Вопросы психологии, № 2, 1990
реклама
А. А. ПИСКОППЕЛЬ КАТЕГОРИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ И ПРЕДМЕТ ПСИХОЛОГИИ 1 Перманентное обсуждение проблемы предмета психологии, от решения которой непосредственно зависят господствующие взгляды на особенности, необходимо присущие психологической реальности, собственно психологической закономерности и т. д., сопровождает всю историю становления и развития психологии в качестве самостоятельной области научного знания. Но это отнюдь не означает, что психологическая мысль, неспособная обрести недвусмысленную определенность в отношении своего предмета, вращается здесь в замкнутом кругу одних и тех же представлений. Скорее наоборот, непрерывная работа теоретико-методологической рефлексии — свидетельство постоянного изменения обсуждаемого проблемного содержания, интегрально отражающего конкретноисторический характер единства внешних и внутренних факторов развития психологических знаний. Эта работа становится наиболее явной в ходе интенсивных дискуссий, специально сконцентрированных на проблеме предмета психологии (см. дискуссию о предмете психологии 1971—1972 гг.). Однако и во многих других случаях, когда обсуждение имеет в виду на первый взгляд иное тематическое содержание, легко обнаруживается его действительная причина — расхождение во взглядах на существо вопроса о предмете психологии. Так, большая серия публикаций 1970—1980 гг., посвященных категории деятельности в советской психологии является по существу именно такой латентной формой обсуждения, скрытой и открытой полемикой по этом; центральному для нее вопросу, заставляющей по-разному оценивать место 1 значение упомянутой категории и давать ту или иную интерпретацию понятиям, конституирующим деятельность в качестве особенного объект; изучения и воздействия. Категориям, как известно, принадлежит особая роль в познавательном процессе, поскольку в ходе его «они создают объекты для мысли» [17; 51] Иными словами, именно категории вы ступают в качестве наиболее общи; мыслительных форм, присущих научному мышлению (и мышлению вообще) через которые и с помощью которых ему открывается доступ к познаваемой объективной реальности. Отсюда и; универсальный, предельный характер как общих понятий, концентрирующих; в себе квинтэссенцию человеческого опыта, опора на который является необходимой предпосылкой прогресса в любой области общественно значимой деятельности. Применительно к психологическому познанию идею определяющей роли «категориального ядра» настойчиво отстаивает М. Г. Ярошевский, связывая с ним инвариантное содержание психологических знаний. Именно этому «ядру» имманентен предмет психологии, который «конституируют ее категории, воспроизводящие существенные признаки психической реальности» [28; 1121. Возражения против категориального истолкования сущности предмета науки вызваны, на наш взгляд, недоразумением. Его (истолкования) основной смысл в том, что «предмет» в отличие от «объекта» — суть неразрывное единство категорий мышления и категорий самого бытия. Имея в виду непосредственную связь категорий с предметом психологии, можно указать, по крайней мере, на два наиболее явных источника интереса именно к категории деятельности. Один из них — едва ли не центральное положение ее среди других категорий советской психологии. На это обстоятельство указывает уже сам характер полемики, возлагающий на распространенность деятельностного подхода (прежде всего в форме «психологической теории деятельности») ответственность за эрозию психологической предметности и обеднение концептуальной базы психологии. Вполне понятно, что, не занимай или не претендуй категория деятельности на центральное место, подобные обвинения были бы вряд ли уместны. Другой источник, питающий отмеченный интерес,— реально существующая разноголосица в толковании содержания категории деятельности и сопровождающая ее практика многосмысленного использования термина «деятельность». Такая практика прямо указывает на реальное функционирование в рамках психологического сознания фактически не одной, а нескольких созначных категорий, выражаемых одним термином. Термином «деятельность» оказывается охвачен и представлен целый категориальный ряд не различенных в достаточной мере, но и не тождественных понятий, связанных между собой родовидовыми отношениями,— «движение», «процесс», «активность», «жизнь», «жизнедеятельность», «деятельность». В свете же кардинального значения категорий терминологическое их единство при 1 Опубликовано в журнале «Вопросы психологии», №2, 1990, с.98-110 различии содержания затушевывает эту разницу и вольно или невольно становится источником методологической неопределенности и теоретической противоречивости вырабатываемых знаний. Поэтому выявление и сопоставление содержаний, реально стоящих за термином «деятельность», является необходимой предпосылкой всякой методологически продуктивной работы по упорядочиванию концептуального аппарата психологии и созданию на его основе теоретически полноценной картины психологической реальности. Каждое из выступлений в обсуждении содержания категории деятельности, конечно, так или иначе имеет в виду эту насущную задачу, предлагая определенный вариант ее решения. В данной работе поиск такого решения непосредственно связывается с рассмотрением вопроса соотношения этой категории и предмета психологии. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ПРОБЛЕМА СИСТЕМАТИЗАЦИИ ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ КАТЕГОРИЙ В разработке категории деятельности в рамках советской психологии принимал участие, как известно, целый ряд ведущих психологов. Но наибольший вклад, по общему признанию, принадлежит здесь А. Н. Леонтьеву и С. Л. Рубинштейну. Однако в творчестве С. Л. Рубинштейна она никогда не занимала такого места, которое позволяет многим именовать систему взглядов А. Н. Леонтьева «психологической теорией деятельности». Неудивительно поэтому, что любое обсуждение места и значения категории деятельности в психологии всегда имеет в виду леонтьевскую интерпретацию ее содержания независимо от того, следует ли оно ей, или только отталкивается от нее. Категории, будучи продуктом коллективного творчества, сами по себе «безымянны», но их рефлексивная обработка всегда имеет «авторский» характер. Так, именно для методологических взглядов А. Н. Леонтьева на категориальный строй психологии характерно признание категории деятельности (предметной деятельности) «не только исходной, но и важнейшей» [15; 12]. С различиями в интерпретации ее содержания связывал он то, что «раскалывает психологию на психологию естественнонаучную и психологию как науку о духе, на психологию бихевиоральную и «менталистскую» [14; 95] . В свою очередь, и устранение такого разрыва мыслилось им на пути преодоления «постулата непосредственности», характерного для бихевиоральной психологии, который «открывается введением в психологию категории предметной деятельности» [14; 96). Отсюда и то значение, которое он придавал объяснительному потенциалу этой категории, полагая, что «эволюция поведения и психики животных может быть адекватно понята как история развития предметного содержания деятельности» [14; 99]. Характерно, что именно тотальность содержания и связанная с ней категориальная субординация были в первую очередь подвергнуты сомнению и критике. Так, согласно К. А. Абульхановой-Славской, «основной дискуссионный вопрос формулируется так — выводятся ли категории личности и общения из категории деятельности, или же они представляют собой не производные, а самостоятельные категории, которые создают многомерное пространство для развития психологической теории» [5; 14]. Однако только на первый взгляд речь идет о выводимости из вполне определенной категории других психологических категорий. На это обстоятельство в ходе дискуссии указал Б. Ф. Ломов, задавая свой вопрос: «Может ли развиваться психология на основе одной-единственной категории, а именно категории деятельности, или же она развивается на основе системы категорий?» [16; 34]. Нетрудно заметить, что за сформулированным вопросом стоит и его определяет общий вопрос о категориальном строе отдельной науки как таковой. Этот вопрос ставится здесь в плоскости противопоставления — определяет ли и может ли определять предмет той или иной отдельной науки одна-«единственная» категория, или это под силу только системе категорий? Использование системного подхода в деле решения кардинальных вопросов научно-технического познания — ведущий методологический принцип современной науки. Поэтому принятие предложенной альтернативы в качестве действительной не оставляет никакого простора для реального выбора. «Выбирая» систему, придется вслед за М.Г.Ярошевским видеть лишь категориальный редукционизм «в стремлении свести к одной категории все остальные» [19; 26]. Следовательно, прежде всего необходимо оценить саму меру действительности предлагаемой альтернативы, что неизбежно приводит обсуждение к горизонту проблемы систематизации психологических категорий. Категории психологии «в себе», как и в любой другой самостоятельной области научного знания, необходимо образуют систему, некоторое единство. Однако функционирование их в качестве базисных структур научно-психологического сознания затрудняет непосредственный доступ к ним как к особого рода действительности. Здесь имеет место то же самое отношение, в силу которого, например, «для человека, сформированного соответствующей культурой, смысл системы ее категорий чаще всего выступает как нечто само собой разумеющееся, как единая «презумпция», в соответствии с которой он строит свою деятельность и которую он обычно не осознает в качестве глубинного основания своего миропонимания и мироощущения» [22; 45]. В то же время в самом по себе обсуждаемом противопоставлении единство категорий носит еще вполне абстрактный характер, оно только пред-положено, а не действительно положено им. Это связано с тем кардинальным обстоятельством, что вопрос о единстве категорий есть преимущественно вопрос их рефлексивной систематизации, в результате которой предполагаемое единство обретает конкретную определенность. И наоборот, вне такой систематизации, направленной на раскрытие системных связей между категориями, оно оказывается сугубо номинальным. Потребность в систематизации, как известно, возникает тогда, когда дальнейшее развитие той или иной области науки начинает испытывать серьезные трудности теоретикометодологического характера, заставляющие обращаться к самим основаниям познавательного отношения к изучаемой реальности. Так было, например, при оформлении советской психологии, намечавшей новые пути преодоления кризиса мировой психологической мысли. В процессе творческого поиска «ряд авторов из единого начала пытались вывести всю совокупность знаний о психической реальности» [23; 10]. Будучи осознанной прежде всего в форме поиска исходной единицы психического как такового, эта потребность стала одной из непременных детерминант развития всей советской психологии. При этом следует иметь в виду два тесно связанных, но в то же время существенно различающихся контекста (на них указал А. Н. Ткаченко), определяющих статус таких единиц в предмете психологии. В первом из них они интерпретируются как единицы предметно-теоретического анализа определенного уровня психологической реальности. Во втором — они суть логическое начало психологической теории как таковой, т. е. выступают в качестве элементарной и вместе с тем всеобщей «клеточки» такой реальности вообще2'. Именно второй контекст имеет прямое отношение к вопросам категориальной систематизации. Для диалектически ориентированной методологии познания основным, если не единственным, методом такой систематизации является восхождение от абстрактного к конкретному, в ходе которого переход от одних категорий к другим должен осуществляться «в той последовательности, в которой они появляются в процессе углубленного познания,— от непосредственного к сущности, от сущности к явлению и действительности» [7; 270]. При этом само «восхождение» отнюдь не сводится, как полагают некоторые, только к рефлексивному изложению системы научных знаний (см. [30]). Такое изложение позволяет осуществить категориальную систематизацию в «чистом» виде, однако и на более ранних этапах познания происходит восхождение от простых и неопределенных «особым образом абстрактных характеристик чувственного объекта к его сущностным определениям» [19; 41]. Другими словами, восхождение от мыслительно-абстрактного к мыслительноконкретному характеризует научное познание как таковое в его сущностном измерении. Поэтому по отношению к рефлексивной организации категориального аппарата различают две основные стадии развития науки — «подготовительную», в ходе которой складываются предпосылки этой организации в лице объективных связей категорий между собой, и «рациональную», непосредственно имеющую в виду задачу категориальной систематизации. Основной логической предпосылкой подготовительного этапа является раскрытие главного объяснительного принципа науки, в роли которого, как это показал уже Л. С. Выготский, выступает особое «фундаментальное понятие, так сказать, первичная абстракция, лежащая в основе науки» [8; 300]. На языке современной логики и методологии такая первичная абстракция именуется субстанциональным определением (началом) науки (К. X. Момджян, В. П. Фофанов)3. Характеризуя применительно к психологии место и значение такого определения в структуре категориального аппарата, следует сразу подчеркнуть его коренное отличие от Предлагаемое А. Н. Ткаченко употребление термина «клеточка» только по отношению к исходным образованиям, имеющим конкретно-чувственный характер, представляется нам неудачным (см. [23]). Для социальной философии марксизма характерно использование этого термина для обозначения исходной категории восхождения от абстрактного к конкретному, т. е. категории, фиксирующей концептуальный объект теории, определенную научную абстракцию. 3 Конструктивно-методологическим эквивалентом такого определения является категория онтологии (научной картины мира). 2 так называемого субстанционального истолкования психики. В рамках такого истолкования категория субстанции является еще всецело принадлежностью философского рационализма с его дуализмом, духовной (идеальной) и телесной (материальной) субстанциями. Однако уже у самого Декарта обе они оказываются только конечными по отношению к собственно бесконечной субстанции (Богу), и их противопоставление не носит тем самым абсолютного характера. Дальнейшая эволюция этой категории в философском мышлении выдвинула на первый план ее логическое (методологическое) значение как тотальности «акциденций, в которых она открывается как их абсолютная отрицательность, т. е. как абсолютная мощь, и вместе с тем как богатство всякого содержания» [9; 328]. Для Маркса, продолжившего здесь линию Гегеля, характерно уже понимание категории субстанции как фиксирующей ту «конкретно-всеобщую материю», внутри которой мышление затем устанавливает все свои дальнейшие различения (см.: Философская энциклопедия, т. 5). Э. В. Ильенков, характеризуя логику марксова «Капитала», отмечал, что «категория субстанции (в данном случае ею оказывается труд, причем не просто труд, а исторически определенная его форма) выступает как внутренне противоречивая категория, заключающая в себе необходимость порождения все новых «модусов» особенных форм своего развития и проявления» [13; 215]. Ориентация на такое истолкование содержания категории субстанции и позволяет считать «субстанциональным определением науки категорию, которая в абстрактно-логической форме фиксирует всеобщий способ существования, основания целостности, принципы внутренней организации исследуемого объекта» [19; 46]. Для логической характеристики рефлексивного начала систематизации принципиально важным является различение категории, представляющей собой «субстанциональное определение» той или иной науки, и категории, задающей «клеточку» изучаемой реальности. Такая «клеточка» является абстракцией, отражающей исходное, внутренне противоречивое, простейшее отношение объекта познания, позволяющее последовательно развернуть (вывести) всю систему категорий его конкретносодержательной теории. В рамках такого выведения исходное абстрактное представление («клеточка») закономерно сменяется более конкретным, снимающим предыдущие абстрактные характеристики объекта в качестве своих моментов. В отличие от «проходного» статуса (отрицания «клеточки» субстанциональное определение остается неизменным на всем процессе «восхождения». Задавая субстанционально-специфическое качество объекта и позволяя тем самым обосновать необходимую самостоятельность той или иной области научного знания, оно определяет само категориально «пространство», внутренне-дифференцированную определенность которого должна раскрыть выводимая, упорядоченная система категорий. В свою очередь, такое выведение представляя собой процесс самообоснования субстанционального определения науки его самораскрытие в качестве конкретно-всеобщей категории. Если теперь вернуться к оценке обсуждаемой альтернативы, то в свете намеченных различений она не представляется нам действительной. Вполне очевидно, что системе психологических категорий нет смысла противопоставлять лишь одну из многих ее категорий как только «единственную». Последняя обретает смысл только тогда, когда) некоторая «единственная» категория способна выражать и представлять само это системное «единство». Другими словами, если такая категория выступает (рассматривается) как задающая субстанциональное определение предмета психологии. Недаром начиная статью с риторического вопроса, в конце ее Б. Ф. Ломов фактически отказывается от сформулированной им самим альтернативы, полагая, что предмет исследования психологии «определяется понятием психики... система ее категорий и взаимоотношения между ними определяются в конце концов тем, в какой мере они раскрывают основной предмет психологического исследования: психику» [16; 4].. Тем самым, по сути дела, отрицается не само существование и необходимость «суперкатегории», а претензия определенной категории на выполнение такой роли, и на ее место предлагается другая. Конечно, тогда речь должна идти не о «сведении» психологических категорий к одной из них, а, наоборот, о выведении их как «логических модусов» исходной категории, ее необходимых проявлений. Такой подход к категориальному строю психологической науки представляется не только возможным, но и необходимым. На необходимость систематизации психологических категорий путем восхождения от абстрактного к конкретному указал недавно В. В. Давыдов [24]. Только в этом случае психологическое познание может претендовать на статус диалектического с его требованием, согласно которому «категории надо вывести (а не произвольно или механически взять) (не «рассказывая», не «уверяя», а доказывая), исходя из простейших основных» [2; 86] . То, что в психологии назрела потребность в разработке такой категории и связанной с ней проблемы систематизации, показывают теоретико-методологические публикации и дискуссии 1970—1980 гг., сконцентрированные вокруг таких тем, как предмет психологии, основные психологические категории, принципы психологии, единицы анализа психики, психологические законы и т. п. 4 Все они так или иначе затрагивали или непосредственно «упирались» в этот центральный для «рациональной» стадии развития психологии вопрос. Конечно, при этом никогда не было недостатка в дефинициях предмета психологии. В любой работе, претендующей на общепсихологическую значимость, они так или иначе всегда присутствуют. Так, например, в той же дискуссии (1971—1972) предмет психологии очерчивался в виде «собственно психологического аспекта действительности, который находит свое отражение в переживаниях субъекта» [6; 107], «формы и закономерности сигнальной связи — взаимодействия субъекта и объекта» [20; 137], «закономерности и механизмы психики людей... т. е. того особого свойства их, которое составляет одну из сторон общего с другими науками объекта и которое не изучается никакими иными дисциплинами» [12; 128] и т.п. Но сами по себе дефиниции такого рода, способные сыграть эвристическую роль в решении ряда теоретико-методологических проблем, не способны в то же время выступить в качестве субстанционального определения предмета психологии. Вне задачи категориальной систематизации, как уже отмечалось выше, содержание этой центральной для психологии категории является только номинальным. С точки зрения насущной задачи преодоления такой номинальности и следует, на наш взгляд, рассматривать разработку категории деятельности А. Н. Леонтьевым, не раз отстаивавшим мысль, что с введением категории деятельности в психологическую науку меняется весь понятийный строй психологического знания. Такая точка зрения позволяет различить два отнюдь не тождественных момента методологической ориентации «психологической теории деятельности». Один из них связан с самой необходимостью поиска субстанционального определения психологии и организации на его основе всей системы психологических категорий. Другой — с выбором в качестве такой категории именно категории деятельности (предметной деятельности) и попыткой представить другие основные ее категории как разные формы ее проявления. На наш взгляд, в той полемике и критике, которая развернулась вокруг категории деятельности, далеко не всегда осознавалось различие отмеченных моментов, каждый из которых должен оцениваться особо. Критика самой идеи систематизации на основе категории, представляющей субстанциональное определение предмета психологии, кажется неправомерной. В противном случае придется отрицать само существование психологической реальности в ее целостности, подвергать сомнению статус психологии в качестве самостоятельной области научного знания. Другое дело — выбор в качестве центральной категории деятельности и самой процедуры упорядочивания «категориального ядра» психологии. Оценка этой стороны теории в свете развернувшейся Дискуссии и критики оказывается неоднозначной. Прежде всего потому, что в самой «психологической теории деятельности», на наш взгляд, недостаточно методологически отрефлектированы основания сделанного выбора и использованного метода категориальной систематизации (в частности, различия исходной «клеточки» — единицы и субстанционального определения). Так, согласно В. В. Давыдову, категория деятельности является и «абстрактно всеобщей «клеточкой» диалектикоматериалистической психологии и одновременно выступает в качестве ее «подлинно всеобщего понятия» [24]. Но тем самым вольно или невольно на одну и ту же категорию возлагается (и тем самым смешивается) выполнение двух методологически несовместимых функций (элементарной «клеточки» и субстанционального начала). Во многом именно это обстоятельство определило свободу интерпретации ее исходного замысла и полученного результата. Тем не менее ясно одно — в роли субстанциональной категории не могла для А. Н. Леонтьева выступить категория психики в том традиционном значении, которое определяет ее место в категориальном ряду «внутреннего», «идеального», «субъективного» и т. д 5. Не могла прежде всего потому, что «вся история детерминистской психологии — это история борьбы с версией, согласно которой психическое определяется психическим же» [31; 162]. Субстанциональное же «определение» (категория) есть саморазличающееся и самообосновывающееся начало определенной области научного знания, воспроизводящее в себе существенные черты В принципиально-методологической форме эта проблема была поставлена уже Л. С. Выготским, согласно которому современная «психология осознала, что для нее вопрос жизни и смерти — найти общий объяснительный принцип, и она хватается за всякую идею, хотя бы и недостоверную» [8; 309]. 5 Именно поэтому А. Н. Леонтьев в общетеоретическом контексте предпочитал говорить не о психической, а о психологической реальности. 4 изучаемой реальности как определенной и качественно специфической целостности. Как известно, основной концептуальный недостаток деятельностного подхода усматривается в утверждении им в психологии в качестве «исходной и важнейшей» категории, которая не является собственно (только) психологической, а принадлежит социальной философии марксизма (К.А.Абульханова-Славская, Б.Ф.Ломов, М.Г. Ярошевский). Однако сама по себе констатация этого очевидного факта не является аргументом ни за, ни против предлагаемого подхода. Например, сам А. Н. Леонтьев в этой особенности видел как раз его основное достоинство — непосредственную связь с марксистским учением о человеческой деятельности. Поэтому более весомым является, на наш взгляд, указание на существующую неопределенность соотношения социологического и психологического смысла названной категории. Именно здесь находится действительный источник опасений выхода психологической теории за ее пределы и подмены собственно психологического решения социологическим. Для советской психологии характерно, что она «развивается, опираясь на систему разработанных в марксизме категорий» [16; 35]. Откуда же можно ожидать в таком случае разрешения существующих сомнений? Придет ли оно только за счет потеснения «деятельности» другими категориями, такими, как «общение», «субъект», «личность», или оно лежит на пути признания основополагающего значения для психологии другой категории, например категории отражения [16]? Нам представляется навряд ли. Прежде всего потому, что ни одна из них точно так же не является собственно «только» психологической, а следовательно, неизбежно становится новым поводом для сомнений. Более перспективной может быть ориентация на преодоление неопределенности самой категории деятельности, для чего прежде всего «необходимо разграничение не психологического и психологического аспектов деятельности, реконструкция каждого из них в собственной схеме и выяснение детерминационных отношений между ними» [30; 162] . Вполне понятно, что, когда речь заходит о понятиях такой степени общности, однозначное решение вопроса оказывается чрезвычайно сложным. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КАК СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКАЯ КАТЕГОРИЯ И ПСИХОЛОГИЯ Если действительно «марксистская категория деятельности является исходным пунктом, а логически — тем философским фундаментом, на котором происходит становление советской психологической науки» [5; 11], то следует именно в ней видеть основное связующее звено между философским и психологическим способом рассмотрения человеческого существования. Тем самым по интенции использование в психологии категории деятельности призвано связать психическое с общественно-историческим, утвердить в ней приоритет социальной детерминации психических явлений над биологической. Однако интенциональность, будучи необходимой, сама по себе еще недостаточна для формирования содержания той или иной категории. Если в отношении интенциональной определенности категории деятельности среди как философов, так и психологов нет серьезных разногласий, то совершенно иная картина открывается, когда речь заходит об онтологической и логической (методологической) определенности ее содержания. В этом случае общим местом как раз является констатация, что «в отношении деятельности как научного понятия налицо противоречие, состоящее в разрыве между признанием его принципиальной важности и уровнем его научной разработки» [21; 47]. Достаточно широкий спектр бытующих способов употребления категории деятельности в социально-философском контексте производен от ситуации, в которой «нет общепринятого понятия деятельности» [27; 43]. В итоге «неразвитость понятий, в которых бы описывалось ее общественно-историческое (непсихологическое) содержание (и способ его структурирования)...» [30; 162], становится одним из основных источников неопределенности статуса этой категории уже в собственно психологическом контексте. Существенный перелом наметился здесь в самое последнее время в русле разработки этой категории в рамках деятельностного подхода в его социальнофилософском выражении. Любая категория в известном смысле является предельной абстракцией, носящей тотальный (универсальный) характер. Среди таких абстракций особое место принадлежит категориям, которые «характеризуют в точном смысле некий универсум — весь мыслимый мир, взятый как целое, благодаря его приведению к единому «масштабу»» [27; 67] . Для одних сторонников деятельностного подхода категория деятельности как такой «масштаб» — суть «собственный способ бытия человека, его отношения к миру» [21; 49], для других — источник и механизм внутренней организации социальной реальности, для третьих — «определенный способ воспроизводства и развития качественно специфической сферы объективной действительности—общества» [18; 73]. Но при всем внешнем различии приведенных дефиниций все они стремятся выразить своеобразие существования общественной жизни как таковой в качестве особенной сферы бытия. Однако полное выражение эта тенденция находит в лоне решения проблемы систематизации категорий исторического материализма, поскольку свое подлинное содержание и значение та или иная категория обнаруживает только по отношению к другим категориям, т. е. в создаваемых рефлексией условиях их взаимоположения и взаимопревращения друг в друга. Диапазон обсуждаемых подходов к систематизации, поразному определяющих место категории деятельности, достаточно широк — от отрицания за ней теоретического статуса и «вынесения» на этом основании за пределы исторического материализма (К). И. Семенов), с одной стороны, до утверждения в качестве исходной и основополагающей в общесоциологической теории марксизма, с другой (К. X. Момджян, В. Н. Сагатовский). В последнем из них находит всестороннее и подлинное оправдание и завершение деятельностный подход к общественной жизни, а сама категория деятельности (социальной деятельности) становится субстанциональным определением социологической науки6. Принятие свойственной деятельностному подходу точки зрения имеет далеко идущие следствия, заставляющие признать, что в социальной системе нет ничего, кроме социальной деятельности: и отдельные виды общественных отношений, и общественно-экономическая формация в целом наряду с ее подсистемами — все это различные системы, виды, способы формы, процессы и продукты деятельности. Нетрудно заметить, что именно в этом случае объяснительный потенциал деятельности оказывается максимальным, способным обеспечить выполнение ею роли философского фундамента психологической науки. В свою очередь, подобный взгляд способен приобрести объективно-научный характер только на основе самообоснования субстанционального понятия (социальной деятельности) в процессе восхождения от абстрактного к конкретному, теоретически разрешающего вопрос о категориальной субординации. Подчеркивая разницу между субстанциональным и несубстанциональным значениями, в которых используется категория деятельности в социологии, еще раз отметим, что для субстанционального понимания деятельности характерно ее рассмотрение как всеобщего способа существования социальной формы движения, содержащей любое социальное явление «в себе», и граница здесь между деятельностью и внешними для нее факторами оказывается границей между социальным и несоциальным. Такое истолкование вызывает иногда возражения, связанные с различиями в интерпретации субъект-объектной и субъект-субъектной схем как исходных абстракций, эксплицирующих разные формы человеческой активности. На них следует остановиться особо. Наиболее характерными являются возражения (особенно в психологии), связанные с так называемым субъектным подходом к категории деятельности. Центральное из них исходит из представления, что «деятельность не является чем-то самодовлеющим, каким-то самостоятельным образованием, ее сущность производна от сущности деятеля» [4; 5], она всегда «есть деятельность некоего субъекта, его атрибут, им объясняемый» [11; 7-8], и т. п. Здесь же находится источник предположения, что «сущностная связь субъекта и деятельности выявляется тогда, когда ведущей в анализе выступает категория субъекта» [4; 6]. При этом субъект (личность и т. п.) оказывается в детерминационной зависимости от общественных отношений [4] . Но при «субстанциональном понимании деятельности общественные отношения уже не взаимодействующая с ней внешняя реальность, но порождаемый и взаимовоспроизводимый в процессе самодвижения деятельности, существующий ее посредством внутренний организационный момент, структурное выражение такой атрибутивной характеристики, как коллективность» [19; 96]. Нетрудно заметить, что реальным основанием для подобных суждений является понимание деятельности как своего рода посредника (звена), связывающего субъект с объектом и находящегося «между» ними. В этом случае субъект сохраняет свою сущность вне и помимо деятельностного воплощения. И наоборот, деятельность оказывается «произведенной» субъектом, воплощением его деятельной способности. Интересно, что следы подобного умозрения можно обнаружить и в рамках, казалось бы, противоположного подхода — в психологической теории деятельности (трехчленная схема) [10]. Согласно исходной установке такого подхода «главной причиной, заставившей создавать понятие деятельности и конструировать соответствующий идеальный объект, была необходимость оправдать... соотнесение в мысли и связь таких разнородных предметов, как знания, операции, вещи, смыслы, цели, мотивы, сознание, значение и т. п.» [26; 72]. Такое соотнесение оказывается оправданным потому, что оно «создает некоторое единое — пусть абстрактное, но предметно единое видение социальных объектов» [25: 113]. 6 А между тем бездеятельный субъект — внутренне противоречивое понятие, поскольку сами категории «субъект» и «объект» являются взаимоположенными моментами (активным и пассивным) категории «деятельность» — субъект-объектного опосредования, снимающего их противоположность. Именно поэтому категория деятельности как эксплицирующая относительно целостную систему оказывается логически первичной перед категорией субъекта, эксплицирующей лишь ее момент (элемент). В тех же случаях, когда объект вводится безотносительно субъекту, последний начинает обозначать «качественно определенную детерминацию процессов на определенном уровне», т. е. с помощью этой категории «раскрывается качественная определенность бытия объекта» [3; 173—174]. В этой своей интерпретации категория субъекта оказывается за пределами субстанционального качества социального. В результате отказ «принимать всерьез... построения, в которых деятельность ставится рядом или даже над человеком» [4; 5], может обернуться антропологизмом и чреват признанием человека субстанциональным началом истории. Такое признание в своей логически завершенной форме означает возможность выведения всех без исключения характеристик общественной жизни из «природы» человека. С отрицанием такой возможности, с признанием приоритета социальной деятельности в процессе самодвижения которой складываются общественные отношения, определяющие «природу» человека, связано становление социальной философии марксизма. В свете субстанционального истолкования деятельности совершенно иначе видятся традиционные формулы «универсализации» человека через перечисления его ролей как субъекта познания, общения и действия (труда, познания и деятельности и т. д.). Венчая собой «пирамиду самых разнообразных видов деятельной способности, снимая все возможные различия между ними, соотносясь с ними, как всеобщее относится с особенными и единичными формами своего проявления» [19; 83], деятельность не может выступать на паритетных началах с трудом, познанием, общением и т. п. как сферами, формами и видами социокультурной реальности, так как оказывается всеобщим основанием их единства. Поясним это утверждение применительно к одной из них — категории общения. Тем более что ее соотношение с категорией деятельности уже обсуждалось (А. Г. Асмолов, В. П. Зинченко, В. В. Давыдов, Н. Ф. Талызина). Прежде всего необходимо отметить существенные разночтения при истолковании содержания категории общения как в социально-философских, так и в психологических исследованиях. Среди них — отождествление общения с «общественными отношениями» в их безличной или персонифицированной форме и с социальным «взаимодействием вообще»; рассмотрение его в качестве механизма совместной активности субъектов, всеобщего организационного условия совместной деятельности, одной из форм, основанной на взаимодействии коллективной активности, и т. п. (Л. П. Буева, Э. В. Ильенков). Особенное значение категория общения приобрела, как известно, для психологической науки в связи с попыткой ограничить ею сферу действия в психологии категории деятельности и сделать категорию общения «логическим центром» общей психологии. С позиций такого подхода общение рассматривается как «самостоятельная и специфическая форма активности субъекта» [16; 38], определенная сторона «процесса жизни», другой стороной которого оказывается деятельность. Категориальная интерпретация общения и деятельности в качестве различных сторон «процесса жизни» предполагает, что истинное взаимоотношение между ними может быть выявлено только в результате раскрытия содержания категории «процесс жизни», которая в отношении рассматриваемых категорий приобретает субстанциональный (логически-первичный) характер. Однако реально «процесс жизни» в качестве родовой абстракции никак не опосредствует рефлексивного определения их содержания. Специфика каждой из таких сторон связывается здесь со спецификой основной связи (схемы), характеризующей каждую из форм активности субъекта — деятельность со связью (схемой) «субъект — объект», а общение «субъект — субъект». Такое противопоставление носит первоначально абстрактный характер, и дальнейшая его конкретизация обнаруживает не только противоположность, но и взаимоположенность первичных определений. Общение, будучи формой взаимо-действия людей (субъектов), предполагает «взаимный обмен деятельностями» и само, в свою очередь, оказывается «необходимым условием формирования совокупного субъекта коллективной (вообще совместной) деятельности» [16; 40]. Тем самым обнаруживается взаимоопосредованность общения и деятельности, предполагающая их более интимную связь, нежели только связь различных сторон «процесса жизни». Предполагается, что суть связи выражена прежде всего опосредующим общение и деятельность «субъектом», придающим и определяющим общие для них черты, а различия обусловлены тем, что результат общения — «это не преобразованный предмет (материальный или идеальный), а отношение с другим человеком, с другими людьми» [16; 381. Тем самым подчеркивается мысль, что все интересы общающихся субъектов сфокусированы на них самих, а не на «предметах», как это имеет место в деятельности. Но является ли различение общения и деятельности по такому основанию действительным? Ведь общение субъектов не самоцельно и не является взаимодействием ради взаимодействия. Во всякое взаимодействие человек вступает ради удовлетворения присущих ему потребностей. Будучи «предметным» (телесным) существом, человек и потребности свои удовлетворяет лишь предметным способом, с помощью соответствующих предметных средств. (См. известное положение К. Маркса о том, что человек как социальный субъект есть действительное, чувственное, предметное существо и предметом своей сущности, своего проявления жизни «имеет действительные предметы... может проявить свою жизнь только на действительных, чувственных предметах» [1; 631].) Получение таких средств «является важнейшей целью общения, как и деятельности вообще, в чем проявляется ее продуктивный характер как способности приносить необходимые для инициальных потребностей продукты» [19; 219]. С такой точки зрения специфичным для общения оказывается лишь сам способ получения подобных продуктов (материальных или идеальных), которым становится их обмен. А это значит, что общение по сути дела сохраняет все родовые черты «деятельности вообще» как субъект-объектного опосредования, носящего продуктивно-преобразовательный характер и обеспечивающего удовлетворение жизнеобеспечивающих потребностей субъекта через созидание особого (социального) предметного мира. Точно к такому же (принципиально) выводу в отношении труда, познания и т. п. как видов, форм и сфер общественной жизни заставляет прийти логика развертывания категории социальной деятельности на правах субстанционального определения общесоциологической теории. В то же время речь идет не только о последней. Изменение контекста рассмотрения само по себе не может отражаться на взаимоотношении родовых характеристик этих категорий, воспроизводящихся в любых их видовых проявлениях и составляющих непременную основу таких проявлений. А это означает, что утверждение категории деятельности на правах такого определения не может не отразиться на способе упорядочивания категориального аппарата собственно психологической науки, поскольку в отношении человека как такового содержание этой категории призвано теоретически определять важнейшую атрибутивную характеристику, без которой нет его психологии как существа общественного и через которую только и возможно удостоверение подлинности человеческого существования. В то же время взгляд на человека, всецело определенный содержанием категории социальной деятельности и рекомендующий его в качестве социального индивида, явно недостаточен для утверждения субстанциональной независимости психологической науки от социологии. Способна ли категория предметной деятельности стать концептуальным гарантом такой независимости? Нам представляется, что непосредственно не может, и прежде всего потому, что в субстанционально-социологическом истолковании категория деятельности снимает в своем содержании традиционное противопоставление бытия общества (свойственных ему способов производства и общественных отношений) деятельности индивидов в данных общественных условиях и конкретных обстоятельствах, рассматривая их в качестве разноуровневых видовых модификаций «деятельности вообще». Тем самым налицо взаимопересечение содержаний категорий предметной и социальной деятельности. В общем случае такое «пересечение» и возможно и оправдано, но не тогда, когда речь идет о субстанциональных определениях (началах) самостоятельных наук. Каждая из субстанциональных категорий не может выражать и представлять целостную (видовую) модификацию «определения», характеризующего качественно специфическую целостность, задаваемую другой категорией. Их соотносительная роль всецело ограничивается концептуальной фиксацией организационной или атрибутивной характеристик соотносительной целостности. Вместе с тем сказанное не означает и абсолютной непригодности категории предметной деятельности для роли субстанционального определения психологии. Больше того, сам факт реального выполнения ею такой роли в определенном контексте и по отношению к определенному кругу проблем (типа происхождения психики, психического отражения) непосредственно указывает на латентное существование в ней такого «определения». Косвенно на функционирование подобного «определения» в форме абстрактно-всеобщего момента категории предметной деятельности указывает дуальный характер ряда структурно-функциональных различений (значение и личностный смысл, мотив-стимул и смыслообразующий мотив и т. п.), приобретающих относительно нее специфическую (личностно-окрашенную) определенность. С необходимостью рефлексивного освоения и концептуального оформления отмеченного момента в качестве относительно самостоятельного начала психологии человека так или иначе связано выстраивание категориального ряда индивидуальноличностного характера — «процесс жизни», «жизненный путь», «жизнедеятельность», «жизненная активность личности» и т. п. Среди них именно в категории жизнедеятельности наиболее отчетливо выражена «тотальность человеческого проявления жизни» [1; 591]. Ее опознание в качестве «личностного» момента содержания категории предметной деятельности (момента индивидуальной человеческой жизне-деятельности) во всей внутренней опосредованности и взаимоположенности другими ее содержательными моментами — прямая задача методологической рефлексии. Субстанционализация (в рамках психологии) человеческой жизнедеятельности предполагает ее внутреннее опосредствование категорией деятельности (социальной) в качестве выражающей необходимое условие, призванное организационно обеспечивать свободное самораскрытие сущностных сил человеческой индивидуальности. Тем самым возможность личностной актуализации, определяющая жизненный путь человека, оказывается в случае такого истолкования изначально связанной с ростом социальной свободы как порождаемой общественной формой жизни способностью контроля человеком условий собственного существования с целью удовлетворения присущих ему потребностей. На пути решения такой задачи, на наш взгляд, может быть преодолена традиционная дилемма в понимании деятельности (предметной) или как условия психического отражения и его выражения, или как порождающего начала психики и найдено субстанциональное определение психологии, концептуально выражающее полноту и целостность психологической реальности. 1. Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. 2. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 29. 3. Абульханова-Славская К. А. О субъекте психической деятельности. М., 1973. 4. Абульханова-Славская К. А. Деятельность и психология личности. М., 1980. 5. Абульханова-Славская К- А. Категория деятельности в советской психологии // Психол. журн. 1980. Т. 1. № 14. 6. Бассин Ф. В. О развитии взглядов на предмет психологии // Вопр. психол. 1972. № 4. 7. Вазюлин В. А. Логика «Капитала» К. Маркса. М., 1968. 8. Выготский Л. С. Сочинения: В 6 т. Т. 1. М., 1982. 9. Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия филос. наук. Т. 1. М., 1974. 10. Давыдов В. В. Категория деятельности и психического отражения в теории А. Н. Леонтьева // Вестник МГУ. Сер. 14. Психология. 1979. № 4. II. Демичев В. А. О начале и структуре исторического материализма // Основания систематизации и классификации категорий исторического материализма. М., 1981. 12. Иванин Г. И. Человек, психика и предмет психологии // Вопр. психол. 1972. № 2. 13. Ильенков Э. В. Диалектическая логика. М., 1984. 14. Леонтьев А. Н. Проблема деятельности в психологии // Вопр. филос. 1972. № 9. 15. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание, Личность. М., 1975. 16. Ломов Б. Ф. Категория общения и деятельности в психологии // Вопр. филос. 1979. № 8. 17. Мамардашвили М. К- Формы и содержание мышления. М., 1968. 18. Маргулис А. В. Категория деятельности человека // Филос. науки. 1978. № 2. 19. Момджян К. X. Категории исторического материализма: системность, развитие. М., 1986. 20. Пономарев Я. А. Психология и объективная реальность // Вопр. психол. 1971. № 6. 21. Сагатовский В. Н. Деятельность как философская категория // Филос. науки. 1978. № 2. 22. Степин В. С. О прогностической природе философского знания // Вопр. филос. 1984. № 4. 23. Ткаченко А. Н. Методология разработки единицы анализа психики в истории советской психологии // Психол. журн. 1983. Т. 4. № 2. 24. Философские проблемы деятельности (круглый стол) // Вопр. филос. 1985. № 5. 25. Фофанов В. П. Социальная деятельность как система. Нов. 1981. 26. Щедровицкий Г. П. Исходные представления и категориальные средства теории деятельности (приложение 1) // Разработка и внедрение автоматизированных систем в проектировании. М., 1975. 27. Юдин Э. Г. Деятельность как объяснительный принцип и как предмет научного изучения // Вопр. филос. 1976. № 5. 28. Ярошевский М. Г. Предмет психологии и ее категориальный строй // Вопр. психол. 1971. № 5. 29. Ярошевский М. Г. Экзистенциальная психология и проблема личности // Вопр. психол. 1973. № 6. 30. Ярошевский М. Г. О диалектике психологического познания // Вопр. психол, 1980. № 2. 31. Ярошевский М. Г. Предметная деятельность как основа системы психологии // Вопр. психол. 1984. № 1.