентов русского концепта «тоска» То, что в нашей работе мы называем французскими эквивалентами концепта «тоска», на самом деле являет собой ряд концептов, вербальные репрезентанты которых функционируют в разных стилевых плоскостях и характеризуются в зависимости от этого и в соответствии со своими значениями различными выразительными возможностями относительно передачи эмотивных смыслов русского концепта «тоска» во французской лингвокультуре. Подавляющее большинство выявленных нами эквивалентов в качестве своих вербальных репрезентантов имеют лексику, которая в системе 128 французского языка фигурирует как относящаяся к книжно-письменному стилю. При передаче с их помощью смыслов русского концепта «тоска» стилевого рассогласования, как правило, не наблюдается: 1. «… и на мгновение ярким светом озарился мрак, в котором тосковала душа его» (Достоевский. Идиот) «… une lumière éclatante illumina les ténèbres qui emplissaient son âme d’angoisse » (Пер. Г.Ару) 2. «… возбуждённый воздух, согретый миллионами людей, тоской проникал в сердце Сарториуса» (Платонов. Счастливая Москва) «… l’excitation de l’air, échauffé par des millions de personnes, pénétrait en mélancolie le cœur de Sartorius» (Пер. А. Колреди-Фокар) 3. «Тоска разорвала мою грудь, учитель» (Толстой. Аэлита) «Et le chagrin m’a déchiré ma poitrine» (Пер. В. Гопнер) Однако в ряду подобных эквивалентов существует исключение: концепт «cafard» вербализуется только в разговорном стиле речи. При этом он способен привносить во французскую лингвокультуру достаточно большое количество смыслов концепта «тоска»: ‘хандра’, ‘уныние’, ‘грусть’, ‘печаль’. Он как бы компенсирует стилевую асимметрию, существующую между концептом «тоска» и его французскими эквивалентами (русский концепт «тоска» вербализуется и в книжно-письменном, и в разговорном стиле): «Я пришёл узнать, чем вы занимаетесь без света, - чтоб и себе перенять. Подохнуть с тоски!» (Солженицын. В круге первом). «Je suis venu voir ce que vous pouviez bien faire sans lumière, afin de vous imiter de mon côté. Quel cafard meurtrier !» (Пер. Л. Мартинэ). «… с полгода назад сам управдом посетил вневойсковика на этот предмет, увещевал его три часа, сравнивал его состояние с тоскою, скукой и телесной нечистоплотностью, как если бы он не чистил зубы, не мылся…» (Платонов. Счастливая Москва). 129 «Il avait passé trois heures à faire la leçon, lui décrivant son état comme cafardeux et plein d’ennui, le comparant même à de la négligence corporelle, comme s’il omettait de se brosser les dents ou ne se lavait pas» (Пер. А. КолдфиФокар). Эта стилевая асимметрия является следствием концептуальной асимметрии. Концептосфера французского языка не располагает концептом, полностью эквивалентным русскому концепту «тоска», в результате чего в межкультурном диалоге происходит либо заполнение, либо компенсация данной лакунарности. Заполнение как раскрытие смыслов концепта «тоска» осуществляется, когда целью является максимально точная передача национально-культурной специфики данного концепта. Компенсация же – максимально возможное приближение описываемой культуры к культуре реципиента, с ней мы сталкиваемся в текстах переводов, где фиксируем невыраженность многих смыслов концепта «тоска». Компенсационная техника, избираемая транслятором-переводчиком, по нашему мнению, является оптимальной только в том случае, когда она, во-первых, позволяет реализоваться в контексте максимальному количеству смыслов, которые способен выражать частичный эквивалент, во-вторых, когда подобрано соотношение стилевых плоскостей двух контактирующих лингвокультур. С целью выяснить, какие из французских эквивалентов русского концепта «тоска» обладают большими выразительными возможностями для передачи смыслов данного русского концепта (чаще используются в трансляции смыслов концепта «тоска» во французскую лингвокультуру и способны передавать значительное количество смыслов данного концепта), нами был проведён анализ компенсационных решений, используемых переводчиками для передачи средствами французского языка смыслов культурно-специфичного концепта «тоска». По нашим данным (см. Приложение 3), наиболее часто трансляторы пользуются концептами «angoisse», «nostalgie», и «tristesse». Реже прибегают к другим концептам, среди которых наиболее активными являются «ennui», «mélancolie», «cafard», 130 и «inquiétude». Естественно, что, имея дело с концептами, мы не можем делать выводы о предсказуемости решений транслятора сообщения в межкультурном диалоге: концепт калейдоскопичен по своей природе, а сознание каждого индивидуума имеет свою специфику. Но на основе анализа текстов, отражающих факты трансляции концептуального содержания, мы можем выделить устойчивые тенденции к использованию трансляторами отдельных французских эквивалентов русского концепта для передачи его смыслов в коммуникации, что мы и делаем, выделяя концепты «angoisse», «nostalgie», «tristesse» как имеющие наибольшие выразительные возможности для передачи эмотивных смыслов концепта «тоска». На наш взгляд, можно попытаться дать объяснение преобладания вербальных репрезентантов именно этих трёх французских концептов в выражении смыслов русского концепта «тоска». За лексемой тоска лексикографической практикой закреплены эквиваленты angoisse (f) и tristesse (f) как наиболее точные – в словарной статье им отводится первое место. В связи с этим их большое использование вполне закономерно, ведь при трансляции смыслов в межкультурной коммуникации, испытывая какие-либо сомнения, коммуниканты, как правило, доверяют словарю. Что касается лексемы nostalgie (f), то, хотя она и не даётся словарями как ближайший эквивалент слову тоска, тем не менее, концепт, вербальный этикеткой которого она является, способен отражать содержание культурного сценария чувства тоски: в его содержании присутствует смысл ‘désir insatisfait’ (‘неудовлетворённое желание’). В тексте, являющемся отражением факта трансляции концептуального содержания, или в устной межкультурной коммуникации эмотивные смыслы русского концепта «тоска», трансформированные во французскую лингвокультуру, оказываются по-разному выраженными и передаются с помощью лексем, репрезентирующих различные французские концепты. Выразительные возможности французских эквивалентов концепта «тоска» задают изначально два варианта донесения эмотивных смыслов концепта 131 «тоска» до франкоговорящего коммуниканта. При заполнении эмотивной лакунарности французских эквивалентов концепта «тоска» в контексте овнешняются обычно сразу несколько французских концептов. Так, в переводе на французский язык описания чувства тоски из книги Н.А. Бердяева «Самосознание» мы фиксируем реализацию как минимум трёх концептов-эквивалентов концепта «тоска»: (1) «Я тосковал и был пессимистически настроен и тогда, когда внешне казался весёлым, улыбался… (2) Поразительно, что у меня бывала наиболее острая тоска в так называемые «счастливые» минуты жизни… (3) Я почти всегда испытывал тоску в великие праздники, вероятно потому, что ждал чудесного изменения обыденности, а его не было. (Бердяев. Самосознение) (1) «J’étais nostalgique et de disposition pessimiste, même lorsque je paraissais gai, souriant… (2) Il est stupéfiant de voir que l’angoisse la plus poignante, je l’éprouvais aux instants soi-disant “heureux” de la vie… (3) Bien souvent les jours de grande fête me rendaient anxieux, car je m’attendais, sans doute, à la transfiguration miraculeuse de l’existence journalière qui n’arrivait point. (Пер. Э. Белянсон) При компенсации эмотивной лакунарности русского концепта «тоска», как правило, овнешняется тот французский концепт, который имеет в своём содержании смысл, максимально близкий доминирующему смыслу русского концепта «тоска» в транслируемом сообщении и в то же время является актуальным для французской лингвокультуры. Примером компенсации эмотивной лакунарности французских эквивалентов русского концепта «тоска» является перевод лексемы тоска на французский язык в художественной литературе, где сам жанр не позволяет трансляторупереводчику делать отступления, содержащие пространные объяснения 132 относительно национальной специфики содержания русского концепта «тоска» (заметим: нами не было выявлено ни одного пояснения, сделанного переводчиком для французского читателя, которое касалось бы содержания французского концепта): (1) «Тоска меня брала, а отца всё не было» (Тургенев. Первая любовь). «Je m’ennuyais à mourir, et mon père ne revenait pas» (Пер. Р. Офман). (2) «Я сделал для грядущего так мало, Но только по грядущему тоскую И не желаю начинать сначала: Быть может, я работал не впустую» (Тарковский. Вещи). «Je’ai fait si peu pour le temps à venir, Mais j’ai la nostalgie des lendemains Et à zéro ne veux pas repartir: Peut-être n’ai-je pas œuvré en vain ?» (Пер. С. Фальк) (3) «Повсюду портпледы разложат туман, И в обе оконницы вставят по месяцу. Тоска пассажиркой скользнёт по томам И с книжкою на оттоманке поместится» (Пастернак. Марбург). «De porte-plaids se tendra le brouillard Et l’on mettra sa lune à chaque vitre Glissant sur les volumes , le cafard S’allongera en feuilletant un livre» (Пер. М. Окутюрье). В приведённых примерах эмотивная лакунарность налицо, она компенсируется частичными эквивалентами; трансляторы эмотивных смыслов концепта «тоска» доносят до читателя только актуальные эмотивные смыслы – те смыслы концепта «тоска», которые наличествуют в 133 исходных текстах, оставляя без внимания как национальную специфику содержания данного концепта, так и специфику его овнешнения в рамках русской лингвокультуры. Таким образом, о функциональных и выразительных возможностях французских эквивалентов русского концепта «тоска» можно сказать, что они достаточно богаты, чтобы не нарушать в связи с использованием этих эквивалентов ход русско-французского межкультурного диалога. Однако эти эквиваленты, реализованные в рамках французской лингвокультуры, теряют присущую эмотивным смыслам русского концепта «тоска» национальную специфику в содержании и не осознаются франкоговорящими реципиентами транслируемых сообщений как «нечто из другой культуры». 134 Выводы по главе II Русский концепт «тоска» имеет глубокие корни в русской лингвокультуре. Смыслы, входящие в его содержание, фиксируются уже в древнерусском языке – в тексте «Слова о полку Игореве». Относительно внутренней формы данного концепта можно утверждать, что в её основе лежит признак ‘стеснение, давление, натиск’. Концепт «тоска» не прерывает своего существования в концептосфере русского языка и в современном русском языке овнешняется в большом количестве своих вербальных репрезентантов. В результате анализа словарных дефиниций лексемы тоска нами установлено, что эта лексема обладает сложной семантикой, поддающейся логике культурного сценария, но трудно поддающейся делению на отдельные значения, поскольку концепт «тоска» является эмоциональным концептом, что сказывается не только в трудности разграничения его смыслов, но также в специфичности соотношения смыслов данного концепта. Концепт «тоска» – это сгусток эмотивных смыслов. При актуализации одного или нескольких из них в ситуации коммуникации, все остальные смыслы данного концепта активизируются на уровне языкового сознания. Концепт «тоска» в силу национальной специфики своего содержания обладает большим количеством культурных коннотаций. Анализ выявленных коннотаций свидетельствует о значимости данного концепта для русской лингвокультуры, а также позволяет нам дать описание концептуализации чувства тоски русским языковым сознанием. Среди наиболее ярких коннотаций – вещные коннотации ‘глаза’, ‘лицо’, коннотации ‘голос, звук, речь’, ‘вздохи’, ‘слёзы’, ‘сердце’, ‘душа’ и т.д. В своей сумме культурные коннотации, стоящие за концептом «тоска» и его вербальными репрезентантами, составляют важную часть культурного кода русской лингвокультуры. В содержании концепта «тоска» нами выявлены следующие смыслы: ‘томление’, ‘грусть’, ‘печаль’, ‘скука’, ‘уныние’, ‘хандра’, ‘тревога’, ‘тоска 135 по Родине’, ‘сожаление об утраченном’, ‘стремление к чему-либо, пока не происходящему’, ‘тоска по любимым, близким людям’. Эти смыслы, эмотивные по природе, могут транслироваться во французскую лингвокультуру: каждому из них можно найти вербальную оболочку во французском языке. Слова же, способного объединить в своей семантике всё содержание русского концепта «тоска», нами во французском языке не обнаружено. Именно поэтому эквивалентность французских концептов по отношению к концепту «тоска» мы квалифицируем как частичную, и фиксируем концептуальную асимметрию, характеризующую русскую и французскую лингвокультуры. Концепт «тоска» и его французские эквиваленты обладают различным смысловым потенциалом. Смысловой потенциал концепта «тоска» покрывается только суммой смысловых потенциалов его французских эквивалентов. Французские эквиваленты концепта «тоска» также обладают культурными коннотацими. Во многом эти культурные коннотации совпадают с коннотациями изучаемого нами русского концепта. Так, для французских эквивалентов концепта «тоска» также характерны коннотации ‘глаза’, ‘лицо’, ‘голос, звук, речь’, ‘вздохи’, ‘слёзы’ и др. Но при этом есть и расхождения: французское языковое сознание допускает, например, что можно делать вид, что испытываешь чувство, близкое к тоске. Различны представления в русской и французской лингвокультурах о поведенческих реакциях, связанных с данными чувствами. Например, испытывая angoisse или inquiétude, француз может дрожать, чувствовать озноб, потеть, тогда как для русской тоски это не характерно. Для русского языкового сознания чувство тоски связано с душой, сердцем, грудью, для французского – не только с душой, сердцем и грудью, но также головой (tête) и горлом (gorge) и т.д. Возможности передачи тех или иных эмотивных смыслов русского концепта «тоска» не ограничиваются при этом несовпадением концептуальных систем двух языков, их асимметрией. Эта асимметрия сказывается на понимании этих смыслов носителями французского языка: в 136 рамках французской лингвокультуры французские эквиваленты русского концепта «тоска» реализуют не только культурные коннотации, бытующие в русской лингвокультуре, но и чуждые ей. При трансляции во французскую лингвокультуру эмотивные смыслы русского концепта «тоска» подвергаются содержательной трансформации. До франкоговорящего реципиента доходит лишь часть того целого, которым являются связанные между собой эмотивные смыслы данного концепта в русской лингвокультуре. В виду несовпадения концептуальных систем двух контактирующих языков нарушаются внутренние связи между отдельными смыслами концепта «тоска». Результат этого – эмотивная лакунарность французских эквивалентов русского концепта «тоска», которая либо заполняется, либо компенсируется. При этом теряется и национальная специфичность содержания русского концепта: француз воспринимает транслированные из русской лингвокультуры смыслы не как инокультурные и непонятные, для него они представлены в привычной для него вербальной упаковке. 137 Заключение Проведённое исследование, целью которого было контрастивное описание и анализ лингвистических средств, используемых в русской и французской лингвокультурах для репрезентации эмотивных смыслов русского концепта «тоска», выявило специфику трансляции смыслов данного русского концепта во французскую лингвокультуру. В ходе исследования был сделан вывод о многозначности терминов концепт и смысл, были определены значения этих терминов, в которых они используются нами в диссертации: концепт есть структурная единица языкового сознания, оперативная единица ментального лексикона, несущая универсальное и / или национально-специфическое содержание, актуальное для той или иной лингвокультуры; смысл понимается, во-первых, как речевой смысл, а во-вторых, как структуры сознания, формирующие образ мира той или иной лингвокультуры. Выбор в качестве предмета исследования трансляции эмотивных смыслов русского концепта «тоска» во французскую лингвокультуру определил необходимость рассмотрения самого феномена интеркультурной трансляции содержания концепта. В диссертации она понимается как передача исходного концептуального содержания средствами принимающей лингвокультуры. На исследованном фактическом материале нами доказано, что на интеркультурную трансляцию содержания концептов в первую очередь оказывает влияние степень сходства культурных и языковых кодов контактирующих сообщения лингвокультур. реципиент исходит При из понимании своей транслированного концептуальной системы: возможность полного / неполного понимания реципиентом этого сообщения зависит от структурной организации концептуальных систем контактирующих ментально-лингвальных комплексов. Проблему передачи национально-культурной специфики решает транслятор культурных кодов. Вопрос передачи содержания национально-специфичного концепта средствами другого языка послужил основной проблемой исследования. 138 Русский концепт «тоска» осознаётся как специфичный культурный концепт как обыденным, так и научным языковым сознанием в рамках русской культуры. В связи с этим справедливо, на наш взгляд, полагать, что содержание данного концепта в определённой степени характеризует менталитет русского человека. Проведённый нами анализ потенциала смыслов русского концепта «тоска» и смыслов французских эквивалентов данного русского концепта показал, что абсолютный эквивалент русского концепта «тоска» в концептосфере французского языка отсутствует, поэтому мы говорим о частичных французских эквивалентах русского концепта «тоска» и фиксируем концептуальную асимметрию образов мира французской и русской лингвокультур. В ряду эквивалентов русского концепта «тоска» нами выявлены следующие французские концепты: «angoisse», «tristesse», «chagrin», «ennui», «nostalgie», «anxiété», «cafard», «détresse» и др. Каждый из них покрывает собой определённую часть эмотивных смыслов концепта «тоска». Однако только в своей совокупности они способны транслировать во французскую лингвокультуру смыслы национально-специфичного концепта «тоска», чего в реальном межкультурном диалоге не происходит. Чаще всего передаётся лишь доминирующий эмотивный смысл высказывания, активизация других смыслов концепта «тоска» на уровне сознания, присутствующая в русской лингвокультуре, при трансляции во французскую лингвокультуру теряется, вследствие чего мы проанализированных констатируем нами в подавляющем транслированных текстов большинстве эмотивную и культурную лакунарность французских эквивалентов русского концепта «тоска». Наличие концептуальной асимметрии в отношениях русской и французской лингвокультур определяет неполное совпадение культурных коннотаций русского концепта «тоска» и его французских эквивалентов. Так, например, для французского языкового сознания angoisse связывается с физиологическими проявлениями – тахикардией, затруднением дыхания, 139 потоотделением, тогда как для смыслов русского концепта «тоска» такие ассоциативные связи не характерны. Анализ текстов, транслированных из русской лингвокультуры во французскую, позволил нам сделать заключение об особом характере содержательных потерь, допускаемых трансляторами в отношении смыслов русского концепта «тоска»: теряется информация об эмоциональной сфере, а не фактуальная информация, Это означает, что если для коммуникантов не важен акцент на «русскости» данного концепта, то на прагматическом аспекте коммуникации эмотивная лакунарность французских эквивалентов концепта «тоска» никак не скажется. Таким образом, содержание национально-специфичного концепта «тоска» может быть транслировано во французскую лингвокультуру либо с потерей национальной специфики, либо через заполнение лакунарности в виде опоры на большое количество французских эквивалентов. Осуществлённое исследование имеет свои перспективы. На наш взгляд, представляет интерес сопоставительное изучение функционирования вербальных репрезентантов русского концепта «тоска» и его французских эквивалентов в различных литературных жанрах, песенном и поэтическом творчестве, разработка различных моделей трансляции содержания национально-специфичного концепта в другую лингвокультуру, анализ процесса трансляции концепта из одной лингвокультуры в другую с точки зрения когнитивной лингвистики, разработка новой и обновление существующей лексикографической базы двуязычных и обратных словарей на основе исследованного материала. 140 Список использованной литературы 1. [ИЯР] – Имплицитность в языке и речи. / Отв. ред. Е.Г. Борисова, Ю.С. Мартемьянов. – М.: Языки русской культуры, 1999. – 200 с. 2. [КВНЯ] – Коннотативная выразительность национального языка и проблемы украинско-русского двуязычия. Методические рекомендации для преподавателей-словесников. – Харьков, 1991. – 50 с. 3. [КСКТ] – Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов. – М.: Изд-во МГУ, 1996. – 248 с. 4. [РЧФЯ] – Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира. – М.: Наука, 1988. – 216 с. 5. [ЧФЯ] – Человеческий фактор в языке: Язык и порождение речи. – М.: Наука, 1991. – 240 с. 6. [ЭПЛ] – Этнопсихолингвистика. – М.: Наука, 1988. – 190 с. 7. [ЯБЭС] – Языкознание. Большой энциклопедический словарь. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. – 685 с. 8. [ЯОЯ] – Язык о языке: Сб. статей. – М.: Языки русской культуры, 2000. – 624 с. 9. [ЯСПЗ] – Язык и структуры представления знаний: Сб. научно-аналитич. обзоров. – М., 1992. – 163 с. 10. Авоян Р.Г. Значение в языке. М.: Высш. школа, 1985. – 103 с. 11. Алефиренко Н.Ф. Спорные проблемы семантики: Монография. – Волгоград: Перемена, 1999. – 274 с. 12. Апресян Ю.Д. Идеи и методы современной структурной лингвистики. – М.: Просвещение, 1966. – 302 с. 13. Апресян Ю.Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. – М.: Наука, 1974. – 368 с. 14. Апресян Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания // Апресян Ю.Д. Избранные труды. – М., 1995. Т. 2. – С. 346 - 350. 141 15. Апресян Ю.Д. Отечественная теоретическая семантика в конце XX столетия // Известия АН. Серия лит-ры и языка, 1999, том 58, №4. – С. 39 - 53. 16. Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл: Логико-семантические проблемы. М.: Наука, 1976. – 383 с. 17. Арутюнова Н.Д. Тождество и подобие. (Заметки о взаимодействии концептов.) // Тождество и подобие. Сравнение и идентификация. – М., 1990. – С. 7 - 32. 18. Ахманова О.С. Лингвистическая терминология // Языкознание. Большой энциклопедический словарь. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. – С. 509. 19. Бабаева Е.В. Отношение к собственности как культурно-языковой концепт. // Языковая личность: проблемы семантики и прагматики. Сб. науч. тр. – Волгоград, 1997. – С. 154 - 164. 20. Бабаева Е.В. Признак отношения к собственности в переносных значениях слов. // Языковая личность: проблемы обозначения и понимания: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5-7 февр. 1997г. – Волгоград, 1997. – С. 13 - 15. 21. Бабина Л.В. К вопросу о вторичной репрезентации концептов в текстах литературной прозы функционирование. // Языковое XIII сознание: Международный содержание симпозиум и по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 20. 22. Бабушкин А.П. Типы концептов в лексико-фразеологической семантике языка – Воронеж, 1996. – 104 с. 23. Бархударов Л.С. Язык и перевод (Вопросы общей и частной теории перевода). – М.: Межд. отношения, 1975. – 240 с. 24. Бердяев Н.А. Судьба России. Самосознание. Ростов н/Д: Феникс, 1997. – 544 с. 142 25. Береснёва Н.И. Образ мира в сознании ребёнка // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 25 - 26. 26. Бибихин В.В. К проблеме определения сущности перевода // Тетради переводчика. №10. М.: Межд. отношения, 1973. – С. 3 - 14. 27. Богин Г.И. Комплексное использование техник понимания // Актуальные проблемы лингвистики в вузе и в школе: Материалы 3-ей Всероссийской Школы молодых лингвистов (Пенза, 23-27 марта 1999 г.) – М.; Пенза: Институт языкознания РАН; ПГПУ им. В.Г. Белинского; Пензенский институт повышения квалификации и переподготовки работников образования, 1999. – С. 140 - 142. 28. Богин Г.И. Схемы действий читателя при понимании текста. Калинин: изд-во КГУ, 1989. – 70 с. 29. Богин Г.И. Типология понимания текста. Калинин: изд-во КГУ, 1986. – 87 с. 30. Борботько В.Г. Языковое сознание: типы лингвокультурологических соответствий// Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 35 - 36. 31. Босова Л.М. Основа понимания инокультурного текста // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 38 - 39. 32. Брудный А.А. Психологическая герменевтика. – М.: Лабиринт, 1998. – 335 с. 33. Будагов Р.А. Человек и его язык. – М.: Изд-во МГУ, 1974. – 262 с. 143 34. Булыгина Т.В., Шмелёв А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). – М.: Языки русской культуры, 1997. – 576 с. 35. Бурукина О.А. Коннотативные лакуны // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1-3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 41 - 42. 36. Буряковская В.А. Признак этичности в семантике языка (на материале русского и английского языков). – Дис. … канд. филол. наук / ВГПУ, Волгоград, 2000. – 202 с. 37. Бушев А.Б. Разные форматы интерпретации текста // Актуальные проблемы лингвистики в вузе и в школе: Материалы 3-ей Всероссийской Школы молодых лингвистов (Пенза, 23-27 марта 1999 г.) – М.; Пенза: Институт языкознания РАН; ПГПУ им. В.Г. Белинского; Пензенский институт повышения квалификации и переподготовки работников образования, 1999. – С. 144 - 146. 38. Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка. – М.: Прогресс, 1993. – 528 с. 39. Васильева Н.В. Термин // Языкознание. Большой энциклопедический словарь. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. – С. 508 – 509. 40. Васильева Т.В., Новикова Е.А., Глухов В.Н. Роль «понимания» в анализе текста // Язык образования и образование языка: Материалы международной научной конференции (Великий Новгород, 11-13 июня 2000 года). – Великий Новгород: изд-во НовГу, 2000. – С. 48 - 49. 41. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М.: Языки русской культуры, 1999. – 780 с. 42. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М.: Русские словари, 1997. – 416 с. 43. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. – М.: Русский язык, 1983. – 269 с. 144 44. Винарская Е.Н., Кузнецов С.Н. Нейролингвистика // Языкознание. Большой энциклопедический словарь. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. – С. 327 - 328. 45. Виноградова В.Л. О некоторых словах и выражениях в «Слове о полку Игореве» // «Слово о полку Игореве» и его время. М.: Наука, 1985. – С. 126 - 153. 46. Виноградова Т.Ю., Салмина Л.М. Специфика моделирования картины мира в разных национальных культурах. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 35 - 36. 47. Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе. – М.: Высш. школа, 1986. – 416 с. 48. Волошок В.В. Социокультурные основания речевого поведения // Язык образования и образование языка: Материалы международной научной конференции (Великий Новгород, 11-13 июня 2000 года). – Великий Новгород: изд-во НовГу, 2000. – С. 58 - 59. 49. Воркачёв С.Г., Жук Е.А. Представление концепта «любовь» в русской и английской лексикографии // Единство системного и функционального анализа языковых единиц: Материалы междунар. научной конференции. – Белгород: Изд-во БГУ, 1999. – С. 21 - 22. 50. Вострякова Н.А. К вопросу о взаимоотношении коннотации и прагматики. // Языковая личность: проблемы обозначения и понимания: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5-7 февр. 1997г. – Волгоград, 1997. – С. 37 - 38. 51. Гак В.Г. Языковые преобразования. – М.: Языки русской культуры, 1998. – 768 с. 52. Галеева Н.Л. Рефлексия и понимание в деятельности переводчика художественного текста // Филология на рубеже тысячелетия. Материалы Межд. научн. конференции. – Ростов н/Д: Донской 145 издательский дом, 2000. – В. 2. Язык как функциональная система. – С. 257 - 258. 53. Гальперин И.Р. Относительно употребления терминов “значение”, “смысл”, “содержание” в лингвистических работах. // Фил. науки. – 1982. – №5. – С. 34 - 43. 54. Гамидов Н.Г. Концептуально-образный компонент смысла пословиц и поговорок // Язык образования и образование языка: Материалы международной научной конференции (Великий Новгород, 11-13 июня 2000 года). – Великий Новгород: изд-во НовГу, 2000. – С. 63 - 64. 55. Гачев Г.Д. Национальные образы мира: Курс лекций. – М.: Академия, 1998. – 432 с. 56. Герман И.А., Голикова Т.А. Когнитивный аспект исследования сущности процесса понимания. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 42 - 43. 57. Гливенкова О.А. Интерпретация как техника понимания содержательности художественного текста // Когнитивная семантика: Материалы Второй Междунар. школы – семинара по когнитивной лингвистике, 11 –14 сент. 2000г. В 2 ч. Ч.1. Тамбов: Изд-во Тамб. ун-та, 2000. – С. 139 - 141. 58. Голикова Т.А. Когнитивные исследования сущности менталитета и его реконструкции. // Единство системного и функционального анализа языковых единиц: Материалы международной научной конференции. Белгород: Изд-во БГУ, 1999. – С.156 - 158. 59. Голованивская М.К. Французский менталитет с точки зрения носителя русского языка (контрастивный анализ лексических групп со значением ‘высшие силы и абсолюты’, ‘органы наивной анатомии’, ‘основные мыслительные категории’, ‘базовые эмоции’). М.: Диалог - МГУ, 1997. – 280 с. 146 60. Гончарова С.Ю. «Жизненный цикл» смысла в религиозном дискурсе // Языковая личность: проблемы межкультурного общения: Тез. науч. конф., посвящ. 50-летию фак-та иностр. яз. Волгоград, 3-4 февр. 2000г. /ВГПУ. – Волгоград: Перемена, 2000. – С. 15 - 16. 61. Городникова М.Д. Преодоление стереотипов сознания в художественном дискурсе // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 47. 62. Гринберг Дж., Осгуд Ч., Дженкинс Дж. Меморандум о языковых универсалиях // Зарубежная лингвистика. II: Пер. с англ. – М.: Прогресс, 1999. – С. 118 - 131. 63. Гриценко Е.С. Коннотация и некоторые другие понятия лингвостилистики. // Общая стилистика: теоретические и прикладные аспекты. Сборник научных трудов. Калинин, 1990. – с. 62 - 71. 64. Гронская Н.Э. Семантическая структура полисеманта как фрагмент национально-маркированного когнитивного пространства // Когнитивная семантика: Материалы Второй Междунар. школы – семинара по когнитивной лингвистике, 11 –14 сент. 2000г. В 2 ч. Ч.1. Тамбов: Изд-во Тамб. ун-та, 2000. – С. 33 - 35. 65. Гукасова Э.М. Языковое сознание как разновидность освоения мира // Языковое сознание: Международный содержание симпозиум по и функционирование. психолингвистике и XIII теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 71. 66. Дмитрюк Н.В. Национальное языковое сознание как средство отражения культуры этноса // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 76 - 77. 147 67. Добровольский Д.О. Национально-культурная специфика во фразеологии // Вопр. языкознания – 1998. – № 6. – С. 48 - 57. 68. Драчева С.И. Репрезентация национальной специфики концептуальной системы в художественном тексте. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 56 - 57. 69. Думанова Н.В. Роль коннотации в языковой картине мира // Языковая личность: проблемы обозначения и понимания: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5-7 февр. 1997г. – Волгоград, 1997. – С. 54 - 55. 70. Ермолович Д.И. В поисках критерия эквивалентности (о концепции Питера Ньюмарка). // Тетради переводчика: Научно-теоретический сборник. Вып. 23 / Под. ред. С.Ф. Гончаренко. – М.: Высш. школа, 1989. – С. 15 - 23. 71. Ефимова Е.Е. Признаковый кластер как структура культурных концептов. // Языковая личность: проблемы обозначения и понимания: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5-7 февр. 1997г. – Волгоград, 1997. – C. 58 - 59. 72. Жинкин Н.И. Язык – речь – творчество. Исследования по семиотике, психолингвистике, поэтике. М.: Лабиринт, 1998. – 368 с. 73. Залевская А.А. Интегративный подход к слову и тексту // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 91. 74. Залевская А.А. Понимание текста: психолингвистический подход. Калинин: изд-во КГУ, 1988. – 96 с. 75. Залевская А.А. Проблемы взаимодействия слова и текста. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 66 - 67. 148 76. Зализняк А.А., Левонтина И.Б. С любимыми не расставайтесь… // Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. М.: Индрик, 1999. – С. 52 - 72. 77. Зеленкина О.Ю. Экспансия культурных кодов в этноязык // Языковая личность: проблемы межкультурного общения: Тез. науч. конф., посвящ. 50-летию фак-та иностр. яз. Волгоград, 3-4 февр. 2000г. / ВГПУ. Волгоград: Перемена, 2000. – С. 28 - 29. 78. Золотова Н.О. Ядро лексикона человека как феномен языкового сознания // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 94. 79. Иванова А.Н. Семантическое поле эмоций в русском и украинском языках (на примере слова “тоска”). // Проблемi з зiставноi семантики. Збiрник статеi за допоviдями мiждународноi науковоi конференцii. – Кiev, 1998. – С. 107 - 109. 80. Изард К. Психология эмоций. СПб.: Питер, 1999, 2000. – 460 с. 81. Калентьева Т.Л. Овнешнение образов сознания русских и французов // Языковое сознание: Международный содержание симпозиум по и функционирование. психолингвистике и XIII теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С.102. 82. Каминская Э.Е. Имена в зеркале культуры: сравнительный анализ образов сознания русских и американцев // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 103. 83. Каминская Э.Е. Слово и текст: механизмы смыслового взаимодействия. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории 149 коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 75 - 76. 84. Кан В.И., Лыткина Л.А., Турдиева Е.М. Этнические стереотипы в процессе идентификации личности // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 104 - 105. 85. Каражаев Ю.Д. Проблема формирования и рефлексирования эволюционной парадигмы языкового сознания. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 76 - 77. 86. Карасик В.И. Культурные доминанты в языке. // Языковая личность: культурные концепты: Сб. науч. тр. — Волгоград – Архангельск, 1996. – С. 3 - 16. 87. Караулов Ю.Н. Русский язык языковая личность. М.: Наука, 1987. – 261 с. 88. Клюканов И.Э. Межкультурное общение и (голографический) образ мира. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 80 - 81. 89. Кобозева И.М. Две ипостаси содержания речи: значение и смысл. // Язык о языке: сб. статей. – М.: Языки русской культуры, 2000. – С. 303 - 359. 90. Ковшова М.Л. Понятие культурной идентичности в плане семантического исследования идиом. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 81 - 82. 91. Комиссаров В.Н. Перевод и языковое посредничество // Тетради переводчика. Вып. 2. М.: Высш. школа, 1984. – С. 18 - 26. 150 92. Комиссаров В.Н. Слово о переводе. М.: Межд. отношения, 1973. – 216 с. 93. Константинова С.К. Эмотивность русских олицетворений // Язык образования и образование языка: Материалы международной научной конференции (Великий Новгород, 11-13 июня 2000 года). – Великий Новгород: изд-во НовГу, 2000. – С. 150 - 151. 94. Копыленко М.М. Основы этнолингвистики. – Алматы: Евразия, 1995. – 178 с. 95. Королёва Н.Н. Смысловые конструкты в картине мира личности. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 85 96. Коул М., Скрибнер С. Культура и мышление. М.: Прогресс, 1977. – 261 с. 97. Кравченко А.В. Классификация знаков и проблема взаимосвязи языка и знания // Вопр. языкознания. – 1999. – №6. – С. 3 - 12. 98. Красавский Н.А. Градуальная характеристика номинантов эмоций в немецком языке // Языковая личность: проблемы семантики и прагматики: Сб. науч. тр. – Волгоград: РИО, 1997. – С. 10 - 15. 99. Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность? Человек. Сознание. Коммуникация. Монография. – М.: Диалог – МГУ, 1998. – 352 с. 100. Красных В.В. От концепта к тексту и обратно. // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. – 1998. – №1. – С. 53 - 70. 101. Красухин К.Г. Слово, речь, язык, смысл: индоевропейские истоки // Язык о языке: Сб. статей. – М.: Языки русской культуры, 2000. – С. 23 - 44. 102. Кузнецова Я.В. Явление прецедентности как инструмент межкультурной коммуникации // Язык образования и образование языка: Материалы международной научной конференции (Великий Новгород, 11-13 июня 2000 года). – Великий Новгород: изд-во НовГу, 2000. – С. 166 - 167. 151 103. Ладыгин Ю.А. Информативная роль коннотативных значений в прозаическом художественном тексте // Филол. науки – 2000. – №2. – С. 75 - 83. 104. Лапшинов М.В. О психолингвистическом подходе к стереотипу // Языковое сознание: Международный содержание симпозиум по и функционирование. психолингвистике и XIII теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 135 - 136. 105. Ларсон М.Л. Смысловой перевод. Руководство по теории межъязыковой эквивалентности и её практическому применению. СПб., 1993. – 455 с. 106. Левицкий В.В., Стернин И.А. Экспериментальные методы в семасиологии. – Воронеж: Изд-во ВГУ, 1989. – 192 с. 107. Леонтьев А.А. Основы психолингвистики. М.: Смысл, 1997. – 287 с. 108. Леонтьев А.А. Смысл как психологическое понятие // Психологические и психолингвистические проблемы владения и овладения языком. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1969. – С. 56 - 66. 109. Леонтьев А.А., Шахнарович А.М. Внутренняя речь. // Языкознание. Большой энциклопедический словарь. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. – С. 85. 110. Лилова А. Введение в общую теорию перевода. – М.: Высш. школа, 1985. – 256 с. 111. Лихачёв Д.С. Концептосфера русского языка. // Известия Академии наук. Серия лит-ры и языка, Т.52. 1993, №1. – С. 2 - 9. 112. Лобода С.Н. Слова-концепты пространственного значения в поэтической картине мира // Актуальные проблемы лингвистики в вузе и в школе: Материалы 3-ей Всероссийской Школы молодых лингвистов (Пенза, 2327 марта 1999 г.) – М.; Пенза: Институт языкознания РАН; ПГПУ им. В.Г. Белинского; Пензенский институт повышения квалификации и переподготовки работников образования, 1999. – С. 235 - 236. 152 113. Лопушанская С.П. Семантическая модуляция как речемыслительный процесс // Вестник Волгоградского гос. ун-та. Сер.2. Филология. Вып.1 – Волгоград: Изд-во Волгоградского гос. ун-та, 1996. – С. 6 - 13. 114. Лук А.Н. Мышление и творчество. М.: Политиздат, 1976. – 144 с. 115. Ляпин С.Х. Концептология: к становлению подхода // Концепты. Научные труды Центроконцепта. Вып. 1. Архангельск: Изд-во Поморского гос. ун-та, 1997. – С. 11 - 35. 116. Масленникова Е.М. Смысловые трансформации текста при переводе (на материале переводов поэтических текстов). – Дис. … канд. филол. наук. – Тверь, 2000. 117. Маслова В.А. Введение в лингвокультурологию. М.: Наследие, 1997. – 208 с. 118. Мельчук И.А. Русский язык в модели «Смысл – Текст». – М.: Вена, 1995. 119. Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика. – М.: Аспект Пресс, 1996. – 207 с. 120. Минский М. Фреймы для представления знания. – М.: Энергия, 1979. – 151 с. 121. Москвин В.П. Парадигматические и синтагматические связи полисеманта (на примере слова судьба). – Волгоград: Перемена, 1997. – 32 с. 122. Нестерова Н.М., Соболев В.Л. Перевод: диалог и конфликт в сознании // Языковое сознание: Международный содержание симпозиум по и функционирование. психолингвистике и XIII теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 169. 123. Новиков А.И. Извлечение знаний из текста как результат его осмысления // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 170 - 171. 153 124. Новиков А.И. Смысл текста как результат его понимания. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 113 - 114. 125. Новикова Н.С., Черемисина Н.В. Многомирие в реалии и общая типология языковых картин мира // Филол. науки – 2000. – №1. – С. 40 - 49. 126. Новикова Т.Б. Коллективное и индивидуальное в структуре концепта // Языковая личность: проблемы межкультурного общения: Тез. науч. конф., посвящ. 50-летию фак-та иностр. яз. Волгоград, 3-4 февр. 2000г. / ВГПУ. Волгоград: Перемена, 2000. – С. 51 - 52. 127. Ольшанникова А.Е. Эмоции и воспитание. – М.: Знание, 1983. – 80 с. 128. Ольшанский И.Г. Роль языковых и культурных стереотипов в изучении этнического менталитета функционирование. XIII // Языковое сознание: Международный содержание симпозиум и по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С.174 - 175. 129. Опарина Е.О. Лексические коллокации и их внутрифреймовые модусы // Фразеология в контексте культуры. – М.: Языки русской культуры, 1999. – С. 139 - 144. 130. Осокина С.А. К вопросу о соотношении понятий «картина мира» и «языковая картина мира» (на материале английских ФЕ с именем литературного персонажа) // Актуальные проблемы лингвистики в вузе и в школе: Материалы 3-ей Всероссийской Школы молодых лингвистов (Пенза, 23-27 марта 1999 г.) – М.; Пенза: Институт языкознания РАН; ПГПУ им. В.Г. Белинского; Пензенский институт повышения квалификации и переподготовки работников образования, 1999. – С. 61 - 62. 131. Павилёнис Р.И. Проблема смысла: современный логико-философский анализ языка. М.: Прогресс, 1983. – 295 с. 154 132. Панченко Н.Н. Средства объективации концепта «обман» (на материале английского и русского языков). – Дис. … канд. филол. наук / ВГПУ. – Волгоград, 1999. – 236 с. 133. Петай О.Л. Два художественного принципиальных текста // XII подхода к идентификации Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 122. 134. Петренко В.Ф. Основы психосемантики: Учеб. пособие. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1997. – 400 с. 135. Петренко В.Ф. Психосемантический подход к исследованию сознания личности и картины мира субъекта. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 123 - 124. 136. Пименова М.В. Семантика языковой ментальности и импликации. – Филол. науки. – 1999. – №4. – С. 80 - 86. 137. Пищальникова В.А. Национальная специфика картины мира и её репрезентация в языке функционирование. // XIII Языковое сознание: Международный содержание симпозиум и по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С.189 - 190. 138. Подгорная А.Ю. О концептуальности названия в переводе художественного произведения // Вестник Волгоградского гос. ун-та. Сер.2. Филология. Вып.1 – Волгоград: Изд-во Волгоградского гос. ун-та, 1996. – С. 75 -81. 139. Попова З.Д., Стернин И.А. Понятие «концепт» в лингвистических исследованиях. Воронеж: изд-во ВГУ, 1999 – 30 с. 140. Портнов А.Н. Семиотическая компетенция, языковое сознание и языковое мышление. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 128 - 129. 155 141. Почепцов О.Г. Языковая ментальность: способ представления мира // Вопр. языкознания – 1990. – №6. – С.110 - 122. 142. Пшёнкина Т.Г. Культурологические аспекты перевода // Лингвосинергетика: проблемы и перспективы: Мат. первой школысеминара 1-2 июня 2000 г. – Барнаул, 2000. – С. 56 - 65. 143. Рождественский Ю.В. Типология слова. – М.: Высш. школа, 1969. – 286 с. 144. Розенталь Д.Э., Теленкова М.А. Словарь-справочник лингвистических терминов: Пособие для учителя. – М.: Просвещение, 1985. – 399 с. 145. Рубинштейн С.Л. Эмоции // Психология эмоций: Тексты. – М.: Изд-во МГУ, 1984. – С. 152 - 161. 146. Сазонова Т.Ю. Экпериментальное психолингвистическое исследование процесса поиска слова в ментальном лексиконе. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 138 - 139. 147. Семененко Н.Н. Функции языка в генезисе культуры // Единство системного и функционального анализа языковых единиц: Материалы междунар. научной конференции. – Белгород: Изд-во БГУ, 1999. – С. 282 - 286. 148. Сластухина О.И., Кистаубаева Д.М. К проблеме межкультурной коммуникации // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 226 - 227. 149. Снитко Т.Н. Предельные понятия в Западной и Восточной лингвокультурах. – Пятигорск: изд-во ПГЛУ, 1999. 150. Сорокин Ю.А. Проблема перевода с психолингвистической точки зрения. // Тетради переводчика. Вып. 2. М.: Высш. школа, 1984. – С. 14 18. 156 151. Сорокин Ю.А., Марковина лингвокультурологическое И.Ю. Художественный тестирование // Общая текст и стилистика: теоретические и прикладные аспекты. Сборник научных трудов. – Калинин, 1990. – С. 56 - 62. 152. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры: Опыт исследования. – М.: Языки русской культуры, 1997. – 824 с. 153. Стефаненко Т.Г. Этнопсихология. – М.: Институт психологии РАН, «Академический проект», 1999. – 320 с. 154. Сукаленко Н.И. Двуязычные словари и вопросы перевода. – Харьков: Вища школа, изд-во при Харьковском гос. ун-те, 1976. – 152 с. 155. Суродина Н.Р. Лингвокультурологическое поле концепта «пустота» (на материале поэтического языка московских концептуалистов) – Дис. … канд. филол. наук / ВГПУ. – Волгоград, 1999. – 182 с. 156. Тарасов Е.Ф. Языковое сознание – перспективы исследования // Языковое сознание: Международный содержание симпозиум по и функционирование. психолингвистике и XIII теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 3 - 4. 157. Телия В.Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. – М.: Наука, 1986. – 141 с. 158. Телия В.Н. Первоочередные задачи и методологические проблемы исследования фразеологического состава языка в контексте культуры // Фразеология в контексте культуры. – М.: Языки русской культуры, 1999. – С. 13 - 24. 159. Телия В.Н. Русская фразеология: Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. – М.: Языки русской культуры, 1996. – 288 с. 160. Тихонович Н.В. Кросскультурные отношения: диалог или противоречия. // Единство системного и функционального анализа языковых единиц: 157 Материалы международной научной конференции. Белгород: Изд-во БГУ, 1999. – С.306 - 308. 161. Томашева И.В. Эмотивная лакунарность художественной прозы (на материале переводов испаноязычных писателей): Дисс. … канд. филил. наук. – Волгоград, 1995. – 217 с. 162. Топка Л.В. Прагма-семантическая категория некатегоричности в современном английском языке. – Автореф. дис. … канд. филол. наук. Иркутск, 2000. – 22 с. 163. Уорф Б.Л. Наука и языкознание // Зарубежная лингвистика. I: Пер. с англ. – М.: Прогресс, 1999. – С. 92 - 105. 164. Успенский В.А. О вещных коннотациях абстрактных существительных // Семиотика и информатика. Вып. 11. – М., 1979. 165. Уфимцева А.А. Типы словесных знаков. – М.: Наука, 1974. – 208 с. 166. Уфимцева Н.В. Доминанты образа мира современных русских. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 157 - 158. 167. Уфимцева Н.В. Слово и культура // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С.253 - 254. 168. Ушанова И.А. Язык как основа национальной идентификации // Язык образования и образование языка: Материалы международной научной конференции (Великий Новгород, 11-13 июня 2000 года). – Великий Новгород: изд-во НовГу, 2000. – С. 312 - 313. 169. Федяшина А.А. Лексическая коннотация и факторы её возникновения. // Язык и общество. Роль экстралингвистических факторов в развитии лексических подсистем. Межвуз. научн. сб. (вып. 3). Саратов, 1989. – с. 128 - 193. 158 170. Фелицына В.П., Прохоров Ю.Е. Русские пословицы, поговорки и крылатые выражения: Лингвострановедческий словарь. – М., 1988. – 238 с. 171. Фесенко Т.А. Вербальные образы русских и немцев в контексте их концептуальных систем функционирование. XIII // Языковое сознание: Международный содержание симпозиум и по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 256 - 257. 172. Фесенко Т.А. Этноментальный мир человека: опыт концептуального моделирования. Автореф. дис. … докт. филол. наук. М., 1999. – 54 с. 173. Фирсова Е.В. Национальная специфика речевого поведения личности // Донской юридический институт: Личность, речь и юридическая практика: Межвуз. сборник научных трудов. Вып.2 – Ростов-н/Д: ДЮИ – 1999. – С. 69 - 73. 174. Фрумкина Р.М. Самосознание лингвистики – вчера и завтра // Известия АН. Серия лит-ры и языка, 1999, том 58, №4. – С. 28 - 38. 175. Фуко М. Археология знания: Пер. с фр. – К.: Ника- Центр, 1996. – 208 с. 176. Худяков А.А. Концепт и значение. // Языковая личность: культурные концепты: Сб. науч. тр. — Волгоград–Архангельск, 1996.– с. 97-103. 177. Хуршудянц А.С. О системных отношениях в лексике // Ученые записки МГПИИЯ им. М. Тореза, том 64. М., 1971. – С. 62 - 70. 178. Хухуни Г.Т. Языковое и культурное сознание: гармония или конфликт? // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». Москва, 2-4 июня 1997г. – М.: Изд-во МГЛУ, 1997. – С. 163. 179. Чижова Л.А. Проявление культурно обусловленных сценариев в речевом поведении представителей разных культур // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 268 - 270. 159 180. Шамне Н.Л. Актуалтные проблемы межкультурной коммуникации: Учебное пособие. – Волгоград: Изд-во ВолГУ, 1999. – 208 с. 181. Шахнарович А.М. Общая психолингвистика: Учебное пособие. – М.: Изд-во Роу, 1995. – 96 с. 182. Шахнарович А.М. Текст как феномен языкового сознания // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1- 3 июня 2000 г. – М., 2000. – С. 273 - 274. 183. Шаховский В.И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка. – Воронеж: изд-во ВГУ, 1987. – 190 с. 184. Шаховский В.И. Национально-культурная специфика эмоций в языке оригинала и её отражение в языке перевода. // Тетради переводчика: Научно-теоретический сборник. Вып. 23 / Под. ред. С.Ф. Гончаренко. – М.: Высш. школа, 1989. – С. 74 - 83. 185. Шаховский В.И. Семсасиологический аспект слова в трихотомии язык – речь – текст // Значения в языке и речи. – Волгоград: Изд-во Волгогр. пединститута, 1975. – С. 96 - 99. 186. Шаховский В.И. Текст как способ экспликации эмоциональности языкового сознания функционирование. // XIII Языковое сознание: Международный содержание симпозиум и по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1-3июня 2000 г. – М., 2000. С. 274 - 275. 187. Шаховский В.И. Эмоции и их концептуализация в различных лингвокультурных контекстах // «Русистика» – 2001. – №1. – С. 11 - 24. 188. Шаховский В.И. Эмоциональные культурные концепты: параллели и контрасты. // Языковая личность: культурные концепты: Сб. науч. тр. – Волгоград-Архангельск, 1997. – С. 80 - 96. 189. Шаховский В.И., Сорокин Ю.А., Томашева И.В. Текст и его когнитивноэмотивные метаморфозы. – Волгоград, 1998. – 148 с. 160 190. Шведова Н.Ю. Теоретические результаты, полученные в работе над “Русским семантическим словарем” // Вопр. языкознания – 1999. – №1. – С. 3 - 16. 191. Швейцер А.Д. Перевод и лингвистика. (Газетно-информационнный и военно-публицистический перевод). М.: Воениздат, 1973 – 280 с. 192. Швейцер А.Д. Теория перевода: Статус, проблемы, аспекты. – М.: Наука, 1988. – 215 с. 193. Шмелёв А.Д. «Широкая» русская душа // Русская речь. – 1998. – №1. – С. 48 - 55. 194. Шмелёв А.Д. Функциональная стилистика и моральные концепты // Язык. Культура. Гуманитарное знание. Научное наследие Г.О. Винокура и современность. – М.: Научный мир, 1999. – С. 217 - 230. 195. Юрченко В.С. Языковое поле: Лингвофилософский очерк. – Саратов: Изд-во Саратов. пед. ин-та, 1996. – 154 с. 196. Яковлева Е.С. О понятии “культурная память” в применении к семантике слова. // Вопр. языкознания – 1998. – №3. – С. 43 - 73. 197. Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой катины мира (модели пространства, времени и восприятия). – М.: Гнозис, 1994. – 344 с. 198. Ярославцева Е.И. Размышления о языке и о языкознании // RES LINGUISTICA. Сборник статей. К 60-летию проф. В.П. Нерознака. М.: Academia, 2000. – С. 147 - 155. 199. Brunot, F. La pensée et la langue. Méthode, principes et plan d’une théorie nouvelle du langage appliquée au français. Paris: Masson et Cie, Editeurs, 1922. – 954 p. 200. Carnoy A. La science du mot. Louvain: Universitas, 1927. – 426 p. 201. Caron, J. Précis de psycholinguistique. Paris: PUF, 1989. – 264 p. 202. Denhière G., Baudet S. Traitement du texte // Problèmes psycholinguistique. Bruxelles:Pierre Margada, éditeur, 1987. - P.43 - 86. 203. Denis, M. Image et cognition. Paris: PUF, 1989. – 284 p. de 161 204. Dubois, D. Introduction. Les cathégories sémantiques “naturelles”: prototype et typicalité // Sémantique et cogntion: Catégories prototypes, typicalité. Paris: CNRS Editions, 1993. – P.15 - 27. 205. Fauconnier, G. Espaces mentaux. Aspets de la construction du sens dans les langues naturelles. Paris: Les Editions de Minuit, 1984. – 216 p. 206. Guiraud, P. La sémantique. Paris: PUF, 1955. – 118 p. 207. Le Ny, J.-F. Science cognitive et compréhension du langage. Paris: PUF, 1989. – 256 p. 208. Ledent R. Comprendre la sémantique. Marabout université, verviers, 1974. – 220 p. 209. Mounin, G. Les problèmes théoriques de la traduction. Paris: Ed. Gaillimard, 1963. – 298 p. 210. Paradis, M. Bilinguisme // Problèmes de psycholinguistique. Bruxelles: Pierre Margada, éditeur, 1987. – P. 421 - 489. 211. Ullmann, S. Précis de sémantique française. Paris: PUF, 1952. – 334 p. 212. Vendryes, J. Le langage. Introduction linguistique à l’histoire. Paris: La Renaissance du livre, 1921. – 440 p. 213. Vignaux, G. Les sciences cognitives. Une introduction. Paris: Ed. La découverte, 1992. – 360 p. 214. Wierzbicka, Anna. 1990. Dusa (‘soul’), toska (‘yearning’), sud’ba (‘fate’): three key concepts in Russian language and Russian culture. In Z. Saloni, ed., Metody formalne w opisie jezykow slowianskich. Bialystock, P. 13 - 36. 162 Список художественных произведений и переводов 1. Агуреева Д. Без парашюта // http://www.biblioteka.agava.ru/ bez_parashyuta.htm 2. Алфёрова М. Решётка // http://www.biblioteka.agava.ru/reshetka.htm 3. Бабенко В. ТП // http://www.biblioteka.agava.ru/vi/tp.htm 4. Безымянный В. Очищение тьмой // http://www.biblioteka.agava.ru/es/ ochischeniye.htm 5. Белозор М. Книга для детей №2 // http://www.biblioteka.agava.ru/ kniga_dlya_det.htm 6. Беляев А.Р. Голова профессора Доуэля; Человек-амфибия. – М.: Сов. Россия, 1985. – 320 с. 7. Беляев А. Р. Избранные научно-фантастические произведения. В 2-х т. Т.1. – М.: Мол.гвардия, 1956. – 567 с. 8. Бердяев Н.А. Судьба России. Самосознание. Ростов н/Д: Феникс, 1997. – 544 с. 9. Булгаков М. Собачье сердце: Повесть. - М.: Современник, 1988. – 110 с. 10. Булычёв К. Глубокоуважаемый микроб // http://www.biblioteka.agava.ru/ pe/glubokouvazhayemyy.htm 11. Бунин И.А. Собр. соч. в 4 томах. Т.3. – М.: Правда, 1988. – 544 с. 12. Глазов Г. Стойкий запах лосьона // http://www.biblioteka.agava.ru/es/ stoykiy_zapah.htm 13. Диков И. Говорить // http://www.biblioteka.agava.ru/govorit.htm 14. Довлатов С. Встретились, поговорили // http://www.biblioteka.agava.ru/ vstretilis_pog.htm 15. Достоевский Ф.М. Записки из мёртвого дома; Униженные и оскорблённые – М.: Правда, 1984. – 480 с. 16. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. В 30 т. Т.5. – Л.: Наука, 1973. – 407 с. 17. Достоевский Ф.М. Идиот: Роман. Собр. сочинений. В 10 т. Т.6. – М.: Худож. лит., 1957. – 736 с. 163 18. Достоевский Ф.М. Белые ночи. Неточка Незванова. Маленький герой.М.: Скорина, 1992. –256 с. 19. Достоевский Ф.М. Село Степанчиково и его обитатели. – М.: Сов. Россия, 1986. – 555 с. 20. Достоевский. Ф.М. Собрание сочинений. В 10 т. Т.1. – М.: Гослитиздат, 1956. – 683 с. 21. Дьяченко М. С. Ордынец // http://www.biblioteka.agava.ru/ordynets.htm 22. Зиков Ю. Прощание с солнцем // http://www.biblioteka.agava.ru/ proschaniye_s.htm 23. Кабаков А. Сочинитель // http://www.biblioteka.agava.ru/vi/sochinitel.htm 24. Киселёв А. Повесть о Сонечке // http://www.biblioteka.agava.ru/ povest_o_son.htm 25. Корецкий Д. Задержание // http://www.biblioteka.agava.ru/es/ zaderzhaniye.htm 26. Куприн А. Колесо времени // http://www.biblioteka.agava.ru/ koleso_vremeni.htm 27. Лесков Н. Очарованный странник: Повести и рассказы. – М.: Худож. лит., 1982. – 349 с. 28. Логинов С. Замошье // http://www.biblioteka.agava.ru/vi/zamoshye.htm 29. Мигунов А. Веранда для ливней // http://www.biblioteka.agava.ru/ veranda_dlya.htm 30. Набоков В.В. Другие берега. - М.: Кн. палата, 1989. – 287 с. 31. Набоков В.В. Машенька. Лолита: Романы. – Волгоград, Ниж.-Волж. кн. изд-во, 1990. – 400 с. 32. Паустовский К. Исаак Левитан // http://www.biblioteka.agava.ru/ isaak_levitan.htm 33. Платонов А. Усомнившийся Макар: Повести и рассказы. – М.: Сов. Россия, 1988. – 476 с. 34. Платонов. Счастливая schastlivaya.htm Москва // http://www.biblioteka.agava.ru/vi/ 164 35. Поволоцкая И. Сочельник // http://www.biblioteka.agava.ru/sochelnik.htm 36. С. Иванов. Не стрелять // http://www.biblioteka.agava.ru/es/ne_strelyat.htm 37. Садур Е. Праздник старух на море // http://www.biblioteka.agava.ru/ prazdnik_staruh.htm 38. Самбук Р. Шифрованный счёт // http://www.biblioteka.agava.ru/vi/ shifrovannyy.htm 39. Сахарнов С. Гак и Буртик в стране бездельников // http://www.biblioteka.agava.ru/gak_i_burtik_v.htm 40. Сергиевская И. Флейтист // http://www.biblioteka.agava.ru/pe/fleytist.htm 41. Слово о полку Игореве. – Л.: Сов. писатель, 1952. – 307 с. 42. Солженицын А.И. В круге первом: Роман. – М.: Современник, 1991. – 732с. 43. Токманова И. Может, ноль не виноват? // http://www.biblioteka.agava.ru/mozhet_nol_ne.htm 44. Толстой А.Н. Гиперболоид инженера Гарина: Роман; Аэлита: Повесть. – Фрунзе: Киргизское гос. уч.-пед. изд-во, 1961. – 448 с. 45. Тургенев И.С. Собр. соч. в 6 томах. Т.1. – М.: Правда, 1968. – 576 с. 46. Угрюмова В. Африка // http://www.biblioteka.agava.ru/vi/afrika.htm 47. Угрюмова В. Баллада о зонтике в клеточку // http://www.biblioteka.agava.ru/es/ballada_o_zont.htm 48. Угрюмова В. Три эссе // http://www.biblioteka.agava.ru/vi/tri_esse.htm 49. Фёдоров Е. Ермак // http://www.biblioteka.agava.ru/yermak.htm 50. Черных В. Золото красных // http://www.biblioteka.agava.ru/es/ zoloto_krasnyh.htm 51. Чехов А.П. Пьесы. – М.: Худож. лит., 1982. – 303 с. 52. Шукшин В. Мастер // http://www.biblioteka.agava.ru/master.htm 53. Akhmatova A. Poèmes [bilingue]. – Paris: Éditions Librairie du Globe, 1993. – 256 p. 54. Akhmatova A. Requiem. – Paris: Éditions de minuit, 1991. – 48 p. 165 55. Allais A. Affaire Blaireau // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/ biblio/foire_aux_textes/textes/allais/blaireau/blaireau.rtf 56. Balzac H. Les chouans // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/ biblio/foire_aux_textes/textes/balzac/leschoua/chouans.rtf 57. Balzac H. Sarrasine // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/biblio/ foire_aux_textes/textes/balzac/sarrasin/sarrasin.rtf 58. Berdiaev N. Essai d’autobiographie spirituelle. – Paris: Editions Buchet – Chastel, 1992. – 430 p. 59. Bounine I. La Vie d’Arséniev. – Paris: Bartillat, 1999. – 480 p 60. Daudet A. Contes du lundi // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/ biblio/foire_aux_textes/textes/daudet/contes/lundi.rtf 61. Dostoïevski F. L’Idiot. – Paris: Livre de Poche, 1997. – 950 p. 62. Dumas A. fils. La dame aux camélias // http://www.france.diplomatie.fr/ culture/france/biblio/foire_aux_textes/textes/dumasf/ladame/dame.rtf 63. Feval P. Le bossu // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/biblio /foire_aux_textes/textes/f_val/lebossu/lebossu.rtf 64. Flaubert G. La légende de Saint-Julien l’hospitalier // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/biblio/foire_aux_textes/textes/f laubert/stjulien/stjulien.rtf 65. Flaubert G. Madame Bovary. – Paris : Gallimard, 1997. – 460 p. 66. Flaubert G. Mémoires d’un fou // http://www.france.diplomatie.fr/culture/ france/biblio/foire_aux_textes/textes/flaubert/m_moires/m_moires.rtf 67. Flaubert G. Un cœur simple // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/ biblio/foire_aux_textes/textes/flaubert/coeur/coeursim.rtf 68. Gautier T. Le capitaine Fracasse // http://www.france.diplomatie.fr/culture/ france/biblio/foire_aux_textes/textes/gautier/fracasse/fracasse.rtf 69. Maupassant G. Denis // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/biblio/ foire_aux_textes/textes/maupassa/denis/denis.rtf 70. Maupassant G. L’heritage // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/ biblio/foire_aux_textes/textes/maupassa/heritage/heritage.rtf 166 71. Maupassant G. La dot // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/ biblio/foire_aux_textes/textes/maupassa/ladot/ladot.rtf 72. Maupassant G. Une vie // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/ biblio/foire_aux_textes/textes/maupassa/unevie/unevie.rtf 73. Mérimée P. Colomba // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/biblio/ foire_aux_textes/textes/merimee/colomba/colomba.rtf 74. Mérimée P. La Vénus d’Ille // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/ biblio/foire_aux_textes/textes/merimee/venus/v_nus.rtf 75. Mérimée P. Tamango // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/biblio/ foire_aux_textes/textes/merimee/tamango/tamango.rtf 76. Nabokov V. Lolita. – Paris: Gallimard, 1999. – 506 p. 77. Pasternak B. Poèmes [bilingue]. – Bruxelles : Edtions Vie Ouvrière, 1989. – 296 p. 78. Platonov A. Moscou heureuse. – Paris: Robert Laffont, 1996. – 192 p. 79. Sand G. La mare au diable // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/ biblio/foire_aux_textes/textes/sand/la_mare/lamare.rtf 80. Soljenitsyne A. Le Premier Cercle. – Paris: Robert Laffont, 1993. – 1054 p. 81. Tarkovski A. Poèmes [bilingue]. – Moscou : Editions « Radouga », 1985. – 203 p. 82. Tolstoï A. Aélita. – Moscou: Editions en langues étrangères. - 288 p. 83. Tourgueniev I. Premier Amour. – Paris: Livre de Poche, 1998. – 252 p. 84. Zola E. L’attaque du moulin // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/ biblio/foire_aux_textes/textes/zola/lattaque/lattaque.rtf 85. Zola E. La mort d’Olivrer Béacille // http://www.france.diplomatie.fr/culture/ france/biblio/foire_aux_textes/textes/zola/olivier/olivier.rtf 86. Zola E. Nana // http://www.france.diplomatie.fr/culture/france/biblio/ foire_aux_textes/textes/zola/nana/nana.rtf 167 Список использованных лексикографических источников 1. [АТРЯ] – Ассоциативный тезаурус русского языка. Русский ассоциативный словарь. Книги 1-4. – М., 1994, 1996. 2. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. – М.: Сов. энциклопедия, 1966. – 607 с. 3. Гак В.Г., Ганшина К.А. Новый французско-русский словарь. – М.: Рус. яз., 1993. – 1194 с. 4. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. – М.: Рус. яз., 1978. 5. Михельсон М.И. Русская мысль и речь: Своё и чужое: Опыт русской философии: В 2-х т. – М.: Терра, 1997. 6. [НОСС] – Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. Первый выпуск. Под общ. рук. Ю.Д. Апресяна. – М.: Языки русской культуры, 1997. – 552 с. 7. Ожегов С.И. Словарь русского языка. – М.: Русcкий язык., 1991. – 915 с. 8. Розенталь Д.Э., Теленкова М.А. Словарь-справочник лингвистических терминов: Пособие для учителя. – М.: Просвещение, 1985. – 399 с. 9. [РНПП] – Русские народные пословицы и поговорки. [Сост. А.М. Жигулёв]. – М.: Моск. рабочий, 1958. – 287 с. 10. [СРЛС] – Словарь русского литературного словоупотребления. – Киев: Наук. думка, 1987. – 302 с. 11. [СРЯ1] – Словарь русского языка: В 4-х т. [Под ред. А.П. Евгеньевой] – М.: Рус. яз., 1981. 12. [СРЯ2] – Словарь русского языка: В 4-х т. [Под ред. С.Г. Бархударова] – М.: ГИС, 1958. 13. [ССРЯ] – Словарь синонимов русского языка: В 2-х т. [Авт. введ. и глав. ред. А.П. Евгеньева] – Л.: «Наука», 1970. 14. [СС] – Словарь синонимов: Справ. пособие. [Сост. Л.П. Алектрова и др.]. – Л.: «Наука», 1976. – 648 с. 168 15. [ССРЛЯ] – Словарь современного русского литературного языка: В 20 т. – М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1956. 16. [СССРЯ] – Словарь сочетаемости слов русского языка. – М.: Русский язык, 1983. – 686 с. 17. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4-х т. – М.: Прогресс, 1987. 18. Фелицына В.П., Прохоров Ю.Е. Русские пословицы, поговорки и крылатые выражения: Лингвострановедческий словарь. – М., 1988. – 238 с. 19. [ФСРЯ] – Фразеологический словарь русского языка. [Под ред. А.И. Молоткова]. – М.: Русский язык, 1978. 20. Шанский Н.М., Боброва Т.А. Этимологический словарь русского языка. – М.: Прозерпина, 1994. – 400 с. 21. Щерба Л.В., Матусевич М.И. Русско-французский словарь. – М.: Русский язык, 1993. – 848 с. 22. [ЯБЭС] – Языкознание. Большой энциклопедический словарь. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. – 685 с. 23. [DLF] – Dictionnaire de la langue française. – Paris: Editions de la Connaissance, 1995. – 512 p. 24. [DUF] – Dictionnaire Universel Francophone // http://www.francophonie.hachette-livre.fr 25. [DEHF] – Dubois J., Mittérend H., Dauzat A. Dictionnaire étymologique et historique du français. – Paris: Larousse, 1996. – 830 p. 26. [NDS] – Genouvrier E., Désirat C., Hordé T. Nouveau dictionnaire des synonymes. Paris: Larousse, 1996. – 747 p. 27. [LLF] – Larousse de la langue française. Lexis. – Paris: Librairie Larousse, 1979. – 2110 p. 28. [RDLF] – Le Petit Robert. Dictionnaire de la langue française. – Paris: Dictionnaires Le Robert, 2000. – 2844 p. 169 29. [RDAALF] – Le Robert. Dictionnaire alphabétique et analogique de la langue française. – Paris: Société du nouveau Littré, 1980. 30. [RDA] – Le Robert. Dictionnaire d’aujourd’hui. - Paris: Dictionnaires Le Robert, 1995. – 1444 p. 31. Ripert P. Dictionnaire des synonymes de la langue française. Paris, 1995. – 330 p. 170 Приложение 1 Материалы лингвистического интервьюирования носителей русского языка, использованные для выявления культурных коннотаций вербальных репрезентантов русского концепта «тоска» Инструкция: Вы участвуете в лингвистическом эксперименте по установлению типичных представлений людей об их ощущениях. Просим Вас ответить на все вопросы и оставить информацию о себе. 1. Как бы Вы назвали своё чувство, когда Вам чего-то хочется, и Вы знаете, что это недостижимо? Если Вы затрудняетесь ответить одним словом, приведите несколько слов. _____________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ 2. Запишите все слова и выражения, которые придут Вам в голову при произнесении слова тоска. _____________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ 3. Образуйте словосочетания со словом тоска и его однокоренными словами – тоскливый, тосковать и т. д. _____________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ 4. Закончите предложения: Для меня тоска – это ___________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ Тоска может __________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ Люди тоскуют, когда __________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ Обычно тоскуют, когда ________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________ 5. Ваш возраст: Образование: Профессия: _______________________________________________________ _______________________________________________________ _______________________________________________________ 171 Приложение 2 Материалы лингвистического интервьюирования носителей французского языка, использованные для реконструкции культурных коннотаций французских эквивалентов русского концепта «тоска» Vous êtes priés de participer à une expérience linguistique. Notre objectif est de déterminer la nature des images de certaines sensations reflétées dans le langage et dans l’écriture. Nous vous sommes d’avance très reconnaissants pour votre attention et votre aide. Envoyez –nous votre formulaire à notre adresse e-mail. Merci. I. Vous sentez que vous avez envie de quelque chose, vous ne savez pas de quoi précisément, vous ne savez que c’est inaccessible, que ce n’est pas réel. Comment pourriez-vous nommer ce sentiment ? (toutes vos réactions sont les bienvenues). _____________________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________________ II. Donnez s’il vous plaît sans consulter les dictionnaires les mots qui s’emploient d’habitude avec les mots proposés en formant des groupes de mots (si vous avez quelques remarques à faire ou plusieurs réactions à présenter nous ne vous en serions que très reconnaissants; écrivez tous les groupes de mots qui vous viennent à l’esprit) : L’affliction - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ L’agitation - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ L’amertume - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ Le désespoir - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ La détresse - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ La douleur - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ La langueur - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ Le trouble - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ Les tourments -___________________________________________________________ 172 ________________________________________________________________________ L’angoisse - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ La tristesse - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ Le chagrin - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ L’ennui - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ L’abattement - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ La mélancolie - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ Le spleen - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ Le cafard - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ L’anxiété - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ L’inquiétude - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ La nostalgie - ___________________________________________________________ ________________________________________________________________________ Le regret de … - _________________________________________________________ ________________________________________________________________________ Le désir de… - _________________________________________________________ ________________________________________________________________________ Veuillez s’il vous plaît nous donner encore quelques renseignements qui nous seront bien utiles dans nos recherches : Votre nom Votre âge Profession Formation Votre e-mail : ___________________________________________________________ : ___________________________________________________________ : ___________________________________________________________ : ___________________________________________________________ : ___________________________________________________________ 173 Приложение 3 Частотность использования вербальных репрезентантов французских концептов, являющихся частичными эквивалентами русского концепта «тоска», в трансляции смыслов данного русского концепта во французскую лингвокультуру Французский концепт Частотность использования вербальных репрезентантов, % "affliction" "agitation" "amertume" "desespoir" "detresse" "tourment" "douleur" "inquietude" "melancolie" "tristesse" "abattement" "angoisse" "langueur" "anxiete" "cafard" "chagrin" "desir" "regret" "spleen" "ennui' "nostalgie" "trouble" "nostalgie" 18% "angoisse" 45% 0,47% 0,47% 0,47% 2,36% 1,42% 0,47% 1,42% 3,30% 3,30% 11,32% 0,00% 44,81% 1,89% 0,94% 3,30% 0,47% 0,94% 0,00% 0,00% 3,30% 17,45% 0,47% "tristesse" 11%
