Studia Slavica et Balcanica Petropolitana

Studia Slavica et Balcanica
Petropolitana
2010
№ 1(7)
ÏÅÒÅÐÁÓÐÃÑÊÈÅ ÑËÀÂßÍÑÊÈÅ È ÁÀËÊÀÍÑÊÈÅ
ÈÑÑËÅÄÎÂÀÍÈß
2010
№ 1 (7)
ISSN 1995-848X
СОДЕРЖАНИЕ
Commentarii / Статьи
КАРПАТСКИЕ РУСИНЫ И РУСИНСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ
ОТ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ К НОВЕЙШЕМУ ВРЕМЕНИ
М. К. Юрасов. Подкарпатская Русь в эпоху
«обретения родины» венграми
3
И.-А. Поп. Марамуреш в ХIV в.: этническое
и конфессиональное взаимодействие
17
О. Б. Неменский. Конфессиональная и этническая
идентичность автора в полемических сочинениях
Михаила Оросвиговского Андреллы
33
М. Ю. Досталь. Карпатовед Ф. Ф. Аристов о деятельности
лидера русинского национального возрождения
А. Духновича
57
К. В. Шевченко. «Лемки ошиблись в своих надеждах».
Национальное движение русинов-лемков в 1918–1920 гг.
63
М. Ю. Дронов. К вопросу о месте русофильства
в национально-культурной жизни русинов
Словакии в ХХ столетии
77
E. Michna. «The Rusyn’s history is more beautiful thaQ
the Ukrainians’». Using history in the process of legitimization
of national Aspiration by Carpatho-Rusyn ethnic leaders
in Transcarpathian Ukraine
89
Fontes / Источники
В. Е. Попов, А. И. Филюшкин. Русско-ливонские договоры
1554 г.
109
А. И. Груша. Недоверие — не из-за него ли появился
письменный акт?
131
РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ:
А. Ю. Дворниченко,
декан историч. факультета
Санкт-Петербургского
гос. ун-та (Россия)
И. Н. Данилевский,
доктор исторических наук (Россия, Москва)
Г. Ф. Матвеев,
зав. кафедрой истории южных
и западных славян Московского
гос. ун-та (Россия)
Л. Штайндорф,
декан историч.факультета ун-та
Христиана-Альбрехта г. Киля
(Германия)
Р. Жерелик,
директор Института истории
Вроцлавского ун-та (Польша)
А. Бумблаускас,
продекан Вильнюсского ун-та
(Литва)
Д. Свак,
зав. каф. исторической русистики Будапештского ун-та ЭЛТЭ
(Венгрия)
А. Груша,
зав. отделом Института истории
НАН Беларуси (Минск)
С. Богатырев,
проф. Школы славянских и
восточно-европейских исследований Университетского колледжа Лондона (Великобритания),
модератор Network Early Slavic
Stadies.
Н. Будак,
проф. Отделения истории философского факультета Загребского
ун-та (Хорватия)
Н. Яковенко,
Зав. кафедрой истории КиевоМогилянской академии
(Украина)
Редколлегия:
А. И. Филюшкин
Выпускающий редактор
Д. Е. Алимов
Ответственный секретарь
Л. М. Аржакова
В. В. Василик
Т. Г. Таирова
В. А. Якубский
С. С. Смирнова
Технический редактор
Адрес редакции:
199034, Санкт-Петербург,
В.О., Менделеевская линия, 5,
Санкт-Петербургский государственный университет, кафедра
истории славянских и балканских стран (к. ).
Телефон (007-812) 3289448
Факс: (007-812) 3236459
E-mail: [email protected]
URL: http://www.history.pu.ru/
about/company/cathedra/
slav/science/sspb/index.php
Присланные материалы не
рецензируются и не возвращаются
Мнение авторов не всегда совпадает с мнением редакционного совета
и редколлегии
Научное издание
Studia Slavica et Balkanica
Petropolitana =
Петербургские славянские
и балканские исследования.
2010. № 1 (7).
Обложка С. С. Смирновой
Корректор Н. В. Бакланова
Верстка Л. А. Шитовой
Подписано в печать 18.10.2010
Формат 70×100/16
Усл. печ. л. Тираж 150 экз.
Заказ
По вопросам реализации обращаться
по адресу:
С.-Петербург, В.О., 6-я линия,
д. 11/21, к. 21
Тел. 3287763, 3253176
E-mail: [email protected]
Отпечатано на полиграфической базе
исторического факультета СПбГУ
199034, С.-Петербург,
Менделеевская линия, д. 5
Miscellanea / Смесь
А. К. Шагинян. Из истории еретического движения
павликиан Армении — предшественников
балканских богомилов
157
М. М. Волощук. Галицкая идентичность в ХІІ–ХІІІ вв.:
земельный, династический и этнический аспекты
165
Д. В. Боднарчук. К вопросу об административном
устройстве Руського воеводства Королевства Польского
и Речи Посполитой
179
М. Маазинг. «Русская опасность» в письмах Рижского
архиепископа Вильгельма за 1530–1550 гг.
184
А. Л. Осипян. Аллюзии к Древнему Риму в описании
Львова Иоанна Алембека («Topographia civtatis
Leopolitanae». 1603–1605 гг.)
195
Recensiones / Рецензии
Д. Е. Алимов, А. С. Кибинь. [Urbańczyk Przemysław. Trudne
początki Polski. Wrocław: Wydawnictwo Uniwersytetu
Wrocławskiego Sp. z o. o., 2008. 420 s.
ISBN 978-83-229-2916-2]
213
С. В. Кретинин. [Schmidt U. Bessarabien. Deutsche Kolonisten
am Schwarzen Meer. Potsdam: Deutsches Kulturforum Östliches
Europa, 2008. 420 s. ISBN 13: 9783936168204,
ISBN 10: 3936168202]
237
Хроника научной жизни
Круглый стол «Этническая идентичность в странах
Центральной и Восточной Европы в Средние века
и раннее Новое время»
Анонс следующих номеров
Список сокращений
Сведения об авторах
243
246
248
251
Commentarii
Ñòàòüè
КАРПАТСКИЕ РУСИНЫ И РУСИНСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ
ОТ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ К НОВЕЙШЕМУ ВРЕМЕНИ
М. К. Юрасов
ПОДКАРПАТСКАЯ РУСЬ
В ЭПОХУ «ОБРЕТЕНИЯ РОДИНЫ» ВЕНГРАМИ
Исследователи до сих пор не дали удовлетворительного ответа на вопрос, с кем
встретились вытесненные печенегами венгры, перевалившие через Карпаты в поисках более спокойного места проживания. При этом ни у кого не вызывает сомнения
тот факт, что в бассейне Верхней Тисы на рубеже IX–Х вв. проживало немногочисленное славянское население, но в ответе на вопрос, к какой ветви славянства
оно относилось, мнения расходятся.
В венгерской историографии господствует точка зрения, согласно которой рассматриваемый регион (называемый местным русинским населением Подкарпатской
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
3
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Русью) был почти безлюдным1, а проживавших здесь славян достаточно быстро
ассимилировали пришедшие из Северного Причерноморья мадьяры2. Оба этих
положения представляются спорными, поскольку не учитывают информацию
целого ряда письменных памятников, свидетельствующих о том, что в Подкарпатской Руси задолго до прихода венгров появились предки современных
русинов, оказавшиеся в Х в. за пределами территории, освоенной Венгерским
союзом племен, а в ХI – первой трети ХII в. находившиеся на положении пограничного населения созданной специально для них так называемой «Русской
марки» (marchia Ruthenorum), постепенно упраздненной путем создания здесь
королевских замковых округов3.
Источники не сохранили нам подробности пути венгров и присоединившихся
к ним этнических групп через южнорусские земли на Средний Дунай. «Повесть
временных лет» (ПВЛ) и венгерские средневековые хроники свидетельствуют о том,
что двигавшиеся в поисках новой родины племена прошли мимо Киева, после чего
ПВЛ ограничивается сведениями о переходе «угров» через Карпаты и занятии ими
территорий, где прежде «сидели» славяне, а затем прогнавшие их «волохи»4. Венгерские хронисты указывают на то, что следующим после Киева пунктом маршрута
миграции племен Арпада был Хунг, под которым имелись в виду либо современная
река Уж, либо находящийся на ней Ужгород5.
Скупость авторов первых средневековых латиноязычных исторических сочинений королевства Венгрии в описании периода переселения их предков в Среднее Подунавье постарался восполнить красочным описанием этого героического периода
венгерской истории неизвестный нотарий короля Белы III («магистр П.»), которого
принято называть Венгерским Анонимом. В созданном им рыцарском романе под
типичным для средневековой хронистики названием «Деяния венгров» (Gesta
Hungarorum)6 причудливо переплелись сведения о реальных фактах7, обросшие
легендарными подробностями, этимологические легенды, объясняющие происхождение названий отдельных топонимов, прямые заимствования из более ранних
рыцарских романов и т. п. При этом вождем искавших новую «родину» этнических
групп в этом сочинении назван не Арпад, а его отец Алмош.
О прохождении союза венгерских племен через земли «рутенов», населявших
юго-западную Русь, и переходе их через Карпаты Аноним рассказывает в легенKristó Gy. Nem magyar népek a középkori Magyarországon. Budapest, 2003. 84. l.
Font M. 1) Magyarok és szlávok az Árpád-kor végéig // Árpád előtt és után. Tanulmányok a magyarság és hazája
korai történetéről / Szerk. Kristó Gy. és Makk F. Szeged, 1996. 159. l.; 2) A honfoglalástól Mohácsig // A Kárpátmedence etnikai és demográfiai viszonyai a honfoglalástól a török kiüzéséig. Pécs, 1998. 16. l.
3
Подробнее об этом см.: Юрасов М. К. 1) Складывание русско-венгерской границы в Х–ХI вв. // Rossica
Antiqua. 2006. Исследования и материалы / Отв. ред. А. Ю. Дворниченко, А. В. Майоров. СПб., 2006.
С. 297–313; 2) Венгры в Закарпатье. С кем могли контактировать венгерские племена в период «обретения
родины»? // Там же. С. 409–430.
4
ПСРЛ. М., 1997. Т. I. Стб. 25; М., 1998. Т. II. Стб. 18.
5
Simonis de Keza. Gesta Hungarorum // SRH. Budapestini, 1937. Vol. I. P. 163, 165; Chronici Hungarici
compositio saeculi XIV // Ibid. P. 281.
6
P. magistri, qui Anonymus dicitur, Gesta Hungarorum / Ed. E. Jakubovich // SRH. Vol. I. P. 13–117.
7
По мнению исследователей, в распоряжении Анонима был один из не дошедших до нас ранних вариантов «Деяний венгров». См.: Kristó Gy. István és családja Árpád-kori történetírásunkban // Acta Universitatis
Szegediensis de Attila József nominatae. Acta Historica. Szeged, 1972. T. XL. 63. l.
1
2
4
Петербургские славянские и балканские исследования
М. К. Юрасов. Подкарпатская Русь в эпоху «обретения родины»...
«русские хорваты... занимали середину Карпат или Бескидов, т. е. от линии как северные, так и южные склоны этих гор, между Краковом и Остригоном (Strigonium, Gran)
(Эстергомом. — М. Ю.) на северо-западе до Тисы и Сама (Samusius, Samosch) (Самоша. — М. Ю.) в Угорщине и Семиградье (Трансильвании. — М. Ю.) и старой границе
между Валахией и Молдавией на юго-востоке»10.
Поддержав точку зрения А. И. Добрянского о западных и южных пределах расселения белых хорватов, Н. П. Барсов, опираясь на данные топонимии, уточнил
выводы своего предшественника:
«С Угорским государством Русь соприкасалась в то время по Дунаю между гор. Остригоном (Gran) и Вацовом (Waitzen) (Вацем. — М. Ю.); затем по низменностям, обрамляющим горы Вацовские мимо гор. Ягра (Эрлау) (Эгера. — М. Ю.) до р. Шалвы или Сольной
(... Шайо), далее по этой реке до Тиссы, ее ложем до впадения Сама (Szamos — Самош),
SRH. Vol. I. P. 50–51.
См. Шушарин В. П. Русско-венгерские отношения в IX в. // Международные связи России до XVII в.
М., 1961. С. 144–145.
10
Добрянский А. И. О западных границах Подкарпатской Руси со времен св. Владимира // ЖМНП. 1880.
Ч. CCVIII. Март. С. 139.
8
9
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
5
Commentarii
дарной форме в главе 12 «Деяний венгров»8. При этом, как и в предшествующем повествовании, бросаются в глаза явные модернизации в духе времени
написания этого рыцарского романа и свойственные произведениям подобного
жанра преувеличения подвигов древних венгров и страха перед завоевателями покоренных ими народов.
Композиционно эту главу можно разделить на две части. В первой из них повествуется о последних днях пребывания людей Алмоша на юго-западных окраинах
«Рутении», после чего мадьяры и примкнувшие к ним племена отправились с выделенными им проводниками в сторону линии Карпатских хребтов и перевалили
через нее в том месте, которое Аноним называет «лесом Ховош» (silva Houos). Чисто эпический характер этого отрывка позволяет с достаточной долей уверенности
заявлять лишь о том, что «обретавшие родину» народности попали в Паннонию
через Верецкий и/или Ужокский перевал(ы), поскольку первыми пунктами на их
последующем пути были Мункач (Мукачево) и Хунг (Ужгород). Эта часть главы 12
тщательно исследована В. П. Шушариным9.
Источники не сохранили нам точное название народности, проживавшей за
«лесом Ховош». Венгерский Аноним употребляет для их обозначения этникон
sclavi (славяне), поскольку во время написания им «Деяний венгров» местное
славянское население уже рассматривалось как единый этнический массив. Восточные славяне, освоившие до прихода мадьяр бассейн Верхней Тисы, возможно
(но, по моему мнению, крайне маловероятно), назывались хорватами, однако
вряд ли это были жители упоминаемой Константином Багрянородным Белой или
Великой Хорватии.
Употребление императором Константином по отношению к центральноевропейской (небалканской) Хорватии эпитета «Великая» дает повод некоторым
историкам выдвигать гипотезы о существовании объединения славянских племен
с центром в Прикарпатье, охватывавшего значительную часть Польши, Чехии и
Западной Украины. При этом А. И. Добрянский считал, что:
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
вверх по течению последнего до нынешней Сатмарской области, и в Семиградье возле
Самош Уйвара, до снежных Семиградских Альп, которые преп. Нестор не без основания
называл горами Угорскими...»11
С господствовавшей в историографии концепцией о проживании белых хорватов
в эпоху складывания Древнерусского государства на будущих порубежных землях
Руси и Венгрии решительно не согласился М. С. Грушевский. В своих работах
начала ХХ в.12 он подвергал сомнению утверждения исследователей о том, что
Константин Багрянородный писал о восточнославянских племенах белых хорватов,
считая последних частью чешского этнического массива, а летописное известие
об участии белых хорватов в походе Олега, по мнению М. С. Грушевского, «очень
смахивает на интерполяцию»13.
Однако, не доверяя летописцу, украинский историк сам опирался на информацию
подтвердительной грамоты пражской кафедры 1086 г. — не менее сомнительного источника в плане восстановления картины порубежья Руси, Польши и Чехии Х века.
Дискуссии по поводу степени точности описанных в этой грамоте рубежей Древнечешского государства продолжались и во второй половине ХХ в., и подавляющее
большинство исследователей признают сведения этого источника о восточных
пределах Чехии недостоверными14. Общий вывод М. С. Грушевского по вопросу
о белых хорватах звучит достаточно категорично:
«Упоминания ... Повести о Хорватах русских и рассказ Константина П[орфирородного]
о Хорватах сербских могут быть простыми недоразумениями, и существование племени русских Хорватов вообще, а в Подкарпатье в особенности, представляется
сомнительным»15.
О большом полугосударственном образовании белых хорватов в IX, а возможно
и в Х в., писали в свое время А. А. Шахматов и Л. Нидерле16. Однако в наши дни
подавляющее большинство исследователей поддерживает точку зрения польских
историков Г. Лябуды и Х. Ловмяньского о тождестве «Великой Хорватии» и Древнечешского государства17, что отчасти означает развитие идей М. С. Грушевского.
Но в отличие от украинского историка Х. Ловмяньский и Е. Гачиньский считают,
что до рубежа IX–Х вв. в Прикарпатье существовал хорватский племенной союз,
в который также входили Малая Польша и земли в верховьях Днестра18.
Барсов Н. П. Очерки русской исторической географии. 2-е изд. Варшава, 1885. С. 285.
Грушевський М. С. 1) Спiрнi питання староруськоi етнографiï // Статьи по славяноведению / Под
ред. В. И. Ламанского. СПб., 1904. Вып. I. С. 305–321; 2) Iсторiя Украïни-Руси. 3-е изд. Киïв, 1913. Т. I.
С. 210–213.
13
Грушевський М. С. Спiрнi питання... С. 316.
14
См.: Королюк В. Д. Западные славяне и Киевская Русь в Х–ХI вв. М., 1964. С. 149. — В новейшем многотомном научном труде по истории Чехии с древнейших времен не содержится ссылок на данную грамоту.
См.: Bláhová M., Frolik J., Profantová N. Velké dĕjiny zemí Koruny české. Sv. I. Do roku 1197. Praha, 1999.
15
Королюк В. Д. Указ. соч. С. 316–317.
16
Нидерле Л. Славянские древности. М., 1956. С. 155.
17
Labuda G. Chrowacja Biała czyli Wielka // Słownik Starożytności Słowiańskich. Warszawa, 1961. T. I.
Cz. 2. S. 255–256; Łowmiański H. Początki Polski. Z dziejów słowian w I tysiącleciu n. e. Warszawa, 1964. T. II.
S. 163–168.
18
Łowmiański H. Początki Polski. Т. II. S. 114–200; Gaczyński J. Zarys dziejów plemennych Małopolski //
Rocznik przemyski. 1968. T. XII. S. 51–117.
11
12
6
Петербургские славянские и балканские исследования
М. К. Юрасов. Подкарпатская Русь в эпоху «обретения родины»...
19
Майоров А. В. Великая Хорватия: Этногенез и ранняя история славян Прикарпатского региона. СПб.,
2006.
20
Поп И. Энциклопедия Подкарпатской Руси. 1-е изд. Ужгород, 2001. С. 87; 2-е изд. Ужгород, 2006.
С. 107.
21
Soloviev A. V. Der Begriff «Russland» im Mittelalter // Studien zur älteren Geschichte Osteuropas. Graz; Köln,
1956. Teil I. S. 149–150.
22
Лелекач М. М. Про приналежнiсть Закарпаття до Киïвськоï Русi // Науковi записки Ужгородського державного унiверсiтета. Ужгород, 1949. Т. 2. С. 29–38; Шекера I. М. Мiжнароднi зв`язки Киïвськоï Русi. З iсторiï
зовнiшноï Русi в перiод утворення i змiцнення Древньоруськоï держави в VI–ХIII ст. Киïв, 1963. С. 184.
23
Грушевський М. С. Спiрнi питання… С. 316–317; Горский А. А. 1) К вопросу о составе войска Олега
в походе на Царьград // Восточная Европа в древности и Средневековье. Мнимые реальности в античной
и средневековой историографии. ХIV чтения памяти В. Т. Пашуто. Тезисы докладов. М., 2002. С. 51–53;
2) Русь: От славянского Расселения до Московского царства. М., 2004. С. 22–23, примеч. 6.
24
Поп И. Энциклопедия Подкарпатской Руси. Ужгород, 2001. С. 87. Там же см. библиографию.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
7
Commentarii
Таким образом, подавляющее большинство исследователей, живших в ХХ в.,
не считало Закарпатье одним из районов расселения белых хорватов. В новейшей
монографии А. В. Майорова, посвященной проблеме локализации Великой Хорватии, отстаивается мнение о том, что эта легендарная страна располагалась на землях
современного украинского Прикарпатья19. В наше время лишь русинский историк
И. И. Поп и его последователи считают предками своего народа одну из ветвей
белых хорватов20.
С точки зрения темы настоящего исследования вопрос о том, каким этниконом
назывались славяне, жившие в Закарпатье в IX–Х вв., не имеет принципиального
значения. По мнению А. В. Соловьева, в то время на все восточнославянские этнические группы и заселенные ими земли могло распространяться название «русь»21,
поэтому более важными мне представляются поиски ответа на другой вопрос:
входил ли рассматриваемый регион в одно из соседних раннегосударственных
образований?
Среди исследователей, распространяющих ареал расселения восточных славян
на северо-восточную часть Паннонии, встречаются такие, кто признает вхождение
закарпатских территорий в состав Киевской Руси. Особенно ярко это проявилось
в первые послевоенные десятилетия, когда в составе советской Украины появилась
Закарпатская область. Украинские историки Н. Н. Лелекач и И. М. Шекера, опираясь
на летописные свидетельства об участии хорватов в походе князя Олега на Византию 907 г. и о походе Владимира Святославича «на Хорваты» в 993 г., утверждали, что власть Киева распространялась в то время и на бассейн Верхней Тисы22.
Однако такого рода аргументация является весьма шаткой, поскольку, во-первых,
летописец не локализует ареал проживания упоминаемых им хорватов, а во-вторых,
летописный пассаж о нахождении хорватов в войске Олега, по мнению некоторых
историков, мог быть придуман летописцем для придания походу 907 г. большей
«массовости». Об этом писал еще в начале ХХ в. М. С. Грушевский, а в последнее
время — А. А. Горский23.
Современный русинский исследователь И. И. Поп утверждает, что жившие по
обеим сторонам Карпатских гор, в области будущего русско-венгерско-польского
порубежья, белые хорваты, одной из ветвей которых, по мнению историка, являются
предки русинского народа, никогда полностью не подчинялись какой-либо соседней державе24. При этом он ссылается на комментарий к трактату «Об управлении
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
империей», вышедший в 1962 г.25, и на комментарии Г. Г. Литаврина к сделанному
им переводу, опубликованному в 1982 г.26, хотя в написанных Б. Н. Флорей комментариях к главе 31 последнего отечественного научного издания этого трактата
признается правота Г. Лябуды27, отождествлявшего белых хорватов с населением
тогдашней Чехии.
Более аргументированным является обоснование И. И. Попом невозможности
вхождения бассейна Верхней Тисы в состав одного из соседних раннегосударственных образований в связи с природными особенностями этого региона. Как
уроженец Закарпатья, И. И. Поп досконально знает рельеф своей родины и учитывает качество дорог и средства передвижения в эпоху раннего Средневековья.
Поэтому его мнение о невозможности правителей Польши, Чехии, Болгарии или
Руси держать под контролем высокогорные области Закарпатья, выглядит логически обоснованным.
При этом наименее вероятным представляется распространение на бассейн
Верхней Тисы в IX – начале Х в. власти киевских князей. Хотя вызывает сомнение
убежденность И. И. Попа в том, что в рассматриваемом регионе проживали в то время белые хорваты, другое его утверждение вполне реалистично:
«Киевские князья раннего периода, соответствующего упоминанию белых хорватов
(конец 9–10 в.), не могли иметь претензий на карпатские земли. Они их просто не интересовали по причине: а) своей отдаленности от днепровской “оси”; б) физической невозможности осуществлять свою политическую власть того периода, то есть собирать дань
в форме “полюдья”, ибо собранное нельзя привезти за 800 км, к тому же по горным тропам
и перевалам. Князья были правителями практичными, интерес свой сконцентрировали
на установлении власти вдоль водного “пути из варяг в греки”»28.
Таким образом, ни одно из раннегосударственных образований IX – начала Х в.,
пределы которого соприкасались с бассейном Верхней Тисы, не могло установить
эффективный контроль над этим регионом. Представляется наиболее соответствующей действительности точка зрения украинского археолога Б. А. Тимощука,
утверждающего, что в рассматриваемое время не только Закарпатье, но и прилегающие к нему земли современных Южной Польши, Восточной Словакии, части
Буковины, Северо-Восточной Румынии представляли собой в эпоху «обретения
родины» венграми и в последующие два-три века своеобразную «буферную зону»29,
которая в силу своей труднодоступности и малонаселенности долго оставалась
неосвоенной в административном отношении.
Средневековые венгерские латиноязычные исторические сочинения описывают появление племен Арпада в Подкарпатской Руси очень кратко и традиционно.
В центре их внимания находятся два вопроса: роль Хунга (реки Уж и построенной
на ее берегах крепости Ужгород (по-венгерски: Ungvár) в истории древних венгров
Constantine Porphyrogenitus. De administrando imperio. Vol. II: Commentary. London, 1962.
См.: Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982.
С. 292–293.
27
Константин Багрянородный. Об управлении империей / Под ред. Г. Г. Литаврина, А. П. Новосельцева;
Пер. Г. Г. Литаврина. 2-е изд. М., 1991. С. 375, комм. 1; С. 377–378, комм. 18.
28
Поп И. Энциклопедия Подкарпатской Руси. Ужгород, 2001. С. 25.
29
Тимощук Б. О. Давньоруська Буковина (Х – перша половина ХIII ст.). Киïв, 1982. С. 86.
25
26
8
Петербургские славянские и балканские исследования
М. К. Юрасов. Подкарпатская Русь в эпоху «обретения родины»...
SRH. Vol. I. P. 281.
«...Hunni sive Hungari denuo ingressi in Pannoniam per regna Bessorum, Alborum Comanorum et civitatem
Kyo, et deinde in fluvio Hung vocato, ubi cadtrum fundavere, resederunt. A quo quidem fluvio Hungari a gentibus
occidentis sunt vocati. Cumque et alia VI castra post hunc fundavissent, aliquandiu in illis partibus permansere»
(Ibid. P. 164–165).
32
Ibid. P. 165, n. 2, 3. — Версия о приходе древних венгров на Средний Дунай через Трансильванию содержится в памятниках, относящихся к «семейству» Венской (или Иллюстрированной) хроники. См.: Ibid.
P. 286.
33
«...Hic igitur Arpad cum gente sua Ruthenorum Alpes prior perforavit, et in fluvio Ung...» (Ibid. P. 165).
30
31
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
9
Commentarii
и роль Арпада в процессе «обретения родины». С точки зрения темы настоящего
исследования вызывает интерес лишь первый из обозначенных вопросов.
Венгерский хроникальный свод ХIV в. (Chronici Hungarici compositio saeculi XIV)
упоминает реку Хунг (в одном из списков этой хроники — кодексе Жамбоки — она
названа Ungli) в главе 23 первой части (то есть в «Деяниях гуннов»), в повествовании о взаимоотношениях предков венгров с великоморавским князем Святоплуком I (870–894)30. Приведенная здесь информация имеет чисто легендарный
характер, ее автор пытается обосновать теорию «двойного обретения родины»
гуннами-венграми путем перенесения более позднего известия в описание гуннской эпохи.
Шимон Кезаи более точен в своей хронике. Здесь в главе 25 он воссоздает маршрут миграции «вновь пришедших в Паннонию гуннов или хунгаров», которые «проследовали через области Бессов, Белых Куманов и город Киев, а затем остановились
на реке, называемой Хунг, где они возвели крепость. От этой вот реки западные
народы прозвали их Хунгарами. И пока они возводили другие 6 крепостей после
той, все это время они пребывали в этих краях»31. Фраза о строительстве венграми
Арпада в Закарпатье помимо Хунга еще шести крепостей, скорее всего, является
отражением венгерского народного предания о приходе их предков в Карпатский
бассейн через Трансильванию, которую местное немецкое население более позднего
времени называло Семиградьем (Siebenbürgen)32.
В целом рассказ Шимона Кезаи об активной фортификационной деятельности
людей Арпада в Закарпатье соответствует повествованию Венгерского Анонима
и отличается от последнего лишь лаконичностью, как и положено хронике в сравнении с рыцарским романом. Однако ниже, в главе 27, Шимон Кезаи приводит
уточнение, не содержащееся более ни в одном из дошедших до нас средневековых
исторических сочинений. Оно написано в духе идущей от Анонима традиции
представлять Арпада всего лишь «первым среди равных»: «Этот же Арпад со своим племенем первым проник через Рутенские Альпы и на реке Унг первым стал
лагерем»33.
Самое подробное описание рассматриваемого сюжета, безусловно, содержится в
рыцарском романе Венгерского Анонима. При этом магистр П. разбивает свой рассказ о пребывании племен Арпада в Закарпатье (вторая половина главы 12) на несколько самостоятельных эпизодов, показывающих не только строительную деятельность венгров, но и их взаимоотношения с местным славянским населением.
Первый эпизод связан с основанием города Мункач (соврем. Мукачево), второй
представляет собой рассуждения по поводу добровольного признания закарпатскими славянами, подданными болгарского вождя Салана, власти Алмоша (который,
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
по версии Анонима, возглавлял обретавших родину «хунгаров»), а третий является
рассказом о крепости Хунг и судьбе ее правителя Лаборца, продемонстрировавшего
неповиновение главе венгерского союза племен.
С точки зрения темы настоящей работы интересны лишь первые два эпизода,
поскольку никаких данных о существовании в реальности «дуки» Лаборца у нас
нет. Магистр П. создал множество этимологических легенд, призванных объяснить
происхождение отдельных топонимов. В данном случае Аноним объясняет, откуда пошло название протекающей в нынешней Восточной Словакии реки Лаборц
(местные славяне называли ее Свиржавой).
Первый эпизод описан в середине главы 12 «Деяний венгров» Анонима. Он не
содержит пространных рассуждений или подробностей:
«Пройдя таким образом (то есть с проводниками, которых дали им князья рутенов. — М. Ю.)
через лес Ховош, они подошли к Хунгу. И придя туда, назвали место, которое заняли первым,
Мункач (Мункаш), ибо с огромным трудом достигли земли, избранной для себя. Там пробыли
они сорок дней, отдыхая от трудов своих, и земля та им несказанно полюбилась»34.
Дёрдь Дёрффи проанализировал содержание понятия «лес Ховош»35. Опираясь
на вышецитированный отрывок из хроники Шимона Кезаи, венгерский историк
сделал вывод о том, что это понятие, встречающееся только у Анонима, тождественно понятию «Рутенские Альпы» (то есть Русские горы — Ruthenorum Alpes) сочинения Шимона Кезаи36, а именно — участку линии Карпатских гор, служившему
в Средние века естественной границей между Венгрией и Русью. В современном
венгерском языке есть слово havas, которое имеет значение «покрытый снегом,
снежный, заснеженный»37.
Как указывалось выше, в написанных Анонимом «Деяниях венгров» содержится
много народных преданий о происхождении названий топонимов. При этом магистр
П. в ряде случаев либо сам придумывает этимологию географического названия,
либо пересказывает поздние легенды этимологического характера, сочиненные несколько веков спустя методом объяснения по созвучию топонима с общеизвестным
словом. Так, будущий город Мункач (совр. Мукачево), по утверждению Анонима,
получил свое название от венгерского слова munka (работа, труд), поскольку именно там древние венгры остановились на отдых после перехода через Карпаты.
Однако само рассматриваемое венгерское слово, по мнению лингвистов, является
заимствованием из славянских языков (ср. русск. мука), и вряд ли оно появилось
в венгерском языке до прихода на Средний Дунай. Древнейшее дошедшее до нас
упоминание этого слова содержится в одном из документов кафедрального собора
в Эстергоме и относится к 1138 г.38
34
«Et sic venientes per silvam Houos ad partes Hung descenderunt. Et cum illuc pervenissent. locum, quem primo
occupaverunt, Muncas nominaverunt eo, quod cum maximo labore ad terram, quam sibi adoptabant, pervenerant.
Tunc ibi pro requie laborum suorum XL dies permanserunt et terram ultra, quam dici potest, dilexerunt» (Ibid.
P. 51). Здесь и далее переводы сочинения Венгерского Анонима сделаны В. И. Матузовой.
35
Györffy Gy. Formation d’États au Xe siécle suivant les «Gesta Hungarorum» du notaire anonyme // Nouvelles
études historiques. Budapest, 1965. Vol. I. P. 43–44.
36
SRH. Vol. I. P. 165.
37
Hadrovics L., Gáldi L. Magyar-orosz szótár. 7. kiad. I. k. Budapest, 1986. 983. l.
38
Kniezsa I. A magyar nyelv szláv jövevényszavai. 2. kiad. I. k. Budapest, 1974. 346. l.
10
Петербургские славянские и балканские исследования
М. К. Юрасов. Подкарпатская Русь «в эпоху обретения родины»...
«А славяне, жители земли той, услышав об их приходе, сильно испугались и добровольно покорились вождю Алмошу, ибо слышали, что вождь Алмош ведет свой род
от царя Аттилы. И хотя были они людьми вождя Салана, все же с великим почитанием
и страхом служили вождю Алмошу, жертвуя, как положено, своему господину все необходимое для жизни. И такой страх и ужас обуял жителей той земли, и почитали они вождя
и его сановников словно рабы своих хозяев, и восхваляли они тучность земли их и рассказывали, что после смерти царя Аттилы великий хан, предок вождя Салана, — вождь,
пришедший из Болгарии по совету и с помощью греческого императора, занял эту землю,
как, наконец, сами славяне были выведены из земли Болгарии в порубежье рутенов и как
ныне вождь их Салан властвует над ними — над своими подданными и какова его власть
в сопредельных местах»39.
Безусловно достоверным является утверждение Анонима о проживании на землях
по ту сторону Карпатского хребта славянского населения. Оно подтверждается прежде всего многочисленными данными раскопок. По мнению археологов, местное
славянское население могло обосноваться здесь еще в VI–VII вв. по воле аварских
каганов40. Ряд украинских ученых считают, что уже тогда началось складывание
племенного объединения белых хорватов41.
Мифологический характер рассуждений «магистра П.» по поводу перехода закарпатских славян из-под власти болгарского царя в подчинение венгерскому вождю
Алмошу отнюдь не означает, что все его утверждения являются баснословными.
Не только местные народные предания сохранили память о том, что эти земли когдато давно были окраиной Первого Болгарского царства, владевшего в IX в. и всей
Трансильванией. Словацкий историк В. Ткадлчик обнаружил и издал кириллическую надпись на надгробном камне из села Михаловцы (восточная Словакия)42,
свидетельствующую о том, что там похоронен Престан — сын последнего болгарского царя Ивана Владислава, бежавший сюда после уничтожения византийским
императором Василием II в 1018 г. Первого Болгарского царства.
Труднодоступность «Ужской жупы» (так условно можно назвать территорию
современной Закарпатской области Украины в рассматриваемое время) и ее удаленность от центра Болгарской державы обусловили чисто номинальную зависимость
местного населения от Болгарии, а к моменту прихода племен Арпада эта область,
39
«Sclavi vero “habitatores terre” audientes adventum eorum, timuerunt valde et sua sponte se Almo duci
subiugaverunt eo, quod audiverant Almum ducem de genere Athile regis descendisse. Et licet homines fuissent Salani
ducis, tamen cum magno honore et timore serviebant Almo duci, omnia, que sunt necessaria ad victum, sicut debet,
domino suo offerentes. Et talis timor et tremor irruerat super habitatores terre et adulabantur duci et suis primatibus,
sicut servi ad suos proprios dominos, et laudabant eis fertilitatem terre illius et narrabant, quomodo mortuo Athila
rege magnus Keanus, preavus ducis Salani, dux de Bulgaria egressus auxilio imperatoris Grecorum preoccupaverat
terram illam, qualiter etiam ipsi Sclaui de terra Bulgarie conductu (sic!) fuerunt ad confinium Ruthenorum et qualiter
nunc Salanus dux eorum se et suos teneret et quante potestatis esset circa suos vicinos» (SRH. Vol. I. P. 51).
40
Wolf M. A Felső-Tisza-vidék 9. századi szláv emlékei // Honfoglalás és régészet. 1994. Nr I. 127. l.
41
Смiшко М. Ю. Карпатськi кургани I половини I тис. н. е. Киiв, 1960. С. 150; Русанова И. П., Тимощук Б. А.
Древнерусское Поднестровье. М., 1983. С. 22.
42
Tkadlčik V. Cyrilský nápis v Michalovcich // Slavia. 1983. Nr 2. S. 121–123.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
11
Commentarii
Описание второго эпизода, связанного с пребыванием племен Арпада в Закарпатье, занимает в романе Анонима значительно больше места — почти всю вторую
половину главы 12. Однако здесь содержится минимум конкретной информации,
к которой Аноним дает пространный комментарий:
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
скорее всего, уже находилась в сфере влияния Великоморавской державы. Исследователи пока не могут ответить на вопрос о том, кто скрывается под именем Салана.
Скорее всего, Аноним в данном случае исказил имя правителя Великой Моравии
Святоплука I (870–894), власть которого распространялась на значительную часть
Паннонии43. Высказывалось также предположение о том, что так историческая
память исказила имя царя Симеона44, но убедительных доказательств этому приведено не было.
Однако нарисованная Анонимом картина рабской преданности закарпатских
славян своим новым правителям далека от реальной действительности, как и рассказ о триумфальном шествии воинства Алмоша через юго-западные земли «рутенов». «Ужская жупа» после «обретения родины» венграми на Среднем Дунае
не вошла в Х в. в территорию Венгерского союза племен, о чем свидетельствует
«сторожевая» топонимия на левом берегу Тисы и в других местах, отстоящих на
несколько десятков километров вглубь от линии установившейся в ХII в. руссковенгерской границы45.
Обращает на себя внимание пассаж Анонима о том, что на «порубежье рутенов»
по совету неизвестного византийского императора некий болгарский правитель поселил подвластных ему славян. Это известие представляется вполне правдоподобным, если учесть наличие огромных незаселенных пространств рассматриваемого
региона и в более поздние эпохи. Скорее всего, болгарские славяне были поселены,
в том числе, и в будущей Подкарпатской Руси после оккупации ханом Крумом
в 805 г. Трансильвании и некоторых соседних с ней территорий в рамках раздела
«аварского наследства».
При этом, однако, требует объяснения свидетельство магистра П. о том, что
в эпоху обретения венграми родины в Паннонии в бассейне р. Хунг (Уж) находилось «порубежье рутенов». Несомненно, речь в данном случае не идет о
границе политического ядра Древнерусского государства, которое принято называть Русской землей «в узком смысле». Как установил А. Н. Насонов, полностью подконтрольные Киеву земли в то время не распространялись на запад
далее р. Гориной (Горыни)46. Следовательно, в данном случае Аноним имеет в
виду ареал расселения южных этнических групп восточного славянства, общим
именем которых был этноним «русь». Поскольку в IX в. население Балканского
полуострова хорошо знало «народ Рос» как «северных варваров», нападавших на
крымские и малоазийские владения Византии, болгарские ханы (князья) сочли
необходимым укрепить северо-восточные пределы своего государства, соприкасавшиеся с ареалом расселения русов.
43
Németh Gy. A honfoglaló magyarság kialakulása. 2. átdolgozott és bővített kiad. Közzéteszi Berta Á. Budapest,
1991. 234–235. l.
44
Об искажении Венгерским Анонимом имен некоторых правителей Юго-Восточной Европы эпохи
«обретения родины» племенами Арпада писал в середине ХIX в. А. Ф. Гильфердинг (Гильфердинг А. Ф.
Письма об истории сербов и болгар. М., 1855. Вып. 1. С. 119). Он же отождествлял Салана с Симеоном
(Там же. С. 126).
45
Немет П. Образование пограничной области Боржавы // Проблемы археологии и древней истории
угров. М., 1972. С. 207.
46
Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. Историкогеографическое исследование. М., 1951. С. 28–46.
12
Петербургские славянские и балканские исследования
М. К. Юрасов. Подкарпатская Русь в эпоху «обретения родины»...
«Затем вождь Алмош в его люди, войдя в замок Хунг, принесли огромные жертвы бессмертным богам и четыре дня пировали. А на четвертый день вождь Алмош, собрав совет
и приведя к присяге своих людей, еще при своей жизни сделал вождем и повелителем
сына своего Арпада, и назвали Арпада вождем Хунгварии. А все его воины от названия
замка Хунг стали известны на других языках как хунгвары, и название это по сей день
бытует во всем мире»48.
Версия неизвестного нотария о легитимации власти Арпада принципиально
отличается от той, которую рассказал в середине Х в. венгерский информатор
Константину Багрянородному49. Как известно, одной из целей Анонима было принизить роль основателя правящей династии Венгерского королевства, представив
его одним из равных ему семи вождей эпохи «обретения родины». С точки зрения
темы настоящего исследования важно то, что местность на реке Уж, населенная
восточными славянами, признавалась средневековыми венграми колыбелью их
государства, а от венгерского названия реки (Hung) Аноним выводил первоначальный средневековый латинский этникон своего народа (Hunguari), из которого, как
должен был догадаться сам читатель его «Деяний венгров», впоследствии выпала
вторая гласная u.
Пребывание племен Арпада на юго-западном порубежье русских земель могло
представлять определенную опасность для восточных славян, проживавших по другую сторону Карпат, на землях современного украинского Прикарпатья. Однако, судя
по всему, венгры и примкнувшие к ним этнические группы были нацелены на борьбу
с Великой Моравией, земли которой представляли для племен Арпада значительно
больший интерес, чем будущие Галиция и Волынь. Помимо того, что юго-западная
Русь была в то время в значительной степени неосвоенным «медвежьим углом», она
вдобавок находилась в зоне досягаемости печенегов.
47
В более позднее время, особенно в эпоху складывания европейских наций, имел место процесс ословачивания части русинского населения тогдашней Верхней Венгрии (современная Словакия).
48
«Tunc dux Almus et sui casrtum Hung subintrante diis immortalibus magnas victimas fecerunt et convivia per
IIII-or dies celebraverunt. Quarto autem die inito consilio et accepto iuramento omnium suorum dux Almus ipso
vivente filium suum Arpadium ducem ac preceptorem constituit et vocatus est Arpad dux Hunguariae et ab Hungu
omnes sui milites vocati sunt Hunguari secundum linguam alienigenarum et illa vocatio usque ad presens durat
per totum mundum» (SRH. Vol. I. P. 52).
49
По версии трактата «Об управлении империей», Арпад сразу был провозглашен главой «турок» (венгров)
после отказа от власти их «воеводы» Леведии, и произошло это еще до ухода Венгерского союза племен
из Северного Причерноморья. См.: Константин Багрянородный. Указ. соч. С. 160–161 (гл. 38).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
13
Commentarii
Таким образом, наряду с восточнославянскими хорватами в «буферной зоне»
проживали и другие славянские этнические группы, в том числе и относившиеся
к южным славянам. Как известно, староболгарский язык и язык древних восточных
славян отличались друг от друга как два диалекта одного языка, что способствовало быстрой ассимиляции в рассматриваемом регионе южных славян восточными
в домонгольское время47. Доминированию восточных славян в этом регионе способствовали также их регулярные иммиграции, связанные, прежде всего, с распространением власти киевских князей на области проживания уличей и тиверцев.
О том, какой след оставило в исторической памяти венгерского народа пребывание племен Алмоша/Арпада на реке Уж, Аноним рассказывает в конце главы 13
«Деяний венгров» после описания казни Лаборца:
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Сколько времени провели возглавляемые Арпадом этнические группы в бассейне
Верхней Тисы, выяснить невозможно. В венгерской историографии закрепилась точка
зрения, согласно которой уже в 895 г. началось освоение ими Среднего Подунавья,
первый этап которого завершился в 900 г.50 Однако никаких твердых данных на этот
счет у историков нет. Поскольку далеко не все искавшие новую родину племена,
входившие в возглавляемый Арпадом союз, прошли мимо Киева и далее через
Верецкий и/или Ужокский перевалы, существует вероятность того, что освоение
Паннонии начали этнические группы мадьяр, прошедшие через Нижний Дунай на
земли будущей Трансильвании. Что же касается соратников Арпада, то они могли
провести в Подкарпатской Руси год или несколько лет, осуществляя отсюда разведывательные экспедиции на земли Великой Моравии. На это намекает свидетельство Венгерского хроникального свода ХIV в. о посылке даров находившимися на
р. Уж предками венгров (названных хронистом гуннами) великоморавскому князю
Святоплуку51.
Недавно венгерский историк Шандор Ласло Тот посвятил ряд работ выяснению
того, насколько обоснована господствующая в исторической науке хронология «обретения родины» древними венграми52. Результаты своих исследований он обобщил
в статье «Замечания к этапам обретения родины»53. Главный вывод Ш. Л. Тота
заключается в том, что можно говорить с достаточно высокой степенью точности
лишь о том, что процесс «обретения родины» венграми произошел во временнóм
промежутке между 893 и 902 гг., как это явствует из пересчета в реальную хронологию известного пассажа из главы 37 трактата «Об управлении империей»,
где зафиксировано, что печенеги заняли прежнюю область проживания Венгерского
союза племен за 50–55 лет до написания этого произведения54, созданного между
948 и 952 гг.
Таким образом, возглавляемые Арпадом венгерские племена и присоединившиеся к ним этнические группы пришли на территорию будущей Подкарпатской
Руси не ранее 893 г. и ушли из нее не позже 902 г. В связи с этим вполне возможно, что при них здесь было возведено несколько крепостей55, в то время как
Арпад и его окружение пристально следили за событиями междоусобной борьбы
50
Привожу лишь обобщающие многотомные академические издания: Magyarország történeti kronológiája /
Főszerk. Benda K. I. k. A kezdetektől 1526-ig. 3. kiad. Budapest, 1986. 67. l.; Magyarország története tíz kötetben.
I. Előzmények és magyar történet 1242-ig. / Főszerk. Székely Gy. 2. kiad. Budapest, 1987. 1490. l.
51
SRH. I. P. 281. Это известие находится в первой части хроникального свода, в которой, по средневековой
венгерской традиции, излагалась история гуннов — якобы прямых предков венгров. При этом хронисты, не
имевшие информации о своих знаменитых предках, попросту дублировали в «Истории гуннов» сведения,
известные им из эпохи «обретения родины», приписывая ее Аттиле и его потомкам.
52
Tóth S. L. 1) Az etelközi magyar-besenyő háború // Századok. 1988. Évf. 122. 4. sz., 541–574. l.; 2) HungarianBulgarian Contacts in the Ninth Century // Szegedi bolgarisztika. Hungaro-bulgarica. Vol. V / Szerk. H. Tóth
I. Szeged, 1994; 3) A honfoglalás időpontja // Acta Historica. 1995. Vol. ССII. 3–10. l; 4) Levediától a Kárpátmedencéig. Szeged, 1998 [Szegedi középkortörténeti könyvtár. 14.].
53
Tóth S. L. Megjegyzések a honfoglalás szakaszaihoz // Századok. 1996. Évf. 130. 4. sz., 877–906. l. — Результаты этого исследования кратко изложены в работе: Tóth S. L. A honfoglalás // Árpád élőtt és után. Tanulmányok
a magyarság és hazája korai történetéről / Szerk. Kristó Gy. és Makk F. Szeged, 1996. 46–47. l.
54
См.: Константин Багрянородный. Указ. соч. С. 154–155 (гл. 37).
55
Представляется справедливым утверждение Петра Совы, считавшего, что самим «мадьярам, как народу
кочевому, строительство было технически не под силу и по укладу жизни было чуждо» (Сова П. Прошлое
Ужгорода. Ужгород, 1937. С. 23).
14
Петербургские славянские и балканские исследования
М. К. Юрасов. Подкарпатская Русь в эпоху «обретения родины»...
Zusammenfassung
Ungarn und die sich abschlieβende ihnen Stämme, die um IX.–X. Jahrhundertswende
aus den Steppen des Osteuropas geprägt worden waren, wurden eine neue Heimat in
die Karpatenregion suchen erzwungen. Dabei sind eine Teil dieser ethnischen Gruppen
mit Árpád an der Spitze vorbei Kiew durch den Werezki und/oder Ushokski Spaβ(en)
gefahren und im Stromgebiet des Oberlaufs der Tissa stehengeblieben. Hier lebten damals
Ostslawen — die Vorfähren von heutigen Russinen. Diese Wanderung ist zwischen
893–902 geschehen. Auf Grund der Zeugnissen von den erreichten uns Quellen, die
Volkssagen wiedergeben haben, kann man annehmen, daβ die Stämme von Árpád in
Podkarpatskaja Rus’ ein wenig Jahren verbracht haben. Diese Zeit beschäftigten sie sich
mit der Vorbereitung zur Eroberung der Grossmähren, wo die Nachfolger von Swiatopluk ,
(870–894) — Mojmir II und Swiatopluk II — für Macht kämpften.
Wegen der Armut der ungarischen mittelalterlichen historischen Werken sind Forscher
gezwungen, die Spüren der realen Tatsachen im Rittersromanwerk, das ein unbekannter
Notar von ungarischen König um XII.–XIII. Jahrhundertswende geschrieben worden
war, zu suchen. Dieser Romanwerk ist dem heldenmütigen Periode der Eroberung
der Karpatenregion von Ungarn gewidmet. In politischer Bezierung hängte, aller
Wahrscheinlichkeit nach, die Bevölkerung von Podkarpatskaja Rus’ von Grossmähren
im Moment des Erscheinens von Ungarn ab. Es kann aber sein, dort erhielt sich die Reste
der ehemaligen Administration, die die Regenten von Bulgarien nach der Eroberung der
Region von Tissa in den ersten Viertel des IX Jahrhunderts gestift haben. Das Zeugnis
von Ungarischen Anonymus nach, balkanische Slawen wurden von bulgarischen Khanen
im Stromgebiet des Oberlaufs der Tissa für die Wache der Grenze zwischen Bulgarien
und unbekannten Russen. Die letzte kann nur die Vorfähren von heutigen Russinen, keine
Bevölkerung von «Russisches Land» am Dnepr sein.
Schwerzugänglichkeit und Wenigbevölkertkeit von Podkarpatskaja Rus’ bestimmten
damals die Besonderheiten der politischen Lage dieser Region voraus. Sie stellte eine Teil
der «Pufferzone», die auf den Grenzen der frühstaatlichen slawischen Entstehungen —
Polen, Böhmen, Bulgarien, darauf Ungarn entstanden ist vor. In dieser Zusammenhang
konnten damals unterkarpatischen Russinen über sie die Obermacht der benachbarten
Staaten anerkennen. Tatsächlich erhielten sie aber ihre Selbstständigkeit. Es erklärt, vor
allem, die Leichtigkeit, mit der die Bevölkerung von Stromgebiet des Oberlaufs der Tissa
(das Zeugnis von Ungarischen Anonymus nach) als abhängiges Volk von Árpád erkannt
haben.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
15
Commentarii
Моймира II и Святоплука II — сыновей умершего в 894 г. великоморавского князя
Святоплука I. Покинув верховья Тисы, племена Арпада отправились дальше на
запад, и после разрушения Великой Моравии (902–906) они надолго потеряли
интерес к Подкарпатской Руси, которая не вошла в территорию Венгерского союза
племен Х в. Интересы этого довольно рыхлого политического образования, состоявшего из практически самостоятельных владений «семи мадьяр» и вождей
других пришедших с ними в Паннонию этнических групп, были устремлены на
запад и юг Европы.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
In der Tat haben diese Abhängigkeit nur während des Aufenthalts der Stämmen von
Árpád in Podkarpatskaja Rus’ gezeigt und tatsächlich haben nach ihren Weggang nach
Mitteldonau aufgehören. Die Angaben der Toponymie nach, das Gebiet, wo «Rutenen»
lebten, hat auβer dem Territorium, das ungarische Stämmesbund im X. Jahrhundert
kontrollierte, befunden. Da ist der Prozess der Erschlieβung der Mitteldonau durch Ungarn
und sich abschlieβende ihnen Stämme die Anfang der Epoche der «Raubstreifzügen»
(ung. kalandozások), deren Hauptrichtungen West und Süd waren, die Bevölkerung von
Podkarpatskaja Rus’, die der Form nach sie als abhängiges Volk von Árpád und seinen
Nachfolgern erkannte, aber tatsächlich völlig unabhängig in den Werken der inneren
Verwaltung, zusammengefallen.
Петербургские славянские и балканские исследования
МАРАМУРЕШ В ХIV В.:
ЭТНИЧЕСКОЕ И КОНФЕССИОНАЛЬНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ
Перевод с румынского Н. Г. Голант
Введение
Средневековая история Марамуреша1 изучалась достаточно подробно в румынской, венгерской и украинской историографии начиная с XIX в., в том числе и на
основании документальных источников, написанных преимущественно на латыни. При этом результаты были чаще всего различными, чему было много причин:
национальный романтический дух, побуждавший как можно больше прославить
народ, к которому принадлежал тот или иной историк; процесс формирования
национальных государств, нуждавшихся в надежной исторической легитимации;
фрагментарное и одностороннее изучение источников; игнорирование результатов,
достигнутых другими историографиями, которые считались враждебными и т. д.
Таким образом, возникли параллельные и зачастую различные истории Марамуреша. В последующие десятилетия, когда идеологические оковы и «социальный
заказ» существенно ослабли, были сделаны более реалистичные выводы, одобренные значительным количеством специалистов. Конечно, национальный дух и даже
национализм не исчезли полностью и, возможно, еще долгое время будут влиять
на трактовку подобных вопросов в землях Центральной и Восточной Европы.
Предназначение историков сегодня еще более, чем когда-либо — беспристрастно
и корректно осмыслять содержание источников.
1
См. новейший обзор истории Трансильвании, в который включена и история Марамуреша с соответствующей библиографией: Istoria Transilvaniei / Ed. de I.-A. Pop, T. Nägler, A. Magyari. Vol. I (până la 1541).
Cluj-Napoca, 2003; Vol. II (de la 1541 până la1711). Cluj-Napoca, 2005; Vol. III (de la 1711 până la 1918). ClujNapoca, 2009. Тома I и II изданы также на английском языке.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
17
Commentarii
И.-А. Поп
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Термины Valahus и Ruthenus
Марамуреш остается идеальным местом для изучения взаимодействия и совместного существования румын, русинов, венгров и немцев, а также православных и католиков в Средние века. В настоящей статье мы попытаемся представить наиболее
значимые выводы румынских историков по этому вопросу, то есть главным образом
о том, что касается взаимоотношений между румынами и русинами в Марамуреше
в XIV в.2 Разумеется, представляя тему таким образом, следует помнить о ее деликатности, потому что термины средневековых документов не обладают точностью,
свойственной документам более поздним и поскольку тогдашние этнонимы в латинском языке приобретали в некоторых случаях и другие значения (социальные,
религиозные, социо-профессиональные). И все же мы исходим из предпосылки,
вытекающей из изучения около 3500 документов на латинском языке, касающихся
Марамуреша, соседних комитатов Венгерского королевства (Унг, Берег, Угоча, СатуМаре, Бихор), Трансильвании, Баната и т. д., что термины Volachus (с вариантами)
и Ruthenus (с вариантами) в общем относятся в этих местах в XIV–XV вв. к румынам и, соответственно, к русинам, без каких-либо иных коннотаций3. Иными словами, все документы XIV в. на латинском языке (около 60 документов), касающиеся
Марамуреша, Берега и т. д., содержащие понятие Volachus, несомненно, обозначают
этим понятием румын и, следовательно, речь в них идет о румынском этносе. Точно
так же имеет этнический характер и появляющееся в марамурешских документах
только в XV в. слово Ruthenus. Крайне редко этническое содержание терминов
«валах» и «русин» может быть дублировано и конфессиональным смыслом, когда
подчеркивалась принадлежность румын и русинов к православной конфессии.
Возможности смешения на территории Марамуреша в Средние века этнического
содержания данных обозначений с другими значениями не существует4.
Впрочем, все, кто обозначался понятием Volachus в XIV в. (как и в следующем
столетии), представлены в источниках как кнезы или кнезы, ставшие нобилями
или собственниками имений (posessiones, kenesiatus), что ясно показывает, что
данное слово не могло относиться к пастухам. В качестве убедительного примера
можно взять королевский диплом от 14 мая 1353 г., который говорит о «главном и
основном имении Штефана и Иоана, румын, сыновей Юги, также румына, верных
слуг названного короля» (capitalis et principalis posessionis Stephani et Iohannis,
2
Лучшей работой в румынской историографии, посвященной средневековому Марамурешу, остается
монография Раду Попы: Popa R. Ţara Maramureşului în veacul XIV-lea / Prefaţă de M. Berza. Ediţia a II-a,
îngrijită de A. Ioniţă. Bucureşti, 1997. — Эта ставшая образцом жанра работа, первое издание которой появилось в 1970 г., базируется в равной мере на тщательном изучении письменных источников и на серьезных
археологических исследованиях.
3
Для нашего исследования не имеют значения ни отождествление «влахов» с «пастухами» (поскольку оно
относится к более позднему периоду и встречается в тех регионах, где румыны не составляли большинства
населения), ни распространение «валашского права» на населенные пункты, которые (больше) не были заселены румынами (происходившее после XV в. в других районах, но не в Марамуреше).
4
Для перевода латинского термина Valachus или Olachus, с вариантами, мы использовали слово «румын»
(român), поскольку существуют надежные и ясные свидетельства того, что румыны всегда именовали себя,
в том числе и в XIV в., румынами (rumâni), не зная этнонима «валах», которым их называли исключительно иностранцы. Для перевода термина Ruthenus из латинских текстов мы использовали существующее в
румынском языке слово «русин» («rutean»).
18
Петербургские славянские и балканские исследования
И.-А. Поп. Марамуреш в XIV в. Этническое и конфессиональное...
Свидетельства о русинах
в Марамуреше в XIV в.
Проследим упоминания о ранних русинах в Марамуреше9. Мы можем констатировать, что для периода до 1400 г. не существует или пока не известны подобные
письменные свидетельства документального типа10. Однако вопрос о присутствии
русинов до 1400 г. на этой территории все же может ставиться на основании данных
топонимики, хотя в этом случае необходима большая осторожность. Например,
наименование Orozviz (венг.) (рум. Apa Rusului — «вода русского») фиксируется
еще в 1353 г., а затем в 1373 г. В 1353 г., когда была вновь подтверждена и разграничена часть cтарого равнинного кнезата семьи Богдана, принадлежавшая сыновьям воеводы Юги (брата воеводы Богдана, будущего князя Молдовы), говорится
о переходе границы «по краю реки, называемой Orozviz»11. В 1373 г. posessio Orozviz
находилось вне бывшего владения «восставшего» (уже покойного) Богдана, выделенного теперь для потомков Драгоша (бежавших из Молдовы обратно в родной
5
Mihalyi de Apşa I. Diplome maramureşene din secolele XIV şi XV. Ediţia a IV-a. Cluj-Napoca, 2009. P. 36.
Nr 16.
6
Ibid. P. 318. Nr 132 (129).
7
Форма Olachus является латинизированной формой венгерского этнонима olah (pl. olanok), также происходящего от термина «влах» («vlah»), которым венгры именовали румын. Итальянцев венгры называли
olasz (pl. olaszok).
8
Известны случаи, когда в отдаленных регионах, куда добрались румыны со своими стадами, слово
«валах» («valah») имело также значение «пастух», также как существуют примеры, относящиеся главным
образом к XVI в., в которых тот же термин «валах» в Трансильвании употреблялся в значении «крепостной» или «православный». Однако эти вполне ясные и хорошо известные ситуации не позволяют делать
обобщение, не имеющее исторической ценности.
9
Из новейших работ о русинах см.: Bonkalo A. The Rusyns. New York, 1990; Encyclopedia of Rusyn History
and Culture / Ed. by P. R. Magocsi and I. Pop. Toronto, 2005; Magocsi P. R. Poporul de niciunde. Istorie în imagini
a rutenilor carpatici. Ujgorod, 2007. — Сегодня уже невозможно поднимать, встав на чью-либо сторону, вопрос о том, кто первым стал проживать в Марамуреше: это не имеет никакого значения.
10
В данной работе не рассматривается сосуществование дако-римлян и ранних румын, с одной стороны,
и славян, с другой, в период раннего Средневековья (после VI в.), наблюдавшееся в течение нескольких
веков на территории Трансильвании, Баната, Марамуреша и т. д., но это не означает, что мы не учитываем
в нашем исследовании этот исключительно важный исторический процесс.
11
Mihalyi de Apşa I. Op. cit. P. 137. Nr 16.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
19
Commentarii
Olachorum, filiorum Ige, similiter Olachi, fidelium serviencium dicti domini regis)5. Подобным образом, в феврале 1419 г. король Сигизмунд Люксембург называет одного
из своих доверенных лиц Georgius, filius Iohannis Volachus de Dolha, aule nostre
familiaris, что означает «Георге, сын Иоана Румына из Долхи, служитель нашего
двора»6. Другого значения у слова Volachus или Olachus7 не могло существовать,
поскольку «служители королевского двора» или «верные слуги короля» не могут
быть пастухами, бродящими по горам. А предположение о том, что для одной и
той же территории, в одну и ту же эпоху и в одной и той же канцелярии слово
Volachus (с вариантами) употреблялось в разных значениях, противоречит логике
и историческому подходу. В связи с этим мы даже не будем пытаться анализировать старые (или более новые) бесплодные дискуссии националистического толка,
связанные с этим вопросом8.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Марамуреш)12. Можно предположить, что это имение, называемое «Apa Rusului»,
существовало и до его первого упоминания (в 1373 г.), и что оно являлось частью
упомянутого кнезата семьи Богдана. Кроме того, известно, что это владение было
каким-то образом захвачено потомками Драгоша до 1390 г., когда было отмечено,
что оно принадлежит им, называясь Orozfalu (рум. Satul Rusesc, «русское село»)13.
Это название ясно указывает на необычный, иноэтничный анклав в компактной
массе населения. Наконец, после конфискации у потомков Драгоша, упомянутое
село было закреплено в 1411 г. за наследниками упомянутого Юги и некой семьи из
Долхи (родственной им) и упоминалось теперь либо под названием Rwzkopolyana
(рум. Poiană Ruscă), либо под названием Rwzkova (рум. Ruscova)14. Между тем
владения Рускова (Ruscova) и Поениле де суб Мунте (Poenile de sub Munte) известны до настоящего времени как населенные пункты в Марамуреше, в которых
проживают русины. Однако другие названия общеславянского характера из того же
региона, существующие в других краях, где никогда не жили русины, не являются
релевантными для подтверждения присутствия русинов в Марамуреше, поскольку
их возникновение относится к периоду ранних румыно-славянских контактов, когда предки румын и румыны, живя рядом со славянами, заимствовали из их языка
значительное количество славянской лексики15.
Возьмем, однако, и другие примеры сел с русинскими названиями, первые упоминания которых относятся к достаточно раннему периоду. Так, posessio Berezna
(ныне Березово, Украина) появляется в долине Няговы (Valea Neagovei) в 1415 г.
в наследственном владении румынских феодалов из Домнешть (названо также
Урмезеу (Urmezeu), ныне — Руське Поле, в Украине), вместе с Липчень, Херинчень и Боурень, расположенными в той же долине Няговы. Однако имения
Липчень и Херинчень (ныне Липча и Горинкове, Украина) упоминались еще
в 1350 г. королем Людовиком I (1342–1382) как «наши румынские села» (villas
nostras Olachales), находившиеся прежде под властью неких румынских кнезов,
а теперь подаренныe «верным нашим румынам» (fidelium Olachorum nostrorum)
Сэрэчину, Николае, Валентину и Лукачу, cыновьям Крэчуна из Билки (Bilca, ныне
на территории Украины)16. Между 1350 и 1412 гг. в этом обширном владении,
являвшемся предметом споров между некоторыми семьями румынских феодалов,
упоминались только румынские села Липчень и Херинчень, потому что в 1415 г.
рядом с ними, в том же владении, появляются и русинские села Березна (Berezna)
и Боурень (Boureni), причем последнее именовалось также Ekermezew (ныне на
территории Украины). Поскольку в упоминавшемся документе от 1350 г. особо говорится о том, что новые хозяева должны поселить в данном владении «множество
(новых) жителей», можно предполагать, что села Березна и Боурень были основаны
Ibid. P. 85–86. Nr 36.
Ibid. P. 130. Nr 57.
14
Ibid. P. 225. Nr 96; P. 235. Nr 99. — Как и Раду Попа, мы полагаем, что под названием Rwzkopolyana
из документа от 25 мая 1411 г. (Mihalyi de Apşa I. Op. cit. P. 225. Nr 96) скрываются в данном случае два
владения: Poiana Ruscă (ныне Poenile de sub Munte) и Ruscova (ныне существует под тем же названием).
См.: Popa R. Op. cit. P. 93–94.
15
Popa R. Op. cit. P. 52.
16
Mihalyi de Apşa I. Op. cit. P. 35. Nr 15.
12
13
20
Петербургские славянские и балканские исследования
И.-А. Поп. Марамуреш в XIV в. Этническое и конфессиональное...
Марамурешские русины
и католическая церковь
Изданный Лелесским Конвентом (Lelez, ныне в Словакии) документ от 27 сентября 1418 г., устанавливавший стоимость и состав владений Богдана, сына Иоана
из Долхи (Ioan de Dolha) (осужденного за насилие) и его родственников, свидетельствует о том, что в нескольких имениях на территории комитата Берег существовали
и «две деревянных часовни, одна христианская, с деревянной колокольней, а другая
русинская, обе с кладбищем и местом погребения» (в Шаркаде (Sarkad), где было
11 наделов, населенных крепостными, и 5 ненаселенных), «две деревянных часовни,
одна христианская, а другая русинская, обе с кладбищем, а упомянутая русинская
часовня с местом погребения (в Макарии (Makaria), где было 25 населенных крепостными наделов), «одна русинская деревянная часовня с кладбищем и местом
погребения» (в Долхе (Dolha), ныне — Довче (Украина), где было 23 населенных
крепостными надела)20. Из этих документов следует, что зависимые русины и католики проживали в одних и тех же селах, находившихся тогда в составе комитата
Popa R. Op. cit. P. 65–66.
Ibid. P. 91.
19
Ibid. — В 1391 г. знатный румын Драг, отправившийся с согласия Сигизмунда Люксембурга в осажденный турками Константинополь, просил и получил у Вселенского патриархата ранг ставропигии для монастыря своей семьи в Перь, находившегося в юрисдикции Галицкой митрополии. Текст (латинский вариант
от 1494 г.) показывает, что «воевода Балк и магистр Драг» (эти двое были братьями и являлись потомками
Драгоша, основателя Молдовы), вместе с монахами из монастыря и со «всеми людьми, малыми и большими»
из местностей, подчиненных юрисдикции ставропигии, имели право выбирать игумена монастыря, который
играл роль епископа. Выборы игумена «всеми малыми и большими людьми» кажутся отсылкой к более
ранней эпохе, до 1391 г., когда собрание марамурешских кнезов под председательством воеводы имело и
прерогативу организации церковной жизни (Popa R. Op. cit. P. 208). Власть патриаршей экзархии в Перь
простиралась на Марамуреш, Сэлаж, Ардуд и Угочу (то есть на те земли, где находились обширные владения
семьи Дрэгошеску и где они осуществляли функцию комитов, а также на Берег и, возможно, на север Трансильвании (Popa R. Op. cit. P. 234–236). Этот жест Константинопольской патриархии от 1391 г. — переговоры
с этими двумя марамурешскими братьями, создание ставропигии в Перь и признание за этими братьями
права надзирать за Галицкой митрополией — был враждебным актом в отношении Польши и Молдовы;
назначение патриархией кого-то вроде местоблюстителя Галицкого митрополита под патронажем Балка
или Балицэ и Драга или Драгоша означало введение в борьбу за Галич фактора, зависящего от Венгерского
королевства (эти двое братьев-марамурешан были магнатами Венгрии), и враждебного как Польше, так и
Молдове. См.: Papacostea Ş. Întemeierea Mitropoliei Moldovei: implicaţii central- şi est-europene // Românii în
istoria universală. Vol. III/1 / Coordonatori I. Agrigoroaiei, Gh. Buzatu, V. Cristian. Iaşi, 1988. P. 530–532.
20
Mihalyi de Apşa I. Op. cit. P. 308–309. Nr 128.
17
18
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
21
Commentarii
позже, возможно, около 1400 г., исходя из того, что они впервые упоминаются лишь
в 1450 г.17
Из документа, изданного в 1404 г., известно, что румынская семья Дрэгошеску
построила монастырь на границе населенного пункта, называемого Тарас, и одарила
его селом, именуемым Перь (Peri) (ныне Грушево, Украина). Поскольку в 1389 г.
упоминались только «ручей Груш» (pârâul Perilor) и по соседству «место, называемое монастырем», село Перь должно было быть основано в конце XIV в. на землях,
отделенных от соседних сел Тарас и Нижняя Апша (Apşa de Jos)18. Этот населенный
пункт был заселен крепостными-русинами, что, вероятно, объясняет и наименование claustrum Ruthenorum, данное монашескому поселению в 1456 г.19
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Берег, соседнего с Марамурешем. Пара терминов «христиане» — «русины» демонстрирует тот факт, что, согласно католическому менталитету того времени,
русины (как и румыны и как все прочие православные, часто называвшиеся
«схизматиками») не считались настоящими христианами21. Впрочем, в XIV в.
были зарегистрированы интенсивные кампании окатоличивания русин (равно
как и румын), поддерживаемые главным образом королем Венгрии Людовиком I
при покровительстве папы. Так, 11 августа 1357 г. папа Иннокентий IV уступил вышеупомянутому королю церковную десятину, собираемую в Венгрии,
на срок в три года в качестве платы за усилия, предпринятые этим сувереном
с целью распространения римской веры, в том числе «за борьбу с русинами
и литовцами»22. А 12 марта 1370 г. папа Урбан V поместил русинов (наряду
с греками, куманами, скифами, армянами и т. д.) в число «неверующих наций
с востока и севера», среди которых монахи-францисканцы «возвещали слово
Господне» и которые в прошлом «повернулись к католической вере», но которые
тогда, в момент издания документа, «отреклись от нее»23. В рамках этой кампании, в которой мирная «миссионерская» деятельность монахов-францисканцев
сочеталась с жестокостью светской власти (иными словами, с военными действиями, которые вел король), некоторых русинов, в надежде обратить их, переселят на земли Венгерского королевства, в его северо-восточную часть, в том
числе в Марамуреш. Конечно, с помощью переселения крепостных-русинов на
территорию католического королевства, каковым, с официальной точки зрения,
являлась Венгрия, власти решали и другую задачу, а именно — приобретение
дешевой рабочей силы для некоторых горных и холмистых местностей, где, однако, все же имелись пространства, пригодные для обработки, для скотоводства
и для добычи соли. В этом контексте необходимо отметить следующее историческое обстоятельство: основная масса русинов в XIV в. проживала в составе
Польского королевства и Великого княжества Литовского, заключивших личную
унию в 1385–1386 гг.; однако до этого события, между 1370 и 1382 гг., Польша
находилась в личной унии с Венгрией, под властью вышеупомянутого короля
Людовика I, самого ревностного защитника католицизма в этот период; таким
образом, в течение 12 лет Марамуреш и некоторые регионы к северу, населенные
русинами, находились под властью одного суверена, который мог призвать их
отправиться на юг, в места, которые ожидали освоения и в которых кампания
по окатоличиванию была очень интенсивной.
Марамуреш: от румынского воеводата
к венгерскому комитату
В XIV столетии в восточной части Венгерского королевства встречалось немало
областей, в которых румынская феодальная знать доминировала или была очень
21
Слово «русин», используемое как составная часть пары «христиане» — «русины», имеет здесь в качестве
приоритетной не этническую, а конфессиональную коннотацию. То же произошло в определенных ситуациях
и с термином «валах», что вовсе не означает утрату этими двумя понятиями их этнической сущности.
22
Theiner A. Vetera Monumenta Historica Hungariam sacram illustrantia. Vol. II. Roma, 1860. P. 33–34.
23
Ibid. P. 96–97.
22
Петербургские славянские и балканские исследования
И.-А. Поп. Марамуреш в XIV в. Этническое и конфессиональное...
24
Подробнее см.: Pop I.-A. Instituţii medievale româneşti. Adunările cneziale şi nobiliare (boiereşti) din
Transilvania în secolele XIV–XVI. Cluj-Napoca, 1991; Drăgan I. Nobilimea românească din Transilvania între
anii 1440–1514. Bucureşti, 2000.
25
См.: Popa R. Op. cit. P. 143–160.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
23
Commentarii
многочисленной24. Марамуреш, однако, представляет собой совершенно особый
случай в этом смысле, потому что — и этого в подобной мере не было нигде, ни в
одной из соседних или удаленных областей — все хозяева земли были румынами и
правили селами в форме кнезатов. XIV в. был решающим для навязывания институциональных формул Венгерского королевства, для трансформации и адаптации
некоторых румынских структур в соответствии с требованиями пришедшей с запада феодальной модели. Фундаментальным административным институтом в рамках этой модели был комитат. Между тем, в десятилетия, предшествующие прочной
организации комитата Марамуреш, латинские документы отражают существование
Марамурешской земли или Марамурешского воеводата, которым управлял воевода,
периодически избиравшийся собранием кнезов. Основой могущества кнезов были их
земли и люди, жившие в селах. Как правило, во главе каждого сельского поселения
(и окружающей территории) находился кнез, который был владельцем земли, обрабатываемой крестьянами, с плодов труда которых он взимал наследственную долю и от
которых стремился получить определенные налоги. Множество кнезатов, располагавшихся в долинах рек или в низменностях (котловинах), составляли более обширный
кнезат, который Раду Попа условно назвал долинным кнезатом. Таковы были кнезаты
семьи Богдэнеску, Косэу, Мары, Варалии (Субчетате), Кымпулунга, Талабора или долины Быржавы25. Долинные кнезы входили в число самых знатных и богатых семей
марамурешских феодалов, держа в подчинении в трудно идентифицируемых сегодня
формах и формулах мелких сельских кнезов. Марамурешские кнезы, по свидетельству
документов, периодически проводили собрания, называвшиеся «собраниями всех
кнезов земли», посредством которых они решали важнейшие вопросы всей Марамурешской земли, включая выборы воеводы, то есть самого главного руководителя.
Со временем, особенно начиная со второй половины XIV в., часть этих кнезов
будет именоваться нобилями (nobili), то есть адаптируется к порядкам Венгерского
королевства, где была тенденция считать, что только нобили могут быть настоящими, признанными землевладельцами. Положение нобиля предполагало несколько
характеристик, таких, как знатное происхождение, признанное окружающими,
владение землей, упражнения в мастерстве обращения с оружием и т. д. Румынские
кнезы соответствовали большей их части, поскольку были признанными землевладельцами ab antiquo и воинами. Но король Людовик I ввел еще два условия принадлежности к нобилям: обладание письменным документом, изданным сувереном,
и принадлежность к католической вере. Другими словами, в седьмом десятилетии
XIV в. для того, чтобы считаться нобилем, уже не было достаточно быть признанным землевладельцем и воином: нужно было еще получить письменный документ
от короля, который подтвердил бы владение, и перейти в католическую веру. Если
последнее условие еще могло быть обойдено, особенно землевладельцами без важных функций, то королевская грамота стала аргументом и инструментом sine qua
non принадлежности к знати и, предположительно, владения землей. Таким образом,
марамурешские кнезы, старые хозяева сел, пошли на службу королевской власти
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
и «святой короне Венгерского королевства» (по определению латинских текстов) и,
большей частью, получили документы на свои владения, которые в любом случае
принадлежали еще их предкам. В то время, как кнезы постепенно становились
нобилями, воеводы Марамурешской земли стремились ассимилироваться с комитами. Комиты были посланниками или сановниками короля, которые направлялись
руководить от его имени определенной территорией. Существовал краткий переходный период, с конца XIV в., когда этот марамурешский персонаж именовался
в источниках воеводой и комитом в одно и то же время. С XV в. старое собрание
кнезов, руководимых воеводой, постепенно становится собранием нобилей, возглавляемых комитом, который более не избирался, а назначался королем. Наряду с этими
существенными трансформациями отмечались внедрение, поначалу в скромных
формах, католической церковной организации со всеми ее компонентами, а также
приход колонистов — отдельных людей и групп, прибывавших из соседних или
более отдаленных местностей. Как мы уже говорили, землевладельцы-нобили,
прибывшие извне, в Марамуреше в XIV в., да и позже, были редким исключением.
Речь идет о владении селением Виск (Visc) между 1272 и 1300 гг. венгерской семьей
Гонтпазмань-Уйхей (Hontpazmány-Ujhely)26, о появлении в 1391 г. около Хуста семьи Рожай (Rozsály) и о еще двух случаях, когда «королевские гости» становились
владельцами какого-либо села или его части27. В остальном, десятки имений принадлежали исключительно мелким феодалам-румынам, и несколько — двум-трем
семьям крупных румынских нобилей.
Кем же были «королевские гости»? В конце XIII в. имеет место проникновение
в Марамуреш первых групп немецких колонистов, основателей поселений в Хусте,
Виске, Течеу и Кымпулунге, находившихся по обоим берегам Тисы. Пятым поселением «королевских гостей» был Сигет, основанный несколько позже, вероятно, в начале XIV в. Так как привилегия, предоставленная марамурешским гостям в 1329 г.,
следовала модели привилегии, данной немецким гостям в Виноградово в 1262 г.,
и поскольку этот последний населенный пункт был подарен королем в 1280 г.
вопреки его привилегии некоему феодалу, можно предполагать, что прибывшие
в Марамуреш немцы происходили из Виноградово28. Постепенно вместе с немцами
прибывали и венгры: так, в 1329 г. упомянутые привилегии были предоставлены
королем «нашим верным гостям из Марамуреша, саксонцам и венграм»29.
Взаимодействие между двумя моделями
цивилизации
Все эти новации стремились существенно изменить старый порядок вещей, сохранявшийся в Марамуреше на протяжении веков. Старые местные реалии в том
26
Семья Гонтпазмань (Hontpazmány) была одним из аристократических родов германского происхождения в средневековой Венгрии. Впрочем, среди 26 венгерских аристократических родов времен короля
Эндре II (1205–1236) лишь две трети были венгерского происхождения, шесть происходили из немцев и
по одному — от французских, итальянских и испанских эмигрантов. См.: Fügedi E. Kings, Bishops, Nobles
and Burgers. London, 1986. P. 6–7.
27
Popa R. Op. cit. P. 136.
28
Ibid. P. 46–47.
29
Mihalyi de Apşa I. Op. cit. P. 10–13. Nr 4.
24
Петербургские славянские и балканские исследования
И.-А. Поп. Марамуреш в XIV в. Этническое и конфессиональное...
30
Термин jude (pl. juzi), близкий по значению к термину cnez, восходит к латинскому iudex — судья, арбитр,
глава (см.: Поп И.-А. От «Христианской республики» к «восстановлению Дакии» // История Румынии /
Координаторы И.-А. Поп, И. Болован. М., 2005. С. 200. — Примеч. переводчика).
31
Мы включили сюда и слова иного происхождения (греческого, германского и др.), которые, как считается, проникли в румынский через посредство латыни или славянских языков, как и некоторые слова,
которые, вероятно, были восприняты румынами не в период совместного проживания их (или их предков)
со славянами, а в Средние века, под влиянием старославянского языка, ставшего языком литургии, канцелярии и письменной культуры. Разумеется, эта присущая румынскому языку двойственность, на которую
мы ссылаемся (латинские термины, касающиеся сущности веры, и славянские термины, касающиеся ее
формы), является относительной.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
25
Commentarii
виде, в каком они отражены в сохранившихся латинских документах, показывают
нам общество, политически структурированное в форме «земли» (ţară — румынское слово, происходящее от латинского terra), руководимое жудами (juzi)30
и вождями (duci), обладавшими землей и владевшими зависимыми людьми,
которые были обязаны им службой и наследственными долями (отчислениями).
Все это указывает на организацию, основанную на римской традиции, но модифицировавшуюся с течением времени благодаря контактам с пришельцами,
и в первую очередь благодаря контактам начиная с VI в. дако-римлян и румын
со славянами.
Изменения были ускорены религиозными влияниями в условиях, когда на христианство, принятое дако-римлянами и ранними румынами в латинской форме и
на латинском языке, наложилась церковная организация византийско-славянской
модели, изначально пришедшая от южных славян (болгар). Таким образом, румыны
стали единственным народом романского происхождения (и говорящим на одном
из неолатинских языков) — последователем православной веры, использующим
старославянский язык в качестве языка церкви, канцелярии и письменной культуры
в Средние века. Этот сложный процесс влияний и взаимовлияний отразился в самом
румынском языке, в котором одни и те же средневековые реалии имеют двойные
наименования — латинского и славянского происхождения: ţară — voievodat (земля,
страна — воеводат), jude — cnez (жуде — кнез), ducă — voievod (вождь — воевода),
domn — stăpân (господин, господарь — хозяин), domnie — stăpânire (господство,
владение), rege — crai (король), împărat — ţar (император — царь), lege — pravilă
(закон) и т. д. Религиозная терминология еще более знаменательна в этом смысле, поскольку понятия, касающиеся веры как таковой, унаследованы румынским
языком из латыни (Dumnezeu — Бог, credinţă — вера, crez — кредо, lege — закон, cuminecătură — причастие, rugăciune — молитва, închinăciune — молитва,
mărturisire — исповедь, sărbătoare — праздник, biserică — церковь, mănăstire —
монастырь, înger — ангел, Paşti — Пасха, Crăciun — Рождество, Florii — Вербное
воскресенье (букв. «расцветшие»), Sânpetru — св. Петр, Sânmihai — св. Михаил,
Sântămărie — св. Мария, câşlegi — святки и т. д.), тогда как те, что касаются
церковной организации, являются славянскими (vlădică — владыка, vecernie —
вечерня, utrenie — утреня, slujbă — служба, Blagoveştenie — Благовещение,
miluire — милостыня, duh — дух, stareţ — старец, odăjdii — ризы, ispită — искушение, izbăvire — избавление, спасение и т. д.)31. Как бы то ни было, в XIV в.
из-за самого существования большого количества румын, зафиксированного
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
источниками в Марамуреше, эта земля-воеводат имела в качестве базовой характеристики своей организации реалии римского и римско-византийского типа, на
которые органичным образом наложилось мощное славяно-византийское влияние.
Другими словами, марамурешское общество имело довольно многочисленную
правящую элиту, организованную по старым моделям римско-византийскославянского происхождения.
С конца XIII в. эта картина начинает меняться благодаря усилиям венгерских
властей, поначалу достаточно скромным, по организации регионов (Марамуреша,
Берега, Угочи) в соответствии с венгерской институциональной моделью. Можно
сказать, что после раннего военного, относительно поверхностного подчинения
Венгерскому королевству (в XI–XII вв.) последовало (начиная примерно с 1300 г.)
подчинение институциональное и административное, призванное установить эффективный контроль над этими восточными и северо-восточными территориями,
расположенными далеко от центра. Стремление королевской власти к более действенной эксплуатации территории с целью получения надежных и существенных доходов обнаруживает себя в фактах назначения эмиссаров или сановников
(comites), прибытия колонистов — немецких и венгерских «гостей», стараний
по «украшению» обширных территорий людьми, которые могли обрабатывать
эти земли (на поверхности и даже под землей). Как результат этих усилий, в
Марамуреше появляются католические церкви (приходы), предназначенные для
сановников или функционеров и «гостей», и новые светские институциональные
структуры — политические, административные, экономические, юридические,
культурные и т. д. Среди них были комитат, собрание (конгрегация) нобилей комитата, жуды нобилей (лат. iudices nobilium)32, акты дарения, места свидетельства и
др. Например, комитат Марамуреш организуется лишь в XIV в., в течение восьмидевяти десятилетий попыток, проб, движений вперед и откатов назад. Титул марамурешского комита впервые зафиксирован в 1303 г., но первые комиты, которые
проживали на указанной территории и эффективно управляли ею, появляются лишь
в последней трети XIV в.
Интересным аспектом, хуже представленным (в столь четких формах) на других
территориях, подчиненных Венгерским королевством на востоке и северо-востоке,
является формирование новых институтов (принесенных в Марамуреш с запада)
на основе старых институциональных структур, упомянутых выше. Так, прежние
воеводы румын (vaivodae Valachorum maramorosiensium) становятся комитами на
службе у венгерского короля, старое собрание кнезов Марамурешской земли (omnes
kenezii Terrae Maramorosiensis) постепенно превращается в собрание комитата
(congregatio или universitas), состоящее также из кнезов, но, с некоторых пор, и из
кнезов, пожалованных королевскими грамотами и сделанных нобилями; кнезаты все
чаще именуются владениями (possessiones) и при этом делятся, модифицируются,
размежевываются по старым или по новым границам.
32
Жуды нобилей (iudices nobilium) — сановники (функционеры), которые ежегодно избирались собранием
нобилей (по четыре человека от каждого комитата Венгрии и по два от каждого комитата Трансильвании, от
Марамуреша — также четыре) для участия в суде комитата, который возглавлялся комитом или вице-комитом
и состоял из 12 персон (четверо из них — жуды нобилей, остальные — присяжные заседатели).
26
Петербургские славянские и балканские исследования
И.-А. Поп. Марамуреш в XIV в. Этническое и конфессиональное...
33
Engel P. Regatul Sfântului Ştefan. Istoria Ungariei medievale, 895–1526. Cluj-Napoca, 2006. P. 110–151. См.
также английский вариант этой работы: Engel P. The Realm of St. Stephen. A History of Medieval Hungary
895–1526. London; New York, 2001.
34
Moravcsik Gy. Byzantium and the Magyars. Budapest, 1970. P. 115; Pop I.-A. Regatul Ungariei între Apus şi Răsărit:
Catolici şi noncatolici în secolele XIII–XIV // Anuarul Institutului de istorie Cluj-Napoca. 1997. Vol. XXVI. P. 314.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
27
Commentarii
Однако, эти нововведения не означали только смену названий — прежние реалии
обретали при этом иную сущность. Речь идет об определенных западных формах
организации, характерных преимущественно для германского феодального мира
(который венгры после 1000 г. старались имитировать), вот только эти формы
были привиты на старые родовые корни, характерные для древней социальной
организации ранних венгров, пришедших в 895–896 гг. в Паннонию. Другими
словами, речь идет об обществе, подвергшемся западному влиянию sui generis
(которое некоторые современные авторы отказываются — слишком сурово, на наш
взгляд, — называть феодальным)33, но с мощной традиционной основой из племенной эпохи. Однако в XIV в. Анжуйская династия жестко ослабила древнюю
венгерскую архаичную традицию, навязав в мельчайших деталях и почти во всей
институциональной структуре королевства западную феодальную модель, на сей
раз франко-неаполитанского образца.
Марамуреш в своей глубине все же остался и в XIV в. организованным по своей
старой румынской, римско-византийской традиции, испытавшей византийскославянское влияние, с классом землевладельцев-кнезов, с сельскими и долинными
кнезатами, с владениями ab antiquo, с византийскими (православными) церквами
и монастырями. При этом, однако, речь идет о мире, переживавшем эпоху перемен
и испытывавшем воздействие новых институтов, принесенных Венгерским государством, колонистов — саксонцев и венгров, католической церкви, письменных
документов, военной службы и налогов, на которые притязала королевская власть,
и т. д. Другими словами, Марамурешская земля еще была структурой с римсковизантийской и византийско-славянской сущностью и с определенными поверхностными формами германского и франко-неаполитанского типа, сравнительно недавно принесенными с запада. Иллюстрацией такого положения является церковная
организация. В то время как почти для всех местных жителей церковь продолжала
оставаться восточной (православной), новоприбывшие, именовавшиеся «гостями»,
имели несколько своих западных (католических) церквей (часовен) в тех местах,
где они поселились, достаточно слабо организованных, так как их прикрепление
в форме архидиаконата (аналог православных протопопий) к одной из соседних
епископий (Трансильвании или Эгера) было еще, в 1300–1350 гг., предметом споров.
Католических монастырей в Марамуреше в XIV в. не было.
Марамурешский пример, однако, наглядно демонстрирует необходимость
устранения все еще стойкого историографического предубеждения, согласно
которому средневековое Венгерское королевство представляется каким-то конфессиональным католическим монолитом. Как показывают некоторые солидные
исследования, как старые, так и новые, документальными, нарративными и археологическими источниками в целом королевстве святого Стефана до великого
монгольского нашествия (1241–1242 гг.) фиксируется наличие около 600 византийских (православных) монастырей, из которых 400 локализовано34, против
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
170–180 латинских (католических). Подобным же образом хронист-гуманист
Антонио Бонфини, воздавая хвалу королю Людовику I, прозванному Великим,
говорит, что к концу его правления (то есть около 1380 г.), после беспрецедентного усилия по насаждению католицизма как единственной религии в Венгрии,
«истинная вера» была столь широко распространена, что «по общему мнению,
более трети страны (propter omnium opinionem, plus quam tertia pars regni) было
проникнуто этим святым обычаем»35. Эти примеры показывают, что в средневековой Венгрии (по крайней мере до 1400 г.) византийская вера, далекая от того,
чтобы быть уделом меньшинства, охватывала более половины населения или, во
всяком случае, столь большое число людей, что оно производило впечатление
большинства.
Волнения и мятежи
в марамурешском обществе
Вопреки этой устойчивости старых реалий и традиций, насаждение новых порядков, принесенных венгерскими властями с запада, становилось давящим и
стесняющим для людей востока, вызывая волнения и даже мятежи. Марамуреш
является значимым примером в этом смысле. Здесь видно, как к середине XIV в.
в рамках общества марамурешских кнезов сформировалось два лагеря или
группировки: одна, которая, чтобы сохранить и даже увеличить свои владения,
прерогативы и, в сущности, могущество, выступала за сотрудничество с королевской властью и ее представителями, и другая, которая с той же целью защиты
своего статуса провозглашала сопротивление вмешательству извне. Символическими выразителями этих двух направлений были румынские лидеры Драгош
(член одной из семей кнезов, ставших нобилями) и Богдан (член одной из семей
владетельных кнезов, сановников воеводы Марамуреша). Драгош, как и многие
другие феодалы-румыны, участвовал в антитатарских кампаниях короля Людовика, добившись признания своих заслуг королевской властью. Вследствие
этого в 1359 г. Драгош стал во главе Молдавского княжества в качестве верного
вассала венгерского суверена. Здесь он основал династию, состоявшую из его
сына Саса и внука Балка. Другой румынский марамурешский лидер, воевода
Богдан, упомянут в 1342 г. вместе со своими сторонниками как изменник короля
и мятежник. Это сопротивление, превратившееся в мятеж, продолжалось около
двух десятилетий (с периодами затишья и, возможно, даже временного возвращения к верности королю), после чего воевода Богдан, названный королем
«нашим известным изменником», в сопровождении 100–200 преданных ему кнезов, окончательно ушел (примерно в 1363–1364 гг.), перейдя горы в восточном
направлении, в Молдову, где, отстранив потомков Драгоша, образовал, опираясь
на старые румынские политические реалии, второе средневековое румынское государство — Молдову. Молдова иначе именовалась в многочисленных зарубежных
и внутренних (адресованных иностранцам) источниках как «Валахия», «Малая
Валахия», «Русо-Валахия» и т. д.
35
28
Bonfinius A. Rerum Ungaricarum decades quatuor cum dimidia / Ed. I. Sambucus. Basel, 1568. P. 377.
Петербургские славянские и балканские исследования
И.-А. Поп. Марамуреш в XIV в. Этническое и конфессиональное...
Рост присутствия русинов в Марамуреше
и их сосуществование с румынами
Mihalyi de Apşa I. Op. cit. P. 10–11. Nr 4.
Ibid. P. 35. Nr 15.
38
Popa R. Op. cit. P. 53, nota 64.
39
Ibid. P. 51, nota 58. См. также: Bélay V. Máramoros megye társadalma és nemzetiségei. A megye betelepülésétöl
a XVIII század elejéig. Budapest, 1943. P. 111–112.
36
37
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
29
Commentarii
На фоне этих серьезных политических и военных потрясений, приоритетно
отраженных в источниках, жизнь крестьянских общин в селах (кнезатах) очень
мало известна. Предполагается, что обычные люди из более чем 100 поселений,
зафиксированных до 1400 г., жили достаточно изолированно по отношению к новым королевским учреждениям, католической церкви и «гостям» из пяти городов.
Забота властей о приобретении новых рабочих рук постоянно видна в многочисленных документах, от данной «гостям» в 1329 г. привилегии, призывавшей
к тому, чтобы любые находившиеся в свободном состоянии люди прибывали
для того, чтобы «обосноваться в этих местах»36, до пожалования в 1350 г. кнезата
румынских сел Липчень и Херинчень сыновьям Крэчуна, то есть «нашим верным
румынам», в надежде на то, что они будут снабжены множеством «(новых) жителей», наряду «со всеми людьми и румынами», уже находящимися в указанных
селах, которых побуждали подчиняться новым хозяевам, также как раньше они
подчинялись старым кнезам37. Корона поощряла, следовательно, прибытие новых
сил, которые присоединялись к существующим, способствуя таким образом тому,
чтобы Марамуреш становился более плодородным и более процветающим. Среди
привлеченных из, как правило, близлежащих местностей иногда попадались и румыны, но, разумеется, было и множество русинов. Если в собственно Марамуреше,
как мы показали на основании топонимики, в конце XIV в. было всего несколько
русинских сел, то в долине Быржавы русинское присутствие, несомненно, является
более ранним, что, возможно, относится и к другим местностям соседнего комитата
Берег. Русинизированные села из среды долинных румынских кнезатов, те, которые
русинизировались в XV–XVII вв., во всех случаях принадлежали, по крайней мере
временно, королевскому казначейству или какому-либо крупному феодалу — факт,
который в состоянии объяснить привод крепостных-русинов38. На основе изученных документов было установлено с достаточной точностью, что число русинов
в историческом Марамуреше превзошло число румын лишь в XVII в.; в 1838 г.
в Марамуреше (который включал тогда и села в долине Быржавы, в комитате Берег),
было 84 000 русинов и 50 000 румын39.
Это продвижение русинов на юг является совершенно нормальным явлением,
сравнимым с другими миграциями населения в тот же средневековый период,
включая массовое движение румын из предгорных районов Молдовы и, возможно,
даже из Марамуреша на юг Польши (где и после утраты румынского этнического
характера этих регионов встречались села, организованные в соответствии с валашским правом — ius Valachicum) и — через реку Прут — далеко на восток.
Другими словами, как на рубеже первого и второго тысячелетий и позже некоторые
из румын — уроженцев северо-восточных и восточных районов нынешней Румынии — постепенно продвигались, со своими стадами или без них, на юг Польши,
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
а также в Пруто-Днестровское междуречье и далее на восток, тем самым меняя
этнический состав этих отличавшихся низкой плотностью населения регионов, где
было зафиксировано раннее славянское присутствие, так и некоторые из русинов,
привлеченные, вероятно, в том числе и предложениями венгерских властей, продвигались на запад и юго-запад, достигая сначала соседнего с Марамурешем Берега,
а затем, начиная с XIV в., обосновывались и в самом Марамуреше, среди румын.
В отличие от упоминаемых в привилегиях и контролируемых властями организованных передвижений немецких и венгерских «гостей», прибывавших в Марамуреш
в XIII и XIV вв., передвижение русинов кажется «скрытым», не управлявшимся
напрямую властями. Речь, таким образом, идет о двух различных по характеру процессах — одном официальном, относившемся к свободным людям и привилегированным общностям (в случае «гостей»), и другом — неофициальном, относившемся
к лишенным привилегий крепостным (в случае русинов). Как следствие, в XIV в.
в среде почти полностью румынской марамурешской феодальной знати, к которой
прибавились «гости» из пяти населенных пунктов и католическая церковь (из-за
своих нескольких земельных владений), не было еще ни одного землевладельцарусина40. Постепенно, однако, крестьяне-русины будут продвигаться на юг, от гор
к долине Тисы, и мирно уживаться с крестьянами-румынами. Мы не знаем механизмов этого сосуществования, потому что сохранившиеся документы содержат
детали, относящиеся к жизни землевладельцев (формы собственности, процессы,
захваты, передачи в залог, конфискации и т. д.), и не касаются жизни зависимого
населения. Можно, однако, предполагать, что относившиеся к зависимому населению румыны и русины, будучи православными и пользуясь старославянским как
языком богослужения, имели достаточно мотивов для взаимного сближения. Их,
разумеется, должно было объединять и свойственное и тем и другим непривилегированное положение и, в первую очередь, отсутствие официального признания
их веры и церкви, то обстоятельство, что они подвергались кампаниям по окатоличиванию, как и пренебрежение, содержащееся в понятии «схизматики», все чаще
употреблявшемся по отношению к ним. В условиях, когда общим языком литургии
был старославянский, представляется очевидной возможность посещения румынами и русинами одних и тех же культовых зданий. В то время как румынская знать
Марамуреша должна была большей частью приблизиться к менталитету венгерской
знати, характерному для всего королевства, румыны из низов оставались, также как
и русины, привязанными к православию и византийско-славянской духовной атмосфере. Возможно, что среди них в определенные периоды Средневековья развилась
определенная солидарность зависимых и дискриминируемых, ставшая разрушаться
лишь в позднейшие эпохи, одновременно с ростом современных национальных
чувств, появлением национальных движений и созданием национальных государств.
Еще одним общим, сближающим элементом для румын и русинов Марамуреша в
Средние века, также связанным с их общей дискриминацией в чуждом католическом
государстве, могло быть присутствие по соседству (или память об этом славном
присутствии в прошлом) румынских и, соответственно, славянских православных
40
В 1439 г. впервые появляются два землевладельца-русина в селах Бочкой (Posessio Volachica) и Лунка,
к северу от Тисы, прежде, однако, издревле находившиеся во владении румынских кнезов из Крэчунешть
(Volachi de Karachonfalva). См.: Popa R. Op. cit. P. 68–69.
30
Петербургские славянские и балканские исследования
И.-А. Поп. Марамуреш в XIV в. Этническое и конфессиональное...
Заключение
В заключение можно сказать, что Марамуреш XIV в. являлся результатом взаимодействия двух разных миров: мира римско-византийской традиции, подвергшейся
византийско-славянскому влиянию, представленного главным образом православными румынами, и мира западного типа (с элементами родовой традиции),
представленного венгерскими католическими властями, католической церковью и
«гостями». По мере того, как часть румынской правящей элиты с целью сохранения своего статуса примкнула к королевству и венгерским властям (другая часть
предпочла отъезд в Молдову), к существовавшим здесь зависимым румынам прибавились другие — также румыны, с соседних территорий, но главным образом
русины, пришедшие с севера. По многим причинам, но в основном благодаря общей конфессии и сходному социальному статусу, зависимые русины сближались
в первую очередь с зависимыми румынами, рядом с которыми разделили ту же
судьбу. Начиная с XV в. и среди русинов выделяются землевладельцы, которые, как
и румынские кнезы, приближаются по статусу к венгерской знати. Обе православные общности — румынская и русинская — вынесли серию натисков со стороны
католической церкви, вследствие которых часть представителей элиты перешла в
западную конфессию. Все это в конечном счете привело к тому, что исторический
Марамуреш, «страна» площадью около 10 500 кв. км, расположенная на широкой
полосе взаимовлияний между Западом и Востоком, которая начинается у берегов
Балтийского моря и доходит до Адриатического, остается очаровательным плавильным котлом культур и цивилизаций, настоящим символом мультикультурной
и многоконфессиональной Европы.
Summary
Maramures Land in 14th century was a mixed result of two different worlds, being in a
process of interference: a world of Roman-Byzantine tradition and of Byzantine-Slavic
influence, mainly represented by Orthodox Romanians (called by Latin sources Valachi,
Vlachi, Olachi etc.), and another world, occidental one (but containing some traditional
ancestral and tribal system elements), represented by Hungarian royal authorities, by
catholic church, by hospites (royal colonists). Before the Hungarian conquest, the
Romanians form Maramures created here a voivodate (voivodship) — a kind of a small
principality — guided by a voivode, who was elected by the land assembly, composed by
all the local landowners (cnezes or Kenesii). One faction of this Romanian leading class
(cnezes) joined the royal and Hungarian authorities, in order to preserve its properties
and its status and another one, in the same purpose, has opposed to the new rules and
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
31
Commentarii
независимых государств, созданию которых способствовали и предки этих румын
и русинов в XIV и XV вв. Другими словами, в то время как существовало немало
мотивов для того, чтобы знатные люди, «гости» и католический клир смотрели на
запад, откуда к ним шли покровительство, привилегии и модель жизни, столь же
много причин было и для того, чтобы люди из низов, румыны и русины, с надеждой
устремляли взор на восток и северо-восток, где жили свободные массы их соплеменников, одних с ними веры и языка.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
rebelled, passing finally the Carpathians in Moldova. Step by step, to the existent
Romanian subject people added new ones, frоm the neighborhood, not only ethnic
Romanians, but even Rutheni (Ukrainians), arrived from north and north-west frоm the
core of their people. For many reasons, but mainly because of the common denomination
and of their lower social and political status, Ruthenian subjects arrived to be closer to
Romanian subjects, both groups sharing the same fate. Starting with the 15th century,
among the Maramures Ruthenians raised some small landowners who, together with the
Romanian cnezes, became closer to the status of the Hungarian nobility. Both Orthodox
communities — Romanian and Ruthenian — suffered a long series of pressures coming
from the Catholic Church. As a consequence, a part of the Romanian and Ruthenian elite
adopted the western faith. By all these elements, Maramures Land — an area of circa
10 500 square kilometers, situated on the large strip of interferences situated between
West and East, starting at Baltic Sea and arriving at Adriatic and Black Seas — remain
a fascinating crucible of cultures and civilizations, a real symbol of multicultural and
multidenominational Europe.
Петербургские славянские и балканские исследования
КОНФЕССИОНАЛЬНАЯ И ЭТНИЧЕСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ
АВТОРА В ПОЛЕМИЧЕСКИХ СОЧИНЕНИЯХ
МИХАИЛА ОРОСВИГОВСКОГО АНДРЕЛЛЫ
XVII в. в Подкарпатской Руси — время активного насаждения униатства и борьбы местного восточнославянского населения за сохранение своей «старой веры»,
православия. Впрочем, и раньше венгерские власти проводили политику ущемления
прав православного населения и перекрещивания его в католицизм, но ее успех
был незначителен. Православные люди с русским самосознанием в этом крае уже
давно не имели своей аристократии и своего влиятельного городского сословия,
поэтому конфессиональные отношения часто воспринимались как естественная
часть этнических и социальных различий: католицизм виделся «мадьярской»
и «панской» верой.
Эпоха Контрреформации принесла с собой более настойчивую и целенаправленную политику по борьбе с православием. Первые попытки ввести униатство
последовали вскоре за заключением Брестской церковной унии в соседней Речи
Посполитой (1596). В 1612 г. по приглашению католического магната гр. Дьердя III Другета в Закарпатье приезжает униатский епископ Перемышльский
Афанасий Крупецкий. Но его попытка ввести унию натолкнулась на столь активное сопротивление местного населения, что он вынужден был уехать назад
в Галичину.
Несколько позже после него Мукачевским епископом оказался также галичанин
Василий Тарасович, который довольно открыто симпатизировал идее унии и вел
переговоры о ней с эгерским епископом. Вскоре после неудачной попытки заключить унию в 1640 г. он был арестован кн. Ракоци, но потом отпущен по просьбе из
Рима. Протестантское семейство Ракоци было, наряду с католиками Баториями,
наиболее влиятельным в крае. Почти весь XVII в. они были склонны защищать
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
33
Commentarii
О. Б. Неменский
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
православных от католического нажима. Еп. Василий Тарасович в 1642 г. принял
в Риме католицизм. В Закарпатье он вернулся только через несколько лет, но его
позиция оказала большое влияние на заключение унии в 1646 г.
В тот год 63 священника Мукачевской епархии (а всего их было в ней несколько
сотен — по разным оценкам от 600 до 800) собрались в католической часовне
Ужгородского замка, где под руководством эгерского католического епископа
Георгия Якушича приняли унию с Римом, названную по месту заключения
Ужгородской. Ужгород, в котором не имели влияния князья Ракоци, все более
становился центром католической экспансии, активно направляемой магнатами
Другетами. Еще в 1640 г. там обосновались иезуиты. Но утверждение униатства
оказалось длительным и сложным процессом. Уния в Закарпатье стала делом
приходских священников, что несколько отличало ее от Брестской. Их толкало
на этот шаг тяжелое правовое, материальное и в целом социальное положение
православного священства, и важнейшей их целью было уравнение в правах
с католическим клиром. Последнего, однако, так и не произошло — впрочем,
как и в Речи Посполитой. Примечательно, что в 1646 г. даже не был составлен
акт унии. Отсутствовал или до нас не дошел и протокол заседания священников
24 апреля. Условия унии, как их видели принявшие ее священники, излагались
позже в переписке с Римом. Дополнительные обещания по улучшению правового
статуса давал священникам эстергомский архиепископ Георгий Липпай (а закарпатские униаты входили в прямое ему подчинение), что тоже свидетельствует
о том, что условия унии зафиксированы не были.
Главным инициатором Ужгородской унии был иеромонах Петр Парфений. Возможно, он действовал с ведома Василия Тарасовича. Последний вскоре (вероятно,
в 1648 г.) смог вернуться в Мукачево, чтобы провести в нем последние месяцы
своей жизни. Именно Петра Парфения еп. Василий назначил своим преемником.
Но утверждение нового униатского епископа затянулось надолго. Православные
в 1651 г. избрали себе нового епископа Иоанникия Зейкана. Только в конце 1663 г.
Петр Парфений смог занять мукачевскую кафедру. Тогда овдовевшая по мужу Дьердю II Ракоци София Батори, вернувшаяся в католицизм, изгнала еп. Иоанникия из
Мукачева. В 1664 г. была заключена т. н. Мукачевская уния, по которой к Римской
церкви присоединялись священники комитатов Берег и Угоча. Так, стараниями
Петра Парфения к унии склонилось уже не меньше половины священников Подкарпатской Руси.
Православный епископ Иоанникий (ум. около 1686 г.) уехал в с. Имстичев,
где построил монастырь. Постепенно центром православной жизни Закарпатья
становится Мараморош (Марамуреш) — область на юго-востоке края. Там уния
была заключена только в 1721 г., но и позже православие фактически сохранялось
в местной монастырской среде. Большую поддержку православным оказывали
молдавские и сербские епископы, однако нажим светской и церковной властей
был очень силен. Особенно активным распространение унии стало при униатском
епископе Иосифе де Камелисе (1690–1706). Большим ударом по местному православию стало поражение восстания во главе с кн. Ференцем II Ракоци (1703–1711).
Последний православный епископ Досифей Феодорович был замучен до смерти
34
Петербургские славянские и балканские исследования
О. Б. Неменский. Конфессиональная и этническая идентичность...
* * *
Михаил Андрелла 1 родился ок. 1637 г. в селе Оросвигово под Мукачевом.
Село (ныне район Мукачева Росвигово) с подчеркнуто русским названием (оно
происходит от венгерского «русское поселение», «русская улица») дало ему имя,
которым он подписывался — Оросвиговский2. Фамилия Андрелла в текстах не
встречается: впервые так назвал Михаила по неизвестным причинам исследователь И. Дулишкович3 и вслед за ним А. Петров, и впоследствии она закрепилась
в историографии.
Будучи с детства православным, Михаил получил прекрасное для того времени
и тех мест западное (католическое) образование. Он учился в Прешпорке (Братиславе), в Трнаве (основанный там в 1635 г. университет позже был перенесен в
Будапешт) и в Вене (очевидно, в семинариуме «Пазманеум», организованном, как
и Трнавский университет, одним из самых деятельных проводников венгерской
контрреформации кардиналом Петром Пазманем). Андрелла получил прекрасное
знание греческого и латыни, свободно владел венгерским и несколькими славянскими языками. После окончания учебы он стал униатским священником и какое-то
время служил сатмарским4 пресвитером. Он обзавелся женой и детьми и позже,
очевидно, жил в селе Великие Лучки недалеко Мукачева5.
1
Ссылки на сочинения Михаила Оросвиговского Андреллы в тексте статьи и в сносках приводятся
по след. изданию: Духовно-полемические сочинения иерея Михаила Оросвиговского Андреллы против
католичества и унии. Тексты / Сост. А. Л. Петров, с предисл. Ю. А. Яворского. Praha, 1932. [Материалы
для истории Закарпатской Руси, вып. IX]. Сочинение «Логос» опубликовано на C. 1–69, «Оборона верному
человеку» на C. 71–300.
2
И так, очевидно, его называли и другие. Например, он приводит слова одного человека, бывшего его соседом по селу, сказанные ему во время пожара: «…горит над тобою юж и твой дом Михаиле Оросвигувский,
поповский дом, зри!» (Логос. C. 67–68). Надо также сказать, что книгу «Оборона верному человеку» он
подписал довольно странным псевдонимом: «Сия книга, глаголемая “Оброна верному человеку”, списанна
правоверным и, могу рещи, достойным иереем, Михаилом Феодулом и Христодулом» (Оборона… C. 73).
3
Дулишкович И. Исторические черты угро-русских. Ужгород, 1875. Т. II. С. 120–121.
4
Ныне это город Сату-Маре в Румынии.
5
Сведения почерпнуты из его записок на экземпляре Острожской библии, см.: Микитась В. Л. Український
письменник-полеміст Михайло Андрелла. Ужгород, 1960. С. 44.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
35
Commentarii
в Хустском замке в 1735 г., и только после этого с православной иерархией в крае
было покончено.
И все же, как показала более поздняя история, господство унии было во многом
наносным, поверхностным, а на деле сохранялась живая православная религиозность. В немалой степени уния стала формальным прикрытием для православной
жизни края, сохраняя церковнославянский язык и восточнохристианскую обрядность и проводя жесткую границу между «людьми восточного обряда» и католиками. Тем не менее, случившийся в первой половине ХХ в. массовый переход
местного населения назад в православие не может не удивлять глубиной конфессионального сознания, сохраненного и еще более выращенного в русском населении
края за годы официально декретируемой унии. Несомненно, что у этого феномена
были глубокие корни, и потому ранняя история православного сопротивления унии
представляет особенный интерес.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Но в 1669 г. он разрывает с унией и возвращается в православие6. Судя по всему,
это был громкий публичный жест, так как сразу же вслед за этим он был заключен
в Мукачевский замок7. Из его собственного рассказа известно, что его продержали там семь недель, а потом снова посадили — на этот раз еще на пять8. Все это
время его пытались различными способами отговорить от отречения, и не только
с помощью физического воздействия, но и с помощью долгих бесед, составивших
важный для него опыт устной полемики с ведущими униатскими деятелями Закарпатья. Однако он остался непреклонен.
Трудно сказать, что побудило католиков отпустить о. Михаила; возможно, его
исчезновение могло бы сильно обострить и без того крайне напряженные межконфессиональные отношения в крае. Ему было запрещено посещать Мукачево
и близлежащие районы (в том числе Оросвигово и Великие Лучки). Почти всю
дальнейшую жизнь Михаил Оросвиговский путешествовал по селам Подкарпатской
Руси с православной проповедью, служил священником (известно что он был священником в Сасфале и Севлюше в 1670 г., в Угоче, Бедевле и Урмезиеве, в Унегове
(1701), потом долго в Изе). Известно также, что по крайней мере однажды он ездил
в Галичину — в г. Стрый9, очевидно к православному митрополиту молдавскому
Досифею, которого привез туда польский король Ян Собесский после взятия Сучавы. Скорее всего, это было в 1687 г.10
Но одной проповедью и устной полемикой с униатами о. Михаил не ограничивался. Как писал Е. Недзельский, личность Андреллы «может быть символом той
борьбы и защиты “старой веры”, которая продолжалась более столетия и которая
характеризует весь средний период карпато-русской литературы»11. Известно о написании им в 1672–1681 гг. трехтомного латиноязычного «Трактата против латинов», но до наших дней он не сохранился12.
Зато сохранились два его сочинения, написанные на славянском13: это «Логос»
(или «Пять словес»), датируемый 1691–1692 гг. и дошедший до наших дней в списке
на 72 листах, и «Оборона верному человеку», написанная в 1699–1701 гг. и сохра6
На эту дату он конкретно указывает: «Ци видиш, человече, же отступих диаволов римских давно, року
по славном Христовым Рожьдествм 1669» (Оборона… С. 131). О том, что прежде он был униатом, Андрелла
не раз вспоминает и в довольно жестких формах: «Унеятом и аз колись, Михаил, бех, осквернях в той час
землю Божию» (Логос. С. 62), «Писавый сия — признаю ся и сам аз на мя (на себе сам) — бых несмыслен
колись давьно. Не разумех Духоносца, ниже псалма, учащаго нас…» (Логос. С. 16), «И аз бех темником,
слепцем» (Логос. С. 39).
7
Андрелла, например, описывает, что он был «железными веригами связаным» (Оборона… С. 149). Подробнее о его пленении см.: Логос. С. 37; Оборона… С. 171 и особенно С. 176.
8
«На назе бе ланц, а на другой железнии пута были, у том же граде римском двакрат: перший, мовлю,
раз 7 недель другий раз пять и день 1» (Оборона… С. 176).
9
«Христос носиль мя и до митрополита до Стрия» (Логос. С. 21).
10
См.: Петров А. Л. «Старая вера» и уния в XVII–XVIII вв. СПб., 1906. С. 27.
11
Недзельский Е. Очерк карпаторусской литературы. Ужгород, 1932. С. 68.
12
О них упоминает в своей «Хрестоматии» Е. Сабов. А. Л. Петров свидетельствует, что все три книги были
записаны в каталоге ужгородской епископской библиотеки, но уже ему найти их так и не удалось (см.: Петров А. Л. Материалы для истории Угорской Руси. СПб., 1906. Вып. IV. С. 28). По каталогу данные о книгах,
приводимые А. Л. Петровым, следующие: № 68. Oroszvegessy Michael. Tractatus contra latinos. Ruthenice. 1672.
in 8 compactum; № 75. Tractatus contra Latinos et graeco-catholicos in 4. 1681; № 76, 68. Tractatus contra Latinos
et graeco-catolicos sine anno.
13
См. Отдел рукописей Львовской научной библиотеки им. В. Стефаника. Фонд 325.
36
Петербургские славянские и балканские исследования
О. Б. Неменский. Конфессиональная и этническая идентичность...
14
Об этом приеме см. подробнее: Деже Л. О языке украинского полемиста М. Андреллы и закарпатской
«народной литературы» XVII ст. // Studia Slavica. Budapest, 1981. T. XXIII. P. 40.
15
Примечательно, как сам Андрелла описывает необходимость использования церковнославянского языка: «Писал бех вам простым языком, а вы бы на тое мыслили, что ся подобало ему, Миговце, тото пишет»
(Оборона… С. 97). То есть церковнославянский язык видится своего рода условием восприятия текста
читателями как авторитетного.
16
Оборона… С. 131.
17
Например: «Чем же ты, Корницкий Яне, злое же чертал собе?» (Оборона… С. 239), «Говориж, локвенциус бесовский, Яне Коrniцкий …» (Оборона… С. 253).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
37
Commentarii
нившаяся в списке на 473 листах. При жизни эти сочинения напечатаны не были, но
их научная публикация состоялась в 1932 г. Оба сочинения носят весьма сходный
характер и представляют собой скорее набор богословских полемических эссе, без
четко выстроенной структуры в плане и содержании.
Эти сочинения написаны на церковнославянском языке, немало дополненным
простым разговорным языком русских сел Закарпатья. Также Андрелла активно использовал венгерские, греческие и латинские слова и выражения, а иногда вставлял
и целые иноязычные цитаты. Очевидна тесная связь этих сочинений с православной
письменностью Речи Посполитой. На его язык явно оказал влияние «Лексикон славеноросский» Памвы Берынды, о котором он упоминает. Также им упоминаются,
например, «Книга о вере» Азария (З. Копыстенского), «Лифос» П. Могилы и «Ключ
разумения» И. Галятовского.
Несомненно, что круг его западнорусского чтения был довольно велик, что
явствует и из идейного анализа текста. Хотелось бы отметить его стилевую
близость с сочинениями Ивана Вишенского. Особенно это касается активно использованной формы риторических вопросов и восклицаний, его сознательной
архаизации14 церковнославянского языка15, соседствующей с нарочито разговорными формами и т. д. Эта стилевая близость удачно дополняет и идейное сходство
двух полемистов.
Андрелла прямо упоминает некоторых своих прямых оппонентов. Это Матиаш Шамбор, венгерский иезуит (M. Sambar, 1617–1682), автор книги «Три
душеполезных вопроса» («Három üdvösséges kérdés», Андрелла пользовался
экземпляром, изданным в Кошицах 1661 г., но эта книга переиздавалась в XVII в.
несколько раз), которая была написана против лютеран и кальвинистов, но имела и антиправославное содержание. Также он полемизировал с «Катехизисом»
Иосифа де Камелиса (1692), который был переведен на славянский и снабжен
послесловием униатским священником из Галичины Иваном Корницким и издан
в Трнаве в 1698 г. под названием «Катехизис для наоуки оугроруским людем
зложеный».
Впрочем, его сочинения (по крайней мере сохранившиеся, написанные на славянском) очевидно предназначались не столько для прямых оппонентов и вообще
«латинников», сколько для стороннего читателя. Это особенно выразительно явствует из такой оговорки Андреллы: «Они, римлянове, не могут мое прочитати писмо,
могу я… слава Богу, и римское, угорское, греческое, еще и польскаго троха, мало»16.
В этом плане интересны нередко встречающиеся обращения автора, показывающие
отсутствие ясного адресата. Оросвиговский обращается то к оппоненту17, то вообще
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
к «римлянам», «униатам»18 (и даже напрямую к папе римскому19), то к православным20, но чаще всего просто: «человече»21.
Несмотря на яркость и большую историческую ценность написанных Михаилом
Оросвиговским сочинений, они до сих пор имеют довольно скудную исследовательскую библиографию. Оба сохранившихся сочинения были изданы, как уже
говорилось, А. Л. Петровым и Ю. А. Яворским в Праге в 1932 г. Известно, что
А. Л. Петров собирался написать посвященную Андрелле специальную монографию, но не успел осуществить задуманное22. Об Оросвиговском несколько
раз кратко писали в некоторых обзорах региональной литературы23. Уточнению
некоторых биографических данных о его жизни посвятил в межвоенный период
несколько статей И. Панкевич24. В 1950-е гг. на Андреллу обратили внимание сразу
несколько закарпатских исследователей, результатом чего стало несколько очерков,
преимущественно обзорного характера25.
Один из этих исследователей — В. Л. Микитась — в 1960 г. издал небольшую,
но довольно ценную монографию, специально посвященную Михаилу Андрелле26, которая по сей день остается единственным специальным монографическим
трудом. В середине века Андрелла стал также героем и некоторых публицистических очерков27. Позже особенностями языка полемиста занимался в рамках более
общих исследований по старинным закарпатским наречиям венгерский филолог
Л. Деже28. Идеям Андреллы посвятил свои статьи итальянский историк Л. Кальви29.
18
См.: «унеяте!» (Логос. С. 9 и др.), «унеатове» (Оборона… С. 260 и др.), «Унитус, униатус» (Оборона…
С. 161), «панове римчикове» (Оборона… С. 281).
19
«…и ты, папеже!» (Оборона… С. 202).
20
Например: «Прошу тебе, сыну восточной церкви, спокой ся» (Оборона… С. 267).
21
Например: «Прочитай-ко перший раз, человече…» (Оборона… С. 193), «Отвориж, слепый человече»
(Оборона… С. 203), «Мой друже, человече, верным и далее остань!» (Оборона… С. 176) и т. д.
22
См.: Яворский Ю. А. Последний труд А. Л. Петрова // Живая мысль. Прага, 1932. № 1. С. 2–4.
23
Франко І. Карпаторуське письменство XVII–XVIII віків. Львів, 1900. С. 37–44; Возняк М. Історія
Української літератури. Львів, 1924. Т. III. Ч. II. (Віки XVI–XVIII); Недзельский Е. Указ. соч. С. 66–70.
24
Панькевич І. 1) Михаил Оросвегувский чи Михаил Феодул // Науковий Збірник товариства «Просвіта».
Ужгород, 1925. Вип. IV. С. 5–16; 2) Кілька нових дат до життєпису Михайла Феодула ОросвиговськогоАндрелли // Подкарпатська Русь. Ужгород, 1931. № 7. С. 35–52.
25
Гончаренко А. Пламенный борец против Ватикана и унии // В сім`ї єдиній. (Збірник художніх творів та
публіцістично–критичних статей). Ужгород, 1954. С. 213–218; Мелник В. Видатний закарпатський полеміст
XVII ст. // Жовтень. 1957. № 5. С. 129–135; Удовиченко Г. М. Про стиль полемічних творів Михайла
Андрелли // Доповіді та повідомлення УжНУ. Серія історико-філологічна. Ужгород, 1957. № 1. С. 74–76;
Микитась В. Л. 1) Видатний письменник–полеміст // Література в школі. 1957. № 3. С. 86–91; 2) Деякі питання полемічної майстерності Михайла Андрелли // Доповіді та повідомлення УжНУ. Серія філологічна.
Ужгород, 1959. Вип. 4. С. 86–91.
26
Микитась В. Л. Український письменник-полеміст Михайло Андрелла. Ужгород, 1960.
27
Галан Я. Годі! // Твори в двох томах. Киïв, 1953. Т. II. С. 383–417; Лукаш И. Поп Андрелла. Этюд //
Путями истории. Нью-Йорк, 1977. Т. I / Под ред. О. А. Грабаря. С. 136–139.
28
Деже Л. О языке украинского полемиста М. Андреллы… P. 19–52.
29
Calvi L. 1) Lingue e culture di confine nell opera di Mychajlo Orosvyhovskyj-Andrella // Pluringuismo letterario
in Ucraina, Polonia e Russia tra XVI e XVIII secolo / Ed. M. Ciccarini, K. Zaboklicki. Warszawa; Roma, 1999.
P. 44–63; 2) Jerusalem versus Rome in the Works of Mykhajlo Rosvyhovskyj-Andrella // Jerusalem in Slavic
Culture = Jews and Slavs / Ed. W. Moskovich. Jerusalem; Ljubljana, 1999. Vol. VI. P. 251–262; 3) Some Remarks
on Michajlo Rosvyhuvs’kyj and His Works // Slavica. Debrecen, 2000. Vol. XXX. P. 223–236.
38
Петербургские славянские и балканские исследования
О. Б. Неменский. Конфессиональная и этническая идентичность...
«Римская вера» и «Римляне»
Отношение Андреллы к «римской вере» и, соответственно, к «римлянам», «латинам», имеет много сходства с ее восприятием такими западнорусскими полемистами
конца XVI в., как Стефан Зизаний и Иван Вишенский. Однако стоит особенно отметить, что, в отличие от них, он был человеком, принявшим в свое время унию и
получившим очень высокое католическое образование.
Католики называются Андреллой весьма разнообразно: «римчики» (Оборона...
С. 184, 246, 287 и др.), «римчиковы» (Там же. С. 238, 244), «люд римский» (Там же.
С. 242), «католикове римскии» (Там же. С. 205), «западници римлянове, папяне»
(Там же. С. 103), «римлянскии людие» (Там же. С. 183, 282), «римлянскии паповы
людие» (Там же. С. 268), «папежтаки» (Там же. С. 165, 256 и др.) и т. д.
Главное, что характеризует его восприятие католицизма — это утверждение его нехристианского характера: «они, римлянове, вси суть нехристианами» (Там же. С. 165),
«и вы — римчики, а не христианы» (Там же. С. 240), «молит ся папежтак демонови
своему» (Там же. С. 165), «и римлян, и всяких, не имеющых Бога» (Там же. С. 187),
«Римляновы попы и патровы люде вшиткы не видят Духа» (Там же. С. 220).
В отличие от православия — «старой веры», «римская вера» видится как новая:
«все то быша едной святой старой веры, а не римской злой новой» (Там же. С. 121),
«Римчиковым людем молодая, нестарая вера явила ся недавно» (Там же. С. 177), «у
старых же св. книгах, не у римских новых же» (Там же. С. 245), «“Един Господь,
едина вера, едино крещение” — а ваше все иное: и Господь, и вера, юж и крещение
иное» (Там же. С. 172). Оросвиговский указывает на конкретную дату отпадения
«римлян» — 805 г.: «Аз же бороню правдивую Христову церков, в ней же родихове ся не пятсотного року, 500, ани теж 805 лета, яко ты и прочии твои сынове»
(Там же. С. 108), «805, осмсот пятого лета почаша, и до днес они, римлянове, вси
30
Монич О. Апологет-полеміст, ієрей Михайло Андрелла (Оросвиговський) (1637/39–1710) // Официальный сайт Мукачевской епархии УПɐhttp://mykachevo.eparchia.net/r/svyat/orosvigovsky_m.htm (последнее
посещение 4 июня 2010 г.).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
39
Commentarii
И не так давно появилась обзорная статья об Оросвиговском дьякона Александра
Монича30.
Настоящая работа представляет собой анализ особенностей этно-конфессионального самосознания автора, отраженного в двух сохранившихся сочинениях
Михаила Андреллы. К сожалению, мы не располагаем другими подобными сочинениями того же и более раннего времени, написанными закарпатцами. Вполне
возможно, что Андрелла был уникальным для своего края полемистом тех лет. Но
тем интереснее его тексты выглядят на фоне довольно обширной православной
полемической литературы, происходящей из русских земель Речи Посполитой, с
которой он, как уже выше сказано, был хотя бы частично знаком. Несомненно также, что, учитывая активную проповедническую деятельность Оросвиговского, его
понятия о конфессиональных различиях и о сущности происходящего конфликта
оказали значительное влияние на сознание и идентичность восточнославянских
жителей Подкарпатской Руси тех лет.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
суть нехристианами» (Там же. С. 165), «805 року почасте оный не знати псалом»
(Там же. С. 202).
Отпадение произошло из-за «новин», которых постепенно становилось все
больше: «Не мало, но много у римлян, 43 новин: первых лет толико бы, ныне юж
и болше» (Там же. С. 128–129), «Осмсот 54 року у Риме лишено свято Христово
Крещение, Богоявление Божое и прочая. Вемы от книг правых» (Там же. С. 173).
«Римляне» были когда-то тоже христианами31, но они были обречены на отпадение, подтверждение чему Андрелла находит в пророчествах (Там же. С. 165). Тем
не менее, полемист задается вопросом: «Чии есте вы, Romanj, римлянове, кто вас
отлучил от Бога, 72 псалом ли, бес ли, гръдость ли?» (Там же. С. 258). Андрелла не
раз называет Римскую церковь сектой: «у папештацкой римской ест секте» (Там
же. С. 92), «Найдет Христос свою, а не римскую, не латинскую, не папежтацку
секту, не секту и не религiones» (Там же. С. 174). Соответственно, римская вера
иногда обозначается как еретическая: «Оле неразумия еретическаго римскаго!»
(Там же. С. 168).
Такое отношение к латинству для того времени трудно признать необычным,
хотя, конечно, даже в православной полемике XVII в. оно в основном менее резкое,
и нередко дополняется надеждами на будущее возвращение Римской церкви. Однако
отношение Оросвиговского к католицизму на общем фоне православной мысли тех
лет обладает и значительным своеобразием, имеющим параллель разве что в сочинениях Ивана Вишенского. Он настаивает на том, что католицизм — языческая
религия, ведь во главе Римской церкви стоит не Христос, а римский папа, и поклоняются «римляне» не Богу, а папе как верховному божеству: «Христос наша глава,
а ваша — вонячий папеж» (Там же. С. 163), «Тольмачте юж пастырем Христа, а не
папежа» (Там же. С. 213), «патер, папежув сын — а не Божий» (Логос. С. 64), «Они
не шествуют путем Христовым, но по папежу» (Оборона... С. 189), «Смотретеж,
да не упаднете во многобожие, яко латина из унеатом звером» (Там же. С. 275),
«Мне папеж Риму не ест богом, и не был, и не будет, certissime!» (Там же. С. 283),
«тыми идолопоклонници римскими» (Логос. С. 48), «об богу римском» (Там же.
С. 64), «Вак мерошиг (венг. «наглость». — О. Н.) у римчикох теразнейших. Не
знают истинно, же не папеж веру святым даровал на кресте честном, але Христос»
(Там же. С. 226); М. Шамбор в своей книге не только «против Лютра и Кальвина»,
но «и против сынох Божиих, християнох, досыт хулы много хулит» (Там же. С. 98),
«Они давно, римляне, Иисуса знают, но зело его хулят и не хотят, веру приявши,
постити. … Убиет правдивая оная истинна римлян и папу» (Там же. С. 193), «Римляне евангелию не веруют» (Логос. С. 69). Соответственно, нередки обозначения
«римлян» как «поган», например: «Лютра, и калвина, и римлянина, и прочих поган не прощу тераз, точию самых отпадших веры святой унеятских иереев, попов»
(Оборона... С. 102), «Погане, неверници быша, и днесь сут тии и тым подобнии
римяне» (Логос. С. 35).
31
«…и вы былисте Сионяне. Глаголют о сем и книги сут» (Оборона... С. 256), «…лучше от всех римян
теразнейших. Не глаголю: от давных римлянов, котрых имемо межи нашими такожде святыми в едности
святой, котрии еднако все держали урочистии празники святыя, але мовит ся о тых, котрых» (Оборона…
С. 47).
40
Петербургские славянские и балканские исследования
О. Б. Неменский. Конфессиональная и этническая идентичность...
32
«Мы духовная, а вы плотьская, мы в небе, а вы в Риме остаете» (Оборона… С. 207), «Злое ся вкоренило
в людех, леность и недбальство великое, лакомство к злобе, а найпачеже неверство — римское световое все»
(Логос. С. 5), «Римляне сего краткаго временнаго мира сут сынове, а не оного вечнаго нашего, ему же несть
конца» (Оборона… С. 123), «…от римских тых всяких земляных людий» (Там же. С. 124), «Латина вся в
Риме без правды ест Божой, судят своею земною, а не небесною правдою веру святую претворити» (Там
же. С. 242), «Не Римови, бо Рим мир, а не мир, ниже миро Рим, но миролюбъцы они, а не миролюбъцы»
(Там же. С. 123).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
41
Commentarii
Такой взгляд дополняется утверждениями, что «римляне» прокляты: «Сих римлян
траву проклятую отци святыи прокляша на соборах еще, а ниже ясти, ниже питии
с ними» (Там же. С. 68), «Удобнейше члкови светлое, нежели Римова проклятая тма»
(Оборона... С. 228). И как проклятые, как ушедшие в язычество, они безнадежны,
то есть никогда более в Церковь не вернутся: «Римскии лживыи учителие все из
унеятами своими теразнейшими не вертают ся ид Господу Богу нашому назад и до
того духовьного Иерусалиму (не до того, котрого кгвалтом або гатальмом (т. е. силой, насилием. — О. Н.) поганее осели); як раз отлучиша ся, не приходят римляны»
(Там же. С. 99), «Папежевы сынове вси погибнут, и ты, папеже» (Там же. С. 202),
«О, горе Египту вашему! Не будет в нем дожда» (т. е. Св. Духа. — О. Н. Там же.
С. 259). Нередко в описании католиков возникает и тема их «мирской» сущности,
подчеркивающая языческий характер их веры32.
Такое отделение католицизма от христианства требует и некоторых языковых
ухищрений, ведь нельзя описывать языческую веру теми же словами, что и христианскую. И Андрелла очень последовательно проводит эти различения. Если в
православной полемической литературе Речи Посполитой можно заметить явную
тягу к разведению понятий «церковь» и «костел», но они все же часто бывают
спутаны, то у Андреллы их различение проведено четко: «Сами правду книгами
показуют: западний костел не екклесия, не «церкви Бога жива» — костел слутаком,
хромым внутрне» (Оборона... С. 268), «от нашых восточных святых не силовал мя
привернути ся от костела к св. церкви» (Там же. С. 283), «Святче римского хромого
костела, человеческий учителю» (Там же. С. 278), «церкве ониж не могут имети,
точию костел» (Там же. С. 249).
Так же Андрелла настаивает на различении понятий «католический» и «кафолический»: «...юж бо евангельская вера моя, а не католицка, но кафолитскаа. Знаю
аз кафоликом быти, а не католиком, геретиком, ego» (Там же. С. 174). Но он идет
и дальше, предлагая называть римский крест не крестом, а «крижом»: «Его etiam,
я также бога их и крест, криж римчиков, котории новый календар славят альбо хвалят, тых противников ровняю оному кресту, на котром висел разбойник, неверлвавший св. учению Павлову» (Там же. С. 240), «Левый недобрый ваших папежниковыъ
криж или крест их» (Там же. С. 266), «бо кресту врази суть римчиковы поповче
сии» (Там же. С. 240). В порядке игры слов полемист и католических епископов
именует «бескупами», совмещая латинскую форму слова со словом «бес»: «И мене,
яко Христова, возом, коньми возили до своих бескупов шатанов из града Мукачовского, в немже бех узник» (Логос. С. 16), «поругай ся, речено, и ты сему бесовскому
римскому бескупови» (Оборона... С. 285), «Горе священство от бескупа римска
приемлющым» (Там же... С. 158). Православие противопоставляется римскому
«кривославию»: «они сут сами кривославными людьми» (Там же. С. 126). Такое
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
лексическое выведение католицизма из христианского контекста имеет и логичное
завершение, когда Андрелла говорит про «науку тых треклятых римскиих ложных
кристусов» (Там же. С. 144).
Нередко Андрелла подчеркивает и агрессивное отношение «римлян» к христианам: «Чемуж тягнут римляне силою, гвалтом человека?» (Там же. С. 122), «ваш
долешний той Рим, котрый прагнет крове людской проливати невинных сведетелей
Христовых, таких, котрии ся едного Бога боят и знают его» (Логос. С. 50), «а римлянове, як отступиша от востока, св. престола брата Господня Иакова, патриярхов
всех четверопрестольных, власне так их, як мене amant, любять, как сатана ангела»
(Оборона... С. 198). Причем это свойство «римлян» прослеживается и в современности, и в далеком прошлом33. На фоне этого в отношении православных к католикам
Андрелла проповедует крайнее отчуждение. Нельзя ни в костел заходить, ни дружбу
водить с католиками: «не идете в корчму, римский слутый костель, бо грехота. И содружества их варуйтеж ся» (Там же. С. 274). С «римлянами» нельзя даже садиться
есть за один стол: «Ци разумеваеш, человече, Петрово 67 зач? Красно учит вернаго
человека не ясти, ни питии из Римлянами порочными» (Там же. С. 102).
Упоминания о «римской вере» и о «римлянах» чаще всего снабжается Андреллой различными негативными эпитетами: «злоба римская» (Логос. С. 18), «лож
римская» (Там же. С. 64), «римская прелесть» (Оборона... С. 120), «нечистый оный
римский» дух (Там же. С. 142), «римская вонячая вода» (Там же. С. 177), «римская
тма» (Там же. С. 96, 239), «злая новая вера» (Там же. С. 121) и т. д.34 Интересно
также, как Андрелла играет со словом «иезуит»: «вызуитове римсции» (Там же.
33
«Сия книга, глаголемая «Оброна верному человеку», списанна року того, котрого зело римляне на нас
наступали и гонили нас восточных, и во кладах и затворах нас держаще и пакость велию нам веры ради
православной задавающе» (Оборона... С. 73), «…апостолове и Господь наш ходиша, учащи неверных в
свою церков съборную веровати, а не в римскую тоту, котрая многих святых убила, мужей же и святых
жен» (Там же. С. 126–127).
34
См. также: «Зверове сут Romuli, romanj» (Логос. С. 19), «гордых диаволских римских лестных изводителей душ из горе на дол» (Оборона… С. 76), «Не знают безбожники тое римяне» (Логос. С. 47), «И доныне
в жидовстве сут все римяне теразнейшие, … у диавольской сети сут» (Там же. С. 50), от «нечистых римлян»
(Там же. С. 52), «Гордии римляне, подобно, уподобиша ся демоном злым» (Там же. С. 55), «Они, римляны,
самая лож сут» (Оборона… С. 98), «латко римский кудлатый» (Там же. C. 100), «Ага, римскии чтортове,
змиеве!» (Там же. С. 105), «римлянове сут не Христовы овцы, но козлища смердяща чужаа» (Там же. С. 114),
«яко дурнии римчики» (Там же. С. 116), «на римлян, зверов лютых» (Там же. С. 117), «Не уподобите ся
глухим и слепым римляном» (Там же), «от римских несмысленых оных извергов» (Там же. С. 141), «прелестником римским» (Там же. С. 149), «к гордым римляном» (Там же. С. 161), «С богатства у калу лежат
римляне» (Там же. С. 167), «римлянове, роду вонячого смердящаго, вечного огня наследници» (Там же.
С. 183), «Кридаци есте вы, а не Божии сынове» (Там же. С. 239), «читаю я, что ся римчик тягнет в неверие
жидовское от стго Петроваго учения правого» (Там же. С. 240), «Противни ему нечистыми знаходимо, люд
римский, Павловым наукам святым» (Там же. С. 242), «бурит ся тма тая римская» (Там же. С. 242), «ведаю,
же римчикове вшиткы драконтопод, древо злое, гнилое» (Там же. С. 244), «неверным римчиком!» (Там же.
С. 246), «Ага, кудло, псе, псие римский!» (Там же. С. 253), «Чуйтеж немощ в своей книзе, Римовы!» (Там
же. С. 254), «Римский человек — старая злоба, папежтак; и простак их, и писмен, вси они сут слепы» (Там
же. С. 256), «гордостю бесовскою римскою» (Там же. С. 274), «римляне сут тоты люде, котрых восточной
церкве сынове знают быти, же въистинну они то сут, пек, осина им, бесове, шатаны, осаста, чортове, диаволы, лоевециюш, велиарове. Св. Павел апостол о них пишет, же апостолскую тварь или образ оболокли
на ся; але не двино, же показуют(ся) слугами правды, не сущи правда. Одежду носят человечую, а сами
бывшее внутр волцы, и плотстии бесы, и тайноубийцы» (Там же. С. 112). Иногда встречается определение
католиков как «премудрых», но, понятно, имеется в виду мирская мудрость: «римяне премудрии» (Логос.
С. 41), «мудрыи римчикове» (Оборона… С. 216).
42
Петербургские славянские и балканские исследования
О. Б. Неменский. Конфессиональная и этническая идентичность...
35
См. также: «…дерзайте, не бойте ся диавола оного из Риму» (Оборона... С. 119), «дракона, змия римскаго, котрого не треба ся верной християнской души жадной бояти» (Там же. С. 140), «оного проклятого их
папежа» (Там же. С. 151), «Троице Боже, “избави нас от лукаваго” — папы и от его предитечов многих, еже
их очима своими вижду аз» (Там же. С. 195), «а папе римскому бездушнаа животная ему воспоют в адовой
темници, потом же у геенском вечном огню» (Там же. С. 203), «Папа ваш пес, кусает, яко свиня, мертвого
и жива человека» (Там же. С. 206), «у того римского пса» (Там же. С. 210–211), «жидовского оного папы»
(С. 222), «А чорть верует Богу от вас лучше, лепше, нежели папеж» (С. 249), «О, проклят еси ты, славний
римский отче папеж, чемуж не знаеш Бога истинна!» (С. 282).
36
Т. е. Иоанна Иосифа де Камелиса, еп. Мукачевского (1690–1706).
37
«Тож проклятая сатанина тых вера злая будет скоро юж воняти, смердети нашим, скоро. Як тое розумети
треба, же папеж римский всем отец? Ачей на едном ложи спал ти из матерю, из усема унеятома материю, пек
ему от наших, пропад, и соромота члком не знати тое, еще же и студно. Что по сему хощу от св. евангелистов
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
43
Commentarii
С. 276), «вызуитов из правдивой греческой моей и вашой веры святой единой»
(Там же. С. 277). Несомненно, что такая враждебная позиция к Римской церкви
была довольно оригинальной для православного священства и простого православного люда Закарпатья, которому тогда (и многим позже) не было свойственно
столь жесткое конфессионализированное сознание.
Еще более жесткие оценки Андрелла дает папе римскому. И здесь в первую
очередь выступает тезис, что папа — Антихрист. Этот сюжет можно сравнивать
с целым рядом протестантских сочинений, круг идей которых был Андрелле, несомненно, знаком, однако есть и прямая и очень известная в то время параллель
этому в православной полемике еще конца XVI в. — сочинения Стефана Зизания.
Так, Оросвиговский пишет о своем выходе из унии: «Почах света чистого видети
без римскаго — не отца, но, по науце Христа и пророк, антихриста» (Логос. С. 39),
и еще: «Диаволы все пришли из Риму того, у котром Фармокей седит он, сам антихрист папа» (Оборона... С. 95), «и сам ваш отец лжи, папеж той, котрый у старом
Риму покойнее до часу седит, яко медве зверь. Антихристове ходят патрове их,
котрыи Бога не имают» (Там же. С. 101), «папеж антихрист ест он старший, а его
посланце сут слуги и делают недоброе» (Там же. С. 162), «Юже борим бех с ними
же, к тому не много глаголю с вами, грядет бо “сего света” темна “княз”, фееделем
(от венг. «князь», «государь». — О. Н.), игумен — ест папеж юже ваш, а вы его есте
ожидающии панство» (Там же. С. 190), «Антихрист не токмо ваш Риму папеж,
папа, но и вси тоты…» (Там же. С. 214). И здесь надо отметить, что определением
«антихристы» Андрелла склонен пользоваться очень широко, распространяя его
по сути на всех нехристиан, то есть на тех, «котрый люд не весть закона» (Там же.
С. 214).
Андрелла приводит пророчества, по которым следует, что папы римские обязательно должны были отпасть, и кратко перечисляет нескольких пап, кто какие
новины в вере вводил (Там же. С. 165). Римские папы упоминаются Андреллой
обыкновенно с крайне жесткими определениями: «ворог наш, папеж граду римскаго, вся возмет ся, а што учу аз вас, не хотят враги Божии слышати сия слова»
(Там же. С. 81), «Диаволе римский» (Там же. С. 104), «Человек сатана, той папа
Риму» (Там же. С. 116) и т. д.35 Схожие характеристики достаются и тем, кто папам
служит, например: «Демона ся боят, шатана римского, попове и священики неции,
Иоана Иосифа бездушника!»36 (Логос. С. 10). Также папа римский обозначается как
«ложный отец» («Горе ложному отцу папежу». Оборона... С. 189), причем эту тему
Андрелла развивает особенно подробно37.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Особая тема в этом отношении — восприятие Андреллой Рима, который многократно называется Вавилоном и «душевным Вавилоном»: «а Рим есть душям Вавилон» (Там же. С. 254), «Многое множество сут, иже не покланяют ся Римови, вашому Вавилонови» (Там же. С. 236), «о темном Риме — Вавилоне» (Там же. С. 160),
«Вавилоне, Риме убогий ты!» (Там же. С. 237), «поплюйте и вы Вавилона, сиреч
града Рим, в немъже царство мира сего краткого» (Там же. С. 255), «из римскаго,
реку по апостолу, душевнаго Вавvлона» (Там же. С. 293). Правда, в этом значении
Рим, как и Вавилон, отрывается от конкретики одного города. Когда заходит речь
об императоре-иконоборце Нового Рима (Константинополя), то он обозначается
как «римский царь»: «бесов ест, а не Божий, чорного поганого оного римского царя
немилостивого, Лва из Васана38» (Там же. С. 134). Хотя иногда Андрелла подчеркивает, что речь идет именно о старом Риме, напр.: «Конец имает диавол и хвост
огон, котрый звезды прельщати пришол из Риму старого» (Логос. С. 10), «жона у
старом Риме, папою бывши, осмая Иванка уродила, може, от пса, латька, зачала
была» (Там же. С. 62).
Как Вавилон «темный Рим» противопоставляется «светлому Сиону»: «Верным
людем мати — Сион, мачоха — Рим проклят!» (Там же. С. 14, ср.: Оборона... С. 102,
160, 165, 256), «Не от Петра Христос ест, но от Христовой науки Петр — камень,
камень Сиону, а не Риму ветхому» (Там же. С. 284), что в целом вполне типично
для православной полемики. Однако основным противопоставлением у Андреллы
является Рим—Иерусалим, причем об Иерусалиме здесь говорится и как о земном
городе, и в значении небесном: «они же Рим изъбраша себе, а не Иерусалим св.»
(Логос. С. 65), «изишла зорница не от Рима, но от св. Иерусалима изходит нашим
душам и плоти, зорниця тай и солнце Божие» (Там же. С. 10), «Прошу прочитати:
горний Иерусалим мати наша, а не Рим старый» (Оборона... С. 100), «Видиж тое, же
святый град ест Иерусалим, а не ваших отцев той то Рим» (Там же. С. 107), «Певне,
же не в Реме ест дом Господень той, аде у св. нашом Иерусалиме» (Там же. С. 107),
«Римскии лживыи учителие все из унеятами своими теразнейшими не вертают ся
ид Господу Богу нашому назад и до того духовьного Иерусалиму (не до того, котрого кгвалтом або гатальмом (т. е. силой, насилием. — О. Н.) поганее осели); як
раз отлучиша ся, не приходят римляны» (Там же. С. 99), «Овун от папежа, от Риму
его пришол, из костела Станеслава, аз же от престола Божого из св. Ерусалиму sum
ego semper, не римский глас» (Там же. С. 246). Это дополняется довольно типичным
для православной полемики утверждением, что «вера святая не из Риму пришла
на увсю вселенную, слепаку! “Наченше от Иерусалима”» (Там же. С. 232). Отсюда
же и противопоставление веры «римской» вере «иерусалимской»: «Како вы весте
или знаете, унеята ся аз пытаю, зведую, котрая вера першая, ци Иерусалимская,
цили вашых теразнейших римлян, ци ачей перши унеты от заходного их костела?»
(Там же. С. 161), «за веру Иерусалимскую и за чада той веры» (Логос. С. 12).
чернилом писати вам: “и отца не зовете собе на щемли” (ссылка на полях: Мат., зач. 93, гл. 23, ст. 9. — О. Н.).
Ертеди, ци розумеете, унеятове, што пишу вам: патер, что сие?» (Оборона... С. 145), «Римский отце ваших
патрув и тое с вами не знает, же и съй, котрый жену не имель, имает чада ныне. Многих чадами знаю, же
их Павел апостол, а не жена родила, але Павла стго жаден сын духовный не смел отцем звати, бо ведаша,
занаша евангелие: “И отца не зовете себе на земли, един бо Отец ваш, иже на небесах”» (Там же. С. 146).
38
Имеется в виду Лев III Исавр (717–741).
44
Петербургские славянские и балканские исследования
О. Б. Неменский. Конфессиональная и этническая идентичность...
«Восточники»
Основа идентичности самого Андреллы — понятие о «восточниках», «восточных». Это конфессиональное определение у него господствует над любыми
другими самопрезентациями. Полемист пишет: «мы, восточници, есме с початку
39
Ср.: Неменский О. Б. Русь и Константинополь в западнорусской полемической литературе после Брестской церковной унии // Церковь в общественной жизни славянских народов в эпоху Средневековья и раннего
Нового времени. М., 2008. С. 76–82.
40
Разве что пару раз он упоминает о всех четырех восточных патриархах: «А римлянове, як отступиша
от востока, св. престола брата Господня Иакова, патриярхов всех четверопрестольных» (Оборона… С. 198),
«от наших патриархов святых» (Там же. С. 165).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
45
Commentarii
Очень примечательно то, что нигде у Андреллы нет противопоставления Рима
Константинополю, столь типичного и столь актуального для православной антиуниатской (и антикатолической) полемики в Речи Посполитой39. И здесь очевидно проявляется специфика закарпатского православия: для православных угрорусов была
важна главным образом общеконфессиональная принадлежность. Константинополь
не упоминается Андреллою ни разу (разве что косвенно через наименование «Рим
старый» (Логос. С. 48; Оборона... С. 100, 101 и др.), подразумевающее существование Константинополя как Нового Рима) — для его идентичности и для его системы обоснований Константинополь не играет существенной роли. То же можно
сказать и о константинопольских патриархах40. Возможно, здесь также играет роль
его желание избежать сравнения папы римского с патриархами, так как «папеж»
противопоставляется как Антихрист всему Православию. Это можно видеть по такой, например, фразе: «Наша глава не патриярхове, но сам един Христов» (Там же.
С. 255). Так, тема восточных патриархов оказывается маргинальной и потому почти
не затронутой. По Андрелле, вся Церковь — Иерусалимская: «из Ерусалимской
кафолической восточной церкви християном обще всем» (Там же. С. 205).
Роль Рима в представлениях Андреллы особенно интересно раскрывается на
примере его отношения к протестантам: они оказываются тождественны католикам как «чада» римских пап. Полемист говорит «о папежу, котрый народиль чадо
себе» (Там же. С. 101), и таковыми оказываются все западные конфессии. «Лютер
Мартон отступил вас 1517 року, другого такого сына 1534 року костел твой сплодил. Злое семя, газ (венг.: сорная трава, плевелы. — О. Н.), плевелы, то сут твои
сынове, мы же Божии есмы сыны, котрыи держимо ся св. писма» (Там же. С. 108).
«Волеет (Дух. — О. Н.) испразнити ся аспидов и всех егожь чад, арианов перше, по
тому Лютров, и Кальвинь Яношов, и отца их и иных язычьников, папежа» (Там же.
С. 179–180), «Христос тое рече, бо они, папештаки, сут сами недоброе древо, для
того тоты в от них — плод зол» (Там же. С. 99). Андрелла зачисляет католиков
и протестантов в один ряд: «Лютра, и калвина, и римлянина, и прочих поган не прощу тераз» (Там же. С. 102), «Римлянове, калвинове, лютаронове и иныи» (Там же.
С. 108), «римскую ани иных языков не верую, ни Лютра, ни егож друга Калвина,
ани тых пап днешних» (Там же. С. 269). Все они, по Андрелле, суть просто различные порождения Антихриста: «Антихристова чада то, почавши от римского
папы их, котрому диавол помощником» (Там же. С. 110). Такой подход важен и для
восприятия полемистом униатов, о чем позже.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
такыи с милостивым Господом Богом и из святыми всеми» (Там же. С. 131), «Восточный аз» (Там же. С. 221), «Вси восточницы разумевавем же…» (Там же. С. 279),
«Восточным иначе пророки пишут, слухайте радостно» (Логос. С. 36), «для самых
восточных и верных жен и чад» (Там же. С. 40), «року того, котрого зело римляне
на нас наступали и гонили нас восточных» (Оборона... С. 73), «своим восточным посеял нашим сам милостивый Владыка всех Христос, котрого суть в нас книги» (Там
же. С. 75), «и прочим верным всем восточным сыном и дщерям» (Там же. С. 104),
«ныне Дух святый да восточным…» (Там же. С. 192), «Вернии восточнии братия
наша» (Там же. С. 238), «Латина вся в Риме без правды ест Божой, судят своею
земною, а не небесною правдою веру святую претворити. То им неможная, понеже
претворил нас восточным людем светити души» (Там же. С. 242), «Тайна моя мне
и моим самым восточным» (Там же. С. 248), «во верных восточных, правоверных»
(Там же. С. 286), «верному человеку, и жене, и чадом восточным» (Там же. С. 274).
И, соответственно, «святою молитвою восточною» (Там же. С. 182), «Восточным
книгам аз, а не западным даю свою руку» (Там же. С. 241), «феология восточная»
(Там же. С. 255) и т. д. Иногда употребляется и определение «святой нашей старожитной веры» (Там же. С. 163) как «греческой»: «Той Корницкий … той патер не
знает грецькой, греческой нашой старшой от тых веры» (Там же. С. 246), «вызуитов
из правдивой греческой моей и вашой веры святой единой» (Там же. С. 277).
Слово «православные» тоже используется, но гораздо реже: «Не знают безбожники тое римяне, себе шкоду плодят, яко нас учат книги, верных самых православных
людий» (Логос. С. 47), «наших простаков, православных християн» (Оборона...
С. 119), «из книг древных православных» (Там же. С. 125).
Нередко Андрелла использует также формулу «дети Восточной церкви» и, соответственно, «Восточна матка» (Там же. С. 250), «мати восточная» (Там же. С. 234),
вообще весьма часто употреблявшуюся в восточнославянской православной полемике: «Мати душ восточнаа указала» (Там же. С. 75), «Рускаго не знавший, ани
грецкаго писания святаго языка нашой церкви и матерее всходной, едной святой»
(Там же. С. 82), «в несправедливых писмах на нашу св. живую веру и церков матку
восточную» (Там же. С. 191), «и св. единой восточьной матерее глаголю» (Там же.
С. 224).
Соответственно, встречаются и «сыновья Восточной церкви»: «у наших сынов
восточной церкви есть железная вера, старшая от римских баламутов книг их»
(Там же. С. 226), «Мати една, чада имает же различная, верная ея точию чада. Тако
учит от святого Духа и вас: “вы есте церкви Бога живаго”, рече, а не Римовы —
Иерусалимова чада» (Там же. С. 225), «римляне сут тоты люде, котрых восточной
церкве сынове знают быти, же въистинну они то сут, пек, осина им, бесове, шатаны, осаста, чортове, диаволы, лоевециюш, велиарове» (Там же. С. 112), «Але и
сие еретици иначе вызнавают, не тако, яко мы, восточной святой церкви сынове и
дщери вшитки» (Там же. С. 98). Одна из глав его «Обороны» даже называется почти
так же, как известное сочинение «Тренос» М. Смотрицкого41: «Плач восточной св.
церкви до сынов ея и дщерий» (Там же. С. 174–190). Но, в отличие от сочинения
41
Theophil Ortholog (Смотрицкий М.). Threnos, to iest Lament iedney ś. Powszechney Apostolskiey wschodniey Cerkwie. Wilno, 1610.
46
Петербургские славянские и балканские исследования
О. Б. Неменский. Конфессиональная и этническая идентичность...
«Униаты»
Отдельная тема сочинений Андреллы — его отношение и критика униатства.
В отличие от некоторых других православных полемистов (например, от того же
И. Вишенского), фактически не различавших критику униатства и католицизма и
воспринимавших униатов просто как новых католиков, у Оросвиговского отношение
к униатам особое.
Саму унию от трактует как «едность неспасенную»: «община или едность неспасенная, сиречь, унея» (Там же. С. 156), «не знают, что припрошует их, да примут
унею, едность — не спасенную, но потопляющую, псующую веру» (Логос. С. 32),
«Унеею, едностю, сатана, демон, папеж проклятый ест» (Оборона... С. 259), «колотиш свет тмою своею, едностю сатаниною, шатане!» (Там же. С. 296), «О унеяты,
римская едносте проклятая, шатанская, чему Христа не вериш?!» (Логос. С. 35),
«бо хворота души твоей — унеа из чорным чортом, сатано!» (Оборона. С. 190),
а также: «То ваша злоба — едность, соединение — лвы со зверятками земными»
(Там же. С. 250).
К ней Андрелла применяет, в общем-то, тот же набор обвинений, что и в адрес
католиков. В первую очередь, они уже «бывшие христиане»: «Бывши християны,
наше идоша назад от Христа» (Логос. С. 17), «Маргарит красне вам говорит унеатом
всем, же юж вы не христиане» (Оборона... С. 211), «вы погибосте, унеяты!» (Там же.
С. 117). Они уже язычники, поклоняющиеся своему богу-папе. Православных Андрелла стращает: «Смотретеж, да не упаднете во многобожие, яко латина из унеатом
звером» (Там же. С. 275), «унетове — ересь — ничим же розни от прочих поган, не
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
47
Commentarii
Смотрицкого, здесь текст никогда не идет от лица Церкви — везде только от лица
самого Андреллы.
Интересно, что при этом понятия «Востока» и «Запада» облекаются не столько
в географические (или церковно-территориальные) значения, сколько в символические смыслы «начала» и «конца». Например, «римляне» прежде, до своего отпадения, были тоже «восточниками»: «Восточници бысте и вы колис то недавно,
805 року почасте оный не знати псалом» (Там же. С. 202). Таким образом, деление
Церкви на Восточную и Западную отрицается даже для времени церковного
единства: вся православная Церковь всегда восточная. «Западные» же признаются
таковыми только потому, что отступили от веры Востока: «И доныне в жидовстве сут все римяне теразнейшие; отлучившии ся от востока, на запад пошли»
(Логос. С. 50), «тех отступников веры востока, западным» (Оборона... С. 84), «а
римлянове, як отступиша от востока» (Там же. С. 198). Эта тема апологии Востока звучит у Андреллы нередко: «Правдивее правдивому Восток имя» (Там же.
С. 257), «Книгы восточьнии — рай, а западни ад ест» (Там же. С. 294), «Восток
далече от западных тых, котрии не знают истиннаго владыку нашего, Иисуса
Христа, Богом» (Логос. С. 69), «Начаток и восток» (Оборона... С. 246), «Восток
обвитует — а не ваших запад — потравою душевною и плотскими ещеж. … Начаток, восток от Риму ли? … “Пану моему восток” nomen, “имя”, не папежове,
вшитким отцеве» (Там же. С. 246). И отсюда поучение читателю: «От западу на
восток гряди» (Там же. С. 262).
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
знающих Бога» (Там же. С. 229), «Постою, буду отповиде чекати от болъвановых
попов» (т. е. от униатов. — О. Н. Там же. С. 161).
Также униаты оказываются, вместе с «римчиками», и «чадами антихристовыми».
Например: «Поистинне, не одежут ся во животе вечном римляны с своими новыми
унетами» (Там же. С. 162), «А унеатус не Христа, але, во плоти сущ, плотскаго
чорнаго чоръта розказаня прияша попове» (Там же. С. 282), «Порочны сут все
римляне и унеятове!» (Логос. С. 13), «Ага, престанте спящии, в грехах римских
унеятове, осветит и вас Христос» (Там же. С. 16–17), «Широким путем римяне и
также унетове ходят, роскошно ядят и пиют, яко богаче мира сего злосливаго препышнии, не занют уским трафити, имже ходили апостоли и вшитки, угодивши Богу,
вечным путем» (Там же. С. 32), «Прочитайте перше Отче наш увесь аж до “от лукаваго” — попика унеятика малого!» (Там же. С. 51), «но чортув, а не Бога ся боят
унеатове» (Там же. С. 192), «Погибающим унеатьскым попом» (Там же. С. 205),
«прославили ся из унетами папежникове, же гордии от фараона» (Там же. С. 223),
«Хвалиш, новый Жидовине, а не вериш. И ты таковый еси, унеатьский попику!»
(Там же. С. 260), «кто унеат, живота вечнаго той не наследует, шога (от венг.: soha
«никогда». — О. Н.), в веке веком» (Там же. С. 263), «Святче римского хромого
костела, человеческий учителю, (а не св. Духа), унеате, слепотствуеши ты, безакониче, безбожнику, не Христов друже, но враже всякой правды небесной» (Там же.
С. 278). И потому «оны, як римчиковы, сице унеты врагы сут мои» (Там же. С. 81).
«Cам антихрист папа, отец унеятом вшитким римским» (Там же. С. 95), «Антихристова посланца унет чем же скоро прият — бо книгу доучити ся леноваша» (Там
же. С. 260). И как таковые, как «погане», они воюют с Церковью: «Биете Христа
вы, унеаты из римлянами» (Там же. С. 282), «“поневаж вы с диаволом” — унеатове
“борете церков Христову, негли и много злейше…”» (Логос. С. 49). Папа римский
является им «богом»: «от кождого унеата душа, дух, отступила. Безъдушъник ест
и ваш отец, римский папеж, духа не имает правдиваго. Хочай и бог ваш папа, проклытый ест человек он … а все папеж, их бог, виновен» (Оборона... С. 177). И приходят они «из того Рима, из котрого пришли слуги антихристовы, слузи, котрыи
лестят вас» (Там же. С. 117).
Однако и отождествления униатов с католиками нет. Здесь актуально общее
восприятие Андреллою западных конфессий как различных порождений папыантихриста. Так, и униаты просто оказываются «новой римской верой»: «поплюйте
тую римскую веру новую, унею, охабете чужое, приимете св. отец правдивую»
(Там же. С. 127), «Волел бых ковдовати (от венг.: «нищенствовать». — О. Н.), нежели новую римскую, недобрую унеатскую веру знати» (Там же. С. 121). Униаты
оказываются в одном списке с католиками и протестантами как одна из вариаций
«антихристовых чад»: «Лютра, и калвина, и римлянина, и прочих поган не прощу тераз, точию самых отпадших веры святой унеятских иереев, попов» (Там же.
С. 102), «что не находят сие лютры, калвинове, унеятове, римского отца сынове, и
новокрещенце обще?» (Там же. С. 145), «Знаемо, вемы Тя, Господи Боже наш, же
Ты еси, а не римский глухий слепак душевный, положивший злое семя посреде
доброй земле твоей, лютров куколь, кальвинов, ормянов, новохрестов. Так тех и
нашой старожитных той же враг посея плевелы, унеята от чловека врагов сатан,
бо не разумеют, бедникове, евангелие» (Там же. С. 102), «же евангелию не токмо
48
Петербургские славянские и балканские исследования
О. Б. Неменский. Конфессиональная и этническая идентичность...
«Враг ест человеком диавол, всия между чистую веру полову свою — плевелы римскии; Лютер Мартон кальвинистов имает внуков своих. Папеж сплодил сына и внуков,
октавус Angyelczek Ioannes. А ну, in Hungaria оноеж откуду посеял враг плевелы? Сей
человек, сосуд вражий, чрътув, Петр Петрович Парфений… из села, названого Секоуль.
Знаю ego, я, его, бом я был в дому егож в тых же Секулах, при св. Иоанне блиско тое, в
Немецкой земли» (Там же. С. 280).
В другом месте Андрелла подчеркивает, что унию священники заключали сами,
без ведома паствы: «На унеатство бежасте вы сами без овець пастыре, понуриша
ся» (Там же. С. 78). Это обвинение униатству было типично и для православной
полемики в Речи Посполитой, указывавшей на отсутствие светских представителей
на унионном соборе. Такой аргумент, однако, был для униатов неприемлем, что
имеет корни в различных понятиях об участии мирян в церковной жизни, принятых
в Восточной церкви и в Западной.
Однако униаты признаются Андреллою «сынами Восточной Церкви» (что напоминает восприятие униатов православным М. Смотрицким) и как таковые они
остаются «братьями»: «Унетове, наши братия, не могут ся опамятовати, отямити»
(Логос. С. 48), «римяны с моими браты унетама» (Там же. С. 68), «Дух отлетит
от унеята, брата нашего» (Оборона... С. 142), «унеят брат» (Там же. С. 150). Они
именно отступники42: «будет всякое злое таким отступником унеятом» (Логос.
С. 65), «сих унеатов, отступивших от веры небесной до земной» (Оборона... С. 174),
«Унитуш, отступник св. Павла и Петра» (Там же. С. 185).
42
Примечательно, что он также пишет и про униатов в Речи Посполитой: «Зри смерти отступующых свя.
православия нашего в Полщи…» (дальше следует рассказ о том, как окончили свои дни некоторые тамошние
униаты. См.: Оборона… С. 280).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
49
Commentarii
римчикове — вей! — папежа сынове и его козопасы, патрове и унетове попове, не
всю евангелию и не целую, они ю не верят» (Там же. С. 204). Интересно, что в одном
месте униаты названы «самарянами»: «Нашим не папа Формос законоположником,
ане Александрове ваше сут, але таковыи, котрых не знают не точию римляне, унеаты — Самаряне, але ктось и простачок, смиреный брат наш» (Логос. С. 62).
Соотношение униатов и католиков довольно сложное. В первую очередь, униаты
помогают католикам бороться с Церковью: «Престанете церковь, роздельници унетове, помагати римляном дерти» (Там же. С. 10), «Где сут убо судящии нас римляне
с унеятами?!» (Там же. С. 54). Они братья «римчикам»: «Патерьский брат — унеат
юрод, а унеат пакиж патрум фратер, сей оному сатане поганому огненну» (Оборона... С. 288). Униаты сравниваются Андреллою с псами, которые доедают за зверями: «“Зверие, егда чловека из`ядят, и пси с дивимы зверми приобщают ся тояжде
снеди независтныя ради пища”. Ертеди сие (от венг.: «понимаешь ли ты». — О. Н.).
И в нашем же роде сих коеждо случшее ся уведехом тайну сию. Зверове сут Romuli,
romanj, isti Canj, псы — наши, отшедшии, яко нечисти, до нечистых сердцем и гордостию отлучиша ся. Римяне — зверове, псы — унетове» (Логос. С. 19). Они «суть
и сами от лукавых диавол и бесов плотских — езувитов и розных патров римских»
(Оборона... С. 178).
На начале униатства в Подкарпатской Руси, а конкретно на роли Петра Парфения,
Андрелла останавливается подробнее:
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Для этого сюжета примечательна актуальность для Андреллы такого понятия,
как «рождение в вере», что проявляется в таких уточнениях: «от тых отпадших
от святой той веры, в нейже родиша ся и въспитаны быша св. млеком Бжго Духа»
(Логос. С. 16), «священицы початок св. вере, в нейже родили ся» (Там же. С. 8),
«Аз же бороню правдивую Христову церков, в ней же родихове ся не пятсотного
року, 500, ани теж 805 лета, яко ты и прочии твои сынове» (Оборона... С. 108), и потому такой призыв к униатам: «поплюйте тую римскую веру новую, унею, охабете
чужое, приимете св. отец правдивую, в нейже родихом ся и мы, и вы, едну знаймо
все, як пред тым была “една вера” святая, едны свята, “едно крещение, един дух”,
а не два духи» (Там же. С. 127).
Униаты, на взгляд Андреллы, родившись в восточной вере и будучи сыновьями
Восточной церкви, еще могут к ней вернуться. И в этом, очевидно, состоит для него
важнейшее отличие униатов от католиков и остальных «сыновей» папы римского:
они не безнадежны, ведь Церковь «завше, яко мати любочадная, на лоно приимует
и блудящых от св. церкви на запад римского костелники» (Там же. С. 75). Как «сыновья» Восточной церкви, они еще могут к ней вернуться, к чему он их постоянно
призывает: «Жаль бы ми унеята, дабы не от`ишол с ними, про то пишу, просящее
их: отступете тоту сатанину шкоду, квар вас!» (Там же. С. 135), «Вы, унеатове, вам
ся пишет, абысте вечне огня геенскаго утекли нашею верных верою единою» (Там
же. С. 188), «хощу просветити унеятову безкнижну, убогую твою душу» (Там же.
С. 196), «Унеяте, чему же ты воюеш на свою душку?» (Там же. С. 247).
Андрелла говорит и о тех, кто соблазняется в унию, и они представляются ему
как «блудящие от востока на запад»: «Жидув, люд поган, не лестят они, ани татарскаго гана, мазуровых апфо, но лучших от себе нашых православных, блудящых
от востока на запад» (Там же. С. 255), «Вас и без мене может Петр св. или Павел
св. просвещати, вашу душу, блудящую от восток, по евангелистову глаголанию, на
запад» (Там же. С. 271).
«Руснаки» и другие народы
Русская идентичность для Андреллы явно не является актуальной в контексте
спора с униатами, что сильно отличает его от православных полемистов по другую
сторону Карпат. Если для них русское самосознание являлось почти неразрывным с
их церковно-конфессиональной идентичностью и как таковое нередко оказывалось
важнейшим аргументом в полемике43, то у Андреллы оно засвидетельствовано лишь
изредка. Вот он пишет о своем языке: «По руснацку глаголю вам» (Там же. С. 191),
«сиреч, то ест, руснацки глаголю» (Там же. С. 275).
При этом русский язык упоминается еще только несколько раз: «ци разумееш
ты по руски або по рацку, сербьски?» (Там же. С. 121), «Рускаго не знавший, ани
грецкаго писания святаго языка нашой церкви и матерее всходной, едной святой»
(Там же. С. 82). Собственно русское самосознание зафиксировано только одной
фразой Андреллы: «Дурнячок Русначок яз» (Там же. С. 170). Из форм этнонима
43
См.: Неменский О. Б. Об этноконфессиональном самосознании православного и униатского населения
Речи Посполитой после Брестской унии // Между Москвой, Варшавой и Киевом. Сб. ст. / Под ред. О. Б. Неменского. М., 2008. С. 105–113.
50
Петербургские славянские и балканские исследования
О. Б. Неменский. Конфессиональная и этническая идентичность...
«Греки, Сербы, Руснаки и вы, Волохове, и вся християнская веро святая, знайте о том,
же Бога нашего един св. слуга болше может от вшитких Немцув и от всех чорных, белых,
шарых розных шатанских купилищ, оружие носящих на православных християн, веру
дръжащих, веру, глаголю, святую, от св. Иерусалиму раз посеяную в сердцах наших»
(Там же. С. 106).
«...бодай бы Греции, Волошня, Волохове, Русь, Козаци, Запоротцы, Македоняне, Мултяне, Сербове, Истрове, Иларикове, Молдовяне, Далматове, Босняне, Болгаре, Славеняне,
Угровлахове, усе столпови и подпору столп держит, а подпора дерьжит тогож столъпа
царствующаго, не точию Петра, московского царя, православие святое наше, иже молитвами святыи подпирают, не токмо мужие, и женский пол» (Там же. С. 251).
В этом обширном перечне очень примечательно то, что среди православных народов упомянута «русь», но не упомянута «москва», при этом тут же содержится
очень почтительное упоминание о «московском царе» Петре I, который признается
в качестве царя православного. Трудно делать обширные выводы из такого небольшого и единичного фрагмента, однако вполне возможно, что для Андреллы
«москва» виделась частью «руси».
При этом никакого выделения закарпатских «руснаков» как отдельного народа
от «руси» также нигде нет. Если принять эти осторожные выводы, то можно ска2010. № 1 (7). Январь — Июнь
51
Commentarii
наиболее употребляемая им именно «руснак»: «А Руснакове наше лучше творили,
аще гласа чужаго ноту не переймовали, но своими осмы гласы у церкви пели»
(Там же. С. 110), «яко то невидущий темник римский намацял, а Руснак напытав»
(Там же. С. 145), «Бо не жертва, но людий злых, як мовит Руснак, прелесть, выгадка диавольская тото» (Там же. С. 116), «ни Грек, ни Руснак восточный» (Там же.
С. 106, 168, 214).
Встречается, однако, и «русин»: «Велика голова в Русина, мозгу в ней велми
мало!» (Логос. С. 17). Есть и определение «русские святые»: «Розумею я тое, же сут
святыи мнози живыи, але не римскии; то грецкии, то тойжде вере паки сут болгарскии, рускии, а все то быша едной святой старой веры, а не римской злой новой»
(Оборона... С. 121). Встречается и этноним «русь» (Там же. С. 251).
В целом остается впечатление, что русская идентичность для Оросвиговского
не была жестко привязана к православию, да и вообще воспринималась более как
обозначение языковой общности, нежели духовной. Единственное место, которое
заставляет усомниться в таком выводе, звучит так: дух «не римских оных, ниже
лютер, ани кальвин, точию язык угорский, дух и душя Русин» (Там же. С. 91). К сожалению, развития этой темы в исследуемых текстах нет.
Впрочем, в одном месте довольно отчетливо проступает конфессиональное понимание «языка», например: «Не по римску глаголю сие, ани по латине, ани теж по
лютерьску, ниже кальвиньским, но языком власным нашим» (Там же. С. 181). То же
и в значении «языка» как «народа»: «Зменники веры Бога не имут и писмо не могут
знати ани разумевати, бо иного духа сут они люде, како и Жидове, и инщии языци
неверникове сут мнози, Духа не имущии стго» (Там же. С. 188).
Несколько раз встречаются перечисления православных народов: это и уже процитированный случай со святыми, которые были «не римскии; то грецкии, то тойжде
вере паки сут болгарскии, рускии» (Там же. С. 121), и еще:
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
зать, что Андрелла демонстрирует впечатляющее для своего времени и своего края
общерусское самосознание. Возможно, на формирование таких взглядов повлияло
его знакомство с полемической литературой киевско-черниговского круга второй
половины XVII в., в которой общерусский взгляд на историю и свою народность
был уже довольно определенным.
Интересны и перечисления Андреллой «поганских» народов. «Римянинови,
Татаринови, Лютеранинови, Калвинови, Турчинови и прочим поганом, яко и Унеятинови отступникови глаголет ся сие всем» (Логос. С. 24), «Той цар над вшиткими
турецкими, и римскими, и иными безбожними панами Пан ест» (это о Боге, Там же.
С. 26), «Аз, я, перший человек, чтыриста пятьдесят пятый той святый един листок
(из Евангелия от Матфея. — О. Н.) не дал бы за всю Прагу, Англию, немецкую
веру, и за Литву, Прусы, Гелвецы, Поляцы, Мураву, Тоты, Чехи, Сведы, Фландры,
Ливоны, Бургунды, Еvропы и Индианы с прочими поганами» (Оборона... С. 142).
Явно, что в этих перечнях конфессиональные и этнополитические единицы перемешаны. А в одном месте проступает и понятие о «немцах» в социальном (и также
конфессиональном, ведь в Закарпатье это было связано) смысле: «Силнейший ест
наш Бог от всех немецких панов и владык» (Логос. С. 69).
Стоит подробнее остановиться на отношении Андреллы к полякам. Как раз
в их восприятии этнические и конфессиональные характеристики оказываются
полностью смешаны, например: «Чтось тому подобного мыслят инее Божия ваше
западници римлянове, папяне: по Риму римляны, по папе том, в котром диавол есть,
папежтаки, Ляхи, Поляци, латковы сынове, котрый хитро ловит пташки, так теж и
убогих людий душки» (Оборона... С. 103), «Псы не внийдут до неба пред Бога выщняго, ни един, ани жаден Лях, ни римчик, ане папежник, унеят, ани теж сынове
их» (Там же. С. 144–145).
В этом контексте довольно выразительно описан весь православно-униатский
конфликт: «Чада с народом смешаня узрят из неверным родом своим. Ляхове,
паповы мужие, дщерь сквернят, руснацкую девку, а девка мужа переводит, абы отступити Бога, от истиннаго и правдиваго права егож тогожде Бога» (Там же. С. 261).
В Иване Корницком (униате из Галичины), с которым полемизирует Андрелла, он
видит именно поляка: «Брехайлова книга Корницкого Иоань, Ян, Ляше, ктось в тобе
бреше» (Там же. С. 236). Образ униата сближается с образом поляка: «В котром же
ты, Ляше, Поляче, и ты, егож брате, унеате» (Там же. С. 203).
Кстати, можно несколько удивиться тому, что у Андреллы почти не слышна
мадьярская тема: венгры как притеснители и как «слуги Рима» фактически отсутствуют. Зато поляки в этом качестве появляются не раз. В этом можно усмотреть
и некоторую идейную зависимость от остальной западнорусской полемической
литературы, и обстоятельство конкретной полемики с Иваном Корницким.
Наверняка также сыграло роль то обстоятельство, что венгерского присутствия
в униатском священстве почти не было, а вот влияние униатов из Польши было
значительным. Так, осмысление православно-униатского конфликта как русскопольского оказалось актуальным и для полемиста в Закарпатье.
При этом, что надо особенно отметить, у Оросвиговского нигде не проявлен
славянский уровень идентичности. Нет ни перечисления славянских народов (сла52
Петербургские славянские и балканские исследования
О. Б. Неменский. Конфессиональная и этническая идентичность...
* * *
В целом можно сделать вывод о том, что полемические тексты Михаила Оросвиговского смотрятся весьма гармонично на фоне всей западнорусской полемической
литературы, являясь, несомненно, ее частью. Однако они имеют и ряд особенностей,
обусловленных, вероятно, не только личным своеобразием Андреллы как мыслителя, но и своеобразием положения православного населения Подкарпатской Руси.
Важнейшее отличие состоит в том, что у Андреллы совсем не представлен
поместно-церковный уровень идентичности, равно как и уровень патриархии.
Ни Киев, ни Константинополь не упоминаются. Андрелла мыслит себя главным
образом конфессионально, как «восточника», что для него тождественно вообще
христианину. Может быть, с этим связано и незначительное место русской (тожд.
русинской, руснацкой) идентичности. Это дополняется и полным отсутствием
свидетельств его рефлексии о славянстве.
В этом плане неудивительно, что у Андреллы ни разу не заходит речи об истории
крещения его народа — ни о Крещении Руси, ни о миссии Кирилла и Мефодия,
которая могла бы здесь иметь особое место, он не упоминает. Все это очень выделяет Андреллу из общего числа западнорусских полемистов. Ведь почти все они
строили свою защиту русского православия в одну из первых очередей на описаниях
истории Крещения Руси45.
Абсолютное господство конфессиональной идентичности совмещается у Андреллы с крайне жестким отношением к католицизму. Это отношение дополнено
теориями его языческого характера, заключающегося в поклонении как богу Антихристу — папе римскому. Эта теория довольно оригинальна, хотя и имеет, несомненно, немало частичных параллелей и в протестантской литературе, и в православной
западнорусской полемике. При упоминании о ней стоит лишний раз напомнить, что
Михаил Оросвиговский (в отличие от тех же Стефана Зизания и Ивана Вишенского)
был человеком, получившим высокое католическое образование и некоторое время
пребывавшим в унии.
44
Так это видит, например, Захария Копыстенский, у которого, впрочем, такой взгляд подкреплен и оригинальной версией этногенетической истории славян, см. об этом подробнее: Неменский О. Б. Представления
о славянской общности в «Палинодии» Захарии Копыстенского // Славянский мир в третьем тысячелетии.
Славянская идентичность — новые факторы консолидации: Сб. ст. М., 2008. С. 120–127.
45
См.: Неменский О. Б. Трактовки Крещения Руси в православно-униатской полемической литературе
Западной Руси в первой половине XVII века // Раннее средневековье глазами Позднего средневековья и
Раннего Нового времени (Центральная, Восточная и Юго-Восточная Европа). М., 2006. С. 57–61.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
53
Commentarii
вянских по разговорному ли языку или по языку богослужения), нет ни каких-либо
сентенций, отсылающих к славянству.
Это также можно счесть своеобразием текстов Андреллы, ведь для многих
православных полемистов Западной Руси славянский уровень идентичности
был довольно значим, причем в довольно разных аспектах: и как духовная
общность, заложенная свв. Кириллом и Мефодием (с рядом отпавших народов,
которые, впрочем, еще могут вернуться44), и как этногенетическая общность
(обыкновенно такие взгляды тесно увязаны с влиянием польской историографии,
особенно с легендой о Чехе, Лехе и Русе). Несомненно, что весь этот идейный
пласт литературы был Андрелле знаком, однако казался ему неактуальным.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Также стоит подчеркнуть, что процессы конфессионализации, активно шедшие
на Западе весь XVII в., все же для этих мест не доходили до такой глубины, чтобы
позицию Андреллы можно было счесть хоть в какой-то мере типичной и репрезентативной для православного священства Подкарпатской Руси тех лет. И несомненно, что многолетняя проповедь о. Михаила, путешествовавшего по закарпатским
селам, должна была оказать большое влияние на конфессиональное мышление
православных жителей края.
Михаил Оросвиговский умер в 1710 г. Последние десять или более лет он прожил
в селе Иза, где служил священником. Это вряд ли можно доказать, но может быть,
именно этим фактом объясняется исключительная роль этого села в дальнейшей
истории православия в Закарпатье. Именно здесь многим позже, с 1859 по 1885 г.,
служил священником Иван Раковский, деятельность которого имела огромное значение для последующего православного возрождения в крае. Жители этого села в начале ХХ в. инициировали процесс массового возвращения русинов в Православие,
и именно здесь служил священником лидер этого движения, о. Алексий Кабалюк.
Вряд ли на Закарпатье найдется другое такое село, которое дало бы Православной
церкви столько священников.
Summary
In the 17th century Subcarpathian Rus’ witnessed the period of extensive uniatization.
Michael Orosvigovsky Andrella (1637–1710) was one of the main advocates for the
preservation of «old faith». He received an excellent Catholic education and became
a Uniate priest, but in 1669 openly returned to Orthodoxy. Later in life, he travelled
to different villages in Subcarpathian Rus’, acted as a priest and preached resistance
to the union. Two his polemical works, namely «Logos» and «Defence for the faithful», have survived in replicas to the present time. The present work is devoted to the
analysis of the peculiarities of the author’s ethno-confessional self-consciousness in
these texts.
Polemical texts of Michael Orosvigovsky look very harmonious against the background
of West-Russian polemical literature, undoubtedly being a part of it. Yet, they also have
a number of features, attributable not only to Andrella’s personal originality as a thinker,
but also to the peculiar situation of the Orthodox population of Subcarpathian’ Rus.
In Orthodox polemical literature Andralla’s attitude to Catholicism is partially parallel only to the works of Stephen Zizany and Ivan Vyshensky. In his opinion, the most
important thing that characterizes Catholicism is its establishing non-Christian nature.
He views «Roman faith» as «new» and «damned». In this respect, he insists that Catholicism is a pagan religion, since it is not Christ but the Pope who is the head of the Roman
Church, and it is not the God but the Pope who is worshipped by «the Romans» as the
supreme deity. In Andrella’s works the Pope appears as the Antichrist. Various Protestant
denominations prove to be identical to the Catholics as the «sons» of popes: intrinsically
all of them are merely various kinds of the Antichrist’s generation. Highlighting the extremely aggressive and hostile attitude of «the Romans» to the Church, Andrella preaches
maximum exclusion of the Orthodox from the communion with the Catholics, urging the
former not even to sit down with latter at the same table.
54
Петербургские славянские и балканские исследования
О. Б. Неменский. Конфессиональная и этническая идентичность...
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
55
Commentarii
Rome is often being called by Andrella the «spiritual Babylon». In his works the main
opposition is represented by Rome and Jerusalem, hence comes the same opposition
between the «Roman» faith and that of «Jerusalem». It is noteworthy that Andrella’s
texts contain no contrast between Rome and Constantinople, so typical for the Orthodox
anti-Uniate (and anti-Catholic) polemics of the Polish-Lithuanian Commonwealth. And
herein, apparently, becomes evident the specific character of the transcarpathian Orthodoxy in which the common religious affiliation was mainly important. Constantinople and
its patriarchs play no significant role for his identity and studies. He stresses that «not the
patriarchs, but Christ only is the head of us», and the whole Christianity is represented
for him by «the Eastern Catholic Church of Jerusalem».
Andrella’s identity is based on the notion of «the Easterner», «eastern», i. e. «the sons
of the Eastern churches». This confessional definition dominates in his works over any
other kinds of self-presentation. In this regard, the concepts of «East» and «West» are
not so much of geographical (or ecclesio-territorial) nature, but they are clothed in the
symbolic meanings of «the beginning» and «the end». For instance, before their secession «the Romans» used to be «Easterners» too, and «Westerners» they became only
as a result of their secession from «the East». Thus, the division of the Church into the
Eastern and Western is denied even at the time of the church unity: Church has always
been Eastern.
To describe the Uniates Andrella uses the same set of epithets and attributes as for
the Catholics. They are also «the generation of Antichrist», and represent only a new
generation of Rome along with Catholics and various Protestants. However, he does not
identify the Uniates with Catholics, which is often the case in the orthodox polemics. The
Uniates are acknowledged as «born in the Orthodox faith», and hence as «the children
of the Eastern Church» (This reminds us of the Orthodox perception of the Uniates by
M. Smotrytsky). As such, they remain «brethren» for him and they are not hopeless and
can still return to the Church.
For Andrella Russian identity is evidently not relevant in the context of a dispute with
the Uniates, due to which he is distinguished to a great extent from the orthodox polemicists on the other side of the Carpathian mountains. If their Russian self-consciousness
is almost inseparable in their views from their church and religious identity and as such
has often been an essential argument in their polemical works, in Andrella’s texts it is
witnessed only occasionally. It is noteworthy that Andrella recognizes Moscow Tsar
Peter I as the Orthodox Tsar and the «pillar» of Christianity. At the same time, in his list
of Orthodox peoples there is no separate «Muscovites» but «Rus’» only. Supposedly,
that is how Andrella demonstrates all-Russian identity, very impressive for his time and
region. Such view formation might have been influenced by his acquaintance with the
polemical literature of the Kiev-Chernigov authors of the second half of 17th century,
in which the common Russian view of history and nationality had already been rather
certain.
The analysis of Andrella’s relation to the Poles as well as his list of the «heathen»
peoples show that ethnic and ethno-political features are closely intertwined and mixed in
his mind. He views the Poles as «brethren of the Uniates». It is noteworthy that Andrella
sees the commonality of the Orthodox-Uniate conflict in two countries, namely Hungary
and Polish-Lithuanian Commonwealth. Yet, the topic of harassment by the Hungarians
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
is very rarely found in his texts, supposedly due to the fact that there were no Hungarians
among the Uniates, who were mainly represented by the natives of Poland.
Slavic identity is nowhere to be seen in the works of Orosvigovsky, which contain
neither a list of the Slavic peoples, nor any maxims, referring to Slavdom. It can also be
considered the peculiarity of Andrella’s texts, since the level of Slavic identity was rather
significant in quite various aspects for many orthodox polemicists of Western Rus.
It is worth emphasizing that the processes of confessionalization extensively taking
place in the West throughout the 17th century, still did not reach in these places such a
depth that Andrella’s standpoint might be considered typical and representative for the
Orthodox priesthood of the Subcarpathian Rus of that time. It is undoubtedly that the
long-standing preaching of Andrella with his radical rejection of the «Roman faith» could
have had a major impact on confessional thinking of the East Slavic inhabitants of the
region.
Петербургские славянские и балканские исследования
КАРПАТОВЕД Ф. Ф. АРИСТОВ О ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
ЛИДЕРА РУСИНСКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО
ВОЗРОЖДЕНИЯ А. ДУХНОВИЧА
Духовный лидер русинов А. Духнович занимает особое место в творчестве Федора Федоровича Аристова (1888–1932) — выдающегося русского слависта, одного
из основателей карпатоведения и рутенистики в России. Он прошел нелегкий жизненный путь, оставшись верным своим убеждениям.
Родился будущий ученый 14 октября 1888 г. в г. Варнавино Костромской губернии, в семье врача Ф. И. Аристова, профессора Военно-медицинской академии. Окончив экономическое отделение Московского коммерческого института
и историко-филологический факультет Московского университета, он активно
включился в славянское движение. Стал членом многих довоенных славянских
общественных организаций, в том числе Славянского вспомогательного общества, Галицко-русского общества, Словацко-русского общества им. Л. Штура,
Русско-чешского общества памяти Яна Гуса, Русско-хорватского общества памяти
Ю. Крижанича и других, в 1908 г. он был избран председателем всеславянского
студенческого общества «Славия», стал секретарем Московского отдела Всероссийского попечительства о пленных славянах, заведовал славянским отделом
в журнале «Русский архив», был редактором журнала «Славянское объединение»,
являлся секретарем «Общеславянских трапез»1. Ему удалось создать уникальный,
единственный не только в России, но и в Европе, Карпато-русский музей в Москве
(1907–1917), материалы которого погибли в Гражданскую войну. Как вспоминала
дочь ученого доктор исторических наук Т. Ф. Аристова:
«В нем находились редчайшие рукописи и письма выдающихся карпато-русских
деятелей, ученых, священников; музей содержал множество книг, не имевшихся даже
1
Аристова Т. Ф. Федор Федорович Аристов и карпаторусская проблема // Аристов Ф. Ф. Литературное
развитие Подкарпатской (Угорской) Руси. М., 1995. С. 8.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
57
Commentarii
М. Ю. Досталь
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
в библиотеках Российской академии наук, Румянцевского и Исторического музеев, а также
в зарубежных книгохранилищах. В музее было собрано до 100 тысяч различных экспонатов, в т. ч. отпечатанные портреты и нигде не опубликованные материалы об экономическом, историческом, религиозном, этнотерриториальном, этнокультурном, географическом
развитии Галичины, Угорской Руси, Буковины»2.
В музее были устроены кабинеты писателей, дававшие представление об их рабочей комнате. Один из них был посвящен А. Духновичу.
В Первую мировую войну Ф. Ф. Аристов ушел добровольцем на фронт. Позднее,
став военным корреспондентом, он имел возможность лично общаться со многими
карпато-русскими деятелями и значительно обогатить свои знания по карпатской
проблеме. В 1915 г. редактировал журнал «Славянское объединение». Демобилизовавшись из армии уже после Октябрьской революции, Ф. Ф. Аристов включился
в научную и педагогическую работу. Преподавал в Тбилисском университете
(1918–1920), был лектором Народного Феодосийского университета и одновременно командных курсов РККА в Крыму в 1920–1922 гг. Затем вернулся в Москву,
стал профессором Московского университета и других вузов, преподавал историю,
историю литературы и другие предметы3.
Ф. Ф. Аристов — автор более 200 работ по славяноведению, в том числе по истории и истории литературы Чехии, Словакии, Польши и других славянских стран,
по истории их взаимных связей и «славянскому вопросу», и более 1000 заметок по
другим отраслям знания.
Но не все просто устраивалось в его жизни в новой России. Как вспоминала дочь
ученого:
«Жизнь его складывалась трагически. Ему пришлось пережить репрессии, включая
осуждение военным трибуналом к расстрелу в г. Феодосии, а также многочисленные
обыски и допросы в НКВД. После октябрьского переворота Ф. Ф. Аристов длительное
время не имел ни малейшего заработка, являясь единственным кормильцем семьи из
8 человек. Окончательно замученный чекистами, тяжело больной профессор скончался у себя на квартире 5 ноября 1932 г. и был похоронен на Ваганьковском кладбище
в Москве»4.
К этому следует добавить, что поиски в архивах ФСБ книг и рукописей Аристова,
конфискованных чекистами, предпринятые дочерью в постсоветское время, ни к
чему не привели — они были уничтожены. Однако некоторые рукописные материалы и печатные работы Ф. Ф. Аристова в семейном архиве бережно сохранялись
и ныне переданы в РГАЛИ внучкой ученого.
В частности, осталось несколько печатных работ Ф. Ф. Аристова, посвященных
проблемам русинского национального возрождения, где главное место заслуженно
принадлежало одному из его главных лидеров — А. Духновичу (1803–1865), которого он определял как выдающегося педагога, историка, публициста, драматурга
и поэта5.
Там же. С. 6.
Аристова Т. Ф. Аристов Федор Федорович // Славяноведение в дореволюционной России. Биобиблиографический словарь. М., 1979. С. 55.
4
Аристова Т. Ф. Федор Федорович Аристов и карпаторусская проблема. С. 5.
5
Там же. С. 33.
2
3
58
Петербургские славянские и балканские исследования
М. Ю. Досталь. Карпатовед Ф. Ф. Аристов о деятельности...
«Пора заполнить пробел в нашем образовании и тем самым доказать, что труд карпаторусских писателей не был только для одной Карпатской Руси: ведь они писали свои
сочинения, имея в виду весь русский народ от Карпат до Камчатки»9.
Следует отметить, что сочинения Ф. Ф. Аристова были весьма востребованы в годы Первой мировой войны, так как обосновывали стремление русской
Аристов Ф. Ф. Угро-русская литература // Славянское объединение. М., 1915. № 5–6. С. 99–112.
См.: Магочiй П. Р. Формування национальноï самосвiдомостi. Пiдкарпатська Русь (1848–1948) / Авторизований переклад з англiйскоï. Ужгород, 1994; Шевченко К. В. Русины и межвоенная Чехословакия.
К истории этнокультурной инженерии. М., 2006; и др.
8
Аристова Т. Ф. Федор Федорович Аристов и карпаторусская проблема. С. 5.
9
Аристов Ф. Ф. Карпаторусские писатели. М., 1916. Т. 1. [Репринт: Bridgeport, 1977]. С. XV.
6
7
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
59
Commentarii
Главным сочинением Ф. Ф. Аристова, принесшим ему заслуженную известность, являлся его капитальный труд «Карпато-русские писатели», первый том
которого вышел в Москве в 1916 г. Подготовленные к печати два другие тома в
вихре революционных событий так и не были опубликованы. За этот труд ученый
был удостоен премии императорской Академии наук. В 1977 г. книга была переиздана в США. В этом труде впервые давались биографические характеристики
выдающихся представителей, как он писал, «общерусского литературного развития Галиции, Буковины и Угорской Руси», главным образом ХIХ в. Важное
место здесь уделялось А. Духновичу. До этого труда Ф. Ф. Аристов представил
свои наблюдения над развитием литературы в крае в статье «Угро-русская литература» (1915)6.
Ученый задумал также и начал издание 30-томной «Библиотеки карпато-русских
писателей» так называемого «русского направления». Он опубликовал в этой серии
сочинения А. В. Духновича, А. О. Мончаловского, А. А. Подянского, Д. И. Марковича. На склоне жизни, в 1928 г., в трудных условиях гонений и репрессий он написал энциклопедический очерк «Литературное развитие Подкарпатской (Угорской)
Руси», изданный только в 1995 г. стараниями Т. Ф. Аристовой и С. В. Шарапова.
В этой работе наиболее рельефно представлена концепция развития карпаторусской литературы вообще и характеристика творчества А. Духновича в частности.
Ф. Ф. Аристов предполагал также издать хрестоматию по истории этой литературы
и подготовил к печати большой труд (в 600 страниц) «Угорская Русь в прошлом
и настоящем», конфискованный НКВД.
Чтобы понять интерпретацию Аристовым творчества Духновича, охарактеризуем вкратце его мировоззрение. Ученый исходил из широко распространенного
на территории Закарпатья в ХIХ в. (и возрождающегося отчасти ныне наряду
с русинофильским и украинофильским воззрениями)7 русофильского представления о том, что территория Галицкой, Угорской и Буковинской Руси была издавна
заселена коренным славянским населением, называвшим себя русичи, русины,
руснаки, карпатороссы, и «ведущим свое этногенетическое происхождение
от общего корня Русь»8. Отсюда исходит и общая концепция его книг и исследований — доказать, что литература карпатороссов составляет единую и неделимую часть общерусской литературы, незаслуженно забытую в России, и потому
задачей ученого является ввести ее в общерусское литературное пространство.
Он, в частности, писал:
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
имперской политики включить Галицию и Закарпатье в состав России. Понятно,
что в Советской России и на Украине его взгляды воспринимались как реакционные, панславистские. Только в межвоенной Чехословакии русские эмигранты и
русофильское крыло интеллигенции Подкарпатской Руси восторженно принимали
идеи и труды ученого10.
В соответствии со своими взглядами Ф. Ф. Аристов выделил четыре периода
в истории карпаторусской литературы: церковно-славянский, латинский (Андрей
Бачинский, Иоанникий Базилович), мадьярский (Василий Довгович, Михаил Лучкай) и, наконец, русский период (начиная А. В. Духновичем и кончая Е. И. Сабовым), совпавший с национальным возрождением, отличительной особенностью
которого, по его мнению, было то, что «писатели стали употреблять вместо чужих
языков, латинского и мадьярского, родной русский язык»11. Заметим, что вопрос
об употреблении в Закарпатье украинского языка в каком-либо виде в этот период
Аристовым совершенно игнорировался.
Александр Васильевич Духнович (1803–1865) в понимании Ф. Ф. Аристова — «первый по времени писатель общерусского направления в Угорской
Руси»12. Изложив основные вехи биографии закарпатского «будителя», указав
его церковные должности, в том числе каноника Пряшевского собора, ученый
нигде прямо не писал, что Духнович принадлежал к униатской церкви. Аристов подчеркнул, прежде всего, его заслуги в деле просвещения «угрорусского
населения». Он упомянул о том, что Духнович сделал попытку учреждения
типографии, в которой можно было бы печатать «полезные для народа книги».
Для этого он обратился в 1851 г. в Ужгородскую консисторию, предложив ей
учредить книгопечатню при Мукачевском монастыре. Аристов должен был
констатировать, что «этот план писателя не мог тогда осуществиться, так как
после революции 1848 г. австрийские власти весьма подозрительно относились
даже к малейшим проявлениям национального самосознания среди подвластных
народностей»13.
К числу произведений, изданных Духновичем для народа, Ф. Ф. Аристов справедливо относил литературные сборники «Поздравление Русинов» (Вена, 1851, 1852),
календари «Месяцесловы», «Краткий земнепис» и «Катехизис литургический»
(Будапешт, 1851) для начальных школ, «Народная педагогика в пользу училищ
и учителей сельских» (Львов, 1857) для учителей, молитвенник «Хлеб души» для
простого народа, «Сокращенная грамматика письменного русского языка» (Будапешт, 1857) для интеллигенции.
Ф. Ф. Аристов показал также значение исторических трудов А. Духновича:
«История Пряшевской епархии» (1846; издана в 1877 г.) и «Истинная история
карпатороссов» (1853; издана в 1914 г.). По поводу издания последней ученый
См.: Досталь М. Ю. Проблемы закарпатского национального возрождения в трудах русских и украинских эмигрантов в межвоенной Чехословакии // Славяноведение. 1997. № 6. С. 67–72.
11
Аристов Ф. Ф. Литературное развитие Подкарпатской (Угорской) Руси. М., 1995. С. 30.
12
Там же. С. 30.
13
Там же. С. 32.
10
60
Петербургские славянские и балканские исследования
М. Ю. Досталь. Карпатовед Ф. Ф. Аристов о деятельности...
«...в противоположность Базиловичу и Лучкаю, впервые в Угорской Руси, изложил
ее историю по-русски и тем самым сделал доступною не только узкому кругу ученых, а каждому грамотному человеку. Уже самое заглавие этого сочинения указывает
на то, что автор задался целью написать истинную историю угро-руссов, которая
опровергла бы тенденциозные взгляды мадьярских, немецких и других иноземных
историков»17.
Из литературных произведений А. Духновича Ф. Ф. Аристов отмечает его
прозаическую драму «Добродетель превышает богатство» (Перемышль, 1850),
разыгранную учениками во многих народных школах, и корреспонденцию из Прешова, помещенные в разных периодических изданиях. Вершиной его литературного
творчества он справедливо признает стихи — «подражания народным песням и
стихотворения с национально-политической окраской»18 и, разумеется, знаменитое
стихотворение «Я русин был, есмь и буду», которое было положено на музыку и
считалось народным гимном Угорской Руси.
Что касается языка сочинений А. Духновича, то Ф. Ф. Аристов констатировал
только, что «свои произведения он писал как на местном угро-русском наречии,
так и на общерусском литературном языке; первые предназначались для простого
народа, а вторые — для образованных писателей»19, не вдаваясь в подробности происхождения и функционирования местного «язычия». Говоря о роли А. Духновича
в деле русинского национального возрождения, Ф. Ф. Аристов в духе своей общей
концепции особо подчеркивал, что
«...своими трудами А. В. Духнович указал угро-руссам то направление, по которому
должно совершаться их национальное развитие. Если Угорская Русь, в противоположность Галичине и Буковине, никогда не знала украинофильства и всегда отстаивала обще14
Аристов Ф. Ф. Значение А. В. Духновича, как угро-русского историка // Русский архив. М., 1914. Кн. 2.
С. 144–155.
15
Аристов Ф. Ф. Литературное развитие Подкарпатской (Угорской) Руси. С. 31.
16
Там же. С. 33.
17
Там же. С. 32.
18
Там же. С. 33.
19
Аристов Ф. Ф. Карпаторусские писатели. С. 54.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
61
Commentarii
написал специальную статью «Значение А. В. Духновича как угро-русского
историка»14.
Аристов подчеркнул, что Духнович имел только троих предшественников для
написания своей «Истинной истории» — Базиловича, Орлая и Лучкая, да и то
воспользоваться их трудами мог только отчасти. Поэтому ему удалось по существу
«самостоятельно изложить историю Угорской Руси, или, по крайней мере, наметить
важнейшие моменты ее исторической жизни»15. При всем своем сочувствии творчеству Духновича, Аристов справедливо отметил, что его историческое сочинение
имело больше воспитательно-патриотическое, чем научное значение, ибо «в эпоху
А. В. Духновича нечего было и думать о строго-научной обработке угро-русской
истории, так же как не были еще исследованы важнейшие материалы, за опубликование которых принялись только в ХХ в.»16
Согласно своей общей концепции, Ф. Ф. Аристов увидел главную заслугу этого
исторического труда А. Духновича в том, что он
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
русское национально-культурное единство, то этим она в значительной степени обязана
плодотворной деятельности Александра Васильевича Духновича»20.
Подводя итог сказанному, отметим, что Ф. Ф. Аристов в своих трудах представил довольно полную характеристику народно-патриотической деятельности
А. Духновича, показав разносторонность его интересов. Он справедливо писал, что
писатель составил «целую эпоху в умственном развитии» Угорской Руси21. Однако
эта характеристика страдает некоторой односторонностью в силу того, что автор
придерживался определенной «прорусской» ориентации.
Ввиду этого он умалчивал о некоторых фактах биографии А. Духновича, не
ложащихся в «прокрустово ложе» его концепции. Так, он обходил вопрос об униатстве А. Духновича, расходящийся с представлением о нем как русофиле и истинно православном человеке, не поднималась и проблема об участии Духновича
в революции 1848–1849 гг., где он отстаивал требования равноправия русинов
в рамках Австрийской империи. Не пытался решить он и запутанный вопрос
о языке сочинений А. Духновича, его эволюции, ставший предметом споров «русофилов» и «украинофилов» в межвоенной Чехословакии22 и продолжающийся и
поныне23. Думается, что все эти вопросы могут быть решены только в объективных
академических исследованиях. Сочинения Ф. Ф. Аристова, богатые фактическим
материалом, могут послужить здесь хорошим подспорьем.
Summary
The article examines the known Russian carpathianist Fiodor Fiodorovich Aristov’s
(1888–1932) appraisal of the national-cultural activity of the uniate priest, educator,
philologist, writer, historian Alexander V. Dukhnovich (1803–1865), who was one of the
leaders of the Rusyns’ national revival of the 19th century. Aristov includes Dukhnovich’s
work in the context of all-Russian literature, advocating the conception of «all-Russian
national-cultural unity» of Carpathian Rus’ and Russia. While noting some bias of this
conception, we should note the validity of the general conclusion of Fiodor F. Aristov
that A. Duknovich was «an entire epoch in the intellectual development of Ugrian Rus’»
and did not share the extreme views of the Ukrainophiles.
Там же. С. 54.
Там же. С. 54.
22
См. об этом: Шевченко К. В. Русины и межвоенная Чехословакия…
23
См., например: Досталь М. Ю., Чуркина И. В. Международная научная конференция в Прешове
«Александр Духнович и современность» // Славяноведение. 2004. № 4. С. 114–119; Олександр Духнович — визнaчний педагог, мислитель и громадсько-полiтичний дiяч Закарпаття. Ужгород, 2003; Олександр
Духнович i наша сучаснiсть. Матерiали мiжнародноï науковоï конференцiï. Пряшiв, 20–21 червня 2003 р.
Братислава, 2005; и др.
20
21
Петербургские славянские и балканские исследования
«ЛЕМКИ ОШИБЛИСЬ В СВОИХ НАДЕЖДАХ».
НАЦИОНАЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ РУСИНОВ-ЛЕМКОВ
В 1918–1920 ГГ.
Русины-лемки — самая западная часть восточнославянской этноязыковой общности. Историческая территория лемков, занимавшая северные склоны Карпатского
хребта, глубоким клином вдавалась в область проживания западных славян, отделяя
поляков на севере от словаков на юге. Географическая изолированность и оторванность от других восточнославянских народов, горная среда обитания и влияние
западнославянских соседей — поляков и словаков — обусловили этнокультурную
специфику русинов-лемков, сохранивших многие архаичные черты традиционной
восточнославянской культуры, но в то же время испытавших влияние западнославянского окружения.
Многовековой опыт проживания в часто репрессивном иноязычном и иноконфессиональном окружении и постоянная борьба за сохранение собственной национальной и религиозной идентичности сформировали у лемков прочное осознание
своей принадлежности к восточнославянскому миру и приверженность восточному
христианству. Именно русины-лемки дольше всего сохраняли общерусское самосознание, считая себя частью единого русского народа и сопротивляясь распространению украинской идеологии.
Дискриминационная политика польских властей и аристократии проявлялась,
прежде всего, в преследовании православной церкви в северокарпатском регионе,
являвшейся основой этнической и религиозной идентичности местного русинского населения1. Польские аристократы часто захватывали православные церкви,
1
Примечательно, что в обыденном сознании лемков и в лемковской литературе XIX в. стереотипизированный образ поляка ассоциировался с национальным унижением и полонизацией. См.: Encyclopedia of Rusyn
History and Culture. Revised and Expanded Edition / Ed. by P. R. Magocsi and I. Pop. Тoronto, 2005. P. 388.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
63
Commentarii
К. В. Шевченко
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
разрушали их или превращали в католические костелы. Усиление конфессионального и национального давления на восточнославянское население Польши
и Венгрии, последовавшее после заключении Брестской (1596) и Ужгородской
унии (1646), создало потребность в мощном славянском покровителе-единоверце,
в роли которого для карпатских русинов с начала XIX в. все активнее выступает
Россия.
Пророссийские симпатии русинов-лемков проявились уже в период конфедерации во второй половине XVIII в., когда лемки оказывали поддержку сражавшимся
против польских конфедератов российским войскам. В середине и второй половине
XIX в. среди интеллигенции русинов-лемков и угорских русинов большое распространение получают русофильские идеи, трактовавшие карпатских русинов
как наиболее западную ветвь единого русского народа от Карпат до Тихого океана.
Особую роль в распространении данных идей на Лемковине сыграли местные грекокатолические священники, недовольные растущей полонизацией и латинизацией
обрядов грекокатолической церкви.
Пророссийские настроения среди карпатских русинов усилились после 1849 г.,
когда через области, населенные русинами, прошла русская армия под командованием генерала И. Ф. Паскевича, посланная императором Николаем I на подавление
венгерской революции. Впечатленные мощью Российской империи, в декабре
1849 г. русины-лемки отправили делегацию к императору Николаю I с просьбой
о принятии их под российскую «опеку». Во главе делегации стоял М. Грында из
села Шляхтово, одного из самых западных населенных пунктов Лемковины2. Однако Николай I не принял делегацию лемков, судя по всему, не желая обострять
отношения с Австрией.
Если в Восточной Галиции во второй половине XIX в. активизировалось украинское движение, то среди русинов-лемков продолжало доминировать традиционное
русофильство. Так, русофильское Общество им. Качковского длительное время
сохраняло свою популярность среди русинов-лемков, в то время как украинское
культурное общество «Просвита», созданное в 1868 г. во Львове для пропаганды
украинской идеи, не имело поддержки среди населения Лемковины. Первая читальня «Просвиты» на Лемковине была создана только в 1892 г. Для повышения
эффективности украинской пропаганды среди русинов-лемков львовская «Просвита» образовала в 1911 г. специальную «Лемковскую комиссию», основная функция
которой заключалась в распространении украинской литературы и в увеличении
количества читален на Лемковине. Благодаря деятельности комиссии, число читален
«Просвиты» на Лемковине к началу Первой мировой войны возросло до 22, однако
русофильство продолжало доминировать среди местного населения3. Так, количество читален русофильского Общества им. Качковского на Лемковине к 1912 г.
достигло 109, что во много раз превышало число читален «Просвиты»4.
Первоначальные попытки украинской пропаганды на Лемковине были в целом
неудачными. Первая украинская газета для лемков «Підгірський дзвін», издававMoklak J. Łemkowszczyzna w Drugiej Rzeczypospolitej. Kraków, 1997. S. 22.
Encyclopedia of Rusyn History and Culture. P. 404.
4
Ibid. P. 223–224.
2
3
64
Петербургские славянские и балканские исследования
К. В. Шевченко. «Лемки ошиблись в своих надеждах»...
«…русская церковь принимала своих давно потерянных братьев… с распростертыми
объятиями… Царские власти давали средства на пенсии для духовенства и на строительство церквей. Чувство обретения родины нашло выражение в корреспонденции со старым
краем, куда из Северной Америки стали поступать финансовые средства и издания, пропагандировавшие православие и русофильство…»6
Важным средством поддержания и развития русофильского самосознания
лемковской интеллигенции стали так называемые «русские бурсы», которые
являлись общежитиями для студентов-лемков, обучавшихся в польских учебных
заведениях, и одновременно играли роль самоуправляющихся образовательных
и культурных организаций, где проходила социализация лемковской молодежи.
Бурсы были мощным инструментом формирования интеллигенции русиновлемков, поскольку помимо проживания и питания они обеспечивали студентам
атмосферу воспитания и образования в патриотическом духе. Примечательно,
что самые известные культурные деятели Лемковины в межвоенный период были
5
Люзняк М. Поширення української книги товариством «Просвіта» на Лемківщині у 30-х роках ХХ ст. //
Вісник Львівського університету. Серія історична. 1999. Вип. 34. С. 487.
6
Best P. J. Moskalofilstwo wśród ludności Łemkowskiej w XX wieku // Zeszyty Naukowe Uniwersitetu
Jagiellońskiego. Prace historyczne. MLXXXVIII. Z. 103. S. 145.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
65
Commentarii
шаяся в Саноке и позднее в г. Новы Сонч с января до ноября 1912 г., прекратила
свое существование из-за отсутствия читателей. Заметно расширить свое влияние
на Лемковине «Просвита» смогла только в 1932–1936 гг. уже в условиях межвоенной Польши5.
С распространением украинской этнической идентичности в Восточной Галиции
в конце XIX – начале XX в. связано и окончательное становление самосознания
русинов-лемков, которые не только не восприняли украинскую ориентацию своих
восточных соседей — русинов Восточной Галиции, но и решительно выступили
против нее. Термин «лемко» (производное от широко распространенного в местных
русинских диалектах наречия «лем», которое переводится как «лишь», «только»)
появляется уже в начале XIX в., однако в качестве этнонима данный термин стал
широко употребляться с начала XX в.
В это время национальные деятели Лемковины, встревоженные успехами украинского движения в соседнем Львове, стали использовать регионализм «лемко»
в качестве самоназвания, чтобы таким образом отличить русинское население к
западу от реки Сан, большинство которого не приняло украинскую самоидентификацию, от русинов Восточной Галиции и Буковины, постепенно становившихся
украинцами. В культурном и политическом отношении русины-лемки тяготели не
к своим восточногалицким соседям-украинцам, а к угорским русинам современной
северо-восточной Словакии.
Действенным инструментом распространения русофильских идей и православия
среди русинов-лемков стала миссионерская деятельность Русской Православной
церкви в Северной Америке, которая была особенно успешна среди многочисленной
карпато-русской диаспоры. По словам П. Бэста, в отличие от римско-католической
церкви, с пренебрежением относившейся к византийскому обряду русиновгрекокатоликов,
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
воспитанниками бурс7. Первая «русская бурса» была создана в 1898 г. в г. Новы
Сонч на западе Лемковины. До начала Первой мировой войны были основаны еще
три бурсы, две из которых находились в г. Санок и одна в г. Горлице. Все «русские
бурсы», заподозренные австрийскими властями в изменнических настроениях и
прорусских симпатиях, были закрыты с началом войны, а часть их персонала и
студентов арестована.
Начало ХХ в. было отмечено нарастанием противостояния между лемковской
русофильской интеллигенцией и украинцами Восточной Галиции, которые пользовались явными преференциями со стороны австрийских властей. Для усиления
украинского влияния на грекокатолическое духовенство Галиции и для подрыва
позиций русофилов по инициативе австрийских властей был затруднен прием в
духовные семинарии Галиции лиц русофильской ориентации, значительная часть
которых к началу ХХ в. была уроженцами Лемковины. Так, в 1911 г. из сорока лемков — кандидатов на поступление в духовную семинарию в Перемышле — был
принят лишь один8.
По словам современника и очевидца описываемых событий, воспитанники духовной семинарии во Львове русофильской ориентации подвергались постоянной
травле и издевательствам со стороны господствовавших там украинцев. В 1912 г.
русские воспитанники Львовской семинарии
«...дважды были вынуждены ночью бежать из семинарии, чтобы спасти свою жизнь
перед одичавшими товарищами-украинцами... Русские воспитанники духовной семинарии
во Львове пережили трудные времена. Требовалась большая сила духа, чтобы перенести
все издевательства со стороны украинцев…»9
Первая мировая война повлекла широкомасштабные репрессии австрийских властей против русинов-лемков, что стало одной из самых трагических страниц истории лемковского народа. Преследования русофильской лемковской интеллигенции
австрийскими властями начались с первых дней войны, еще до вступления русской
армии в Галицию. Так, «русская бурса» в г. Новы Сонч была закрыта австрийскими
властями еще 4 августа 1914 г. Администрация и студенты, проживавшие в бурсе,
были арестованы, а ее имущество конфисковано. Подобная участь постигла и другие
«русские бурсы» на Лемковине. Однако это было лишь началом репрессий, маховик
которых раскручивался все сильнее. Лемковский историк — очевидец описываемых
событий — писал:
«Вся Лемковина была покрыта виселицами, на которых гибли ее лучшие сыны. …
Найденная в лемковской хате книжечка издательства Качковского была для австрийского
жандарма доказательством того, что ее обладатель является москвофилом и его необходимо наказать»10.
7
Duc’-Fajfer O. Lemkovský jazyk v edukačnom systéme Poľska // Rusínska kultúra a školstvo po roku 1989 /
Red. A. Plišková. Prešov, 2008. S. 220.
8
Лемкин И. Ф. История Лемковины. Юнкерс; Нью-Йорк, 1969. С. 119.
9
Там же.
10
Там же. С. 130, 139.
66
Петербургские славянские и балканские исследования
К. В. Шевченко. «Лемки ошиблись в своих надеждах»...
«Как только Австро-Венгрия объявила войну России, более 30 000 русских людей...
в Галичине, Буковине и Угорской Руси были арестованы, избиты австрийскими жандармами, полицией и войском, подвергнуты неописуемым мучениям и заключены в концентрационные лагеря...: Талергоф, Терезиенштадт, Куфштейн, Шпильберг... и др. В одном
лишь Талергофе... их умерло 1500 человек от побоев, болезней и голода... Над мирным
населением в Прикарпатской Руси немцы и мадьяры издевались таким нечеловеческим
образом и сделали над ним столько насилий и зверств, что они ни в чем не уступают
зверствам турок в Армении... Лишь за первые девять месяцев войны немцы и мадьяры
расстреляли и повесили в Галичине, Буковине и Угорской Руси 20 000 людей...»13
Осмысливая трагедию карпатских русинов во время Первой мировой войны,
галицкие общественные деятели-русофилы впоследствии писали:
«Еще не раздались первые выстрелы на поле брани… как бесконечные тысячи представителей нашего народа сгонялись со всех уголков Прикарпатья в тюрьмы. В то время
как террор в Бельгии или других странах всецело объясним одним фактором — войной...
в отношении Прикарпатской Руси этого недостаточно. Война тут была лишь удобным
предлогом, а подлинные причины этой позорной казни зрели у кого-то в уме самостоятельно... Исключительным объектом... австро-мадьярских жестокостей... было русское
народное движение, т. е. сознательные исповедники национального и культурного единства малороссов со всем остальным русским народом... Прикарпатские “украинцы” были
одним из главных виновников нашей народной мартирологии во время войны. В их низкой
и подлой работе необходимо искать причины того, что карпато-русский народ вообще,
а наше русское национальное движение в частности… очутились в пределах АвстроВенгрии... на положении казнимого преступника»14.
См.: Талергофский альманах. Львов, 1930.
Лемкин И. Ф. Указ. соч. С. 142.
13
Меморандум Русского Конгресса в Америке. 13 июля 1917 года, Нью-Йорк // Bratislava. Časopis učené
společnosti Šafaříkovy. 1931. Roč. 5. Číslo 3. S. 515–516.
14
Военные преступления Габсбургской монархии 1914–1917 гг. Галицкая Голгофа. Книга I. Trumbull,
1964. C. 9.
11
12
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
67
Commentarii
После отступления русской армии из Галиции весной 1915 г. австрийские военные власти арестовали несколько тысяч лемков, подозреваемых в шпионаже
в пользу России, в основном представителей интеллигенции, которые были брошены в австрийский концлагерь Талергоф неподалеку от Граца. Значительная часть
узников Талергофа погибла, не выдержав издевательств и нечеловеческих условий
содержания. По сути, в Талергофе был ликвидирован цвет лемковской русофильской
интеллигенции, а сам концлагерь вошел в историческую память русинов-лемков
как символ мученичества за народность и веру11. По данным И. Ф. Лемкина, всего
в Талергофе находилось несколько десятков тысяч узников со всей Галиции, из них
около пяти тысяч составляли лемки. «Наибольшим катом талергофских мучеников, — писал И. Ф. Лемкин, — был украинец, австрийский офицер Чировский, который своими издевательствами над беззащитными превзошел всех немцев…»12
Больше всего от австрийских репрессий пострадали лемки, однако преследования со стороны австро-венгерских властей коснулись всех областей, населенных
русинами. Североамериканские русинские деятели, авторы «Меморандума Русского
Конгресса в Америке», сообщали в июле 1917 г.:
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
* * *
Трагический опыт массового преследования русинского населения австровенгерскими властями вызвал рост антиавстрийских настроений среди русинов,
которые связывали политическое будущее своих земель с выходом из состава
Австро-Венгрии. Первые проявления политической активности карпатских русинов были связаны с деятельностью многочисленных организаций карпаторусской
диаспоры в Северной Америке. В начале 1917 г. в США был основан «Союз освобождения Прикарпатской Руси», объединявший организации русинов-эмигрантов
из австрийской Галиции и Угорской Руси.
Доминирование русофильских настроений среди русинской интеллигенции
предопределило внешнеполитические планы лидеров русинской диаспоры в
Америке. 13 июля 1917 г. по инициативе «Союза освобождения Прикарпатской
Руси» был созван Русский Конгресс в Америке. В принятом на данном конгрессе
меморандуме лидеры карпаторусской эмиграции в США говорили о необходимости «воссоединения... Прикарпатской Руси, в ее этнографических границах, с ее
старшей сестрой, великой, демократической Россией»15, подчеркивая при этом
продолжающееся «тяжелое иноземное рабство четырех миллионов русских людей
в исконно русских землях, находящихся еще в австро-мадьярской неволе»16. В связи
с этим в меморандуме заявлялось:
«Весь Карпаторусский народ самым решительным образом протестует против того,
чтобы Прикарпатская Русь… входила в состав немецкой, мадьярской или будущей польской державы, наоборот, Русский Конгресс от имени всего своего народа торжественно
и единодушно заявляет, что весь Карпаторусский народ неуклонно желает освобождения
Прикарпатской Руси от чужого владычества и, при предоставлении ей широкого самоуправления, воссоединения всей Прикарпатской Руси, в ее этнографических границах, с
ее старшей сестрой, великой, демократической Россией…»17
Настроение участников Русского Конгресса удачно передал один из его организаторов П. Гаталяк, который, вспоминая о событиях лета 1917 г., писал в 1930-е гг.,
что
«...это была настоящая революция в сердцах и в мыслях… Было вполне естественно,
что мы, как русские, хотели в то время присоединиться к России. Мне с большим трудом
удалось убедить конгресс в том, чтобы присоединение Карпатской Руси к России было
обусловлено предоставлением Карпатской Руси широкого самоуправления…»18
Самое первое проявление политической активности карпатских русинов, таким
образом, апеллировало к единству с Россией и усматривало политическое будущее
русинского народа в составе «великой, демократической» России на условиях «широкого самоуправления».
Однако большевистская революция и гражданская война в России, а также успешная дипломатическая деятельность Т. Масарика и Э. Бенеша, завоевавших симпатии
Меморандум Русского Конгресса в Америке. S. 517.
Ibid. S. 512.
17
Ibid. S. 517–518.
18
Hatalák P. Jak vznikla myšlenka připojiti Podkarpatskou Rus k Československu. Užhorod, 1935. S. 13–14.
15
16
68
Петербургские славянские и балканские исследования
К. В. Шевченко. «Лемки ошиблись в своих надеждах»...
19
Archiv Ústavu T. G. Masaryka (AÚTGM), fond T. G. Masaryk. Podkarpatská Rus 1918, krabice 400.
Memorandum from the American National Council of Uhro-Rusins, to His Excellency Woodrow Wilson, President
of the United States of America.
20
Raušer A. Připojení Podkarpatské Rusi k Československé Republice // Podkarpatská Rus. Sborník
hospodářského, kulturního a politického poznání Podkarpatské Rusi. Bratislava, 1936. S. 63.
21
Horbul‘ová L. Miesto karpatoruskej otázky v zahraničnopolitických plánoch vlády A. V. Kolčaka // Карпатские
русины в славянском мире. Актуальные проблемы. Москва; Братислава, 2009. С. 116–118.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
69
Commentarii
стран Антанты, заставили русинских политиков внести существенные коррективы
в свои планы. В течение 1918 г. среди карпаторусской диаспоры в США усилилось
наметившееся еще ранее размежевание между галицкими и угорскими русинами,
которые создали свои собственные структуры. Лидеры образованной летом 1918 г.
Американской Народной Рады угрорусинов в сентябре 1918 г. направили меморандум президенту США Вудро Вильсону, предлагая создать после войны независимое
государство угорских русинов.
В случае невозможности реализации данного плана авторы меморандума предлагали создание совместного государства угорских, галицких и буковинских
русинов, а в случае невозможности и этого варианта — предоставление широкой
автономии угорским русинам в рамках Венгрии19. Однако Вильсон не поддержал эти предложения, предложив лидерам угорских русинов в США вступить
в переговоры с Масариком и подумать о возможности присоединения к будущей Чехословакии. «Подсказка» Вильсона имела далеко идущие последствия.
Привлеченная щедрыми обещаниями Масарика, Американская Народная Рада
угрорусинов в ноябре 1918 г. в Скрэнтоне одобрила план вхождения угорских
русинов в состав Чехословакии на условиях широкой автономии, санкционировав проведение референдума по этому вопросу среди проживавших в США
угорских русинов.
В ходе референдума 67 % его участников высказались за присоединение
к ЧСР, 28 % — за присоединение к Украине и лишь по 1 % — за присоединение к Венгрии и большевистской России20. Ориентация русинских политиков в
США на Чехословакию была впоследствии поддержана русинскими народными
радами, образованными осенью 1918 г. на территории Угорской Руси, прежде
всего Русской Народной Радой в Прешове во главе с известным русофилом
А. Бескидом.
Вместе с тем, ориентация на Россию длительное время сохраняла популярность
среди русинских общественных деятелей. Так, образованный в августе 1918 г.
местной колонией русинов в Челябинске Союз Освобождения Прикарпатской Руси
на своем съезде 5–6 октября 1918 г. провозгласил необходимость освобождения
Прикарпатской Руси в составе Галиции, Буковины и Угорской Руси от «австрийского и немецкого ига» и ее присоединения к России. Данной позиции Союз
Освобождения Прикарпатской Руси придерживался вплоть до разгрома Колчака,
правительство которого поддерживало идею присоединения всей Карпатской
Руси к России21.
Первые проявления политической активности на галицкой Лемковине с самого
начала были ориентированы на Россию и на объединение с угорскими русинами,
а не с Западноукраинской Народной Республикой (ЗУНР), провозглашенной 1 нояб-
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
ря 1918 г. во Львове. 5 декабря 1918 г. на съезде в западнолемковском городке
Флоринка, в котором участвовало 500 делегатов от 130 лемковских сел, было
принято решение образовать самоуправляющуюся лемковскую административнотерриториальную единицу с собственной исполнительной властью (Начальный
Совет во главе с грекокатолическим священником М. Юрчакевичем) и законодательной властью (Русская Рада во главе с адвокатом Я. Качмарчиком)22.
Созданное административное образование положило начало существованию
Русской народной республики лемков во Флоринке. Первыми шагами руководства
лемковской республики, среди которых преобладали русофилы, было создание
национальной гвардии и организация школ и кооперативов23. В школах в качестве
языка обучения вводился русский литературный язык; в церковной сфере предпринимались попытки приблизить грекокатолическую литургию к православию24.
Во внешнеполитической сфере руководство лемковской республики, состоявшее
из убежденных русофилов, стремилось к административному объединению русинов
по обе стороны Карпатского хребта, созданию единого государственного образования Карпатская Русь и к ее последующему вхождению в состав России, апеллируя
к опыту 1914–1915 гг., когда Галиция была занята русской армией. Если вхождение
в состав России было главной целью лидеров лемковской республики, то вхождение
Лемковины в состав Польши являлось для них наименее приемлемым вариантом,
которого они стремились любыми способами избежать.
Сразу после съезда во Флоринке руководство лемковской республики присоединилось к другим галицким политикам-русофилам, образовавшим в г. Санок Народный Совет Русского Прикарпатья, который, надеясь на «восстановление порядка
в Русском Государстве», в своем меморандуме от 26 декабря 1918 г. писал:
«...Царское правительство... долго не обращало внимания на своих единокровных
русских братьев в Прикарпатье. И только в последнее время, стараясь исправить свою
роковую ошибку... устами министра Сазонова... провозгласило в 1914 г. присоединение
Прикарпатья к великой Русской Империи. Имеем надежду, что Державная Русь останется
в эту важную минуту верной своим словам... Мы чувствуем и сознаем себя... гражданами
единого, великого Русского Государства, не признаем на нашей земле никакой мадьярской,
польской, габсбургско-украинской и какой бы то ни было чужой власти, протестуем против всяких империалистических посягательств других народов на нашу землю...»25
Наряду с представителями Угорской Руси, Галиции и Буковины, свою подпись
под этим красноречивым документом поставили и руководители лемковской республики во Флоринке в лице Я. Качмарчика, М. Юрчакевича и Д. Собина.
На съезде галицких русофилов в Саноке был выбран делегат на Парижскую мирную конференцию, которым стал юрист Д. Марков, бывший депутат австрийского
и галицкого парламентов. Прибыв в Париж 21 февраля 1919 г., Д. Марков установил
там контакты с лидерами американских русинов-галичан. В результате этих контак22
Magocsi P. R. The Ukrainian Question Between Poland and Czechoslovakia: The Lemko Rusyn Republic
(1918–1920) and Political Thought in Western Rus’-Ukraine // Nationalities Papers. New York, 1993. Vol. XXI.
No. 2. Р. 97.
23
Ibid.
24
Moklak J. Republiki łemkowskie 1918–1919 // Wierchy. Kraków, 1994. Rok 59. S. 68.
25
Bratislava. Časopis učené společnosti Šafaříkovy. 1931. Roč. 5. Číslo 3. S. 530.
70
Петербургские славянские и балканские исследования
К. В. Шевченко. «Лемки ошиблись в своих надеждах»...
26
Horbal B. Sprawa łemkowska na konferencji pokojowej w Paryżu w 1919 r. // Wrocławskie Studia Wschodnie.
Wrocław, 2004. S. 140–141.
27
Ibid. S. 143.
28
Horbal B. Sprawa łemkowska na konferencji pokojowej w Paryżu w 1919 r. S. 149.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
71
Commentarii
тов был образован Карпаторусский Комитет в Париже, который развернул бурную
деятельность среди союзников, пытаясь добиться от них присоединения всей Карпатской Руси к России26. Деятельность Карпаторусского Комитета, выступавшего
от имени всех карпатских русинов, объективно противоречила целям чехословацкой делегации на мирной конференции и целям представителей угорских русинов
США, взявших курс на вхождение Угорской Руси в состав ЧСР.
25 марта 1919 г. Карпаторусский Комитет в Париже обнародовал декларацию,
подчеркивавшую, что русский народ составляет большинство населения Галиции,
Буковины и Закарпатья и стремится к присоединению к России. В декларации
критиковался «польский империализм», а также «изобретенное немцами и не
имеющее поддержки в народе украинское движение»27. Однако единственными
союзниками Карпаторусского Комитета в Париже были только русские политики, связанные с белым движением и не имевшие влияния на решения мирной
конференции.
Национальное движение русинов-лемков развивалось в сложных условиях
становления польского государства, которое вело непрерывные военные действия
против своих соседей на востоке, стремясь установить наиболее выгодные для себя
границы. Военные усилия Варшавы энергично поддерживались польской дипломатией на мирной конференции в Париже.
Стремление к объединению с Россией, которое длительное время демонстрировали лемковские политики, оказалось иллюзией. Гражданская война в России, военные успехи Польши на Востоке, ориентация угорских русинов на Чехословакию
и состояние дел на мирной конференции вынудили лидеров лемковского движения
сменить внешнеполитические приоритеты. Уже в конце декабря 1918 г. представители лемков отправились в Прагу с целью прозондировать возможность вхождения
Лемковины в состав Чехословакии. В конце декабря 1918 г. члены руководства лемковской республики установили контакты с Русской Народной Радой в Прешове.
На совместном заседании представителей Прешовской Русской Народной Рады
и Флоринской Русской Народной Рады Лемковины 21 декабря 1918 г. в г. Кошице
было принято решение о слиянии этих рад в единую Карпаторусскую Народную
Раду с центром в Прешове.
12 марта 1919 г. лидер Прешовской Рады А. Бескид вместе с представителем
лемков Д. Собиным направил чехословацкому правительству меморандум, в котором констатировалась «угроза самому существованию русского народа Лемковины
в условиях польских зверств» и выражалась просьба присоединить «северокарпатскую часть русской ветви» вместе с угорскими русинами южных склонов Карпат
к Чехословакии. По мнению авторов меморандума, вхождение в состав Чехословакии обеспечило бы лемкам «свободу и автономную независимость»28. Меморандумы
аналогичного содержания были отправлены 20 апреля 1919 г. Парижской мирной
конференции и 1 мая 1919 г. — американскому президенту Вильсону. В меморандуме, отправленном Вильсону Прешовской Народной Радой, содержалась просьба
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
«не разрывать карпатских русинов на части»29 и не отдавать северную лемковскую
часть Карпатской Руси под польское господство, где «положение русинов лишь
ухудшится»30.
На встречах с президентом Чехословакии Т. Масариком и премьером К. Крамаржем весной 1919 г. А. Бескид и другие русинские политики пытались убедить
их в целесообразности присоединения к ЧСР не только области угорских русинов
к югу от Карпат, но и галицкой Лемковины. В своих попытках добиться присоединения Лемковины к ЧСР Бескид рассчитывал на русофильские настроения
Крамаржа. Примечательно, что весной 1919 г. сторонником присоединения лемков
к Чехословакии был и будущей лидер украинофилов Подкарпатской Руси А. Волошин, занимавший в то время русофильские позиции. В своей телеграмме Масарику
27 апреля 1919 г. Волошин в качестве председателя Русского клуба в Ужгороде доводил до сведения чехословацкого президента, что общее собрание Русского клуба
высказалось за «единство всей Карпатской Руси», включая «страдающих в польском
ярме»31 лемков. «На предполагаемый раздел никогда не согласимся; только вместе с
лемками мы можем свободно развиваться в границах нашей республики»32, — писал
в телеграмме Масарику Волошин.
Однако кроме дежурного сочувствия со стороны Масарика и Крамаржа добиться
большего от чехословацких властей русинским лидерам не удалось. По мнению
Б. Горбала, проблема Лемковины была для чехов лишь одним из инструментов
давления на Варшаву в условиях чехословацко-польских споров по поводу Тешина,
Оравы и Спиша33.
Планы территориального объединения лемков и угорских русинов и их совместного вхождения в состав Чехословакии в итоге так и не были реализованы.
Против этого выступило как правительство ЧСР, не желавшее обострять и без того
напряженные отношения с Польшей, так и созванная 8 мая 1919 г. в Ужгороде
Центральная Русская Народная Рада. Отражая настроения официальной Праги,
социал-демократический политик и публицист Я. Нечас писал в 1919 г., что
«...при всем нашем сочувствии к лемкам, оставленным на произвол польским властям,
мы должны исходить из реалий. Только политическое дитя может в сложившейся ситуации
строить планы отрыва Лемковины от Западной Галиции и присоединения к Чехословакии.
Спор вокруг Тешина, Оравы и Спиша показал нам силу и влияние поляков на мирной
конференции…»34
Убежденным противником объединения с галицкими лемками был и лидер американских угрорусинов, будущий первый губернатор Подкарпатской Руси Г. Жаткович,
не разделявший русофильских убеждений политических лидеров Лемковины. Часть
североамериканских русинских деятелей и некоторые руководители Центральной
Рады в Ужгороде критиковали лидера словацких русинов русофила А. Бескида за
его настойчивое стремление объединиться с лемками, среди которых продолжала
Ibid. S. 150.
Ibid.
31
AÚTGM. Fond T. G. Masaryk. Podkarpatská Rus 1919, krabice 400.
32
Ibid.
33
Horbal B. Op. cit. S. 152.
34
Nečas J. Uherská Rus a česká žurnalistika. Užhorod, 1919. S. 15.
29
30
72
Петербургские славянские и балканские исследования
К. В. Шевченко. «Лемки ошиблись в своих надеждах»...
«Лемки… самые твердые русские люди и поэтому всякие мадьяроны ненавидят лемков… На Парижской конференции требовали лемки объединения, но паны их высмеяли.
Паны не хотели, чтобы мы были в одном доме и галицкую часть оставили полякам, не
хотели принять галицких лемков и словаки, ибо боялись, что если нас будет больше, то
мы не позволим над собой издеваться»37.
Примечательно, что при решении вопроса об официальном наименовании вошедшей в состав Чехословакии русинской области к югу от Карпатского хребта
чехословацкие политики предпочли термин «Подкарпатская Русь» ранее широко
использовавшемуся термину «Прикарпатская Русь», объясняя это прежде всего
тем, что термин «Прикарпатская» использовался лемковскими политическими
деятелями. Так, в своей служебной записке по поводу организации администрации
Подкарпатья осенью 1919 г. министр внутренних дел Чехословакии А. Швегла подчеркивал, что «вместо слова “Прикарпатская” надо использовать слово “Подкарпатская”, поскольку лемки Галиции называют себя “Прикарпатскими” русскими»38.
Данная терминологическая замена, таким образом, была призвана подчеркнуть
различие между подкарпатскими русинами в составе Чехословакии и русинамилемками, вошедшими в состав Польши.
После неудачной попытки присоединиться к Чехословакии лидеры лемковской
республики вновь стали рассматривать возможность присоединения к России, однако в разгар гражданской войны данная инициатива не имела под собой никакой
реальной почвы.
Американский Русский Вестник. Гомстед, ПА. 19 декабря. № 1.
Там же. 31 октября. № 44.
37
Русь. 3 ноября. № 2–3.
38
AÚTGM. Fond T. G. Masaryk. Podkarpatská Rus 1920, krabice 400. Suggested Corrections to Rusyn
preliminary Administration Plan Submitted by Dr. Svehla.
35
36
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
73
Commentarii
сохранять популярность идея присоединения к «единой неделимой России», что
ставило под вопрос прочехословацкую ориентацию угорских русинов35.
Активную кампанию против лемков и против поддерживавшего их Бескида,
а также против планов объединения карпатских русинов с Россией вел в 1919 г.
популярный среди карпаторусской диаспоры США «Американский Русский Вестник», орган Соединения грекокатолических русских братств в Америке. Занимая
прочехословацкую позицию, «Американский Русский Вестник» с осуждением
писал 31 октября 1919 г., что «доктор Бескид и галицкие лемки оказались врагами Чехословацко-Русской Республики. Их намерением есть оторвать Русинию из
Чехословацко-Русской Федерации и присоединить ее к России»36. Однако очень
скоро, разочаровавшись в политике Чехословакии по отношению к русинам, «Американский Русский Вестник» стал критиковать Прагу за поддержку украинофилов
и за несоблюдение своего обещания о предоставлении широкой автономии Подкарпатской Руси.
Русинская общественность Словакии резко критиковала чехословацкое руководство за нежелание включить в состав ЧСР территорию лемков, объясняя это опасениями чехов и словаков в связи с возможным усилением русинов, что произошло
бы в случае объединения русинов-лемков с угорскими русинами. В ноябре 1921 г.
прешовская газета «Русь» писала:
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
12 марта 1920 г. во Флоринке состоялся второй конгресс лемков, в котором
приняло участие 600 делегатов. Конгресс образовал правительство республики
(Русский Уряд), провозгласил Я. Качмарчика президентом и поручил руководству
республики возобновить контакты с Чехословакией для начала переговоров о возможности вхождения в ее состав.
Однако польское руководство, отношения которого с Чехословакией были натянуты из-за пограничных споров в Силезии, решило положить конец существованию
лемковского государственного образования, прочехословацкая ориентация которого
воспринималась Варшавой даже более болезненно, чем прорусская. Чехофильские
настроения среди лемков Варшава трактовала как непосредственную угрозу территориальной целостности польского государства39. После почти двухгодичного
существования республики лемков во Флоринке ее территория в конце марта 1920 г.
была занята польскими войсками, а руководство в лице Я. Качмарчика, Д. Хиляка и
Н. Громосяка арестовано40. Впоследствии Качмарчик, Хиляк и Громосяк были освобождены, поскольку суд решил, что они действовали, выполняя «волю народа».
Помимо Лемковской республики во Флоринке, имевшей ярко выраженный
русофильский характер, 4 ноября 1918 г. в Дольном Вислоке в восточной части
Лемковины была провозглашена Лемковская республика в Команче, руководство
которой, придерживаясь проукраинской ориентации, заявило о намерении объединиться с соседней Западноукраинской Народной Республикой (ЗУНР), образованной
1 ноября 1918 г. во Львове.
Однако если республика во Флоринке была образована представителями
130 лемковских деревень, то республика в Команче объединяла только 35 лемковских сел восточной Лемковины, которая испытывала сильное влияние соседней Восточной Галиции. Несмотря на то, что в состав Команчской республики
входило лишь несколько десятков деревень, в ней были созданы собственные
полицейские формирования численностью от 800 до 1000 человек. Польские
власти, обеспокоенные проукраинской ориентацией руководства республики в
Команче в условиях военного противостояния с ЗУНР, уже в середине ноября
1918 г. направили туда войска, которые полностью ликвидировали данное государственное образование к январю 1919 г. В ходе акции было убито несколько
лемковских активистов41.
Таким образом, национально-государственные устремления русинов-лемков,
изначально направленные на объединение всех карпатских русинов и их последующее вхождение в состав России, не были воплощены в жизнь в силу сложившихся
международных условий и гражданской войны в России. Вхождение в состав Чехословакии вместе с угорскими русинами, к чему стремились политические лидеры
лемков, убедившись в бесперспективности ориентации на Россию, также оказалось
невозможным.
В итоге был реализован наименее желательный для политического руководства
лемков сценарий — вхождение в состав польского государства, чего они стремились
Moklak J. Republiki łemkowskie 1918–1919. S. 74.
Magocsi P. R. The Ukrainian Question Between Poland and Czechoslovakia. Vol. XXI. No. 2. Р. 98–100.
41
Encyclopedia of Rusyn History and Culture. P. 291.
39
40
74
Петербургские славянские и балканские исследования
К. В. Шевченко. «Лемки ошиблись в своих надеждах»...
Summary
The Lemko Rusyns represent the most Western branch of East Slavic ethnic and linguistic community. Among other Carpathian Rusyns, Lemkos were the most persistent
in preserving their traditional All-Russian identity considering themselves a part of a
single Russian people «from Carpathians to Kamchatka». During the First World War,
pro-Russian orientation of Lemkos led to massive repressions of Austro-Hungarian
authorities against Lemko intelligentsia. Significant part of Lemkos were arrested and
subsequently put into Austrian concentration camps, mostly Talerhof, where many
Lemkos died.
The end of the First World War and disintegration of Austro-Hungarian Empire in
1918 caused a rise of Rusyn national movement. Initial manifestations of public and
political activities among Lemko Rusyns were oriented towards Russia. Congress of 500
representatives of 130 Rusyn villages convened on 5 December 1918 in a small town of
Florinka in a Western part of Lemkovina established self-governing Lemko territorial and
administration unit with its own executive and legislative powers. This administrative
unit laid a foundation for Lemko Rusyn People’s Republic in Florinka.
The first steps undertaken by Russophile leaders of Florinka republic included organization of a National Guard, creation of cooperative societies and public schools.
Russian literary language was introduced into local schools as a language of instruction. In their foreign policy, leaders of Lemko Rusyn republic stood out for unification
of all Carpathian Rusyns and joining Russian state. On 26 December 1918 leaders of
Lemko republic signed a memorandum accepted by Galician Russophiles during their
congress in Sanok. Memorandum strongly rejected Hungarian, Polish, «HabsburgUkrainian» and any other control over Carpathian Rus’ and emphasized territorial
unity with Russia. However, ongoing civil war in Bolshevik Russia and increasingly
pro-Czechoslovak orientation of the Hungarian Rusyns forced Lemko leaders to make
changes in their foreign policy plans. In late December 1918 Russian People’s Council
in Florinka united with Russian People’s Council in Prešov, which resulted in a joint
Carpatho-Russian People’s Council in Prešov. In spring 1919 Lemko leaders and head
of Carpatho-Russian People’s Council in Prešov A. Beskyd were repeatedly trying to
persuade Czechoslovak politicians and international community to incorporate into
newly-created Czechoslovak state not only the territory of Hungarian Rusyns (Subcarpathian Rus’), but also territory of Galician Lemkovina to avoid Polish control over
42
Лемкин И. Ф. Указ. соч. С. 154.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
75
Commentarii
любыми способами избежать. Последующее пребывание лемков в составе Польши
было отмечено как дискриминационной политикой польских властей в отношении
восточнославянского населения Лемковины, так и ростом украинского влияния из
соседней Восточной Галиции, встречавшего ожесточенное сопротивление лемковской интеллигенции.
Слабые надежды русинов-лемков на то, что в польском славянском государстве
им будет лучше, чем в Австро-Венгрии, в целом не оправдались. «Лемки ошиблись
в своих надеждах»42, — констатировал И. Ф. Лемкин, говоря о пребывании русиновлемков в составе межвоенной Польши.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
the land of Lemkos. However, due to ongoing territorial conflict with Poland, Prague
showed no interest in incorporating Lemkovina.
Both pro-Russian and then pro-Czechoslovak orientation of Lemko Rusyns proved
to be totally unrealistic. In March 1920 Poland regained control over Lemkovina and
arrested Lemko political leaders. Land of Lemko Rusyns became part of interwar Polish
state, which was the least desired option for Lemko Russophile politicians.
Петербургские славянские и балканские исследования
К ВОПРОСУ О МЕСТЕ РУСОФИЛЬСТВА
В НАЦИОНАЛЬНО-КУЛЬТУРНОЙ ЖИЗНИ РУСИНОВ
СЛОВАКИИ В ХХ СТОЛЕТИИ
В самом начале нашего краткого исторического эссе следует отметить главные
сложности, которые возникают при обращении к теме так называемого русофильства в русинской1 среде (как, впрочем, и среди других невеликорусских групп
восточного славянства).
Во-первых, сам термин русофильство применительно к русинам, как правило,
понимается совершенно иначе, чем в случае, когда речь заходит, например, о симпатизирующих русским и их культуре немцах, французах или даже западных и южных славянах. Последние, хотя и акцентировали свое положительное отношение
к русскому народу, все же не отождествляли себя с ним. Напротив, именно такое
отождествление имело место быть у русофильски ориентированных русинов. При
этом, конечно же, когда речь идет о русинах, слово русофильство вполне применимо
так же и в общепризнанном значении. Особенно это актуально в наши дни, когда
среди русинов представлены в основном одни русинофилы и украинофилы (здесь:
по аналогии со специфичным русинским русофильством). Данное обстоятельство
1
Этноним русин и производные от него мы используем исключительно как terminus tehnicus для условного
обозначения конкретного сегмента восточнославянского этноязыкового массива, вне зависимости от того, к
какой конкретно национальности причисляет себя тот или иной человек. При этом, учитывая распространенность указанного этнонима в разные периоды на весьма обширных восточнославянских территориях
(в том числе далеких от Карпатского региона), мы руководствуемся теми границами ареала расселения
русинов, которые приняты в современной русинистике (см. карту: Magocsi P. R. Carpatho-Rusyn settlement
at the Outset of the 20th century with additional data from 1881 and 1806. Мапа росселеня Карпатьскых Русинiв
на зачатку ХХ столiтя з далшыма данныма з 1881-го i 1806-го року. Orwell, Verm., 1996; 1998). Принимая
настоящую терминологию, мы в то же время ни в коем случае не посягаем на навязывание тем из потенциальных русинов в нашем понимании, кто сам не относит себя к русинам, русинского или какого бы то ни
было другого национального самосознания.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
77
Commentarii
М. Ю. Дронов
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
приводит к выводу об очевидном несовершенстве терминологического аппарата,
относящегося к области национально-языковых ориентаций русинов. Поэтому
для русинского случая мы предлагаем использовать более точные, на наш взгляд,
термины этнонациональное русофильство, этнонациональное украинофильство,
этнонациональное русинофильство. Учитывая, что в рамках нашей статьи речь
идет исключительно об этих формах русофильства, украинофильства и русинофильства, далее мы уже не прибегаем к подобной, в целом крайне необходимой,
конкретизации.
Во-вторых, значительная часть современников, в том числе и ученых, вольно
или невольно следует наиболее распространенным в обществе представлениям,
придерживаясь примордиалистического понимания этноса. Следовательно, они
заранее признают в качестве единственно правильной какую-то одну национальноязыковую ориентацию и отказывают в легитимности остальным направлениям,
таким образом, безапелляционно трактуя всех без исключения русинов исключительно либо как русинов, либо как украинцев, в старых работах — как русских2.
Группы русинского населения, разделяющие и не разделяющие позиции подобных
авторов, нередко снабжаются такими определениями, как «сознательные» и «несознательные». Учитывая то, что в условиях современности продолжают серьезную
конкуренцию лишь русинофильство и украинофильство, большая часть оценок
русофильства незаслуженно носит отчетливо негативный характер, представляя
последнее как совершенно искусственную, лишенную почвы и чуть ли не права на
существование концепцию.
Приведем несколько типичных примеров подобного мышления: «Пряшівщина, завдяки політичним умовам, стала останньою фортецею русофільства та політичного
русинізму, які дуже гальмували національне відродження української людності та
сприяли її денаціоналізації»3. Или: «…весь російський мовний напрям був штучний
та базований на “москвофільській” ідеології. Ці автори вірили, що проти мадяризації
та асиміляції тільки мова великого російського народу може захоронити українське
населення Закарпаття»4. Можно привести еще одну цитату:
«Він (местный литератор Иван Мацынский (1922–1987). — М. Д.) завжди був русином… тільки в залежності від загальних культурно-політичних й ідеологічних обставин,
він одного разу декларував себе росіянином, іншого разу — українцем. Це торкається
не лише І. Мацинського, але й інших поетів і письменників Пряшівщини, які колись
починали писати по-російськи й голосилися до російської національності, але пізніше
засвоїли собі українську літературну мову, стали писати по-українськи й назвали себе
українцями… Ці люди народилися русинами, їх національний код є русинський»5.
В-третьих, наши современники, пытаясь разграничить национально-языковые
позиции русинских деятелей прошлого, иногда вкладывают в их описание свое соб2
Напомним, что, в отличие от описанного подхода, руководствуясь стремлением к исследовательской
беспристрастности, мы сами используем здесь термин русин лишь как terminus tehnicus.
3
Сірка Й. Розвиток національної свідомості лемків Пряшівщини у світлі української художньої літератури
Чехословаччини. Мюнхен, 1980. С. 14.
4
Баран О. Історія південної Лемківщини від 1867 до 1982 р. // Лемківщина. Земля–люди–історія–культура.
Нью-Йорк; Париж; Сидней; Торонто, 1988. Т. I. C. 334–335.
5
Хома В. Розвиток русинської поезії в Словаччині від 20-х до 90-х років ХХ століття (Нарис історії з
портретами поетів). Братіслава, 2000. С. 355–356.
78
Петербургские славянские и балканские исследования
М. Ю. Дронов. К вопросу о месте русофильства...
* * *
Как можно было понять из сделанных замечаний, мы соглашаемся с направлением мысли Павла Роберта Магочия, утверждающего, что южнокарпатские, а следова6
См., например, работы одного из ведущих специалистов в этой области А. И. Миллера: Миллер А. И.
1) «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.).
М., 2000; 2) Империя Романовых и национализм: Эссе по методологии исторического исследования.
М., 2006.
7
Крайне интересным примером в связи с третьим и четвертым замечаниями является личность епископа
Павла Петра Гойдича, Орден Святого Василия Великого (1888–1960). Не касаясь его возможного перехода
в конце жизни на украинофильские позиции (см. Potaš M., OSBM. Dar lásky. Spomienky na biskupa Pavla
Gojdiča, OSBM. Prešov, 1999. S. 353. Príloha č. 19), полезно обратить внимание на трактовку известного
высказывания епископа, сделанного им в 1927 г. В ранних источниках оно, как правило, передается следующим образом: «Ja nie som Veľkorus, ani Ukrajinec. Ja som Rusín, ktorý chcem tuná žiť i zomrieť» (Štátny
archív v Prešove, fond Odbočka Ústredne štátnej bezpečnosti pri Policajnom riaditeľstve v Prešove 1938–1945,
kat. č. 1477. Kopia hlásenia vládneho radcu a policajného riaditeľa veliteľstvu 2. divízie dňa 18. februára 1941).
Принимая во внимание произошедшие в течение ХХ в. этнонимические изменения, современные авторы
предпочитают заменять в этой цитате слово Veľkorus на Rus (см., например: Ванат I. Нариси новiтньої
icторiї українцiв Схiдної Словаччини. Кн. 1 (1918–1938). Пряшiв, 1979. С. 188; Haraksim Ľ. Etnodiferenciačný
proces v gréckokatolíckej cirkvi na východnom Slovensku // Historický zborník 11. 2001. Č. 1. S. 39; организация
«Русинская оброда в Словакии» даже выпустила карманные календари на 2002 г. с изображением Гойдича и
следующей формой цитаты: «…nie som Rus a nie som Ukrajinec, som Rusín…»). Однако корректировка этой
маленькой детали кардинально меняет смысл слов епископа. Поскольку, согласно представлениям начала
ХХ в., можно было сочетать региональные идентичности с широкой русской, высказывание Гойдича отнюдь
не опровергает возможную русскость русинов. К слову, в противном случае становятся совершенно бессмысленными следующие гойдичевские цитаты, относящиеся к хронологически достаточно близким 1930
и 1934 гг.: «Naučte jeho (русина. — М. Д.) počitati čužoje, ale iz ciloho serdca ľubiti svoje; naj ne haňbiťsja naš
Rusin pro svoju russku besidu i narodnosť, no v svidomosti svojej prinadležnosti do najboľšoho naroda, hordo naj
podneset svoju holovu pred svitlom» (Slovo episkopa Gojdiča. Výber z publikovaného dedičstva blahoslaveného
biskupa Pavla Gojdiča. Editor J. Birčák. Prešov, 2004. S. 49); «...my svidomi tomu, čto my časť najboľšaho
slavjanskaho naroda» (Ibid. S. 148). Поэтому, если мы именуем этого деятеля русинофилом, это совсем не
противоречит параллельному отнесению его к русофилам (пускай и с необходимыми оговорками).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
79
Commentarii
ственное понимание разделения русофильства, украинофильства и русинофильства,
основанное на их полном взаимоисключении. Тем самым забывается изначальная
схематичность указанных идеальных типов, которых явно не хватает для передачи
всех переливов и оттенков взглядов конкретных персоналий. При этом отмечается
тенденция обязательно отнести того или иного деятеля к одной из групп, например,
к русофилам или русинофилам. На практике же сделать это порой просто невозможно, так как отдельные деятели могли сочетать, например, русскую и карпаторусскую
(часто приравниваемую к русинской) идентичности. Поэтому отнесение к той или
иной ориентации объясняется убеждениями и симпатиями современного автора
или же господствующими в обществе стереотипами.
В-четвертых, опять-таки следуя стереотипам (возникшим, очевидно, давно),
некоторые современные исследователи наивно полагают, что русофилы относили
себя к великорусскому, то есть русскому в нынешнем смысле слова народу. В действительности они являлись сторонниками концепции, получившей в российской
историографии названия общерусский проект или проект большой русской нации6. Последний распространял свое внимание на всех восточных славян. Таким
образом, налицо ошибочное отождествление великорусского и великого русского.
Хотя, конечно же, сложно отрицать, что все великорусское чаще всего принималось
русофилами за эталон русскости7.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
тельно в том числе и словацкие, русины «могли консолідуватись у цілком незалежну
національність або ж могли злитися з угорською, словацькою, українською чи
російською національностями»8. Естественно, вслед за крупным западным исследователем национализма Энтони Смитом и его российским коллегой Алексеем Миллером, сложно не признать, что этнические и культурные характеристики населения,
которое становится объектом соперничества различных национальных активистов,
существенно влияют на их концепции и ход борьбы9. «Місцевим ідеологам ніколи б
не вдалося переконати підкарпатських (здесь: южнокарпатских. — М. Д.) русинів,
що вони повинні стати французами, ірландцями чи китайцями. І все ж перед ними
поставлено кілька поважних варіантів», — прекрасно иллюстрирует этот тезис на
русинском материале П. Р. Магочий. Принимая во внимание сказанное, русофильство, как минимум, не является ничем из ряда вон выходящим по сравнению с несколькими другими предлагавшимися возможностями.
Так или иначе, русофильство апеллировало к традиционным русинским этноконфессиональным представлениям. Однако, в отличие от географически плохо
определенной донациональной — также «русской» — идентичности, тесно
связанной с восточной церковью (или обрядом), предлагавшаяся русофильством
русскость конкретизировала ареал расселения русского народа — от Попрада
до Владивостока10. Собственным литературным языком признавался русский
язык (при этом имелись различные взгляды на возможность дополнительного
использования в литературных целях карпатских диалектов или заимствований
из них). Народная речь понималась как диалекты русского языка, что, с учетом
их общих древнерусских корней, а также проводившихся параллелей, например,
с немецким языковым массивом, воспринималось весьма логично. В качестве
основного эндоэтнонима признавалось название русские (в единственном числе
русский, русская), который преподносился как синоним (и только у наиболее радикальных русофилов — обязательная замена) основных русинских этнонимов
(руснак, русин). Вопреки распространенному мнению о важности количества
букв с и наличия или отсутствия мягкого знака в слове русский, на практике эта
деталь не всегда имела то универсальное разграничительное значение, которое
ей традиционно приписывается украинскими авторами.
В литературе (особенно в текстах оппонентов русофильской идеологии) можно
встретить утверждения о том, что русофильство распространилось у южнокарпатских русинов якобы только после «Весны народов» и Венгерского похода русской
армии 1849 г.11 Однако, очевидно, что это не так. Например, переселившийся из Угорской Руси в Российскую империю Иван Орлай (1770–1829) еще в 1804 г. опублико8
Магочій П. Р. Формування національної самосвідомості: Підкарпатська Русь (1848–1948) / Авторизований переклад з англійської. Ужгород, 1994. С. 15.
9
Миллер А. И. «Украинский вопрос»... С. 12–13.
10
В данной связи приводились разнообразные формулы — «от Русского Потока (скорее это правый приток
реки Дунаец, ныне Грайцарек, нежели расположенное гораздо восточнее русинское село в Земплине. —
М. Д.) до Владивостока», «от Карпат до Тихого океана» и т. п.
11
См., например: Бiленькiй [Стрипськый Г.] Старша руська письменность на Угорщинѣ // Удварі І. Зберька
жерел про студії русинського писемства. ІІІ. Гіадор Стрипськый, народописник, бібліоґраф, языкознатель,
товмач. Нїредьгаза, 2007. (Studia Ukrainica et Rusinica Nyíregyháziensia. Vol. 21). С. 66; Гнатюк В. В справi
лiтературної мови пiдкарпатських русинiв // Науковий збiрник Музею українськой культури Свидник.
Пряшiв, 1967. Т. 3. Присвячений пам’ятi Володимира Гнатюка. С. 20.
80
Петербургские славянские и балканские исследования
М. Ю. Дронов. К вопросу о месте русофильства...
«...слід, однак, зауважити, що все, пов’язане з Росією, мало незнищенний вплив на
підкарпатське життя (здесь: в целом южнокарпатскую жизнь. — М. Д.). Вирішальною
була сама назва “Русь”. Для підкарпатських русинів Русь стала символом їх самих,
іхнього роду, села, батьківщини. … Внаслідок цього попри географічну віддаленість
і лінгвістичні відмінності Росія підкарпатцям видавалася ближчою — саме тому, що
російська цівілізація так чи інакше активно підтримувала тезу про єдину Русь»15.
О распространении русской идентичности красноречиво свидетельствуют тогдашние литературные опыты русинов. Так, например, будитель Юлий СтавровскийПопрадов (1850–1899) прямо назвал одно из своих стихотворений, написанное в 1871 г.,
«Я русский!»16 Примечательно, что, даже советский литературовед Н. В. Водовозов
(1902–1977) в известной статье «Русские писатели в Чехословакии» (1962), игнорируя
советскую официальную трактовку русинов как украинцев, рассматривает местных
литераторов этого периода именно как русских писателей17.
Очевидно, мадьяризация первоначально косвенно способствовала распространению среди части русинов русофильства, а как следствие — и русской идентичности.
В то же время расцвет мадьяризации во второй половине XIX – начале ХХ вв. заметно притормозил экспансию русофильской идеологии.
* * *
Страницы истории русофильства у русинов Словакии в ХХ в. сравнительно
подробно описаны, хотя, наверное, все же еще не досконально изучены. Именно
Магочій П. Р. Формування національної самосвідомості. С. 26–27.
Яворский Ю. А. Национальное самосознание карпаторуссов на рубеже XVIII–XIX веков // Приложение
к «Карпатскому Свету». Ужгород, 1929. Вып. 62. С. 2.
14
О влиянии похода 1849 г. на южнокарпатских русинов см.: Панас И. О. Карпаторусские отзвуки русского
похода в Венгрию в 1849 г. // Карпаторусский сборник. Ужгород, 1930. С. 209–229.
15
Магочій П. Р. Формування національної самосвідомості. С. 166.
16
См. в кн.: Рудловчак О. Ю. Ставровський-Попрадов. Життя, творчiсть, твори. Пряшiв, 1984. С. 98.
17
Водовозов Н. В. Русские писатели в Чехословакии // УЗ МГПИ. 1962. № 178. Русская литература и народное творчество. С. 196–203.
12
13
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
81
Commentarii
вал в «Северном Вестнике» работу «История о Карпато-Россах, или о переселении
Россиян в Карпатские горы и о приключениях, с ними случившихся», в которой, как
следует даже из названия, русины причисляются к россиянам.
Сходное национальное кредо в 1805 г. высказал цензор славянских книг в Буде,
впоследствии первый епископ Пряшевской епархии, Григорий Таркович (1754–1841),
опубликовав оду, в которой выражались идеи восточнославянского единства и высказывались похвалы в адрес кодификаторов русского языка А. П. Сумарокова и М. В. Ломоносова. Подобным образом на заре своей литературной карьеры, в конце 20-х гг. XIX в.,
размышлял и главный будитель угорских русинов Александр Духнович (1803–1865)12.
Целая серия еще более ранних и менее известных местных примеров русофильства
приводится в работе галицкого литературоведа Юлиана Яворского (1873–1937) «Национальное самосознание карпаторуссов на рубеже XVIII–XIX веков»13.
Ко второй половине позапрошлого столетия русофильство стало обычным явлением среди немногочисленной русинской интеллигенции, греко-католического
духовенства и учительства, постепенно начиная проникать и в народные массы,
подготовленные к нему благодаря непосредственному знакомству с проходившей
через регион русской армией14. Механизмы русинского народного русофильства
тонко уловил П. Р. Магочий:
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
русофильство (пускай и с различными акцентами) являлось здесь господствующей национально-языковой ориентацией и в течение межвоенных десятилетий,
и в непростой для русинского меньшинства период первой Словацкой Республики,
и в первые послевоенные годы. Более того, если ориентироваться на степень популярности русофильской концепции в массах, несложно сделать вывод о том, что
словацкие русины заметно опережали своих собратьев в соседней Подкарпатской
Руси (позднее Закарпатской области Украины).
Ведущей национально-культурной организацией в 20–30-е гг. являлось Русское
культурно-просветительное общество имени А. Духновича18. В границах Словакии
у него насчитывалось 37 читален (многие из которых имели собственные музыкальные и театральные группы). Организации покровительствовала Пряшевская
греко-католическая епархия. Традиционно конкурировавшая с «духновичовцами»
украинофильская «Просвіта» практически не имела здесь сельских филиалов19. Кроме указанного общества в регионе действовали многочисленные другие, «русские»
или «карпаторусские» по названию, организации: Объединение русской молодежи
на Словакии, Союз русских жен и т. п. Крайне популярными в Восточной Словакии
были так называемые Дни русской культуры, сближавшие местное русинское население и русскую эмиграцию20.
По-русски (или на более или менее приближенном к русскому языке) выходили
такие издания как «Народная газета», «Православная Карпатская Русь», «Русский
земледелец», «Русское слово», «Церковь и школа» и др. Лишь одна-единственная
местная газета, «Слово народа», придерживалась украинофильской ориентации21.
Начиная с 1927 г. русский язык по известной грамматике под редакцией Е. Сабова стал официальным языком преподавания во всех школах Пряшевской грекокатолической епархии22. В 1936 г. в Пряшеве открыла свои двери для русинских
детей Русская гимназия23.
Период Словацкого государства, как известно, несколько ограничил национальнокультурную жизнь русинского меньшинства. Однако «духновичовцам» все же было
позволено продолжить свою работу. Интересно, что, несмотря на войну с СССР,
в Пряшеве продолжали выходить как сочинения местных русофилов, так и про18
Хотя, как известно, пряшевская «централа» этого общества, в отличие от ужгородских коллег, делала
гораздо больший акцент на местной («карпаторусской»), а не на общевосточнославянской культуре, нет
причин, чтобы совсем не считать его русофильским. Несмотря на уже сложившуюся традицию противопоставлять взгляды восточнословацких и подкарпаторусских «духновичовцев», как русинофилов («тутешняков») и русофилов, мы согласны с российским исследователем К. В. Шевченко, по мнению которого
«представители и того, и другого направления поддерживали местные традиции и существующие языковые
нормы, отличаясь лишь в расстановке акцентов» (Шевченко К. В. Русины и межвоенная Чехословакия.
К истории этнокультурной инженерии. М., 2006. С. 196).
19
Магочiй П. Р. Русины на Словенську. Пряшов, 1994. С. 42.
20
Подробнее см.: Дронов М. Традиция Дней русской культуры на Пряшевщине (20–40-е гг. ХХ ст.) //
Слов’янські обрії: Міждисциплінарний збірник наукових праць. Київ, 2006. Вип. 1. С. 309–315.
21
См. об этом: Штець М. Газета «Слово народа» в боротьбі за українську мову в Східній Словаччині на
початку 30-х рр. // Науковий збірник Музею української культури в Свиднику. Пряшів, 1967. Т. 3. С. 329–340;
Шелепець Й. Слово народа. Prešov, 2000.
22
Slovo episkopa Gojdiča... S. 96.
23
Подробнее см.: Mušinka M. Od Ruského gymnázia k spojenej škole Tarasa Ševčenka // Українська (Руська)
гімназія. 70 років. Ukrajinské (Ruské) gymnázium Prešov. 70 rokov. Пряшів-Prešov, 2006. S. 5–41.
82
Петербургские славянские и балканские исследования
М. Ю. Дронов. К вопросу о месте русофильства...
«Nemalým prekvapením pre súčasníkov, ktorí poznali rusínske pomery, muselo byť to, že
sa na čelo týchto inštitúcií dostali často i ľudia, ktorí boli z predchádzajúcej svojej činnosti
známi jednoznačným protiukrajinským postojom. Ďalším prekvapením pre nich bolo, že tieto
za ukrajinské označované inštitúcie mali iba náter ukrajinský a že ich kreátori a reprezentanti
spisovnú ukrajinčinu neovládali a komunikovali iba v rusiniyovanej ruštine»29.
Важно отметить, что народное русофильство подпитывалось, как никогда, победой СССР («русских») в войне. Украинофильство было непопулярно и из-за деятельности Украинской повстанческой армии, оставившей дурную славу у русинского
населения. Этноним украинец воспринимался синонимом слова бандеровец30.
Согласно официальной статистике в 1948–1949 гг. в Восточной Словакии насчитывалось 43 детских сада, 276 начальных школ, 38 неполных и 6 полных средних
школ с преподаванием на русском языке. Общее количество учащихся составляло
23 112 человек31.
Как отмечает современный исследователь преподавания русского языка в Словакии
Иосиф Бача, «tradície hovoriť v internátoch a v škole medzi sebou ruským jazykom sa
Šelepec J. Rusínske a ukrajinské tlače 1939–1944. Prešov, 1995. S. 10.
См. oб этом издании: Hlavinka J. Týždenník «Novoje vremja» ako prejav rusínskej otázky v rokoch 1940–
1944 // Pamäť národa. 2008. № 3. S. 4–16.
26
Konečný S. Rusínska otázka v období prvej Slovenskej republiky // Slovenská republika (1939–1945) / Red.
J. Bobák. Martin, 2000. S. 176.
27
Ibid. S. 179.
28
Магочій П. Р. Русины на Словенську... С. 46. — Любопытно, что в некоторых русскоязычных публикациях, относящихся к периоду активной деятельности Совета, данная организация называется просто
Национальный Совет Пряшевщины.
29
Haraksim Ľ. Národnostná identita Rusínov na východnom Slovensku // Haraksim Ľ. (ed.). Národnosti na
Slovensku. Bratislava, 1993. S. 75.
30
Мушинка М. Пiслявоєний розвиток регiональної культури русинiв-українцiв Чехо-Словаччини //
Тривалість регіональних культур. Русини і українці на їхній карпатській батьківщині та за кордоном / Упорядник П. Р. Маґочий. Нью-Йорк, 1993. С. 53.
31
Капiшовський В. Мрiї i дiйснiсть. Пряшiв, 1988. С. 156.
24
25
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
83
Commentarii
изведения русских писателей, в частности А. С. Пушкина24. Вместо межвоенных,
закрытых новыми властями периодических изданий для русинов, на русском языке
выпускалась проправительственная газета «Новое время»25. Правда, компетентные
органы не позволили местным активистам основать Карпаторусскую партию, кроме
этого постоянно оказывалось давление на популяризировавшие русскость учебные
заведения, находившиеся в ведении Греко-католической церкви26. Примечательно,
что когда в 1943 г. русинские антифашисты основали свой тайный орган, они назвали его «Карпаторусский автономный совет национального освобождения» (сокращенно КРАСНО)27.
В марте 1945 г., уже после освобождения региона, в Пряшеве был создан так называемый Украинский народный совет Пряшевщины. Несмотря на то, что это был
первый случай у русинов Словакии, когда в название организации попало слово
украинский28, Совет не имел окончательного представления об этнической принадлежности жителей края и, вопреки своему названию, состоял преимущественно из
русофилов. Появились и другие по названию украинские учреждения (Украинский
национальный театр и т. д.). Однако данная украинизация носила непродуманный,
формальный характер. Исследователь Людовит Гараксим отмечал:
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
zachovali aj po r. 1945 na ruských gymnáziách na východnom Slovensku»32. Атмосферу,
царившую в среде учащейся русинской молодежи, эмоционально описал в своих воспоминаниях известный фольклорист, в конце 40-х гг. ученик новой Русской гимназии
в Гуменном, Михаил Гиряк (1933–2007):
«Вшытко українське нам было чудже. Чуджiм нам было вшытко, окрем руського,
окрем руськости. За руськость были охотны штуденты i голову зложыти. Такый дух до
нас вселили за дость куртый час. Руськость i совєтьскость до нас наганяли не через факті,
не через познаня, а через чутя. Вшытко руське было велике, найбiвше на свiті, вшытко
остатнє — мале, або таке, што ся скорiше, або нескорше мусить подобати руськости.
Великоруськый шовінізм такым способом проникнув до каждой жылкы скоро каждого
штудента»33.
Хотя о русинах официально иногда говорилось как об украинцах, в прессе, национальном образовании и культурной жизни безоговорочно доминировал русский
язык. В широких массах закреплялось именно русское, а не украинское самосознание. Данный период справедливо считается своеобразным пиком русофильства
в истории русинов Словакии. Поэтому, если бы национально-культурная жизнь
развивалась естественным путем, к сегодняшнему дню вряд ли мы имели бы нынешний русинофильско-украинофильский дуализм.
Положение дел радикально изменила административная украинизация, проводившаяся в 50-х гг. параллельно с коллективизацией и декатолизацией. В 1950 г. в
приказном порядке применительно к русинам Словакии было запрещено употреблять этнонимы русин и русский. В 1952 г. на основе постановления президиума
ЦК КПС русский язык в учебных заведениях был в кратчайшие сроки заменен на
украинский. Вместо Украинского народного совета Пряшевщины была создана
принципиально новая организация — Культурный союз украинских трудящихся,
который вплотную занялся распространением украинской идентичности среди
русинов. Примечательно, что даже местные украинофилы в значительной степени
признают отрицательные аспекты проведения украинизации, негативно отразившиеся на численности всего русинского меньшинства34.
Русофильская интеллигенция в значительной степени перешла на украинофильские позиции. При этом, конечно же, иногда остаются сомнения в искренности
подобной радикальной смены. Но были и иные примеры. В случае таких видных
русофилов, как Андрей Карабелеш (1906–1964), Георгий Геровский (1886–1959),
Степан Добош (1912–1978), наиболее удачно замечание П. Р. Магочия о том, что
32
Bača J. Postavenie a vyučovanie ruského jazyka na Slovensku v rokoch 1918–1945 // Ruský jazyk a literatúra
na Slovensku po roku 1918. Zborník z medzinárodnej vedeckej konferencie rusistov. Prešov, 1997. S. 16.
33
Гиряк М. Школа — жывотный інтерес Русинів. Руська гімназія — абсолютно ангажованый субєкт (12) //
Народны новинкы. 1999. Р. IX. № 10–11. С. 3.
34
В то же время у украинизации 50-х гг. имеются и отдельные пламенные защитники. См., например: Ванат І. До питання про так звану українізацію русинів Пряшівщини // Додаток до газети «Нове життя»,
№№ 50–51/1993 р. Б. м., б. г. — Точка зрения И. Ваната, подобно воззрениям других местных украинофилов,
основывается на непоколебимой вере в то, что «перехід від руськості до українськості — це природний
історичний процес, позначений в карпатському регіоні різними перипетіями» (Там же. С. 7). Однако И. Ванат пошел дальше, утверждая, что «твердження… ніби “українізація” на Пряшівщині в 50-х роках була
насаджена чехо-словацькою комуністичною владою, що ставила за мету змінити адміністративним шляхом
національну ідентичність русинів, не має під собою поважних підстав» (Там же. С. 6–7).
84
Петербургские славянские и балканские исследования
М. Ю. Дронов. К вопросу о месте русофильства...
* * *
Любопытно, что, несмотря на длительную украинизацию и усилившуюся вследствие нее естественную словакизацию русинов Словакии, в какой-то степени русофильство сохранялось крайне узким кругом интеллектуалов вплоть до наших дней.
Начиная с 90-х гг. ХХ в., параллельно с легализацией русинофильства, дали о себе
знать и пожилые хранители старых русофильских традиций. Например, исследователь русинского меньшинства в Словакии Марианн Гайдош приводит следующие
названия малоизвестных русофильских организаций, на короткий час привлекших
к себе внимание в те годы: «Spoločnosť Rusínov-Karpatorusov» (SRUKA), «Spolok
Karpatoruských žien», «Asociácia Karpatorusov»39. К сожалению, нам ничего неизвестно об их дальнейшей судьбе.
Однако, в отличие от русинофилов, успешно презентовавших себя как жертв тоталитарного режима, идеологический багаж русофилов с его ориентацией на тогда
особенно непопулярный русский язык, стремительно исчезавший из чехословацких
школ, был востребован менее всего. В то же время, еще в 1994 г. П. Р. Магочий полагал, что значительная часть из записавших себя в Словакии русскими во время
чехословацкой переписи 1991 г. (всего 1624 человека) — это русины40.
Одним из главных идеологов неорусофильства выступил кошичанин Андрей
Дрибняк (1918–1999)41, физик и математик по профессии, стоявший у истоков возМагочій П. Р. Русины на Словенську. С. 50.
См. об этом: Кузмякова А. Жертва українізації (Присвячено 90. річніці з дня народжіня і 10. річніці
з дня смерти Алексея Фариніча) // Русиньскый народный календарь на рiк 2001 / Зоставителi М. Гиряк,
А. Зозуляк. Пряшiв, 2000. С. 167–172.
37
Карпаторусский календарь Лемко-Союза на год 1969. Юнкерс, Н. Й., б. г. С. 35.
38
См. о нем: Бескид Г. Др. Iван Шлепецькый (9.4.1907 – 9.10.1976) // Русиньскый народный календарь на
рiк 2002 / Зоставитель А. Зозуляк. Пряшiв, 2001. С. 70–71.
39
Gajdoš M. Rusíni a Ukrajinci na Slovensku v procese transformácie spoločnosti (stav výskumu) // Národ a
národnosti na Slovensku. Stav výskumu po roku 1989 a jeho perspektívy. Prešov, 2004. S. 147–148. — Мы специально привели названия этих организаций в словацкой транскрипции, так как их точное русскоязычное
написание нам просто неизвестно.
40
Магочiй П. Р. Русины на Словенську. С. 7, 65.
41
См. о нем: Бескид Г. Андрiй Дрiбняк (19.7.1918 – 14.12.1999) // Русин. 2000. № 1–2. С. 15. — Фанатичность его русофильства характеризует следующий факт, относящийся к периоду преподавания А. Дрибняка
в гуменнской Русской гимназии. Так, если кто-нибудь из учеников в его присутствии говорил на родном
диалекте, а не на русском литературном языке, Дрибняк требовал от ребенка штраф в пять крон. Согласно
воспоминаниям М. Гиряка, для учащихся это была очень серьезная сумма (Гиряк М. Школа — жывотный
інтерес Русинів. Як єм Ірину Івановну перевів через ріку Лаборець (10) // Народны новинкы. 1999. Р. IX.
№ 4–5. С. 3).
35
36
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
85
Commentarii
«їх неохота змінити ся на Українців лімітовала їх роль»35. Отдельные несогласные
с украинизацией, как, например, педагог Алексей Фаринич (1911–1991), даже подверглись репрессиям36. «На Пряшевской Руси полный хаос и неразбериха. Движение украинскых сепаратистов усилюєтся, тенденция восстановления русскых
школ подавляется»37, — в 1968 г. оставалось жаловаться редакции американской
газеты «Карпатска Русь» известному русофильскому деятелю Ивану Шлепецкому
(1907–1976). Правда, положение последнего отличалось тем, что он проживал не в
Восточной Словакии, а в Праге, однако живо интересовался судьбами своей малой
родины38.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
рожденных организаций — «Русский клуб–1923» и «Общество имени Духновича»
(возникших в качестве противовеса почти одноименным украинофильским организациям, появившимся под известными русофильскими брендами в конце 1990 г.).
А. Дрибняк подготовил сотни размноженных экземпляров собственных машинописных статей по истории и культуре русинов, а также текстов из ранее вышедших
русофильских изданий. Кроме русинистических работ Дрибняк, активно переписывавшийся с русскими националистами в России и США, также распространял
антииудейские, антимасонские, антиэкуменические и другие радикальные тексты.
Они выходили под грифом некоего «клуба любителей истории русского народа
в Карпатах “ЛЕОПАРД – Р(А,О)УС” при РКП обществе им. А. В. Духновича». Подобные шаги Дрибняка лишь усугубляли маргинальный характер неорусофильства
в глазах наблюдателей. Показательно, что лишь одна подготовленная А. Дрибняком
машинописная брошюра — «Татьяна Федоровна Аристова: сборник статей» — была
включена П. Р. Магочим в его авторитетную библиографию «Carpatho-Rusyn Studies.
An Annotated Bibliography»42.
После кончины А. Дрибняка и еще нескольких активистов старшего поколения,
в частности Михаила Бобака и Ивана Ковача (1912–2002)43, национально-языковая
политика клуба и общества перестала идти в подчеркнуто русофильском фарватере, начав активно сближаться с русинофильскими организациями. Одной из
объединяющих практических целей было возвращение принадлежавшего старому Русскому клубу «Русского дома» в Пряшеве (ул. Главная, д. 62)44, который
находился под контролем украинофильских организаций. Несколько выходя за
избранные хронологические рамки, нужно отметить, что в 2002 г. данное здание
действительно было передано Русскому клубу–1923. Однако в скором времени
и Русский клуб–1923, и Русское культурно-просветительное общество имени
А. Духновича распались на две враждующие группировки, которые одинаково
считают себя истинными легитимными организациями и отказывают друг другу
в легитимности.
Интересно, что ни группа Гавриила Бескида, ни контролирующая до настоящего
времени «Русский дом» группа Стефана Секерака не являются последовательными
русофилами. Если первые активисты окончательно примкнули к русинофилам,
войдя в Словацкую ассоциацию русинских организаций и заменив в названии
своего общества слово русское на русинское, то вторые практически не имеют единой национально-языковой программы, и объединены преимущественно задачами
удержания в своих руках «Русского дома».
В то же время именно во второй группе еще есть несколько пожилых русофилов, которые, правда, не играют заметной роли в национально-культурной жизни.
Один из них, кошицкий инженер Павел Бирчак, выступил в 2004 г. на страницах
42
Magocsi P. R. Carpatho-Rusyn Studies. An Annotated Bibliography. Vol. III: 1995–1999. New York, 2006.
P. 65. № 214.
43
См. о нем: Поп И. Энциклопедия Подкарпатской Руси. Ужгород, 2006. С. 214–215.
44
Об истории этого ставшего почти что легендарным здания см.: Крушко С. Наш «Русский Народный
Дом» — ювілейний // Голос Карпат. 1993. № 3. С. 2; Бескид Г. Iсторiя Дому Русинiв (Руськый дом, основаный 17.6.1925) // Русиньскый народный календарь на 2005 рiк / Зоставитель А. Зозуляк. Пряшiв, 2004.
С. 93–97.
86
Петербургские славянские и балканские исследования
М. Ю. Дронов. К вопросу о месте русофильства...
* * *
Не претендуя на полноту изложения, постараемся ответить на вопрос, какую же
роль играла русофильская ориентация в национально-культурной жизни русинов
Словакии в прошедшем столетии. На наш взгляд, в течение ХХ в. русофильство
в среде словацких русинов пережило стабильное развитие в межвоенный период,
некоторое сбавление темпов в период Словацкого государства и усиленный рост
в первые послевоенные годы. Несмотря на неоднократную смену политических
режимов, русофильские традиции по сути оставались непрерывными, лишь
накапливая и укрепляя свой потенциал, усиленный победой Советского Союза
во Второй мировой войне. Административная украинизация в значительной
степени перечеркнула достижения русофильства, однако не смогла полностью
вывести его из интеллектуального пространства. В начале 90-х гг. ХХ в. пожилые
русофилы вновь попытались выйти на национально-культурную сцену, но политическая атмосфера не позволила им развернуть активную деятельность. Вследствие
этого русофильство постигла окончательная маргинализация. Таким образом, за
неполное столетие эта идеология проделала сложный путь от доминирующей до
утратившей почти всякое влияние.
Summary
The paper deals with the problem of the place of the so-called Russophilism in the
Rusyns’ national-cultural life in Slovakia in the 20th century. The Russophilism of
Slovakia’s Rusyn national leaders differed greatly from Russophilic tendencies among
other nations. In fact Rusyn Russophilism in Slovakia, the first manifestations of
which can be found before 1848, was as «legitimate» national-linguistic orientation of
the Rusyn national movement as Ukrainophilism and Rusynophilism. The Russophilism
was dominating national-linguistic orientation of the Rusyns of Slovakia in interwar
45
Бирчак П. Необходимость общего языка для всех Русинов // InfoРусин. 2004. № 7–8. С. 11. См. также
критические отзывы русинофилов на эту статью: Барна Ф. Чом прaвi русскый? // InfoРусин. 2004. № 9.
С. 11; Поп И. Полемiка o русиньскiм языку // InfoРусин. 2004. № 11. С. 9.
46
Sebareflexia postavenia a vývoja Rusínov na Slovensku / Koordinátor J. Lipinský. B. m., 2002. S. 32.
47
Ibid. S. 33.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
87
Commentarii
газеты «InfoРусин» с предложением ввести в качестве общерусинского языка
русский литературный язык45. Естественно, после ухода А. Дрибняка русофильская ориентация лишилась какой бы то ни было самостоятельной издательской
деятельности. Отсутствует не только молодежь, но и люди среднего возраста.
Когда в 2002 г. группа ученых во главе с координатором проекта, общественным
деятелем Яном Липинским, проводила социологическое исследование «Sebareflexia
postavenia a vývoja Rusínov na Slovensku», получилось, что только 3 человека (0,9 %)
из 332 респондентов отнесло себя к карпаторусам46, а 9 (2,7 %), отвечая на вопрос
о русинском этногенезе, признало русинов самой западной частью русского народа47. При этом не исчезает подозрение, что эти респонденты и являются теми
самыми последними русофилами из Русского клуба–1923 и Русского культурнопросветительского общества имени А. Духновича.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
decades, in the period of the first Slovak Republic, and in the first post-war years. Only the
administrative Ukrainization of 1950s has cancelled the achievements of Russophilism.
At the same time it has not gone out completely from the Slovakian Rusyns’ intellectual
space. Already in 1990s Russophiles tried to appear on a national-cultural scene again.
However they have not managed to develop the vigorous activity. This fact has led to the
definitive marginalisation of Russophilism. Thus, in the 20th century this ethnonational
ideology worked up a difficult way from dominating one to Utopian.
Петербургские славянские и балканские исследования
«THE RUSYN’S HISTORY IS MORE BEAUTIFUL
THAN THE UKRAINIANS’».
USING HISTORY IN THE PROCESS
OF LEGITIMIZATION OF NATIONAL ASPIRATION BY
CARPATHO-RUSYN ETHNIC LEADERS
IN TRANSCARPATHIAN UKRAINE
According to B. Szacka, in the case of human communities, for some unknown
reasons the distant past is one of the factors which have a sacralizing power. That
which has a past, especially a long past, is perceived as something of greater value
than something which lacks such a past. A long past is synonymous with permanence
and indirectly justifies the right to existence1. Such a validation and legitimization is
necessary especially in the case of national communities. A nation without a history
is impossible to think of and national aspirations need historical legitimacy: hence the
longer and more beautiful its history, the better. According to a nationalistic principle,
all nations have a noble and educational past, which only has to be uncovered2. This is
so because a nation is rooted in the past by its unique historical heritage which makes it
distinct from others and which gives it a social and cultural tradition which is specific
and easily identifiable3.
Characteristic for ethnic groups and nations, a mythical construction of the past is a
significant element of a group’s identity. As Maria Bobrownicka states, the starting point
for understanding national and cultural identity is the history (facts) and its mythologization through emotive interpretation of its history and popular historiography. The source
of mythologizing of one’s history is a conglomerate, in different proportions, of authentic
Szacka B. Czas przeszły, pamięć, mit. Warszawa, 2006. S. 49.
Smith A. Nacjonalizm. Warszawa, 2007. P. 180.
3
See: American Ethnic Politics / Ed. by H. Fuchs. New York, 1968.
1
2
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
89
Commentarii
E. Michna
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
knowledge of the past (grand syntheses of national history and the development of the
political thought) as well as both written and oral (folk) literature4. Correspondence
with the facts is not of primary importance here; history as historical memory is important as long as it fulfils the integrating function, maintains group integrity, supports and
strengthens its identity5.
T. H. Eriksen6 represents a similar approach to the history as he believes that nowadays history is also used as a tool to create identity in politics. Therefore, history is not a
product of the past but a reaction to the needs of the present. Such an approach assumes a
changeability of interpretation of history together with the change of a group’s situation.
The interpretation of the past validates the present and allows the individual to understand
it. Not all events in the history of a group are present in the mythologized version of the
history because not all events in the history are useful in constructing such an image of
the world which could justify the contemporary reality and group aspirations. The past is
used selectively, it is appropriated, and remembered or reinvented7.
Representatives of different groups can claim their rights to the same historical heritage.
In such a case, when adducing the same events, each group interprets them in their own
way which allows to state that it is just this group which has an exclusive right to such
an interpretation. Currently, historical myths are especially present among those who are
searching for the roots of their identity and who, through creating their own tradition,
make themselves distinct from others through their noble past8.
Adducing to the past, ethnic myths, the history and traditions is also a basis of national
and ethnic ideologies. Mythologized knowledge about the past describes the world as important and coherent, thus being a significant element of the ethic and national identity9.
The ideological image of the past which is emotionally important to the group members’
is, on many occasions, a result of rediscovering one’s own tradition — the «invention of
tradition». Groups which search for justifications of their own ethnic/national aspirations
select and interpret historical facts, figures, and other elements of culture in such a way that
the mythical picture of the world desired by the group appears together with the expected
symbolic meanings. Hence, some events and people that fail to fit the desired model of the
world, and are dysfunctional from the point of view of the group’s interests, disappear from
the historical arena whereas others take on a disproportionately great importance.
The ethnic revival which can be observed since the mid 1980s is tightly connected
with the democratization of social life in the Eastern bloc. The spreading movement
of liberating and emancipating of nation, nationalities and ethnic groups in this part
of the continent was accompanied by the emergence of a variety of forms of memory
minority groups for whom recovery of their own past constitutes an integral part of
the struggle for their own identity.
4
Bobrownicka M. Patologie tożsamości narodowej w postkomunistycznych krajach słowiańskich. Kraków, 2006.
S. 5–14.
5
For details, see: Petersen W. On the Subnations of Western Europe // Ethnicity. Theory and Experience /
Ed. by N. Glazer and D. P. Moynihan. Cambridge, Mass., 1975. P. 177–209.
6
See: Eriksen T. H. Ethnicity and Nationalism. Anthropological Perspectives. London, 1993.
7
Cf.: Chapman M., McDonald M., Tonkin E. Introduction — History and Social Anthropology // History and
Ethnicity / Ed. by M. Chapman, M. McDonald, and E. Tonkin. London; New York, 1989. P. 1–21.
8
See: Mach Z. Symbols, Conflict and Identity. Essays in political Anthropology. Albany; New York, 1993.
9
Cf.: Ibid. P. 45–50.
90
Петербургские славянские и балканские исследования
E. Michna. The Rusyn’s history is more beautiful...
10
The article is based on empirical research conducted between 1995 and 2003 on leaders of the Rusyn movement
in Slovakia, Ukraine and in Poland. The subjects of the research were: historical sources of the contemporary
Carpatho-Rusyn movement, institutionalizing of the community life of Carpathian Rusyns after 1989, ethnic
identity of Rusyn leaders and the Rusyn ethnic ideology.
11
For details, see: Michna E. Kwestie etniczno-narodowe na pograniczu Słowiańszczyzny wschodniej i
zachodniej. Ruch rusiński na Słowacji, Ukrainie i w Polsce. (Polska Akademia Umiejętności. Prace Komisji
Wschodnioeuropejskiej. Vol. VIII). Kraków, 2004.
12
For details, see: Bruski J. J. Rusini Karpaccy — separatyzm czy przebudzenie narodowe? (Z genezy
współczesnego rusinizmu) // Regionalizm a separatyzm — historia i współczesność / Red. M. Wanatowicz (Prace
Naukowe Uniwersytety Śląskiego. Nr 1492). Katowice, 1995. S. 158–179; Magocsi P. R. The Shaping of a National
Identity. Subcarpathian Rus’ 1848–1948. Cambridge, Mass.; London, 1978.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
91
Commentarii
Before I get to the analysis of the history which Carpatho-Rusyn leaders in the
Transcarpathian Ukraine10 use to legitimize their national aspirations, it is necessary to
introduce certain information concerning the Carpatho-Rusyns and the Carpatho-Rusyn
movement.
Carpatho-Rusyns are a group of Ruthenian mountain people who have their own
autochthonic territory on the northern (the Lemko Region) and southern (Subcarpathian
Rus’, Prešov Region) of East Carpathian Mountains, on the borders of Poland, Slovakia
and Ukraine. It is an Eastern Slavic community of the most western location. CarpathoRusyns are a typical group of an ethnic and cultural borderland. Despite an affinity with
Ukrainian culture, its culture and language show more specific features, which is a result
of cultural influences from neighbouring groups and a lasting existence within the borders
of countries related to a western civilization. In their history, the Rusyn territories have
been part of Hungary, Poland and then the Habsburg monarchy; Czechoslovakia and
Poland in the interwar period; and Poland, Czechoslovakia and the Soviet Union after
World War II11.
In the 19th century, the peasant Carpatho-Rusyn population became involved in processes involving establishing of nations. Both the Russians and the Ukrainians tried to win
the Rusyns over in their fight for national self-determination. Apart from that, in different
periods of history, Hungarians and Slovaks on the southern and Poles on the northern part
of the Carpathian Mountains showed their aspirations to assimilate the Rusyns as well.
For the today’s situation, the greatest meaning had the rivalry for the «government of
Rusyn souls» between the representatives of three orientations: Old Ruthenian whose
activists referred to the traditions of the Kievan Rus’; Rusophile propagating a union of
all Ruthenian nations and stressing the relations of the Ruthenian territories with Russia;
and Ukrainophile adducing the Cossack tradition and recognizing a separate nation from
the Russian nation — Rusyns-Ukrainians.
The rivalry between proponents of the opposing political-national programmes led to
disintegration of the group’s identity. For a long time, the ideological disputes among
proponents of individual national options were taking place among a small group of the
local intelligentsia. The folk masses remained within the world which was divided into
the «own» and the «foreign». In the interwar period, the rivalry of the representatives of
different national orientations began to have a more Massie character. The Rusophile and
Ukrainophile ideology began to exert influence on broader social circles. In the 1930s, an
idea emerged which, while referring to the old Old-Ruthenian ideas, clearly articulated a
Carpatho-Rusyn nation understood as the fourth Eastern Slavic nation12.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
After World War II, the Rusyns’ situation changed fundamentally. By considering all
Rusyns as Ukrainians regardless of their self-identification, the communist authorities of
Ukraine, Slovakia and Poland hindered the shaping and popularization of the CarpathoRusyn nation as well as the pro-Russian sympathies. All discussions and disputes among
the intelligentsia on the group’s national membership ended. Only the democratization in
the countries of the Eastern bloc after the year 1989 allowed the Rusyns to express their
own aspirations and endeavours. The new possibilities have led to an enlivening of Rusyn
intelligentsia circles in all countries inhabited by the Rusyns. In Slovakia, Ukraine and in
Poland, ethnic organizations were established and the Rusyns’ leaders have returned to the
discussions about the nationality of their group which started in the mid-19th century13.
The essence of the contemporary Carpatho-Rusyn movement was best expressed by
Paul Robert Magocsi, a historian and Ukrainist who has been researching these issues
and a Rusyn ideologist and an involved activist who perceives the movement as striving
for preserving their own culture and language, among others. The fundamental aim of
the Rusyn leaders is to distinguish a fourth Eastern-Slavic nation apart from Russians,
Byelorussians and Ukrainians. The movement is accompanied with many disputes
concerning the aims the ethnic leaders of the group set as well as the validity of their
demands. The aspirations of the Carpatho-Rusyn leaders are particularly attacked from
the Ukrainian positions. The Ukrainians and Russians of a Ukrainian national awareness
(who consider Carpathian Rusyns as an ethnographic group of the Ukrainian nation) see
in them a «political rusynism», a harmful separatism aiming at changing the borders in
Europe and at weakening the Ukrainian state.
For the Carpatho-Rusyn ethnic leaders, it is a fundamental issue to define themselves
in relation to the Ukrainian group. This is so for two reasons. First, the pursuit of selfdetermination as a nation and the existence of the fourth Eastern Slavic nation, as mentioned above, are being especially questioned and blocked by the representatives of the
Ukrainian group, who consider the Rusyns as members of their own ethnos. Therefore,
we are dealing here with a clash of two distinct nationalisms, each of which wants to bring
the same population into the orbit of their own national influences. Secondly, the cultural
closeness of the two groups seems to be important as slight objective cultural differences
require constructing a clear border at the symbolic level if one group wishes to differ from
the others. The analysis of utterances of Carpatho-Rusyn leaders in all regions indicates
that, regardless of the objective cultural features on symbolic and mythic levels, Rusyn
ideology is based on clear and distinct division between «us» and «them». These leaders’ vision of the world is constructed in such a way as to supply arguments confirming
the distinctness of the Rusyn group from the Ukrainian one.
In this article, the issue I am interested in is the way in which ethnic leaders use
their histories to justify the separateness of the Ukrainian and Rusyn groups. Using
the history to legitimize national aspirations is not a new phenomenon in the case of the
Rusyn group as it appeared during the last wave of ethnic revival in the 1980s. However,
as early as the late 19th century and at the beginning of the 20th century, when the indifferent from the national standpoint Carpatho-Rusyn population was included within the
13
For details, see: Michna E. Kwestie etniczno–narodowe na pograniczu Słowiańszczyzny wschodniej i
zachodniej…
92
Петербургские славянские и балканские исследования
E. Michna. The Rusyn’s history is more beautiful...
Ethnogenesis
The belief in common origin is a significant element of ethnic and national awareness.
No wonder that the group which has become aware of its distinctness in relation to other
national or ethnic groups and aims at its national self-determination faces the necessity
to explain the secret of its provenance, and the conviction of common ontogenesis
becomes a significant element of the national ideology. Present in the mythologized
14
15
See: Magocsi P. R. The Shaping of a National Identity…
Ibid. P. 24–30.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
93
Commentarii
processes of establishing nations, competitive interpretations of history occurred which
were to justify the Rusyns’ inclusion in a specific nation.
The first works on the history of the southern part of the Carpathian Mountains appeared at the beginning of the 19th century. It was the time of romantic fascinations with
the past and attempts to construct comprehensive historiographic concepts. A mixture
of facts and pseudoscientific myths, the syntheses of the history which were created at
that time were «at the nations’ service» and aimed at justifying their then aspirations
and pursuits. P. R. Magocsi, who analyzed the works of the 19th-century historians as
well as those of the beginning of the 20th century, believes that we can talk about a few
different attempts to interpret the history of the Subcarpathian Rus’ connected with the
political interests and national option of the authors who conducted the interpretation:
Old-Ruthenian/Rusyn, Hungarian, Russian and Ukrainian14.
The basic interpretative controversies among the 19th-century historians pertained to the
following issues: autochthony of the Rusyn population in the Carpathian Mountains and its
presence on these territories before the arrival of the Hungarians in the year 896; the range
of the Wallachian colonization; the existence or non-existence of an independent Rusyn
state (so-called Marchia Ruthenorum) governed by Rusyn rulers; the activities of Cyril and
Methodius on the Rusyn lands; the importance of individual nationalities in the development
of the region; the union of all Eastern Slavic nations and right to the heritage of Kievan Rus’;
the relations between Subcarpathian Rus’ and Galicia, and the Rusyns’ national separateness;
the meaning of the name «Rusyn» in different historical periods15.
Nowadays, similarly to the late 19th century and the early 20th century, the discussion
continues about the history of the group, in which both historians and ethnic leaders
participate, the latter willingly referring to historiographical works when searching for
arguments to support their thesis on the existence of a separate Rusyn nation. In the
process of constructing their own distinctness, the representatives of the Rusyn intelligentsia reinterpret the history. Under the fundamental premise of the Rusyn ideology,
all utterances of the leaders concerning the group’s history are subordinate to the basic
for the Rusyn ideological thesis that the Rusyns are not Ukrainians.
In this context, therefore, let us examine the basic elements of the Carpatho-Rusyn
vision of the history which is to legitimize the group’s contemporary aspirations to be
the fourth Eastern Slavic nation.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
vision of the history, the conviction does not have to be based on facts. As U. Altermatt16
and G. Babiński17 state when adducing the popular and common definition of a nation,
the belief in common origin in the case of traditional communities takes on the form of
ethnic myths and nowadays has the character of scientific and pseudoscientific concepts.
Groups which desire to reconstruct their identity again during a revival period often refer
to their mythic forefathers.
The majority of the Carpatho-Rusyn leaders from the Transcarpathian Ukraine draw
their roots from the legendary tribe of the White Croats, which lived in the Carpathian
Mountains already in the 5th century. The myth of the Rusyns to be the descendants of
the White Croats has a great importance for integration of the group and legitimization
of its contemporary aspirations. The following is one of the utterances which illustrates
this type of thinking:
«There are many concepts, all of them have a political character. The European history says
that, for the Yugoslavs, for Serbians, Croatians and Slovenes, here is the heart of their mother
country, the motherland […] I didn’t contrive that the Duchy of the White Croats was here, the
science recorded it»18.
A separate category of respondents are the scholars active in the Rusyn movement,
who usually know all hypotheses regarding the ethnogenesis of the group very well
and they do not want to favour either of them. However, in the multiplicity of concepts
and lack of unequivocal conclusions, they do see room for those which are accepted
by the group:
«There are many ideas regarding the origins of the Carpatho-Rusyns and neither one can
be made absolute. None of them has been proven. None can be made absolute because there
are no written documents. I think, as the archaeological research in the Prešov region confirm
this, that these are old Slavic tribes which could have emerged on the entire Slavic territory.
At that time, there were no divisions among the Slavs. This was the area to which migrated
the southern Slavs. There are many Serbian family names among us but there were also OldRuthenian elements connected with the migration of the nations […] This theory about the
White Croats is not bad, if they were our ancestors then that’s not bad at all, however it can’t
be proven scientifically».
The interlocutors who claimed that there were many concepts regarding the provenance
of the East Slavic population of the Carpathian Mountains and were not for the choice of
any particular one, did not give the answer to this question pleading their incompetence,
stressed that the Rusyns have been living on their territory for ages, «since always», «ever
since they can remember», and that they are the autochthonic population in the Carpathians. For those interlocutors, it is not important where the Rusyns come from. For them,
their centuries-long presence on this territory is more important:
«The Rusyns have been living here for at least one thousand years. And no science can take
this away from us, we are not some newcomers here, we have lived here for a thousand years.
It doesn’t matter what the theory is, whether since the 7th or the 9th or any other century. But we
Altermatt U. Sarajewo przestrzega. Etnonacjonalizm w Europie. Kraków, 1998.
Babiński G. Pogranicze polsko-ukraińskie. Etniczność, zróżnicowanie religijne, tożsamość. Kraków, 1997.
18
All quoted comments come from interview with the leaders of the Carpatho-Rusyn movement and are quoted
in extenso.
16
17
94
Петербургские славянские и балканские исследования
E. Michna. The Rusyn’s history is more beautiful...
Commentarii
have been living here for one thousand years […] I did not come from any Ukraine. My father
lived here, my grandfather lived here, my great grandfather. We were born on this land, Slovakia
is here now, but earlier Czechoslovakia, Austro-Hungary, Hungary. But here on this territory we
live, and not that we came from somewhere. If we came, then in the 6th century, the 9th century,
but the last 1000 years we have been living here».
«In any case, the Rusyns have their own independent history, independent from the Ukrainian
one. I wouldn’t like to talk about the ancient history — till the year 1000. Although already in
that period one can talk about colonization — this region is certainly older than that. This is an
Old Slavic area. But where they came from and when, that’s not my sphere. I can’t answer that
question precisely, however I know that the Rusyns have lived here for about ten centuries and
that time is sufficient for us to feel at home here».
The analysis of the collected material points to a very important issue, namely the ethnic
leaders’ exploiting and using the White Croats concepts for strengthening the borders and
distinguishing their group from the Ukrainian one. A majority of the respondents believes
that this concept, regardless of its authenticity, is an important argument in the discussion
with the Ukrainians and allows them to prove the distinctness of Rusyns’ from Ukrainians:
«For contemporary Rusyns it сould be so important who their forefathers are, but it is important to have arguments. For the civilized world, one doesn’t have to look for arguments — there
is a right to self-determination, self-identification. But Ukraine doesn’t allow us, therefore we
must look for our own historical roots to prove that we are distinct. We must find scientific arguments to prove that we don’t belong to Ukraine or to Russia; we have our own history here,
our own roots.
The fact that we come from White Croats allows to prove that we are a separate Slavic nation. Already during the times of the Soviet Union there was a talk that we come from the White
Croats when it was forbidden to talk about the Rusyns. It is of great importance to us because
the entire Ukraine’s propaganda is directed toward proving that we are the Ukrainian nation,
some branch of theirs. All forces of the Ukrainians historians are focused on proving that we
are not a separate nation, that we a a branch, that we were part of the Kievan Rus’. And we have
our own history, our ancient roots and it is very important for the group that the White Croats
were our oldest ancestors».
Some respondents stress that the descent of the group from an ancient tribe of deep
historical roots has a significant psychological meaning because it has an influence on
raising the group’s attractiveness and, for the Rusyn community members, it may be
something to be proud of. It is not the most important thing, however, whether the primogenitors were the White Croats. Those of my interlocutors who are not convinced if
this particular tribe can be considered as the Rusyn protoplasts stressed the importance
of the long history of the Rusyns spanning more than a thousand years:
«This is of importance for the national pride. If our opponents say that there is no such
nation, then for us it is important to have evidence by Herodotus, Tacit, who registered us as
Ruthenians. This confirms ourselves in the conviction that we have a right to live and be proud
that our roots are deep, that one didn’t come to Europe from God knows where […] To form
the national idea, to think of our prospects and of our own place among other nations, the place
of our culture, the language among other cultures and languages, therefore it is very important
where you come from».
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
95
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Although a few concepts are considered in academic circles as the most probable and
which pertain to the genesis of settlements in the Carpathians19, the majority of Rusyn
activists from the Transcarpathian Ukraine are inclined to disregard them and prefer the
White Croat version. The collected material shows that the Rusyn leaders’ search for
their roots is a significant element in reconstructing their identity. Referring to legendary
ancestors and centuries long traditions aims to prove the group’s continuity and legitimize
the group’s aspirations.
Although not all interlocutors are convinced that the White Croats were the Rusyns’ real
ancestors, a decided majority still believes that the concept is very useful for the group.
For them, it is most important in that it allows them to make a distinction between the
Rusyns and the Ukrainians, and to explain the cultural differences that the interlocutors
see between the two groups. In their opinion, this concept can constitute a crucial
argument in the discussions with the proponents of the national unity of the Rusyns and
Ukrainians. Many of my interlocutors also stress that having a long history, reaching back
to the 5th century, can contribute to increasing the group’s attractiveness and be a factor
which integrates members of the group. For all, the autochthony of the Rusyns in the
Carpathian Mountains as well as the awareness of their centuries-long presence in these
territories is significant.
The legacy of Kievan Rus’
Another issue that is crucial for the Rusyn vision of the history is the historical legacy
of Kievan Rus’. In the area of the Ruthenian Duchy which was established at the end of
the 9th century, the Old-Ruthenian culture had its beginnings and to which the Russian,
Ukrainian and Byelorussian nations developing on these territories would refer to.
Nowadays, Russians and Byelorussians point to the relations of their own history to the
Kievan Rus’, however it is the Ukrainians who consider themselves the main heirs of
this state.
19
The ethnic issues of the ethnogenesis of the Ruthenian population in the Carpathians has a rich bibliography.
For details see, e. g.: Krasowski I. Problem autochtonizmu Rusinów w Beskidzie Niskim i Sądeckim // Łemkowie w
historii i kulturze Karpat. T. I. / Red. J. Czajkowski. Rzeszów, 1992. S. 281–286; Olszański A. Geneza Łemków —
teorie i wątpliwości // Magury’88. Warszawa, 1992. S. 18–43; Parczewski M. 1) Początki kształtowania się polskoruskiej rubieży etnicznej w Karpatach. Kraków, 1991; 2) Geneza Łemkowszczyzny w świetle wyników badań
archeologicznych // Łemkowie w historii i kulturze Karpat. T. I. / Red. J. Czajkowski. Rzeszów, 1992. S. 11–25;
Repeła J. Przegląd badań nad etnogenezą Łemków // Wierchy. 1991. Rocznik 57. S. 190–197; Strumiński B.
O pochodzeniu Łemków z punktu widzenia językoznawstwa // Magury’91. Warszawa, 1992. S. 87–96; Szanter Z.
1) Skąd przybyli przodkowie Łemków? O osadnictwie z południowych stoków Karpat w Beskidzie Niskim i
Sądeckim // Magury’93. Warszawa, 1994. S. 7–20; 2) Jeszcze o osadnictwie zza południowej granicy w Beskidzie
Niskim i Sądeckim // Łemkowie i łemkoznawstwo w Polsce / Red. A. Zięba (Polska Akademia Umiejętności.
Prace Komisji Wschodnioeuropejskiej. T. V). Kraków, 1997. S. 181–203. The position of the Ukrainian authors
and the bibliography of the Ruthenian settlement are discussed in: Малець О. О. Волохи і волоська колонізація
на словацько-польсько-українському прикордонні // Матеріали науково-практичної конференції «Державне регулювання міжетнічних відносин в Закарпатті». Ужгород, 1997. С. 190–198; a rich bibliography of the
works of Slovakian, Hungarian, Romanian, Russian, and Ukrainian authors on the beginnings of the Ruthenian
settlement on the Southern side of the Carpathian Mountains is included in the works of Magocsi: Magocsi P. R.
1) The Shaping of a National Identity… P. 465–585; 2) Carpatho-Rusyn Studies. An Annotated Bibliography.
Vol. I. 1975–1984. New York; London, 1988; 3) Carpatho-Rusyn Studies. An Annotated Bibliography. Vol. II.
1985–1994. New York, 1998.
96
Петербургские славянские и балканские исследования
E. Michna. The Rusyn’s history is more beautiful...
«In the past, the crest of the Carpathian Mountains was a very important border. It was the
border which in the 10th century the Hungarians had great difficulty to cross […] Our country
has never belonged to Ukraine.
Since the oldest times, since the 10th century our history has been related to Hungary and
there are records of us throughout the history of Hungary. And now, the Ukrainian historian
can say that we belonged to Kievan Rus’, but there are records that we have never belonged,
we have never been a part Kievan Rus’».
The interlocutors who do not negate the relations between the Carpatho-Rusyns with
Kievan Rus’ do not see direct relations between this Old Slavic state and contemporary
Ukraine. For them, Kievan Rus’ and the Old-Ruthenian culture, which developed on their
territory, is part of the heritage of all Eastern Slavs:
«The Old-Ruthenian culture is not the property of any specific East Slavic nation; it is neither
Ukrainian nor Byelorussian nor even Russian, because when it was being created all these
nations did not exist yet. At that time, no one was thinking in national and ethnic categories like
they do today. We do not refer to Kievan Rus’, Rus’ as a state, but Rus’ as a culture. It was a
culture from which the culture of Eastern Slavs developed long before these main Eastern Slavic
nations were shaped. So, we refer to this particular Ruthenian culture, the Old-Ruthenian one,
not the Kievan Rus’, which by the way had nothing in common with today’s Ukraine because
Ukraine in today’s sense had not existed at the time.
The entire Ukrainian science is so hypocritical that they started to present the history of
Ukraine as the history of some ancient, ancient civilization […] And it is just a tiny Kievan
Rus’ and it is only a part of Russia, it is also a part of Russia. Such Ukraine, but Ukraine and
Ukrainians emerged only in Galicia, that’s Austrians’ and Poles’ work, their intrigue, it’s only
the 19th century, and when there was Kievan Rus’ then nobody had heard about Ukraine».
The respondents who negated the affiliation of the Rusyn territories to Kievan Rus’
often stress the centuries-long Rusyn territorial affiliation to the non-Slavic states which
included the Rusyns in the orbit of the western civilization:
«These Slavs from the Subcarpathian region, they have always been part of non-Slavic states,
but the democracy levels of these regimes was always higher than the level of democracy of
the Eastern Slavs, inclusive of Ukrainians. This gave us a possibility to preserve our identity
despite the necessity to adjust to these regimes. But this, in a sense, included us to Europe, the
western influences have always arrived via these states».
As the research results show, similarly to Eastern Slavic nations, the today’s CarpathoRusyn movement must cope with the legacy of Kievan Rus’ as the birthplace of the OldRuthenian culture. Because the national Ukrainian movement relates to the heritage of
this Ruthenian Duchy and treats Ukrainians as direct successors of this Medieval state,
then, in order to differ from them, the Carpatho-Rusyn leaders negate the belonging of the
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
97
Commentarii
And so, for the Rusyn movement, it is the most significant issue to refer to the heritage
of this Old-Slavic Duchy and to interpret the oldest history of the group so as to prove the
separateness between the Carpatho-Rusyns and the Ukrainians. My Rusyn interlocutors from
the Transcarpathian Ukraine for the most part negate the affinity of the Rusyn territories with
Kievan Rus’, stressing that they belonged to Hungary as early as the 10th century. Prior to
this, in their opinion, they were protected against the influences of the Kievan rulers by the
huge arch of the Carpathian Mountains which separated their territory from the remaining
land of the Kievan Rus’. This is how my interlocutors spoke about it:
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Rusyn territories to Kievan Rus’ for the most part. The few respondents who search for
their roots in Kievan Rus’ believe that all Eastern Slavs have a right to relate to its heritage
and that no contemporary Eastern Slavic nation may consider itself its exclusive heir.
The Cyril and Methodius’ mission
When constructing the desired picture of the group, similarly to the revivalists of the
19th century, Rusyn leaders also refer to the mission of Cyril and Methodius, although
the science sheds doubt on their presence on the Rusyn territories. According to the
respondents, it was these missionaries who brought Christianity to the Rusyns. Under
this concept, not only were the Rusyns baptized by St Vladimir, the Kievan ruler, but they
also adopted Christianity some one hundred years earlier from the hands of the saintmissionaries of Slavic people. Here is one typical comment:
«It was not like the Ukrainians say that Vladimir christened Subcarpathian Rus’. We adopted
Christianity a few decades earlier from the saints Cyril and Methodius, before even Kievan
Rus’ was christened. It was our ancestors who were bringing Christianity to the east. It was we
who were first».
This is what another respondent said about Cyril and Methodius’s mission in the
Subcarpathian region and the adoption of Christianity by Vladimir the Great:
«Our history starts with Cyril and Methodius’s mission. For us, it is important that this region
adopted Christianity some 120 years earlier than Kievan Rus’. I we well know that our monks
took part in the christening of Vladimir’s the Great court. And, in this sense, we find interesting
the point of view that the Christian religion came to us not from Kievan Rus’, from the East,
but that the Christian religion was brought to us from the western Europe first».
Such an ideological manipulation allows a break with the tradition of Kievan Rus’,
so uncomfortable from the standpoint of the need to construct clear borders between the
Rusyn and Ukrainian groups. In my interlocutors’ opinion, adopting Christianity directly
from Byzantium is yet another piece of evidence that there were no ties between Kievan
Rus’ and the territories of Carpatho-Rusyns. The majority of the Rusyn leaders believe
Rusyns to be the heirs of the tradition of Cyril and Methodius. In their opinion, it is the
Rusyn nation that is the successor and the most faithful guard of the Cyril-Methodius
tradition and the language codified by the Byzantium missionaries. Adopting Christianity
from the hands of Cyril and Methodius is also supposed to be the proof that since the
beginning of its existence the Rusyn community had closer relations with Western Europe
and, through the actions of the saint missionaries of, Slavic people it was included into
the cultural orbit of western Europe.
Rusyn distinctness as a result
of Rusyn territories belonging
to Western countries
When legitimizing contemporary endeavours and national aspiration, the interviewed
leaders try to notice the symptoms of the Rusyn distinctness in its most remote past.
In their interpretation of the history, it dates back to the 17th and 19th centuries. Rusyn
separateness is, in their opinion, a natural consequence of the specific history of the group,
98
Петербургские славянские и балканские исследования
E. Michna. The Rusyn’s history is more beautiful...
which has never in its history had any connections with Ukraine and Eastern Slavic
population past the Carpathian Mountains.
Commentarii
«We have never belonged to Asia and have never had anything to do with anything related to
it; only by Stalin’s taking away the territories and annexing them to the Soviet Union decided that
we, over the last several dozen of years, have been under this influence with all its consequences.
But earlier, we always were part of Western countries which were much more democratic than
any of the Asian states.
We are different because it was not Asia that shaped our mentality but Europe; for many
centuries, we belonged to more civilized Europe, and the last several decades — that’s our
misfortune. You should understand because you Poles didn’t want to find yourselves in the
Soviet camp, either».
In the respondents’ opinions, the separateness of the Rusyns and Ukrainians has its
source in the long affiliation of the Rusyn territories to the Western Slavic states. The
administration of non-Slavic empires (Hungary, Austria) and Czechoslovakia brought
elements of Western culture into the Rusyn territory. It is from this intersection of the
eastern and western influences, in the respondents’ opinion, that the specific and separate
Rusyn culture was born.
The Rusyns’ national aspirations
The Rusyn leaders claim that we can talk about Carpatho-Rusyns’ national aspirations
as early as the middle of the 19th century. The activities of the intelligentsia — the national
revivalists (A. Dukhnovych and A. Pavlovych)20 and local politicians gives evidence
that already at that time the Carpatho-Rusyns strived to preserve their identity, fought
for their independence and the right to some form of autonomy. One of the interlocutors
spoke of the events:
«Our endeavours for recognition of separateness started already before Dukhnovych, it all
started before Dukhnovych. Because if not for the nation, Dukhnovych would not have appeared.
A leader appeared. There can’t be a leader when there is no nation. You can proclaim yourself
a tsar, but if you don’t have an empire, then you are an impostor and you mean nothing. So, I
think, that this nation had existed long before Dukhnovych».
Another issue which the leaders of the autonomous movement mention when speaking
about Rusyns’ national aspirations are the disputes of the Rusyn intelligentsia and the lack
of determination in the national belonging issues. According to my interlocutors, it was
these disputes which significantly delayed the process of national integration:
«It was our misfortune that our revivalists were unable to decide who they were; we have
always been under the influence of foreign states, foreign cultures. The Rusyn ethnos, the Rusyn
nationality has not had its own intelligentsia and this was the reason for it that it accepted what
it was imposed on, therefore there were different directions both Great Russian and Ukrainian,
and Hungarian, and the Rusyn only at the end. However, being Rusyn has survived in villages
and that is why it could revive, it has always had its background there, in the villages».
Rusyn leaders from Transcarpathian Ukraine are aware of the disruption of the
group’s identity and the existence of different political-national parties among the 19th20
For details, see: Magocsi P. R. The People from Nowhere. An Illustrated History of Carpatho-Rusyns. Uzhhorod,
2006.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
99
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
century national revivalists who had not fully known whether they were members of the
Russian, Ukrainian or the separate Carpatho-Ruthenian nation. When speaking about the
divisions, they stress that such a situation was the result of outside influences to which the
intelligentsia succumbed. It is worth adding that the principal of equality and integrity of the
nation and perceiving all divisions as an outside intervention and conspiracy is characteristic
of the majority of nationalistic ideologies21. The emergence of Rusyn distinctness is,
according to my interlocutors, a natural consequence of the group’s specific history which
has never in its history had any relations with Ukraine and the Eastern Slavic population
behind the Carpathian Mountains. The Rusyn leaders locate the beginnings of the Rusyn
separateness in the distant past, in the 17th and 19th centuries. In their opinion, the Hungarian
documents which mention the Ruthenian population in the Carpathian Mountains, the
publications prepared especially for the Ruthenians and the translations of the Church
Slavonic materials into the Rusyn vernacular confirm their separateness.
The Rusyn process of creating a nation as a part
of similar processes among Slavic nations
of the Habsburg monarchy
It is crucial for the current aspirations of some of the ethnic leaders who are for
the separateness of the Ukrainians to prove that the processes of national integration
among the Carpatho-Rusyns are nothing extraordinary. On the contrary, they are typical
for all Slavic nations of the Habsburg monarchy (the Eastern, Western and Southern
Slavs) and that they began at the same time. The majority of the interlocutors from the
Transcarpathian Ukraine present their Rusyn national aspirations in the context of the
endeavours of other nations in Europe. Here is one of their comments:
«Each nation in Eastern Europe was in our situation at one time or another, only a bit earlier,
but if to take into consideration the action of our revivalists, then it was not that much earlier.
The Czechs had to fight with the Germans who said that they [the Czechs] belonged to them;
and the Slovaks the same, Štúr did the same as Dukhnovych; Everyone has to fight for what’s
theirs and we are doing it now, we are fighting for what’s ours».
The aspirations of these nations have come true — they were recognized as separate
and obtained their own state organisms — this gives the Rusyn leaders a foundation to
have their own similar aspirations to be considered justified.
Political revival after World War I
When legitimizing the current endeavours and national aspirations, Rusyn leaders also
relate to the events which took place after the First World War. At that time, on the ruins
of Austro-Hungary monarchy, new states were created and the Lemkos in the Lemko
Region and Hungarian Rusyns were creating self-government organizations which aimed
at taking over power on their territories from the Austrians. Interlocutors from Transcarpathian Ukraine present the events as follows:
«But the critical moment was when Zhatkovych, together with Masaryk, the then President
of Czechoslovakia, were preparing the international thought to it that our state entered as an
21
Berlin I. Nacjonalizm. Zlekceważona potęga // Idem. Dwie koncepcje wolności i inne eseje / Wybór i oprac.
J. Jedlicki. Warszawa, 1991. S. 193–231.
100
Петербургские славянские и балканские исследования
E. Michna. The Rusyn’s history is more beautiful...
Although different political-national programmes of the Rusyn circles on both sides of
the Carpathian Mountains confirm the breakup of the group’s identity. In today’s interpretations of these events, the Rusyn leaders stress, which can be functional from the
perspective of current aspirations of the group, that already in that period some projects
of uniting the Lemko Region with the territories on the South side of the Carpathian
Mountains, which, due to Polish intervention, did not end with success and which show
the emergence of all-Rusyn ties, and which prove that even then Rusyn politicians and
activists desired to take the fate of the Rusyn nation inhabiting both sides of the Carpathians into their own hands in order to ensure it some form of independence.
The interwar period — the Rusyn «Golden Age»
The interlocutors from the Transcarpathian Ukraine consider the period of belonging
to Czechoslovakia as positive and treat it as a Golden Age in the Rusyns’ history. Many
factors influenced this and those which the interlocutors referred to the most are presented
below.
According to my interlocutors, during the interwar period, Czechoslovakia was one of
the most democratic states in Europe and guaranteed the nations which became the state’s
part full freedom and possibilities of development:
«In the period of the Czech Republic — the interwar — here was the highest degree of democracy naturally because it was planned to grant this region a broad autonomy. Of course, there
are reasons for it that Masaryk could not grant this autonomy as he should have in the 1920s,
still the degree of democracy was high in Czechoslovakia. In comparison to the Soviet period
which happened later, it was incomparable. Czechoslovakia allowed the development of those
minorities and nations which were part of it. There was freedom for and possibilities of growth
in many areas despite the fact that we had to wait for the autonomy till 1938.
There were political freedoms. Political parties could be formed. They were pro-Ukrainian,
pro-Ruthenian, Jewish, German, etc. There was freedom in this respect. One could elect representatives to the parliament of the Czech Republic».
When evaluating the degree of interwar democracy in Czechoslovakia, Rusyns from
Transcarpathian Ukraine often construct their utterances to juxtapose them with the Soviet
system or the political reality in Ukraine of the day. In comparison with the latter, the
range of civil and political liberties in the First Republic is assessed positively:
«The political life — we had (in the Czechoslovakian period. — E. M.) there were 14 parties
and now there are 60 parties, 40 in the Transcarpathian region, but this is a parody of political
life. But then, there were 14 true parties and they competed against each other […] It was severed
in 1944 and we are actually starting it from the beginning now.
What can I tell you, for us, the Best Times were in the period of Czechoslovakia because
there was democracy then, true democracy, such democracy that the Soviet democracy or even
today’s Ukrainian pseudo Democracy can’t be compared with it».
When speaking of belonging to Czechoslovakia, the majority of the respondents point
to one negative effect of Czechoslovakia’s democratic system and the openness of the
country’s authorities, i. e. the appearance in Transcarpathian Ukraine of a numerous white
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
101
Commentarii
equal part into the then created Czechoslovakia. As you know, Czechoslovakia as a country
shouldn’t have been named Czechoslovakia, but Czecho-Slovako-Rusynia, the name could
have been like that».
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
emigration and, as they refer to them — «the Ukrainian nationalists from Galicia». The
interlocutors claim that Ukrainians and Ukrainian ideas appeared in Transcarpathian
Ukraine for the first time only in the interwar period. They stress frequently that they
were artificial for the Subcarpathian Rusyns, they were not their own and that, except for
a small group of the intelligentsia, they did not find any broader support:
«When after the defeat, the Soviets seized Western Ukraine, many Ukrainians fled to Transcarpathian Ukraine and they started Ukrainization there. Masaryk, as a democrat, approved of
it. He was such as to say, “Well, fine, if Ukrainians are here, then let them be”. When they came
to our villages in Subcarpathian Rus’, then they started convincing all that all are Ukrainians.
There, white emigrants came as well and over there the great Russian and Ukrainian concepts
collided. Our Rusyn one still very weak, it was not developed. The Rusynism remained aside,
in villages, and drank vodka».
This is how another interlocutor spoke about the events:
«In Transcarpathian Ukraine, two opposing national-cultural directions appeared after the
war. White emigrants — Russophiles and Ukrainophiles arrived. It was the intelligentsia.
With Masaryk’s support, they developed educational and cultural activities. A struggle started
between them. They dragged the local people into their disputes. But they were only the intelligentsia because the Rusynism at that time had not raised their own political elite or their own
intelligentsia, these were just the very first steps. And they fell into the arms of Russophiles or
Ukrainophiles and started to fight with each other. Before the First World War, neither these
nor those were here [...] Struggling with each other, the representatives of the two directions in
fact squelched the Rusyn movement, but it has continued smouldering even in the totalitarian
conditions and our folk, in principle, have not adopt nay of the two directions».
A few Transcarpathian leaders had a more conspiratorial theory explaining the appearance of Ukrainians in Thanscarpathia:
«Austrian Habsburgs gave Czechoslovakia 15 billion crowns for it to accept Ukrainian Sichov
nationalists because they came to Viena and started trouble. The Austrians sent them to Prague
and, in Prague, the socio-cultural climate started changing, because of the Sichov people — there
were 45 thousand of them. They started looking for a way to throw them away from Prague. The
Czechs wanted to move the Free Ukrainian University from Prague to Uzhhorod. They thought,
for the Czech state not to die, we will sacrify the Rusyns. The rector of the Free University came
here, but he got a heart stroke, because the Rusyns did not receive him, they threw potatoes,
tomatoes and soil at him, and he got a stroke. This was one of the first contacts with Ukrainian
ideas, because earlier noone had heard about Ukrainians here».
The negative events discussed above do not overshadow the decidedly positive
assessment of the Czechoslovakian period which the Rusyn leaders make. The Rusynauthonomysts devote a lot of room to the economic and cultural development in the
interwar period as well as to the Czechoslovakian investments in the Subcarpathian region.
As it follows from the respondents’ stories, the region went through a great civilizational
leap in the period under the Czechoslovakian Republic. This type of argumentation
appears in all interviews. They are very long and detailed stories in which the respondents
enumerate in great detail the Czech investments and describe the progress in individual
spheres of life. The respondents give numbers, which offen differ and which are supposed
to depict the development of Subcarpathian Rus’. The sense of these utterances is always
the same — the Czechoslovakian period was a period of a dynamic growth of the region
in all spheres of life, it is a growth whose dynamics the Subcarpathian Rus’ has never
102
Петербургские славянские и балканские исследования
E. Michna. The Rusyn’s history is more beautiful...
managed to achieve any more. Moreover, many of the achievements were forfeited in
the period under the Soviet Union and independent Ukraine:
For the majority of my interlocutors, despite the fact that it was granted autonomy that
was promised during a Paris Peace Conference only in 1938, the rise of Subcarpathian
Rus’ had a great symbolic meaning. For the Rusyn leaders, it is a substitute for a national
state whose character is stressed the new name — Subcarpathan Rus’. Projecting a revival
of the historic Subcarpathian Rus’, political activists refer to this episode in the history of
the group. The creation of this, as they call it, «Rusyn state», whose creation was a result
of the international community’s decision, legitimizes their current endeavours.
«We, the Subcarpathian Rusyns, had our autonomous state, our rights must be reinstated.
We used to have, we do not demand anything new, we had and in the Hungarian times right
No. 10 of a broad autonomy of a Russkoy, or rather Rusyn state. Europe recognized us when
we joined Czechoslovakia and the autonomous Subcarpathian Rus’ was created. We are not like
the Crimean Tartars, they have never had their own state, and Ukraine gave them autonomy,
and we had already had our own state and long before Ukraine had their state. The history of
our statehood is longer».
The memory of having for almost twenty years (until 1939) an autonomy with their
own Rusyn educational system, certain attributes of self-government like a governor, a
national anthem and a national theatre is, for contemporary Rusyn activists, evidence that
even then Carpathian Rusyns were recognized by the international community as a distinct
nation and they obtained at least a semblance of their own political organism.
The Transcarpathian leaders devote a lot of room in their utterances to the interwar
period. For the majority of the respondents, this period is the «Rusyn Golden Age», a
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
103
Commentarii
«The Czechoslovakian period was the time of prosperity for Subcarpathian Rus’ both in respect
to the culture and materially. First of all, the Czechoslovakian government, i. e. President Masaryk,
already in 1918 allocated thirty billion Czech crowns for our region of Subcarpathian Rus’. Out of
this money, bridges, roads, twelve railroads were built — two of them remained as our brothers
dismantled it all because they needed iron for the industry, as if they did not have the ore. Furthermore.
They built Uzhhorod, the buildings of Uzhhorod, the streets, it’s the same architecture as in Prague.
Then, they regulated the river Uzh, the waterfronts, kilometres of a high retaining walls made
of andesite, 5 m high. The entire architecture, the newer part, dates back to the Czechoslovakia
period. Electric power plants were built. Schools were established in each town. Already in 1919,
Masaryk said that in order to ensure the growth of Subcarpathian Rus’, order should be introduced
in education, schools have to be organized. Then, agriculture should be changed because agriculture
was here at the Medieval level, and modernization of technical infrastructure. The best Swiss cows
were imported for farms. My mother had a white and black cow, a German one, the cow weighed a
ton, one thousand kilograms, but it would give 22 litres of milk from one milking. In the Ukrainian
kolkhozes give 3 litres of milk. In our house, a Czech goat would give three litres of milk, just one
goat. Cows, hares, ducks were imported from abroad. Agricultural schools were organized, people
were trained to economize, to graft fruit trees, to raise the level of the agriculture.
First, the Czechoslovakian government, President Masaryk, had a good attitude toward
the Rusyns […] Masaryk did a great deal to preserve the local culture, national buildings
and national crafts […] There was also cultural life. Different cultural societies: “Prosvita”,
“Dukhnovych Society”, country reading rooms which had a great role in our country. Many
newspapers were published […] We had 76 newspapers published […] a lot was published […]
history was written, folklore text were published, there was a lot of such cultural work. It was
such a golden age of our life, those years of Czechoslovakia».
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
mythical time when their region was developing well and the people lived much better
than they do now. The respondents are inclined to idealize the two decades and overestimate
the Czech investments in the region. They often stress that the creation of Subcarpathian Rus’
is the proof for it that already after World War II the international community recognized
the existence of a distinct, separate Rusyn nation, which legitimizes their contemporary
endeavours. The interwar period is the time when, despite difficulties and dominance of
Czechs, the Carpathian Rusyn could feel a significant subject of political life.
Communism — the tragedy of the Rusyn nation
In the Carpatho-Rusyn vision of history we can also find a period of a national decline,
which starts after World War II. Most Transcarpathian Rusyn leaders are convinced that
the year 1945 marks the beginning of the worst period in the group’s history although,
according to a few of the respondents, the local population received the new authorities
with enthusiasm:
«From the beginning the people were happy that liberators came because there was such a
propaganda that there is such a life over there, that there are such good working places, factories.
But already after one week the people found out that it would be well, that this long-awaited
civilization had not arrived».
The decided majority of the Rusyn-autonomists from Transcarpathia claim that
Subcarpathian Rus’ was annexed to the Ukrainian Soviet Socialist Republic under
agreements which failed to take into consideration the will of the local community and the
collected signatures which were to attest to the support for the unification with Ukraine
acquired by way of deception and manipulation. This is how one of the respondents
related the events:
«They did not annexed us to Ukraine, they were occupying us. Because had they annexed
us, they would have organized voting. You want to Ukraine, to Russia, then cast your vote, and
there was nothing like it. Stalin ordered to separate this territory from Czechoslovakia, then we
were separated, agreements were signed with Czechoslovakia and that’s what they did. […]
They were doing lists in villages using tricks. The Communists were walking and asking: do
you want to send your children to school? — then sign. Do you want a kilo of groats? — then
sign. They visited all houses, all schools, all villages — then they signed it differently and announced that all want to annex to Russia, to Ukraine».
And one more statement:
«When the army came, then they quickly organized committees which announced the unification with the Soviet Ukraine, but the committees asked nobody for their opinion».
According to what the respondents say, the First Council of National Committees,
which took place in Mukachevo on 26 November 1944 and ceremonially decided about
the annexing Subcarpathian Rus’ to the Soviet Union and which was steered by the
KGB (Eng. Committee for State Security), was a political farce. One of the respondents
spoke about it as follows:
«My father was a delegate in Mukachevo and everyone had an assigned place there. My
father sat with his neighbour. Turianica, the First Secretary of the Communist Party, said,
“We, comrades, want to separate from Czechoslovakia, does anybody want to say anything
104
Петербургские славянские и балканские исследования
E. Michna. The Rusyn’s history is more beautiful...
Together with the annexation to the Ukrainian Soviet Socialist Republic, as the Rusyn
leaders claim, the period of Ukrainization started. Similarly to other regions, the period
was connected with orthodoxization and collectivization. Rusyns from Transcarpathia
say that, from day to the next, they were «recorded as Ukrainians». Rusyn schools were
closed and replaced with Ukrainian ones, and the forbidden word «Rusyn» was replaced
with the term «Ukrainian». The majority of Rusyns from Transcarpathia remember the
terror which prevailed at the time:
«The terror was awful. One could not protest, because those who protested were taken
from here and people were scared terribly. The Rusyn nationality was liquidated. One could
not declare to be a Rusyn. In my father’s family, my uncle declared as Russian, and my father,
because he taught in a Hungarian school, had to declare Ukrainian. There was no other choice,
one could be taken away from here for the word “Rusyn”».
Some of my interlocutors also mentioned persecutions of all those who did not agree to
the policy and wanted to remain Rusyns. For the leaders from Transcarpathia, a symbol
of the persecutions is the camp in Svalava:
«In Svalava, there were very many Rusyns, I can’t say how many, but the last number of those
who were submitted to rehabilitation is about 20 thousand people. Some of them were Rusyns.
There were Hungarians and Rusyns there. Under the veil of Hungarian fascists, they took all
Rusyns […] Nowadays, the elderly are still afraid to talk about it because they were bettered,
with no water. They were standing all day in the sun, drank water and ate salted food. There was
enough of it that people still remember it and are afraid to talk till this day».
In the respondents’ opinion, the persecutions and terror decided that there was no mass
resistance against the policy of Ukrainization in the Transcarpathian region. One of the
respondents is convinced that such Rusyns’ attitude perhaps saved the group from being
expatriated:
«There was no simple rebellion that we are not Ukrainians, that we are Russians, we abased
ourselves. Well, Ukrainians are Ukrainians. […] Had our nation protested — we are not Ukrainians, we are Rusyns — they would expatriate us from this territory. […] The communist regime
had well worked out methods of assimilation.
If the Rusyns had started to strongly oppose, then many people could have ended in gulag.
The Stalin regime was also able to expatriate all Rusyns as it was like in other places. So that
no problem occurred, that these were not centuries-long Ukrainian territories».
The beginning of Ukrainization is at the same time effacing all traces of the Rusyn
history and culture by the communist authorities. In the interviews, the motif of the order
to turn over Rusyn books which were then destroyed reappears very often:
«My father had a library of 10 thousand books and he had to burn them because a man from
NKWD (People’s Commissariat for Internal Affairs) came and ordered to burn. Our books were
burnt, destroyed, to efface all traces, so that no one would ever hear about the Rusyns again.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
105
Commentarii
about it?” My father’s neighbour said, “I want to say something”. Turianica said, “What is
it?” And he, “We, just like we were in Czechoslovakia, that’s where we want to stay, we don’t
need to separate”. And behind him the KGB people were sitting and they are pulling him by
the sleeve — and you want to go to prison. Then they did a voting and they voted, half of
them were the KGB people. And that’s how they annexed Subcarpathian Rus’ to the Soviet
Union, without the nation’s consent».
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Only Soviet books were used for teaching, all books were burnt, that is they took [them]
from people. There were announcements to turn in all literature, so that no one dared to keep
it at home. Libraries were burnt or they were handed over for recycling. Our books were used
for manufacturing cardboard».
The Policy of effacing the traces, not noticing the Rusyns, their distinctness and culture was being realized till the fall of communism. Rusyns from Transcarpathia stress
that for the entire post war period there was no talk about the Rusyns, the history of the
region was full of «white spots», and the propaganda tried to prove the everlasting ties
between Transcarpathia and Ukraine. Educational programs never mentioned the history
of the region and, similarly to the media, were realizing the policy of assimilation. In the
opinions of the majority of the respondents, the policy failed to bring the expected effects
and, as the respondents claim, the majority of the people in the country have maintained
their Rusyn identity.
The post war period, the most tragic period in the history, in my interlocutors’ opinion,
had the most significance for the current condition of the group and the partial assimilation
of the Rusyns, and froze the development of Rusyn culture. At the same time, all interlocutors stress that Carpatho-Rusyns have not had any influence on their fate after World
War II, and annexation of the Subcarpathian Rus’ to the Soviet Union was forced.
We have such a beautiful history
As mentioned earlier, ethnic groups, especially nations, are sacralized by their past
which legitimizes their right to existence. A nation with no history can face a charge that
its origin is a result of social engineering. An appropriately long history also allows members of the nation to refute such charges. All my interlocutors stressed that the Carpathian
Rusyns have a beautiful and long history.
«The Rusyns have a beautiful history, God give each small nation such a beautiful history
as ours».
Many times, leaders from Transcarpathia compared the history of the Rusyns with the
history of the Ukrainian nation, which, in their opinion, is neither long nor laudable:
«The Rusyns have a more beautiful history than the Ukrainians, because we already had our
state, the autonomy. Everything that Ukraine has managed to get now, we already had it much
earlier».
To sum up, as the analysis of the utterances of the Carpatho-Rusyn leaders from the
Transcarpathia collected in the course of the research and on the basis of the existing
materials, one of the strategies of legitimizing today’s national aspirations and stressing
the national distinction between the Rusyns and the Ukrainians is constructing an idealized
picture of the group’s history. Similarly to the end of the 19th and at the beginning of
the 20th century, the ideological disputes about the national affiliation of the East Slavic
community in the Carpathian Mountains are taking place under the banner of returning
to history. The struggle for the government of Rusyn souls is, similarly to the past, a
struggle to impose on the group’s members one’s own interpretation of the history of
the East Slavic community in the Carpathians. The basis for building the desired picture
of the group and legitimizing the aspirations to be the fourth Eastern Slavic nation is
rediscovering the ethnic past.
106
Петербургские славянские и балканские исследования
E. Michna. The Rusyn’s history is more beautiful...
Резюме
По каким-то неведомым причинам далекое прошлое является одним из факторов,
обладающих сакрализирующей силой в человеческих обществах. То, что обладает
прошлым, особенно большим прошлым, воспринимается как нечто более ценное,
нежели то, что таким прошлым не обладает. Длительная история синонимична
постоянству и опосредованно оправдывает право на существование. Такая легитимация особенно важна для этнических общностей. Народ без истории невозможно представить, и потому национальные стремления требуют исторической
легитимации: следовательно, чем более длительной и красивой является история,
тем лучше. Националистическое мировоззрение предполагает, что народ обладает
величественным и оказывающим воспитательное воздействие прошлым, которое надо только раскрыть. Это значит, что народ укоренен в прошлом благодаря
своему историческому наследию, которое делает его отличающимся от других и
дает ему специфическую и легко идентифицируемую социальную и культурную
традицию.
Вопрос, который интересовал нас в этой статье, — это то, каким образом этнические лидеры используют историю, чтобы оправдать представление, согласно
которому русины и украинцы — это отдельные народы. В случае с русинами использование истории для легитимации национальных устремлений, проявившееся
в период последней волны национального возрождения в 1980-е гг., — это отнюдь
не новое явление. Уже в конце XIX–начале XX в., когда индифферентное в национальном отношении карпато-русинское население было вовлечено в процессы
формирования наций, имели место конкурирующие интерпретации истории, которые должны были оправдать включение русинов в определенную нацию.
Как показывает анализ высказываний русинских лидеров Закарпатской Украины,
собранных нами в период между 1995 и 2003 гг. в ходе исследований современного
русинского национального движения, одной из стратегий легитимации сегодняшних
национальных устремлений русинов и подчеркивания их этнического отличия от
украинцев является конструирование идеализированной картины группового прошлого. Подобно тому, как это было в конце XIX–начале XX в., нынешние идеологические споры о характере принадлежности жителей Закарпатья к восточнославянской этнической общности ведутся под знаменем возвращения к истокам. Сейчас,
так же как и в прошлом, борьба за души русинов — это борьба за то, чтобы внушить
членам группы свою собственную интерпретацию истории восточнославянского
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
107
Commentarii
Contemporary Rusyn leaders return to the issues which used to be a subject of
disputes between the proponents of different national options of the 19th and the
early 20th centuries. Once again, they reinterpret the East Slavic heritage to which all
Eastern Slavs refer to. The vision of the Carpatho-Rusyn ethnic leaders is based on a
fundamental premise that over the course of history, until the year 1945, the Rusyns
had nothing in common with the Ukrainians. They have their own specific and unique
history which decided of their distinctness and which gives them the right to recognize
them as a fourth Eastern Slavic nation, separate from the Ukrainians.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
населения в Карпатах. Основой для конструирования желаемого представления о
русинской общности и легитимации стремления быть четвертым восточнославянским народом является открытие заново этнического прошлого.
Современные русинские лидеры возвращаются к вопросам, которые в XIX —
начале XX в. неоднократно являлись предметом споров между сторонниками различных национальных опций. Они снова занимаются реинтерпретацией наследия,
общего для всех восточных славян. Видение ситуации, свойственное русинским
этническим лидерам, основывается на фундаментальной предпосылке, согласно
которой в ходе своего исторического развития до 1945 г. русины не имели ничего
общего с украинцами. В представлении русинских лидеров, у русинов была своя
собственная, определившая их уникальность, история, которая дает им право рассматривать себя в качестве четвертой восточнославянской нации, отдельной от
украинцев.
Петербургские славянские и балканские исследования
Fontes
Èñòî÷íèêè
В. Е. Попов, А. И. Филюшкин
РУССКО-ЛИВОНСКИЕ ДОГОВОРЫ 1554 г.1
Конфликты в Прибалтике, пограничные войны Новгорода Великого и Пскова
с Ливонским орденом, Дерптским епископом, ливонскими городами традиционно
были связаны со взаимными обвинениями в нарушениях существующих договоров.
Они нередко предпринимались как раз для коррекции этих договоров, внесения
в них изменений, выгодных той или другой стороне. Или наоборот, внесение в договор неприемлемых пунктов влекло войну2.
Работа выполнена при поддержке РГНФ, грант 09-01-95105 а / Э.
Подробнее см.: Goetz L. Deutsch-russische Handelverträge des Mittelalters. Hamburg, 1916; Cosack H. Livland und Rußland zur Zeit des Ordensmeisters Johann Freitags // Hansische Geschichtsblätter. 1923. Bd 28. Jg. 48.
S. 1–60; 1926. Bd 31. Jg. 51. S. 72–115; Казакова Н. А. Русско-ливонские и русско-ганзейские отношения.
Конец ХIV – начало ХVI в. Л., 1975; Хорошкевич А. Л. Русское государство в системе международных отношений конца ХV – начала ХVI в. М., 1980. Angermann N. Nowgorod und seine Beziehungen zur Hanse //
Europas Städte zwischen Zwang und Freiheit. Regensburg, 1995. S. 189–202; Бессуднова М. Б. История Великого
Новгорода конца ХV – начала ХVI века по ливонским источникам. Великий Новгород, 2009.
1
2
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
109
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
В этом плане крупномасштабный конфликт России и Ливонии в 1558 г. мало отличался от предыдущих по своей типологии. В то же время, в содержательном плане
он имел свою специфику, связанную прежде всего с неожиданной для ливонской
стороны актуализацией требования выплаты т. н. юрьевской дани в 1554 г. Но механизм реализации этого требования русской стороны все равно первоначально был
традиционным, через пересмотр содержания существующих договоров.
Спецификой русско-ливонских отношений в первой половине ХVI в. было то, что
после присоединения к Москве Новгорода Великого и Пскова формально осталась
неизменной система юридического оформления взаимоотношений. По-прежнему
заключались три отдельных соглашения: Новгорода с Ливонским орденом (магистром), Пскова с Ливонским орденом (магистром) и Пскова с Дерптским епископством. При этом переговоры велись как наместниками Новгорода и Пскова, так и
московскими посольскими службами, и в любом случае утверждались великим
князем и государем всея Руси.
Тем самым получалось, что ливонская сторона договаривается как бы не со всем
Российским государством, а только с наместниками двух его окраинных провинций,
и только через посредничество этих провинций выходит на центральную власть.
Хотя в реальности, конечно, за договором стояла воля московского государя, и все
стороны это прекрасно понимали. Но Москве было выгодно сохранять новгородскопсковско-ливонский формат переговоров. Зачем? В основе лежало непризнание
великими князьями равными себе ливонского магистра, рижского и тем более дерптского архиепископов. Переговоры между государями предполагали их более или
менее равный статус, что в данную эпоху определялось через понятия «братство»
или, в крайнем случае, «суседство». «Братьями» русского государя считались крымские ханы (Гиреи), короли Польши (Ягеллоны), императоры Священной Римской
империи (Габсбурги), турецкие султаны, английские и французские монархи. В случае прихода к власти в этих странах сомнительных правителей, вроде избранного
«не Божьим соизволением, а мятежным человеческим хотением» польского короля
Стефана Батория, они из «братьев» превращались в «соседей»3.
Ливония считалась младшей ветвью Немецкого ордена (более известном как
Тевтонский орден). Тевтонского великого магистра Василий III называл «высокий
магистр Прусский»4, но ни о каком «братстве» речи не было. Глава Немецкого ордена, по сравнению с великим князем и государем всея Руси, в глазах и Василия III,
и Ивана IV несомненно стоял на куда более низкой ступени в иерархии правителей
Европы. А уж ливонский магистр, формально подчинявшийся великому магистру —
и подавно. Их расценивали как «князей», правителей отдельной территории, по
статусу близких к русским удельным князьям. Общаться с таким мелким правителем
на равных означало бы допустить «поруху» государевой чести. А вот новгородский
наместник для него в самый раз, примерно равен по статусу, как правитель отдельной земли, поставленный более значимым государем.
Стоит обратить внимание на то, что Ливония не рассматривалась Россией как
единое целое, но как конгломерат владений ландсгерров (каким она и была), в число
Филюшкин А. И. Титулы русских государей. М.; СПб., 2006. С. 230–231.
Грамота Василия III Альбрехту, магистру Прусскому, март 1517 г. // Сборник РИО. СПб., 1887. Т. 53.
С. 19.
3
4
110
Петербургские славянские и балканские исследования
В. Е. Попов, А. И. Филюшкин. Русско-ливонские договоры 1554 г.
«…благоверный царь и великий князь Иван Васильевичь всея Русии положил был
гнев на честнаго князя Вифленского, и на арцыбископа, и на всю их державу за порубежные дела, и за гостей новгородских и псковских бесчестья и за обиды, и за торговые
неизправления, и что из Литвы и из заморья людей служилых, и всяких мастеров не пропущали, и за то не велел был наместником своих отчин Великого Новагорода и Пскова
дати перемирья»6.
Остальной текст договоров 1550 г. близок к договору 1535 г. и восходит к более
ранним соглашениям. То есть новизна проявилась именно в самой угрозе войны
«за неисправление», внесенном в договор. Причины названы две: пограничные
конфликты (порубежные дела) и блокада Русского государства, непропуск в Россию
5
Каштанов С. М. Договор России с Ливонией 1535 г. // Проблемы источниковедения. М., 2006. Вып. 1 (12).
С. 237–243.
6
Договор псковских наместников с ливонским магистром, 23 августа 1550 г. // РГАДА. Ф. 64 (Сношения
с Лифляндией). Оп. 1. Д. 9. Л. 10.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
111
Fontes
которых входили, прежде всего, магистр ордена, рижский архиепископ и епископы
Дерпта, Ревеля и др. Признавать их ровней великому государю всея Руси было совершенно невозможно.
Впрочем, на наш взгляд, не стоит видеть в сохранении новгородско-псковского
формата переговоров какой-то особо злой умысел русской стороны. Характерно,
что ливонская сторона — в отличие, например, от шведского короля Иоганна III, —
никогда не настаивала на изменении существовавшего протокола. В пользу
новгородско-псковского варианта говорила и его практичность. В средневековой
дипломатии многое зависело от традиции. У Москвы не было никакого опыта
заключения договоров с представителями Ливонской конфедерации — в начале
ХVI в. имели место соглашения с Тевтонским орденом, но не с Ливонией. При
этом урегулирование отношений с далекой Прибалтикой для нее вовсе не было
актуальным, особенно в конкретной плоскости — что делать с рыбаками, которых
ветром занесет на другой берег Псковского озера, на каких землях по реке Нарове можно косить сено и стоит ли разрешать перегружать товары из немецкой
ладьи непосредственно в русскую? Все эти и им подобные вопросы интересовали
ливонское, новгородское и псковское население, имели определенную историю
решения и договорно-правового оформления. Московские дипломаты не могли
здесь проявить необходимую компетентность и квалификацию, а новгородские
и псковские могли. Поэтому одним из главных мотивов сохранения за этим
регионом переговорных прерогатив с Ливонией была элементарная практичность — Москва не смогла бы компетентно урегулировать текущие торговые и
экономические вопросы, а Великий Новгород и Псков имели богатую традицию
отношений с Ливонией.
В этом плане договоры 1550-х гг. как раз и были переменой существующей
системы отношений, поскольку в их оформление властно вмешалось центральное
правительство России. В договоре 1535 г. сказано, что он заключен «По Божьей воле
и по великого государя велению…», но далее следует в своей основе традиционный
текст новгородско-псковско-ливонских соглашений5. В договоре же 1550 г. говорится о резком обострении отношений, инициатором которого выступает именно
Москва:
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
европейских военных и технических специалистов. В договоре Пскова с дерптским
епископом 1550 г. этот перечень чуть более подробен:
«…за порубежные дела и за гостей новгородцких и псковских безчестья, и за обиды,
и за торговые неисправлениа, и за дань, и за старые залоги, и что изъ Литвы и из заморья
людей служилых и всяких мастеров не пропущали…»7
То есть тут акцент делается на обидах, нанесенных новгородским и псковским
купцам и на неплатеже «дани и старых залогов». Надо подчеркнуть, что все эти
требования — и в договоре с магистром, и в договоре с дерптским епископом —
были традиционными для русско-ливонских конфликтов второй половины
ХV–первой половины ХVI в.8 И пограничные споры, и притеснения купцов, и непропуск мастеров и стратегических товаров — все это были «факторы раздражения» в русско-ливонских отношениях еще со времен Новгородской и Псковской
республики.
И даже упоминание некоей дани и «старых залогов», под которой, несомненно,
имеется в виду знаменитая Юрьевская дань, тоже было ритуальной традицией.
Об истории этой дани написано немало, но нельзя сказать, что в данном вопросе достигнута полная ясность9. Выдвигаемые еще средневековыми хронистами
экзотические версии о «медовом сборе» (неких русских пчельниках на ливонской
территории) и тому подобные надлежит признать несостоятельными. Вероятнее
всего, наиболее правильны версии, выводящие происхождение этого платежа
из древней дани, взимаемой Псковом с латышей Толовы в ХIII в. Так или иначе,
несомненны два факта: что дань была изначально связана с областью Дерптского
епископства и что она много лет не собиралась. Она фигурировала во всех известных псковско-дерптских договорах с 1463 г., но ливонцы ее никогда не платили,
а русские не настаивали. Упоминание дани в договоре 1550 г. было лишь данью
обычаю.
На «исправление» по договору 1550 г. ливонцам отводился год:
«И благоверный царь и великий князь Иван Васильевичь всея Русии, для бояр своих
челобитья, князя маистра и арцыбископа и всю их державу пожаловал, гнев им свой
отложил, и велел боярину своему, и наместнику псковскому, дати перемирье к старому
Договор псковских наместников с Дерптским епископом, 23 августа 1550 г. // Там же. Оп. 2. Д. 10. Л. 2 об.
А. Л. Хорошкевич почему-то считает, что в 1554 г. «…требование дани основывалось на тексте перемирия 1550 г.» (Хорошкевич А. Л. Россия в системе международных отношений середины ХVI века. М., 2003.
С. 149). Это недоразумение, требование дани, фигурировало в псковско-дерптских договорах с 1463 г. уже
почти полвека. Хотя дальше она пишет о требованиях дани с 1463 г., фактически дезавуируя собственное
же утверждение о значении пункта о дани в договоре 1550 г.
9
Подробнее см.: Юрьенс И. И. Вопрос о ливонской дани // Варшавские университетские известия. 1913.
№ 6. С. 1–8; № 7. С. 9–16; № 8. С. 17–32; № 9. С. 33–57; Stern C. 1) Der Vorwand zum grossen Russenkriege
1558. Riga, 1936. S. 6–10; 2) Dorpat-Pleskauer Kämpfe und Verträge 1448–1463 // JGO. 1940. Jg. 5. H. 3/4.
S. 413–418; Шаскольский И. П. Русско-ливонские переговоры 1554 г. и вопрос о ливонской дани // Международные связи России до ХVII в. М., 1961. С. 376–381; Казакова Н. А. Указ. соч. С. 135–137; Tiberg E.
Die politik Moskaus gegenüber Alt-Livland: 1550–1558 // Zeitschrift für Ostforschung. 1976. T. 25. S. 593–594;
Граля И. Иван Михайлов Висковатый: Карьера государственного деятеля в России. М., 1994. С. 197–199;
Selart A. Der «Dorpater Zins» und die Dorpat-Pleskauer Beziehungen im Mittelalter // Aus der Geschichte AltLivlands: Festschrift für Heinz von zur Mühlen zum 90. Geburtstag / Hrsg. von B. Jähnig und K. Militzer. Münster,
2004. S. 11–37.
7
8
112
Петербургские славянские и балканские исследования
В. Е. Попов, А. И. Филюшкин. Русско-ливонские договоры 1554 г.
перемирью на год. А маистру, и арцыбископу, и всей их державы людем по перемирной
грамоте, и по крестному целованью во всех делех по ответному списку исправитися на
сьезде перед вопчими судьями. И исправитца в тот год маистр и арцыбископ и вся их
держава во всех делех по перемирной грамоте и по крестному целованью, о которых делех
от государя в ответех говорили его бояре, и диаки, и благоверный царь и великий князь
пожаловал, велел наместником своим х тому годовому перемирью прибавити перемирья
на пять лет, от Покрова Святей Богородицы лета седмь тысящь шестьдесят перваго, до
Покрова ж Святей Богородицы, лета седмь тысящь шестьдесят шестага. А то годовое
перемирие на розправу во всяких делех. И после исправы, и се прибавленое пятилетние
перемирье, благовернаго царя и великого князя жалованье, за прошеньем князя маистра
Ливонского, и арцыбископа Ризского, и всей их державы, по сей грамоте держати крепко
на обе стороны»10.
10
Договор псковских наместников с ливонским магистром, 23 августа 1550 г. Л. 11–11 об. Публикацию
немецкого текста договоренностей 1550 г. см.: Напьерский К. Е. Русско-ливонские акты. СПб., 1868.
С. 369–374. № 380. — Он представляет собой грубый и дефектный в ряде мест практически подстрочник
к русскому тексту.
11
Впрочем, из переписки архиепископа Вильгельма с герцогом Альбрехтом известны сношения ливонцев
с царем через гонцов (характерно, что магистр и архиепископ посылали их отдельно и в разное время — так
сильно было взаимное недоверие между ними), а также немецкий список послания Ивана IV магистру Галену апреля 1552 г. с требованием прислать посольство (Herzog Albrecht von Preußen und Livland (1551–1557).
Regesten aus dem Herzoglichen Briefarchiv und den Ostpreußischen Folianten / Bearbeitet von Stefan Hartmann.
(Veröffentlichungen aus den Archiven Preußischer Kulturbesitz. Bd 57). Köln; Weimar; Wien, 2005. Nr 1541,
1547, 1556/1, 1569 и др.).
12
В современной эстонской историографии можно встретить подобное мнение: Laidre M. Dorpat 1558–
1708: Linn väe ja vaenu vahel. Tallinn, 2008. Lk. 38. — За указание этой работы благодарим М. Маазинга.
13
Об историческом и идеологическом значении Казанского взятия 1552 г. для русской государственности
см.: Плюханова М. Б. Сюжеты и символы Московского царства. М., 1995. С. 177–202; Pelensky J. Russia and
Kazan. Conquest and Imperial Ideology (1438–1560s). Mouton, 1974. P. 65–138.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
113
Fontes
Поскольку в истории русско-ливонских отношений подобные требования и нередко следовавший за ними военный конфликт, как правило, актуализировались
для ревизии существующего соглашения, встает вопрос: зачем Россия в 1550 г.
выступила с подобным демаршем? Почему она грозила войной? Чего, собственно,
добивалась Москва?
Предположить наличие у дипломатов Ивана Грозного уже в 1550 г. далекоидущих
планов аннексии Ливонии мешает полное отсутствие каких-либо свидетельств на
сей счет. Не существует абсолютно никаких источников за 1550-е гг., которые могли
бы пролить свет на «кухню» работы российской посольской службы. Гипотетически такие планы могли быть, первым шагом в их реализации, возможно, являлся
договор 1550 г., содержавший заведомо невыполнимое требование за год «исправиться во всех делех» и полностью соответствовавший традициям предшествующих
новгородско-псковско-ливонских пограничных войн. Но реализации этих планов
помешала начавшаяся в 1551 г. крупномасштабная Казанская кампания. О Ливонии
было забыто. Когда по истечении указанного года магистр и епископ прислали послов, неизвестно, какие доказательства «исправления» они предъявили, но договор
все равно был продлен11. Странность этой ситуации далее породила предположение,
что стороны юридически в 1552–1554 гг. оказались в состоянии войны12. Царь брал
Казань, решалась историческая судьба его царствования13, до ничтожной Ливонии
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
ли тут… Э. Тиберг очень точно заметил, что русская активность в отношении Ливонии в 1550 г. «не гармонировала» с борьбой на татарском направлении14.
Однако, повторимся, существование таких планов недоказуемо, о них можно
говорить только в плане предположения. Но зададимся вопросом: а чего Россия
добивалась в 1550 г., ради чего затевался конфликт? При сравнении русских
текстов договоров 1535 и 1550 гг. выясняется, что по всем положениям они практически идентичны. Ничего принципиально нового русская сторона в договор
1550 г. по сравнению с 1535 г. не внесла. Поэтому гипотеза о провокативном
характере русских претензий в 1550 г. не может быть легко отвергнута: просто
непонятно, иначе зачем затевалась история с годичным испытательным сроком?
Э. Тиберг обратил внимание, что в 1550 г., также как и в 1557 г., накануне русского вторжения 1558 г., царь Иван Грозный издал запрет русским купцам ездить
в Ливонию15. Это тоже косвенно может свидетельствовать о каких-то военных
приготовлениях.
Далее в русско-ливонских отношениях возникает некий правовой вакуум.
Ливония и Россия продлили истекшее в 1551 г. годичное перемирие всего на пять
лет, что создавало предчувствие близкой войны. Для России это годы покорения
Казанского ханства, и ей было явно не до Ливонии. Ливонские же ландсгерры,
раздираемые внутренними противоречиями, больше занимались борьбой друг с
другом, чем предохранением от возможного конфликта с Россией. Все возможные
проекты «спасения Ливонии» (заключение военно-политического союза с Великим
княжеством Литовским и Королевством Польским, введение чрезвычайного военного налога по аналогии с европейским налогом на войну с Турцией, сбор войска
и наем солдат и т. д.) были в начале 1550-х гг. благополучно провалены16.
Переговоры с Россией возобновились только в 1554 г.17 Главным и печально известным событием на них была внезапная для Ливонии актуализация требования
юрьевской дани. Остальные пункты договора 1554 г., как подчеркнул И. П. Шаскольский, практически повторяют соответствующие положения договора 1550 г.18
Существует мнение, что для России в 1554 г. был важен сам факт платежа дани:
кто платит, тот является подданным, и если бы Ливония заплатила дань — то тем
самым она бы признала свою политическую зависимость от России, а царя Ивана
14
Tiberg E. Zur Vorgeschichte des Livländischen Krieges: Die Beziehungen zwischen Moskau und Litauen
1549–1562. Uppsala, 1984. S. 111.
15
Tiberg E. Zur Vorgeschichte des Livländischen Krieges… S. 10.
16
Единственным успехом ливонской дипломатии можно считать, пожалуй, лишь удовлетворенное ходатайство орденского посланника на аугсубургском рейхстаге 1550–1551 гг. Филиппа фон дер Брюггена об
освобождении Ливонии от уплаты турецкого налога под предлогом грозящей Ливонии опасности со стороны
Москвы (Supplikation des Hans von der Recke, Deutschmeister in Livland // Deutsche Reichstagsakten. Jüngere
Reihe. Deutsche Reichstagsakten unter Kaiser Karl V. Band XIX: Der Reichstag zu Augsburg 1550/51. Bearbeitet
von Erwein Eltz. München, 2005. Nr 277. S. 1473–1474).
17
О ходе переговоров см.: Шаскольский И. П. Указ. соч. С. 389–391; Tiberg E. Die politik Moskaus…
S. 581–591; Rasmussen K. Die livländische Krise 1554–1561. Copenhagen, 1973. S. 21–26; Хорошкевич А. Л.
Указ. соч. С. 149–153.
18
Шаскольский И. П. Указ. соч. С. 382. — Из других нововведений ученые иногда акцентируют внимание
на принятии Ливонией на себя обязательств не вступать в соглашения с Великим княжеством Литовским, но,
как подчеркнул И. П. Шаскольский, этот пункт не был новым, а фигурирует в русско-ливонских договорах с
начала ХVI в. (Там же. С. 397). По Н. А. Казаковой, данные требования Россия предъявила Ливонии в 1505 г.
(Казакова Н. А. Указ. соч. С. 243), а в 1509 г. они были включены в договор (Там же. С. 248–251).
114
Петербургские славянские и балканские исследования
В. Е. Попов, А. И. Филюшкин. Русско-ливонские договоры 1554 г.
19
Точка зрения о договоре 1554 г. как основе мирного сценария экспансии России в Прибалтику в свое
время была высказана С. В. Бахрушиным и И. П. Шаскольским (Шаскольский И. П. Указ. соч. С. 376).
О том, что «…Масква бачила i мiрныя альтэрнатывы падпаркавання прыбалтыйскай дзяржавы», писал
А. Н. Янушкевич (Янушкевiч А. Вялiкае Княства Лiтоўскае i Iнфлянцкая вайна 1558–1570 гг. Мiнск, 2007.
С. 25). А. Л. Хорошкевич несколько загадочно считает результат переговоров 1554 г. «Несомненной победой русской дипломатии над здравым смыслом» (Хорошкевич А. Л. Указ. соч. С. 153). Аргументов в
пользу такой уничижающей оценки она не приводит. Нам эти слова представляются не соответствующими
реалиям 1554 г.: русская сторона в дипломатической дуэли, несомненно, добилась успеха и поставленных
целей. Никакого противоречия «здравому смыслу», во всяком случае, в том, как его понимала московская
посольская служба, в переговорах 1554 г. не наблюдается.
20
Отчет о переговорах ливонских посланников с «князем» Алексеем Федоровичем Адашевым и с дьяком
Иваном Михайловичем (Висковатым). 28 апреля – 1 июня 1554 г. // Щербачев Ю. Н. Копенгагенские акты,
относящиеся к русской истории. М., 1915. Вып. 1. С. 23–38. № 20.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
115
Fontes
Грозного — своим сюзереном. Впрочем, данная трактовка не исключает и вымогательский характер действий Московии — в 1554 г. по отношению к Ливонии она
вела себя как государство-рэкетир, под угрозой насилия вымогающее деньги. Неизвестно, состоялась бы война, если бы Ливония заплатила требуемую сумму.
Во всяком случае, содержание публикуемых переговоров говорит о том, что они
были рассчитаны на какой-то период действия. Ничто в них не указывает на то,
что целью России было исключительно найти casus belli. Москва выстраивала новую архитектуру отношений в Прибалтике, где Ливония выступала как зависимое
государство, эксплуатируемое как прямым (сбор дани), так и косвенным образом
(использование ливонской торговой инфраструктуры для коммерческих связей
России и Европы). Именно это было целью Ивана Грозного, а вовсе не поиск повода для военного вторжения19.
Ливонские послы на переговорах 1554 г. пытались дезавуировать требование
платежа дани, но русские дипломаты, Алексей Адашев и Иван Висковатый объяснили, что в случае отказа царь «сам пойдет за данью», то есть начнет войну.
Делать было нечего, и обязательство выплаты всех сумм до 1557 г. было включено
в новгородско-ливонский договор (до этого с 1463 г. оно фигурировало только
в псковско-дерптских договорах)20.
И вот здесь начинается интрига. Почему Ливония, взяв на себя обязательство
в течение трех лет собрать и выплатить дань России, отнеслась к этому требованию
столь беспечно? В роковом 1557 г. дань не была собрана. Ответ, видимо, содержится в том, что, как доказал Э. Тиберг, Россия и Ливония по-разному понимали
(или делали вид, что понимают) заключенные соглашения. Как показали Э. Тиберг
и В. Е. Попов, имело место некое лингвистическое недоразумение, допущенное
случайно или сознательно. Переводы текстов договоров были выполнены разными
переводчиками: псковско-дерптский — Гансом Фогтом, новгородский — Мельхиором Гротхузеном. Оба они перевели русское выражение «сыскати дань» (то есть
«востребовать ее сбор, выплату») как: «исследовать вопрос о дани»: «denselbigen
Zinss undersuchunge thun» и «den Tinss undersocken» соответственно.
Теперь игра слов в новгородском договоре меняла его смысл до неузнаваемости.
Согласно немецкому тексту, предполагалось, что дерптский епископ исследует
поднятый русскими вопрос о дани и в третий год перемирия отошлет результаты
своего расследования в Москву. Если же он этого не сделает, то следствие должна
будет провести вся Ливония. А в русском тексте договора стояло, что ливонцы
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
обязуются собрать и через три года выплатить дань, а в случае неисполнения этого
условия русский царь сам пойдет собирать дань! Откровенная угроза объявления
войны превратились под пером переводчика Мельхиора в миролюбивое пожелание
царя самому принять участие в разысканиях через своих послов («sine sacke suluest
undersocken mith beschickinge syner baden»)21.
Перед нами ошибка переводчика или умысел русских или ливонских дипломатов?
Для средневековых договоров вообще-то характерна подобная терминологическая
двусмысленность. Дипломаты больше всего боялись навлечь на себя гнев пославших их монархов, поэтому нередки случаи, когда каждая сторона писала в своем
варианте договора то, что велел монарх. Разница текстов договоров устраивала
всех. Русские дипломаты Адашев и Висковатый отчитались перед царем Иваном
Грозным, что дело сделано, Ливония обещала заплатить. Ливонские послы по возвращению могли заявить, что они отвергли страшные и необоснованные претензии
московского варвара и согласились только на «расследование» вопроса о дани.
В любом случае это было на руку обеим сторонам, и 24 июня 1554 г. в Новгороде
они скрепили договоры печатями.
В Ливонии, несомненно, понимали, что послы слукавили, и что ситуация складывается не столь замечательно, как хотелось бы побывавшим в Москве дипломатам. Переписка орденского магистра Генриха фон Галена, рижского архиепископа
Вильгельма с их адресатами в Ливонии и Европе свидетельствует, как показал
М. Маазинг, что среди ландсгерров были страх перед «русской угрозой», опасение,
что неплатеж дани может привести к войне. Магистр обвинял дипломатов в превышении полномочий22. Но дни шли за днями, ничего страшного не происходило,
и победило традиционное для Ливонии довольно легкомысленное отношение к договорам с Россией.
Даже когда в 1555 г. новгородский посланник Келарь Терпигорев прибыл
в Дерпт для подтверждения соглашения, ливонские политики утвердили договор,
но с «протестацией». Под ней понималось право оспорить договор в камерном суде
Священной Римской империи. Сразу же обнажилась пропасть между юридической
культурой европейски образованных ливонцев и дипломата московского царя.
Терпигорев понятия не имел, что такое «протестация». Когда же ему объяснили,
с трудом скрывая ликование («уж император-то поставит московитов в границы!»),
он равнодушно ответил: «А какое моему государю дело до императора?».
Заключительное поведение Келаря Терпигорева в изображении ливонского
хрониста Бальтазара Рюссова весьма символично: он кладет грамоту, в которой
подтверждается обязательство ливонцев платить дань, себе за пазуху, и объясняет
присутствующим смысл своих действий: «Ведь это маленькое дитя, которое нужно
холить и кормить белым хлебом и сладким молоком. Когда же ребенок подрастет,
21
Немецкие тексты см.: Monumenta Livoniae Antiquae. Sammlung von Chroniken, Berichten, Unkunden
und anderen schriftlichen Denkmalen und Aufsätzen, welche zur Erläuterung der Geschichte Liv-, Ehst- und Kurlands dienen. Riga; Leipzig, 1847. Bd 5. № 184. S. 508–515. Подробнее см.: Tiberg E. Die politik Moskaus…
S. 577–617; Попов В. Е. Ошибка переводчика. Как в Новгороде началась первая война России и Европы //
Родина. Российский исторический журнал. 2009. № 9. С. 52–53.
22
Маазинг М. «Русская опасность» в письмах Рижского архиепископа Вильгельма за 1530–1550 годы //
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2010. № 1. С. 184–194/
116
Петербургские славянские и балканские исследования
В. Е. Попов, А. И. Филюшкин. Русско-ливонские договоры 1554 г.
«…и вся ливонская земля поняли тот пункт, который записан в последней грамоте,
не иначе как “расследование, наведение справок” (нем.: nachforschung, erkundigung), а
не “собирание” (samlung), как это толкует царь и государь всея Руси: поэтому это недоразумение, будто дерптский епископ обязан давать царю всея Руси подать или дань…»
(перевод В. Е. Попова)24.
В марте 1557 г. послы были «бездельно отпущены с Москвы». Ливония занервничала, и было от чего — призрак войны приблизился неожиданно близко. «А теперь
из-за глупого недопонимания одного слова все зашло так далеко», — говорилось
в инструкции новым дерптским послам в Москву в сентябре 1557 г.25 Только теперь
ливонская дипломатия решила начать торг о сумме выплат. Но было уже поздно:
в ноябре 1557 г. при дворе Ивана Грозного выйдет русская грамота об официальном объявлении войны Ливонскому ордену26, а в январе 1558 г. поместная конница
перейдет реку Нарову, и начнется первая война России и Европы…
* * *
Комплекс договоров 1554 г., непосредственно предшествовавших войне за Ливонию, на русском языке не издавался. Российские варианты двух самых важных
договоров — новгородско-ливонского и псковско-дерптского публикуются нами
впервые, по хранящимся в Российском государственном архиве древних актов
23
Рюссов Б. Ливонская хроника // Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Рига,
1879. Т. 2. С. 344–347; Ниенштедт Ф. Ливонская летопись // Там же. Рига, 1881. Т. 4. С. 12.
24
Bienemann F. Briefe und Urkunden zur Geschichte Livlands in den Jahren 1558–1562. Riga, 1876. Bd V.
S. 462–463. № 910.
25
1557. – vor Sept., 29. Der Dörptischen Meinungsäusserung über die nach Moscau abzufertigende Gesandschaft // Ibid. Riga, 1865. Bd I. S. 30, 35. № 44.
26
Оригинал грамоты опубликован: Попов В. Е., Филюшкин А. И. Как начиналась Ливонская война? //
Единорог / Ред. А. Малов. М., 2010. Вып. 2 (В печати).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
117
Fontes
то наверное заговорит и принесет большую пользу нашему великому князю».
По Ниентшедту, Терпигорев выразился еще более образно: угостив провожавших
его ливонцев на радостях водкой «по русскому обычаю», отдавая своему подьячему грамоту, он сказал: «Смотри, береги и ухаживай за этим теленком, чтобы он
вырос велик и разжирел». Как мы видим, ливонские хронисты для осмысления
положения Ливонии прибегли к образу беспомощного, но готового к употреблению домашнего скота, вроде дойной коровы, разжиревшего теленка, которого
уловят в сеть, затравят собаками и вообще отдадут на заклание, а он ведет себя,
как несмышленый теленок23.
Следующие полгода ливонцы занимались архивными изысканиями, результатом
которых стали пять старых договоров: два из городского архива Дерпта и три — из
епископского, в которых о дани не было ни слова. Посчитав, что они таким образом
«сыскали дань», дерптский епископ и магистр направили в начале 1557 г. посольство в Москву, снабдив его обнаруженными документами.
Аргументы послов не произвели на царя никакого впечатления: он посоветовал
им «отставить их безлепичные и непрямые речи» и исправиться во всех делах. Как
показано В. Е. Поповым, напрасно орденские послы убеждали Ивана Висковатого,
будто магистр
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
в фонде 64 (Сношения с Лифляндией, Эстляндией, Восточной Финляндией) писарским копиям второй половины ХVIII в. (у грамот указан переписчик — Мартын
Соколовский27) с оригиналов ХVI в., находящихся в плохой сохранности28.
Договор № 1 подготовлен к печати А. И. Филюшкиным, № 2 — В. Е. Поповым.
№ 1.
Договор новгородских наместников с ливонским магистром,
24 июня 1554 г.
// Л. 7. 1554 года июня. Договорная запись Лифландского магистра Генриха фон
Галена послов Иогана Бокгорста с товарищи, и Германа бископа Юрьевского послов
Вольмера Врангеля с товарищи, учиненная в Новъгороде с боярином и наместником Новогородским князь Дмитрием Федоровичем, и с наместником Псковским
боярином Иваном Петровичем о постановлении между обоих держав перемирия
на 15 лет, считая с 1 октября 1554 года.
По Божьей воле и по великого государя велению Ивана Божиею милостию царя
и государя всея Русии и великого князя Володимерского, и Московского, и Новгородцкого, и Казанского, и Псковского, и Смоленского, и Тверского, и Югорского, и
Пермскаго, и Вятцкого, и Болгарского, и иных, что Индрик Гална маистр Ливонской,
и арцыбискуп Риской29, и Гарман бископ Юрьевской, и иные бископы, и вся земля
Лифленская прислали своих послов к великому государю Ивану Божьею милостию
царю и государю всеа Русии и великому князю бити челом о том, чтоб великий
государь Иван Божьею милостью царь всеа Русии и великий князь, Индрика маистра30, арцыбископа, и бископа Гармана31 и всю землю Лифленскую пожаловал,
велел бы наместником своим ноугороцким, и своей отчине Великому Новугороду
// Л. 7 об. и наместником своим псковским, и отчине своей Пскову с маистром Ливонским и с арцибискупом Риским, и з бискупом Юрьевским, и з бископы, и со
всею землею Вифленскою взяти перемирье по старине, да и торг бы тех своих отчин
людем велел с ними держати то старине. А что благоверный царь и великий князь
по челобитью гостей ноугороцких и псковских и порубежных людей, отчин его
Великого Новагорода и Пскова положил был гнев на маистра Ливонского, и на
арцыбископа Риского, и на бископа Юрьевского, и на иных бископов и на всю землю Вифленскую за церкви Руские и за концы, и за порубежные дела, и за гостины
грабежи, и за обиды, и за торговые нисправленья, и что людей служилых и всяких
мастеров из Литвы и из замория не пропущали, и за Юрьевские дани, и за старые
залоги, и за те за все неиспраленья не велел был наместником своих отчин Великого Новагорода и Пскова дати перемирья, и мы послы Индрика маистра Ливонского
27
Мартын Никифорович Соколовский, переводчик Иностранной коллегии, статский советник и кавалер,
сотрудничал с Н. Н. Бантыш-Каменским.
28
С. М. Каштанов обратил внимание, что при директоре Московского архива Государственной Коллегии
иностранных дел Г. Ф. Миллере между 1766–1783 гг. был составлен сборник копий русско-ливонских
договоров 1509–1554 гг. (РГАДА. Ф. 199 (Портфели Г. Ф. Миллера). Оп. 1. № 299. Ч. V. Рукопись указал
К. В. Баранов — см.: Каштанов С. М. Указ. соч. С. 168). Можно предположить, что происхождение копий М. Соколовского, отложившихся в Ф. 64, было связано с составлением этого копийного сборника Г. Ф. Миллера.
29
Вильгельм маркграф Бранденбург-Кульмбах, рижский архиепископ в 1539–1563 гг.
30
Генрих (Хейнрих) фон Гален, магистр Ливонского ордена в 1551–1557 гг.
31
Герман II Везель, дерптский епископ в 1552–1558 гг.
118
Петербургские славянские и балканские исследования
В. Е. Попов, А. И. Филюшкин. Русско-ливонские договоры 1554 г.
Иоганн Бокгорст.
Отто фон Гротхузен.
34
Мельхиор Гротхузен.
35
Вольдемар Врангель.
36
Дидерик Кавер.
37
Дмитрий Федорович Палецкий, новгородский наместник
38
Иван Петрович Федоров, псковский наместник.
39
Василий Петрович Борисов, псковский наместник.
32
33
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
119
Fontes
Иван Бокостр32 и Ортем Грутгус33 и писарь Бенедикт, и томач Мелхер34, и бископа
Юрьевского Гармана послы Володимер Франгел35 да Тимофей Ковер36, и Власей
Бека били челом благоверному царю Рускому и великому князю // Л. 8. Ивану его
бояры за маистра, и за арцыбископа, и за бископа Юрьевского, и за всю Вифленскую
землю, чтоб государь пожаловал, гнев свой отложил, и велел бы отчин своих наместником Великого Новагорода и Пскова дати перемирье, а маистр Ливонской,
и арцыбископ Риский, и бископ Юрьевский, и вся земля Вифленская по сем перемирным грамотам и по крестному целованью во всех делех исправятца; и благоверный царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии для бояр своих челобитья маистра Ливонского, и арцыбскопа Риского, и бископа Юрьевского, и всю
Вифленскую землю пожаловал, гнев свой им отложил, и велел бояром своим и наместником Великого Новагорода князю Дмитрею Федоровичу37 и своей отчине
Великому Новугороду, и боярину своему и наместнику Псковскому Ивану Петровичу38, и околничему и наместнику Псковскому Василью Петровичу39, и своей отчине Пскову, маистру, и арцыбскопу, и бископу Юрьевскому, и всей Вифленской
земле дати перемирье на пятнатцать лет, на то, что маистру Ливонскому, и арцыбскопу Рискому, и бископу Юрьевскому, и бископом и всей земле Вифленской х
королю Полскому и великому князю Литовскому // Л. 8 об. не приставати никоторыми делы, ни которою хитростью, или хто иной будет государь на Полском королевстве, и на Великом княжстве Литовском, и маистру, и арцыбискупу, и бископом,
такъже и всей земле Лифленской к ним не приставати никакими делы; а и дело
дудет великому государю Ивану Божиею милостью царю и государю всеа Русии, и
великому князю с королем Полским и с великим князем Литовским, и маистру
Ливонскому, и арцыбископу Рискому, и бископу Юрьевскому, и бископом и всей
земле Вифленской х королю Полскому и к великому князю Литовскому никак не
приставати, никоторыми делы, никоторою хитростью по сем перемирным грамотам
и по сему крестному целованию. А торг великого государя царя Руского отчин
Великого Новагорода и Пскова людем торговати с ливонские земли людьми со
всеми, и з заморцы со всеми торговати добровольно всяким товаром по старине,
опричь воску да сала. А торговати им своими товары на золото, на серебро, и на
мед, и на олово, и на свинец, и на сукна, и на иные всякие товары без вывета, опричь
одных пансырей. А что благоверный царь и великий князь Иван // Л. 9. Васильевич
всеа Русии дань свою Юрьевскую, и старые залоги со всее Юрьевские державы со
всякие головы по гривне по немецкой положил на бископове душе, сыскати бископу та дань со всее Юрьевские державы как изстари бывало, и прислати к благоверному царю Рускому в третей год сего перемирья. А вперед бископу та дань давати на всякой год без перевода по старине и по крестному целованью. А не учнет
бископ тое дани сыскивати, и маистру, и арцыбископу, и бископам, и всем людем
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Ливонские земли по сей перемирной грамоте и по крестному целованью та дань
сыскати самим, и на бископе та дань доправя по старине, прислати к благоверному
царю и великому князю Ивану с своими людьми по сему крестному целованью в
правду. А у русских гостей у всех, немецким людем товары не барышничати, торговати им своими товары со всякими людьми и з заморцы без барышников. А вес
им немцем платити по старине, а церкви русские, и концы, и земли церковные все
маистру, и арцыбископу, и бископу очистити по старине, и отдати гостем ноугородцким и псковскимв первой год сего перемирья. А служилых людей и всяких мастеров // Л. 9 об. всяких земель, отколе хто ни поедет, пропущати в благовернаго царя
рускаго державу без всякого задержанья. А великому государю благоверному царю
Рускому сослатись о техлюдех с цесарем по своим докончалным грамотам, и толко
от цесаря тем людем отпуску не будет, и благоверному царю Рускому на чеснаго
князя Лифленского, и на арцыбископа, и на бискупов, и на всю землю Лифленскую
в том гневу не полагати, и на том на всем повелением великого государя Ивана
Божиею милостию царя и государя всеа Русии и великого князя приехаша в великого государя царя Руского отчину в Великий Новгород к великого государя бояром
и наместником ноугородцким ко князю Дмитрею Федоровичу, и к бояром, к житеим, и х купцом, и по всему Великому Новугороду отчине великого государя царя
Руского послове неметцкие от князя Индрика Гална маистра Неметцкого закона
иже в Ливленте, и от его кумендерев, и от арцыбископа Риского, и от бископа
Юрьевского, и от бископа Островского, и от бископа Курского, и от бископа Колыванского, и от бергоместеров, и от ратманов, и от всее маистрове державы, и от всех
его городов, и от всех добрых людей, // Л. 10. и от бископлих людей и от всее Лифленские земли, и добиша челом великого государя царя Руского бояром и наместником ноугородцким князю Дмитрею Федоровичю послове немецкие Иван Бокостр,
да Ортем Грутгус, да писарь Бенедикт, да толмач Мелхер, да бускупли послы Володимер Франгел, на Тимофей Ковер, да Власей Бека, и упросиша перемирья у
великого государя царя Руского наместников ноугородцких за великого государя
отчину за всю Ноугородцкую землю на пятьнатцать лет, от Покрова Святей Богородицы лета сем тысеч шездесят третьяго, до Покрова Святей Богородицы лета
семь тысяч семьдесят осмаго, и прикончаша перемирье за всю маистрову державу,
и за арцыбископлю, и за бископа Юрьевского державу, и за всех бископов, и хза
всю землю Лифленскую на том, держати это перемирье крепко на обе стороны, как
в сей перемирной грамоте писано. А не будет Ливонские земли людей по сему
крестному целованью исправленья, и благоверному царю Рускому за их крестное
преступленье искати своего дела самому, обослав своими посланники. А будет исправление, ино земле // Л. 10 об. и воде Великому Новугороду со князем маистром
старой рубеж, из Чюцкого озера стержнем Норовы реки, и поперек отсрова, что
ниже Иваня города и Ругодива на реке на Норове, да в Солоное море, по старым
грамотам по крестным, по княж маистрове грамоте и по крестному целованью.
А великого государя Руского царя людем ноугородцом через тот рубеж через стержень Норовы реки, и в половину острова, что ниже Иваня города и Ругодива в
маистрову сторону не вступатись, ни пожень не косити, ни леса не сечи, ни земли
не орати, ни воды не ловити. Так же и маистру и его людем через стержень Норовы
реки в великого государя Ивана Божиею милостью царя и государя всеа Русии и
120
Петербургские славянские и балканские исследования
В. Е. Попов, А. И. Филюшкин. Русско-ливонские договоры 1554 г.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
121
Fontes
великого князя в вотчину в ноугороцкую половину Наровы реки в правую сторону,
и в половину острова, что ниже Иваня города и Ругодива не вступатися ничем, ни
пожень не косити, ни леса не сечи, ни земли не орати, ни воды не ловити, знати
комуждо своя половина по кресному целованью. А из великого государя царя Руского отчины из Ноугородцкие земли людем его по маистрове державе, и по арцыбископли земли, и по бископлим землям в Юрьев, и в Ругодив, и на Ригу, и в Колывань, и во все городы Лифленские земли ездити доброволно, и купити и продати
гостем ноугороцкие земли добровольно всякий товар без вывета по старине, на чом
// Л. 11. благоверному царю и великому князю маистровы послы добили челом,
а маистру, и арцыбископу, и бископу через сю перемирную грамоту товару никакова никак не заповедывати во княж маистрове державе, в Юрьеве, и на Колывани, и
в Риге, и в Ругодиве, и во всех городех маистровы державы, и в арцыбископлих и
в бископлих городех. А сторгует ноугородец с немчином на Ругодиве, а будет товар
у немчина Лифленские земли или у заморца в бусе, ино ноугородцу тот товар у
немчина добровольно взятии из бусы через край в лодью. А от того ругодивцем кун
не имати. А у купчин у ноугодцких немцом воску не колупати, оприче того, что
уколупив на опыт немного да отдаст назад ему же. А вощаной вес спустити с ноугороцкими капми. А весити вперед по крестному целованью. А весче имати от
вздыма от скалового и дутшкилики против трех денег по старине, а приедет ноугородец на Ругодив с воском, или з белкою, или с ыным с каким товаром, а похочет
ехати на Ригу, или на Юрьев, или на Колывань, или в ыной которой город, а положит
товар на телегу, ино от того товару весчего не имати, а наймет ноугородец
// Л. 11 об. которого извощика, ино тому на телегу и с телеги класти, а похочет
ноугородец на Ригу, или на Юрьев, или на Колывань ехати, или в которой в ыной
город, ино вольно наняти гороженина или селянина. А свернет ноугородец с пути,
ино в том ноугородцу пени нет, а путь указати. А понадобитца ноугородцу конь
купити в маистрове державе, и в арцыбископлих, и в бископлих городех, и во всей
их земле, ино ноугородцу дати от грамоты верник, а на Ругодиве судье объявити, а
выводного дати денга, а на пути ноугородцу конь купити добровольно, а в Ругодиве датив ерник, а выводного денга, а которой ноугородец конь купит в маистрове
державе, и в арцыбискупове, и в бископлих, а приведет того коня судье объявити,
ино судье коня ти не отимати, а денег сильно не наметывати. А такъже княжь маистровым гостем по великого государя царя Руского отчине, по Ноугородцкой земле
горою и водою путь им чист безо всяких зацепок, и торговати им всяким товаром
без вывета добровольно и солью. А в дворех им в своих в Новегороде торговати по
старине, а корчем немцом в Новегороде и по по пригородом в Ноугородцкой земле
// Л. 12. не продавати. Так же и послом государевым Ивана Божьею милостью царя
и государя всеа Русии и великого князя, и послом наместников Ноугородцких, и
послом Иванегородцкого наместника по княж маистрове державе, и по арцыбискупове земле, и по бискуплим землям горою и водою путь им чист безо всяких зацепок на Ригу, и на Юрьев, и на Колывань, и на Ругодив, и по всем их городом, иди
поедут от великого государя Ивана Божьею милостью царя и государя всеа Русии,
и великого князя послы его к иным государем за море, или к государю к Ивану
Божьею милостью царю и государю всеа Русии и великому князю пойдут от иных
государей послы их, и тем обоим послом через Лифленскую землю по княж маи-
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
строве державе и по арцыбискупове земле и по бискуплим землям горою и водою
путь им чист безо всяких зацепок на Ригу, и на Юрьев, и на Колывань, и на Ругодив,
и по всем их городом во всю землю Ливонскую, и послов не задерживати, и постояного, и перевозов, и проводного не имати на обе стороны. А блюсти немцом
великого государя Ивана Божьею милостию царя и государя всеа Русии и великого
князя послов, и наместников ноугородцких послов, и Иванегороцкого наместника
послов, и людей, // Л. 12 об. и гостей всех Ноугородцкие земли земли на своих
городех, и на земле, и на море как своего немчина безо всякие хитрости. Так же и
маистровым ливонского, арцыбископлю, и бископлим послом к великому государю
Ивану Божьею милостью царю и государю всеа Русии и великому князю по его
отчине по всем городом, и к его наместником ноугородцким, и к иванегородцкому
наместнику горою и водою путь чист безо всяких зацепок, и послов не задерживати и отпущати без мешканья. А блюсти великого государя наместником маистровых,
и арцыбископлих, и бископлих послов и гостей и всей земли Ливонской на великого государя городех на земле и на воде, как своего ноугородца безо всякие хитрости.
А о обидных делех о всяких наместником ноугородцким великого государя со князем маистром ссылатися послы с вели […]40 с ноугородцкими, и управа дати всяким
обидным делом на обе стороны по крестному целованью в правду безо всякие хитрости в третей год сего перемирья. А вперед на кором городе почнетца каково дело
ноугородцу в маистрове державе […]41 и в бискуплих // Л. 13. державах, и во всей
земле Лифленской, ино туто ему управа дати по исправе и по крестному целованью,
не в великих делех до десяти рублев ноугородцких, а выше десяти рублев каково
будет дело, ино в тех […]42 и в арцыбискуплих и в бискуплих городех ноугородца
с немчином не судити, а дати ответчика ноугородца на поруку, а по котором не будет
поруки, ино его дотоле держати на крепости, да о том им сослатися с наместники
ноугородцкими. А в Ноугородцкой земле каково будет дело немчину Лифленские
земли, ино также ему туто управу дати по исправе и по крестному целованью не в
великих же делех, до десяти рублев ноугородцких, а выше десяти рублев каково
дело будет, ино в Новегороде немчина с ноугородцом не судити ж, а дати ответчика
немчина на поруку, а по котором не будет поруки, ино его дотоле держати на крепости, да о том наместником ноугородцким сослатись с маистром, да срок учинити
обоим истцом, с обеих сторон стати на съезде […]43 на вопчем острове, а наместником ноугородцким, и маистру, и арцыбископу, и бископу, и бергомейстером,
и ратманом, где будет то дело в чьей державе, сослати по тому сроку // Л. 13 об.
на съезд судей, а судьям те дела судивши судом вопчим, да и управа им тем делом
чинити с обыском по крестному целованью. А дойдет которой немчин до казни
в каком деле ни буди в Ноугородцкой земле, ино его в Новегороде не казнити, а сослатись о том наместником ноугородцким с маистром, да срок учинити поставити
того немчина на съезде перед судьями, а дойдет в какове деле ни буди ноугородец
до казни в немецких городех в маистрове державе, и в арцыбискуплих, и в бискуплих городех, и того ноугородца в немецких городех также не казнити, а обослатись
В тексте пропуск половины строки. Судя по смыслу — «с великого князя наместниками».
В тексте пропуск 1–2 слов, судя по смыслу — «в арцыбископовой».
42
В тексте пропуск 2–3 слов.
43
В тексте пропуск 1–2 слов.
40
41
122
Петербургские славянские и балканские исследования
В. Е. Попов, А. И. Филюшкин. Русско-ливонские договоры 1554 г.
44
Так в рукописи.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
123
Fontes
маистру, или арцыбископу, и бископом с наместники с ноугородцкими, да срок
учинити поставити того ноугородца на съезде перед вопчими судьями, а судьи
вопчие учинят тем делом конец на съезде с обыском по крестному целованью.
А взыщет ноугородец на немчине, а досудят до целованья, ино целовати ответчику
немчину, а взыщет немчин на ноугородце ж, а досудят до целованья, ино целовати
ответчику ж ноугородцу; а судити немчина как своего ноугородца, а знати истцу //
Л. 14. истца по своей исправе, а порубу в том не бытии на обе стороны. А что написано в первых перемирных грамотах великих государей Ивана Божьею милостию
царя и государя всеа Русии и великого князя, и великого государя Василья Божьею
милостью царя и государя всеа Русии и великого князя, которые купцы ноугородцкие в Юрьеве, и во княж маистровых городех, и в арцыбископлих, и в бископлих,
и во всей земле Лифленской поиманы, и товар у них поотиман, и маистру, и арцыбископу, и бископу Юрьевскому, и всем бископом тех купцов ноугороцких всех со
всем их товаром отпустити, а которых будет купцов ноугородцких не стало в том
нятстве, или которой утек ис того нятства, а товар их остался в маистрове державе,
и в арцыбископле, и в бископове Юрьевского державе, и в ыных бископов державе,
и во всей земле Лифленской, или которой товар ноугороцкой у кого положен в их
державах, и князю маистру, и арцыбископу, и бископу Юрьевскому, и иным бископом тот товар весь отдати // Л. 14 об. ноугородцким купцом, и сего будет того товару маистр, и арцыбископ, и бископ Юрьевской, и все бископы, и их люди по тем
перемирным грамотам в те годы ноугородцам не отдали, и тем делом всем великого государя наместником ноугородцким обослався с маистром, и с арцыбископом,
и з бископы учинити срок на съезде в третей год сего перемирья, да ноугородцом
на том съезде целовати крест, кому будет того товару не отдали, и маистровым
людем, и арцыбископлим, и бископлим людем то платити, а наместнику Иванегороцкому целовати крест на том, каково будет дело ругодивцом до иванегородцов,
и ему того обыскивати, и управа давати всяким обидным делом напряме по крестному целованью. Также ругодивскому князю и судьям крест целовати на том, каково дело будет иванегородцом до ругодивцов, и им того обыскивати и управа давати
всяким обидным делом напряме по крестному целованью. А татя, беглеца, и холопа, и робу, по крестному целованью обыскав, по исправе выдати. А церкви Божьи
Руские, и концы, и земли церковные в маистрове державе, и в арцыбископле, и в
бископлих державах где ни буди, и те церкви очистити // Л. 15. совсем, и держати
по старине, а их не обидити, а которые дела промеж великого государя отчины
Ноугороцкие земли с Лифленскою землею делалися до сего перемирья, и тем делом
всем дерт44 на обе стороны, опричь тех дел, которые в сей перемирной грамоте
имянно писаны. А в котором городе в маистрове державе, и в арцыбискуплих землях, и в бископлих землях у ноугородца бороду выдерут, ино того немчина с ноугородцом поставити на съезде перед судьями на вопчем суде, а доведут на того
немчина на вопчем суде перед судьями судом и исправою, и судьям то немчину
учинити вина и казнь по суду. А что было преж сего поедет наместников ноугороцких посол ко князю маистру, или в Ригу, или в Колывань, ино маистров проводник
в Ругодиве имал на наместничих послах рубль; также маистров посол поедет
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
к великому государю, или к его наместником в Новгород, ино ноугороцкой проводник на Яме городке имал у маистрова посла рубль, и того рубля не имати на обе
стороны ни в Ругодиве на наместничих послех, ни на Иванегороде на маистровых
послех, а проводника давати на обе стороны безкунно, в Ругодиве великого государя послом, и нместничим послом, и Иванегороцкого наместника послу до князя
маистра, и до Риги, и до Колывани, // Л. 15 об. а на Иванегороде княж маистрову
послудо Новагорода до Великого. А что в Новегороде в Великом имали на маистровых послех подворное, а в немецких городех в маистрове державе, и в арцыбископле, и в бископлих городех имали подворное на послех ноугороцких наместников,
и впредь послом на обе стороны давати подворья, а подворного на послех не имати,
а порубу не бытии ни в чем на обе стороны. А хотя будет промеж великого государя отчин Великого Новагорода и Пскова с Лифленскою землею и дело каково, ино
в обеих сторонах в великого государя отчинах в Великом Новегороде, и во Пскове,
и во всех городех, а в немецких в маистрове державе, и в арцыбискуплих, и в бископлих городех, и во всей земле Лифленской посла и гостя в том не порубати и не
грабити, и товару у гостей не отнимати, а отпускати послов и гостей со всем на обе
стороны добровольно безо всякие зацепки. А на том на всем на сей грамоте повелением великого государя Ивана Божьею милостью царя и государя всеа Русии
и великого князя боярина и наместника ноугородцкого князя Дмитрея Федоровича,
целовали крест боярин ноугороцкой Василей Иванович Квашнин, да староста купецкой Олексей Дмитреев сын Сырков, да Иван Борзунов, а боярин и наместник
князь Дмитрей Федорович на сей перемирной грамоте руку дал, и печать свою привесил, а от князя маистра, и от арцыбископа Риского, и от бископа Юрьевского, и от
всех бископов которые в сей грамоте писаны, и от всее земли Вифленские маистровы державы на сей грамоте целовали крест послы немецкие Иван Бокостр, да Ортем
Грутгус, да писарь Бенедикт, да толмач Мелхер, да бископли послы Володимер
Франгель, да Тимофей Ковер, да Власей Бека, да и печати свои к сей грамоте привесили, а как великого государя и царя Руского наместники ноугороцкие пошлют
своего посла ко князю маистру, и князю маистру перед тем послом на сей грамоте
самому крест целовати, и за арцыбископа, и за бископов, и за все свои городы, и за
всю свою державу за Лифленскую землю, и печать своя маистру к сей грамоте привесити //Л. 16 об. а арцыбископу Рискому, и бископу Юрьевскому руки дати за свои
державы, и печать своя к сей грамоте привесити. А кончали перемирье в Великом
Новегороде лета 7062.
РГАДА. Ф. 64. Оп. 2. Д. 11. Л. 7–16 об.
№ 2.
Договор псковских наместников с дерптским епископом,
24 июня 1554 г.
Копия с перемирной грамоты учиненной в Новегороде на пятънатцать лет, между
бискупа Юрьевского и псковскими наместники, на которой крестъ целовали юрьевские послы Володимер Франгель да Тимофей Ковер с товарищи, а с государеву
сторону старосты псковские Иван Никитин сын Ковырин, да Григорий Семенов
сын Покрышкин.
124
Петербургские славянские и балканские исследования
В. Е. Попов, А. И. Филюшкин. Русско-ливонские договоры 1554 г.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
125
Fontes
Л. 1. По Божией воле, и по великого государя велению царя Руского Ивана Божиею милостию государя всеа Русии, и великого князя Володимерского, и Московского, и Ноугородского, и Казанского, и Псковского, и Смоленского, и Тверского,
и Югорского, и Пермьского, и Вятцкого, и Болгарского и иных. Се приехаша в великого государя царя Рускаго отчину в Великий Новгород, к великого государя и
царя Руского к боярину и наместнику ко князю Дмитрею Федоровичу из великого
государя и царя Руского отчины изо Пскова от его боярина и наместника псковского Ивана Петровича и от околничего и наместника Василия Петровича, и от всего
великого Пскова отчины великого государя и царя Руского послы наместников
псковских старосты псковские Иван Никитин сын Ковырин, да Григорей Семенов
сын Покрышкин. Так же приехаша от чеснаго бископа Юрьевскаго и от посадников
и от ратманов и от земных бояр и от всех юрьевцов послы юрьевские Володимер
Франгел, да Тимофей Ковер, да Власей Бека в Великий Новгород. И добиша челом
великого государя царя Руского боярину и наместнику в Великом Новегороде князю Дмитрею Федоровичю. И прикончаша перемирье с послы псковскими отчины
великого государя и царя Руского с старостами псковскими на пятнатцать лет от
Покрова святыя Богородици, лета 7063, до Покрова святыя Богородици лета 7078
за честнаго бископа Юрьевского, и за посадников, и за ратманов и за всех юрьевцов,
и за их земных // Л. 1 об. бояр и за все городы и за всю юрьевскую державу на то,
что благоверный царь, князь Иван Васильевичь всеа Русии положил был гнев на
честнаго бископа Юрьевского, и на ратманов, и на посадников за порубежные дела,
и за гостей ноугородцких и псковских бесчестья и за обиды и за торговые неисправленья, и за церкви руские, и за концы, и за дань, и за старые залоги, и что из
Литвы и из заморья людей служилых и всяких мастеров не пропущали. И за то не
велел был наместником своих отчин Великого Новагорода и Пскова дати перемирья.
И мы, послы бископа Юрьевского, Володимер Франгел, да Тимофей Ковер, да
Власей Бека били челом благоверному царю Рускому и великому князю Ивану
Васильевичю всея Русии, его бояры за чеснаго бископа Юрьевского, и за посадников, и за ратманов, и за всю юрьевскую державу, чтоб Государь пожаловал, гнев
свой отложил, и велел отчин своих наместником Великого Новагорода и Пскова
дати перемирье на колко лет пригоже. А бископ Юрьевский и вся держава Юрьевская в те лета по перемирной грамоте, и по крестному целованью во всех делех
исправятца. А дань и старые залоги собрав по крестному целованью пришлют
благоверному царю Рускому в третей год сего перемирья. А вперед ту дань учнут
присылати на всякой год бес перевода. И благоверный царь и великий князь Иван
Васильевичь всеа Русии для бояр своих челобитья бископа Юрьевского и всю
юрьевскую державу пожаловал, гнев им свой отложил. И велел бояром своим и
наместником Великого Новагорода и Пскова дати перемирье на пятнатцать лет, от
Покрова святыя Богородици, лета 7063 // Л. 2. до Покрова святыя Богородици лета
7078. А то перемирье по сей грамоте держати крепко на обе стороны. А рати
и войны неподымати. А дань благоверного царя Руского со всее юрьевские державы со всякие головы по гривне по немецкой, опричь церковных людей богомолцов,
и старые залоги, как бывало изстари. И благоверный царь и великий князь ту свою
дань и старые залоги положил на бископле душе, и бископу Юрьевскому та дань
сыскати самому в правду по крестному целованью, как исстари бывало. Да собрав
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
та дань по старине, прислати к благоверному царю и великому князю в третей год
сего перемирья по сему крестному целованью. А вперед та дань давати бископу
Юрьевскому на всякий год бес перевода по старине по крестному целованью. А великого государя и царя Руского наместником псковским и отчины его великому
Пскову в те перемирные лета бископа Юрьевского земли и всей его державы не
воевати, ни зацепляти ничем, ни на воды его, ни на земли не наступати. Так же
бископу Юрьевскому и изо всей его державы в те лета великого государя царя Руского отчины, Псковские земли, не воевати, ни зацепляти ничем, ни на земли их,
ни на воды не наступати. А промеж великого Пскова и Юрьева земле и воде старой
рубеж по старым грамотам. А озеро Великое псковичем ловити к своему берегу,
а за озеро Великое псковичем ловити не ездити на немецкую сторону. А станет по
грехом изнеможенье, ветром занесет псковского ловца на немецкую сторону, ино
в том пени нет. Так же и немцом озеро // Л. 2 об. Великое ловити к своему берегу,
и за озеро за Великое немцом ловити не ездити на псковскую сторону. А по грехом
станет изнеможение, занесет ветром немецкого ловца на псковскую сторону, ино
в том пени нет. А во Псковское озеро немцом ловити не ездити. А на Измене45 немцом норных тенет не имати. А псковичем на Измене тенет норных не имати ж. А что
отчина великого государя Псковъ били челом Ивану, Божиею милостью царю и
государю всеа Русии и великому князю о том, что бископли люди юрьевского вступились в псковские земли и воды через старой рубеж, и великий государь наместником ноугородцким на ту землю послати судей на съездъ. А великого государя
наместником псковским, и отчине великого государя Пскову, з бископомъ с Юрьевским учинивши срок, да на ту землю сослати людей честных на съезд. А бископу
Юрьевскому х тому сроку на ту землю послати своих людей честных на съезд. И те
судиа великого государя, и люди добрые с обеих сторон на ту землю съехався, да
обыскав по крестному целованью, учинят земле и воде рубеж по старым перемирным грамотам и по сему крестному целованью. А вперед на чюжую землю и воду
не полести на обе стороны. А хто с которые стороны полезет на чюжую землю или
воду, ино тому живота не дати. А из великого государя и царя Руского отчины, изо
Псковские земли, гостем с купцами по бископове державе Юрьевского на Юрьев,
и на Ригу, и на Колывань, и на Ругодив и во все городы и в державу бископа Юрьевского горою и водою путь чист, приехати и отъехати безо всякие зацепки, и купити
доброволно // Л. 3. всякой тавар у всяких гостей Вифлянские земли, и у заморцов
золото, и серебро, и медь, и олово, и свинец, и сукна, и иные тавары, опричь одных
пансырей. Также и продавати всякие свои тавары без вывета, опричь воску да сала,
да и на Матерую реку псковичем ездити торговати доброволно по старине, и на
розницу или вместе продавати псковичем тавар свой доброволно же всяким гостем
Лифленские земли и заморцом. И ис погребов псковичем торговати доброволно по
старине по крестному целованью. А конопли и лен любити немцов на подворье или
на учане, или на берегу. А толко ся скалавницы приведут, ино от скалавницы конопель или лну не ворочати, и по весем не вымежывати. А колоде во всей Юрьевской
земле не быти нигде, и гостинца от того не имати. Такъ же бископа Юрьевского
людем и изо всех городов его державы великого государя отчину во Псковскую
45
126
Имеется в виду т. н. Узмень — пролив между Псковским и Чудским (Великим) озерами.
Петербургские славянские и балканские исследования
В. Е. Попов, А. И. Филюшкин. Русско-ливонские договоры 1554 г.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
127
Fontes
землю во все городы или к Новугороду к Великому по Псковской земле горою
и водою путь им чист, приехати и отъехати безо всякие зацепки. И купити и продати доброволно всякой тавар без вывета, и соль, опричь воску и сала. А корчмы
немцом во Псковской земле не продавати. А весчее имати у гостей и у купцов у
псковских в немцех в бископове державе по старине, от скалового веса по денге.
А во Псковской земле у немецких гостей бископовы державы имати от скалового
веса по четыре любетцких по старине. А воску у псковских гостей немцом не колупати, опричь того, что, уколупив на опытъ, да ему отдати ж назад. А что написано в первых // Л. 3 об. перемирных грамотах великих государей Ивана Божиею
милостью царя и государя всеа Русии и великого князя, и сына его, великого государя Василья, Божиею милостью царя и государя всеа Русии и великого князя,
которые купцы псковские в Юрьеве и в ыных городех во всей бископове державе
поиманы, и тавар их поотниман, и бископу Юрьевскому тех купцов псковских всех
со всем их таваром отпустити, а которых купцов в том нятстве не стало, или которые
ис того нятства утекли, а тавар их остался в Юрьеве, или которой тавар псковской
у кого положен в Юрьеве и в ыных в бископовых городех, и бископу Юрьевскому
тот тавар весь отдати псковичем. А чего буде того тавару бископ и его люди после
тое грамоты перемирные в те годы псковичем не отдали, и тем делом всем великого Государя наместником псковским и псковичем, обослався бископом с Юрьевским
учинити срок на съезд в третей год сего перемирья. Да псковичем на съезде на том
целовати крест, кому будет того тавару чего не отдали, а бископлим людем то им
платити. А на котором городе почнетца каково дело псковитину в бископове державе Юрьевского во всех его городех, ино туто ему управа давати по исправе, и по
крестному целованью не в великих делех до десяти рублев псковских. А выше
десяти рублевъ будет каково дело, ино в техъ городех бископове державе псковитина с немцином не судити, а дати ответчика псковитина на поруку. А по котором
не будет поруки, ино того дотоле // Л. 4. держати на крепости, да о том сослатися
с великого государя намесники псковскими. А во Псковской земле каково будетъ
дело немчину бископовы державы Юрьевского, ино также туто ему и управа дати
по исправе и по крестному целованью не в великих делех, до десети рублев псковскихъ. А выше десети рублев каково дело будетъ, ино во Пскове немчина со псковитином не судити, а дати ответчика немчина на поруку, а по котором не будетъ
поруки, ино его дотоле держати на крепости, да о том великого государя наместником псковским сослатися з бископомъ с Юрьевским, да срок учинити обоимъ исцем
с обеих сторон стати на сьезде. А великого государя наместником псковским и
бископу Юрьевскому и ратманом и бояром земным Юрьевским сослати х тому
сроку на съезд судей, и судиам те дела судити на сьезде судомъ вопчим, да и управа им тем делом всем учинити с обыском по крестному целованью. А дойдет которой немчин до казни в какове деле ни буди во Псковской земле, ино его во Пскове
не казнити, а сослатца о том великого государя наместником псковским з бископом
с Юрьевским, да срок учинивши, поставити того немчина на съезде перед судьями.
А дойдет в какове деле псковитин до казни в бископове державе Юрьевского во всех
его городех, и того псковитина в бископове державе Юрьевского так же не казнити,
а обослаца бископу Юрьевскому с великого Государя наместники псковскими, да
срок учинивши поставити того псковитина на сьезде перед вопчими судьями. А судьи
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
// Л. 4 об. вопчие учинят тем делом конец на съезде с обыском по крестному целованью. А съезду быти на рубеже под Новым городком46. А взыщет псковитин на
немчине, а досудят до целованья, ино целовати ответчику немчину. А взыщет немчин на псковитине, а досудят до целованья, ино целовати ответчику псковитину.
А судити немчина как своего псковитина. А в немцех судити псковитина как своего немчина. А знати истцу истца по своей исправе. А порубу в том не быти на обе
стороны. А намеснику изборскому и людем добрым изборчаном целовати крест на
том, каково будет дело Новагородка людем до изборчан, и им того обыскивати,
и управа давати всяким делом обидным напряме по крестному целованью. Также
и Новагородка наместнику, бископле Юрьевского бископа, и судьям Нового городка крест целовати на том, каково дело будет изборчаном до людей Нового городка,
и им того обыскивати и управа давати делом обидным напряме, по крестному целованью. А татя и беглеца и холопа и робу по крестному целованью, обыскав, по
исправе выдати. А церкви руские, и земли церковные и конец руской в Юрьеве
бископу Юрьевскому очистити, и отдати гостем псковским держати по старине,
а не обидити. А взятое церковное отдати все. А в котором городе в бископове державе Юрьевского у псковитина бороду выдерут, и того немчина со псковитином
поставити на съезде перед судьями на вопчем суде. А доведут на того немчина
на вопчем суде перед судьями судом и исправою, и судьям тому немчину учинит
вина и казнь по суду. А порубу не бытии // Л. 5. ни в чем на обе стороны. А хотя
будет промеж великого государя отчины Пскова, з бископлею землею Юрьевского
и дело каково, ино в обеих сторонах в великого государя отчине во Пскове, а в немцех в бископове державе Юрьевского во всех его городех посла и гостя в том не
порубати и не грабити, и тавару у гостей не отнимати, а отпускати послов и гостей
со всем на обе стороны доброволно безо всякие зацепки. А в те перемирные лета
наместников псковских послу по бископле державе Юрьевского по всемъ его городом путь чистъ горою и водою приехати и отехати доброволно безо всяких зацепокъ.
И толмачем Юрьевским от толкованья у псковских послов гостинца неимати. И дрова псковичем под Юрьевом имати по старине по крестному целованью доброволно.
А блюсти бископу Юрьевскому великого государя царя Руского отчины послов
наместников псковских, как своего немчина, безо всякие хитрости. Так же и бископа послу по Псковской земле путь чист горою и водою, или к Новому городу по
Псковской земле приехати и отъехати доброволно безо всяких зацепок. А о обидных
делехъ о всяких посылати послов управы просити до трижды на обе стороны,
и учинят в чем управу, ино Бог дай так. А не учинят с которые стороны обидным
делом управы, и тем делом срок учинити на съезде, да учинят тем делом конец
судьи на съезде по крестному целованью. А что по первым перемирным грамотам,
которым делом с которые стороны конца не учинят, и псковичи с немцы в том промеж себя порубалися, а имали за свое на рубеже, и вперед которым делом с которые
стороны сами конца не учинят, и тем делом всем быти на съезде // Л. 5 об. перед
вопчими судьями. А судям вопчим на съезде всем делом чинити конец обыском
по крестному целованью, и по сей перемирной грамоте. А порубу не быти ни в чем
46
128
Ливонский город Нейгауз.
Петербургские славянские и балканские исследования
В. Е. Попов, А. И. Филюшкин. Русско-ливонские договоры 1554 г.
РГАДА. Ф. 64. Оп. 2. Д. 13. Л. 1–6.
Список (дефектен, с пропусками слов): РГАДА. Ф. 64.
Оп. 2. Д. 11. Л. 27–37.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
129
Fontes
на обе стороны. А посла и гостя и их тавар в том непорубати и миру тем не рушити,
тот мир держати до урочных лет по сей перемирной грамоте крепко. А рати и войны не починати никоторою нужею на обе стороны, и грамот перемирных в те лета
не отсылати на обе стороны. А старым делом всем дерт на обе стороны, опричь тех
дел, которые в сей перемирной грамоте писаны. А се перемирье бископу держати
крепко безо всякие хитрости по крестному целованью, и по сей перемирной грамоте. А как отоидут се лета по сей перемирной грамоте, ино быти месецу на обе
стороны. А в том месеце рати и войны не подымати на обе стороны по крестному
целованью. А послом в том месеце ездити путь чист на обе стороны по крестному
целованью. А не порубати посла и гостя и с их таваром ни в великом деле, ни в малом, никоторою нужею по крестному целованью. А за татя, и за разбойника, и за головника не стояти по крестному целованью на обе стороны. А с которые стороны
не учнут правити крестного целованья, ино на того Бог, и крестное целованье, и мор,
и голод, и огнь, и меч. А отойдут лета, и нам жити в старом миру. А коли будет нелюбовь великого государя царя всеа Русии отчины наместников псковских, и отчины его Пскова до меня, юрьевского честнаго бископа, и до посадников, и до
ратманов, и до всех юрьевцов. Или мне, честному бископу Юрьевскому, и посадником, и ратманом и всем юрьевцом будет нелюбовь, до великого государя наместников псковских, // Л. 6. и отчины его Пскова, ино мир нам отказати. А потомъ
олиже месяц пройдет, четыре недели, то на обе стороны воиватися. А в том месеце
послом ездити на обе стороны безо всякие пакости. А на сей перемирной грамоте
руку дал и печать свою приложил великого государя царя Руского боярин и наместник Великого Новагорода княз Дмитрей Федоровичь, также великого государя царя
Руского боярин и наместник псковский Иван Петровичь. И околничей и наместник
Василей Петровичь руки дали, и печати свои приложили. А старостам псковским
крест целовати за Псков, и за все псковские городы и за всю Псковскую державу,
и за отчину великого государя царя Руского. А честному бископу Юрьевскому рука
дати и печать своя приложити. А посаднику юрьевскому и всем добрым людем
крест целовати за Юрьев, и за всю юрьевскую державу, и печать юрьевская приложити. А на сей перемирной грамоте крест целовали старосты псковские великого государя царя Руского отчине, в Великом Новегороде Иван Никитин сын Ковырин, да Григорей Семенов сын Покрышкин. Также послы бископа Юрьевского
Володимер Франгель, да Тимофей Ковер, да Власей Бека, крест целовали за Юрьев
и за всю юрьевскую державу. А как пошлют великого государя царя Руского бояре
и наместники псковские Иван Петровичь и Василей Петровичь своего посла к бископу Юрьевскому, и честному бископу Юрьевскому рука дати, и печать своя приложити. А посаднику юрьевскому и людем добрым бископа Юрьевского державы
крест целовати за Юрьев, и за всю Юрьевскую державу, и печать юрьевская приложити. А кончали перемирие в великого государя царя Руского отчине в Великом
Новегороде. Лета 7063, месяца июня.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Summary
Livonian War (1558–1583) was prepared by Russian-Livonian treaties of 1554. They
were similar to treaties of 1535, 1550 all along the line, except for the urgent request of so
called «Yuriew tribute». An origin of this tribute had been lost in ancient days, and probably descended from the tribute of Lettish inhabitants of Talova in the 13th century. But
the tribute was never paid. In 1554 the claim of tribute was brought up to date. Livonian
envoys agreed with it, but decided, that they would dispute a claim in court of Emperor
of Holy Roman Empire. But it was a mistake, and the war was began in 1558. In the
attachment of the article the texts of treaties from the Russian state Archive of Ancient
Acts are published.
130
Петербургские славянские и балканские исследования
А. И. Груша
НЕДОВЕРИЕ — НЕ ИЗ-ЗА НЕГО ЛИ
ПОЯВИЛСЯ ПИСЬМЕННЫЙ АКТ?
Fontes
Идея данной статьи возникла в процессе работы над комплексом проблем формирования письменной культуры в деловой и правовой сферах Великого княжества
Литовского (далее — ВКЛ) в последней трети XIV – первой трети XVI в. В частности, при решении едва ли не главной проблемы этого комплекса — почему возник
документ как таковой?
Большое количество исследований, посвященных формированию письменной
культуры в средневековых странах Центральной и Западной Европы, содержит
ответ на этот вопрос примерно в такой формулировке: «документ возник потому,
что осложнились общественные (социальные, экономические и др.) отношения». В принципе он верен, но ответ на данный вопрос подразумевает выяснение
того, чтó именно «усложнилось», в контексте каких изменений происходило это
«усложнение»1.
1
В рамках научного направления, изучающего формирование письменной культуры, понятия «грамотность», «чтение», «письмо» рассматривается не просто как способность читать и писать, хоть это и является
частью того, что означают эти понятия, но как сложный культурный феномен с мощной идеологической составляющей; как технологию, вызвавшую существенные изменения в сознании и организации общества. Для
обозначения данного феномена и области исследования наряду с термином «письменная культура» и даже
чаще в англо- и немецкоязычной литературе используются термины «Literacy» (англ.), «Schriftlichkeit» (нем.).
О двух последних терминах см.: Mostert M. New Approaches to Medieval Communication? // New Approaches
to Medieval Communication / Ed. By M. Mostert, with an introduction of M. Clanchy. Turnhout, 2005. (USML.
Vol. 1). P. 22–28. Историографические обзоры исследований, посвященных вопросам «письменности» в
средневековых странах Западной и Центральной Европы, см.: Potkowski E. Średniowieczna kultura piśmienna:
Piśmienność sakralna, piśmienność pragmatyczna // Potkowski E. Książka i pismo w średniowieczu: Studia z
dziejów kultury piśmiennej i komunikacji społecznej. Pułtusk, 2006. S. 11–32 (первая редакция: Potkowski E.
Problemy kultury piśmiennej łacińskiego średniowiecza // Przegląd Humanistyczny. 1994. R. 38. Nr 3. S. 21–40);
Adamska A. Średniowiecze na nowo odczytane. O badaniach nad kulturą pisma // Roczniki Historyczne. 1999.
Rocznik LXV za rok 1999. S. 129–154. Briggs Ch. Historiographical Essay. Literacy, Reading, and Writing in the
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
131
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
В современном обществе такие официальные процедуры, как, например, установление личности и различных прав физических лиц (также как и юридических)
в значительной степени не требуют проявления речевых способностей со стороны
как этого лица, так и представителей власти. Часто общение между ними обеспечивается за счет предоставления необходимых документов. Представители власти
вовсе не нуждаются в устной информации частного лица. Им нужна достоверная
информация, а такую информацию из уст данного лица (в силу его стремления по
тем или иным причинам скрыть или исказить факты) они могут и не получить.
Если оставить пока в стороне все прочие функции документа (в том числе главные:
хранение информации, ее передача на расстоянии), то с особой отчетливостью выделяется еще одно его предназначение: он заменяет отсутствующее доверие к устной
информации предъявителя. И такую функцию письменный акт стал приобретать с
раннего Средневековья.
Но что же заменяло доверие до появления документа; почему то, что заменяло доверие, в конечном счете постепенно стало терять силу (уступив
место документу)? Решение этих вопросов вводит нас в область исследования
глобальной трансформации общественных отношений, результаты которой,
по нашему мнению, и создали условия для появления утверждающего те или
иные договорные отношения и судебные решения письменного акта. Речь идет
о секуляризации сознания, формировании рациональных отношений между
Medieval West // Journal of Medieval History. 2000. Vol. 26. Nr 4. P. 397–420. Среди наиболее известных работ,
инспирировавших появление ряда публикаций по указанным вопросам: Goody J., Watt I. The Consequences
of Literacy // Comparative Studies in Society and History. 1963. Nr 5. P. 304–345; Clanchy M. From Memory to
Written Record: England 1066–1307. London, 1979 (Second edition — Oxford, 1993); Ong W. Orality and Literacy:
The Technologizing of the Word. London, 1982; Stock B. The Implications of Literacy. Written Language and
Models of Interpretation in the Eleventh and Twelfth Centuries. Princeton, New Jercy, 1983; McKitterick R. The
Carolingians and the Written Word. Cambridge, 1989 и др. Проблемы письменной культуры в средневековой
Европе изучались в рамках двух исследовательских проектов, реализованых в Мюнстере: «Träger, Felder,
Formen pragmatischer Schriftlichkeit im Mittelalter» (1986–1999) и Утрехте (Нидерланды): «Pionier Project
“Verschriftelijking”» (1996–2000). О первом проекте см.: Träger, Felder, Formen pragmatischer Schriftlichkeit im
Mittelalter. Bericht über die Arbeit des Sonderforschungsbereichs 231 an der Westfälischen Wilbelms-Universität
Münster 1986–1999 / Ed. by Ch. Meier. Münster, 2003; Pragmatische Dimensionen mittelalterlicher Schriftkultur /
Ed. by Ch. Meier u. a. München, 2002; Meier Ch. Fourteen years of research at Münster into pragmatic literacy in
the Middle Ages: A research project by Collaborative Research Centre 231: Agents, fields and forms of pragmatic
literacy in the Middle Ages // Transforming the Medieval World: Uses of Pragmatic Literacy in the Middle
Ages: A cd-rom and a Book / Ed. by F. Arlinghaus a. o. (USML. Vol. 6b). Turnhout, 2006. P. 23–39. Вопросам
письменной культуры в период Средневековья посвящена продолжающаяся издательская серия Utrecht
Studies in Medieval Literacy (USML, общий редактор М. Мостерт), в рамках которой, в частности, опубликованы сборники статей и монография: New Approaches to Medieval Communication; 1-е изд. этого сборника
вышло в 1999 г.; Charters and the Use of the Written Word in Medieval Society / Ed. by K. Heidecker (USML.
Vol. 5). Turnhout, 2000; Learning and Literacy in Medieval England and Abroad / Ed. by S. Rees Jones (USML.
Vol. 3). Turnhout, 2003; The Development of Literate Mentalities in East Central Europe / Ed. by A. Adamska,
M. Mostert (USML. Vol. 9). Turnhout, 2004; Nedkvitne A. The Social Consequences of Literacy in Medieval
Scandinavia (USML. Vol. 11). Turnhout, 2004; Reading Images and Texts: Medieval Images and Texts as Forms
of Communication: Papers from the Third Utrecht Symposium on Medieval Literacy (Utrecht, 7–9 December
2000) / Ed. by M. Hageman and M. Mostert (USML. Vol. 8). Turnhout, 2005; Transforming the Medieval World:
Uses of Pragmatic Literacy in the Middle Ages; Strategies of Writing. Studies on Text and Trust in the Middle
Ages: Papers from «Trust in Writing in the Middle Ages» (Utrecht, 28–29 November 2002) / Ed. by P. Schulte, M.
Mostert, I. van Renswoude (USML. Vol. 13). Turnhout, 2008. Cодержание этих и других, а также готовящихся
к печати сборников и монографий, см.: http://www2.hum.uu.nl/Solis/ogc/medievalliteracy/USML-overview.htm
(последний доступ 11 июня 2010 г.).
132
Петербургские славянские и балканские исследования
А. И. Груша. Недоверие — не из-за него ли появился...
2
О связи письменности и рационализации отношений между людьми см.: Stock B. 1) The Implications
of Literacy. P. 30–34; 2) Schriftgebrauch und Rationalität im Mittelalter // Max Weber Sicht des okzidentalen
Christentums / Ed. by W. Schluchter. Frankfurt / am M., 1988. S. 165–183.
3
O «политической» присяге в ВКЛ см.: Kosman M. Forma umów międzynarodowych Litwy w pierwszej
ćwierci XIII wieku // Przegląd historyczny. 1966. T. LVII. Z. 2. S. 213–234; Rowell S. A pagan’s word: Lithuanian
diplomatic procedure 1200–1385 // Journal of Medieval History. 1992. Vol. 18. Nr 4. P. 145–160. О различных
типах и видах средневековой присяги (клятвы) см: Филюшкин А. И. 1) Институт крестоцелования в средневековой Руси // Клио. Журнал для ученых. СПб., 2000. № 2 (11). С. 42–48; 2) Развитие института крестоцелования на Руси в Х–ХV вв. // Славяне и их соседи. Славянский мир между Римом и Константинополем:
Христианство в странах Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в эпоху раннего средневековья. Сборник тезисов ХIХ конференции памяти В. Д. Королюка. М., 2000. С. 130–135; Stein-Wilkeshuis M.
Scandinavians swearing oaths in tenth-century Russia: Pagans and Christians // Journal of Medieval History. 2002.
Vol. 28. P. 155–168; Стефанович П. С. 1) Давали ли служилые люди клятву верности князю в средневековой
Руси? // Мир истории. Российский электронный журнал. 2003. № 2. http://www.historia.ru/2006/01/klyatva.htm
(последнее посещение 11 июня 2010 г.; 2) Князь и бояре: клятва верности и право отъезда // Горский А. А.,
Кучкин В. А., Лукин П. В., Стефанович П. С. Древняя Русь. Очерки политического и социального строя.
Москва, 2008. С. 164–165; и др.; Антонов Д. И. Клятва на кресте как феномен русской средневековой книжности // Источниковедение культуры. Альманах. Москва, 2007. С. 93–153.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
133
Fontes
людьми2, которые основаны на представлениях о минимальном вмешательстве
высших сил в эти отношения, решающей роли в них личных качеств, способностей и воли человека, а не Бога.
Данная трансформация началась еще в эпоху господства устных способов коммуникации, поэтому формирование рациональных отношений слабо отразилось
в письменных, впрочем, как и в других источниках. Компенсировать этот недостаток помогает ретроспективный материал второй половины XV–первой половины
XVI в., относящийся, в частности, к функционированию института присяги, а также
ее своеобразного аналога — свидетельства «Божьей» правды. Длительное время
в ВКЛ присяга являлась способом утверждения различных договоров, доказательства и отвода обвинения в суде. С призывом сообщить «Божью» правду обращались во время тяжб судьи к свидетелям, намереваясь услышать от них правдивые
показания. Это и дало нам основания избрать присягу и свидетельство «Божьей»
правды в качестве предмета нашего внимания.
Свой взгляд мы сконцентрируем на судебной присяге, которая в отличие от
различных видов «политической» присяги3 отражает более обыденный уровень
отношений между людьми. С точки зрения решения интересующих нас вопросов, судебная сфера имеет и еще одно преимущество. Это одна из тех сфер, куда
документ стал проникать сравнительно рано, и в которой он закрепился довольно
прочно. В судопроизводстве ВКЛ со второй половины XV в. четко проявилась смена
приоритетов в пользу документа, особенно в той ее области, которая была связана
с делами о владении земельным имуществом.
Попытаемся выяснить роль, значение, основу функционирования, механизм и
сущность действий присяги и «Божьей» правды в судебных делах; процедуру назначения присяги в разное время ее функционирования; причины изменений в данной
процедуре. Результаты исследования помогут уяснить содержание рациональных
отношений между людьми в конфликтных ситуациях, разрешаемых посредством
суда, а вместе с этим и конкретные условия появления некоторых разновидностей
письменных актов.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
В 1460–1470-х гг. на белорусско-литовском пограничье в результате действия
великокняжеской судебной власти был создан один документ4. Судьи великого
князя, паны Бартош Монтовтович, Ганус Дягырдович и Михайло Корсакович, рассматривали тяжбу между панами Яном Петрашевичем5 и Яном Юшкевичем6 об
избиении и ограблении бобровников первого и отнятии бобров. По утверждению
Яна Петрашевича, бобровые гоны были выслужены его отцом при великом князе
Сигизмунде Кейстутовиче, пожаловавшем Петрашке (отцу Яна) Куренецкий двор
и Марковский дворец. Вторая сторона — Ян Юшкевич — возразила: с тех пор, как
его отцу, а также дяде Олехне7 достались люди кривичане (жители с. Кривичи8),
бобровники «берег гонивали» так, как это было при великом князе Витовте9, т. е.
не в соответствии с информацией истца.
Утверждения судебных сторон не удовлетворили судей, которые с целью получения показаний обратились к «земцам» — местным жителям. По содержанию источника, который передает прямую речь судей, обращенную к судебным сторонам,
это было сделано, «иж быхмо меж васъ конець знашли и доброую справедливос(т)
подлугъ права хрес(т)яньскаг(о) вчинили». Ян Петрашевич предоставил для
дачи показаний «старыи и звечныи» «людники» — бобровников и их пристава,
которые «гонивали» бобров еще за великих князей Витовта и Сигизмунда Кейстутовича. Следующая информация источника требует специального внимания.
4
Данный документ не имеет годовой даты. По филигранологическим данным он датируется приблизительно 1460–70-ми гг. Водяной знак — «Виноград» — сходен (имеет сходство по общей композиции рисунка
и деталей знака): Лихачев Н. П. Палеографическое значение бумажных водяных знаков. СПб., 1899. Ч. 2.
Предметный и хронологический указатель. С. 115. Ч. 3. Альбом снимков. № 1131 (1470); Briquet C. M. Les
filigranes. Dictionnaire historique des marques du papier... Genève, 1907. T. 4. P–Z. № 13055, 13056 (1453–1477);
Piccard G. Sonderreihe die wasserzeichenkartei Piccard im Hauptstaatsarchiv Stuttgart. Findbuch 14. Wasserzeichen
Frucht. Stuttgart, 1983. № 762–775 (1456–1465). Уточнить дату издания документа помогают косвенные
сведения. Все лица, информация о которых содержится в документе, указаны без должностей. Это может
свидетельствовать о том, что в это время они еще не занимали никаких должностей. Первый, кто по источникам занял должность — Михайло Корсак; с должностью он указан в июне 1467 г. (см. ниже — тяжбу
между Юрием Зеновьевичем и Олехной Судимонтовичем; см. также: Petrauskas R. Lietuvos diduomenė XIV a.
pabaigoje — XV a. Sudėtis — struktūra — valdžia. Vilnius, 2003. Р. 317; ср. упоминания о занятии должностей
другими лицами: Petrauskas R. Op. cit. Р. 226, 264, 309, 311, 313, 317, 320, 329). На основе этих данных можно
предполагать, что события, отразившиеся в источнике, произошли в 1460-х гг. — до июня 1467 г.
5
Речь идет об отце Петра Яновича Монтыгирдовича, о котором до этого времени ничего не было известно
(Pietkiewicz K. Wielkie księstwo Litewskie pod rządami Aleksandra Jagiellończyka: Studia nad dziejami państwa
i społeczeństwa na przełomie XV i XVI wieku. Poznań, 1995. S. 88; Petrauskas R. Op. cit. Р. 261).
6
Больше известен как Ян Юрьевич Заберезинский. Внук Римовида. Его отец — Юшко (Юрий) — родоначальник Заберезинских. 1482–1496 — господарский маршалок, 1484–1496 — полоцкий наместник,
1492–1498 — троцкий каштелян, 1498–1505 — троцкий воевода, 1498–1508 — земский маршалок. Убит
в 1508 г. Михайлом Глинским (Semkowicz W. O lіtewskіch rodach bojarskіch zbratanych ze szlachtą polską w
Horodle roku 1413 // LіtuanoSlavіca Posnanіensіa Studіa Hіstorіca. 1989. Т. 3. S. 22–23; Pietkiewicz K. Op. cit.
S. 90–93; Petrauskas R. Op. cit. Р. 285, 309).
7
Олехно Римовидович — родоначальник Олехновичей, от которых пошли Кухмистровичи, Иржиковичи,
Дорогостайские (Semkowicz W. Op. cit. S. 23; Petrauskas R. Op. cit. Р. 285).
8
Село Кривичи (бел. Крывічы) — ныне городской поселок, центр Кривичского поселкового сельсовета
Мядельского р-на Минской области (Назвы населеных пунктаў Рэспублікі Беларусь. Нарматыўны даведнік.
Мінская вобласць / Сост. І. А. Гапоненка, І. Л. Капылоў, В. П. Лемцюгова і інш. Мінск, 2003. С. 327–328).
9
Заберезынье — владение Заберезинских (от названия этого села образовалась их фамилия) получил
князь Корибут (Дмитрий Корибут) и его сын князь Федор. Ныне Забрезье (бел. Забрэззе), центр сельсовета
Воложинского р-на Минской области (Назвы населеных пунктаў Рэспублікі Беларусь... С. 121).
134
Петербургские славянские и балканские исследования
А. И. Груша. Недоверие — не из-за него ли появился...
10
«Напасть» в старославянском и «руском» языках означало, в частности, «напасть», «беда», «несчастье»
(Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. СПб., 1902.
Т. 2. С. 6; ГСБМ. Мінск, 2000. Вып. 19 / Склад. Т. І. Блізнюк, А. М. Булыка, Р. С. Гамзовіч і інш. С. 171–172;
Словарь старославянского языка. Репр. изд. В 4 т. СПб., 2006. Т. 2. С. 300–301.
11
AGAD. AR. Dz. X. Sygn. 383. S. 10.
12
О нем см.: Petrauskas R. Op. cit. Р. 297–298.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
135
Fontes
Судьи обратились к бобровникам и их приставу с требованием: «Повежте правду
без душнаг(о) вразу…»
Свидетели подтвердили слова Яна Петрашевича. В отличии от последнего,
Ян Юшкевич не предоставил для дачи показаний ни одного человека. Однако
на этом разбирательство не завершилось. Судьи приказали собрать и опросить
30 человек из числа местных жителей, имевших земли и входы вдоль реки, и спросили у них: «Как вы ведаете о бобровых гонех здавна». Вновь обратим внимание
на содержание вопроса: «Повежьте правду, д(у)ши своеи не вразете, а напасти10
боитеся». Все эти 30 человек местных жителей свидетельствовали в пользу Яна
Петрашевича. Поскольку для судей показания и этих людей оказались недостаточными, они провели опрос и людей кривичан, принадлежавших Яну Юшкевичу.
Содержание вопроса было следующим: «Вы, кривичане, сознаите Божою правду,
как было здавна…» Кривичане дали показания против своего владельца11.
Свидетельство Божьей правды не отождествлялось с присягой (в рассмотренном
источнике ниже отдельно говориться о присяге), но по своему статусу и значению
оно приравнивалось к ней. В связи с этим рассмотрим следующее судебное дело.
В 1467 г. великокняжеские судьи — менский наместник, князь Иван Иванович
Жеславский, и марковский наместник, упомянутый выше пан Михайло Корсакович — судили полоцкого наместника пана Олехна Судимонтовича12 с паном
Юрием Зеновьевичем о земле за речкой Оленец. Как видно из показаний Олехны,
названная земля до речки Оленец и до большой Витовтовой дороги (от Марковского перевоза до Каменного Витовтова моста) принадлежала его людям Лялевичам.
По утверждению же Юрия, вся эта земля в указанных границах, также как и люди
Лялевичи, являлась отчиной и дединой его и его предков; после раздела земли и
людей Лялевичей между его отцом Иваном и дядей Василием Ивану достались
Беребрановичи и их земля до упомянутой дороги, а Василию — люди Лялевичи и
их земля напротив земли, находящейся за речкой Оленец.
В дальнейшем Лялевичи «отошли» от Юрия и его предков, и произошло это таким образом. Во время войны Сигизмунда Кейстутовича и Свидригайлы Судимонт
«обадил», т. е. оклеветал перед Сигизмундом дядю Юрия Василия, в результате
чего разгневанный Сигизмунд отнял у Василия его «дельницу», людей Лялевичей,
и отдал их отцу Олехны. Судьи приказали Олехну Судимонтовичу «довести», что
эта земля принадлежала его людям Лялевичам. В качестве довода Олехно высказал готовность предоставить свидетелей — «добрые мужи и бояри, которые того
гора[здо] сведоми», что эта земля принадлежала его людям. На вопрос, адресованный Юрию, «чы маеш ли на тое светъки», Юрий ответил: «сведомо всеи околицы,
што то естъ земля моихъ людеи, але не смеють светьчити на пана Олехъна». Таким
образом, Юрий знал, что может найти свидетелей, но высказал сомнение в их способности сообщить правду.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Юрий согласился увидеть и выслушать свидетелей Олехны. Судьи обратились к последним так, как это делали те судьи, которые рассматривали тяжбу
между Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем: «Вы, светъки, поведате намъ по
правъде, такъ какъ ся Б(о)га боячи», кому принадлежит земля, которую «ищет»
Олехно. Свидетели дали показания в пользу Олехны. Но когда вторая сторона
заверила, что все ее люди и старые бояре готовы присягнуть за его отчину, судьи
возразили: «П(а)не Юри, твои люди и бояре через светъки пана Олехъновы не
мають присягнути».
Таким образом, статус и значение показаний свидетелей и присяги были близкими, но не одинаковыми. Юрий был прав, когда утверждал, что известно всей
околице, что земля принадлежит его людям, но «не смеють светьчити» на пана
Олехна. Он затребовал от свидетелей Олехны завести землю и присягнуть. Свидетели Олехны согласились на это. Но когда Юрий выехал на место, все они ответили
«в одно слово»: «воленъ его м(и)л(о)сть панъ Олехъно над нами, мы на томъ не
присягаемъ и греху собе не приимаемъ». Таким образом, свидетели могли давать
показания под внешним давлением — в данном случае под давлением пана Олехны
Судимонтовича, но не могли пойти на клятвопреступление13. Так или иначе, указанные сведения проливают свет на то, как можно было обойтись без документов
в доказательстве своих прав на земельные владения (чтó заменяло эти документы),
и какое значение при этом имели устное свидетельство и присяга14.
Вера в высшие силы глубоко проникала в сознание человека: она не была отделена от реальных жизненных практик и являлась мощным побудительным мотивом человека. Связь между людьми и Богом была не менее реальной, чем связь
между людьми. Отсюда-то большое значение, которое придавалось сакральным
актам в решении практических задач. К числу этих актов относились судебная
присяга и свидетельство Божьей правды. В их основе лежало убеждение, что Бог
непосредственно вмешивается в людскую деятельность15. Присяга и свидетельство
Божьей правды давались перед Богом; они должны были подтвердить то, что было
известно Всевышнему16.
И присяга, и свидетельство Божьей правды представляли собой «устные способы коммуникации» человека и высших сил. Контакт между ними устанавливался
LM-25. Р. 268–270. № 215.
Явление «сознания» Божьей правды известно в судебной практике Русского государства: «И Петръ
Григорьевичь спросил Митина сторожилца Гриди Малахова: Скажи, как право перед богом, чьи то земля,
на которых стоим?» (АСЭИ. М., 1964. Т. 3. С. 141. № 105. (1498/1499 г.)). Цитаты из Псковской судной
грамоты: «А оу кого поимаются за отморшину отца его, или приказной. А и суседем будет ведомо, или
стороннеми людем. А став человека 4 или 5, а молвят, как право пред богом, что число оу него, отморшина
отца его ли приказное, и целованьа ему нет, а тот не доискался. А только будет человек 4 или 5 скажут, как
право пред богом, ино ему правда дать, как чисто отморшина» (Цит. по: Алексеев Ю. Г. Частный земельный
акт средневековой Руси (от Русской правды до Псковской судной грамоты) // ВИД. Л., 1974. Вып. 6. С. 133;
Сергеевич В. И. Лекции и исследования по древней истории русского права / Под ред. и с пред. В. А. Томсинова. М., 2004. С. 441).
15
Borowski S. Przysięga dowodowa w procesie polskim późniejszego średniowiecza. Warszawa, 1926. S. 11.
16
В. И. Сергеевич дает следующее определение судебной присяге: «Под присягой разумеется подкрепление истинности какого-нибудь показания призванием имени Бога. В основании этого доказательства
лежит вера, что Божество принимает непосредственное участие в человеческих делах и, следовательно,
не допустит, чтобы кто-нибудь ложно сослался на него и ложно призвал его в свидетели» (Сергеевич В. И.
Лекции и исследования... С. 424–425).
13
14
136
Петербургские славянские и балканские исследования
А. И. Груша. Недоверие — не из-за него ли появился...
17
О данном способе установления контакта говорит одна из статей Статута ВКЛ 1529 г. Судьям разрешалось самостоятельно рассматривать тяжбу и выносить вердикт по тяжбам, объект и процесс которых не
был регламентирован Статутом («чого бы в тых правех не было описано»), но делать это они должны были
«упомянувши на Бога» (Pirmasis Lietuvos Statutas. Tekstai senąja baltarusių, lotynų ir senąja lenkų kalbomis =
Первый литовский Статут. Тексты на старобелорусском, латинском и старопольском языках / Tekstus par.
S. Lazutka, I. Valikonytė, E. Gudavičius; etc. Vilnius, 1991. Т. 2. Ч. 1. P. 6, арт. 25. С. 188. Об упоминании имени
Бога в тексте присяги см.: РИБ. СПб., 1903. Т. 20: Литовская метрика. Т. 1. Стб. 1240. № 25. (1518 г.); Стб.
1303–1304. № 57. (1519 г.); LM-11. Р. 138. № 144. (1522 г.); Lietuvos Metrika (1540–1543). 12-oji Teismų bylų
knyga (XVI a. рabaigos kopija) / Par. I. Valikonytė, N. Šlimienė etc. Vilnius, 2007. Р. 160. № 178. (1541 г.); Р. 173.
№ 198. (1541 г.). См. также: Borowski S. Przysięga dowodowa… S. 37–38. Относительно свидетельства «Божьей
правды», то, очевидно, что когда вопрос звучал так: «…сознаите Божою правду…», ответ мог содержать
слова: «Сознаем Божою правду…»
18
Орехов С. И. Клятва и проклятие как элементы религиозного культа // Отношение человека к иррациональному. Сборник. Свердловск, 1989. http://www.aquarun.ru/psih/relig/relig6.html (последнее посещение
10 июня 2010 г.).
19
См. посольские документы: «…а твои посол здесе намъ от тебе присягу и правду вделаеть твоею
душею и душею твоихъ кн(я)зеи, влановъ, и мы такеж в тыхъ делех до тебе посла нашого пошълем с тымъ
же твоимъ посломъ, и тотъ нашъ посол от васъ тобе правду вделает и присягу нашою душею» (LM-6. Р. 80.
№ 48. (1496 г.)). «Тобе, милому брату, штож Тевекел-влан зъ Ябунчи, кн(я)земъ, великие послы мои от нас
поехавъ, н(а)шею д(у)шею за н(а)шу правъду тобе, брату н(а)шому, присягнувши и твою, брата н(а)шого,
теж присягу видевъ, до насъ приехали зъ великими послы нашими…» (LM-8. Р. 85. № 49. (1507 г.)). «Присягать душею», «подтвердить присягу душею» (LM-8. Р. 50–51. № 7. (1506 г.); Р. 52. № 8.1, (1506 г.); Р. 53.
№ 13. (1506 г.); Р. 58. № 21. (1506 г.); Р. 85. № 48. (1507 г.); Р. 87. № 50. (1507 г.); и др.).
20
«…с права душею своею то оправилъ и на томъ прысягнулъ…» (LM-225. Р. 80. № 101. (1529 г.)).
21
ЛМ-228. С. 281. № 158. (1540 г.).
22
ЛМ-16. С. 74. № 105. (1532 г.). См. также: «…мы еще над то душами нашими хотим поправити…»
(ЛМ-16. С. 131. № 178. (1533 г.)).
23
LM-25. Р. 167. № 109. (1530 г.).
24
«Его м(и)л(о)сть с обу сторонъ светковъ опустивъши вчинилъ межи ними згодливымъ а нешкоднымъ
обычаемъ, без сведецства и образ д(у)шъ ихъ, што ся дотычеть присяги…» (Lіetuvos Metrіka. Knyga Nr 12
(1522–1529). Užrašуmų knyga 12 / Par. D. Antanavіčіus, A. Balіulіs. Vіlnіus, 2001. № 464, № 605. (1526 г.)).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
137
Fontes
при упоминании человеком имени Бога17. Так проявлялись магические свойства
слова. Через словесное упоминание имени Бога душа человека приобщалась
к нему, ибо душа — творение Бога и может существовать, как и сам Бог, через
слово18.
Таким образом, свидетельство шло от души. Присягнуть означало «ведать душами», «душею поправити»19 («оправити»20). Во время тяжбы истцы на вопрос
судей, имеют ли они какие-либо доказательства в пользу своих утверждений, могли
ответить: «Инъшого доводу никоторого не маемъ, только хочемъ ся душами ведати а хочемъ на томъ присягънути» 21, «…ижъ на то никоторого инъшого доводу
не маю, нижли готовъ есми того душею своею поправити»22. Тут существенно
следующее. Душа была приобщена к Богу, поэтому свидетельство под присягой
являлось одновременно свидетельством и человека, и Бога. Очевидно, так понималось и «сознание» Божьей правды. В случае истинного свидетельства под присягой
именно душа получала «збавенье»23, в случае ложного свидетельства именно душа
была объектом наказания. Лжесвидетельство под присягой вело к греху (вспомним
слова свидетелей Олехны Судимонтовича: «воленъ его м(и)л(о)сть панъ Олехъно
над нами, мы на томъ не присягаемъ и греху собе не приимаемъ»), «обрáзу» души24.
Результатом лжесвидетельства на призыв «сознать» Божью правду были «враз»
души и «напасть».
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Судебная присяга являлась одним из видов Божьих судов25. Это был своего рода
акт заключения договора поручительства человека с Богом, в результате которого
Бог становился гарантом правдивости человека26. Бог не допускал ложного призыва
к его имени для утверждения неправды27. Участие Бога в исполнении присяги проявлялось двояко: в благословении и проклятии. Бог проявлял ласку в отношении
к тому, кто свидетельствовал правду, и мстил в случае богохульного призыва к его
имени для ложного свидетельства28.
В судебном разбирательстве принципиально важной являлась проблема «близших» к исполнению присяги29. Присягнуть могла только одна сторона (присяга
подтверждала правду, а правда была одна, и была она от Бога). В сложных случаях
бросали жребий — «жеребьи», «лесы»30, результат которого в варварском обществе
рассматривался как воля богов31. В XVI в. использование жребия для определения
стороны, имеющей право для сложения присяги, очевидно, имело то же значение.
Пока что трудно установить сущностную разницу между «сознанием» Божьей
правды и присягой.
В отличие от современной судебной практики, когда дело может «развалиться»
из-за недостатка улик, первоначально достаточно было принести присягу — «поприсягнуть», чтобы доказать свою правоту, или «отприсягнуть», чтобы отклонить
обвинения. Сила присяги и показаний свидетелей проявлялась в том, что иногда
одна только готовность стороны присягнуть и сослаться на свидетелей вынуждала вторую сторону признать правоту первой32. Отказ одной стороны «пустить»
25
О Божих судах см., например: Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права / Изд. 3-е с
доп. Киев; СПб., 1900. С. 644–650; Ключевский В. О. Терминология русской истории // Ключевский В. О.
Сочинения в девяти томах. М., 1989. Т. 6: Специальные курсы. С. 178–179.
26
Груша А. Credo quia veru: Аб прычыне адсутнасці пісьменнасці ў варварскім грамадстве (метадалагічны
аспект) // Беларускі гістарычны часопіс. 2009. № 2. С. 11.
27
Borowski S. Przysięga dowodowa… S. 11.
28
Ibid. S. 11.
29
РИБ. Т. 20. Стб. 1303. № 57. (1519 г.); С. 1404. № 116. (1520 г.); Стб. 1419. № 121. (1520 г.); Стб. 1565.
№ 229. (1522 г.); LM-10. Р. 107. № 111. (1522 г.); LM-14. Р. 388. № 898. (1527 г.); LM-225. С. 97. № 124.
(1529 г.); ЛМ-16. С. 68. № 96. (1532 г.); ЛМ-228. С. 234. № 132. (1539 г.); и др.
30
В 1461 или 1476 гг. рассматривалась тяжба между паном Ваской Гулевичем и князем Васильем Сангушковичем (Сендюшковичем) о бобровых гонах и звериных ловах. Вот как передает судебный процесс
источник: «И мы (судьи. — А. Г.) спытали пан(а) Васка, которыи пакъ на то доводъ имаеть, абы тая река
Турья васъ со кн(я)з(е)мъ Васильемъ о все делила половицю рекы. И то (написано не отчетливо) Васко
рекъ: “Я на то не хочу жадног(о) довод(у) дати, нижьли на томъ присягноу, што нас тая река Тоурья со кн(я)
з(е)мъ Васильемъ делить по половицю рекы, и земля моя, и бобровыи гоны, и звериныи ловы, и борътная
земля вечисто предковъ моихъ и теперь мои”. И кн(я)зь Василеи рекъ: “Я присягну и з братомъ своимъ со
кн(я)з(е)мъ Михаиломъ, што бобровыи гоны и звериныи ловы о(т)ца нашог(о) и наши”. И мы промежи
ихъ жеребьи вергли, чии ся напервеи выиметь, тотъ присягноути маеть на томъ. Ино ся пан(а) Васковъ
жеребии вынялъ, и пан Васко на то присяглъ перед нами а рекучи: то ег(о) вечистыи гоны бобровыи по тои
реке Турьи по половицоу рекы и ловы звериныи “у тои оу моеи земли и предковъ моих, што къ Качиноу
слоужить”. И мы пану Васкоу присоудили заведати по старомоу, по половиноу рекы Турьи, гоны бобровыи и
ловы звериныи у своеи земли» (Bczart. Perg. 1275). См. также: РИБ. Т. 20. Стб. 147. № 112. (1514 г.); Стб. 209.
№ 156. (1515 г.); Стб. 1467. № 151. (1520 г.).
31
Груша А. Credo quia veru... С. 8.
32
РИБ. Т. 20. Стб. 92. № 69. (1514 г.); ЛМ-16. С. 86. № 119. (1532 г.); ЛМ-228. С. 143. № 74. (1538 г.); С. 190.
№ 104. (1539 г.). Или даже по выражению источника «не слухать того (т. е. свидетельства и присяги. — А. Г.)
и бегчы с права» (РИБ. Т. 20. Стб. 78. № 62 (1516 г.)).
138
Петербургские славянские и балканские исследования
А. И. Груша. Недоверие — не из-за него ли появился...
33
Лазутка С., Валиконите И., Карпавичене И. Введение // LM-225. Р. XLV–XLVI; РИБ. Т. 20. Стб. 50.
№ 47. (1510 г.); Стб. 178. № 135. (1514 г.); Стб. 193. № 143. (1514 г.); Стб. 299. № 223. (1516 г.); LM-225.
Р. 42. № 31. (1528 г.); Р. 49. № 41. (1528 г.); Р. 103. № 136. (1528 г.); ЛМ-16. С. 131. № 178. (1533 г.); ЛМ-228.
С. 124. № 62. (1538 г.); и др.
34
РИБ. Т. 20. Стб. 70. № 58. (1511 г.); Стб. 125. № 96. (1514 г.); Стб. 467. № 350. (1517 г.); Стб. 1565. № 229.
(1522 г.); ЛМ-16. С. 28. № 37. (1530 г.); ЛМ-228. С. 117. № 56. (1538 г.); С. 130. № 66. (1538 г.); С. 146–147.
№ 76. (1538 г.); С. 262. № 147. (1539 г.).
35
Сергеевич В. И. Лекции и исследования… С. 425.
36
РИБ. Т. 20. Стб. 866. № 213. (1516 г.); и др.
37
Лазутка С., Валиконите И., Карпавичене И. Введение. Р. XLII–XLIII.
38
Там же. Р. XLII, XLIX.
39
Это называлось «оправити» свидетельство присягой (РИБ. Т. 20. Стб. 315. № 237. (1516 г.)).
40
«И тот сторож рудницъкии рекъ: “Я хочу на томъ присягънути, иж ты мне тое жито завел, або ты присягни, если будешъ не заводил, бо людеи межи насъ не было”» (ЛМ-228. С. 113. № 52. (1538 г.); и др.).
41
В 1540 г. рассматривалось дело между людьми Витебского повета Ваской Мышковым Борисовичем
и Степаном Радковым, с одной стороны, и их «стрыечным» братом Иваном Васильевичем Лихим Гостем,
с другой, о пяти рублях грошей. Судьи спросили у истцов, имеют ли они какой довод, чем они могут «перевести», что Лихой Гость взял и утаил пять рублей грошей дяди истцов Конона, которые должны были пойти
в раздел между истцами и Лихим Гостем. Истцы ответили: «Инъшого доводу никоторого не маемъ, только
хочемъ ся душами ведати а хочемъ на томъ присягънути» (ЛМ-228. С. 281. № 158. (1540 г.)).
42
Такой характер присяга имела также, в частности, в польском, чешском и сербском праве (Borowski S.
Przysięga dowodowa… S. 14).
43
ЛМ-228. С. 258. № 146. (1539 г.).
44
ЛМ-228. С. 124. № 62. (1538 г.); и др.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
139
Fontes
(«вести») на присягу вторую сторону33 или «слаться» на свидетелей, которых готова
была поставить вторая сторона34, квалифицировалось как признание правды за первой стороной35. Если одна сторона ставила свидетелей, то противная сторона могла
признать свою вину, «не въступаючы у право», т. е. не начиная суда и, следовательно, не ожидая опроса этих свидетелей36. И наоборот, если сторона, сославшись на
свидетелей, не предоставляла их в суд или предоставляла не всех их, то проигрывала
дело37. Показания даже одного свидетеля могли решить исход дела38.
Приведенные сведения в очередной раз подтверждают близость значения присяги
и показаний свидетелей. Эта близость объясняется также и тем, что свои показания
свидетели часто подкрепляли готовностью присягнуть, и самой присягой39. Однако
как во второй половине XV в., так и в первой половине XVI в. присяга и показания
свидетелей не отождествлялись. Присяга использовалась тогда, когда другие доказательства вообще отсутствовали (например, когда не было свидетелей40), были
исчерпаны, либо когда обе стороны могли предоставить одинаковые по значению
доказательства (например, сослаться на свидетелей41). Присяга являлась главным
доказательством и ставила последнюю точку в тяжбе42.
Характер действия результатов присяги проявлялся в том, что она вынуждала
верить присягнувшему человеку, поскольку эта вера была верой в свидетельство
Бога. В одной судебной тяжбе сторона заявляла: «Коли насъ Михаило на присягу
не пускаеть, нехаи самъ присягънеть на том, если предки: и деды, и отъцы нашы,
и мы в тои пущи входовъ и бортеи своих не мели, мы ему веримъ, а на томъ
перестанеть»43. Согласие одной стороны на присягу и дачу показаний свидетелей
второй стороны сравнивалось с неволей первой стороны, что отражалось в клишированных репликах: «Тяжкая наша неволя, нехаи присягають»44, «…але тяжкая
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
моя неволя: нехай тых светъковъ перед в(а)шею м(и)л(о)стью поставит(ь)»45,
«Што, деи, они отъкажуть (свидетели. — А. Г.), тяжкая моя неволя, я того буду
терпети»46. Приведенные (и другие47) реплики выражали безусловное и покорное согласие одной стороны принять правду той стороны, которая присягала
и ставила свидетелей, ведь эта правда была от Бога, она являлась абсолютной
и не подлежала апелляции. Божья правда одной стороны являлась божьей «неволей» второй стороны.
Можно с уверенностью утверждать, что формы и сферы проклятия для лжесвидетелей не ограничивались только внешним осуждением и внутренним переживанием виновности и греховности. «Подле обычая земъского» присягали «на
муку Божью»48. Душа была синонимом жизни49. Таким образом, принося присягу,
человек делал ставку на жизнь. Санкция в случае ложной присяги звучала лаконично и сурово: «…а естли несправедъливе присягаемъ, Боже, вбий насъ на души
и на теле»50 «въ сесь векъ и въ будущий»51. Поэтому стороны, для которых готовность присягнуть была тактическим приемом ведения тяжбы, а не стремлением
засвидетельствовать истинную информацию, с колебанием соглашались на присягу. Во время тяжбы между Юрием Зеновьевичем и Олехной Судимонтовичем,
когда судьи отказали в присяге свидетелям Зеновьевича, последний затребовал от
свидетелей Олехны «завести» землю и присягнуть. Свидетели попросили судей
LM-225. Р. 137. № 194. (1535 г.).
ЛМ-228. С. 183. № 98. (1539 г.).
47
«…нехай тыи Фалелеевичи на томъ присягнуть, хочу во всомъ томъ виненъ быти» (РИБ. Т. 20. Стб. 188.
№ 143. (1514 г.)); «…але нехай они з братьею своею семъ ихъ прысягнеть: я виноватъ буду» (LM-225. Р. 115.
№ 159. (1530 г.)); «Хочу на томъ всего перестати и того теръпети, што они посветъчать» (ЛМ-16. С. 53.
№ 77. (1531 г.)); «Я ко листу не ганю. Такъ теж и тымъ светъкомъ, што, в(аша) м(илость), вчыните, с того
втерпимъ» (ЛМ-228. С. 130. № 66. (1538 г.). См. также: LM-225. Р. 140. № 196. (1536 г.). «Кгды они сами
с тыми светъками на томъ присягънуть, естъли будеть дед и отецъ ихъ, и они сами з вековъ в тотъ остров
входы в дерево бортъное и в земъли пашныи вступъ мели, мы им и теперъ поступимся» (ЛМ-228. С. 166.
№ 86. (1538 г.)). «Кгды, деи, сеничане и осузинъцы, и половъляне гораздъ то ведають, естъли будеть дед и
отецъ нашъ весполокъ с ними входу звечъного не мели, нехаи сем с нихъ, которыхъ мы оберемъ, на имя…
присягънуть. Мы и тепер с ними в тотъ островъ входу жадного мети не хочемъ» (ЛМ-228. С. 166. № 86.
(1538 г.)); «И рекъ: “Куда, деи, Кисел с тыми шестьма людми, которых есми менилъ, заведуть и то сознають,
иж потуль предкове мои, плебанове оболецъкие, к плебанеи держали, и на томъ присягънуть, я хочу того
терпети и на томъ перестати”» (ЛМ-228. С. 300. № 171. (1540 г.)); «Где ж тотъ Мануило и Зеновъ Василю
Агрикову и его сыну, и Михалъку перед нами присягати поступили: “Нехаи, деи, они куды хотячи заведуть
земълю и реку, хотя по самыи избы нашы, а мы того имъ поступимъ. А на томъ нехаи присягънуть”» (ЛМ228. С. 327. № 189. (1539 г.)); «И поведили Опехътеевичы: “Коли насъ Михаило на присягу не пускаеть,
нехаи самъ присягънеть на том, если предки: и деды, и отъцы нашы, и мы в тои пущи входовъ и бортеи
своих не мели, мы ему веримъ, а на томъ перестанеть”» (ЛМ-228. С. 258. № 146. (1539 г.)); и др.
48
Так — «подле обычая земъского» — должны были присягнуть каждый князь, пан, вдова и боярин при
сдаче бирчим головщины, собранной с их людей (РИБ. Т. 20. Стб. 1026. № 307. (1519 г.)). Это указание
свидетельствует о том, что практика принесения такой присяги была распространенной, что дает нам основания утверждать, что такую присягу приносили во время судебных тяжб. См. также: РИБ. СПб., 1910. Т. 27:
Литовская метрика. Отд. 1. Ч. 1: Книги записей. Т. 1 / Под ред. И. И. Лаппо. Стб. 603. № 87. (1495 г.).
49
Отсюда: «без душы» — мертвый, не живой, «душу взяти» — лишить жизни, «душу пустити» — умереть,
«душу давати» — умирать, «душы избавити» — убить, «душу положити» — умереть и т. д. (ГСБМ. Мінск,
1989. Вып. 9 / Склад. А. М. Булыка, А. П. Груца, І. І. Крамко; і інш. С. 114–115).
50
РИБ. Т. 20. Стб. 1240. № 25. (1518 г.). См. также: Lіetuvos Metrіka. Knyga Nr 4 (1479–1491). Užrašуmų
knyga 4 / Par. L. Anužytė, Vіlnіus, 2004. Р. 107–108. № 57. (ок. 1480 г.).
51
РИБ. Т. 20. Стб. 1304. № 57. (1519 г.).
45
46
140
Петербургские славянские и балканские исследования
А. И. Груша. Недоверие — не из-за него ли появился...
LM-25. Р. 269. № 215. См. также: ЛМ-16. С. 201. № 279. (1533 г.).
ГСБМ. Мінск, 2001. Вып. 20 / Склад. А. М. Булыка, Р. С. Гамзовіч, А. П. Груца; і інш. С. 154.
54
LM-6. Р. 350. № 613. (1499 г.).
55
Груша А. Credo quia veru… С. 10–11.
56
Например: РИБ. Т. 20. Стб. 713–714. № 124. (1511 г.); LM-14. Р. 170. № 378. (1524 г.); Р. 227. № 560.
(1525 г.).
57
Груша А. І. «И привильем своим потвердил»: У вытокаў пісьмовай культуры Вялікага княства
Літоўскага // Памяць стагоддзяў на карце Айчыны: Зборнік навуковых прац у гонар 70-годдзя Міхаіла
Федаравіча Спірыдонава. Мінск, 2007. С. 210–226.
52
53
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
141
Fontes
не «припирать» к присяге и позволить им «помыслить», обещая, «помысливъши»,
ответить о принятом решении52.
Одной из форм проклятия являлась «поклепная» «немоц» (немощь, недомогание,
болезнь53), которая отличалась от «правой»54. Очевидно, первоначально проклятие
было связано с социальным отчуждением, а именно — полным или частичным
ограничением вступать в отношения с сообществом, реализовывать те или иные
права, например, заключать «сделки», судебным порядком разрешать конфликты
и т. д. (межличностные контакты внутри сообщества являлись одним из проявлений
веры, за актами «сделок» стоял Бог, суды были Божьими и т. д.55). Это социальное
отчуждение имело мало чего общего с практикой отлучения от церкви и «узложеньем» «клятбы» («клятвы») (проклятия) в XVI в., когда эти отлучение и «клятба»
могли быть оспорены и отменены великим князем56. «Божью муку» великий князь
не мог отменить.
Во время рассмотрения дела между Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем
в качестве свидетелей выступили лица, не равные по своему социальному и имущественному положению тяжущимся сторонам. Судились паны, а показания по их
делу давали крестьяне. С точки зрения сегодняшнего дня эти показания только тогда
могли иметь объективный характер, смысл, наконец, адекватный результат, если
отношения между свидетелями и сторонами являлись нейтральными. Отношения
между крестьянами и панами, а тем более подвластными и владельцами не могли
быть таковыми. Люди кривичане свидетельствовали против своего пана — Яна
Юшкевича. Опасались ли они расплаты с его стороны? Скорее всего — да. Однако
угроза «вразу души» и «напасти», страх перед Богом были сильней угрозы наказания со стороны пана и страха перед ним.
Следовательно, сакральный характер показаний доминировал над социальным.
«Божья правда» стояла выше человеческих интересов. Гнев Бога за лжесвидетельство воспринимался не менее реально, чем возможные репрессии со стороны
владельца. Из двух угроз кривичане выбрали последнюю как наименьшую. Судебный приговор по делу между Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем дает
возможность наиболее адекватно оценить силу Божьей правды. Кривичане давали
показания против своего пана, власть которого над этими людьми была равной
власти великого князя над своими подданными57.
Власть Бога была сильней власти пана. Последний, по крайней мере, мог покалечить и убить человека, но не мог, в отличие от Бога, забрать его душу. А она
в случае ложного свидетельства была осуждена на вечные муки (опасность этих мук
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
особенно остро должна была ощущаться незадолго до 7000 г. от сотворения мира,
когда православное население ожидало конца света и Страшного суда)58.
Присяга как средство решения практических задач определяла способ жизни
человека. Согласно Статуту 1529 г., к данной процедуре (в частности, в тяжбах
о земельном имуществе) допускали тех, кто ежегодно исповедался перед священником и причащался59. Присяга произносилась на третий день после принятого
решения, и делалось это «водлуг обычая»60. Очевидно, присяге предшествовал
пост61, а также исповедь в церкви. Человек мог вступить в контакт с Богом только
с чистой душой.
Указанные факты вскрывают не только общий контекст, в котором функционировало устное слово, но содержат и конкретные сведения, проливающие свет на
проблему, почему первоначально потребность в документах была небольшой. Выше
уже отмечалось, что объектами тяжбы между панами Яном Петрашевичем и Яном
Юшкевичем фактически были состав и границы владений. Канцелярия великого
князя относительно редко выдавала привилеи на земельные владения с указанием границ этих владений. Только с начала княжения Сигизмунда І Старого была
введена практика (сначала, очевидно, нерегулярная) выдачи «увяжчих» (вводных)
листов, содержащих информацию о составе пожалованного имения и его границах.
Эти листы выдавали представители центральных и местных органов управления,
которым было специально поручено ввести получателя во владение. Такой порядок
не был «недоработкой» властей. Ни привилеи с указанными границами владений,
ни «увяжчие» листы не являлись востребованными в полной мере. Их заменяли
свидетельства людей, а также присяга. Люди свидетельствовали «Божью правду»,
поэтому им верили.
О власти панов и местных властей над подданными может свидетельствовать один документ. В 1511 г.
каменецкий наместник князь Семен Александрович Чарторыйский и великокняжеский писарь Копоть Васильевич жаловались на маршалка и дорогицкого старосту пана Яна Литавора Хребтовича, что последний,
когда держал от великого князя Александра Слоним, выпросил у него пустую землю Косовщину, к которой
держит земли Чарторыйского и Коптя — белавичские и гощовские. Хребтович, защищая свое право на
земли, представил лист великого князя Александра, а также лист Федьки Гавриловича с границами пожалованных владений, установленными Федькой на «поведанье» людей белавичан и гощовцев. Относительно
границ, зафиксированных в листе, истцы заявили так: «…коли деи пану Литавару тую землю ограничивалъ
панъ Федько, тогды былъ панъ Литаваръ державъцою Слонимъскимъ, а тыи деи люди нашы, Белавичане и
Гощовъцы, на оныи часъ подъ егожъ поветомъ были; и естли бы пана Литаварова воля была, и казалъ бы
имъ, и они бы и дворы свои ему отвели…» (РИБ. Т. 20. Стб. 696. № 113).
59
Pirmasis Lietuvos Statutas. Раздел 8, арт. 5. Р. 222; Lazutka S., Valikonytė I., Gudavičius E. Pirmasis Lietuvos
Statutas (1529 m.). Vilnius, 2004. P. 399.
60
РИБ. Т. 20. Стб. 299. № 223. (1516 г.); Стб. 1213. № 9. (1518 г.); Стб. 1276. № 47. (1519 г.); Стб. 1298.
№ 55. (1518/1519 г.); Стб. 1389. № 110. (1519 г.); и др. Отступление от этого правила в пользу увеличения
количества дней между сроком назначения присяги и ее исполнением могло быть связано с тем, что один из
этих дней приходился на праздник. Этот случай мог специально оговариваться в документах: «и рокъ присязе
положили: четьвертыи день, середу, назавтреи Благовещенья светое Богородицы — бо мели есмо присягу
положити: третии день, олъторокъ, але иж в тотъ день было свято Благовещенье» (ЛМ-228. С. 193–194.
№ 105. (1539 г.)); «И рокъ есмо тои присязе положили: четьвертыи день, середу, назавътреи Крещенья»
(ЛМ-228. С. 281. № 158. (1540 г.)).
61
Одна судебная сторона не была допущена (викарием и мистром) к присяге, поскольку пришла в костел
«по полудни» (присяга, очевидно, приносилась до полудня), а также «едши и пивши» (РИБ. Т. 20. Стб. 1358.
№ 91. (1519 г.)).
58
142
Петербургские славянские и балканские исследования
А. И. Груша. Недоверие — не из-за него ли появился...
62
63
Груша А. І. «И привильем своим потвердил»… С. 234–236.
AGAD. Dokumenty pergaminowy (DP). Sygn. 7459 (1514).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
143
Fontes
Если говорить о степени доверия к устному слову, то наиболее показательным
является «судебный» лист по тяжбе между Юрием Зеновьевичем и Олехной Судимонтовичем. Судьи нашли целесообразным дать слово свидетелям (из крестьян)
в тяжбе, относящейся к принадлежности не части, а целого владения; в качестве
судебных сторон выступали не просто шляхтичи, а паны далеко не последнего
разряда.
Обращает на себя внимание тот факт, что судебные стороны не ссылались на документы: в тексте источника ничего не сообщается о предоставлении ими тех или
иных листов. Очевидно, ни у Юрия Зеновьевича, ни у Олехны Судимонтовича
не было жалованных листов, и не потому, что великий князь не поставил на надлежащий уровень дело письменной фиксации своих решений или допустил «промашку» в случае с упомянутыми панами, или последние не проявили надлежащих
забот, чтобы получить у великого князя листы на владения. Отсутствие этих листов
объясняется тем, что у великого князя не существовало достаточных оснований
непременно скреплять листом каждое свое пожалование, а у получателей не было
достаточных оснований каждый раз просить у великого князя лист на пожалованное владение — в спорных случаях право владельца на пожалование могло быть
подтверждено показаниями свидетелей и присягой.
В 1486 г. факт передачи отчины при помощи листа, имевший место в середине
XV в., вызвал у судей подозрение, имевшее под собой весомые основания: ведь
«… то речъ есть давная, а передъ тымъ люди одинъ другому такии записы незъвычаиные [не] даивали, а то было межи людми держано, а собе в томъ верили»62.
И действительно, зачем надо было оформлять передачу земли при помощи листа,
если факт сделки могли подтвердить свидетели, слово которых заслуживало доверия, т. е. их свидетельство могло предупредить суд?
Прямые сведения источников подтверждают давность обычая использовать присягу в земельных тяжбах. По поводу одного судебного дела господарь заявлял: «Мы,
вбачачи права, которыи ж ся въ Великом кн(я)зьстве деют, почонши за великого кн(я)
зя Витовта, и за Жикгимонта, и за отца, и за брата нашого королевскихъ м(и)л(о)
сти, што ж земля николи не мает быти отсужона никому без присяги…»63 Правление великого князя Витовта — время, от которого в XVI в. выводили существование
тех или иных традиций, возникших задолго до этого великого князя. В этом плане
использование присяги как доказательства прав на земельные владения не является
исключением.
Признаки появления недоверия к устному слову и сакральным процедурам отчетливо проявляли себе уже тогда, когда еще можно было свидетельствовать «Божью
правду». Начнем с того, что для одной из судебных сторон — Яна Юшкевича —
правда крестьян не являлась «Божьей», поскольку в обратном случае спор можно
было решить до суда: путем опроса «Божьей правды», т. е. так, как это делали
судьи. Такой опрос не делался, а если и делался, то его результаты не убедили Яна
Юшкевича. Таким образом, «Божья правда» являлась таковой только для крестьян: судьи обращались с требованием «сознать» «Божью правду» к крестьянам,
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
а не к судебным сторонам, не надеясь от них услышать эту правду. Подчеркнем
этот — социальный — аспект Божьей правды: некогда общая ценность, правовая,
моральная и религиозная, свидетельствовать Божью правду теперь уже не объединяла
Яна Юшкевича, Олехну Судимонтовича, с одной стороны, и их подданных, с другой.
Олехно не придавал значения этой ценности, вынуждая подданных лжесвидетельствовать и, следовательно, брать грех на душу. Вероятнее всего, и судьи рассматривали
показания крестьян не более как просто объективную информацию, а не как Божью
правду. Более того, судьи чувствовали определенное недоверие к крестьянам, если
«про лепшую справедливость» провели опрос трех их групп (бобровников; 30 человек
местных жителей, которые имели земли и входы вдоль реки; кривичан).
Как следует из приговора суда по делу Юрия Зеновьевича и Олехны Судимонтовича (который является близким по времени вердикту, вынесенному по делу между
Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем), не все крестьяне предъявляли к своим
показаниям требование объективности, а тем более рассматривали их как «Божью
правду». Во время этой тяжбы свидетели, вопреки призыву судей сообщить правду,
«такъ какъ ся Б(о)га боячи» — дали ложную информацию. Над ними был «волен»
пан Олехно, а не Бог. Свидетели оказались в таком положении, когда их показания
против Олехны представляли для них большую угрозу, чем наказание Бога. Следовательно, в данном случае побудительным мотивом свидетелей была уже не вера,
а опасение и страх перед сильным человеком. Таким образом, в реальной жизни
куда более значительной стала власть пана, а не Бога. Правда утратила сакральный
характер. Поэтому для подданных Олехны лжесвидетельство (не под присягой)
являлось, очевидно, «простительным» грехом.
Для того, чтобы получить более полное представление о развитии недоверия
к устному слову и сакральным процедурам, рассмотрим некоторые стороны функционирования и эволюции институтов свидетелей и присяги в судебной сфере ВКЛ
во второй половине XV – первых четырех десятилетиях XVI в.
Показания свидетелей и сложение присяги в судебных тяжбах употреблялись тогда, когда тот или иной акт по естественным причинам нельзя было зафиксировать
письменно или когда его при помощи документов можно было вообще не фиксировать. К первым актам относятся правонарушения: убийство, избиение, разбой, кража
и грабеж, оскорбление, святотатство и т. д. Ко вторым — отчуждение движимого
имущества, одалживание денег, подтверждение принадлежности к тому или иному
сословию, право владения недвижимым имуществом (землей, бортным деревом,
сеножатями, лядами, нивами, бобровыми гонами, звериными ловами и т. д.) 64.
Во время тяжбы между виленским паном, берестейским старостой князем
Александром Юрьевичем, и маршалком, охмистром королевы паном Войтехом
Яновичем, об отбивании замков в коморе подворья Александра на Виленском
64
BCzart. Perg. 1275. (1461 или 1476 г.); РИБ. № 30. Т. 27. Стб. 541. (1494 г.); Стб. 622–623. № 101. (1495 г.);
Стб. 675. № 154. (1497 г.); Стб. 854. № 258. (1503 г.); LM-6. Р. 223. № 343. (1499 г.); Р. 306. № 520. (1503 г.).
См. также: LM-6. Р. 100. № 81. (1503 г.); РИБ. Т. 20. № 108. Стб. 142. (1514 г.); Стб. 991. № 284. (1517 г.);
Стб. 998. № 289. (1517 г.); Стб. 1147. № 421. (1517 г.); LM-11. Р. 135–136. № 141. (1522 г.); LM-14. Р. 388.
№ 898. (1527 г.); LM-224. Р. 69. № 41. (1522 г.); Р. 70. № 44. (1523 г.); ЛМ-16. С. 44. № 64. (1531 г.); С. 54.
№ 78. (1531 г.); С. 56. № 82. (1531 г.); С. 92–93. № 121. (1532 г.); ЛМ-228. С. 166. № 86. (1538 г.); С. 206.
№ 111. (1538 г.); С. 251–253. № 144. (1539 г.); С. 257–259. № 146. (1539 г.); С. 266–268. № 150. (1539 г.);
С. 327. № 189. (1539 г.); С. 335–336. № 195. (1537 г.); и др.
144
Петербургские славянские и балканские исследования
А. И. Груша. Недоверие — не из-за него ли появился...
РИБ. Т. 20. Стб. 599. № 55. (1509 г.).
«И тыи люди илемницъкии выводили ся инъшыми людми добрыми, которыи того сведоми, иж они
при томъ были и тое видели, якъ Волошанинъ тую осмъ копъ грошеи Мошару за земълю ег(о) заплатилъ.
И мы тых людеи водлугъ слушъного ихъ выводу в томъ сведецтве правыхъ нашли» (ЛМ-228. С. 128. № 64.
(1538 г.)). «И мы спытали Хролька: “Чи маешъ ты на то люди, довод слушъныи, перед кимъ онъ тотъ лукъ
и мечъ в тебе бралъ? И онъ доводу жадъного не поведилъ на то”» (ЛМ-228. С. 210. № 114. (1539 г.)). «Потомъ спытали есмо Михаила, маетъ ли теж онъ которыи довод слушъныи… И онъ поставилъ перед нами
свои светъки…» (ЛМ-228. С. 267. № 150. (1539 г.)). Таким этот довод считал и Статут 1529 г.: «И мы казали
Статутъ отъворити. Ино в Статуте пишеть: “Иж кождыи, держачыи за правомъ своимъ прирожонымъ або
набытымъ або за давъностью земъскою, ближшыи будет держанья своего слушънымъ доводомъ доводити, то естъ людми добрыми шляхътичи або листы, або иными людми годнеишыми, близкими суседы,
и чии светъки будуть годнеишии, тыи мають светъчыти без присяги ихъ телесное, подле давъного обычая
земъского, за которых сознаеть сторона доводовая, речъ свою мають одержати…”» (ЛМ-228. С. 105. № 46.
(1537 г.)).
67
К даче судебных показаний в XVI в. не допускались «подозреные» (некогда разоблаченные в воровстве)
люди (LM-225. Р. 148. № 202. (1536 г.)).
65
66
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
145
Fontes
замке и краже имущества, Войтех предложил Александру подтвердить обвинения
присягой. По этому поводу великий князь отметил: «Ино мы, того досмотревъши
съ паны радами нашими, то ся намъ видело, штожъ зъ вековъ въ панъстве нашомъ
право естъ таковое: какъ богатому, такъ убогому таковая речъ завжды маеть плачона
быти подъ присягою…»65
В качестве судебных сторон, которые вели тяжбу о недвижимом имуществе при
помощи свидетелей и присяги, со второго десятилетия XVI в. выступают в основном
крестьяне, а не шляхта, поскольку с этого времени главным доводом шляхты в тяжбах о земельном имуществе, как правило, являлись документы. Показания свидетелей и присяга часто имели «надсоциальный» характер. Крестьяне и их свидетели
могли свидетельствовать и присягать против шляхты, и наоборот. Таким образом,
когда мы говорим об актах, которые можно было бы не фиксировать письменно,
то мы имеем в виду те из них, в подтверждении которых показания свидетелей
и присяга еще не утратили своего значения. Предоставление свидетелей и присяга
в тяжбах, в которых участвовали крестьяне, рассматривались как «довод слушный»
и ставились в один ряд с листами66.
В функционировании института свидетелей недоверие к устному слову проявлялось особенно отчетливо. Показания свидетелей утратили сакральную сущность.
Судьи уже не обращались к свидетелям с требованием сообщить Божью правду
под страхом «вразу» души и «напасти», обоснованно полагая, что призыв к Богу
в данном случае является «неактуальным» и напрасным. Для того, чтобы добиться
объективности показаний свидетелей, процедура подготовки к даче этих показаний
стала регулироваться.
Очевидно, первоначально существовало более-менее всеобщее равенство в отношении к праву допуска свободного населения давать показания (за исключением,
очевидно, тех, кто, например, не был лишен этого права в силу каких-либо проступков и преступлений)67. Во всяком случае, в тексте судебного листа по тяжбе
между Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем никак не отражена процедура
выбора свидетелей: как следует из этого листа, показания давали все бобровники,
все местные жители, все кривичане. Ничего неизвестно о выборе свидетелей и из
судебного дела Юрия Зеновьевича и Олехны Судимонтовича. Таким образом, выбор
свидетелей одной стороной из числа предложенных второй стороной кандидатов
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
являлся относительно новой практикой. Это, впрочем, не говорит о том, что данные
изменения в процедуре назначения присяги произошли во второй половине XV в.
Они могли появиться намного ранее (возможно, еще в XIV в.). В данном случае речь
идет о том, что тяжба между Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем отражает
более старую практику.
Состав свидетелей стал ограничиваться. Из числа предложенных одной стороной
свидетелей, точнее, кандидатур свидетелей, противная сторона избирала конкретных лиц. Именно последних судьи и признавали в качестве свидетелей68. Одна
сторона могла и не «полюбить», т. е. отклонить предложенных второй стороной
свидетелей; в этом случае вторая сторона предлагала других свидетелей69. Особое
доверие к некоторым было равнозначно недоверию к остальным. Доверять стали
больше шляхте, чем «простым хлопам»70, которые, в частности, могли не допускаться к даче показаний «въ речи злодейской або въ розбои»71. В формировании
указанной прослойки и, соответственно, противоположной (которая не заслуживала
доверия) устное свидетельство сыграло немаловажную роль. Недоверие к устному
слову выделило прослойку «годных», «добрых» людей72, «годнейших» свидетелей73.
Большое значение стало иметь количество свидетелей74.
Во время тяжбы между Яном Петрашевичем с Яном Юшкевичем судьи нашли
целесообразным обратиться за Божьей правдой к личным подданным судебной
стороны (людям из с. Кривичи, принадлежавшего Яну Юшкевичу). Теперь же существовало убеждение, что люди, в той или иной степени зависимые от судебной
стороны, не могут быть объективными75; в качестве свидетелей не допускались такЛазутка С., Валиконите И., Карпавичене И. Введение. Р. XLIII; LM-6. Р. 127. № 151. (1496 г.); РИБ. Т. 20.
Стб. 43–44. № 42. (1510 г.); Стб. 235. № 176. (1515 г.); Стб. 433. № 326. (1517 г.); Стб. 463. № 347. (1517 г.); Стб.
126. № 36. (1518 г.); Стб. 1331. № 72. (1519 г.); Стб. 1443. № 135. (1520 г.); LM-225. С. 25. № 5. (1528 г.); Р. 32.
№ 15. (1528 г.); Р. 45. № 35. (1528 г.); Р. 89. № 112. (1529 г.); Р. 101. № 131. (1528 г.); Р. 108. № 146. (1530 г.);
ЛМ-16. С. 8. № 6. (1530 г.); С. 26. № 35. (1530 г.); С. 60. № 88. (1531 г.); С. 104. № 137. (1532 г.); С. 215. № 301.
(1533 г.); ЛМ-228. С. 72. № 14. (1533 г.); С. 120. № 59. (1538 г.); и др. — Это называлось, в частности, «злюбити»,
«послати ся» на тех или иных свидетелей, или «любить», «полюбить» тех или иных свидетелей.
69
РИБ. Т. 20. Стб. 866. № 213. (1516 г.); LM-225. Р. 61. № 59. (1528 г.); ЛМ-228. С. 153. № 81. (1538 г.);
С. 231. № 129. (1539 г.); и др.
70
LM-225. Р. 137–138. № 194. (1535 г.).
71
РИБ. Т. 20. Стб. 1512. № 189. (1521 г.).
72
«Она (одна сторона. — А. Г.) поведила, што ж “Муж ее небожчикъ напротивку тых селищъ, покуль
бы их завелъ, на тот час водлугъ змовы, которую со мною вчынилъ был, ачъ-кольвекъ без бытности моее
онъ тое поле завелъ дочце моеи”. Пытали ее (судьи. — А. Г.): “Кому бы то было сведомо?”. Она меновала:
“Были в тотъ часъ мужики два сестры моее, а третии наимитъ”. Которыи же светокъ Миколаевая (вторая
сторона. — А. Г.) годными мети не хотела…» (ЛМ-228. С. 118. № 57. (1538 г.)).
73
РИБ. Т. 20. Стб. 1071. № 351. (1522 г.); ЛМ-16. С. 154. № 209. (1533 г.).
74
LM-6. Р. 270–271. № 456. (1501 г.). Судебные стороны могли выставить по земельным тяжбам, например, 50, 80, 100, 171, 228 свидетелей (LM-6. Р. 336. № 569. (1475 г.); РИБ. Т. 27. Стб. 603. № 87. (1495 г.);
Стб. 605. № 88. (1495 г.); ЛМ-224. Р. 316–317. № 381. (1529 г.)).
75
Одна сторона заявляла: «Тые светъки суть люди простые, нешляхта, а все его (второй судебной стороны. — А. Г.) рука: одинъ чоловекъ дядка его, другий — зятя, а третий церковных ихъ же подаванья всихъ,
а такъ будуть по немъ светъчыти, и для того заочъне на них слати ся не хочу…» Эта судебная сторона
приняла предложенных свидетелей, предупредив: «Схотят ли они (свидетели. — А. Г.) ме несправедливе
посветъчыти, тогды я с ними буду о несправедливое сведецъство, не сходячы с права, говорыти» (LM-225.
Р. 137. № 194. (1535 г.)). См. также: РИБ. Т. 20. Стб. 403. № 301. (1516 г.).
68
146
Петербургские славянские и балканские исследования
А. И. Груша. Недоверие — не из-за него ли появился...
76
«И Яков рекъ: “Я на то людеи не маю, бо вси люди были ихъ приятели…”» (ЛМ-228. С. 63. № 6.
(1533 г.). Ответчик утверждал: «Але, дали Богъ, хочу ся вывести людми добрыми, с которыми есми седелъ,
иж есми его не билъ». Слова истца: «Милостивыи пане воеводо и панове бояре. Было при томъ людеи добрыхъ досить, кгды онъ мене билъ, ино его приятели…» Этот момент был учтен судьями (ЛМ-228. С. 192.
№ 105. (1539 г.)).
77
«Ино мы тыхъ чотырох чоловековъ отъставили прочъ для того, иж небожчикъ князь Сеньскии Михаилу
Куреишову (одна из сторон. — А. Г.) былъ братъ» (ЛМ-228. С. 267. № 150. (1539 г.)).
78
LM-225. Р. 148. № 202. (1536 г.).
79
РИБ. Т. 20. Стб. 1419. № 121. (1520 г.); ЛМ-228. С. 64. № 6. (1533 г.); С. 259. № 146. (1539 г.); С. 268.
№ 150. (1539 г.); С. 327. № 189. (1539 г.); С. 336. № 195. (1537 г.).
80
См. тяжбу между Юрием Зеновьевичем и Олехной Судимонтовичем. «И намъ ся видело, иж ся ей через
светки прыся[га]ти не годить» (РИБ. Т. 20. Стб. 707. № 120. (относительно права Волынской земли, 1511 г.);
LM-225. Р. 107. № 144. (1530 г.). См. также: LM-225. Р. 116. № 161. (1531 г.); ЛМ-228. С. 278. № 156. (1539 г.).
См.: Лазутка С., Валиконите И., Карпавичене И. Введение. Р. XLVI.
81
ЛМ-228. С. 121. № 60. (1538 г.).
82
Лазутка С., Валиконите И., Карпавичене И. Введение. Р. XLVII; LM-225. Р. 69. № 77. (1529 г.). — Судья:
«И намъ тая ся присяга не видела, же бы они мели присягати, иж на них жадного онъ доводу не вчынилъ»
(ЛМ-228. С. 212. № 116. (1539 г.). См. также: ЛМ-224. Р. 314. № 377. (1529 г.).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
147
Fontes
же приятели76, подданные родственников судебных сторон77. Источники позволяют
выяснить, как отражалось разрушение межличностных контактов на отношениях
доверия в практике выдвижения свидетелей. Тяжущаяся сторона могла не принять
предложенных свидетелей на том основании, «иж я тыхъ ни знаю…», предлагая
со своей стороны: «нехай даеть светъки суседы обапольныи»78.
Институт присяги в первой половине XVI в. (и позже), в отличие от института
свидетелей, сохранял сакральный характер. Благодаря этому присяга являлась
исключительным доводом. Во время тяжбы стороны могли подтвердить свои
права показаниями свидетелей. Но тяжба часто заканчивалась примирением
и «перееднаньем» по инициативе той стороны, которая высказывала готовность
произнести присягу или соглашалась на присягу второй стороны («на присягу ся
взял»)79, если эта сторона являлась неискренней или не была уверена в достоверности своих показаний. Из-за сакрального статуса присяги судьи старались не
злоупотреблять ею (присяга была окончательным доводом). Очевидно, так надо
понимать тот факт, что судьи не допускали судебную сторону к присяге, не выслушав свидетелей80.
Однако, несмотря на это, отношения недоверия затронули и ее. Судьи часто сомневались в ответственности, бравшейся на себя стороной, которая «торгнулась»
к этой процедуре. Так, судьи рассматривали тяжбу между мещанином г. Витебск
Отрошкой, его сыном Яковом и внучкой Хоней, с одной стороны, и человеком
Витебского повета Мартином Чернцова Отрошковым, с другой, о четырех рублях
широких грошей. Судьи спросили истцовую сторону: «Кому то сведомо? перед кимъ
тыи пенези ему даны? даите на то довод». Истцы не представили никакого довода.
И хотя сторона высказала желание присягнуть, судьи отказали ей в этом потому,
что «то естъ (четыре рубля грошей. — А. Г.) речъ немалая, а таковые речы хто што
кому даеть, тогъды перед людми добрыми явне чинить...»81
Предложение истца о присяге ответчика могло быть отклонено судьями, если
истец не имел убедительных доказательств правонарушения ответчика82. Что в данных случаях мешало судьям позволить судебным сторонам осуществить данный
сакральный акт? Не стремление ли судей не допустить ложное свидетельство
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
со стороны тех лиц, для которых присяга не отождествлялась с ответственностью
перед Богом, а являлась «легким способом» получить все фактически ни за что?
Для судебных сторон чувство страха перед Божьим наказанием стало более
слабым, чем стремление любым способом доказать свою правду, чувство глубокой
антипатии друг к другу. Одна сторона так обосновывала свое право не «пускать»
к присяге вторую: «Я ихъ на присягу не пускаю, бо они, злуючы на мене, не только
на пяти рублевъ присягънули бъ, але и на пяти грошохъ бы присягу вчынили»83.
Для некоторых лиц судебная присяга превратилась в тактический прием ведения
тяжбы. Тяжущаяся сторона могла объявить о готовности присягнуть (в надежде, например, что вторая сторона признает необоснованность своих претензий), но затем
отказаться от принесения присяги84. Имели место и такие случаи. Во время одной
тяжбы было договорено, что свидетели ответчика должны были «присягнувши
посветчити»; если же они отказались бы присягнуть, то присягу должны были
принести истцы. Когда наступил срок присяги, свидетели ответчика уклонились
от дачи показаний под присягой. В свою очередь, истцы не допустили указанных
свидетелей к показаниям без присяги, но и сами отказались присягнуть85. Одна
сторона могла не пустить на присягу вторую на том основании, что «…рад ся порываеть ку присязе»86, т. е. имеет склонность высказывать готовность присягнуть
без весомой причины.
Право на присягу стала получать та сторона, которая представляла «годнейших»,
«лепшых», «слушнейших» свидетелей87. Стали немаловажными такие аспекты
присяги, как социальная принадлежность лиц, которые «взяли ся» присягнуть,
их количество88. Например, именно это учитывал судья Матей Войтехович Яновича,
рассматривавший тяжбу между боярином Витебской земли паном Михайлом Михайловичем Курейшовым и людьми с. Вымно Витебского повета Селиловичами,
Головенчичами о землях, лядах, бортном дереве и сеножатях за р. Черница. Он допустил к присяге свидетелей Курейшова на том основании, что они были «лепъшые
и годнеишые», среди них была шляхта, и их было больше89.
По аналогии с устным свидетельством можно полагать, что первоначально к присяге допускалось все свободное население (за исключением, очевидно, опять же
тех, кто, например, был лишен этого права в силу каких-либо проступков и преступлений). Теперь, чтобы добиться правдивой присяги, процедура подготовки
к ней (как и процедура подготовки к свидетельству) стала регулироваться. Из числа
кандидатур для принесения присяги, которых представляла одна сторона, противная
ЛМ-228. С. 281. № 158. (1540 г.).
ЛМ-16. С. 66–67. № 95. (1532 г.); С. 67–68. № 96. (1532 г.).
85
LM-6. Р. 231. № 360. (1501 г.). См. также начало тяжбы: РИБ. Т. 27. Стб. 696–697. № 172. [1498].
86
ЛМ-228. С. 236. № 134. (1539 г.).
87
LM-6. Р. 206. № 315. (1499 г.); РИБ. Т. 20. Стб. 934–935. № 248. (1517 г.). См. также: Стб. 968. № 271.
(1517 г.); LM-11. Р. 129. № 131. (1522 г.); ЛМ-16. С. 235. № 325. (1534 г.).
88
ЛМ-224. Р. 316–317. № 381. (1529 г.).
89
«А такъ, мы тое вырозумевъшы и с паны бояры земли Витебъское, которые на тотъ часъ при насъ были,
объмовивъшы, знашъли есмо ку доводу и присязе Михаила Куреишова ближшого, иж онъ и границу, реку
Черницу, вказалъ, и светъки лепъшые и годнеишые, и болшеи, нижли тые Селиловичы и Головеньчиничы,
поставилъ, шляхътичомъ и инъшыхъ людеи обапольныхъ: суседовъ, сумежниковъ, людеи добрых» (ЛМ-228.
С. 268. № 150. (1539 г.)).
83
84
148
Петербургские славянские и балканские исследования
А. И. Груша. Недоверие — не из-за него ли появился...
90
РИБ. Т. 27. Стб. 603. № 87. (1495 г.); Стб. 605–606. № 88. (1495 г.); Стб. 728. № 194. (1499 г.); РИБ.
Т. 20. Стб. 277. № 207. (1516 г.); Стб. 935. № 248. (1517 г.). См. также: Стб. 968. № 271. (1517 г.); Стб. 998.
№ 289. (1517 г.); Стб. 1053. № 336. (1522 г.); Стб. 1447. № 136. (1520 г.); LM-224. Р. 46. № 8. (1522 г.); LM-11.
Р. 115. № 109. (1522 г.); ЛМ-16. С. 90. № 120. (1532 г.); С. 92. № 121. (1532 г.); С. 100–101. № 132. (1532 г.);
С. 226. № 312. (1533 г.); ЛМ-228. С. 166. № 86. (1538 г.); С. 206. № 111. (1538 г.); С. 268. № 150. (1539 г.);
С. 335–336. № 195. (1537 г.); и др.
91
РИБ. Т. 27. Стб. 605. № 88. (1495 г.); РИБ. Т. 20. Стб. 346. № 260. (1516 г.).
92
ЛМ-228. С. 288. № 162. (1540 г.).
93
Духовным лицам приписывались особо высокие моральные качества. Виленский воевода, канцлер
Ольбрехт Мартинович Гаштольд, жаловался на жомойтского бискупа о наезде его на имение Тыкотин. Великий князь писал к бискупу: «Яко жъ частокроть от многих подданых наших на тебе жалобы приходять,
ижъ ты сам, наежчаючи на именья их, ижъ тв(оя) м(и)л(о)ст, будучы […] духовная парсона, а наежчаючи
на именья, таковые кривды и грабежи чинишъ, где бы твоя м(и)л(о)ст мел инъших от того отводити,
тутъ самъ то починаешъ кривды не вымовныи имъ чинишъ, чому жъ ся мы велико дивуемъ…» (LM-14.
Р. 348. № 830. (1526 г.).
94
РИБ. Т. 27. Стб. 864–865. № 261. (1503 г.); РИБ. Т. 20. Стб. 606. № 60. (1509 г.); LM-224. Р. 259. № 306.
(1528 г.); LM-225. Р. 34. № 18. (1528 г.); Р. 127. № 180. (1533 г.).
95
LM-224. Р. 296. № 354. (1529 г.).
96
Pirmasis Lietuvos Statutas. Pаздел 8, ст. 4. Р. 220.
97
Ibid. Pаздел 8, ст. 4. Р. 220.
98
«А веджо не таковые мают ся розумети светки, штобы была шляхта, але тые светки шляхта и люди
добрые, неподозреные, которые будуть суседи близкие и сумежники, тые годнейшие будуть ку сведецству,
нижли тые шляхта, которые не граничники и не сумежники» (Ibid. Pаздел 8, ст. 4. Р. 220–222).
99
Ibid. Pаздел 8, ст. 5. Р. 222.
100
Ibid. Pаздел 8, ст. 4. Р. 220.
101
Ibid. Pаздел 8, ст. 5. Р. 222.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
149
Fontes
сторона избирала фактических присяжников90. Источники прямо говорят о праве
одной стороны избирать для присяги кого она захочет91.
Очевидно, первоначально все, что так или иначе было связано с духовным статусом, пользовалось большим доверием. В 1540 г. рассматривалась тяжба между витебским мещанином Гридкой Скорубиным и вдовой священника церкви Св. Николы
Есковой Галкой о невозвращении долга двух рублей широких грошей. По утверждению Гридки, никольский священник Еско одолжил у него два рубля широких грошей
и обещал взамен их дать свой двор и челядина. Священник умер, не заплатив денег
и не дав ни двора, ни челядина. Когда судьи спросили у Гридки, имеет ли он «вызнаныи» лист и перед кем Еско брал в долг деньги, Гридко не представил ни листа,
ни свидетелей, заявив: «Верил, деи, есми по свещеньству»92. Можно допустить, что
если бы не смерть, то священник не отказался бы от своего долга93.
Так или иначе, доверие к духовным лицам являлось не абсолютным: в тех или
иных случаях принятие присяги требовалось и от духовенства94, в том числе даже
от епископов (в данном случае католических)95.
Статут 1529 г. ограничил круг лиц, имевших право допуска к принесению присяги. Согласно ему, к выполнению этой процедуры допускались люди «добрые»96,
а среди равных по этому качеству, «…чие светки годнейшие будуть…»97 Статут
не настаивал, что к числу «годнейших» стоит относить только шляхту98. Но из числа тех, кто мог быть допущен к присяге в тяжбах о земле, он исключал не только
лиц, которые ежегодно не исповедовались перед священником и не причащались,
но также тех, кто имел плохую репутацию у соседей99, «подозренных»100, разоблаченных в воровстве и «фальшивстве»101.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Даже приведенных — косвенных — данных (без прямых сведений полемически
заостренного публицистического произведения Михалона Литвина102) достаточно, чтобы быть уверенными: факты лжесвидетельства стали довольно частым явлением.
Процедура подготовки к показаниям свидетелей и присяге стала обставляться
условностями, свидетельствующими об утрате этими институтами характера
универсального средства доказательства прав и отклонения обвинения. На основе
приведенных фактов можно сделать вывод о возникновении определенного кризиса
доверия к устному слову и сакральным процедурам.
Статут узаконил свидетелей и присягу как способ доказательства правды и отклонения обвинения. В таком качестве присяга часто фигурирует в седьмом разделе
«О насилиях земских и об избиениях, и о головщинах шляхетских», и в тринадцатом разделе «О воровстве». Довольно часто в указанных качествах она встречается
и в восьмом разделе «О правах земляных, о границах и о межах, о копах». Согласно
одной из статей восьмого раздела, показания свидетелей допускались в тяжбах
о земельных владениях103.
Для того, чтобы выяснить значение показаний свидетелей и присяги, важно учитывать социальную принадлежность судебных сторон. Использование показаний
свидетелей и присяги в тяжбах о земельном имуществе с участием крестьян известны, например, в 1530-х гг. Но если говорить о тяжбах, в которых в качестве судебных сторон выступала шляхта, то в них уже в последней трети XV в. решающее
значение стали приобретать документы. В источниках, относящихся к 20–30-м гг.
XVI в., акцентируется внимание, что присяга и показания свидетелей, как способы доказательства в тяжбах о земельных владениях, являются «давним» обычаем.
В 1538 г. витебский воевода Матей Войтехович Яновича рассматривал тяжбу между
путными людьми Озерищской волости Витебской земли и «данным» человекам
(данником) той же волости о земле.
Главным доказательством в этой тяжбе послужила присяга. В судебном листе
судья подчеркнул, что истцы «на томъ присягънули, и шапъки на тои земъли водле
обычая своего стародавъного музского (от слова «муж» = волощанин. — А. Г.)
поставили, иж то земля ихъ власная отъчызна…». Что «обычаем стародавним музским» называется в данном случае не только процедура приставления шапки, но и
присяга, свидетельствует использование приведенного определения отдельно для
присяги в той части листа, где дается обоснование вынесенного приговора суда:
«…а они водле обычая своего на том присягънули, иж то ихъ земъля власная и
тыхъ натесовъ новыхъ не натесывали…»104 Согласно Статуту 1529 г., право на земельное владение разрешалось доказывать свидетелями — «подле давного звычаю
земского»105. Давность обычая сохраняла его легитимность в земельных тяжбах, но
практика делала этот обычай в указанных тяжбах «устаревшим» (как указывалось
выше, уже в первой трети XVI в. самым решающим доказательством по земельным
тяжбам был документ).
102
Литвин Михалон. О нравах татар, литовцев и москвитян / Перевод В. И. Матузовой. Отв. ред. А. Л. Хорошкевич. М., 1994. С. 27.
103
Pirmasis Lietuvos Statutas. Pаздел 8, ст. 5. Р. 222.
104
ЛМ-228. С. 207. № 111. (1538 г.).
105
Pirmasis Lietuvos Statutas. Раздел 8, ст. 2. Р. 218.
150
Петербургские славянские и балканские исследования
А. И. Груша. Недоверие — не из-за него ли появился...
106
О практической реализации этого положения см.: Лазутка С., Валиконите И., Карпавичене И. Введение.
Р. XLVI; LM-225. Р. 123. № 172. (1533 г.); Р. 173. № 242. (1540 г.).
107
Pirmasis Lietuvos Statutas. Pаздел 10, ст. 3. Р. 260.
108
РИБ. Т. 20. Стб. 1025–1027. № 307. (1519 г.).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
151
Fontes
Но наиболее отчетливо недоверие к сакральным процедурам зафиксировала статья Статута, регламентирующая порядок возвращения долга. При наличии листа на
долг у одной стороны, присяга противной стороны, оспаривавшей этот долг, теряла
силу106. Кусок бумаги с текстом теперь обладал большей силой, чем сакральный акт!
Шляхтич и мещанин (о крестьянах речь не идет) мог посредством присяги — без
листа — отсудить долг на сумму не более чем 10 коп. грошей, все остальное он
утрачивал107. Таким образом, возникло убеждение, что если объектом тяжбы являлся
долг на сумму 10 коп. грошей и менее, то присяга еще могла быть правдивой; но
она могла стать ложной, если оспариваемая сумма превышала 10 коп. грошей.
Другими словами, сумма более чем 10 коп. грошей склоняла человека к ложному
свидетельству перед Богом. На практике эта сумма являлась еще меньшей. Выше
упоминалась тяжба между мещанином г. Витебск Отрошкой, его сыном Яковом и
внучкой Хоней, с одной стороны, и человеком Витебского повета Мартином Чернцова Отрошковым, с другой, о четырех рублях широких грошей. Судьи отказали
Хоне в присяге на этой сумме, поскольку «то естъ (четыре рубля грошей. — А. Г.)
речъ немалая...»; от себя добавим, что в понимании судей присяга на четырех рублях
широких грошей была равнозначна неправдивой присяге.
Снижение значения присяги можно заметить и в других сферах общественных
отношений. В 1519 г. на всей территории ВКЛ (не исключая и пограничных замков) была введена поголовщина, распространяющаяся на всех панов, урядников
и шляхту (князей, панов, вдов и бояр). Все этапы сбора и поступления поголовщины
сопровождались присягой со стороны лиц, которые были ответственны за ее сбор
и доставку: присягу приносили паны и урядники (собиравшие поголовщину со своих людей), когда доставляли ее в Вильню, бирчие (которые собирали поголовщину с
повета), шляхта (доставлявшая поголовщину бирчим). При этом бирчим следовало
присягнуть дважды: первый раз — сразу после их назначения — на том, «ижъ тое
поголовшчины собе не корыстити, ани пакъ кому фольговати», второй раз — при
передаче собранной серебщины главным бирчим: панам Янушу Костевичу и Павлу
Нарушевичу. И бирчие, и шляхта должны были присягнуть «подле обычая земъского, на муку Божью».
Если присяга не играла бы решающую роль в качестве способа контроля за выплатой и передачей поголовщины, то, видимо, в известительных листах, разосланных по поводу назначения и сбора поголовщины, не было бы следующей санкции:
если кто со своих людей «несправне» выбрал или утаил, тот утрачивал то имение,
с которого не была выбрана поголовщина; это имение переходило в пользу того,
кто доносил об этом великому князю и мог доказать данный факт108. В таком случае
возникает вопрос: какой способ контроля был более эффективным — Божья мука
или конфискация имения?
Изменения в отношении к показаниям свидетелей и присяге дают возможность
выявить изменения в отношении не только к сакральным процедурам, но и к вере
и Богу. Восприятие Бога становится более абстрактным. Проявление его силы все
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
более начало связываться не с земной, а с потусторонней жизнью человека. Мораль в значительной степени выделилась из религии. Моральные принципы легли
в основу повседневной жизни, а совесть стала одним из регуляторов отношений
между людьми.
Поступок крестьян, свидетельствовавших Божью правду, соответствует тому, что
писал относительно язычников апостол Павел: «Ибо, когда язычники, не имеющие
(писаного. — А. Г.) закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они
сами себе закон: они показывают (этим. — А. Г.), что дело закона у них написано
в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую…» (Рим. 2:14–15). Эти крестьяне не являлись язычниками,
но в восприятии высших сил у них и ранних христиан есть много общего.
Свидетельство «Божьей правды» — это результат действия механизма самоконтроля, на котором основывался социальный порядок общества. В его основе —
представления, мало дифференцирующие право, веру и мораль109. То, что известно
о присяге как «веданьи», «поправеньи» (или «оправеньи») душой, сближает акт
сложения присяги со своеобразным актом совести. Согласно с христианским
вероучением, Бог уже при создании человека начертал в глубине его души свой
образ и подобие; поэтому совесть — это ничто иное как Божий голос в человеке.
Очевидно, то же самое можно сказать и относительно Божьей правды. Действительно, совесть — это механизм самоконтроля; результаты действия этого механизма
ведут к страданию не тела, а души (угрызения совести, раскаяние); как следует из
призыва судей во время рассмотрения тяжбы между Яном Петрашевичем и Яном
Юшкевичем — «Повежте правду без душнаг(о) вразу…», «Повежьте правду, д(у)
ши своеи не вразете, а напасти боитеся», объектом наказания за лжесвидетельство
была душа.
Но совесть связана не столько с религиозными, сколько с моральными принципами. Например, сегодня честным может быть и атеист. Совесть — такой моральнопсихологический механизм, который подразумевает внутреннюю свободу выбора,
т. е. совесть — это проявление морали как относительно самостоятельной основы
и сферы сознания человека. В случае со свидетельством жителей с. Кривичи, «Божья правда» была мало отделена от религии; поэтому она не представляла собой
проявления одной только совести. Действия против совести ведет к страданиям не
тела, а души. Но как указывалось выше, «душа» имела также значение и «жизни»
человека; проклятие не сводилось только к внешнему осуждению и внутреннему
переживанию виновности и греховности — оно угрожало жизни человека.
109
«Но в варварском обществе, по-видимому, нет права и морали как разных оснований и форм социального сознания и человеческого поведения. Право и мораль совпадают или близки, ибо правовые нормы обладают не одной внешней принудительностью, опираются не только на систему наказаний, но представляют
собой императивы, имеющие также и нравственное, и религиозное содержание» (Гуревич А. Я. Категории
средневековой культуры // Гуревич А. Я. Избранные труды. Средневековый мир. СПб., 2007. С. 133–134);
«Следовательно, варварское право лишь по названию похоже на право современное, в действительности
оно гораздо шире его по объему и функциям» (Там же. С. 134). Антропологи и правоведы используют понятие «мононорма» для обозначения представлений, в которых религиозные, моральные, правовые и другие
нормы понимались в нерасчлененном единстве. Впрочем, согласно теономной нормативной этике русского
философа Н. О. Лосского, совесть является первичным, первоначальным свойством человека (Лосский Н. О.
Условия абсолютного добра. Москва, 1991. С. 70).
152
Петербургские славянские и балканские исследования
А. И. Груша. Недоверие — не из-за него ли появился...
ЛМ-228. С. 350. № 204. (1540 г.); С. 353. № 205. (1540 г.).
Во время одной тяжбы о земельном владении ответчики не пустили на присягу истца, отказались присягать сами, но избрав людей со стороны истца, «зволившися дали на сумненье» этих людей, «ижъ мають
справедливе тое земли грани завести. Которую-жъ землю тыи люди… водле зволенья ихъ и своего сумненья
завели…» (ЛМ-16. С. 68. № 96. (1532 г.). См. также: ЛМ-16. С. 86. № 119. (1532 г.).
112
В других случаях «сумненье» еще не окончательно отделено от веры в Бога. В конце 1530-х гг. судьи
королевы рассматривали тяжбу между городенским ключником паном Лукашем Гриньковичем и крестьянами королевы о пруде, ловле в нем рыбы и ущербе, связанном с залитием сеножатей и огородов. Когда
другие способы доказательства прав на сеножати не убедили судей, последние приказали обеим сторонам
«поставить» «довод». В качестве такового со стороны крестьян были поставлены 35 свидетелей, со стороны Лукаша — 18 свидетелей. И те, и другие свидетельствовали в пользу своей стороны. Судьи, выслушав
показания свидетелей каждой стороны, и «бачечи» показания свидетелей подданных королевы более «достаточными» и «кгрунътовными», предложили им «поправить» свои показания телесной присягой, а пану
ключнику избрать из них шестерых и вести их к присяге. Судьи трижды спрашивали у Лукаша, готов ли он
вести свидетелей к присяге. Лукаш ответил: «Ижъ ихъ не веду, бо вижу, ижъ готови сут присягнуть, а маю
досыть на повести ихъ, а сумненя души своее и ихъ не хочу завести, а то кромъ жадное присяги пущамъ подданыхъ г(о)с(по)д(а)ръскихъ» (LM-25. Р. 153. № 93. (1539 г.)). Это «сумнене души» не дифференцированно
от сакрального акта — присяги, чего нельзя сказать о других упоминаниях совести.
110
111
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
153
Fontes
Все это говорит о том, что в случае с крестьянами, дававшими показания против
своего пана, мы имеем дело не с внутренним голосом человека, а c пониманием
опасности внешней санкции, в данном случае — санкции Бога. Следовательно,
фактически свидетельство Божьей правды упомянутыми крестьянами представляло
собой механизм внешнего контроля, а не самоконтроля.
Понятие «совесть» известно по актовым источникам первой половины XVI в.
Например, витебский воевода Матей Войтехович Яновича, рассматривая совместно
с витебскими «панами»-боярами и мещанами дело о стации на витебского воеводу
на стане в с. Бабиничи Витебского повета, просил упомянутых бояр и мещан, «же бы
водлугъ сумъненья своего поведили, если бы о тотъ станъ зведомы, хто перед тымъ
воевод витебъскихъ у Бабиничахъ поднималъ и стацею про ихъ милость давалъ»110.
В процитированном отрывке «сумненье» лишено религиозного содержания.
Это и есть проявление совести как морально-психологического механизма
самоконтроля. Именно этой совести свидетелей и доверяли судебные стороны,
когда допускали их к даче показаний («давали» или «пускали» «на сумненье»
свидетелей)111. Один из наиболее ранних случаев проявления совести — показания
крестьян в тяжбе между Юрием Зеновьевичем и Олехной Судимонтовичем. Крестьяне свидетельствовали не так, как просили судьи («по правъде, такъ какъ ся Б(о)
га боячи») — они дали ложные показания.
Это значит, что страх перед Богом уже не ограничивал поступок крестьян.
Их свидетельство основывалось на внутренней свободе выбора. Другое дело, что
свобода выбора была подавлена внешней силой — страхом репрессий со стороны
пана. Это значит, что в данном конкретном случае мы имеем дело с проявлением
нечестности, противопоставлявшейся совести112.
Таким образом, совесть, став одним из регуляторов социальных отношений,
заняла место присяги и «Божьей правды». Но могла ли она послужить таким же
мощным регулятором социальных отношений, какими первоначально были присяга
и «Божья правда»? Наконец, можно ли было доверять совести так, как в начале доверяли присяге и «Божьей правде»? Во время тяжбы, когда одна сторона — боярин
Скрамовский — обвинял людей Степана Кончи в нападении на дворец, избиении
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
челяди и отбивании замков от свирана, Конча признал вину своих людей, заявив:
«Милый пане Скрамовский! Верю твоему сумненью: естъли будуть тыи люди мои
кгвалтъ учинили, и я тобе тыи люди шиеми выдаю…»113
Но так было далеко не всегда. Совесть не могла заставить человека во всех необходимых случаях говорить правду. Прошло время, когда можно было верить
человеку «на слово его»114 «яко доброму чоловеку…»115 В условиях деформации
в системе ценностей, изменения норм и стереотипов, искажения моральных норм
голос совести был более слабым по сравнению со стремлением к наживе, страхом
перед сильными людми, силой негативных эмоций, ценностями приятельских и родственных отношений и т. д. Люди перестали верить слову всех и каждого. Во время
тяжбы между Юрием Зеновьевичем и Олехной Судимонтовичем первый понимал
и прямо заявлял перед судьями, что свидетели не способны давать правдивые показания (под давлением Олехны), безусловно, он не мог доверять этим свидетелям.
Не могли им доверять и судьи, которые по требованию Юрия признали целесообразным использовать самый решающий прием доказательства правды — присягу.
Первоначально суд был только Божьим; его вершил Бог. Для того, чтобы доказать
правду, обращались к Богу, его ответ являлся «Божьей правдой». В классическом и
позднем Средневековье и следствие, и суд назывались «правом»116. Окончательным
результатом права была «справедливость», что, в частности, отразилось в клишированной формуле «право дати и справедливость учынити»117. В основе слов «право»
и «справедливость» — «правда»118. «Справедливость учынити» — найти, дать
«правду»119. По терминологии классического и позднего Средневековья присягнуть
РИБ. Т. 20. Стб. 57. № 52. (1510 г.).
ЛМ-16. С. 19. № 23. (1530 г.)
115
LM-225. Р. 155. № 210. (1540 г.).
116
Право просили (просили провести следствие и суд), давали (допускали к следствию и суду), «ку праву
позывали» (вызывали в суд), в право «вступовали», «становилися» (вступали в судебную тяжбу), право
имели, вели, в праве стояли (судились), перед правом свидетельствовали (свидетельствовали перед судом),
правом «искали», «зысквали» (решали дело через следствие и суд), с права «не спускали» (не отказывались
от претензий, которые были предъявлены судебным порядком) и т. д.
117
См. также: «Нижли справедливости отъ него мети не могу. Колко разовъ есми жаловалъ и роки онъ сам
покладалъ, а никому права не далъ» (ЛМ-228. С. 186. № 100. (1539 г.)); «…и онъ намъ права дати и справедливости жадное и до сихъ часов вчынити не хотелъ» (ЛМ-228. С. 296. № 168. (1540 г.)). «Справедливость»
можно было желать, просить, иметь, свидетельствовать, она могла не «стать», т. е. могла быть не установлена. «Справедливость» могла быть лучшей, «конечной», т. е. окончательной. Можно было «справедливе
досмотрети», «справедливе догледети», «справедливе светъчыть».
118
По Псковской судной грамоте и Судебнику 1497 г. целовать крест = «дать правду» (Сергеевич В. И.
Лекции и исследования... С. 437). Ср. значения слова «правда» в словарях старославянского и древнерусского
языков (Словарь старославянского языка. СПб., 2006. Т. 3. С. 244–245; Срезневский И. И. Материалы для
словаря древнерусского языка... Т. 2. Стб. 1355–1360; Словарь русского языка XI–XVII вв. Москва, 1992.
Вып. 18 / Авторы словарных статей О. И. Смирнова, В. Г. Чурганова. С. 96–99).
119
Старославянское «правъ» — «прямой», «ровный», «правильный», «справедливый» (Словарь старославянского языка. Т. 3. С. 242–243). Ср. скандинавское слово réttr, которое кроме значения «право» также
означало: «прямой», «точный», «правильный», «справедливый» (Гуревич А. Я. Категории средневековой
культуры. С. 134). «Право», «правда» противопоставлялись тому, что называлось «кривда» — традиционное
определение, при помощи которого в актовых источниках фиксировалось правонарушение в отношении
к людям. Старославянское «кривъ», «кривыи» = плохой, неправильный (Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. Москва, 1985. Вып. 12. С. 171). Отсюда выражения:
«криво оучинить» (АЗР. СПб., 1846. Т. 1: 1340–1506. С. 1. № 1. (1352 г.)); «кривое сведецство» (РИБ. Т. 27.
Стб. 590. № 76. (1495 г.)). Слово «правда» сохраняло значение правового термина в Древнерусском и Рос113
114
154
Петербургские славянские и балканские исследования
А. И. Груша. Недоверие — не из-за него ли появился...
означало «поднести право». Следовательно, стороны в буквальном смысле этого
слова «подносили» правду, которую давал им Бог. Способом выяснения правды —
«Божьей правды» — являлись сакральные процедуры. По словам А. Я. Гуревича:
«Синоним справедливости, оно (право. — А. Г.) в то же время не ориентировано на истину в нашем ее понимании: истинным считали то, что было доказано в суде посредством
клятв и присяг… Клятвам, ритуалам, ордалиям и поединкам верили больше, чем какимлибо вещественным доказательствам и уликам, ибо полагали, что в присяге раскрывается
истина, и торжественный акт не может быть выполнен вопреки воле Бога»120.
сийском государствах. «Правдой» называли процесс представления и проверки доказательств; отдельное
доказательство (например, свидетелей); право, которое принадлежало истцу и защищалось в суде, закон и
т. д. (Ключевский В. О. Терминология русской истории. С. 170–171).
120
Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 146.
121
LM-6. Р. 335. № 567. (1496 г.).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
155
Fontes
Бог не только давал правду, но и устанавливал ее, посылая ласку одним и гнев
другим и т. д. Ситуация изменилась в результате секуляризации и рационализации
сознания человека. Суд перестал быть Божьим. Теперь суд вершили люди — судьи;
«Божью правду» заменили результаты следствия. Следствие приобрело светский,
рациональный, практический характер и основывалось на логических доказательствах. Доказательства искали в реальной жизни. Приговор выносился на основании
выяснения реального положения вещей. Во время тяжб не обходилось без сакральных действий, однако последние имели односторонний характер. Для судей они
имели практическое значение и представляли собой не более, чем вид следствия.
Сакральный характер сохраняла судебная присяга. Но постепенно в тяжбах о земельном имуществе, судебными сторонами которых выступала шляхта, присяга
была вытеснена другими доказательствами, главным из которых стали документальные свидетельства. Божья правда являлась правдой «последней инстанции», она не
требовала доказательств. Теперь правду надо было доказать путем следствия. Таким
образом, теперь судьи, проводившие следствие, а не Бог стали давать правду. Правда
судей требовала доказательств. «Судебный» лист содержал не только приговор суда,
но факты и результаты следствия, одновременно являвшиеся подтверждением этой
судебной «правды». В отличие от Божьей правды, доказательств требовало все, что
было сделано человеком.
Полнота власти Бога перешла к великому князю, он стал воплощать высшее
право и высший суд, образ и подобие Господа. Приблизительно в 1496 г. жители
с. Жорославка давали показания виленскому пану, городенскому наместнику князю
Александру Юрьевичу, и жомойтскому старосте, пану Станиславу Яновичу, о принадлежности этого села (принадлежало ли оно великому князю или было пожаловано кому иному), заверяя, что свидетельствуют они «верне а справедливе». Между
прочим, они сообщили, что Скиндир (очевидно, один из претендентов на село)
посылал к ним слугу с просьбой засвидетельствовать то, что он им скажет, обещая
за это по кожуху, и по сукну. «И мы того не вчинили, — заявили крестьяне, — бояли
ся есмо Бога и г(о)с(по)д(а)ря великого кн(я)зя»121.
Мистическая, иррациональная связь, существовавшая между Богом и людьми,
позволяла Богу обходиться без «аппарата» власти, необходимого для осуществления
внешнего контроля над обществом (наместников, должностных лиц, учреждений,
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
реальных исполнителей). Но великий князь не обладал способностью устанавливать такую связь и, соответственно, видеть правду каждого человека. Ему и его
наместникам, как судьям, нужны были реальные и логические доказательства
правды. Одним из таких доказательств и должен был стать документ. Его распространение стало индикатором развития не религиозно-правовых, а именно
правовых отношений.
Статья подготовлена при поддержке Фонда Герды Хенкель (Gerda Henkel Stiftung, Düsseldorf), Германия, в рамках проекта «Truth and trust crisis: Formation of
written culture in business and legal spheres of the Grand Duchy of Lithuania (last third
14th – first third 16th century)» (AZ 15/SR/08).
Summary
The key idea of the article is the following. According to initial ideas of a society
and individuals their activity was under close control of God who actively interfered
in human life. It was shown, in particular, in great value in society functioning of such
phenomena as an oath and a testimony of so called Gods’ truth. The close control and
active intervention of God in human life maintained functioning of oral right and trust of
people to each other. Written evidences for acknowledgement of rights were not claimed;
in order to prove rights it was sufficiently to swear or inform Gods’ truth. As the result
of consciousness secularization and development of rational relations qualities, abilities
and will of man, instead of God ones started to play the main role. People appeared face
to face to each other out of the control of supreme forces. Negative qualities of people
were bared. People ceased to trust each other. The role and value of sacred procedures
decreases. There was need for use of other means of acknowledgement of rights by means
of written texts.
Петербургские славянские и балканские исследования
Miscellanea
Ñìåñü
А. К. Шагинян
ИЗ ИСТОРИИ ЕРЕТИЧЕСКОГО ДВИЖЕНИЯ
ПАВЛИКИАН АРМЕНИИ — ПРЕДШЕСТВЕННИКОВ
БАЛКАНСКИХ БОГОМИЛОВ
В условиях арабо-мусульманского владычества (VIII–IX вв.) одной из древневосточных ортодоксальных церквей — Армянской — приходилось и отражать натиск
со стороны господствующей в халифате новой монотеистической религии ислама,
и отстаивать в борьбе с Византийской церковью свои конфессиональные права. Эта
борьба заключалась в укреплении антихалкидонитских позиций Армянской церкви
в рамках своей юрисдикции (в пределах всей исторической Великой Армении и
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
157
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
соседней Кавказской Албании). Такой догматики она официально придерживалась
после созыва II Двинского собора 554 г.1
В то же время Армянской церкви приходилось вести активную борьбу против любого проявления ереси, которая не в меньшей мере беспокоила высшее духовенство
страны. В течение всего рассматриваемого нами периода территории сопредельных
иранских и среднеазиатских областей были охвачены различными социальными
движениями, переросшими в секты маздакито-хуррамитского направления. Например, восстание Сунбада Мага в Хорасане и Азербайджане в 755 г., Муканны
в Мавераннахре в 776–783 гг., Бабека в Азербайджане в 816–837 гг. и др.
Среди подобных движений в раннесредневековой Армении самым крупным,
как известно, являлось павликианство, которое возникло еще в доарабский
период ее истории. Его основоположником был некий Павел Армянин. До нас
дошли многочисленные рассказы легендарного жанра о происхождении этого
движения; так или иначе, его название связывается с различными личностями, и
все они носили имя Павел, в том числе апостол Павел2. Религиозно-философское
учение павликиан сформировалось под влиянием манихейства (осн. в III в.) и
маздакизма (490-е – 520 гг.), которые были широко распространены в Иране и на
всем Среднем Востоке. Основой их идеологии являлся крайний дуализм: вечная
борьба добра и зла, света и тьмы как изначальных и равноправных принципов
бытия. Павликиане признавали только Новый Завет, за исключением двух посланий апостола Петра. Ветхий же Завет еретики отрицали целиком. Они также
отрицали культ Богородицы, церковь и ее обряды, духовенство и особенно монашество и даже называли священников идолопоклонниками, а истинными последователями Христа, конечно же, считали самих себя. Павликиане в качестве
основного канона для современной гражданской жизни требовали ликвидации
богатых церковных владений и признания всеобщего равенства, существовавшего
в раннехристианской церкви3.
Изучением истории этого движения и его идеологических принципов занимались
многие известные ученые, главным образом, византинисты. По мнению профессора
С. Мелик-Бахшяна, первое достоверное упоминание о павликианах сохранилось
в постановлении вышеупомянутого Двинского собора 554 г. Из него следует, что
к середине VI в. движение это в Персидской (Восточной) Армении было настолько
сильным, что даже последователи такого мощного христианского течения, каковым
являлось в то время несторианство, присоединились к нему и приняли его обряд
причащения4.
Однако, по определению академика Р. Бартикяна, павликианство зародилось
только в VII столетии в Византийской (Западной) Армении (в округе Мананаги области Высокая Армения) как движение против налоговой и религиозной политики
империи. Затем оно распространилось на запад — на всю историческую Малую
1
Такое событие, как Двинский собор 554 г., в современной научной историографии расценивается как
национализация Армянской церкви и начало армянской христианской эры. Подробнее об этом см.: Шагинян А. Армения накануне арабского завоевания. СПб., 2003. С. 58–66.
2
Юзбашян К. К происхождению имени «павликиане» // Византийские очерки. СПб., 1971. С. 224–225.
3
Подробнее см.: Липшиц Е. Очерки истории византийского общества и культуры. М.; Л., 1961. С. 160–170.
4
Մելիք-Բախշյան Ս. Հայաստանը VII–IX դարերմ. Երևան, 1968 (Мелик-Бахшян С. Армения в VII–
IX вв. Ереван, 1968). С. 210–212.
158
Петербургские славянские и балканские исследования
А. К. Шагинян. Из истории еретического движения павликиан...
«…в то время как вы (Микаэл. — А. Ш.) будете принимать меры против халкедонской
ереси, или Майрагомской, или относительно пайли кенов, или — смешанных браков
(между родственниками. — А. Ш.), или вообще — чего-нибудь, то никто не может игнорировать ваш приказ…»9
У армяноязычного историка из Албании Мовсэса Дасхуранци (Х в.) мы нашли
упоминание, вероятно, об этом соборе. Там говорится, что при Микаэле с целью
препятствовать бракам, совершаемым между близкими родственниками, что сурово
преследовалось и каралось со стороны официальной церкви, был созван собор10.
Однако он имел место не в столице Албании Партаве, а в Шамкорской крепости.
Бартикян Р. Источники для изучения истории павликианского движения. Ереван, 1961. С. 26–31.
Подробнее см.: Шагинян А. Система административного деления и управления Арабского халифата в Армении и Арминийи // Вестник Московского университета. 2008. Сер. 13. Востоковедение. № 3. С. 68–85.
7
Chronique de Michel le Syrien / Ed. et trad. en français par J. Chabot. Paris, 1902. Т. II. P. 452, 482.
8
См.: BGA. Р. VI. P. 254; Р. VIII. P. 151, 183.
9
Полный текст этого документа был опубликован в 1893 г. в примечаниях к труду армянского иереяисторика XII в. Самуэла Анеци (см.: Սամէլի քահանայի Անեցւոյ հաւաքմնք ի գրոց պատմագրաց /
Հրատ. Ա. Տէր-Միքելեան. Վաղարշապատ, 1893 (Подборка из сочинений историографов иерея Самуэла
Анеци / Изд. А. Тэр-Микелеан. Вагаршапат, 1893). Примечания. С. 286. В документе стоит дата 88 г. арм. эры
(639/40 г.). Однако Р. Бартикян справедливо заключает, что в тексте должно быть 88 г. хиджры (706/707 г. —
см.: Бартикян Р. Указ. соч. С. 32–33). А поскольку 88 г. хиджры соответствует периоду с 12 декабря 706 г.
по 30 ноября 707 г., то вполне логично полагать, что собор этот был созван в 707 г.
10
См.: Մովսեսի Կաղանկատացւոյ Պատմթիւն Աղանից աշխարհի / Ի լոյս ընծ. Մ. Էﬕն. Մ.,
1860 (История страны Агван Мовсеса Каганкатваци / Изд. М. Эмин. М., 1860). С. 252–253.
5
6
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
159
Miscellanea
Армению (к западу от реки Евфрат)5, которая также находилась в составе Византии.
Однако, уже в начале VIII в. при императоре Филиппике (711–713) это социальное
выступление, вылившееся в открытое еретическое движение, перекинулось на восток — в пределы арабской провинции Арминийа и сопредельных областей.
К тому времени вся Восточная Армения и некоторые районы Западной Армении
(в том числе и округ Мананаги) были уже завоеваны арабами и вместе с Картли
(Восточной Грузией) и Албанией включены в состав единой провинции под названием «Арминийа» со столицей попеременно в Двине и Партаве. Новая административная единица подразделялась на Арминийу I (Армения) с центром в Двине,
Арминийу II (Албания) с центром в Партаве и Арминийу III (Картли) с центром
в Тбилиси. К юго-западу от Арминийи располагалась арабо-византийская пограничная область (араб. ас-Сугур) с двумя административными центрами в Малатии
и Тарсе. Она охватывала территорию Киликии и частично исторической Малой
Армении и де-юре принадлежала Арабскому халифату6.
По сообщению антиохийского патриарха якобитов Михаила Сирийца (1166–1199),
в пределах (ас-)Сугура широко распространяется движение павликиан. Благодаря
этому антивизантийский фронт мусульман в Армении IV (обл. Цопк) усиливается7.
В этой связи у некоторых основоположников арабо-мусульманской географической
литературы Х в. (Кудамы и ал-Мас’уди) можно обнаружить упоминание о «людях,
называемых ал-байалика», то есть павликианами8.
География зараженных ересью территорий вскоре охватывает также восточные
области Арминийи, расположенные в пределах Албании. Свидетельством тому
служит постановление Партавского собора, созванного после вступления на престол албанского католикоса Микаэла (705–742). В нем мы читаем:
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Более того, там сказано о письме, отправленном иберийскому (грузинскому) католикосу Талиле, годы правления которого, согласно грузинской церковной традиции,
являются 720–73111.
Между тем, в связи с активным распространением ереси армянский католикос
св. Йовханнэс III Одзнеци (717–728) выступает на VI Двинском соборе 720 г. со специальным XXXII постановлением, озаглавленным «Против павликиан». В нем
говорится следующее:
«Не следует в местах злоеретиков мцхнейцев, называемых павликианами, ночевать,
или примыкать и ходить к ним, общаться с ними, а (следует. — А. Ш.) вовсе удаляться
от них, гнушаться и ненавидеть их, ибо они — сыновья сатаны, лучины вечного (адского. — А. Ш.) огня, и отчуждались от любви воли творца; так если кто-либо примкнет
к ним, вступит с ними в любовь и дружбу, то следует таковых истерзать и тяжелую кару
наложить на них, пока они не очнутся, не вылечатся и (не вернутся. — А. Ш.) к вере.
А если они вновь пребудут в этом, таковых приказываем вовсе отсечь и выдворять, как
зараженных чумой членов церкви Христовой»12.
Из настоящего постановления следует, что Йовханнэсу Одзнеци, который, как
известно, пользовался большим авторитетом у арабской администрации Арминийи
и даже при халифском дворе, было не по силам вести против павликиан активную
борьбу, и он был вынужден удовлетвориться лишь предупреждениями о суровых
наказаниях. Тем более что сектанты, согласно вышеупомянутой сирийской хронике,
стали союзниками мусульман в их борьбе против Византии.
В ходе второго восстания армян 744–752 гг. против власти Арабского халифата
к повстанцам присоединяются отряды сектантов13. Современник тех событий, армянский архимандрит Гевонд, выражается о них так:
«…сыны преступления, не знающие ни страха Божьего, ни страха от князей, ни почтения к старшим; они как иноплеменники, делали набеги, брали в плен братьев и сродников
своих, грабили страну и терзали братьев своих пытками и мучениями»14.
По мнению Р. Бартикяна, таковыми могли быть только павликиане во главе
с Гегнесием, сыном Павла Армянина15. А тот факт, что еретики вдруг начали выступать на стороне мятежных армян в антиарабском движении, известный академик
объясняет тяжелой налоговой политикой халифата, которая затронула социальную
сферу жизни, в том числе и павликиан16.
После смерти Гегнесия-Тимофея в 747 г. наметился раскол между его двумя сыновьями: Иосифом и Захарием. Последний вскоре предал своих последователей,
11
См.: საქართველოს ექლესიის ქალენდარი. თბილისი, 1974 (Kалендарь Грузинской церкви. Тбилиси,
1974). С. 123.
12
См.: Կանոնագիրք Հայոց / Աշխ. Վ. Հակոբյանի. Ա–Բ. Երևան, 1964–1971 (Армянская книга канонов /
Крит. текст и прим. В. Акопяна. I–II. Ереван, 1964–1971). Т. I. С. 534–535.
13
О втором антиарабском восстании армян см.: Шагинян А. Первые восстания в Армении и Арминийи
против власти Арабского халифата (новые хронологические уточнения) // Вестник Ереванского университета. № 2 (122). 2007. С. 110–114.
14
История халифов вардапета Гевонда / Пер. на рус. яз. К. Патканова. СПб., 1862. С. 86–87.
15
Константинопольский патриарх Фотий (858–867 и 877–886) утверждает, что до Гегнесия-Тимофея ересь
возглавлял Симеон-Тит, а до него — Константин-Сильван (см.: Его же святейшего Фотия повествование
о вторичном произрастании манихеев / Пер. на рус. яз. Р. Бартикяна // Бартикян Р. Указ. соч. С. 169).
16
Бартикян Р. Указ. соч. С. 41–51.
160
Петербургские славянские и балканские исследования
А. К. Шагинян. Из истории еретического движения павликиан...
и движение возглавил Иосиф-Афронит. Вот как об этом кратко выражается Гевонд:
«Долготерпение Божье вознегодовало на такие поступки; оно разрушило согласие
их, и в продолжение целого года не удалось им их беззаконное намерение»17. А вот
как об этих разногласиях подробно пишет современник тех событий, византийский
историк Петр Сицилийский:
«Через некоторое время каждый (Захарий и Иосиф. — А. Ш.), возглавляя своих учеников, хотел тайком убежать из этой местности, но… агаряне начали подозревать, что
они хотят пройти в Романию, и начали отыскивать их. Захарий… бросил своих учеников и сам убежал <…> Иосиф-Афронит, пользуясь удобным случаем, побежал вместе
со всеми своими… и пришел в… Эписпарис (Понтийский. — А. Ш.)… Узнав об этом,
некий благочестивый муж из местных архонтов по имени Крикорахес во главе многих
воинов окружил его дом… (Тогда Иосиф-Афронит. — А. Ш.) убежал во Фригию, а оттуда
в Антиохию Писидийскую»18.
История халифов вардапета Гевонда. С. 87.
Полезная история Петра Сицилийского — осуждение и опровержение ереси манихеев, называемых
также павликианами, начертанная для архиепископа Болгарии / Пер. на рус. яз. Р. Бартикяна // Бартикян Р.
Указ. соч. С. 140.
19
Подробно об этом см.: Шагинян А. Армения и Арминийа в составе Аббасидского халифата во второй
половине VIII и в начале IX века // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2008. Сер. 2. История.
Вып. 3. С. 76–77.
20
Краткая история Никифора, патриарха Константинопольского / Пер. на рус. яз. Е. Липшиц // ВВ. 1950.
Т. III. С. 377.
21
Летопись византийца Феофана от Диоклетиана до царей Михаила и сына его Феофилакта / Пер.
на рус. яз. В. Оболенского и Ф. Терновского. М., 1884. С. 314.
22
См.: Армянская книга канонов. Т. II. С. 9.
23
См.: там же. С. 8.
17
18
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
161
Miscellanea
Византийские власти старались освободиться от павликиан путем их массового
переселения на Балканы. Относительно времени отступления императора Константина V Копронима (741–775) из Феодосиополя летом 752 г. под натиском арабских
сил19 его секретарь Никифор сохранил интересную заметку: «…Константин принялся строить во Фракии города, в которых селил сирийцев и армян, которых заставил
переселиться из города Мелитены и Феодосиополя…»20
Через три-четыре десятилетия византийский летописец Феофан Исповедник
(ок. 760–818) к этим словам добавит «…и которые составили ересь павликианов»21.
Однако в протоколах Партавского собора, созванного в 768 г. армянским католикосом Сионом I Бавонеци (767–775), вновь упоминаются еретики. Так, например,
в VIII каноне читаем: «И видим мы, как в некоторых местах оскорбляют святую
купель крещения неграмотные и глупые священники, которые, считая воду для омовения непригодной, выносят ее и выливают»22. Вполне эти «неграмотные и глупые
священники» могли действовать под влиянием сектантских идеологов. О том, что
ересь охватила даже церкви и церковнослужителей, свидетельствует VI канон того
же собора, который прямо гласит: «И беспрепятственно назначить архимандритов
в церквях, дабы не воспрепятствовать познанию Божьей благодати, и пожирающая
раскольная ересь не проникла в них»23.
Движение павликиан широко развернулось и в пределах Византийской Армении (фемы Армениак), и арабской провинции Арминийа. После смерти ИосифаАфронита в 778 г. движение возглавил Ваан. Но против него выступает Сергий,
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
который, одержав победу, с 801 по 835 гг. сам возглавил ересь. Вот как об этом
высказывается патриарх Фотий:
«[Все] всех [ересиархов, выступивших] до Ваанеса и Сергия равно боготворят, но после
того, как они разделились на две противоборствующие части, одни боготворят Ваанеса,
другие — Сергия. Между ними ссора и распря так усилились, что честолюбие привело
их даже до резни»24.
По свидетельству Петра Сицилийского, она продолжалась
[до тех пор, пока] «…один из синекдемов Сергия по имени Феодот не сказал им: “Нет
повода для распри между вами и этими людьми (последователями Ваанеса. — А. Ш.),
ибо у всех нас до появления нашего учителя была одна и та же вера”. После этого они
перестали убивать [друг друга]»25.
При Сергии-Тихике, по определению С. Мелик-Бахшяна, движение павликиан
достигает своего апогея, особенно в годы правления императоров Никифора I
(802–811), Михаила I (811–813) и Льва V Армянина (813–820), охватывая все более
значительные территории от Кавказской Албании на востоке до Балканской Фракии
на западе26.
Во время арабской кампании императора Феофила (829–842) 223 г. хиджры
(837/8 г.)27 павликиане стали концентрировать свои силы в арабо-византийской
пограничной области. Согласно греческим авторам, во главе с военачальником
Карбеасом (835–863) им удалось даже создать самостоятельное княжество с центром в Тефрике (арм. Тиврик)28. Главный город сектантов, который арабы называли
Абриком29, находился в пределах фемы Армениак. Известный византинист Э. Хонигман селениями павликиан считает также Аргаус, Кутакия и Стефана, которые
располагались вокруг Тефрики30.
Петр Сицилийский оставил весьма интересное описание из деятельности Карбеаса:
«Он, с одной стороны, удалившись от находившегося недалеко от него владычества
мелитенских агарян, а с другой — не соприкасаясь с людьми, стал совершенно похож
на беса. И хотел он приблизиться к Армениям и к Романии. Тех, которые подчинялись
ему, он сделал своими союзниками и использовал их в деле пленения, а тех, которые не
подчинялись [ему], отослал к сарацинам. И грабил он пограничные районы Романии,
24
Его же святейшего Фотия повествование... С. 170; ср. также: Полезная история Петра Сицилийского.
С. 148.
25
Полезная история Петра Сицилийского. С. 148.
26
Подробно об этом см.: Мелик-Бахшян С. Указ. соч. С. 260–267.
27
О кампании подробно см.: Мюллер А. История ислама / Пер. с нем. А. Мюллера. 2-е изд. М., 2004.
С. 755–756.
28
Полезная история Петра Сицилийского. С. 149; Его же святейшего Фотия повествование... С. 195. —
Согласно продолжателю Феофана, княжество обладало сильным и боеспособным отрядом, численностью
в 5000 (см.: Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей / Пер. на рус. яз. Я. Любарского.
СПб., 1992. С. 73–74). — О деятельности военачальника и главы секты Карбеаса подробно см.: Garsoian N.
The Paulician Heresy: A study of the origin and development of Paulicianism in Armenia and the eastern provinces
of the Byzantine Empire. Hauge; Paris, 1967. Р. 126–127; Мелик-Бахшян С. Указ. соч. С. 274–282.
29
Например, ал-Мас’уди пишет «…крепость Абрик, которая была городом ал-байалика» (см.: BGA.
Р. VIII. P. 151, 183).
30
Honigmann E. Die Ostgrenze des byzantinischen Reiches von 363 bis 1071 nach griechischen, arabischen,
syrischen und armenischen Quellen // Corpus Bruxellense Historiae Byzantinae. Bruxelles, 1935. T. III. S. 60.
162
Петербургские славянские и балканские исследования
А. К. Шагинян. Из истории еретического движения павликиан...
расположенные в припонтийских областях. Вместе со всем этим он подготовлял из-за
удобства местности удобное убежище для тех, которых убивали в Романии за то, что они
принадлежали к этой ереси»31.
Полезная история Петра Сицилийского. С. 149.
См.:
— Ibn Wadhih qui dicitur
al-Ja’qubi. Historiae / Ed. M. Houtsma. 2. Lugduni Batavorum, 1883). Р. 429.
33
Буниятов З. Азербайджан в VII–IX вв. Баку, 1965. С. 226–229.
34
Полезная история Петра Сицилийского. С. 149.
35
Армянское происхождение византийского императора Василия I исследователи не оспаривают. См.: Васильев А. Происхождение императора Василия Македонянина // ВВ. 1906. Т. 12. С. 148–165; Ադոնց Ն. Վասիլ
Հայազն // Պատմական սﬓասիրթիւններ / Լոյս ընծ. Ա Խոնդկարեան. Պարիս, 1948 (Адонц Н.
Василий Армянин // Исторические исследования / Вып. А. Хондкареан. Париж, 1948). С. 452–500; Adontz N.
Etudes arméno-byzantines. Lisbonne, 1965. P. 47–108; Юзбашян К. Армянские государства эпохи Багратидов
и Византия IX–XI вв. М., 1988. С. 100–104; Любарский Я. Приложения // Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей / Пер. на рус. яз. Я. Любарского. СПб., 1992. С. 297.
36
Продолжатель Феофана. Указ. соч. С. 113–114. — О Хрисохире и падении Тефрики подробно см.:
Garsoian N. Op. cit. Р. 130; Мелик-Бахшян С. Указ. соч. С. 282–291.
37
Սարգիսյան Բ. Ուսﬓասիրթյն մանիքեա-պավղիկյան-թոնրակեցիներ աղանդին. Վենետիկ,
1893 (Саргисян Б. Исследование о манихео-павликиано-тондракитской ереси. Венеция, 1893). С. 58.
31
32
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
163
Miscellanea
Академик З. Буниятов пришел к выводу, что частые восстания байлаканцев
в Албании второй половины VIII в. могли быть выступлениями павликиан. Этим
повстанцам мусульманские авторы уделяют большое внимание. Вполне логично
ученый сравнивает «бродяг» из рассказа арабоязычного историка (из Хорасана)
ал-Йа’куби (ум. в 897 г.)32 о восстании жителей Байлакана (Пайтакарана) в 133 г. х.
(750/1 г.) с вышеупомянутыми у Гевонда «сынами преступления». Однако нам
кажутся необоснованными окончательные выводы известного арабиста о том,
что «родиной движения павликиан надо считать Албанию — области Гардман и
Байлакан»33. Мы допускаем только то, что эти, как и некоторые другие исторические
армянские округа Правобережной Албании, были заражены ересью.
С 863 по 872 гг. военачальником и главой секты павликиан стал зять покойного
Карбеаса — Хрисохир. Петр Сицилийский установил с ним личные контакты в ходе
9-месячного императорского посольства в Тефрику на 2-м году правления императора Василия I (867–886), т. е. в 868/9 г. Об этом он сам пишет в своем сочинении34.
При Хрисохире основателю Македонской династии (имеющей далекие армянские
корни35) удалось разгромить павликиан. Византийский полководец Христоф в 872 г.
взял и разрушил их центр Тефрику36.
После этого последователи движения рассеялись. Часть их примкнула к новой
дуалистической ереси в Армении — тондракитов (IX–XI вв.)37, другая — эмигрировала во Фракию и Болгарию, пополнив ряды депортированных сюда Константином V в 752 г. павликиан и внеся свой активный вклад в формирование на Балканах
широко известного еретического движения богомилов (X–XIV вв.).
Итак, павликианское движение было тесно связано с арабо-византийскими
военно-политическими отношениями и в определенной мере зависело от них.
Павликиане, занимающие, по сути, никем неконтролируемую арабо-византийскую
пограничную область, в свою очередь успешно использовали существующие многолетние межгосударственные противоречия в своих политических интересах. Они
смогли создать свою внутреннюю организацию, которая, по существу, представляла
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
собой вполне автономное политическое объединение, обеспокоившее византийские
власти. Павликианство, конечно, имело социальную направленность, принимало
участие в антиарабских восстаниях христианских народов Арминийи, но очень
скоро оно переросло в мощное еретическое движение, сильно обеспокоившее официальные религиозные институты.
Summary
The Paulicians’ movement (7th–9th centuries) was narrowly associated with the AraboByzantine military and political resistance. As a result the Paulicians could create their
internal organization, which was an autonomous political union, troubled the Byzantine
authorities. Paulicianism had the social trend, but soon it transformed to powerful
heretical movement, very hard troubled the official religious institutions. That’s why
both the Armenian and the Byzantine Church, in spite of their being at serious dogmatic
variance, pursue the successive policy to neutralize this very dangerous movement for
all over the region.
Петербургские славянские и балканские исследования
М. М. Волощук
ГАЛИЦКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В ХІІ–ХІІІ вв.:
ЗЕМЕЛЬНЫЙ, ДИНАСТИЧЕСКИЙ
И ЭТНИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ
1
Erdélyi L. A Tihányi apátság története: 2 k-ban // A Pannohalmi Szent-Benedek-rend története: 12 k-ban /
Szer. L. Erdélyi. Budapest, 1908. K. 1 (1055–1701). 45 l.
2
Информация получена автором от Ярославы Хортяни, принимавшей участие в исследовании монастыря
в конце 1990-х годов.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
165
Miscellanea
Вопросы идентичности населения различных земель в Средние века — тема более чем сложная, причиной чему является, главным образом, скудость источников.
Тем не менее, актуальность указанной проблемы неоспорима, особенно в отношении полиэтничных контактных зон, которых в средневековой Европе насчитывалось
немало. Одной из таких территорий являлся район Карпат, где в XII–XIII вв. соседствовали друг с другом Галицкое княжество и Венгерское королевство, граница
между которыми проходила по горному хребту.
Первые переселения компактных групп восточнославянского населения в Венгерское королевство стали возможными благодаря заключению браков между
представителями династий Арпадов и Рюриковичей. Результаты археологических
исследований и данные топонимики позволяют считать доказанным проживание
в окрестностях Тиханского монастыря некоторой группы населения, давшей название селу Ороси (лат. — Rutheni)1. В результате исследований обители в 90-х гг.
ХХ в. здесь были найдены кельи монахов восточного обряда2.
Без сомнения, появление в середине 50-х гг. ХІ в. в центральной части страны
подобных артефактов связано с женитьбой герцога Эндре (1015–1060 гг., король
с 1046 г.) на дочери киевского князя Ярослава Владимировича (около 978–1054 гг.)
Анастасии (?) и дальнейшим утверждением супружеской четы на венгерском престоле. Люди, давшие название селу в окрестностях монастыря, очевидно, были
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
родом из Киевского княжества, то есть «Русской земли». Их поселение неподалеку
от построенной обители, очевидно, было осуществлено с целью ее обслуживания,
а потому трудно предположить, что эти поселенцы происходили из слабо христианизированных земель, присоединенных к Руси в годы правления князей Владимира
и Ярослава. Потребность восстановления христианства во владениях Арпадов была
тем более необходимой после языческого восстания первой половины 40-х гг. ХІ в.
под руководством Ваты3.
Заключение русско-венгерских династических браков происходило и далее, о чем
свидетельствует несколько зафиксированных документами случаев. Жен из Руси
в 1104 и 1112 гг., соответственно, брали для себя герцог Алмош (около 1075–1127 гг.)
и его старший брат — король Калман І. Несомненно, подобные случаи сопровождались переездом в Венгрию не только невесты, но и некоторого сопровождения
из числа обслуги и придворных4. Недостаток источников не дает возможности
конкретизировать земли, из которых в Венгерское королевство отправлялись переселенцы. Мы можем разве что предположить, что они могли быть из Переяславского, Смоленского, либо же из Киевского княжеств — земель, к которым имели
непосредственное отношение родители невест, в частности Владимир Мономах,
чья дочь Евфимия в 1112 г. вышла замуж за короля Калмана5.
Все вышеперечисленные персоны, переехавшие вместе с княжной, были носителями русской идентичности, вследствие чего этноним «русь» продолжал закрепляться не только в топонимике Венгерского королевства, но и в элементарных
знаниях, ментальных установках, психологии рядовых венгров.
Однако, интеллектуальная верхушка общества вполне осознавала этническую
разнородность и политико-территориальную обособленность подконтрольных
Рюриковичам восточнославянских земель, свидетельства чего в конце ХІІ – начале
ХІІІ в. мы находим на страницах так называемой Прагесты (ХІ–ХІІ вв.) и в особенности «Деяний Венгров» Анонима (Magister P.). Авторы данных работ четко
разделяли на страницах своих трудов понятия «Русь», «Галичина», «Владимирия»
(в значении: Волынь), «Суздаль»6, то есть те территориальные единицы, которые
принадлежали различным ветвям правящей на Руси династии. Причины и характер данного явления были рассмотрены в работах В. П. Шушарина7и М. Фонт8.
3
Chronici Hungarici compositio saeculi XIV / Praefatus est textum recensuit anno tationibus instruxit
A. Domanowski // SRH. Vol. 1. P. 340–341.
4
См., например: Юрасов М. К. 1) Последствия женитьбы Калмана Книжника на Евфимии Владимировне
для освоения русскими Закарпатья // ДРВМ. 2007. № 3 (29). С. 129; 2) Русско-венгерские отношения в годы
киевского княжения Владимира Мономаха // Отечественная история. 2008. № 3. С. 3–18.
5
Ипатьевская летопись. Стб. 273.
6
P. magistri, qui Anonymus dicitur Gesta Hungarorum / Praefatus est textumque recensuit E. Jakubovich,
annotations exegeticas adiecit D. Pais // SRH. Budapestini, 1998. Vol. I. P. 13–118. — См. украинский перевод:
Gesta Hungarorum. Літопис Анонімуса про діяння угорців під час пошуків і віднайдення Батькіщини / Переклад з латинської і угорської К. Найпавер. Ужгород, 2005.
7
Шушарин В. П. 1) «Рутени» // Образование Древнерусского государства. Спорные проблемы. Чтения
памяти члена-корреспондента АН СССР Владимира Терентьевича Пашуто, Москва, 13–15 апреля 1992 г.:
Тезисы докладов. М., 1992. С. 74; 2) Мадьяры и славянские народы королевства Венгрия ХІ в. (Источниковедческие и историографические заметки) // Acta Hungarica. Ужгород, 1992. Т. 2. С. 145–157.
8
Фонт М. 1) Киев—Галич—Суздаль. Процесс раздробления Руси в зеркале политических отношений
между Венгрией и Русью // Венгрия и Россия в историческом прошлом. Материалы междисциплинарного семинара 26 января 2002 г. / Под ред. М. Агоштон. Сомбатхей, 2003. С. 45–51; 2) Понятие Ruthenia/
166
Петербургские славянские и балканские исследования
М. М. Волощук. Галицкая идентичность в XII–XIII вв. ...
Ruscia, Galicia, Lodomeria в хронике венгерского хрониста Анонима // Studia Slavica Academiae Scientiarum
Hungaricae / Ed. I. Nyomárkay. Budapest, 1997. Vol. 42. № 3–4. P. 259–269; 3) Anonymus «Ruscia»-képének
alapjai és forrásértéke // Tanulmányok Sz. Jónás Ilona tiszteletére / Szerk. G. Klaniczay és B. Nagy. Budapest, 1999.
207–218. l.; 4) Árpád-házi királyok és Rurikida fejedelmek. 84–95. l.
9
Историографическое обозрение наиболее важных работ представлено в статье: Кучкин В. А. «Русская
земля» по летописным данным ХІ – первой трети ХІІІ в. // ДГВЕ. 1992–1993 годы / Отв. ред. А. В. Новосельцев. М., 1995. С. 74–100. — См. также: Ведюшкина И. В. «Русь» и «Русская земля» в Повести временных
лет и летописных статьях второй половины ХІІ – первой трети ХІІІ в. // ДГВЕ. 1992–1993 годы / Отв. ред.
А. В. Новосельцев. М., 1995. С. 101–116.
10
Кучкин В. А. «Русская земля» по летописным данным… С. 75.
11
Ипатьевская летопись. Стб. 760.
12
CDH. Budae, 1829. T. II. P. 247.
13
CDH. 1829. T. III. Vol. I. P. 31.
14
См. например: CDH. 1829. T. III. Vol. I. P. 189, 356; 1829. T. IV. Vol. I. P. 287–288.
15
Ипатьевская летопись. Стб. 315.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
167
Miscellanea
Семантико-географические отличия в узком и широком понимании понятия «Русь»,
а также его использования в ХІІ–ХІІІ вв. применительно к Галичине были раскрыты
историками уже в ХІХ в., после чего их выводы неоднократно подтверждались9.
Понятно, что определяя земли Перемышля или Теребовля как «Ruthenia», хронисты, без сомнения, связывали этот термин с правящей династией Ростиславичей,
так же, как и Киевское или Черниговское княжества — с Мономаховичами или
Ольговичами. В границах же самой Галицкой земли подобные отождествления
случались крайне редко. В частности, исключительно публицистический гиперболизированный характер, по словам В. А. Кучкина10, носит просьба Судислава
к Эндре ІІ «изеидете на Галичь и примете землю Роускоую»11, датированная первой
половиной 1230 г. Не отвергая полностью мысль российского исследователя, мы,
однако, все же не можем исключить того, что под «Русской землей» союзник венгерского монарха имел в виду именно Волынь, против которой Арпады и организовали
серию масштабных походов в 1232–1233 гг.
Принципиальную этимологическую разницу между «Русской землей» и ее
окрестностями понимали также сами Арпады. Уже Бела ІІІ (1172–1196 гг.), принимая в 1189 г. титул Galaciae Rex12, хорошо понимал, что называть себе Russiae Rex
опасно, поскольку Галичина — это не вся Русь (в собственном внутридинастическом понимании), а только ее часть, причем достаточно нестабильная. Аналогично
размышлял Эндре ІІ (1205–1235 гг.), который с августа 1205 г., после переговоров
в Сяноке с вдовой князя Романа Мстиславовича, титуловался только как Galitiae
Lodomeriaequae Rex13, без выдвижения претензий на другие восточнославянские
территории, к каковым он не имел никакого отношения. Для правящей венгерской
династии после 1214 г. не было ни оснований, ни смысла расширять уже существующий титул и для Калмана (1208–1241 гг.), который в 1215 г. был возведен
в ранг Galitiae Rex14.
Конечно же, этнотерриториальную неоднородность Руси понимали и местные
летописцы, что можно проследить на страницах известных источников. Так, уже
с 40-х гг. ХІІ в. восточнославянский автор противопоставлял «галичан» жителям
других княжеств15, особенно враждебных Галицкой земле во второй половине
ХІІ – первой трети ХІІІ в. При этом понятие «галичанин» обозначало не только
жителя столицы, но и всей (или значительной части) Галицкой земли. Аналогич-
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
ные примеры можно привести и в случаях использования таких определений как
«новгородцы», «смолняне»16. Подобные антагонизмы, по нашему мнению, имели
не только политический, но и скрытый этнический характер.
Однако, для абсолютного большинства сочинений (заказчиками которых часто
являлись правящие князья) была важна задача показать единство «Русской земли»
не только через общие религиозные убеждения (исповедование христианства восточного обряда), но и путем демонстрации прав и полномочий различных ветвей
династии Рюриковичей в отношении как соседних, так и более отдаленных от Киева
земель-княжеств. В этом смысле понятными выглядят апологетические оценки
деятельности Даниила Романовича в связи с его кампанией в чешских землях
в 1252–1253 гг. («не бе бо никоторыи князь Роускыи воевалъ земле Чешьское»17)
и периодические сравнения его с далекими предками — киевскими князьями Святославом Игоревичем и Владимиром Святославичем («[князь Даниил, возвращаясь
из Польши. — М. В.] внидоста со славою в землю свою иныи бо князь не входил бе
в землю Лядскоу толь глоубоко прочее Володимера Великаго»18, «не бе бо в земле
Роусцеи первее иже бе воевал землю Чьшьскоу ни Стославъ хоробры ни Володимер
стыи»)19.
Хотя волынский властитель за период своего длительного правления очень недолго контролировал Киев, это не помешало ему на страницах иностранных актов,
хроник или анналов фигурировать как Dux Ruthenorum или Rex Russiae/Ruthenorum
Rex20. Значительно реже по отношению к нему использовался титул Dux Lodomerie21.
Соседние монархи четко знали династическое происхождение Даниила Романовича,
понимали суть его претензий на Галицкую землю, неоднократно на протяжении
1205–1213 гг. используя его в своих собственных интересах. Отграничение друг от
друга Галичины и Волыни для иностранных хронистов и дипломатов не существовало лишь на уровне титулатуры, но вполне четко ими осознавалось как таковое:
Ducatus Gallicie vs. Lodomeria22.
При этом, как показывает анализ актового материала, когда речь заходила о жителях, особенно о знати Волынской земли, практически всегда использовались
такие понятия, как Ruthenes, Ruscia, Russia и т. п. В то же время город Галич и вся
Галицкая земля в военных конфликтах конца 1180-х–1230-х гг. фигурирует как
Russia в основном только тогда, когда у власти здесь находился кто-либо из представителей династии Рюриковичей.
Показательной была ситуация в конце ХІ–ХІІ вв., когда Галицкая земля управлялась первыми Ростиславичами — Рюриком, Володарем и Васильком. Часть записей,
известных нам из так называемой «Композиции венгерских хроник» (включает
в себя «Прагесту» ХI–ХІІ вв.), позволяет констатировать, что контролируемую
См. географический указатель («Н», «С»): Там же.
Там же. Стб. 826.
18
Там же. Стб. 758.
19
Там же. Стб. 821.
20
CDH. 1829. T. IV. Vol. I. S. 235, 396; T. IV. Vol. III. P. 15, 197–198; 1841. T. VII. Vol. V. P. 580; 1838. T. X.
Vol. III. P. 231; Chronici Hungarici compositio saeculi XIV. P. 467; DPR. Romae, 1953. Vol. I. P. 28–45, etc.
21
CDES. Bratislava, 1987. T. II (inde ab anno MCCXXXV usque ad anno MCCLX). P. 100; CDH. 1829. T. IV.
Vol. I. P. 23, 429–430.
22
CDH. 1829. T. IV. Vol. I. P. 23.
16
17
168
Петербургские славянские и балканские исследования
М. М. Волощук. Галицкая идентичность в XII–XIII вв. ...
«первой галицкой династией» территорию венгры называли не иначе, как Ruscia,
а население — как Rutenes. Подобное именование встречалось при описании событий, датированных 1092, 1099, 1106, 1123, 1132 гг.23 и относившихся исключительно
к владениям упомянутых князей. При этом в венгерских источниках на терминологическом уровне не проводилось разницы между населением, проживавшим
в границах Киевского или Переяславского княжеств и в Галицкой земле. В обоих
случаях эти люди определялись как Rutenes/Ruthenes, а территория, на которой они
проживали, как Ruscia/Russia.
Некоторым образом система представлений Арпадов изменилась на рубеже
ХІІ–ХІІІ вв., когда в титуле династии появилось определение Galaciae Rex24. Хотя
проследить динамику такого рода изменений очень тяжело из-за недостатка необходимых источников, можно предположить, что понятия «Russia/Ruscia», «Ruthenes/
Rutenes» использовались, главным образом, по отношению к землям, лежавшим за
пределами Галичины (Волынь, Черниговское, Киевское, Новгородское, Смоленское
княжества и др.). Галичина же в западноевропейских источниках того времени
именовалась «Galitia/Galicia» либо «Gallitia/Gallicia», а местное население (необязательно только жители города Галича) обозначались соответственно «Galicienses».
Соответствующая терминология использовалась и тогда, когда было необходимо
идентифицировать местные географические объекты, в частности, горные перевалы.
24
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
169
Miscellanea
Chronici Hungarici compositio saeculi XIV. P. 414, 423–424, 426, 437–438, 448.
Причина титулования Белы в качестве именно Galaciae (а не Galiciae) Rex не вполне ясна. Может показаться, будто здесь имела место обычная для средневековых канцелярий описка, в которых не было недостатка при использовании похожей по звучанию географической номенклатуры. Однако, именно форму
Galaciae Rex, известную из нескольких актов 1189–1190 гг., без каких-либо изменений монарх использовал
до 1190 г. Еще более загадочным выглядит данный факт в свете того, что его сын Эндре ІІ за весь период
своего правления только единожды использовал неправильную форму титула — Galacie Rex (Hazai oklevéltár
1234–1526. № 2). Также по одному разу неверно использовали титул Бела IV, Иштван V и Эндре ІІІ. Во всех
остальных случаях, начиная с 1205/1206 г., титулование было правильным. Хотя еще Г. Феер (см.: CDH.
1831. T. VII. Vol. I. P. 181) считал, что титул Galaciae Rex отражает некоторую принадлежность Галичины
к владениям Арпадов, мы не можем быть в этом уверены. Несмотря на некоторые сомнения, выраженные
в отношении данного документа М. С. Грушевским (Грушевський М. С. Історія України-Руси. В 10 т. Кн. 1.
Київ, 1992. Т. 2. С. 449), большинство ученых были уверены в наличии претензий короля на Галицкую землю. Титул Galaciae Rex Бела использовал во время военного похода в Галичину, одновременно с началом
ІІІ Крестового похода, в котором некоторое участие принимали и венгры. Через территорию Арпадов прошли
отряды императора Фридриха Барбароссы (1152–1190 гг.), которые потом начали военные действия в Малой
Азии, где располагались земли, частично находившиеся в 1160-е гг. в управлении самого Белы (Алексея),
пребывавшего в то время при дворе императора Мануила Комнина. С 1170 г. будущий венгерский король
был женат на дочери герцога Антиохии Рене Шатильонского Анне. Владения Рене достигали границ одной
из провинций Ромейской империи — Галатии (Galacia). Соответственно, мы не исключаем возможности
принятия Белой ІІІ титула Galaciae Rex именно в контексте крестоносного движения, а не похода в Галицкую землю. Возможно, король рассматривал вариант возобновления влияния в Галатии посредством своих
связей с тамплиерами и другими крестоносцами на фоне новой кампании против Салах-ад-Дина. Следует
отметить, что прекращение использования им титула Galaciae Rex совпадает по времени как с потерей
Галича, так и с гибелью Фридриха Барбароссы, которому Бела предоставил поддержку во время похода в
Сирию и Палестину. Таким образом, территориальное значение «Galaciae Rex» пока нельзя считать установленным. Подробнее см.: Волощук М. М. Dominus noster Bela Galaciae Rex. Проблема оновлення титулу
угорських королів в контексті військових подій рубежу 80–90-рр. ХІІ ст. // Воєнна історія Галичини та Закарпаття. Науковий збірник. Матеріали Всеукраїнської військово-історичної конференції. Львів, 15 квітня
2010 р. / Відп. редактори В. В. Карпов, В. І. Горєлов, І. В. Мороз. Львів, 2010. С. 63–66.
23
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Так, несколько венгерских дипломов отображают пребывание королевских отрядов
«sub magna porta Galliciae, quae vocatur Hungarica»25.
Аналогичных особых обозначений для других земель Руси на страницах венгерских документов фактически нет. Волынь, которая под именем «Lodomeria» со
второй половины 1205 г. фигурировала в титуле Эндре ІІ, несмотря на невнятные
намерения короля на практике овладеть хотя бы ее частью (опекунство/сюзеренитет над Даниилом Романовичем на протяжении 1205–1213 гг. и военные кампании
1232–1233 гг. — прямые тому доказательства), в основной части актового материала и в нарративных источниках очень редко фигурировала именно как ducatus
Lodomeriae, или terra Lodomeriae. Венгры чаще использовали привычное для себя
понятие Russia/Ruscia/Ruthenia/Rutenia, называя местных князей в основном «русскими», а не «волынскими». В частности, уже авторы, близкие к Беле ІІІ, его поход
1188 г. к столице Ростиславичей обозначили как expeditionem in Russiam26, очевидно, потому, что местный престол в 1187–1188 гг. занимал князь Роман Мстиславич
(около 1152–1205 гг.), выходец из Волыни27.
В целом ряде дипломов при описании военных походов Арпадов в восточнославянские земли в первой половине ХІІІ в., их боевых действий против отрядов
Игоревичей, Романовичей, Мстислава Удалого и их союзников говорится, что
венгры отправлялись «in expedicione Ruscie»28, «contra Ruthenos»29, «in Russia»30,
«in Ruscia»31, «in exercitu nostro in Ruthenia»32, «in exercitu contra Ruthenos»33. На
основании информации летописей, существенно дополняющих часто скудные известия иностранных актов, можно сделать вывод, что против галицкой знати как
таковой ни королем Эндре, ни его сыновьями за указанный промежуток времени
никаких военных действий не проводилось. Все без исключения военные кампании
членов монаршей семьи, проводившиеся с начала ХІІІ в., направлялись против находившихся в Галицкой земле представителей династии Рюриковичей или же симпатизировавших им представителей местного нобилитета. На основании летописных
известий об этих кампаниях можно составить нижеследующую таблицу34.
CDH. 1829. T. IV. Vol. II. P. 32; 1831. T. VII. Vol. V. P. 273.
CDH. 1829. T. III. Vol. I. P. 160.
27
Ипатьевская летопись. Стб. 660–661.
28
CDAC. Pest, 1869. Vol. VII (1235–1260). Nr 64.
29
CDH. 1829. T. IV. Vol. I. P. 22.
30
CDH. 1829. T. IV. Vol. II. P. 32; CDH. 1831. T. VII. Vol. V. P. 273.
31
CDAC. Vol. XI. Nr 161.
32
CDES. 1971. T. I (inde ab anno DCCCV usque ad anno MCCXXXV). P. 258.
33
CDAC. 1862. Vol. IV (1272–1290). Nr 302.
34
В данный список мы сознательно не включили известие летописца о пребывании Эндре ІІ в Галиче
в 1212 г., поскольку не считаем, что для проведения переговоров с вдовой Романа Мстиславовича король
организовал военный поход (см.: Ипатьевская летопись. Стб. 727–728; Волощук М. М. «Вокняжение» галицьке Володислава Кормильчича (1210–1214 рр., з перервами): Міфи та реальність // Вісник Прикарпатського
університету. Історія. 2009. Вип. 15. С. 40). Также в таблице не отображены события осени–зимы 1214 г.,
связанные с отстранением от власти в Галиче Володислава Кормильчича и передачей престола малолетнему
Калману. Мы не исключаем, что подобные изменения происходили без использования силы (см.: Волощук М. М. 1) Володислав Кормильчич: Венгерская бытность 1214–1232 гг. // ДРВМ. 2009. № 3 (37). С. 19–20;
2) Володислав Кормильчич: Угорське перебування 1214–1232 рр. // Тези Міжнародної наукової конференції
«Східноєвропейські старожитності в добу середньовіччя», присвяченої 90-річчю з дня народження видатного
вітчизняного археолога Б. О. Тимощука, Чернівці, 10–11 квітня 2009 р. Чернівці, 2009. С. 20–21).
25
26
170
Петербургские славянские и балканские исследования
М. М. Волощук. Галицкая идентичность в XII–XIII вв. ...
№
Дата
1. осень 1205 г.
Имя и статус
военачальника / военачальников
Мокья (Mogh), королевский барон
Корочюн, Вълпт, Витомир, Благиня
король Эндре ІІ
2. весна–лето
1206 г.
3. вторая половина князь Роман Игоревич
1207 г.
4. осень 1208 г.
Бенедикт, воевода Трансильвании
5. лето–осень
1210 г.
Пот, палатин
7. осень 1219 г.
галицкий боярин Володислав
(Кормильчич) (Ladislaus Ruthenus)
галицкий боярин (?) Судислав
8. зима
1226–1227 гг.
9. лето 1230 г.
король Эндре ІІ
Андрей, галицкий князь (dux Galitiae)
Бела, младший король
10. первая половина король Эндре ІІ
1232 г.
Бела, младший король
Андрей, галицкий князь (dux Galitiae)
11. март (?) 1233 г. Андрей,
галицкий князь (dux Galitiae)
галицкий боярин (?) Судислав
12. август 1233 г.
король Эндре ІІ
(поход до конца
не состоялся)
Бела, младший король
12. июль–август
Филя (Fila),
1245 г.
королевский палатин
князь Ростислав Михайлович
киевские и черниговские князья
киевские, смоленские
и черниговские князья
галицкий князь Владимир Игоревич (из Черниговского княжества)
галицкий князь Роман Игоревич
(из Черниговского княжества)
галицкие князья Игоревичи
(из Черниговского княжества)
галицкий князь Мстислав Немой
(Пересопницкое княжество)
галицкий князь Мстислав Удалой
(из Новгородского княжества)
Романовичи волынские
тысяцкий Демян (в Галиче), боярин Даниила Романовича
Романовичи волынские
Романовичи волынские
Романовичи волынские
Романовичи волынские
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
171
Miscellanea
6. осень 1213 г.
Петр Турович (Petrus, filius Turoy),
комес судебной курии
Банко (Bank), бан Славонии и Хорватии
Мика Брадатыи
Лотохарот
Мокья (Mogh), королевский барон
Тибрец (Tiborc)
Марцел, комес судебной курии,
комес Бачки
король Эндре ІІ
Противник
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Практически каждое приведенное в таблице известие в той или иной степени
отображено в венгерских актах. В частности, поход Эндре весной–летом 1206 г.,
увенчавшийся заключением договора с черниговскими и киевскими князьями
в окрестностях Владимира-Волынского35, упоминается в булле папы Инокентия ІІІ
(1198–1216 гг.), где понтифик сообщает de expeditione короля in Ruteniam36. Очевидно, что именно об этом походе «…extra regnum… in Ruscya» говорится в дипломе
от 1212 г., согласно которому брату погибших королевских слуг Фаркаша и Петра
Иоанну даровались некоторые земельные участки. Крайне трудно предложить
какую-то иную датировку, так как в первой декаде ХІІІ в. в восточном направлении
именно extra Regnum непосредственно Эндре организовал только один поход — летом 1206 г. Другими кампаниями руководили его военачальники. Безусловно, Галицкая земля рассматривалась монархом как часть собственных владений, а поэтому
квалифицироваться понятием extra не могла37.
Масштабная кампания лета–осени 1210 г., направленная против князей Игоревичей, владевших при поддержке Арпадов Галицкой землей с лета 1206 г., отображена
в дипломе от 23 июня 1250 г., адресованном Iwachino comiti Scibiniensi. В акте, среди
перечня заслуг последнего, числится участие «in exercitum… contra Romanum ducem
Rutenorum… in quo conflictu idem dux capite fuit truncatus»38.
Обстоятельства защиты Галича венгерско-польскими отрядами в 1221 г. представлены в нескольких документах, датированных промежутком между 1234
и 1240 гг. Войска противника, возглавлявшиеся Мстиславом Удалым, киевским
князем Владимиром Рюриковичем и др., идентифицируются авторами документов
как «Ruteni infidi»39. При этом проводится четкое противопоставление их Калману
как королю Галиции (illustrus rex Gallicie)40, олицетворявшему власть в оторванной
от остальной Руси Галицкой земле.
Аналогичное противопоставление Галиции и Руси имело место в работе Яна Длугоша, отобразившего данную кампанию лучше каких-либо остальных нарративов,
в том числе на основании неизвестных до сих пор документов41. Данный труд тем
более ценен, поскольку автор работал над ним во времена, когда о Галичине как об
отдельной административно-территориальной единице уже давно никто не говорил,
а на ее месте было образовано воеводство Русское.
Возможно, именно за участие в кампании 1226 г. pro servitiis in exercitu contra
Ruthenos свои пожалования от Эндре ІІ получили королевские слуги Buheka и Natk42.
Летопись по списку Лаврентия // Летопись по Лаврентиевскому списку. СПб., 1872. С. 406.
CDH. 1829. T. III. Vol. I. P. 40.
37
При этом мы не отбрасываем также версии М. Фонт, считающей, что приведенные события могли
также состоятся и в 1188–1189 гг. См.: Фонт М. Венгры на Руси в ХІ–ХІІІ вв. // А сє єго срєбро: Збірник
праць на пошану члена-кореспондента НАН України Миколи Федоровича Котляра з нагоди його 70-річчя.
Київ, 2002. С. 97.
38
Regesta Regum stirpis Arpadianae critico-diplomatica: In 4 t. / Ed. E. Szentpétery. Budapestini, 1923. T. I
(1001–1270). P. 277–278.
39
CDH. 1829. T. III. Vol. II. P. 406; 1829. T. IV. Vol. I. P. 204.
40
CDAC. 1867. Vol. VI (890–1235). Nr 345.
41
Dlugossii Joannes. Annales seu Cronicae incliti regni Poloniae in 10 libres / Komit. red. Z. Kozłowska-Budkowa
i inni. Warszawa, 1973. Lib. 5–6. S. 204–205; Щавелева Н. И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша
(книги I–VI): Текст, перевод, комментарии. М., 2004. С. 200–203, 354–356.
42
CDAC. Vol. VI. Nr 302; CDES. 1987. T. I. P. 258.
35
36
172
Петербургские славянские и балканские исследования
М. М. Волощук. Галицкая идентичность в XII–XIII вв. ...
43
Ипатьевская летопись. Стб. 748–749. Город Тихомль, в частности уже под 1232 г., фигурирует как город Романовичей: «Изяслав же лет створи и веле воевати землю Данилову и взяша Тихомль» (Ипатьевская
летопись. Стб. 770).
44
CDAC. Vol. XI. Nr 176.
45
CDH. 1829. T. IV. Vol. I. P. 22.
46
CDAC. Vol. XI. Nr 176.
47
Ипатьевская летопись. Стб. 764–765.
48
CDH. 1829. T. III. Vol. II. P. 324.
49
CDAC. 1869. Vol. VII (1235–1260). Nr 200; Codex diplomaticus Regni Croatiae, Dalmatiae et Slavoniae:
In 14 v. / Collegit e digessit T. Smičiklas. Zagrabiae, 1906. Vol. IV (1236–1255). P. 383.
50
Ипатьевская летопись. Стб. 760–761.
51
Томенчук Б. П. Археологія городищ Галицької землі. Галицько-Буковинське Прикарпаття. Матеріали
археологічних досліджень 1976–2006 рр. Івано-Франківськ, 2008. С. 3, 495, 529, 531–532.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
173
Miscellanea
Из летописного текста известно, что монарх расширил военные действия на юг Волынской земли, в частности: «поиде король ко Теребовлю и взя Теребовль и поиде
к Тихомлю и взя Тихомль»43.
Немалое количество дипломов зафиксировало военные мероприятия Арпадов
при осаде Галича летом 1230 г. и на Волыни в 1232 г. В обоих случаях венгры идентифицировали указанные экспедиции, как происходившие extra Regnum in Ruchia44
и соответственно — contra Ruthenos45. Понятно, что Галицкая земля, пребывавшая с
незначительными перерывами в составе королевства на протяжении 1227–1234 гг.,
не могла определяться как находившаяся extra Regnum (авторы текстов, как видно
из их содержания, это прекрасно понимали), и, что понятно, не могла обозначаться
понятием «Russia/Ruscia», которое в данном случае использовалось относительно
Волыни.
В качестве именно «русского» города в событиях 1232 г. на страницах венгерского
диплома от 1233 г. фигурирует один из галицких центров — Ярослав («in Ruchia sub
quodam castro nomine Ytoslov»)46, контролировавшийся, как известно из летописи,
симпатизировавшей Романовичам группой бояр во главе с Давидом Вишатичем47.
Отправляясь на освобождение собственного сына — галицкого князя, герцога
Эндре, осажденного войсками князя Даниила в Галиче, король Эндре ІІ в договоре
с папским посланником Якобо Пренестино от августа 1233 г. констатировал, что
отправляется in Ruscia48. В данном случае подобное обозначение выглядит вполне
логичным, так как оно было более понятно посланцу Григория ІХ и, очевидно,
соответствовало намерениям венгерского монарха перевести боевые действия во
владения Романовичей, как это уже имело место в 1226 и 1232–1233 гг.
Особняком в данном перечне может стоять разве только известие одного из актов о попытке «младшего короля» Белы летом 1230 г. взять Галич, именуемый при
этом «castrum Ruthenorum Galich nomine»49. Данные события хорошо отражены
и в летописном материале: в нем говорится о защите столицы (или же ее какой-то
части — града) тысяцким Даниила Романовича Демяном50. Однако нам неизвестно,
какой именно град/крепость (castrum) защищал княжеский военачальник, поскольку
трудно согласиться с возможностью применения понятия castrum ко всему Галичу,
который, согласно результатам археологических исследований, насчитывал как
минимум четыре отдельных укрепленных городища51.
Вероятно, подобное обозначение (castrum Ruthenorum Galich nomine) относилось к осаде одного из близлежащих к реке замков/градов, в котором укрылся сам
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Демян с войском, не позволяя именно в этом месте форсировать реку. Это могло
быть расположенное ныне в ур. Шевченкове Пантелеймоновское городище, тесно
связанное с династией Романовичей, либо современный Старостинский замок, где
гипотетически локализуется родовая резиденция венгерских властителей Галича.
Анализ содержания королевского диплома позволяет предположить, что его автор
за 40 лет до этого (акт датирован 21 января 1249 г.) находился среди участников данного похода. В понимании составителя акта, тысяцкий князя Даниила, безусловно,
был представителем тех, кто именовался «Ruthenes».
Похожее четкое отделение Галичины от Руси прослеживается на протяжении
первой половины ХІІІ в. и тогда, когда речь идет о населении Галицкой земли.
В частности, в датированном 1215 г. письме Эндре ІІ папе Иннокентию ІІІ, которое
касается коронации Калмана королем Галиции, местные жители обозначаются как
«populus Galicie», «Galicienses», хотя рядом упоминается и какое-то «Ruthenorum
exercitus»52 — возможно, как считает А. Головко, полки князя Мстислава Мстиславича (1176/1180–1228 гг.), державшие венгерского герцога в осаде53. Из текста
понятно, что под «populus Galicie» подразумеваются отнюдь не только жители
одного города Галича.
Понимание отличия и обособленности Галицкой земли от всей Руси присутствует
и в польских источниках рассматриваемого периода. Наиболее типичной в этом
смысле является «Хроника» Богухвала (называемая также «Великопольской»), созданная в ХІІІ в.54 При описании событий 1188–1189 гг., занявшем в труде несколько
страниц55, автор четко проводит разницу между regnum/principatus Haliciensi и другими русскими княжествами, констатируя: «Romanum ejecit regnumque Haliciense
occupat»56.
Важно также, что в большинстве польских анналов указанного времени волынский, а впоследствии галицко-волынский князь Роман Мстиславич именуется не
иначе, как dux Rutenorum57, princes Ruthenorum58, rex Ruthenorum59 и т. п. Возможно,
что в его персоне иностранные авторы усматривали не просто властителя отдельных
княжеств, а самодержца всей Руси, как говорил о нем волынский летописец.
CDAC. Vol. VI. Nr 227.
Головко О. Б. 1) Корона Данила Галицького: Волинь і Галичина в державно-політичному розвитку
Центрально-Східної Європи раннього та класичного середньовіччя. Київ, 2006. С. 282; 2) Галицький період
діяльності князя Мстислава Мстиславича Удатного // Україна в Центрально-Східній Європі (з найдавніших
часів до кінця XVIII ст.). Київ, 2007. Вип. 7. С. 75.
54
Kronika Boguchwala i Godyslawa Paska // Monumenta Poloniae historica: Іn 5 t. / Ed. A. Bielowski. Warszawa,
1961. T. II. S. 454–598; Kronika Wielkopolska. Warszawa, 1965; «Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях ХІ–ХІІІ вв. / Вступ. статья Н. И. Щавелевой. М., 1987. Интересно, что в то же время польским историком
Мареком Дервихом рассматривалась гипотеза возможного авторства хроники Яна из Чарнкова. На данную
тему ученый написал специальное исследование: Derwich M. Janko z Czarnkowa a kronika Wiekopolska //
Acta Uniwersitatis wratislawiensis. Warszawa; Wrocław, 1985. Historia. T. 50. S. 127–162.
55
Kronika Boguchwala i Godyslawa Paska. S. 534–537.
56
Ibid. S. 535.
57
Kronika Polska / Dr. Ludwig Ćwikliński // MPH / Ed. A. Małcki, W. Ketrzyński, X. Liske. Warszawa, 1961.
T. 3. S. 639.
58
Katalogi biskupów krakowskich / Wydał Józef Szymański // MPH. SN. 1974. S. 90; Najdawniejsze roczniki
Krakowskie i kalendarz / Wydała Zofia Kozłowska-Budkowa // MPH. Seria 2. 1978. T. V. S. 69.
59
Kętrzyński W. O rocznikach polskich // Ropzprawy Akademii Umiejętności. Wydział historyczno-filozoficzny.
Kraków, 1897. Ser. 2. T. 9. S. 348.
52
53
174
Петербургские славянские и балканские исследования
М. М. Волощук. Галицкая идентичность в XII–XIII вв. ...
См. например: Перфецький Е. Перемишльський літописний кодекс першої редакції в складі хроніки
Яна Длугоша // ЗНТШ / Під ред. І. Крипякевича. Львів, 1927. Т. 147. С. 1–54.
61
См.: Щавелева Н. И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша. С. 484 (географические названия и этнонимы) и др.
62
Бибиков М. В. BYZANTINOROSSICA: Свод византийских свидетельств о Руси. М., 2004. С. 117.
63
Там же. С. 119–120.
64
CDH. 1829. T. IV. Vol. I. P. 57; T. IV. Vol. II. P. 380; 1838. T. X. Vol. III. P. 233; CDES. T. II. P. 157, 100–101;
Erdélyi Okmánytár. Oklevelek, levelek és más írásos emlékek Erdély történetéhez / Bevezető tanulmánnyal és
jegyzetekkel regesztákban közzéteszi Zs. Jakó. Budapest, 1997. T. I (1023–1300). 170. l.; Regesta Regum stirpis
Arpadianae critico-diplomatica. T. I. P. 229, 476, etc.
65
Rogerii Carmen Miserabile // SRH. Vol. II. P. 560–561, 563.
66
Magistri Simon de Keza. Gesta Hungarorum // Historia Hungaricae Fontes domestici / Ed. M. Florianus.
Lipsiae, 1883. S.70.
60
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
175
Miscellanea
«Польськая история» Яна Длугоша в приведенном выше перечне занимает
особое место, поскольку основывается на целом ряде неизвестных нарративных
источников, а том числе восточнославянских (возможно, галицкого происхождения60). Средневековый автор в описываемых им событиях ХІІ – середины ХІІІ в.
для обозначения жителей Галицкой земли использовал исключительно понятия
«галицкая знать» («Haliczienium primi»), «галичане» («Haliczienis»), как правило,
не отождествляя их с понятиями «русь», «русский». Трудно сказать, было ли подобное разделение сознательным шагом самого Я. Длугоша, или здесь имело место
цитирование других документов61.
О том, что в середине ХІІ–ХІІІ вв. противопоставление Галича Киеву являлось
одной из типичных черт греческой хронографии, позволяют говорить результаты
исследований М. В. Бибикова, посвященных восприятию ромеями всей Руси и отдельных русских земель ХІІ–ХІІІ вв.62 О том, что в Византии жителей Галичины
отделяли от жителей, в частности, Киевского или же Черниговского княжеств, ярким
образом свидетельствует периодическое отождествление жителей Галицкой земли
с галатами, в отличие от другого восточнославянского населения, именовавшегося
в византийских источниках скифами или же тавроскифами63.
В то же время имели место случаи, когда приграничные с Венгерским королевством восточнославянские земли обозначались в иностранных источниках
как Ruscia/Russia, terra Ruthenorum и т. п. В таких случаях речь обычно шла
о географической привязке событий, в частности, об участии венгерских слуг
в посольских, дипломатических миссиях ad partes Rutenie (четко локализировать которые из-за недостатка информации порой просто невозможно) и т. д.64
Так, на страницах «Плачевной песни» («Carmen Miserabile») Рогерия, составленной в середине ХІІІ в. сразу же после монгольского вторжения в Европу, перевал, известный как «Ворота», именуется «porta Ruscie, que Montana dicitur»65.
О горном массиве, расположенном in finibus Ruthenie (но не in finibus Galiciae),
сообщал Шимон Кезаи в своих «Деяниях венгров» (составлены между 1280
и 1285 гг.)66.
Имеют место также случаи, когда наследников галицкой знати называли «Orosz»,
а не «Galiciensis», как это имело место, например, с внуками Судислава — одного
из виднейших и наиболее влиятельных союзников Эндре ІІ в деле утверждения
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
в первой трети ХІІІ в. власти Арпадов в Галичине. Сыновья его дочери (вероятно,
самой старшей67) и венгерского урядника Фили (с 1241 г. (?) бан) Стефан и Николай
в акте от 1239 г. фигурируют как «similiter Oros»68.
На страницах папских булл 40–50-х гг. ХІІІ в., адресованных восточнославянским властителям Волыни или Галичины, местное население, как правило, фигурирует под обозначениями «Rusciae christiani», «populus Russiae»69, хотя при этом
Даниил или же Василько Романовичи предстают под титулами Princeps Galiciae,
Rex Russiae, Rex Lodomeriae и др.70 В данном случае ключевым мотивом такового
именования местного населения может являться традиция использования в предшествующую эпоху понятия «Russia/Ruthenia» в отношении всего восточнославянского
пространства, а также понимание претензий упомянутых властителей в отношении
других земель Руси.
Арабские путешественники, купцы, ученые город Галич (Галисийа) также ассоциировали со страной «ар-Русийа», то есть Русью. Подобное явление наблюдается,
в частности, у ал-Идриси, который в середине ХІІ в. посетил страны ЦентральноВосточной Европы, оставив в результате труд «Размышления утомленного путешествиями по областям» (1154 г.)71.
Таким образом, в конце ХІІ – первой половине ХІІІ в. имели место важные изменения в обозначении венграми Галицкой земли и ее жителей, безусловно, тесно
связанные с политическими и административными изменениями и военными
конфликтами. Если до конца ХIІ в. в официальных хрониках и актовом материале
монархии династия Ростиславичей и подконтрольная им территория именовалась
не иначе как «Русь», то со времени правления Белы ІІІ и Эндре ІІ в канцеляриях
Арпадов укрепляется понимание того, что Галичина — это не совсем «Русь». Не исключено, что такого рода изменения были связаны и с изменениями в восточнославянском летописании, которое еще с середины ХІІ в. последовательно отделяло
Галицкую землю от остальной Руси.
Понятиями «Ruthenes», «Russia», «Ruscia», «Oros» постепенно стали обозначаться только территории, подвластные исключительно представителям династии
Рюриковичей: Ольговичам, Романовичам, смоленским князьям и др. В то же время
Galitia/Galicia с этих пор являлась частью владений королевства, хотя и не всегда —
на практике. Из использования венгерскими королями титула Galiciae Lodomeriaequae
Rex, содержания писем, которыми они периодически обменивались с римскими папами, а также многочисленных грамот на право земельной собственности, которые
короли выдавали участникам походов против Романовичей, Игоревичей или других
восточнославянских князей, следует, что термины «Русь», «русский» использовались
венграми, как правило, по отношению не к Галицкой земле, а к Волыни, с властителями которой Арпады конфликтовали за право контроля над Галичем.
67
Волощук М. М. «Филя древле прегордый». До питання галицько-угорських родинних зв’язків // Галицька
митрополія в історії європейського християнства: Матеріали Міжнародної наукової конференції. Галич,
14 травня 2009 року. Галич, 2009. С. 94.
68
CDH. T. IV. Vol. I. S. 158.
69
DPR. 1953. Vol. I (1075–1700). P. 27–28 etc.
70
Ibid. S. 30–45 etc.
71
См.: Коновалова И. Г. Восточная Европа в сочинении ал-Идриси. М., 1999. С. 133–142.
176
Петербургские славянские и балканские исследования
М. М. Волощук. Галицкая идентичность в XII–XIII вв. ...
В связи с этим есть основания согласиться с современной российской исследовательницей И. В. Ведюшкиной, по мнению которой
«пересмотру должен подвергнуться сам тезис о необычной стойкости этнополитической терминологии древнерусского средневековья… Если не на лексическом, то, хотя бы
на семантическом уровне, она мобильна, динамична и адекватно отображает изменения,
происходившие в жизни народов и стран»72.
Summary
In the late 12th and early 13th century important political events and military conflicts led
to a considerable change in the way the Hungarians designated the land and population of
Galicia. Unlike the previous situation that was usual for the period before the end of the
12th century when the territory controlled by the Rostislavichi was designated only as Rus’
in official Hungarian chronicles and documents, under Bela III and Andrew III another
conception established in the Arpads’ chancellery. According to this new conception
Galicia was not considered to be (a part of) Rus’ in true sense of the word. It is not
excluded that it was connected with earlier changes in eastern Slavic chronicles where
Galicia was treated as a separate entity in relation to the rest of Rus’ since the middle
of the 12th century.
Ведюшкина И. В. Указ. соч. С. 113.
AGZ. Lwow, 1872. T. 3. S. 110.
74
AGZ. Lwow , 1868. T. I. S. 6, 13.
72
73
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
177
Miscellanea
Новое понимание этнополитической ситуации, существовавшей к востоку от Карпат, не было длительным: традиция оборвалась уже в середине ХІІІ в. как в результате монгольского вторжения в Европу, так и в результате окончательного закрепления в Галицкой земле власти Романовичей. Последние, будучи сторонниками
понятия «Русь», не только официально ввели его в свой новый титул «Russiae Rex»,
но и реализовали идею ревизии данного атрибута-политонима (в его этническом
значении) на международном уровне. Со второй половины ХІІІ в. в ежедневном
актовом материале наследников Романа и его наиболее близких соседей дефиниция
«Galiciensis» практически не появляется. В XIV в. данное понятие использовалось
в основном по отношению к Галицкому архиепископству. Территория же прежней
Галицкой земли теперь обозначалась в основном как terra Russiae73, а местное население, как известно, именовалось русинами до начала ХХ в. включительно.
До конца XIV в. указанные земли в Венгрии рассматривались как «Русь», даже
несмотря на использование монархами титула Galitiae Lodomeriaequae Rex. В то же
время польский король Казимир ІІІ (1333–1370 гг.) в документах, написанных
церковнославянским и латинским языком, уже после полного включения Галицкой и Волынской земель в состав собственных владений в 1349 г., именовал себя
«рускои земле господар и дедичь» (Russieque dominus et heres74). В 1434 г. именно
на основании сохранения в официальной документации и в памяти политической
элиты событий, связанных с существованием «Королевства Русского» и «Русской
земли», в монархии Ягеллонов возникла новая административная единица —
воеводство Русское, которое географически в основном охватывало территорию
именно Галицкой земли.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Such terms as Ruthenes, Russia, Ruscia, Oros, etc. came to be used in Hungary
only in relation to the lands controlled by different branches of the Ryurik dynasty
(the Ol’govichi, the Romanovichi). Unlike those lands Galicia is considered to be a part
of Hungarian kingdom notwithstanding the fact that it was not always so in practice.
As a consequence, the land and their population were designated only as Galitia/Galicia,
Galicienses, etc. On the basis of the title Galiciae Lodomeriaequae Rex, used by the
Hungarian kings, and designations, used in their correspondence with popes and numerous charters issued to participants of campaigns against the Romanovichi, Igorevichi and
other eastern Slavic princes, one can make a conclusion that as a rule the term «Rus’»
and designations derived from this word were used by the Hungarians in relation not
to Galicia, but to Volhynia, the rulers of which were the opponents of the Arpads in the
rivalry for the right of control over Galich.
The new understanding of the ethnopolitical situation of the lands situated to the east
from the Carpathians was not durable. The tradition of treating Galicia as a specific ethnopolitical unit, separate from Rus’, came to an end in the middle of the 13th century as a result of both the Mongol incursion into Europe and final affirmation of the Romanovichi
power in Galich. Being the partisans of the concept of «Rus’», the Romanovichi not only
introduced this word in their title Russiae Rex, but also realized the idea of its implementation on international level. From the second half of the 13th century the definition
Galiciensis was not practically used in day-to-day documents of the Romanovichi and
their neighbors. In the 14th century this designation was used in the main only in relation
to the archbishopric of Galich, while the territory of the former Galich principality was
designated in the main as terra Russiae.
Петербургские славянские и балканские исследования
Д. В. Боднарчук
К ВОПРОСУ ОБ АДМИНИСТРАТИВНОМ УСТРОЙСТВЕ
РУСЬКОГО ВОЕВОДСТВА КОРОЛЕВСТВА ПОЛЬСКОГО
И РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ
1
Михайловський В. М. Правління Коріатовичів на Поділлі (1340-ві – 1394 рр.): Соціальна структура
князівського оточення // Український історичний журнал. Київ, 2009. № 5. С. 46.
2
Paszkiewicz H. Polityka ruska Kazimierza Wielkiego. Warszawa, 1925. S. 122–133; Dąbrowski J. Korona Królestwa Polskiego w XIV wieku. Wrocław; Kraków, 1956. S. 66, 83; Sieradzki J. Regnum Russiae. Polityka ruska
Kazimierza Wielkiego: Krityka dotychczasowych poglądów i zarys nowej konstrukcji // Kwartalnik Historyczny.
1958. № 2. S. 498; Wyrozumski J. 1) Kazimierz Wielki. Wrocław, Warszawa, 1982. S. 85–87; 2) Polska ― Węgry
i sprawa Rusi Halicko-Włodzimierskiej za Kazimierza Wielkiego // Europa Środkowa i Wschodnia w polityce
Piastów. Toruń, 1997. S. 118; Swieżawski A. Tytulatura Ruska książąt Mazowieckich. S. 15; Филюшкин А. И.
Титулы русских государей. М.; СПб., 2006. С. 157.
3
АЗР. СПб., 1846. Т. 1: 1340–1506 гг. С. 1. № 1.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
179
Miscellanea
Понятие «Руськая земля» со Средневековья в ментальной географии было закреплено за территориями, составлявшими Галицкое и Волынское княжества. Они
вошли в состав Королевства Польского в 1340-е гг., и до 1434 г. их можно называть
доменом короля1. Из великих князей литовских первым «королем литвинов и русинов» (rex Letwiorum et Ruthenorum) именовался Гедимин (1316–1341), а у польских
королей владетельный титул король Руский стал устойчивым с Казимира Великого, который принял его в 1346 г.2 Остается дискуссионным вопрос, произошло это
в результате передачи Юрием II Казимиру в 1338 г. права наследования своего
престола или же в результате военного давления Польского королевства (походы
1340 и 1349 гг.). Руская земля как отдельное владение польской короны упоминается уже в 1340 г. в договорной грамоте Явнута, Кейстута, Любарта Гедиминовичей, Юрия Наримунтовича и Юрия Кориатовича с польским королем Казимиром
и с мазовецкими князьями Семовитом и Казимиром Тройденовичами3. После 1434 г.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
она превращается в особое Руськое воеводство в составе Польши4. Оно граничило
с Краковским, Люблинским, Брест-Литовским, Волынским, Белзским и Подольским
воеводствами.
Среди работ, посвященных административной истории Королевства Польского
и Речи Посполитой5, специальных исследований Руського воеводства немного.
Наиболее значительной является работа П. Домбковского6. Она основана на актовом материале, опубликованном в «Akta grodzkie i ziemskie» (далее — AGZ), но, к
сожалению, ограничивается лишь XV в. Общий очерк административной истории
воеводства мы можем найти также в труде А. Гонсёровского7. Он приводит административное деление в XIV–XVI вв. для Львовской, Галицкой и Пшеворской
земель, а для Пшемысльской и Холмской земель — еще и в XVII в. Об остальных
трех землях воеводства (Саноцкой, Львовской, Галицкой) в XVII в. и их делении
на поветы в книге не сказано ничего.
Согласно Гонсёровскому, воеводство в XVI в. делилось на пять земель, которые
были составлены из поветов, а именно: 1) Львовская — на Львовский и Жидячевский; 2) Галицкая — на Галицкий, Коломыйский и Трембовльский; 3) Пшемысльская — на Самборский, Дрогобычский, Стрыйский, Жидячивский поветы;
4) Холмская — на Холмский и Красноставский. Саноцкая земля в ХVI в. на поветы
не делилась. То есть, к началу XVII в. воеводство состояло из пяти земель, четыре
из которых делились на девять поветов и одна земля (Саноцкая) не имела более
мелкого деления.
Из административного аппарата в каждой земле был каштелян, подкоморий,
хорунжий, стольник, судья, подсудок, писарь, подстолий, мечник, подчашник,
войский8. Особенностью Руського воеводства в отношении должностных лиц
было то, что в нем на одного воеводу приходилось по четыре подкомория, судьи и
т. д. (обычно в других воеводствах это соотношение было один к одному или один
к двум)9.
Динамику административных эволюций в Руськом воеводстве мы можем проследить по постановлениям сеймиков (ляудам), которые опубликованы в AGZ10.
Недостаток в том, что среди опубликованных документов нет постановлений сеймиков, относящихся к Холмской земле. Таким образом, в рамках данной статьи она
выпадает из нашего анализа. Отчасти, это может быть оправдано тем, что Холм был
4
Gąsiorowskij A. Urzędnicy dawnej Rzeczypospolitej. Urzędnicy województwa Ruskiego XIV–XVIII wieku.
Wrocław, 1987. S. 11.
5
Baliński M., Lipiński T. Starożytna Polska. Warszawa, 1843; Gloger Z. Geografia historyczna ziem dawnej
Polski. Kraków, 1900.
6
Dąbkоwski P. Podzial administracyjny województwa ruskiego i belskiego w XV wieku. Lwów, 1939.
7
Gąsiorowskij A. 1) Urzędnicy dawnej Rzeczypospolitej. Urzędnicy województwa Ruskiego... S. 7–19; 2) Urzędnicy dawney Rzeczypospolitej. Urzędnicy województwa Bełskiego, ziemi Chełmskiej XIV–XVIII wieku. Kórnica,
1992. S. 5–17.
8
Gąsiorowskij A. Urzędnicy dawnej Rzeczypospolitej. Urzędnicy województwa Ruskiego... S. 11. — Подробнее о структуре местной администрации в землях Королевства Польского см.: Kriegseisen W. Samorząd
szlachecki w Małopolsce w latach 1669–1717. Warszawa, 1989; Lengnich G. Prawo pospolite Królestwa Polskiego.
Kraków, 1836.
9
Gąsiorowskij A. Urzędnicy dawnej Rzeczypospolitej. Urzędnicy województwa Ruskiego... S. 12.
10
Ляуды сеймиков Львовской, Саноцкой и Пшемысльской помещены в ХХ (1572–1648 гг.), XXI (1648–
1673 гг.), XXII (1673–1732 гг.) томах, для Галицкой — в XXIV (1575–1695 гг.) и XXV (1696–1772 гг.) томах.
180
Петербургские славянские и балканские исследования
Д. В. Бондарчук. К вопросу об административном устройстве...
11
Przemyśl, 23 października 1663. Dyspozycya sądu fiskalnego ziemi przemyskiej // AGZ. Lwów, 1911. T. XXI.
S. 374.
12
Przemyśl, 6 lipca 1648. Ordynacya sądu kapturovego ziemi przemyskiej // Ibid. S. 17.
13
Przemyśl, 21 października 1648. Rozkaz sądu kapturowego przemyskiego dla ratmistrów // Ibid. S. 38.
14
W Wisni, 31 października 1635. Sejmik wiszeński kwituje poborcę ziemi przemyskiej // AGZ. Lwów, 1909.
T. XX. S. 392.
15
W Przemyślu, 20 stycznia 1622. Elekcya poborcy w ziemi przemyskiej // Ibid. S. 199.
16
W Przemyślu, 3 lutego 1607. Konfederacya szlachty przemyskiej przemyskiej Jakubowi Sienieńskiemu //
Ibid. S. 119.
17
Wisnia, 30. Stycznia 1685. Laudum po sejmiku wiszeńskim zerwanym // AGZ. Lwów, 1914. T. XX. S. 169.
18
Lwów, 15. Stycznia 1674. Ordynacya sądów kapturowych w ziemi lwowskiej // Ibid. S. 9.
19
Pod Lwowem, 20 kwietnia 1637. Regestr szlachty lwowskiej I zydaczowskiej na okazovaniu pode Lwowem //
Ibid. S. 405.
20
Pod Lwowem, 1 czerwca 1651. Regestr szlachty lwowskiej i pow. zydacz. Na pospolitem ruszeniu pod Lwowem // Ibid. S. 83.
21
Sanok, 29 lipca 1675. Laudum ziemian sanockich // Ibid. S. 30.
22
W Sanoku, 22 czerwca 1632. Ordynacya sądów kapturowych ziemi sanocriej // AGZ. T. XX. S. 327.
23
Halicz, 15 marca 1649. Laudum sejmiku halickiego // AGZ. T. XXIV. S. 75.
24
Halicz, 9 września 1613 // Ibid. S. 23
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
181
Miscellanea
довольно самостоятельной частью воеводства, имевшей связей больше с Белзским
воеводством, чем с Руським.
Нас интересует та часть постановлений сеймиков, где съехавшиеся на сеймик
называют себя и указывают, откуда приехали, называя землю и иногда, но далеко
не всегда, повет. На основе проработанных нами материалов какой-либо одной
формулировки выявить не удалось. Они фигурируют разные, например: «Actum
Premisliae in reassumptione iudiciorum iudicum terrae premisliensis et districtus
prevorscensis»11, «Ordinatio iudiciorum confoederationis. Generosi iudices pallatinatus
Russiae terrae et Districtus premisliensis et prevorscensis…»12, «Felicyan z Grochowic
Grochowski kasztelan przemyski i sędziowie kapturowi ziemi przemyskiej i przeworskiej …»13, «My rady dygnitarze rycerstwo województwa ruskiego ziemi przemyskiej...»14,
«My dignitarze urzędnicy i wszytcy obywatele powiatu i ziemie przemyskiej...»15,
«Rycerstwo i obywatele ziemi przemyskiej…»16 — варианты для делегатов сеймика,
приехавших из Пшемысльской земли.
«My rady, dygnitarze, urzędnicy, wszytko rycerstwo województwa ruskiego ziemi
lwowskiej i powiatu źydaczewskiego...»17, «Iudicium praesens capturale palatinates Russiae terrae leopoliensis et districtus źydaczoviensis...»18, «Regestrum nobilitas, districtus
Leopoliensis et Zydaczoviensis...»19, «Popis pospolitego ruszenia JW. WW. Urodzonym
slachetnym Imciom pp. Obywatelom stanu rycerskiego powiatu lwowskiego»20 (этот документ интересен тем, что здесь приводится список шляхты еще и для жидячивского
повета, хотя в документе назван лишь львовский) — для делегатов из Львовской
земли.
«My rady dygnitarze urędnicy i wszytko rycerstwo województa ruskiego ziemie
sanockiej...»21, «Actum in castro sanocensi in iudiciis terrae sanocensis…»22 — для
Саноцкой земли.
«My rada dygnitarze, urzędnicy i rycerstwo województwa ruskiego ziemie halickiej,
trębowelskiego, kołomyiskiego powiatów...»23, «My rada koronne urzędnicy ziemscy
rycerstwo i obyvatele ziemi halickiej i powiatów do niej należących»24, «My rady, dyg-
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
nitarze, urzędnicy i wszytko rycerstwo ziemi halickiej i powiatów jej trębowelskiego i
kołomyiskiego»25 — для Галицкой земли.
Нужно отметить такую деталь: при перечислении поветов, относящихся к какойлибо земле, повет, имеющий своим центром главный город земли (например, Галич
для Галицкой или Львов для Львовской земель), не указывался в общем списке.
Это делалось во избежание тавтологии, ведь если сеймик проходит во Львове, то
понятно, что Львовский повет там будет представлен.
Рассмотренный нами материал позволяет уточнить административное деление
Руського воеводства, приведенное у Галясовского. Вопреки его утверждению,
в Саноцкой земле было поветовое устройство («Regestr rycestwa Imci pp. Braci ziemi
powiatu sanockiego...»26).
Говоря об административном статусе воеводства, интересно рассмотреть, каково
было место руського воеводы среди глав других воеводств.
Мы проанализируем несколько примеров карьерного пути руських воевод XVII в.
В сейме заседающие рассаживались по порядку, установленному конституцией
1569 г.: вначале сидели шляхтичи, занимавшие более значимые посты, и дальше —
по мере уменьшения значимости27. Руський воевода значится 12-м в списке, после
вроцлавского и перед волынским. Всего был 31 воевода. Всего за указанный период в Руськом воеводстве сменилось 12 воевод28. Из них пятеро29 были переведены
на другие должности, трое30 умерли, занимая должность воеводы, а четверо31 умерли
вскоре после освобождения от должности воеводы.
Имеющиеся у нас материалы позволяют сравнить воевод Руського, и соседних Киевского32 (10-е место в Cейме)33 и Подольского34 (14-е место в Сейме)35
воеводств.
На Подольское воеводство назначались преимущественно каштеляны больших
городов, на Киевское, как и на Руськое, — воеводы. С Подольского воеводства только Станислав Концепольский (1679–1682) был назначен каштеляном краковским,
более за весь XVII в. не было ни одного назначения на Краковское воеводство.
На Руськое воеводство назначали, как правило, с Белзского или Подольского
воеводств. С Руського воеводства был назначен лишь один воевода в Краков, Станислав Любомирский в 1638 г., и воевода в Киев, Стефан Чарнецкий в 1664 г. Однако
Halicz, 6 maja 1653. Laudum sejmiku halickiego // Ibid. S. 100.
[Pod Sanokiem], 4. Grudnia 1648. Regestr szlachty Sanockiem zgromadzonej // AGZ. T. XXII. S. 44.
27
Volumina Legum. Petersburg, 1859. T. II. S. 93.
28
Gąsiorowskij A. Urzędnicy dawnej Rzeczypospolitej. Urzędnicy województwa Ruskiego... S. 161–163.
29
Станислав Любомирский (1629–1638), Константин Вишневецкий (1638–1641), Якуб Собеский (1641–
1646), Стефан Чарнецкий (1657–1664), Станислав Ян Яблоновский (1664–1692).
30
Иеремия Михаил Корыбут Вишневецкий (1646–1651), Марек Матчинский (1692–1697), Станислав
Яблоновский (1697–1731).
31
Николай Кербут (1588–1602), Станислав Гольский (1604–1612), Ян Данилович (1613–1638), Станислав
Ланскоронский (1651–1656).
32
Gąsiorowskij A. Urzędnicy dawnej Rzeczypospolitej. Urzędnicy województw Kijowskiego i czernihowskiego
XV–XVIII wieku. Kórnik, 2002. T. III. S. 69–70.
33
Volumina Legum. T. II. S. 93.
34
Gąsiorowskij A. Urzędnicy dawnej Rzeczypospolitej. Urzędnicy województwa Podolskiego XV–XVIII. Powiaty czerwonogrodzki, kamieniecki, latyczowski. Kraków, 1994. S. 123–126.
35
Volumina Legum. T. II. S. 93.
25
26
182
Петербургские славянские и балканские исследования
Д. В. Бондарчук. К вопросу об административном устройстве...
было назначено три каштеляна краковских, — этот каштелян в Сейме сидел перед
всеми воеводами, значит, эта должность была престижнее любой воеводской36.
На Киевское воеводство переводили с Брацлавского и Подольского воеводств.
Стефан Чернецкий был назначен с Руського воеводства в 1664 г. Из 15 киевских
воевод, что сменяли друг друга в XVII в., трое стали краковскими воеводами37
(из них только Андрей Потоцкий в 1681 г. стал каштеляном краковским)38 и один
стал сандомирским воеводой — Ян Замойский в 1659 г.
На основании этих материалов можно сделать вывод, что Руськое воеводство,
находясь на 12-м месте в списке всех воеводств de facto было более значимо. В этом
нас убеждают и личности воевод, которые нередко были представителями весьма
знатных шляхетских фамилий.
Summary
Работа выполнена при поддержке Федерального агентства
по образованию, Мероприятие 1 аналитической ведомственной
целевой программы «Развитие научно-исследовательского потенциала высшей школы 2006–2009 годы», тематический план
НИР СПбГУ, тема 7. 1. 08 «Исследование закономерностей
генезиса, эволюции, дискурсивных и политических практик в
полинациональных общностях».
36
Тут нужно заметить, что назначались на нее представители соответствующих фамилий: Константин
Вишневецкий в 1641 г., Якуб Собеский в 1646 г., Станислав Ян Яблоновский в 1692 г. Вообще на должность краковского каштеляна назначали в основном либо краковских воевод, либо кого-нибудь из придворных чинов (см.: Gąsiorowskij A. Urzędnicy dawnej Rzeczypospolitej. Urzędnicy województwa Krakowskiego
XVI–XVIII. S. 60–63.
37
Станислав Потоцкий в 1658 г., Андрей Потоцкий в 1681 г. и Мартин Казимир Кятский в 1702 г.
38
Gąsiorowskij A. Urzędnicy dawnej Rzeczypospolitej. Urzędnicy województw Kijowskiego… S. 62.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
183
Miscellanea
The article deals with the problem of Ruthenia Voivodeship administrative history
in the 17th century as well as to the place of Ruthenian voivodes among the other voivodes
of Polish kingdom of that period. The author has examined «Akta grodzkie i ziemskie»
and has showed that administrative division of Voivodeship was constant during the whole
17th century. The comparison of the careers of Ruthenian voivodes with those of Kiev and
Podolia shows that the place of Ruthenian voivodes was more significant than one can
deduce from the official list of Voivodeships in the Constitution of 1569.
М. Маазинг
«РУССКАЯ ОПАСНОСТЬ»
В ПИСЬМАХ РИЖСКОГО АРХИЕПИСКОПА
ВИЛЬГЕЛЬМА ЗА 1530–1550 гг.
Первая половина XVI в. вошла в историографию Ливонии как мирный период
перед вторжением России в 1558 г. и последовавшего за этим распада небольших
местных государств. Это отнюдь не означало, что отношения между Ливонией
и Россией оставались в тот период безоблачными. В ливонских источниках постоянно отражается нарастание боязни перед мощным соседом. Правда, здесь
возникает вопрос, в какой мере это было риторическим аргументом, а в какой
мере — угрозой реальной опасности. В это время в отношениях между Россией и Ливонией не было серьезных раздоров. Они возникли только в 1554 г.
в связи с предъявлением Иваном IV посланникам Ливонии требования уплаты
т. н. «юрьевской дани».
В настоящей статье рассматривается отражение русской опасности в переписке
Рижского архиепископа, Бранденбургского маркграфа Вильгельма, со своим братом, герцогом Пруссии Альбрехтом в 1530–1554 гг. Переписка архиепископа дает
возможность увидеть проблему в более широком контексте, чем это позволяет превалирующий в историографии подход с позиций Тевтонского ордена Ливонии.
Русская опасность, сильнее всего выражавшаяся в страхе перед нашествием восточного соседа, возникла в Ливонии во второй половине XV в., когда в результате
«Собирания русских земель» граница Великого княжества Московского дошла до
реки Наровы. Прежняя расстановка сил между государствами Ливонии и Новгородской и Псковской землями решительно сдвинулось в пользу русских. Ливонцам
стало вскоре ясно, что больше невозможно решать спорные вопросы с восточными
184
Петербургские славянские и балканские исследования
М. Маазинг. «Русская опасность» в письмах...
1
О внешней политике Ливонии в XVI в см.: Kentmann R. Livland im russisch-litauischen Konflikt. Die
Grundlegung seiner Neutralitätspolitik 1494–1514 // Beiträge zur Kunde Estlands. 1929. Bd 16. H. 3/4. S. 85–160;
Wimmer E. Die Russlandpolitik Wolters von Plettenberg // Wolter von Plettenberg — der grösste Ordensmeister
Livlands. Lüneburg, 1985. S. 71–99; Wimmer E. Livland — ein Problem der habsburgisch-russische Beziehungen
zur Zeit Maximilians I? // Deutschland—Livland—Russland: Ihre Beziehungen vom 15. bis 17. Jahrhundert.
Lüneburg, 1988. S. 53–110.
2
О проблематике «русской опасности» см.: Selart A. Eesti idapiir keskajal. Tartu, 1998. Lk.119–127.
3
Eynne schonne hystrhorie van vunderlyken gescheffthen der heren tho lyfflanth myth den Rüssen unde Tataren //
Archiv für die Geschichte Liv-, Est- und Kurlands. Reval, 1861. Bd VIII. S. 113–225. Ср.: Benninghoven F. Russland
im Spiegel der livländischen schonnen hysthorie von 1508 // Rossica externa: Studien zum 15.–17 Jahrhundert.
Festgabe für Paul Johansen zum 60. Geburtstag. Marburg, 1963. S. 11–35.
4
HA 1. S. 31–32. № 24/1.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
185
Miscellanea
соседями с помощью небольших пограничных войн. Для этого, правда, было сделано еще две попытки в 1480–1481 и 1501–1503 гг., но оба военных столкновения
показали, что Ливония одна не в состоянии справиться с Великим княжеством
Московским.
Однако союз с более сильными соседями, в первую очередь с Польшей, мог подвергнуть опасности независимость самой Ливонии. Поэтому решено было выбрать
политику нейтралитета. Благодаря этому удавалось сохранить мир на протяжении
50 лет, с 1503 по 1558 г., но вместе с тем был упущен шанс создать коалицию
на случай, если Россия все же решит напасть на Ливонию1. Видимо, именно из-за
этого ливонские политики постоянно испытывали боязнь перед Россией: знали, что
самим перед ней не устоять, но и на помощь было мало надежды2.
Тематика русской опасности в последние десятилетия средневековой Ливонии
широко представлена в нарративных памятниках. Из сочинений, созданных до Ливонской войны, особенно выделяется пропагандистское произведение «Eynne
schonne hysthorie» (1508), автором которого считается секретарь магистра ордена
Вальтера фон Плеттенберга, а позднее Тартуский епископ, Христиан Бомховер.
Он трактовал события войны 1501–1503 гг. между Ливонией и Москвой как успешную войну против неверных, критиковал схизматиков. Этот труд получил довольно
широкую известность в Германии3.
Исходящую от Руси постоянную опасность ливонцы также подчеркивали в многочисленных письмах, отправляемых в Священную Римскую империю. В 1526 г.
в письме Вальтера фон Плеттенберга утверждалось, что Ливония находится на краю
христианского мира. Кроме «еретика», герцога Пруссии (бывший великий мастер
Тевтонского ордена Альбрехт в 1525 г. превратил Пруссию в секуляризованное
герцогство и официально признал лютеранство), можно было в любую минуту
ожидать нападения российских схизматиков и Литвы4.
Постоянное упоминание угрожающей опасности помогло ливонцам избежать
уплаты некоторых имперских налогов, в особенности — общеимперского налога
на формирование армии для войн с Османской империей. Однако иной видимой пользы это не принесло, скорее даже способствовало отчуждению Ливонии
от Германии, так как тамошние князья были не слишком заинтересованы в том,
чтобы помогать тем, кто не желает помогать империи.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Когда, однако, заключенное в начале 1530-х гг. 20-летнее перемирие с Великим
князем Московским начало истекать и военные действия Ивана IV против Казани
и Астрахани оказались успешными, в Ливонии стали все больше опасаться войны
с восточным соседом. Начиная с 1540-х гг., у ливонцев все чаще возникали проблемы с русскими: распри из-за границ, попытки препятствовать проезду ружейных
мастеров Западной Европы на службу к русским, и, наконец, в 1548 г. пресловутое
дело Ганса Шлитте5, в котором был замешан и сам император Карл V. Эти проблемы
были осложнены в 1550-х гг. невыгодными для Ливонии договорами о перемирии,
невыполнение которых привело, как известно, к началу Ливонской войны.
Как уже говорилось выше, русская опасность рассматривалась во многих отправленных Ливонским орденом письмах. Однако орден представлял только
одну, хотя и самую сильную политическую власть в Ливонии. Рядом с ним были
ландсгеррами епископы, в первую очередь Рижский архиепископ, который пользовался почти таким же политическим влиянием, как и магистр ордена. Их точки
зрения оказывались нередко противоположными, как по вопросам внутренней,
так и внешней политики. Именно подобными противоречиями характеризуется
описываемый нами период: ставший в 1539 г. рижским архиепископом маркграф
Вильгельм опирался во внешней политике как на Пруссию, так и на ПольскоЛитовское государство (в этих государствах вначале правил его дядя Сигизмунд I
Старый, позднее — кузен Сигизмунд II Август). Орден же хотел иметь поддержку,
прежде всего от императора и в меньшей мере от Скандинавских стран, в первую
очередь от Швеции6.
Во внутренней политике отношения архиепископа и ордена омрачались ссорой
из-за принадлежности города Риги, которая по заключенному в 1546 г. соглашению
получила, правда, формальное урегулирование — город должен был, согласно
Кирхгольмскому (Саласпилсскому) договору от 1452 г., присягнуть в верности
и ордену, и архиепископу7. Но в действительности конфликт продолжался, город
Рига не хотел пребывать под властью архиепископа и его капитула и предпочитал,
напротив, поддерживать орден8. В итоге затяжной конфликт вылился в 1556 г.
в последнюю междоусобную войну в Ливонии между лагерем архиепископа и
орденом.
Отношения с Россией почти никогда не были главной темой в письмах маркграфа
Вильгельма. Прибыв в 1529 г. в Ливонию коадъютором тогдашнего архиепископа
Томаса Шеннинга, он неоднократно писал своему брату Альберту о связанных
с Россией событиях еще задолго до своего становления архиепископом. Первый
раз это было связано с заключением 20-летнего перемирия в 1531 г. Вильгельм
5
Diestelkamp B. Eine versuchte Annäherung Zar Iwans IV., des Schrecklichen, an den Westen. Ein
Reichskammergerichtsprozeß, der dies nahelegt // Reich, Regionen und Europa in Mittelalter un Neuzeit. Festschrift
für Peter Moraw / Hrsg. von P.-J. Hedinig u. a. Berlin, 2000. S. 305–322.
6
О политике датского короля см.: Rasmussen K. Die Livländische Krise 1554–1561. København, 1973.
S. 38–45.
7
HA 3. S. 343–344. № 1342.
8
Договор между городом и архиепископом был заключен только в 1551 г. (HA 4. S. 22–24. № 1542),
но вплоть до 1556 г., как пишет Вильгельм, он не мог достичь хороших отношений с Ригой (Ibid. S. 259–260.
№ 1795).
186
Петербургские славянские и балканские исследования
М. Маазинг. «Русская опасность» в письмах...
9
Переговоры о продлении договора на 1.10.1531 – 1.10.1551 начали в начале 1531 г. (HA 1. S. 167–170.
№ 170), окончательно договор ратифицировали только на ландтаге в начале 1532 г., когда ливонцы жаловались, что новый договор менее выгоден, чем прежний (Ibid. S. 268–269. № 257). Ср. тексты договоров:
Русско-ливонские акты. Ред. К. Е. Напиерски. СПб., 1868. С. 329–344. № 369 (1521) и С. 358–368. № 377
(1531).
10
См.: Tiberg E. Moscow, Livonia and the Hanseatic League 1487–1550. Stockholm, 1995. Р. 173–186. — Пункт
о церквах и запрет союза с Литвой, в самом деле, уже содержались в более ранних договорах, например,
1509 г. (Русско-ливонские акты. С. 257–268. № 306–307).
11
HA 1. S. 338–339. № 324. Ср.: Maasing M. Die Wieksche Fehde (1532–1536) und Markgraf Wilhelm von
Brandenburg // Forschungen zur baltischen Geschichte. 2010. Bd 5. S. 11–35.
12
НА 1. S. 386–388. № 380.
13
Ibid. S. 391. № 385.
14
HA 1. S. 477. № 479. — О пограничных конфликтах в Латгалии см. ниже.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
187
Miscellanea
сетовал, что новый договор о перемирии якобы менее выгодный, чем предыдущий,
хотя, в общем-то, он не менял отношений между Россией и Ливонией9. Ливонцы
продолжили свою политику нейтралитета как в направлении Руси, так и ПольшиЛитвы. Хотя русские требовали в мирном договоре свободной торговли своим
торговцам и учреждения попечительства над расположенными в городах Ливонии
православными храмами, очевидно, что на самом деле их удовлетворяло уже одно
то, чтобы ливонцы не вступали в союз с Польшей-Литвой10.
Российская проблематика снова встала на повестке дня осенью 1532 г., когда
маркграф Вильгельм пытался стать Сааремааским епископом. Ему удалось завладеть Ляэнемаа, но Сааремаа и Хийумаа остались верными епископу Рейнгольду
фон Буксгевдену. Между Вильгельмом и Буксгевденом вспыхнула теперь острая
борьба, которая вначале была дипломатической, но в 1533 и 1534 гг. стала уже понастоящему кровопролитной. Маркграф Вильгельм и поддерживающие его ляэнемааские дворяне пытались использовать против Буксгевдена все дипломатические
средства.
Дворяне и кафедральный капитул Хаапсалу жаловались в письме к папе и на то,
что не годящийся в епископы Буксгевден был избран неуместно поспешно, в то время как Швеция и Россия находились опасно близко, и поэтому был срочно нужен
ландесгерр. Теперь же они, мол, признают свою ошибку и просят заменить Буксгевдена Вильгельмом11.
Снова слова «русская опасность» были использованы в политической игре несколько месяцев спустя, когда герцог Пруссии Альберт посоветовал Ливонскому
ордену больше сосредоточиться на защите от России, а не поддерживать тесные
связи с Тевтонским орденом в Германии и императором, а также не «преследовать» герцога и маркграфа Вильгельма12. В то же время магистр ордена Вальтер
фон Плеттенберг старался удержать польского короля от вмешательства в сааремааскую распрю именно тем, что подчеркивал их единодушие по антироссийскому
вопросу13.
Более серьезно российский вопрос встал в письмах ливонцев осенью 1533 г., когда маркграф Вильгельм сообщил брату, что у восточной границы Рижского архиепископства близ крепости Виляка русские уничтожили 80 деревень14. Но на самом
деле русские некоторое время не могли уделять внимания Ливонии. Дело в том,
что в конце 1533 г. умер Василий III, а в 1534 г. вспыхнула война между Россией
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
и Литвой15. Стабилизации отношений между Ливонией и Москвой способствовало,
очевидно, и то, что после смерти Вальтера фон Плеттенберга в 1535 г. был снова
подтвержден изначально на 20 лет заключенный договор о перемирии. По данным
гофмейстера Вильгельма Мейнеке фон Ширстедта, этого договора должно было
хватить еще на 18 лет16.
Видимо, та же тяжба с Россией продолжилась уже в конце 1536 г. По словам
маркграфа Вильгельма, русское войско в 35 000 человек опустошило Тартуское
епископство (конечно, это было большим преувеличением)17, так как в Тарту был
якобы заключен в тюрьму один русский купец18. Чувствуется, что в Ливонии возник серьезный, хотя и кратковременный страх перед войной. Однако уже через
несколько месяцев, в начале 1537 г., гофмейстер Ширстедт сообщил, что в России
большие междоусобные раздоры, и на Ливонию, по всей вероятности, нападать не
собираются19.
Вскоре и сами русские сообщили, что именно из-за ареста русского купца совершались опустошительные набеги на Тартуское епископство, теперь же обещано
разрешить конфликт мирным путем20. Ливонцы также подтвердили на состоявшемся
в октябре ландтаге, что все спорные вопросы с русскими нужно разрешать мирным путем на совместных съездах21. В ноябре маркграф Вильгельм мог с явным
облегчением сообщить своему брату, что в России брат великого князя Василия III
(Андрей Иванович)22, вызвавший переполох, заточен в тюрьму, и теперь войска
Москвы сосредоточиваются на войне против татар23.
В дальнейшем ливонцы использовали лозунг «русской опасности» как повод для
избавления от уплаты общеимперского налога против турок и прочих податей.
В мае 1539 г. маркграф Вильгельм сообщил своему брату Альбрехту, что получение из Ливонии помощи против Турции маловероятно, так как ей постоянно
грозит «русская опасность»24. Альбрехта, для которого был очень важен военный
поход против неверных, такой ответ не удовлетворил. Потому проблематика ту15
После смерти Василия III Альбрехт предполагал, что собирание войск ордена связано именно с этим
(HA 1. S. 552–553. № 574). В 1535 г. в Ливонии опасались, что литовско-московская война может угрожать
и Ливонии (HA 2. S. 209–210, 271. № 784, 843). Также боялись шведско-российского союза (Ibid. S. 281.
№ 851) и новых русских укреплений на ливонской границе (Ibid. S. 277. № 848).
16
HA 2. S. 264. № 837. — Более вероятно, все-таки, что длительность перемирия не изменили, и сроком
остался 1551, а не 1553 г. Ср.: Каштанов С. M. Договор России с Ливонией 1535 г. // Проблемы источниковедения. Москва, 2006. T. 1 (12). C. 167–297.
17
Тартуский епископ имел в 1533–1534 гг. переписку с князем Михаилом Глинским. См.: Kivimäe J. 1) Ein
Kamel für Dorpat und ein Truthahn für Moskau. Geschenksendungen zwischen Livland und Russland im Jahr
1534 // Zwischen Lübeck und Novgorod. Wirtschaft, Politik und Kultur im Ostseeraum vom frühen Mittelalter bis
ins 20. Jahrhundert. Norbert Angermann zum 60. Geburtstag. Institut Nordostdeutsches Kulturwerk: Lüneburg,
1996. S. 233–248; 2) Peter Frjazin or Peter Hannibal? An architect in Late Medieval Russia and Livonia // FOG.
1996. Bd 52. S. 21–28.
18
HA 2. S. 330–331. № 894.
19
Ibid. S. 335–336, 348–349. № 900, 915.
20
Ibid. S. 363–364. № 928/IV, a-b.
21
Ibid. S. 381–382. № 950.
22
Гофмейстер Ширстедт сообщил Альбрехту, что брат бывшего великого князя Андрей собирался во главе
60 000 человек свергнуть Ивана IV (Ibid. S. 371. № 932).
23
Ibid. S. 386. № 958.
24
Ibid. S. 430. № 1016.
188
Петербургские славянские и балканские исследования
М. Маазинг. «Русская опасность» в письмах...
Ibid. S. 450. № 1037.
HA 3. S. 97–98. № 1147.
27
Ibid. S. 106, 111. № 1160, 1164.
28
Ibid. S. 212. № 1233/1.
29
HA 2. S. 458–459. № 1044.
30
Stern C. v. 1) Livland Ostgrenze im Mittelalter vom Peipus bis zur Düna // Mitteilungen aus der Livländischen Geschichte. Riga, 1924–1926. Bd 23. S. 225–234; 2) Der Kleinkrieg um die Ostgrenze im 15. Jahrhundert // Baltische Monatshefte. 1937. S. 69–79; 3) Die Pleskauer Annexion von 1476 // Ibid. S. 148–156;
Назарова E. Л. Из истории псковско-латгальского порубежья (округ Арене в исторической ретроспективе) //
Псков в российской и европейской истории: (К 1100-летию первого летописного упоминания). M., 2003.
Т. 1. C. 189–197.
31
HA 3. S. 8. № 1073.
32
Ibid. S. 14. № 1075/2, ср.: S. 36. № 1090.
33
Ibid. S. 46. № 1098/5.
25
26
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
189
Miscellanea
рецкой войны еще некоторое время обсуждалась в переписке братьев. Осенью
того же года только что занявший должность архиепископа Вильгельм пообещал,
что если потребуется, он лично готов вступить в войну против Турции, но у него
не хватает войска25.
После этого обсуждение темы прервалось более чем на два года, пока в конце
1541 г. Альбрехт не попросил Вильгельма снова активнее заняться антитурецкой
помощью, чтобы получить ее со всей Ливонии, и если это не увенчается успехом,
то пусть он один поддержит26. В начале 1542 г. Вильгельм и его слуги сообщили
однако, что обсуждение вопроса по оказанию помощи против Турции решено отложить27. По всей вероятности, войну против Турции не поддерживал и Вильгельм.
Во всяком случае, по этому вопросу в переписке братьев больше речи не заходило.
В начале 1544 г. распространился слух, будто германский король Фердинанд I поручит
защиту Ливонии от «русской опасности» польскому королю, ибо ливонцы, ссылаясь
на «русскую опасность», не вносят, как другие представители «христианского мира»,
никаких средств для борьбы с Турцией. Но это, вероятно, были просто слухи28.
Однако уже в конце 1539 г. вопрос «русской опасности» в Ливонии вновь стал
актуальным. Русские войска вторглись на земли Рижского архиепископства и опустошили его восточную часть близ Виляка. Вильгельм пообещал известить об этом
псковского наместника и искать решение конфликта29. Псковичи, как утверждалось,
захватили часть земли латгальского городка Виляка (т. н. Пурнове или Пурнау)
и основали там город Вышгородок30. Орден утверждал, явно преувеличивая, будто
русские страшно опустошили восточные земли архиепископства и увели с собой 10 000 крестьян. Русская же сторона связывала свое нападение с нападением
подданных архиепископа на русских на этих землях31. Вильгельм ответил на это,
что в самом деле было наоборот; русские немного опустошали приграничную
территорию, но он готов отправить в Россию послов для переговоров32. Весной
1541 г. магистр ордена Герман фон Брюггеней сообщил, что переговоры о границе
с русскими должны состояться 15 июня того же года33. Видимо, сторонам удалось
как-то договориться, так как в последующей переписке об этом конфликте больше
не упоминается.
Весной 1543 г. в переписке с папой Вильгельм назвал «русскую опасность»
также одной из причин, почему он не может принять требующееся для должности
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
епископа посвящение в священники. Если он сделает это, то раздражит как многих
имеющихся в Ливонии протестантов (себя Вильгельм, будучи протестантом, изобразил перед папой примерным католиком), так и схизматиков-русских за границей,
и в стране может возникнуть большое смятение34. В посвящении Вильгельма был
заинтересован главным образом Ливонский орден, так как в таком случае заметно
уменьшилась бы опасность того, что архиепископ секуляризует свои владения.
Кроме того, согласно заключенному в 1451 г. договору, он должен был, став священником, вступить в Тевтонский орден. Вильгельм сумел уклониться от посвящения
до самой своей смерти.
Весной 1546 г. в Рижском архиепископстве были задержаны несколько стрелков, которые пытались, вопреки запрету, пробраться через границу в Россию35.
Поступление техники и знаний из Западной Европы в Россию вызывало страх
у ливонцев. Однако одной блокады со стороны Ливонии было недостаточно для
изоляции Москвы от Запада. Многие мастера прибывали в Москву через Литву36,
оттуда можно было переправиться и по Балтийскому морю в обход Ливонии,
а с 1553 г. и по Северному морю, плывя в Архангельск. После провала миссии
Ганса Шлитте император Карл V из Священной Римской империи запретил везти
в Россию военное снаряжение и отпускать туда специалистов по военному делу.
Шлитте пытался, вопреки запрету, продолжить осуществление «российского плана», но эта попытка все же провалилась37. Случаи со Шлитте и арестом стрелков
ухудшили отношения ливонцев и Москвы. Поэтому возник вопрос, возможно ли
вообще продление перемирия на приемлемых условиях или придется готовиться к войне? Вильгельм советовался с Альбрехтом по этому вопросу уже в июне
1547 г.38 Тот ответил, что если достижение мира невозможно, то разумно создать
союз с соседними силами, прежде всего с Польшей, Данией и Швецией39. На ландтаге 1548 г. Вильгельм выступил с этой идеей, но сословия не сочли данный союз
необходимым40.
В 1550 г. послы Ливонии направились в Москву для продления перемирия. Но там
их упрекнули в союзе с Литвой, плохом обращении с купцами и препятствовании
провозу военного снаряжения. Мир удалось продлить на существующих условиях
Ibid. S. 175–176. № 1208/3.
Ibid. S. 335–336. № 1334. — Стрелков, пытавшихся проехать в Россию, судили еще осенью 1547 г.
Одновременно Вильгельм приказал усилить стражу на восточной границе архиепископства, особенно
у Виляка (Ibid. S. 427. № 1427). Он также засылал шпионов во Псков (Ibid. S. 449. № 1451). См.: Esper T.
A Sixteenth-Century anti-Russian Arms Embargo // JGO. 1967. Bd 15. P. 180–196. Ср.: Kruus H. Vene-Liivi sõda
(1558–1561). Tartu, 1924. Lk. 11–12; Selart A. Eesti idapiir... Lk. 126–127.
36
Filjushkin A. Ivan the Terrible: A Military History. London, 2008. P. 42–43, 52–56.
37
Uebersberger H. Österreich und Russland seit dem Ende des 15. Jahrhunderts. Wien; Leipzig: Braumüller, 1906.
Bd 1: von 1488–1605. S. 289–307; Hahnemann H. Hans Schlitte. Ein Goslarer Abenteurer des 16. Jahrhunderts. //
Unsere Diözese in Vergangenheit und Gegenwart. Zeitschrift des Vereins für Heimatkunde im Bistum Hildesheim.
Hildesheim 1963. Bd 32. S. 38–47; Фречнер Р. Новые источники о миссии Г. Шлитте // Репрезентация власти в
посольском церемониале и дипломатический диалог в XV – первой трети XVIII века. М., 2006. С. 144–146. —
О ливонских заботах в связи с Шлитте см.: HA 3. S. 450, 471–472, 475. № 1452, 1474, 1477.
38
Ibid. S. 385. № 1387.
39
Ibid. S. 392, 393–394. № 1392, 1394.
40
Ibid. S. 451. № 1455.
34
35
190
Петербургские славянские и балканские исследования
М. Маазинг. «Русская опасность» в письмах...
Ibid. S. 496. № 1502.
Российская сторона обещала в случае благоприятного решения вопроса заключить следующее перемирие на 20–30 лет (Ibid. S. 496–497. № 1503).
43
Кроме того, орден имел конфликт с датским королем из-за мызы Колга на севере Эстонии (Ibid. S. 497.
№ 1504).
44
Ibid. S. 500, 503–506. № 1506/1, 1510, 1511.
45
Tiberg E. Die Politik Moskaus gegenüber Alt-Livland: 1550–1558 // Zeitschrift für Ostforschung. 1976. T. 25.
S. 593–594.
46
HA 3. S. 509–513, 527–528. № 1514/1, 1514/2, 1515, 1516, 1524.
47
Тартуский епископ Иодок фон дер Реке уехал, имея с собой, как утверждали, 70 000 марок, чтобы
стать епископом Мюнстера (HA 4. S. 7. № 1529). Мюнстерским епископом был выбран в 1553 г. Вильгельм
Кеттлер, брат будушего ливонского мастера Готарда.
48
Ср.: Ibid. S. 2. № 1527.
49
Ibid. S. 30–31. № 1547. — Хотя Казань сдали только в октябре 1552 г., слухи о падении Казани имелись
в Ливонии уже в январе того же года (Ibid. S. 31. № 1547). Они, наверное, были связаны с утверждением
Шиг Алея в должности хана. Ср. Filjushkin A. Op. cit. P. 98–99.
50
HA 4. S. 43–44, 56–58. № 1554/3, 1565.
51
Предположение об отсутствии мира сделано в работе: Laidre M. Dorpat 1558–1708: Linn väe ja vaenu
vahel. Tallinn, 2008. Lk. 38.
52
HA 4. S. 96. № 1614.
53
Ibid. S. 46. № 1556/2.
41
42
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
191
Miscellanea
только на один год41. В случае благоприятного для Москвы разрешения спорных
вопросов он должен был автоматически продлиться на пять лет42. Тем самым положение Ливонии неожиданно обострилось, она опасалась войны43. Вильгельм вновь
предложил для безопасности вступить в союз с Польшей, но сословия и в этот раз
отклонили этот проект и надеялись только на свои силы и помощь императора44.
По всей вероятности, ливонцы намеревались достичь компромисса с Москвой45.
Тем не менее, орден предусматривал и развитие событий по наихудшему сценарию
и начал собирать наемное войско. Вильгельм и Альбрехт даже стали опасаться,
не направлено ли это на самом деле против них46.
Вспыхнувшая весной 1551 г. в Ливонии эпидемия, смерть магистра ордена Иоганна фон дер Рекке (1551) и эмиграция его кузена, Тартуского епископа Иодока
фон дер Реке47, обострили обстановку. Однако избрание магистром ордена пожилого и миролюбивого протестанта Хейнриха фон Галена (1551–1557)48 показалось
Вильгельму подходящим, он даже понадеялся на улучшение сношений с орденом.
Тем не менее, угроза войны представлялась для ливонцев вполне реальной, особенно в свете покорения русскими Казани в 1552 г. Ливонцы боялись, что после
этого придет их черед49. Поэтому магистр фон Гален в начале июля пригласил
ландсгерров Ливонии на совещание в Старом Пярну «для спасения отечества».
Предлагалось ввести военный налог во всей Ливонии, но это решение было провалено50.
Возникает вопрос, не прекратил ли свое действие договор о перемирии 1550 г.
между Россией и Ливонией осенью 1552 г.?51 Служащий Вильгельма, дворянин
Георг Таубе, утверждал в 1554 г. в письме к герцогу Альберту, что перемирие
давно закончилось52, выдвинутые в 1550 г. русскими дополнительные условия никто не выполнил. Тем самым положение в Ливонии с осени 1552 г. было крайне
неустойчивым, хотя трудно точно сказать, как сами ливонцы и русские расценивали
свои отношения. Магистр ордена все же надеялся на заключение мира53, и осенью
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
гонцы Ливонии должны были отправиться в Москву, но этому помешала, видимо,
эпидемия чумы54.
К 1554 г. положение в Ливонии заметно обострилось, и боязнь перед вторжением
России существенно усилилась. Архиепископ Вильгельм вместе с братом Альбрехтом и мекленбургским герцогом Йоханном Альбрехтом I начали также реализацию «коадъюторского плана», в ходе которого пытались поставить на место
коадъютора рижского архиепископа Альберта Кристофа, брата Йоханна55. Кроме
того, Вильгельм продолжал добиваться того, чтобы Ливония заключила союз
с Польско-Литовским государством. Но в 1554 г. никто из сил внутри Ливонии не
поддержал его план о союзе. Даже Рижский кафедральный капитул был против56,
не говоря уже об ордене, чьи отношения с Литвой стали крайне напряженными
из-за пограничного инцидента57. Предложения Вильгельма на ландтаге были отвергнуты58, в том числе из-за боязни войны с Россией, которая была категорически
против такого союза. Провал этих планов вызвал у Вильгельма опасение за свое
будущее: он боялся, что его могут изгнать, как в 1551 г. дерптского епископа
Иодока фон дер Рекке59.
Деятельность ордена вызывала серьезное беспокойство у братьев, так как он
продолжал собирать войска. Распространялись слухи о планируемой в Любеке
встрече ɩɪɟɞɫɬɚɜɢɬɟɥɟɣмагистра Ливонии с одним из яростных противников секуляризации орденской организации и герцога Альбрехта, магистром Тевтонского ордена в Германии (Deutschmeister)60. Первоочередной целью политики Ливонского
ордена была подготовка к возможной войне с Россией или Литвой, а вовсе не противостояние с Альбрехтом или Вильгельмом61.
Выдвинутое в 1554 г. Россией совершенно неожиданное для ливонцев требование «юрьевской дани»62, которое послы, превысив свои полномочия, включили
в подписанный договор, вызвало у сословий Ливонии большое беспокойство63.
Орден пытался наладить отношения с потенциальными союзниками, но переговоIbid. S. 61. № 1569.
Bergengrün A. Herzog Christoph von Mecklenburg, letzter Koadjutor des Erzbistums Riga: Ein Beitrag zur
livländischen und mecklenburgischen Geschichte. Reval, 1898.
56
HA 4. S. 84–85. № 1598, 1599.
57
Ibid. S. 76–77. № 1590. — Гален считал, что из-за литовского вторжения мир между орденом и Короной
закончился.
58
Ibid. S. 87–88. № 1603.
59
Вильгельм также сообщил Альбрехту, что он обанкротился: Ibid. S. 89. № 1604.
60
Ibid. S. 100. № 1618.
61
Ibid. S. 102–103, 107. № 1622, 1624.
62
Хотя изначально дань требовали только от дерптского епископа, ответственность за ее платеж
была распространена на всю Ливонию. См.: Tiberg E. Die Politik Moskaus… S. 597–627; Raik K. Eesti- ja
Liivimaa kroonikakirjutuse kõrgaeg 16. sajandi teisel poolel ja 17. sajandi alul. Tartu, 2004. Lk. 123; Selart A.
Der «Dorpater Zins» und die Dorpat-Pleskauer Beziehungen im Mittelalter // Aus der Geschichte Alt-Livlands:
Festschrift für Heinz von zur Mühlen zum 90. Geburtstag / Hrsg. von B. Jähnig und K. Militzer. Münster, 2004.
S. 11–37.
63
Магистр фон Гален жаловался, что посланники превысили свои полномочия (Nordosteuropa und der
Deutsche Orden: Kurzregesten. Bd 1, Bis 1561. Bad Godesberg, 1969. (Quellen und Studien zur Geschichte des
Deutschen Ordens. Bd 17). S. 209. № 1763). См.: Laidre M. Op. cit. Lk. 38–45; Tiberg E. Die Politik Moskaus…
S. 583–597.
54
55
192
Петербургские славянские и балканские исследования
М. Маазинг. «Русская опасность» в письмах...
ры комтура Алуксне Филиппа Шаля фон Белля в том же июле 1554 г. с Сигизмундом II Августом не дали желаемых результатов64. Той же осенью был отправлен
в Швецию гонец ордена, ярваский фогт Бернд фон Шмертен. Ливония обещала
в случае русско-шведской войны поддержать короля, но военно-политический
ливонско-шведский альянс не был оформлен65. Через некоторое время после возвращения посольства из России архиепископ Вильгельм приступил к воплощению
«коадъюторского плана», представив уже в конце июля детальный план организации
приезда Кристофа в Ливонию66. Можно предположить, что как раз неблагоприятный мир с Россией окончательно склонил архиепископа к активной реализации
этого плана, который в итоге привел к печально известной междоусобной «войне
коадъюторов» 1556–1557 гг.
Summary
HA 4. S. 112. № 1629.
Kruus H. Op. cit. Lk. 29; Laidre M. Op. cit. Lk. 51; Lenz W. Joachim Burwitz’ Bericht über Livland aus dem
Jahre 1555 // Zeitschrift für Ostforschung. 1971. Bd 20. S. 711.
66
HA 4. S. 112–113. № 1630.
64
65
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
193
Miscellanea
The term «Russian threat» became relevant in medieval Livonia since 1470s. Until
to the beginning of 16th century the strongest power in Livonia, local branch of Teutonic Order, tried to fight against Muscovy’s rising strength with the help of Lithuania,
but afterwards tended to be neutral and thus truce was repeatedly prolonged between
Livonia and Muscovy. On the same time Livonians tried to make impression to the
western powers that their country was constantly in threat of Russian invasion. Beside
the Order there most important political actor in Livonia was archbishop Wilhelm
of Riga. He leaned mostly on his brother Albrecht, Duke of Prussia and his uncle,
King Sigismund I of Poland. Russian threat was actually never main topic in his letters to his brother, however. In 1530s, when Wilhelm was coadjutor of archbishop
and tried to become prince-bishop of Ösel-Wiek, he used «Russian card» to improve
his political position: he claimed to the Pope, that his rival, Bishop Reinhold von
Buxhoeveden, was elected hastily only because of imminent Russian threat and he is
actually unworthy to this position. Later, in the beginning of 1540s, the same excuse
was used to avoid paying Turkish tribute to the Emperor. Protestant-minded Wilhelm
also claimed hypocritically, that he neither can be consecrated to Catholic priest nor
go to Council of Trent, because of permanent threat from heretics (Protestants) and
schismatics (Russians).
But there were also real incidents to be discussed. In 1533, Russians raided the
Archbishopric of Riga and destroyed allegedly 80 villages, or, as stated in 1539, Russians
raided eastern part of the Archbishopric and supposedly deported 10 000 peasants. But
Wilhelm himself assured, that this conflict too, was actually quite minor and it was
solved by 1541. In 1546, some gunners who tried to reach to Russia were captured
in Archbishopric territory and this topic was quite thoroughly discussed in Wilhelm’s
letters to his brother. So it seems, that fear of Russian invasion was becoming real. Even
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
more attention was afterwards turned to Ivan IV’s agent in Holy Roman Empire, Hans
Schlitte.
In 1550s, Livonians tried to prolong the truce with Muscovy. This ended in 1554
with very unfavorable peace conditions: Livonian ambassadors agreed to pay so-called
«Tribute of Tartu» to the Czar. Archbishop Wilhelm then tried to organize alliance with
Poland-Lithuania and Prussia, which caused confrontation with Livonian Order. It is quite
likely, that sudden growth of Russian threat caused Wilhelm’s decision to seek active
external support and thus he finally agreed to Poland’s and Prussia’s devised «Coadjutor’s
Plan», which was perceived by Order as treason and led to last internal conflict, known
as Coadjutor’s Feud (1556–1557).
Статья подготовлена при поддержке совместного проекта РГНФ № 09-01-95105 а / Э и ЭТФ «Борьба за Прибалтику
в ХV–ХVI вв. глазами современников и потомков».
Петербургские славянские и балканские исследования
А. Л. Осипян
АЛЛЮЗИИ К ДРЕВНЕМУ РИМУ В ОПИСАНИИ
ЛЬВОВА ИОАННА АЛЕМБЕКА
(«Topographia civtatis Leopolitanae». 1603–1605 гг.)
В XVI в. происходит стремительный рост роли городов в европейской экономике, сопровождавшийся развитием городской культуры. Великие географические
открытия стимулировали растущий спрос на такие книги, как «Универсальная
космография» (Cosmographia universalis) Себастьяна Мюнстера (1489–1552), опубликованная в 1550, 1552, 1559 и 1572 гг., и атлас «Зерцало земного круга» (Theatrum
Orbis Terrarum) Абраама Ортелиуса (1527–1598), впервые изданный в 1570 г. и затем
переиздававшийся 25 раз до конца столетия. Воодушевленные успехом Мюнстера
1
Borchardt F. L. German Antiquity in Renaissance Myth. Baltimore; London, 1971. P. 1.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
195
Miscellanea
Ф. Борхардт писал: «Читатели старой литературы и историки постоянно сталкиваются с таинственностью вселенной изучаемых авторов и памятников. Трудности
могут возникнуть из-за простого незнания того, что чувствовал, как понимал, к чему
стремился ренессансный или средневековый автор, когда он использовал то или
иное слово, или обращался к той или иной референтной рамке»1. Целью этой статьи является анализ когнитивной рамки и нарративных стратегий, использованных
в ренессансном описании города. Чтобы понять мировоззрение автора, нами были
поставлены два вопроса: во-первых, как повлияли на автора его круг чтения, образование и интеллектуальная среда, и во-вторых, какие образцы, криптоцитаты,
литературные аллюзии и общие места (loci communes) были использованы автором?
Таким образом, статья будет сфокусирована на библиотеке автора, его поездках
и образовании, круге общения и корреспонденции, а также на историческом воображении эпохи.
* * *
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
и Ортелиуса, два немца — теолог Георг Браун (1541–1622) и гравер Франц Хогенберг (1535/1538–1590) — в 1572–1617 гг. издали в Кельне шеститомный атлас
«Города земного круга» (Civitates Orbis Terrarum). При жизни Брауна атлас выдержал 29 переизданий на латинском, немецком и французском языках. В различных
изданиях атлас включал от 546 до 554 гравюр с изображениями городов, преимущественно европейских (530), но также азиатских, африканских и американских.
Каждое изображение сопровождалось кратким описанием города (как правило,
полстраницы текста, напечатанного крупным или даже очень большим шрифтом),
его основания и достопримечательностей. В атласе имелись изображения семи городов Речи Посполитой с традиционно кратким их описанием, согласно ссылкам,
заимствованным из трудов Мартина Кромера (1512/1513–1589) — главного авторитета того времени в области истории и географии Польши2.
Только гравюра Львова/Лемберга3 в шестом томе атласа (Кельн, 1617 г.)4 сопровождалась двухстраничным описанием, набранным мелким шрифтом. Даже это
детальное описание города Львова — это только сокращенная версия, написанная
местным аптекарем Иоанном Алембеком (Alembek), также известным как Альнпех
(Alnpech) или Альнпекиус (Alnpekius). Полная оригинальная версия, написанная
между 1603 и 1605 гг. под названием «Топография города Львова» (Topographia
civitatis Leopolitanae)5, и будет объектом нашего исследования.
Биография Алембека
Иоанн Алембек-младший был сыном купца Ганса Алембека из Фрайбурга (Iohannes Allembegc de Fraiborgk), принявшего львовское городское право в 1567 г.6,
и Катарины, чей отец, Вольфганг Шольц из Вроцлава (Wolfgangus Scholcz de Wratislawia), поселился во Львове в 1531 г.7 Иоанн изучал фармакологию во Вроцлаве
в 1582–1586 гг. В 1588 г. умер его отец, и Иоанн унаследовал трехэтажный дом на
центральной площади Рынок с аптекой на первом этаже и большие долги. Некоторое
время Иоанн работал в аптеке Яроша Витембергера/Ведельского, который в 1588 г.
2
Cromerus M. 1) De origine et rebvs gestis Polonorum libri XXX. Basiliae, 1555 (позже опубликована в 1558,
1568, 1582, 1589 гг., и в немецком переводе в 1562 г.); 2) Poloniae, gentisque et reipublicae Polonicae descriptionis, libri duo. Coloniae Aggrippinae, 1575 (второе издание: Polonia siue De Sitv, Popvlis, Moribvs, Magistratibvs,
& Republica regni Polonici libri duo. Coloniae Aggrippinae, 1578).
3
В позднесредневековых источниках город обозначался как Lemburg на немецком языке, Lemburga или
Civitas Lemburgensis на латыни, как Leopolis в ренессансных сочинениях, а в новейшую эпоху как Lwów на
польском и Львів на украинском.
4
Braun G. Civitates orbis terrarum. Coloniae Aggrippinae, 1617. Vol. 6: Urbium praeciparum totius mundi.
No. 49.
5
Рукопись сочинений Алембека хранится в Центральном государственном историческом архиве Украины
во Львове, ф. 52: Самоуправление города Львова, опись 2, дело 1153: Codex Alnpekius. Рукопись Topographia
civitatis Leopolitanae Алембека была опубликована польским историком Станиславом Рахвалом (Rachwał S.
Jan Alnpek i jego «Opis miasta Lwowa» z początku XVII w. Lwów, 1930) и с тех пор так никогда и не была
проанализирована как исторический и литературный источник.
6
«Ioannes Allembegc de Fraiborgk spectabilis domini Wolfgangi Scholcz gener ad commendationem eiusdem
soceri et affinium suorum famatorumque d[omini] advocate et et scabinorum ius civitatis…» // Album civium
Leopoliensium. Rejestry przyjęc do prawa miejskiego we Lwowie / Wydał Andrzej Janeczek. Poznań; Warszawa,
2005. T. 1. S. 148.
7
«Wolfgangus Schulcz de Wratislawia ius civile suscepit literas a parentela porataturus. Hanus Schulc de
Wratislawia…» // Ibid. T. 1. S. 81–82.
196
Петербургские славянские и балканские исследования
А. Л. Осипян. Аллюзии к Древнему Риму в описании...
Rachwał S. Op. cit. S. 2–3.
Windakiewicz S. Padwa. Studium z dziejów cywilizacyi polskiej. Kraków, 1891. S. 62, 82.
10
Rachwał S. Op. cit. S. 3.
11
«Famatus Ioannes Alembegc famati olim Ioannis Alembegc et Catherinae Scholcowna filius ad commendationem spectabilis Ioannis Scholc Wolffowic, Iosephi Scholc Wolffowic avunculorum de eius legitimo ortu testificantium, ad ius civile libertatesque civiles iuramento positis ad sacra duobus digitis more aliorum mercatorum praestito
est susceptus et in numerum honestorum civium cooptatus» // Album civium Leopoliensium. T. 1. S. 233.
8
9
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
197
Miscellanea
отправил юного Алембека в Константинополь приобрести лекарства, поскольку в те
времена наиболее популярными лекарствами являлись восточные растения и пряности, такие как перец, цинамон, имбирь, мускат и т. п. Однако в 1591 г. Алембек
уже оказывается студентом Падуанского университета8.
Интересно, что будучи подданным польского короля, Алембек записался в немецкую студенческую нацию9, а не в польскую (ибо в Падуанском университете были
немецкая, польская и две итальянские нации), отношения между которыми в 1589
и 1592 гг. были отмечены серией конфликтов. Во время учебы Алембек сочинил
и опубликовал поэму «Хвалебная песнь кардиналу Георгию Радзивиллу» (Carmen
gratulatorium ad Georgium Radivilium Cardinalem), посвященную кардиналу Ежи
Радзивиллу10. Эта поэма свидетельствует о существенном расширении интересов
Алембека далеко за пределы его профессиональной сферы.
Согласно Станиславу Рахвалу, Алембек составил «Topographia civitatis Leopolitanae» между 1603 и 1605 гг. Это было непростое для него время. 8 января 1597 г.
Алембек был принят в число граждан Львова11. В 1598 г. он, как должник, провел некоторое время в городской тюрьме. С этого времени Алембек становится
в оппозицию к городским властям — магистрату, узурпированному львовскими
патрициями.
В 1578 г. польский король Стефан Баторий учредил новую структуру в самоуправлении Львова — quadragintavirat, т. е. «совет сорока мужей», чтобы он представлял
интересы среднего класса (поспольства/бюргерства) и контролировал деятельность
магистрата, состоявшего из рады (consilium/Rat) и лавы (scabinat) — городского
суда, возглавлявшегося войтом (Vogt). В 1603 г. Алембек был избран в состав «совета сорока мужей» и посвятил себя борьбе с городскими олигархами. Эту борьбу
Алембек описал в сочинении, озаглавленном: Plantatio Arbitramenti inter Magistratum et Populorum Leopoliens. per Sacram R. Mtem confirmati. Anno 1603.
Он неоднократно посещал Краков и Варшаву, чтобы представлять «совет сорока
мужей» и городскую общину в судах высшей инстанции, подготовил несколько
речей, писем и исков, и был трижды заключен под стражу магистратом — в январе
и декабре 1605 г. и 19 августа 1606 г. Его аптека была несколько раз закрыта властями и, наконец, в 1605 г. Алембек был лишен прав львовского гражданства. Только
в 1607 г., в соответствии с декретом короля Сигизмунда ІІІ, после того как Алембек
попросил прощения у магистрата, он был восстановлен во всех правах.
В ходе конфликта с магистратом Алембек активно работал в городском архиве,
собирая материалы, необходимые для тяжбы. Эти выписки из городских актов составили еще одну рукопись — «Notabilia ex Actis Leopoliensibus». Известно, что
в 1618 г. Алембек в качестве члена городского совета (Ratmann) представлял общину Львова на сеймике местной шляхты. Во время эпидемии чумы 1623 г., когда
патриции покинули Львов, Алембек был назначен бургомистром (Bürgermeister).
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Он подготовил подробный отчет с описанием чумы, между прочим, унесшей жизни его жены и дочери. Сам Алембек скончался в 1636 г., оставив после себя трех
сыновей и дочь12.
Библиотека Алембека
Согласно посмертной описи имущества (Inventarium rerum olim), составленной
в 1588 г., отец нашего героя, Ганс Алембек, владел 92 книгами на религиозную,
медицинскую, юридическую, астрономическую/астрологическую и историческую
тематику13, преимущественно на немецком — 45 (49 %), но также на польском —
27 (23 %) и латинском — 14 (15 %) языках14. Что касается античных авторов, здесь
были сочинения Плутарха, Вергилия, «История Рима» Тита Ливия, «Иудейские
древности» Иосифа Флавия — все в немецком переводе — и «Комментарии»
(Commentarii) Цезаря. В списке также значились «Книги нарисованных городов»
(«Xięgi miast malowanych»), которые мы склонны отождествить с первыми томами
атласа Civitates Orbis Terrarum Георга Брауна. Таким образом, уже в юности сын
Ганса, Иоанн Алембек, имел возможность достаточно много прочесть в сфере studia
humanitas, что, в свою очередь, повлияло на его дальнейший интерес к изучению
античности.
После смерти самого Иоанна Алембека в 1636 г. также была составлена опись его
имущества (Tener Divisionis Bonorum Mobilium Alnpekowskie), включавшая и список
книг. У Алембека было в два раза больше книг, чем у его отца — 230 (на общую
сумму 268,40 флоринов), однако в списке книг только 183 позиции содержат упоминание автора или названия (зачастую сокращенного, наподобие Varia или Miscellanea), поскольку для составлявших опись городских писарей главным критерием
была стоимость той или иной книги15. Налицо увеличение числа книг на латинском
языке (60,6 %), что отражает университетское образование Иоанна и его интерес
к античности. Количество книг на немецком практически то же, что и у отца — 45
и 50 соответственно, но в процентном отношении их доля сократилась с 49 % до
27 %. Книги на польском составляли только 4,3 % собрания Алембека-младшего16.
Только 17,5 % идентифицированных книг могут быть связаны с профессией аптекаря Алембека. Это книги по медицине, естествознанию, химии и алхимии. Есть
также несколько книг по астрономии и астрологии — признак образованного человека той эпохи. Алембеку принадлежало всего несколько изданий на религиозную и юридическую тематику, по 5,5 % тех и других, в отличие от его отца. Почти
половину библиотеки Алембека (44 %) составляли книги в области humanitas: по
истории, географии, лингвистике, философии, религии и художественные произведения. Преобладали античные греческие и римские авторы, главным образом
историки, такие как: Квинт Курций Руф, Юлий Цезарь, Иосиф Флавий, Плутарх,
Гай Светоний Транквилл, Дион Кассий, Помпей Трог, Юстин, Сульпиций Север,
Rachwał S. Op. cit. S. 4–7.
Skoczek J. Lwowskie inwentarze biblioteczne w epoce renesansu. Lwów, 1939. S. 161–166.
14
Różycki E. Alembekowie i ich księgozbiory. Z dziejów kultury umyslowej mieszczaństwa lwowskiego okresu
renesansu i baroku. Katowice, 2001. S. 158. Tabela 2.
15
Skoczek S. Op. cit. S. 334–346.
16
Różycki E. Op. cit. S. 158. Tabela 2.
12
13
198
Петербургские славянские и балканские исследования
А. Л. Осипян. Аллюзии к Древнему Риму в описании...
Когнитивная рамка антиквария
В данном исследовании под когнитивной рамкой мы понимаем не только что
знал Алембек и его высокообразованные современники, но также на каких принципах базировалось его представление/знание о прошлом и, соответственно, как интерпретировались и трансформировались все новые знания, полученные им из книг
и личного наблюдения.
Круг чтения автора, безусловно, влияет на его собственные сочинения. В эпоху
Ренессанса античные образцы активно использовались гуманистами в нарративном
каркасе их сочинений. Гуманисты разыскивали, публиковали и изучали античные
тексты, и их знание было преимущественно логоцентричным, т. е. сфокусированным на текстах. Вместе с тем, в XV–XVI вв. сформировался антикварный подход
к античности. Антикварии интересовались надписями, монетами, статуями, руинами зданий и прочими материальными объектами или артефактами, которые они
с увлечением коллекционировали. Их интересовали: античные одежды, оружие,
украшения, религия, институты, а также обычаи, такие как трапеза, брак, погребение и т. п.
Увлечение антиквариев материальными объектами античности являлось следствием их интереса к эмпирическому наблюдению и эксперименту в различных
Skoczek J. Op. cit. S. 335, 338, 340, 345.
Różycki E. Op. cit. S. 67.
19
«Ioanni Alnpechio Viro apud Leopolienses in Russia consulari, Simon Starowolscius dedico, consecroque».
Simonis Starowolsci Penu historicum seu De dextra et fructuosa ratione Historias legendi Commentarius. Venetiis,
1620. P. A2.
17
18
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
199
Miscellanea
поэты Вергилий, Овидий, Персей Флакк, Лукиан, затем Аристотель, Витрувий
Поллион, Вегеций и др.
Среди них Вергилий был явно самым любимым — к немецкому изданию «Энеиды», бывшему в библиотеке отца, Алембек прибавил еще три: новейшее издание
«Энеиды» (Аугсбург, 1610 г., на немецком), «Георгика» (Georgica, вместе с Aeneid
и Bucolica, 1618 г.), и Opera (1625). Алембек также располагал учеными комментариями на сочинения Вергилия, опубликованными Рамусом Петрусом (Ramus
Petrus, 1547, 1569, 1599) и Иоганном Штигелем (Johann Stiegel, 1571), также как
и на труды многих других античных авторов. Среди книг Алембека были как минимум четыре, принадлежавшие перу его знаменитого корреспондента — Юстуса
Липсиуса: Opera critica (комментарии на труды Тацита, Сенеки, Цезаря и др.), Syntagma de bibliothecis, Animadvers(iones), O stałości księgi dwoie etc. (Вильно, 1600)17.
Также в распоряжении Алембека были атлас Theatrum Orbis Terrarum Абраама
Ортелиуса (обозначенный в списке как Epithome Orteliani), карты Рима, Африки,
Азии, Пруссии и Голландии18.
Содержание библиотеки Алембека со всей очевидностью демонстрирует его интеллектуальную траекторию. Алембек был хорошо известен не только во львовском
кружке, но и среди польских гуманистов в целом. Знаменитый польский историк
Шимон Старовольский (Starowolscius) посвятил Алембеку свой трактат по методологии истории: «Иоанну Альнпеху, мужу из числа львовских на Руси консуляров,
Шимон Старовольский посвящает»19.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
сферах. Антикварии не доверяли литературной традиции, не любили богословской
полемики и мало интересовались традиционной политической историей. Изрядная
доза скептицизма, позаимствованного у Секста Эмпирика (ІІI–ІІ вв. до н. э.), также
повлияла на их подход к древности20. Традиции античного скептицизма, восходящие к скептику Пиррону (ок. 360–270 гг. до н. э.), вылились в XVI–XVII вв. в дискуссию об историческом скептицизме (Pyrrhonismus historicus) и вере в историю
(Fides historica). Пирронисты прямо поставили вопрос о том, являются ли исторические сочинения чем-то большим, нежели просто пристрастным взглядом на
события прошлого. С их точки зрения, традиционные историки дискредитировали
себя, обслуживая интересы правящих династий и противоборствующих церквей.
Но на антиквариев это недоверие не распространялось. Они сохранили статус беспристрастных ученых, ощущающих свою принадлежность к некоему всемирному
братству21.
Современные им теоретики истории, такие как Фрэнсис Бэкон (1605) и Жерар
Воззиус (1650), различали древности, мемуары и настоящую историю — antiquitates, memoriae et historia iusta. Традиционная история структурирована хронологически. Вся суть историописания зависит от временного фактора, от правильной
последовательности событий. Антикварное же исследование было систематическим
и изучало весь объект, секция за секцией. Оно было описательным в систематической форме, а не объяснительным в хронологическом порядке22.
Ренессансные антикварии считали Варрона, Плиния Старшего, Авла Геллия
и Павсания своими античными предшественниками. Само слово «антикварий» (antiquarius) отсылает к «Древностям людским и божественным» (Antiquitates humanae
et divinae) Варрона. Флавио Бьондо (1388–1463) сознательно пытался возродить
«Древности» Варрона. Достигнутый им результат хотя и несколько отличался от
истинного Варрона, стал прототипом всех последующих антикварных исследований Древнего Рима. Бьондо не только исследовал руины Рима, но и использовал
полученные данные для осуществления исторической реконструкции. Его трактат
«Восстановленный Рим» (Roma instaurata), написанный в 1440–1446 гг., был топографическим обзором Рима, его терм, храмов, ворот, обелисков и т. п., в котором
Бьондо использовал как письменные источники, так и данные, полученные при
личном посещении объектов на местности23.
Подобное слияние традиционной локальной истории и нового антикварианизма
было известно в эпоху Ренессанса как хорография, то есть исследование гео-истории
или местной истории с особым акцентом на сохранившихся материальных следах
прошлого. Этот жанр историописания был возрожден Бьондо в его трактате «Живописная Италия» (Italia illustrata), работа над которым была завершена в 1453 г.,
а первая публикация осуществлена в 1531 г. Подход, примененный им в «Восстановленном Риме», теперь был распространен на всю Италию24. Работы Бьондо имели
20
Momigliano A. D. The Rise of Antiquarian Research // Momigliano A. D. The Classical Foundations of Modern
Historiography. Berkeley, 1990. P. 57. — Выражаю искреннюю благодарность профессору Карло Гинзбургу,
обратившему мое внимание на статью А. Момильяно.
21
Ibid. P. 72.
22
Ibid. P. 61.
23
Burke P. The Renaissance Sense of the Past. New York, 1970. Р. 25.
24
Ibid. P. 29.
200
Петербургские славянские и балканские исследования
А. Л. Осипян. Аллюзии к Древнему Риму в описании...
25
См. например: Saraina Torello. De origine et amplitudine civitatis Veronae, 1540; Scardeonius F. De antiquitate
urbis Patavii. Basileae, 1560; Ghirardacci. Della historia di Bologna. Bologna, 1596.
26
Burke P. The Renaissance Sense of the Past. P. 31.
27
Momigliano A. D. Op. cit. P. 71.
28
Burke P. Images as Evidence in Seventeenth-Century Europe // Journal of the History of Ideas. 2003. Vol. 64.
No. 2. P. 279.
29
Momigliano A. D. Op. cit. P. 58.
30
Burke P. Images as Evidence in Seventeenth-Century Europe. P. 294.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
201
Miscellanea
последователей. Начиная с 1540-х гг., описания местных древностей становились
все более распространенными в Италии25. Возникновение города, установление личности его основателя, времени основания, описание наиболее знаменитых мужей —
вот те вопросы, ответ на которые давали античные антикварии в исследованиях,
известных как «археология/древности» (archaeologia/αρχαιολόγια).
Эти же вопросы ставились антиквариями эпохи Ренессанса. Городской патриотизм, конечно же, стимулировал подобный интерес. Сочинения Бьондо стали
моделью для трактата «Живописная Германия» (Germania illustrata) Конрада
Цельтиса (1459–1508) и иных сочинений, известных как «географический Ренессанс» в Германии XVI в. В Англии труды Бьондо стали моделью для «Британии»
(Britannia) Уильяма Кэмдена (1551–1623)26. Антикварианизм заявил о себе как
о возрождении античных форм жизни, способствуя тем самым формированию
самосознания наций посредством открытия их древних традиций. Последователи
Бьондо в Германии, Испании и Британии способствовали формированию национализма в своих странах27.
На протяжении XVI в. происходит углубление специализации в области антикварных исследований. Появляются специальные трактаты, посвященные, например, античным медалям (Erizzo Sebastiano. Discorso sopra le medaglie de gli
antichi. Venetia, 1555), кораблям (Lazare de Baїf. De re navali, 1536), гробницам
(Giraldi Lilio. De sepulchris, 1539), погребениям (Kirchmann Johann. De funebris
romanorum libri iv. Lübeck, 1636), обуви (Nigronius. De caligula veterorum, 1617),
пище (Chacón Pedro. De triclinio romano. Rome, 1588), ошейникам рабов (Pignoria
Lorenzo. De servis. Augsburg, 1613), представлениям (Panvinio Onofrio. De ludis
circensibus libri ii. Venetia, 1600), военному делу (Lipsius Justus. De militia romana.
Antverpia, 1598; Lipsius Justus. Poliorceticon. Antverpia, 1599). Согласно британскому историку Питеру Берку, эти труды демонстрируют постепенное освобождение
от логоцентризма28.
Весьма важным кажется и то обстоятельство, что многие антикварии XVII в. были
врачами — факт, на который уже обращали внимание современники29. По мнению
П. Берка, врачи были опытными наблюдателями, и просто поразительно, насколько
многие из них, особенно среди тех, кто учился в Падуанском университете, совмещали медицину с антикварными исследованиями. Принимая во внимание это
преобладание медиков среди антиквариев, он предполагает, что навык интерпретации симптомов помогал освобождению от логоцентризма и служил моделью для
интерпретации древностей30.
Таким образом, принимая во внимание содержание библиотеки Алембека, его
личные связи, образование и профессию, можно предположить, что он находился под влиянием антикварного подхода и написал свою Topographia как труд по
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
«хорографии». Алембек изучал прошлое Львова в соответствии с антикварной
концепцией исследования — воссоздание целостности прошлого (historiae integritatem).
Нарративные стратегии
Алембека
Какая нарративная матрица была воспроизведена Алембеком при создании его
собственного текста? Какие метафоры, аллюзии, стилевые обороты были сознательно использованы или автоматически воспроизведены автором? Какие риторические
приемы или общие места, усвоенные в ходе образования и круга чтения, были
использованы автором, чтобы установить и поддерживать коммуникацию с читателем? Этим комплексом вопросов мы обозначаем значение термина нарративные
стратегии в нашем исследовании.
Главной целью Topographia Алембека, подготовленной для Civitates orbis terrarum
Брауна, было прославить родной город в глазах образованной европейской читательской аудитории этого атласа. Какие же общие места, как правило, использовались
в ренессансных описаниях города? Прежде всего, основание города славными
предками, из коих наиболее престижными считались римляне и троянские беженцы. Славное прошлое: древности и знаменитые граждане или правители. Город как
крепость: башни, ворота, стены, неудачные осады. Город как оплот истинной веры:
святые, мощи, чудеса, церкви. Город как средоточие искусств и наук: университет,
типография, ученые мужи. Экономическое процветание: рынок, заморская торговля,
изобилие купцов и товаров. Добрые нравы горожан.
Вместе эти общие места составляли нарративный каркас в описании города.
Здесь имелись определенные проблемы, поскольку Львов не был столицей, не имел
университета, древнего происхождения и древностей. В этих условиях Алембек
применял утонченные нарративные стратегии, чтобы вызвать у читателя аллюзии
с городом-образцом той эпохи — вечным Римом.
Какие источники были использованы Алембеком в его Topographia? В первой
части своего сочинения, составленной в хронологическом порядке от основания
города в XIII в. и до конца XV – начала XVI в., Алембек использовал труды своих
знаменитых предшественников и акты городского архива. Вторая тематически
структурированная часть посвящена описанию архитектуры, институтов, обычаев, хозяйства, населения Львова и в основном базируется на автопсии — личных
наблюдениях автора. Алембек много позаимствовал из труда «О происхождении
и деяниях поляков» (De origine et rebvs gestis Polonorum) Мартина Кромера, а именно — сюжеты о короле Руси Данииле, установившем единоличное правление в Южной Руси (также известна как Ruthenia Rubra, т. е. Галицко-Волынское княжество),
о его сыне князе Льве, основавшем Львов в 1270 или 1280 г.31, о завоевании Руси
и Львова польским королем Казимиром III в 1340 г., описание сокровищ, вывезен31
Alnpekius I. Topographia civitatis Leopolitanae // Rachwał S. Jan Alnpek i jego «Opis miasta Lwowa» z
początku XVII w. Lwów, 1930. P. 10; Cromerus M. De origine et rebvs gestis Polonorum libri XXX. Coloniae
Agrippinae, 1589. P. 161, 171.
202
Петербургские славянские и балканские исследования
А. Л. Осипян. Аллюзии к Древнему Риму в описании...
Alnpekius I. Op. cit. P. 11; Cromerus M. Op. cit. P. 207.
Alnpekius I. Op. cit. P. 14; Cromerus M. Op. cit. P. 217.
34
Alnpekius I. Op. cit. P. 13–14; Меховский М. Трактат о двух Сарматиях, Азиатской и Европейской, и о находящемся в них. М.; Л., 1936. C. 173.
35
Тит Ливий, наиболее популярный в эпоху Ренессанса античный историк, начинает свою знаменитую
«Историю Рима» с дидактических размышлений о старых добрых нравах и их упадке в современном
Риме.
36
«Suntque in districtu Leopoliensi lucei magni et laudabiles et in petias, tanquam in lamina, divisibiles» (Меховский М. Указ. соч. C. 173–174).
32
33
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
203
Miscellanea
ных им в Краков в качестве трофеев32, основание римско-католического архиепископства на Руси33 и некоторые другие.
Вероятно, Алембек предпочитал использовать труд Кромера, поскольку он считался главным авторитетом в историописании Польши того времени. Кромер также
был близок Алембеку как потомок немецких поселенцев в Польше и в силу его
мещанского происхождения, в отличие от прочих современных польских историковшляхтичей.
Алембек также использовал весьма популярный в XVI в. трактат одного из первых польских гуманистов, ректора Краковской академии Мацея Меховского «О двух
Сарматиях — Азиатской и Европейской — и о находящемся в них» (De duabus
Sarmatiis Asiana et Europiana et de contentis in eis. Cracovia, 1517). Алембек почти
дословно цитирует суждение Меховского об опытнейших армянских купцах, торгующих с Каффой, Константинополем, Египтом и Индиями и привозящих оттуда
восточные товары34. Однако он вставил эту цитату с иной целью — чтобы иметь
возможность затем порассуждать о тех прекрасных временах, когда купцы разных
наций, живших во Львове, не были конкурентами, но партнерами, в отличие от современного ему положения дел.
Затем Алембек рассказывает о скромной жизни предков, интересовавшихся земледелием и общественным благом, пренебрегавших золотом и серебром и предпочитавшим отечественные одеяния, пищу и напитки, о низких ценах, бывших еще
около 1500 г. Затем началось падение нравов одновременно с погоней за наживой,
когда пшеница частью использовалась для производства водки (aqua vita), а частью
вывозилась за рубеж, чтобы иметь средства для приобретения иноземных предметов роскоши.
Таким образом, Алембек идеализирует добрые нравы старого доброго времени (утраченный золотой век) в полном соответствии с дидактической риторикой
древнеримских историков35, вызывая таким путем читательские аллюзии с вечным
городом. Современный ему упадок нравов во Львове и Речи Посполитой в целом
также мог вызвать аллюзии с упадком поздней Римской Республики в I в. до н. э.,
поскольку оба государства управлялись знатью.
Еще однажды Алембек использует цитату из Меховского, чтобы вызвать аллюзию с Римом. В кратком описании Львовского повета у Меховского есть такая
фраза: «Во Львовском повете есть достойные упоминания большие щуки, легко
делящиеся на куски полосами»36. Алембек перерабатывает эту фразу в антикварном
стиле и пишет: «Солят тут также осенью достойных похвалы щук, коих можешь
сравнить с теми, которых ловили некогда в Тибре между двумя мостами и очень
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
ценили древние римляне»37. Т. о., Алембек не просто сравнивает львовских щук
с римскими, но подчеркивает общие практики повседневной жизни современных
жителей Львова и древних римлян, упоминая с антикварной скрупулезностью
самое место — между двумя мостами — где вылавливали щук.
* * *
Почему Алембек дал своей рукописи название «Топография города Львова»
(Topographia civitatis Leopolitanae)? Он мог бы использовать такие термины как
«Описание (Descriptio) [города Львова]» или «Похвала» (Laudatio), либо «Хроника» или «Анналы», как делали многие его предшественники и современники38.
Во-первых, термин topographia (τοπογραφέω), использовавшийся такими древними
географами как Страбон и Птолемей, более подходил для описания статичного
архитектурного и географического объекта, каковым и является город. Задачей
антиквария было собрать вместе широкую топографическую картину, используя
как визуальные, так и письменные источники. Во-вторых, можно предположить,
что Алембек использовал, намеренно или неосознанно, в качестве образца трактат
«Топография древнего Рима» (Topographia antiquae Romae)39 итальянского антиквария Джиованни Бартоломео Марлиани, также выпускника Падуанского университета40. Впервые опубликованный в 1534 г., этот трактат был издан до конца
XVI в. восемь раз41.
Сравнительный анализ позволяет открыть некоторые параллели в двух сочинениях. И Львов, и Рим получили свое название от имен основателей, соответственно,
Льва и Ромула. Алембек подчеркивал, что Львов с давних времен и до сего дня населяют четыре нации (религиозные общины) — католики, русины (православные),
армяне и иудеи, занимающие четыре различные части города. Согласно Марлиани,
во времена четвертого римского царя Анка жители Рима — старые римляне (veteri
Romani), сабиняне, альбанцы (некогда жители Альба-Лонги) и недавние пришельцы
(из города Политория) — занимали четыре холма, соответственно42.
37
«Hinc etiam saliuntur tempore Authumnali lupi laudabiles, quibus vix illos Tiberinos, olim inter duo pontes
captos, et magni apud Romanos antiquos aestimatos, comparare audeas» (Alnpekius I. Op. cit. P. 22).
38
Например: Leon Battista Alberti. Descriptio Urbis Romae (написано в 1440-х гг.); Leonardo Bruni. Laudatio
Florentiniae urbis (написано между 1403 и 1404 гг.); Francesco Aleardo. Laudatio urbis Romae et Constantinopolis
(написано в 1444 г.); Ioannis Antonii Panthei Veronensis. De laudibus Veronae (написано в 1483 г., опубликовано
в 1506 г.); Desiderii Spreti. De amplitudine, de vastatione et de instauratione urbis Ravennae. Venetiis, 1489; Leonardo Bruni. Historiarum Florentini populi libri xii; Niccolo Machiavelli. Istorie fiorentine (1532); Marcantonio
Coccio Sabellicus. Rerum venetarum ab urbe condita libri xxxiii. Venetii, 1487; Marcantonio Coccio Sabellicus.
De Venetae urbis situ (написано в 1491–1492 гг.).
39
Topographia antiquae Romae Ioanne Bartholemaeo Marliano patritio Mediolanensi autore. Lugduni, 1534.
Нами было использовано он-лайн издание (в формате pdf), размещенное на сайте Университета Тура: http://
www.bhv.univ-tours.fr/Consult (последнее посещение 5 июня 2010 г.). Выражаю искреннюю благодарность
профессору Карло Гинзбургу, обратившему мое внимание на трактат Марлиани.
40
Jacks P. The Antiquarian and the Myth of Antiquity. The Origins of Rome in Renaissance Thought. Cambridge,
1993. Р. 207.
41
Connor J. Bibliography on the Recovery of the Antique. Columbia University, 2000 // http://www.columbia.
edu/%7Ejc65/antique/ANTIQUE.BIB.html (последнее посещение 5 июня 2010 г.).
42
«Secūdam autem urbis ampliationem capto Politorio, omniq; multitudine Romam traducta, fecit Ancus: qui cum
circa Palatium sedem veteres Romani, Sabini Capitolium, atque arcem, Coelium Albani implevissent, Aventinum
nouae multitudini concessit». Topographia antiquae Romae. P. 19.
204
Петербургские славянские и балканские исследования
А. Л. Осипян. Аллюзии к Древнему Риму в описании...
43
«Circa hoc etiam tempus Lemburgae moneta, in cuius una parte Leo cum inscriptione CIVITATIS LEMBURG,
in altera aquila cum epigraphe WLADISLAI REGIS cudebatur» (Alnpekius I. Op. cit. P. 15).
44
Ibid. P. 10.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
205
Miscellanea
Названия глав в первой книге трактата Марлиани указывают на основные объекты
исследования антикварного подхода: De situ urbis, De primis cultoribus, & conditoribus
urbis, De forma, & magnitudine urbis Romuli, De Portis urbis Romuli, De uario ambitu,
& mœnibus urbis, De Pomerio urbis, De portis antiques quæ hodie non sunt, De portis
antiques, & mœnibus quæ nunc sunt. Книги II–VI посвящены античным храмам. Последняя VII книга описывает реку Тибр, мосты на ней (De pontibus supra Tyberim
extructis) и дороги, ведущие в разные части Италии. В соответствии с антикварным
подходом Марлиани приводит античные надписи, открытые в Риме. Он также цитирует многих античных авторов, что свидетельствует о его эрудиции.
В случае со Львовом были определенные проблемы, поскольку никому еще
не удалось обнаружить здесь древние латинские или греческие надписи, монеты
или руины. В эпоху Ренессанса были известны многие случаи, когда древности,
включая и надписи, подделывались местными патриотами, намеревавшимися сделать родной город древнее, чем он был на самом деле. Алембек избегал подобных
искушений, одновременно следуя антикварным образцам в более утонченной манере. Он процитировал надпись на монетах, отчеканенных во Львове в правление
польского короля Владислава II Ягайло (1386–1434)43.
Ввиду отсутствия древних языческих храмов или их руин во Львове Алембек
описывает многочисленные церкви и монастыри, мощи святого Яна из Дукли
и чудеса исцеления, произведенные ими на его могиле. Таким образом, он вызывал аллюзии со знаменитыми христианскими древностями Рима — целью многочисленных паломников. Алембек также вкратце описывает архитектуру Львова,
застроенного преимущественно после разрушительного пожара 1527 г., местность
вокруг города, реку Полтву и резиденции наиболее известных аристократов Польши, расположенные в этом регионе.
В первом предложении «Топографии» Алембек описывает возведение князем
Львом во Львове двух замков — верхнего и нижнего. Он не просто упоминает, что оба
замка были сооружены из дерева, но и подчеркивает, что это было сделано «…как
обычно строят в северных странах» («quales et nunc in Septentrione fabricantur»)44.
Таким образом, Алембек демонстрирует, что воображаемый центр — норма — расположен на юге, т. е. в Средиземноморье, на землях бывшей Римской империи, которые традиционно противопоставлялись гуманистами покрытому лесами северу.
Описывая завоевание Львова королем Казимиром ІІІ в 1340 г., Алембек специально упоминает немецких наемников (stipendiarii Germani) у него на службе. С одной
стороны, Алембек как сын поздних эмигрантов мог подчеркнуть свои этнические
корни и связи с ранними немецкими поселенцами. С другой стороны, он мог намекать на определенное сходство между Римом и Львовом, поскольку оба города были
завоеваны германцами, и само завоевание стало поворотным пунктом в дальнейшей
истории этих городов. Древние германцы — готы, бургунды, франки — оставили
свою мрачную северную родину и заняли провинции Римской империи. У Алембека
немцы следуют их примеру: «Казимир… город дал в качестве колонии наемникам-
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
немцам. … Те, увидев удобное расположение города и плодородие почвы [вокруг
него] почти все остались [там]»45.
Поздний Рим был полиэтничной столицей полиэтничной империи. Алембек описывает четыре городских нации Львова. Православная вера местных русинов была
известна в то время как «греческая вера»46 и могла вызывать аллюзии с Грецией.
Однако еще более полезной в этом смысле была армянская община, состоявшая
из поселенцев, мигрировавших в XIII–XIV вв. с их средиземноморской родины.
Описание армянской нации Львова дало Алембеку возможность упомянуть Вселенский собор в Халкедоне 469 г. (на самом деле 451 г.), патриарха антиохийского,
древнюю богослужебную утварь, книги и одеяния, принесенные из Армении и
используемые армянским духовенством во Львове, армянского царя Абгара, отправившего послов к Христу и обратившегося в христианскую веру, иных армянских
королей средневекового королевства Киликии (1198–1375)47. Все эти места были
расположены в Средиземноморье и связаны со знаменитыми событиями античной
и христианской истории.
С другой стороны, существуют отличия между работами Алембека и Марлиани.
Марлиани описывает древности античного Рима, то есть остатки несуществующего города, лежащего в руинах, где время остановилось. Вот почему Марлиани
использовал термин urbs (город как архитектурный объект). Алембек описывает не
только прошлое Львова, но и современное состояние города, не только его архитектуру, но также и население, и институты. Именно поэтому Алембек использует
термин civitas (городская община, состоящая из граждан/горожан — cives). Разница
между urbs и civitas была предметом оживленных споров гуманистов, основанных
на определении, данном Цицероном:
«Urbs состоит не только из зданий и стен; он называется так из-за orbis, посредством
которого обозначена его территория. Civitas же является “сообществом людей, соединенных вместе общей судебной системой” и живущих в соответствии с ее законами. Тогда как
достойный человек, как говорят стоики, может быть изгнан из urbs, но не из civitas»48.
Городской патриотизм, историческое воображение
и нарративный каркас
В эпоху Ренессанса, когда каждый итальянский город заявлял о своих корнях,
теряющихся во тьме веков, местные гуманисты предпринимали неоднократные попытки подтвердить весомыми свидетельствами легенды, сохранившиеся в устной
традиции или зафиксированные доверчивыми хронистами. Доказать, что город
основан неким полубогом, например, Гераклом, или троянским героем, наподобие Антенора, стало их важной обязанностью49. Этот поиск истоков города был
преимущественно основан на имитации античных моделей. Мифы-основания
были неотъемлемой частью гуманистического дискурса о городах; более того, они
Ibid. P. 11.
Ibid. P. 18–19.
47
Ibid. P. 19–20.
48
Jacks P. Op. cit. P. 83.
49
Weiss R. The Renaissance Discovery of Classical Antiquity. Oxford, 1988. P. 105.
45
46
206
Петербургские славянские и балканские исследования
А. Л. Осипян. Аллюзии к Древнему Риму в описании...
были по природе своей переносными, в меру того, как гуманисты путешествовали
и обменивались идеями. Вместе с тем, их осью всегда оставался Рим, где многие
гуманисты служили в папской курии. Однако каждая версия мифа приобретала иной
оттенок и приукрашивалась местным фольклором50.
Некоторые мифы создавались в эпоху Ренессанса. Описательная история
по большей части сочинялась по принципу «бриколажа» — перефразированием
и включением в новый нарратив пассажей из ранних сочинений, рассматривавшихся как «авторитеты», без какой-либо попытки обратиться к их источникам.
Новое понимание источника явилось одним из величайших интеллектуальных
достижений европейского Ренессанса 51. Критический подход к письменным
источникам и антикварный подход, подчеркивавший важность материальных
артефактов, способствовали развитию новой когнитивной рамки для лучшего
понимания прошлого и способности образованного человека отличить подделки
и мифы.
Старший современник Алембека Мартин Груневег (1562–1606), немец, родом
из Гданьска, приказчик на службе у армянского купца Асвадура из Львова, посетил
Киев в 1584 г. Он отметил в своем дневнике, что некоторые жители Киева верят,
что город расположен на месте древней Трои:
Груневег критикует местную троянскую легенду: «Известно также, что Троя
лежит в Малой Азии около 300 миль от Киева». Эта легенда о троянских корнях
Киева была известна и львовскому поэту Себастиану Фабиану Клоновичу, критиковавшему ее в своей поэме «Роксолания» (1584) и просившему воображаемого
оппонента привести аргументы для ее доказательства:
«Везде на лугах здесь видны камни разрушенных стен,/ Остатки древних руин травами уж поросли./ Кто-то считает, что тут надлежит искать фригийскую Трою,/ Но, как по
мне, пустой звук эта выдумка их./ Где те реки сегодня,/ Которые так красили бы шерсть,/
Как твоя, Ксанф, некогда чистая вода питьевая?/ Ну, покажи, Симоэнтовы воды и Иды
источники,/ Именно там, возле них, древняя Троя была»53.
Подвергая критике троянскую легенду Киева, Груневег, в то же самое время, записал в своем дневнике две легенды об основании Львова:
«Свое название город получил от горы, под которой он лежит. Князь этой стороны
убил льва, жившего в пещере на горе, которую и теперь называют горой Льва. В знак
этой победы князь принял имя Лев, а изображение льва он взял в свой герб… Недалеко от упомянутой львиной пещеры, на расстоянии выстрела есть еще одна прекрасная гора. На этой горе князь Лев задумал соорудить замок и там разместить свою
резиденцию»54.
Jacks P. Op. cit. P. 8–9.
Ibid. P. 76.
52
Груневег М. Славнозвісне місто Київ // Всесвіт. 1981. № 5. С. 207.
53
Кленович С. Ф. Указ. соч. С. 153.
54
Груневег М. Опис Львова // Жовтень. 1980. № 10. С. 110.
50
51
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
207
Miscellanea
«Русины знают, каким могучим городом был Киев и то, что он был столицей их князей, что город часто упоминается в хронике в связи с войнами и важными событиями…
Многие из них также верят, что Троя стояла на этом самом месте»52.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
После описания замка Груневег пересказывает еще одну легенду об основании
города:
«Что же касается знаменитого города, возникшего под этой горой, я слышал от старых
людей такое. Как раз тогда, когда Лев готовил для замка место недалеко от горы Льва,
его слуги с другой горы напротив замка заметили еще одну высокую гору. Когда они
осматривали ее, то повстречали страшного дракона. Как только князь узнал о нем, он
собрал совет и уничтожил этого ужасного змея. Приказал также немедля на горе, где
у змея было логово, возвести церковь в честь святого Юрия (поскольку тот также убил
подобного змея… Недалеко от церкви показывают в скале пещеру упомянутого дракона,
называемую теперь Змеиной ямой)»55.
Обе легенды имеют много общего со средневековыми повествованиями об
основании таких известных городов как, например, Краков и Париж, где герой или
святой убивает или изгоняет дракона или змея, основывает город, и дает ему свое
имя, например, Крак — Краков (Cracus — Cracovia). Указывая на свой источник
(«я слышал от старых людей»), Груневег также, возможно не осознавая того, указывает источник этого фольклорного сюжета — историю о святом Георгии (Чюдо
Георгия о змие — так она известна в славянской православной традиции). Эта
история корнями своими уходит в дохристианские времена, являясь архетипичной
в индоевропейской мифологии.
Груневег критикует троянскую легенду в Киеве, но в то же самое время записывает без какой-либо критики две легенды об основании Львова. В первом случае он
был в состоянии критиковать троянскую легенду благодаря знанию основ античной
истории и географии. Но во втором случае он не раскритиковал «Легенду о льве
и драконе», поскольку не знал ничего или совсем мало об истории Галицкой Руси,
и сам этот рассказ вписывался в архетипическую рамку мышления. Все это является
свидетельством того, что оба типа мышления — критическое и некритическое —
могли сосуществовать в одной голове.
Очень важно, что Алембек не воспроизвел эти легенды в Topographia. Вероятно,
он слышал «Легенду о льве и драконе» или, по крайней мере, мог попросить «старых людей» рассказать ему историю об основании Львова, когда собирал сведения
для своей Topographia. Однако этого не произошло. Он сознательно проигнорировал
эту чудесную историю. Почему? Груневег был приказчиком-самоучкой на службе
у купца и окончил свои дни монахом-доминиканцем в Кракове. В отличие от Груневега, Алембек получил университетское образование, располагал достаточно хорошей библиотекой античных авторов, поддерживал связи с известными гуманистами
и антиквариями и имел профессиональный опыт медика, основанный на наблюдении. В соответствии с антикварным подходом, Алембек игнорировал устную традицию и использовал труды известных ученых, акты из городского архива, артефакты
(например, монеты и надписи) и свои личные наблюдения.
Сложную задачу — прославить родной город и избежать мифотворчества —
Алембек разрешил, используя аллюзии, как это уже было показано выше. Вот как
Алембек описывает основание Львова в первых трех предложениях:
«Лев, сын Даниила, могущественного короля Южной Руси, внук владимирского и галицкого князя Романа, около 1270 года от воплощения нашего Спасителя основал Львов
55
208
Там же. С. 111.
Петербургские славянские и балканские исследования
А. Л. Осипян. Аллюзии к Древнему Риму в описании...
с двумя замками, из коих один в городе, другой же на высочайшей горе, возвышающейся
за пределами города, из дерева возвел, как обычно строят в северных странах. Город
окружил валом, а также двумя широкими и глубокими рвами. Поселил во Львове армян,
азиатских воинов, [с] оружием, одеждой и языком [как у] татар, под чьим господством
некогда между горами Тавра и Кавказа произошли, [и] когда-то Киликию заняли, [за то,
что] их стараниями отец (т. е. Даниил. — А. О.) враждебные группировки князей Руси
или уничтожил, или к своей воле склонил, вследствие чего приобрел великую власть
и монархию в Южной Руси создал»56.
Утверждение Алембека о татарских чертах армянских воинов, приглашенных
Даниилом, вероятно основано на тексте Гетума: «Цветник историй восточных
земель» (Flos historiarum terre orientis). Гетум Патмич (т. е. историк), или Гетум
из Корикоса (Hayto de Curcus), известный в западной традиции как Айтон Армянин (Haitonus Armenus), являлся членом царствующей династии в Армянском
Киликийском королевстве. В 1307 г., будучи при дворе папы Клемента V в Пуатье,
Гетум представил свой проект нового крестового похода, к которому предлагал
подключить христиан Востока и ильханов (татарских/монгольских правителей
Персии)57. Трактат пользовался большой популярностью в позднесредневековой
Европе. В XVI в. только на латыни его труд был издан в 1529, 1532 (дважды), 1537,
1555 и 1585 гг.58 В его описании Армении есть фраза, которую и позаимствовал
с некоторыми изменениями Алембек:
Текст Гетума Алембек дополнил вставкой о приглашении армян Даниилом — сведения эти были почерпнуты им, скорее всего, из судебных тяжб между мещанамикатоликами и армянами в 1578 г. и особенно в 1600 г. Татарских «коней» Алембек
заменил на «язык», поскольку ему, как и прочим современникам, было известно, что
львовские армяне разговаривают на татарском (тюркском/кыпчакском) языке. Выше
мы уже видели, что подобный прием — делать нужную вставку в позаимствованную
у «авторитета» цитату — Алембек применил, цитируя Меховского и Кромера.
Почему же Алембек упомянул именно этих пришлых армян, а не русиновавтохтонов или своих соотечественников немцев при описании основания Львова
в самом начале своего сочинения?
Алембек отметил, что эти армяне были из Киликии, а ранее жили между Тавром
и Кавказом. Таким образом, он продемонстрировал свою эрудицию, поскольку
Киликия, Тавр и Кавказ неоднократно упоминались античными и нео-латинскими
авторами. Алембек начал свой труд с армянских воинов, эмигрировавших из Азии,
Alnpekius I. Op. cit. P.10.
Burger G. Hetoum’s Text // Hetoum. A Lytell Cronycle. Richard Pynson’s Translation (c 1520) of La Fleur des
histories de la terre d’Orient (1307) / Ed. by G. Burger. Toronto, 1988. P. XXII–XXIII.
58
Kohler C. Intrоduction // Recueil des historiens des croisades. Documents Arméniens. Paris, 1906. T. 2: Documents latins et français relatifs a l’Arménie. P. CXXII–CXXVI.
59
Hayton. La flor des estoires de la terre d’Orient // Recueil des historiens des croisades. Documents Arméniens.
Paris, 1906. T. 2: Documents latins et français relatifs à l’Arménie. P. 128 (на французском), P. 268 (на латыни).
56
57
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
209
Miscellanea
«Племена, живущие в стране армянской, носят различные названия, в зависимости от
земель и провинций, в которых обитают, и они хорошие воины в конном и пешем строю:
в вооружении, конях и одеянии следуют обычаям татар, под чьим господством живут
долгое время»59.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
но Азия для гуманистов имела совсем не то значение, какое приобрела много позже,
в эпоху колониальных захватов, и отчасти сохраняет до сих пор. Для современников
Алембека Азия это Малая Азия (вся остальная Азия именовалась тогда Великой
Азией). Именно в Азии располагалась славная Троя, и армяне были ближайшими
соседями знаменитого города. Подобно троянцам, многие армяне вынуждены были
покинуть свою родину, особенно после того, как египетские сарацины завоевали
Киликийское королевство в 1375 г. Таким образом, Алембек весьма искусно связал
основание Львова с беглецами из Азии, используя архетипическую историю «бегство — странствия — прибытие», и без фабрикации мифа провоцируя читательские аллюзии к наипопулярнейшей троянской истории.
Кроме того, могла быть и иная аллюзия, не отрицающая троянский след, но дополняющая и усиливающая его. В библейской книге Бытие перечислено потомство
трех сыновей Ноя, заселивших землю после Потопа: «Вот племена сынов Ноевых,
по родословию их, в народах их. От них распространились народы по земле после
потопа» (Быт. 10:32). В ренессансном историописании зачастую происходило переплетение библейской версии происхождения народов с данными античной этнографии и мифологии, и дохристианского фольклора варварских народов. В результате
получался весьма своеобразный синтез. Согласно немецкому гуманисту Иоганну
Турмаеру/Авентинусу (1477–1534), Ной, известный как Янус, а также называемый
немцами «Himmel», поселился в Армении после Потопа. Со своей женой, именуемой
то ли Веста, то ли Нерта, Ной является предком всех героев. Туискон (Tuisco), сын
Ноя, покинул Армению вместе со многими героями через 131 год после Потопа. Дружина героев, оставивших Армению, включала Гомера, отца Италии и деда Испании
через своего сына Тага (Tagus). Аск, также называемый Аскенест или Асканий, был
князем, покинувшим Туискона и поселившимся в Пруссии. Альбион, также один из
первых эмигрантов, занял и назвал (в свою честь) остров, ставший Англией и Шотландией. Туискон же, называемый «Гигант/Великан», является отцом немцев и вендов60.
Основой для подобных генеалогий могло быть убеждение, что народ, происходящий
непосредственно из Армении, страны, где остановился Ноев ковчег и откуда заново
началось заселение земли, выше по своему статусу, чем прочие народы, ибо после
Потопа все народы были равны (как потомки Ноя)61.
Таким образом, заселение Львова при самом его основании именно выходцами
из Армении автоматически поднимало престиж города в глазах образованных читателей в соответствии как с троянской, так и с библейской историями.
* * *
В первой части своей Topographia Алембек излагает события в хронологическом порядке, следуя первой книге «Истории Рима» Ливия. Знаменитый античный
историк после описания прибытия троянцев в Италию и их объединения в один
народ с местными латинами сгруппировал нарратив в семь историй в соответствии
с семью римскими царями. Алембек структурировал свой нарратив вокруг короля
Казимира ІІІ (1333–1370), короля Людовика/Лайоша Венгерского (король Польши в
Borchardt F. L. Op. cit. P. 166.
Hoppenbrouwers P. Such Stuff as Peoples are Made on: Ethnogenesis and the Construction of Nationhood in
Medieval Europe // The Medieval History Journal. 2006. Vol. 9. No. 2. P. 201, and f. 30.
60
61
210
Петербургские славянские и балканские исследования
А. Л. Осипян. Аллюзии к Древнему Риму в описании...
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
211
Miscellanea
1370–1382) и его наместника Владислава Опольского, королевы Ядвиги (1384–1399)
и короля Владислава II Ягайла (1386–1434). Алембек не рассказывает историй их
правления, но фокусирует свое внимание исключительно на том, что эти монархи
сделали для Львова — какие привилегии они пожаловали городу, что они разрушили
или построили здесь и т. д. Это не обычная хроника, фиксирующая события, но скорее антикварный поиск истоков институтов, законов, обычаев, строений и т. п.
Алембек отвел князю Льву в четыре раза меньший объем текста, чем королю
Казимиру ІІІ. Если Лев представлен как местный правитель темных веков наподобие Латина, царя латинов в Лацио, то Казимир ІІІ описан как настоящий основатель
Львова. Лев был упомянут для того, чтобы объяснить происхождение названия
города и связать его с Азией посредством отсылки к приглашенным армянским
переселенцам, подобно тому, как Ливий коротко упомянул Латина, чтобы объяснить
этимологию латинов и области Лацио.
Алембек повторил рассказ Кромера о том, что Лев начал войны со своими польскими соседями. Это соотносится с войной между Латином и Энеем вскоре после
прибытия последнего в Лацио. Так же, как Ромул дал законы ранним римлянам и
сабинянам, Казимир ІІІ дал законы местным русинам и переселенцам из Польши
после завоевания Руси в 1340 г. Он также даровал так называемое магдебургское
или немецкое право (Magdeburger Recht, jus theutonicum) католической городской
общине (natio) Львова в 1356 г.
Если Ромул определил место на Капитолийском холме для возведения храма
Юпитера, то Казимир ІІІ начал строительство кафедрального собора во Львове.
Казимир ІІІ разрушил деревянные замки во Львове и возвел на их месте каменные.
Он также обвел город каменной стеной. Согласно Ливию, Ромул правил 37 лет.
Казимир ІІІ также правил 37 лет — с 1333 по 1370 гг. Его племянник Людовик/
Лайош Венгерский управлял Русью посредством своего наместника — князя Владислава Опольского, даровавшего городу 100 ланов прилегающих земель в 1372 г.
Дочь Людовика, королева Ядвига, пожаловала Львову привилегию торгового
склада восточных товаров (Depositorium/Stapelrecht) в 1387 г. Ее муж, Владислав
II Ягайло, завершил строительство кафедрального собора и окружил город второй
стеной. Также были возведены ратуша и костел св. Станислава. Папа Иоанн XXIII,
по просьбе короля, учредил во Львове центр архиепископства в 1414 г.
После смерти Владислава II Ягайло (в 1434 г.) Алембек игнорирует последующих
королей — Владислава III (1434–1444), Казимира IV (1447–1492), Яна Альбрехта
(1492–1501), Александра (1501–1506), Сигизмунда II (1548–1572) и Генриха (1574),
хотя все они также даровали Львову привилегии, сохранившиеся в городском архиве. Во второй части своего сочинения Алембек упоминает по отдельности, почти
невзначай, двух королей — Стефана Батория (1576–1586), поскольку он учредил
во Львове новый институт самоуправления — «совет сорока мужей» — в 1578 г.,
и Сигизмунда І (1506–1548), поскольку в его правление Львов был осажден турками
и татарами в 1524 г. и именно он пожаловал городу герб в 1526 г.
Вероятно, таким образом Алембек со смертью короля Владислава II Ягайло закончил «царский» период истории Львова и открыл «республиканский», в соответствии с тем, как Ливий поделил историю Рима. Большой пожар 1527 г. во Львове,
который может быть соотнесен с разрушительным захватом Рима императором
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Карлом V в 1527 г., можно рассматривать как маркер между двумя периодами
в истории города. После пожара Львов был застроен прекрасными каменными домами. Интересно, что Алембек полностью игнорирует большой пожар 1571 г. — он
никак не соотносился с Римом. Не менее важно, что именно в это же время в 1531 г.
Вольфганг Шольц, дед Алембека, поселился во Львове.
Таким образом, сильный пожар 1527 г. и восстановление города открывают вторую статичную часть Topographia, посвященную преимущественно архитектуре
Львова, церквам и монастырям, воротам и пригородам, четырем городским нациям,
торговле и ремеслам, природным ресурсам региона, ценам, местным событиям,
болезням, городскому гербу и т. п.
Поэтому уместным кажется предположить, что если первая часть Topographia
отражает структуру первой книги «Истории Рима» Ливия, посвященной царскому
периоду раннего Рима, когда последовательно правили семь царей, то вторая часть
может отражать антикварный подход к прошлому. Алембек избегал мифотворчества и использования устной традиции. Вместе с тем он не включил в Topographia
свидетельств недостатков в городской инфраструктуре и неудовлетворительной
работы городских служб, о которых он был осведомлен как автор специального отчета в 1606 г. В связи с этим следует отметить, что его главной целью было создать
положительный образ Львова для зарубежного читателя и заявить о городе, как о
достойном члене «Городов земного круга» (Civitates Orbis Terrarum).
Summary
Description of the city of Lviv or Leopolis was written by the local apothecary Ioannes
Alembek (Alnpekius) and published in the sixth volume of the Georg Braun’s atlas «Civitates orbis terrarum» (Köln, 1617). The full original version was written between 1603
and 1605 under the title «Topographia civitatis Leopolitanae». To analyse Alembek’s
cognitive frame and narrative strategies I took into consideration his education – Alembek
graduated from the Paduan University in 1591 – and the contents of his private library
where the ancient writings in the Latin predominated.
Alembek’s text was a part of the neo-Latin literature with its cult of ancient patterns
and references to the Roman or Trojan origins of many European nations and cities.
Alembek was more accurate author since he avoided such sensational «discoveries»
as well as local legends and oral tradition in his writing. On the other hand, Alembek
wrote to glorify his native city and did not miss an opportunity to make a sophisticated
comparison of his native Lviv with the eternal Rome. For these purposes he used literal
allusions and loci communes not the direct comparison. For my opinion Alembek used
Jiovanni Bartholomeo Marliani’s «Topographia antiquae Romae» (1534) as narrative
matrix for his own description of Lviv. The initial part of Alembek’s work is evidently
a compilation organised in the chronological order following the first book of Livy’s
«History of Rome». It appears that for this part of his «Topographia» Alembek mostly
used Marcin Kromer’s «De origine et rebus gestis Polonorum libri XXX» (first published
in 1555) and records from the city archive. The second part of Alembek’s «Topographia»
based on his own observation of the city as architectural and geographic object. This part
was written in the antiquarian style with the main attention given to the urban institutions,
customs, burgher’s way of life and famous buildings.
Петербургские славянские и балканские исследования
Recensiones
Ðåöåíçèè
Д. Е. Алимов, А. С. Кибинь
Urbańczyk Przemysław. Trudne początki Polski. Wrocław: Wydawnictwo Uniwersytetu Wrocławskiego Sp. z o. o., 2008. 420 s. ISBN 978-83-229-2916-2
«Трудные начала Польши» — такое название польский историк и археолог Пшемыслав Урбаньчик, известный читателям как исследователь раннесредневековой
истории Центральной Европы и Скандинавии1, дал своей новой книге, увидевшей
свет в издательстве Вроцлавского университета в 2008 г. Казалось бы, такое название
призвано акцентировать внимание на трудностях процесса становления Польского
государства. Однако, содержа в себе явную аллюзию к эпохальному многотомнику
Хенрика Ловмяньского «Начала Польши»2, название книги П. Урбаньчика имеет и
другой, полемический, подтекст, значение которого вполне раскрывается по мере
знакомства с содержанием книги. «Начала» Польши именуются автором трудными
1
Среди множества работ П. Урбаньчика, посвященных различным вопросам археологии и истории раннего Средневековья, отметим несколько важных монографических исследований: Urbańczyk P. 1) Medieval
Arctic Norway. Warszawa, 1992; 2) Władza i polityka we wczesnym średnioweczu. Wrocław, 2000; 3) Rok 1000.
Milenijna podróż transkontynentalna. Warszawa, 2001; 4) Zdobywcy północnego Atlantyku. Wrocław, 2004;
5) Herrschaft und Politik im Frühen Mittelalter. Ein historisch-anthropologischer Essay über gesellschaftlichen
Wandel und Integration in Mitteleuropa. Frankfurt am Main, 2007.
2
Łowmiański H. Początki Polski. Z dziejów słowian w I tysiącleciu n. e. T. I–VI. Warszawa, 1963–1985.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
213
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
потому, что существуют весьма значительные проблемы методологии их исследования, а также потому, что реальная картина польского политогенеза, как полагает
автор, гораздо сложнее и неоднозначнее элегантных в своей простоте схем, по сей
день доминирующих в историографии.
Именно на методологических проблемах и сконцентрировал свое внимание автор
«Трудных начал Польши», задавшись целью критически рассмотреть бытующие
в научной литературе представления о самой ранней эпохе польской истории.
Результаты такой критики не могут не впечатлить: автор подверг ревизии почти
все, что составляет основу наших знаний о предыстории и становлении державы
Пястов. Из книги П. Урбаньчика читатель узнает, например, о том, что племени
полян, создавшего, согласно укоренившимся представлениям, древнейший очаг
польской государственности, в действительности никогда не существовало, как не
существовало и их могущественных соседей — вислян, имевших, согласно общепринятому взгляду, свое собственное княжество на территории Малой Польши.
Более того, если верить автору, само средневековое название Польши, Polonia,
не отражая никакой внутрипольской племенной традиции, в качестве обозначения государства Пястов являлось, в сущности, иностранным нововведением,
укоренившимся при дворе Болеслава Храброго благодаря влиянию Священной
Римской империи. Едва ли меньшей неожиданностью для читателя станет отрицание П. Урбаньчиком наличия в раннесредневековом Польском государстве
единой столицы, будь то Гнезно или Познань, или скепсис, проявляемый им
в отношении существования в Х в. политического контроля над Силезией как со
стороны Пржемысловичей, так и со стороны Пястов... Не претендуя в настоящей
рецензии на оценку степени аргументированности всех новаторских тезисов
П. Урбаньчика, позволим себе, прежде всего, остановиться на том, что позволило
польскому ученому осуществить столь радикальный пересмотр взглядов, еще недавно казавшихся общепринятыми.
Важнейшее место в этом пересмотре, несомненно, занимает методология,
а точнее то, что сам автор называет «углубленной методологической рефлексией»
(S. 11). Именно углубленная рефлексия, а отнюдь не сенсационные результаты археологических раскопок или радикально новое прочтение информации письменных
источников, и определила в большинстве случаев авторскую позицию по целому
ряду краеугольных вопросов польского раннего Средневековья. В этом смысле
книга П. Урбаньчика, возможно, несколько разочарует тех, кто ожидает найти в ней
своего рода фактографическую книгу-справочник по становлению польской государственности или всеобъемлющее синтетическое исследование в стиле грандиозной книги Х. Ловмяньского, но, несомненно, порадует всех тех, кто неравнодушен
к методологическим поискам современной медиевистики.
Важнейшей методологической новацией, позволившей П. Урбаньчику на протяжении всей своей книги убедительно оспаривать не только отдельные элементы
существовавшей в предшествующей историографии картины польского раннего
Средневековья, но и, по сути, поставить под вопрос всю эту картину целиком,
является последовательное вовлечение в анализ процесса польского политогенеза
новейших разработок социальной (культурной) и политической антропологии.
О важности для историка антропологических данных и антропологической теории
214
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
П. Урбаньчик пишет в своей работе неоднократно, однако, полнее всего позиция
автора по данному вопросу раскрывается во Введении и последующих двух начальных главах книги, всецело посвященных методологии исследования раннесредневековых обществ.
Констатируя во Введении (S. 7–15) существование проблем во взаимопонимании между историками и археологами и защищая в связи с этим саму позицию
археолога-теоретика, занимаемую им в книге, П. Урбаньчик в следующей за вводной
частью главе под названием «Вместе или порознь?» (S. 16–24) дает предельно
ясный ответ на вопрос, что именно способно обеспечить столь желательное сотрудничество между представителями разных областей знания и единство, необходимое
для осуществления эвристического прорыва. Этим необходимым элементом, по его
мнению, является культурная антропология, так как
«...именно знание структуры и механизмов функционирования культурных систем позволит превратить науки о вещах (археологических источниках), о словах (письменных
источниках) и о формах (изобразительных источниках) в науку о людях, развитие которой
должно являться главной целью гуманитарных исследований» (S. 21).
3
См. дискуссию, специально посвященную проблемам антропологического образования в вузах: Антропологический форум. СПб., 2005. № 3 (Образование в антропологии и социальных науках). С. 7–145.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
215
Recensiones
С этим тезисом польского исследователя едва ли можно спорить. Более того,
кому-то он может показаться довольно банальным. Однако при этом нельзя не
заметить, что несмотря на бурное развитие в последние десятилетия культурной
и политической антропологии, результаты антропологических исследований при
изучении раннесредневековых обществ Европы используются историками либо
крайне недостаточно, либо игнорируются вовсе. В своей книге П. Урбаньчик касается причин этого прискорбного явления, видя едва ли не важнейшую из них
в несовершенстве университетских курсов, зачастую сводящих антропологическую
подготовку начинающих историков и археологов к описательной этнографии, фрагментарно знакомящей студентов с элементами духовной и материальной культуры
разных народов мира без глубокого теоретического обобщения.
Что ж, проблема несовершенства антропологического образования, несомненно,
существует: о ней не так давно писали и у нас3. Однако далеко не только изъяны
вузовской подготовки виновны в отсутствии среди историков должного внимания
к такой динамичной области современного гуманитарного знания как (культурная)
антропология. В связи с этим, подробно обсуждая в следующей главе, носящей название «Начало раннесредневековых государств как междисциплинарная проблема»
(S. 25–36), необходимость использования в исторических исследованиях антропологической теории вождеств, П. Урбаньчик справедливо обращает внимание на вполне
сознательное нежелание некоторых исследователей, как историков, так и археологов,
обращаться в своих исследованиях к антропологической теории, причиной чего является иногда открыто выражаемый ими скепсис в применимости к раннесредневековой
Европе результатов исследований «примитивных» обществ XIX–XX вв.
Несогласие П. Урбаньчика с такой позицией лично нам представляется вполне
оправданным, ведь упомянутый исследовательский скептицизм, пусть и мотивированный, по крайней мере, внешне, соображениями научной осторожности,
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
основывается скорее на обыденном восприятии реальности, нежели на результатах
научной критики. По справедливому замечанию П. Урбаньчика, не желая использовать в своих работах важнейшие элементы современной антропологической теории,
историки и археологи, когда речь заходит о необходимости осмысления полученных
ими данных на теоретическом уровне, апеллируют к явно устаревшим эволюционным схемам или вовсе руководствуются в своих рассуждениях пресловутым
«здравым смыслом». В продолжение мысли П. Урбаньчика хочется заметить, что,
по-видимому, именно превратно понимаемый «здравый смысл», а отнюдь не результаты эмпирических исследований, повинен в том, что часто осуществляющееся в
историографии сопоставление относительно близко отстоящих друг от друга во времени и пространстве или «родственных» друг другу общностей считается обычно
вполне легитимным, в то время как сопоставление обществ, относящихся к разным
эпохам, языковым семьям и континентам, встречается с явным недоверием, притом
что сами критерии «родственности» или «социокультурной близости», зависящие
подчас от субъективного восприятия конкретных исследователей, остаются совершенно неопределенными.
Считая необходимым выработку новой модели политогенеза для обществ
центрально-европейского региона, которая бы опиралась на достижения культурной
антропологии и соответствовала современному уровню знаний, польский исследователь посвящает этой теме специальную главу под названием «Ранние государства
Центрально-Восточной и Северной Европы» (S. 37–68). В ней П. Урбаньчик сначала
подробно останавливается на методологических опасностях, встающих на пути
исследователя раннесредневекового политогенеза. Так, в корне неверной представляется автору эволюционистская трактовка становления раннесредневековой
государственности, рассматривающая появление государства как естественный и
закономерный процесс развития общества. Именно по этой причине, из-за своего
явного эволюционизма, исследователем отвергается весьма влиятельная в свое
время концепция становления славянских государств, разработанная Х. Ловмяньским, хотя П. Урбаньчик и отмечает компромиссный характер данной модели,
пытающейся примирить роль в процессе государствообразования объективных
закономерностей общественного развития и субъективных факторов, связанных
с деятельностью политических элит.
Отмечая необходимость существования определенных условий, для того чтобы
государство могло появиться, таких, как наличие достаточного количества прибавочного продукта, делающего возможным иерархическую организацию общества и
стабилизацию политической элиты, П. Урбаньчик, тем не менее, отводит решающую
роль субъективному фактору:
«Поскольку, однако, достижение определенного этапа социально-экономического
развития было лишь необходимым, но не достаточным, условием, постольку решающими были конкретные действия конкретных людей, мотивированных стремлением
укрепить и усилить свою доминирующую позицию в обществе. Это они совершили
социальный переворот, используя доступные организационные образцы. Это их интеллект, харизма, а также обыкновенное счастье и даже случай привели к тому, что
именно они достигли успеха, мерилом которого является стабильность созданных ими
государств» (S. 42).
216
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
4
См.: Тржештик Д. Среднеевропейская модель государства периода раннего Средневековья // Этносоциальная и политическая структура раннефеодальных славянских государств и народностей. М., 1987.
С. 124–133.
5
Обзор мнений см., например: Шинаков А. Е. Образование Древнерусского государства: Сравнительноисторический аспект. 2-е изд., испр. и доп. М., 2009. С. 42–45.
6
См.: Гавлик Л. Вопросы типологии феодализма в Европе и Передней Азии и славянские народы // Восточная Европа в древности и средневековье. М., 1978. С. 131–143. Подобные дискуссии велись и в венгерской
историографии. Литературу см.: Свак Д. Место России в Евразии (в Средневековье и раннее Новое время) //
Он же. Русская парадигма: Русофобские заметки русофила. СПб., 2010. С. 18, примеч. 1.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
217
Recensiones
Определив, таким образом, свое видение природы раннесредневековой государственности и факторов ее возникновения, П. Урбаньчик в этой же главе дает краткий обзор процессов политогенеза в странах Центральной, Восточной и Северной
Европы начиная со времен выхода на историческую арену славян и заканчивая
появлением стабильных раннесредневековых государств. По ходу дела автор делает немало ценных наблюдений, касающихся динамики политического развития
в данном регионе в VI–XI вв. Так, особого внимания заслуживает, на наш взгляд,
интерпретация исследователем взаимоотношений аваров и славян. Справедливо
отмечая, что у Аварского каганата не было четко очерченной государственной территории, П. Урбаньчик склонен считать, что в зависимости от аваров находились
не только те славяне, которые проживали по соседству с ядром каганата, но и те,
кто населял весьма отдаленные от Паннонии и Потисья районы. При этом, по мнению исследователя, авары поддерживали у подвластных им славян эгалитарную
модель социальной организации, не давая им возможности создавать собственные
политические центры. В соответствии с этим П. Урбаньчик прямо связывает начало
процессов государствообразования даже в удаленных от ядра каганата славянских
землях с падением Аварской державы.
Исследователь отмечает немало общих черт в процессах складывания раннесредневековой государственности в Моравии, Чехии, Польше, Венгрии, на Руси и в
Швеции, однако подчеркивает, что никаких правил или образца построения государства для рассмотренных им территорий выявить не удается, а сам процесс возникновения новой политической организации осуществлялся методом проб и ошибок.
Нельзя не заметить, что подобная интерпретация характера государствообразования
в рассматриваемом регионе содержит в себе скрытую полемику не только с идеей
«среднеевропейской модели государственности», сложившейся на базе Великой
Моравии4 (П. Урбаньчик прямо отмечает ее дискуссионность), но и с другими, нередко предпринимавшимися в историографии, попытками выделить особую модель
ранней государственности для Восточно-Центральной Европы, определяя ее как
«дружинное государство»5, либо связывая с марксистской концепцией «азиатского
способа производства»6. Вывод, сделанный П. Урбаньчиком в результате анализа
путей построения государства в Восточно-Центральной Европе, полностью согласуется со свойственным автору пониманием роли субъективного фактора в процессе
государствообразования: как не без остроумия заявляет польский исследователь,
раннесредневековые Чехия, Польша, Русь, Венгрия и Швеция отнюдь не воплощали
в себе политических стремлений каких-либо «народов», а всецело являлись «частными предприятиями» своих удачливых создателей — Пржемысловичей, Пястов,
Рюриковичей, Арпадов и Скьёльдунгов (S. 68).
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Следующая глава монографии П. Урбаньчика, носящая название «От племени
до государства» (S. 69–106), принадлежит к числу наиболее новаторских, полемически заостренных, а потому, на наш взгляд, и наиболее интересных, разделов
книги. Как известно, в последние годы исследователям раннего Средневековья стали
очевидными эвристические возможности постмодернистской методологии. Это
особенно проявилось в том, что можно назвать этнической историей, когда со всей
очевидностью встал вопрос о природе этничности и преломлении этого феномена
в средневековом социуме. Народы, названиями которых пестрят средневековые
нарративы, в новейших исследованиях все чаще объявляются книжными конструктами, созданными по моделям античной этнографии или библейским образцам и,
как следствие, имеющими довольно мало общего с реальной, исключительно сложной, многоуровневой и подчас ситуативно обусловленной идентичностью человека
раннего Средневековья7.
Не стоит поэтому удивляться тому, что вдохновленные постмодернистской
критикой письменных источников и/или богатейшим материалом по идентичностям «примитивных» обществ, собранным антропологами, историки все чаще
обращают острие своей критики против устаревшей концепции племени. Позиция
П. Урбаньчика по данному вопросу выглядит вполне логичной и последовательной:
беря за основу выводы антропологов, давно признавших «племена» не более чем
аналитическими моделями, с помощью которых этнографы пытались упорядочить собранную ими информацию, и подчеркивая субъективный и ситуативный
характер того, что именуется этнической группой в современной антропологии,
польский исследователь справедливо отказывается идентифицировать в качестве
таких «племен» и те общности, которые засвидетельствованы в раннесредневековых
письменных источниках. Сомнительной представляется исследователю методологическая посылка, согласно которой «раннесредневековые источники, какими бы
неясными они ни были, объективно отражают стабильные этнотерриториальные
деления земель, которые Мешко I подчинил своему контролю во второй половине
Х в.» (S. 76).
В связи с этим П. Урбаньчик подвергает критике свойственный польским медиевистам в течение многих десятилетий метод обращения с информацией так
называемого «Баварского географа», когда приводимая им
«серия групповых названий совершенно некритично признается достоверным описанием деления польских земель на отчетливые племена, понимаемые как территориальные
единицы, жители которых различались и внутренне идентифицировались с помощью
простых этнонимов…» (S. 77).
П. Урбаньчик прекрасно демонстрирует, на каких, в сущности, слабых основаниях
покоится «племенная» карта допястовской Польши, с теми или иными модификациями воспроизводимая во многих исследованиях по ранней польской истории.
Этнонимы, упомянутые в «Баварском географе», просто-напросто по созвучию
идентифицировались исследователями с какими-либо географическими названия7
См. об этом: Дмитриев М. В. Проблематика проекта «Confessiones et nationes: конфессиональные традиции и протонациональные дискурсы в истории Европы» // Религиозные и этнические традиции в формировании национальных идентичностей в Европе. Средние века — Новое время. М., 2008. С. 23–31.
218
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
«уже в середине IX в. на землях южной и западной Польши были какие-то распознаваемые внешними наблюдателями деления популяций, населявших различные территории, но невозможно установить ни каким был характер объединявшей их надлокальной
идентификации, ни насколько сильно были они территориализированными, ни насколько
долго эти организмы существовали» (S. 80).
Вполне естественно, что, критикуя подход историков к информации письменных источников, когда упоминаемые в них групповые названия рассматривались
в качестве обозначений так называемых «племен», П. Урбаньчик считает столь же
неприемлемым использование концепции племени в работах археологов, нередко
заполнявших карту Польши новыми, не зафиксированными в письменных источниках «племенами» лишь на основании обнаружения в соответствующих местностях
материальных следов концентрации населения. Методологически сомнительной
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
219
Recensiones
ми на карте Польши, позволяя им, таким образом, не только «реконструировать»
славянское название упомянутого в источнике «племени», но и «локализовать» его.
При этом исследователей не останавливало ни наличие в тексте «Баварского географа» крайне сомнительной информации, ни соседство в тексте памятника с будто
бы достоверными этнонимами не поддающихся однозначной интерпретации непонятных и загадочных названий вроде Fraganeo и Lupiglaa. Более того, в тех случаях,
когда на «племенной» карте Польши образовывались лакуны, заполнить которые
«племенами» из соответствующей части «Баварского географа» не удавалось, названия «племен», также по созвучию, отбирались исследователями либо из другой
части «Баварского географа», либо из иных источников, таких как известная грамота
1086 г., подтверждающая границы Пражского епископства.
П. Урбаньчик справедливо указывает на то, что полученная на основе подобной
интерпретации письменных источниках карта «племен» нередко вступала в решительное противоречие с картиной, реконструируемой на основе археологических
материалов. Так, если под civitates «Баварского географа», действительно, следует
понимать грады, то данные археологии совершенно не подтверждают сведений
источника об их количестве в том или ином «племени». П. Урбаньчик особо подчеркивает несоответствие картины, полученной на основании археологических
материалов, сведениям «Баварского географа» о числе градов в «племенах» Полабья, которое, казалось бы, должно было быть более известным составителям
«Баварского географа», чем земли за Судетами. Это обстоятельство, по мнению
исследователя, позволяет говорить о том, что либо составитель «Баварского географа» не знал о ситуации в близком Восточно-Франкскому королевству Полабье,
либо то, что он подразумевал под civitates, существенно отличалось от того, что
вкладывают в этот термин современные историки. Из этого П. Урбаньчик заключает,
что при дворе Людовика Немецкого что-то слышали о каких-то народах, проживавших за Одрой и Судетами, но конкретной информацией не располагали. При этом
исследователь высказывает догадку, что сам список «племен» с числом civitates
мог быть продуктом деятельности франкских «спецслужб», получивших задание
составить некий рапорт, но не смевших признать собственное невежество в том,
что касается этнополитических реалий далекой варварской периферии. В итоге, по
мнению польского исследователя, на основании информации «Баварского географа»
можно констатировать лишь то, что
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
представляется П. Урбаньчику и, казалось бы, вполне закономерная, если понимать под «племенем» не только этническую, но и политическую категорию (этнополитическую единицу), идентификация «племенных» структур на основании
обнаружения градов. Будучи сторонником интерпретации древнейших градов в
качестве символических или религиозных центров (об этом подробнее идет речь
в следующей главе книги), польский исследователь приводит пример полабского
«племени» лютичей, которые, по мнению немецкого ученого Лотаря Дралле, являли
собой довольно рыхлую общность, идеологическим центром и, соответственно,
фактором консолидации которой являлось святилище в Ретре. Отмечая важность
религии для групповой самоидентификации язычников, П. Урбаньчик готов применить концепцию Л. Дралле и к населению польских земель, с каковой целью он
концентрирует внимание на языческих культовых центрах на территории Польши.
Однако осуществленный автором обзор археологических памятников подводит
исследователя к неутешительному выводу о том, что ситуация с польскими языческими центрами и, соответственно, с идентификацией населения на их основе
остается крайне неясной.
Советуя археологам в связи со всем этим оперировать предельно общим понятием «поселенческой группы» (skupisko osadnicze), П. Урбаньчик справедливо
отмечает, что таким группам нельзя автоматически приписывать этничность. Более
того, поселенческие группы, по мнению П. Урбаньчика, не могут служить и доказательством существования политической территориальной организации и их нельзя
отождествлять с этнополитическими организмами. Закономерен, однако, вопрос:
как же в таком случае хотя бы теоретически следует представлять себе структуру
населения обширного пространства между горными хребтами и Балтийским морем
в IX–X вв.? По мнению П. Урбаньчика, польские реалии в данном случае могут быть
адекватно осмыслены с помощью антропологической теории вождеств. Исследователь делает при этом акцент на динамичности политической ситуации, характерной
для периода вождеств, что не позволяет, по его мнению, обрисовать стабильные
политические единицы. Вместе с тем, он же отмечает, что с появлением вождеств
в материальной культуре начинает формироваться символический стиль, посредством которого маркировались политически конкурирующие группы8. Отмечая,
что на польской территории манифестируемых таким образом линий демаркации
выявить не удается, исследователь заключает:
«...отсутствие стилистической дифференциации археологических свидетельств
популяций, занимавших соседние территории может (если не должно) указывать на
отсутствие стабильных противоречий в реализации групповых интересов. Следовательно, либо структура власти была целиком рассеяна и каждый град представлял собой
относительно независимый политический центр, либо взаимоотношения между ними
изменялись слишком быстро, чтобы могло дойти до формирования отличительных
черт материальной культуры. И в том, и в другом случае нельзя говорить о каких-либо
прочных территориальных образованиях, которые можно было бы назвать “племенами”» (S. 100).
8
Подробнее см.: Curta F. 1) The Making of the Slavs: History and Archaeology of the Lower Danube
Region, c. 500–700. Cambridge, 2001. P. 31–34; 2) Some remarks on ethnicity in medieval archaeology // Early
Medieval Europe. 2007. Vol. 15. Nr 2. P. 169–184.
220
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
9
Třeštík D. 1) České kmeny. Historie a skutečnost jedné koncepce // Studia Mediaevalia Pragensia. Praha,
1988. Vol. I. S. 129–143; 2) Křest českých knížat roku 845 a christianizace Slovanů // ČČH. 1994. Ročnik
92. S. 424, poz. 3.
10
Дворниченко А. Ю. О восточнославянском политогенезе в VI–X вв. // Rossica Antiqua: Исследования и
материалы. 2006. С. 184–195.
11
Горский А. А. Русь: От славянского Расселения до Московского царства. М., 2004. С. 10–14.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
221
Recensiones
Заметим, что, отрицая существование «племен» в польских землях, П. Урбаньчик
осуществил в отношении территории между Судетами, Карпатами и Балтикой нечто
подобное тому, что за двадцать лет до этого чешский медиевист Душан Тржештик
осуществил в отношении Чешской котловины, не только отказавшись от самого
использования термина «племя» применительно к раннесредневековым этнополитическим организмам (gentes), но и объявив недостоверной всю позднейшую
традицию о чешских «племенах», за исключением одной-единственной этнополитической общности чехов (gens Boemanorum)9. Однако, в своем отрицании существования «племен» на территории будущего Польского государства П. Урбаньчик
занимает, несомненно, гораздо более радикальную позицию. Если Д. Тржештик
выступал в свое время, как это делают ныне и некоторые современные российские
исследователи (А. Ю. Дворниченко10, А. А. Горский11), по сути лишь против использования применительно к славянским этнополитическим организмам самого
термина «племя», отягощенного неприемлемым в отношении раннесредневековых
гетерогенных квазиэтнических общностей эволюционистским смыслом и биологизаторством этничности, то П. Урбаньчик ставит под сомнение само наличие таких
этнополитических организмов на территории будущего государства Пястов.
Следует отдать должное польскому автору: к своей, исключительно важной,
мысли об отсутствии на территории Польши этнополитических организмов исследователь возвращается несколько раз, пытаясь подыскать для объяснения польской
ситуации понятные читателю аналогии. Так, ссылаясь на работу видного польского
этнолога А. Посерн-Зелиньского, использовавшего понятие «нерефлексируемой
этничности», П. Урбаньчик склонен соответствующим образом охарактеризовать и жителей обширного пространства будущей державы Пястов: по мнению
П. Урбаньчика, у культурно и лингвистически однородного населения этих краев
отсутствовала рефлексия о собственной идентичности и, соответственно, не было
потребности в манифестации различий посредством названий или предметов материальной культуры. Польский исследователь говорит о присущем таким, локально
укорененным, обществам чувстве «тутэйшести» (что заставляет российского читателя вспомнить хрестоматийный пример с крестьянским населением западных
окраин Российской империи, обитавших в пределах современной Беларуси), а также
апеллирует к культурно и лингвистически однородной Скандинавии. С точки зрения
П. Урбаньчика, в Польше, подобно тому, как это было в ранних государствах Скандинавии, лишь экспансионизм начавшей консолидацию страны династии, позволивший создать стабильную политическую организацию, вызвал к жизни процессы
формирования этничности посредством использования культурных элементов.
Конечно, невозможно не согласиться с П. Урбаньчиком, когда он критикует историков и археологов за продолжающееся до сего дня нанесение на карту Польши различных «племен», многие из которых упоминаются лишь в позднейших источниках
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
(поляне, поморяне, мазовшане) или вовсе выдумываются исследователями (обжане).
Однако, как нам представляется, польский исследователь слегка перегнул палку,
когда вместе с давно обосновавшимися в книгах по польской истории полянами
он готов изгнать из них абсолютно все «племена», включая даже вислян, «племя»,
истории которого, как уместно напоминает в связи с этим сам П. Урбаньчик, 60 лет
назад Юзеф Видаевич посвятил целую монографию12.
В первую очередь, необходимо заметить, что формирование идентичности на базе
принадлежности к политическому организму такого уровня, как вождество, принадлежит к числу распространенных путей самоидентификации групп13. И хотя в последнее время некоторые из фигурирующих в источниках славянских общностей,
обычно именовавшихся в историографии «племенами», объявляются исследователями книжными конструктами или образами ментальной географии, не подлежит
сомнению то, что, по крайней мере, некоторые из славянских «племен», например,
упоминаемые в первой части «Баварского географа» Nortabtrezi (ободриты), Vuilzi
(вильцы), Surbi (сербы), Talaminzi (далеминцы), Betheimare (чехи), Marharii (мораване) и др.14, подобно германским gentes, вполне могут быть отнесены к разряду
этнополитических организмов (при этом, вероятно, с иными, нежели в германских
общностях эпохи переселения народов, механизмами возникновения и поддержания
групповой кохезии, основанными не столько на этническом творчестве воинских
элит, сколько — и в этом смысле П. Урбаньчик, кажется, прав — на чувстве локальной укорененности15). Поэтому категоричность, с которой польский исследователь
записывает жителей огромной территории между Балтикой и Карпатами в «тутэйшие», отказывая им в возможности идентифицироваться на уровне локальных политических структур, вызывает сомнения уже на общелогическом уровне. Что же
касается отсутствия материально выраженных этнодифференцирующих маркеров,
то данное обстоятельство отнюдь не представляется нам достаточным основанием
для отрицания наличия этнополитических организмов как таковых. Коль скоро сам
П. Урбаньчик допускает ситуацию, когда каждый град мог являться самостоятельным политическим центром, то вопрос, на наш взгляд, должен быть сформулирован
несколько иначе — не об отсутствии этнополитических организмов («племен»)
вообще, а об их реальных масштабах с учетом типологий вождеств, предлагаемых
Widajewicz J. Państwo Wiślan. Kraków, 1947.
В качестве примера сошлемся на аканов Центральной Африки, идентичность которых складывалась
первоначально только на основании принадлежности к конкретному вождеству (оману). Как отмечает
В. А. Попов, «практически все без исключения аканские этнонимы произведены от политонимов и совпадают с названиями политических образований, которые, в свою очередь, в подавляющем большинстве
представляют собой топонимы и чаще всего совпадают с названием столицы» (Попов В. А. Ашантийцы:
Этнос, субэтнос или суперэтнос? (К проблеме уровней этнического самосознания) // Историческая этнография. Вып. 3: Малые этнические и этнографические группы. СПб., 2008. С. 168). Вопрос о том, можно ли
называть такую идентичность этнической или нет, когда из источников доподлинно неизвестно, обладали
ли ее носители представлением об общем происхождении, в данном случае не так уж и важен.
14
Описание городов и областей к северу от Дуная, или Баварский Географ // Назаренко А. В. Немецкие
латиноязычные источники IX–XI веков: Тексты, перевод, комментарий. М., 1993. С. 13–14.
15
О «славянском типе этничности» см.: Pohl W. Conceptions of Ethnicity in Early Medieval Studies //
Archaeologia Polona. 1991. Vol. 29. P. 45–46. — О разнице между германскими и славянскими gentes см. также:
Třeštík D. Vznik Velké Moravy. Moravané, Čechové a střední Evropa v letech 791–871. Praha, 2001. S. 10. —
О восточнославянских «племенах» как этнополитических организмах см.: Горский А. А. Указ. соч. С. 9–14.
12
13
222
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
антропологами16. В этом плане едва ли можно считать утратившей потенциал старую идею рассматривать в качестве первичного уровня надобщинной интеграции
славянского общества небольшую социальную единицу размером с балканскую
«жупу» (простое вождество?), сознание принадлежности к которой можно при
желании интерпретировать как этническую идентификацию17.
Говоря о конкретных этнополитических общностях, едва ли можно согласиться
с П. Урбаньчиком в его отрицании существования «племени» вислян. Отмечая, что
как таковое имя «висляне» (Vuislane) фигурирует лишь в тексте «Баварского географа», польский исследователь полагает, что все прочие свидетельства источников,
относящиеся, согласно традиционному взгляду, к «племени» вислян, в действительности подразумевают лишь предельно обобщенную географическую привязку
описываемых в них реалий посредством упоминания реки Вислы, сопоставимую
с высказыванием биографа Карла Великого Эйнхарда о подчинении франкским
королем всех варваров между Рейном и Вислой. К таким свидетельствам, не имеющим отношения к этнополитическим реалиям раннего Средневековья, П. Урбаньчик
относит знаменитый пассаж из Паннонского Жития св. Мефодия, где говорится
о сильном князе «в Вислех»18, а также упоминание земли «Visleland» в дополнениях короля Уэссекса Альфреда Великого к переведенной им же «Хорографии»
Павла Орозия, и известие о «некрещеных поселенцах на реке Висле, именуемых
личиками», содержащееся в 33-й главе трактата Константина Багрянородного
«Об управлении империей»19. Между тем, если пассаж из трактата императора
Константина, действительно, ничего не говорит об этнополитической общности вислян, то данные Жития св. Мефодия и короля Альфреда, на наш взгляд, как раз-таки
являются ценными свидетельствами ее существования. Определение «в Вислех» в
свете характерного славянского употребления этнонимов, часто встречающегося в
«Повести временных лет» (ср.: «в Полях», «в Деревлях» и т. п.)20, очевидно, следует
переводить не в значении «на Висле», подразумевая под этим хороним («земля на
Висле»), а в значении «у вислян»21, подразумевая под этим именно «племя», то есть
этнополитическую общность.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
223
Recensiones
16
По одной из типологий, предложенных в политической антропологии, так называемое «минимальное
вождество» должно включать в себя приблизительно десяток поселений. См.: Карнейро Р. Процесс или
стадии: Ложная дихотомия в исследовании истории возникновения государства // Альтернативные пути к
цивилизации. М., 2000. С. 90.
17
Из новых работ см.: Плетерский А. О «the Making of the Slavs» изнутри // SSBP. 2008. № 2 (4).
C. 33–36. — Подобные архаичные территориальные единицы («земли») с весьма устойчивыми названиями
можно, к примеру, обнаружить в бассейне Нижнего Конго. По мнению О. С. Томановской, каждой из них
соответствовала группа родственных кланов, выступавшая как самостоятельная социальная единица. См.:
Томановская О. С. Этнос и этноним в предклассовом обществе: Частные аспекты их соотношения // Этнос
в доклассовом и раннеклассовом обществе. М., 1982. С. 186–187.
18
Разные списки дают формы «в Висле» и «в Вислех» (Флоря Б. Н. Сказания о начале славянской письменности. 2-е изд. СПб., 2004. С. 312).
19
Константин Багрянородный. Об управлении империей / Под ред. Г. Г. Литаврина, А. П. Новосельцева; Пер. Г. Г. Литаврина. М., 1991. С. 149.
20
См.: Хабургаев Г. А. Этнонимия «Повести временных лет» в связи с задачами реконструкции восточнославянского этногенеза. М., 1979. С. 200–205.
21
Такой перевод обусловлен правилами древнего славянского склонения существительных на –янин,
–енин во множественном числе (см.: Соболевский А. И. Труды по истории русского языка. Т. 2: Статьи и
рецензии. М., 2006. С. 50–52). Выражаем глубокую благодарность Д. В. Каштанову, указавшему нам на
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
В случае же с информацией Альфреда Великого необходимо учитывать контекст
его упоминания о «Вислалэнде». «Вислалэнд» соседствует в его тексте с Моравией, то есть с вполне реальным политическим организмом, а также с Дакией22, под
которой в этот период могла также подразумеваться особая политическая единица23. К слову сказать, такой же принцип необходимо применить и к информации
«Баварского географа»: если верна гипотеза А. В. Назаренко, согласно которой
«Баварский географ» был составлен в монастыре Райхенау вскоре после пребывания там в начале 870-х гг. св. Мефодия24, а информация, касающаяся ближайших
соседей Моравии, племен Силезии и Южной Польши, могла быть целенаправленно собрана в связи с задачами развернувшейся тогда христианской миссии25, то
в качестве отражения местной этнополитической ситуации она заслуживает как
минимум большего доверия.
Наконец, приведем еще одно соображение, позволяющее связывать возникновение более или менее значительной части славянских групповых названий, зафиксированных во второй части «Баварского географа», с реальными процессами
этнополитической консолидации на уровне малых и крупных вождеств. В «Баварском географе», как и в других источниках IX в., не удается обнаружить славянские
«племенные» этнонимы, которые могли бы быть соотнесены с пространством
Паннонии и Потисья, непосредственно входившим в состав Аварского каганата26.
Представляется логичным объяснять это тем, что, в отличие от Полабья, Чешской
котловины и территорий, расположенных к северу и востоку от Карпат, на пространстве, составлявшем в прошлом ядро Аварской державы, в силу позднего появления
здесь самостоятельных политий (Посавский и Нитранский дукаты, вождества
Потисья и Трансильвании), ко второй половине IX в. просто не успели сложиться
общности со стабильными названиями27.
Следующую главу «От городища к городу» (S. 107–141) П. Урбаньчик начинает
с критики линейных эволюционистских концепций, через призму которых больэто обстоятельство. Перевод П. Урбаньчика уже стал предметом критики П. В. Лукина: Лукин П. В. Восточнославянские «племена» и их князья: конструирование истории в Древней Руси // Предания и мифы
о происхождении власти эпохи Средневековья и раннего Нового времени. Материалы конференции. М.,
2010. С. 84. Впрочем, В. Л. Васильев усматривает в подобных формах свидетельство «функционального
синкретизма» наименований, выражавшегося в «недостаточном языковом различении наименований человеческих коллективов (катойконимов и этнонимов) и топонимических наименований тех мест, на которых эти
коллективы проживают» (Васильев Л. С. Архаическая топонимия Новгородской земли (Древнеславянские
деантропонимные образования). Великий Новгород, 2005. С. 290).
22
MMFH. 1969. Vol. III. P. 338.
23
См. аргументацию данного тезиса: Madgearu A. The Romanians in the Anonymous Gesta Hungarorum.
Truth and fiction. Cluj-Napoca, 2005. P. 140–141.
24
Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных,
торговых, политических связей IX–XII вв. М., 2001. С. 51–70.
25
Там же. С. 67.
26
Единственное исключение — это упоминаемые в «Анналах королевства франков» и локализуемые
в нижнем течении Тисы так называемые дунайские ободриты, оригинальное название которых («преденеценты»), однако, совершенно нехарактерно для славянской этнонимии. Возможно, именно они фигурируют
в «Баварском географе» под именем Osterabtrezi, скорее всего, представляющем собой искусственное обозначение, укоренившееся во франкской традиции. Подробно см.: Bulín H. Podunajští «Abodriti»: Příspěvek
k dějinám podunajských Slovanů v 9. století // Slovanské historické studie. Praha, 1960. T. III. S. 5–44.
27
Подробнее см.: Алимов Д. Е. К вопросу об этнополитической ситуации в Верхнем Потисье в IX в.: «Месторазвитие» карпатских русинов и пост-аварское пространство // Русин. Кишинев, 2009. № 2 (16). С. 84–95.
224
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
шинство археологов второй половины ХХ в. рассматривали возникновение городов
в Центрально-Восточной Европе. Общей их чертой как в Польше, так и в СССР,
было подчеркивание глубоких корней средневековых городов: небольшие городища
племенной эпохи считались «зародышами» будущих крупных городских центров,
в которые они превращались постепенно, в результате демографического роста
и развития хозяйственно-экономической сферы жизнедеятельности — аграрного,
ремесленного производства и рыночных отношений28. В последние десятилетия
исследования археологов в Польше, Скандинавии, Восточной Европе показали29,
что длительности и преемственности в развитии различных центральных мест
раннего Средневековья было гораздо меньше. Появление средневековых городов
было не столько связано с глубинными экономическими закономерностями, сколько
являлось результатом планомерных инициатив политических властей.
Нельзя сказать, что П. Урбаньчик особо оригинален в определении понятия
«город» (miasto) — он приводит те же признаки, которые в разных комбинациях уже фигурировали ранее в археологических исследованиях. Под городом
он понимает постоянную агломерацию, имеющую четко обозначенное правовое положение, определенные границы в пространстве, исполняющую разнообразные центральные функции для окружающей территории и заселенную
не крестьянами (S. 130). Особенность подхода П. Урбаньчика состоит в том,
что он настаивает на коренном отличии городов государственной эпохи от разнообразных городищ и центральных мест более раннего времени и считает, что
предметом исследования
«…не должен быть сам город, как демографически-экономическая агломерация, но скорее политические стратегии инвестирования в социально-политическую инфраструктуру,
отраженные в изменяющейся организации центральных мест и их функций — не только
в административно-хозяйственной сфере, но и в символически-религиозном измерении»
(S. 110).
28
В польской науке классическим примером такого подхода является работа Витольда Хенсля:
Hensel W. Archeologia o początkach miast słowiańskich. Wrocław, 1963. В советской медиевистике элементы
эволюционизма присутствовали в марксистских концепциях М. Н. Тихомирова, Б. А. Рыбакова, А. В. Кузы
и других. См.: Дубов И. В. Возникновение городов на Руси // Он же. Новые источники по истории Древней
Руси. Л., 1990. С. 6–27.
29
См., например, статьи сборника Archaeologia Polona. 1994. Vol. 32: Origins of Medieval towns in Temperate
Europe / Editor of Volume P. Urbańczyk.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
225
Recensiones
Не последнее место в критике эволюционистских концепций занимают вопросы хронологии. По вполне понятным причинам П. Урбаньчик отказывается видеть
истоки польских городов в знаменитом Бискупине, поселении времен лужицкой
культуры, поскольку временной промежуток между его функционированием и первыми раннесредневековыми городищами составляет полтора тысячелетия. Отмечая,
что, по данным дендрохронологического метода, в Польше пока не обнаружено ни
одного городища с укрепленным валом, датируемого временем ранее IX в., исследователь стремится понять функции тех немногочисленных памятников VI–VII вв.,
которые не были постоянно заселены и не играли большого военно-стратегического
значения. Он принимает выводы Збигнева Кобылиньского и Марека Дулинича относительно таких памятников как Гачки и Шелиги (Подляшье и Мазовия), и при-
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
знает, что подобные пункты являлись не оборонительными убежищами, а местами
религиозных обрядов (в том числе, погребальных), праздников, общественных
пиров и сборищ, символическими центрами округи.
Если мотивы использования таких мест лежали в «символически-религиозной»
сфере, то с началом формирования военизированных элит, борьбы за власть и место
в складывающейся иерархии связано возведение уже хорошо укрепленных городищ,
которые имели «символически-политические», по терминологии П. Урбаньчика,
функции. Бурное строительство городищ на территории Польши в IX–X вв. свидетельствует, что в это время здесь происходило соперничество между конкурирующими вождествами — «политическая “мода” требовала для претендующих на верховную власть элит, чтобы они обозначили свой статус наличием города на своей
территории» (S. 119). Использование теории вождеств нужно признать наиболее
удачным нововведением П. Урбаньчика в исследовании процесса урбанизации. Она
позволила не только по-новому взглянуть на причины появления многочисленных
городищ-замков (gród), возведенных из чувства нескромности, но и глубже проникнуть в сферу политической культуры населения Польши накануне образования
раннего государства.
Как подчеркивает П. Урбаньчик, между этими замками и городами государственной эпохи не наблюдается преемственности. Основная масса старых городищ в результате экспансии Пястов во второй половине Х – первой половине XI в.
сгорает или забрасывается населением, а им на смену приходят новые военноадминистративные пункты, возведенные в рамках государственной строительной
программы. В ходе консолидации государства эти поселения становятся центрами
административно-фискальной инфраструктуры, но лишь на последнем этапе, когда
здесь начинает доминировать сфера рыночной экономики, можно говорить о городах
в чистом виде — этот этап наступает к XII–XIII вв.
Таким образом, П. Урбаньчиком была разработана периодизация ключевых черт
развития центральных мест с VIII по XIII в. Интерпретационные рамки, заданные
польским исследователем, актуальны при изучении процесса градообразования и в соседней Восточной Европе, о чем свидетельствуют высокая оценка предложенной схемы белорусским археологом Г. Семянчуком30. В последние десятилетия в российской
медиевистике активно обсуждалась проблема «переноса» городов, и теперь можно
уверенно сказать, что это явление характерно для эпохи складывания государства не
только на Руси. В споре об истоках древнерусских городов, по-видимому, необходимо
также признать «роль конкретных актов воли, лежащих у начал раннесредневековых
агломераций» (S. 134), которые польский исследователь видит основным импульсом
развития торгово-ремесленных поселений вокруг центра власти.
П. Урбаньчик не возвращается в данной главе к вопросу о роли культовых центров
и городищ в становлении первоначальной надлокальной идентичности — ранее он
отметил, что «невозможно ни идентифицировать сообщества, которые построили
и использовали такие “культовые центры”, ни установить роль, которую эти объекты
играли в создании и поддержке общей идентификации окружающего населения, ни
обозначить их территориальный охват» (S. 93). Между тем, исходя из предложенной
30
Семянчук Г. Генезіс беларускіх гарадоў у раннім сярэднявеччы (ІХ–ХІІІ стст.) // Гістарыяграфія і
крыніцы па гісторыі гарадоў і працэсаў урбанізацыі ў Беларусі. Гродна, 2009. С. 10–23.
226
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
31
Назаренко А. В. О славянском язычестве // Назаренко А. В. Древняя Русь и славяне. М., 2009. С. 309–310.
Примеч. 36.
32
«Символическое» направление в интерпретации восточноевропейских металлических кладов в раннее
Средневековье представляет также Ф. Курта (Курта Ф. Археология идентичностей в Восточной Европе
(VI – первая половина VII в.) // SSBP. 2008. № 2. С. 133–154).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
227
Recensiones
исследователем реконструкции социальных отношений внутри формирующихся
вождеств, идея об особой роли укрепленных городищ в конструировании этнополитических групп отнюдь не выглядит абсурдной. Если предположить, что некоторые
славянские догосударственные «этнонимы» были прочно связаны, прежде всего,
с формирующимися элитами вождеств, а элиты — с центральными местами сборов,
которые поддерживали социальную структуру (например, становились местом
пиров, ритуалов и торжественного перераспределения богатств), то, в этом случае,
хотя бы теоретически можно допустить существование групповых идентичностей, сложившихся в результате функционирования таких центров. Правда, среди
славянских групповых обозначений догосударственной эпохи, фигурирующих
в дошедших до нас источниках, таких названий мы почти не находим. Исключением являются, по-видимому, редари, имя которых, согласно гипотезе А. В. Назаренко, происходит от названия культового центра Ретры, а согласно гипотезе
Т. Шлимперта и Т. Витковского означает «люди, состоящие в связи с оракулом
Радогоста»31. В Баварском географе фигурирует групповое название Velunzani,
которое предположительно может быть связано с городом Волином. Таким образом, полабско-поморский материал дает (хотя и весьма шаткие) примеры того,
что название городища или культового центра все же могло стать источником
группового наименования.
Ряд штрихов к картине раннесредневекового вождества «изнутри» добавляет
глава «От магии к рынку» (S. 142–175), центральный вопрос которой — о мотивах
сокрытия монетных кладов и о модели раннесредневековой экономики — снова
решается с помощью культурно-антропологических реконструкций. П. Урбаньчик
критикует рыночную модель функционирования экономики в «эпоху викингов»,
отталкиваясь от следующей мысли: если в век Интернета значительная часть живущих людей применяет полумагические практики, то что можно ожидать от человека с совершенно ненаучной картиной мира, жившего в мире русалок и леших?
В решении проблемы интерпретации кладов польский ученый опирается на данные
скандинавских саг, теорию символического капитала и символического обмена,
и утверждает, что монетные клады были не только и не столько зарытой на время
денежной «казной», сколько аккумуляторами мистической силы или же вотивными
подношениями верховному божеству32.
Подчеркнем: выступая критиком «рыночных» концепций монетного обращения,
П. Урбаньчик стремится избегать односторонних интерпретаций и отмечает, что
предложенный взгляд лишь призван расширить эвристические возможности исследования. В целом, идея поиска символического содержания в «транзакциях»
серебра представляется достаточно убедительной. Данный раздел будет интересен
не только специалистам-нумизматам, но и историку, стремящемуся понять модель
поведения, свойственную раннесредневековому социуму. Дар металлической «ино-
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
земной диковинки» с таинственными знаками действительно, как предполагает
польский исследователь, мог иметь особое значение в выстраивании личных связей
внутри вождества между лидером и его сторонниками. Также, весьма оригинальным
выглядит объяснение находок множества резаных и ломаных дирхемов — это, как
предполагает П. Урбаньчик, практика ритуальной порчи, или «убивания» монеты,
направленная на то, чтобы ее магической силой не мог воспользоваться никто
другой (S. 166).
Символическое значение монет очевидно уже из того, что начало собственной чеканки в Польше и на Руси определялось не экономическими потребностями, а было
пропагандистской акцией, возвестившей остальным владыкам христианского
мира о появлении в Гнезно и Киеве равных им могущественных правителей.
Неясной после прочтения главы остается лишь причина резкого противопоставления магического ритуально-символического обмена рыночной торговле.
Понимая под рынком «всеобщее участие членов данного социума в экономике
с систематизированными основаниями обмена, регулируемого отношением
к объективному эквиваленту в качестве какого-либо платежного средства»
(S. 151), П. Урбаньчик относит начало функционирования рыночной экономики
к XII–XIII вв., когда на смену централизованной монархии приходит аристократическая. Представляется, однако, что сама идея осуществления символического обмена не противоречит наличию неустойчивой, но уже существующей
системы платежных средств, мер и весов, ведь, как известно, сельские жители
и позже сохраняли модель натуральной экономики, пользуясь деньгами лишь при
осуществлении внешнего обмена.
Следующая глава книги П. Урбаньчика, озаглавленная «От Пяста до Мешко»
(S. 176–191), являет собой блестящий пример того, какую большую пользу может
принести историку-медиевисту умелое использование при анализе письменных
источников данных современной антропологической теории. Объектом исследовательского анализа в данном случае стало известное предание о Попеле и Пясте
в том виде, в каком оно запечатлено в Хронике Галла Анонима. Надо сказать, что
династическое предание Пястов, изложенное в данной Хронике, многократно анализировалось в польской медиевистике, а несколько десятилетий назад стало темой
блестящей монографии Яцека Банашкевича, который привлек к анализу предания
широкий сравнительно-исторический материал, позволивший ввести польскую
легенду в контекст древнейших индоевропейских представлений о генезисе верховной власти33. Полемизируя с Я. Банашкевичем, подход которого к легенде не
позволял видеть в ней сколько-нибудь достоверное отражение исторических реалий эпохи становления польской государственности, П. Урбаньчик подчеркивает,
что, будучи освобожденной от позднейших вкраплений литературного характера,
фабула легенды прекрасно соотносится с тем, что известно о социальных порядках
догосударственных обществ по данным антропологии.
Так, сюжет об отстранении от власти рода Попеля, отказавшегося, согласно преданию, оказать достойный прием прибывшим издалека гостям, и приходе на его
место рода гостеприимного пахаря Пяста, как оказалось, полностью соответствует
33
Banaszkiewicz J. Podanie o Piaście i Popielu. Studium porównawcze nad wczesnośredniowiecznymi tradycjami
dynastycznymi. Warszawa, 1986.
228
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
34
Щавелев А. С. Славянские легенды о первых князьях: Сравнительно-историческое исследование моделей власти у славян. М., 2007. С. 136–137.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
229
Recensiones
характерной для вождеств ситуации, когда важнейшую роль в поддержании власти
социального лидера играли организуемые им общественные угощения, а неспособность вождя или бигмена удовлетворить потребности соплеменников могла
стать реальной причиной потери им соответствующего статуса и прихода на его
место его более удачливого конкурента. К слову сказать, соотнесение описываемых в польском предании пиров, организованных Попелем и Пястом, с институтом
потлача не так давно убедительно осуществил также российский исследователь
А. С. Щавелев34. Как мы видим, независимо от данной работы польский ученый
пришел к схожим выводам, что лишний раз подтверждает перспективность антропологического подхода к анализу польского династического предания.
Как справедливо подчеркивает П. Урбаньчик, сама смена правящих родов, приведшая к власти Пяста, основателя династии, правившей впоследствии в Польском
королевстве в течение нескольких веков, в том виде, в каком она вырисовывается
из фабулы изложенного Галлом Анонимом предания, всецело отвечает порядкам,
характерным для вождеств, и никоим образом не представляет собой какого-либо
социального перелома. Нововведения, обозначившие переход к ранней государственности, польский исследователь усматривает в описываемых далее в династическом предании деяниях сына Пяста Семовита. Как показывает П. Урбаньчик,
предпринятые Семовитом акции, такие как расширение подвластной территории
и подразумеваемое этим дополнение существовавшего прежде механизма редистрибуции насильственным изъятием прибавочного продукта у соседей, также
вполне укладываются в разработанную антропологами на основании широкого
сравнительно-исторического материала модель становления ранней государственности. Таким образом, предпринятый П. Урбаньчиком анализ польского династического предания все-таки позволил обнаружить в нем историческое зерно, восходящее
к эпохе, на несколько столетий отстоящей от того времени, в какое создавал свой
труд Аноним.
Каковы были границы молодой державы Пястов в правление Мешко? Этим
вопросом нередко задавались исследователи, ставившие перед собой задачу выяснить, когда и при каких обстоятельствах произошло подчинение Пястам той
или иной территории. Не оставляет в стороне этот вопрос и П. Урбаньчик, однако,
верный принципу методологической рефлексии, он концентрирует внимание на
самой проблеме границ и приграничных зон в раннее Средневековье. Проблема
эта рассматривается в главе под названием «Силезия в государстве ранних Пястов»
(S. 192–215), так как Силезия, ситуация в которой была относительно хорошо
освещена в источниках, была избрана автором в качестве наиболее показательного
примера. Исследователь начинает разговор с ряда вводных замечаний, в которых
указывает на то, что применительно к раннему Средневековью приходится говорить
не столько о границах, так как линейных границ как таковых тогда не существовало,
сколько о пограничных зонах. В связи с этим, напоминает П. Урбаньчик, необходимо проявлять осторожность в обращении с картами раннесредневековой Европы,
которые рисовали и продолжают рисовать современные историки. Казалось бы, подобные предостережения ныне уже мало кого могут удивить. Вместе с тем, в книге
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
П. Урбаньчика они совсем не кажутся излишними, так как, в конечном счете, именно
из них вытекает понимание автором ранней истории Силезии, сильно отличающееся
от того, которое присутствует в современной историографии.
Едва ли можно не согласиться с констатацией автора, что, несмотря на то, что
результаты археологических раскопок явственно обнаруживают существование
связей силезского региона с Великой Моравией, сами по себе археологические
артефакты не в состоянии подтвердить известное лишь из поздних источников
наличие в Силезии во второй половине IX в. моравского политического контроля.
В сущности, похожая ситуация, как явствует из дальнейшего изложения материала,
наблюдается и в отношении проблемы характера политического контроля над Силезией со стороны чешских Пржемысловичей или Славниковичей. В то время как
письменные источники (Хильдесхаймские анналы, Титмар Мерзебургский, Козьма
Пражский) содержат отрывочные и порой не поддающиеся однозначной интерпретации известия, археологические свидетельства, привлекаемые исследователями
в обоснование принадлежности Силезии державе Пржемысловичей (отдельные
фрагменты дороманской архитектуры из Вроцлава и отдельные христианские погребения), даже если абстрагироваться от проблемы их точной датировки, являются
лишь показателями поликультурности пограничной зоны.
Сомнительным представляется П. Урбаньчику и делаемый в историографии на
основании Пражской грамоты 1086 года вывод о том, что Силезия до присоединения ее к державе Пястов входила в церковную юрисдикцию Пражского епископства.
Критикуя распространенный взгляд, согласно которому этот документ отражает реалии второй половины Х в., П. Урбаньчик ссылается на содержание грамот Оттона I
(971 г.) и Оттона III (995 г.), первая из которых расширяла юрисдикцию Майсенского
епископства на землю силезских дзядошан, а вторая предоставляла церковному попечению Майсена всю территорию «до истока Одры». По мнению исследователя,
в предшествующий составлению этих документов период Силезия ни под чью церковную юрисдикцию просто не подпадала. Таким образом, не только «моравский», но и
«чешский этап» в истории Силезии, не подкрепленный в должной мере информацией
источников, предстает своего рода историографическим фантомом.
Далее П. Урбаньчик показывает, что даже с таким общеизвестным фактом как
подчинение Силезии Пястам все обстоит не так просто. Исследователь не разделяет
общей уверенности историков и археологов в том, что в конце Х в. Силезия вошла в
состав державы Пястов, причем вне зависимости от того, датируется ли это событие
на основании письменных источников 990 годом, или на основании дендрохронологии деревянных конструкций вроцлавского вала — 985 годом. Исследователь задается
резонным вопросом: если в это время чехи, действительно, утратили Силезию, то почему столь значительная территориальная утрата не получила адекватного отражения
в чешской хроникальной традиции? Если же принимать традиционную точку зрения
о церковном подчинении Силезии Праге, то почему со стороны местного епископа и
стоявшего над ним архиепископа Майнца, диоцезы которых столь серьезно пострадали в результате территориального передела, не было апелляций к папе?
Задавая подобные, «неудобные» для традиционной парадигмы силезской истории,
вопросы, П. Урбаньчик ничуть не абстрагируется от дискуссий, ведущихся в современной историографии. Напротив, автор тщательно регистрирует все высказывае230
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
мые исследователями гипотезы, касающиеся дипломатических взаимоотношений
Пржемысловичей, Славниковичей, Пястов и Людольфингов, показывая при этом,
что ни одна из них не в состоянии разрешить встающих перед историком проблем.
Более того, задаваясь вопросом, почему имя первого вроцлавского епископа Иоанна не отразилось в позднейшей традиции вроцлавской кафедры, исследователь
обращает внимание на то, что все догадки, которые могут быть высказаны по
этому поводу, демонстрируют, что даже такой, казалось бы, очевидный факт, как
господство в Силезии Болеслава Храброго, порождает массу вопросов в том, что
касается его территориального охвата и продолжительности. Все это, по мнению
П. Урбаньчика, позволяет усомниться в правомерности традиционной парадигмы
ранней силезской истории, основанной, по словам автора, «на “перебрасывании”
этого региона от одного государства к другому без учета проблем, проистекающих
из имманентной геополитической нестабильности раннего Средневековья, а также
из самой географии» (S. 215).
Альтернативная концепция геополитического положения раннесредневековой
Силезии, предлагаемая П. Урбаньчиком, подразумевает отнесение этой территории к числу так называемых даннических зон, которых, как справедливо замечает
автор, в раннесредневековой Центральной Европе было немало. В связи с этим
исследователь подчеркивает, что хотя в Х в. Силезия была объектом политических
устремлений своих могущественных соседей, в течение длительного времени
ни одно из претендовавших на эту территорию государств
«…не имело над конкурентами превосходства, достаточного для прочной инкорпорации спорного пространства. В плане логистики и администрации ни одно из них также не
было способно установить там эффективный военно-политический контроль. Тем более,
что в Силезии определенно не было недостатка в локальных претендентах, которые пытались “выкроить” свои династические домены, пользуясь нестабильной геополитической
ситуацией» (S. 212).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
231
Recensiones
Свою критику того, что можно было бы назвать модернизаторским подходом
к истории раннего Средневековья (а при желании — просто недостаточной чуткостью историка к изучаемой им эпохе), П. Урбаньчик продолжает и в следующей главе своего исследования, носящей название «Первые столицы Пястов» (S. 216–233).
Уже само название главы, где слово «столицы» употреблено во множественном
числе, отражает несогласие П. Урбаньчика с распространенным взглядом, согласно
которому в рассматриваемый автором период в Польше была одна столица, на роль
которой в исторических работах обычно претендуют Гнезно или Познань. Свою позицию польский исследователь разъясняет уже в самом начале главы: наличие столицы, как и границ, принадлежит к атрибутам современных государств, а потому поиск
столицы в эпоху раннего Средневековья по сути антиисторичен. Все, что далее пишет
П. Урбаньчик о необходимости для раннесредневекового правителя периодически
перемещаться по стране, о неразвитости инфраструктуры и эластичности экономики,
делавшими невозможным сосредоточение властных функций в одном месте, едва ли
может вызвать хотя бы малейшее несогласие. Справедливой представляется и делаемая автором отсылка к другим европейским государствам раннего Средневековья,
где, за редкими, весьма специфическими по своей природе, исключениями вроде
Византии или Аль-Андалуса, единой столицы как таковой не существовало.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Казалось бы, занятая исследователем позиция, отвергающая самую концепцию
главного города применительно к раннесредневековым государствам, позволяет
обойти спор о «первой столице» Польши. Однако, автор счел необходимым подробно остановиться на каждом из выдвигаемых аргументов, стремясь показать, что
ничто из того, что привлекалось в ходе этой дискуссии в обоснование столичного
статуса того или иного центра, в действительности, не может рассматриваться в
качестве показателя столичности. Особенно ценными наблюдениями, на наш взгляд,
наполнена полемика П. Урбаньчика со сторонниками столичного статуса Гнезно,
видное место среди которых занимает выдающийся польский медиевист Герард
Лябуда. Так, несомненный интерес представляет предложенная П. Урбаньчиком
интерпретация выражения «civitas Schinesghe» из документа «Dagome iudex». В соответствии с оригинальной авторской концепцией (излагаемой П. Урбаньчиком в последней главе книги), согласно которой до появления около 1000 г. названия Polonia,
держава Пястов не имела стабильного названия, признаваемого за ее границами,
определение «civitas Schinesghe», по словам исследователя, могло быть «единичной
попыткой найти какое-либо обозначение для государства, находившегося на территории распознававшейся в то время лишь как целое Склавинии» (S. 224).
Заслуживает внимание и вывод исследователя, касающийся монет с надписью
GNEZDUN CIVITAS, нередко рассматривавшихся в историографии как доказательство столичного статуса Гнезно. Как показывает П. Урбаньчик, подобная интерпретация в свете европейских, в том числе весьма показательных чешских, аналогий
представляется совершенно неоправданной: надпись на монете показывает только
место ее чеканки. Что же касается такого классического аргумента, как основание
в Гнезно митрополии, то П. Урбаньчик отводит его тем, что связывает учреждение
здесь архиепископской кафедры исключительно с нахождением в Гнезно мощей
св. Войцеха, напоминая, что архиепископ Гауденций носил титул «archiepiscopus
sancti Adalberti martyris».
При всем этом П. Урбаньчик не оспаривает, а, напротив, всячески подчеркивает
важное символическое значение Гнезно для складывающейся державы Пястов.
По мнению исследователя, такое значение это поселение имело еще в языческую
эпоху, когда функционировало святилище на горе Леха, а захоронение именно
в Гнезно мощей св. Войцеха могло быть связано со стремлением власти перекрыть
место языческого культа новым, уже христианским, религиозным центром. Заметим,
что хотя П. Урбаньчик проводит четкое и, думается, вполне справедливое различие
между тем, что можно именовать центром, обладавшим в раннесредневековом государстве символическим значением (исследователь приводит пример франкского
Аахена), и тем, что является столицей в собственном смысле слова, само по себе
признание особой символической роли Гнезно способно привести исследователей
к некоему компромиссу, сведя дискуссию о «столице» державы Пястов исключительно к спору о терминах.
Полагая, что разговор о польских столицах несправедливо сводить лишь к Гнезно
и Познани, П. Урбаньчик далее дает обзор того, что позволяет говорить о столичных функциях Острува Ледницкого и Геча. В первую очередь, речь, конечно, идет
об открытых археологическими раскопками грандиозных архитектурных комплексах, воздвигнутых в обоих центрах в правление первых Пястов. П. Урбаньчик
232
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
справедливо отмечает, что столь значимые инвестиции в строительство в этих двух
центрах позволяют считать их такими же «столицами» (во множественном числе!)
державы Пястов, какими являлись Познань и Гнезно. Подводя итог своему разбору
атрибутов столичности четырех важнейших центров державы Пястов, П. Урбаньчик
заключает, что ни один из них
«…нельзя однозначно назвать “столицей” — во всяком случае, в современном значении
этого термина. Ибо ни в одном из них не было постоянного сосредоточения важнейших
центральных функций. Как раз наоборот, кажется, что Мешко I и его сын совершенно
сознательно создали своего рода рассредоточенный центр своего государства, в котором
находились одноуровневые ядра, организованные по единой модели: возвышающийся
над водой мощный град с каменным храмом и каменным дворцом» (S. 230).
35
Michałowski R. Zjazd gnieźnieński. Religijne przesłanki powstania arcybiskupstwa gnieźnieńskiego. Wrocław,
2005.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
233
Recensiones
Начиная самую обширную главу своего исследования, посвященную Гнезненскому съезду 1000 года (S. 234–316), П. Урбаньчик с сожалением отмечает, что,
несмотря на большое количество вышедших публикаций, тысячелетний юбилей
не стал причиной появления кардинально новых оценок и интерпретаций этого
события. Высоко оценивая исследование Романа Михаловского35 и всецело соглашаясь с ним в том, что в анализе политической культуры этой эпохи невозможно
отделять церковные мотивы политики от светских, исследователь высказывается
против преувеличенного внимания к сфере мистических переживаний. Действия
Оттона III представляются П. Урбаньчику гораздо более прагматическими и направленными на усиление собственной власти. Ни паломничество к мощам, ни
коронация Болеслава, ни учреждение Гнезненской митрополии не кажутся автору
убедительными объяснениями цели долгого путешествия императора на север. Чтобы понять, что побудило Оттона его совершить, П. Урбаньчик обращается к самым
истокам концепции внешней политики молодого правителя.
Как полагает исследователь, тяжелое детство, проведенное под контролем властных женщин (после смерти матери Феофано в 991 г. регенство переняла бабка императора Аделаида), могло быть причиной того, что Оттон легко подвергался влиянию
сильных личностей, какими были пражский епископ Войцех-Адальберт или князь
Болеслав Храбрый. От матери Оттон III перенял «имперскую идеологию» (S. 251) и
стремился вести себя, как подобает настоящему caput mundi. Хотя по поводу политики
Renovatio Imperii Romanorum П. Урбаньчик присоединился к критическому направлению в немецкой историографии и отрицает наличие четкой программы по возрождению Римского государства, он, в то же время, признает, что элементы этой политики
существовали как пропагандистский ответ мощи византийского императора.
Именно в контексте соперничества с восточным соседом необходимо, по мнению
П. Урбаньчика, рассматривать Гнезненский съезд. Его главной целью польский
исследователь считает усиление самого Оттона III, а не Болеслава Храброго. Император стремился выстроить политическую ось «Рим — Аахен», которая должна
была укрепить воображаемое сообщество Италии, Германии, Галлии и Склавинии,
а для этого задумал перенесение мощей св. Адальберта из Гнезно в Рим или Аахен,
что дало бы ему дополнительные очки в легитимации своего статуса, как главы
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
христианского мира. Именно этим П. Урбаньчик объясняет тот титул, под которым
фигурирует первый гнезненский архиепископ Радим-Гауденций, брат мученика, —
archiepiscopus sancti martyris Adalberti.
По словам П. Урбаньчика, встреча в Гнезно была элементом старательно спланированной пропагандистской акции (S. 241), хотя, как тут же добавляет исследователь, как ее ни планировали, все равно получилась импровизация, итоги которой
Болеславу пришлось расхлебывать десятилетиями. Оттон проехал через все свои
владения, чтобы забрать тело мученика Адальберта, но, столкнувшись с упорством
Болеслава, смог увезти в Италию лишь руку святого, а его родному брату Радиму,
уже в Риме посвященному в качестве хранителя мощей, пришлось остаться в Польше. Оттон остался разочарован тем, что ему не удалось вывезти тело св. Адальберта,
а у Болеслава возник конфликт с Радимом-Гауденцием и трения с немецким клиром,
который скептически оценил каноничность произведенных в Гнезно реформ.
Нужно признать весьма интересной попытку П. Урбаньчика увидеть то, что
скрывается за фасадом сообщений о внешне величественном действе поклонения императора мученику, взаимном обмене дарами и учреждении польской
архиепископии. Трудно не согласиться с утверждением П. Урбаньчика о том, что
неверно представлять Оттона III чуждым всякой прагматике мистиком. Поиск политического подтекста в церковных решениях, конечно, оправдан. Но и здесь, как
представляется, можно зайти слишком далеко. Оттон в исследовании предстает
исключительно коварным правителем: направив св. Адальберта на фронт борьбы
с агрессивным язычеством, император выслал его на верную смерть к лютичам.
Болеслав Храбрый, изменив решение, отправил его к более спокойным пруссам,
но это не спасло миссионера. Император получил, наконец, мученика, какого хотел,
и задумал грандиозную пропагандистскую акцию, но на этом не успокоился. Он же
ускорил отправление из Рима двух бенедиктинцев в Польшу, и Бруно Кверфуртского
в опасную Венгрию, хотя их смерти уже не успел дождаться.
Эта, наиболее спорная, часть рассуждений Урбаньчика, по существу, отвергает
возможность личной заинтересованности императора в удачном исходе миссий —
ему, напротив, необходимо было как можно больше святых мучеников. Представляется, однако, что Оттона III волновало укрепление церковной организации у верного
союзника Болеслава, который являлся опорой его влияния на периферии. Можно
спорить, насколько активной была личная роль Оттона в миссийной деятельности,
осуществляемой в Центрально-Восточной Европе св. Адальбертом, свв. братьямимучениками, или его капелланом св. Бруно. Но, коль скоро эти люди вышли из окружения императора, а св. Войцех был одной из тех «сильных личностей», оказавших
влияние на Оттона III, то неужели можно отрицать наличие у последнего симпатий
к идее миссии среди язычников?
В последней главе книги П. Урбаньчика, носящей название «А это, собственно,
Польша!» (S. 317–360) излагается новый и весьма неожиданный взляд на время
и обстоятельства возникновения названия державы Пястов. Как уже отмечалось,
ранее в своей книге П. Урбаньчик высказался против распространенной идеи
о существовании «племени» полян, не упоминаемого ни в одном из источников
IX–X вв. Известие о польских полянах, содержащееся в «Повести временных лет»,
П. Урбаньчик счел плодом книжного конструирования и осмысления позднейших
234
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
36
Tolochko O. P. The Primary Chronicle’s «Ethnography» Revisited: Slavs and Varangians in the Middle Dnieper
Region and the Origin of the Rus’ State // Franks, Northmen, and Slavs. Identities and State Formation in Early
Medieval Europe / Ed. by I. H. Garipzanov, P. J. Geary, P. Urbańczyk. Turnhout, 2008. P. 169–188.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
235
Recensiones
этнополитических реалий, подобного тому, что, по мнению А. П. Толочко, имело
место в случае с полянами киевскими36. Однако, необходимость новой глубокой рефлексии по поводу происхождения национального имени поляков вызвана не только
этим. Важным мотивом стало появление оригинальной гипотезы немецкого историка Иоганна Фрида, согласно которому Польша получила свое название из уст
Оттона III на Гнезненском съезде.
П. Урбаньчик подверг гипотезу И. Фрида тщательной проверке, кропотливо
собрав все наиболее ранние упоминания земли Polania, Polenia или Pоlonia, а также народа Polani в источниках, и нанес на карту места их составления вместе
с датами. География первоначального распространения названий охватила Рим,
аббатство Райхенау, Регенсбург, Мерзебург, Кведлинбург, Хильдесхайм, а также
Польшу и Венгрию. Из сопоставления хронологии употребления этих названий
стало понятно, что гипотеза о непосредственной связи путешествия Оттона III
с распространением названия Polonia не выглядит убедительной, поскольку в момент Гнезненского съезда на пути следования императора использовался термин
Sclavia или Sclavonia.
Здесь автор замечает, что мог бы прекратить свое повествование, чтобы не сходить с прочной почвы того, что позволили установить доступные источники,
но, к счастью для читателя, желание ответить на волнующие не только самого
П. Урбаньчика вопросы не дают ему остановиться на полуслове. Констатируя, что
первым, кто записал новое название, был автор Жития св. Войцеха-Адальберта
Иоанн Канапарий, П. Урбаньчик в то же время не сомневается, что название содержит славянский корень, связанный со словом «поле». В трактовке возникновения
этнонима польский исследователь присоединяется к мнению Христиана Любке
о книжном происхождении оппозиции «лютичи — поляне»: название «лютичи»
закрепилось за обитателями территории к западу от Одры, которые считались
дикими и жестокими, а полянами назывались обитатели «цивилизованного», христианизированного пространства к востоку от Одры. Кроме того, исследователь
подчеркивает, что в появлении такого названия мог сыграть свою роль ландшафт
Великой Польши, который сильно изменился под действием процесса образования
государства: грандиозная строительная программа требовала исключительно много
леса, и, в связи с этим, прилегающая к городам территория покрылась открытыми
пространствами. Иными словами, не было никаких «полян» — были только поля.
Оппозицию «лютичи — поляне» перенес в Италию польский информатор Иоанна
Канапария, благодаря которому в Житии появилась и древнейшая форма названия
Гданьска. Теперь латинским писателям стало гораздо удобнее ориентироваться в
густоте славянского мира.
Но для того, чтобы Болеслав Храбрый смог выбить на своих монетах титул
PRINCEPS POLONIE (это древнейшее свидетельство использования термина на его
«родине»), кто-то должен был доставить его из Италии в Польшу, и убедить Болеслава
пользоваться именно им. На роль этого человека, по мнению П. Урбаньчика,
подходит лишь св. Бруно-Бонифаций Кверфуртский — автор второго варианта
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Жития св. Войцеха, написанного на основе первого. Из сопоставления карты
его путешествий, а также анализа произведений, в которых Бруно пользуется
новым названием (в том числе, ретроспективно), следует вывод, что именно он
распространил и популяризовал термин Polania. В том, что в Польше закрепилась
другая форма названия — Polonia, исследователь видит подтверждение отсутствия
глубокой «племенной» традиции его использования.
Оценивая предложенную концепцию, отметим, что кажется абсолютно убедительным вывод о том, что именно Гнезненский съезд и последовавшие за ним
новый прилив грамотных людей и активизация дипломатических отношений
с Империей привели к закреплению за Польшей ее латинского имени Polonia.
Именно культ св. Войцеха, благодаря литературным трудам Иоанна Канапария
и Бруно Кверфуртского, был причиной того, что весь латинский мир узнал о
стране, хранимой столь прославленным мучеником. Вместе с тем, едва ли можно
отрицать, что на основании отрывочных данных источников мы не в состоянии ни
ответить на вопрос, какой именно смысл вкладывался в термин «поляне» в эпоху,
предшествовавшую Гнезненскому съезду, ни установить истинный характер этого
группового названия и масштабы его распространения. Другое дело, что благодаря
скрупулезному анализу П. Урбаньчика идею считать его названием какой бы то ни
было этнополитической общности можно считать основательно поколебленной.
Подводя итог нашему обзору монографии П. Урбаньчика, отметим, что значение
книги польского исследователя выходит далеко за пределы собственно польской
проблематики. Вооружившись методологией, призванной максимально устранить
из исторических исследований шум современной эпохи и вырваться из замкнутого
круга, в котором предположения взаимно подкрепляются предположениями, П. Урбаньчик направил острие своей критики в сторону историков и археологов, которые
продолжают работать по инерции, не задаваясь вопросом об исходных основах
своих знаний о прошлом. Остается лишь выразить надежду, что эта критика будет
услышана.
Работа выполнена при поддержке Федерального агентства
по образованию, Мероприятие 1 аналитической ведомственной целевой программы «Развитие научно-исследовательского
потенциала высшей школы 2006–2009 годы», тематический
план НИР СПбГУ, тема 7. 1. 08 «Исследование закономерностей генезиса, эволюции, дискурсивных и политических практик в полинациональных общностях».
236
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
С. В. Кретинин
Schmidt U. Bessarabien. Deutsche Kolonisten am Schwarzen Meer. Potsdam:
Deutsches Kulturforum Östliches Europa, 2008. 420 s. ISBN 13: 9783936168204,
ISBN 10: 3936168202
1
Schmidt U. Die Deutschen aus Bessarabien. Eine Minderheit aus Südosteuropa (1814 bis heute). Köln; Weimar;
Wien, 2004.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
237
Recensiones
История немецкой колонизации Восточной Европы принадлежит к числу актуальных не только с исторической, но и с политической точки зрения тем. Тем более
что рецензируемое исследование сотрудницы Института политических и социальных наук Свободного университета Берлина д-ра Уты Шмидт затрагивает историю
нашей страны, России, и постсоветского пространства.
Автор книги сама является урожденной немкой из Бессарабии и уже обращалась
к истории своих соотечественников в специальном монографическом исследовании1.
В своей новой книге У. Шмидт попыталась дать обобщающую картину истории немецкого присутствия в Бессарабии, роли немецких колонистов в развитии этого
региона, а также современного положения Бессарабии, отношения выселенных
бессарабских немцев к своей исторической родине.
В книге читатель находит как общую характеристику немецкой колонизации и
переселенческого движения, так и экскурс в историю Северного Причерноморья.
Следует особо отметить, что У. Шмидт регулярно выходит за определенные ею
территориальные рамки, рассматривая не только Бессарабию, но и сопредельные
регионы. Специальное внимание в книге уделено мотивации и особенностям характера немецких переселенцев: их «культурному капиталу», социальной мобильности,
«духу пионерства». Автор отмечает, что применительно к православной, самодержавной России особую роль сыграла протестантская этика колонистов (S. 19). Хотя
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
среди бессарабских немцев были и католики, проживавшие в населенном пункте
Красна (ок. 7000) и частично в Сарате.
Истории религиозной жизни колонистов посвящена отдельная глава исследования. Стремление к религиозной свободе было одним из важнейших побудительных
мотивов немецкой колонизации. Как следствие, в Бессарабии имели место различные религиозные эксперименты. В частности, в поселении Теплиц в 1817–1818 гг.
обосновались хилиасты. В этот же период пастор Игнац Линдл предпринял попытку основать в Сарате общину, которая была бы организована на истинно библейских началах. Тем самым священник рассчитывал преодолеть разногласия между
католиками и протестантами (S. 94).
Бессарабия стала одним из центров так называемого религиозного сепаратизма,
возникшего в Европе под влиянием Великой Французской революции. «Сепаратисты» полагали, что в вопросах веры следует руководствоваться не столько положениями Библии, сколько собственным «внутренним светом», ощущениями. При
этом автор подчеркивает, что религиозные лидеры, церковная организация были
одним из основных факторов, цементировавших немецкие общины в Бессарабии,
обеспечивавшим их устойчивость как в царской России, так и под румынским
правлением.
Бессарабские немцы были последней группой колонистов, официально привлеченной государственной властью Российской империи. В начале XIX в. немцы расселились в районах Одессы и Симферополя, в Приазовье (область Грунау), позднее
достигли Тифлиса. Еще ранее, при Екатерине II, появились колонии поволжских
немцев под Саратовом, а позднее — самарское поселение.
Что касается Бессарабии, то первое немецкое поселение Тарутино было основано
здесь в 1814 г. так называемыми «варшавскими колонистами»2. Помимо переселенцев из Царства Польского главными центрами «исхода» немцев в Бессарабию
были Баден-Вюртемберг и Пруссия, а также Швейцария. Тарутино с населением
более 8000, в котором располагалась гимназия, выходили газеты на немецком языке,
стало центром немецкой колонии. После распада Российской империи здесь возник
«Немецкий народный совет Бессарабии».
Многие населенные пункты бессарабских немцев были названы в ознаменование событий Отечественной войны 1812 г. и победы над Наполеоном. Одно из
поселений получило имя «Лейпциг», а еще одно — «Париж»! Но немцы зачастую
присваивали своим поселениям и собственные названия: Тарутино — Элизабет,
Бородино — Александр, Малоярославец — Виттенберг, Малоярославец II — АльтПосшталь. Крупными немецкими поселениями стали также Клёстиц, Теплиц,
Сарата. Небольшая немецкая община в 1825 г. обосновалась в Кишиневе. Общая
численность колонистов на 1842 г. составила 141 437 человек.
У. Шмидт придерживается точки зрения о том, что в царской России немецкие
колонии в Бессарабии находились под особым управлением центра и пользовались
местной автономией. Она полагает, что царское правительство шло на сознательный
2
29 ноября 1813 г. царь Александр I обратился с воззванием к колонистам Великого герцогства Варшавского, в котором давались гарантии привилегий и религиозных свобод, содержался призыв к переселению
на территорию России. Текст воззвания опубликован У. Шмидт на С. 66 рецензируемого издания.
238
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
эксперимент, предоставляя колонистам большую свободу в организации внутренней
жизни и поддерживая их, в том числе и материально:
«Колонии представляли собой опытную модель, пример которой должен был продемонстрировать возможности местного сельского хозяйства, роста благосостояния крестьян
в том случае, когда они лично свободны, располагают самоуправлением и пользуются
поддержкой» (S. 107).
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
239
Recensiones
Автор полагает, что бессарабские немцы оказались в роли пионеров, внедряя
рациональное природопользование и инновационные методики по развитию и улучшению сельхозпроизводства при государственной поддержке. Автор считает, что
опыт иностранных колонистов должен был послужить примером для местного населения, которое рассчитывало получить от русской знати и помещиков аналогичные
немецким права. Эта интересная мысль не нашла, к сожалению, должного развития
в книге. В частности, это касается вопроса о том, насколько сильно повлиял опыт
бессарабских сельских колоний на те преобразования и реформы, что проводились в аграрной сфере. Если следовать логике автора, то хозяйство в поселениях
находилось на более высоком уровне, нежели у основного населения Бессарабии
и близлежащих областей. Однако после того как в 1871 г. немцы лишились привилегированного статуса, в их поселениях начинаются хозяйственные трудности,
что проявилось в массовом переселении в другие регионы и страны.
Шмидт объясняет это тем, что колонисты были разочарованы отменой тех гарантий, что были даны им Александром I, особенно в части освобождения от воинской
службы. Всего с 1857 по 1932 гг. Бессарабию, по подсчетам автора, покинуло более
19 000 чел., что составляло четверть всего немецкого населения этого региона. Более
половины переселенцев устремлялось в США, а также в страны Южной Америки
(S. 252). Так немецкие переселенцы реагировали на реформы Александра II, которые захватывали и национальные окраины.
Как и повсеместно в России, в Бессарабии учреждались земства, немецкое
самоуправление преобразовывалось в волостное, мужчины подлежали призыву
в русскую армию. При этом автор подчеркивает прогрессивность реформ Александра II, а самого его называет «дружески настроенным к немцам» (S. 281). Эта
политика закончилась с вступлением на русский престол Александра III, который,
по утверждению Шмидт, выступал с панславистских и национал-шовинистических
позиций. В его правление в Бессарабии начинается политика русификации и репрессии в отношении национальных меньшинств.
Бессарабские немцы также становились жертвами национализма и ксенофобии:
власти разрабатывали проекты ограничения их хозяйственных прав (в частности,
свободной торговли на рынках). Националисты называли их «захватчиками»,
«разорителями», «завоевателями» (S. 284). Однако, несмотря на эти эксцессы,
бессарабские немцы оставались лояльными подданными. Ситуация изменилась с началом Первой мировой войны, когда немецкие колонисты в массовом
порядке были выселены вглубь страны из-за опасений перехода на сторону
Австро-Венгрии и Германии. Однако эти опасения были преувеличенными. Автор
приводит примеры тому, что бессарабские немцы доблестно сражались в рядах
русской армии.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
В 1918 г. начинается новый этап в истории бессарабских немцев, оказавшихся под
румынским владычеством. Особое внимание уделено в монографии румынизации
Бессарабии после 1918 г. Данная политика характеризуется автором как закономерный ответ на политику русификации и притеснения молдавского меньшинства
в царской России (S. 301). Соответственно, румынизация способствовала национальному развитию и повышению культурно-образовательного уровня молдаван:
недаром именно школы стали главным объектом румынизации. При всей неоднозначности такой трактовки молдавской истории следует отметить, что Шмидт совершенно верно акцентирует внимание на том, что румынизация негативно отразилась
на других национальностях, оказавшихся в составе «Великой Румынии».
Наиболее значительными национальностями в составе Румынии были венгры (ок. 1 500 000), немцы (ок. 750 000), евреи (725 000), русские и украинцы
(ок. 800 000), а также болгары, турки, цыгане. Таким образом, «Великая Румыния»
была многонациональным государством, и румынскому руководству было необходимо решать проблему национальных меньшинств, что было нелегко. Этот аспект
находится в центре внимания рецензируемого исследования.
Автор акцентирует внимание на том, что румынское правительство подписало
под давлением держав Антанты в Версале в 1919 г. договор о защите национальных
меньшинств. Однако на практике происходила не только румынизация, но и дискриминация отдельных национальностей. Особенно это коснулось бессарабских
немцев, которые в отличие от своих соплеменников в Трансильвании (семиградских
саксов) и венгров не получили никаких привилегий. Знание румынского языка
стало обязательным в общественной сфере. Названия населенных пунктов, улиц
переиначивались на румынский манер. Автор приводит характерный пример, когда
по закону 1937 г. предприниматель был обязан нанять не менее 75 % «румын по
крови» (S. 303).
Несмотря на румынизацию, бессарабские немцы, по мнению автора, в целом
были лояльными подданными Румынского королевства: они принимали участие
в общественно-политической жизни страны, призывались в румынскую армию.
С 1920 г. они входили в немецкую фракцию румынского парламента, где были
представлены протестантским священником Даниэлем Хаазе.
Бессарабия вместе с Буковиной была одним из четырех центров социалдемократического движения Румынии. Социал-демократическая краевая организация Буковины (центр — Черновцы) во главе с известным теоретиком Якобом
Пистинером издавала газету на немецком языке «Форвертс». К сожалению, в рецензируемом издании мало внимания уделено характеристике немецкоязычной
социал-демократии Бессарабии, боровшейся за права национальностей.
Среди румынских немцев усиливались националистические настроения, ширилась симпатия к национал-социализму. Это нашло отражение в «возрожденческом»
движении, характеристику которого мы находим на С. 307–308. Оно возникло в
конце 1920-х гг. в Трансильвании под влиянием нацизма. Лидером (фюрером) обновленцев был Фриц Фабрициус, который официально был признан представителем
НСДАП и лично Адольфа Гитлера среди румынских немцев. Среди бессарабских
немцев лидером обновленцев стал д-р Отто Бронеске. Автор подчеркивает, что
несмотря на активную пронацистскую пропаганду и активность обновленцев, их
240
Петербургские славянские и балканские исследования
Рецензии
3
Schmidt U. «Heim ins Reich»? Propaganda und Realität der Umsiedlungen nach dem «Hitler-Stalin-Pakt» //
Zeitschrift des Forschungsverbundes SED-Staat. 2009. Bd 26. S. 43–60.
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
241
Recensiones
влияние на немцев Бессарабии не было очень сильным. Причинами тому называются традиционная аполитичность немцев Бессарабии, их разобщенность в малых
селах и поселениях, что делало затруднительной активную пропаганду. Им были
чужды агрессивные антирелигиозность и русофобия обновленцев (S. 308).
Подобно аналогичным движениям, пользовавшимся поддержкой у молодой
генерации немцев в странах Восточной и Юго-Восточной Европы (например,
младонемецкой партии в Польше), обновленцы не смогли объединить всех немцев
под своими знаменами. Их лидеры не получили должного признания у нацистского руководства. Например, Бронеске даже не допускался к выселяемым из СССР
в 1940 г. бессарабским немцам. Но в итоге этот фактор помог ему после 1945 г.
избежать серьезного наказания за сотрудничество с нацистами и много лет возглавлять Землячество бессарабских немцев (с 1953 по 1976 г.). Умер Бронеске в 1989 г.
в возрасте 90 лет.
Автор справедливо указывает, что бессарабские немцы не могут считаться сознательными сторонниками национал-социалистической идеологии. Симпатии
к Германии были сильны особенно среди молодого поколения, что было связано с
антидемократической политикой правящего румынского режима, где немцы притеснялись как национальное меньшинство. Это вело к идеализации прародины
Германии, в которой Гитлер осуществлял грандиозный национал-социалистический
эксперимент, видевшийся из далекой Бессарабии в идеалистических красках. Вскоре и сами местные немцы стали объектами этого эксперимента, подвергнувшись
переселению на историческую родину.
Особое внимание автор монографии уделила выселению бессарабских немцев из
Молдавии, перешедшей в 1940 г. к СССР. Традиционно для зарубежной историографии она увязывает это событие с секретным протоколом к советско-германскому
пакту 1939 г. Это соглашение помогло бессарабским немцам избежать серьезных
преследований со стороны советских спецслужб до переселения. Автор приводит
свидетельства ряда бессарабских немцев, которые отмечали, что советские власти
не проводили среди них проверок и арестов, не изымали имущество и разрешали
спокойно отправлять религиозные культы. Пастор Эрвин Мейер из бессарабского
села Лейпциг подчеркивал, что «все это благодаря германской защите» (S. 312).
Осенью 1940 г. началось выселение бессарабских немцев. Автор акцентирует
внимание на работе советско-германской комиссии по переселению, принципах
и организации этого процесса. При этом не совсем отчетливо в книге говорится
о том, все ли немцы были обязаны переселиться?
Ответ на этот вопрос дан в статье Шмидт, опубликованной в конце 2009 г.3, из которой ясно, что подавляющее большинство немцев выехало в Германию, но те, кто
не захотел покинуть насиженные места — остались. Тем самым, следует констатировать, что выселение немцев не было насильственным, и они сами предпочитали
покинуть перешедшую под управление большевиков область, опасаясь репрессий,
коллективизации, высылки в Сибирь. Прельщала и возможность не только получить на родине новый участок, но также и обещанная компенсация. Однако реалии
оказались далеко не такими радужными, как обещала нацистская пропаганда.
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Бессарабские немцы месяцами находились в пересыльных и фильтрационных
лагерях. В Германии их не воспринимали как немцев, называя «лучшими из арабов», «балканцами». Да и жить приходилось начинать практически с нуля, и это
в условиях все разгоравшейся мировой войны, когда мужчин призывали в армию,
а женщины, старики и дети оказались в итоге на положении беженцев и депортированных.
Сама автор книги в детстве также пережила выселение. Во многом этим объясняется ее заинтересованное, эмоциональное отношение к описываемым событиям,
которое автор демонстрирует, например, характеризуя большие потери бессарабских
немцев в период эвакуации и бегства от Красной Армии в 1944–1945 гг., когда, по
утверждению У. Шмидт, лишь треть из них сумела благополучно достичь германских территорий. Многие погибли от авианалетов, обстрелов, их колонны из повозок были «в буквальном смысле намотаны на гусеницы танков» (S. 331).
В книге несколько сот иллюстраций, в основном фотографий отличного качества,
которые позволяют представить себе жизнь и быт бессарабских немцев, их взаимоотношения с другими национальностями, сохранившиеся следы их проживания.
Ряд фотографий, включенных в книгу, были сделаны автором во время регулярных
посещений своей исторической родины с 1990-х гг. Они показывает современную
жизнь Кишинева, Одессы, провинциальных населенных пунктов и порой имеют
мало общего с темой монографии.
К числу замечаний следует отнести и то, что автор разделяет (не всегда обоснованно) традиционные для западной историографии штампы и стереотипы при
характеристике таких аспектов советской истории, как сталинские репрессии,
советско-германский пакт о ненападении 1939 г., следствием которого она видит
последующие переселения фольксдойч в нацистский рейх. На С. 392 ошибочно
указаны даты коллективизации в СССР: 1921–1923 гг., а сама политика характеризуется только с негативной стороны, как принесшая голод и многочисленные
смерти в Причерноморье.
Специального внимания заслуживает словарь тех слов иностранного происхождения, что вошли в лексикон бессарабских немцев. Среди них много русских
терминов и обозначений: «начальник», «аршин», «закуска», «трактир», обычай
кричать «горько». Таким образом, прослеживается влияние страны пребывания на
немецких переселенцев.
Подытоживая, можно уверенно констатировать, что мы имеем дело с настоящей
энциклопедией по истории немцев Бессарабии. Книга получила широкий общественный резонанс. Уже готовится английский перевод, и было бы желательно
осуществить перевод на русский язык.
Петербургские славянские и балканские исследования
Хроника научной жизни
Круглый стол «Этническая идентичность
в странах Центральной и Восточной Европы
в Средние века и раннее Новое время»
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
243
Chronica
1 июня 2010 г. в стенах Исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета состоялось заседание круглого стола на тему «Этническая
идентичность в странах Центральной и Юго-Восточной Европы в Средние века и
раннее Новое время». Как известно, изучение этнической идентичности в процессе
исторического развития принадлежит к числу тех областей гуманитарной науки,
в которых с наибольшей силой сказались методологические новации постмодернизма. Появление и распространение новых подходов к изучению этнической идентичности в Средние века и раннее Новое время требует от исследователей, прямо
или опосредованно касающихся в своих изысканиях этнической проблематики,
сформировать собственный взгляд по тем или иным остро стоящим в современной
науке вопросам, и дело здесь отнюдь не сводится лишь к противостоянию примордиализма и конструктивизма. Основной целью мероприятия, организованного
кафедрой истории славянских и балканских стран, было предоставить возможность
исследователям, специалистам по разным эпохам и регионам, поделиться друг
с другом результатами собственных исследований такого сложного феномена как
этническая идентичность в ее историческом измерении, а также обменяться мнениями по наиболее актуальным вопросам исследований этой проблематики.
Среди тем, обсуждавшихся на круглом столе, важное место заняла проблема
зарождения славянской этнической идентичности. Оживленную дискуссию среди
участников мероприятия вызвал доклад петербургского ученого Д. А. Мачинского
(Гос. Эрмитаж), посвященный самоназванию, самосознанию и области обитания
славян перед их выходом «на арену европейской истории». Исследователь выступил
со своей оригинальной концепцией славянского этногенеза и, в частности, происхождения самого этнонима «славяне». Рассмотрение проблематики славянского
этногенеза продолжил в своем докладе «О раннеславянском этносе» П. В. Шувалов
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
(СПбГУ), сконцентрировавший основное внимание на теоретических вопросах
и методологических проблемах изучения раннеславянской этничности. Исследователь говорил, в частности, о специфике соотношения процессов этногенеза и
политогенеза в славянском обществе (в сравнении с германцами и кочевникамитюрками). В дискуссии по итогам доклада были затронуты новейшие подходы
к проблеме становления славянской этничности, в особенности концепция американского ученого Флорина Курты, автора книги «Создание славян» (2001 г.).
Следующий блок выступлений на круглом столе, являясь хронологическим
продолжением предыдущего, определялся проблематикой формирования раннесредневековых славянских этнополитических общностей, традиционно именовавшихся в литературе «племенами». Д. Е. Алимов (СПбГУ) в докладе «В поисках
“племени”: этногенетическая модель “Венской школы” и проблема появления
хорватской этничности» уделил основное внимание применимости понимания «этногенеза», свойственной трудам Р. Венскуса, Х. Вольфрама и В. Поля,
к проблеме становления хорватского этнополитического организма в Далмации.
В своем докладе автор указал на значительные эвристические возможности этногенетической модели Венской школы для изучения хорватского этногенеза,
а также солидаризировался с исследователями, подчеркивающими условность
самого понятия «этническая идентичность» применительно к раннесредневековым групповым идентичностям, включая идентичности этнополитических
общностей. Продолживший данную тему М. И. Жих (СПбГУ) в докладе «О некоторых новейших подходах к вопросу о формировании славянских этнических
идентичностей раннего Средневековья на примере хорватского этногенеза»
подробно остановился на тех аспектах данных подходов, которые методологически
связаны с постмодернизмом. Докладчик подверг критике конструктивистское
понимание этничности применительно к раннему Средневековью, вступив в
полемику с предыдущим оратором. Подробному критическому рассмотрению
существующих в науке точек зрения на характер первоначальной литовской
идентичности посвятил свой доклад А. С. Кибинь (СПбГУ), уделивший особое
внимание соотношению социальной и этнической идентичности. Исследователь
также указал на взаимодействие в процессе формирования литовской общности
самоидентификации и восприятия извне.
Несколько интересных докладов было посвящено этнической терминологии
средневековых письменных источников и характеру отразившегося в них
этнического дискурса. Так, В. С. Кулешов (Гос. Эрмитаж) сделал предметом
своего анализа систему этносоциальных маркеров в «Книге» Ахмада ибн Фадлана,
показав ее соотношение как с этническим дискурсом раннесредневековой арабской
географической литературы, так и с этническими и социальными реалиями
Восточной Европы IX–X вв. В. В. Василик (СПбГУ) посвятил свой доклад тому,
как понималась болгарская идентичность эпохи Первого Болгарского царства
в знаменитой Битольской надписи Ивана Владислава. В ходе анализа текста
исследователь выявил в нем библейские аллюзии, имеющие принципиально
важное значение для понимания самосознания раннесредневековой болгарской
элиты. В докладе Н. Г. Голант (МАЭ) были тщательно рассмотрены этнические
и региональные наименования, встречающиеся в различных вариантах румынской
244
Петербургские славянские и балканские исследования
Хроника научной жизни
баллады «Миорица». Тем самым исследовательница акцентировала тему специфики
функционирования этнических категорий в народной среде.
Не менее насыщенным и интересным по содержанию было обсуждение проблем
этнической идентичности в раннее Новое время, которое неизбежно вывело
участников круглого стола на проблематику формирования современных наций. С
точки зрения проблемы соотношения социальной и этнической идентичности элиты
в раннее Новое время, исключительно показательным стал доклад А. Ю. Прокопьева
(СПбГУ) «Валленштейн: между Богемией и Империей». На примере одного из
известнейших политических деятелей и полководцев XVII столетия исследователь
продемонстрировал специфику самоидентификации элиты Империи, выявив в
сложной системе социальных связей, языковых предпочтений и политических
лояльностей то, что в действительности определяло самосознание высших слоев
общества. Тему самосознания элиты продолжил Г. Б. Котов (СПбГУ), выступив
с докладом «Патриотизм и самосознание сословных элит Чешских земель в
начале XVII в.», в котором исследователь подверг анализу важнейшие аспекты
самосознания представителей ряда видных фамилий Богемии. Схожему сюжету,
но в отношении совсем другого региона Восточно-Центральной Европы, был
посвящен доклад Т. Г. Таировой-Яковлевой (СПбГУ) «Отечество в представлении
украинской политической элиты XVII века». Рассмотрев семантику понятия
«Отечество» в его исконном значении, восходящем к польскому термину «Ojczyzna», употреблявшемуся по отношению к Речи Посполитой, исследовательница
проследила использование данного понятия представителями украинской
политической элиты. Результаты анализа письменных источников позволили
говорить о важных сдвигах в самосознании украинской элиты, начавшей с середины
XVII в. применять понятие «Отчизна» к Украине.
Насколько полезным для каждого из участников круглого стола стал состоявшийся
в его ходе обмен мнениями по одной из самых актуальных тем современной
исторической науки, покажет время. Однако, живая полемика, сопровождавшая
все без исключения доклады, и неизменный диалог докладчиков с аудиторией
позволяют уже сейчас сказать, что немаловажная для исследователей потребность
поучиться друг у друга, а также поспорить или «сверить часы» друг с другом в том,
что касается дискуссионных проблем современной исторической науки, на этом
круглом столе была успешно реализована.
Д. Е. Алимов
Chronica
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
245
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
STUDIA SLAVICA ET BALCANICA PETROPOLITANA
Анонс следующих номеров
Редакционная коллегия «Studia Slavica et Balcanica Petropolitana» представляет
тематику следующих выпусков:
Этническая история Белоруссии • этнические идентичности на территории
Белоруссии в Средние века и Новое время • исторические истоки формирования
белорусской идентичности • исторический контекст формирования белорусской
нации • происхождение и ранняя история тюрко-болгар • история и археология
Великой Болгарии хана Кубрата
600-летие Грюнвальдской битвы (1410–2010). Судьбы славянства и эхо Грюнвальда.
В каждом журнале будут представлены рубрики: «Статьи», «Дискуссии», «Публикация источников», «Смесь», «Рецензии».
По вопросам участия в выпусках просим обращаться по электронной почте:
[email protected]
246
Петербургские славянские и балканские исследования
Информация
STUDIA SLAVICA ET BALCANICA PETROPOLITANA
Announcement of themes 2010
The editorial board of «Studia Slavica et Balcanica Petropolitana» presents the subject
of the next issues
Ethnic history of Belarus • ethnic identities in the territory of Belarus in the Middle
Ages and Modern Time • historical roots of Belarusian identity — historical context of
Belarusian nation-building • ethnogenesis and early history of the Turkic Bulgars • history and archaeology of Khan Kubrat’s Great Bulgaria
The 600th Anniversary of the Battle of Grunwald (1410–2010). The fortunes of Slavic
nations and the Echo of Grunwald.
In every issue will be the headings: «Articles», «Discussion», «Sources», «Miscellanea», «Rewiews».
Please contact us: [email protected]
Informatio
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
247
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Список сокращений
— Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографическою комиссиею
АСЭИ
— Акты социально-экономической истории Северо-восточной Руси
конца XIV начала XVI в.
ВВ
— Византийский временник
ВИД
— Вспомогательные исторические дисциплины
ГСБМ
— Гістарычны слоўнік беларускай мовы
ДГВЕ
— Древнейшие государства Восточной Европы
ДРВМ
— Древняя Русь: Вопросы медиевистики
ЖМНП
— Журнал Министерства народного просвещения
ЗНТШ
— Записки Наукового Товарищества ім. Шевченка
ЛМ-16
— Беларускі архіў (XV–XVI ст.). Т. 2: Літоўская мэтрыка.
Кніга Запісаў № 16. Архіў Літоўскае мэтрыкі ў Дзяржаўным
актахранілішчы ў Маскве (б. Архіў Міністэрства юстыцыі) /
Падрыхтаваў З. Даўгяла. Менск, 1928.
ЛМ-228
— Судебная книга витебского воеводы, господарского маршалка,
волковыского и оболецкого державцы М. В. Клочко. Литовская
метрика. Книга № 228. Книга судных дел № 9. 1533–1540 гг. / Подг.
к печ. В. А. Воронин, А. И. Груша, И. П. Старостина, А. Л. Хорошкевич. Москва, 2008.
ПСРЛ
— Полное собрание русских летописей
РГАДА
— Российский государственный архив древних актов (г. Москва)
РИБ
— Русская историческая библиотека, издаваемая Императорскою
Археографическою комиссиею
Сб. РИО
— Сборник Императорского Русского Исторического Общества
ТОДРЛ
— Труды отдела древнерусской литературы
УЗ МГПИ — Ученые записки Московского государственного педагогического
института
АЗР
248
Петербургские славянские и балканские исследования
Список сокращений
— Archiwum Glówne Akt Dawnych (Warszawa)
— Acta grodzkie i ziemskie z czasów Rzeczypospolitej Polskiej y Archiwum tak zwanego bernadyńskiego we Lwowie. AR
AÚTGM — Archiv Ustavu T. G. Masaryka. Praha
Bczart
— Biblioteka Czartoryskich (Kraków)
BGA
— Biblioteca Geographorum Arabicorum / Ed. M. de Goeje. I–VIII. Lugduni Batavorum, 1870–1892
CDAC
— Codex diplomaticus Arpadianus continuatus / Ed. G.Wenzel. Pest,
1869.
CDES
— Codex diplomaticus et epistolaris Slovaciae: In 2 t. / Ed. R. Marsina.
Bratislava, 1987.
CDH
— Codex diplomaticus Hungariae ecclesiastucus ac civilis / Studio et opera
G. Fejer. Budae, 1829.
DPR
— Documenta Pontificum Romanorum Historiam Ucrainae Іllustrantia
(1075–1953): In 2 v. / Colleget in introductione et adritationibus auxit
P. Athanasius G. Welykyi OSBM. Romae, 1953.
FOG
— Forschungen zur osteuropaischen Geschichte
HA 1
— Herzog Albrecht von Preussen und Livland (1525–1534). Regesten aus
dem Herzoglichen Briefarchiv und den ostpreussischen Folianten. Bearb.
von Ulrich Müller. Köln; Weimar; Wien; Böhlau, 1996 / Veröffentlichungen aus den Archiven Preussischer Kulturbesitz. Bd 41.
HA 2
— Herzog Albrecht von Preussen und Livland (1534–1540). Regesten aus
dem Herzoglichen Briefarchiv und den ostpreussischen Folianten. Bearb.
von Stefan Hartmann. Köln; Weimar; Wien; Böhlau, 1999 / Veröffentlichungen aus den Archiven Preussischer Kulturbesitz. Bd 49.
HA 3
— Herzog Albrecht von Preussen und Livland (1540–1551). Regesten aus dem
Herzoglichen Briefarchiv und den ostpreussischen Folianten. Bearb. von
Stefan Hartmann. Köln; Weimar; Wien; Böhlau, 2002 / Veröffentlichungen
aus den Archiven Preussischer Kulturbesitz. Bd 54.
HA 4
— Herzog Albrecht von Preussen und Livland (1551–1557). Regesten aus dem
Herzoglichen Briefarchiv und den ostpreussischen Folianten. Bearb. von
Stefan Hartmann. Köln; Weimar; Wien; Böhlau, 2005 / Veröffentlichungen
aus den Archiven Preussischer Kulturbesitz. Bd 57.
JGO
— Jahrbücher für Geschichte Osteuropas
LM-6
— Lіetuvos Metrіka. Knyga Nr 6 (1494–1506). Užrašуmų knyga 6 /
Par. A. Balіulіs. Vіlnіus, 2007.
LM-8
— Lіetuvos Metrіka. Knyga Nr 8 (1499–1514). Užrašуmų knyga 8 /
Par. A. Balіulіs, R. Fіrkovіčіus, D. Antanavіčіus. Vіlnіus, 1995.
LM-10
— Lіetuvos Metrіka. Knyga Nr 10 (1440–1523). Užrašуmų knyga 10 /
Par. A. Banionis, A. Baliulis. Vіlnіus, 1997.
AGAD
AGZ
249
Informatio
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
— Lіetuvos Metrіka. Knyga Nr 11 (1518–1523). Įrašų knyga 11 / Par. A. Dubonis. Vіlnіus, 1997.
LM-14 — Lіetuvos Metrіka. Knyga Nr 14 (1524–1529). Užrašуmų knyga 14 /
Par. L. Karalius, D. Antanavіčіus (tekstai lotynų kalba). Vіlnіus, 2008.
LM-25 — Lіetuvos Metrіka. Knyga Nr 25 (1387–1546). Užrašуmų knyga 25 /
Рar. D. Antanavіčіus, A. Baliulis. Vіlnіus, 1998.
LM-224 — Lіetuvos Metrіka (1522–1530). 4-ojі Teіsmų bylų knyga (XVІ a. pabaіgos
kopіja) / Par. E. Gudavičius, J. Karpavičienė, G. Kirkienė ir kt. Vіlnіus,
1997.
LM-225 — Lіetuvos Metrіka (1528–1547). 6-ojі Teіsmų bylų knyga (XVІ a. pabaіgos
kopіja) / Par. S. Lazutka, І. Valіkonytė іr kt. Vіlnіus, 1995.
00FN — Magnae Moraviae Fontes Historici. Brunae
MPH
— Monumenta Poloniae Historica
OSBM — Ordo Sancti Basilii Magni
SRH
— Scriptores rerum Hungaricarum tempore ducum regumque stirpis Arpadianae gestarum
USML — Utrecht Studies in Medieval Literacy
LM-11
250
Петербургские славянские и балканские исследования
Сведения об авторах
2010. № 1 (7). Январь — Июнь
251
Informatio
Алимов Денис Евгеньевич — кандидат исторических наук, ассистент кафедры
истории славянских и балканских стран Санкт-Петербургского государственного
университета. [email protected]
Боднарчук Дмитрий Владимирович — аспирант кафедры истории славянских и балканских стран Санкт-Петербургского государственного университета.
[email protected]
Волощук Мирослав Михайлович — кандидат исторических наук, доцент кафедры всемирной истории Института истории и политологии Прикарпатского национального университета имени Василия Стефаника (Ивано-Франковск, Украина).
[email protected]
Голант Наталия Геннадьевна — кандидат исторических наук, научный сотрудник Музея антропологии и этнографии имени Петра Великого (Кунсткамера) РАН
(Санкт-Петербург). [email protected]
Груша Александр Иванович — кандидат исторических наук, доцент, зав. отделом истории Беларуси Средних веков и начала Нового времени Института истории
НАН Беларуси (г. Минск). [email protected]
Досталь Марина Юрьевна — кандидат исторических наук, старший научный
сотрудник Института славяноведения РАН (Москва). [email protected]
Дронов Михаил Юрьевич — сотрудник Центра украинистики и белорусистики
Московского государственного университета. [email protected]
Кибинь Алексей Сергеевич — кандидат исторических наук, ассистент кафедры
истории славянских и балканских стран Санкт-Петербургского государственного
университета. [email protected]
Кретинин Сергей Владимирович — доктор исторических наук, профессор,
заведующий кафедрой истории Средних веков и зарубежных славянских народов
Воронежского государственного университета. [email protected]
Маазинг Мадис — докторант, Университет Тарту (Эстония). [email protected]
Михна Ева — Ph. D., ассистент-профессор Краковского Ягеллонского университета (Польша). [email protected]
Неменский Олег Борисович — научный сотрудник Института славяноведения
РАН и Центра украинистики и белорусистики Московского государственного университета. [email protected]
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana
Осипян Александр Леонидович — кандидат исторических наук, доцент кафедры истории и культурологии Краматорского экономико-гуманитарный института
(Донецкая область, Украина). [email protected]
Поп Иоан-Аурел — доктор истории, член-корреспондент Румынской академии
наук, профессор факультета истории и философии Университета «Babeş-Bolyai»
в Клуж-Напоке, директор Центра трансильванских исследований (Клуж-Напока,
Румыния). [email protected]
Попов Вадим Евгеньевич — студент Justus-Liebig-Universität, Gießen, Германия.
[email protected]; [email protected]
Филюшкин Александр Ильич — доктор исторических наук, заведующий
кафедрой истории славянских и балканских стран Санкт-Петербургского государственного университета. ilich_fi[email protected]
Шагинян Арсен Карапетович — доктор исторических наук, доцент кафедры
истории славянских и балканских стран Санкт-Петербургского государственного
университета. [email protected]
Шевченко Кирилл Владимирович — доктор исторических наук, профессор
Российского государственного социального университета (Минский филиал)
(Минск, Беларусь). [email protected]
Юрасов Михаил Константинович — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института российской истории РАН (Москва). [email protected]
252
Петербургские славянские и балканские исследования
Юрасов М. К. Подкарпатская Русь в эпоху «обретения родины» венграми //
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Петербургские славянские и балканские
исследования. 2010. № 1 (7). С. 3–16.
В статье рассматриваются этнокультурные и политические контакты населения Подкарпатской
Руси и венгерских племен в раннее Средневековье.
Ключевые слова: Древняя Русь, Венгерское королевство, миграция, Карпаты, русины
Поп И.-А. Марамуреш в ХIV в.: этническое и конфессиональное взаимодействие // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Петербургские славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7). С. 17–32.
Марамуреш — земля в Трансильвании — зона между Востоком и Западом, в которой пересекались культурные влияния, исходящие от Балтийского моря до Адриатики и Черного моря,
она является плавильным котлом культур и цивилизаций, реальным символом мультикультурной
Европы.
Ключевые слова: Трансильвания, миграции, этнос, русины
Неменский О. Б. Конфессиональная и этническая идентичность автора в полемических сочинениях Михаила Оросвиговского Андреллы // Studia Slavica et
Balcanica Petropolitana = Петербургские славянские и балканские исследования.
2010. № 1 (7). С. 33–56.
В статье рассматривается деятельность Михаила Оросвиговского Андреллы (1637–1710),
крупного церковного полемиста. Анализируются его взгляды на проблемы христианской веры,
этнической идентичности населения Карпатской Руси.
Ключевые слова: Карпаты, конфессиональная полемика, русины, литература XVII в.
Досталь М. Ю. Карпатовед Ф. Ф. Аристов о деятельности лидера русинского национального возрождения А. Духновича // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana =
Петербургские славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7). С. 57–62.
В статье рассматривается изучение известным карпатоведом Федором Федоровичем Аристовым (1888–1932) деятельности писателя, историка, филолога, церковного деятеля Александра
Духновича (1803–1865), одного из лидеров русинского национального возрождения.
Ключевые слова: Карпаты, русины, национальное возрождение, культурные традиции
Шевченко К. В. «Лемки ошиблись в своих надеждах». Национальное движение
русинов-лемков в 1918–1920 гг. // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Петербургские славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7). С. 63–76
Русины-лемки являются наиболее западной ветвью восточнославянского этнического
и лингвистического сообщества. В 1918 г. они попытались провозгласить создание своей
республики, но время показало, что их прорусские и прочешские ориентации были нереалистичными. В 1920 г. контроль над территорией республики лемков взяла Польша и включила
ее в свой состав.
Ключевые слова: Карпаты, русины, Первая мировая война, национальное возрождение
Дронов М. Ю. К вопросу о месте русофильства в национально-культурной жизни
русинов Словакии в ХХ столетии // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Петербургские славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7). С. 77–88.
В статье рассматривается феномен русофильства у русинов, живших в Словакии в ХХ в.
Ключевые слова: русины, Словакия, национальное возрождение, русофильство
Michna E. «The Rusyn’s history is more beautiful that the Ukrainians’». Using history
in the process of legitimization of national Aspiration by Carpatho-Rusyn ethnic leaders
in Transcarpathian Ukraine // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Петербургские
славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7). («История русинов прекраснее, чем украинцев». Использование истории в процессе легитимизации национальных устремлений этнические лидерами Карпато-русинов в Закарпатской
Украине», англ. яз.). С. 89–108.
В статье рассматривается вопрос, каким образом этнические лидеры Закарпатских русинов
используют историю, чтобы оправдать представление, согласно которому русины и украинцы —
это отдельные народы. В представлении русинских лидеров у русинов была своя собственная,
определившая их уникальность, история, которая дает им право рассматривать себя в качестве
четвертой восточнославянской нации, отдельной от украинцев.
Ключевые слова: Карпаты, русины, национальное возрождение, Украина
Попов В. Е., Филюшкин А. И. Русско-ливонские договоры 1554 г. // Studia
Slavica et Balcanica Petropolitana = Петербургские славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7). С. 109–130.
В материале рассматривается история русско-ливонских переговоров 1554 г. и впервые публикуются тексты соглашений из фондов Российского государственного архива древних актов.
Ключевые слова: Ливонская война (1558–1583), Ливония, Иван Грозный (1533–1584), Балтийское море, Псков, Новгород
Груша А. И. Недоверие — не из-за него ли появился письменный акт? // Studia
Slavica et Balcanica Petropolitana = Петербургские славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7). С. 131–156.
Статья посвящена изучению феномена присяги в Великом княжестве Литовском. Автор предлагает гипотезу, что развитие и совершенствование письменных форм фиксирования сделок было
порождено утратой доверия к устной форме присяги.
Ключевые слова: акты, Великое княжество Литовское, судопроизводство, делопроизводство
Шагинян А. К. Из истории еретического движения павликиан Армении —
предшественников балканских богомилов // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Петербургские славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7).
С. 157–164.
В статье рассматривается история ереси паликиан в Армении, сходной с поздней ересью
богомилов на средневековых Балканах.
Ключевые слова: Болгария, Армения, ереси, культурные контакты
Волощук М. М. Галицкая идентичность в ХІІ–ХІІІ вв.: земельный, династический и этнический аспекты // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Петербургские
славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7). С. 165–178.
В статье рассматривается этнополитическая история Галицких земель в период Средневековья
в контексте истории европейских соседей.
Ключевые слова: Галицкая земля, династия, титул, этногенез, политогенез
Боднарчук Д. В. К вопросу об административном устройстве Руського воеводства Королевства Польского и Речи Посполитой // Studia Slavica et Balcanica
Petropolitana = Петербургские славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7).
С. 179–183.
Понятие «Руськая земля» со Средневековья в ментальной географии было закреплено за территориями, составлявшими Галицкое и Волынское княжества. Они вошли в состав Королевства
Польского в 1340-е гг., и до 1434 г. их можно называть доменом короля.
Ключевые слова: Великое княжество Литовское, Речь Посполитая, административное
устройство, воеводство
Маазинг М. «Русская опасность» в письмах Рижского архиепископа Вильгельма
за 1530–1550 гг. // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Петербургские славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7). С. 184–194.
На основе переписки рижского архиепископа Вильгельма Бранденбургского с представителями монарших домов Европы и сановниками Ливонского ордена изучается лозунг «русской
опасности» в Ливонии во второй четверти ХVI в.
Ключевые слова: Ливония, Рижское архиепископство, эпистолярное наследие, Иван Грозный
(1533–1584): внешняя политика
Осипян А. Л. Аллюзии к Древнему Риму в описании Львова Иоанна Алембека
(«Topographia civinas Leopolitanae». 1603–1605 гг.) // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Петербургские славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7). С.
195–212.
Описание города Львова принадлежит перу местного аптекаря Иоанна Алембека (Альнпека)
и было опубликовано в шестом томе атласа Георга Брауна «Города земного круга» (Кельн, 1617).
Полная оригинальная версия сочинения под названием «Топография города Львова» была написана автором между 1603 и 1605 гг. Сочинение Алембека было частью нео-латинской литературы
с ее культом античных образцов и отсылок к римскому или троянскому происхождению многих
европейских городов и наций. Алембек писал для того, чтобы прославить родной город, и поэтому не
упускал случая для деликатного сравнения Львова с Римом. С этой целью он использовал литературные аллюзии и общие места (loci communes), а не непосредственное сравнение. По мнению автора, в
качестве нарративной матрицы для описания Львова Алембек мог использовать трактат итальянского
антиквария Джиованни Бартоломео Марлиани «Топография древнего Рима» (1534).
Ключевые слова: Львов, Речь Посполитая: литература XVII в., Рим.
Алимов Д. Е., Кибинь А. С. [Urbańczyk Przemysław. Trudne początki Polski.
Wrocław: Wydawnictwo Uniwersytetu Wrocławskiego Sp. z o.o., 2008. 420 s. ISBN 97883-229-2916-2] // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Петербургские славянские
и балканские исследования. 2010. № 1 (7). С. 213–236.
Рецензия на книгу польского историка П. Урбаньчика о возникновении польского государства
и польского этноса.
Ключевые слова: Польша, этногенез, социогенез, политогенез
Кретинин С. В. [Schmidt U. Bessarabien. Deutsche Kolonisten am Schwarzen
Meer. Potsdam: Deutsches Kulturforum Östliches Europa, 2008. 420 s. ISBN 13:
9783936168204, ISBN10: 3936168202] // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana =
Петербургские славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7). С. 237–242.
Рецензия на монографию немецкого историка Уты Шмидт о немецких колонистах в Бессарабии.
Ключевые слова: Молдавия, Германия, колонисты, Румыния, Вторая мировая война (1939–1945)
Yurasov M. K. Under Carpathian Rus’ during the epoch of Hungarian “Finding of
Motheland” // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Peterburgskie slavyanskie i
balkanskie issledovaniya. 2010. № 1 (7). P. 3–16.
The subject of the article are the ethnical, cultural and politic contacts between inhabitants of Under
Carpathian Rus’ and Hungarian tribes in early Middle Ages.
Key words: Ancient Rus’, Hungarian Kingdom, migration, Carpathians, rusyns
Pop I.-A. Maramures Land in 14th Century — Ethnic and Confessional Interferences //
Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Peterburgskie slavyanskie i balkanskie issledovaniya. 2010. № 1 (7). P. 17–32.
Maramures Land — an area of circa 10,500 square kilometers, situated on the large strip of
interferences situated between West and East, starting at Baltic Sea and arriving at Adriatic and Black
Seas — remain a fascinating crucible of cultures and civilizations, a real symbol of multicultural and
multidenominational Europe.
Key words: Transylvania, migration, nation, rusyns
Nemensky O. B. Confessional and ethnic identity if the Author in polemical writings
of Michael Orosvigovsky Andrella // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Peterburgskie slavyanskie i balkanskie issledovaniya. 2010. № 1 (7). P. 33–56.
17th century in the Subcarpathian Rus witnessed the period of extensive uniatization. Michael
Orosvigovsky Andrella (1637–1710) was one of the main advocates for the preservation of «old faith». The
article is devoted to the history of his opinion about Christianity, Faith. Ethnical and cultural problems.
Key words: Carpathians, confessional discussions, rusyns, literature, 17th cent.
Dostal M. Yu. Сarpathianist F. F. Aristov about the activity of the leader of Rusyn’s
national renaissance A. Dukhnovich // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Peterburgskie slavyanskie i balkanskie issledovaniya. 2010. № 1 (7). P. 57–62.
The article examines the known Russian carpathianist Fiodor Fiodorovich Aristov’s (1888–1932)
appraisal of the national-cultural activity of the uniate priest, educator, philologist, writer, historian
Alexander V. Dukhnovich (1803–1865), who was one of the leaders of the Rusyns’ national revival of
the 19th century.
Key words: Carpathians, rusyns, national renaissance, traditions of culture
Shevchenko K. V. «Lemkos were wrong in their hopes». National movement of Lemko
Rusyns in 1918–1920 гг. // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Peterburgskie
slavyanskie i balkanskie issledovaniya. 2010. № 1 (7). P. 63–76.
The Lemko Rusyns represent the most Western branch of East Slavic ethnic and linguistic community.
Among other Carpathian Rusyns, Lemkos were the most persistent in preserving their traditional AllRussian identity. In 1918 in a Western part of Lemkovina established self-governing Lemko territorial
and administration unit with its own executive and legislative powers. This administrative unit laid
a foundation for Lemko Rusyn People’s Republic. Both pro-Russian and then pro-Czechoslovak
orientation of Lemko Rusyns proved to be totally unrealistic. In March 1920 Poland regained control
over Lemkovina and arrested Lemko political leaders. Land of Lemko Rusyns became part of interwar
Polish state, which was the least desired option for Lemko Russophile politicians.
Key words: Carpathians, rusyns, First World War, national renaissance
Dronov M. Yu. About the place of Russophilia in the national and cultural existence
of rusyns in Slovakia in the 20th cent. // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Peterburgskie slavyanskie i balkanskie issledovaniya. 2010. № 1 (7). P. 77–88.
The paper deals with the problem of the place of the so-called Russophilism in the Rusyns’ nationalcultural life in Slovakia in the 20th century.
Key words: Rusyns, Slovakia, national renaissance, Russophilism
Michna E. «The Rusyn’s history is more beautiful thaQ the Ukrainians’». Using history
in the process of legitimization of national Aspiration by Carpatho-Rusyn ethnic leaders
in Transcarpathian Ukraine // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Peterburgskie
slavyanskie i balkanskie issledovaniya. 2010. № 1 (7). P. 89–108.
Adducing to the past, ethnic myths, the history and traditions is also a basis of national and ethnic
ideologies. The vision of the Carpatho-Rusyn ethnic leaders is based on a fundamental premise that
over the course of history, until the year 1945, the Rusyns had nothing in common with the Ukrainians.
They have their own specific and unique history which decided of their distinctness and which gives
them the right to recognize them as a fourth Eastern Slavic nation, separate from the Ukrainians.
Key words: Carpathians, Rusyns, national renaissance, Ukraine
Popov V. E., Filjushkin A. I. Russian-livonian treaties of 1554 // Studia Slavica et
Balcanica Petropolitana = Peterburgskie slavyanskie i balkanskie issledovaniya. 2010.
№ 1 (7). P. 109–130.
Livonian War (1558–1583) was prepared by Russian-Livonian treaties of 1554. They were similar
to treaties of 1535, 1550 all along the line, except for the urgent request of so called «Yuriew tribute».
An origin of this tribute had been lost in ancient days, and probably descended from the tribute of
Lettish inhabitants of Talova in the 13th century. But the tribute was never paid. In 1554 the claim of
tribute was brought up to date. Livonian envoys agreed with it, but decided, that they would dispute
a claim in court of Emperor of Holy Roman Empire. But it was a mistake, and the war was begun
in 1558. In attachment of the article is published the texts of treaties from the Russian state Archive
of ancient acts
Key words: Livonian War (1558–1583), Livonia, Ivan the Terrible (1533–1584), Baltic sea, Pskov,
Novgorod the Great
Hrusha A. I. Would the distrust had produced the written act? // Studia Slavica et
Balcanica Petropolitana = Peterburgskie slavyanskie i balkanskie issledovaniya. 2010. № 1
(7). P. 131–156.
According to initial ideas of a society and individuals their activity was under close control of God
who actively interfered in human life. It was shown, in particular, in great value in society functioning
of such phenomena as an oath and a testimony of so called Gods’ truth. The close control and active
intervention of God in human life maintained functioning of oral right and trust of people to each other.
But then people appeared face to face to each other out of the control of supreme forces. Negative
qualities of people were bared. People ceased to trust each other. The role and value of sacred procedures
decreases. There was need for use of other means of acknowledgement of rights by means of written
texts.
Key words: acts, Grand Duchy of Lithuania, legal proceedings, records management
Shaginyan A. K. From the history of the heretical movement of Armenian
Paulicians — the predecessors of Balkan’s Bogomils // Studia Slavica et Balcanica
Petropolitana = Peterburgskie slavyanskie i balkanskie issledovaniya. 2010. № 1 (7).
P. 157–164.
The Paulicians’ movement (7th–9th centuries) was narrowly associated with the Arabo-Byzantine
military and political resistance. As a result the Paulicians could create their internal organization,
which was an autonomous political union, troubled the Byzantine authorities. Paulicianation had the
social trend, but soon it transformed to powerful heretical movement, very hard troubled the official
religious institutes. That’s why and the Armenian, and the Byzantine Church, in spite of they were at
serious dogmatic variance, pursue the successive policy to neutralize this very dangerous movement
for all over the region.
Key words: Bulgaria, Armenia, heresies, cultural contacts
Alimov D. E., Kibin A. S. [Urbańczyk Przemysław. Trudne początki Polski. Wrocław:
Wydawnictwo Uniwersytetu Wrocławskiego Sp. z o.o., 2008. 420 s. ISBN 978-83-2292916-2] // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Peterburgskie slavyanskie i balkanskie issledovaniya. 2010. № 1 (7). P. 213–236.
The review on the book of polish historian P. Urbanchik about the origin and development of Polish
state and nation in the early Middle Ages.
Key words: Poland, ethnogenesis, sociogenesis, politogenesis.
Kretinin S. V. [Schmidt U. Bessarabien. Deutsche Kolonisten am Schwarzen
Meer. Potsdam: Deutsches Kulturforum Östliches Europa, 2008. 420 s. ISBN 13:
9783936168204, ISBN10: 3936168202] // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana =
Петербургские славянские и балканские исследования. 2010. № 1 (7). С. 237–242.
The review on the monograph of German historian U. Schmidt about the German colonists in
Bessarabia.
Key words: Moldova, Bessarabia, Germany, colonists, Romania, World War II (1939–1945)