"Сферу чистой воды"
advertisement
Елена Стоянова Сфера чистой воды Зверь Там в темноте притаился зверь, всего в нескольких шагах. Я слышу его тяжелое дыхание. Я гнал его через лес несколько часов. Мы мчались, лавируя между деревьев, оставляли на сучьях лохмотья кожи. Несколько раз он отрывался. Несколько раз я почти настигал его. Теперь силы на исходе. Он притаился за углом темноты. Я готовлюсь к прыжку. Еще секунды – и решится. Выживет только один. Я слышу, как он поводит ушами и, кажется, ощущаю запах его разгоряченных ноздрей. За тысячелетия я утратил острый нюх, но приторная вонь смерти, которая мерещится с каждым сокращением сердца, придает небывалой энергии. Мой зверь замер и старается не дышать. Быстрый бег по пересеченной местности рвет его глотку, требуя воздуха. Лапы подкашиваются, но он стоит, не шевелясь, готовый снова броситься бежать – и бежать до конца, или пока я снова не остановлюсь, собираясь атаковать. Тихий шелест, будто кто-то переступил с ноги на ногу. Легкий лязг челюстей – зверь перевел дыхание. Я падаю. Чтобы не свалиться назад – прыжок вперед. Зверь приседает, но не успевает выпрямить мощные конечности – я когтями впиваюсь в его спину, стараюсь схватить зубами слабо защищенную шею. Он визжит и вырывается, пытается сбросить меня. Трудно дышать от шерсти. Ноги свело бешеным усилием. Чувствую его мохнатые лапы кожей бедер. Зверь, волоча задние ноги, тащит меня вперед. Ступнями ударяюсь о камни, боками цепляю деревья. Зверь тянет без разбору, тычась головой – своей и моей, в деревья, выросшие не зная рядов. Руки слабеют – слабеет и зверь. Только бы удалось его задушить. Или сильно ранить шею – я чувствую щекой скорый пульс, но не в силах достать дрожащую артерию. Глаза слезятся от его страшного аппетитного запаха – запаха жизни. Он бессильно поворачивает морду из стороны в сторону, тщась задеть клыками свою тяжкую убийственную ношу. Встречаю его глаза, бездна без белков. И унылый протяжный вой. Брат… - Давайте назовем ее Анастасия. На крестины собралось множество людей. Некоторые – совсем незнакомые бабушки и тетки со стороны невесты, притащили кучу подарков не по возрасту новорожденной Анастасии. Другие гости – добрые неотесанные мужчины, которые специально побрились впервые за месяц в честь праздника, спешат пожать руку счастливому папаше. Им еще долго предстоит оставаться холостяками. Нет, не потому, что они не пользуются успехом у женщин. Просто время еще не пришло. Большинство приглашенных – молодые женщины. Они со скрытой завистью косятся на толстощекого довольного жизнью мужа подруги, мимоходом изображая бьющую фонтаном нежность к небольшому розовому свертку. Это и есть Анастасия. Пышногрудая блондинка хриплым голосом громко рассказывает пошловатый анекдотец, выпуская дым от длинной сигареты в сторону друзей мужа. Он уделяет мало внимания растолстевшей, но от этого не менее симпатичной жене. Друзья зовут его выпить вечером пива – и он великодушно соглашается. Несмотря на то, что угощать бездонные животы приятелей сегодня придется ему, несколько часов без детского плача и хныканья супруги того стоят. Может и эта миниатюрная брюнетка не откажется оживить их шумную мужскую компанию… Крестины – еще одна модная формальность, как и венчание в церкви. Нельзя сказать, что Вика со Стасом были ребятами религиозными. Но зато все праздники проходили как в кино. Если б только не эти небритые мужланы… Но Стас дружил с ними с детства. Честно говоря, он тоже еще совсем недавно был таким же. Но потом встретил Вику – стройную, веселую девчонку, которая через два месяца его буквально околдовала. Мечты о счастье, простом семейном – и во вселенских масштабах, поглотили студента-выпускника. И теперь маркетолог, пристроенный на перспективную работу заботливым тестем – дни и ночи напролет мечтает о том, чтобы в тот вечер он выпил еще два пива. Пахло снегом, как говорят девчонки. Заморозки на почве не мешали красоткам дефилировать в капроновых колготках. От нее пахло пряными духами, от него – литром пива и чем-то еще. Это что-то еще неизменно сопутствовало его образу. Стас не был красавцем, и интеллектуалом тоже не был, но что-то еще неизменно бросало в его объятия самые неожиданные ситуации и персоны. Вика, дочь богатого папаши, держалась горделиво, и видимо именно это «что-то» было виной ее симпатии к Стасу, одному из этих странноватых для взгляда обывателя, самых обыкновенных самых необыкновенных студентов. В этот вечер – ровно два месяца с той дискотеки… или, подождите… с того дня рождения… черт, где же они познакомились? А, точно – в библиотеке! Где угодно – только не в библиотеке. Стас не ходил туда, потому что там пива не наливают, а Вика иногда захаживала – пока не убедилась, что очкарики не в ее вкусе. Какая разница. Сегодня почему-то был праздник. Стас знал об этом – еще бы, после двадцать третьего напоминания – и его «что-то» сегодня действовало поособенному. Может, именно в тот вечер он был по-настоящему влюблен. Даже день рождения друга пропустил – выпил за здоровье товарища всего литр пива, опоздал на назначенное свидание всего на двадцать минут… Прижимая ее к себе, а себя – к холодному камню забора, Стас признался в своих чувствах с небывалой поэтичностью. А потом – жаль, не хватило еще пару бутылочек – упал на колени и… еще хотя бы столько же пива, и он был бы спасен, не в силах подняться, но… «Выходи за меня замуж!» Или нет, «Вика, будь моей женой!». Или, скорее всего, - «А давай поженимся. Прямо сейчас!» Череда подозрительно прищуривающихся лиц, суматоха, глупый блестящий костюм, мама вся в слезах, жалостливые друзья, подружка невесты с непристойным декольте, неудобное кольцо на пальце, пьяная духота брачной ночи, две недели в пансионате в Ялте… И – взрослая, семейная жизнь. По выходным: «Ты опять идешь с друзьями пиво пить? - это не вопрос, это обвинение, - Совсем забыл обо мне. А Настенька?» Какая еще Настенька? Анастасия! Стою перед стеной леса. Стена, непроходимая глухая стена. Ни опушки, ни просветов между деревьями – частокол вековых деревьев. Взгляд невольно ищет лазейку, место полегче, но всюду упирается то в заросли ежевики, то в сеть шиповника, то в когтистую сломанную ветку. Светает – самое время приступать. Кто сегодня мой противник? Остроносая хитрая лиса, шустрый жалкий заяц, чуткая косуля, сонная птица в кустарнике… они все обречены. Рано или поздно я доберусь и до них. Если прежде до меня кто-то не доберется. Самое страшное – ступать сюда в первый раз. Лес гудит, шипит, стонет разными голосами, пугает тенями и звуками. Корни ставят подножки. Паутина липко щекочет лицо. Сначала усердствуешь идти осторожно, отгибая ветки, переступая камни. Ищешь ориентиров – пока видно солнце – вон на тот корявый ствол вдали. А от него – замшелая скала. А теперь – темнеющий овраг. А за ним… ох – валишься, спотыкаешься, катишься вниз, больно тормозя пятками о скользкую гниль листьев. Встаешь – в лесу не видно, где север. Солнце едва пробивает густую листву. Всего несколько часов до полной темноты. Щадя уцелевшие при падении локоть или колено, скребешься на другой берег оврага. И как только голова поравнялась с краем обрыва – встречаешь его глаза. Как будто он давно наблюдает за тобой и уже ждет здесь. Зверь смотрит исподлобья, решая, что предпринять. Он не отводит глаз, но и не обнажает клыки. Думает… прислушивается… принюхивается… подойду ли я на обед, или скорее сделаю из него сытный ужин. Опасность потеряться в лесу затмевает инстинкт – и выстреливает старт марафона, изнурительного, последнего. Мы бежим не наперегонки, мы оба убегаем от смерти. Он делает шаг – я два, но вдруг он виляет влево – меня заносит на крутом вираже. Гибкое молодое тело позволяет не смотреть под ноги – ловкие конечности сами выбирают дорогу. Капли крови выступили из ссадин на лице, глаза горят от мошкары и грохочущего воздуха – смаргивать некогда. Зверь грациозно несется по трудной трассе, изящно огибая деревья, рывком преодолевая колючие сплетения кустов, дугой прыгая через ямы и мелкие овражки. Зверь прекрасен в своем движении. Но мне совсем не жаль его. Наши жизни на разных чашах весов. Кажется, что зверь не чувствует смертельной гонки, играет. Он то совсем исчезает – я останавливаюсь, вдыхаю глубоко, задерживаю воздух, разбирая его на запахи. Его не слышно. Потерял. Верчу головой – пусто, лес улыбается моей неудаче. Вдруг хрустнет ветка, прошепчет кустарник, мелькнет изгиб спины – и снова в погоню. То хитрое животное мигом разворачивается кругом и проносится мимо меня, обдавая горячим выдохом. Не успеваю заглянуть ему в глаза, не успеваю рассмотреть поближе – вспышка, мелькание. Наверное, он, притаившись за стволом, скрывшись за уступом оврага, хорошо меня видел, правильно оценил мои размеры, скорость, ловкость. И теперь не я, а он охотник. Стас отхлебнул пива из запотевшего бокала и продолжил рассказ. «А потом, когда эта злая старушонка завалилась с утра к нам в спальню и принесла с собой голубую ткань для моего свадебного костюма – я окончательно понял, что отношения с тещей не сложились…» Друзья улыбались, откровенно хохотали, без злорадства. Как над веселым анекдотом. Стас смеялся вместе с ними. Краем глаза задев длинные неухоженные пальцы одного из этих веселых парней, Стас погружался в тоску, утешения которой можно найти либо на дне бутылки, либо в объятиях любовницы. Редкие волоски его фаланг не были примяты золотым кольцом. В отполированных ногтях отражались огни светомузыки. Это почему-то показалось ему пошлым и гадким. Блеск кольца, воспоминания о тяготах семейной жизни, воспоминания о несбывшихся мечтах, жизнерадостные свободные лица – бежать, на воздух, рвать одежду на груди, воздуха, кислорода! - А почему Анастасия? Вопрос задала миниатюрная брюнетка. Она, пожалуй, выглядела самой жалкой и несчастной в этой компании, после Стаса, естественно. Светлые глаза оттеняли не нарисованные темные круги, шея покрылась тонкими складками, и ногти ее тоже искусственно поблескивали. Почему Анастасия… Просто так. Какая разница. Откровенно говоря, Стас понятия не имел, почему Анастасия. И его мало тревожил этот вопрос. Он знал, что дочь всегда будет на стороне матери, что она будет точно такой же – нет, не веселой и подвижной, как студентка Вика, а брюзгливой и слезливой, как его супруга, дочь его тещи. Но зачем о ней – давайте поговорим о Вас. Лучше выйти покурить на улицу – здесь так шумно, и эти холостяки так таращатся. Вы не курите? Я тоже. Но мы никому не расскажем. От Лизы пахло морем, прохладной свежестью. Она курила сигареты с ментолом – «в последний раз». Сколько их еще она выкурит после, сидя на краю кровати, не смущаясь наготы. Стас уже забыл, как приятно наблюдать за воздействием своего «чтото» - Лиза, как и все другие, не сопротивлялась его обаянию. Они долго целовались здесь же, под яркой вывеской бара. А потом весь вечер ждали, когда эти ненасытные товарищи наполнятся пивом и разойдутся по домам. Стасу стыдно было прикрыться своим «отцовским долгом». К тому же, глядя в глубокое декольте Лизы, он о многом позабыл. Протискиваясь за друзьями в узкую дверь бара, он незаметно схватил ее холодные пальцы и крепко пожал. На ее лице не мелькнуло и тени обещания. Стас долго не мог отвести взгляд от выпуклой родинки у виска, когда она прощалась с ним, держа под руку одного из его друзей. Неужели… да ведь и он… но она… они… мы ведь… «Я Мишина кузина». Лиза любила ретро. Ее мягкое тело облегал бархат темных тонов. В ушах пестрели массивные серьги. Она производила впечатление женщины из начала прошлого века. Она жила в небольшой квартире в центре, обставленной смешной кудрявой мебелью. Лиза была одинока, много пила и сама выбирала любовников. Из техники в этой квартире был только большой тяжелый телевизор на три канала и электрический эпилятор. Стас здесь не ел, не спал, не жил ни секунды – он здесь только видел сны, сны о счастье с любимой женщиной. А бывает лес ласковый. Когда ты выжил. Лежишь, прижавшись ухом к влажной холодной земле, слушаешь как козявки шуршат по коже. В виске еще дико пульсирует кровь. Пальцы еще дрожат вибрацией чужой жизни – но жизнь уже угасла, растворилась в поволоке сытости твоих глаз. Губы стягивает запекшаяся кровь – кровь соперника. Сегодня ты победил. Солнце грубо трет садненный бок. Легкие судорожно бьются о ребра, силясь восстановить дыхание. Бешеная гонка, бешеная трапеза, кровавая, но без тени жестокости. Я ем, чтобы жить. Оказывается сегодня хорошая погода. Чистое небо в жарком мареве развевается лоскут давно забытой материи. Наверное, скоро лето – трава такая зеленая, что ее хочется есть. Хватать охапками и пить из сочных зеленых стеблей волшебную свежую влагу. Живительную… что ему, глупому мохнатому зайцу, какое ему удовольствие от этой травы. А у меня теперь ест еще один день – вон какой красивый день. Глаза слипаются, как окровавленные губы, хочется их как губы облизнуть и раскрыть. Поглубже вдохнуть воздуха – кто знает, сколько мгновений еще мне положено вот так лежать. Может быть, еще мгновение – и раздастся шорох за кустами. Вот и он… Может быть, ей тоже хотелось замуж, Лизе. Хотелось детей. Хотелось толстого неопрятного мужа в халате – а не любовника с наполированными специально для нее ногтями. Любовников. Сегодня этот, завтра еще какой-нибудь неудовлетворенный бытом отец семейства, ищущий в ее объятиях настоящей романтики – свободы. Интересно, они бы так же приходили сюда, если бы знали о существовании друг друга? - Мы не можем больше встречаться. Вернее, можем… но тут есть дополнительные трудности. Дело в том, что Миша знает о нас… - Я думал ты его кузина. - Да, его жена до сих пор так думает… Лиза, откуда ты взялась? Тогда, на Крестинах… Раз ты не кузина… Миша конечно хам, но не настолько чтобы при невесте… Хотя кто же знал тогда, что Миха так быстро женится. Вроде только что сам шнурки завязывать научился, и то еще не шибко ловко, а тут оп – и супруг. И живет без мамы – все функции мамы, в том числе отчитывание за лишнее пиво в субботу с друзьями, с готовностью приняла на себя молодая и уже не веселая жена. У них тоже скоро кто-то родится, что-то такое же чужое и далекое, желанное – и тяжким грузом повисшее на плечах, очередная Анастасия… Кто следующий? Какая разница. Упреков стало больше – но все равно они лучшие друзья, которые завидуют успехам друг друга, с удовольствием жалеют, что по глупости поторопились. Лиза… - Я случайно мимо проходила… я жила когда-то в том районе… у меня там подруга живет. Может, ты знаешь ее? Она собаку выгуливает часто. Я шла и… - И решила заглянуть на крестины ребенка друга своего любовника. - Миша мне не любовник. - Ах, я забыл – ты его кузина. Сцена ревности. Наверное, он больше не придет. Может, ради этого и затеян весь этот смешной спектакль. Нельзя же сказать «Стас. Я тебя больше не люблю», потому что и не любила никогда. Или «между нами все кончено», потому что придется рассказывать – почему. Взрослый человек сказал бы «ладно, прощай», и ушел. Так сделала и сама Лиза тогда… По-взрослому. Слишком. Или наоборот – как капризная девчонка, ушла, хлопнув дверью, сделала десять быстрых шагов и остановилась на лестничной площадке, ожидая бегущий топот вдогонку. Тишина полуночного подъезда, освещенная пошлым ярком желтым светом. Хотелось не спуститься по лестнице – а прыгнут в узкий просвет между пролетами – вниз, вниз, на клетчатый пол, холодный, грязный от недотаявшего ноябрьского снега. И началась зима, первая одинокая зима, одинаковая. Эти мужчины… они кажутся себе такими взрослым. У них есть жены, дети, и даже любовница своя – странная женщина в стиле ретро, которая говорит о себе в третьем лице, Лиза. Просыпаюсь от страха. Вот уже который день, то есть ночь подряд просыпаюсь от страха. Я не знаю, что рождает этот страх. Открываю глаза, прерывисто больно дышу – страх медленно отступает, задерживаясь в уголке глаза неясной тенью. Странный страх. Он не хватает за руку, как днем в лесной чаще, когда хрустнет ветка или пронесется чужой леденящий кожу скул вздох. И не бьет камнем в полный желудок лежащего в сытой неге тебя, как под вечер в лучах закатного солнца. Нет, он молоком стекает в ухо, струится, гонимый пульсом, по артериям в мозг – и там маленькой иголочкой щекочет одну точку, заставляя проснуться. А после трусливо убегает, боясь показать свое лицо. Откуда он берется? Может, это тот страх, который глубоко прячешь, сжимая зубами своего смертельного врага – брата по крови, соперника по жизни, жизнь одна на двоих, дыхание – одно на двоих. Но дышать лишь одному. Может, эта иголка все решает – она прокалывает сон того, кому суждено стать добычей, в мгновение последней схватки. Кто умел спрятать иголку – тот победил. Он проснется завтра для новой гонки на выживание. Он будет разбужен среди ночи странным страхом. Прячу на груди голову, закатываю прикрытые глаза – надо выспаться как следует. Завтра снова эта дикая, безумная и справедливая игра… Ни от чего в мире не гибнет столько людей, сколько от автотранспорта. Ты можешь идеально водить машину и проводить техосмотр с заменой деталей с подозрением на износ хоть два раза на день. Можешь вообще не садиться за руль – статистика настигнет и тебя. Стас не любил ездить на своем автомобиле, тем более на работу в час пик. Тем более по такой погоде. Тем более с женой на переднем сиденье. Когда Вика сидела с Анастасией сзади – как-то спокойнее было на душе. Она была занята ребенком и не давала полезных советов. «Не гони так! Ты решил меня угробить! Кто ж так обгоняет!» Опаснее всего были бесконечные «Ах!», «Ох!» и этот необъяснимый звук, который женщины издают с расширенными глазами на вдох. Эти междометья как пинки под ребра заставляли Стаса забывать о дороге и думать только об одном «Заткнись, дура!». Невысказанная, эта мысль преследовала его всю дорогу, даже когда Викуля, весело чмокнув его в щеку, исчезала в дверях небольшой конторы, где она с недавнего времени работала. Менеджер по работе с клиентами, половина рабочего дня, веселые подружки, галантный шеф, абстрактная специализация бизнеса – то, что нужно прогрессивной домохозяйке. А когда-то ему нравилась скорость, нравилось мчаться с любимой навстречу ветру и штрафам доброжелательного гаишника, сжимая ее правую коленку мощной ладонью. Тогда он ездил на чужой машине без печати в паспорте. Теперь ему противно было думать, что если этот козел сдаст назад лишних тридцать сантиметров, когда будет трогаться с ручника, придется снова красить бампер. Вручную, естественно. Вика не позволит такой удар по семейному бюджету, как визит в авторемонтную мастерскую. И если случайно встать с утра на 15 минут раньше – «Милый, подбросишь меня сегодня на работу?» - и целый день «Заткнись! Ну когда уже ты заткнешься…» Только одно могло спасти от этой навязчивой идеи – другая навязчивая идея, Лиза… - Милый, я решила записаться на курсы вождения. Теперь сама смогу ездить на работу на нашей машине! – Какая радость, а мне, видимо, придется ездить на метро… когда его проведут в этот «милый тихий район». - А почему ты не ездишь на машине? – Лиза щурится косым лучам солнца из мутного окна, пускает дым куда-то в сторону, поводит бровями, будто и так все понятно – будто и не следует никому знать. Лиза… - А все-таки? - Неприятные воспоминания. – голос Лизы звучит глухо, как сквозь бархатную портьеру. Она не отводит глаза – это не значит, что стоит продолжать разговор. - Авария? – она не ответит. Если воспоминания неприятные, да и если приятные – она не ответит. Для Стаса у нее нет прошлого, нет будущего – только настоящее, ретро в тумане сигаретного дыма. - Ты, наверное, хорошо водишь. Почему нельзя просто молчать. Стас не курит – жена не разрешает. «Какой пример ты подаешь Настеньке!» кто такая Настенька? Ее зовут Анастасия. Он считает, что нужно разговаривать. - Нет, плохо. Очень. - Почему? Лиза смеется. Только морщинками вокруг глаз. Ее рот курит, глаза в тени, ее плечи неподвижны, матово поблескивают. Только морщинки вокруг глаз хохочут. Сейчас она кажется старой мудрой цыганкой – она знает все, но ему не скажет. И Стас чувствует себя обиженным ребенком, которому родители не разрешают смотреть кино поздно ночью, потому что он еще маленький. Когда побеждаешь – на мгновение чувствуешь себя великим. Царем природы. Вот она, окровавленная, бездыханная – у твоих ног. Природа покоряется силе разума – разума? Просто я сегодня бежал быстрее, кусался яростнее, рвал злее, дольше выдержал боль и усталость гонки. Слушал внимательнее, глядел зорче, вдыхал глубже. Сегодня я – завтра меня. Всего мгновение величия – и снова горькое признание своей ничтожности. Она играет с нами – а мы рискуем жизнью только чтобы сохранить жизнь. Вдох героя – выдох мелкой твари. Я – такой же еще теплый кусок мяса, покрытый изодранной шерстью. Надолго ли теплый? И ей все равно. Бог хотя бы наблюдает за своей паствой – а природе нет дела до рожденных ею детей. Ей интересна только общая картина – чтобы приблизительно все было в порядке, согласно какой-то условной норме. И я со своей невинной жертвой подобен неузнанному Аврааму, которого не успел ангел схватить за руку. Стою над своей жертвой – сам жертва обстоятельств. Жертва природы, которая сделала меня способным выбирать. Сегодня просто неудачный день. Будильник не зазвонил, воды горячей в кране не оказалось, пена для бриться закончилась, аккумулятор сел. Вика ушла. На работу, естественно. Предварительно разъяснив Стасу его планы на выходные: переклеить обои в спальне. Неудачная неделя – сорвалась продажа крупной партии карандашей. Сорвалась рыбалка в субботу с приятным похмельем и сном до обеда в воскресенье. Сорвалась Лиза – вероятно, нашла нового любовника. Или ею просто овладела охота к перемене мест. Она уже неделю не звонит – а приходить самому… а вдруг… Сорвалась Анастасия – с табуретки и расшибла свой идеально гладкий розовый лобик. Неудачный год – переезд в новую квартиру, подальше от любимой и заботливой тещи, до следующей осени не состоится – надо сделать радикальный ремонт в этой старой развалюхе, чтобы маме было не так грустно, что мы наконец-то съехали. Я пью мало водки – поэтому не успел втереться в доверие важному начальнику для продвижения по крутой и скользкой карьерной лестнице. - Стасик, ты меня любишь? - Слащавый голос жены из мобильного телефона посреди рабочего дня звучал чужеродно и неожиданно. Обычно это было задание деловитым тоном. А тут вдруг… - Нет, конечно. Я с трудом терплю тебя и вообще удивляюсь, что нас связывает. Если бы не Анастасия… - Что? Милый, я тебя плохо слышу… - Конечно люблю, дорогая. - Не забудь, о чем мы договорились. - А о чем мы договорились? - Ты все шутишь, Стас. До вечера. Стас не шутил. Он и правда понятия не имел, о чем они договорились. Он научился уже отключаться, когда она говорит дольше трех минут подряд. И это время все уменьшается. И он даже не будет напрягаться, чтобы вспомнить, о чем они договорились. Будь то крупная покупка или семейный ужин - все равно он все сделает неправильно. Просто сегодня неудачная жизнь. Иногда наешься досыта соленого от сежей крови сырого, еще теплого мяса – и погружаешься в тупую дремоту, в скользкую глубину безразличия. На руках запеклась своя и его кровь. Ноги гудят от марафона погони. Глаза горят от многодневной бессонницы, но уже прикрыты для погружения. На грани сна и бодрствования, жизни – и смерти. Счастья – и абсолютного горя. Когда не нужно ничего. Не хочешь ничего. Не думаешь ни о чем. Лень даже поднимать грудь для вдоха. Если враг застанет тебя в такой момент – ты не спрячешься, не обманешь его, не убежишь. Но он сейчас или переваривается в твоем желудке или готовится к завтрашней схватке, или отдыхает после удачной охоты, как и ты. Или крадется, готовясь к прыжку. Тебе безразлично. Колючая ветка под боком, смертельная угроза, безысходность существования – все одинаково не важно. Если бы не эта иголочка, от которой вдруг лопнет мыльный пузырь спокойного сна. Симферополь 2006 На асфальт …Что придет в голову. Все, что придет в голову. «Придет в голову». Откуда? Каким образом? Откуда. Откуда можно прийти в голову? Да откуда угодно. А откуда угодно – еще один абсурд. Кому угодно? Мне? Ну, пусть… пусть извне. Тоже, конечно, абсурд. Неужели мне угодно, откуда придет в голову? Ладно – извне. Прийти в голову – извне. А можно изнутри. Кислород через кровь приходит в голову изнутри, из легких. Мысль приходит… что там у нас приходит? Что придет в голову. Понятно. «Что» приходит «извне». Что есть «что»? – Все! Все, что придет в голову. Такая герменевтически сложная грамматическая конструкция. Все приходит отовсюду. Абстрактно – тут наверное подразумевается «мысль». Откуда придет мысль? В голову. Когда? Почему в будущем времени? Тут про настоящее ничего не ясно – кто откуда придет. И зачем вообще должно что-то куда-то прийти. Тем более, в голову. Там и так хватает всякого. Одних извилин – площади на футбольное поле. Придет мысль в голову. Извне? А что она делает вовне? Изнутри? А как она там оказалась? О чем бы угодно думать. Только не об асфальте. Песок. Бетон. Человек – песчинка на пляже вселенной, прилипшая к жирной ляжке природы. Вся вселенная – сплошные песчинки. Поэтому не видим, не слышим – везде песок. Куда не поверни голову. Даже в унитазе неизменно видишь свое отражение. Оно преследует. Выглядывает из витрин, темных очков, подглядывает из чужих пустых зрачков. Как ни подойду к зеркалу – а там я. Это маньяк – я. Тот, что в зеркале. Все ходит за мной. По асфальту. Не надо только про асфальт! Пожалуйста. Пожалейте, пожмите, пожалуйте, позже…по асфальту. Бетон. Почти как бекон. Приятного аппетита! Из пчелы, паука и муравья, который тащит все, что плохо лежит, Бекон выбирает пчелу. Пчела действует доверчиво, дразнясь, дедуктивным деятельным доминантом. Лучше бы про доминанту, чем про асфальт. Давайте так: главное не думать о зеленой коробочке. Ни в коем случае. Никакой зеленой коробочки. Да, еще не думать о белой обезьяне. Только не о белой обезьяне. Остается только ас… Асф…асфиксия! Фикция. Конечно! Все фикция! Ура! Австралии нет. Мы ее ведь никогда не видели – это все СМИ и групповой гипноз. Нет космоса. Нет дифференциальных уравнений. Нет асфальт… Не-ет, асфальт есть. Боже! Иже уже еси на небеси! Убери, пожалуйста, нугу из «Сникерса». У меня от нее так зубы болят! Ничего не помогает. Только пломба – цемент. Асфальт. Асфальт – кобальт – бильярд – мольберт – кларнет – (…) – буфет - … Ох, проголодался. Буфет. Фет, конфет (тузик) – сто лет, в обед – мольберт – бильярд – кобальт – ас…а с французского еще много слов у нас. Например, асфальт. И чего стоило! Ну, латки смоляные. Ну, не заводится розовая «четверка». Что тут такого? Мне нравятся синие «семерки». Синие, как глаза у альбатросов. Конечно, они синие! Альбатросы смотрят на море – глаза синие. Ты когда смотришь на море – тоже синие. Глаза. У альбатросов. Альбатрософ – философ – матросов – Амосов…асфальт. Расплавленный, наполнил мои извилины и медленно застывает с пяток. Легкое покалывание, переходящее в ноющую боль. Оступиться – совсем не то: надо сделать шаг. В асфальт… - Он че, самоубийца? - Да какой там. - Ты посмотри туда! - Обычное дело. - Та ладно! Вишь, как за балкон ухватился… - Ты там чего-то про Вовку рассказывала. - Чего Вовка! Он тут кончает… С собой кончает. - С кем же еще? - Чего смешного, дура. - Сама дура. Второй этаж. - Колготки подтяни. Думаешь, со второго не убьется? - Да куда уж… - А я думаю…Там же асфальт! - Разве только головой вниз. - Может, спасем? - Ой… Ты там про Вовку что-то… - Да че Вовка… - Да на фига тебе еще один котенок… Асфальт… Он для всех. Асфальт Симферополь, 2003 Чудо Дверь хлопнула и сердце остановилось. Интересно, это он ушел или она? Или может это ушла любовь? Скорее всего, никто не ушел. Он может уйти и не хлопая дверью – в свои дела и работу. Она может уйти вообще без двери – в мечты о нем, о них, "о нас". Почему же столько времени они никак не уйдут друг от друга? Потому что они никогда не были вместе. О чем тогда наша история? В такое время маршрутное такси ходит разве что под новый год. Уже начало первого. А завтра... вернее, сегодня. Или... какая разница, вчера, сегодня или завтра, если каждый день похож на другой. С утра - облегченная сигарета и чашка кофе. Потом – сухой поцелуй Бори. Дребезжащая дверь автобуса. Ядовитый компьютер, жаренные пирожки, сальные шуточки редактора. Вечером - чай с тостами и прохладная постель. И сегодня один их тех вечеров, когда жалеешь о редких исключениях. День рождения у одного из молодых амбициозных неудачников-коллег. Он тоже мечтает хоть чего-то добиться в жизни. И он тоже обречен. Обречен на вечное построение планов, на погоню за мнимым успехом, на езду в противоположном направлении - садишься в троллейбус нужного номера, который едет в обратную сторону. Вроде бы все в порядке: пейзаж за окном привычный, и лица как будто знакомые. Кондуктор не спрашивает проездного - ты каждый день ездишь этим маршрутом. Вдруг понимаешь, что проехал свою остановку, но троллейбус не может остановиться и выпустить тебя. Нельзя все бросить и выскочить на ходу. А выйти на остановке, перейти дорогу, вернуться, хорошенько подумать и сделать правильный выбор - сколько времени на это уйдет. А ведь женщины начинают стареть после двадцати пяти. Яся начала стареть после тринадцати. Она всегда хотела быть взрослее, чем на самом деле. Общаться со старшеклассниками в школе, дружить со старшими, читать взрослые книжки, строго одеваться - вопреки подростковой моде. Никто не видел Ясю в миниюбке - "Вы что, ребят, я уже давно вышла из этого возраста". Нет, Яся начала стареть намного раньше. Еще когда красила губы маминой помадой, пока никого не было дома, завязывала на голову черный блестящий шарф и располагалась на тахте в гостиной - принимать гостей. Даже подносила фломастер к губам - взрослые импозантные дамы курили через мундштук. А когда начинается взрослость? Закончишь школу - будешь взрослый. Эх, поскорее бы закончить. Надоела эта химия и математика - хочу общаться с интересными людьми и изучать... Что-нибудь интересное и понятное. Можно - понятное только мне, но мне понятное обязательно. Иначе это не учеба, а сплошное мученье. У Яси неплохо с историей, она складно пишет сочинения по литературе. А преподаватель психологии из института, только в 10-Б читает, поставил ей за реферат самый высокий балл. Богатый выбор! Глаза разбегаются. Но есть еще одна вещь - старое обещание себе. Хотя, музыкой можно заниматься в качестве дополнительной нагрузки. Грибоедов, например, вообще был дипломатом, но еще успел написать гениальную пьесу и несколько обворожительных вальсов. А Бородин был химиком и на досуге увлекался операми и симфониями. Яся, конечно, не Бородин, и даже не Игорь Крутой, но музыка не убежит. А без высшего образования, без диплома... А зачем ей диплом? Она всегда мечтала петь. Еще в пять лет участвовала в конкурсе "Мини-мисс". Правда, ничего не заняла, но опыт эстрадный получила. А еще можно... Да погоди ты строить планы! Мы говорили о другом. Взрослость начинается, когда научился остановиться, обернуться и осознать, где ты, кто ты есть, или лучше, кто ты не есть и что только ты в этом виноват. Тогда взрослость не начинается вообще. Она заканчивается, когда устаешь понимать и начинаешь строить планы. - У тебя только планы! Блестящие проекты, которые не реализовываются! Может, просто пойдешь на работу и не будешь целыми днями лежать на кровати и мечтать? Да, бывают и такие периоды, когда проще лежать на диване и представлять, будто ты не мечтаешь, а строишь планы. Вот еще один шажок продумаешь, встанешь, встряхнешься и пойдешь эти планы реализовывать. А что если Яся не потомственный неудачник? Вдруг это все... Точно! Есть! Как же помню прекрасно. Апрельский день, ясная свежая погода, не апрельская. В воздухе затих аромат нарцисса. Где-то в глубине слухового прохода тикает попсовая песенка про любовь: "... лететь куда-то вдаль...". Дорога в школу такая привычная и все равно есть сегодня что-то новое. Теперь только, через несколько лет, понятно, что новое - не значит хорошее. Из тени туи выныривает цыганка. Ничего особенного - широкая длинная юбка, платок, хитро сплетенный с темными волосами. Золотая улыбка, глазащупальца. "Хочешь, сделаю так, чтобы он в тебя влюбился?" И откуда она узнала? О Ужас! Может, и правда есть у цыган сверхъестественная сила? Не даром даже по телевизору показывают магов и волшебников. Девид Коперфильд, конечно, не летает, но кое-какие фокусы и правда невозможно объяснить. Чего еще ты могла хотеть в то утро, кроме любви? Как в сказке - прекрасный принц на белом коне. Он, конечно, не прекрасный принц... Но сколько времени ты потратила на мечты о нем, сколько сил - на привлечение его внимания. А цыганке только и надо - на секунду заглянуть в газа - и ты уже в ее воле. Вот и поплатилась за мечтательность! - Дай руку, посмотрю я. О, да, он может тебя полюбить! И уже почти любит только надо кое-что сделать. Дай копеечку. Всего копеечку? Ах, какая добрая цыганка. Может, не такие они плохие, цыгане? Может, они помогают людям. Нате копеечку, десять подойдет? - Хорошо, а теперь оторви с себя волос. Вот это настоящее колдовство, сейчас она скажет приворотное заклинание - и он мой, навсегда! - Так, а теперь нужна бумажная денежка. Есть у тебя? Есть, два рубля, на булочки. Дай цыганке копейку, потом рубль, а глядишь - и все заберет! Но Яся как завороженная открывает сумку, вот здесь в маленьком кармашке мятая купюра. Вот, держите. - Вот так, теперь загадай его имя. А теперь... - Извините, мне пора. Боже! Как она могла! Сто раз объясняли - нечего с цыганами даже разговаривать, даже сколько времени не говори. А тут такое... Но ведь она знала, про Колю... Знала? Да ничего она не знала, просто видит - доверчивая девушка, облачка рассматривает, наверное, влюбилась. Вот и вся магия. Эх, целый рубль ей отдала, дура. А вдруг подействует? Да где там! Он в Ирку влюблен из параллельного класса, без всяких гадалок понятно. Вот это дура! Одно слово - и уже несешь им деньги на блюдечке с голубой каемочкой! Хорошо, больше денег не было - все бы отдала... Да что ж тут такого, с кем не бывает. Зато теперь будет Яся осторожнее, с цыганами не будет болтать про мальчиков, в сказки не будет верить. А Коля, если ей захочется, и так в нее влюбится. Скорее всего, цыганка наказала Ясю за доверчивость - прокляла, чтобы никогда мечты ее не сбывались. Чтобы она всю жизнь строила планы, которые некому выполнять. Чтобы в дневнике слезы лились рекой о бесцельно потраченных днях и часах - в раздумьях и сказках. - Бабушка, а что это за странные картинки на чердаке, на которые мне нельзя смотреть? - Тебе не следует об этом знать. - Расскажи. - Давай я лучше расскажу сказку про одну девочку. Однажды мама послала ее через лес к бабушке - отнести старушке на рождество пирожков с повидлом. И строго-настрого запретила мама разговаривать с серым волком и останавливаться по дороге. - Но красная шапочка все равно останавливалась и с волком говорила. Расскажи, ну пожа-алуйста-а-а... - Нет. Спи. Вырастешь - сама узнаешь. Значит, если узнаю - сразу вырасту, и все будут считать меня большой. Теплое верблюжье одеяло иногда творит чудеса. Под тяжелыми волнами его объятий между стенкой и кроватью открывается дверь в сказочную страну. Только сегодня дверь ведет не в гости к Алисе через кроличью нору. И не попадешь ты ни на необитаемый остров, где нет родителей и младшей сестры, ни на космическую станцию сегодня одеяло прикрывает скрипучую дверь на чердак. Только бы мама не проснулась - она слышит каждый шорох и просыпается от малейшего кашля. А дверь на чердак ужасно скрипучая. Туда даже папа боится ходить петли смазать. А совсем недавно.... Переезд на новую квартиру - то ли праздник, то ли кошмар. Где будет моя комната, куда поставят мою кровать. Ой, пропала любимая кукла! Что поделать - переезд, зато теперь у тебя появится куча новых. А что там, за дверью? Здесь будет гостиная. А что за коридорчик? За ним - спальня родителей. А это? - папин кабинет. А этот чуланчик? Какой же это чуланчик - это ваша комната, детская. Мама улыбается - наконец-то и у детей есть своя комната. - Мама, а как же я? Где моя комната? - Вот же, Яся. - Нет, это детская, для детей. - А ты разве не дети? - Нет, я уже большая. - Хорошо, это комната моих взрослых дочек. - Не хочу дочек - хочу мою комнату! Странно - такой большой дом - и нет ни одной комнаты для меня. А там что? - там не интересно, это чердак. А кто там живет? - Ты фто не знаеф? Там вывет бабайка! - Бабайка - это сказка для маленьких. Я в бабайки не верю. - И в деда могоза не вегишь? - Не верю. - Вот он тебе подагки не пинесет. Вот еще. Все знают, что подарки приносит не дед мороз, а папа. Поэтому не важно, как ты вел себя целый год. Главное, чтобы у папы с мамой были деньги - тогда столько подарков, как будто все годы была хорошей девочкой. Я была на чердаке - нет там никакого бабайки. Это будет моя комната. Тут есть даже старое кресло - здесь я буду принимать гостей. "Здравствуйте, проходите, пожалуйста, садитесь, вот здесь, на поломанный стул. Аккуратно, у него всего три ножки, вот так. Хозяйка сейчас выйдет." Это приглашает гостя моя невидимая фрейлина. Вернее, она нормальная, не привидение, на ней красивое розовое платье и седой парик. Нет, она не старая - просто так модно. А здесь моя сокровищница. Какой-то старый, то есть древний сундук - это семейная реликвия, она от моих предков-королей. Там лежат сокровища - бриллианты, брошка как у мамы, золотое обручальное кольцо. А вот и первый гость. Проходите, хозяйка вас ждет. У него большие синие глаза, тонкий нос, кудрявые волосы. Он похож на одного актера и зовут его Сладолик. Он часто заходит в гости. И смотрит на нее так, будто влюбился.... - Яся! Яся! Ах, вот ты где. Я по всему дому бегаю ору. Ты оглохла! Встань сейчас же с этого дрянного кресла. Отряхнись немедленно. Все тебя ждут за столом. Пошли. - Я не хочу есть. Мама, ты только что сорвала мне важную встречу. - С тараканами? Или тебя приветствует на троне местный король крыс? Быстро за стол. И руки не забудь помыть после этой грязи. Не пойду, я не голодная. Я уже пообедала нектаром с феями. У меня гости - мама, разве ты не видишь? Одними мечтами не наешься. Нектар - это вкусно, но после него есть все равно хочется. А на обед супчик с курочкой и котлеты на второе... - А знаете, там на чердаке есть сундук... - Да? А что в сундуке? - Какая разница.... - Как это какая? - у мамы куча дел - надо разобрать коробки с деталями серванта, вытряхнуть ковры, помыть окно в гостиной... У папы сегодня выходной: - Можно выбросить рухлядь и сложить туда инструменты. Или елочные игрушки. Если они не побились все в пакете. - Если ты ни разу не уронил пакет - они не побились. - Носили бы сами и не роняли! Какое им дело до моего сундука. Рухлядь? Это мои сокровища! - Яся, ты куда? Десерта не будешь? Крутая лестница таит множество опасностей, но не для настоящей хозяйки. Треугольные ступени убегают из-под ног, перила скользят под ладонями. Вот дверь. Ах! Закрыто? Как? Кто? Не может быть! Ах, нет, надо просто дернуть посильнее. Не пугайся, фрейлина. Неужели ты меня не узнала? Это я, хозяйка. Что ж я за принцесса без сокровищ. А вдруг в моем сундуке рухлядь, а не бриллианты! Ну как же, это ведь фамильная ценность, наследство предков. В войне ваша прабабушка закопала сокровища в саду под яблоней, потом откопала. Поэтому петли сундука проржавели. Да, милая фрейлина, я видела яблоню в саду. Она совсем старая. Неужели... Ой, так хочется посмотреть. Что же не открывается? Хозяйка, кто же будет хранить сокровища в открытом сундуке. А где найти ключ? - Ладно, бабушка, не надо сказки. Скажи только - где ключ. - Какой еще ключ? - Маленький ключик, от сундука с сокровищами. - А зачем тебе сокровища? "Как это зачем? Всем нужны сокровища. У всех принцесс есть сокровища, то есть у принцев, то есть у королей... В общем - с сокровищами я буду большая и сделаю все, что захочу..." - думала девочка, засыпая под верблюжьим одеялом. - Яся, Яся! Зачем тебе сокровища? - подружка глубоко затянулась и закинула голову. Она очень эффектно смотрелась на фоне ночного города в мелькающем голубоватом свете телеэкрана. - Не знаю. Сокровища - это деньги. Кому не нужны деньги! - Яся улыбнулась - она вспомнила странный бабушкин вопрос без ответа. - Деньги дают свободу. - И забирают. - Например? - Все время о них думаешь. - Думаешь о деньгах, когда их нет. Думаешь - вот бы деньги... - А если деньги есть - то все есть? - Нет, не так. Если есть только деньги - это плохо. Но если есть все, кроме денег - это тоже не шикарно. - Так ты хочешь сразу все? - подружка, смеясь, выпустила целое облако дыма и закашлялась. - Конечно. А кто-то хочет только половину? Яся хотела все. Можно не сразу, но поскорее бы. Природа ей подарила волнистые светлые волосы, мама - стройную фигуру, папа - темные глаза. Младшая сестра твердость в борьбе за свои позиции, бабушка - веру в чудеса вопреки запретам. - Мама, папа, я еду в Хмуров. - Что? - Папа поперхнулся, не от неожиданности - его кусок мяса оказался переперченным. - Мы уже договорились с твоей тетей - ты с детства мечтала стать психологом. - Мама, я никогда не хотела быть психологом! - Ну, хотела - но это было в детстве. А сейчас... - Я хочу учиться на звукорежиссера. - А где ты собираешься работать? - Я не буду работать - я буду заниматься творчеством. У меня куча преимуществ для этой специальности - я знаю нотную грамоту, играю на фортепиано и музыку люблю. - А деньги? - Папа, не в деньгах счастье. А Фрейд из меня вряд ли получится. - А где ты будешь там жить? - Элементарно - в общежитии. - И питаться, скорее всего, тоже будешь элементарно - на стипендию. - Главное не терять чувство юмора, пока все внимание с твоей успеваемости переключилось на бредни старшей сестры. - Я буду подрабатывать. - Где? - Какая разница! Я уже совершеннолетняя и не спрашиваю у вас разрешения - я вас уведомляю. - Мама, а со скольки лет у нас нынче совершеннолетие? - Уж не с пятнадцати - это точно. - Мне семнадцать!!! - будет через три месяца. Холодно гулять в феврале мимо многоэтажек. Но - не сидеть же дома, когда все обсуждают твой трудный характер. На чердаке теперь живут только крысы - бабушка не любит туда ходить, да и не может она подняться по такой крутой лестнице. Да и дверь закрыли на ржавый ключ. Кривой и тугой замок, скрипучая дверь, сундук с сокровищами привалили настоящим хламом. Мои сокровища теперь в другом месте. - А ты уверенна, что поступишь? - А какие там экзамены? - А может надо съездить туда, пообщаться с кем-то? - Начинаем копить? Конечно, уверена, не важно, какие экзамены - я сдам. Не надо платить - я сдам, я смогу. Это же - я... В ее доме живет смерть. Прямо рядом с ней. Открывая дверь квартиры, Яся чувствует ее запах, ее дыхание из-под черного капюшона. Яся боится смерти, но она не может пожелать, чтобы смерть поскорее наелась и ушла. Смерть пришла не за девушкой, а за старушкой-хозяйкой. Пожелать смерти все равно, что убить. Это грех, который навсегда повисает тяжелым рюкзаком сомнений и вины. Эта старушка совсем не похожа на знакомую с пеленок родную бабушку. Лет ей приблизительно столько же, зовут ее похоже, она тоже прошла войну подростком, тоже работала с родителями в колхозе, потом отдалась на завод, еще один. Бугристые руки, негнущиеся ноги, железные мышцы. Иногда папа не мог выдержать такой нагрузки, как бабушка. Эта старушка очень похожа на "типичную русскую женщину", она кажется непобедимой. От этого еще хуже. С одной стороны - тяжело ее жалеть. Ее жизнь идет хорошо. У нее пенсия, втрое больше Ясиной стипендии, за плечами история, квартира в центре города. А у Яси одни надежды, которые меркнуть тем стремительнее, чем ближе она приближается к двадцати пяти. Вы слышали, именно в этом возрасте женщины начинают стареть. Но за десятки лет эта крепкая женщина, рожденная в рукавицах, не создала и не приручила ни одного человека, чтобы ей было с кем разделить старость. И теперь ее верный друг телевизор постоянно обманывает ее, прикидываясь разными каналами: все равно говорят там об одном и том же. На прошлой неделе - цунами в индийском океане, вчера - наводнение в северной Европе. А високосный год вроде уже закончился неделю назад. А сегодня - страшный день, кровавое воскресенье. Вернее, ровно сто лет назад было кровавое воскресенье. Именно в эту русскую Варфоломеевскую ночь раз в сто лет происходит нечто ужасное и кровавое. Сегодня воскресенье, 05 год. И без черных кошек понятно - быть беде. Полнолуния не надо - исторических данных вполне хватает. - Ты куда собралась на ночь глядя? Наверное, злой рок специально послал с небес эту супер-старуху, чтобы она каждый вечер портила Ясе настроение. Хочешь провести вечер "дома" - слушаешь ностальгически окрашенный анализ политико-экономической обстановки в стране или ловишь флюиды катартических телепередач сквозь патологически не закрывающуюся дверь. Супер-старуха, потому что она объединил в себе все возможные качества: ворчливость и нежность, красноречие и незнание (далеко не уедешь на четырех классах военной школы), непонимание и предельное внимание к каждому шороху и движению с Ясиной стороны. Как будто старушка рисует с девушки картину, Яся как модель перед ней и ни один мимический жест, ни одно моргание, ни малейшая перемена освещения в складках одежды не уходит от пристального наметанного взора. Скучная однообразная жизнь заставляет ее хвататься за самые глупые и ненужные детали. Совсем чужой и далекий человек, непонятный даже самому себе, ей кажется как на ладони. Она не только видит, но и судит. - И куда смотрят родители. Вернется, небось, под утро. Старушка не обращается к Ясе - все равно "девчонка себе на уме, ищет приключения". После подобного рода напутственных слов, сбегая по ступенькам едва не в слезах, Яся обещает никогда сюда не возвращаться. Но после пятнадцати минут разбора вариантов, куда она может пойти, остается одно - вернуться к старухе и дальше корчить из себя глухонемую. Смерть издевается. Она стоит в дверях квартиры, заглядывает в окна. Иногда Ясе кажется, что смерть пришла не за старушкой, а за ней. Суицидальные мысли в качестве приоритетных покинули Ясину голову еще в четырнадцать. Но ночью под неровный храп Яся думает о смерти, стирая границы между комнатами, между душами, между мирами. И какая же она после этого принцесса. Принцесса должна быть нежной, как лепесток розы, доброй, как мартовское солнце. Злая Яся больше похожа на одного сумасшедшего парня, который тоже очень многого хотел, и о славе мечтал, и о богатстве, с умеренным аппетитом, и о справедливости. Она не принцесса, значит и на принца рассчитывать нечего. - Это все надо записать на листках с одной стороны, потом взять ножницы, порезать на эпизоды и склеить по порядку. - Думаешь, тогда все станет понятно? - Не знаю. Может, ты поработаешь ножницами? - Ты и сама прекрасно справляешься. Только с клеем проблемы. - Может, это было сказано грубовато. Но Паша уже две недели работал Ясиным психоаналитиком и мог себе позволить дружеские колючки. - И главное - никакого секса! - У Яси была дурацкая привычка только часть реплики произносить вслух. - Не понял? - О привычке Яси Паша уже знал, а вот догадываться о первой половине высказывания еще только учился. - У меня с мистером N ничего не было, мы даже не целовались, хотя встречались полгода и по-настоящему были влюблены. В общем-то, мы и не встречались. Так только... делали вид, и все верили. Тебе будет неприятно о нем слушать. - Почему же? Я как профессионал согласен выслушать все до интимных подробностей. - В нем было что-то особенное, в его обычности, нагеленности и пошлости. Что-то настоящее, мужское. Он был первый, кто рассмотрел во мне не веселую прикольную девчонку, а женщину. Правда, он так ни разу и не сказал мне, что любит, но... - Но? - Но... прости, я не могу об этом рассказывать. - Доверься врачу. - Тон Паши не мог быть дружественным. Он ревновал. Он ругал себя за то, что не смог оказаться рядом с Ясей и быть первым. Первым, кто в ребенке разглядел мечту. - Нет. Я пойду. - первая ссора, первое разочарование. Две безоблачные недели - это, пожалуй, рекорд. Он - такой, как остальные. Он ревнует, он глупеет от ревности, он хочет подчинить ее совей воле. А чего хочет она? N - самый стильный мальчик в школе. N - самый смелый и сообразительный старшеклассник. N - самый обаятельный из школьного парламента. N - единственный, кому нравится эта замухрышка из 10-Б. Все равно она ему не даст, потому что она отмороженная: не курит, не пьет, на дискотеках не зажигает и в школу ходит в пиджаке и брюках. Я хочу все бросить и петь. Представляешь: полный зал - но я никого не вижу. Только слышу покашливание в пятом ряду слева. Обжигает и слепит ряд прожекторов на краю сцены. Все, или почти все, смотрят на меня. Из колонки, повернутой в мою сторону, уже звучит вступление. Я набираю воздуха в грудь - и замираю на мгновение, растягиваю удовольствие. Уже пора вступать, но это моя песня, я могу вступить, когда хочу, задержаться на долю секунды, переставить местами слова. Здесь это будет не ошибка - а наоборот тонкое владение текстом. И в мелодии могу импровизировать - это опасно, но так даже интереснее. Стоит только сделать шаг - на свет, и все пойдет само собой. У меня получится! Я ведь и правда хорошо пою! - Ты учишься на звукорежиссера. Ты выбрала удел - сидеть за ширмой, а теперь мечтаешь оставить пульт и пойти на сцену. Если все будут на сцене - кто останется за кулисами? - Неужели я должна оставаться за кулисами? Почему я? - А у тебя разве есть ключ? - Какой ключ? Какой еще ключ? Неужели она знает... А еще там были картинки. Книжка с картинками. Теперь я догадываюсь, что это был альбом живописи начала 19 века. Но бабушка не знала, а родители всю жизнь оберегают детей, несмотря на здравый смысл, сексуальную революцию, эру информации и высшее образование. Даже сейчас они бы не смогли при мне смотреть эротическую сцену из кинофильма - переключили бы канал, завели разговор о погоде или еще что-то в этом роде. Родители никогда не догадаются, что дети становятся взрослыми. Некоторые дети становятся взрослыми еще в школе, другие - только после института, или еще позже. Но все дети становятся взрослыми, даже если они не говорят родителям об этом. А родители до последнего уверены, что даже дети-профессора глупее их, родителей, потому что у родителей "жизненный опыт". И им не важно, что этот опыт - из другой жизни. Есть, конечно, общие правила, но и они растут. Не всегда в хорошую сторону, но норма меняется. Например, приятно, когда мужчина подает руку женщине. Но если мужчина этого не делает - совсем не значит, что он хам и нарочно пренебрегает спутницей. Может, его не научили, или женщина слишком активно себя ведет, чтобы хотелось ей помогать - скорее располагает на нее опереться. Одежда - вообще особый случай. Как объяснить маме, что даже самая короткая твоя юбка (даже если тебе почти 25) все равно ровно на 15 сантиметров длиннее ее обычной школьной формы. Родители хотят быть старыми, брюзгливыми и мудрыми. Их "жизненный опыт" устаревает - это все равно, что учить грамматику по старым учебникам. В принципе - все то же, но есть нюансы, моменты, детали, которые меняются. И хоть наизусть зазубри всю старую грамматику - она не поможет разобраться в уже новом языке. Я хотела петь еще раньше, чем стать психиатром. Я даже пела в школьном ансамбле, правда на бэк-вокале, но меня там очень ценили. Мы как-то выступали на родительском собрании, но мальчики напортачили с аппаратурой, а без микрофонов это получилось что-то ужасное. С тех пор я не пою. В тот день я и решила стать звукорежиссером. Нет, не чтобы быть классным звукорежиссером. Чтобы когда я буду петь - с аппаратурой точно было все в порядке. Я просто долго не знала, что именно для этого так болезненно мечтаю сидеть за пультом за кулисами. Это очень долгая история - путь моего самоопределения. - А интересная? - В зависимости от того, какие у тебя планы на вечер. Яся кокетливо улыбнулась. Паша ей очень нравился. Он вкусно пил пиво своим большим ртом и не отрываясь смотрел на Ясю. Уже три года никто не называл ее Ясей. А Паша... От него пахнет сладковатым одеколоном, несмотря на тугой дым кафе. Челка спадает на изломанные брови и прибавляет Паше еще больше шарма. Крупный нос совсем не портит его лица даже в резком свете лампы над столом - это мужественно. Паша ей когда-то снился. Может, это случилось уже после того, как они познакомились на дне рождения. "Яся - это Паша, Паша - Яся - Мы уж встречались? - Нет, простите, мне пора". Одна подружка имела дурацкую привычку знакомить гостей друг с другом, когда они расходятся по домам. Может, она рассчитывала, что парни кинуться провожать понравившихся девушек. С таких вечеринок Яся обычно уходила домой одна. Ей не нравилось знакомиться на пороге. Но Паша ей приснился. Мельком, правда, как промежуточное превращение первого любовника в Джонни Депа. Паша совсем не похож на Депа, ну, разве чуть-чуть. - На сегодняшний вечер у меня в планах ты. - у Паши проблемы с галантными формулировками. Но Яся знает, что он говорил исключительно о доверительном разговоре и романтической прогулке по ночному городу. - Хорошо. Тогда - откуда начать? - Начни с того, почему ты еще здесь. - Потому что мои желания не совпадают с возможностями - здесь неинтересная часть. - Ладно, начни с самого интересного. - Самое интересное - когда идея только появляется. Старая муза уже потеряла пыльцу вдохновения в складках платья, перламутр ее крыльев поблек и она уже возбуждает только хандру. И вдруг, как первое дуновение весеннего ветерка, несущего тонкий запах подснежников, раздается звон. Постепенно еле слышный звук превращается в паровозный гудок и к перрону осознаваемых мыслей причаливает блистательный паровоз новой идеи. "Я все поняла!!!" - так рождается новая теория эмоциональных колебаний менструального цикла или очередная единственно верная гипотеза об истоках пессимизма нынешнего поколения. Или: "Вот что давно надо было сделать!!!" - так появляется мечта. Иногда маленькая и тусклая, из-за своей незначительности она быстро угасает. Иногда - тупая и длинная, в принципе не реализуемая. Или настоящая мечта, которая становится смыслом жизни. Вот здесь самое интересное. Но этого нельзя рассказать - вдохновение можно только почувствовать. Однажды утром я проснулась и написала стихотворение. Правда минут через двадцать забыла, но если плохое настроение - можно понюхать лавандовое мыло - и все вспомнишь. Паша улыбается, он мало что понял из Ясиных слов, но его трогает огонь в ее глазах. Яся разговаривает не с ним - она заглядывает в себя, и он тоже может посмотреть в ее мысли и понять ее. Вот кому надо было становиться психологом, Паше, фанату книг человеческих жизней. - Можно еще раз про лавандовое мыло. - В то утро я проснулась, умылась и помыла руки лавандовым мылом. И примерно в этот самый момент приехал поезд и выгрузил рифмы и ударения. И теперь, когда хочется почувствовать себя хорошо, как в самый интересный и трепетный момент, достаточно понюхать лавандовое мыло - и то чувство возвращается. Но есть побочный эффект - за ним приходит чувство утраты, потому что стихотворение бесследно растворилось в апрельском утре. - Паша больше не улыбается, он уже думает о своем. Настала фаза анализа и вынесения диагноза. Нет, не Ясе - себе, насколько бедный Паша влюбился в юную поэтессу. - У меня было множество шансов. - Ты веришь в судьбу? - Это чтобы Яся не подумала, что он ее не слушает. Конечно же она... Конечно же, ему все равно, верит ли она в судьбу. - Нет, это не судьба давала мне шансы. Если бы судьба - она бы обставляла это с шиком - и я бы не смогла удержаться. А эти шансы были только намеком: все равно я сама должна была начинать с самого начала. Например, по телевидению шла программа "Звезда", где из простых людей на улице выбирали таланты и делали из них звезд эстрады. И я мечтала, как сначала на столичной площади я проявляю свой вокальный талант, а потом восхищаю артистизмом и голосом зал и телезрителей. Там меня замечает богатый продюсер, а потом... Но для начала надо все бросить и поехать в Светлобург. - Что бросить? А еще была возможность после школы пойти в институт культуры Крючковского. Он недавно открыл филиал в нашем городе. Один мой знакомый поступил туда на хореографию. Это было совсем не трудно. Но надо было отказаться от интеллектуального развития и отдаться шоубизнесу. А потом еще был вариант, когда летом я познакомилась с модным диджеем. Он был в нашем городе проездом, а мы с девчонками пошли на дискотеку. Я вообще редко там бываю, мы отмечали конец сессии - два раза в год можно. Диджей сказал, что я здорово танцую, и он с удовольствием познакомил бы меня с классной группой и их ансамблем подтанцовки. То есть, это даже не подтанцовка - а неотъемлемая хореографическая часть нового музыкально-синтетического направления. Это было совсем недавно. Я отказалась мне пришлось бы все бросить. Яся забыла, что перед ней сидит Паша, и надо что-то говорить вслух. Паша тоже думал о своем и не заметил перехода Ясиных размышлений внутрь ее головы. А что такое это "все"? Ты не на карьерной лестнице, у тебя нет мужа и детей, ты достаточно взрослая, чтобы обойтись без надзора родителей, у тебя даже квартиры нет, которая мешала бы свободному перемещению в пространстве. В том-то и дело. Я не могу все бросить и заниматься тем, что мне нравится, тем, что мне действительно нужно. У меня не хватает смелости? У меня не хватает базы, у меня нет дома. Я не могу взлететь - летать всю жизнь никто не способен, а приземлиться мне некуда. Звезды мигали, как сигнальные огни самолетов. Паша влюбился окончательно и вместо получасового провожания Яси домой устроил ей экскурсию по своему неродному и нелюбимому городу Хмурову. Лужи отражали витрины, витрины отражали лужи и лица прохожих. Весна сворачивала свои цветастые покрывала и Хмуров выглядел довольно-таки нарядно в дымчатой зелени тополей. Влюбленные шли. Взявшись за руки, по мощеному бульвару. Разговор о погоде и об учебе был давно исчерпан. Хотелось говорить обо всем и ни о чем. Просто слышать голос друг друга и смотреть в одну сторону - вперед и вверх, в густое небо над крышами домов. - Как ты попала в Хмуров? Одно дело, чего-то хотеть. Другое дело - мечтать о несбыточном. Вот если бы, да кабы... Да появился пятизвездочный продюссер, да на белом лимузине и увез золушку с радиостанции в Москву, и стала бы там Яся проявлять таланты вовсю. Петь, танцевать, творить чудеса за пультом звукорежиссера. Вообще загадочные люди цыгане. Непонятные, странные люди. Богатые - и грязные. Вроде, и времени на туалет хватает. И одеваются не дешево. Почему же от них пахнет табором, даже если живут они в хороших, хоть и многоспальных квартирах? Они странники или бродяги? За что прокляла Ясю цыганка? За то, что мечтала? За то, что хотела легких решений? За то, что села не в тот троллейбус. Сейчас Яся уже не ездит на троллейбусах - надо экономить время. Маршрутное такси без проблем доставит в любую точку города - по маршруту. Этот вечер прошел не веселее, чем день рождения самой Яси в прошлом году. Те же лица - сотрудники из радиостудии. Та же музыка - оглушающая, отнимающая реальность. Те же тосты, те же напитки, те же танцы, те же мысли. Тот же кисловатый осадок - ощущение, что что-то прошло мимо, а ты отвлекся на неважные дела и не заметил. Яся всегда уходит раньше. Ей хочется побыть одной, помечтать. К тому же, повод сэкономить на такси - вдруг попадется маршрутка, вроде той, в которой Яся едет сейчас. Но что-то не так в запахе бензина, в сдаче водителя, в засаленной обивке сидений. Что-то непохожее на сотни и тысячи таких же микроавтобусов. Или это попутчики источают такой мистический запах. Или просто голова кружится от вина и недавнего шума дискотеки. Запах, одновременно приятный и отвратительный. Приторный, сладкий запах полнолуния. По правилам - свет в салоне горит, и ночной город совсем теряется в отражениях пассажиров. Как в метро - больше нечего разглядывать кроме собственных ладоней и странных людей на соседних сиденьях. Вдруг резкий поворот. Глиссандо тормозов, лязг железа, вскрик, тупой удар, разбитое стекло... Нет, не то! Не тот сценарий, это не тот телеканал. На повестке дня "Хэппи энд". Рывок, неожиданная остановка. Это высокий гражданин в солидном пальто захотел прокатиться в маршрутке и дать своему водителю возможность спокойно выпить пива где он пожелает. Он хорош собой, он знает чего хочет. У него все получается. Он садится напротив Яси, устремляет взгляд в окно - ночной город все тот же, что и пять минут назад, тусклый и неинтересный. Незнакомец поворачивает голову и смотрит на Ясю. Яся чувствует покалывание взгляда на вырезе своего платья, на своих худых запястьях, на ступнях, закрытых дешевыми туфлями. Она из последних сил неудобно выворачивает шею, чтобы смотреть в окно, но боковым зрением замечает терпеливое выжидание случайного попутчика. Гул мотора затихает. Огни города замирают за темным окном. Часы на руке перестают тикать. Симферополь 2005 До утра Запоздалый лучик солнца коснулся небритой щеки. Миша поморщился и открыл правый глаз. Рядом с квадратом окна на стене образовалась грушевидная тень. - Доброе утро. - Доброе? – у Миши были веские основания задать этот вопрос. В ответ он услышал короткий смешок, но не понял – сочувственный или оптимистичный. – Как у нас дела? - Вы поставили передо мной очень трудную задачу. Вы же понимаете, что на ее решение могут уйти годы. - У меня слишком мало времени. Поторопитесь, пожалуйста. Прошел уже месяц с тех пор, как появилась проблема. Еще две недели с момента, когда проблема превратилась в задачу. Но решение все еще не было найдено. Более того – неизвестной оставалась даже формула или примерный алгоритм. Значит, сегодня ночью это опять произойдет. То же, что и предыдущей. То же, что и вот уже полгода происходит каждую ночь… Но до ночи далеко – и может быть этот день станет последним кошмаром. Миша перевернулся на спину и зевнул, издав непристойный рев. Здесь хорошо – никто не будет шикать на тебя и рассказывать о правилах хорошего тона и придворном этикете. Если бы не ночные приключения… Теперь Миша так их называет. Он даже привык и, возможно, ощутит легкую утрату, когда волшебная формула отыщется. - Я есть хочу. – Проще было нажать на кнопку. Тут же прибежит кроткая девушка вся в белом и робко спросит, не произнося ни звука. От нее можно требовать чего угодно. Да-да, и это тоже. Она вся в его распоряжении. Но не проще ли сразу сказать, зачем он собирается нажать на кнопку. – Где завтрак? Завтрак принесут минимум через 5 минут. Вернее – теоретически минимум 5 минут требуется на приготовление такого завтрака, каким бы он остался доволен: глазунья с вареной колбасой, поджаренной до коричневой корочки, бутерброды с шоколадным маслом и крепкий кофе. Возможно, не стоит пить кофе в таких обстоятельствах, но привычка – вторая натура. А курить сейчас нельзя вообще – поэтому он обходится пусть и не натуральным, зато крепким горьким кофе. Теоретически при наличии всех ингредиентов под рукой на это уходит минимум 5 минут. Ася справлялась за две. В течение этих двух минут, с момента первого крика о завтраке, Миша будет орать, требуя, чтобы завтрак доставили немедленно. - Я жрать хочу! Я голодный! Завтрак давай! Эта тихая девочка – единственная возможность выплеснуть негативную энергию, немного выпустить пар. С дядей в очках ссориться нельзя – в его руках волшебная формула, тайный алгоритм, который сможет облегчить его ночи. Горячий завтрак подоспел через минуту 45 секунд. Ася бьет все рекорды. Яичница не дожарена. Вот уже третью неделю Миша ест только в полвосьмого и только эту дрянь. Вот уже третью неделю после завтрака Миша швыряет недопитый кофе об стену. Вот уже десятый день он пьет из металлической кружки, больно обжигая губы. Он злится – и от этого немного забывает, почему он здесь. Каждая капля злости дает облегчение и забытие. Поэтому левая скула Аси так густо замазана крем-пудрой и белые рукава больше не закатаны над голубеющими запястьями. Кружка звенит, ударяясь о тумбочку. Ася в своей коморке вздрагивает. Кажется, она вообще не издает звуков. Она придет только через полчаса и принесет тазик, мыло и полотенце. Она боится лишний раз заходить и тревожить его. Теперь можно немного расслабиться и подумать. А, кажется, еще так недавно это был всего лишь сон. Гадкий сон, дурной сон – всего лишь сон. Когда уже почти коснулся земли – вдруг открываешь глаза и оказываешься здоровым и невредимым. Ты уже не мешок раздробленных костей на мостовой – а сравнительно цельный индивид. Лежишь себе в мягкой постельке, потеешь и тянешься к выключателю. Хуже, если включаешь свет и над тобой – это под тобой, пропасть, с вполне обозримым дном, которое несется тебе навстречу, стремительно опускается прямо на лицо, обдавая смогом и жаром промышленного города, перегаром ночных улиц и вонью свалок подворотен. Глаза уже нельзя открыть шире, рукой пошевелить уже не выйдет. Куда-то из-под спины ушла надежная твердая кровать – и ты спешишь навстречу мостовой. Да… за окном моросит дождик, умывая листья – на большее он не способен. Это какой-то недо-дождик. Все здесь недо… Потолок как бы белый, кровать как бы металлическая, Ася как бы послушная. Миша даже не знает, что Асю зовут Ася. Отличная тема для размышлений не в тему. - Как тебя зовут? Иди сюда. Поговори со мной. – Скучно. Раньше казалось – целую вечность можешь пробыть наедине с собой. Более того – такими лишними были все вокруг. Всё вокруг. А теперь каждая мелочь, каждая муха, за которую мог бы зацепиться взгляд, каждое слово, за которое могла бы зацепиться мысль – на вес золота. Ася точно придет – это ее работа. Она не произнесет ни звука – но придет. Сядет, куда он ей скажет, и сделает все, что он захочет. Пока она дрожащими от страха руками заправляет выбившуюся прядь за розовое слегка оттопыренное ухо, Миша стучит кулаком в стену. Ему нельзя этого делать. Ему не нравится это делать – но и это как-то отвлекает от мыслей о формуле, ночи и всех этих недо-снах. Он досконально изучил свои пальцы ног. Раньше он не замечал, как странно они выглядят на белой простыне. Если сверху накрыть белой простыней, а пальцы оставить открытыми – только бирки не хватает. Миша уже несколько дней вообще не вставал с кровати. Позавчера – из-за светлой комнаты. Вчера – из-за лени. Сегодня… сегодня только началось – может, удастся побороть там что-то и выти вдохнуть немного кислорода – мало ли когда еще придется. Может, эта ночь будет последняя и для него. Трещинки на потолке вон там, на половину второго от лампочки, похожи на злое старушечье лицо. Три карты, три карты? Или сундучок с закладными? Что за секрет в этих спрятанных в морщинах слепых глазах. - Михаил. К вам пришли.- Миша не любит очкариков. Но за очкариком следует господин в черном костюме. Сейчас начнется. Все начинается, как только последний солнечный луч дотронется до подоконника и сползет по склеенной вазе. Вот тогда все начинается. Сперва мягкие тени ползут по стенам и полу, крадутся, едва касаясь бокового зрения. А потом под мерный скрип качелей под окном… - Опять ты. – Ася заходит с тазиком теплой воды и мягким розовым полотенцем. Зачем здесь умываться? Перед кем надо быть чистым? – Уйди отсюда. Оставь меня. Вали, я сказал! Ася хлопает глазами, держит вздох, крепко сжимает тазик – еще мгновение и разрыдается. Она не может уйти. В 9:00 умывание. - Я не буду умываться! И бриться не буду. Ты опять нарываешься? – Миша нашел наконец повод взбеситься. Еще полминуты этого покорного вздрагивания – и он набросится на нее и убьет этим тазиком. Вчера он швырнул им об пол, но сегодня она так просто не отделается. Погоди у меня, тупая девчонка. Миша чувствует, как пальцы рук наливаются кровью, как соленая красная жидкость гонит в голову адреналин, как громко и часто стучит сердце, больно дотрагиваясь до левой груди. – Уходи. – уже сквозь плотно жатые зубы он выдавливает последнее предупреждение. Но она остается. Немигающим взглядом Ася упирается в одну точку за головой Миши, за изголовьем кровати, за стенкой, за пределами здания – в какую-то необъяснимую точку, абсолютное равновесие, универсальное спокойствие. Руки ее не дрожат, костяшки пальцев побелели, так сильно она сжимает ручки тазика. Губы плотно сжаты в блеклую нитку. Ася делает шаг вперед, твердый и решительный, как та точка. Миша нервно сглатывает, теряя остатки рассудка. Грохот, плеск воды, звон стекла, короткий вскрик, глухой стук тазика, снова грохот, протяжный стон – и все стихло. Миша сидит на подоконнике, вжавшись лицом в облезлые прутья решетки. Его трусит крупная дрожь. Кисти скрючены судорогой. Ветром в комнату задувает мелкие капли дождя. Ася сидит на полу в луже воды. От затылка по шее тянется тонкая алая ленточка крови. - Что у вас тут? Ай-ай-ай! - Только не надо делать вид, что вам не все равно. - Мне не все равно. Зачем вы это? - Я не знаю. Так вышло. Как ваши успехи? - Вы мешаете мне работать. Своим поведением… - Как ваши успехи. – это был не вопрос, а требование разъяснений. - Мы не слишком продвинулись с позавчера. - За такие деньги… - Дело не в деньгах - Дело в вашей бездарности. - От ваших оскорблений… Постарайтесь держать себя в руках. Попробовали бы вы держать себя в руках. Эта девочка… Эта дурочка конечно ни в чем не виновата. Расшибив голову профессору Миша снял бы напряжение намного более ощутимо. Как приятно ложатся легкие прохладные капли на горячий лоб. Как чисто стекают слезами по щекам. Как сладко касаются губ, смывая соленые запекшиеся пятна… а шум дождя так ласково утешает, уговаривает, убаюкивает, успокаивает лучше всяких горьких лекарств и колючих уколов. - Когда я получу отчет? Профессор обернулся и бросил через плечо: - Когда будут результаты. - Пожалуйста, поторопитесь. Миша понимал, что ни просьбами, ни угрозами процесс ускорить нельзя. Более того – вполне может быть, то этот процесс вообще не начинался, а еще вероятнее – что и нет вовсе никакого процесса. Может это все тоже там… или наоборот – все то уже настолько здесь… В странных пустых мыслях, суть которых Миша не мог припомнить, прошло еще около получаса. Чтобы немного отвлечься, Миша слез с подоконника, с трудом расправляя затекшие ноги, подошел к тумбочке и взял из ящика засаленную тетрадь. Надпись корявым почерком «Тетрадь по русской литературе Романова Леонида» не соответствовала содержанию помятой грязно-зеленой обложки. Это был личный дневник Миши, уже второй за эту неделю. День 154 Погода ни к черту. Уже несколько дней подряд идет дождь. Сегодня снова разбил окно. Нового до вечера не поставят. Не люблю сквозняк. По ту сторону ветра… Что по ту сторону ветра? А ничего. У ветра нет сторон – это же не тумбочка. И не луна. И даже не полночь. У ветра есть две стороны – откуда он дует и куда. И какая же из них «та», а какая «эта»? может быть по ту сторону – это сзади ветра. Когда мчишь на велосипеде с горы навстречу воздушному потоку – где будет «по ту сторону»? сзади тебя, где турбулентность и штиль? Или на сантиметр вперед носа, который уже прорвал стену ветра и очутился по ту сторону? Я схожу с ума. Я схожу с ума. Мне кажется, что меня преследует одна и та же мысль. Какая – не могу понять, потому что одна и та же мысль постоянно разная. Она специально маскируется, чтобы ее не узнали. Это не зеленая коробочка, и не белая обезьяна. Хотя она была и обезьяной и коробочкой. А если стараться не думать одновременно и о коробочке, и об обезьяне – получается белая обезьяна в зеленой коробочке… Миша старательно выводит буквы, вспоминая когда-то любимое занятие – каллиграфию. От это слово напишем «болдом». А букву «и» непременно «италиком». Немного «готики» добавим в местоимения. А дату и подпись оформим официально – «консолем». Вот интересно – как на самом деле называются эти штрихи, шрифты и техники? После каждого слова приходится заново слюнявить карандаш для глаз – графитового простого или тем более шариковой ручки здесь не существует. Смотришь в окно – вроде обычное небо, обычная сырость, из парка пахнет грибами – а здесь будто другое измерение. И писать приходится косметическим карандашом. Дверь скрипит, как всегда, если открывать очень медленно и трясущимися руками. Заходит поднос с металлической кружкой и большим блюдом. За ним заходят тощие локти и мягкие белые башмаки с бесшумными подошвами. Потом заходит Ася с перебинтованной головой. Судя по неверным движениям, ее все еще слегка покачивает. - Как тебя зовут? – Почему-то за несколько недель Мише ни разу не приходил в голову этот вопрос. Ему вообще не приходило в голову, что она умеет разговаривать. Вопросы типа «Чего приперлась», или «Чего надо» не предполагали ответа. - А-а-ася.- Протянула Ася. Голос у нее был низкий и глухой. Она скосила глаза куда-то в угол. Подняла плечо, закрывая лицо от атаки. Потом медленно опустила руки – поднос упал, дребезжа и звеня столовыми приборами. – А что? - А меня… - Как ей представиться? Михаил или Мефи? Если она оттуда – значит… - А меня никак не зовут. Видишь – я не нужен тут никому. Меня не зовут никак. Ася – это Анастасия? Ася медленно развернулась и тихо вышла, переступая через разбитую посуду. Все равно Миша не стал бы это есть. Нет аппетита. Откуда он возьмется – лежишь тут целый день… А вдруг это последний день – и приходится провести его так… Вот так вот – как последние… сколько там уже… На вонючих простынях, вроде свежих, но все равно вонючих. И этот дождь еще – от сырости они еще сильнее воняют. Прачечной воняют, казенщиной, чужой жизнью, и даже чужой смертью воняют. - Ася. Ася. Я знаю, ты меня слышишь. – Миша надрывался, хватал зубами простыню – а вдруг это последний день. – Ася! Ася! Он колотил в двери – но никто не открывал. Дверь открывалась вовнутрь, но ручку сняли после попытки Миши проникнуть в лабораторию и самому разобраться. – Ася. Ну где же ты? Где лекарства? Ася! Миша попытался ногтями зацепиться за край двери и потянуть на себя. Если бы еще ногти хоть немного выступали за пределы пальцев… Вот зачем ему разрешают сгрызать ногти. В школе его били за это по рукам. В институте он курил. А теперь можно грызть ногти – уже не хочется, но от этого никуда не уйдешь. - Ася, ну где же ты. Миша отошел от двери. Потом взял разбег в три шага – больше комната не позволяла – и ударил плечом. Обиженно стукнул дверь ногой, отходя к окну. Потом проверил, не вынимаются ли прутья у кровати. А может карандаш… Карандаш с тихим треском сломался пополам, успев поцарапать ладонь. На окнах ручек тоже не было. А вот этот гвоздик мог бы пригодиться. Тяжело пальцами раскачивать гвоздик – но дело того стоит. Прижмем его ногтем, вот так – а теперь в другую сторону… Нет, это не кажется – гвоздь правда поддается. Он уже немного шатается. Еще неделя – и можно будет его достать. А вдруг это последний день. И там, в лаборатории… Профессор совсем не торопится. И он специально запер Асю, чтобы она не смогла помочь. В виске тянет – значит уже три часа. Пора бы принять лекарство. Ну где же ты, Ася… Сегодня на улице дождь и солнце не бросит лучик на подоконник. А вечер все ближе – и неизвестно когда это начнется. Лучик не даст сигнал – и Миша не успеет напрячься и подставить руку к глазам, чтобы продержаться хотя бы на полчаса дольше. Ася… хотя бы на полчаса больше по эту сторону… - Как вы тут? – Здесь все передвигаются бесшумно – даже толстый профессор. Когда он проник в комнату? Он знает про гвоздь? - Где Ася? – Злодей и с ней что-то сотворил. Скорее всего, они заодно – все заодно против него. Поэтому даже дверь открывается вовнутрь. - Я запретил ей к вам входить. Она нужна мне живой. - Для ваших дурацких опытов? - Голубчик, вы бредите. Я принес вам лекарства. Задержался, надо было кое что проверить. Зато теперь могу вам отчитаться частично. - Валяйте. – Если бы эти отчеты хоть как-то помогали. Последнее время Мише кажется, что это только способ его запутать и увести подальше от решения. Ведь пока он работал один – все происходило четче и быстрее. Он сам обнаружил проблему, сформулировал задачу, но как только подключились эти хваленые специалисты – дело застряло и теперь… - Вы же помните, в чем наша главная трудность? В определении пространства. Так вот, вы попали во временную лакуну, когда… м…. место времени в хронотопе вашего имагинатива занимает пространство. Но это было бы еще ничего, если бы место пространства заняло время. Но у нас с вами случай особый – пространство при этом остается на месте… - Идите вы, профессор… Ради этого вы держите меня здесь столько времени? Я это знал еще полгода назад, когда ничего не началось. Когда были только сны. А вы мне преподносите такие простые вещи как плод многочасовых трудов лучших специалистов? Вы издеваетесь! Уходите и не возвращайтесь, пока не узнаете что-то действительно полезное. Например, куда время девалось, а лучше – как его вернуть назад. Миша вскочил и уже протянул руку, чтобы взять профессора за шкирку и вытолкать – но тот проворно увернулся, оказался сзади Миши. Щелкнула пружина – и лезвие с кривыми зазубринами блеснуло в лунном свете. Профессор взлетел на тумбочку и присел для прыжка. Миша юркнул под кровать, нащупал кнопу телепорта и сгруппировался для перемещения. Началось. - Вы достали рецепт? - Он еще не готов. - Ваше время истекает. - Я ничего не могу поделать. - Вы понимаете, какой опасности подвергаете всех нас? - Я делаю все, что в моих силах. - Не забывайте о гвозде. - Я над этим работаю. - Стратегические запасы закончились. Вы долго не продержитесь. Нам нужны союзники. А еще мама просила купить молока в долг. Вы попробуйте – вдруг получится. Миша лежал, очерченный пентаграммой, на лысой поляне. Над головой сияло симметричное созвездие. От земли шел густой пар, будто там внутри вскипала вода. Миша сильно вспотел на совещании и теперь с удовольствием принял бы душ – но это только если удастся дожить до утра. Да и то придется обойтись тазиком с чуть теплой водой. При условии, что очередной припадок не разоблачит его совершенно. Еще десять ударов сердца – и жрецы придут его сжигать. Будем надеяться – сегодня у них тоже ничего не выйдет. На девятом ударе сердце замирает в попытке оттянуть бескровную расправу. Нарочно замедляя торжественный шаг, люди в желтых шортах спускаются на поляну. В руках у них желтые полотна и длинные восковые свечи. Сейчас у второго справа, на нижнем углу пентаграммы, свеча поломается ровно пополам. Все сильно удивятся – как это так? Мало кому известно, что Рут нарочно подпилил свечу и несколько недель тренировался так повернуть кисть, чтобы свеча вроде бы не наклонилась, а вдруг переломилась пополам, и при этом осталась гореть. Желтые шорты неестественно драпируются из-за тяжелого пояса на бедрах. Сам по себе пояс не был бы таким тяжелым, если бы на нем не висела большая фляга с перебродившим вином и длинный кинжал. Ритуал заключается в том, что жрецы подожгут медиатора, совершат возлияния – а потом перережут веревки, он встанет и скажет, где свет. Чушь полнейшая, ели учесть что веревки можно резать только когда все допьют вино, оставшееся после скудных возлияний. Скудных – потому что жрецы – законченные пьяницы. Если присмотреться – даже в неверном свете свеч можно увидеть, насколько несвежие у них шорты, неопрятные ногти на руках, грязь на голых ногах. Это отвратительно – поэтому зрители приходят сюда только посочувствовать очередной жертве. Другими словами – вот уже много дней никто не приходит посочувствовать, потому что дел и так хватает, а жертва в который раз внеочередная. Еще три удара – и тот, что стоит вверху пентаграммы, прямо у Миши над головой, подаст сигнал. Жрец в желтых шортах с малиновой полоской слегка подпрыгивает на месте. Наверное, сегодня получится. На совещании Мише ничего не пообещали, а профессор не торопится. Но нет – только правая пятка почувствовала приближение голодного огня – раздался знакомый свист. Жрецы с визгом разбежались, смешно виляя толстыми бедрами. На поляну из густого кустарника вырвался Ено, бешено размахивая крыльями, схватил одной лапой Мишу за горло, ничуть не опасаясь задушить, и взвился в черное небо. Отрывистый свист его крыльев не смог заглушить глухой треск удара рогом о ветку симметричного созвездия. Ено судорожно повел плечами и полетел дальше. Они описали круг над лысой поляной и снова спустились в ее центр, где вокруг очага с голубым пламенем восседали Трое. Ено был верным слугой поэтому, как ему ни хотелось, он не позволял себе задушить и съесть Мишу. Вернее – он себе вполне позволял. И даже последние пару раз нарочно хватал за горло – вдруг случайно задавит. Но Трое знали свое дело. Миша едва не терял сознание от недостатка кислорода, но все же оставался жив. Он присел на маленький стульчик, обитый кроличьим мехом просто так – это была прихоть левого из Троих. Он пытался как-то смягчить, скрасить существование. Симметричное созвездие – тоже дело его рук, как и крутые рога полосатого Ено. Из троих думал только один, другой читал мысли Миши и записывал точечками на скалку из мягкого дерева. Миша специально думал яркими картинками, вкусами, голосами из того, другого мира – но Трое все равно ухитрялись его понимать. А тот, который думал, даже каким-то образом доносил до Миши свои идеи. Сегодня он хотел опреснить воду, которая не лежит и не сидит. Миша подумал, что было бы интересно лежачую воду оставить соленой, сидячую или стоячую сделать наполовину соленой, а уж идущую и бегущую опреснить и спрятать поглубже под землю. Трое предложили достать соль из всей воды, а потом в стоячую и сидячую добавить. Но Мише показалось легче опреснить только бегущую. Так они спорили, обходя полянку – на ходу Мише лучше думалось. Правда Троим было очень неудобно думать на ходу. Один вообще не участвовал в беседе и мог бы спокойно посидеть, но тот, который записывал, боялся не расслышать некоторые мысли Миши, поэтому приходилось описывать круги по поляне, иногда квадраты, а порой и вообще треугольники. - Все мужики козлы. – Весело сказала девочка, заправляя за ухо белокурую прядь. - Кто это тебе сказал? – Миша сидел на остове карусели и смотрел, как дети резвятся, не замечая развалин детской площадки. Замечают площадку – но не понимают, что все должно быть не так. Что вот этот ржавый урод должен крутиться, подгоняемый сильной ногой. А вот это кривое хриплое чучело – качели. А вон те столбики с рваным верхом – турник. Девочки прыгают в классики, расчерченные углем на побелевшем от вековой сажи асфальте. - Никто не сказал. Я сама знаю – все мужики козлы. Подружки смеются, с завистью наблюдая, как худые смуглые ножки ритмично взлетают над клетками и безошибочно попадают на нужные числа. Дыхания хватает еще и на разговоры. - А откуда ты знаешь? - А я вчера сама видела. С бородкой козлиной, с рогами разными и с копытами. Подбежал, схватил капусту – и в подвал. Тут девочка оступилась и упала, больно поранив коленку. Подружки бросились ее утешать, тайно злорадствуя. Миша подошел, поднял ее на руки и, глядя в миндальные глаза, серьезно так сказал: - В полшестого тебе надо быть дома. Лучик солнца мелькнул на подоконнике и пополз вверх по ножке кровати, по свесившемуся краю простыни, по руке в пижаме, дополз до щеки Миши и громко чмокнул. Миша приоткрыл глаза. Порыв ветра с парой вчерашних капель ворвался в разбитое окно. Миша закрыл глаза, быстро поставил девочку на пол, чтобы она не упала еще раз, и сонно потянулся. - Доброе утро. - Сегодня оно по-настоящему доброе? Или вы снова издеваетесь, профессор. Симферополь 2006 Фокус Фокус взвизгнул и оторвался от земли. Киа подтянула тугой пояс и покрепче взялась за руль. Она покажет этим... Этим самоуверенным самцам, что ум не зависит от приоритета в мышлении того или иного полушария. Она докажет, что можно управлять космической машиной 21 поколения и без рудимента в области живота. Киа не в первый раз выжимает до упора педаль газа - она знает свое дело. Кометное облако - не помеха. Слепящий луч новой суперновой – детские шалости по сравнению с ее МИССИЕЙ. Киа знает свое дело - сегодня ей снова предстоит спасти вселенную. Кто на этот раз станет врагом №1? Что придет из черной бездны за ее трепещущим девичьим сердцем - и падет от сильной твердой руки?. - Киа? Киа? Кто разрешил взлет? - Очень плохая связь. Ай, я не слышу тебя. Очень плохо слышно... - Киа, я отлично тебя слышу! немедленно возвращайся! - шшшшшшш, ничего не слышно, шшшшш, пи-пи-пи, шшшшшшшшшшшш, нет связи. Ай? это ты, Ай? - Киа... Опять эта непослушная девчонка возомнила себя супер-героем. Что она задумала на этот раз? Понедельник, 3-е число 6-го месяца. Погода ясная. Звезды все как на ладони. Через час взойдет солнце. Еще через 15 минут зайдет второе. Пятая луна в зените. Эта смешная дурочка снова не отзывается на наш сигнал. Мы прибыли на планету 4609 и обнаружили здесь заброшенную станцию. Ей, наверное, лет 40. Скорее всего, была отправлена сюда в середине эры 117. Теперь здесь никто не живет. Зато на планете обнаружены какие-то металлические конструкции. Более того - наш сигнал был принят, мы получили ответ в виде странных звуков, распознанных Мамой как человеческий голос. А утром... хотя одно солнце только недавно закатилось... В общем, сегодня, если ориентироваться по приборам, а не по пейзажу, я нашел это существо. Сначала мне показалось, что какой-то зверек мелькнул между камней. Естественно - мы не просто для галочки облетаем все эти нежилые планеты. Хотя - некоторые все же для галочки. Или скорее для значка... Мил, например... О чем это я... Ах, да. Так вот. В наши обязанности входит не только засвидетельствовать упадочность какой-либо формы организации в галактике. Я, например, с интересом отмечаю всякие интересные факты. Старик дразнит меня "Лермон". Не знаю, что это означает... Другие ребята думают, что я зря трачу время на накопление ненужной информации... Так о чем я?... Не бывает ненужной информации. Бывает дублированная информация - это действительно лишнее. Мы наконец нашли границу возможностей человеческого мозга - вся информация туда вполне умещается, но дублирование информации - это уже слишком... А эта девчонка... Она мелькнула меж камней, как какой-то рыжий заяц. Мотнула шерстью огненного цвета - и скрылась в какой-то одной ей известной щели. Я не из любопытства последовал за ней. И я не знал, что это самка. Ребята говорят - погнался за самкой. Да если бы я знал, что это самка... По данным статистики на нашей планете самки составляют 90 процентов населения. С горя самцы... Я и не думал о самке. Научный интерес, долг перед обществом, нуждающимся в новой информации, подвиг меня на эту изнурительную погоню. Я несколько часов шел по следу. И она, то есть тогда еще "оно", просто что-то непонятное, именно этим привлекательное... Только я настигал это - оно тут же ускользало. Учитывая чужеродность ландшафта, я проявил необычайную ловкость... В конце концов, она забралась на самодельную башню с антенной и остатками аппаратуры, перетасканной со станции. Там мне было не достать ее - даже ребенок понял бы, насколько небезопасна эта конструкция. Даже если гравитация планеты допустит равновесие антенны - высокое напряжение при неудачном положении рук может передать непереносимый заряд организму и... Даже так близко глядя на нее и оторвав край ее неудобного странного облачения, я и не думал о том, что это может быть самка. Непонятное живое существо, странный зверек - вот что это было. Я уже несколько часов пытаюсь выйти с ней на связь. Но как всякий низко-интеллектуальный организм она отказывается идти на вербальный контакт. Мил пошел посмотреть на этот экземпляр, сидящий на антенной башне, и сразу же сообщил нам, что это самка. Потом напомнил нам, почему мы пошли на такую рисковую службу, и отказался участвовать в налаживании контакта с представителем инопланетной фауны. Эта девчонка все еще не выходит на связь. - Мил, почему ты так относишься к самкам? Они же не виноваты, что оказались более выносливыми в естественном отборе. - Они специально затеяли такие критерии отбора, по которым самцы обречены на вымирание. Лер, неужели ты не понимаешь! Спроси у этой девчонки, почему на всей планете осталась только она? спроси, почему другие если живы, не попадаются на глаза и не выходят на связь? Где их самцы? - Мил, ты неправ. Мы должны радоваться, что хоть что-то удалось здесь найти. Согласись, скучно три цикла колесить по галактике и каждый день свидетельствовать очередную нежилую планету. - Лер, мы знали, на что идем. Все мы знали. И ты знал. Пойдем обедать - я чувствую недостаток кальция. И фосфор на исходе. Среда, 5-е число 6-го месяца. Девчонка живет в 5-й каюте. Старик почему-то отдал ей комнату, которую занимал я. Мил говорит - это потому, что я ее нашел, что я нарочно искал самку - и пусть я почувствую, почему самки выживают, а самцы... Никогда не забуду этого страшного зрелища - целое поле, усеянное трупами. Самцы лежат навзничь. Синий Эус не греет, как обычно, а зло печет. Они не стонут, не пытаются прикрыться от палящей синевы. Они мертвы. Между тел этих несчастных медленно ходят Они, орошая слезами соленую от крови землю. Они скорбят - но уже не воскресить убиенных их руками... В тот год племя Зон уничтожило все племя Лосов в стране 676. Кадры транслировали по открытому каналу целую неделю. Их помнят все. Но все равно... Мил не прав. Эта девчонка не имеет никакого отношения к тем кадрам. Но Мил ненавидит всех самок. Вообще-то Мил - профессионал. Он любит свою работу и умеет ее делать - по профессии Мил флорист. Но во второй декаде предыдущего цикла ситуация 46 уничтожила на нашей планете все виды, с которыми он работал - и Мил подался в наш отряд. Наша задача - убедиться, что форма организации нашей планеты - самая лучшая. Поэтому мы планомерно исследуем все системы галактики, чтобы доказать упадочность любой другой формы... Простите, стучат. - Я собрал вас сегодня, чтобы обсудить важный вопрос. Кто она? - Старик сегодня серьезен как никогда. - Ничего себе! оказывается это "Она"! - Фуо родился методом клонирования синтезированной из всех образцов команды ДНК. Но не был похож ни на одного из своих "отцов" или "матерей". Он был рожден женщиной, специально командированной для этой цели к нам, в районе 123 планеты. Фуо - гермафродит и ему в новинку любые половые вопросы. Вот и сейчас он оживился, услышав о гендерной проблеме на борту до наружной свинцовой прошивки мускулинного аппарата. - Лер бы не потратил столько времени и сил, если бы это был "он". - Мил решил расквитаться со мной за все наши давнишние конфликты. И за место секретаря, которому суждено остаться в списке Свидетелей, и за 5-ю комнату, и за светлые волосы - мои, которые бы так пошли к его собольим бровям. У него были такие же до ситуации 46. А теперь зеленоватое темя пугает всех новичков над красивым правильным, хотя и грубоватым лицом. - Мил, давай обойдемся без эмоций. - Старик изо всех сил пытается провести нормальное совещание раз цикл - но вопрос слишком горячий, чтобы держать всех в рамках строгой Эло-этики. - Позвольте мне доложить? - Ним был холоден и точен как всегда. - Киа Вита - человек женского пола. Рост 15 ам, вес 23 ак, объем груди... - Уже интересно... - Я продолжу? Язык - неопознанный диалект. Обучаемость 157 по шкале Тао. Известных инфекций, патологий и вирусов не обнаружено. - Идеальная самка! - Здравствуйте, разрешите войти. - Все заседатели круглого стола переглянулись – это не был знакомый голос кого-либо из экипажа. Это также не был визг и нечленораздельное мычание подобранного на нежилой планете существа. Тихий уверенный жесткий голос, меццо-сопрано. Еще несколько секунд замешательства - и все встали. Все, кроме Мила. Он небрежно повернулся через спинку кресла и привычным оценивающим взглядом смерил нежданного гостя. - Здравствуйте. Мы как раз решаем ваш вопрос. - Старик умело спрятал удивление и возмущенную дрожь в голосе. Он любил порядок и определенность во всем, особенно в сфере формальностей. И посторонний в зале собрания команды никак не вписывался в повестку дня. А если учесть, что не просто не вписывался, но не вписывалась... - Разве я задавала вопрос? - Разве "разрешите войти" это не вопрос? - наивность Фуо заслужила резкой улыбки Мила, моего легкого вздоха и учащения пульса Старика. - Оставим грамматические детали. Мы решали проблему присутствия вас, извините... - Киа. - Киа, очень приятно - Тор. Так вот, Киа, мы обсуждали проблему вашего присутствия на "Фокусе". Мы - не туристический лайнер. У нас важная задача, и ваше появление...Старик не решался произнести оскорбительные для ее гордого взгляда слова. - Не вижу проблемы. Я вполне осознаю нашу задачу и еще не успела разуверить вас в моей компетентности. - Форменная наглость, которая закончилась бы карцером для кадетов, если бы не столь необычные обстоятельства ее произнесения. - Ну... вы и подтвердить ее не успели! - Готова выполнить любое задание уровня не выше 008 - Ого - вырвалось у кого-то. Все молчали, потупив глаза. Чтобы не засмеяться. Каждый из нас не меньше двух циклов готовился к сдаче нормативов на первый уровень. А для заявленной сложности потребовался бы опыт двух Стариков. - Хорошо. Завтра нам предстоит высадиться на планете 672. Ходят слухи, что именно на нее совершил аварийную посадку "Оскар" в позапрошлом цикле. Вы же знаете, что на нем летели генетически селекционированные воины? Так вот - если выдержите перегрузки, вы назначаетесь вторым разведчиком. Всем спасибо за внимание. Совет окончен. Видели бы вы эти глаза... Суббота, 8 число 6-го месяца Сегодня мы послали в центр сообщение, что Моса в нашем экипаже нет. Больше нет. Мос был третьим разведчиком. Он всегда ходил третьим разведчиком, потому что никто лучше Моса не мог обеспечить надежный тыл. Ширина плеч позволяла ему держать сразу двойной набор оружия и если Мос стоит за твоей спиной - значит бояться нечего. Мос имел слишком низкую квалификацию, чтобы участвовать в совете и получать награды. Зато это был лучший третий разведчик в истории отряда. Мы все тяжело переживаем эту утрату. Первым двум бояться было нечего, пока Мос стоял, но когда он упал и датчик пульса погас на радаре... От волнения мысли путаются и Они не успевает их оцифровывать. Это даже забавно, если вдуматься. Люди сегодня совершенно отказались от того, что раньше называлось "личной жизнью", отбросили тайну. На этот раз случилась не революция, а эолюция. Сначала разговоры вслух. Древние мобильные телефоны с плохой слышимостью, старинные микрочипы с реальной передачей звука и тембра. Люди орали о своих проблемах на улицах, общественном транспорте. Выходя на балкон с "трубкой", они не боялись быть услышанными - какое вам дело до "личной жизни" незнакомого парня в семейных трусах, который высоким скрипучим голосом выясняет планы на вечер своей любовницы, пока жена в соседней комнате договаривается с подружкой сходить на дискотеку. Дальше - больше. В погоне за модой непомерно расширились окна домов. Окно поглотило стену. Побольше бы света! А зачем этот свет и кто придумал что его должно быть много - это уже все равно. Пропаганда честности и открытости довела до мыслечита: чтобы тебя услышали, не обязательно открывать рот и ворочать языком. Маленький аппарат с широким приемником распознает сигнал твоего мозга и озвучит его "твоим" голосом. Очень удобно - экономится масса полезной энергии. Ее потом можно применить на усвоение информации или переваривание необходимой для жизни пищи. И естественно любая информация, каждый новый факт отправляется в БАЗУ, где информация проверяется на оригинальность и структурируется для удобного усвоения. О чем это я... Мос... Он шел третьим и как всегда без запинки выполнял все требования устава в деталях. Старик, глядя на его ровный пульс, одобрительно улыбался. А мы улыбались, глядя на Старика - Мос был его любимым воспитанником. Придя в экипаж юным громилой, Мос вырос в доброго товарища и профессионального третьего разведчика. И в четверг он как всегда уверенно и весомо ставил тяжелые ботинки на следы маленьких подошв Киа. А она в свою очередь смело, хотя и с явной дрожью в коленях, шла след в след с Милом, в тот день первым разведчиком. "Ты уже и так свое дело сделал" - сказал Мил в четверг на рассвете и пошел вместо меня первым разведчиком на эту странную планету. Странную, потому что она овеяна легендами. Потому что слишком много «очевидцев» и слишком мало настоящих фактов. Мы не ожидали, что поверхность окажется твердой но скользкой. возможно, если бы ожидали - Мос сейчас пил бы с нами энергетический витаминный напиток и с укоризной смотрел на наглую девчонку. Голубая слизь тонким слоем покрывала тропу. Все равно по тропе было идти приятнее и по инструкции правильнее. Мил опускал каждую ногу по три раза: первый раз стремительно, резко, но не нагружая; второй раз давя со всей силы, но как можно медленнее. И только третий раз ставил спокойно всей ступней, оставляя четкий устойчивый след. В случае опасности первый разведчик должен включить сигнал - поэтому правую руку Мил держит на кнопке пульсометра. Левой он сжимает датчик движения и тепла. Второй разведчик делает всю самую необходимую работу - глазеет по сторонам, собирает образцы живой и мертвой материи - по максимуму собирает информацию. Киа как горло врага давит универсальный серч и целыми горстями загребает образцы чего попало. Ее пульс под чутким контролем гордыни. Но по жестам и действиям нетрудно догадаться, как сильно она переживает свой первый боевой опыт. Первый в составе нашего отряда. Насколько первый вообще мне пока что неизвестно. Третий разведчик несет оружие на случай нападения, которое нельзя предотвратить и нельзя остановить переговорами. Но он тоже должен смотреть под ноги. Скользкая тропа, небо смешного зеленоватого оттенка, Киа в белом костюме не по размеру и не по статусу (женский костюм нашелся всего один, она настаивала на мужском, но Старик слишком внимательно целую ночь читал устав)... Мос оступился. И тут началось. На радаре мы видели только, как пульс Моса остановился, Мила подскочил, а Киа споткнулся. - Что же все-таки произошло? - Старик несмотря на ужас ситуации - за цикл мы не потеряли ни одного специалиста - все же действовал по регламенту. - Я во сем виновата. - Киа потупила взгляд. В младшей школе этот жест признали бы раскаянием в содеяном и признанием. Но Старик не учился в школе. Его вел Учитель поэтому он грубовато отрезал: - Соберем факты. Мил, какова твоя версия? - Моя версия в подробностях изложена в моем рапорте в центр, отправленном вместе со свидетельством об отсутствии Моса. - Мил был на удивление спокоен. - Мы желаем все ее услышать, Мил. - Не знаю, насколько это соответствовало положенной форме - но наверняка соответствовало на все 100. … Симферополь 2006 Фрики За окном троллейбуса мелькают люди. Вот типичный младший инженер: изо рта торчат редкие зубы; толстые круглые очки едва держатся на кончике опухшего синего носа; жидкие волосы прилипли к серой лысине. Он даже еще не седой. В руке полинявшая сумка. На ногах рваные сандалии. Походка неровная – успел, видимо, с утра опохмелиться. У такого дома жена-истеричка и пару детей. Из них могут получиться замечательные люди. Хотя, с чего бы? Вот типичная чета. Женщина лет сорока трех. Кто-то наврал ей, что успех в жизни зависит от красоты, а красота – от длины ног. Черные узкие, но совсем не по размеру брюки перетянуты под грудью поясом с массивной пряжкой именно с целью увеличить долю конечностей. Бедная женщина совсем не оставила простора своим кишкам. Может, из-за этого столько боли в ее глазах? Для пущей привлекательности грудь визуально увеличена просторной блузкой, сверху ограниченной пышным серым шарфом. Дополняют картину цыплячьего цвета засаленные космы, стриженные по последней моде 80-х. Женщина идет нервно, резко двигает руками; вместе с тем – гордо и независимо. Рядом семенит муж, седой и страшный, в старой и ветхой одежде, явно обиженный судьбой. Только по равной скорости движения можно догадаться, что они вместе. Ни единого взгляда, ни слова. А ведь когда-то они клялись все прощать и любить друг друга до самой смерти. А эта вот женщина никогда не чувствовала себя гордой Юдифью. Необъятное тело устало движется на пухлых ногах, обутых в домашние тапки, к остановке. Розовый цвет молодит. Яркие черные волосы создают неповторимый контраст красным тапкам. Она тоже несчастна? Какие они все одинаковые в своем не счастье. Отличаются друг от друга только особым уродством. Криво посаженные глаза. Слишком тонкие губы. Крючковатый нос. Слишком большие руки. Слишком маленькая голова. Или же макроцефалы. У худенькой нескладной девочки толстая – в руку – светлая коса. Все нервно оглядываются, лезут под машины, некрасиво переставляют вялые конечности. На лицах скука, злоба. Пустота. Иногда нездоровая веселость – губы шепчут, складываются в непонятную улыбку. Хорошо, когда они все за окном. За оградой – как в зоопарке, или на кладбище. За стеклом – как по телевизору. Плохо, когда они вдруг ловят твой полный отвращения взгляд, и вдруг становятся реальными и живыми, гадкие фрики. И когда они прижимаются и прикасаются к тебе, рассматривают, дышат зловонно в спину. Кашляют над самым ухом, распространяя стаи таких же ужасных микробов по загаженному чреву троллейбуса. Хорошо одетый, чистый молодой человек с кожей черепахи смотрит похотливо на тесно обтянутый эластичной джинсой модных брюк девичий целлюлит. Губастая женщина с грязной авоськой тяжело дышит чесноком. Уроды. Вокруг уроды. Не заразиться их прыщами, запахами, сыпью и шелухой, не стать похожим на них. Не запачкаться. Пулей вылетаю из троллейбуса. На воздух? – в толпу уродов. Они обгоняют, идут навстречу. Смотрят мимо, под ноги, и – на меня. Случайно или нарочно, рассматривая мое испуганное лицо, мой ужас. Кошмарное открытие. Я ведь – один из них. Я опускаю глаза в грязную рыночную дорогу, облитую помоями и человеческим присутствием. Я устремляю взгляд в небо – хмурое, запачканное дезодорантами и холодильниками. Быстрее в пустынный переулок. В сумерках раннего утра еще страшнее кажется вынырнувший из кустов рябой дворник неопределенного пола. Еще мгновение и вот – знакомые, родные и милые лица незнакомых студентов. Что-то в них теплое и свое. Все похожи на животных. На обезьян, слонов и медведей. На крыс и собак. Как выглядел Бог, творящий людей по своему подобию? Симферополь, 2005 Где-то там Саша закрыл книгу и бросил ее на кучу искалеченных томов. Он прочел две страницы. А ничего интересного так и не произошло. Нет, не в книге. Там как раз все отлично – погони, перестрелки, убийства, страсти, свадьбы, смерти и рождения. Жизнь кипит. А здесь… В этом Богом забытом… даже не ясно как назвать это странное место. Библиотека – здесь много книг, очень много книг. Снаружи все похожи друг на друга, а заглянешь под обложку – разные имена, разные судьбы. Все кружится, летит, меняется… Не успеешь оглянуться – уже радостный финал, или – трагичный финал. Все такие разные – и такие одинаковые. Когда нет ничего кроме книг – они становятся такие одинаковые. Почему же ничего не происходит? Почему его никто не ищет? Ведь он уже целую вечность здесь провел? Домой на 15 минут задержишься после школы – и у мамы уже истерика. А тут… он прочел уже с десяток книг, еще с полторы сотни пролистал… на это ушли как минимум сутки. А никто не кинулся? Как-то странно всетаки. Наверное еще вчера Саша бы ужасно обрадовался, если бы он по дороге домой зашел кое-куда, а его задержки никто бы не заметил. Но сейчас почему-то… а может быть он здесь уже много дней и обрадовался бы он вовсе не вчера? А может быть именно потому что он не зашел туда, куда хотел… Или он там побывал? А может – до сих пор там и от этого происходят такие странные вещи, точнее так странно ничего не происходит. Скрипнула половица – но это не шаги. Просто старый пол библиотеки, возможно даже древний пол, иногда поскрипывает под тяжестью книжных полок. Сколько их здесь? Конца-края не видать. Может если бы освещение было получше – но Саша стоит в узкой полоске света, которая пробивается откуда-то сверху, в щель между книгами – видимо одну из них вытащили, и образовалось это световое отверстие. Вокруг темнота кромешная и полоска кажется яркой, в ее свете можно даже читать. Но продвигаться вдоль по залу нельзя – очень страшно. А вдруг там старый пол прогнил и нога соскочит в рваную дыру? И в старой библиотеке наверняка живут крысы. Естественно Саша не боится мелких грызунов – но все равно, неприятно. Библиотека старая – это точно. Толстый слой пыли на книгах, паутина на углах полок, пыль на полу… Но книги в отличном состоянии – видимо здесь очень удачный режим влажности и температуры. Даже жалко как-то эти бумажные существа, разбросанные по полу. Надо подобрать их и поставить на место. Хотя… Зачем – все равно никто никогда не прочтет такое количество книг, даже самых интересных. Скрипнула половица – на этот раз будто под тяжестью грузного шага – и щель между книг, которая освещала Сашу с его тяжелыми мыслями, закрылась. Заботливая рука вернула вынутую книгу на место. Саша и армия фолиантов затаили дыхание. Тишина даже не намекала на спокойствие и безопасность. Где-то в углу зашуршало – и это показалось Саше очень странным, при свете он не заметил здесь никаких углов. Зашуршало громче – и Саша почувствовал у колена чтото мягкое. Не в силах больше бороться со страхом он дернул рукой ряд книг на полке, бросив несколько штук на пол, и побежал туда… вернее – поскорее оттуда, от этого страшного мохнатого чудовища, которое непременно накажет его за испорченные книги. Саша пробежал несколько секунд, кажется, пробежал очень много – и с размаху натолкнулся на стену – на еще один книжный стеллаж. Саша рванулся в сторону. Задевая ряд томов рукой, больно ударяясь о перегородки, путаясь в полах мантии. Он не успел разогнаться – как опять ударился о полку. В темноте библиотека будто стала меньше и даже превратилась в какой-то узкий чулан. Саша метался между полок, постоянно натыкаясь на углы и книги. Когда силы были уже на исходе – он сел на пол, поджав колени, и попытался собраться с мыслями, насколько вообще это было возможно в подобной ситуации. Мысли не хотели собираться. Перед глазами мелькали круги, звезды и снежинки, мыльные пузыри, бензиновые круги расплывались под веком – будто Саша не сидел в этом странном месте, а лежал дома в своей через чур мягкой постели, уткнувшись лицом в одну из многочисленных подушек. Потом из мыльных пузырей начали появляться герои недочитанных книг. Они тенями мелькали – и исчезали в лучиках очередной многоугольной звезды, чем-то похожей на медузу. Потом солнечным пятном появилось лицо мамы – черт никак не разобрать, но она явно ругается. А Саша будто бы подсматривает через стекло из столовой, как мама отчитывает кого-то в прихожей. Все мутно через толстое фактурное стекло. Но он узнает профиль мамы и не через такую перегородку. Мама, как же так, неужели ты забыла о своем единственном, самом любимом сыне? Почему Сашу никто не ищет – ему ведь так плохо здесь. В темноте. Возможно, он уже проголодался – естественно в темноте этого не чувствуется. А его белый воротничок явно уже не белый. Да и воротничка уже нет – вместо аккуратного костюмчика цвета молодого кролика на Саше большая мантия темно-лилового цвета с непомерно длинными полами – специально, чтобы труднее было убегать от мохнатого чудовища. Немного успокоился. Мысли пришли в порядок, по крайней мере, с того момента, как погас свет, Саша все помнил и осознавал. Значит так. Мы в библиотеке, которая оказалась намного меньше, чем виделось при свете из щели. За этим стеллажом кто-то есть – иначе кто бы поставил книгу на место. Здесь в библиотеке есть что-то еще. Неясно, какого размера и с какими намерениями. Но похоже это не дикий зверь – потому что не чувствуется ни запаха, ни тяжелого дыхания. Может быть это просто кот. Ростом по колено? Почему бы и нет! Саша не такой уж и гигант – может и правда кот, который сидел в углу, пока не началась эта свистопляска с погоней. Саша даже улыбнулся, представляя испуганного зверька, забившегося между книг в попытке спастись от сумасшедшего мальчика. Ладно, кот так кот. А еще в этой комнате должна быть дверь. Это ведь не длинный коридор, как показалось при свете – а небольшая комната. В подтверждение Саша нащупал несколько ощутимых шишек на коленях, локтях, на правом плече и даже на лбу. И зачем было так носиться – он был в тот момент похож на психа, которых закрывают в белых комнатах с мягким полом и стенами, чтобы они сами себя не покалечили. Там у них светло – а здесь… И у кошек обычно глаза светятся. Саша решился – открыл глаза и попытался всмотреться: кошачьих глаз нигде видно не было. Наверное, кошка вышла через дверь – так же, как и зашла. Ведь она как-то зашла – читая и перелистывая книги, Саша никого в библиотеке не видел. Итак, если дверь здесь есть, а не быть ее просто не может, значит, Саша ее быстро найдет. Надо только не метаться, а идти вдоль стены. И Саша встал, стараясь не сбить с полок книги. Он вдруг почувствовал себя виноватым за тот бардак, который здесь сотворил. Когда он доберется до двери и найдет выключатель – конечно же вернется и приберет все и готов даже вытереть пыль, чтобы искупить невежливое поведение в чужой библиотеке. Все равно ведь, направо двигаться или налево. Саша пошел направо. Возможно потому, что это позволяло ему правой рукой опираться на полки, а правая была немного более сильной чем левая. Саша вспомнил одну из читаных книг – и ему показалось, что его левая нога ступает в миллиметре от бездонной пропасти, он сильнее вцепился правой рукой… и понял, что держится за ветхие переплеты. Переместил руку повыше, чтобы опираться на полку, а не на ее обитателей – и медленно стал продвигаться дальше. Пальцы устали. Тогда Саша повернулся к колодцу лицом и обеими руками вцепился в полку за спиной на уровне талии. Он изо всех сил вглядывался в темноту под ногами – и ничего не мог разглядеть. Один раз он остановился и сделал одной ногой пробный шаг вперед, покрепче держась за стеллаж. Нога ступила на тот же деревянный пол. Половица вздохнула и спружинила. Значит, край колодца не такой уж узкий и можно продвигаться смелее. Саша прошел еще несколько минут. Или это ему показалось из-за темноты, что прошло так много времени. Теперь Саша думал. Что ему очень много чего показалось. Библиотека показалась длинным коридором, кот показался страшным чудовищем, показалось, что книг он прочел целую кучу. Вот и долгожданный поворот. Только не внутренний угол, как следовало бы ожидать в комнате – а внешний. Более того – за этим внешним углом больше не было книжных полок – ладонь шарила в поисках удобного выступа – но ощущала только скользкий холодный камень. Оттуда, из-за угла, веяло сыростью – и это очень плохо сочеталось с теплым сухим и затхлым воздухом библиотеки. Если здание старое, то стены широкие и это оконный проем. А если окно открыли для проветривания – естественно на улице сыро и влажно. Там ночь, безлунная и пасмурная, поэтому ничего и не видно в окно. И его открыли только на время – поэтому книгам это не повредит. Странно, что раньше Саша не чувствовал ни движения воздуха, ни ночной сырости… Хотя он и кошку принял минимум за медведя – так что теперь удивляться нечему. Если это окно… Надо убедиться что это действительно окно. Других вариантов быть не может – но все же лучше лишний раз проверить, чтобы не получилось так, как с кошкой. Странные сомнения насчет колодца не отступали – и Саша преодолевал угол старым способом, прижавшись спиной теперь уже к стене. Правая ладонь все еще шлепала по стене в поисках опоры – вот уже и левая к ней присоединилась. На какое-то мгновение Саше показалось, что пол уходит из-под ног – от ужаса он едва не потерял сознание. Еще десяток микроскопических шагов – и ничего. Неужели такая толстая стена в этом доме? А может быть он уже в другом помещении? Это не оконный, а дверной проем. Под ногами так же скользко, как и под руками, ухватиться в случае срыва было бы не за что. Саша замер – аккуратно выдвинул ногу вперед и мягко, не нагружая, опустил ее, присев на той, которая оставалась под стеной. Нога опускалась все ниже, Саша практически сел на пол, но впереди на расстоянии шага не было ничего… Он резко выпрямился и втрое быстрее пополз по скользкому теперь уже карнизу. Еще шаг, еще шаг… Колени предательски задрожали… - Вдруг в лицо пахнуло знакомым духом библиотеки - Саша оторвался от стены и бросился в эту духоту. Протянул руки – нащупал книжную полку, прижался к ней щекой. Пол по-дружески скрипнул. Где-то над головой пробежал шорох – и луч света упал из щели между книг на верхней полке. Разбросанные книги стояли на своих местах. Даже пыль вся была на своем месте – повсюду. Саша облегченно вздохнул. Вытащил первый попавшийся одинаковый том, сел поудобнее на полу, обернувшись мантией, и стал читать… Странно, что все книги начинаются с начала. Даже если автор специально пишет книгу без начала – все равно они начинаются с начала. А заканчиваются концом. Есть книги, которые как бы и без начала и без конца… Точнее… Все равно есть и конец и начало. Даже если конец посередине, а по краям два начала – все равно есть и начало и конец. Бывает, конечно книга без начала и без конца – например, какой-нибудь словарь. Но словарь всегда начинается первой буквой алфавита – а заканчивается последней. Иначе это вовсе не словарь. А раз так – то есть и начало и конец. В крайнем случае, у словаря всегда есть указатель или содержание, и если уж ни с какой буквы словарь не начинается – он начинается с содержания. Даже у гипертекстуальных интернет сайтов есть главная страница – начало. Хотя конца уже нет. Значит, начало главнее конца. Давайте же начнем сначала. Александр Александрович Александров родился такого-то дня такого-то месяца такого-то года… А можно даже вот так: Был ясный погожий день. Хотя и ноябрьский – но все равно погожий. Сегодня с уроков отпустили раньше. Не потому что в мире правят идеалы гуманизма и любви к школьникам – просто у немолодой, но все еще красивой как для своих лет директрисы день рождения. Сколько ей лет, никто не знает – и спросить не решается. Знает только секретарь, потому что у нее есть ключ от сейфа с личными делами администрации и преподавателей. Но секретарь не скажет – потому что тогда директриса скажет, сколько лет секретарю, а ей тоже уже не 25 и даже не 35. Поэтому ученики радостно спешат домой – а педсовет распивает сильноалкогольные напитки прямо в учительской, не стесняясь уборщицы. Петя сегодня снова провожает Машу домой. Маша скромно опускает глаза – пока не отойдут от школы. А потом они с Петей долго целуются в нише школьного забора, где их никто не заметит. Коля, поправляя очки, спешит на остановку – троллейбусы по этому маршруту ходят редко, а на занятия в обсерваторию опаздывать нельзя. Сегодня будет лекция, а потом, когда стемнеет – практическое занятие по наблюдению за розовой звездой. Саша не торопится домой. Он размахивает большой сумкой на длинном ремне и в задумчивости совсем не замечает белокурую Анечку, которая весело щебечет почти у самого его левого локтя. Коля, пробегая мимо них, с упреком и грустью смотрит на Сашу – он готов даже прогулять лекцию в обсерватории, если бы Анечка разрешила ему проводить ее домой. Прогулять практическое занятие он бы не согласился даже ради того, чтобы подержать ее за руку. А этот… этот… Саша не заметил ни Колиного упрека, ни Анечкиного влюбленного взгляда из-под светлой челки – он думал о том месте… Как бы ему хотелось еще хоть раз оказаться там. Но ровно через полчаса надо быть дома – иначе такое начнется! Мама болеет, сидит все время дома и засекает ровно 45 минут с того момента, как закончился урок. Она знает, что сегодня у директрисы день рождения – поэтому засекает еще меньше. Маму расстраивать никак нельзя. Поэтому тоска давит горло и сумкой бьет по коленям. Анечка со слезами на глазах сворачивает на свою улицу, ловит его руку, чтобы на прощание слегка пожать – а потом приложить ночью щеку к своим пальцам и мечтать, как они там, вместо Маши и Пети, прижались к шершавому забору и смешно касаются друг друга губами. Здесь, в темноте и сырости, среди этих странных одинаковых и непохожих книг, в страхе и неизвестности – как хорошо было вспоминать тот день. Теплый солнечный день, в который ничего так и не случилось. В двух шагах – колодец, манящий в свою глубину случайно оступившегося. Здесь в узкой ленте света – зыбкое ощущение спокойствия, уюта и тепла. Сколько книг прочел Саша – и как мало нового и полезного из них узнал… - Александров. Тяните билет. – Легко и быстро Саша вытащил билет – именно тот, который трижды повторил уже с утра. Оттарабанил едва ли не наизусть выученные формулы и определения. Без запинки ответил на каверзный вопрос преподавателя, кокетливо поправил челку, указывая пальцем в зачетке нужную строфу. Теперь он совсем взрослый – студент. Мама может гордиться своим сыном – лучший на потоке. Это только первый семестр закончился – самое интересное впереди. Прошла унылая домашняя школьная жизнь – началось студенческое веселье. Стройная высокая блондинка на правом крыле амфитеатра аудитории – его девушка. Дифференциальных уравнений в уме она не решает, зато когда родители на работе, бабушка ушла к подруге а старший брат уехал к приятелю пить пиво – на мягком диване она позволяет себя целовать, целомудренно закинув ногу на ногу. Ее зовут Рита. Трое на галерке – местные хулиганы, от которых он ее обязательно защитит, когда они обязательно попытаются ее обидеть. И куда подевалась эта отрешенная мечтательность? Вместо длинного ремня на любимой сумке – удобная жесткая ручка. Глаза глядят прямо, где-то в правом углу какого-то из них всегда прячется хитрая улыбка, готовая вот-вот вырваться наружу, добраться до губ и выпорхнуть в лицо пробегающей мимо растрепанной старшекурснице или усатому профессору. Мысли путаются, когда идешь по парку, полному ароматов и знакомых. Эта парочка всегда вместе – они идут прямо перед Сашей по пути в общежитие, ровно на двадцать шагов впереди. Каждый день. Это ужасно скучно, когда каждый день ты идешь ровно на двадцать шагов впереди кого-то и держишься за руки, ее ладонь всегда сверху. А этот чудак сидит на земле и пьет что-то из фляжки. А вот эта девушка с полными бедрами нарочно роняет тетрадки, которые не помещаются в крошечную сумку, чтобы парни останавливали взгляд, инстинктивно пытаясь заглянуть к ней под юбку. А вот этот молодой человек весело размахивает сумкой, глазеет по сторонам, обнимает за талию любимую девушку. Вчера он хорошо поработал – сегодня получил высокую отметку на экзамене. Рита приготовит ему чай с пирожными… Героиню этой книжки тоже зовут Рита. Не Маргарита, не Марго – а именно Рита. Вот вспомнился парк и экзамен – тот, который сдал. И Рита, которая тогда была рядом. Совсем близко – а потом вдруг оказалась слишком далеко. Ее «не понимаю» на лекциях и семинарах всегда заканчивались хорошо – она все понимала после старательного объяснения преподавателя или его грубого смешка. Но потом откуда-то просочилось, как этот странный черный кот, другое непонимание. Или это Саша стал слишком сложным… Гром среди ясного неба шел вразрез не только с авторитетным прогнозом погоды из Интернета – но и с планами на вечер. Сегодня был очередной «тот самый» вечер, когда все должно решиться. Рита устраивает этот спектакль уже который раз – Саша точно знает ее сценарий. Он уже даже привык. Но она никак не хотела привыкнуть к тому, что финал он решал сам. Вот уже много месяцев раз в неделю Рита приходила к нему в общежитие, или он заходил к ней домой, заманенный неубедительным предлогом. В кульминации обязательно были слезы – бурные стенания о великой любви до гроба, или скупая горькая слеза, но слезы непременно были. Потом обязательно была ностальгия – три года, есть что вспомнить. А потом должно было прийти раскаяние и осознание своей обреченности на счастье – но его все не наступало. Саша выдумывал повод заранее – или импровизировал на ходу. Он в облаке сиреневого дыма таял – и появлялся только за дверью, непреодолимой преградой равнодушия и насмешки. Но сегодня ему не хотелось этого спектакля. Из-под желудка возник другой сюжет, такой ноюще-знакомый. Звенящий в ушах сладким предвкушением – и скребущий за ребрами страхом разочарования – а вдруг показалось? В тот солнечный день, когда раньше отпустили из школы, когда ничего не произошло… И Анечка… По пути к Рите – за конспектом по эстетике, который она не вела – Саша наткнулся на Анечку. Будто бы ничего не произошло. Будто не прошло этих лет…. Если бы вдруг здесь, среди нетоптаной даже после всей Сашиной беготни пыли, среди сияющих нечитанных книжных страниц, если бы появилась Анечка – она была бы такая же, как и тогда – как всегда. Слишком большие наивные влажные глаза. Детские припухлые губки. Влюбленность в каждом движении, в каждом слове, в локонах волос… Саша увидел ее со спины на трамвайной остановке – он не ездил на трамвае и не видел Анечку больше трех лет. С тех пор он из мальчика превратился в юношу, а потом в мужчину, а теперь – в циника и сноба. Он идет на свидание к девушке не для того, чтобы ее увидеть – просто лень что-то менять. Но Анечка – она все та же. И голосок у нее все такой же высокий и всегда простуженный. По покату плеч, по тонкости кистей он узнал Анечку – и замер. Тот другой, забытый сценарий туманом разлегся перед глазами. Он скрыл Анечку – может, это была и не она, он скрыл Риту, скрыл трамвай и поваливших к нему будущих пассажиров, скрыл эти несколько лет сначала приятного, а потом даже скучного полусна. Саша как бы уснул – и в то же время как бы проснулся. Он все также шел к Рите, замедляя шаг на перекрестках и покурив на лавке перед ее подъездом, чтобы не прийти раньше. Но уже новый сценарий направлял его мысли – и готовился направлять шаги. Туда, куда Саша так и не пришел в тот день. Половица опять скрипнула – Саша не придал этому значения. Размеренный ритм собственного дыхания успокаивал его, он старался не отвлекаться от книги, хотя думал о своем. И получалось, будто бы в книге написано именно то, о чем он думал. Переворачивая очередную страницу, боковым зрением Саша заметил инородный элемент на фоне стройного ряда одинаковых корешков. Может, в глаз что-то попало – постараемся не думать об этом и вернемся к тексту. Но нет – глазам хочется подняться от книги и посмотреть – что подарит на этот раз колодец – ужас или спасение. И есть ли вообще колодец… Кот. Это был кот. Он стоял в третьей позиции прямо напротив Саши, блестя зелеными глазами. Кот воспитанно ждал, пока его заметят. Он не издавал звуков, не производит движений – просто стоял и смотрел на гостя своей библиотеки и дожидался, пока тот уделит ему внимание. Гости не часто захаживали в его скромную, хотя и многотомную обитель. И ему совсем не хотелось никого пугать. Тогда в темноте он пытался помочь этому приятному молодому человеку в мантии. Теперь Кот выбрал пассивную тактику – и выжидал инициативы. Молодой человек был определенно позитивным и приятным – коты очень хорошо чувствуют энергии. Поэтому из лучших побуждений Кот уделял ему больше внимания, чем большинству из своих редких посетителей. Он специально достал книгу, чтобы гость смог почитать. По цвету мантии и умному взгляду юноши было очевидно, что он возьмется читать. А в темноте, увы, читать, как Кот, могли немногие. Книга сбежала с полки и пыталась улизнуть из библиотеки – но была вовремя обнаружена и водружена на место. Позже ее пришлось все же переставить, потому что иначе гость чувствовал себя совсем неуютно и даже позволил себе непростительные вольности, издеваясь над ценным собранием. Было бы нечестно прибрать к рукам молодого человека, оставляя его в библиотеке. Читатель здесь бы не помешал – иначе зачем столько книг. Но долг – и, кстати, строгий телефонный звонок – заставлял Кота отрывать гостя от чтения. Он хитрил – оттягивал момент знакомства и объяснений, чтобы гость успел побольше прочитать. Саша даже немного обрадовался, обнаружив кота. Естественно черный кот в этой весьма специфической библиотеке не приводил в восторг даже не суеверного Сашу. Но было приятно убедиться. Что страшный зверь в темноте – это все же кот, а не мистическое чудовище. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза – и никто не решался начать разговор. Потом Кот как хозяин все же приступил. - Здравствуйте. Добро пожаловать в мои скромные владения. Не буду таиться – это лучшая библиотека в пределах… в обозримых пределах… хотя и видно мало – обозримые пределы достаточно широки – поэтому мне есть чем гордиться. Я очень рад приветствовать вас, потому что гости ко мне захаживают редко. Еще реже среди них попадаются настоящие ценители, вроде вас, которые сразу же принимаются за чтение. Ваше рвение извиняет даже грубое обращение с книгами. Повезло вам, вы не слышали, как они стенали и плакали. О нет, не из-за того, что вы швыряли их в угол – отнюдь. Книги не любят, когда их не дочитывают. А ведь знаете – книга живет только в руках читателя. Пока ее не открыли – это просто бумага, типографская краска и картонный переплет. Ну, еще немного клея и ниток… Кот бы разглагольствовал и дальше, если бы умел говорить. К счастью, говорить он не умел, хотя многие из тех немногих, кто его видел, уверяли, что у них было чувство, будто кот вот-вот заговорит. Причем речь его представлялась именно такого рода. Саша тоже ожидал услышать нечто подобное от Кота, но тот не произнес ни звука. Он сморгнул, повернулся к гостю хвостом и сделал два мягких шага вперед. Саша обрадовался, что кот не будет донимать его мяуканьем, щекотанием, царапаньем и прочими попытками глупого животного обратить на себя внимание. Он опустил глаза в книгу и вернулся к своим воспоминаниям и фантазиям. Кот был польщен вниманием к книге – но огорчен недогадливостью гостя. Пришлось снова поворачиваться, что при его весе было не так уж и просто, и таращиться на этого глупого мальчишку. Неужели так трудно догадаться, зачем Кот отвлекся от важных дел и стоит тут, непристойно тратя драгоценные минуты вечности! - Эй! Вот он я! – Сказал кот всем своим видом. Саша не читал – но и глаза на кота не поднимал, надеясь, что он уйдет до того, как свет снова погаснет. Котов Саша не боялся – но снова наткнуться на кота в темноте все же не хотелось. Эта немая схватка продолжалась бы еще очень долго. Но ту снова зазвонил телефон – Кот знал, кто это звонит и зачем. И ему очень не хотелось снова слушать упреки и брань. Поэтому он подошел вплотную к Саше и потрогал лапой его колени. Саша разочарованно вздохнул и опустил книгу. - Ну, чего тебе? Покормить мне тебя нечем. Да и ты не похож на голодного. Играть с тобой я не буду. Я не люблю животных. Уходи. Кот специально подождал с полминуты, и только потом снова повернулся хвостом к Саше, сделал несколько уверенных шагов и обернулся, призывно поводя хвостом. Ждать пришлось для того. Чтобы гость не подумал, будто это реакция на его просьбу уйти. Как трудно с этими людьми! Странно ведет себя этот кот. Будто бы зовет куда-то. Саша нехотя поднялся – сильно затекли ноги. Значит, он несколько часов просидел в одной позе – а казалось толькотолько перевел дыхание после поисков в темноте. Ушибы и ссадины, оставленные углами полок, при каждом движении давали о себе знать. Поэтому Саша старался двигаться медленно. Но Кот не жалел его – как только гость сообразил чего же от него хотят – не прошло и трех часов! – он весело затрусил по узкому проходу, не оставляя следов на многодневной пыли. Половица приветственно взвизгнула под Сашиной ногой, мягко прогнулась, еще шаг – и они снова очутились в полной темноте… Даже напрягая зрение изо всех сил ничего нельзя было разглядеть. Столько проблем с этими двуногими! Коту пришлось быстрее пройти вперед и открыть дверь лифта – там загорелись кнопки, и Саша уже мог немного сориентироваться. К сожалению, подсветка ступенек не была предусмотрена: Саша сперва больно ударился о нижнюю ступеньку – а потом смешно оступился на верхней. Когда лестница неожиданно кончилась. Он громко топнул – и сам испугался в темноте этого звука. Едва заметный свет кнопок лифта то гас, то загорался снова. Лифт закрывался автоматически – и коту стоило большого труда удерживать его на месте, пока это негибкое и неловкое существо пробиралось как сквозь чащу по ровному коридору. Наконец-то Саша переступил порог лифта. Вдоль длинной стены стояла скамейка, на дверях красовалось зеркало в полный рост, на полу был постелен ковер ручной работы – но всего этого Саша не замечал. Зато он с интересом рассматривал кнопки, удивительно похожие на кнопки лифта. Только на круглых светящихся кнопках не было ни единой цифры. Одинаково зеленоватые, одинаково выпуклые, ровно двадцать штук – и еще две квадратные: лифтер и стоп. Этого не было заметно – но нумерация кнопок тоже была стандартная – снизу вверх и слева направо. Саша не думал долго – и нажал первый этаж. Рита жила на последнем этаже своего дома. Лавка под подъездом из двух досок была новенькая свежевыкрашенная, когда Саша с Ритой сидели на ней в первый раз. Теперь доски прогнили, ножки шатались – и присаживаться на лавку приходилось с опаской – вдруг ты окажешься ее последним седоком. Но присаживаться приходилось. Если прийти на пять минут раньше – Рита решит, что Саша сильно спешил к ней, раз спешил – значит хотел увидеть, раз хотел увидеть – значит соскучился, а раз соскучился – значит он снова любит ее, то есть – все еще любит. И может быть летом они опять поедут к ее тете на дачу – и опять он будет умирать от скуки, а она сутками сплетничать со старыми подружками, такими же опрятными, напудренными, как свежие булочки – и такими же скучными. Саша сегодня не курил – он по привычке присел на край лавки, с трудом удерживая равновесие. Куда-то подевалась его скучающая уверенность в однообразии сценария. Вернее – сценарий был однообразен без сомнения. Но сегодня Саша не был подневольным актером – он как зритель, или как режиссер, который смотрит свою пьесу со стороны – а думает уже о другой постановке. Он даже забыл представить, во что Рита будет одета, какой аппетитной частью своего румяного тела она попытается увлечь его сегодня. Смуглое бедро? Круглое плечо? Таинственная тень декольте? Блестящий пупок? Он провалил свой выход. Забывшись, задумавшись, отвлекшись – Саша поднялся с шаткой лавки и пошел куда-то вперед и вниз. Так он всегда уходил от Риты – вперед и вниз. В лифте – на первый этаж. Прочь от неестественно смуглого бедра, от рыхлого плеча, нарочитой тени, фальшивого блеска. Она так старалась – и чем больше она старалась, тем более искусственой была игра. Зрители покидали самые выгодные места в седьмом ряду портера – и спешили жить своей жизнью. Сотни дублей в лифте сейчас ушатом холодной воды вылились на Сашу – и он отрепетированным жестом нажал первый этаж. Ему даже в голову не пришло, что он не у Риты, что его шея не пахнет ее сладковатыми духами, что в окно не таращится закатное солнце. Условный рефлекс – если лифт, то езжай на первый этаж. Прочь, прочь, вперед и вниз. Лифт дернулся – и поехал. Кот недовольно ворочался в углу – насколько быстрее и проще было бы спуститься по ступенькам – но этот странный молодой человек еще бы голову себе расшиб в этой нелепой мантии. А уж потери такого ценного гостя никак нельзя было допустить. Телефонный звонок не часто услышишь в его библиотеке. Наконец лифт дернулся – и остановился. Дверь открылась, Сашу сбило с ног волной яркого света. Несколько раз он сильно зажмурил глаза – и изображение стало вырисовываться как в тазике с проявителем. Вот три ступеньки вниз, вот лампочка 60 ват, вот косолапый кот свернул за угол. Вот дверь направо с медной ручкой. Вот деревянная грубо сбитая дверь налево. Прямо – штора из маленьких морских ракушек. Пока Саша соображал – дверь лифта закрылась. По глазам снова хлестнула кромешная темнота – потом снова открылась, обдавая Сашу потоком слепящего света. Так продолжалось бы еще долго, Саша находился на грани обморока и не мог сделать и шагу. Но в щель в очередной раз закрывающегося лифта скользнул маленький грубый ботинок – и Сашу взяли за руку. Сначала он не понял – кто взял его за руку. Он смотрел прямо перед собой – и никого не видел. Но шершавая ладонь крепко сжимала его пальцы и уверенно тянула вперед. Саша поддался и пошел. Так они сделали несколько шагов – а потом на медной ручке двери направо появилась откуда-то снизу маленькая кисть, с силой повернула ручку – и в двери, ведя за собой Сашу, вошла маленькая женщина. Они шли рядом по широкому каменному коридору, хорошо освещенному галогеновыми лампами. Коридор круто спускался вниз. Маленькая женщина ослабила хватку и Саша уже двигался сам. Сначала он с интересом рассматривал однообразный рисунок камня стен, потом поперечные белые полоски на полу, потом – свою маленькую спутницу. Ему и в голову не приходило с ней заговорить. Сашу казалось, что – как во сне – он сейчас все равно не сможет ничего сказать, даже если захочет. А когда будет надо – оно само скажется. Женщина, которая спасла его от обморока, шла тяжело и уверенно. Одежда на ней была плотная, местами поблескивали металлические детали – как будто на женщине была броня. Об пол тихо стучали массивные башмаки. Саша не видел ее лица – только затылок с прямым симметричным пробором в голубых волосах. В две стороны от пробора расходились толстые косы, сжатые металлическими кольцами. Женщина была похожа на маленького викинга и пол ее выдавала только небольшая выпуклость в районе груди. Вся она была увешана разными сумочками, побрякушками, острыми предметами – и было очень странно, как при всем этом ей удавалось тихо перемещаться. Наверное, все эти штуки просто хорошо закреплены. А может быть – это не металл, а муляж, поэтому и не звенит. А может просто у нее уже такой колоссальный опыт перемещения с неимоверным количеством побрякушек… Пока Саша размышлял – женщина пропала из виду. Он продолжал двигаться вперед – то ли по инерции, то ли потому что не хотелось выбирать дорогу – и даже не смотрел по сторонам. Еще через десяток шагов Саша забеспокоился. Остановился и обернулся – оказалось, что женщина по прежнему его сопровождает, только на несколько шагов позади. Когда Саша остановился, она тоже остановилась – и теперь, обернувшись, Саша мог рассмотреть ее лицо. Он не ошибся – это была не девочка, а именно женщина. От носа к подбородку спускались неглубокие морщины, между голубых бровей темнела складка, уголки губ опущены – будто она уже давно не улыбалась. Она стояла твердо, широко расставив ноги, и исподлобья смотрела куда-то поверх Саши. Если бы она не была ростом Саше по пояс – он бы пожалуй даже испугался такого грозного существа. - Ну что? Иди. Некогда. – все дребезжание, звон и скрежет железа в костюме маленькой женщины, скрытые при движении, прятались в ее голосе. Саша не сразу понял, что она сказала. Но по тону догадался, что его спутница раздражена его поведением. Он чуть было не переспросил – но через несколько секунд догадался о смысле ее слов, повернулся – и быстро пошел вперед. Теперь, зная кто идет за его спиной, он время от времени слегка поворачивал голову, опасаясь получить удар в спину. Саша не знал, чего ему следует бояться больше – внезапного нападения или внезапного исчезновения неслышной женщины. С чего бы ей было нападать, если она сама его взяла за руку. Можно было загнать ему кортик под ребра еще в лифте. Хотя этот коридор очень был похож на те коридоры, которые представляются местом казни: когда преступник идет, идет – и получает пулю в затылок. И поперечные полосы предназначены для чего-то такого мрачного. От их равномерности кружилась голова. От голода и бессонницы Сашу начало подташнивать. Хотелось приостановиться – но грозный вид женщины в броне подгонял. Саше опять показалось, что прошло очень много времени, что они идут уже много часов. Он уже едва не валился с ног. Он споткнулся – его подхватили на руки и понесли маленькие существа. Ни над собой, ни возле себя Саша никого не видел. Гномы как муравьи несли его на своих маленьких сильных руках. Над головой мелькали такие же равномерные белые полосы, как и на полу. Потом в стенах начали появляться провалы. Проемы были все разной высоты и ширины. Одни походили на норы, другие – на парадные ворота и даже были украшены дверями. - Какой он слабый. Вы уверены, что это он? – это был знакомый металлический голос проводницы. - Не волнуйся. Там разберутся. – ответил трубный бас. Они ведь знали, что он понимает их речь? Или ему только казалось, что он понимает? Мможет, они хотят зажарить его и съесть и обсуждают гарнир. - Он не прошел даже половины дороги. – разочарование в женском голосе все усиливалось. - Не нам решать. - Он не прошел дороги. А должен был пройти. - Кот привел его. Значит это он. - Но другие проходили. - Другие ничего не смогли. - Они были сильнее и не смогли. А этот… Его даже кот мог бы убить. - Зачем коту его убивать. - Он слишком слабый. Давай бросим его. Или пускай идет сам. - Здесь нельзя. Он босиком. Саша был обут, когда утром выходил из дома. Правда и одет он был не в мантию. Пошевелив пальцами ног, он понял, что действительно не обут. Как же это могло произойти… Попробуем восстановить цепь событий. Рита – трамвайная остановка – Анечка – экзамен… Нет, не так: библиотека – кот – колодец – трамвай… Опять не то… Лифт – кот – Рита – книги… - Здравствуйте. Госпожа. Куда его? Как это получилось. Что они шли все вниз, вниз по темному коридору. Будто бы под землей, спускаясь все глубже – и вдруг оказались в просторном зале, множество узких окон которого со всех сторон пронзали яркие солнечные лучи. Как будто зал находился на вершине горы, и солнце со всех сторон могло к нему подобраться. Зал был очень большой, после однообразного потолка глаза выхватывали только отдельные детали: белые высокие колонны, орнамент витража, мозаичный пол… Саша обернулся назад – и снова очутился в темном разлинованном коридоре – посмотрел вперед – и опять попал в светлый зал. Он стоял на самом пороге, на узком порожке и не решался ни войти, ни выйти. Больше того – ему и не следовало принимать решение. Здесь им распоряжалась какая-то госпожа. В ярком солнечном свете гномы показались ему разряженными детьми. Латы сияли на солнце. У мужчины была густая курчавая борода и косматые брови. На нем висело меньше побрякушек. Зато за широкий пояс он засунул топор с зазубринами на лезвии – явно не для колки дров. Гномы вальяжно расселись на блестящем полу – на этом их миссия, вероятно, окончилась. Госпожа почему-то молчала. Возможно – давала Саше время осмотреться и прийти в себя. Через несколько минут Саша понял, что осмотрел уже все с этого ракурса – однообразный орнамент витража и мозаики, одинаковые четыре колонны, одинаковые щели окон. И еще – его совсем не охватил восторг, хотя от подобного антуража можно было ожидать такого впечатления. Саша вспомнил, какой восторг его всегда охватывал в церкви – высокий потолок, таинственный разноцветный свет, мерцающие свечи… там с каждый шагом, с каждым поворотом головы перед тобой новый угол, новое лицо, новая картина… Может, здесь не хватает лиц? Безликая геометрия, статичный свет. Как те книжки, в которых вроде что-то происходит – но ты уже знаешь, чем все закончится, поэтому не испытываешь восторга с каждым витком сюжета. - Здравствуй, Саша. – Рита крепко обняла его за шею. Будто они не виделись много дней. Из складки ее локтя Сашу обдало сладковатым ароматом, от которого раньше слегка кружилась голова. - Привет. – Он быстро нагибается, вырываясь из объятий, ставит сумку на пол, сбрасывает башмаки, не развязывая шнурков, и шагает на кухню. Рита уже привыкла – она только слегка обижается, что Саша не обнимает ее за талию в ответ на приветствие, не целует в щеку, не вдыхает глубоко ее духи. Сейчас будет чай – ему с сахаром и пирожками, ей – с травами и грустью. Потом она больно ударит его по голове сковородкой, заперт в шкафу – и он будет принадлежать ей всегда, он будет исполнять ее желания, целовать ее когда и куда ей захочется, будет смотреть с ней романтические комедии и плакать. А потом они поженятся – и у них будут дети, такие же умные, веселые и добрые, как они сами. - Здравствуй. Саша. – Анечка незаметно дотрагивается до его локтя рукой. Незаметно для других, незаметно для него – но так важно для нее. - Всем привет. – Саша незаметно отводит руку, стараясь не дать Анечке дотронуться до своего локтя. Незаметно для других – так заметно для нее. Она не будет кусать губы и злиться. Не будет ревновать и скрежетать зубами. Она будет ждать другого удобного момента – и снова попытается поймать его взгляд, трепет его пальцев, эфир шепота с его губ. - Здорово, Саня. Анька, дай списать. – Петя знает толк в девчонках: целоваться лучше с Машей, а задачки списывать лучше у Анечки. Почему парни, когда здороваются – пожимают друг другу руку, а девчонкам только кивают головой и улыбаются? Хотя они даже и улыбаются не всегда. А если и улыбается – то не ей, а просто так, вообще улыбается. Он снова думает о чем-то своем. Как хорошо было бы думать с ним вместе – о чем-то своем, о чем-то его. О чем-то нашем… - Здравствуй, Саша. - Здравствуйте, моя Госпожа. Госпожа кокетливо одернула изумрудную атласную юбку и улыбнулась Саше. Вот она – та, о которой он всегда мечтал. Теперь он готов на любые подвиги – ради нее. Одна улыбка, даже такая натянутая улыбка, стоит всех мучений, которые ему пришлось вынести. Стоит всех синяков и ссадин, страха и сырости колодца, скуки библиотек – всей жизни. Госпожа была именно такой, какой Саша ее себе представлял. Как только трубный голос карлика произнес «Госпожа» - он сразу понял, что это именно она. Та самая Госпожа. Саша ее никогда не видел. Но он не только знал, что она существует и как выглядит. Он даже знал, где ее искать. Собственно говоря, он в поисках ее и попал тогда в эту странную библиотеку Кота. Он только сейчас понял, что все эти испытания и неприятности – путь к ней. Этот путь начался в тот день, когда ничего не произошло, и закончился только теперь. Он смотрел на свою госпожу – и был полностью счастлив. Вот она – каких-нибудь 50 шагов по светлому залу – и можно взять ее за руку, обнять ее колени. Как давно он мечтал об этой встрече. Еще с того момента, как понял, что она существует – Госпожа. Конечно – ее придумал не он, а кто-то другой. Он прочел ее на страницах книг – и не одной. В приключенческом романе в отражении в пруду он увидел ее глаза. Потом в детективе за окном ночью мелькнул край ее платья. Потом она что-то шептала ему между строк любовной истории. Много дней он мечтал о ней. Сочинял – как они встретятся. Обдумывал – что скажет ей, и как она ответит. Но теперь, когда это случилось – Саша понял, что именно так и только так это могло произойти. - Добро пожаловать в мир Фантазии. – Голос Госпожи медом растекался по Сашиным ушам, проникал все глубже, липко кружился на языке, дотрагивался до сердца, густой патокой обволакивал его всего. Вдруг в зале стало все необыкновенно радостно. Угрюмые гномы ушли – вместо них под веселую музыку по залу плясали девушки в разноцветных платьях, выбрасывали из корзинок лепестки роз. Все кружилось. Благоухало и пело. Саша прикрыл глаза – он был дома. Тут же под ним оказался мягкий диван с огромными подушками, розовый пунш в хрустальном роге – все, что надо уставшему голодному путнику. После всех этих однообразных книг и хождения по коридорам Саша очутился в раю. Когда Саша наелся, напился, выспался – без снов, повалялся на мягких подушках и насмотрелся на танцовщиц – на край перины невесомо присела Госпожа. Ее взгляд был печальным, она опустила глаза и тяжело вздохнула. - Знаешь, о чем грустит госпожа? – звонкий писклявый голос над самым ухом заставил Сашу вздрогнуть. Он повернул голову на голос – но как и следовало ожидать, не обнаружил никого. - Если бы я знал, я бы сделал все, что угодно, только бы ее обрадовать. – Прошептал Саша скорее себе. - Пойдем со мной – я тебе расскажу, - пропищал голос уже где-то поодаль. Знать бы, куда идти. Пока Саша крутил головой – Госпожа испарилась. Зато он обнаружил источник писклявого голоса: это была одна из танцовщиц. Такая стройная, почти прозрачная девушка, будто вырезанная из бумаги, перестала плясать и ожидала его возле колонны. Саша нехотя поднялся с теплого мягкого ложа и подошел к ней. - Что может тревожить Госпожу? Кто посмел доставить ей неприятности? – воскликнул Саша и осекся. Ему показалось, что он сказал слишком громко и мог побеспокоить своим криком нежный слух Госпожи. - Пойдем со мной. Вот, одень это. – Прозрачная танцовщица поставила на пол перед его ногами пару тяжелых башмаков, с виду похожих на ботинки гномов, но размером поменьше. Башмаки оказались легкие и удобные. Ноги сами несли его за быстрой танцовщицей. Нырнув в маленькую дверь в углу зала, они оказались не на ясной полянке или солнечном крылечке – а снова в темном разлинованном коридоре. Танцовщица аккуратно прикрыла дверь и, быстро перебирая прозрачными ногами, побежала по коридору. Саша едва поспевал за ней – но все же на этот раз идти было значительно легче и приятнее, чем в компании женщины-гнома. Легкость придавали волшебные башмаки. Или Саша просто как следует отдохнул и выспался. Дорогу им перебежал с громким мяуканьем черный кот. Он был совсем не похож на себя – куда делась эта солидность и интеллигентный взгляд. Танцовщица шарахнулась от него и ускорила шаг. Саша удивленно посмотрел Коту вслед и поймал, серьезный взгляд, который как бы говорил: «ты же понимаешь, что происходит? Ты ведь видишь, что здесь происходит…» - Ну же. Нам надо торопиться. Госпожа не любит ждать. – снова пропищал над самым ухом голосок – и Саша снова пустился скорым шагом за своей легкой проводницей. - Куда мы идем? - Скорее, скорее. Надо быстро пройти. Ах, здесь же нечем дышать… - Танцовщица. Как бабочка к свету, рвалась вперед по коридору, в спешке натыкаясь на стены. Шаги ее становились все тяжелее, как и поступь Саши. Прозрачная бледность ее исчезала, тонкие черты лица грубели – или может виной всему освещение, тусклый неестественный свет лампочек. – Сюда, сюда, скорее. Сквозь отрезок кромешной темноты они вырвались в небольшую залу, освещенную сиянием маленькой зеленой кареты, какой-то кукольной и забавной. Танцовщица поспешила в нее запрыгнуть. Саша снова ощутил легкость походки – и прыгнул вслед за ней. Карета, никем не запряженная, рванулась вверх. Уже через мгновение они очутились на ярком зеленом лугу, таком же идеальном и прекрасном, как сияющая зала. Травинка к травинке, листочек к листочку, лучи к лучику. Горизонт казался слишком близким, а небо слишком голубым – но это только добавляло радости. - А теперь смотри и слушай. – снова прозрачная и розовощекая танцовщица взяла Сашу за руку и подвела к идеально гладкому пруду. Она топнула легкой ножкой, пруд всколыхнулся и показал Саше большой город, яркий и веселый. Все жители этого города были красивыми и радостными. Они пели и улыбались, смеялись и постоянно танцевали. Все они работали дружно, легко и весело. Поля и сады этих людей всегда приносили обильный урожай. В речках всегда была рыба. Дома у всех были одинаковые и красивые. И дети рождались белокурые, курчавые, румяные и только желанные. На карте было несколько темных пятен. Это были мрачные черные коридоры, в которых обитали грубые злые гномы, агрессивные и коварные. Они воровали белокурых детей, поджигали одинаковые дома, ломали красивые плодовитые деревья. И на месте красивого яркого квартала появлялся сырой темный коридор, в стенах которого гномы рыли себе норы. Посреди города возвышался прекрасный замок с главным залом, где жила сама Госпожа. Но замок был окружен кольцом мрачных коридоров. Саша все понял – надо спасти Госпожу от этих страшных свирепых созданий. - Я сделаю это. Я спасу госпожу. Но ведь гномы помогли мне добраться в замок. Зачем они это сделали? - Кроме того, что они кровожадны и жестоки, гномы еще и отвратительно глупы. Очень часто они совершают бессмысленные поступки – и Госпожа мудро этим пользуется. Вообще они коварные и подлые существа. Поэтому от них можно ожидать чего угодно. Некоторые гномы хотят жить в одинаковых домах и рожать белокурых талантливых детей. Поэтому они помогают Госпоже усмирить своих жестоких и глупых соплеменников. - Как я могу помочь госпоже? - Ты должен заставить цвести цветы в темном коридоре, заставить гномов танцевать и петь песни, и самое главное – ты должен убить самого злого и коварного паука, который управляет всеми гномами. - Я сделаю все для моей госпожи. На пуховых подушках Саша долго ворочался без сна. Самые разные мысли приходили ему в голову. Он вспоминал, как когда-то мечтал о Госпоже – и теперь она под одной крышей с ним. Он видел ее, разговаривал с ней, съел яблоко, которое она ему подала. И как эти злобные карлики не замечают, насколько прекрасна госпожа. Хотят превратить ее в супругу своего паука! Госпожа такая красавица, что, конечно, всю эту войну паук затеял исключительно чтобы ее заполучить. И этот черный кот работает на гномов. Он сразу Саше не понравился, еще при первой встрече в темноте, когда Саша ронял книги. Они специально водили Сашу по каким-то закоулкам, по расчерченному коридору. Неужели весь этот чудесный город из-за какого-то паука обречен превратиться в сырой и полутемный полосатый коридор? Нет, Саша не позволит этому случиться. Он завтра же – нет, он сегодня же перебьет всех пауков, заставит всех гномов петь и танцевать, и цветы будут расти откуда надо. И когда он все это исполнит – они с Госпожой будут жить в светлом зале, есть спелые фрукты, спать на мягких подушках. Ее смуглое бедро… круглое плечо… где-то он уже видел ее. Когда-то они встречались – может мельком? Ах, нет, он знал ее всю жизнь. Но за приятными мыслями о Госпоже сразу же следовал праведный гнев по поводу злодеяний ее недругов – и все начиналось с начала. Еще спать мешал яркий свет, попрежнему радостно бивший во все окна зала. Чудесный город – здесь никогда не заходит солнце. Как вообще можно спать, когда Госпожа находится в смертельной опасности! И как это Саша мог потерять так много времени. Срочно, срочно на помощь. Нежная шелковая пижама совершенно не подходила для схватки с гномами, вооруженными до зубов, - но Саша не думал об этом. Скорее, скорее! - Дайте мне меч! Я их всех… - Зачем же так кричать. – пропищала непонятно откуда взявшаяся прозрачная танцовщица. – И меч здесь совсем не пригодится. Вот смотри. – она достала из-под лепестков роз в лукошке комок земли, брезгливо обернув его батистовым платочком. – На самом деле это красивая птичка. Просто злые гномы превратили ее во что попало. Саша взял землю – от нее пахло грибами, весной, дождем, подснежниками… Саша закрыл глаза и вспомнил, как однажды они поймали бездомную канарейку. Канарейка улетела из клетки и заблудилась. Несколько дней она летала по всему двору, побираясь по подоконникам. Добрые старушки насыпали ей крошек, злые мальчишки кидались камнями. А Саша почистил горсть семечек, изо всех сил сдерживаясь, чтобы их не съесть, выставил руку в форточку и целый час приручал канарейку. Наконец она осмелела настолько, что Саша прижал ее пальцами к ладони и просунул через форточку в квартиру. Канарейка слегка подрагивала, рукой Саша чувствовал мягкие перышки, быстрый-быстрый пульс и тепло живого тельца. Он открыл глаза – и разжал ладонь. Канарейка выпорхнула, описала большой круг по зале и села на прозрачный пальчик танцовщицы. - Вот видишь. Значит надо взять гнома за горло, представить, что он поет и танцует – и сразу тяжелая броня превратится в легкий сарафан, а огромные башмаки – В изящные сандалии. Вот здорово! Саша заметался по зале в поисках двери в коридор – и нигде не мог отыскать дверь с указателем или отсыревший порог. Он совсем выбился из сил, присел, вздохнул глубоко и увидел, как это он раньше не заметил, люк с массивным кольцом едва ли не посреди зала. Он потянул кольцо вверх – люк легко подался. Три скользкие ступени – и он во вражеском логове. Естественно, люк сразу же захлопнулся – и Саша снова очутился в кромешной темноте. Шелковая пижама быстро отсырела и прилипла, от чего Саша замерз. На ноги он успел одеть волшебные ботинки – но они почему-то потеряли всю легкость и теперь только мешали перемещаться. Если учесть, что Саша не имел понятия, куда ему следует направиться, положение его было крайне плачевным. И почему он спустился как раз в то место коридора, где нет лампочек! Или эти негодяи знали о его приходе – и нарочно лампочки выкрутили. И тогда в библиотеке эти гномы запугивали его, вместе с мерзким котом. Уже не боясь попасть в колодец, Саша нащупал рукой стену – и пошел вдоль нее, как ему показалось, вниз. Если замок на высокой горе – а гномы живут в подземелье, то идти ему следует только вниз. Саша прошел не очень много, едва не убился о две крошечные ступеньки, и стукнулся лбом о стену, непредвиденно возникшую на пути. Саша решил перевести дыхание, присел, потирая свежую шишку, и прислушался. Гдето совсем недалеко разговаривали – за дверью. А из-под этой двери пробивался сероватый свет, в испарениях подвала похожий на сизый дым. Саша подкрался поближе к двери и прислушался. - … не он. - Почему…. Я ведь… звонили… - А Госпожа… не может… Три голоса, один из которых явно принадлежал гному-бородачу, обсуждали самую интересную для Саши тему. Он прижался ухом к щели между дверью и полом – так было слышнее, затаил дыхание, приглушил пульс и весь обратился в слух. - Зачем вообще мы его сюда привели. Даже если это он – он слишком слаб. – четвертым голосом говорила его старая знакомая гномиха. - К тому же он ничего не понимает. А я пустил его в свою библиотеку. Сразу было видно, что он … обижал моих бедняжек. – мягкий бархатистый голос говорил с плаксивыми мяукающими интонациями. - Звонили. – протрубил бородатый гном. – им лучше знать. - А я верю, он догадается. – это был первый, после госпожи, приятный голос, услышанный после библиотеки. - У нас мало времени. Надо наступать. – агрессивно задребезжала гномиха. - С каждой атакой наших все меньше. – ага, засуетились, вот я вам покажу. Ну-ка, давайте в пляс. Саша вспомнил хэлоуин на втором курсе. Девчонки старались, готовили себе наряды. Громоздили прически. А парни просто напились – и устроили такой вечер ужасов, что волосы и без лака становились дыбом. В женском умывальнике с потушенным светом всю ночь дежурил скелет, подавая полотенце выходящим из душа и нежно покусывая за что придется. В открытые окна с верхних этажей летели тыквы. В каждом темном углу обязательно находился восставший мертвец с убийственным перегаром. А в коридоре на втором этаже все, кто еще мог стоять на ногах, до утра пели и плясали. Конечно, тяжело танцевать на четвереньках… Дальше Саша помнил плохо – но фантазия сделала свое дело: гномы, вереща и хлопая в ладоши, понеслись с топотом по своей каморке. Вокруг них вырос яркий лужок, где гномы и творили свои пьяные безобразия. Они забыли подлые планы по поводу Госпожи и свои грязные норы. Вместо доспехов и оружия на них были легкие летние костюмчики с цветастыми расшитыми жилеточками и разноцветные бусики вместо амулетов черной магии. Два гнома весело кружились и заразительно хохотали. Пока Саша наслаждался зрелищем – кот юркнул в темноту коридора. Но ведь в комнате был кто-то еще… Саша повернул голову вправо – там по-прежнему темнел коридор, влево – и с этой стороны, только где-то в глубине мелькнул свет от отрывшейся двери. Свет с полянки не проникал в коридор, он держался четко в рамках белых линий на стенах и потолке. В этом странном городе было полно жителей, хороших и не очень, но Саше не с кем было поговорить. Даже болтливая танцовщица не располагала к разговору – может быть потому, что ее ответы казались Саше какими-то прозрачными, как она сама. А Госпожа… да разве станет она с ним разговаривать просто так. Вот когда он победит всех этих вредных гномов… - Привет. Я Коля. Коля стоял рядом с Сашей и смотрел на гномов на полянке. Но ему совсем не было смешно. Даже наоборот – он смотрел на них с жалостью. Как смотрят на тяжело больных детей и бездомных животных. Коля был каким-то чужеродным элементом здесь. Он был одет в джинсы и футболку. На левом кроссовке развязался шнурок. Подбородок оттеняла многодневная щетина. Приятный голос и изможденный вид. - А я Саша. - Я знаю. - А почему ты не танцуешь? – глупый вопрос, но Саша не хотел думать, о чем бы спросить. Он знал, что неестественный вопрос не находит правдивого ответа. - А почему ты не танцуешь? - Мне некогда. Я занят. Я спасаю Госпожу. - От кого? - От страшных гномов. - От вот этих? Действительно – было бы смешно подумать, что эти милые маленькие человечки могли кому-то причинить вред. Лица их прояснились и помолодели. Борода старого гнома стала короче и светлее. Вместо металлических колец волосы женщины перехватывали пестрые ленты. Они плясали босиком, маленькими ножками задевая яркие цветы на полянке. Саша рассмеялся. - А почему они танцуют? – Коля задавал вопросы так, будто бы заранее знал, что Саша ему ответит. - Потому что им весело! - А отчего им весело? - Просто весело. Отчего пели три поросенка? Отчего поют птички? - Птички поют не от радости. Надо было биологию учить в шестом классе. А три поросенка пели, чтобы себя подбодрить перед встречей с волком. Лучше бы домики строили покрепче. - Ну, а гномы поют просто так. - С чего бы? Саше был неприятен этот разговор. Он собрал всю свою недавнюю решимость, прочистил горло и спросил напрямую: - Мне нужно срочно найти паука. - Какого паука? – э, нет. Нас не обманешь. Раз Коля знал о коварном плане по поводу Госпожи, раз он знаком с гномами – он точно знает, где паук. А может быть он так просто – мимо проходил, по пути в библиотеку, случайно забрел сюда и понятия не имеет ни о каком пауке? - У гномов есть предводитель – страшный паук. Мне надо его найти – и уничтожить. - Миссия невыполнима. - В каком смысле? – Саше уже вообще перестал нравиться это Коля. Он как тень на экране в кинотеатре – случайно попал в кадр и мешал смотреть кино. Коля, тебя нет в этом сценарии. - В прошлый раз главаря гномов называли крысой. И как по мне – крыса больше соответствует реальности. – И тут Коля рассмеялся. Смех у него был не такой мелодичный, как у танцовщиц или переродившихся гномов. Какой-то икающий, высокий, сиплый смех, совсем не шедший приятному голосу. Зато вполне соответствующий общему впечатлению. - Ты ведь знаешь, где его найти? - Конечно. Он ждет тебя. Эх, паук знает о нападении – эффект неожиданности испорчен. У него смертоносное жало и отвратительные клешни. То есть щупальца. То есть – лапы, мохнатые и с когтем. И там тоже везде смертоносный яд. Коля шел по страшному подземелью как по коридору общежития, засунув руки в карманы. Они прошли совсем немного – и коля пнул ногой одну из незаметных в стене дверей. - Добро пожаловать в логово Паука. Дежавю. Саша уже был здесь. Старое кресло, самодельный торшер, пышные герани на подоконнике, дымный запах жареных пирожков – с капустой и с яблоками. Чего-то не хватает… кого-то… худенькой девочки в домашнем блеклом халатике, с подколотыми карандашом светлыми волосами, с горой тетрадок в руках. Саша забыл – а ведь однажды… Это был почти самый счастливый день в ее жизни, когда он позвонил в дверь и сказал: «Я болел на прошлой неделе (ах, будто бы она не знала и не приходила каждый день в его двор, не решаясь зайти), что нам задавали по математике?». Она ответила: «А по русскому языку не надо?» Он затащил велосипед в крошечную прихожую, старательно развязал шнурки на кедах и вошел в мир пирожков и герани. Пришлось пить чай, разговаривать с бабушкой и прятать в тапки левую ногу в не штопаном носке. Анечка бегала вокруг него, досыпая сахара, листая тетрадки, роняя герани и пирожки. Столько лет – а здесь ничего не изменилось. И сама Анечка… он ведь видел ее на остановке. Еще вчера? - Ну, чего стоишь – садись. – Коля вернул Сашу из седьмого класса к подземельям и паукам. Он сел на облупленную табуретку и пытался собрать мысли, впечатления, планы и воспоминания в одну стройную картинку – но вместо этого получался калейдоскоп, который с каждым смаргиванием показывал все новые необъяснимые созвучия и соцветия. - Паук… И Анечку… герань пахнет… библиотека… Госпожа… Паук… Срочно… - Эй, что с тобой? - Паук. Подлый предводитель гномов, а ну появись! – Саша вскочил с места и уже представил паука, уже выбирал во что его превратить… Дверь на кухню открылась и из облака дыма от сковородки с пирожками появилась бабушка. - Здравствуйте, ребята. Анечка, к тебе ребята пришли. Пирожочков не хотите? - А с чем у вас? – Спросил, потирая руки, Коля - С капустой и с яблоками. – Ответил Саша. Бабушка засмеялась кашляющим тихим смехом и скрылась в облаке дыма. Саша представил себе бабушку в тяжелой гномовской броне и побрякушках – она даже по росту подходила, один в один гномиха. - Внимание, появляется Паук. – Коля уже успел смотаться на кухню за пирожками, и теперь уплетал за обе щеки, не дожидаясь пока засвистит чайник. Он уселся поглубже в старое кресло, приготовился к спектаклю. Дверь в спальню открылась очень медленно, со скрипом. Сразу же повеяло сыростью и прохладой. В комнату, стуча об пол когтями на длинных лапах, вошел паук. Внизу мохнатого сизого брюшка торчало острое жало. Зубы контрастно белели на фоне черной пасти. Паук не спешил нападать. Он будто бы даже смущался своих длинных лап и ядовитого жала. Кровопийца вздохнул, и левый глаз его увлажнился. Саша именно таким себе его и представлял. В кого бы его превратить? Ах, нет же – госпожа приказала убить паука. Но как? Чем? - Коля, в моих руках судьба этого города. - Я знал, что ты поймешь это. - Помоги мне. - Открой глаза пошире. Неужели ты не узнаешь? Она ведь совсем не изменилась… Герани, тетрадки, бабушка, пирожки, длинная лямка на сумке, экзамен, пораньше, день рождения директора, мама, библиотека, Рита, диван, тетя, лифт, скамейка, кот, колодец, Госпожа, гномы, зал, Петька, селедка, велосипед, паук, трамвай… влюбленные руки, влюбленные волосы, влюбленные глаза… - Здравствуй, Саша. - Здравствуй, Анечка. Симферополь, 2006 Календарь Только отрывной календарь заставляет жить дальше. Если не оборвешь листок – утро никогда не настанет. Солнце не поднимется из-под земли. Птички не замолкнут на несколько минут перед рассветом. Откуда я знаю, что именно этот маленький желтоватый календарь все решает? Каждый день я отрываю один листок – и день настает. Как-то забыла оторвать прошедшее число – и чуть все не испортила. Только к полудню очнулась – вскочила из-за компьютера и бросилась на кухню запускать новый день. Рассвело только после обеда. Каждый год тридцатого декабря мы с друзьями ходим по магазинам. Вернее, ходили бы, если бы у меня были друзья. Я хожу по магазинам сама. Нет, покупаю я не подарки – а необходимые вещи для удовлетворения духовных и материальных потребностей. Да-да, именно в таком порядке. Но главнее всего – отрывной календарь. Иногда на нем нарисована отвратительная зверушка – дань моде на все восточное. Иногда непонятное растение – дань моде на любовь к природе. Чаще четыре крупные цифры, похожие на воздушные шары – дань моде на инфантилизм. Вслед за календарем – компакт диск. Я слушаю классическую музыку – с удовольствием. Мечтается лучше под глупую попсу – ее хватает на радио и по телевизору. Грустится лучше под грандж и все такое. Потом – книга. Выбор зависит от настроения. Обычно – философское сочинение средней толщины. Реже – классика художественной литературы средней толщины. Толстые книги удобнее брать в библиотеке – вряд ли будешь перечитывать. Потом – теплые носки, они греют не только душу, но и пальцы ног. Вы знаете, наверное, как сильно у одиноких людей мерзнут ноги. Не знаете? Сильно мерзнут. Носки – промежуточная вещь между материальным и духовным. И после колючих шерстяных или кудрявых махровых носков покупаются еда и вещи первой необходимости – жвачка для освежения дыхания, сигареты, карточка пополнения счета мобильного… Может, мне случайно попадается именно тот отрывной календарь, который сменяет дни. Он ничем не отличается от всех других. Разве только буквы на странице «5 марта» слегка размазаны – будто кто-то над ними плакал. Или отрывал этот лист сразу после того, как помылся в душе. Раньше мне казалось странным, что каждый год именно пятого марта буквы оказываются слегка размазанными. Это обыкновенный маленький пухлый отрывной календарь на желтоватой бумаге, которую делают из макулатуры, без глянца и картинок. Воскресенья и некоторые другие дни отмечены красными цифрами. Под числом и месяцем пару строчек какого-то текста – пожелания, гороскоп, агрономический календарь, религиозные наставления, советы садоводам, знахарские рецепты, краткий экскурс в историю. Я давно их не читаю – календарь не для этого. Надо просто оторвать страницу, чтобы день настал. Скорее всего, дело не в календаре – я проверяла, они все одинаковые. То есть, какой бы ни был календарь, все равно именно возле моего холодильника решается судьба вселенной. Кто-то выбрал меня. Наконец-то! Обычно выбирают кого-то другого. В школьном хоре Верка всегда пела сольные партии. Не потому, что она пела лучше всех. Не знаю почему – нравилась Верка нашей хоровичке. Братик Вова живет с мамой до сих пор. Не потому, что он любит маму больше, чем я, или мама любит его больше. Просто так получилось. Переводчиком американского профессора третий год работает однокурсница Света. Света высокая блондинка, она хорошо понимает по-английски и вполне адекватно переводит, опрятно одевается и исправно посещает занятия. Но не поэтому переводит лекции иностранца именно она. Почему же? Вот наконец и меня выбрали. Я бы предпочла спеть песенку снегурочки со школьным хором и поулыбаться американцу. Но кто-то поручил мне более страшную и ответственную функцию – я отрываю календарь. В этом году осень очень холодная. Совсем не хочется вылезать из-под одеяла. Но календарь ждет. Гвоздик, вбитый между плитками кафеля, подрагивает от нетерпения – скорее бы начался новый день. Этот железный коротышка мечтает, что через тысячу лет его найдут в культурном слое археологи и поставят в музей. Каждый новый день приближает его к вечности. Он маловат для календаря, и каждый оторванный листок облегчает тяжесть лежащей на нем ответственности. Не думаю, что археологи будут копаться в мусоре через тысячу лет, если за это время не произойдет, наконец, глобальной катастрофы. Пожалуй, и сами археологи вымрут как вид или эволюционируют в геологов. Хотя потребность в геологах тоже может отпасть в связи с отсутствием неизученных пород земли. И тогда все превратятся в космонавтов: космохимики, космофизики, космоархеологи, космобиологи… Может, ну его. Пусть кончается свет. Не такой уж он и замечательный, чтобы так о нем переживать. Войны, смерть, разруха, моральная деградация, тотальный закат. Еще и отрывной календарь доверили кому попало. Нет бы – какому-нибудь офисному работнику в западной Европе. Он – человек обязательный. Встает всегда в одно и то же время, никогда ничего не забывает, потому что все его бытовые действия отработаны до автоматизма. И он бы не стал морочить себе голову раздумьями – стоит ли вставать с постели, чтобы обеспечить спирали вселенной еще один виток. А я… Хроническая простуда, хроническая лень, хроническое одиночество с обострениями в межсезонье. Так и до хаоса недалеко. Не буду сегодня вставать. Симферополь, 2005 Коленки Я вышла из подъезда под рыжий кислотный дождь. По субботам у нас они голубые. Дожди. Ровные призматические капельки тихо кружатся в воздухе и растворяются в тонком слое кислорода на уровне колен. Романтика. А четверговые рыжие дожди терпеть не могу. Это значит – еще далеко до субботы. И даже до пятницы. Никто не знает, когда закатится солнце в следующий раз. Честно говоря, я боюсь закатов. Ведь когда оно взойдет – тоже никому не известно. И так грустно слушать неровное поскрипывание дождя в темноте под подошвами целлофановых калош. Теперь все не настоящее. Даже любовь и боль синтетические. Я уже про морковь молчу. Она серого цвета и сроду земли не видела. Да и кто ее видел? Только микробы. Их туда закапывали раньше, а когда земля потерялась, когда Земля потерялась, только они знали, где ее найти. Чтобы микробы не сдохли с голоду, туда закапывали ненужных людей. Микробам есть что есть. В крайнем случае – друг друга. Ха-ха. Меня бы с удовольствием закопали, если бы нашли. Если бы землю нашли. Микробы только и остались живыми здесь. Потому что больше никто не может здесь жить. Ну и мы, конечно. Пытались лис и кур одеть в целлофан. Получилось. Только лисы сначала съели кур, а потом друг друга. А потом мы съели целлофан, и все встало на свои места: ни кур, ни мамонтов – одни микробы. Мамонтов тоже кто-то съел. Это мне еще бабушка рассказывала – большие такие бегемоты с шерстью и хоботами. А бегемоты – это небольшие слоны, только без хобота и бивней. А слоны – это крокодилы на длинных ногах и без зубов. А крокодилы – зеленые, как микробы. Раньше микробов боялись. Они были большими и ели людей. Теперь они маленькие и где-то глубоко в земле. Вместе с людьми. Толстый слой резины и целлофана защищает их от дождя. Презервативы и жвачка плотной коркой покрыли землю, и до микробов не достучаться. Только по субботам они выходят через вентиляцию подышать свежими ртутными парами. И в их честь идет голубой дождь. А по вторникам он розовый. Липкий и теплый. Он обволакивает, и не хочется выходить на улицу – еще залипнешь и утащат тебя в субботу микробы. На розовый дождь хорошо смотреть из окна. Он льет, мягко струится по металлическим сваям, слабо поддерживающим грустное небо. От розового цвета всем на душе веселей. И пахнет он хорошо. Чем-то не похожим на гной и целлофан. И от этого аромата кружит голову, и нега разливается по коже под толстым слоем целлофана. Когда-то целлофана было мало. Микробы его боялись. И чтобы их напугать, целлофан начали производить усиленными темпами. Его становилось все больше – и уже некуда было девать. В целлофан заворачивали еду, и постель. И даже мебель. Целлофаном покрывали целые дома. Каждый уважающий себя гражданин старался запастись им на всю жизнь. Даже мусор заворачивали в целлофан, будто он очень нужен микробам. Целлофаном покрылись ракеты, люди, дома. Каждая конфетка и каждый носок обязательно плотно оборачивался целлофаном. Его стало так много, что он вытеснил другие, малополезные вещи. Например, как можно читать книгу, завернутую в целлофан? Видно же только целлофан. И читать перестали. И зачем одевать трусы в целлофане, если можно обойтись просто целлофаном? В нем и теплее, и его больше, и вообще. Теперь везде целлофан. И он тоже окрашивается в удивительный розовый цвет, когда идет дождь в среду. В понедельник дождь вообще не идет. Он испаряется откуда-то снизу. Наполняет зловонием все щели и щелочки, отверстия и емкости. Он ужасен. Белые молочные струи поднимаются как отравленные змеи. И целлофан не спасет от раздирающей тоски. Грусть и горе, как рояль, падают на плечи. И нежную музыку заменяют стоны и плач. Беда тому, кто выйдет под белый дождь понедельника. Зонт и хорошее настроение не помогут. От белого пара тебя сначала скручивает в плотный узел, ты видишь, откуда пришел и куда твоя дорога. И дорога тогда – всего одна. Знаете, откуда белый пар? Это горе тех, кого съел белый дождь. Раньше он падал сверху. Но люди взлетали от него на крыльях фантазии к вершинам блаженства – выше затхлых облаков. Небо опускалось все ниже, а люди мечтали все восхитительнее. Теперь он идет снизу – и застает врасплох уличных мечтателей. Они мечутся, бессильно пытаясь уцепиться краешком разлагающейся души за быстроногую мечту, но превращаются в гадкий белый пар. И потом в отместку, из зависти к тем, кто еще способен забыться в радости, крадут его мечты и крылья. Поэтому белый дождь никогда не прекратится. Я больше всего люблю дождь в пятницу. Он никакого цвета. Никакого запаха. Он не лечит, и не убивает. Под ним не хочется пройтись. И на него нечего смотреть из окна. Он есть, как будто его нет. Он дарит надежды и разноцветные сны. Но пятницы мне еще ждать, как сентября. И она вообще может не настать. Без календаря. Под падающим небом. На земле из целлофана. Опять пошел дождь. Мягкий и зеленый. Успокаивающий. С поломанного неба падают миллионы изумрудных глаз. Я заглядываю в каждую пару. Не могу отвести взгляд. Вдруг за одной из них прячешься ты. Я выхожу под град ласкающих влюбленных глаз и иду по сверкающим целлофановым лужам. Я снова влюблена. Чудесно! Сквозь запутанную копну волос сотни оттенков дождь не достает до тонкой корочки, отделяющей сознание от безразличного мира. Я иду на работу. Целлофановые кочки со скрипом выскальзывают из-под ног. Ужасно весело! Ой, зацепила столб. Небо слегка покачнулось. Это не знак свыше. Оно с каждой зимой все слабее и серее. Скоро вообще свалится на наши грешные головы. Оно разламывается и по кусочку падает, скользит вдоль столбов и погружается в целлофан. Из-за частичек неба по воскресеньям идут такие вот изумрудные дожди. Вдоль моей дороги недавно посадили цветы. Они не растут, зато ярко цветут. Изогнули проволоку, приделали к ней чашечки из целлофана. Каждый день они такого цвета, как небо, воздух и земля – как дождь. А по краям – осколки зеркал, для веселых зайчиков. Все равно зеркала больше никому не нужны. Даже вредны в некотором смысле. Раньше были красивые люди. Они смотрели в зеркало и радовались. И все вокруг радовались. А не очень красивые мазались кремами, декоративной косметикой и тоже смотрели в зеркало. Они видели, что почти такие же красивые – и тоже очень радовались. А теперь нет людей – нет зеркал. И еще очень много чего нет. Зато есть – целлофан. И дождь – каждый день другого цвета. Тусклый бледно-голубой асфальт едва виднеется под слоем целлофана. Кривая луна на уставшем ночном небе качается в такт пульса. Густой белый пар уже поднимается струйками – приветом от микробов. Целлофан скользит и поскрипывает. Надо торопиться. Проволочная трава царапает голые колени. Целлофана хватило бы трижды полностью обмотаться, но так не модно. Голые локти, колени, кисти, щиколотки, шея, лоб – модно так. Микробы все равно глубоко под землей. Холодно немного, зато чувствуешь себя ближе к миру. Вон у нее тоже голые, исцарапанные травой коленки. Всего пару метров воздуха отделяет тепло моих мыслей от ее. Она поворачивается. Я не вижу ее глаз. Она – моих. Очки цвета гнилого лимона тоже часть моды. Но наши колени видят друг друга, чувствуют температуру. Она быстро отворачивается, переходит улицу и сворачивает в переулок. Ей не нужно мое тепло. Или наоборот – слишком нужно. Она ждет меня в переулке, в пустом и темном подъезде. Там давно никто не живет и в сухом углу стоит старый соломенный диван. Он весь промят ямами, но заставляет чувствовать далекий забытый уют. Даже целлофан обшивки местами порвался, и торчит черная солома. Девушка ждет меня на этом уютном диване. Я почти физически ощущаю, как она зовет меня, знаю, как представляет нас вместе. Небо болезненно вибрирует. Струйки белого дождя растут, как осенние грибы. Я прохожу мимо переулка. Она снова выйдет и будет ждать меня, или кого-то еще, на улице. Здесь холодно и белый зловонный дождь. А там – сухой мягкий диван и дружеские голые коленки. Не я сегодня спрячусь под целлофановым покрывалом с ней в заброшенном подъезде. Туманом, плотной пеленой белый дождь тоски покрыл пространство вдоль столбов – между небом и целлофаном. Пузырьки грусти сквозь закрытые стекла окна проползают в комнату. Я тяжело вздыхаю, стараясь не пустить в себя удушливые пузырьки. Ты чего? Ничего. Я не хотела сюда идти. Здесь даже дивана нет. Я здесь уже была. Две шерстяные дерюжки в углу, резиновые шины вместо стульев. На подоконнике – черепки белой посуды в цветочек. Антиквариат. Артефакт. Через пару сотен лет мои бусы из кизиловых косточек тоже станут историей. Пока они не имеют никакого значения, хотя на прозрачной целлофановой блузке смотрятся очень сексуально. Может, поэтому он мне и попался. Я шла по улице, улыбалась расцарапанными коленками. Шла все быстрее, хотя модные целлофановые туфли или скользят, или прилипают. А белый смертоносный дождь снизу все набирал силу. Дышать становилось невыносимо. Комок слез поднимался по горлу. Так и будем сидеть? Да. Так хорошо. Белый дождь – по ту сторону окна. Рабочий день окончен. Осколки неба тоже сюда не долетают. И в коленки тепло. Но его это не устроит. Мы пришли сюда не просто посидеть, повздыхать. Пока мне хорошо и больше ничего не нужно. Понедельник наступил неожиданно – вдруг. Стемнело – рассвело, пошел белый дождь. Вот и понедельник. А иногда никак не рассветет, и спишь целый месяц. А жизнь проходит. Луна стареет и снова растет. Потом – раз: неделя проходит, глазом не моргнешь. Теперь вдруг наступил понедельник. Честно говоря, я готова была искупнуться под мутными струйками. А тут вдруг… На сверхчувствительную кожу плеча под целлофаном упала, как тяжелая капля, горячая рука. Я вздрогнула, сбросила руку и остановилась. Не хотелось поворачиваться. Левая нога медленно погружалась в целлофановую лужу, и комок слез в горле все увеличивался и обрастал колючками. Первые рвотнослезные позывы уже намечались. Пошли. Никуда не пойду с незнакомым. Кто он? Куда пошли? Как тебя зовут? Смеркается. Это не значит, что понедельник подходит к концу. Просто молочные облака впитали даже бледный свет падающего неба. Большие пластмассовые глаза зеленовато фосфоресцируют на стенке. Уют они все равно не создают. И его скрипучие вопросы только развеивают последние обрывки иллюзии интима. Он пытается подвинуться ближе. Шелест целлофана портит тишину. Он замирает. Его дыхание, кажется, учащается и становится глубже. Ощущение гадливости медленно подкрадывается из темного угла и берет меня за обнаженное колено. - Ты такая теплая. Хоть что-то теплое осталось еще на планете целлофана – я. Влажная ладонь сжимает свежие царапины. Противно. Липкое возбуждение нехотя принимается за меня. Как тошнота, оно поднимается из глубины желудка к ушам, осторожно, готовое скрыться при неловком движении. Симферополь, 2004 Обычный колодец Внешне Настя ничем не отличалась от окружающих. Родилась в заурядной семье. В школе училась средне. Вела себя не слишком приметно. Книжки читала те же, что ее мечтательные ровесницы. Кроме того, окружающие не уставали напоминать ей, что Настя - вполне нормальный ребенок. Именно поэтому она так отличалась от всех. Главное – не выделяться из толпы, быть обыкновенной, ординарной. Джинсы носить такие же, как у других знакомых девчонок, курить ту же марку сигарет, влюбляться в самого популярного парня. Многие хотят быть нормальными, обычными людьми, похожими на остальных, стать частью общества, слиться с толпой. Но Настя не хотела и не старалась. Она была тем, что называется «нормой». Тетя часто говорила дяде Коле: «Ты ненормальный!». На что дядя остроумно замечал: «А что есть норма?» - «Норма – это как все». – «Все люди разные. Где же норма?» И не знал дядя Коля, что норма сидит у него на коленях и думает о вкусных тетиных плюшках. К абсолютно нормальному человеку и относились все соответственно: совершенно положительно. Но когда узнавали ее поближе, начинали осторожничать и опасаться – не каждый день встретишь на улице абсолют. И Настя, как человек в меру здравомыслящий, замечала свою оторванность от мира. Идя с подружкой, не всегда хотелось обсуждать парней и розовые бриджи из нового журнала. А уж напяливать эти бриджи – и подавно. Кто же знал, что с таким обычным человеком может приключиться! Привилегия маленьких детей – заблудиться в родном городе на улице, параллельной той, по которой ходишь каждый день. Взрослые, или почти взрослые люди, как правило, удовлетворительно ориентируются на местности. И если к незнакомому объекту впервые попасть бывает достаточно трудно, то не найти дорогу во второй, третий, тем более – десятый и сотый раз – чертовски сложно исхитриться. Ну, разве что – за дело берется обычная девчонка. Нельзя сказать, чтобы дорога была очень запутанная и сложная. Только повороты необходимо считать. В конце концов, вырабатывается привычка, «автопилот», который даже в самом неадекватном состоянии приводит тебя домой. Другое дело, если автопилот работает в обратном направлении – куда угодно, только не домой. Нельзя сказать, что наш город очень большой. Но и маленьким и удобопонятным его не назовешь. Особенно в старой его части улочки кривые, узкие. Иногда поворачивают под углом до ста градусов, таблички с номерами и названием не везде висят. Много тупиков, переулков. И дома, как люди, такие одинаковые и посвоему уродливые. Дорогу спросить не у кого, долго по сторонам осматриваться опасно – подумают, что приключений ищешь. А ты пропустила-то всего лишь один поворот. Но повернуться и пойти назад не менее рискованно, чем продолжать двигаться в предположительно верном направлении. Ничего, поверну на параллельной. Теплый вечер намекает на приближение лета. Свежий ветерок со стороны ночи, блеклая луна подмигивает из-за сиреневых облаков. Ядовито-зеленые молодые листья на деревьях, отдаленный запах нарциссов… Бывают вечера, когда не хочется идти домой. Когда не хочется возвращаться никогда. Оборвать концы, сжечь мосты, рубить хвосты – и как там еще? Начать все с начала. Если не все, то хотя бы последние года три. А лучше – пять. На вопрос: «Девушка, можно с вами познакомиться?» - ответить симпатичному парню в хорошем костюме нестандартно: «Нет». В среднем люди наблюдаемого поколения вступают в брак в возрасте от 18 до 25 лет. Конечно, есть множество исключений, которые только подтверждают правило: дело не в возрасте, не в материальном положении, не в астрологической совместимости. Просто так бывает – в одно прекрасное утро внимательный респектабельный молодой человек оказывается штампованным эгоистом, а умная симпатичная девушка – черствой занудой, зацикленной на шмотках, тоже вполне нормальной. «Дорогая, посмотри какой закат! – Ты бы лучше подумал о том, что скоро этот закат будем встречать под открытым небом! Где деньги?!» «Милый, давай сегодня вечером прогуляемся? – Это ты целый день дома сидишь, бездельничаешь, а я на работе устал…» Настя не была ветреной девушкой, и цель жизни видела не в замужестве. Просто, как со многими обычными людьми, так получилось. Познакомились – повстречались – полюбились – поженились. А все так радостно начиналось! По-хорошему нормально. Он дарил ей простые цветы, несложные обещания. Она ему – сложные слова и сложные планы. И вдруг любовь – как в воду канула. Цивилизация прогрессирует. Но ее атавизмы стали атавизмами не везде. Даже электричество проведено не во все дома среднестатистического города. Тем более – водопровод. Хотя можно и поспорить, сколько десятилетий не пользовались этим высоким колодцем. Насколько он глубокий, согласитесь, нужно измерять специально. А высоту над землей заметно издалека. Даже сквозь заросли шиповника. То ли сельская экзотика, то ли настроение апрельского вечера, то ли неизвестно что заставило Настю обратить внимание на «это», потому что она, как нормальная горожанка, не могла сходу определить, что это был именно колодец. Она преспокойно возвращалась домой, размышляя над предстоящей стиркой и готовкой. Знакомые заборы и калитки мелькали мимо безусловным пульсом. И вдруг – этот колодец. Не успели бы так быстро и незаметно его вырыть. Вернее, если бы за дело взялись большие деньги… А если бы очень большие – вообще нет проблем. Но ветхий свежевыбеленный домик напротив чужеродного колодца вряд ли принадлежит олигарху или магнату. Почему это колодец чужеродный? Тот факт, что обычная Настя много дней не замечала обычного колодца, еще не делает кого-то из них чужеродным. В месте соединения с землей цементный парапет в дождь заляпан грязью. В трещинке пустил корни миниатюрный сорняк. Деревянная крышка покоробилась от времени, воды и солнца. Цепь… отсутствует. И ручки нет. У бабушки в деревне, где Настя проводила недели и целые летние месяцы много лет подряд, колодцы обязательно имели ручки. Поэтому неизвестно откуда появившийся посреди знакомой улицы экземпляр был похож скорее на шахту. Хотя, как выглядят шахты, обычная девушка вообще может только смутно догадываться. Затмевая вечернее меню и натершие туфли, мысль о колодце исподволь заняла первостепенное значение. Будто кто-то вдруг спросил в ухо: «А что это за колодец?» И Настя подумала: «А что это за колодец?» Колодец – существо, то есть, простите, - вещь вдвойне странная. Во-первых – пещера: первобытный страх перед темнотой и пустотой, и первобытная привязанность к крыше над головой и очагу в глубине. По одной из гипотез, генная память каждого человека хранит доисторические картинки и убеждения. Во-вторых – вода. Дяди в маленьких очках и белых халатах, слегка краснея, признаются, что даже космос они изучили немножко больше, чем морское дно. Вода не становится понятной при более ярком освещении. Она движется, дает жизнь – и отнимает, если вдруг обнаружит у тебя родинку на мочке уха. Колодец, возникший ниоткуда на давно знакомой улице, пугает втройне. И как все неведомое и пугающее – притягивает обыкновенных людей, в которых любознательность и уверенность в силе человеческого рода и атеистической технократии превозмогает инстинкт самосохранения. Педофильская кроличья нора, плавно переходящая в колодец, дно которого – страна чудес, смутно мерещились Насте. Она, как все нормальные дети, читала и эту сказку, и слышала много других сказок о ее математико-философском наполнении и сексуальных пристрастиях автора. Но печальный опыт английской малышки не остановил взрослую, хотя и молодую, женщину от похожей ошибки. Поставив сумку с картофелем и сосисками на сухую от многодневной жары траву, Настя отодвинула пыльную крышку и заглянула в темноту. А-а-а… Ох! Сквозь голубые шторы спальни пробивается лунный луч. На тумбочке зловеще мигают зеленые глаза электронных часов: половина третьего. Возле стенки сопит муж, завернувшись в отвоеванное одеяло. Ее светлая челка прилипла ко лбу. Снова кошмар приснился. О чем? Даже не пожалуешься никому. «Знаете, девчонки, мне вчера такое приснилось – просто кошмар! Что приснилось? Не помню… ». Максим вообще не понимает снов. То есть, не верит в вещие сны, в подсознание, во вселенский разум, в Бога. Верит, что счастье растет пропорционально стабильному доходу, а любовь падает обратно пропорционально массе партнерши. Что женщина должна работать дома и что после сорока нельзя есть сливочное масло. У рядовых людей – нормальная жизнь. Каждый день похож на другой. Вот и завтра – подъем в семь, невкусный завтрак, нечистый автобус, нелюбимый муж, невеселая работа, ненужные друзья, нежданный вечер. Так бывает, когда все надоело. Даже шопинг раз в три месяца для обновления гардероба развлекает не больше, чем на час. Потом муж начинает нервничать, суетиться. Поначалу-то ему все не нравится! Зато потом – все нравится, даже то, что не нравится жене. Ему кто-то вдруг звонит. А оставить деньги нерасчетливой супруге – совесть не позволяет. В ближайший выходной день он идет пить пиво с друзьями – зализывать раны после громкого выяснения отношений. Замужество не мешает самореализации. Оно меняет акценты и приоритеты. Когда стремишься к «большой и чистой» любви – с замиранием сердца вглядываешься в голубые, серые, карие и зеленые глаза. Когда «Да» - не у всех есть второй шанс. Настя, как здравомыслящая женщина, не торопилась все бросать, старалась не думать в сослагательном наклонении и мечтать о чудесах в области карьеры чаще, чем о принце на вороном «бумере». Один из обычных вечеров не обещал ничего экстраординарного. Хотя слишком много чудес зависит не от времени года и лунных фаз. Что можно найти весенним вечером на дне незнакомого колодца? Никогда бы не подумала: свет! Настя с ужасом отшатнулась, отскочила от колодца метра на два и с трудом перевела дыхание. Ей померещилось светящееся лицо и короткий смешок. Но, как ни странно, после такого ей еще больше захотелось заглянуть в колодец. Крадучись, боясь испугать того, кто спрятался в таинственном колодце, Настя сделала несколько шагов к воде. Медленно, зажмурив глаза и вцепившись в цементный бортик, она приблизила лицо к темноте. Ногти все сильнее впивались в камень. Настя боялась, что не выдержит и отскочит снова. Гордость и амбиции схватили ее за горло, мешали дышать. Страх тянул за плечи назад. Настя чуть не плакала от сомнений и восторга минуты. Когда последний раз она ощущала так сильно? Когда Максим взял ее дрожащую руку и пытался надеть на палец кольцо – древний символ границы, зависимости и принадлежности. Настя сжала кулак, и даже работница загса в парике слегка подняла нарисованную бровь. А потом, слыша только собственный пульс, выплюнула «Да». Одним рывком открыла глаза и… Федор, бывший почтальон, а теперь мнительный пенсионер, крадучись шел мимо спящей дворняги к соседу на чай. Заглянув между ссохшихся досок забора, он увидел прилично одетую женщину и остановился. Женщина непонятным образом перемещалась по диагонали вниз пересекая просвет между досками. С небольшого расстояния в начавшихся сумерках Федор явно разглядел, что у ног нее лежала сумка, но женщина абсолютно не опиралась ни на нее, ни на что-либо вообще. Почтальон перекрестился и поспешил дальше к соседу. Проходя мимо самого носа дворняги, он вдруг вспомнил боевое прошлое – выпрямился, потянул носок и под визгливый лай торжествующе прошествовал последние десять шагов до дверей. Любой нормальный человек увидел бы там кривую луну и услышал плеск воды вокруг упавшего камешка. Камешки, кусочки цемента сыпались в воду, так как Насте приходилось ложиться на край, чтобы что-то разглядеть за высоким бордюром колодца. Отражение луны расплылось кольцами и снова собралось в центре эллипсоидной глади черной воды. Настя больше не боялась. Лицо в колодце улыбнулось ей, и губы что-то быстро и невнятно прошептали. Девушка быстро шла по парку. На лице ее плясала улыбка, в руках подпрыгивала сумка с печатью о переводе на третий курс университета в отличной зачетке. Белочка спустилась за шишкой к самой тропинке. Молодой человек в светлом костюме замедлил шаг. Девушка, можно с вами познакомиться… Настя отклеилась от холодильника, встала с табуретки и подошла к окну. Привычный двор на три дома удивил ее правдоподобностью, бельем на балконах, целлофановыми пакетами на деревьях. И комната не изменилась. Старый большой телевизор напротив дивана с яркой обивкой. Пыль на трельяже, рубашка Максима на спинке стула, засохшая муха на подоконнике – все ужасно обыкновенно. Фотографии на стене, книжная полка с яркими и не очень переплетами. На кухне – еще теплый ужин. В ванной шумит вода: «Дорогая, принеси чистое полотенце». Зеркало тоже не показало ничего неожиданного. Светлые пряди выбились изпод резинки на макушке. Глаза чуть-чуть припухли от слез после недавней залеченной ссоры. Вокруг них уже появляются лучики-морщинки. Обычный апрельский вечер. За окном небо насыщается темнотой и зажигает звездные стразы на модном черном плаще. Они, маленькие и большие, - издалека все такие одинаковые и понятные. Обычные. Симферополь 2004 Левая Утро началось весело. Как правило, это предвещало недоброе. «Когда дела идут хорошо – скоро они пойдут плохо». Вот, так и думала. Я встала с левой ноги. Ну, не пакость? Да еще погода отвратительная – типичная крымская зима: мокрый снег, слякоть, на голову каплет. Вот в такой чудесный день мне предстоит написать веселую, легкомысленную, жизнерадостную историю. Про маленькую девочку, скорее всего. Про кого же еще может писать пятидесятитрехлетняя больная женщина в дурном настроении? Машенька привыкла вставать рано (в отличие от ее автора), делать зарядку, умываться. Чистить зубы Маша не любила, но очень любила покрутиться перед зеркалом. Тем более недавно мама пошила ей яркое платьице, в котором Маша выглядела как настоящая принцесса. И чувствовала себя примерно так же (несмотря на мешки под глазами, лишние 30 кг весу…о чем это я?). Ах, как позавидуют в школе все девчонки! И Петя будет смотреть только на нее, а не на эту противную тощую Катьку из «Б» класса… Героиня готова. Как быть с сюжетом? Петя – негр, и родители не разрешают им вместе делать уроки. Или злой отчим развращает Машу и ее маленькую сестричку. Может, Маша знакомится с сумасшедшим профессором и попадает в будущее? Или забредет в заброшенный дом и сразится с привидениями? Про извращенцев и привидения трудно писать веселые истории. Тема дружбы народов меня сегодня, почему-то, не вдохновляет (проклятая левая нога!). Где ж найти маленькой девочке сумасшедшего профессора?… В школе 7-В ожидала неприятная новость. Вместо окна в среду на четвертом уроке возродилась непонятная и никому доселе не известная (в связи с отсутствием преподавателя – счастливые люди!) Физика. В школу пришел новый учитель. Молодой, симпатичный, с чувственными губами и ясно-голубыми глазами, с сильным торсом, стройными ногами, без кольца на правом безымянном (не увлекайся! Отсутствие постоянной любовницы семиклассниц не волнует. Наверное…). Может, если бы он был учителем русского языка или хотя бы математики… Но из-за страшной печати предмета ему не светило завоевать сердца учеников. Петя (европеоидной расы с фамилией на -ов) не смотрел на Машу и ее новое платье, а дергал за жиденькие косички Вику, в ее старенькой (прошлогодней) маячке и потертых джинсах. К сожалению, досаду Маши приметил преподаватель и спросил по содержанию своей последней фразы. День закончился, оставив горькие последствия: разбитое сердце и «неуд» в дневниковой графе отметки поведения. С этого дня начались чудеса. Росписи и «неуда» в машином дневнике не стало, в расписании снова появилось окно. Потом исчезло само расписание. Через неделю пропал директор. Никто особенно не расстроился, только отличница Хвостянкина расплакалась от страха. В понедельник Маша проспала и чуть не опоздала на урок. Но опаздывать было некуда: вместо школы за спортплощадкой стояло непонятное круглое сооружение, очень похожее на аэропорт (это Маше так подумалось – аэропорт она видела всего один раз в фильме «Крепкий орешек»). И тут к Маше подошел – да-да, он самый – сумасшедший профессор – новый физик. Только он был совсем не новый: в очках, сутулый, с седой бородой и модным портфелем. Его подослали инопланетяне, после многократных войн воцарившиеся на Земле в 2348 году… Очень весело! Плешивые монстры повернули время вспять, чтобы поставить Маше «неуд» в дневник. Не суждено Маше сегодня спасти вселенную. Уж лучше она просто пойдет на каток и расшибет себе колено. Хотя, здесь тоже веселого мало. Проблемы ее полового созревания – гм, кого это развеселит. Ревность к младшему брату, несчастная любовь, счастливая любовь, но слишком ранняя, трагедия в семье, неприятности в школе, конфликт с родителями – ничего веселого не осталось в жизни маленьких девочек? Напишу про маленького мальчика. Ему совсем мало лет (иначе придется влюбляться, созревать, страдать, конфликтовать). Говорить он уже умеет. И читать, и писать. И даже из швабры и веника метлу сварганил, как у Гарри Поттера. Разбежался из окошка, и …Коперфильд всего один. А веселое в голову не лезет. Чертова левая нога! Зарисовка с натуры. Солнце еще не взошло, а лес уже просыпается. Движется капелька росы по зеленой травинке. Вскрикнула сонная птичка, хрустнула сухая веточка под лапкой молодой неуклюжей белочки. Шелестя, расправляются влажные листья грабов. Мышка вышла на охоту: суетливо пробирается среди жухлой листвы и старых иголок. Вот послышался нежный ветерок – предвестник восхода. Чуть теплый лучик мелькнул, и – встает солнце. Словно томный монарх в пурпурной мантии входит в тронный зал сквозь коридор придворных. Бесшумные шаги, неслышные человеческому уху, все приближаются. Вот щелкнул взведенный курок. Оглушительный выстрел как зеркало разбивает чудесную картину тишины весеннего утра. Словно мелкие осколки с криком разбегаются змейки, мышки, птички, белочки, бежит и раненная косуля. И только солнце продолжает привычно и властно, как тысячи лет назад, вставать над миром, освещая его грехи и пороки. Решено – буду спать на полу, несмотря на радикулит. Можно еще ампутировать. Что? Левую ногу. Симферополь, 2003 Над землей Под ногами облака. Под ногами лес. Над головой только седое солнце. В голове только одна мысль: поскорее бы. В ладонях лохмотья травы, струпья древесной коры, осколки прикосновений. В ушах – ветер. В глазах – страх. Кто я? Где я? Как я оказался здесь – на краю земли, на краю неба. Еще шаг – и обрыв. Еще вздох – и полет. Свободное падение: вниз, на землю, или вверх, на небо. Под небом над землей… "Мне рассказывали, будто ты летаешь по ночам". Конечно, дорогая. "Кто сморозил такую чушь!" Никто, даже она, не сможет понять. Тем более она. Она сажает цветы и ест жареный картофель. Она обожает теплые тона и восточную мебель. Она – дитя земли, я скучаю по небу. К тому же я совсем не летаю по ночам, совсем не по ночам.... По ночам все летают – во сне, даже она. Я летаю наяву. Однажды еще в школе... Был пасмурный осенний день. Один из тех, когда не влюбляется и не мечтается. Настроение ни и черту. На алгебре снова впаяли трояк за нерациональное решение задачи. Светка снова побила линейкой за то, что я не дергаю ее за косички. Софья Павловна выгнала из класса за то, что защищал Андрея Бульбу от несправедливой руки отца Тараса... Жизнь катилась под откос, достигнув своего расцвета. Сегодня я дежурил по классу. Следуя инструкции друга Васи, вылил пол ведра воды на пол, как следует размазал ее и уже открыл шкаф, чтобы достать лейку для тропических кущей на подоконнике. Дверца старого потертого шкафа поддалась не сразу. Ключ с трудом вошел в скважину и долго не хотел поворачиваться. Я дежурил первый раз и не знал, что лейка стоит на подоконнике в зарослях бегоний, а ключ не от шкафа, а от класса. Под напором неловких пальцев в замке щелкнуло, дверь со стоном открылась и из пыльного шкафа в лужу ... …в лужу упала белая пушистая шуба. Как она оказалась в шкафу – меньше всего меня тогда беспокоило. Я пришел в неописуемый ужас, когда в мгновение шуба начала впитывать мутную воду. Белый превратился в кофе с молоком, пока я пытался взять шубу в охапку, рукава никак не хотели складываться, пух летел во все стороны. Первой мыслью было запихать все обратно в шкаф. Но при попытке закрыть дверцу шкафа оказалось, что замок поломан. Завтра кто-то войдет в класс и увидит испорченную вещь, сломанный шкаф, меня выгонят из школы, родителей заставят заплатить, все будут смеяться и показывать пальцем. А если это шуба директора... В лужу упали с мягким шумом два крыла. Я не был удивлен. Мне показалось... Да не показалось мне! Я понял, я ждал этого, я искал их. Я сам их туда положил. Математика, Катька, или как там ее звали, дежурство... В тот вечер, придя домой, я не включил мультики, не поставил чайник, не поругался с мамой за тройку. Я лег в постель прямо в кедах. Это был самый счастливый день в моей жизни. С тех пор каждую субботу я оставляю скучный город, пустые разговоры, плоские чувства, бесполезные дела и... Под небом над землей. Сначала с непривычки сложно было носить за спиной два верных крыла. Я старался скрыть их под одеждой, умалчивал от друзей и родных. Потом научился их складывать как следует. Ничто не выдавало меня в толпе несчастных бескрылых, кроме мечтательного взгляда, легкости жестов и возвышенных помыслов... Знакомый ветер нещадно треплет волосы, пронизывает ревнивым дыханием до костей. С каждым его ударом едва не теряю равновесие. Сантиметровый уступ выскальзывает из-под подошв. Столько раз я весело шагал в облака, спешил оторваться от земли. Почему я так цепляюсь за обманчивые травинки и мнимую надежность подвижных камней? Я потерял себя – я продал свои крылья за клочок плодородной земли. Удобно летать, когда знаешь, что окно открыто. Смело, если не уверен. Больно, когда окно закрывают перед самым носом... В тот слепой июльский день я летал не как обычно. Поднимался выше, чем всегда. Скользил вдоль крыш отчаянней, чем по средам. Закрывал глаза более вдохновенно. Серый свет не мог обесцветить радужного настроения. Много дней я искал – и наконец нашел ее. Глаза цвета детского смеха. Губы – утро мая. Мысли – зеленый чай. Голос – вишневая камедь. В ее словах мелькают облака. В ее руках жмурится зайчик солнца. А под дыханием блузы угадывается излом крыла. «Я оставлю окно открытым», - сказала она. Она была не такая, как все другие. Она не спрашивала меня, где я пропадаю по выходным, почему так долго принимаю душ, зачем покупаю куртку на размер больше. Но однажды она заплакала. - Я боюсь за тебя, сказала она, - может, сегодня не полетишь? А через три дня взяла мои похолодевшие руки, заглянула в потухшие глаза и – и вот я несусь наперегонки с ветром. Она там, она ждет, окно открыто. Небывалая легкость на сердце. Щемящий восторг. Пьянящая радость Ради нее я готов был оставить крылья. Ради той, которая отпустила меня летать. Я не ошибся в ней! У меня есть крылья для полета – и верное окно для земных радостей. Больно когда предают друзья. Больно когда изменяет любовь. Больно с размаху удариться в стекло. Еще больнее – в стекло того самого окна, которое обещало быть открытым. Я залетался, увлекся свободой и скоростью. Но – о прелестное создание, свет в твоем окне еще горит! Я не сомневался в тебе. Теперь я весь твой – и спешу себя отдать. Вместо того чтобы замедлить движение – разгоняюсь еще больше. Я так спешу к ней – к тебе, единственной. Протягиваю руки – и разбиваю в кровь о предательскую невидимую стену стекла. Этого не может быть. Это ошибка. «Контрол+z». Как стая дельфинов выбрасывается на песок, так мои исступленные попытки погибают на равнодушной глади стекла. Каждый упрямый удар добавляет силы. Каждый всхлип затмевает рассудок. Я погибну – или разобью стекло. Но окно открывается изнутри... Дождь волком гнался за мной. Серая стена слез все наступала. Небо билось в судорогах и вместе с ним рыдало мое изорванное сердце. Я пресмыкался вдоль мутных потоков улиц, сквозь водовороты перекрестков. Намокшие крылья тяжким грузом повисли на плечах. Не они помогали мне летать. Под небом – или над землей? К солнцу – или к траве? Быть или гнить бытом? Уходить – или возвращаться? Я сделал выбор. Симферополь, Октябрь, 2005 Соната о ногтестриге 1 В скалистых нагорьях восточного побережья стоял большой железный город. Жили там вытянутые лысые люди. Светлые жесткие волосы покрывали их долговязое тело с ног до головы. А голова колыхалась на длинной шее, как у коршунов. И были у них очень длинные ногти, которые росли очень быстро. Люди эти ели подземные овощи и детей друг друга. Они умирали, когда ногти становились слишком длинными. Резали кожу, волосы и шею собственными ногтями и прощались с жизнью. Много умерло молодых и красивых жителей железного города. Не знали они пощады и прощения от судьбы. Пока не появился в городе… 2 …Ногтестриг. Солнечным прохладным утром в очередной раз проснулся жесткий город железных улиц. И снова заплакали жители, царапаясь собственными ногтями. Изранились, поплакали – и пошли на работу. В лысых головах зароились мысли о торговле, услугах, станках и текстах. Мохнатые тела погрузились в деловую одежду и строгие офисные кресла. Ногти по миллиметру стирались у домохозяек и водителей, бизнесменов и музыкантов. Лысые люди попадали под машины, спотыкались на лестницах и ломали кривые, желтые, непомерно длинные ногти. Несмотря на усилия пушистых длинношеих дворников, улицы были покрыты стружками, чешуйками, обломками, обрывками, огрызками, осколками ногтей. Ногтевая пыль носилась в воздухе, забивала мясистые носы и альвеолы в тощих грудях. По пыльной, едва исхоженной тропинке в город вошел с севера мальчик. Светлые легкие волосы свисали на прозрачные голубые глаза, жадно ловящие гигантские жесткие образы большого железного города. Из-под голубой джинсовой рубахи виднелась гладкая шея. Рукава, закатанные по локоть, открывали небольшие сильные руки. Узкие бедра украшены грубым кожаным ремнем с тяжелой пряжкой, который с трудом поддерживает широкие потертые джинсы. На ногах – желтые пыльные сандалии. Ловким упругим движением мальчик поправил лямку тяжелого рюкзака. Смахнул с лица челку. Розовые ногти мальчик были коротко острижены. 3 Светает. Под небольшой металлической дверцей выстроилась очередь на два квартала. И пусть попробует кто-то прорваться вне очереди – останется без глаз, без носа, ушей, незащищенной кожи на голове, остановленный справедливыми ногтями. В маленьком окошке, чуть правее стенки, свет не гаснет уже трое суток. В тесной коморке колдует Ногтестриг. На шустрых руках кровавые мозоли от маленьких ножниц. Голубые зрачки потемнели и запутались в сети перетружденных сосудов. Светлые стопы исколоты желтыми обрезками, которыми завалена вся мастерская. Тонкие волосы посерели и свалялись. Живот впал, лицо осунулось. Три дня и три ночи не покладая рук он работал – стриг ногти лысоголовым волосатоспиным людям железного города. Стриг, полировал, красил, удалял заусеницы. Он не видел их сморщенных счастливых лиц, не чувствовал прерывистого мятного дыхания. В небольшое отверстие люди просовывали руки с грубыми уродливыми ногтями, а вынимали – аккуратные чистые пальцы с модным маникюром. Кутикулы ровно обрезаны, на конце ногтя – аристократический уголок. Какая прелесть! Голубые и перламутровые ногти неизмеримо расширяли белоснежные улыбки гладких голов на длинных шеях. Разноцветные камни и хрустящие не пахнущие бумажки, вперемежку с ногтями и изношенными инструментами валялись на полу мастерской. За какую-то неделю все граждане большого железного города в скалистых нагорьях восточного побережья избавились от страшной проблемы – убийственно длинных ногтей. 4 Лунный восход озарил холодный металл голубоватым светом. Огни города слабо мерцают вокруг спящих жителей. В бедняцком ремесленном квартале, в тесной коморке наконец-то погас свет. Маленькая дверца закрылась. Навсегда. Ногтестриг теперь живет в большой квартире с пуховой кроватью и огромной приемной, с круглой ванной и телефоном – для записи клиентов. Когда взошла луна, он как раз открыл глаза и поднял белокурую голову с алых простыней. Под окном кричит сверчок. Над камином тикают большие металлические часы. На столике блестят новые наточенные инструменты. Ногтестриг проспал целые сутки и теперь чувствовал приятную негу в молодом теле. Он томно потянулся. Светлые свежевымытые волосы щекочут вибрирующие пульсом виски. Чистые руки источают аромат косметики. Русая щетина оттеняет углы скул. Прохлада ночного воздуха бодрит и веселит. Кто спит в такую ночь! Легкий стук в дверь гармонично дополнил ансамбль звуков и ощущений теплой ночи. Дверь тихо отворилась. На пороге стояла она. Из-под капюшона горели алые глаза. 5 Она приходила до этого. Еще в первый день – он сквозь однообразие грязных ороговелых хлопьев различил необыкновенно белую, с голубоватым отливом, ткань изящных ногтей. Излишняя длина и мягкий изгиб их прекрасно дополнял молочные тонкие пальцы. Бирюзовым браслетом женственную кисть обрамляла нервно пульсирующая вена. Не хотелось портить гармонию плавных волнистых линий четкими срубами маникюра. Ногтестригу почудилось, что рука пахнет фиалками, хотя в душной комнате повисло густое облако костяной пыли. Он бережно подрезал податливые ногти, закруглив на концах. И совсем не удивился, когда после прекрасного наваждения вместо пары появились грубые кривые пальцы с корявыми сизыми отростками. Через день перед затуманенным усталостью, опьяневшим от работы и духоты взором его снова появились пять удивительных пальцев. В каждом – гармоничные, равные четыре фаланги. Совсем не тяжело было с двухдневным перерывом точно воспроизвести результат первого появления чудного видения. Платы не требовалось. Вдохновляясь волшебной рукой, Ногтестриг наклонялся ближе, чем было необходимо, вдыхал полной грудью сладкий аромат фиалок. Только сомнения в яви увиденного останавливали его от того, чтобы прикоснуться губами к нежной вене на запястье. Невозможно было подобрать другой цвет этим извилистым сказочным ногтям. 6 Когда дверь открылась, в круглый большой зал приемной впорхнула стая фиалок. Рубины глаз сверкнули из-под темного капюшона. Испуганный вдох гостьи сбил Ногтестрига с ног. Он отпрянул и отвернулся, чтобы продлить мгновение сна. Но фиалки и не думал испаряться. Они расселись по торшерам и карнизам. Одна, небесноголубая, взмахнув крылом перед самым лицом, села на плечо. Ногтестриг осторожно повернулся и застыл. Галлюцинация не исчезла. «Войдите, пожалуйста». Как бестолково и грубо звучат слова в светящейся тишине. Плащ прошелестел в ответ по шершавому порогу и лунный луч из окна осветил тонкие черты гладкого лица. «Простите за поздний визит», - прошептали пепельные брови незнакомки. Ногтестриг аккуратно прикрыл дверь, предложил сесть. Плащ она сняла сама. Плотная ткань ветром скользнула вдоль стройного тела на пол. Фиалки заполнили собой все пространство. Дыхательные пути забились лепестками, он начал терять сознание. Цвет слоновой кости кожи фиалки превратили во вкус на его полураскрытых восхищением губах. Трепещущий свет звезд одел гибкую фигуру зеленоватым покрывалом. Тонкие светлые волосы искрились. Шелково гладкая голова венчала изящное сверкающее тело. Если бы нашелся достойный ноготь – Ногтестриг изваял бы на нем ее портрет. Но не об этом просят в сумерках огненные искры. Голубой ноготь касается прямого носа Ногтестрига, скользит по горячим губам, обнаженному животу, узким бедрам. Прозрачная грудь ложится в его небольшую сильную руку. Белоснежный пух щекочет его щеки и лоб. Фиалки воспламеняются, и яростный пламень сжигает запреты, усталость, удивление, испепеляет ночь. 7 … 8 Реку времени не переплывешь против течения. Бег секунд не остановишь. С каждым днем все длиннее вырастают ногти у волосатых длинношеих лысых людей. Стонет железный город. Вопят улицы, погребаемые обрывками, осколками, огрызками, обломками ногтей. Воют жители, калечась острыми окаменевшими ногтями. Никакие щипцы и напильники не помогут. Нет пощады жестоким гладкоголовым жителям. Некому их спасти. Ногти царапают, срезают кожу, рвут светлые волосы тел. Гибнут молодые сильные жители железного города под ударами собственных жестких желтых ногтей, которые так дружно превратили в пыль безволосое тело и мешок засушенных фиалок. 9 Очередные сумерки упали на плачущий железный город нагорья восточного побережья. Уставшие израненные жители легли спать. По ухабам, по ногтевому ковру узкой улицы идет мальчик. Легкий ночной бриз теребит тонкие светлые волосы, засыпая ими прозрачные глаза. Холщовая сорочка уже давно не по размеру. Серые брюки едва достают до щиколоток. На узких бедрах – большой кожаный пояс с тяжелой пряжкой. В правой руке – небольшая сумка, в которой позвякивают маникюрные инструменты. Вот показался край города. Луна пограничником бросила луч фонаря на складную фигуру. Прощай, железный город. Светлая голова взволнованно качнулась на длинной шее. Небольшая сильная рука с тонкими пальцами откинула светлую челку, из-под которой задорно блеснули алые искры. Голубоватые ногти на руках были коротко острижены. Симферополь, 2004 Однажды Жил-был музыкант. Мама и папа его были врачами. Папа – хирург, мама – стоматолог. Музыкант с детства знал два иностранных языка, неплохо разбирался в анатомии, любил театр. Он не владел ни одним музыкальным инструментом. Но опытный глаз знатока человеческих душ без труда узнал бы в нем музыканта. Тонкие длинные пальцы, непослушные волнистые волосы, негастрономическая печаль в глазах… И вот однажды… Жила-была фея. Возможно. Если бы она знала, что она фея – жизнь ее сложилась бы совсем иначе. Фея работала… точнее сказать – мучилась бездельем в одном небольшом негосударственном учреждении. Ей было не много, но и не мало лет – ровно столько, чтобы начинать тосковать о бесследно ушедшей юности, но еще не думать о смысле жизни. И вот однажды… Жили-были… Нет, лучше так. - Ты чего уставился? Проходи скорее. Снег башка попадет. Это был замечательный день для пеших прогулок. После недельного дождя вся летняя пыль превратилась в осеннюю грязь. Больные листопадом лица деревьев с равномерным стуком превращались в ковры улиц. На полянках перекрестков солнце еще припекало, зато в тени до полудня держался предрассветный иней. Бригада странных людей, которые даже ветки деревьев умудрялись обрезать, не поднимая головы, обрезали ветки деревьев, таращась на прохожих. - Девушка, куда это вы спешите? А ну поторапливайся, пацан, а то еще случайно секатор уроню. Здорово бы пройтись по песочной аллее парка, подышать теплой сыростью октября, поймать в рукав щекотный ветерок. В трамвае душно, но окна наглухо закрыты брюзгливыми старушками в зимних кацавейках, ворчащих розовой помадой по поводу и без такового. Молодому человеку в длинном сером пальто выходить через одну. Он протискивается к дверям заранее, будто от этого трамвай пойдет быстрее. Ему трудно дышать, блеклые глаза жадно ищут в лобовом окне долгожданную остановку, но находят только сутулое плечо женщины-водителя – и червивую бездну знакомых городских улиц. Его тонкие губы извиваются от боли в плавающей паре ребер, принявшей острый локоть кондуктора. Прямой нос раскраснелся в предвкушении уличной прохлады. С каждым метром, который проползает ленивый трамвай, молодому человеку острее хочется выйти. - Не подскажите, который час? - У меня нет часов. – рассмеялась она неуместному вопросу. Косматый орех, как неумелый любовник, поспешно раздевается, срывая недожелтевшие листья. Молодая вишня еще совсем зеленая. Влажные листья повесеннему блестят. Стройная девушка в берете и светлом плаще с синтепоновой подкладкой чуть ли не в припрыжку идет по улице. Она никуда не торопится – просто ей весело. Может оттого, что снова выглянуло солнце. Может это приближение зимы, а с ней – и весны с летом так ее радует. Ветер резвится в волосах, подставляя свету то один, то другой светлый локон. Каблуки бодро и сбивчиво стучат по просыхающему асфальту. - Девушка, куда это вы спешите? Не ваше дело. Она же не спрашивает, зачем опять уродовать эти несчастные каштаны, между скрученных листьев которых странно проглядывают болезненные цветочки. Говорят, каштан цветет осенью – плохая примета. Эти каштаны каждый год так цветут – нельзя же все беды на них списывать. Жаль, что нельзя все беды на них списывать. Проблем полно. Даже если кажется, что не надо никуда бежать и что-то срочно предпринимать. Вместительная сумка, расшитая пестрыми цветами, не для красоты на слабом с виду плече девушки. Вот бы пешком! Погреть веснушки на прощанье. Пошуршать мертвыми и такими красивыми золотистыми листьями под ногами. Зайти в глубину парка – в глушь, где нет никого, где гнилая трава чавкает, пачкая туфли, и собаководы не протоптали тропинок – сесть на старый истоптанный пенек и напевать никому не понятную мелодию, похожую на далекое смутное воспоминание. А в трамвае сейчас полно людей. Жалобы, оскорбления, пустые разговоры о погоде и политике. Да что знают о политике домохозяйки, в выходных нарядах спешащие на рынок за говядиной, дедушки, тоскующие по дефициту и решениях сверху! Не больше, чем о погоде. От этих мыслей глаза феи стали холодными. Из-за верхушки старого тополя выглянул пушистый белый слон и приветливо помахал ей хоботом. Отвечая кивком головы этому облачному существу, фея слегка споткнулась и тут же рассмеялась. Если бы кто-то увидел ее в этот момент – непременно бы догадался, что это настоящая фея. На остановке стоял старый профессор, погрузив седую бороду в проблемы вселенского масштаба. Между ним и краем платформы втиснулась крохотная старушка со злым острым лицом и бесформенной кошелкой. Рядом красовалась длинными ногами восьмиклассница, чуть заметно подрагивая замерзшими коленками. Не сводя с нее глаз, в нескольких шагах курил нагеленый мужчина с грязными ногтями. Две зрелые женщины жаловались друг другу на недостатки формата «дивиди». Никто не обратил внимания на появление феи. Она пришла на остановку – но не стала на платформу: не хотелось подглядывать, подслушивать, вдыхать запах этих людей, чувствовать на себе их оценивающие взгляды. Вот из-за поворота сытой улиткой выступает трамвай. Нехотя приближается к остановке, привычно метя дверью мимо платформы. Дверь открывается так, будто ей в тягость малейшее движение. Но все же проем расширяется настолько, что подоспевшая старушка успевает поставить на ступеньку свой загадочный багаж. Дверь открывается – на непопулярной остановке мало кто выходит. Молодой человек, давно брезгливо затаивший дыхание, с ужасом выдыхает. Вместо того чтобы вырваться из липкого воздуха трамвая, он продвигается вглубь салона, теснимый будущими пассажирами. От недостатка кислорода и обиды из пугливой лани он превращается в ловкого ягуара – и чудом вылетает из ненавистного тела прожорливого трамвая. Еще находясь в воздухе между скользкой ступенькой и платформой, он вдруг забывает о том, куда он приехал и зачем. Забывает, что он вообще куда-то ехал. Забывает трамвай и духоту, оторванную пуговицу пальто и время суток. Замирает, зависает. Со всех сторон теплый осенний день наполняет зеленая глубина, отливающая серебром. Сегодня музыкант напишет свою первую песню. Может быть – арию к будущей опере. Симферополь, 2005 Отвращение Проснувшись утром после серьезной пьянки, я обнаружил, что у себя в постели превратился в отвратительное насекомое. Вместо подтянутого живота с рельефными кубиками пресса моему взору предстало зеленоватое брюшко, сплошь покрытое сросшимися чешуйками. Вместо рук и ног по бокам туловища овальной формы беспомощно копошились тоненькие лапки. «Меньше надо пить», - подумал я. Такое бывало со мной и раньше – питаясь парами алкоголя, зрение часто меня обманывало по утрам, на грани сна и яви. Поэтому я закрыл глаза покрепче, попытался ущипнуть себя (удалось только стукнуть в твердый бок крохотной лапкой). Потом открыл правый глаз. Серый свет из небольшого узкого окна насмешливо бросил блик на мой выпуклый живот и нелепые конечности в количестве больше четырех. Хорошо, что сегодня суббота, и соседей нет в комнате. Иначе они бы попадали со смеху, наблюдая мою измену. Первый признак здравого рассудка – умение посмеяться над собой. Ха-ха-ха. Вместо разрядки, смех принес мне два печальных открытия: во-первых, вместо смешка моя хитиновая гортань издала какой-то пугающий клекот с выпусканием пузырьков непонятного цвета. Надо просто поспать еще часок – и все встанет на свои места. И эта странная боль в боку при вдыхании тоже, скорее всего, от недосыпания. Может быть, за окном серо потому, что еще не рассвело… Вот только одна проблема. Из форточки сквозит – вероятно, я проснулся именно от этого. А одеялом накрыться с такими жуткими лапками и таким округлым животом вряд ли удастся. И еще… может, я слишком сентиментальный, но несмотря на всю универсальность человека, живущего в общаге около трех лет, я привык засыпать на правом боку. Тело насекомого к этому отнюдь не располагало. Я прикрыл глаза, чтобы хоть немного вздремнуть. Не тут то было! В стенку слева чуть слышно постучали. - Гриша… Гриша… Кого нелегкая на рассвете в субботу разбудила! Или, может, Света тоже превратилась в букашку и решила пообщаться с братом по разуму? - Чего тебе. – вряд ли Светка поняла, что именно я сказал. Говорил я тихо и не более разборчиво, чем в обычное утро после попойки. Но Светка, видимо, после двух месяцев более-менее регулярных свиданий знала обо мне больше, чем я рассчитывал. - Тебе разве не надо на пары сегодня? Ишь какая, заботится. Лучше бы похавать чего принесла. А лучше пивка… - Уже половина восьмого. Гриша? Ничего себе! А этот предмет, между прочим, ведет мужчина – ему на семинаре глазки не построишь. Вернее – строй на здоровье, но на четверку вряд ли потянет. И как может быть половина восьмого – темень на улице. - Гриша? Как-то голос у Светы огрубел за две минуты, и она уже не тихонько скребется, а стучит кулаком, хотя и не сильно, и почему-то не слева, а справа в стену. - Гришка, ты че, блин, вообще… Я один опять пойду за тебя два раза руку поднимать? А… Это сосед Киря. И ему неймется. Набросились с самого утра… - Эй, ты в поряде, друг? - Да, все нормально. – это прозвучало как «вэ-фэ-мы-мы-ауа». - Ну, ты идешь? - Ага, тока шнурки поглажу. И тут постучали в дверь. С этой стороны следовало ожидать самого плохого. Приличные люди в сумерках в комнату ломиться не будут. Соседи бы просто вошли, или покричали бы. А стучит только незваный гость. - Гриша, Гриша, староста ваша к тебе прошла…- Светка разволновалась, если меня из универа попросят – кто ей будет эпилятор чинить? - Григорий! Я специально пришла проверить, как ты себя чувствуешь. После того, что вы вчера с ребятами творили… И было бы здорово, если бы ты появился на паре хоть раз за семестр. Ты же не надеешься, что я тебя не буду отмечать. Вообще-то надеялся. Более того, я даже как-то сказал этой девятнадцатилетней глуповатой старушке, что она хорошо выглядит. И это ее «ты же не надеешься» означало «я-то тебя не отмечаю, но ответных знаков внимания с твоей стороны не чувствую». - Кирилл, что с Григорием. Он что заболел? - Да нет, вроде. Обычное похмелье. – Киря тоже начинал беспокоиться, но виду не подал. - Гришенька, вставай. Эта прыщавая толстуха обязательно тебя отметит сегодня. Эх, вы… если бы видели сейчас мое страшное положение… Ладно. Вот сейчас встану, оденусь, умоюсь – и еще до университета домчусь. Ну, опоздаю минут на двадцать – зато препод в лицо запомнит. Итак. Как бы эту дыню привести в передвигаемое состояние. Скатиться страшно – на полу может оказаться пара бутылок, удачно брошенная вилка, паяльник, недоеденная килька в томате… - да все что угодно. Угол поворота головы не позволяет заглянуть за край кровати – я вижу только мутные очертания стола и серый прямоугольник небольшого окна. Мерзопакостная погода. Может, у меня жар и галлюцинации… - Гришка! - Григорий! - Гришенька, милый! Это невыносимо! Следует встать хотя бы для того, чтобы их затнкуть и дальше спокойно поспать. - Я сейчас встаю. Киря, не жди меня, иди на пары – я позже подтянусь. Аня, не переживай. Спасибо за беспокойство. Я вполне здоров и сейчас выйду. Получасовая задержка еще не повод волноваться. Может быть, я не проявил особого рвения в посещении пар, зато я занимаюсь внеклассной работой, активно веду научноисследовательскую деятельность. Несмотря на то, что учебный год начался недавно, уже не раз общался с научным руководителем и, если это необходимо, готов даже написать на полстранички отчет о проделанной работе. Правда, волноваться не о чем. Ты зря утруждала себя визитом. Я как раз собирался вставать и поспешить на пару. - Да он издевается над нами! Кирилл, ты можешь объяснить эти нечеловеческие звуки? Звуки и правда мало были похожи на человеческую речь. Но разве нам привыкать. Если бы Аня столько выпила, сколько мы вчера, она бы еще не такие издавала. - Григорий, или ты немедленно выходишь, или я… или я приму меры. С каких это пор староста приходит в комнату к приличному студенту и работает будильником и совестью по совместительству? Неужели я так активно разгильдяйствовал последние пару месяцев? Хотя бы по два раза на каждом предмете побывал, тему научной работы выбрал, даже в библиотеке был один раз. Правда, я так зашел – Светку поискать, чтобы не самому пельмени на обед варить. Но ведь был же в библиотеке! И чего она вообще придирается. Света тихонько всхлипнула. Я не думал раньше, что она так обо мне беспокоится… - Гришенька, вставай скорее. Эх, Светка. И ты меня не понимаешь. Да как я… Вот сейчас встану – не обрадуетесь, что так настаивали. Они настолько достали меня своими воплями, что я перешел к серьезным действиям. Сначала я сбросил на пол одеяло. Это должно смягчить мое падение. Так, на всякий случай подложим еще подушку. Вот. Теперь попытаемся… - Слышите, слышите, он там возится… - Сейчас встанет и откроет… - Да, с ним все в порядке, сейчас откроет. Он вчера утром тоже неважно себя чувствовал… - Меньше надо пить… - Кто бы говорил… Я попытался повернуться поперек кровати, по привычке намереваясь опуститься на ноги. Но это оказалось непосильной задачей – ухватиться было не за что, смешные ножки дергались вразнобой, мешали сосредоточиться. В боку кололо – видимо, вчера мы успели-таки надавать этому рыжему из крайней комнаты и его лохматым дружкам. Ну, ничего, физики так просто не сдаются. На этот раз я попытался спустить сначала голову – это получилось легче, голова быстро оказалась навесу над почему-то таким далеким полом. Несмотря на одеяло и подушку, твердость пола казалась смертельной для головы. Какие эти насекомые пугливые! И хилые – от несложных телодвижений я так устал, что, вернувшись в исходную позицию, пришлось немного полежать без движения и передохнуть. - Все, на пару я уже опоздал. – не без радости отметил Киря. Если я хотя бы отравился – у него надежная отмазка, и староста подтвердит. - Григорий, я все же должна удостовериться… - Да иду я, иду! – как можно более разборчиво промямлил я. Вам не понять, как сложно говорить без языка. И как эти попугаи… Так, сейчас не до попугаев! Григорий, возьми себя в руки. Точнее, в лапки – ничего посерьезнее сейчас нет в твоем распоряжении. И тащи свое зеленое пузо к этой прыщавой стерве – пусть уж убедится, что ты проснулся и готов, слабый и больной, через лужи идти на скучную пару ради трех палочек в журнале (/-/). Это если не учитывать, что я теперь насекомое. С остервенением раскачиваясь – от чего похмельная голова моя пошла кругом и к другим ощущениям прибавилась тошнота – я развил необходимую амплитуду и – «шмяк». - Что это было? - Гришенька! - Чувак, ты в порядке? Как вам сказать. Я не выспался. Голова болит. Во рту сухо. Слегка подташнивает. В боку колет. А еще – я круглый жук, который едва не сломал шею о лежащий вверх тормашками стул. Да я не просто в порядке – я в отличной форме! Просто супер! Мало того – вы сейчас в этом убедитесь. Пока еще есть силы – какие все же слабые эти жуки натощак – надо открыть дверь. С помощью клейких и на удивление ловких для передвижения по плоскости лапок я без труда добрался до двери – по стене, минуя опасные зоны свалки башмаков и непонятной кучи барахла в узком проходе между стулом для случайных гостей и шкафом. Вот и дверь. - Кажется, он идет. - Явно не на двух ногах. О, мой любезный друг Киря! Наконец-то ты начал догадываться – это выдает не только твоя фраза, но и загадочные нотки в голосе. Девчонки – что знают они о зеленом змие и похмелье… Не будем медлить – одним махом разогнать этот бедлам – и в постель, спать, спать, спать! Как открыть эту проклятую дверь? Вот я стою на полу задними ногами, опершись передними о косяк, и в упор сморю на замок. Английская конструкция. Снаружи можно открыть ключом, а изнутри надо повернуть задвижку. Пальцев у меня нет. Зубов тоже. Есть челюсти, но без зубов они не годятся даже на то, чтобы отгрызть кусок колбасы от палки. Оказывается, для открывания замков они тоже не подходят. - Он пытается открыть дверь…- Кирилл уже с любопытством ждет открытия двери. - Наконец-то, может хоть на вторую пару успеем. – а этой заточке лишь бы на пары. - Не торопись, друг. Эти надоевшие за утро голоса подогрели мой спортивный интерес, и я вцепился подобием рта в задвижку. Поворачивая голову, я понемногу перемещал и задвижку, хотя это не только отбирало много сил, но и доставляло мне явный вред – по грязной двери из-под челюстей стекала темноватая жидкость. «Щелк». - Григорий, как я рада, что ты образумился. - Молодец, Гри… - Киря не успел договорить. Дверь открывалась вовнутрь, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы обойти ее. По глупой привычке я пытался перемещаться на задних конечностях, поэтому сначала из-за двери показалась моя маленькая голова с шевелящимися усиками. Потом выполз я весь, и продолжал стоять, прислонившись к двери уже с внешней стороны. - А вот и я. Киря прижался к стене. Втроем нам было не разминуться в узкой «прихожей» блока. Аня замычала и начала пятиться к двери в коридор. - Куда же ты. Я, как видишь, в полном порядке. Вот сейчас оденусь – и бегом на пары. Разве не этого требовалось? Аня, погоди же ты. Аня двигалась медленно, опасаясь испугать меня резкими движениями. Выйдя в коридор, она все еще пятилась, не решаясь повернуться спиной к чудищу. Наверняка Аня боялась даже обыкновенных тараканов размером не больше одной фаланги ее пальца. Но, коснувшись рукой лестницы, ведущей с этажа, в ее толстых ляжках открылась небывалая прыть – Аня пугливой ланью бросилась вниз, перелетая через три ступени, и было слышно, как хлопнула дверь ее блока на втором этаже и дважды повернулся ключ в замке. Но не успел я порадоваться этой маленькой победе. Киря уже несся на меня с веником, топая и улюлюкая. Вряд ли он испугался моего вида. Скорее всего, хотел уберечь меня от лишних любопытных взглядов. Мне было немного обидно, что друг не попытался заговорить со мной, по-человечески попросить меня пойти проспаться. Хотя, с моим видом странно было бы ожидать от него другой реакции. Не заставляя Кирю пускать в ход опасное оружие, которое в его руках увидишь не часто (я и не думал, что в нашем блоке есть веник…), я поспешил укрыться в моей комнате. Киря предусмотрительно закрыл дверь на ключ, найденный в кармане моей куртки пока я преследовал старосту. Я остался в полной темноте и тишине. Симферополь 2005 Покемон - Кто такие покемоны, сынок? - Это все, кроме нас. (из диалога на книжном рынке) Покемон открыл глаза и вздохнул. Закончился еще один трудный день сражений и бесконечных тренировок. Завтра опять смертельный поединок с Шипохвостой Черепахой. Тяжелый и непосильный труд для небольшого сиреневого пушистого зверька – ежедневно сражаться с опасными чудовищами, чтобы сохранить славу победителя для какого-то ленивого мальчишки. Но он-то сражается не ради медали, а ради света электричества, аромата горелой шерсти и вкуса победы. Покемон встал с постели и прошелся по небольшой комнате, спотыкаясь о разбросанную одежду и давно не нужные игрушки. В доме все спали, и школьные тетради хрустели под ногами, словно опавшая листва кленов. Хотя, какие в феврале клены? Это скрипнула под босой ногой арифметика. А что там зловеще блеснуло в углу, может, чистописание? Будто по комнате прошелся тайфун, или именно здесь состоялось последнее сражение с Крабопауком. А ведь действительно – он тут побывал и чуть не погубил беднягу Покемона, да только жалостливая Девочка с Розовыми Волосами спасла его от страшной гибели. Саша проснулся раньше обычного. В воскресенье он любил спать до обеда, потом обедать, полуспать-дремать до ужина; за полночь решать задачки и зубрить непонятные иностранные слова древних, неземных еще языков. Он проснулся пораньше, потому что приближался очень важный день. Нет, не день рождения. И не день Святого Валентина. Приближался очень важный в жизни любого покемона день. Не важно, что за день. Просто всегда чувствуешь, что он приближается. Это иногда называют предчувствием (как когда нос чешется за неделю до торжественного события). Сегодня не до задачек. Надо поймать побольше энергии и потренироваться. Конечно же, самое важное событие в жизни покемона – какая-нибудь битва. Не какаянибудь, конечно, но для каждого своя. - Шурочка, что ты так рано?, – спросила мама сына, – переживаешь из-за контрольной? Если бы Саше не задавали глупых вопросов, он бы вообще не разговаривал. Покемону не свойственна болтовня. - Может, хочешь позавтракать? Можно поужинать, конечно, в восемь утра. А можно умориться голодной смертью. - Что-то случилось? Ты выглядишь уставшим и больным. Ну-ка, покажи горло. Холодные липкие щупальца вцепились в горло Покемона. Битва началась. Он, ловкий и гибкий от природы, увернулся и подставил ей мягкий затылок. Зеленая Медуза высунула скользкое жало, но Покемон смело бросился на врага и, отбив удар, напал в ответ. - Опять макароны с молоком. - Молоко очень полезно тебе, в нем витамин Д для роста. Маленьким мальчикам… - Я не маленький. Все предвещало быструю и легкую победу Покемона. Зеленая Медуза в это время суток и в сегодняшнем климате была неповоротлива и слаба. А Покемон – напротив, к тому же его разгорячал острый голод, а она уже была истощена битвой с Ядовитой Пиявкой. Главное после победы быстро убраться с поля боя, потому что заступаться за Зеленую Медузу приходит Крабопаук, огромный и коварный. Он во много раз сильнее Покемона и битвы с ним или заканчиваются очень плохо, или не начинаются из-за малодушного отступления Покемона (или великодушного – Паука). Ты куда? Я тебе уже накрыла. Я к Пашке. – и приходится же выдумывать себе подобные глупые клички. ПОКЕМОН – это звучит гордо! И не позавтракаешь? Съем макароны с молоком по пути, заверни, м-м-… Медуза. Бойко выброшенные зеленые щупальца пролетели в двух сантиметрах от грозной мордочки разъяренного Покемона, и с хлюпающим звуком упали на линолеум. Победитель резанул острыми когтями по скользким конечностям, оставив если не смертельную, то, по крайней мере, очень ощутимую рану. Когда будешь дома, сынок? (ласковый голос Зеленой Медузы – смертельная ловушка, Покемон давно научился ему не верить). В следующем году, а лучше – никогда. Тем более дома – это не здесь, среди беспозвоночных липких и ползучих, смертельных врагов рода покемонского. Толстые сороконожки, «ребята», глупо бегают за мячом, окруженные клетками с чудовищами. У Покемона есть дела поважнее, чем делать вид, что он относится к дегенеративному вырождающемуся виду «человек». Ведь он еще молодой и неопытный, а впереди столько битв, сильнейших противников, горестных поражений. Но настоящий Покемон никогда не забудет свое мохнатое, закаленное в битвах лицо и победное имя Пикачу! Вот из-за угла показалась хромая Мухолобая Ящерица. Она старая и слабая, зато хитрая и с непробиваемым панцирем. Здравствуй, Сашенька, как у мамы здоровье? – Ящерица перегородила дорогу колючим хвостом. Но Покемон знает, как с ней бороться. Прыжок, наш герой вырывается вперед, резкий поворот – и он вне пределов досягаемости Мухолобой Ящерицы. И даже вне поля ее тугого зрения. Вот молодежь пошла. А в мое время… Прошло твое время, старая Ящерица. Покемон умеет за себя постоять. Но трудно спать спокойно, пока главный враг – Крабопаук – не дремлет, тренируется, крепнет и готовится к новым сражениям. Вот он появляется в полумраке подъезда. Глаза красновато мерцают, усы смакуют запах страха. Мышцы Покемона вибрируют под шерсткой, сладко ноют в предвкушении схватки. Может, сегодня он наконец-то победит… *** Ну что, покемон? - Скунс улыбнулся ржавым хоботом и больно схватил Покемона за плечо: это у них самый холодный вид приветствия. – Поиграться пришел? У Скунса плохо пахнет изо рта, его лапы всегда липкие и цепко впиваются в мясо покемона, когда попадаешь в пределы досягаемости. Скунс пробежал ногтями по стриженому затылку Покемона, от чего последнего пробрала дрожь отвращения. Сражение со Скунсом на повестке дня не стоит – сегодня они товарищи. Опять ты привел этого отморозка, Пашка. – с Пашкой, ониксовым другом Покемона, Скунс обращается куда более ласково – пожимает его руку липкой когтистой лапой и больше не трогает, и лицо свое с вонючим ртом держит подальше. Че, опять в «кваку» пошаримся, парни? В затхлой тесной комнате стоят четыре черных экрана. Они забрызганы кровью и человеческим мозгом – изнутри. Узкие коридоры едва освещены скрытыми лампами неестественных цветов, бросающими блики на бледные лица троих игроков. Зрачки расширены, капельки нервного пота стекают по ни разу не бритым мускулистым скулам. Сильные костлявые пальцы замерли над клавиатурой, готовые в любое мгновение ринуться в бой. Еще можно на секунду закрыть глаза и в последний раз спокойно глубоко вздохнуть, но никто не осмеливается отвести напряженный взгляд от индикатора загрузки. Вот голубая гусеничка превратилась в красную, картинка замерла и-… … Все, тебя убили!!. Здорово это он там! Видели, новая базука разрывает их в клочья. А как этот дергался, – все смеются. Ну че, теперь за террористов? Хорошо, если бы не надо было выходить из маленькой затхлой комнатки, пропахшей холодным потом ужаса и пивным перегаром. Хорошо бы не встречаться сегодня, а лучше – никогда, с Крабопауком. И не ехать с этими дурными вонючими зверятами на разваленном катафалке в прогнивший лес. Но приходится делать вид, что в твоих жилах течет жидкая алая кровь, и тебе интересно говорить на лающем человеческом языке, и нюхать приторные духи малиновых муравьих. Утром Покемон чувствует себя очень плохо. Голова гудит, ноги ватные, не хочется вылезать из уютной берлоги и сражаться со всеми этими гнусными тварями. Но – таков удел Покемона. Ах, как маленький пушистый зверек устал от бесконечных битв, кошмарных снов и манной каши на завтрак. Хмурый рассвет встречает Покемона серостью асфальта. Жесткий протектор оставляет в пыли след инопланетянина, совсем не похожий на след пушистой лапки с маленькими, но острыми коготками. Дорогу пересекает Клыконосый Волк. Желтоватый свет его глаз видно сквозь густой туман майского утра. Промозглый ветер пробирает до костей, гудит, разрывая тишину, и помогает Волку двигаться неслышно. Он преследует Покемона. Мерные удары протектора об асфальт придают герою уверенности в своих силах, а тонкий запах йода, который источает желтоватый волчий клык, разогревает ярость. Внезапно дорогу перебежала черная кошка. Покемона не могла остановить даже мысль об испорченном дне и несчастии, настолько сильно отвращало его приближение Волка. Он, закрыв глаза, смело перешагнул магическую черту. И тут же угодил в несвежую лужу. Это заставило Покемона немного помедлить, отчего косматый зверь значительно приблизился и дышал уже почти в спину. Один прыжок – и смертельной схватки не избежать! Но Волк медлит, наверное, хочет оттянуть удовольствие расправы. Он не догадывается, что некрупный Покемон способен дать достойный отпор врагу. Резкий сигнал автомобиля, порыв ветра – все стихло. Теперь Покемон наедине с низким небом и ожиданием бурного дня. Мальчик, скока время не подскажешь? От такого неожиданного нападения Покемон чуть было не растерялся. Но укол гордости и резкая боль в ухе придали сил, и ловкий зверек смело увернулся от атаки, и сам перешел в наступление: запугивающе насупился, обнажил клыки и зарычал. Волк обмяк и попятился. Покемон повернулся и побежал, с чувством выполненного долга и собственного достоинства. Что за люди? Волк не понял, что его молниеносный противник не принадлежит к этому слабеющему и вымирающему виду, не узнал в искрящихся глазах и смелой походке Покемона. Троллейбус подошел почти сразу. Глупый Очковый Кенгуру набросился на Покемона, беззубым ртом требуя показать проездной. Что у тебя, мальчик? Еще бы спросила, ты кто. Да-да, ты, в кепочке. Кепочкой глупый Кенгуру обзывал перламутровый боевой шлем. Что у тебя, проездной? Нет, служебный – милиция. Зачем Покемону проездной? Проездной же «ученический». А не «покемонский». Да еще на троллейбус. Зачем ученический проездной на троллейбус, если покемон едет в труповозке с рожками. К тому же он ведь сражается не за пенсию, и не за зарплату, бескорыстно сражается со злом в этом ужасном – и чужом мире. И вот еще одно сражение – снова с Очковым Кенгуру. Он огромен и глуп. Кенгуру принимает разные, но очень похожие обличья, неустанно преследует Покемона, как только тот приближается к многополосной проезжей части. У Кенгуру на животе сумка с шипами, которые вырывают клоками шерсть и больно царапают кожу. Его голос то шипящий, то визгливый. Сегодня от него пахнет приторными духами, никотином и чесноком. Покемон победно вылетает из троллейбуса, мелькнув прямо перед носом ненасытного чудовища. Но это, к сожалению, не последняя на сегодня битва, а одна из первых. Возле КПЗ (шКолы – Прибежища Злобных тварей) уже кишели отвратительные мелкие малиновые и зеленые муравьи. По одному они ничего не стоят, но если всей сворой, термиты, набросятся – берегись, Покемон! Вот например – сейчас. А, пришел, покемон! Не прошло и полгода! Еще бы завтра притащился. Полчаса уже тут колбасимся – только тебя ждем. Ребята, все собрались? Ну, поехали тогда. Саша, хоть бы раз пришел вовремя. – Шипохвостой Черепахе бесполезно объяснять, что Покемон не проспал, и не копался за завтраком – он сражался со страшными чудовищами. Такими, как она. Ну че, покемоны? Куда едем? – водитель автобуса, конечно, не знает, что покемоны в меньшинстве среди разноцветных муравьев. Он один! И ему со всеми ними предстоит сразиться. Иван Иванович! Простите. Так куда? В Никитский Ботанический сад. Саша, чего ты стоишь? Садись, пожалуйста. Сейчас автобус поедет. Началась схватка. Черепаха испепеляла Покемона взглядом и уже замахнулась шиповатым хвостом. Покемон отскочил в сторону, прикрылся скоплением малиновых муравьих. Но Черепаха и не думала сдаваться. Она сделала шаг к Покемону, вцепилась ороговелой лапой в мускулистое плечо и потащила в сторону Сопливой Мухи. Покемон не хотел уступать Черепахе, но свирепая схватка с ней могла повлечь за собой встречу с Крабопауком. Этого Покемон боялся. Вернее, не боялся, конечно. Но предосторожность никогда не помешает. Крабопаук слишком велик и умен. Лучше отложить сражение с ним, поднабраться сил, потренироваться в мелких схватках (паразитов хватает), чтобы окончательно положить его на обе лопатки. Пестики-тычинки никогда не волновали настоящих мужчин. Тем более, из породы покемонов. Розочки и глициния – развлечение для муравьев и мух. Свирепая тупая Черепаха изо всех сил пыталась доказать свою власть. Она тщетно старалась унизить Покемона и раздавить своей неизмеримой силой. Но он мужественно противостоял ей. Саша! Не отставай. Неужели тебе не интересно? Конечно же, не интересно. Когти у меня покруче игл этих смешных круглых кактусов. Еще и муравьи под ногами путаются. Саша! Иди сфотографируйся с девочками. И нашу фотографию занесут в красную книгу. «Так вымерли последние покемоны, превратившись в розовых муравьев». Спасибо, лучше посижу в пруду. Ты куда полез?! Негодный мальчишка! Оплеухи и подножки глупой Черепахи за целый день начали ужасно нервировать и раздражать Покемона. Ее морщинистые чешуйчатые лапы мешали пройтись в уединении по бамбуковой аллее, отдыхая, набраться сил под вековой пихтой. И никогда не понять Черепахе, что Покемону жизненно необходимо с точки зрения элементарной физики оторвать шишку со зловонной магнолии. Кто из нас не баловался в детстве отрыванием лапок у муравьев? Ну и что, что в этом зооботаническом парке они розовые. Пару ушибов и царапин им не повредит. У муравьев, как известно, нет ни крови, ни мозгов. Не хватай девочек за косички! Сколько раз говорить – перестань толкать Петрова локтем! Маша жалуется, что ты ей специально наступаешь на ногу! Конечно! Покемон ни единого шага не делает не обдумав. И на удары Черепахи отвечает либо резким скачком в сторону – с линии атаки, либо контртехникой. Незаметно, но очень болезненно он вонзает коготки прямо в самое чувствительное место – там, где чешуя примыкает к панцирю, есть тонкая полоска незащищенной кожи. А где Саша? Ах! Вот он! На секвойе! О! А! Ага! Плохо будет спать сегодня Черепаха. Зато Покемон – хорошо. Пусть ему предстоит встреча с Крабопауком. Даже если он еще не готов победить – он способен умереть с достоинством в честной схватке. Чтобы папа завтра был в школе! Настал момент для последнего – решающего удара. Завтра воскресенье. Муравьи притихли и бесшумно сопят. Ветер перебирает колючками кактусов вдоль тропинки. Где-то шуршит гранат. Черепаха бьется в конвульсиях. Если бы она могла скончаться на месте, это бы непременно случилось. Просто так устроен наш покемонский мир: страшные уродливые чудовища живут здесь вечно, а Покемон может погибнуть каждое мгновение в неравной схватке. С Черепахой на сегодня все кончено. Покемон с гордым видом победителя удаляется в лоховоз. Пора домой, готовиться к встрече с Крабопауком и другими мерзкими тварями, которые мешают нам спокойно жить и превращают недолгое существование в беспрерывную и безрезультатную борьбу. Отцы обычно встречают детей лаской и добрыми словами. По крайней мере, таков наш покемонский обычай. А худших врагов встречают ударом исподтишка. На пороге своего неспокойного логова Покемон издалека заметил кольца щупальцев Зеленой Медузы: Натоптал по всей прихожей! Где ж ты нашел такую грязь! Ну, как погуляли? Медуза расправляет щупальца и подступает к Покемону. Ему трудно скрыть еще не унявшийся трепет после недавней схватки с Черепахой и пару не слишком тяжелых ранений. Зеленая Медуза слишком глупа, чтобы заметить такие мелочи. Тем более, всякое недомогание Покемона ей только на руку. Наш герой предусмотрительно увернулся. Ты бутерброды забыл утром на столе. Бестолковый ребенок! Чем же ты питался целый день, интересно? Давно желудок не болел? Вот это удар, которого Покемон не ожидал. Он так устал за целый день. А тут – липкие конечности Медузы хватают его за горло и сжимаются все сильнее. Отходом здесь не отделаешься. Шишечками и корешками – в ботаническом саду же. Сколько ненависти и силы в этом ударе! Медуза в бешенстве. Давно ей не давали таких ощутимых оплеух. Не хами матери! Матери я и не хамлю. А вот отлупить Зеленую Медузу – с удовольствием. А еще я лазил на крышу террариума и гулял по бамбуковой аллее. А гнусная Черепаха… Не смей так выражаться про Светлану Николаевну! Конечно, Медуза не потерпит нападения на своих. Да, я показал Шипохвостой Черепахе, что делает Покемон с такими чудищами! Папа, собирайся завтра в школу. Медуза, услышав про расправу с Черепахой, в страхе бежит. Она предпочитает натравит на Покемона Крабопаука, так как знает, что это единственное чудовище, которое еще способно хоть сколько-нибудь устрашить Покемона. Но ужасная битва состоится не сегодня. Крабопаук тоже устал и не готов к серьезной схватке. Есть будешь? Медуза незаметно подкрадывается к Покемону, отвлеченному тяжелыми мыслями о схватке, которая рано или поздно станет решающей. Эй, ты не голодный? Я тут пиццу приготовила. Покемон сыт по горло липкими пощечинами. И намерен спокойно отдохнуть перед завтрашним, может быть, последним днем своего героического существования. *** Я не боюсь высоты. Не веришь? Разбегаюсь с парапета – и лечу, параллельно морской глади. Быстрее ветра. Ловлю ресницами пылинки и мелких мошек. Взмываю под облака – как хорошо! Под ногами – чумазые тучи городского смога. Над головой – лиловое небо. Впереди – загиб горизонта. Позади – я. Слева и справа – пустота. Здорово. Теперь – резко вниз. Приближается, заглатывает меня твердая сухая земля. Все ближе камни и мусор города. Вот уже звенит шум в ушах, совсем не похожий на музыку сфер. Матерные слова, какие-то крики врываются в сон. Звон будильника убивает все образы, разбивает, как старое мутное зеркало. Брызги-осколки летят во все стороны, впиваются в глаза, уши, добивают приятные мысли, ошибочно навеянные сном. Еще один день – непохожий и серый. Холодный и сырой, как вчерашняя недопеченная картофелина. Хорошо, монстры из школьной администрации с Плутона – ленивые, и в школе каникулы. Надо покрасить потолок черным и нарисовать желтые звезды. Тогда утром будет казаться, что еще ночь и я на воле. Все время впечатление, что я опаздываю. Вот бы минуточку, еще мгновение, и я бы разбился. Или наоборот – уничтожил всех, очистил мир раз и навсегда. Может, сейчас я сплю. И все эти битвы и поражения – только сон. Шерстка на затылке вспотела. Зачем бы ей потеть, если я лежал на глади твердой кровати. Не успеваю выпустить коготь, не успеваю увернуться, отскочить, ударить. Слабею с каждым днем. Кто-то перекрыл энергетический космический источник. Чувствую, что недолго осталось. Крабопаук тоже слабеет – это радует. Но я все равно не смогу его преодолеть. Даже Шипохвостая Черепаха недавно чуть не положила меня на обе лопатки. Причем, она нагло наступала, даже не подкралась. Глаза залил какой-то свет, и удар пришелся по незащищенной груди. Еле восстановил дыхание. Страшно вспомнить. - Саша, к доске. Ошпарил шипованый хлыст хвоста, отобрал кислород. Но просто так сдаться – не в привычках Покемона. - Ну, что же ты сидишь? Не готов? Защитная позиция сработала. Второй удар пришелся уже не по болевой точке. Я ей покажу… - Не молчи. К доске! …Получай, тварь. Не победишь Покемона! По крайней мере, не сегодня. Зеленоватая слизь после ловких ударов по чешуйчатому телу стекает струйками на облезлый пол класса. - Сейчас к директору пойдешь! Тебе двойка! В страхе скрывается сраженная в зловонную нору, которую они называют «учительский стол». Не успеваю повернуться спиной – подлое существо наносит еще один удар. - Отца – срочно в школу! Без родителей в класс не приходи! Шлепок – легкий и незначительный. Без труда уворачиваюсь, а трусливая Черепаха прячется в нору. Но лишнее напоминание о сети монстров, об их связи и сотрудничестве до наступления спасающей долгожданной темноты не дают восстановить дыхание и кожный покров. Спать некогда – пока чудовища отдыхают, есть время продумать дальнейшую тактику борьбы. Нас очень мало, а их слишком много. *** Небо накренилось, ухнуло и упало. Предрассветные сумерки поглотили глухой стук. Спящий город не заметил этого странного события. А даже если кто-то и не спал здесь в половине пятого – то вряд ли этому падению придали большое значение. Ну упало – и пусть себе. В конце концов – что нам с него толку. Ну голубое – и что с того. Теперь будет что-то еще кроме неба. С упавшего неба, звякнув, медным блюдом скатилось солнце. Оно сегодня и подняться не успело, и даже встать – так, овальное, и покатилось, роняя розоватые ранние лучи. Солнечная дорожка на росе мостовой уходила в канаву – там солнце и припарковалось, равномерно покрывшись придорожной грязью и пылью. Хорошо звезды успели погаснуть и спрятаться – а то над городом пошел бы серебряноалмазный град и обязательно кого-нибудь бы покалечил. Так уж заведено – если град, то в лоб кому-то обязательно попадет. Или еще чего – шаровая молния. Почему-то когда град, в этом городе обязательно ждут шаровую молнию. На лежащем кривом небе сразу стала заметна его ветхость – небесная синь местами облупилась и помутнела, фиолетова полоска по краю горизонта и вовсе облезла. Вот видны и бреши, сквозь которые капал дождь. Теперь брешей нету – но неба нету тоже, поэтому дождь не капает, а льет стеной. И даже не стеной – а будто бы целый дом из дождя вдруг встал над городом, со стенами, крышей, полом и потолком, фундаментом и крылечком. На крылечке сонно потягивается дождевая кошка, шевеля водяными усами. Ровно в семь утра люди проснулись, умылись, позавтракали и пошли на работу. По пути они отвели детей в школу и в детский сад. Дети, глядя в окно над тарелкой манной каши и идя по улице, с удивлением спрашивали суетливых родителей – а где же небо? На что одни родители отвечали, не поднимая головы от важных неотложных дел: «Где и обычно, что за дурацкие вопросы!», а другие вовсе не слышали вопроса детей – или делали вид что не слышали, а про себя раздраженно думали «какое еще небо? Что эти дети снова себе напридумывали?» А дети грустно смотрели в пустоту над головой и продолжали удивляться. «А я вот что вам скажу, никакого неба нет и не было!» – вот как ловко расставила все точки над Ё учительница младших классов. Потому что в русском языке только над Ё есть точки, а над Й – палочка, или даже кренделек, это уж как кому нравится. Покемон чувствовал себя как всегда одиноко, как всегда в опасности и по-новому виноватым. Это ведь он не сумел защитить небо от ворсистых, скользких щупальцев, лап, клешней, присосок, ножек, когтей, клювов и клыков. Неужели, выиграв столько битв, он проиграл войну? Его старые враги обернулись друг против друга и он, предоставленный самому себе, может наконец заняться более глобальными вопросами, чем спасение собственной сиреневой шкурки. Прошло уже несколько часов с того момента, как небо упало. Дети по привычке ищут его над головой – и при этом пачкают и рвут ногами ветхие лоскутья. Столько лет дарившее радость и надежду небо – растоптано? О взрослых и говорить не приходится. Они уже забыли, как выглядит небо, и лежащий под ногами его труп вряд ли могут опознать. Было бы понятно и логично, если бы небо свалилось зимой, под тяжестью навалившего снега. Этой зимой, например. Так много снега! И слишком много проблем, чтобы насладиться беготней, играми, снеголепкой, горящим от мороза носом и сморщенными о влаги пальцами. Или осенью – когда всем очень грустно и кажется, что лето было последним, что его не вернуть и вся жизнь теперь будет сплошная осень, пахнущая гнилью и сыростью. Небо могло прогнить от сырости осенью. Почему же именно теперь? Лето вернулось – надо радоваться, синеть и веселиться, петь птичками и наряжаться в легкие кружевные облачка. Нет, даже небо… Энергии солнечных лучей, которой Покемон подзаряжался по утрам, естественно сегодня не дождешься. А с подсевшими батарейками даже миксер плохо работает. Так что же – сидеть здесь в норе и дожидаться, когда враги сами придут? Или уповать на чудо? По крыльям летних воспоминай неотвратимо шагает зима. Ее леденящая нос и конечности тень ложится на всех, кто посмел высунуть голову из помещения. Тот, кто отважно замкнулся в укромном теплом уголке, страдает от невнятных переживаний, сворачивается в хитрые завитушки, принимает форму ракушки и ждет, когда воздух просветлеет и земля станет мягкой, теплой и податливой. Небо неудержимо рыдает слякотью над летом, и никакие разноцветные побрякушки осени его не утешают. Странной формы тень движется по бульвару. В такую погоду хороший хозяин, выходя из дому, оставляет собаку. Но этот человек поступил вопреки народной мудрости. Его преследует, влекомое тонким поводком, какое-то существо. Вряд ли это собака. Что-то ползущее и пищащее, похожее на большую улитку. Улиткам нравится сырость, они устраивают на увлажненных дождем дорожках дворов и парков грандиозные сэйшены с дождевыми червями. Скользкое существо очень велико и почему-то имеет хищный вид. Хозяин или спутник его опасливо заглядывает в души людей, стоящих возле окон теплых квартир. Вдруг где-то найдется настоящая страсть, которую человек так жадно ищет. И без которой погибнет он сам и его хищный попутчик, и вообще неизвестно, что еще произойдет. Если бы это снова не был кошмарный сон, Покемон немедленно бы ринулся в бой. Но ватные оковы не дают пошевелиться. Странный ракурс: уродливые попутчики не проходят мимо, они не удаляются и не приближаются. Он будто убегает на самокате – плавно и медленно. Темный силуэт, в котором угадывается Слизняк, неотвратимо наступает. Сон в руку. Когда это случится – вчера или завтра? Эти монстры посадили на поводок сезоны и дни недели. Вчера снова был понедельник вместо долгожданной пятницы. Слизняк страшнее других чудовищ – он оставляет за собой отравленный след. Даже если тебе удалось остаться незамеченным его скользкими глазами на ножках, кислота слизи не позволит уйти без последствий. Кажется, что след Слизняка остается даже там, где просто подумали о нем. Среди себе подобных Слизняк называется Жорой. Даже в этом бессмысленном слове есть что-то отвратительное и скользкое. Похоже на «жара» – насколько приятнее для закаленного покемонского тела свежесть весеннего утра! Слизняк появляется внезапно, никто не знает, где его логово и чего он боится. Иногда вечерами он малодушно поджидает неустрашимого Покемона в сумрачном подъезде и набрасывается на уставшего после дневных схваток героя из темноты. Слизняк не издает никаких звуков, кроме шипения кислоты его отравленной слизи. На пятках, в том месте, где не удалось уберечься от контакта с ядом, шерстка Покемона потеряла живой цвет тертой редьки и становилась пепельно-желтой. Эти шрамы не заживут никогда и останутся в память о победоносных сражениях. В полустационарном концлагере, кем-то глупо названном школой, монстры размножаются с невиданной скоростью. Те, кто еще недавно казался безобидными муравьями, приобретают черты давно знакомых чудовищ. Один похож на Носорогого Крокодила, другой – Осьминогая Гиена во плоти. А небольшой пушистый зверек, в котором с таким трепетом бьется бесстрашное покемонское сердце, превращается в Слонозубого Шмеля. Песочный цвет меха покрывается черными полосками и совместные подвиги с ним видятся уже только в противоположных лагерях. Конечно в такой обстановке боевой дух падает, а значит – слабеют стальные мышцы и железная воля борца за Правду и Справедливость. Или за мир. Или… Борца со злом! Вот кто такие покемоны! Слизняк страшен своей неопределенностью. Он похож на всех и не похож ни на кого. Страшнее его только Крабопаук. Крабопаук знает все покемонские повадки и слабые места и в его власти Девочка с Розовыми Волосами. Его нельзя уничтожить. Нельзя даже победить – тогда исполнится проклятие Машин и Девочка превратится в монстра. На ее ресницах цветут фиалки – мутации допустить нельзя ни за что! Слизняк тоже к ней подкрадывается, принимает за свою и не трогает. Честно говоря, замашки чудовищ проглядываются в ней давно, но розовые волосы мешают забыть покемонскую кровь! Слизняк не издает запахов и звуков, не имеет цвета. Поэтому он непредсказуем. Уже немало дней подряд все мысли Покемона занимала предстоящая схватка с Крабопауком – может быть, наконец-то, последняя… Тут скрипнула дверца почтового ящика, и в тени подъезда показался Слизняк: угловатое скользкое лицо, плывущие жесты – будто он хотел что-то сказать. Покемон знал, чего на самом деле хочет монстр. Он хочет боя – и получит его! Слизняк очень опасен, но тучен и неповоротлив. Прыская слизью во все стороны, он изо всех сил пытался удержать Покемона на расстоянии. Но храброму пушистому воину не страшен яд: ненависть и жажда победы питали его силы. Спустя несколько минут, не помня себя, в горячке, Покемон добрался до своего неспокойного гнезда. Благодаря интуитивной изворотливости и смекалке (сознание от усталости отключилось), ему удалось избежать встречи с Крабопауком. Сон Покемона был тревожным и непродолжительным. Не было места на земле, не было мгновения в вечности, когда бы он мог чувствовать себя в совершенной безопасности. С двенадцатым ударом пульса в натруженном виске прочная баррикада перед входом в его келью со скрипом отступила – на пороге стоял Крабопаук! Покемон понимал, что ему не одолеть в подобном утомлении сильнейшего из монстров. Он мужественно подставил мягкую шерсть шеи под окончательный удар, который прервет его беспокойную жизнь. Но Крабопаук не отличался милосердием: он играл Покемоном как кошка мышкой, находя его не в состоянии сопротивляться. Острые незначительные удары клешней ранили Покемона, но сил поднять лапы для защиты не было. Он затаился и волей пересиливал противника. Как дела, Сашенька? Устал? (Ни мгновения покоя не дают монстры – устанешь!) Поужинать не хочешь? (Еще одной схватки сегодня не перенести, тем более кухня грозит присутствием одновременно Крабопаука и Зеленой Медузы, которое имеет две стороны: либо они вступят в схватку друг с другом, либо вдвоем набросятся на отважного Покемона.) Может, хочешь поговорить? (Меня не обманешь! Я не променяю честь Девочки с Розовыми Волосами на мгновение покоя!) Ну ладно, спокойной ночи, сынок. Эта ночь не могла быть спокойной. Даже в тревожном сне Покемон продолжал вести сражения – с переменным успехом. Новым утром явится еще больше монстров. Когда-то битвы были экзотическим приключением. Нынче они стали жизнью. Никто не знает, сколько пройдет технических лет, но Покемон добудет рассвет нового дня, когда все монстры станут лазоревыми цветами. Симферополь, 2004 Потолок Жил-был художник. Каждое утро он съедал тарелку манной каши, надевал малиновый школьный пиджак, хватал забитый до отказа портфель и опаздывал в школу. Вернувшись, брал мелки и расписывал стены подъезда цветами и ароматами. Художник нарисовал уже всех красивых старшеклассниц в школе и даже пару старшеклассников. Дома не было ни одной вещи, от карандаша до обоев на кухне, которые бы он не нарисовал или не разрисовал. И никто не знал, что он художник. Однажды художник в третий раз создавал шедевр на свежевыкрашенной стене почтового отделения. Желтый фон очень соответствовал изображаемому углем каравану в пустыне. Из мелких штрихов неожиданно рождались горбатые верблюды. Расшитое густое покрывало… Наверное, за ним скрывается прекрасная пленницаиностранка, новое украшение гарема вельможи. Верблюды исчезают за поворотом, и остаются только безбрежные барханы, прорезанные тонкой цепью следов. Чумазый художник не останавливается. Вот перед взором пустынных путников появляется мираж – волшебный оазис. Он парит в воздухе, но измученные жаждой погонщики готовы поверить в чудо. Кое-кто уже бросил поводья и побежал вдогонку тающей фантазии. Утреннее солнце жарко грело угольных верблюдов. Растрепанный мальчик напряженно сопел, выводя все новых персонажей. За его спиной стоял мастер и наблюдал. Он понял, что это художник, может быть – такой же талантливый, как он сам. Мастер не только замечательно рисовал, но и узнавал художников по росписи в паспорте. Его произведения стали частью интерьера не одной гостиной города. Каждое воскресенье в сквер, куда он приносил свои портреты и пейзажи, сходились люди – полюбоваться. С интересом наблюдали, как он, сидя на раскладном стульчике перед мольбертом, щурился из-под берета на модель – молоденькую дочку директора школы, крупную и румяную. Сочные краски мягко ложились на холст, превращая знакомые аллеи, деревья и лица в умильные пейзажи и прелестные портреты. Матери, замечавшие в своих детях способность держать в руке карандаш, считали своим долгом взять несколько уроков у мастера. Благодаря справедливому признанию его таланта, мастер жил в центре небольшого городка в небольшом уютном домике. В мансарде располагалась его мастерская. По утрам он прогуливался по городу и черпал вдохновение из легкого сонного воздуха и арабской вязи улочек. Для новизны впечатлений мастер каждый раз изобретал новый маршрут. В тот день он случайно забрел в лабиринт старого района. Здесь было мало интересного – одинаково облезлые дома, мутные ручьи не природного происхождения, куски мостовой, проглядывающие из-под скорченного асфальта. Он уже, вопреки привычке, собрался повернуть обратно, затаив дыхание, выбраться поскорее из этой ракушки. Но вдруг краем глаза заметил странное существо, которое подсматривало за ним из-за угла. Маленькие рожки и лукавая улыбка кучерявой головы не могли оставить мастера равнодушным – он зачарованно последовал за фавном. Картинка на стене была такой ловкой и живой, что было бы не удивительно, если бы фавн побежал вприпрыжку или показал язык. Мастер смотрел вокруг – и не замечал грязной улицы: в линялой стене открылась дверь в райский сад с жар-птицами. Тут из подъезда глядит кирпичный рыжий кот. Там на коричневом подоконнике присела пара голубей, нарисованных мелом. А мимо почтового ящика неторопливо плывет караван. Ой, мальчик, такой неопрятный, чего-то скребет на стене – как бы не испортил. Мастер подошел ближе – и не поверил своим глазам: перед ним стоял художник. Мастеру хватало учеников и учениц. Одна из них иногда до утра оставалась в подзвездной мастерской. Она, веселая дочка директора школы, подавала большие надежды, хотя над техникой еще надо было работать и работать. Мастер никому не признавался, что она совсем не умеет рисовать, и за два года почти ежедневных занятий научилась чему угодно, только не живописи. Она замечательно стряпала для мастера, прибирала в доме, вязала береты ученикам. Родители гордились талантом дочери, признанным таким заметным мастером, и уже подумывали о свадьбе. Намного более одаренным был молодой адвокат с полированными ногтями. Он приходил раз в неделю, ровно три часа чертил яблоко, грушу или гипсовую голову Артемиды, пил с мастером чай и уходил, унося очередной этюд. Позже на обратной стороне он подписывал четверостишие и имя одной из девушек на выданье или молодых вдов – и преподносил лист в дар новой пассии. Талант молодого человека проявлялся в том, что яблоки правда были круглыми, и Артемида, хотя и слабо походила на свой гипсовый прототип, но все же внешне чем-то напоминала юную эллинку с курчавыми локонами, собранными на затылке. А обладательницы портрета безошибочно узнавали в нем себя. Приходила еще одна тонкая девочка, которая действительно хорошо рисовала. Но у родителей не было лишних денег, они быстро выдали дочь замуж. Длинные бледные пальцы ее постепенно грубели от домашней работы. Глаза серели от быта, и неоткуда было брать краски для лилового неба и золотистых ангелов, чьи вытянутые плывущие контуры она так любила угадывать среди легких облаков. Остальная толпа учеников довольствовалась одним-двумя натюрмортами, дорисованными мастером. За них родители расплачивались вполне, и гордые собой бездельники спешили на улицу – побегать друг за дружкой и поиграть в мяч. Иногда мастеру становилось грустно, что у него нет достойных учеников. Но лучше быть хорошим мастером, чем хорошим учителем. В веках сохраняются и имена учителей гениев, но намного ярче – имена гениев. И в тот день, наткнувшись на караван, ему вдруг захотелось научить его автора рисовать. Он подошел к мальчику и спросил: «Ты художник?» – и художник ответил: «Да». Мастер давал художнику задания и замечал, что тот слишком быстро справляется и хватается за книги. Фрески Рафаэля и Микеланджело вызывали у юноши благоговейный трепет и слезы восхищения. Чтобы не нужно было добираться в плохую погоду через весь город к мастеру, а художник каждый день приходил к мастеру за книгами – даже в грозу и метель, мастер предложил художнику переселиться к нему. Свежая жена мастера, дочка вышедшего на пенсию директора школы, не любила художника. Может, потому, что он никогда не заглядывался на нее, не делал комплименты и иногда даже забывал улыбнуться, здороваясь. Она перестала относиться к нему ласково – а он даже не заметил перемены. Она пыталась повлиять на мастера и выгнать художника из дому, но поняла, что это бесполезно. Мастер нашел ученика и уже не мог от него отказаться. А художник все рисовал и рисовал. На полу и стенах мастерской. Мастер давно продал все свои картины и перестал работать – не было времени, он учил художника. Много дней художник писал на стенах, а потом за ночь все смывал или закрашивал. Он не любил бумагу – на бумаге всегда не хватало места. На бумаге – только детали, мелочи, эскизы, схемы. Краски на стенах пришлось бы покрывать слоями штукатурки, от чего мастерская стала бы уже. Поэтому художник писал пастелью. Блеск глаз и румянец лиц, легкость жестов, чистота движений кружились по мастерской в нежном танце. Вдруг налетал вихрь, рты кричали от боли, ресницы тяжелели слезами, тела извивались в судорогах. Ураган пролетал, оставляя за собой пустой мертвый пейзаж, неподвижные фигуры, изуродованный ландшафт. Давно уже мастер не давал советов, не исправлял и не направлял художника. Он просто сидел в мастерской и смотрел, как мелки и угли превращаются в жизни, души и чувства. Крепкая румяная жена мастера потолстела и обозлилась. Муж забыл о ней, забыл о деньгах, о славе в веках. Забыл о воскресеньях в сквере. Мастер не давал больше уроков и не мечтал. Он наблюдал за учеником и понимал, что сделал свое дело. Он научил художника всему, что умел сам, и тому, чего сам не сумеет никогда. Тогда мастер собрал свои скудные пожитки, взял жену и ушел. Люди быстро забыли о нем. Через несколько дней мастер умер в маленькой комнатушке с видом на грязную улицу с облезлой мостовой. Остался только старый жалкий человек, которому уже ничего не было нужно. Каждое утро он ходил в небольшую школу в соседнем квартале, учил детей рисовать, не умея сам. Его толстая жена родила третьего ребенка и была вполне счастлива своим настоящим и будущим. Иногда за чаем в пятницу она рассказывала подружкам, что когда она была совсем девочкой, ее муж влюбился в нее так, что начал рисовать, и прославился ее портретами на весь город. И до сих пор в кабинете мэра висит дождливый пейзаж, где она с зонтиком в уголке. А художник продал мебель, большое фортепьяно, посуду, которые остались после мастера, и продолжал писать. Стены мастерской потемнели, нарисованное на них ясное небо хмурилось, четкие линии обволакивал туман. Тогда художник снял ковры со стен дома, продал и их и купил масляных красок. Места было достаточно для той работы, к которой он так давно готовился, для которой никак бы не хватило мастерской в мансарде. Такой труд требовал серьезной подготовки. Художник приготовил два мешка риса и вывел в главный большой зал дома водопроводный кран, смастерил леса, позволяющие лежать в сорока сантиметрах от потолка. Перед серьезной работой в последний раз хотел художник хорошо выспаться, чтобы в процессе не отвлекаться на отдых. Но как только веки опустились – налетел сонм героев и страстей, цветов и сюжетов. Промучившись без сна несколько часов, с рассветом художник взобрался на леса, взял в руки кисть – и начал. Он смог – значит и я смогу. Он сумел – и я сумею. У него получилось – у меня получится. Он гений – а я? Художник потерял счет дням. Порой он не замечал, светает за окном или смеркается. Пол был залит красками, усыпан обломками кистей и обрывками одежды. Прекрасные и страшные лики один за другим возникали, наполняя плоский потолок ритмом и глубиной. Композиционная спираль все закручивалась, втягивая художника. Его изображения простирали к нему руки, шептали на неизвестных языках его имя, звали за собой. Он был их творцом и богом и сам повелевал, куда им идти, смотреть и о чем вздыхать. Наконец последнее облако взвилось под купол четырехугольной капеллы. Работа была окончена. У художника еще хватило сил сползти с лесов. Он лег лицом вниз на липкий разноцветный пол и заснул. Проснулся он в темноте. Кто знает, сколько времени можно проспать при такой усталости. Холодный пот с трудом проступал сквозь слой масляной краски. Художнику снился кошмар. Полумрак, страшное истощенное лицо с горящими белыми глазами. Еще две какие-то огромные руки, тянущиеся друг к другу с разных сторон. Раскатистый голос как будто ругал за что-то. А потом вошел в дом мастер. И вдруг оказалось, что это не мастер – а Микеланджело, он посмотрел на потолок и упал. Художник своими руками душил дочь директора школы, а мимо них шагали верблюды, и на одном из них сидел смеющийся фавн. На кого-то так был похож этот фавн, художник вглядывался все пристальнее, все крупнее становилось бородатое лицо, знакомые черты, так это же… это же… Я? – Проснулся! Слава богу, страшный сон… Художник проснулся великим. По прежнему никто о нем не знал, кроме мертвого мастера и его толстой жены. Он обводил глазами потолок – и не к чему было придраться. Все идеально. Это совершенство, настоящий шедевр. Бегом, насколько позволяли ослабевшие ноги, бросился за книгой. Где же она! Засаленные переплеты – не разберешь. Все не то – а, вот! Колорит, фактура, линия, мазок – да, почти как у меня! Это настоящий шедевр. А вдруг что-то забыли, что-то не попало в кадр фотографа? Если печать не передала вполне цветовую гамму, игру светотени? Надо убедиться самому. Немедленно. Сейчас же. Сумасшедшая идея не дала художнику даже как следует отмыться. Он продал хрустальную люстру из спальни мастера и купил билет в Рим. К черту рассказы экскурсовода. Быстрее туда, под тот потолок. Ликующая улыбка проснулась на тревожном лице художника, когда он переступил порог папской залы. Он остановился, вперив взгляд в пол, оттягивая момент триумфа. Сердце приятно сжалось. Художник закрыл глаза, запрокинул голову и распахнул веки. О, Господи! Не помня себя, художник возвращался домой. Высокий пустой зал, сплошь покрытый краской, мерещился ему всюду. Одна мысль забивала все остальные, включая еду и сон. «Я никогда такого не сотворю». Шли дни. Сначала художник долго лежал на старой панцирной кровати с открытыми глазами и плакал. Расписанный потолок невыносимо давил его. Он боялся повернуться на спину, боялся поднять голову. Не своего потолка он страшился, а того – другого, такого далекого и недостижимого. То небо слепило его своим светом. Те глаза жгли его душу. Те драпировки хватали за горло, скручивали руки и ноги. И художник все реже стал бывать дома. Все больнее ему было вдыхать запах краски, тяжелее видеть кисти. Все ниже тянулись его руки, все более отдалялся он от ненавистного потолка. Опускалась голова, подбородок врастал в грудную клетку. Плечи приближались к щекам. Кончики пальцев касались колен. Взгляд ковырял грунт под ногами. Но это не спасало от неба, которое поглотило его, посадило на ванильное облако, поцеловало ангелами – и бросило обратно на пустую землю. Не осталось в нем художника. На месте души из сердца вырос костяной горб. Сырое плаксивое небо осени капало за ворот. В глазах рябили сцены и образы, мелькали божественные зрачки, пылали цвета, которые со временем осыпаются и тускнеют. И никогда не будет другой капеллы. Бывший художник брел по извилистой улице, украшенной первым серым снегом. На него оборачивались редкие прохожие. Он не думал и не смотрел по сторонам. Он уже видел все это много раз, когда мальчишкой разрисовывал углем светлые стены домов. Он точно знал, куда идет. В следующем доме на другой стороне улицы живет скрипач. По воскресеньям он играет в сквере и собирает толпы слушателей. Конечно, ему далеко до Паганини. Но есть ли невозможное для человека, который видел Бога. Симферополь, 08 октября 2004 Рука в руке Я в клетке. Протягиваю сквозь прутья руку – но никто не хочет ее брать. Мимо клетки проходят похожие существа. Они на поводках, в намордниках. У некоторых связаны руки. Я хватаюсь за одежду, за конечности, цепляюсь за каждого, кто приблизится к клетке. Некоторые в ужасе бегут прочь. Другие с интересом меня рассматривают. Иногда дотрагиваются. Но не берут протянутой руки. Они готовы делить со мной клетку – но не в силах взять за руку. Больно сжимается сердце, когда видишь в клетке двоих. Хорошо, если они сидят на дне и держатся за руки. Плохо, если кидаются на стены клетки, бьют и калечат друг друга в тщетной попытке вырваться, когда можно спокойно выйти в открытую дверь, в которую они, возможно, с улыбкой и радостью, вошли. Я свою клетку не выбирала. Клетка меняется, мутирует, эволюционирует вместе со мной. Иногда двери сами открываются настежь, приглашая перейти в другую клетку. Но я, наверное, слишком нерешительная. Мне одиноко в моей клетке. Боюсь, что вне ее мне будет не менее одиноко. Почему все эти создания сидят в клетках? Здесь им кажется безопаснее. Хорошо, если в клетку привели обстоятельства. Можно томиться с чистой совестью. Плохо, если зашел сам. Физически это не делает выход из клетки более сложным. Но нам жаль собственных усилий, потраченных на вход, и это дополнительный довод за то, чтобы остаться и страдать. Гораздо труднее напрягаться снова, чтобы выйти и страдать. Мы очень привыкли к своим клеткам, ошейникам, узам, поясам, клятвам. Порой они нам даже нравятся. В новой клетке – начинать с нуля. Обживать ее, укреплять прутья, пытаться баррикадировать дверь, чтобы избавиться от этого невыносимого выбора. В старой клетке ты уверен, что выход есть – но выбора нет. Потому что обстоятельства. А что там? Без клеток и ошейников? О, страшные картины наблюдаем мы, жертвы уюта, обязанностей и серьезных отношений, вне клеток. Там, на горизонте мечутся ненужные, лишние, чужие – свободные. Они вопят так, что хочется превратить свою клетку в коробку. Какая разница? Огромная! В коробке тихо, приятный полумрак или даже совсем темно. Ты не видишь себя, не знаешь, что происходит снаружи. Тебе не мерещатся изумрудные поля и серебро лунного света на ситце воды. Тебя не беспокоят запахи свежих трав и рос… Немногим счастливчикам удается не видеть белого света. После сквозняков и распахнутой двери клетки, дикого зарева на краю неба каждую ночь – они наконец обрели стабильность и спокойствие. А клетка… Хватаюсь за прохожих, раскачиваю клетку, чтобы подобраться поближе к соседней – может, это угрюмое существо возьмет меня за руку и больше не отпустит никогда? Нет, никто не хочет брать меня за руку. Может, просто никого нет рядом? Не в этом дело. Может просто это не те, кто готов взять мою когтистую мохнатую лапу и любить ее как часть меня, и всю меня, как одну большую лапу, и выйти со мной из клетки – держась за руки. Симферополь 2005 Сфера чистой воды Пора возвращаться. Обратно в мир. Слишком долго засиделся я в этом хрустальном шаре. Снаружи что-то происходит. Может, сменились сотни лет и десятки поколений, пока я тут прохлаждаюсь. А кажется, прошло каких-нибудь два часа. Вот что значит - вечная жизнь! Не когда ты переживаешь своих детей, их детей, любимые люди умирают, а ты вечно скорбишь. Нет, это не вечная жизнь, а вечная смерть. Здесь, в хрустальном шаре – все по-другому. Вернее, ничего такого, что могло бы быть подругому, здесь нет. Только горстка золотистых листьев. Это я их принес еще тогда. Сколько времени прошло? Они все не вянут. Хотя, куда им – и так уже мертвые. С тех пор, как повесился Иуда.… Нет, осиновые листочки с тех пор кроваво-красные. Или даже черные, если хорошо подморозит. Вернее – там были. Здесь есть серебряные часы. Вот у них замечательная история. В хрустальном шаре, конечно, не играет роли любая история. Но я-то помню. Это не какая-нибудь исторически важная вещь. Просто была одна забавная история. И часы совсем не серебряные. Но мне достались как серебряные. А дело было так. Я познакомился с девушкой. Мы полюбили друг друга. Долго встречались и даже хотели пожениться. Но потом оказалось, что пока существуют на этой планете часы – законный брак между нами невозможен. Пожили немного в неформализованном гражданском. И разошлись как люди чужие и малознакомые. Тут и началось самое интересное. Собственно говоря, если бы не часы, я бы никогда не оказался в таком занимательном положении – счастливой вечной жизни. Понял наконец-то, что есть счастье. Удовольствие – удовлетворять потребности. Ну, там, еда, питье, любовь. Все равно что-то в ущерб другому, и счастье полным может быть только на мгновение. Для того, чтобы быть беспредельно удовлетворенным – нужно всего лишь не иметь желаний! Это не я придумал. Но здесь, в стеклянном шаре – только я. Все-таки склоняюсь к мысли, что он не хрустальный – получилось бы слишком поэтично. А ведь это не глюк и не мечта – нормальная реальность. Пусть все будет обычно. Простой стеклянный шар вокруг простого бессмертного паренька. Я всю жизнь искал чего-то необычного. Необычная фамилия и необычное имя тоже сыграли свою роль. Говорил я не так, как все: сначала мало, потом быстро, потом не то, или только об одном. Читал не те книжки, которые вписаны в школьную программу. Смотрел не те фильмы, которые показывали по телевизору. Ел другую, как мне казалось, пищу. Нет, не кошерную. Вернее, в некотором смысле – естественно. Для меня куриная нога с хрустящей корочкой была по вкусу совсем не такая, как для мамы и старшего брата. Хотя бы потому, что я посыпал ее сахаром. Не скажу, что был большим гурманом. Просто хотелось необычного. Это все из-за того, что мой дедушка был шпионом. Вообще-то он радист. Но я думаю всем понятно, что во время войны, горячей или холодной, каждый радист – шпион. Теперь ему тоже карточки из разных стран шлют с буковками. То есть, до того, как я попал в шар и прошло пару тысяч лет, присылали. Так вот, тяга к необычному передалась мне по наследству от дедушки. Или от бабушки: это сегодня учитель – презираемый слуга. А когда-то туда брали только грамотных, выносливых и настойчивых. Как и бабушка, профессия учителя была необычной и поэтому крайне уважаемой. Мама не была такой необычной, жареных кур сахаром не посыпала и меня считала странным – в отца. Почему в отца – никто не поймет никогда. Если бы он не был моим отцом, был бы настолько стандартным, что мы бы даже подружились. Он вообще ничего, но на охотника за необычностью не тянет. А потом была она. Ее запах: не ее духов, а ее тела, ушей, локтей и упругого живота. А я так и не сказал ей об этом красиво – может, дело было вовсе не в часах? Очень много времени прошло между сахарными окорочками и историей с часами. Как сказал один мой знакомый: «Сначала было счастливое детство, а потом я, как все нормальные дети, пошел в детский сад». Мое детство закончилось еще раньше. Точнее, оно и не начиналось. Хотя, есть версия, что напротив – не закончилось до сих пор. Ну, сейчас-то точно закончилось: где вы видели вечно живущих детей, они же просто не ведают, что это такое. Найдите мне ребенка, который мечтал бы стать джинном, стариком Хоттабычем, золотой рыбкой или феей. Получить в подарок на день рождения волшебную палочку – дело другое. Вечная жизнь – чрезмерно сложная абстракция. В бутылке тесно, в море - постоянно холодно, фея вообще – женщина. Фрейд, конечно, логично аргументировал собственные закономерности формирования психики, но лично я не припоминаю за собой боязни кастрации и эдипового комплекса. Может, потому, что я всегда искал необычного, а старичок стриг всех под один горшок. Был момент лет в четырнадцать, когда добрался до первоисточников фаллоцентризма, – захотелось почувствовать то же, что эти несчастные мальчики, которых дядя Зиги лечил аматорским психоанализом. Любопытство мое вскоре миновало, потому что на лицах одноклассников появились отчетливые следы заурядного спермотоксикоза. «Обычный» – не подходит. Лучше заняться искусством. Может, поэтому из образа жизни выпал кусок полового воспитания, который и должен был сделать из меня кобеля. Потом появилась она – и я узнал, что такое страсть, неотделимая от любви. Что нет ничего чудеснее, чем сочетать в одном человеке свои эмоциональные и физиологические потребности. Возникла – позже. Иногда я думаю, если бы она предстала раньше – сколько бы было неисписанных листков в дневнике, нерифмованной ерунды, здорового сна. Уйти в искусство – хорошо! В природу – нет лучше стрессо-протектора. Но мастурбация спасает не от всех проблем переходного возраста. Хотелось воспылать любовью и страдать. И тут же – быть отвергателем, разбивателем сердец… Чего-то не хватало. А эти потные и прыщавые зажимали девчонок по углам классов и под лестницей. Тяжело быть необычным. Но я искал – и все время находил. Особенных друзей в образах учителей и старшеклассников, странные занятия (не скажу какие). Если бы она училась в нашем классе – я бы никогда ее не нашел, потому что она была бы обычной школьницей, вернее, я бы вряд ли понял, что это она. Это я здесь только могу так думать – в стеклянном шаре, где нет ни воспоминаний, ни проблем, ни комплексов, ни ее – только я. Счастливый и вечный – вечно счастливый. В поисках необычного я как-то забрел ночью на кладбище. Зачем придумывать загадочное, если можно стать частью необычного, уже придуманного другими. Тогда я еще не дошел до такой степени необычности, чтобы отвергать все ранее открытое, изобретенное или просто измышленное; ну, если не отрицать, то по крайней мере экстраординарно интерпретировать. Точнее будет сказано: на кладбище не забрел, а оказался на нем, потому что произошло это не случайно. Один знакомый, бывалый сатанист четырнадцати лет, пригласил меня на тусовку. Ты, говорит, не бойся: обычный сходняк, только на кладбище и музыка будет соответствующая. Ну, и наряд, понятно. В тот период своей особенной биографии на мне были темные туфли, брюки и рубашка в клеточку. И очки – для солидности. На сатанинскую дискотеку в таком виде не пустят. Надо срочно обрасти иссиня-черными космами, кожаными штанишками, татуировками с изображением Люцифера и т.п. Хотя бы нарядиться во все черное, чем я и занялся вечером накануне. Сидя перед шифоньером и примеряя мамины косынки, я все думал, как поведет себя небольшой кусочек металла в виде распятия, который грязной веревочкой обвивал мою шею? Переплавленная ювелиром бабушкина коронка лично для меня не имела никакого сакрального значения. Но, обводя глаза черным карандашом, я решил, что лучше этому символу не присутствовать. С тех пор имя бога, в которого верю я, никак не проявляет себя снаружи. Здесь, в стеклянном шаре, мне вообще больше ничего не нужно – ни Бога, ни крестика, ни сходняков, ни тусовок…, ни ее. Размер прогулочных маминых ботинок был как раз впору, и шнуровка плотно облегала щиколотку. Какая прелесть! Рваные потертые джинсы придавали сходство с хиппи и одновременно – со слесарем дядей Вовой. Благо кладбище находилось недалеко от дома, и пугать людей в общественном транспорте не пришлось. Я пришел пораньше, чтобы все-таки не ночью одиноко бродить по кладбищу. В сумерках знакомые очертания забора бросали зловещие тени на мои следы. Попахивало мистикой. Похоже на ощущение, когда стоишь в темноте перед зеркалом и ничего вроде не видно, но что-то должно произойти. Коротко подстриженные волосы шевелились под черной банданой из маминого шарфа. Гравиевые дорожки устрашающе поскрипывали. Казалось, кто-то идет следом. Обернуться не было силы. На указанном месте – возле различимого издали памятника, стали возникать тянущиеся силуэты. Наверное, моя худосочная фигура смотрелась приблизительно так же. Доносились негромкие звуки лающей музыки из небольшого магнитофона в чьей-то дрожащей руке. Пришедшие девушки принялись дергаться в экстатическом танце, который ничем кроме обстановки не отличался от типовых телодвижений на школьной дискотеке. Молодые люди (из стеклянного шара с чистой совестью можно сказать – мальчишки) потягивали пиво из бутылок . Кое-кто уже суетился в поисках одноразовых стаканчиков. Какой же бал сатаны без соответствующего градуса? Как человек нестандартный, я не уважал дискотек: хорошую музыку приятнее слушать наедине, а чувства толпы хватало из каждодневных поездок в переполненном троллейбусе. Попробовать – но не больше. Про этих ребят ходили слухи, что они бьют стекла заправок и корпусов заброшенного завода, устраивают ночные потасовки на кладбище, режут кошек и вообще ведут себя крайне непристойно. Последнее, впрочем, могло быть адресовано любой более-менее агрессивной группе школьников. Неудавшиеся в моих глазах сатанисты выпили по первой и заверещали хором, подпевая маловразумительному шуму из магнитофона. Где-то на третьей «песне» я догадался, что слова когда-то были русским языком. В общем, еще одно явление субкультуры перешло для меня в разряд профанных и скучных в своем однообразии обывательских развлечений. По пути с кладбища, где меня лишили удовольствия хотя бы посмотреть на жертвоприношение кошки… Близилась полночь, все уже достаточно набрались, вошли в экстаз, некоторые даже побрели по кустам вызывать сатану, или наоборот – изгонять его из своего тела. Казалось, единственное, что могло возвысить сатанистов в моих глазах, хотя бы как извращенцев, было бы кровавое убийство. Но они не были способны даже на это. Я несколько раз спросил у визуально вменяемых фанатов Мефистофеля, когда будут резать кошку. Но на меня смотрели как на инопланетянина. Слабаки! В расстроенных чувствах я отправился домой. Таким образом, зря пренебрег своими принципами невмешательства и унизился до участия в низкопробной… трудно подобрать слово. Иду я, значит, с черными кругами вокруг глаз около полуночи с кладбища. Поздние прохожие на улице шарахаются. Какая-то девушка (по частому стуку каблучков) вскрикнула и перебежала на другую сторону. Вдруг кто-то хватает меня за руку! Можно себе представить! Перед глазами видение могил, из которых выкарабкиваются потревоженные покойники, дикие зеленые кошачьи глаза, пьяные сатанисты. Со скрипом поворачиваю голову – стоит дедушка бомжеватого вида и костлявой рукой крепко стискивает меня за локоть. В заплывших глазах сверкают искры. Тормозные огни такси бросают кровавый свет на его необъяснимое лицо. Мои глаза в черных кругах расширились настолько, что казалось, вылезут из орбит. Однако, старик смело глядел в лицо нечистой силе во плоти: «Вот так я видел тебя на фронте в сорок третьем. Ты совсем не меняешься». В тот момент я не очень отчетливо понял, о ком идет речь, но кивнул головой и издал нечленораздельный звук, предполагавшийся, видимо, как «здрасте». Тут дед дьявольски захохотал и унесся вдоль по улице! Энергичное дыхание прохладным воздухом и фантазии на тему «возвращения блудного деда» отрезвили и развеяли кошмарные видения. Я двинулся дальше. В состоянии прострации дошел до родного двора. На подходе к подъезду решил немного привести себя в порядок – еще домой не пустят. Достаю носовичок и безмятежно протираю свои вампирские глаза. Вдруг передо мной вытягивается нечто. Судя по голосу – женщина, судя по ширине плеч – мужчина не хилой комплекции. Судя по фанатизму – человек крайне неординарный, если не сказать больше. С криком: «Сдохни, мразь», этот гермафродит бросается на меня, хватает за горло. «Это вы, твари, моего Шарика загрызли?!». Если бы я даже мог говорить, вряд ли бы отыскал слова. Кто такой Шарик и что мы за твари мне было абсолютно неизвестно. Сквозь плотно сжатые на моей шее пальцы, я прошипел что-то вроде: «А ты кто?» - «Я – Баффи, истребительница вампиров, ий-я!» Очень хотелось принять положение защитника в футбольной стенке на штрафном, но не успел. Удар пришелся определенно между самым ценным элементом бытия и жизненно важными органами. Хорошо, не нашлось у истребительницы осинового кола! Она воинственно закинула мне за пазуху что-то шершавое. Дома оказалось, что это была головка чеснока. Но так как на меня это не подействовало, отважная Баффи еще что-то извлекла из кармана и приложила мне к горлу. Первая мысль – трос, задушит – глазом не моргнет. Потом леденящий предмет принял в моем сознании округлые очертания. «Что это?» В состоянии аффекта мое любопытство оказалось сильнее страха: «Серебро, дурак. Ну, превращайся в пепел!» Что мне оставалось? Я обнажил клыки и угрожающе рыкнул. Баффи испугалась и скрылась в смущении. Через неделю я узнал, что это Светка из третьего подъезда. Не такая уж здоровая. Да и не заметно, чтобы очень агрессивная. Ее собачку съели бомжи, и она охотилась на похитителей. Как-то вечером увидела во дворе вампира, и решила, что это он живодерствовал, подстерегла и … Так как после этого я на сатанинские вечеринки не ходил – по-видимому уничтожила. А серебряные часы остались мне на память о вампирском прошлом. Я был влюблен в Светку в третьем классе. Поэтому и храню эти часы в память о своем первом и самом целомудренном чувстве. Теперь, в стеклянном шаре, понемногу проясняется для меня все возвышенное значение часов. Во-первых, серебро; во-вторых – хронометр; в третьих, вампиры. Магические символы. Был момент, когда, постигая секреты Вед, я подумал, что человек, пришедший на сатанинскую тусовку, даже самую не взаправдашнюю, имеет скверную карму. Может, если бы не Светка со своими приколами, я бы никогда не почувствовал себя вампиром. Именно когда у меня уже не было другого выхода, кроме как вспыхнуть и распасться на дым и пепел, мне захотелось стать вампиром. А потом – глядя на нежную розовую шею с пульсирующей сонной артерией... Даже в стеклянном шаре последнее воспоминание заставляет меня вздрогнуть. Может, стоило попробовать… С тех пор скептическое отношение распространилось на все остальные популярные и не очень секты, учения и церкви. Если не по-настоящему – какой смысл, а если понастоящему – попахивает психопатологией, или, по меньшей мере, зависимостью. К сожалению, не от непостижимо интеллигибельно Бога, а от земных и вполне обозримых главарей. Здесь, в стеклянном шаре я один, без сект и богов – и превосходно. Любовь в некотором смысле – тоже религия. Она тоже основана на естественных потребностях личности. Можно сказать, души. Стекло и пустота помогают смотреть на мир объективно – то есть, с разных сторон. Потому что все равно, с какой стороны ты посмотришь: шар не имеет начала, конца, угла, цвета и формы. Он абсолютный. Но он только для меня – значит субъективный и относительный. Любовь… В нее можно верить или не верить, можно по-разному ее объяснять. Можно чувствовать и считать себя недостойным или неспособным. Можно почитать ее за благо и за наказание. Есть специальные каноны для любителей канонов и свобода интерпретации для любителей. Есть сенситивный период для веры в любовь. Есть вера, что любовь настигает, когда ей вздумается – как похоже на веру во Всемогущего! В третьем классе Светка была блондинкой с самыми толстыми косичками во дворе. Мы носились по двору друг за другом все выходные напролет: я – чтобы как следует дернуть ее за косичку, она – чтобы как следует стукнуть меня за это по голове. Или в обратной последовательности. Это было не важно. Зимой, по мокрым сугробам двора, летом по пыльным дорожкам, через вязкую песочницу. Под дождем и в самую невыносимую жару, мучимые жаждой, мы неустанно совершали этот ритуальный танец без начала и конца. В третьем классе соседка по парте сказала, глубокомысленно скосив влажные глаза в сторону Макса Щукина, первого хулигана в параллели: «Если мальчик дергает девочку за косички – значит любит». А на двенадцатый день рождения – мой – Светка вышла во двор с новой стрижкой «как в Париже носят, гаврош» (почти как у меня) и я сразу ее разлюбил. С тех пор я не сильно полагаюсь на такие не долгосрочные вещи, как женская прическа. Все-таки моя вампирская прошлая жизнь время от времени давала себя знать в стремлении к вечному. Время для меня воплощается в часах. Останови часы – остановится время. Будильник звонит в половину. Подъем без двадцати семь. Быстрый завтрак, без десяти – туалетные процедуры, пятьдесят шесть – опять не успеваю побриться. Хорошо, сумку с вечера не разбирал. Собачку выведет кто-нибудь другой. 7:00. Пока. 7:10 – на остановке. Троллейбус в норме идет сорок минут. 7:12 начинается массаж всего толстыми тетями и их колючими сумками. 7:55 конечная остановка, мне выходить. Со всех ног бегу в университет. Идти ровно 7 минут. 7:59 влетаю в кабинет. Ровно в 8:07 заходит преподаватель. И так далее. Если утром будильник не звонит – время остановилось. Не надо никуда спешить. Суббота. Сейчас девять утра. Или вечера – время идет и нужно идти с ним в ногу, иначе тебя раздавит. А если сегодня не среда, не три часа дня, самое время для обеда, – значит, время остановилось. Как в стеклянном шаре. Когда я здесь оказался – часы перестали показывать движение времени. Часы идут, но времени здесь нет, и стрелки показывают просто цифры на циферблате. Я научился смотреть на часы и не видеть времени. И до этого мне нравились часы как предмет. «Человек сам придумал время, чтобы было с чем бороться» - не помню, кто это сказал. По утрам в выходные или бессонными ночами, последствиями переутомлений, мне нравилось слушать музыку тиканья. Вот это хрустят часы в большой комнате. А это – будильник над самым ухом, слегка опережает. А еле слышный зуд – электронные часы. Они слишком долго прислушивались к тиканью механических, и сами решили издавать постоянный звук. Я считал секунды, раз, раз, раз, раз… Старался дышать соразмерно – на каждый удар, через один, сколько выдержу не дышать. Врать часам заставляла меня она. Сейчас я понимаю, что придумали это еще до Шекспира, скорее всего. Но тогда, забыв школьную программу по литературе, я считал обман часов суперсвоеобразной романтикой. Она вечно опаздывала и приучила меня считать время не по часам, а по солнцу: сказала в восемь летом, значит, до сумерек будет. Сказала в полдень: пока солнце высоко – жди. Если сказала «сегодня» - элемент неожиданности неизбежен. Первый вопрос, который задают паре при доверительном разговоре – как вы познакомились? Я бежал, строго по минутной стрелке. Она плыла, ориентируясь на солнце. Рыжие волосы и зеленая майка, не слишком подходящая для прохладного сентябрьского вечера. Мне захотелось обернуться, проводить ее взглядом. Но пять минут назад отец позвонил и сказал, что надо видеть меня срочно дома. Промедление смерти подобно. В лучшем случае – измена родине. Скорее всего, пора ужинать или просто с утра не был дома, беспокоя родных. А она прошла – даже дорожки духов после себя не оставила. Я не обернулся. Надо было обернуться, убедиться, что она просто хорошенькая – и все. Одна из многих. Но я не обернулся, и пришлось дорисовывать ее привычки, порядки, вкусы и детали внешности одинокими ночами в холодной постели. Воображение имею богатое – она удалась лучше всех. Целую неделю я умирал от несчастливой любви. Когда валился спать или в транспорте не о чем больше было подумать. И когда коллеги по учебе хвастались победами в амурных играх. В общем, несколько часов за неделю накопилось. Я страдал от одиночества и эротических фантазий. Кто же мог подумать, что птичка сама впорхнет в мой неумелый силок? В следующее воскресенье она снова была там: в то же время (вечером) на том же месте (в центре города). Честно говоря, я специально повалил в гости к малознакомому студенту на день рождения, чтобы оказаться в то же время в том же месте. Обошелся без подарка, почти не пил, ушел прямо перед горячим, из меня вытянули тост и за красноречие долго не хотели отпускать. Я понравился его маме и т.п. Злой и разочарованный, брел пьяный студент по улице имени преждевременно погибшего, как мои надежды на взаимность, поэта. И вдруг! Другая прическа, другое выражение лица, стриженый парень в сопровождении, черное платье. Я все равно ее узнал. Стекло шара немного просветлило мои мысли и воспоминания: это вполне могла быть и не она. По чему я ее узнал? Только по цвету волос? Сердце подсказало? В общем, может это была и не она, но в эту я тоже влюбился без промедления. Подергать было не за что (я про косички) и пришлось незатейливо идти следом за ней и ее провожатым до остановки. Я думал, он ее проводит. Но – он сел в маршрутное такси, а она пошла пешком. Любой нормальный человек в этот момент пошел бы знакомиться. Я не умею совсем. И физиономией вроде вышел. И книжку про пик-ап в нете читал. Но что-то… Видимо, чтобы «баб цеплять» тоже нужен особый талант. У меня не было. Шли минут пятнадцать. На расстоянии шагов пятьдесят. Мне хотелось ее крепко обнять и поцеловать; нести на руках в свадебном платье, танцевать с ней ча-ча-ча; впиться зубами в теплую шею; нянчить вместе детей, грабить банк, выступать на сцене вокальным дуэтом. Когда дошли до сквера – если бы я не был потом несколько раз там, я бы не знал, что это был за сквер. В тот волшебный вечер знакомства он показался мне дивным лесом, где она в закатном свете была королевой с пламенем волос. Тогда я понял, что пора идти домой. Не только мне – ей тоже. Я смотрел на часы: стрелки мчались наперегонки. Прошло, наверное, часа полтора, а она все шла через нескончаемый сквер. Я смотрел на часы и не видел времени, только бегущие стрелки. Наконец, она обернулась и будто совсем не удивилась, увидев меня. Мы познакомились вне времени и пространства. Удивительно, что вокруг нас сразу не вырос стеклянный шар. Хотя – это было бы абсурдом: в шаре может быть только один человек, только я. Потом нам было хорошо. Лиза никогда не носила золото. Может, чтобы не сливалось с цветом кожи. «Только серебро!» Вне правил, вне времени. Бессмысленная звенящая бижутерия змеями вилась по ее рукам и шее. Вызывающие наряды не имели значения: пусть все смотрят, Лиза не принадлежит никому. Я был одним из ее обожателей. Мне посчастливилось встречать с ней закаты и рассветы. Она научила меня любить серебро больше золота и обманывать время. Мне казалось, что в ней не было ни волоска такого же, как у обыкновенных людей. Смеялась она не как колокольчик или ручеек. Губки не складывала бантиком – чаще выворачивала обиженными лепестками. Клыки, непохожие на круглые жемчужины, нежная шея. Какого цвета были ее глаза? – необычно-неопределенного. Иногда она вела себя как совершенный ребенок: с чупа-чупсом в зубах бегала за белочками в парке и искренне радовалась мягким игрушкам. У нее были ключи от пустой квартиры двоюродной сестры, и не было зеленой майки. Я был счастлив два месяца. Сейчас, в стеклянном шаре, мне кажется именно так. А потом… Что происходило в эти два месяца? Мы играли в догонялки, воспламенялись любовью, вместе сочиняли стихи про голубое небо и облака, составляли букеты из осенних листьев, внимали глупой музыке с завываниями – ей очень нравилось. Мне, в конце концов, тоже начало нравится, в особенности придумывать расшифровки фраз, которые ничего не значат. Мы пили чай с ее мамой и ходили в кино пару раз. Иногда я называл себя счастливым. Думал, счастье – это когда мы поженимся, воздвигнем свой дом, купим машину, и я поступлю на стоящую, престижную работу. Она считала, что счастье – это момент, в который одно очень хорошее обстоятельство перекрывает все плохие. Только мгновение. Два часа выбираешь себе юбку и несколько минут счастья – пока не вспомнишь, что скоро зима и нельзя ее носить, что это были деньги на месяц, что уже есть точно такая же и тебе она совсем не идет. Но ради нескольких минут – стоит постараться. Про интимную близость поведаю, когда в русском языке появятся подходящие слова. Мне было лучше, чем ей – с ней бывали и более умелые любовники. Здесь, в стеклянном шаре мне не хочется думать о физической стороне наших отношений. Это было золото – супер, шикарно и т.д. А я больше люблю серебро. А потом… Я в этом стеклянном шаре. Все страсти снаружи, все беды остались там. Все: люди, вещи и события. Остался только кусок стекла, который все это отразил. Это не я в стеклянном шаре – я и есть этот шар. Пустой, бесцветный. Здесь светло и уютно. Со мной горсть опавших листьев, не бурых, бессрочно живых – как я сам. И серебряные часы – пустозвонные и бессмысленные, как само время. И серебро – пусть не настоящее. Для меня – серебро. - Ну, как он? - Снова кашляет. - Ты смотри, не запускай это. В его возрасте… - Мама, тренируйся на своих учениках. Я знаю сама. - Угробит ребенка! Ему еще года нет. Нельзя такие игрушки! - Мама! - Пока сел, дай погремушку. Зачем малютке стеклянный шарик. Симферополь 2004 Школа рая Много доброго и веселого в нашей жизни. Несмотря на всеобщую разочарованность в красоте и любви, вскрытые вены и разбитые черепа, жизнь продолжается. Во всем можно найти доброе и веселое. Даже в ужасной профессии – учитель. Вообще, на такой значительный риск для здоровья и сознания идут из разных соображений. Два основных варианта личностной ориентации учителя: 1. фанатик детей и навязывания своих взглядов; 2. охотник за юными сердцами, психически больной и неполноценный человек. Нормальному – в школе делать нечего. По крайней мере – долго. Тут снова два варианта – или начинаешь мыслить по-детски: плоско и эгоистично. Или превращаешься в абсолютную противоположность детской непосредственности – тирана-самодура. Так заканчиваются все молодые амбиции учителя. Увлеченные и увлекающиеся люди более восприимчивы, следовательно – более ранимы. И если их высокие эстетические и этические принципы не вопиют голосом истины посредством вибрации металлических связок – такой учитель обречен на непонимание и одиночество. С другой стороны, переизбыток духовности не позволяет ему отчаиваться, повышать голос и вернуть аудиторию в объятия ежовых рукавиц необходимого познания. Не хочется вам знать о Добре и Зле? – а придется! Добрые родители, подобно богам, увещевают: «Не ходи в школу, чего ты там не видел? Читай книжки дома, умных людей найдем пообщаться; отлежись, покушай, поболей. А домашнее задание – что может объяснить эта «девочка с голубыми волосами», кроме неудавшейся химической реакции на наглядном примере своих мозгов?!» Папочка, а может все-таки сходить на геометрию? Учительница русской литературы, конечно, «Войну и Мир» не читала («Войну» - точно). Зато с ребятами потусуемся. Леша уже знает физику лучше этого пигмея. Кто вообще дает людям аттестат о среднем образовании – с такой-то рожей! А добрый учитель предлагает вкусить от плода – и ЗНАТЬ! - Ева, какой сегодня день недели? Не знаю… А число какое? Рай вечен – все равно. А какой твой любимый цвет? Солнце, трава, акация? Что такое акация? Рай – единое целое. И цвет его един. Я не знаю, что значит: любимый. А сколько будет дважды два? Да что вы прицепились! Не хотите апельсина? Она готова. Вот достойная подружка Адаму. Разум его чист, как у брата-дуба – оба от матери земли. Только дыхание их отличает. Божественное дыхание человека – мое дыхание. Кто сморозил чушь, что он мой образ и подобие? Отражение в пруде – тоже подобие. Адам – отражение моей внешней оболочки. Только без морщин и бороды. Впрочем, борода – это так, для солидности. Бог бессмертен, как же он может состариться! Тогда и из младенца бы не вырос. Или так – родился… вернее, всегда существовал в виде взрослого здорового мужчины. Чтобы ангелы меня с Адамом не путали, пришлось бороду отращивать. Что я все о себе, да о себе. Лучше похвастаюсь моими детьми. Адам уже делает большие успехи в нелегком деле освоения гениально созданного мира: он научился отличать правую руку от левой и называет палец перстом. Логичнее было бы – «паць» или что-то в этом роде, как у нормальных годовалых детей. Но – на то он и божье подобие. Я толком не разберусь, что натворил… то есть сотворил первым – человека или его меньших братьев (в школе проблемы были с биологией). Адам придумывает для них веселые имена, типа: осел, жираф, попугай-ара. Кто его надоумил – понятия не имею. И с чего вдруг животное, издающее отчетливое «мяу» вдруг называется «кошка»? Видимо, абстрактное мышление у него работает лучше того, которого у Евы вообще нет. Тем более – какая разница: буковок все равно еще не изобрели. Надо было сотворить ее из почки или… нет, в этом парном органе слишком много мужского. А ребра и не жалко – их у Адама вон как много. - Я хочу знать. Что ты хочешь знать, сынок? Все! Только я знаю все. И я так хочу! Тебе нельзя, маленький еще. Лучше плодись и размножайся с Евой. А как это? Ты знаешь… Я даже алфавита не знаю! А ЭТО в девятом классе проходят. Тебе помогут инстинкты. Это племянники архангела Михаила? Понаблюдай за кроликами. Или лучше за черепахами – на дольше хватит занятия. Такой маленький, а уже такой недогадливый. И где же способность к подражанию, такая популярная среди его предков – обезьян. То есть… я хотел сказать… Ну, вы поняли! И Ева – вроде и капот, и покрышки, и буфера в порядке. И панель управления ничего. Я понимаю, что жена, даже молодая и вторая, не так интересна, как умопостижение количества пальцев на ноге. Хотя, он же не имеет знания – что с него спрашивать. Прогуливаясь по райскому саду, Ева забрела на неизвестную доселе поляну. Вся трава была усеяна маргаритками. Посреди поляны возвышалось кудрявое дерево с янтарными плодами. Яблоки казались пластмассовыми по сравнению с живыми шершавыми грушами и сочной сливой. Их совсем не хотелось попробовать. Ева присела под деревом, прячась от жары вечного лета. Вдруг из листвы раздался легкий уверенный голос, похожий на шелест ветра. - Ева, а что это у тебя? - Где? - Вот здесь? - Не знаю… - А кто ты? - Жена Адама. - Не хочешь подать на развод? - Что подать? - Ты ничего не знаешь. - Я знаю достаточно: знаю, как есть и как пить. Умею дышать и разговаривать. А еще… - Хочешь знать все? - Бог сказал Адаму, что это невозможно. - У Адама только левое полушарие работает. И еще одна мышца, не самая полезная в деле познания. У тебя бедра шире и грудь больше. - А можно? - Такой гордой и независимой девушке кто может запретить? - Приятный деловой разговор прервал глас с небес: А ты что, первая феминистка? Не трогай детей! Тебе мало Лилит? Ты сам знаешь, что это должно случиться. Ты же все знаешь. Адаму и так хорошо – зачем знать больше, чем нужно для элементарного существования в Раю. Тем более, в случае крайней необходимости я сам его научу. Развернулась обширная дискуссия о пророках в своем отечестве и преимуществах домашнего образования. Негативное влияние окружения, личные установки преподавателей – с одной стороны, полноценное разностороннее развитие параллельно с общением со сверстниками в разомкнутой системе школы – с другой. В конце концов, Бог взял Адама и Еву за руки и отвел в их уютную пещеру. Что бы делали мужчины без женщин. Или – что бы ни делали. Чего бы только не делали мужчины без женщин… - Адам, ты разве не хочешь все знать? - Я все знаю. Мне тепло, скоро будет и светло – днем. Есть еда повсюду, и ты на случай, если ноги замерзнут. - А кто такой феминистка? - Не знаю. - Что такое необходимость? - Какая разница! - Почему нельзя кушать яблоки с говорящего дерева? - Ты задаешь слишком много вопросов. Так зарождалось женское любопытство. Но оно было бы куда менее опасным, если бы простые естественные вопросы находили ответы, а не раздражение и обвинение в отсутствии логики и разума вообще. «Что-то выдумывает, дурная баба. Все потребности удовлетворены, дождь на голову не каплет. Если что – можно спросить у Бога. И вполне можно прожить вечность не зная, что такое «феминистка»». - Как дела, сынок? Да тут сомнения охватили. - На тему? Достаточно ли я знаю. Что ты хочешь знать, Адюша? Почему нельзя есть с говорящего дерева? В моем Раю нет такого? Вчера там была Ева! А, это она тебя надоумила. Древо познания добра и зла. Есть с него нельзя. Почему? Неужели не хватает яблок в райском саду? Я не люблю яблоки. Так почему нельзя с него есть? Потому что я накажу того, кто это сделает. А как ты накажешь? Увидишь! Лучшая мотивация – угроза наказания. Нет эффективнее средства вызвать интерес к предмету, чем запретить контакт с ним. «Запретный плод сладок» – метко придумали люди. По мнению Бога, все должно было быть наоборот. Адам, я хочу все знать. Дорогая, тебе не положено. Вот еще! Дискриминация! Что-о? Ха-ха, я умнее тебя. Что делать, так заложено природой. Неужели Бог сделал тебя из части моего мозга? Ха, тогда бы ты стал совсем неумный. У меня свои мозги. Кроме того, у меня хороший учитель. - Это кто, интересно? Говорящее дерево? - Нет. Лучший ученик Бога. Может, даже умнее его. - И чему он тебя научил? - Не скажу. Это секрет. - А что такое секрет? - Это когда Бог не говорит, что будет, если мы съедим красивое яблоко с говорящего дерева. - Он говорит. Говорит, что накажет. - Запугивает. Он боится, что мы станем умными и не будем его слушать. - Не может быть! - Пойди и спроси у него. Женское любопытство? Или жажда знаний, которую обычно приписывают мужчинам. Одиссей, скорее всего, был не царем, а царицей Итаки - в эпоху древнего матриархата. Прославилась она хитростью и мудростью, как киевская Ольга (не успели переиначить ее в Олега летописцы). И Прометей в своем наивном стремлении помочь людям уж очень напоминает непослушную громовержцу-мужу гордую Геру, висящую на цепях между небом и землей. И средневековые Алхимики заимствовали знания у преступных женщин, которых обзывали ведьмами и обвиняли в сотрудничестве с дьяволом – за элементарную жажду познания. - Униженная гордость, раненное самолюбие Адама не давали ему ночью спать. Он не знал, что такое гордость и самолюбие – от этого уснуть становилось еще труднее. Сегодня не суббота – можно и ночью наведаться к Богу. Что это шуршит под ногами? Адам не знает про Луну, полтергейст, толкование снов по Юнгу и психоанализ. Не знает, что боится темноты не потому, что оттуда может кто-то выскочить и съесть его. Не знает, почему осенью вдруг похолодало. Он думает, что кто-то строит ему козни. Боится наказания за преступные мысли о яблоках с говорящего дерева. Вот и священное место. Совестно по пустякам среди ночи волновать Бога. Не ведает Адам, что во втором тысячелетии после рождества Христова на Земле будет семь миллиардов людей и за всеми Богу придется приглядывать. Ну, или почти за всеми. Да еще под разными именами. И еще наводить порядок в разросшемся аду, чистилище, распоряжаться раем. Доказывать свое существование, разрываться между множеством сект и церквей, водить кистями иконописцев и циркулями архитекторов храмов. Бог все это предчувствовал и, пока время есть, высыпался впрок. Но секретарш еще не придумали, и на призыв Адама не откликнуться было невозможно. - Что случилось, Адам? - Что будет, если… если Ева съест яблоко от говорящего дерева? - В Раю нет такого дерева. - Ну, с того, где тогда мы разговаривали? - (Неужели я тоже такой зануда?) Я ее накажу. - Как? - Превращу ее обратно в ребро – не впервой. - А за что? - За то, что она съела яблоко с дерева Познания. - За то, что познала и стала умнее тебя? - Кто тебе такое сказал! - Значит… - Тоже хочешь превратиться обратно в мой чих? Да, тут уже проблема приобретает совсем другой оборот. Родители всегда хотят видеть своих детей детьми. Хорошо, когда они умные, успешные, сильные. Но когда под вопрос ставится авторитет родителя… Ладно бы еще Адам получил Нобелевскую премию и пришел пререкаться с Богом. Так ведь это ему какой-то недоучка нарассказывал! Пусть даже и не лишено правды обвинение, но… Что он сам знает! Малую толику от того, что знает Отец. А уже науськивает против него родных детей. При таком генотипе не удивителен феномен Павлика Морозова. И от такого психически неустойчивого куска грязи произойдет все человечество! - - - Что ты хочешь узнать, сынок? Я все готов тебе рассказать. Что такое феминизм? Это когда женщина считает, что она умнее всех. Почему звезды блестят? Потому, что мне так захотелось. Что такое дискриминация? Это когда мне можно, а тебе нельзя. Почему нельзя сидеть на холодной земле? Почему трава зеленая? А ветер дует оттого, что деревья качаются? Кто говорит вместо говорящего дерева? Чем яблоко отличается от груши? Почему меня зовут Адам, а тебя Бог? Зачем появилась Ева? О, я! Иди ешь! Это невозможно! Ответить на все вопросы вселенной за одну ночь нельзя. И за одну вечность нельзя. И ты не сможешь запомнить сразу всего! Надо уметь обращаться со знаниями. Просто взять и положить библиотеку в голову недостаточно, чтобы обрести мудрость. А тем более – чтобы управлять Вселенной! Что такое Вселенная? Все, объявляю субботу. Иди, молись, сынок. (Ты все равно не умеешь ориентироваться по звездам и солнцу, и день недели я назначаю, какой захочу.) Иди ешь! Он сам это сказал. Он разрешил! Адам не знает еще, что такое «в сердцах», «оговорился» и прочее. И вряд ли именно об этом он хочет узнать. Сквозь понятную, уютную, почти родную темноту райского сада – скорее к Знаниям! Кое-кто из наивных родителей полагает, что к знаниям по предметам, предложенным официально школьной программой. А на самом деле… - Ева, просыпайся. - Ты чего? Еще не рассвело. Скорее, пошли. Что же такое? Мои биологические часы еще не выспались. Пойдем скорее. Ой, темно и страшно. И мокро от росы. Конденсировались испарения. Зачем мы идем? (Затем, чтобы я тоже знал, что такое испарение и почему Он все знает.) Сейчас увидишь. Мы идем к говорящему дереву? Он разрешил! Тише. Не разрешил. Ну вот. Архетипы берут свое – ответственное решение принимает несмышленый Адам. А что, если… Всю оставшуюся ночь Адам размышлял над вопросом, чем Вселенная отличается от субботы, и почему его зовут Адам. Под утро он забылся беспокойным сном. Когда первый человек проснулся, солнце было уже в зените. Непривычно тихо казалось сегодня в райском саду. От размышлений голова болела. Но, напрягшись, Адам понял – рядом нет Евы. Ах, она, наверное, съела яблоко и превратилась в ребро! Нет, ребер не прибавилось. Где же она? И что за странное видение пришло к нему ночью? - Ева? Ева? Ты где? - Это же надо, заблудился в трех березах! Эх, мужчины. Вечно вы думаете только левым полушарием. - Что-что? - Да так, гендерный шовинизм. - Что?! - Эх, Пурушу-недоучка. Скушай яблочко. - Нельзя. - Почему? - Ты превратишься в ребро а я… - А ты в кого? - Я создан из образа и подобия Бога. - Значит, в Бога и превратишься. - Не может быть два Бога. - Может даже больше. Ой, ты наверное проголодался. - Еще бы! Всю ночь размышлял. - Закрой глаза – открой рот! Оп! - Ах, ты же голая! - Ну, наконец-то. Я думала, ты никогда н заметишь. Фидий отдыхает! - Ой, и я… - Ты на Бельведерского, конечно, не тянешь – первый блин комом. Но на безрыбье… - О, сила знания! С этого начинается история вселенной. С чего? С этого: Ах, вы, неверные! Паршивые хулиганы! Пусть во веки веков уборщицы и таксисты ругают вас теми словами, которые вы сейчас услышите… Мы, а что мы… Мы ничего… Ладно, баба-дура. А ты-то, сынок! Где же твоя сознательность? Где уважение к старшим?! Это она все… Вот и будешь за это, женщина, плодиться и размножаться! Ой, Господи, только не это. Ха-ха! Ты про инстинкты слышал? И вообще – организм женщины предназначен физиологически и психически… Чтоб ты всегда была такой болтливой! А почему все шишки на меня? Адама накажите. Он мужчина, он старший. - Это будет ему наказанием. А Змей? Змей больше на райских деревьях жить не будет. Только пресмыкаться. (Пусть утешается старикашка. Я еще на диванах спать буду у любителей рептилий.) И убирайтесь из райского сада! Работайте, пашите – ни копейки больше не получите от отца! Давно пора. Не век же с родителем под одной крышей. Да и надоел уже свекор порядочно, правда, Адам? Ну, ну… Умные стали? Еще и тебя изобретем. Симферополь, 2004 Сковородка Вот и все. Все закончилось. Четыре года мучений позади. - Я ни о чем не жалею. - Я тоже. Ерунда. Четыре года жизни в клетке. Тебя плотно держат за горло, не дают вдохнуть без разрешения. Четыре года – это шестая часть моей жизни! Вот она, долгожданная свобода. - Может, стоит сделать перерыв в наших отношениях? – странно, что это сказала она. Она тоже об этом думала? Или я уже намекал? Или по тону приветствия догадалась – слишком нежному для четырех лет. Интересно, я снаружи тоже просиял улыбкой, или только изнутри? - Ну, если ты хочешь, дорогая – давай сделаем перерыв. Перерыв. Как в школе – после скучного урока долгожданная перемена. Может, урок и не был мучительно скучным. Главный его недостаток – принуждение. Нельзя просто встать и уйти – надо сидеть, надо слушать, надо писать, «ты должен сегодня пойти на годовщину к моим родителям»… - «Милая, я ничего не должен твоим родителям, более того…» Мы часто ссорились. «Ты мог бы ночью так не крутиться?» - «Как?» - «Простыня вся калачиком. Как можно так спать! Ты что не можешь заснуть и ворочаешься? Тогда выпей моего успокоительного». Судя по всему – это успокоительное не помогает. «Я терплю твой храп, но вот ЭТО…». «Вот это» - о ужас! – оголенный участок матраца, без простыни. На моей половине кровати. Как может кровать делиться на половины? «Милый, ты не мог бы чуть-чуть подвинуться. Еще немного. Вот так. Ты постоянно залазишь на мою половину. Что ж ты думал – мне тоже нужно пространство!» О, а мне как нужно! «Дорогая, а где моя маленькая сковородка?» - «Какая тебе разница». – «Хотел пожарить яичницу». – «На ночь есть вредно. У тебя и так уже начинает откладываться жирок. Вот здесь, и здесь немножко. И зачем маленькая сковородка! Ты теперь не один. Вот большая. Завтра утром приготовишь для нас омлет». Омлет. Гамл'ет. Быть или не быть? Выбирал, бедняга, между долгом перед традицией и долгом перед совестью – хороша свобода! Нет, не все было так плохо. Она хороша собой, весела, нежна. Мы любили друг друга. Может быть меньше чем розовый цвет, котят, футбол по средам – но любили. Мы должны были пожениться через три года и шесть месяцев. У нас было бы двое детей – Леночка и Алешка – потому что разнополые дети лучше ладят. А летом мы должны были поехать в Египет, потому что никогда не видели сфинкса. Теперь придется смотреть на него порознь. Бывают задачки покруче, чем в огромной голове с отстреленным по-французски прямым носом. Неужели все так просто? Пара фраз на грязной лавке в чужом парке – и конец? - Я ни о чем не жалею. Ну, разве что о моем любимом свитере, который изуродовала стиральная машинка. И самую малость – о моей первой книжке, которая возглавила стопку макулатуры. А, еще чуток об олимпийских играх, которые пропустил из-за свадьбы троюродного брата, твоего. О, совсем забыл… - А я вот ни о чем не жалею. – Так сказала бы она, просто в знак протеста. А может и правда – я был настолько лишен воли, что не успел ничего совершить. Кроме разве что… Хотя, волен ли человек решать, что ему чувствовать. Да, я любил ее. Не больше свободы. Что ты вообще знаешь о свободе? Ты даже досуг никогда не планировал сам. Сначала родители все решали за тебя. Потом появилась школа с ее классными и внеклассными мероприятиями. Потом друзья. Вспомнить бы, кто с 8 по 11 класс все время решал за меня, куда мы пойдем и с кем после уроков. Выходные – на дачу, на море, к бабушке. Родители были в шоке, когда я однажды сообщил, что иду в поход с друзьями. С того дня они подумали, что можно слегка ослабить поводок и позволить мне выбирать цвет ботинок самому. Увы – они опоздали. Борька из параллельного класса ближайшие три года единолично диктовал мой «вкус». Человеку не свойственна свобода. Он спешит вырваться из зависимости от родителей – чтобы очутиться в еще более суровой зависимости самостоятельной семейной жизни. Я к этому еще долго не буду готов. Женщина должна кому-то принадлежать. В патриархальной культуре востока вся жизнь женщины, в том числе право собственности на нее, строго регламентирована. В юности она принадлежит отцу. Потом – мужу, после смерти мужа – сыновьям или брату мужа. Западные женщины… западных знаю только понаслышке: феминистки, карьеристки, старые девы поголовно. Наверное, это уже не настоящие женщины. Нечто среднее, унисекс – как античные статуи. Все девушки, с которыми мне приходилось общаться, были чьи-то, при чем по собственному желанию. Иногда – против воли своих «владельцев». - Я твоя! – Зачем ты мне? Это лишние обязательства. Может, я по натуре не собственник? «Дорогая. Мы уже четыре года вместе. Почему бы тебе мне не изменить?» - «Зачем?» «Для разнообразия». – «Это чтобы ты мог спать с кем захочешь?» В каком-то смысле – да. Ведь решать, с кем спать – это тоже элемент свободы. Вот заладил – свобода, свобода… Может, сходишь к психологу – вдруг это навязчивая идея? - Доктор, помогите, мне трудно дышать. - Простите, зайдите сначала к терапевту – может он вам поможет. - Нет, вы меня не поняли. Будто кто-то наступил на горло. Мне не хватает свободы. - А у вас в детстве были домашние животные? Конечно, полно – папины рыбки и мамина герань. - Как давно у вас прекратились фантазии по поводу вашей матери? Доктор, простите, я тоже читал дедушку Зиги. Если верить невропатологу со стажем – то, как и всякий нормальный человек, я имел подобные фантазии. Но, честно говоря – не припоминаю… Когда ты считаешь, что врач лучше знает, что у тебя болит – значит, ты попал в зависимость. Страсть лечиться – лечится, но, к сожалению для вас и к удовольствию и прибыли врачевателей – неизлечима. Очень хитрая система, почти как финансовая пирамида: лекарство лечит один орган, вредит другому. Подлечив желудок, непременно переключишься на печень. А там не за горами и застойный простатит, потому как, отлеживаясь в палатах и на кушетках приемных покоев, некогда и о здоровье подумать. Если, открывая холодильник, думаешь, «вот это мне натощак нельзя», можешь распрощаться со свободой: ты – раб своего тела. Оно и его болезни диктуют тебе свои условия и определяют твою жизнь. Я по случайному стечению обстоятельств еще не обнаружил у себя ничего хронического. - Как тебе ощущение? - Страшновато… - Это и называется свобода! Мой друг любит экстрим. Он регулярно прыгает с парашютом, ныряет с аквалангом, лазает со снаряжением по скалам и часто ходит по тротуару с костылями. Как-то раз он подвесил меня на страховке над колодцем пещеры. Если камешек бросить – слышно, как упадет. А заглянешь за порог тьмы – жуть. Под ногами еще зеленая трава, всего шаг – и ты над бездной. Над головой жгучее небо, уставшая июльская листва. Под тобой – тьма и сырость замогильного мира. - Это безопасно? - Конечно, сто раз спускался. Здесь даже школьников водят на экскурсию. - Ты уверен, что это безопасно? Конечно, крошка, презерватив надежен на 98,7%. И защищает не только от нежелательной беременности, но и от половой инфекции. Только от необдуманных заявлений типа «давай жить вместе», «я буду любить тебя всегда», «ты был моим первым мужчиной – ты не можешь просто так меня бросить» - увы, за четверть евро не убережешься. Ночь. Звезды. Волны мерно разбиваются о песочный уступ берега – вдали, чуть слышно вздыхают. Здесь, на озере, тихо. Ветер умолк, разогнав мошек и сигаретный дым. Луна масляно щурится из-за домов деревни на том берегу. Опускаю ногу в прозрачную темноту, натыкаюсь на что-то мягкое. Все дно озера покрыто водорослями и илом. Вода совсем не бодрит, в ночной прохладе обволакивает как парное молоко. Тихо погружаюсь, стараясь не потревожить тишину и гладь воды. Ползу по дну – слишком мелко, чтобы плыть. Вода мелькает, отражая звезды и рукотворные огни, кажется, светлячки садятся на ладони, плечи, колени. Уже можно плыть. Взмахиваю руками и… Время остановилось. Вот он – момент истины. Остановись, мгновенье. Как первые дни жизни – вязкая теплая жидкость. Все мысли и эмоции – там, снаружи, рядом с тапочками на бетонных плитах пляжа. Набираю полные глаза воды. В ушах звенит летняя ночь, темные брызги разлетаются, мягко возвращаясь в родную стихию. Свобода. Быть частью вселенной. Мчаться с бешеной скоростью навстречу галактикам сквозь миллионы лет. Молекулой раствориться в первородной воде. Растаять, вознестись к звездам, слиться с темнотой. - Я ни о чем не жалею. Опять этот разговор. Я продумываю, что скажу? Репетирую варианты? Или говорю? Или анализирую произошедшее? - Я тоже, милый. - Может, сделаем перерыв? - Скорее всего, перерыв на неопределенный срок. Любимая моя, родная. Ты все понимаешь. Ты сегодня такая красивая. Может, отложим этот дурацкий разговор? - Мне нужна свобода. - Неужели она это сказала? Ей не нужна свобода. Никогда не была нужна. Или это сказал я? - Что с ним доктор? - К сожалению, мы ничем не можем помочь. Любуюсь на звезды – и снова ныряю, задевая коленями ил, утыкаюсь лицом в пушистые водоросли. Запах йода, как воздух, заползает в ноздри. Взмахиваю руками – и уже не скольжу в толще воды, а парю над озером. Невидимые капли щекочут кожу и падают с высоты, разбиваясь в пыль. Теплая струя воздуха подхватывает меня и несет все выше. Луна уже совсем взошла и потеряла зловещий красноватый блеск. Лечу над морщинистой гладью воды. Падаю вниз – без плеска погружаюсь на дно и дальше, дальше, сквозь мягкий и упругий ил, туда, где шныряют школьники на экскурсии, в этот раз – без страховки. Глаза отчетливо вылавливают детали темноты – тень за уступом, нишу, эхо далекой луны, веер ресниц. Один рывок – и снова рву светящуюся ткань озера. Песок скрепит на зубах, между пальцами отрывки водорослей. А теперь – ввысь. Не надо набирать воздух из-под подмышки. Глаза слезятся от ветра, кожа стала «гусиной» - прохладно, приближается рассвет. Нет – это я несусь навстречу солнцу. Еще взмах – заалело на горизонте. Еще толчок – золотистые пучки света пронзают небо. Еще движение – огромный слепящий глаз медленно и неотвратимо встает прямо из воды, превращая узкую золотую полоску в два неправильных круга. Который из них настоящее солнце? Жар уже обдает лицо, глаза больше не в силах смаргивать. В плечах и бедрах приятная легкая усталость. На сердце – радостно и чисто. В голове – просторно и пусто. - Я ни о чем не жалею. Вспышка. Темно. Где-то далеко со всех сторон мерещатся точки звезд. Это не отражение – это миллиарды световых лет. Низкий гул. Наверное, это абсолютная тишина. Свобода… - Он так хорошо плавал. Он не мог утонуть! - Он не утонул. Он слился с вечностью. Я ни о чем не жалею. Август, 2005 Симферополь Мета Мой след затерялся в телефоне. Как так получилось – ума не приложу. Просто… Я звонил и говорил. И мой след повернул сначала направо, за голубоглазой блондинкой, потом прошел мимо нескольких номеров. Свернул куда-то в темный коридор за белым кроликом. Потом прошел несколько кварталов по лестнице.… В общем, затерялся. Я не могу его найти. Он сейчас очень нужен. Знаете каково, когда твой след где-то затерялся. Конечно, лучше в телефоне, чем в интернете – там его найти было бы еще сложнее. Мой след потерялся. Сам не знаю, как я мог так безалаберно с ним поступить. Меньше надо доверяться интуиции. «А что за этим номером?» Эх, след, след! Где теперь тебя искать? В телефоне. Думаешь, так просто? Он ведь сам не знает где…где конкретно потерялся. Тем более, след это такая вещь, которую легко потерять. И тяжело найти. Особенно если надо. Вот, например, когда не надо – он вдруг находится. Когда в школьном возрасте я тащил у мамы из кошелька мелочь – она всегда находила мой след. Или пятна от варенья на тумбочке, или не застегнутую кнопку. А когда списывал у Кати домашнее задание по математике – Екатерина Павловна всегда находила мой след: помарки в нелогичных местах, какую-нибудь Катькину закорючку (наверное, это был Катькина провокационная метка и портила она все мне). Катька всегда писала двойку, или семерку, или букву «А» не так, как все нормальные хорошисты, и списанная у нее математика выдавала мой след Екатерине Павловне. И Катька никогда не потеряла бы след в телефоне. Это я такой бестолковый. Что теперь делать – без следа! Бывают моменты, когда хочешь оставить в жизни след, а он все цепляется за тебя и никак не остается. Например, в Иркиной памяти я бы с удовольствием оставил свой след. Кстати, она тоже в какой-то мере виновата, что мой след заблудился в телефоне. Ей я тоже хотел позвонить. Не помню точно, затерялся он тогда уже или еще нет. Знаете, телефон – такая штука. Тут что угодно можно потерять. Как-то один мой знакомый, не помню, как зовут, потерял в телефоне имя. Забавно? Вам – да. Ему – не очень. Если след как-то можно еще один произвести и где-нибудь оставить, то с именем сложнее. Он звонил по телефону и представлялся разными именами. И настолько ему понравилось, что его собственное потерялось среди многих не его. Сначала ему даже нравилось. Вы ведь знаете, что с именами там особая паранормальная фишка, метареальная. Ну, кто знает имя, тот имеет власть, силу. И настоящего имени очень важных людей никто не знает. И никто не должен знать тайного настоящего имени. Вот этому парню и понравилось, что никто не знает, как его зовут. К счастью, нашлась его мама, которая вспомнила имя родного сына. А потом нашелся паспорт, где это имя было подтверждено печатями (оно поначалу не совпало с маминым свидетельством). Только его имя все равно кажется ему не его – он до сих пор ищет свое имя в телефоне. Так что мне с моим следом намного легче. Повезло, можно сказать. Только след в паспорте не записан, не помечен государством – его искать труднее. Может, попросить след у кота? Параллелепипед всегда и повсюду оставляет следы – то от рыбы, то от дождя на улице. Хотя его след мне вряд ли подойдет. И вообще – искать мой след в телефоне должен не я. Просто я боюсь, что кроме меня его никто искать не станет, и тогда он точно потеряется – навсегда. Вот у Васьки потерялся след навеки. Он, как и тот парень без имени, играл с разными номерами и именами, только еще серьезнее, в интернете. Телефон, по крайней мере, оставляет какой-то шанс не потерять голос. Интернет все это отбирает. Любой акцент и любой тембр – в твоем арсенале, от францоу проноу до фипиявофтей ссякихь. А еще там есть всякие значки, которые вообще заменяют человеческие языки. Так вот, Васька заигрался. Он говорил на разных языках, с разными акцентами и грамматическими ошибками. Говорил от разных имен и номеров, посылал чужие фотографии и фальшивые адреса. Васька совсем запутался. И его маму уже никто не мог найти – по его собственному признанию их получалось, по меньшей мере, четыре. А еще у него пропал адрес и год рождения – так что на паспорт тоже надежд было мало. Если бы не след, его бы и не нашли. Видите, как важно вовремя найти след. А мой затерялся где-то в телефоне. Что за чушь я тут порю. Неужели нет других дел? Да какие тут дела – след исчез! Обычно след оставляют. Ну, и я свой оставил. Только в таком месте, где его никто не найдет. Конечно, бывают случаи, когда это может быть и к лучшему. Вот Анька Василькова, из 45-й квартиры. Ну, знаете, как это бывает: молодость, любовь, гормоны, СМИ, родителей дома нет. В общем, неудачно как-то получилось – с кем не случается. Ну и след надо было срочно скрыть. Задачка не из легких – на пятом-то месяце! Умудрилась как-то! Вот, Анька молодец. Ее весь двор тогда поддержал. Ну, родители немножечко расстроились. Но след скрыть удалось. Чей след? Ну, как его. Зачем же такое выпускать на суд общественности. Замуж Аньке не хотелось. Следы замела – и все в порядке. Сейчас вот в Москву собрались оба, с мужем. А от пятого месяца – никаких следов. Вот до чего техника дошла. Только, по-моему, это дело совсем другое, когда нарочно следы заметают. Их ведь сам хозяин заметает – то есть, с собой уносит. И когда другие находят – тоже ведь след не потерялся. А мой, вот потерялся. Я уже рассказывал про маленького мальчика со следами. Я все хотел оставить след – на тропе человечества, сделать открытие вселенского масштаба. Даже завел дневник для наблюдения и секретных записей. Хорошо, что Женька меня опередил. Зигмунд Фрейд – слыхали про такого? Он открыл, что маленькие мальчики боятся кастрации и хотят жениться на маме. Честно говоря, я до сих пор хочу жениться на маме. Правда, вряд ли это получится. Я не смогу терпеть ее еще восемнадцать лет без передышки. Просто она вкусно готовит, хорошо утюжит брюки и всегда дает деньги на карманные расходы. Такую жену найти сейчас трудно. Но я не об этом. Когда мы с Женькой это все открывали, я не думал, почему хочу жениться на маме. Кастрации я, в принципе, тоже не боялся – я тогда просто не знал, что это такое. Тем не менее, свой вклад в психоанализ сделал. С другой стороны, я даже рад, что Женька, простите – Зигмунд меня опередил. Ведь все открытые комплексы ему же и приписали. Потом, его ругают до сих пор за то, что он все свел к «этому». И девочки жалуются, что про девочек он открыл совсем не то (откуда, по-вашему, мы с Женькой знали, как там у девочек?). Но ему повезло – он свой след оставил. Хотя мы с Женькой раньше него додумались, что у всех детские комплексы прорываются. Вот у Ильи Петровича была манера грызть ручку и, когда никто не видит, ковырять пальцем в носу. Мама объясняла, что все писатели немного странные. Но мы-то с Женькой знали, что это все детские комплексы. В три года (ну, или в пять) маленькому Илье Петровичу что-то попало в нос, и ему до старости кажется, что это что-то так в носу и торчит. Вот он и ковыряется. Про ручку – всем ясно, это не только у Ильи Петровича такой комплекс. Мы с Женькой назвали это комплексом Ясона (по-моему, звучит не хуже Эдипа). Комплекс возникает оттого, что детям недодают сладостей – вот и хочется все время вкусненького. Например, аппетитный пластмассовый колпачок от шариковой ручки. У меня теперь всплыл комплекс Эследоса. Я ужасно боюсь за свой след в телефоне. Это я в детстве недоследил или переследил. Да, я любил оставлять следы на партах, прическах одноклассниц, палисадниках, на праздничном торте – от исчезнувшей розочки. Эх, голопузое детство! А что теперь – и не наследишь, как следует. Парты пластиковые – все легко смывается. На полу в гостиной – линолеум. Да и убирать самому – не очень расследишься. Вот попробовал в телефоне наследить – и след потерял. По правде сказать, я его нарочно там оставил. Вернее, хотел оставить, и потерял. Со мной такое и раньше случалось. Я нарочно потерял след в записке Алесе. Она пришла к нам в пятом классе. Я тогда еще не знал, что пшеничного цвета косички бывают не только у одной Алеси по праздникам. Почему-то именно по праздникам косички были особенно гладкими и желтыми – как пластмассовые. Трудно было устоять перед соблазном потрогать гладкую, золотистую, такую живую и пластмассовую косичку. А хозяйка вечно крутилась и мотала головой. Вот и жаловалась Жанна Ивановна моей маме, что все время ее дочку за косички дергаю. У нас с Алесей была любовь. Она показывала мне язык и крутила дули. Я подбрасывал ей лягушек в портфель и воровал котят. Ее кошка по несколько раз в год приводила котят. У Алеси всегда были котята. Не знаю, топили они их или раздавали, только маленькие пушистые комочки постоянно шныряли по узким дорожкам Алесиного огорода. Когда она пришла к нам в пятом классе, все ее немножко побаивались. Алеся была на голову выше всех нас. В переносном смысле – ее папа был разведчиком. От этого вокруг Алеси образовался загадочный, мистический ореол. То есть, мы так думали. Все вещи у незнакомки были подписаны «не по-нашему», и говорила она с каким-то акцентом. С нами Алеся держалась холодно и по-взрослому высокомерно. И еще ей было всего девять. Значит, на год умнее нас. А в прямом смысле, она была ровно на голову ниже меня. И очень удобно и просто было дергать ее жиденькие пластмассовые косички. Алесины котята всегда получались в гамме кофе с молоком. Когда удавалось выхватить одного (а лучше сразу парочку), я бывал ужасно счастлив. Как-то мы с мамой смотрели кино про суперисследователей, которые за пять минут научили обезьяну разговаривать на языке глухонемых и затем в течение полутора часов отпускали ее на волю, сражаясь с хищниками и между делом отыскивая сокровища. Я знал, что тигры тоже вырастают из котят. А в неволе и лев мельчает. Украденные котята сначала попадали за пазуху. Если котята были постарше – оставляли на животе неизгладимые следы. Но я считаю, что шрамы украшают мужчину. Кроме того, царапались они только поначалу. После десяти минут скоростной езды на велосипеде, звери смирнели и засыпали. Я отвозил их подальше от грязных улиц и шумных толп людей. На природу, на волю. Та мы играли, бегали, веселились, наслаждались свободой. Потом я ехал домой спать. А котята уже не спали по ночам, а охотились, как настоящие хищники. Иногда я не забывал, в какой именно кустарник завез освобожденных зверей, и приносил им туда творога. Но чаще они быстро уживались в новых условиях и перекочевывали. Или просто я не мог их найти. С годами я все более склоняюсь к мысли, что какой-нибудь лисе тоже было интересно играть с Алесиными котятами. В любом случае, ни одной взрослой кошки я на воле не видел. Каждый из маленьких пушистых комочков, белых, рыжих, тигровых, серых, оставил неизгладимый след в моей памяти, на грубой теперь коже – в виде белесых рубцов. И Алеся оставила след в моей памяти в виде косичек и разведчиков. И котят. А я оставил свой – ненужному телефону. Он ведь никогда не вспомнит, и тем более сам не позвонит. Может, так было бы и лучше – потеряться и не найтись никогда. Раствориться в чужих следах, превратиться в землю, с которой бесследно сливались котята. Ни приметы, ни следа… Снова снится непонятный странный сон. Я еду на велосипеде в сумерках, а за мной кто-то гонится. Кто-то неслышный и невидимый. У него нет взгляда и дыхания. Он не оставляет следов, а мой – извилистый и непохожий, тянется во все стороны горизонта. Но не я его начало и конец. Может быть, он все-таки останется после меня. Мало ли кто наследил в моей голове, в моей памяти. Вот только толку нет от этих следов ни мне, ни им. Оранжевый Берджес – человек хороший, никогда его не забуду. Но пользы мне от его следа нет никакой. Другое дело – Алеся. Ведь именно ей я хотел оставить тот след, который так неосторожно потерял в телефоне. Дррринь! Звонят. Может, это меня? Или снова – за мной? Симферополь Сентябрь 2003 Телеголизм Каково живется, когда у тебя вместо кишечника – небольшой черно-белый телевизор? Ты ешь, но только понарошку, потому что пище некуда деваться – все пространство пищеварительного тракта занимает сложный механизм приемника и кинескопа. А снаружи нет даже кнопочки переключить канал или сделать звук потише. Бывает, ляжешь вздремнуть – а тут реклама как разорется! И, конечно, после такого наступают всякие психические отклонения. Неврозы, шизопроцессы. Вы знаете, что на западе в учителя не берут людей, выросших в неблагополучной семье – они потенциально склонны к отклонениям и им нельзя общаться с детьми. В нашей стране можно все. Даже если ты и не человек, а чучело, вместо опилок набитое радиодеталями. Ты можешь с чистой совестью, или каким-нибудь резистором вместо нее, обучать детей морали и эстетике. Гражданин, вы не оплатили багаж! При мне нет багажа. А вот этот телевизор? Товарищ контролер, вы же не считаете багажом съеденный вами завтрак. Можете меня штрафовать, обругивать, укорять за то, что я не снимаю верхней одежды, входя в помещение – я научился абстрагироваться от непонимания и страха людей перед моей необычной внешностью. Я ужасно одинок, но при этом я не один в своем одиночестве. «Добро пожаловать в клуб псевдонимных телеголиков!» - Не каждый день встретишь такое в полосе знакомств газеты объявлений. Знаете, кто обычно увлекается поиском знакомств через газеты и интернет? Люди страшно одинокие, у которых нет шансов подцепить парня, прогуливаясь по парку, или склеить девчонку на дискотеке. Одноногие «высокие блондины», престарелые «пышногрудые шатенки», малолетние «солидные мужчины» – вот аудитория службы знакомств. Как давно я стал в ряды существ, которые, выкроив минутку между сериями воя на луну, все же умудряются заполнять анкеты и посылать купоны бесплатных объявлений? Здравствуйте. Здесь собрались те, кто уже осознал всю опасность своего положения и готов избавиться от вредной и убийственной привычки. Приятно видеть наших постоянных посетителей! Клара, вы выглядите значительно лучше – цвет лица приобретает все больше теплых оттенков. Жак, вы, вероятно, снова не удержались вчера – но я рада, что все же продолжаете нас посещать. Сегодня у нас пополнение. Представьтесь, расскажите о себе. Привет всем. Меня зовут… а имя обязательно называть? Конечно, вы же на заседании клуба псевдонимных телеголиков. Хорошо, меня зовут… Тра-ля-ля. Я телеголик. Поздравляю вас, Тра-ля-ля. Господа, нашего полку прибыло! Путь к излечению начинается с осознания собственной проблемы. Итак, расскажите нам, как вы стали телеголиком. Несправедливо было бы врать этим открытым и добрым людям. Но и сказать им, кто я на самом деле – тоже нереально. Они разбегутся в разные стороны, или просто попросят меня уйти и больше не возвращаться, как это сделала она… Стоит только… Ну, мы все вас ждем. Не стесняйтесь, мы поймем вас. У всех нас та же проблема. Я, например, тоже телеголик, и благодаря нашим встречам – на стадии выздоровления. TV не более 15 минут в день, и только канал «Дискавери». Я увлекся телевидением очень давно. Можно сказать, этот порок передался мне по наследству. Мой отец был телемастером, а мать – телезвездой. Поэтому с младенчества я находился у телевизора. В гостиной постоянно работал телевизор, потому что там могли показывать маму, а во второй и последней комнате нашей квартиры расположилась папина мастерская, где постоянно работали чинящиеся телевизоры. Сначала я не обращал внимания, что вся жизнь моя тесно связана с телевидением. Подъем – «Проснись и пой», разминка – «Утренняя гимнастика», завтрак с Борисом бурдой, обед с Макаревичем, уроки с ребятами из Беверли Хилз, в гостях в «Кресле» с «самым умным» – и это только каждодневный быт. А еще Новый год под поздравления президента, день рождения под Евровидение. Вместо спорта – трансляции, вместо любви – романтические комедии. Не жизнь, а сплошная телезависимость. Никакого уединения – все личные моменты и переживания «1+1». И только недавно я осознал это! Я уже не живу с родителями, но в моей небольшой квартире в каждой комнате по голубому экрану. И вот недавно в грозовую ночь перегорели одновременно все три телевизора. Сначала я не понимал откуда эта скрытая тревога, почему я проспал работу, не насытился завтраком, перепутал зимние и летние туфли и впервые за последние десять лет промок под дождем. Началась ломка. Я больше не мог оставаться в своей уютной квартире, я бежал в супермаркет бытовой техники и замирал перед витриной с работающими телевизорами, только здесь чувствуя себя как дома. А вчера прочел в газете ваше объявление и понял, я – телеголик! Поздравляю вас! Друзья, давайте поаплодируем этому смельчаку! Вот каким должен быть настоящий мужчина! К чему обманывать себя? Все не так просто. Нормальному человеку, чтобы избавиться от телевизора, достаточно его выключить. А в крайнем случае – выбросить на помойку. Меня же может спасти только хирургическое вмешательство. - Здравствуйте, проходите. Вы оплатили прием? Да, доктор. Без квитанции к вам не пускают. Замечательно. На что жалуемся? Понимаете, доктор… у меня очень … ну, пикантная проблема. Может, вам следует обратиться не к хирургу, а сначала к венерологу? Вы не поняли меня, доктор, это не имеет отношения к сексу. Дело в том… В чем же? Как бы вам сказать… Так и говорите. Я же врач, вы не должны ничего от меня скрывать. Понимаете… я … в общем… у меня в животе … как бы это поделикатнее… Нечего церемониться. Говорите. Телевизор. При чем здесь телевизор? У вас проблемы с памятью? Вы говорили про живот. У меня в животе телевизор. Тогда вы по адресу, мы его достанем. Я и не подозревал, что сейчас уже делают телевизоры, которые можно проглотить. Я его не глотал. Как же он оказался у вас в животе? Не знаю… он там и был, с самого начала. У меня вместо живота телевизор, доктор. И по утрам вы смотрите по нему мультики. Нет, не только по утрам, он работает круглосуточно. И самое страшное, что я даже не могу переключить канал. Так вам, голубчик, к психотерапевту. Знаете, доктор Густавин – замечательный специалист. Вы не хотите меня понять! Я в отчаянии! Вот! Не стоило распахивать рубашку – доктор отвернулся и даже не удосужился взглянуть, будто знал заранее, что он там увидит полуденные новости. И после этого они говорят о гуманизме и долго дискутируют над проблемой эвтаназии. Я закутался в пальто поплотнее, чтобы не слышать голоса диктора, и отправился бродить по сырым улицам. Если бы хоть кто-то смог просто выслушать, без насмешки, без претензии на выворачивание моего сознания наизнанку – просто выслушал, может, даже просто сделал вид, что выслушал! Дяденька, не подскажете, который час? Половина первого, мальчик. Спасибо. А как тебя зовут, мальчик? Саша. А вас? Тра-ля-ля. Не бывает таких имен. Впервые за три недели со мной кто-то заговорил первым. После того как она ушла… последние несколько месяцев она избегала говорить со мной, используя меня только как средство массовой информации. И вот это чудо – белокурое нежное существо, так не похожее на жестокий серый несмолкающий мир, который породил его. Прости, мальчик, тебе, наверное, не разрешают разговаривать с незнакомыми, иди домой. Почему? Разрешают. Только я с вами никуда не пойду. Хорошо, мы и здесь можем поговорить. Взрослым не интересно разговаривать с детьми. Неправда, очень интересно. Я в детстве мечтал стать летчиком. А я мечтал стать балериной, пока папа с мамой не рассказали мне, чем мальчики по-настоящему отличаются от девочек. И чем же? У девочек ноги длинные и стройные, а у мальчиков кривые и волосатые, а еще мальчики ходят в штанах, а все балерины в юбках. Да, ты прав. Я тоже не смог стать тем, кем мечтал. Почему? Я не умею летать. Даже на самолете? Даже на велосипеде ездить не умею. Я учитель. И чему вы учите? Читать, писать, играть в жмурки и догонялки, рисовать, сочинять стихи, решать примеры и задачи. А почему вы такой грустный? Потому что у меня вместо живота телевизор. Нет, он нисколько не отличается от взрослых сухих людей. Он заливисто хохочет над моим горем, ему не понять, каково это – подстраивать дециметровую антенну. Теперь у меня всего два пути – покончить с моим жалким существованием или мстить людям за их черствость и жестокость, заставить понять весь ужас происходящего на земле. Каждая новость вовсе не нова. Там кого-то убили, там наводнение, извержение вулкана, ураган. На востоке опять война, на западе опять взорвался автобус в центре города, на юге слишком жарко, на севере слишком холодно. Люди разучились распоряжаться дарованным им временем и пространством. Им нужна встряска, нужен щипок, возвращающий из равнодушного созерцания сна в живую реальность бодрствования. Здравствуйте. С вами служба новостей. В этом выпуске! Есть ли жизнь на Марсе – ученые получили странный сигнал с необитаемой планеты! Новое слово в международном терроризме – в материале зубных пломб обнаружена пластиковая взрывчатка! Популярная телепрограмма тормозит интеллектуальное развитие – социологические исследования выявили опасную тенденцию – дети в возрасте 2-6 лет, которые ежедневно смотрят программы с участием телепузиков, значительно отстают в интеллектуальном развитии от детей, растущих без телевизора… Вены вскрыть не удалось – только спалил предохранитель. Так и буду мелькать без звука, пока кинескоп не сгорит. Симферополь июнь 2005
