В.А. Кудрявцев
реклама
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 18. СОЦИОЛОГИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ. 2013. № 3 В.А. Кудрявцев, канд. филос. наук, доц. кафедры истории и теории социологии социологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова* ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА И ГЛАВНЫЕ ЦЕННОСТНОМИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИЕ ИНТЕНЦИИ НАШЕЙ ЭПОХИ В статье рассматриваются основные детали либеральной идеологии постмодерна в их связи с современным кризисом ценностей жизни. Также рассматриваются национальные особенности российских элит в их связи и сравнении с глобальными бизнес-элитами. Даются прогнозы по поводу хода мировых событий в ближайшем будущем и определяются главные направления необходимых изменений российской политики в новых условиях. Также речь идет о нравственно-нормативной трансформации, и в этой связи определяются основные задачи отечественной социологической науки. Ключевые слова: рациональность, секулярный, метафизика, ничто, небытие, нигилизм, элита, глобальный бизнес, идеологема, ценности, нравственность, нормативный, мораль, этика, трансформация, стагнация, развитие, прогресс. The paper examines the main features of postmodern liberal ideology in its association with the current crises of life values. The author discusses the characteristics of Russian national elites in their relation and comparison with global business elites. It gives predictions on the likely course of the world’s development in the near future as well as determining the primary direction of necessary changes for Russian politics in this new context. The paper sets the objectives for moral and normative transformation and formulates the main aims for Russian sociological science. Key words: rationality, secular, metaphysics, nothing, nonexistence, nihilism, elite, global business, ideologem, values, regulatory, normative, morality, ethics, transformation, stagnation, development, progress. Существо и телеология цивилизованной современности Нынешний ползучий кризис мировой экономики — это искусственная, вполне рукотворная форма проявления протестантского типа рациональности на ее современном, духовно оскудевшем и переродившемся постмодернистском этапе. Это в первую очередь кризис фактически лишенной уже серьезных моральных сдержек рациональности расчета и вычисления. Кризис буржуазной модели поведения, которая, охватив и пропитав собой немыслимое количество умов и множество поколений, ныне, подобно марксизму в СССР, выдохлась, идейно выродилась и ценностно оскудела. Нынешний мировой кризис как в первую очередь наиболее ощущаемая всеми людьми экономическая пробуксовка либеральной модели все более отчетливо обозначает ее историческую бесперспектив∗ 56 Кудрявцев Владимир Александрович, e-mail: [email protected] ность и исчерпанность. Тем не менее либерализм как маскирующаяся под религию вечного обновления и модернизации, а по сути ставшая теперь крайне консервативной парадигма мышления и сегодня в силу колоссальной накопленной за века энергии стяжания и инерции новоевропейского образа мышления и действия продолжает глобально определять вектор развития “прогрессивного” движения человечества и контролирует расстановку геополитических сил в мире1. Поскольку стремящаяся к вечному расширению и экспансии либеральная идеологема с необходимостью выросла со временем в глобальный проект, то и теперь, выдыхаясь и обессмысливаясь, она продолжает претендовать на всеохватность и сковывает своими ценностями все население планеты. Глухота, неспособность к диалогу, а также упорство, с которым продолжают насаждаться эти ценности, ныне очевидны во всем мире2. Амбиции неолиберализма ныне подобны действиям ране1 Русские философы давно “ухватили” духовный смысл и вектор протестантизма и описали его чисто земной, прагматический, извращенный и только по виду христианский посыл. Так, К.Н. Леонтьев почти полтора века тому назад писал: “На Западе… вместо христианских загробных верований и аскетизма явился земной и гуманный утилитаризм; вместо мысли о любви к Богу, о спасении души, о соединении с Христом, забота о всеобщем практическом благе. Христианство же настоящее представляется уже не божественным, в одно и то же время и отрадным, и страшным учением, а детским лепетом, аллегорией, моральной басней, дельное истолкование которой есть экономический и моральный утилитаризм” (Леонтьев К.Н. Избранное. М., 1993. С. 381). Исторические плоды этого утилитарного экономического “дельного истолкования” христианского вероучения с постепенной подменой истинно христианских ценностей на протестантские и, как оказалось, чисто мирские мы и наблюдаем сегодня. Мир пока еще находится под воздействием чар социальных гарантий “общества потребления”. Однако в метафизических глубинах либерально-протестантского духа уже произошли тектонические сдвиги, а их дальнейшее упорное культивирование может привести цивилизацию к полнейшей энтропии духа и полному истощению его физической и экономической “материи”. 2 Так, писатель из Нью-Йорка М. Дорман в оценках современного капитализма даже проводит прямую параллель с историческим оппонентом и врагом последнего — коммунизмом: «Как когда-то “мировая революция”, так и нынешняя неолиберальная модель корпоративного капитализма стремится положить “конец истории”. Любая конкурентная модель, будь то политический исламизм, государственный капитализм советского типа, или другие альтернативные варианты мешают олигархическо-бюрократическим комплексам максимализировать доходы, а потому их стремятся нивелировать» (http://iarex.ru/interviews/34840.html). А видный немецкий политолог Александр Рар, подчеркивая именно упорство в заблуждении, пишет: «Запад в последнее время утратил желание к диалогу. Раньше политика Запада мне казалась гораздо более толерантной. Сегодня Запад меньше слушает других, ему чужие аргументы не интересны, вместо этого он “давит”, абсолютно убежденный в своей правоте. От такой самоуверенности появляются заблуждения, например, по поводу возможности либерализировать арабский мир, или что всех мусульманских иммигрантов можно будет перевоспитать в демократов» (Рар А. Американским духом свободы Запад хочет осчастливить все остальное человечество. URL: http://www.globoscope.ru/content/articles/3056/). 57 ного зверя, но многими чувствительными умами сегодня уже реально ощущается близкая смерть этого зверя, т.е. завершенность новоевропейского исторического цикла, причем с огромной вероятностью повторения библейского мифа о крахе строительства Вавилонской башни, но уже в истинно планетарном масштабе. Кризис, о грядущих последствиях и скорых новых угрозах которого многие заговорили теперь, грозит человечеству не просто сворачиванием глобального рынка, страшной инфляцией, массовыми банкротством, безработицей, крушением инфраструктуры, обнищанием населения, голодом, разгулом бандитизма, нищеты и бродяжничества с глобальным переселением народов и т.д. и т.п. Все это хотя и драматичная, но лишь наиболее явная, наглядная, материально-экономическая, геополитическая, внешняя, непосредственно ощущаемая всеми и каждым сторона дела. В онтологических глубинах этих, лежащих на поверхности, неприятных, крайне чувствительных, касающихся жизни каждого человека проявлений нестабильности и бытийной эксцентричности наших времен все более отчетливо проглядывает теперь общий кризис некогда христианского, а ныне пораженного безверием духа цивилизованного человечества3, т.е. кризис его стратегических идей, целей и базовых ценностей. Последние всем ходом секуляризации мышления сначала на Западе, а потом и у нас в России были поначалу вроде бы незаметно сдвинуты по смыслу и направлению относительно тысячелетней христианской “оси” развития общеевропейской цивилизации с ее интенциями и устремлениями человеческого духа. В процессе все большего расхождения с христианской стратегемой его ценности внутренне выхолащивались, а то и вовсе были подменены, искорежены до неузнаваемости. Затем, как это наблюдал еще в начале ХХ в. М. Вебер во время посещения США, крайне извращены и окончательно перевернуты по смыслу уже мотивационно (акт крещения бизнесменами не с целью спасения души, а с изначальной ориентацией на прибыль и получение кредита) и морально (фарисейство и цинизм при внешнем соблюдении церковных обрядов). Так кризис духа, стагнация традиционной формы религии как остова общественных связей и отношений с неизбежностью уродует систему ценностно-мотивационных ориентаций, а затем, как бы “параллельно”, релятивизирует и профанизирует всю ценностно-моральную сферу жизни общества. В процессе дальнейшего, со временем все ускоряющегося отхода и все большего удаления “постхристианской” европейской цивилизации 3 Попытка кратко, крупными мазками запечатлеть и описать основные аспекты современного кризиса предпринята автором данной статьи в 1999—2000 гг., т.е. на стыке тысячелетий: Кудрявцев В.А. Философия пораженного духа. М., 2004. 58 от христианской традиции некогда влиятельные базовые мировоззренческие ценностные установки сознания и вовсе были подменены противоположными, теперь уже откровенно постсекулярными. Новые ценностные установки открыто и активно не признавали идею Творения мира и соответственно напрочь отрицали изначальную греховность рода человеческого, теперь уже явно просматриваемую поврежденность и искажение человеческой натуры в самом ее существе, а значит, и ниспровергали идеалы, которыми, паразитируя на христианской культуре и высасывая из нее все соки, много веков вдохновлялся и по инерции жил “мир гуманизма и прогресса”, как он сам скромно и откровенно себя определяет. С.Н. Булгаков метко назвал это паразитирование секуляризма и его законного “дитяти”, атеизма, на христианстве (естественно, с подменой его базовых ценностей своими, чисто “гуманными” установками) “метафизическим воровством”. В современной философской литературе нынешнее исторические состояние называют, рассматривая его с разных сторон, то “кризисом культуры”, то “кризисом социальности”, то “концом человека”, то “кризисом идентичности”, а то и вовсе на уровне предельных философских обобщений “антропологическим кризисом”4. Около полувека тому назад М. Хайдеггер, с запозданием 4 Кризис творит, вернее, сотворяет и воспроизводит новый тип человека с соответствующей ментальностью. Н.А. Бердяев, анализируя трагедию революции в России, в свое время ввел понятие “новый антропологический тип”, назвав так новый тип холодного, хваткого и безжалостного человека, пришедшего во власть в результате большевистской революции. В позднесоветский и особенно в постсоветский период этот тип выродившегося в буржуа управленца парадоксально, но, думается, исторически закономерно “скрестился” с религиозно оскопленным и морально выродившимся новым капиталистическим буржуа западного типа, перерос во что-то уже вовсе бесчеловечное. При скрещивании получился некий новый исторический тип, представляющий собой, с одной стороны, симбиоз худших черт полностью атеизированного советского чиновника-управленца, а с другой — своеобразный уродливый слепок с классического западного предпринимателя. Так, атеизируясь и прагматизируясь, сходятся, казалось бы, противоположные идеальные типы коммуниста и буржуа, сливаясь в постмодерне в нечто морально бесчувственное, бес-совестное, действующее по ницшеанскому принципу “падающего еще толкни”. Предпринимательский дух человечества, подчиняющийся исключительно разуму (т.е. расчету), а не морали, открыто выразила А. Рэнд (Алиса Зиновьевна Розенбаум), создав образ Джона Голта как капиталиста в его чистом виде. “Я вышел заявить, что я человек, существующий не для других, — заявляет ее герой. — Заявить это необходимо, ибо мир гибнет в оргии самопожертвования” (Рэнд А. Атлант расправил плечи. Ч. III. А есть А. М., 2009. С. 369). В другом месте Рэнд, будучи кумиром капиталистов, выражает архетип предпринимателя и провозглашает их общее кредо: “Заставь человека почувствовать себя маленьким… виновным. Уничтожь его стремления и его целостность”. Так что вполне можно сегодня ввести еще более радикальный термин, обозначающий некий тип, прообраз современного человека, заправляющего делами в нынешней мировой политике, экономике, культуре, образовании: “постантропологический тип” — нечто, на 59 и на западный манер транслируя прогнозы русской религиознофилософской мысли Серебряного века, предупреждал: “Западная цивилизация стоит перед полной опасностью обездуховления… Нигилизм по своей сущности есть, скорее, основное движение Запада <…> Его развертывание может иметь следствием только мировую катастрофу. Нигилизм есть историческое движение народов земли, втянутых в сферу влияния современной западной цивилизации”5. Немногим позже (в 1988 г.) Ю. Хабермас на новой стадии распространения нигилизма констатировал наступление уже “постметафизической” эпохи с ее “постметафизическим мышлением”. Так или иначе, но факт иррелигиозности и метафизической нечувствительности наших времен, хотя бы исходящий от философски компетентной и правильной по сути критики метафизики, ныне и определяет окончательный, на мой взгляд, срыв западной цивилизации в ценностно бесхребетный и размытый, идейно и ментально исповедуемый релятивизм, когда относительные, спонтанные, сплошь надуманные и раздутые “ценности” творятся распоясавшейся субъективностью из себя самой, т.е. как бы из “ничто”. Сегодня в соответствии с законом “отрицания отрицания” заговорили уже о “посткультурной”, “постчеловеческой” и даже о “постсекулярной” эпохе, в постмодернистском запале стараясь, видимо, расстаться не только со столь ненавистной христианской, сдерживающей биологический эгоизм традицией, но и с возникшими внутри нее, противоположными и часто даже враждебными ей по духу порождениями (“гуманизмом”, “просвещением” с его окончательной секуляризацией ума, релятивизацией ценностей, беспринципностью и т.д.). Странным образом именно этот, по сути ницшеанский, манящий, “постметафизический” ориентир, открывающий и указывающий через не ограниченную никем и ничем “свободу” путь в смысловое и историческое “ничто”, продолжает связываться теми, кто управляет сегодня миром, с “Прогрессом цивилизации” (в их понимании именно с заглавной буквы). мой взгляд, только по виду человеческое, получеловеческое, причем безудержно распространяющееся по планете в виде своих больших и малых, плохих и хороших, но очень многочисленных копий. Это постантропологическое “существо”, окончательно оторвавшееся от традиции и веры в Смысл, не желающее к ней возвращаться несмотря ни на что, борется и стремится искоренить любую традицию и любую религию, уверенно исповедует в мыслях катехизис предельно релятивистской “философии ничто” во всех его проявлениях, а в поведении — воплощение биологических и социальных инстинктов, при этом обязательно насаждая повсюду вокруг себя соответствующие, жестко прагматичные ценностные и поведенческие стереотипы и правила. 5 Цит. по: Гайденко П.П. Философия искусства Мартина Хайдеггера // Вопросы литературы. 1969. № 7. С. 103, 115. 60 Восприятия жизни и стереотипы мироощущения современного человека С точки зрения христианской антропологии и историософии в этом “прогрессивном” стремлении как бессознательной мотивировке постмодерна усматривается и четко прослеживается апокалиптика. Если говорить в терминах психоанализа, то речь идет о навязчивом зове “инстинкта Танатоса”, когда построение жизненной траектории по типу “бытия-к-смерти”, скрытого бессознательного стремления сначала к духовному, а потом и к физическому развоплощению во всех его многочисленных проявлениях внутренне принимается и усваивается огромными массами людей, прошедших многовековую либерально-гуманистическую “обкатку”. В выродившейся секулярной парадигме на последнем этапе (по типу веберовской рационализации мышления) из целого сонма душ улетучивается, а часто и вовсе исчезает (по Веберу, “расколдовывается”) религиозная вера в ее каноническом, традиционном смысле. На ее место откуда-то из глубины атеизированной “отчужденной экзистенции” начинает звучать и всплывать в сознании вечный, обращенный к человеку один только зов “ничто”, — зов чего-то пугающего без былой надежды на вечную жизнь, на которой стояли и стоят все традиционные религии спасения. Этот “зов ничто”, создающий в сознании ценностный и смысловой вакуум, закономерно заполняется и заглушается шумом и блеском преходящих ценностей современной цивилизации, сопровождается наполненной суетной активностью жизнью, в которой вконец “осуетившиеся” от лишней деятельности люди, продолжая адски бояться смерти и пытаясь заглушить в себе “страх конца”, уходят в себя, живут в своем психологически беспокойном, онтологически пустом и замкнутом мирке с его стереотипно-ментальным, узким имманентным пространством. Удивительным образом этот секулярный, трансцендентно безнадежный, атеистический страх смерти как бесповоротного исчезновения в небытии, т.е. окончательного личного конца в потоке бессмысленной эволюции как столь же бессмысленной смены организмов, отодвигает куда-то на периферию сознания, как бы вымарывает в человеке его исконное свойство и право — способность остановиться, отстраниться от “жизни мышьей беготни” (А.С. Пушкин), призадуматься о конечности и тленности существования всего и вся. Люди, не рефлектируя, не ощущая уже смысла происходящего с ними и по этой причине не задаваясь “последними вопросами”, всеми силами пытаются жить так, как будто их личного конца не будет вовсе. Естественно, им остается только до последнего цепляться за земные блага, свои стереотипные установки и привычки, т.е. за порожденные всем 61 этим “ценности”, постоянно выдумывать воспроизводить и “радиоактивно”, импульсивно распространять и даже навязывать эти ценностные установки вокруг себя, чтобы хоть как-то отвлечься от печальных мыслей. Так, вконец секуляризованный, постмодернизированный человек пытается автономными, чисто психологическими средствами заткнуть родовую “дыру зияющего ничто” в своем сознании. Что же нового с точки зрения христианской историософии вносит постмодерн в универсальную ситуацию грехопадения человека? Вышеописанные духовно-душевные свойства и состояния сознания современного человека не вчера начались, и человек постмодерна, на мой взгляд, есть концентрированное качество долгого процесса дехристианизации мышления с усиленно дискретным менталитетом и плюральным мироощущением. В постмодерне с его всегдашним “нет” как бы “итожится” и фокусируется все обессмысливание жизни за последние век-полтора. Именно отсюда возникают и минорные темы рафинированного “одиночества” интеллектуалов, “от-колков” (И. Бродский), и тотальная пропаганда содомии, и “маразматическое детство” человечества с провокационными, заведомо внеморальными выходками радикалов эпатажа и бесстыдства, и прямой “накат” на церковь, мораль, традицию, да и вообще на чувство меры и здравого смысла как таковые. Это такая игра в скорую и неминуемую смерть: не вальсингамов безысходный, исходящий от реальной угрозы массовой гибели кураж, — “есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю”, — а такая ненастоящая смерть в кадре или на сцене, позерство мелодраматического актера. И все же при всей наигранности и искусственности постмодернистских “сцен” и поз в процессе анализа эфемерной современности следует все-таки исходить из той богословско-философской установки, что человек изначально, инстинктивно, на генном уровне религиозен, хотя бы в силу того же “апофатического” факта чувствования и осознания им жесткой и неумолимой эмпирики конечности всего рода человеческого и себя лично. Да, ценностномировоззренческий вакуум и религиозная незрячесть и нечувствительность человека наших времен делают свое черное дело, корежа и добивая мирочувствование обездоленного сознания. Ведь в этот непреодолимый информационный гул современности и зов ценностей небытия нашей эпохи благодаря мощнейшему и разветвленному аппарату соблазнения ими и навязывания их включены все “цивилизованные” люди как индивиды с совершенно иной, нежели у традиционалистов и консерваторов, жизненной ориентацией. Однако в этот же зов, несомненно, вслушиваются, творят и вечно воспроизводят его и ведóмые самыми разными мотивами, как-то 62 по-своему мужественные современные жрецы, вожди цивилизации, проповедующие “ничто”. Их идеи, ценности, планы и замыслы явно небытийственного и потому не абсолютного, а сугубо релятивистского происхождения: они изначально антиабсолютистски, антибожественно (а по форме иногда толерантно, агностически, а то и просто богоборчески) настроены и мотивированы, а значит, и онтологически, как это ни парадоксально, антигуманны именно в силу своей антиметафизической, а значит, и античеловеческой ориентации. Соответственно и ценности, формируемые на этом небытийственном уровне (я имею в виду отлаженное производство сплошь надуманных ценностных ориентиров как целой системы соблазнов), носят религиозно-негативный, относительный, хотя и крайне привлекательный и увлекающий характер. Для подлинно религиозного сознания распознание подобного рода целей и методов не составит большого труда. Однако вечно подверженная соблазнам, противоречивая, а теперь еще и сильно тронутая духом атеизма и демократии постсоветская Россия вечно готова покупаться (в который уже раз за последний век!) на такие в исторической перспективе сомнительные обещания. И.А. Ильин, пресытившись “горьким хлебом на чужбине”, писал: «Каждый народ творит то, что он может, исходя из того, что ему дано. Но плох тот народ, который не видит того, что дано именно ему, и потому ходит побираться под чужими окнами. Россия имеет свои духовноисторические дары и призвана творить свою особую духовную культуру. Нет единой общеобязательной “западной культуры”, перед которой все остальное — “темнота” или “варварство”. Запад нам не указ и не тюрьма. Его культура не есть идеал совершенства… И нам незачем гнаться за ними и делать себе из него образец»6. Тем не менее процесс распространения на постсоветском пространстве западных ценностей, влекущих своим маммонизмом и связанных с ним благ и удовольствий, что ни говори, идет успешно: словно испускаемые кем-то невидимым резонансные колебания, “радиоволны” тут же подхватываются и разносятся через разветвленную по всему миру систему СМИ, напичканную многочисленными (как правило, насквозь продажными, но бывает и добровольными) эпигонами либерального секуляризма. Так ничтожное в процентном отношении количество изворотливых умом отцов-идеологов, банковских и политических заправил, целиком погрязших в “демонических структурах небытия”, диктует своим эпигонам и охраняющим их ландскнехтам как само направление их мыслей, так и тип их жизни, обещает, зазывает, пропагандирует переустройство и улучшение жизни на любой манер. 6 Ильин И.А. О русской идее // Возвращение. Минск, 2008. С. 462. 63 «Позитивизм поган. Атеизм поган. Революция погана. Социализм поган. И позитивизм “обещает”, и атеизм “обещает”. Все “обещают”: приди “к нам”, прими “нас”. Тепленькие старые дома растворяются, и амфибию впускают. Амфибия вползает на стол, на стул, лезет в детскую, лезет в спальню. Всех лижет. И всем холоднее, и весь дом становится холоднее “непонятно от чего”, — “потому что ведь ласковый зверь их лижет”. Но в него вошло новое существо, с новой душой и новым законом жизни. Это смерть. Позитивизм есть смерть. Атеизм есть смерть <…> Смерть и только»7. Сегодня в условиях неограниченных возможностей лепки и отлива общественного сознания в нужные формы “стремление к Танатосу” приобретает все более жесткий характер тотального контроля: в метафизическом и социально-историческом плане нынешнюю стадию переродившегося глобального либерализма вполне можно охарактеризовать словами П.В. Анненкова, примененными им к классику марксизма, — “демократическая диктатура”. Предапокалиптика, зазывы к смерти. Вполне осязаемое увязание, пробуксовка и связанное с этим предчувствие скорого наступления краха либерального проекта с его глобальной экономикой, в основе своей грабительской, спекулянтской и паразитарной, заставляют мировые финансово-политические элиты быть все более идеологически твердолобыми, теоретически косными и потому беспомощными. Чтобы лучше уяснить главное противоречие нашего времени и ближайшего будущего — противоречие между интересами глобального и национально (регионально) ориентированного бизнеса и в этой связи предстоящую жесткую борьбу двух этих геополитически, экономически и даже где-то ценностно противоположных парадигм, — следует попытаться проникнуть в главные жизненные интенции, цели и менталитет тех, кто создал, трансформировал и культивирует нынешнее положение дел в мире. Изнутри российских реалий проникновение в суть процесса крайне затруднительно, поскольку Россия с ее компрадорскими элитами не является сегодня не только сверхдержавой, но и суверенным государством в изначальном смысле этого слова: она управляется извне (пока в форме относительно “мягкого”, не военно-силового варианта подавления и диктата), а значит, тащится в хвосте интересов главных акторов и векторов сил мировой политики, политически и социокультурно почти никак не определяет облик будущего планеты, форму и конфигурацию различного рода отношений в мире, т.е. не способна сегодня выработать внутри себя и показать остальному миру ценностно-смысловые ориентиры дальнейшего развития человечества. 7 64 Розанов В.В. Сумерки просвещения. М., 1990. С. 319. Россия скована не только извне, но и изнутри: скована теми, кто ею сегодня правит, поэтому качество власти и элит есть теперь вопрос определяющий и даже судьбоносный. Однако в плане вышесказанного нужно четко представлять себе психологию разветвленного клана творчески неспособных, абсолютно безыдейных и аморальных российских нуворишей, на стыке и ломке эпох наскоро скроенных историей по типу слегка окультуренных Лжедмитриев, временщиков и Семибоярщины. Метафизику, “идеальный тип” и психологию этого постсоветского типа напористых, беспринципных и авантюрных по своему складу людей, получивших все и сразу8, ни в коем случае нельзя отождествлять с исторически и парадигмально сложившимся обликом и характером их могущественных заморских хозяев и покровителей. За последними — многовековая либерально-буржуазная традиция с ее давно сложившейся, теперь фиксированной идеологемой и определенной шкалой неукоснительно насаждаемых по всему миру ценностей. Нужно понимать, что выстраданные Западом капиталистические ценности при всей их релятивности и трансформации в рамках секулярного проекта слились воедино с их носителями и обладателями, пустили корни и крепко проросли в их сознании и фактически неотличимы и неотрывны от буржуа западного типа. Наши же доморощенные чиновники, предприниматели и банкиры (и даже те из них, кто проходил буржуазно-капиталистическую обкатку на Западе) только внешне, формально усвоили западный тип жизни с его манерами и базовыми ценностными установками сознания. Н.В. Гоголь, как известно, называл вечное угодничество и подражательство таких натур “обезьянством”. Так что относящиеся ко всем нам в целом слова В.В. Розанова: “Русские всегда склонны носить за кем-то зонтик” — стопроцентно и в первую очередь применимы именно к нашим компрадорам-западникам с их лакейскими повадками и психологией9. При анализе типовых отличий коренного “западоида” 8 Эта масса представляет собой такой постсоветский людской сплав, состоящий из продажного в массе своей чиновничества, банкиров и примкнувшей к ним части “успешных” предпринимателей. Этот узкий социальный слой (“малый народ”) раковыми метастазами пронизывает все тело России. “Центром поражения” является растущий как на дрожжах слой «российских миллиардеров по версии журнала “Forbes”». 9 В сущности, все просто. Как, например, у А.С. Панарина: «Кто нами правит? …Особенность российской ситуации в том, что наш новый предпринимательский класс, появившийся в результате приватизации, с самого начала начал формироваться в условиях оспоренного гражданского консенсуса. Расставание с коммунизмом было истолковано как расторжение союза со слабыми в пользу сильных. Но разрыв с “экономически не приспособленным” большинством собственного народа автоматически означал необходимость союзов на стороне — в глобальной международной среде» (Панарин А.С. Народ без элиты: между отчаянием и надеждой // Наш современник. 2001. № 11. С. 18). 65 и нашего бескорневого западника всегда нужно держать в исследовательской памяти, что не Россия начинала этот секулярно-либеральный проект в частнособственнической капиталистической упаковке; не наша страна прожила свою историю в жесткой, вошедшей в плоть и кровь “западоида” буржуазной парадигме, не она выдвигала, разрабатывала и воплощала в своей национальной истории теорию развития и генезиса капитализма и культивировала повсюду либеральные ценности; не она подвела теперь мир к экономическому, геополитическому, экологическому и в конечном итоге антропологическому краху и конформистскому типу обездушенной и опустошенной жизни. Зато Россия, сильно “притормозившая” и взявшая долгую паузу на пути капиталистического развития в ХХ в. (именно эти “отсталость и варварство” России всегда ставятся ей здешними и тамошними либералами в вину), сохранила остатки нравственных ценностей и общинности, хотя бы и в ложной форме коллективизма. Однако роковые мировоззренческие и моральные последствия советской формы правления с ее государственным атеизмом и тоталитарными методами правления все-таки обернулись для России вторым за ХХ в. социокультурным и мировоззренческим крахом, и она, оторванная от своей национальной традиции, идейно растерявшаяся, морально опустошенная и надсаженная, физически сильно изношенная и оскудевшая, в свой ценностно и мировоззренчески роковой постсоветский период сразу оказалась в сфере влияния “мирового сообщества” с его крайне агрессивной, но уже выродившейся изнутри, чисто спекулятивной и открыто попирающей все традиционные ценности глобальной либеральной моделью. Российское мгновенное перевоплощение из социализма в либеральный постмодерн с его мощной информосферой и влекущими псевдоценностями оказалось ничуть не легче, а для сознания советских граждан гораздо переломнее и драматичнее, чем совершенный семьюдесятью годами раньше “скачок из феодализма в капитализм”, как нас умело убеждала советская (а теперь и либеральная) историческая наука и идеология. Начиная с перестройки Западу уже можно было легко брать нас голыми руками: начатый еще декабристами, потом разночинцами-западниками, а в ХХ в. февралистами, т.е. либералами-западниками, затем открыто продолженный большевиками на базе марксистской идеологии и государственного атеизма процесс обездуховления целых масс народа и разрушения традиционного национального сознания ныне успешно продолжается посредством постмодернистской реинкарнации либеральных идей и ценностей. Так что у наших компрадоров как антропологического типа, с одной стороны, за спиной давняя нигилистическая российская традиция жестко протестного позиционирования себя, 66 причем всегда идеологически сопряженного с социальной утопией маниловского мифологического толка, а с другой, парадоксальной стороны, фактически никакой метафизической и онтологической укорененности в западной, с молоком матери впитанной “западоидом” либеральной парадигме и традиции. Наш западник всегда по сути своей русофоб, оппозиционер любой российской власти, заведомый идейный оппортунист и предатель национальных интересов, напрочь лишенный религиозного чувства любви к родной земле, истории и русскому народу. Однако у него есть глубинные черты характера и всего его мироощущения, объединяющие его с “западоидом” и автоматически делающие нашего западника добровольным эпигоном глобального либерального проекта: секулярный в своей основе нигилизм, агностицизм и прямо вытекающая из них градация либеральных ценностей сплошь земного, а значит, нехристианского происхождения, содержания и направления, толерантного или прямо богоборческого — неважно. В данном случае форма отхода от веры и традиции, мягкого или жесткого, смыслового мировоззренческого значения не имеет10. Для нас крайне важны мотивы, методы, формы и сама стратегема этого либерального противостояния традиции, а значит, религии и исторической церкви на современном этапе. Нынешнее, цивилизованное, расслабленное негой всевозможных товаров и услуг человечество (которое на Западе определяют как “общество потребления”, “цивилизацию досуга”, “фестивальную цивилизацию”, “цивилизацию отдыха”, “виртуальное сообщество” и т.п.) коренным образом, по самому своему качеству, отличается от людей прошлых эпох двумя вещами. Во-первых, степенью религиозной нечувствительности и стадией прогрессивного развития как мерой обездушевления. Из этих качеств людского материала вытекает полное нежелание и даже неспособность восставать и бороться за Истину, за Идею, за религиозные и нравственные убеждения как таковые, т.е. как абсолютные ценности жизни. Только видимые, предельно ощущаемые, экономико-хозяйственные ухудшения могут как-то расшатать ситуацию, вызвать у современного человека протест и даже ожесточение в виде “классовой борьбы” за “социальную справедливость”, понимаемую, как 10 «Люди, преисполненные капиталистического духа, — констатирует М. Вебер, — теперь если не враждебны, то совершенно безразличны по отношению к церкви. Благочестивая скука рая не прельщает столь деятельные натуры, а религия представляется им лишь средством отвлечь людей от трудовой деятельности в этом мире… [Так что] развитие “капиталистического духа”… должно быть выведено из его принципиального подхода к последним вопросам бытия» (Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 94). 67 правило, исключительно биологически, материалистически, экономически, иногда социально-политически. Во-вторых, в обществе потребления и досуга с его социальными гарантиями и преференциями степень несения бремени свалившихся невзгод, т.е. мера терпения падения материального жизненного уровня гораздо более занижена по сравнению, скажем, с эпохой восстаний и революций XIX — начала ХХ в. в Европе и России. Привычка жить по-конформистски хорошо, в уже достигнутом довольстве и достатке, не позволяет массе людей даже допустить мысль о такой степени падения уровня жизни, которая при кризисах достаточно безболезненно переносилась человеком, скажем, еще полустолетием раньше. Параллельно культивируются “права и свободы”, что, несомненно, напрямую сопряжено с убыванием духа, с процессом атрофирования подлинно религиозно-морального, христианского чувства, предполагающего терпение обстоятельств и какоеникакое смирение. “Комфорт родит предателей”, — как-то заметил князь по происхождению и пролетарий пера Е.Н. Трубецкой. Уточним: предателей традиции, религии, родины, человека в себе и в других... Чтобы сделать человека таким как теперь по качеству11, секуляризм, даже в своем довольно позднем, крайнем, морально-либеральном выражении, должен был претерпеть колоссальную идейноценностную трасформацию и ныне дойти до стадии самоотрицания как окончательного отрицания любой духовно значимой традиции, исторической церкви и религии со сведением ее сначала до пресловутого “частного дела”, а потом и вовсе до толерантности как духовного безразличия к Истине. Сегодня процесс ценностного “обесточивания” цивилизации продолжается и с каким-то даже остервенением осуществляется глобальными элитами как носителями и выразителями негативной духовной инерции в виде либеральной идеологемы. “Мировая закулиса”, холодное дыхание которой почувствовал и описал еще И.А. Ильин, сегодня, фактически уже завоевав мир, начинает чувствовать предстоящий крах и пото11 Известные строки стихотворения Ф. Тютчева: “Не плоть, а дух растлился в наши дни, / И человек отчаянно тоскует” — требуют сегодня переделки. Человек уже даже не тоскует, он “осуетился” в мыслях и действиях, самом типе жизни. Поэтому вернее было бы сказать, что человек потребления отчаянно мельчает, тупеет, нивелируется, стереотипизируется, примитивизируется, стандартизируется, по-бердяевски опошляется, биологизируется и живет по преимуществу инстинктом, удовольствиями и шопингом в широком смысле этого слова. Такое человечество уже не вызывает ничего, кроме отторжения и пренебрежения, и его нужно просто стереть, уничтожить навсегда, бесповоротно и без какой-либо возможности возрождения. Именно такую идею проводит в своем нашумевшем фильме о конце света “Меланхолия” Ларс фон Триер. 68 му действует безапелляционно и исступленно, крайне безжалостно стремится во что бы то ни стало подменить, а потом и вовсе отменить и стереть из общественного сознания традиционные ценности12. Однако ее нынешнее действо уже не воспринимается так однозначно даже в среде расколовшихся топ-элит и околоэлит. Цивилизационный или, точнее, “антропологический кризис” породил в части либеральных элит и особенно в их нижнем, обслуживающем и крайне многочисленном паразитарном слое эпигонов и ландскнехтов разброд и шатание умов. Это брожение и сомнение преимущественно не в самой “истинности” неолиберализма, сколько в методах и путях ее дальнейшего осуществления. Ведь многочисленная прислуга мировых элит, поощряемая бонусами, живет и движима, как правило, исключительно страхом потери нажитого нервами десятилетий, а еще, конечно, выгодой и инстинктом, сверху иногда даже разбавленными и приправленными псевдо- и квазирелигиозностью разного рода. Ведь жить без веры и без ценностей вообще человеку невозможно. Однако, на мой взгляд, именно эксцентричность, неустойчивость, духовно-нравственная бескачественность и пластичность сознания части довольно широких чиновничьих, “управленческих”, корпоративных и прочих слоев и сглаживают сегодня прямо-таки мальтузианскую или нацистскую, расовую рациональность и безжалостность империалистического постмодерна, являя собой смягченный вариант, своеобразную степень отклонения от заданного либеральной моделью безжалостного плана освоения всего человечества. Это отчасти и вызывает рецидивы гуманности, сдвигает шкалу либерально-агностических ценностей в сторону ценностей христианского гуманизма прошлого, который был хоть как-то декларативно ориентирован на Традицию, хотя бы внешне, из сопротивления консервативных граждан прилеплен к ценностям христианской церкви, а не к секулярному “ничто”. 12 «Отказ США от жесткого насаждения своей ценностной базы оставляет весь мир в глубоком идеологическом вакууме. <…> Это само по себе крайне опасно и чревато распадом, серьезными проблемами, в первую очередь распадом мира на многочисленные и весьма враждебно относящиеся друг к другу кластеры. <…> Главный вектор, определяющий направление развития современного либерального общества, — это упор на “средний” класс. Представителям этого класса постоянно внушают убеждение, что разные традиционные ценности гроша ломаного не стоят, коли они компенсируются ростом доходов. <…> Это один из способов сохранения власти. Элита таким образом объясняет народу, что самая главная и, в общем, единственная ценность на свете — это деньги. <…> Именно отсюда идет разрушение семьи через ювенальные технологии и постоянную пропаганду гомосексуализма, разрушение религии и церкви, уничтожение образования, национальной культуры (именно культуры, а не ее имитации для поддержания туризма) и развитие так называемого мультикультурализма» (Хазин М.Л. Мир на пороге новых времен // Дружба народов. 2012. № 7. С. 9, 11). 69 Итак, с финансово-экономической стороны видится, что главным противоречием нашего времени является противоречие между глобальным либеральным бизнес-проектом, осуществляемым через метастазы ТНК, охватившие уже весь мир, и столь же пока либеральными по своей ценностной ориентации региональными и национальными элитами. Дальнейшая и, думается, не столь отдаленная по времени динамика глобальных событий довольно скоро покажет, что именно этим главным противоречием будет определяться ход и сам вектор истории. Думается также, что в связи с довольно скорым и резким дроблением мирового рынка на самостоятельные экономические и политические регионы будет нарастать роль традиционных, т.е. по сути религиозных, национальных и даже имперских ценностей. Сегодня пока ясно одно: дела в современном мире, подручном либеральному проекту с его набором релятивистских ценностей, в мире, как в глобальной информосфере, явно идут к завершению, чреватому трагическими трансформациями, столкновениями и даже катастрофами. Представляется, что сопротивление крайне косных, идеологически либеральных глобальных элит ожидается быть бескомпромиссным, жестоким, может быть, даже где-то беспощадным, к тому же навеянным страхами и тревогами. Например, всю нынешнюю политическую доктрину и военную геополитику США с точки зрения психоанализа можно интерпретировать как реакцию на засевший где-то на утробном уровне жуткий страх смерти (чуть мягче — страх неудачи, ослабевания и даже сдачи мировых позиций, оскудения и исчезновения либерального проекта, на который у идеологов и эпигонов, что ни говори, жизнь все-таки положена). Потому и диктуемая этим страхом “сознательная” политика беззастенчивой, попирающей всякие нормы агрессии (у психоаналитиков — “мортидо”) есть просто оборотная сторона бессознательной тяги к смерти через тотальное господство над миром, вплоть до устроения человечеству третьей мировой войны13. Как представля13 Соответственно этому будет выстраиваться и вся купленная на корню и продажная по своей сути информационная политика глобального бизнеса, т.е. навязываться, оправдываться и аргументироваться (якобы через “вечные либеральные ценности”) система взглядов, жизненных установок с “демократической” пропагандой откровенно людоедской, человеконенавистнической политики в различных регионах мира и т.п. Этим же желанием безраздельного господства над умами определяется и беспрецедентное давление в 2012—2013 гг. на Римско-католическую церковь в связи с отречением папы Бенедикта XVI и выборами нового папы Франциска, с оказанием глобальными элитами сильнейшего давления на папский престол как извне, так и изнутри, через собственные лоббирующие группировки в кардинальской и священнической среде, включая гомосексуалистов как откровенных содомитов и покровителей феминизма с его радикально-реформаторскими требованиями немедленного введения института женского священства вопреки всем церковным канонам даже обновленного католицизма. 70 ется, именно о наших и наступающих временах накануне своей смерти на самом рубеже XIX—XX вв. говорил Вл. Соловьев, когда странным для своих современников образом “воочию” прозревал, что наглый напор сил зла в мире, по мощи наступления и по скорости опережающий рост и влияние на земле сил добра, катастрофически увеличивается. В этой связи вся нынешняя политика глобального бизнеса США и их сателлитов есть нигилистическое по своему источнику разворачивание идеи. Это игра, ведущаяся мировыми игроками в состоянии нынешнего цейтнота, цейтнота при явной угрозе экономического коллапса, игра, осуществляемая на “великой шахматной доске” планеты с открытыми, отнюдь не шахматными приемами, а силовым способом решения всех проблем, протекционизмом геополитических ценностей, идей и задумок глобального бизнеса, провоцированием откровенно надуманных конфликтов, постоянными провокациями (типа создания системы ПРО), организациями заговоров и переворотов, тотальной тайной слежки, убийства или ареста любого неугодного человека практически на всей территории Земли с бессрочным содержанием и пытками в тайной сети тюрем ЦРУ. Что это, как не нигилистическая, ницшеанская по духу, но иссякающая и заканчивающаяся карикатурой постмодерна “воля к власти”, неиссякаемая тяга “ничто” к мировому господству, явное стремление овладения всем миром посредством опутывания его своими “ничто”-жными, у-“ничто”-жающими замыслами, квазиидеями, которым соответствуют самые разные структуры, навязывающие определенные ценности. Конечная цель здесь, на мой взгляд, — погружение целых регионов мира с их многочисленным “лишним” населением в состояние деструкции, “управляемого хаоса”. В религиозных и богословских кругах также чувствуется теперь размежевание и обострение борьбы: ортодоксы, стоящие на позициях традиционного прочтения Библии и Священного Предания, заговорили о том, что наступают апокалиптические времена, и “пришествие царства Антихриста” как конкретного и личного воплощения идеи манящего и соблазняющего огромные массы людей “ничто” теперь усиленно и ускоренно готовится посредством повсеместного насаждения якобы демократических, а по сути тоталитарных процедур и форм, т.е. таких информационных условий, в которых против сформированного и зафиксированного кем-то невидимым “общественного мнения” с его “неолиберальными ценностями” никто в мире и слова бы против сказать уже не посмел. Этот процесс искоренения традиции вместе с любым традиционным способом мышления и его попытками противостояния и инакомыслия оперативно и умело закрепляется юридически, за71 конодательно уже не допускаются никакие противодействия ни в одной из жизненно важных сфер. Получается так, что принимаемые у нас стратегические законы уж никак не способствуют “росту нравственных отношений в обществе”, как того хотел П.И. Новгородцев, и воспитанию “истинного правосознания граждан”, как учил И.А. Ильин. “И когда наши ведущие политические лидеры и правозащитники призывают нас соблюдать и уважать законы, — пишет о. Евгений Соколов, — то они должны нам предварительно показать, что принятые всеми нашими законодательными инстанциями законы не противоречат объективным законам, по которым Бог сотворил мир. [А незнание и невыполнение духовных законов бытия] гарантирует наступление страшного: человеческие законы сегодня призывают к духовному беззаконию”14. Параллельно продолжается информационное давление и насаждение ложных и отживших свой либеральный век ценностей. Все это начинает уже попахивать не мнимой, а реальной предапокалиптикой, предвестники которой — высшие слои мировой финансовой элиты как представители и выразители того самого “постантропологического типа” человечества. Как раз эту предапокалиптику, хотя и в несколько иной, панмонголистской форме, и прозревал более века тому назад Вл. Соловьев. Самое начало ее тягучего процесса ощутили на себе и описали и другие гениальные русские философы, много размышлявшие о судьбах России и мира. И только “наши” политические и околополитические, финансовые и культурные элиты в силу полного отчуждения их от народа полностью игнорировали нашу национальную, в том числе и философскую, традицию. Факт их метафизической нечувствительности и охваченности их сознания частностями, в которые они предельно погружены и вечно погружают других, говорит о том, что наши элиты в массе своей не хотят видеть, несмотря на громадный практический и теоретический опыт всей русской религиозной философии и антипозитивистской социологии, очевидные вещи и тенденции современной истории. Сегодняшний исторический “момент” — это, так сказать, адекватное воплощение в жизнь болей и предсказаний полувековой давности философии экзистенциализма западного типа, неолиберализм в своем глобальном действии. Это воплощение изнутри вовне и глобальное, резонансное распространение “ничтойного” типа мышления, предрекавшего погружение во времена железной, предсказанной М. Хайдеггером поступи нигилизма по всей планете с ее духовно дезориентированными, морально расслабленными 14 Соколов Е., прот. Выбор духовного тупика. URL: http://ruskline.ru/analitika/ 2011/12/27vybor_duhovnogo 72 и обезволенными массами населения, которые так любит описывать постмодерн. Исторический контекст невозможно исследовать вне рамок теории ценностей, причем в их высшем, а не подручно-инструментальном проявлении. Речь здесь идет о контексте как о сфере, покантовски пытающейся соединить теоретический и практический разум, этику и социальную гносеологию воедино. Ценность и норма — это и объективно присутствующая в бытии реальность, и факт морального сознания личности как отражения этой ценностно окрашенной реальности, и ключевой, основополагающий принцип культуры и общества. “Мир ценностей не есть неподвижный, идеальный мир, вызвышающийся над человеком и свободой. Он есть его мир, подвижный и творимый”15, — констатирует Н.А. Бердяев. Светский субъективизм, закономерно и причудливо переросший ныне в постмодерн, сторонится ориентиров на Абсолютное и излучаемые им ценности. “Ни совесть, ни инстинкт жизни не гарантируют от ошибок жизни в условиях разорванного бытия субъекта, — ставит диагноз Н.О. Лосский. — Вот условия отчужденного мира: всякий предмет (поступок, вещь, существо) вызывает неизбежно амбивалентную, двойственную реакцию чувства и воли: с одной стороны, он переживается как приятный или восхитительный или возвышенный и желательный, а с другой — как неприятный, опасный, или тревожный, отягощенный заботами и, стало быть, нежелательный. Вот незнание на что решиться на каждом шагу создает тяжелые положения. <…> Отсюда и склонность у многих доверять релятивизму, субъективизму, скептицизму как надрыву воли. <…> Тут никакая аксиология не поможет”16. В мире релятивизма каждый исследователь свою “безоценочность суждений” ставит себе в заслугу. Еще неокантианец В. Виндельбанд, защищая общезначимость ценностей и норм, предупреждал: “Релятивизм — это отставка философии и ее смерть. Поэтому она может существовать лишь как учение об общезначимых ценностях”17. В этой статье описаны основные тенденции релятивизма, приведшего к отрицанию абсолютных ценностей и позиции человека в мире между инстинктом Танатоса и тормозящим его страхом. Что же остается социальным наукам, социологии в частности? “Для современного передового мышления, — констатирует А.Ф. Лосев, — совершенно не существует никаких неподвижных категорий. Все категории текут, меняются, и все они находятся в вечном ста15 Бердяев Н.А. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики. М., 2003. С. 82. 16 17 Лосский Н.О. Ценность и бытие. Париж, 1931. С. 176. Виндельбанд В. История новой философии. Т. 2. СПб., 1905. С. 378. 73 новлении”18. Однако вечное становление без каких-либо стабильных фиксаций социального бытия тем более нельзя засечь социологически, что заведомо создает иллюзию исследования (“мультипликацию общества”), некую игру в творческую активность сознания самого по себе. Это, конечно, интеллектуально увлекательно, но историософски и философски бесплодно. За тридцать лет, прошедших с момента написания А.Ф. Лосевым этих строк, ситуация только усугубилась: “Истина” заменена знанием, религиозные универсальные идеи и ценности — секулярными интересами с их приземленными смыслами. Круг, кажется, замкнулся: западноевропейская рациональность, выросшая из иррационального, религиозного корня посредством средневекового теологического толкования христианской веры, с одной стороны, и возрождения античной философии — с другой, пройдя стадии номинализма, реализма, объективного и субъективного идеализма, в конечном счете превратилась (по законам диалектической логики) в крайний субъективизм, соседствующий со скепсисом. Параллельно и фактически одновременно с этим мыслительно-ментальным процессом и европейская культура в целом, пройдя этапы Возрождения, христианского гуманизма, Реформации, Просвещения, критицизма, позитивизма, материализма, в нынешнем постмодерне стремится отрицать разум и логику в их классическом понимании. Все это теперь носит название прогресса, сорвавшегося с морально-ценностных “якорей” традиции социального и гуманитарного знания… Отрицательная инерция следования к смысловому “ничто”, как было показано, несомненно, сохраняется. Вяло пока текущий экономический кризис (а вернее, пугающий образ его), способствующий ослаблению атеистических в своей основе демократических ценностей и даже разочарованию в них, создает совершенно иную общественно-психологическую атмосферу в развитых капиталистических странах. Это атмосфера исключительно светской устремленности из пугающего настоящего к еще более пугающему, неведомому, не сулящему ничего хорошего будущему. Что здесь человеку, сознание которого пронизано демократическими светскими ценностями и верой в прогресс, идеализировать? За что цепляться умом в состоянии исторической эксцентричности и неопределенности, его туманной вариативности? Остается только всячески идеализировать настоящее, цепляться за него до конца, возводить в абсолют пошатнувшиеся либеральные ценности как идейную базу этого уходящего из-под ног настоящего, чем и занимаются те, кто правит теперь миром, кто привел его к критической точке исторического развития. Налицо наступление периода ду18 Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976. С. 181—182. 74 ховного вакуума, интеллектуального ступора и паралича пассионарности. Многие прозорливые умы теперь утверждают: практика и динамика современной жизни показывают, что авторитарные теории общества (я уже упоминал о “Красном проекте”) в скором времени будут востребованы и воскрешены в общественном сознании, и борьба за выживание, справедливость и солидарность должна будет получить теоретическое и ценностно-идеологическое оформление. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ Бердяев Н.А. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики. М., 2003. Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. Виндельбанд В. История новой философии. Т. 2. СПб., 1905. Гайденко П.П. Философия искусства Мартина Хайдеггера // Вопросы литературы. 1969. № 7. Ильин И.А. Возвращение. Минск, 2008. Леонтьев К.Н. Избранное. М., 1993. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976. Лосский Н.О. Ценность и бытие. Париж, 1931. Панарин А.С. Народ без элиты: между отчаянием и надеждой // Наш современник. 2001. № 11. Рэнд А. Атлант расправил крылья. М., 2009. Розанов В.В. Сумерки просвещения. М., 1990. Хазин М.Л. Мир на пороге новых времен // Дружба народов. 2012. № 7.
