Воспоминания о А.С.Макаренко "Его дорогой"

Михаил СУХОРУЧЕНКО,
председатель колхоза
ЕГО ДОРОГОЙ...
Я один из старых горьковцев. Мне выпало счастье видеть приход Антона Семёновича
в Куряж, строительство и создание куряжской колонии, быть свидетелем многих событий,
связанных с именем А.С. Макаренко.
Детство мое было безрадостным и мрачным. В гражданскую войну был убит отец, а
затем вскоре скончалась мать... Нас осталось 11 детей — мал мала меньше. Вокруг—голод,
разруха, нищета, а мы одни-одинешеньки... Я до сих пор с тяжелым чувством вспоминаю
наше сиротство, тяжелое безвыходное положение, в котором мы оказались.. Семь моих
братьев и сестер умерли от голода, я и три брата — Игнат, Алексей и Яков — каким-то
чудом выжили и начали затем жизнь беспризорных детей.
Когда думаю сейчас об этом, то перед глазами встают бесконечной вереницей
железнодорожные вагоны, буфера и тамбуры, ночевки: под мостами и на садовых скамейках,
у и асфальтовых котлов и в холодных подъездах домов... Так изошло три голодных, полных
мучений года — 1920-й, 1921-й и 1922-й...
Я часто попадал в детские приемники Харькова, Екатеринослава и других городов, но
там было плохо — мрачно и неприветливо, казенно и голодно. Побудешь день-другой в
таком доме и невольно сбежишь: «на воле» нет-нет, да и раздобудешь где-нибудь кусок
хлеба, ну и веселей как-то... возможно, я и в куряжской колонии не задержался бы, если бы
сюда не пришел Макаренко. С его приходом жизнь юных куряжан преобразилась.
Произошло нечто такое, чего мы сразу не могли осознать.
Макаренко создал колонию, в которой каждый из нас почувствовал себя человеком,
равноправным членом трудового коллектива. Никто здесь не спрашивал нас о нашем
прошлом, никто не копался в наших биографиях и душах, никто не попрекал нашим
прошлым... Кредо колонии Горького было максимально простым и ясным даже каждому
малышу: хочешь жить здесь — работай, учись, будь честным, уважай весь коллектив; не
хочешь — уходи и не мешай остальным!
Это было ново и непривычно! А главное совершенно не походило на другие детские
дома и приемники.
«Тут всё странно»,— говорили наши удивленные взгляды. Перемигиваясь друг с
другом, мы молча решили: «Ну, хорошо, поживем — увидим. А заодно и узнаем, кто такой
Макаренко...»
Шло время, и жизнь убеждала нас, что Макаренко — «дядька хороший», что жить с
ним можно, а работать интересно.
Меня и моих друзей-куряжан больше всего поразило то, что Антон Семёнович, когда
это нужно было, работал вместе с нами, засучив рукава. Необходимо было лес заготовить —
Макаренко брал топор в руки и шел вместе с нами. Помню, как мои друзья, будущие герои
«Педагогической поэмы», Задоров, Митягин и другие, взяв пилы и топоры, отправлялись
вместе с Макаренко в лес.
В такие минуты мы видели в Макаренко не начальника, не «завкола» — заведующего
колонией,— а настоящего друга. Можно ли было усидеть без дела, если все мы видели, как
рядом с нами работает наш руководитель?
Антона Семёновича можно было иной раз видеть в столярной мастерской или на
другом каком-нибудь производстве.
Эта простота Макаренко делала с нашими душами чудеса. Могу сказать без всякого
преувеличения, что всё здоровое, честное в колонии сразу же примкнуло к Макаренко. Но и
нестойкие вскоре тоже пошли за ним.
-1-
Всем своим поведением, каждым своим поступком Макаренко умел убеждать.
В колонии Горького Антон Семёнович лично принимал ребят, прибывавших из
детских приемников. Он заботился о том, чтобы новичков сразу же умывали, стригли,
Переодевали, кормили. Потом мы начинали приобщать их к труду. При этом Макаренко
всегда весело разговаривал с пополнением, шутил, пристально всматривался в
новоприбывших, изучал их.
Иногда случалось, что кто-нибудь из новичков «наотрез» отказывался стричься. В
таких случаях Антон Семёнович не делал этого насильно. Бывало, подойдет к такому
молодцу и спросит:
— Почему не стрижешься? Тот отвечает:
— А я не знаю, останусь ли еще тут. Посмотрю на ваши порядки...
— Ну, ну, посмотри. Поживи здесь,— спокойно отвечал Макаренко.
Проходило пять-шесть дней. Если парень еще «не привыкал» к колонийским
порядкам, Антон Семёнович говорил:
— Что ж, придется тебя исключить. Или же быстрей привыкай к нашим порядкам...
— Нет, Антон Семёнович, я лучше пойду стричься, мне нравится тут...— отвечал
парень с взлохмаченными волосами.
Антон Семёнович лишь едва улыбался и глухо говорил:
— Ну, иди.
Но бывало и так, что иной новичок и не приживался в колонии, не хотел стричься, не
хотел работать и учиться.
Макаренко в таких случаях не применял никакого наказания.
— Не хочешь,— иди! — говорил он.— Насильно никого не держим.
Но бывало, таких ребят исключали из колонии.
Нужно сказать, что это ясное, определенное отношение Антона Семёновича
отрезвляюще действовало на окружающих. Каждый видел, что он совсем не шутит с теми,
кто не желает выполнять законы и нормы нашей колонийской жизни, кто не дорожит
колонией и званием колониста. Каждый видел, что он никого не упрашивает остаться в
Куряже, но и никого не гонит.
Всё это заставляло некоторых горьковцев образумить и подумать о своем поведении и
изменить его.
Макаренко обладал чудесной способностью убедительно показать воспитаннику
неуместность или неправильность его поступка.
Как-то группа колонистов играла на лужайке в футбол; среди игроков был и я. В это
время неподалеку утка со своим выводком переходила дорогу. Я выскочил, схватил утёнка и
спрятал себе в трусы. За этой моей шалостью наблюдал Макаренко, стоявший вдали с
группой девочек.
Антон Семёнович подозвал меня. Лицо его было серьезно.
— Ну, покажи всем, какой ты герой,— сказал он.
Мне стало стыдно, неловко. Растерянный, я стоял, держа в руках утёнка.
Антон Семёнович не отчитывал меня, не ругал, не стыдил. Он протер свои очки и
надел их таким жестом, будто говорил: «Дай-ка погляжу хорошенько на тебя, каков ты...»
Я понимал, что не нарушил ни одного правила колонии Горького, никого не обидел,
не оскорбил и всё же поступок мой был каким-то нелепым.
Отпустив утёнка, я снова включился в игру. Но всё время меня не покидала мысль: «И
что за дурь пришла мне в голову с этим утенком?..»
Большой заслугой А.С. Макаренко и его товарищей-педагогов было создание в
колонии Горького крепкого дружного коллектива воспитанников.
-2-
Лишь спустя много лет, когда я уже сам стал педагогом и, как и Антон Семёнович,
работал директором детского дома, я понял, что Макаренко вопросы воспитательного и даже
хозяйственного характера разрешал через коллектив своих питомцев.
Впоследствии мне эта макаренковская школа сильно помогла. Как и Антон
Семёнович, я старался многие задачи решать при помощи моих воспитанников, во многом
копировал Макаренко — иногда удачно, иногда неудачно, но каждый раз неизменно
убеждаясь в том, что доверие к коллективу, вера в его силы и возможности могут делать
чудеса...
Я возглавлял детский дом в трудные послевоенные годы. Это было время, когда
работникам детдомов приходилось обеспечивать сирот питанием, одеждой, налаживать их
учебу в сложных условиях. И все-таки нам было во много раз легче, чем Макаренко,
создававшему горьковскую колонию в страшный голодный 1920-й год.
Заготовку дров, ремонт помещений и другие хозяйственные работы мы выполняли
сами. Я рассказывал ребятам, как трудно было нам, горьковцам, в первые годы
существования колонии и как мы «гуртом», дружно, общими силами сметали со своего пути
все преграды.
Когда коллектив начинал терять веру в свои силы, я рассказывал ребятам какойнибудь эпизод из жизни горьковцев. Это заставляло их призадуматься, а я говорил:
— Думаете, горьковцам легко было? Смотрите, у нас есть мебель, одежда,
оборудование, питание. А вспомните, с чего начинали горьковцы...
Ребята постоят молча, подумают и затем с жаром говорят:
— А мы тоже будем, как горьковцы, Михаил Владимирович! Нам ничего не страшно,
любое дело выполним!
Вот так я убеждался, что Макаренко помогает мне в моей педагогической работе, что
он всегда в трудные минуты стоит рядом со мной.
Макаренко был волевой, крепкой натурой, человеком могучим в духовном
отношении.
В своей жизни я всегда старался подражать Антону Семёновичу, быть на него во всём
похожим.
Первым моим шагом в этом направлении был выбор профессии. Да, я твердо решил
стать, как и Антон Семёнович, педагогом. Моей заветной мечтой было — окончить
педагогический институт.
Упорно я овладевал знаниями в стенах Харьковского Педагогического института. В
детстве я не смог получить должной подготовки, поэтому в юности жадно наверстывал
упущенное, глотал, как говорится, книги, старался получить как можно больше знаний,—
ведь по опыту Макаренко я видел, как много нужно знать педагогу, чтобы уметь толком,
ясно, исчерпывающе отвечать на вопросы.
...И вот закончен исторический факультет. Как и Антон Семёнович, я преподавал
историю, любимый его предмет, а также географию. Восемнадцать лет я был на
педагогической работе, учил ребят в школе, заведовал детским домом.
Вот тогда-то я часто обращал свой мысленный взор в прошлое, в колонию Горького,
припоминал отдельные эпизоды из практики Антона Семёновича. И спустя много лет
каждый случай приобретал для меня особую значимость.
Работая заведующим детским домом, я вспоминал, например, как поступали у нас в
колонии с лодырями. Если попадался парень, упорно не желавший работать, его никто не
принуждал к этому. Лишь на Совете командиров во время обсуждения ему, бывало, скажут:
— Коль скоро ты отдыхаешь и не работаешь, то надень костюм почище и гуляй!
После такого предложения некоторые брались за ум и шли работать. Но находились и
такие молодцы, которые хотели всё же показать свое «я» и упорно уклонялись от труда.
Макаренко всем привил особое, «почтительное» отношение к ним. Их в первую очередь вели
-3-
в столовую, им чуть ли не уступали дорогу. В конце концов лодырь не выдерживал этого
«ореола славы» и, заменив праздничную одежду будничной, шел работать.
Каждый такой случай затем с жаром обсуждался в отряде, где числился прогульщик.
Коллективное мнение ребят играло при этом, пожалуй, бóльшую роль, чем гневное слово
воспитателя. Прогульщик чувствовал, что его осуждает не кто-то старший, а его же
товарищи.
Работая педагогом, я иногда размышлял по поводу этого приема и приходил к выводу,
что в принципе, в своей основе, он не плох.
Был у Антона Семёновича и другой интересный, вполне педагогичный прием.
Некоторые колонисты разрешали себе брать без денег жареные семечки у торговок,
сидевших вдоль старых стен куряжского монастыря. Макаренко терпеть не мог этого и не
прощал таких случаев. Но как дать по рукам мелким воришкам? И тут Антон Семёнович
нашел выход. Он оказался совершенно неожиданным для всех нас. Макаренко отдал
распоряжение подавать в столовой семечки тем воспитанникам, которые были замечены в
краже.
Когда «любители семечек» появлялись в столовой, они неизменно находили на своем
столе очередную порцию этого «лакомства». Но одно дело украсть у торговки стаканчик
семечек и тут же их погрызть, а другое — на глазах у всех ребят получить к столу такое
«блюдо».
У горьковцев существовало железное правило: случай воровства обязательно
обсуждался в отряде. Помимо этого, командир отряда в своем рапорте на Совете командиров
должен был доложить о случившемся. Таким образом получалось, что за совершенный
проступок несли ответственность и сам виновник, и командир отряда.
Этот приём Макаренко был очень правильным. Вся колония видела, к чему приводит
мелкое воровство, а сам «герой» в таких случаях, конечно, жестоко ругал себя за то, что брал
у торговок семечки без денег!
Все эти вопросы решал коллектив. Но его вёл опытный педагог Макаренко: он
направлял его, подсказывал, руководствуясь своим жизненным опытом и педагогическим
тактом, писал его правила и законы... При этом Макаренко давал полную волю коллективу
горьковцев, развязывал творческую инициативу ребят, еще так недавно не знавших своего
места в жизни...
В колонии Горького педагоги настолько близко стояли к своим питомцам, что
создавался как бы единый коллектив нового, социалистического типа. Макаренко и другие
педагоги жили в колонии, знали её будни, знали всех воспитанников.
И ближе всех к колонистам был, конечно, сам Макаренко. Как ни странно, но
особенно сближало его с нами участие в художественной самодеятельности. Макаренко был
инициатором и душой многих интересных дел — концертов, спектаклей, праздников — и
сам принимал в них живое, активное участие. Антон Семёнович писал для нас пьесы,
разучивал с нами спектакли, сам был актером колонийского театра.
Колонисты за глаза ласково называли Макаренко «нашим Антоном» или просто
«Антоном». Я смело могу сказать, что это имя родилось именно во время репетиций, во
время совместного разучивания ролей. Антон Семёнович стал в то время для всех нас
близким человеком. У колонистов, особенно у новичков, быстро рушились ложные
представления о «грозном», будто бы, завколе.
— Разве же он сердитый, если вместе с хлопцами в театре представляет! — вслух
размышляли новички. — А нам говорили, что Макаренко такой... А он совсем свойский...
Антон Семёнович старался вовлечь как можно больше ребят в кружки
художественной самодеятельности, и не только в драматический, но и в музыкальный,
танцевальный и многие другие. Однако, поскольку сам Антон Семёнович играл в
драматическом, то, разумеется, тяга ребят в этот кружок была особенно велика. А вообще,
почти все ребята занимались в кружках.
-4-
К слову сказать, Макаренко настолько серьезное значение придавал художественной
самодеятельности, что наши коллективы из года в год на олимпиадах и смотрах завоевывали
первые места.
Далеко за пределы колонии Горького вышел педагогический опыт Макаренко и как
ни старался кое-кто приуменьшить значение этого выдающегося, по выражению
А.М. Горького «педагогического эксперимента», о методах Макаренко узнавало всё большее
количество воспитателей детских домов и учителей школ. Многие из них старались перенять
всё лучшее из арсенала педагогических средств Антона Семёновича.
В этом мне довелось самому лично убедиться.
Случилось так, что из колонии Горького меня перевели в колонию имени III
Интернационала, Лозовского района, Харьковской области. К своему удивлению, я увидел в
этом коллективе много схожего с колонией Горького. Да и лозовские педагоги отнюдь не
скрывали, что перенимают макаренковский опыт.
Из этого и многих других фактов я делаю вывод, что уже в бытность Макаренко в
Куряже, ещё задолго до выхода в свет «Педагогической поэмы», о работе Антона
Семёновича знал широкий круг его коллег. А поскольку они применяли в своих детских
домах и трудовых колониях его методы, можно безошибочно сказать: методы эти уже тогда
одобрялись очень многими педагогами.
Я уже писал о том, что пошел в жизни по пути Макаренко и стал педагогом. Стали
педагогами и другие горьковцы: Семён Калабалин, Николай Черный, Григорий Славный,
Павел Козлов, Виктор Цуров, Николай Курилов.
С педагогической работой я свыкся, горячо полюбил её и лишь в годы Великой
Отечественной войны прервал её и ушел на фронт. Как и сотни других питомцев Антона
Семёновича, я свято выполнял его завет, защищая Родину. Воевал сперва на Южном фронте,
затем на Третьем украинском. На войне был политруком. Вот уж где мне пригодился опыт
Антона Семёновича!
Беседовал ли я с бойцами, решал ли вопрос о дисциплинарном проступке воина, вёл
ли подразделение в бой — я часто вспоминал нашего Антона Семёновича, человека,
учившего молодежь любить Родину и ценить её превыше всего...
С фронта я вернулся с орденом и несколькими боевыми медалями. И снова взялся за
любимую педагогическую работу в школе и детском доме...
Был директором детского дома в Лозовском районе на Харьковщине, а затем —
директором вечерней школы. Не скажу, что жизнь была спокойной, тихой. Всяко бывало —
и тревог, и волнений, и радостей, и огорчений. Но дело, как говорится, было вполне по мне,
по душе—макаренковская работа! Со стороны могло показаться, что я на этом учительстве
так бы и век свой окончил, да и я, по правде, так же думал.
А вот получилось, что стал я председателем колхоза, о чем совершенно не жалею.
Когда партия призвала тридцать тысяч коммунистов на руководящую работу в
сельское хозяйство, пришел и я в райком партии. Нельзя сказать, что решение это
оформилось вмиг. Было много раздумий и душевных переживаний. Жизнь моя целиком
менялась. Ведь в педагогике я не был новичком, с ней было связано почти два десятилетия
труда. И вдруг — колхоз... сельскохозяйственное производство... Дело новое, не совсем
знакомое.
В райкоме партии я попросил направить меня в самый отстающий колхоз. Работать —
так работать там, где ты действительно нужен!
Артель имени Жданова была очень отсталой. Низкая урожайность, почти полный
развал животноводства, малый трудодень колхозников... Всё это создавало довольно
неприглядную картину. Если же учесть, что в Лозовском районе находились мощные,
-5-
богатые колхозы, то станет ясным, какая печальная слава шла об артели имени Жданова. До
меня здесь побывало немало председателей.
Колхозники встретили меня настороженно. Я читал в глазах людей: «Посмотрим,
какой ты будешь на деле?» Но вскоре у них появилась вера в успех, желание вырвать свою
артель из глубокой трясины, стремление жить так, как живут соседи из колхоза-миллионера.
Возглавив колхоз, я решил действовать по-макаренковски — создать дружный
коллектив, поставить перед ним ясную цель, вдохнуть в каждого его члена неукротимое
желание победить трудности. Когда секретарь райкома партии беседовал со мной о
перспективах моей работы, о задачах ждановского колхоза, я понял до чего жизненными,
партийными и актуальными являются эти установки. Секретарь райкома партии говорил мне
о том, что нужно глубоко уважать каждого сельского труженика, о том, что сами колхозники
должны решать все свои производственные и бытовые вопросы, что жизнь этого коллектива
должна быть построена на железных принципах социалистической демократии...
Когда я вышел из здания райкома партий, был свежий вечер. Я постоял немного,
вдохнул густой запах полей и подумал о том, что если бы жив был Антон Семёнович и если
бы он стоял сейчас рядом со мной, в эту очень сложную для меня минуту,— разве не
словами секретаря райкома напутствовал бы он меня? Ведь и Антон Семёнович учил нас
верить в трудовое товарищество, в коллектив, ведь и Макаренко всегда учил нас честности в
труде и организованности в хозяйстве... Вспомнилось мне наше культурное и доходное
хозяйство в горьковской колонии, наши умело возделанные поля и огороды, чистые
свинарники, мастерские, в которых царили образцовый порядок и чистота. И тогда я еще раз
понял две вещи: первое — Макаренко выпустил нас в большую жизнь не оторванными от
действительности людьми, и второе — макаренковская хватка глубоко сидит во мне, помакаренковски можно, оказывается, работать не только в школе или детдоме, а и в колхозе.
Мне, сельскому учителю, не трудно было сжиться, сдружиться с колхозниками,
завоевать у них доверие. А когда это было сделано, мы начали вершить большие дела.
Первые же успехи настолько нас окрылили, что каждый понял: ну, теперь ждановцы пойдут
в гору!
1956 год — первый наш год работы по-новому — принес отрадные результаты.
Колхоз прочно стал на ноги, превратился в один из лучших на Лозовщине. Годами
отстававшее хозяйство выполнило плановое задание по урожайности. Государству было
сдано хлеба во много раз больше, чем в лучшие урожайные годы. По урожайности сахарной
свеклы ждановцы добились более высоких показателей, чем их соседи. Для нас это был уже
огромный успех.
Резко возросли денежные доходы членов артели. Построены свинарники, конюшни,
большой склад, клуб, здание конторы. В животноводстве широко внедряется механизация
трудоёмких процессов.
Последние годы принесли нашему колхозу значительные успехи, но ждановцы
считают, что это — только начало большого перелома. Мы хорошо представляем себе наше
завтра, твердо уверены, что сумеем дать стране ещё более богатые урожаи зерна, овощей,
много молока и мяса, внести достойный вклад в соревнование с Америкой. Ещё больший
достаток войдет в дома колхозников. В артели вырастут новые постройки, новые дома.
Полюбил я колхоз и его людей, полюбил сельское хозяйство крепко и навсегда.
Герой «Педагогической поэмы» Семён Карабанов говорил Антону Семёновичу:
«— Хай ему с тем хлеборобством! Не можу без пацанок буты. Сколько ещё хороших
хлопцев дурака валяет на свете, ого! Раз вы, Антон Семёнович, в этом деле потрудились, так
и мне можно...
Так и пошел Семён Карабанов,— говорил Макаренко,— по пути соцвосовского
подвига и не изменил ему до сегодняшнего дня».
-6-
У меня же вышло наоборот. Карабанов от хлеборобства ушёл в педагогику, а я от
педагогики пришел к хлеборобству... И еще раз повторяю — не жалею.
Впрочем, и на председательской работе в колхозе я не забываю своего призвания
педагога и не забуду его, пожалуй, никогда.
Люблю я детей, готов с ними часами беседовать, рассказывать им что-либо
интересное, готов отвечать на их бесконечные вопросы и расспросы.
Это я уж наверняка перенял от Антона Семёновича!
Часто встречаюсь я и с родителями. В нашей сельской школе прочитал им несколько
лекций и докладов о коммунистической педагогике, о моральном облике молодого
советского человека, о взаимоотношениях семьи и школы. Чувствую, что беседы мои
доходят до сердец, потому что мне как педагогу хорошо знакомы вопросы, волнующие
родителей.
И когда я говорю о повышении успеваемости школьников, о выборе профессии нашей
молодежью, то стараюсь иллюстрировать свои беседы фактами из местной жизни. Привожу
имена юношей и девушек, пришедших после окончания школы на работу в колхоз,
рассказываю о прекрасной судьбе наших односельчан, об их самоотверженном труде.
Невольно в каждой беседе речь заходит о Макаренко, о его благородном подвиге, о
его питомцах. Тема эта неизменно волнует аудиторию. Возникает множество вопросов,
особенно у молодежи.
И каждый раз я вижу, как высоко ценят наши люди труд Макаренко, как горячо
влюблены они в этот светлый образ мужественного советского патриота.
Когда у нас в районе появился на экранах фильм «Педагогическая поэма», многие
колхозники после его просмотра говорили мне:
— Вот это человек!
В нашем колхозе имени Жданова работает руководителем духового оркестра бывший
воспитанник Макаренко Аркадий Русских. Вместе с ним мы после показа фильма ещё и ещё
раз рассказывали односельчанам о чудесном человеке, о нашем отце и наставнике Антоне
Семёновиче. Говорили мы о том, как дружно работали горьковцы в своем колонийском
хозяйстве, как Макаренко воспитал трудолюбивых и честных советских патриотов.
Ежедневно в коллективном хозяйстве сталкиваешься с множеством оперативных
вопросов. Успех каждого дела зависит, как известно, от людей, их трудовой напористости,
смелости, настойчивости. И вот, когда нужно зажечь людей на какое-либо важное и
неотложное дело, прибегаю я к испытанным, верным, тысячу раз проверенным,
макаренковским средствам.
Однажды в контору позвонили и сообщили, что в адрес колхоза пришел лес — 450
кубометров. Надо было срочно разгрузить платформы и вывезти материал.
Был поздний вечер, стояли холод и слякоть. Как быть?
Махнуть что ли на это дело рукой и заплатить лучше штраф за простой, чем ночью, да
еще в такую непогодь, заниматься разгрузкой?
Но этому ли учил меня Антон Семёнович?
И решение как-то само пришло сразу. Вспомнились колонийские штурмовые ночи, и
решил я обратиться к молодёжи. Собрал колхозных парней и девчат и говорю:
— Разгрузку и вывозку можно отложить до утра, тем более, что все мы целый день
работали и устали. Но, отложив дело, мы задержим железную дорогу и себя, да еще штраф
уплатим... Так как же по-вашему?
Несмотря на усталость, ночь и непогоду, ребята хором ответили:
— Поедем, Михаил Владимирович!
Я велел подать автомашину. И когда в ночной мгле молодежь лихо взбиралась на
машину, мне вспомнилась наша колонийская жизнь. Вот так же, по первому зову Макаренко,
-7-
мчались мы корчевать пни, заготовлять дрова, разбирать старую монастырскую стену,
носить воду, строить конюшни и свинарники...
Учил нас Антон Семёнович в каждом деле советоваться с людьми, прислушиваться к
их голосу, не принимать решений единолично. Таков был закон колонии Горького. Совет
командиров был «верховным» и правомочным органом.
В колхозе, как известно, все дела решает правление артели. И вот как-то сидя на
заседании правления, я невольно подумал о том, что для многих горьковцев, в том числе и
для меня, Совет командиров был совсем не плохой школой хозяйствования и
самоуправления. Этот опыт лично мне очень пригодился в жизни. Завели мы в своем колхозе
такой порядок: как только собирается правление артели,— всех наших активистов зовем.
Сообща легче решать дела. Ни от кого у нас никаких секретов нет. Возник, допустим, какойнибудь вопрос — каждый может выступить, и совет дельный дать. От этого только польза.
Собрались мы как-то в правлении, чтобы наметить план дальнейшего строительства.
Понастроили мы немало, а впереди ещё непочатый край работы! Пригласили на заседание
правления всех колхозников, кто желает. Люди охотно пришли. Наметили сделать ещё
детские ясли, дома для колхозников, коровник, свинарник, конюшню.
С большими речами не выступали, но высказывались по всем вопросам ясно и
определенно. Когда зашел разговор о стадионе и выяснилось, что его строительство
обойдется недешево, кто-то сказал: «Осилим ли?» Но смету решительно одобрили. Надо
знать, что в нашем колхозе каждый, если не футболист, то болельщик. В конторе артели —
несколько кубков, завоеванных колхозными спортсменами.
На заседании правления присутствовало около восьмидесяти человек со всех бригад и
ферм. С их согласия правление утвердило большие наметки.
Коллективно решаются вопросы не только у нас, но и в других колхозах страны. Но я
заговорил об этом потому, что каждый раз, когда собираются колхозники, когда идёт
неторопливое, деловое, хозяйское обсуждение всех наших дел, я стараюсь, как это делал
когда-то Макаренко в колонии, дать возможность всем высказать своё мнение.
В колонии Горького существовал установленный Антоном Семёновичем закон:
работают все, даже малыши,— каждый по своим силам. В этом Антон Семёнович видел не
только основу материального благополучия колонии, что тоже тогда имело большое
значение для нас, но, главным образом,— важное воспитательное средство. Горьковцы
много занимались сельским хозяйством, неплохо изучили полеводство, разбирались в
животноводстве... Мы умели выращивать зерно, овощи, ухаживали за фруктовыми
деревьями, откармливали свиней и кроликов. Впоследствии многие из нас были горячо
благодарны Макаренко и за эту науку.
И вот как-то я подумал: а почему бы и у нас в колхозе не создать ученическую
бригаду? Пусть по мере своих сил поработают школьники в артельном производстве. И
взрослым помощь, и им наука.
Мысль мою крепко поддержали в райкоме партии, колхозные коммунисты, все
колхозники, и особенно родители. Но больше всех она пришлась по душе самим
школьникам. Они с жаром взялись за дело!
И всё же где-то по району прошел слушок: «Что это там Сухорученко задумал?
Рабочих рук у него что ли не хватает? На детишках решил выехать?..»
Но мы не обратили внимания на эти обывательские опоры. Партия учит, что
производственное обучение должно вестись не только в городе, но и на селе. Ребята с
детства должны знать и любить колхозное производство, готовиться к труду...
Мы в правлении хорошо продумали, как наладить работу ребят в поле и на фермах,
как организовать изучение ими колхозного производства. Опыт очень хорошо удался. Ребята
полюбили многие колхозные профессии, сдружились с работниками ферм, стали иными
-8-
глазами смотреть на труд своих отцов, матерей, старших братьев и сестёр. Некоторые члены
школьных бригад решили раз и навсегда связать свою судьбу с родным колхозом.
Вот передо мной заявление Анатолия Бахмута, окончившего десятилетку. Парень
просит послать его на курсы шоферов. Его мечта — стать колхозным шофером.
Да и один ли Анатолий Бахмут решил пойти из десятилетки на производство? Таких у
нас много. Девушки и парни со средним образованием, с аттестатом зрелости, иду на фермы,
в бригады и, засучив рукава, берутся за дело крепко, как этому учат партия и комсомол.
Массовый приход молодежи из школы в колхоз явился для нас еще одним большим успехом.
И за этот успех и горячо благодарен Антону Семёновичу, научившему меня подходу к
людям.
-9-