Культурно-образовательные стратегии семей
advertisement
Культурно-образовательные стратегии семей в России в контексте инновационного развития Очкина А.В. Пензенский государственный педагогический университет ochkina@inbox.ru Ястребов Г.А. Государственный университет – Высшая школа экономики gordey.yastrebov@gmail.com В связи с официально принятым в стране курсом на развитие человеческого потенциала и переходом к «инновационному социально-ориентированному типу развития» актуализируются вопросы, связанные с оценкой реального характера воспроизводства человеческого капитала в современной России. В своем исследовании мы поставили перед собой цель рассмотреть один из наиболее сложных и важных аспектов данного процесса. Мы стремились изучить роль культурных ресурсов семьи в формировании и реализации индивидуальных образовательных капиталов, показать, что в нашей стране сложились специфические модели потребления услуг в сфере культуры и образования, детерминированные как целями воспроизводства и повышения социального статуса текущего и следующих поколений, так и осознанием ценности образования, профессиональной состоятельности, определенного уровня культуры как критериев жизненного успеха. Прикладную значимость данной работы мы видим в обосновании необходимости государственной поддержки и выявлении соответствующих типов семей, обладающих высокими культурными ресурсами и продуктивным поведением по отношению к подрастающему поколению, но не имеющим достаточной экономической базы. Говоря о контексте исследования, необходимо иметь в виду, что в нашей стране почти каждое поколение заставало новую эпоху и было вынуждено пересматривать нормы, ценности, ориентиры, сформированные в предыдущем поколении. Насколько допустимо в этом случае говорить о накоплении культурного капитала в семье, преемственности и стратегии семьи как консолидированного субъекта в какой-либо сфере, в том числе в сфере культуры и образования? С другой стороны, не тормозит ли инновационный прорыв России сохранение в этих сферах специфических стереотипов, иллюзий, устаревших предпочтений? Может быть, именно отказ от семейной преемственности в профессии, стратегиях накопления культурного и образовательного 1 капиталов должен стать необходимым условием подлинно эффективных, инновационных социально-экономических преобразований в России? Создает ли ориентация на получение высшего образования, детерминированная внеэкономическими факторами, дополнительную нагрузку на экономику, стимулируя развитие образовательной системы независимо от экономики (или даже вопреки ей)? [Очкина 2007] Или, напротив, сохранение культурного капитала семьи, в том числе и устойчивых ориентаций на повышение образования детей, само по себе является ресурсом для инновационного развития, ресурсом, который нуждается в соответствующих структурах для эффективного использования? Все эти дискуссионные вопросы лежат в поле зрения нашего исследования. Центральными в нашем анализе являются понятия культурно-образовательных стратегий семей и культурного капитала семей. Под культурно-образовательными стратегиями семей мы понимаем совокупность относительно устойчивых диахронных (от поколения к поколению) ценностных и поведенческих установок в семье по поводу приобретения того или иного образовательного или культурного статуса. По отношению к этим стратегиям культурный капитал выступает, с одной стороны, как фактор выбора, а, с другой, как результат их реализации. В контексте исследования культурный капитал рассматривается нами как человеческое измерение модернизации, поскольку его накопление в нашей стране напрямую увязывается с расширением базы для повышения образовательного и культурного уровня населения. В трансформации социальной структуры особое место занимают семейные связи и отношения. Семейная принадлежность представляет собой один из базовых элементов идентификации индивида хотя бы потому, что она определяет исходный социальный статус индивида. В связи с этим разрыв семейных связей и утрата преемственности не означают полного исчезновения семьи, семейной принадлежности и традиций из структуры мотивации социального действия индивида. В подобном случае можно предположить формирование особой модели развития семьи от поколения к поколению – своеобразной модели разрыва, отторжения. Социально-культурные характеристики и традиции семьи, не принимаемые индивидом, становятся для него своеобразными антинормами и в таком виде также включаются в структуру его мотивации. Нужно отметить, что между полным разрывом со своей семьей, социальным происхождением и идейными противоречиями, пресловутым конфликтом отцов и детей имеется существенная разница. Первый является следствием революционной ломки общества и становится элементом общего процесса трансформации социальной структуры. Второй характерен для эволюционных или относительно гладких периодов 2 общественного развития и имеет форму культурного противостояния. Конфликт отцов и детей является внешним проявлением того, что накопившиеся противоречия общества, как социально-экономические, так и ценностные, культурные, не разрешаются, не приводят к значимым социальным преобразованиям [Левада 2008]. Каждое поколение застает определенный социальный порядок, определенную социально-экономическую ситуацию, которая по отношению к нему выступает как данность, как объективные условия деятельности. И каждый индивид оказывается в определенных обстоятельствах, с набором норм, представлений, традиций и социальных связей, оставленных ему предшествующими поколениями его семьи. В России процесс социально-культурного обмена между поколениями имел формы, непосредственно связанные с процессом модернизации, точнее, с тремя его составляющими: с колоссальным расширением социальной базы и доступности образования, как общего, так и профессионального; индустриализацией, потребности которой и определяли первоначально структуру и содержание образования; и, наконец, с урбанизацией, которая радикально изменила социально-экономическое положение общественных групп в России, изменила образ жизни и социальный статус семей. Но внутри семьи межпоколенческие связи не прерывались, изменение социальных условий и экономических возможностей для большинства людей не отменяло значение семейного культурного капитала на индивидуальном уровне. Основной информационной базой нашего исследования послужили материалы представительного опроса 2006г. [Шкаратан, Ястребов 2007], а так же обследования, проведенного в г.Пензе в рамках исследовательского проекта «Культурная преемственность в семье как фактор накопления и эффективности реализации образовательных капиталов (к вопросу о динамизации развития человеческого потенциала в современной России)». Углубленные полуформализованные интервью, проведенные в г. Пензе с октября по декабрь 2008 г., позволили выявить внутрисемейные механизмы формирования и накопления культурного капитала. Нами опрашивались специалисты с высшим образованием 41-55 лет, имеющие детей старше 18 лет. Поясним выбор объектов исследования. В основу методологии сбора и анализа качественных данных нами был положен биографический метод французского социолога-антропономиста Д.Берто, который, будучи приверженцем воспроизводственного подхода, в индивидуальных достижениях видел «следы» предшествующих поколений. В анализе социальных траекторий индивидов им применялся специфический метод сравнительного анализа, при котором изучаются истории семей, объединенных некоторым признаком. Для Берто этим 3 признаком служило социальное положение бабушек и дедушек [Берто 1997; Берто, Берто-Вьям 1992]. Однако особенности процессов в российском обществе, их динамизм, а также глубина социальных трансформаций делают этот признак бесполезным с точки зрения целей нашего исследования. Поэтому первым объединительным признаком при отборе респондентов было выбрано высшее образование. Мы предполагали, что в том временном пространстве, которое охватили интервью, именно образование было решающим фактором перелома статуса. Еще одним показателем, объединяющим респондентов, был возраст – от 41 до 50. Это возраст активной карьеры, эти люди имели, с одной стороны, степени свободы в 1990-е, возможности смены профессии, открытия собственного дела, могли и потерять все преимущества, полученные с высшим образованием. С другой стороны, респонденты этой возрастной группы в массе своей получили образование в Советском Союзе, поэтому в их социально-профессиональных ориентациях инерция советского опыта сохранялась в начале 1990-х гг., да и профессиональная карьера развивалась или начиналась еще в советских социально-экономических условиях. Таким образом, респонденты с выбранными нами характеристиками, с одной стороны, обладают высоким культурным капиталом, который в состоянии передать детям, а, с другой, именно они потенциально являются носителями стереотипов относительно социальной роли образования, сложившихся вне современной экономической реальности. Всего мы провели 50 интервью для получения наиболее полной картины накопления и воспроизводства человеческого капитала в нашей стране. Анализ материалов представительного опроса не выявил устойчивой связи между уровнем образования респондентов и уровнем образования их родителей. Схожие результаты были получены и в качественном обследовании 2008г., где практически все респонденты имели родителей без высшего образования. Тем не менее, любопытные закономерности были обнаружены при анализе связи уровня образования респондента и его (ее) старшего ребенка в разрезе групп, выделенных по различному уровню дохода (критерии выделения групп см. в [Шкаратан 2008, с.73-74]). Так, более или менее значима эта связь в срединных группах (от 3500 до 12800р. в месяц на члена семьи). На полюсах – в зоне нищеты и бедности и в зоне богатства – эта связь теряет силу. В бедных семьях это, по-видимому, связано с тем, что ощутимая нехватка материальных ресурсов блокирует возможности передачи культурно-образовательного потенциала (даже если он есть) следующим поколениям. Феномен ослабления этой связи в обеспеченных и богатых семьях, на наш взгляд, нуждается в дополнительном изучении. 4 Расчеты показали, что в целом шансы детей из малообеспеченных семей получить образование в учреждениях с высоким статусом составляют 0,19 (в терминах детерминационного анализа), тогда как у детей из семей со средним достатком – 0,17. То есть фактически эти шансы равны, даже чуть выше в малообеспеченных семьях. С другой стороны, шансы детей из семей, где хотя бы один из родителей получил высшее образование, получить образование в учреждении с высоким статусом – 0,23, тогда как у детей из менее образованных семей – 0,13, что практически в два раз ниже. В целом, можно утверждать, что культурно-образовательный статус семьи, в которой воспитывается или воспитывался ребенок, имеет большую емкость при детерминации его шансов на получение хорошего образования, чем ее материальное положение. Здесь, разумеется, большую роль играет то обстоятельство, что в России сохраняется еще довольно большой сектор бесплатного образования. Но, тем не менее, для малообеспеченных семей содержание ребенка, обучающегося на дневном отделении вуза, составляет серьезную нагрузку на бюджет. Обучение в специализированной школе или гимназии, формально бесплатное, требует также дополнительных расходов: покупка учебных пособий, оплата дополнительных занятий и т.д. Эти расходы могут быть незаметны для обеспеченных семей, но для малообеспеченных они весьма существенны, и требуется сильная мотивация для соответствующего реструктурирования бюджетов. Исследование 2008г. позволило нам увидеть, что фактор образованности рассматривается респондентами как относительно независимый фактор социальной идентификации. Так, при определении социального статуса своих бабушек и дедушек респонденты обязательно учитывали уровень их грамотности и образованности. Этот факт рассматривался ими как равнозначный показателям достатка, если не доминирующий. Интервью в Пензе показали, что ориентация на высшее образование как средство социальной мобильности сложилась еще у родителей наших респондентов, которые в большинстве своем, как мы отметили выше, высшего образования не имели. Тем не менее, во всех семьях, независимо от уровня жизни, решение ребенка продолжить обучение в вузе встретило поддержку родителей. Все респонденты отмечают заметный вклад родителей в их интеллектуальное и социальное становление, особенно в развитие таких продуктивных качеств, как любознательность и трудолюбие. Большинство респондентов говорило об устойчивых связях с родителями, о взаимной поддержке и понимании. Таким образом, изменение социального статуса детей, выбора ими отличной от родительской жизненной стратегии, будучи характерным явлением для России первой половины ХХ века, отнюдь не означало культурного противостояния поколений. 5 Напротив, дети реализовали те культурно-образовательные стратегии, которые сформировались у их родителей под влиянием социально-экономических и социальнокультурных изменений в стране, воспользовавшись развитием и повышением доступности системы образования, ростом спроса на специалистов. Отметим еще раз, что все респонденты независимо от уровня дохода и состояния карьеры, видят в высшем образовании огромный потенциал для социального роста. Это отчетливо проявилось в той части интервью, где предлагалось оценить степень успешности карьеры родителей. Все респонденты, оценившие карьерные достижения отца или матери как неудачные, в качестве основной причины этих неудач называют отсутствие должного образования. При этом отдавая себе отчет в ограниченности возможностей для трудоустройства в сельской местности, где проживали родители, респонденты замечают, что наличие высшего или хотя бы среднего профессионального образования могло изменить ситуацию в лучшую сторону. Говоря об оценке респондентами жизненного успеха своих родителей, мы хотели бы отметить один крайне интересный факт: эта оценка практически не зависит от уровня благосостояния семьи, размера заработной платы, от содержания труда или занимаемой должности. Доминирует здесь фактор удовлетворенности работой, интерес к делу. Отмечая, что карьера отца или матери сложилась удачно, респонденты, как правило, отмечали, что родителям нравилась их работа, их уважали и т.д. Мы должны подчеркнуть, что такой подход к оценке жизненных достижений в целом сохранился у наших респондентов и по отношению к себе самим. Причем, даже сегодня, в рыночных условиях, эта установка сохраняется: интерес к профессии, ее нужность и значимость являются важными элементами оценки жизненного пути, самооценки социального статуса. Проанализировав развитие карьеры специалистов на основе интервью, их позиции по отношению к образованию и воспитанию детей, мы выявили, что все разнообразие индивидуальных решений и подходов может быть сведено к трем чистым моделям поведения в сфере образования и культуры, которые сложились в нашей стране в течение ХХ-го века. Первая модель может быть названа классически модернизационной и предполагает ориентации на профессиональное содержание образования и на его качество. Она связана с ориентацией на хорошие, преимущественно столичные вузы и на усиленную подготовку во время учебы в школе. В провинции эта модель проявлялась в ориентации на профессии, пользующиеся массовым спросом: инженеры, учителя, врачи, строители. Как мы можем судить на основе интервью, имена эта модель претерпела самые серьезные трансформации в поздние советские и постсоветские годы. Так, именно представители 6 технической интеллигенции чаще всего заявляли о смене занятий, именно они теряли квалификацию, становясь продавцами или кассирами, или становились предпринимателями. Можно заключить, опираясь на интервью, наблюдения и данные статистики, что техническая интеллигенция, доминировавшая среди образованных слоев Пензы, сейчас составляет их незначительную часть. Родители, получившие техническое образование, не стремятся ориентировать на него детей. Врачи же демонстрируют значительную большую преданность профессии, склонность подчеркивать ее социальную значимость. Именно в этих семьях отмечено относительно раннее профессиональное самоопределение детей, готовность их пойти по стопам родителей – здесь модернизационная модель практически в чистом виде остается актуальной до сих пор. Однако мы склонны предположить, что такая модель накопления и реализации образовательного капитала локализуется сегодня преимущественно в столицах и крупных индустриальных центрах, в провинции она существует скорее как исключение. Кроме того, она принимает различные формы в разных социальных группах. Так, например, для обеспеченного слоя более характерна ориентация на элитарное образование, которое, очевидно, недоступно другим, менее обеспеченным социальным группам. Вторая модель, как нам представляется, характерна в большей степени для провинции и связана, с ориентацией преимущественно на уровень образования, а не на его содержание и качество, с формальным подходом к получению образования, когда образовательный сертификат становится главной целью. В этой модели решающим фактором сохранения, реализации и воспроизводства культурного капитала являются социальные связи. Третья модель связана с пониманием образования как самостоятельной культурной ценности. Не будучи прямо детерминирована экономически, она оказывает, тем не менее, серьезное влияние и на содержание культурно-образовательных стратегий семьи, и на социальную самоидентификацию ее членов, и на их экономическое поведение. Интервью позволили выявить, что, несмотря на резкое сокращение экономической базы для реализации этой модели, она остается важным фактором, детерминирующим накопление и развитие культурного капитала семей. В тех семьях, где она доминирует, сохраняется устойчивая ориентация на культурное и интеллектуальное развитие детей. Заметим, что такая модель для малообеспеченных семей служит своеобразной стратегией социального самосохранения. Культурное и профессиональное развитие, посильные (и зачастую противоречащие рациональному рыночному поведению) вложения в образование детей и расходы на культурное потребление компенсируют этим семьям потерю социально7 экономического статуса, связанного с низким уровнем жизни. В наших интервью такой тип культурно-образовательных стратегий отчетливее всего проявлял себя в семьях учителей и гуманитарной интеллигенции. Заметим, однако, что представления о самоценности культуры и образования – устойчивый и заметный элемент культурно-образовательных стратегий семей. Независимо от того, какая модель накопления культурного капитала доминирует. Преемственность культурных традиций семей, образовательных стратегий характерна для семей всех респондентов исследования 2008г. Наряду с моделями накопления и развития культурного капитала семей можно выявить и три типа преемственности. Во-первых, профессиональную. Особенность той городской среды, в которой мы проводили исследование, такова, что она распространяется в основном на два поколения – наши респонденты и их дети, хотя есть два случая более длительной преемственности – от бабушек и дедушек, и один – от прадедушек и прабабушек. В семьях, где существует преемственность профессии, именно профессиональная состоятельность, социальная значимость деятельности рассматриваются как определяющие факторы статуса. Структура потребления в таких семьях, как правило, демонстрируют более высокий уровень социальных запросов, чем тот, который мог бы сложиться при их уровне дохода и благосостояния. Это проявляется в том, например, что часть средств расходуется на предметы, связанные с профессиональными нуждами (специальные книги и журналы, компьютер, Интернет), а также в том, что в таких семьях складывается относительно высокий уровень социальных потребностей. Доход же выступает как ограничитель, что отражается на значительном сокращении повседневных расходов, прежде всего, на питание и одежду, а также в отказе от туризма, путешествий. Отметим, что сходные результаты получены и на материалах опроса 2006 (см. табл. 1). Таблица 1. Характер культурного потребления представителей малообеспеченных групп населения* в зависимости от образования родителей (доли указаны в %, по материалам представительного опроса 2006г.) Доля посещающих музеи, выставки Доля посещащющих библиотеки Доля посещающих театры, концерты классической, джазовой музыки Доля читающих (напр., книги по истории, биографическую, научную, художественную литературу) Малообеспеченные, уровень образования респондента и хотя бы одного из родителей выше незаконченного высшего 68,8 56,0 65,6 Вся подвыборка из малообеспеченных 27,8 27,5 30,9 Вся выборка 35,4 29,4 38,6 88,0 61,1 65,5 8 Доля посещающих вечерние занятия для получения дополнительного образования, квалификации Доля занимающихся детьми (прогулки, игры, чтение, обучение домашнему труду, музыке, языкам и т.д.) более одного раза в месяц Доля владеющих персональным компьютером Доля имеющих доступ к сети Интернет Численность выборки (N) 20,0 8,1 12,3 62,4 58,3 49,6 49,6 27,2 36,8 21,6 9,6 18,0 125 1533 2491 * – в данном случае лица с фактическим денежным доходом на члена семьи, не превышающим 6800 руб. в месяц В интервью мы отметили тот факт, что особенно ярко смещение структуры потребления в сторону культурно-образовательных продукции и услуг в семьях с невысокими доходами характерно для тех семей, где преобладает особый вид преемственности – культурный. Культурная преемственность предполагает существование общих интересов, традиций в организации свободного времени, преемственность в стиле и образе жизни. Для таких семей характерна и наиболее высокая оценка образованности и профессиональной увлеченности, самореализации как факторов жизненного успеха и социального статуса, относительно независимых от уровня дохода. Социальный тип преемственности связан с включением детей в систему социальных связей родителей, на которые они опираются при получении образования, в начале и в процессе развития карьеры. Подобная преемственность как особый вид накопления и воспроизводства культурного капитала семьи характерна для респондентов с относительно высоким уровнем дохода. Дети получают образование для того, чтобы эффективней всего развивать предприятие родителей, включаются в эту деятельность с первых карьерных шагов или пользуются поддержкой родителей на протяжении учебы и развития карьеры. Мы можем заключить, что стрежневым элементом культурно-образовательных стратегий современных российских семей является ориентация на воспроизведение образовательного статуса родителей у детей (по крайней мере, для срединных, доминирующих доходных групп). Характерна также детерминация структуры потребления уровнем образования в равной или в некоторых случаях в большей степени, чем доходом, что проявляется в смещении его структуры в сторону культурноинформационных продуктов и услуг в мало и среднеобеспеченных семьях, где родители имеют высшее образование (или один из родителей). 9 В целом образованность в самом широком смысле воспринимается семьями именно как капитал. Существует значимая связь информационно-культурного потребления, поведения в сфере образования и культуры, с одной стороны, и самооценки не только социального, но и материального положения (см. табл. 2). Интервью показали, что наибольшее внимание к образованию и культурному развитию своих детей проявляют респонденты, увлеченные своей профессией и рассматривающие уровень культуры и образования как самостоятельные ценности. Интересно отметить, что профессиональная реализация, увлеченность делом и его социальная значимость рассматриваются как фактор и критерий жизненного успеха как мало и среднеобеспеченными образованными респондентами, так и богатыми и коммерчески успешными. Доход как доминирующий или единственный фактор социального положения называли респонденты, не сумевшие реализовать преимущества высшего образования, потерявшие квалификацию (по данным интервью). Таблица 2. Связь частоты увлечения определенными занятиями с самооценкой социального положения (в показателях корреляции Спирмана, по материалам представительного опроса 2006г.) Посещающие музеи, выставки Посещающие библиотеки Пользующиеся сетью Интернет Посещающие театры, концерты классической, джазовой музыки Читающие (напр., книги по истории, биографическую, научную, художественную литературу) Посещающие вечерние занятия для получения дополнительного образования, квалификации Занимающиеся детьми (прогулки, игры, чтение, обучение домашнему труду, музыке, языкам и т.д.) самооценка социального положения 0,150* 0,079* 0,233* самооценка материального положения 0,151* 0,059* 0,234* 0,191* 0,166* 0,072* 0,078* 0,089* 0,084* 0,043* -,023 * – показатель значим на 1%-ном уровне Однако и те респонденты в наших интервью, которым, по их собственному признанию, не удалось реализовать преимущества высшего образования, и даже те, кто полностью утратил и профессию, и квалификацию, не сомневаются в преимуществах обеспечения высшего образования для собственных детей. В тех же семьях, где родители имеют любимую, интересную, хотя и малооплачиваемую работу, ни они сами, ни их дети в ценности высшего образования не сомневаются. Нужно сказать, что именно в этих семьях концентрируется, на наш взгляд, значительный трудовой, интеллектуальный и 10 культурный потенциал, который, к сожалению, не может быть полностью реализован изза материальных ограничений. Тем не менее, эффективность накопления и реализации культурного капитала в семьях с преобладанием культурного и профессионального типа преемственности очень велика, учитывая скромные, как правило, экономические возможности этих семей. Если стратегии семей в отношении накопления и трансляции социального капитала оказывают влияние на социальную структуру современного российского общества, то тактика их реализации становится мощным экономическим фактом. Ориентация на культурное развитие и обеспечение условий для получения высшего образования детьми создает относительно устойчивый спрос на книги, информационные и образовательные услуги. Расчеты на основе материалов представительного опроса позволили выявить значимую связь между уровнем образования и пользованием различными платными услугами, сопоставимую с аналогичной связью с уровнем дохода. Кроме того, именно небогатое население России вот уже почти 20 лет поддерживает материально системы высшего и дополнительного образования [Очкина 2006]. Как показывают материалы опроса 2006г., образование детерминирует структуру потребления в сфере информации, культуры и образования не в меньшей степени, чем уровень дохода. Такое потребительское поведение создает возможности развития предложения соответствующих услуг и делает рынок их более емким, чем это было бы возможно при сложившейся структуре дохода, без дополнительных факторов, мотивирующих потребителей. Заметим при этом, что, несмотря на преимущественно ценностную и порой внеэкономическую (точнее, не строго рыночную) детерминацию стремления к получению высшего образования, его уровень продолжает оставаться фактором социальной мобильности во всех смыслах. (см. табл. 3) Хотя, как показывают исследования, более молодыми поколениями (до 34 лет) образовательный капитал реализуется менее эффективно, чем поколениями 35-54-летних [Ястребов 2006] Кроме того, и данные и опроса, и качественного исследования 2008г. показали значимость уровня образования как фактора социальной самоидентификации. На основе исследований 2008г. можно заключить, что эти факторы крайне значимы и для оценки респондентами уровня удовлетворенностью своей профессиональной реализацией и жизнью в целом. Таблица 3. Связь уровня образования с показателями уровня материального благосостояния (в показателях корреляции Спирмана, по материалам представительного опроса 2006г.) Связь с уровня образования с до 46 лет от 46 лет Вся выборка 11 принадлежностью к доходной группе 0,257** 0,288** 0,266** индексом качества жилищных условий индексом движимого имущества индексом состава недвижимого имущества 0,256** 0,242** 0,250** 0,296** 0,265** 0,233** 0,277** 0,277** 0,267** Подводя черту, мы можем заключить, что уровень образования, образованности и культуры по-прежнему представляют собой значимый, относительно независимый фактор социальной самоидентификации и социального поведения для современных российских семей. Отвечая на вопросы, обозначенные нами в начале, мы можем сказать следующее. Создание и накопление культурного капитала рассматривается большинством современных российских семей как их важнейшая задача. Устойчивость представлений о ценности образования как фактора социального, экономического и культурного развития, их сходство у различных поколений позволяют говорить о преемственности культурнообразовательных стратегий. В отношении значительной части населения к образованию преобладает ценностный элемент, что и обеспечивает во многом устойчивость отношения семей к своему культурному капиталу, устойчивость выбора форм и методов его создания и развития. Но эти ценностные ориентации находятся в гораздо более тесной взаимозависимости с социально-экономическими реалиями российского общества, чем это может показаться на первый взгляд. Как мы отметили, уровень образования до сих пор остается значимым фактором материального благосостояния, социальной самоидентификации, формирования структуры потребления. Для семей с невысоким уровнем дохода именно представления о ценности образования, знаний и культуры стимулируют относительно высокие расходы на соответствующие продукцию и услуги. Таким образом, формируется устойчивый спрос на продукцию секторов экономики, связанных с производством знаний и информации (а, следовательно, и соответствующих специалистов), на которые можно опираться на пути инновационного развития. На сегодняшний день именно в системе высшего образования России сформирован и продолжает воспроизводиться культурный капитал семей, которым они измеряют свой социальный статус, жизненный успех, социальное положение. значительную Устойчивая группу ориентация людей, для на получение которых образования социальная ценность, сформировала интерес и познавательность – такие же или почти такие же значимые характеристики работы, как и присущее ей материальное вознаграждение. И это тоже вполне ощутимый социальноэкономический потенциал. Нам представляется, что мотивацию к получению образования 12 гораздо легче трансформировать в мотивации к получению знаний, квалификации и профессии, чем сломать их совсем. И такой трансформации можно добиться только одним способом: созданием в стране рабочих мест, предъявляющих спрос на высококвалифицированный труд. Это не утопия даже во время кризиса. Мы хотим обратить внимание на то, что в процессе социальных трансформаций последних двух десятилетий именно культурная модель преемственности сыграла решающую роль в сохранении культурного капитала семей и создания потенциала для его дальнейшего развития. К сожалению, именно эта модель находится сейчас в кризисе из-за недостаточной материальной базы семей, в которых она доминирует. Кризис затрагивает также и профессиональную модель преемственности, причем в отношении социально значимых профессий (учитель, врач, научный работник и т.п.), в том числе из-за экономических причин. Тем временем именно эти модели, как показало наше исследование, могут обеспечить наибольшую социальную и в конечном итоге экономическую эффективность в контексте инновационного, а не ресурсозависимого развития страны. Именно поэтому создание устойчивой экономической базы для реализации социально-экономического потенциала таких моделей формирования культурного капитала семей с невысоким уровнем дохода, создание условий для эффективной реализации сложившихся культурно-образовательных стратегий представляется нам главной задачей социально-экономической политики, обеспечивающей инновационное развитие России. Решить эту задачу, тем более в условиях кризиса, может только государство. И это без сомнений потребует от него значительных инвестиций и проведения последовательной политики в соответствующих сферах. Однако только так страна сможет задействовать свой социально-культурный и социально-экономический потенциал, безвозвратная потеря которого грозит нам уже в ближайшем будущем, если мы продолжим закрывать глаза на эти проблемы. Литература Берто Д. Полезность рассказов о жизни для реалистичной и значимой социологии / Воронков В., Здравомыслова Е. (ред.) Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ. Труды ЦНСИ. 1997. №5. Берто Д., Берто-Вьям И. Наследство и род: трансляция и социальная мобильность на протяжении пяти поколений // Вопросы социологии. 1992. №2,3 13 Левада Ю. Заметки о проблеме поколений // Мониторинг общественного мнения. 2008. №2(58). Очкина А. Концепция изменилась? По следам российских реформаторов от образования // Левая политика. 2007. №1 Очкина А. Россия сегодня: страсти по среднему классу // Альтернативы. 2006. №4 Шкаратан О., Инясевский С., Любимова Т. Новый средний класс и информациональные работники на российском рынке труда // Общественные науки и современность. 2008. №1 Шкаратан О., Ястребов Г. Социально-профессиональная структура населения России. Теоретические предпосылки, методы и некоторые результаты повторных опросов 1994, 2002, 2006 гг. // Мир России. 2007. №3 Ястребов Г. Возможности реализации образовательных ресурсов: сравнительный анализ возрастных групп. // Мир России. 2006. №1 14
