Надменное ремесленничество Эпиграфом к «Золотому теленку» стоит: «Переходя улицу, оглянись по сторонам». Перефразируя это правило, порекомендуем издателям альманаха быть осмотрительнее и разборчивее при выборе авторов, особенно новых имен. Потому что в противном случае есть риск натолкнуться на «взгляд и нечто», воспетые грибоедовским Репетиловым – на странный псевдолитературный конгломерат, своей туманностью претендующий на высокую интеллектуальность. Творчество Алексея Смирнова – печальный пример еще не вполне дутой, но уже надуваемой величины. Не будем вдаваться в его другие, мало известные пока и не нашедшие здесь пристанища произведения. Того, что есть, вполне достаточно для короткого раздраженного анализа. Впрочем – какой тут анализ? Много чести. Раздраженная реплика – так будет правильнее. О чем, собственно говоря, повествуется в рассказе с претенциозным названием «Визит Сэма Стоуна»? (Таких «визитов», между прочим, в мировой литературе немало, и авторские аллюзии и отсылки в данном случае остаются совершенно непонятными. Да и Сэм Стоун не есть плод авторской фантазии, будучи откровенно позаимствованным из специальной литературы.) Показан некий детский сад, в котором поставлен эксперимент на запоминание людей и событий. По прошествии времени выясняется, что детская память изменчива и капризна, подвержена сторонним влияниям. Из этого выводится совершенно неоправданное, глобальное обобщение с проекцией коллективного разума детского сада на коллективное бессознательное всего человечества. После чего проводится довольно нахальная параллель с недостоверными представлениями того же человечества о своих религиозных корнях. Дешевый и примитивный фокус, якобы неожиданная концовка: только что все было понятно и просто – детсад, воспитатели, взросление, вагон метро, попрошайка и т. п. – и вдруг со всем этим начинают соседствовать высшие силы, существование которых категорически и безосновательно отрицается героем. Бесхитростные выверты подсознания, недопонятый фрейдизм и неизмеримый апломб – вот все, чем богат рассказ, больше в нем ничего нет. Однако даже такая поделка – не будем уж подробно останавливаться на вопиющей бедности авторского словаря и стиля – может показаться шедевром рядом со вторым творением, не менее многозначительно озаглавленным «Опыты солипсизма». (Трудно удержаться и не напомнить автору между делом, что читатель не обязан рыться в словарях, выискивая значение слова «солипсизм» - тем более, что к содержанию рассказа оно не имеет никакого отношения.) На том, что рассказ может оскорбить религиозные чувства верующих, останавливаться не будем – здесь не Священный Синод, и альманах – издание светское. Так что вольности подобного плана если и не приветствуются, то допускаются и не преследуются. Но сам сюжет возмутителен своим отсутствием – этого, по разумению автора, достаточно для того, чтобы прослыть абсурдистом. Начавшись с тягот некоего православного батюшки, по совместительству летчика, его история, по сути, заканчивается ничем. Довольно плавно (признаем) она переходит в совершенно другую, повествующую о набившем оскомину анекдотическом «новом русском» и его истеричной жене, пожелавшей живого слона с доставкой на дом. Передразнивая Куприна, автор опять-таки полагает, что этого хватит, чтобы считаться не только абсурдистом, но и постмодернистом. Но и здесь дело кончается пшиком! Слон доставлен, и батюшка засыпает под сомнительные игрища осчастливленной дуры с новой игрушкой. Мы не требуем морали и назиданий, мы просим смысла. И по прочтении настоящего альманаха уже не в первый раз – просили Сурина, теперь просим Смирнова. Вообще, неуважение Смирнова к читателю попросту вопиюще. Самому автору оно, наверное, представляется глубоким пиететом, ибо автор рассчитывает на имеющиеся у читательской аудитории неизведанные и неисчерпаемые запасы умственной энергии, предоставляя этой аудитории достраивать все – образы (неряшливо выписанные), сюжет, параллели, выводы и цель написания. Будем благодарны за такое лестное предположение и завышенную оценку читательского интеллекта. Однако помимо умения разобраться в мусоре, которым забита авторская голова, необходимо еще и желание этим заниматься. Вот в этом достопочтенный автор просчитался. КАПЛЯ В МОРЕ В отечественном рассказостроении сложилась печальная ситуация, где не разберется и черт. Осведомленный источник в одном уважаемом издательстве уведомил нас, что спрос на рассказы есть, но вот печатать их никто не хочет. На чем разговор и закончился, ибо у нас на руках было именно предложение для удовлетворения спроса, но вот ведь штука: спрос вроде есть, но его будто бы и нет. Цензура рынка оказалась пострашнее цензуры советской: никто не желает торговать мелочевкой, для чтения коей пришлось бы систематически переключать потребительское внимание. Не успеешь вникнуть, как произведению уже конец и надо задумываться снова вместо того, чтобы так и плыть по волнам, удобно покачиваясь на большом надувном романе-матраце и лукьяненько щурясь на солнышко. А приход Мастера, тем более без шапочки с вышитой золотой буквы, замалчивается – если вообще замечается – и Мастеру велят сидеть в людской и ждать, пока вынесут остатки с барского стола. Мы тем не менее рады Мастерам и приветствуем нового – Алексея Смирнова. Не такого уж и нового, если разобраться: есть и книги (выпущенные скромными тиражами), есть и журнальные публикации (от этих и вовсе в глазах рябит, да кто их читает?). Однако рынок, нетерпимый к изысканной пище и предпочитающий набиваться литературными гамбургерами, пренебрежительно басит: «Не нада!» и поворачивается спиной. Мы вполне отдаем себе отчет в ответственности, которую берем на себя, именуя Смирнова Мастером – пусть его тексты скажут за себя сами и защитят нас. Цитировать можно долго – не будем заниматься этим суетным делом. Скажем только, что создается впечатление, будто здесь мы имеем дело если не с чем-то новым, то со старым, которое забыто настолько прочно, что уже может претендовать на звание нового. Действительно: истина о том, что по капле воды можно узнать о существовании океана, стара, как мир, но в применении этой истины как раз и заключается излюбленный прием Смирнова. Избегая обобщений, он предпочитает сосредотачиваться на частном и мелком, намечая общее и большое небрежными штрихами. В этом, наверное, и скрывается секрет той легкости, с которой ему даются серьезнейшие темы – например, существование Бога и память человечества, выводы о которых делаются на основании незначительного эксперимента в заурядном детском саду, поставленного «для галочки» (рассказ «Визит Сэма Стоуна»). Категоричное «Бога нет», заявленное в конце рассказа – еще один прием автора, провокационный трюк, предполагающий в читателе избитую и дурную привычку отождествлять высказывания героя с авторской позицией. Ее, этой позиции, в сущности говоря и нет – третья, очень характерная для Алексея Смирнова особенность, ибо он всем своим творчеством утверждает набоковский взгляд о недопустимости «литературы больших идей». Смирнов всячески уклоняется от намеков на авторское отношение к происходящему, выступая обманчиво равнодушным феноменалистом – лицом, интересующимся сугубо явлениями, но никак не их нравственной подоплекой и даже не смыслом. Отсюда – почти болезненное внимание к бытовым, удручающим разум мелочам, во многом определяющее стиль. Чего стоит хотя бы пассаж: «Галя подлила себе заварки. Она сняла с чайника пышную краснощекую барыню, хранительницу чайного тепла. Машинально поморщилась при виде горячего пара и перевернула барыню, чтобы убедиться в пустоте под ее толстой юбкой. Галя домыслила жар, неизбежный при богатырском сложении провинциальных купчих, послуживших прототипом для куклы; связала его с жаром чайника и недовольно отвела нос». Глубокий смысл нарочито скрывается за этими незначительными, нередко даже неуместными (на первый взгляд) описаниями. Отошлем читателя к представленной в этом же альманахе повести Сергея Сурина – там тоже все не так поверхностно и бездумно, как может показаться. Можно спорить об отношении Алексея Смирнова к читателю – уважает он его или не очень. Скорее всего – уважает, поскольку рискует своей авторской репутацией и перекладывает поиски смысла – точнее, выбор одного смысла из многих – на читательские плечи, доверяет читателю, беседует с ним о сложнейших вещах и предоставляет свободу самостоятельно найти ответ. С этой точки зрения второй рассказ, «Опыты солипсизма» - несомненная удача. Построенный в лучших традициях абсурдизма и черного юмора, граничащих с непристойностью, рассказ обрывается, концовка практически повисает в воздухе. Начавшись рассказом о незадачливом летчике из духовенства, повествование переходит к странной истории о капризной богачке и слоне, и эта история – как сам автор и указывает – перекликается с хрестоматийным рассказом Куприна. И вдруг все обрывается, оставляя читателя в недоумении наедине с его вечным читательским вопросом: а что же дальше? Не все поймут, что дальнейшее не имеет значения. И кажется, что последняя фраза, отсылающая нас к тому же Куприну, пристроена неохотно, в порядке снисхождения к раздраженной аудитории. Этой аудитории, однако, следует обратить внимание не на концовку, которую можно взять какую угодно, на свой вкус и риск, а все на тот же блистательный стиль, искрометное остроумие, незаурядную способность к выдумке. Любителям же критического, социалистического и прочего обыденного реализма можно утешиться еще и авторской прозорливостью: рассказ написан в 2000 году – не прошло и нескольких лет, как самолеты с передовыми отрядами батюшек на борту полетели кропить города и села нашей бессмысленной Родины. Два рассказа - капля в море того, что уже написал и, можно надеяться, еще напишет Алексей Смирнов. Но здесь, наверное, уместно будет вернуться на пару абзацев выше, где вскользь говорилось об условной взаимозаменяемости капель и больших водоемов.