3. Бессознательная фантазия

3. Бессознательная фантазия
Следующая иллюстрация из статьи Абрахама 1924-го года раскрывает чрезвычайно
образный и зачастую отчаянный характер фантазий, которые являются бессознательной
основой нашего опыта и наделяют его значением. Помните, что во второй главе мы
увидели, что эти фантазии укоренены в переживании тела и его действий. В приводимом
ниже примере эти явления – не просто безумные процессы у психотических пациентов.
Теперь открытие заключается в том, что интроекция (и определяющие ее оральные
фантазии инкорпорации) выглядят частью знакомого процесса скорби – такого же, как
тот, что действует при меланхолии. Данная иллюстрация отсылает к «каннибализму». Это
представление возникает из идеи интроекции – людей, любимые или ненавидимые
объекты, можно вобрать в себя, через рот и посредством поедания. Это телесно
выраженное понятие, или «фантазия», которая лежит в основе «механизма» интроекции.
Пример: анализант, потерявший близких
Абрахам приводит пример мужчины, не психотического, чья жена очень серьезно
заболела, будучи беременной их первым ребенком, и роды в итоге проходили путем
кесарева сечения:
Моего анализанта срочно вызвали к постели жены, и он прибыл, когда операцию
уже провели. Но она не спасла ни жену, ни преждевременно рожденного ребенка. Через
некоторое время пациент вернулся ко мне и продолжил лечение. Его анализ, и в
особенности сон, который он увидел вскоре после возобновления анализа, вполне
отчетливо показал, что он отреагировал на свою болезненную утрату актом
интроекции орально-каннибалистического характера.
Одним из наиболее поразительных психических феноменов, выказанных им в это
время, было нежелание есть, длившееся несколько недель.
Наше внимание привлечено к связи, которую усмотрел Абрахам между
эмоциональным состоянием пациента при тяжелой утрате и телесным симптомом –
отказом от пищи. Его пример должен показать, что эта связь заключается в
бессознательной фантазии, которая лежит в основании данного эмоционального
состояния. Такую фантазию пациент не воспринимает осознанно; она переживается в
телесных категориях. Эта фантазия связана со ртом. Она сложнее, чем пример из
предыдущей главы; там фантазия проглатывания фекалий репрезентировала возвращение
себе любимого, хоть и ненавидимого также объекта путем помещения его внутрь тела
субъекта. В данном же примере деятельность рта репрезентирует два разных вида
деятельности одновременно – как деструктивное (садистическое) кусание, так и
пронзительный (poignant) любовный акт.
Эта черта (нежелание есть) выражено контрастировала с его обычными
привычками, и напоминала отказ принимать пищу, который встречается у меланхоликов.
Однажды его нерасположенность к еде исчезла, и вечером он плотно поужинал.
Симптом ослабел; имеет ли это отношение к утрате, и предвещает ли, что пациент
придет в себя после нее? И если да, из чего складывается этот процесс? При чем тут
питание? Абрахам обнаруживает ответы, потому что они были открыты в сновидении в
ночь после того, как пациент впервые за долгое время поужинал:
Той ночью он увидел сон, будто присутствует при вскрытии своей покойной жены.
Сон был разделен на две контрастирующие сцены. В одной отдельные части тела снова
срослись, мертвая женщина стала подавать признаки жизни, и он обнял ее с чувством
сильнейшей радости. В другой сцене прозекторская изменила свой вид и напомнила
пациенту, как выглядят разделанные животные в мясной лавке.
Фрейд обнаружил, что когда в сновидении две сцены вот так следуют одна за
другой, это означает связь между ними, некую близость по смыслу. Это также
проявляется в некоторых ассоциациях, которые пациент привел на этот сон:
Ассоциация сновидца на это сновидение в анализе указала на тот примечательный
факт, что вид расчлененного тела напомнил ему об ужине этим вечером, особенно – о
съеденном им мясном блюде.
Примечательно, что вскрытое тело жены пациента как будто оказалось связанным с
мясом от мясника. Похоже, на некотором уровне еду невозможно было есть, потому что
это было ее тело. Сон соединяет поедание пищи с разделкой мертвого тела (операцией
над ним), и предполагает существование деструктивных фантазий, задействованных при
поедании и кусании. Передавая сообщение о мясницком разрубании жены, сон в то же
время означает и нечто еще –
Поглощение плоти мертвой жены приравнено к возвращению ее к жизни.
Сон соединяет интроекцию (фантазию помещения жены внутрь пациента
посредством поедания) с радостным оживлением мертвого тела. Воскрешение было
сопровождено установлением его утраченной жены внутри него физически путем
поедания объекта. Абрахам призывает нас принять, что симптом – отказ от пищи – возник,
когда
пациент
был
больше
сосредоточен
на
своей
страшной
фантазии
кусания/вскрытия/расчленения своей жены;1 а также – что в конечном итоге на первый
план вышла другая фантазия: любовное поглощение жены для восстановления ее живого
присутствия внутри него. Абрахам призывает нас разделить его мнение: когда вторая из
этих
фантазий
(любовное
восстановление)
начала
преобладать
над
мясницким
расчленением, более обычное отношение пациента к еде вернулось. Любовное
восстановление, внутри него, как будто в самом деле указывает на то, что он несколько
оправился от потери – он снова обретает свой любимый объект, но теперь она внутри него,
как любимый внутренний объект.
Мнение Абрахама о сновидении предполагает ответы на наши вопросы о природе
того, как человек приходит в себя после утраты. Восстановление представлено в
сновидении. Оно сопровождается возвращением любимой, жены пациента, обратно к
жизни; но теперь она жива как внутренний объект, и оживлена именно посредством
телесного процесса поедания. Телесный процесс поедания дает возможность состояться
психическому процессу поглощения, интроекции (или сопровождается этим процессом).
Похоже, телесная деятельность и психологическая фантазия объединены. Влияние
фантазии на психику столь же сильно, как и влияние настоящего поедания пищи на тело.
То, как Абрахам проанализировал это сновидение, дает типичный пример того типа
доказательств, которыми располагает психоанализ. Он основан на методе Фрейда
расшифровывать сновидения посредством связанных с ним ассоциаций (в данном случае
– не слишком пространных). Связи выражаются смежностью в сновидении. В руках
Абрахама этот метод продемонстрировал, что повествование или фантазия об объекте
бессознательно активны. В данном случае бессознательная фантазия выглядела для
В данном случае объект был утрачен посредством оральной мясницкой деятельности, что контрастирует с
анальной утратой (посредством исторжения) в примере из предыдущей главы.
1
пациента столь реальной, что обусловила симптом – отказ от пищи. Избавление от
симптома включало в себя новую фантазию: а именно, что поедание может восстановить
жену и вернуть ее обратно к чему-то вроде жизни. Эти бессознательные фантазии –
глубокий способ, которым психоаналитики репрезентируют действие бессознательной
психики.
Они
передают
поразительное
равенство
между телесным
опытом
и
деятельностью (например, поеданием) – и отношением к людям.
Бессознательные фантазии сыграли наиважнейшую роль в теории психоанализа и
его клинической практике для некоторых школ – в первую очередь для кляйнианской.
Факт действия этих фантазий указывает на любопытное само-восприятие – разумеется, не
сознательное восприятие. Процесс скорби у пациента, описанного выше, похоже, включал
в себя такие примитивные бессознательные представления (notions) о том, что делает его
психика. Идея о поедании объекта как процессе его восстановления чрезвычайно далека
от сознания, но сон пациента наводит на мысль, что это в самом деле «идея», имеющаяся
в его психике. Эти фантазии, если им предаваться осознанно, будут выглядеть просто
безумными. Возможно, такие примитивные фантазии не настолько далеки от сознания у
психотических пациентов, как у всех остальных. И безусловно, в примере из второй главы
(«Анальное удержание») они и не обязательно зашифрованы в маскирующих символах,
как в сновидениях, и не направляются с пользой в социально приемлемые действия
(скажем – стать настоящим мясником).
Психика при рождении
Бессознательные фантазии, подобные только что описанным, столь близки к
биологическому строению (male-up) человека, что репрезентируют самое раннее, и
потому наиболее примитивное функционирование психики. Согласно этому взгляду,
психическую деятельность новорожденного младенца составляют бессознательные
фантазии отношений с объектами. Это первичные переживания, с которых начинается вся
остальная жизнь, психика и развитие. Они обладают фундаментальной значимостью. Хотя
они проявляются в рамках психотических симптомов (как в примере «Анальное
удержание»), психоаналитики доказывают, что из подобных фантазий складываются
переживания ребенка, возможно, с самого рождения, и они лежат в основе обычной жизни
в сновидениях, как в примере «Анализант, потерявший близких».
Интуитивно мы, можем полагать, главным образом, что младенец психологически
осведомлен о своих ощущениях, или же, что он просто механически реагирует плачем,
борьбой и так далее. Вопрос вот в чем: в какой степени мы, взрослые, можем эти
ощущения знать; или, принимая во внимание нашу зависимость от слов, описать их?
Часто встречается общий скепсис в отношении того, можно ли узнать, что переживает
младенец, не достигший возраста владения речью. Младенец не может передать
переживание непосредственно. Взрослому требуется напрячь воображение, чтобы
почувствовать, что значит быть таким маленьким, когда восприятия и телесные
переживания настолько примитивны, еще не покрыты теми смыслами, которые
накладывает семья и общество. Вот попытка Джоан Ривьер отчасти передать такие
переживания:
«Если желаемая грудь не появляется и агрессия младенца достигает пределов его
телесных способностей, эта разрядка, что автоматически следует за болезненным
ощущением, сама порождает неудовольствие в высшей степени. Ребенка охватывает
удушье; его глаза ослеплены слезами, уши оглохли, горло болит; в кишечнике спазмы,
испражнения его жгут. Агрессивная реакция тревоги – слишком сильное оружие в руках
такого слабого Эго; оно становится неконтролируемым и угрожает уничтожить своего
хозяина» (Riviere, 1936a, p. 44).
Части тела переполнены активным страданием. В этом описании мы видим нечто
большее, чем сугубо механическую реакцию: неврологические рефлексы и страдающий
младенец составляют одно целое. Наверное, вряд ли мы можем продвинуться дальше в
понимании
смычки
биологического
строения
и
психологического
переживания.
Психиатрия в общем исходит из того, что при психозе чрезвычайно фундаментальный
биологический порок мозга связан с психологическим тупиком (cul-de-sac) развития. На
некоем раннем уровне развития младенца физическое и психологическое сходятся,
граница между ними размывается. Серьезные психологические дефекты у психотических
пациентов, представленные на телесном языке в бессознательной фантазии, похоже,
указывают на пережиток этого самого раннего психологического функционирования. В
некотором смысле свойство примитивности у психотика несколько напоминает свойство
примитивности у младенческой психики. В седьмой главе мы столкнемся с другими
специфическими аспектами психотических пациентов, которые не представлены на
раннем этапе жизни младенца.
Пример: маленькая девочка и туфля
Кроме экстраполяции назад по времени на основе клинического опыта, существует
другой метод рассмотрения того возраста развития, когда такие фантазии появляются
впервые. Этот метод использует Сюзен Айзекс в нижеследующем примере; симптом,
страх сломанной туфли, наблюдался в раннем возрасте (двадцать месяцев), хотя понять
его стало возможно лишь позже:
… маленькая девочка в возрасте год и восемь месяцев, с плохо развитой речью,
увидела туфлю своей матери, у которой подошва оторвалась и шлепала. Ребенок
испугался и закричал от ужаса. Примерно неделю после этого она съеживалась и плакала,
если видела, как ее мать обувает какие угодно туфли, и некоторое время могла выносить
на ногах у матери только светлые домашние туфли. Особенно раздражающую пару
нельзя было обуть несколько месяцев. Постепенно ребенок забыл свой ужас, и стал
позволять матери обувать любые туфли. Однако в возрасте двух лет и одиннадцати
месяцев (через пятнадцать месяцев) она внезапно спросила у матери испуганным
голосом: «Где мамочкины сломанные туфли?» Мать поспешно, боясь приступа плача,
ответила, что она их прогнала, и тогда ребенок прокомментировал: «Они могли прямо
съесть меня».
Позднейший комментарий этого ребенка четко идентифицирует примитивную
оральную фантазию, которая действовала на довербальной стадии, когда началась фобия
(год и восемь месяцев). Для девочки подошва сломанной туфли выглядела как опасный
рот. Это казалось ей вполне реальным, что повлекло за собой в том раннем возрасте
фантазию, которая ощущалась совершенно реальной. Воспоминание маленькой девочки
не было словесным и не было опосредовано словами: это было воспоминание о
переживании (в то время, когда она еще не могла говорить) страха, что ее съедят. Лишь
позже оно смогло получить словесное выражение. Без слов это выражение очень грубое –
вопли. Но сама фантазия, похоже, была достаточно сформированной и связной.
Однако, когда появились слова, на страх в итоге наложилось вербальное мышление,
и базовая «бессознательная фантазия» изменилась, от ощущения абсолютной реальности
она перешла к более мягкому выражению чего-то более символического. Этот переход от
реальности к фантазии – решающий шаг, представленный в развитии маленького ребенка
в данном примере, но это также тот шаг, на котором спотыкается психическое
функционирование психотика, и это является центральной особенностью подобного
состояния
(см.
раздел
о
символизации
в
одиннадцатой
главе).
Обычно
эти
бессознательные фантазии полностью забываются. Однако определенные случаи, такие
как «Анализант, потерявший близких», наводят на мысль, что этот невербальный,
примитивный уровень фантазийной жизни, сосредоточенный на телесной деятельности,
никогда не исчезает, но всегда сохраняет свое потенциальное, бессознательное
присутствие.
Сколь бы искусственными не выглядели эти идеи, они нашли прагматическое
применение, радикально расширив спектр потенциальных пациентов анализа и
значительно углубив психоанализ всех пациентов. В следующей главе мы рассмотрим,
как эти удаленные слои человеческого опыта исследовала Мелани Кляйн, и какое
понимание из них почерпнула. Некоторые читатели, возможно, предпочтут пропустить
гипотетические описания в «Приложении» к данной главе и перейти непосредственно к
клиническому материалу, изложенному в четвертой главе.
Приложение
Наиболее ранние объектные отношения
Фундаментальной для позднейшего хода мысли психоаналитиков-кляйнианцев
является та идея, что психика – это обширный составной набор (composite set)
фантазийных отношений с объектами. Большая его часть будет проиллюстрирована
красноречивым клиническим материалом. Однако прежде чем приступить к этому, я дам
краткий очерк этой теории. Это некое резюме «неверифицируемого» опыта самых ранних
моментов жизни, как их могли бы представлять себе психоаналитики-кляйнианцы.
Когда ребенок рождается, он с самого начала обладает сосательным рефлексом.
Поэтому если его щеки коснется палец матери, младенец повернет лицо к этому
раздражителю,
и
его
губы
начнут
сосательные
движения.
Эта
деятельность
обнаруживается уже непосредственно после рождения. Она безусловно является
врожденной, и обозначена таковой посредством термина «рефлекс». Однако может ли
младенец в самом деле переживать раздражитель, прикосновение к щеке? Способна ли
деятельность мышц и губ образовывать переживание того, что ее вызвало? В целом
большинство людей на основе интуиции склонны полагать, что младенец испытывает
некоего рода переживание компонентов (активных и пассивных) рефлекса. 2 В дальнейшей
жизни ощущения, вызывающие чувство голода, например, несомненно исходят от
биологически сформированных особенностей тела, но безусловно также являются
психологическими переживаниями. Если мы допускаем существование переживаний с
самого рождения, вероятно, мы должны признать, что они имеют определенные
биологические (т. е. врожденные) корни – врожденные значения. Итак: биологическая
деятельность появляется вместе с заранее сформированным (pre-formed) психологическим
значением. И если это справедливо на самой ранней стадии, выглядит справедливым
также, что такое значение должно формулироваться на языке телесной деятельности.
«Фантазия – это ментальное следствие, психическая репрезентация инстинкта» (Isaacs,
1948, p. 83)… «Бессознательные фантазии в первую очередь относятся к телам и
репрезентируют инстинктивные цели в отношении объектов» (ibid., p. 112).
Вопрос о том, обладает ли вообще младенец при рождении психологической сущностью, крайне
затруднителен. Маргарет Малер (Mahler 1975), например, относит психологическое рождение человека
приблизительно к девятому месяцу жизни, и это признается в качестве ортодоксального мнения многими
психоаналитиками в Соединенных Штатах. Однако такой взгляд часто кажется нереалистичным матерям, и
всякому, кто знает младенцев; и по сути кажется, что с самого рождения в маленьком организме
существует и функционирует мир переживаний. Дэниел Стерн (Stern 1985) оспорил утверждение Малер на
основе экспериментальной психологии, что с высокой степенью вероятности говорит о существовании
ранних психологических переживаний.
2
Для того, кто не допускает возможности существования младенческой психологии,
обсуждаемые здесь явления останутся загадкой. Но и для тех, кто допускает, хватает
других затруднительных загадок; если ребенок переживает то, что происходит при
сосании, мы должны спросить: какого рода это переживание? У ребенка может не быть
взрослого представления о том, что такое на самом деле грудь, либо для чего нужно
кормление, или что, собственно, происходит при сосании или при голоде и т. п. Однако
если эти явления переживаются, у них должны быть характеристики, психологически
ощутимые для младенца. Каковы эти характеристики, и как мы можем получить доступ к
таким переживаниям?
Статья Сюзен Айзекс (Isaacs, 1948) стала вехой в истории попыток определить и
каталогизировать характеристики бессознательных фантазий. Ее обширный обзор можно
конспективно изложить следующим образом:
Инстинкты,
1.
обусловленные
соматической
стимуляцией,
психологически
представлены как бессознательные фантазии отношений с объектами.
2. Бессознательные фантазии имеют врожденную форму, что включает в себя:
субъекта; объект с его предполагаемыми намерениями; и отношение, в котором субъект
желает что-то сделать с объектом на основании намерений объекта.
3. Существуют определенные врожденные и примитивные разграничения: (а)
объект расположен либо внутри, либо снаружи субъекта; (б) намерения объекта
ощущается либо как недоброжелательные, либо как благожелательные по отношению к
субъекту.
4. Различные объекты и отношения распознаются согласно телесным ощущениям,
которые они вызывают: например, голод и питание, тепло и холод, полный или пустой
мочевой пузырь и т. д. и т. п. (примечание – они организованы попарно согласно
разграничениям (3а) и (3б), описанным выше).
5. Бессознательные фантазии переживаются в первую очередь как телесные
ощущения, а позднее как пластические образы и драматические репрезентации, и наконец
– в словах.
Рассмотрим, например, младенца, донимаемого телесными ощущениями голода,
вызванными, возможно, трением стенок желудка друг о друга, что порождает неприятное
ощущение. Это будет репрезентировано самым примитивным образом как объект где-то
внутри
живота,
который
злобно
намерен
причинять
болезненные
ощущения.
Предполагаемое злобное намерение со стороны объекта для младенца является врожденно
пугающим. Именно это и есть ужас – переживание нападения со злобным намерением
(особенно изнутри, нападение чего-то злобного оттуда). Младенец не способен внятно
выразить эти переживания, но благодаря эмпатии взрослый все же ощущает страхи
ребенка перед злонамеренностью; и тогда это можно облечь в выразительные слова, как в
живом описании Джоан Ривьер, приведенном выше, – описании пугающего переживания
ребенком его собственных ощущений. При приятных переживаниях, наоборот,
предполагается, что объект намерен с любовью вызвать у младенца чувства безопасности,
полноты жизни и блаженства.
Несмотря на то, что мы употребляем термин «бессознательная фантазия»,
младенец переживает объекты как совершенно реальные, а вовсе не как воображаемую
фантазию. Их недоброжелательность (malevolence) – это переживание, которое мы,
возможно, (впоследствии) называем «ужасом»; их благожелательность – это переживание,
которые мы, возможно, (впоследствии) называем «блаженством». Главное здесь то, что
эти переживания являются врожденно сформированными понятиями об отношениях к
злонамеренным или благожелательным объектам. Эти врожденные, примитивные понятия,
названные «бессознательными фантазиями», далеки и недоступны для нас, взрослых. Их
едва можно уловить – или по крайней мере логически вывести – из симптомов
психотических пациентов, из сновидений и из осознаваемых фантазий маленьких детей.
Перевод З. Баблояна.
Научная редакция И. Ю. Романова.