Аркадий Марьин. «ВОЗНЕСЕНИЕ» Пьеса из двух половин. Персонажи и один предмет: Ликин Василий Леонидович – пенсионер, ветеран труда. Ликин Владимир – его сын, временно безработный, по профессии учитель. «Альпинист» – старый радиоприёмник. Участковый – лейтенант Итожин, упитанный мужчина в форме. Ольга – журналистка, 25 лет. Горит работой. Врач – женщина невысокого роста в очках. Алкалин Аркадий Валентинович – кандидат в депутаты, молодой энергичный мужчина, на вид 30 лет. Священник – отец Мефодий. В возрасте, с седой бородой. Кира – соседка Ликиных, выпивоха. Примерно того же возраста, что и Владимир. Бойцы ОМОНа – два человека в масках. Место разворачивающихся пространств: Квартира на втором этаже двухэтажного барака. Комната с пожелтевшими обоями. Коегде видна в стене дранка и висящий на куске обоины кусок штукатурки. Вспученный пол настолько неровный, что под ножками стола, стоящего посередине, подложены несколько книжек. По центру, за столом, широкое окно и выход на деревянный балкон с перекошенным барьером. На него лучше не облокачиваться, его вид предупреждает об этом. Стекло в окне пыльное, с заметными грязными разводами, - кто-то безуспешно пытался протирать. Над столом висит металлическая люстра с потускневшим напылением. Ещё в комнате есть старый диван, рваное кресло, телевизор «Рубин» на тумбочке, на стене картина (скорее репродукция) Шишкина «Утро в сосновом бору» с мишками на поваленном дереве. Вполне понятно, что картина – главная достопримечательность этого жилища. За столом сидит седой пожилой мужчина с закрытыми глазами. Это Ликин Василий Леонидович. Рядом с ним на столе стоит старенький, видавший виды транзисторный приёмник «Альпинист». ПОЛОВИНА ПЕРВАЯ Пространство #1. В комнате появляется Владимир Ликин. Щёлкает выключателем, загорается люстра. Становится лучше различим интерьер комнаты. Владимир подходит к столу и выставляет на него из сумки пол-литровый пакет кефира, выкладывает батон, пачку соли и коробок спичек. Владимир: (отцу) Вот, это на последние. Коробок за полтора рубля ещё взял, а на копейки уже ничего не купишь. Слышь, отец? (Василий Ликин молчит). Не надоело ещё? Я говорю, деньги у нас с тобой кончились. Завтра соль жевать только останется… (Василий Леонидович сидит молча и по-прежнему с закрытыми глазами). Владимир: Может быть, всё-таки отступишься? Ну их на хрен со своей финансовой политикой, а? Всё равно ведь деньги. Раньше на твою пенсию кое-как тянули и дальше протянем. А они, глядишь, ещё на сколько-нибудь поднимут. Не смеха ради, а уже посерьёзному. А? (Василий Ликин продолжает молчать). 1 Владимир: Батя, батя! Вот же у тебя характер какой. Кремень! Со мной-то не сравнить. Я по сравнению с тобой так, одуванчик на слоне. Сдули вон один раз, до сих пор обрасти не могу. Не дети, а пираньи кровожадные. И как в таких маленьких головках такие вампирские аппетиты возникают? Ну, ничего, - ни меня первого, ни меня последнего сожрали. Да лучше уж так, чем постоянные унижения терпеть. А ведь по сути дела, мы друг друга уважать должны были. А-а, да ладно… (Владимир обречённо машет рукой и уходит на балкон. Через мутное грязное стекло видно, как он из-за пазухи достаёт чекушку и воровато, чтобы никто не заметил, отпивает из бутылки. В этот момент начинает говорить «Альпинист»). «Альпинист»: Президент Дмитрий Медведев и премьер-министр Владимир Путин в субботу обсудили текущие вопросы социально-экономического развития страны, сообщила пресс-служба Кремля. Там уточнили, что встреча прошла в неформальной обстановке. Кроме того, Медведев и Путин вместе катались на велосипедах… (Приёмник начинает кряхтеть, шипеть помехами и умолкает. В это время Владимир, утёршись и одновременно занюхав рукавом пиджака выпитое, возвращается в комнату). Владимир: Да я ведь их простил. Они же дети, в конце концов. Это же их родители такими воспитали. Не объяснили, что взаимное уважение в жизни ой как важно. Это они сейчас просто не понимают. А потом их жизнь побьёт, пообтешит. Они ещё вспомнят не раз своего учителя по черчению Ликина Владимира Васильевича. И не два, когда их самих вот так же за шиворот, да из жизни. (Садится на стул у стола рядом с отцом, облокачивается и кладёт голову на ладонь). Владимир: (задумчиво) Да-а-а… (оживившись) Хоть бы «Альпинист» твой что-нибудь спел? Капризный у тебя, отец, приёмник: хочет – говорит, хочет – молчит. (Приёмнику) Слышь, «Альпинист»! А ты-то чего молчишь? Спой, а? Если друг, там, оказался вдруг, хотя бы? (Владимир тянет к приёмнику руку и хлопает его сверху ладонью. Бесполезно. «Альпинист» продолжает молчать, как и его хозяин). Владимир: (отцу) Молчит, зараза. Но ты сказал «пусть стоит!», значит пусть стоит. Я его не трону. Слово учителя России! Пространство #2. (Появляется участковый). Участковый: Чего опять дверь-то нарастапашку? Я ж говорил, дверь надо запирать. Или вы чего, уже в коммунизме живёте? Владимир: А, здрасьте, товарищ лейтенант. Или как вас теперь называть? Господин лейтенант? Участковый: Брось ты! Какой господин? Владимир: Вы ведь теперь господин лейтенант полиции. Участковый: Ты, Вова, историю с хреном и редькой помнишь? Владимир: Намекаете, что вам всё равно? Участковый: Хоть господин, хоть товарищ, - это для них там всё равно. Уверен, что годков через десяток ещё как-нибудь перекрестят. Но ты уж меня давай по старому называй. Не господских мы кровей. У меня отец у домны пятьдесят лет простоял, а я теперь господином лейтенантом заделаюсь… Как будто помоями облить собрались! Владимир: Да, товарищ лейтенант, не сахар вам. Придётся ведь в полиции теперь поработать или того, турнут через переаттестацию. Участковый: Да я и сам не задержусь. На хрен эту переаттестацию. Уйду сторожить какой-нибудь центральный вход какой-нибудь фирмы, мне на пропитание хватит. А там и пенсия уже подойдёт. Владимир: Как печально-то у вас всё, товарищ лейтенант, плакать хочется… Участковый: Это я так, к слову. А вообще-то поговорить надо. Владимир: А до этого мы что делали? Психоволнами обменивались? 2 Участковый: Я серьёзно. Владимир: Ну, садитесь тогда. (Указывает на стул напротив. Участковый садится). Участковый: Я по поводу отца твоего. Владимир: Я понял. Участковый: Я уже надоел, наверное, но это ведь моя работа. Владимир: Да я понимаю. Ничего страшного. Мы снова готовы вас выслушать. Участковый: (кивает на Василия Леонидовича) А он нас что, тоже слышит? Владимир: Надеетесь, что уже умер? Участковый: Типун тебе на язык! Он мне живой нужен. Владимир: Пульс есть, дыхание тоже, сердцебиение прослушивается. Сегодня утром участковая докторица приходила, проверяла. Участковый: (Василию Леонидовичу) Так что, отец, всё в молчанку играешь? Владимир: Он и со мной не разговаривает, так что с вами он вряд ли заговорит. Участковый: Ясно. Ну, так я тебе всё скажу, а он, если слышит, пусть сам решает за себя, что ему делать. Хорошо? Владимир: А я-то что? Я ему не указ. Вон сидит, как король. Скала! Говорите, в общем, будем слушать. Слышь, отец? (Молчат. Ждут). Давайте. (Машет рукой участковому). Участковый: Так вот. Тут такое дело, что дело слишком далеко зашло. Владимир: Как это? Участковый: Щас объясню. (Снимает фуражку, кладёт её на стол). Перегнули вы с папаней палку, похоже. Обстановка вокруг вашей акции накалилась до предела. Уже и власть вами в полной мере заинтересовалась. И даже, поговаривают, в европейском комитете по правам человека забеспокоились. Владимир: Да ну! Не может быть! А ведь всего-то ничего, почти полтора месяца прошло, как отец голодовку объявил. Участковый: Ну что ты, Вова, ёрничать начинаешь? Думаешь, твой отец один в таком положении жизнь проживает? Владимир: Не проживает, а доживает. И в каком положении – можете не объяснять, товарищ лейтенант. Нам в народе это положение уже давно известно. Могу продемонстрировать… Участковый: Гражданин Ликин! Попрошу вас вести себя пристойно перед представителем закона! Владимир! Ну, ведь взрослый человек, откуда такие школярские замашки? Владимир: Я ведь учитель, гражданин-товарищ-господин полицейский. Понахватался от учеников… Участковый: Это ещё кто у кого понахватался, я смотрю. Мне известно, Ликин, за что вас из школы выпнули. Или вам напомнить, педагог хренов? Владимир: Моя вина была не доказана. Вы ведь человек в возрасте, должны понимать, что не мог я в своей школе, где проработал двадцать без малого лет, такого учудить. Я и родителям, и вам сейчас, и всегда, да хоть в суде заявлял, заявляю, и заявлять буду: всё подстроили дети. Есть… был у меня один класс, очень у нас с ними отношения не складывались. Я под них подстраивался, пытался найти общие нотки, общую волну, а они, видимо, совсем другим живут. Чем, только я так и не разобрался. Они меня опозорили. Не верите? Участковый: Расследование было проведено компетентными людьми, и оценка была поставлена однозначная: за попытку растления несовершеннолетних. Скажите спасибо, что вас, Ликин Владимир Васильевич, ещё по статье не отправили общественно-полезным трудом за ночлег и еду заниматься. Опозорили они его! Как вам родители ещё черепок не раскроили? Горе-учитель. 3 Владимир: Да поймите вы, голова в фуражке, да если бы я даже был таким, каким меня выставили, ну разве бы я стал с порно-журналами и фаллоимитатором в портфеле на работу ходить? Ну, подумайте. Ну, зачем? Для чего? Участковый: Вы мне свою басню не объясняйте, а то мы не знаем, что у извращенцев свои заморочки. Поклёп, не поклёп, а пятно на твоей репутации, Владимир, имеется, значит и к делу вашему с отцом внимание особое. Сначала, правда, думали, что старик перебесится, отойдёт, успокоится. Поймёт, в конце концов, что жизнь-то всё равно налаживается. А он-те нет! Решил свою волынку до конца тянуть. А это не хорошо, товарищ Ликин, безответственно! Нельзя не доверять тому, что сейчас для народа делается. Да неужели не видно, сколько для народа делается? Владимир: Ну, значит, мы не народ… Участковый: Ты чего, Володя, дурак? И впрямь не понимаешь, что дело ваше керосином пахнет? Владимир: А чего ты меня, господин начальник, агитируешь? Решение голодовку объявлять не я принимал. От пенсии не я отказывался. Я-то и ем, что бог послал, и даже вот (выдыхает в сторону участкового), стараюсь тонус поддерживать по мере сил, конечно. Участковый: Ну, Вова, тебя же уже можно как алкаша оформлять. А деньги-то где взял? Владимир: Сегодня последние от пособия истратил. Да что я не понимаю, что с отцовской пенсией нам всё равно полегче. Но ведь у него не характер, а железо калёное, меч самурайский. Говорил же я вам уже: оскорбляет его, видите ли, размер его пенсии. Не желает он её больше получать… Участковый: Да помню я, помню. Индексации, повышения – всё это как плевок ему в душу. А у него стаж, трудовые заслуги и так далее, и тому подобное. А то, что другие как он, и даже хуже есть – это ему наплевать. Владимир: Вот! Как раз и не наплевать. Он мне сразу сказал, что больше не за себя, а за всех нас, за стариков, за несправедливо обделённых! Участковый: Несправедливо обделённых? Владимир: Да, так и сказал: несправедливо. Участковый: Ох уж, Василий Леонидович, ну и похлёбку же ты заварил… (Стоящий на столе радиоприёмник оживает и выдаёт голос диктора из сводки новостей). «Альпинист»: Премьер-министр России предложил зарезервировать 75 миллиардов рублей за счёт средств федерального бюджета на дополнительную индексацию социальных пенсий. Об этом он сказал во время выступления в Госдуме. Надо отметить, что по закону, правительство России может проводить единовременную индексацию социальных пенсий в апреле каждого года, а не дважды в год (в апреле и в июле), как было ранее… (Шумы радиопомех, треск, свист, радио замолкает). Участковый: (испуганно) Чего это он? Владимир: Барахлит что-то. Отец сказал, чтобы стоял на столе. Он его слушал сначала, чтобы совсем скучно не было. Телевизор-то у нас как год назад сдох. Вот и приёмник, видать, на последнем издыхании. Участковый: Так выброси! Владимир: Нет, отец сказал, чтобы стоял, я его не трону. Нужно будет, он его сам выбросит. Участковый: Хорошо бы, что сам. Успел бы. Слышь, что говорю: успел бы сам выбросить. Владимир: А что за спешка? Министр или премьер к нам приедет? Или нет – неужто сам президент нагрянет, чтобы положение дел в стране объяснить? Участковый: Не до шуток, Вова, должно вам быть. Штурмом хотят вашу халупу взять и отца твоего на принудительное лечение отправить. И тебя в придачу загребут. Я, можно так выразиться, ваше последнее предупреждение, парламентёр доброй воли. Владимир: В погонах… 4 Участковый: Ты бы уговорил отца, а? В последний раз ведь предупреждаю… предупреждаем… советуем, просим, прости господи! Ну?! Владимир: Так он ведь уже и со мной не разговаривает. Дня три уже молчит. Вот так сидит и молчит. Иногда мне даже страшно становится… Участковый: А он точно живой? Владимир: Говорю же, утром проверяли. Пульс есть, дыхание есть… Но вообще, уже даже воду не пьёт. Участковый: Ну, вы с отцом с огнём играете! Чего доказать всему миру решили? Не бывает такого в нашей жизни, слышишь, Василий Леонидович. Люди, может, и поменялись, а страна-то та же! Владимир: Слышишь, папа, правда, ну мы-то при чём? Пространство #3. (В комнату входит журналистка. Сумка через плечо, джинсы, футболка, кроссовки, солнцезащитные очки. В руке диктофон. Снимает очки, начинает говорить, оглядываясь по сторонам). Ольга: (самой себе) Привет из прошлого века… Даже запах какой… Не дерево уже, а труха… Участковый: Вы к кому, девушка? Владимир: Из соцопеки, наверное, ещё одна. Сейчас посмотрит, что с нас даже шерсти клок не содрать и уберётся. Уже приходили… Ольга: (продолжая разглядывать) Здрасьте, здрасьте. Я к Ликину Василию Леонидовичу. (Натыкаясь взглядом на сидящего за столом старика) Вот к нему, скорее всего. Участковый: А по какому вопросу, собственно? Вы вообще кто? Представьтесь. (Надевая фуражку и прикладывая руку к козырьку) Лейтенант Итожин. (Указывая на Владимира) Сын Василия Леонидовича. Владимир: Владимир Васильевич. Ольга: Очень приятно. (Жмёт обоим руки). Ольга, журналист. Точнее, радиожурналист. Городская радиостанция «Губерния ФМ». Я к вам с рабочим заданием. Участковый: Ну, вот и средства массовой информации пожаловали. Репортаж хотите делать? Ольга: Хотела бы взять интервью у пенсионера, объявившего голодовку и отказавшегося получать пенсию, размер которой он расценивает как прямое оскорбление его чести и достоинства. Участковый: Во шпарит! Откуда же, девонька, у тебя такая исчерпывающая информация? Ольга: (несколько смущённо) Ну, у нас свои источники информации. Владимир: Кира, соседка, наверное, оповестила, больше некому. Ольга: Почему соседка? Думаете, человек больше месяца как голодовку объявил и об этом только ваша соседка знает? Не обольщайтесь. Только я вижу, что первая к вам добралась. Это хорошо! Участковый: Что хорошо? Что первая или что человек больше месяца не ест ничего? Ольга: Очень смешно, товарищ лейтенант. Только я из отдела новостей, а не юмористических программ. Участковый: Как ваша фамилия говорите? Ольга: Извините, боюсь напугать. Участковый: Ой ли? А, может, всё-таки постращаете человека при исполнении? Я старой закалки, пади глаза от страха не полопаются. Ольга: (спокойно) Смотрите. (Роется в сумке, достаёт удостоверение и, развернув, показывает участковому). Вот. Участковый: Однофамилица? 5 Ольга: Можно позвонить, поинтересоваться, если, правда, он не на совещании. Участковый: Не нужно. Это входит в мои обязанности – я должен был удостовериться, что вы действительно представитель СМИ. Ольга: Так что, мне можно взять интервью? А то время идёт, сюда, может, уже скоро телевизионщики прикатят. Неохота с коллегами на одной площади друг другу ноги оттаптывать. Участковый: Попробуйте, если получится… Ольга: А в чём проблема? Владимир: В самом интервьюере. Ольга: В Ликине Василии Леонидовиче? Владимир: В нём самом. Ольга: (указывая на старика) Это он? Участковый: Он. Владимир: Да, он. Ольга: Живой? (Участковый и Владимир кивают). Спит? Владимир: Может быть, но разговаривать, судя по всему, всё равно отказывается. Со мной за три дня ни словом не перекинулся. Ольга: Медитирует, может? Участковый: Что делает? Владимир: Ну, молится или мысленно где-нибудь летает… Участковый: А-а-а! Владимир: Это вряд ли. Мой отец такие практики не изучал. Наверное, просто его всё достало, вот он ни с кем разговаривать и не желает. Ольга: Так может быть, он мне лично и расскажет о том, что его так достало? Участковый: (Владимиру) Вот чудачка! Владимир: Да пусть попробует. А мы посмотрим. (Ольге) За стол присаживайтесь, пожалуйста. Ольга: Ага, спасибо. (Садясь) Радио слушаете, я смотрю. Значит, скучать не приходится? Владимир: Новости в основном. Ольга: Ну, так тем более! Владимир: Да как сказать… Ольга: Ну, ладно. (Усаживаясь поудобнее, ставя перед Василием Леонидовичем включенный диктофон). Здравствуйте, Василий Леонидович. Мы приветствуем вас от лица всего города и нашей радиостанции «Губерния ФМ». Не могли бы вы ответить на наши несколько вопросов в связи с вашей длящейся уже больше месяца акцией протеста? (Пауза. Василий Леонидович молчит, не открывая глаз). Я постараюсь несколько перефразировать вопрос. Готовы ли вы высказать вслух те недовольства, из-за которых вы решились на столь отчаянный шаг – отказ от пищи? Участковый: Он от пенсии отказался, вот с чего начинать нужно… (Ольга поворачивается к участковому, пожимает плечами и прикладывает палец к губам, показывая жестом, чтобы молчал и не мешал). Ольга: Ваш отказ от пенсии и голодовка – это политическое решение? Вы надеетесь, что к вашим действиям обратят свой взор сегодняшние власти? Как вы расцениваете своё положение: как жертва или как борец за финансовое благосостояние пенсионеров всей страны? Как вы думаете, депутаты городской думы готовы… Владимир: Вы так и будете его заваливать вопросами или дождётесь хоть одного ответа? Ольга: Что? Участковый: Вы увлеклись, девушка. Ольга: (смущённо) У меня было такое ощущение, что Василий Леонидович вот-вот мне ответит. Я даже, наверное, что-то слышала. Владимир: Ну, может быть, это радиоприёмник что-нибудь прохрипел. Он у нас контуженный слегка, самостоятельно и неожиданно пытается что-то поведать миру. 6 Ольга: Да нет. Приёмник молчал… Тут что-то другое… (Встаёт, оглядывается вокруг). У вас одна комната? Владимир: Одна. Кухня ещё маленькая и санузел совмещённый. В него страшно ходить, правда. Лучше на улицу, в общий. А что? Ольга: Я нет, не в туалет… (Замечает выход на балкон) А на балконе покурить можно? Владимир: Да пожалуйста, (вдогонку) только на перила не облокачивайтесь, шатаются сильно! Участковый: Странная она какая-то. Владимир: Золотая молодёжь. От дисбаланса «хочу» и «могу» у них у всех когда-нибудь крышу срывает. Участковый: В смысле – дуреют? Владимир: Дуреют, смурнеют, хиреют, тупеют, - по разному. А в основном сами не знают, чего хотят. Участковый: Но эта вот пошла ведь зачем-то на радио работать. Журналистка. Интервью берёт. Владимир: (машет рукой) А! Увлечение молодости! Надоест, выскочит замуж, - за такого же, как её папаня, - и укатит жить и рожать в Испанию. Или ещё куда-нибудь, где всегда тепло и солнечно. Участковый: Ну, это понятно. Развлекается, значит. Владимир: Что-то типа того. Участковый: Знаешь, что, Владимир, ты вот что! Я пойду, а ты тут уж сам как-нибудь с этой залётной пташкой. И помни, о чём мы с тобой говорили. Убеди отца смириться. Если спит – разбуди, если то, что ты там говорил – выведи из него. Закроют вас, понимаешь? Развезут по разным домам и всё! Тебя в «дурку», а его в пансионат какой-нибудь с решётками на окнах. Оно вам надо? Ты меня понял? Владимир: Я постараюсь, попробую ещё раз. Участковый: Попробуй, постарайся, дорогой. Сейчас, можно сказать, всё в ваших руках. (Старику) Василий Леонидович, до свидания! Надеюсь на вашу сговорчивость и взываю к трезвой логике. Ещё всё можно исправить. (Пауза) Ну всё, я пошёл… Владимир: А сколько у нас времени? Участковый: До вечера, Вова, до вечера. Владимир: Я понял. Участковый: Ну, всё, давай! (Жмут друг другу руки). Владимир: Не думал, что всё так закрутится… Участковый: В этом и беда: никто с начала не думает, а потом оказывается чёрти знает где, чёрти знает с каким приговором. Я не пугаю, Володя. Ты тоже уже не мальчик, должен понимать, что к чему. Владимир: Жалко отца. Я всё понимаю, но и его понимаю. Он всю жизнь спину на одном заводе гнул… Участковый: Да знаю я, знаю. Не в этом сейчас дело. Надо его вытаскивать, пока не поздно, спасать. Понял? Владимир: Понял… Участковый: И о себе не забывай. Владимир: Не забуду… (Участковый поправляет фуражку и уходит). Пространство #4. (С балкона возвращается журналистка). Ольга: Ушёл милиционер? Владимир: Да, ему надо уже было. 7 Ольга: Участковый ваш? Владимир: Да, участковый. Приходил, вот, беспокоится о нас… Хороший человек. Ольга: Конечно, все они хорошие. Владимир: Кто все? Ольга: Да ладно, не важно. Я с балкона увидела, - там скорая ни к вам приехала? Владимир: Скорая? С чего вы взяли? Ольга: Скажем так: я не слепая и не дура. Догадываюсь, в каком состоянии ваш отец. Владимир: И в каком же? Ольга: Ну, возможно, у него голодный обморок. А может, впал в транс на почве психоза. Владимир: Вы что, медик ещё на пол ставки? Зарплата на радио не ахти? Ольга: Я просто предположила. Владимир: Интервью ещё брать будете? Ольга: У кого? Владимир: Ну, я-то вам точно ничего говорить не стану. За меня вам всё вот эти стены могут сказать… и вот этот пол… и, кстати, перила на балконе тоже. Можете просто красочно описать наше жилище, и этого будет с лихвой. Ах да, вот это (указывая на лежащее на столе) я купил сегодня на последние деньги. Всё, завтра в переход пойду. Отец вон как-то приспособился, а я по утрам жутко жрать хочу. Ольга: Поняла я, поняла. Только не злитесь. Ну, хотите, я вам пятьсот рублей одолжу до зарплаты? Владимир: Да уволили меня уж как полгода тому. Учитель черчения. Средняя школа 8 дробь 15 Красногорковского района. Припоминаете? Ольга: Что-то, да, было... По телеку ещё бучу развезли. Точно, точно, вас по подозрению в какой-то аморалке турнули. Порножурналы, по-моему… и ещё какие-то изделия из интим-магазина… Да ну, вы что ли? Владимир: Это так мои ученики надо мной позабавились. Смышлёная молодёжь пошла! Ольга: Ну, конечно. А я ещё тогда подумала: на фига этот старый перец, ну, если он такой изврат, со всеми своими причиндалами на работу попёрся? Такие кадры обычно наоборот гасятся, их и не заподозришь ни в чём, а этот просто так чемодан свой со всем барахлом без присмотра в классе оставил на виду у всех. Я сразу сообразила, что это подстава. Развели вас, Владимир Васильевич, как кролика. Владимир: А! (Машет рукой) Сейчас уже всё равно ничего не исправишь. Хорошо, конечно, что хоть один человек это понимает. Ольга: Да я уверена, что многие это понимали, просто пачкаться не хотели. Учителя народ чистоплотный, - интеллигенция. Я по своим помню. (Копирует интонации, ужимки) «Что вы, что вы? Как вы могли подумать? Какой кошмар! Как это возможно?». (Уже серьёзно) Ну что, я не правду говорю? У вас что, другие коллеги были? Владимир: Ну, не совсем, конечно… Но в общих чертах вы, конечно, очень близко… (Молчат). Выпить хотите? Ольга: Спасибо, не пью. Владимир: Вообще? Ольга: Рано ещё. И работа к тому же. Извините. Владимир: Ясно… Я сейчас… (Быстро уходит на балкон и, стоя спиной к стеклу, пьёт, прикрываясь пиджаком). Ольга: А на водку деньги есть. Жертва русской интеллигенции! (Василию Леонидовичу) Что ж вы за сыном-то не смотрите? Так он у вас по наклонной совсем в тартарары съедет. Молчите? Удобную вы позицию выбрали: никакого вам дела нет до этого мира, словно вычеркнули вы его для себя из сознания, и нет вокруг никого. А мы вот они, живые! Слышите меня? Ку-ку!? Владимир: (возвращаясь) Не отзывается? Никак? Ольга: Как в танке. Никого не вижу, никого не слышу, никому ничего не скажу. Плакало моё интервью. Может, правда, вы что-нибудь расскажите об отце? 8 Владимир: Нет-нет, даже не уговаривайте. Сходите на завод, где он работал, там вам всё о нём расскажут. Ольга: Была я уже там. Кто с ним работал, уже и в живых-то нету. Или далеко далече. А руководство уже тридцать три раза смениться успело. Вы бы мне лучше про его житьёбытьё рассказали, личную жизнь, а? Владимир: Нет, не буду! Ни к чему это вам! Отказался от пенсии и объявил голодовку – вот и вся история. Больше мне добавить нечего. Ольга: У, какой вы упёртый, Владимир Васильевич. Владимир: Весь в отца. Ольга: А я подумала, что мы с вами подружились. Владимир: Скоропалительные выводы. Сочувствием решили меня взять? Я школу прошёл, общеобразовательную, с уклоном по предмету «Взаимное доверие и уважение». Ольга: А на компромате завалились! Наверное, теперь вообще никуда не берут? Владимир: Ничего. Может быть, я устал. Может быть, я на заслуженном отдыхе. И мне дела нет до всяких там школ и учеников. А чертить я и дома могу. Ольга: У вас деньги-то на ватман есть? Владимир: На миллиметровке лучше чертить. Ольга: Да какая разница на чём. Владимир: А я и в уме могу прекрасно чертить. В уме стирать и править, кстати, намного проще… Ольга: Ну-ну. (Озираясь) Странная у вас всё-таки квартира. И отец, и вы очень странные. Владимир: Кто бы говорил. Недавно сами, вон, голоса какие-то слышали. Ольга: Я об этом и говорю… Владимир: Что вы тут тумана наводите. Говорили, что по работе, а начинаете тень на плетень наводить. Если у вас с вашей профессиональной деятельностью всё, то вас никто не задерживает. Ольга: Да вы, я смотрю, не джентльмен. Владимир: Это что ещё за слова иностранные? Товарищи – помню, господа – сейчас, вроде. А джентльмены – это кто ещё? Новая мода что ли повеяла? Ольга: Как всё запущено-то! Ладно, ладно, я намёк поняла, можно не повторять. Уже ухожу. Владимир: Да, думаю, так будет лучше. Ольга: Денег, может, всё-таки занять? У меня есть. Честно. Владимир: (выдавливая, борясь с собой) Ну… может, сотню… или две… на месяц… или два… Ольга: (кладёт на стол бумажку) Пятьсот, как обещала. Вернёте как-нибудь при случае. Возможно, ещё встретимся. (Владимир молча кивает, не решаясь подойти к столу и забрать деньги). Ольга: Удачи! Постарайтесь всё-таки его оживить. Как-то даже не по себе из-за этого всего. Сидит, как кукла. Вот… Владимир: Спасибо. Ольга: На здоровье. Еды купите, бунтари. (Ольга уходит. Мурлыкая под нос «Тореадор, смелее в бой», Владимир быстро подходит к столу, берёт купюру, с улыбкой разглядывает, вертит её в руках и, наконец, прячет в кармане пиджака). Пространство #5. (Владимир заходи за спину отца, достаёт из-за пазухи чекушку с остатками водки и залпом выпивает. Довольно крякнув и повторив процедуру занюхивания рукавом, ставит пустую бутылку в тумбочку под телевизором. Раздаётся характерный звон такой же стеклянной тары). 9 Владимир: Фортуна благосклонна, так не будем останавливаться на достигнутом. За добавкой становись! (Направляется к выходу. Навстречу ему, преграждая путь, в комнату заходит женщина в белом халате, в очках, с фонендоскопом на шее. Понятно, что врач). Врач: Здравствуйте! Владимир: Очень приятно… В смысле, тоже здрасьте! Вы скорая? Врач: Что? Владимир: Это вы на скорой приехали? Врач: Да, я, приехала, к вам. Владимир: А почему к нам? Мы вас не вызывали. Врач: Вызывали, но только не вы. Вы так не переживайте, пожалуйста. Я просто должна вас осмотреть. Владимир: Моего отца? Врач: И вашего отца, и вас лично, комплексно, в общем. А вы что, куда-то спешите? Владимир: Я в магазин собирался. Врач: В магазин? Владимир: Да. А что тут такого странного? Врач: Насколько мне известно, вы сидите без денег. Вам купить продуктов не на что. Отец голодовку объявил, вы на пособии. Владимир: Вам-то откуда это известно? Вы скорая помощь или, может, в ФСБ форму поменяли? Врач: Я врач. И мне поручено провести экспресс-обследование. Вас и вашего отца, Василия Леонидовича. Владимир: К нам и так часто участковый врач заходит. Вам-то что ещё нужно? Врач: Хочу с вами побеседовать, задать несколько вопросов, если вы не против. Владимир: А вы, простите, по какой специализации работаете? Уж не мозгоправ ли? Врач: Я врач терапевт широкого профиля. Далеко не узкий специалист, как и положено работнику скорой помощи. Владимир: Не узкий, говорите, широкий? Многостаночница, значит, как ткачиха из Иваново? Врач: Давайте сразу договоримся: хотите, чтобы я быстрее покинула вас, - постарайтесь ответить на все мои вопросы. И я не заставлю вас терпеть меня, а мне не придётся выслушивать от вас глупости и фамильярные сравнения. Договорились? Владимир: Ну, ладно. Хорошо. А может, я сперва сбегаю? Врач: Вы не хотите, чтобы я быстрее ушла? Владимир: Очень хочу! Врач: Так, быть может, мы приступим? Владимир: Что же это за день такой – вопросов и ответов!? (Врач подходит к Василию Леонидовичу, берёт его за запястье и пытается прощупать пульс). Врач: Вы давно ели? Владимир: Утром. Врач: Что именно? Владимир: Да не помню я! Врач: Ясно. Отец давно не принимал пищу? Владимир: Больше месяца. Врач: А точнее? (Продолжая осматривать Василия Леонидовича). Владимир: Ну, с двадцать третьего числа прошлого месяца. Врач: (просчитывая в уме) На сегодня сорок дней ровно получается. Воду пьёт? Владимир: Пьёт. Три дня назад последний раз пил. Пол стакана. Врач: Ясно. Плоховато. А молчит давно? 10 Владимир: Три дня и молчит. (Срываясь) Да что вы у меня спрашиваете? Я же не дурак, я же понимаю, что вы и так, без меня всё это знаете! Врач: Мне от вас это всё услышать нужно. Ясно? Владимир: Ясно. Что ещё? Врач: (садясь за стол) Присаживайтесь. Ещё несколько вопросов и я от вас с отцом отстану. Ну, садитесь, не бойтесь. Владимир: А чего мне боятся? (Усаживается напротив врача). Врач: Вы детей любите? Владимир: Вы на что намекаете? Врач: Простите? Я не поняла? Владимир: Что вы не поняли? Это я вас не понял. Припёрлись в белом халате, на скорой прикатили, разыгрываете здесь спектакль: сколько и когда ели, давно ли спали? Детей зачем-то сюда приплели. Что вам от меня надо? Врач: Мне сказали, что вы раньше в школе учителем работали, вот я и поинтересовалась. У меня у самой трое детей. Владимир: И вы туда же – будете мне мозги моралью полоскать? Врач: Я совсем вас не понимаю. Я просто делаю свою работу и никому ничего полоскать не собираюсь. Просто так, между прочим спросила. А у вас, похоже, под этим даже не пунктик, а целый комплекс сформировался. Владимир: Идите вы знаете куда!? Врач: Клянусь, мне ничего не известно о том, что так вас беспокоит. Давайте просто оставим эту тему, и нет проблем? Владимир: Вот именно. Спрашивайте меня о чём-нибудь другом. Есть же у вас другие вопросы? Врач: Конечно. Имя, отчество Пушкина? Владимир: Ну, это ж понятно – Александр Сергеевич, помню ещё. Врач: Кто был первой женщиной-космонавтом? Владимир: Эта, как её… Врач: Не помните? Владимир: Помню, помню… Телевикторина какая-то… О! Терешкова, Валентина! Врач: Хорошо. Корень из шестнадцати? Владимир: Пустяки какие. Четыре. Врач: Свинкой, ветрянкой, коклюшем в детстве болели? Владимир: Э-э-э… я не помню. Ветрянкой, может быть, а так неа. Врач: Понятно. Вредные привычки имеются? Владимир: Периодически возникающее желание чего-нибудь поесть считается? Врач: Нет, это аппетит, это нормально. По запаху чувствую, что выпиваете. Часто прикладываетесь? Владимир: Что значит «прикладываетесь»? Я временно неработающий, а значит освобождён от моральной необходимости сдерживать свои умеренные человеческие слабости. Могу позволить, мне на работу не идти, с коллегами и учениками не общаться! Врач: Я уточнила, - у вас денег на пропитание нету, а на выпивку каким-то образом раздобыли. Это наталкивает на вполне конкретные предположения. Владимир: Ну, если «конкретные», тогда другой разговор. Я вас, тётя доктор, сначала и не прочухал. Надо было мне марлевой повязкой обзавестись, чтобы на подозрения не наталкивать, а то так вы меня ещё в алкоголики-тунеядцы запишите. Что мне тогда делать? Как дальше век свой бессмысленный коротать? Кошмар! Врач: Ну-ну, актёрский талант в вас так же, несомненно, прослеживается, только больше он похож на дёрганье и кривляние. Владимир: Не видать мне «Золотой маски»? Врач: Увы! Не видать! А будете так паясничать, могу посодействовать вашему переезду в специализированный санаторий с бесплатным питанием и внимательным персоналом. 11 Владимир: Это там, где рубашки с такими длинными рукавами, что можно полы подметать? Врач: Да, точно, и себя обнимать в два обхвата. Владимир: Отказаться можно? Врач: Оставаться разумным и стремиться к взаимному сотрудничеству никогда не поздно. Понимаете, о чём я? Владимир: Понемногу начинаю, кажется. (Врач боросает на Владимира оценивающий взгляд. Поднимается из-за стола). Врач: (в сторону двери) Аркадий Валентинович! Пространство #6. (В комнату входит Алкалин). Алкалин: Да-да, конечно. Здравствуйте! Владимир: Здравствуйте. Алкалин: Закончили, Наталья Борисовна? Врач: Да, Аркадий Валентинович. Алкалин: И как на ваш взгляд, положение безнадёжное или всё же есть хоть какая-то надежда, лучик, искорка, что ли? Врач: Психоматорика неуравновешенная, склонная к агрессии. Общее психическое состояние указывает на значительное истощение и, как следствие, моральную неустойчивость. Отсюда проявление склонности к алкогольной зависимости. Но хотела бы заметить, что данные первоначальные, визуальные. Выводы можно расценивать как предпосылки и, возможно, ещё далеки от постановки категоричного психоневрологического диагноза. Алкалин: Ай-яй-яй! Деградация личности. Как плохо звучит, а, Владимир Васильевич? Владимир: Представьтесь, пожалуйста, на всякий случай. Сегодня в этой скромной квартире, похоже, день неожиданных визитов. Алкалин: Ах да, конечно, представиться. Алкалин Аркадий Валентинович, кандидат в депутаты по вашему избирательному округу. Владимир: По нашему или всё таки по вашему? Алкалин: А вам палец в рот не клади, Владимир Васильевич. Вижу, что клыки у вас имеются. Врач: Возможно, проявление похмельного синдрома. Вы ведь тоже чувствуете? Алкалин: Я уже всё понял, Наталья Борисовна, огромное вам спасибо. (Подходит к врачу, становясь спиной к Владимиру, передаёт ей пачку денежных купюр. Врач молча кивает, быстро прячет деньги в карман халата). Надеюсь на дальнейшее наше сотрудничество. Вы ведь нам поможете, если что, правда? Врач: Несомненно, Аркадий Валентинович. Современная медицина в вашем полном распоряжении. Я тогда могу ехать? Алкалин: Конечно. Теперь мы уж сами с Владимиром Васильевичем побеседуем. Врач: До свидания. Алкалин: Да-да, всего хорошего. (Врач уходит). Владимир: О чём же мы с вами будем беседовать? Эта сейчас то стращала, то викторину устраивала. Вы агитировать будете? Алкалин: Сначала я хочу с вами подружиться. (Открывает портфель, достаёт бутылку виски и ставит на стол). А какая же дружба без тёплой беседы и без ста грамм? Я ведь человек тоже русский и всё понимаю. Владимир: Ишь с какой стороны решили подъехать. 12 Алкалин: Что значит «подъехать»? Вы человек простой, я человек простой. Так чего бы двум простым людям не посидеть за одним столом, не обсудить дела житейские? Глядишь, к нам и Василий Леонидович присоединится. Владимир: Это вряд ли. Он даже воду не пьёт, а тут зелье для него неведомое. Я и сам-то такое чудо только в специализированных отделах видал. Алкалин: Вот и появилась уникальная возможность попробовать зелья и согреть душу метущуюся. А, Владимир Васильевич? Владимир: Можно просто Владимир… Алкалин: Ну вот, совсем другое дело, Володя! Давай-ка за знакомство. Стопки-то есть? Владимир: Из приличной посуды у нас в доме только чашки и стеклянная сахарница. Алкалин: Не переживай, дорогой, я и этот случай предусмотрел. (Достаёт пластиковые стаканчики). Дёшево, но безотказно. Дежурная тара России. Владимир: Это уж точно. Если где нагадили, то обязательно с пластиковыми стаканчиками. Я про утро после городских празднеств вообще не говорю. Алкалин: Не одними же стаканчиками мусорят. Это так только, приправа к блюду. Владимир: Вот если бы их научились съедобными делать, сколько бы проблем отпало с их утилизацией. Налил, выпил и тут же закусил. А? Алкалин: Я всегда говорил, что голова у нашего Вани светлая, работает, как фабрика изобретений. Владимир: Ну, я всё-таки черчение преподавал. Ближе к точным наукам, почти техник или инженер… Алкалин: Запатентуйте! Хорошая ведь идея! Владимир: Да ладно. У нас и занюхивают – не сильно расстраиваются. Алкалин: А если японцам или ещё кому толкануть? Неплохо наварить можно. Надо подумать. Владимир: Хотите, патентуйте, мне не жалко, дарю! Алкалин: Хороший ты человек, Вова! Давай всё-таки за знакомство! (Алкалин наливает. Выпивают). Владимир: Ух ты! Такую красоту никакими стаканчиками закусывать не нужно. Травами пахнет. Алкалин: А между тем, обыкновенный подкрашенный самогон двенадцатилетней выдержки с красочной наклейкой. И всё! Владимир: Да ладно? Алкалин: Конечно, получше нашей водки за сто рублей, но суть-то остаётся та же. Владимир: Что-то я сути не распробовал. Может, повторим? Алкалин: Для тебя ничего не жалко, человек ты мой дорогой. Но я только пропущу. Мне ещё по делам нужно. Без обид. (Наливает Владимиру). Владимир: Как скажешь, командир. (Выпивает). И всё-таки большая разница. Алкалин: Ну, это с непривычки, а так-то человек ко всему со временем привыкает, - и к хорошему, и к плохому. Владимир: Вот с этим трудно не согласится… Алкалин: А мне один раз такая мысль пришла. Вот стоял я в вино-водочном отделе, глядел на ряды всего этого дорогого пойла с разными заманчивыми этикетками, в разнокалиберных бутылках, и подумал: а вот взять сейчас и убрать со всех этих бутылок все этикетки, все до одной, чтобы только напиток и стекло. Владимир: И что тогда? Непонятно будет где что и всего-то. Алкалин: Вот именно! И, по сути, станет совсем всё равно, какую бутылку брать, открывать и пить. Лишь бы горело. Всё ведь это только для того, чтобы хряпнуть, дробалызнуть… Владимир: Кирнуть… 13 Алкалин: Да, и так далее. Значит, покупаем мы даже не напитки, а этикетки, которые наклеены на бутылки с ними. Красивая этикетка – значит и пойло хорошее. Не ахти бумажка на бутылке, значит отстой, палёная или неликвид. Владимир: Так у нас и к людям такое же отношение. «Встречают по одёжке…». Хорошо выглядит, значит и содержание стоящее… Алкалин: А откроешь, попробуешь, бывает, человека, а в нём говна по уши… Владимир: Внутренний мир человека у нас перестали уважать. Совсем никого не интересует, что у тебя за душой, чем ты живёшь, во что веришь. Не люди, а этикетки сплошные, рекламные вывески. Алкалин: Ну, Владимир, давай за внутренний мир! За твой мир! Владимир: И за ваш, Аркадий Валентинович! Алкалин: Спасибо. (Владимир выпивает, а Алкалин лишь делает вид, что пьёт). Алкалин: Как же так получилось, что такая семья, такие замечательные люди и попали в такую историю? Владимир: Вы про кого? Про Россию? Алкалин: Да нет, конкретно про вас с отцом, про семью Ликиных. Владимир: А-а-а, вы про это? Про голодовку? Отец чудит… Слушайте, а может, вы нам поможете? Замолвите словечко, там, в Собесе или ещё где? Вы ведь политик, депутат… Алкалин: Ещё пока нет, только кандидат в депутаты. Владимир: Ну, за вами всё равно кто-то стоит. Кто-то влиятельный, могущественный. Или вы от другой партии баллотируетесь? Алкалин: Нет, не от другой, но не в этом дело. Владимир: Как не в этом? Отцу немного пенсию поднять, он бы перестал бастовать… Алкалин: Насколько мне известно, речь идёт об удвоении суммы пенсии. Такие были изначальные требования вашего отца? Владимир: Вообще-то, даже чуть больше. Но всё равно ведь ничего не сдвинулось с места. Через месяц только зашевелились. Участковый врач и наш участковый милиционер стали каждый день наведываться. И всё. Алкалин: Помнишь, Владимир, я сказал, что пришёл для того, чтобы подружиться? Владимир: Конечно, помню. (Указывая на бутылку виски) Можно? Алкалин: Я только буду рад, и даже готов оставить всю бутылку, но сначала о делах. Владимир: О делах? Алкалин: Я как друг пришёл, с дружественным предложением. Владимир: Ба! Хотите стать нашим спонсором? Мы не против. Алкалин: Я предлагаю вам с отцом поверить нам, прекратить забастовку… Владимир: Голодовку! Алкалин: Да, голодовку. Мы сможем помочь вам абсолютно во всём. Новое жильё, восстановление на работе, индексация пенсии, плюс надбавка за звание почётного гражданина города, плюс персональная пенсия ветерана труда, бесплатный проезд к месту отдыха и обратно, плюс санаторий-профилакторий для ограниченного контингента. Владимир: Такие ещё остались? Алкалин: (Ухмыляется) Хм! Владимир: Я не против. Что в замен? Только прекратить голодовку или ещё душу заложить? Алкалин: Я представитель светлых сил! Владимир: А я уж грешным делом подумал, что в стране таких не осталось. Алкалин: Пока мы есть – Россия будет жить! Владимир: Да-да, вирус без организма погибает… Алкалин: Какой вирус? Я знаю только один вирус – вирус справедливости и демократии. Владимир: Вы ещё свободу, равенство и братство вспомните. 14 Алкалин: Я что-то вас не понимаю, Владимир Васильевич. Вы что ли не хотите сотрудничать? Владимир: Вот заладили одно и то же! Странные люди. Я-то тут каким местом? Я-то что могу? Вот ведь сидит человек, отец мой, он всё это затеял, он не ест и не пьёт, он бунтует, он Идальго Ламанчский, а я лишь его верный Санчо Панса. Алкалин: Вы меня что, с мельницей сравнивать решили? Владимир: Вы не мельница, вы ветер, который эту мельницу крутит. Раскрасили ярко лопасти, повесили цветастую вывеску «Демократия» и дуете, крутите, стараетесь. А что мелется – вы заглядывали, хоть разок интересовались? Вывески, – по-вашему это всё! Красивые этикетки! Алкалин: Вон вы куда ломанулись. Меня моими же словами хотите умыть? Интересный ход, неожиданный. Владимир: Вы ведь торговать пришли? А товар отсутствует! Здесь ничего не продаётся! Алкалин: Да вы меня не так поняли. Я ведь вам помочь хотел. Ну, правда. Владимир: Вы что, тайный миллионер? Алкалин: Я, правда, вас не понимаю. Ну, чего вашему отцу надо? Государство о пенсионерах заботится, правительство совершенствует пенсионное законодательство, депутаты обеспокоены положением дел стариков, пенсионеров, инвалидов. Президент и премьер сколько раз говорили о необходимости повышения и индексации пенсий. А вы всё не верите, всё подвоха ждёте. В крови у нашего народа, что ли это недоверие? Жили бы себе спокойно, доживали свой век. Нет, им напоследок взбрыкнуть надо, показать всем, что они, видите ли, чем-то недовольны. Мало государство за их труд платит. За тот, между прочим, ещё труд, в Советском Союзе. Владимир: Ну и что? Он ведь работал, а не сад с грушами околачивал. Алкалин: Ни хрена вы, похоже, с отцом не понимаете, господа Ликины! Владимир: Да куда уж нам, мюсьё Алкалин. Пардон, не ошибся? Алкалин: В своём выборе вы ошиблись… Владимир: Ну, ничего, как-нибудь уж… Алкалин: А я всё-таки думал, что мы с вами… (Неожиданно начинает говорить радиоприёмник). «Альпинист»: Медведев заявил, что политический процесс в России концентрирует власть в руках президента, оставляя одного человека разбираться с проблемами на национальном уровне. «Это плохо, это означает, что у нас абсолютно устаревшая, несовершенная система управления, которую необходимо менять», - заявил он на встрече с лингвистами. «Потому что когда все сигналы должны проходить только из Кремля, это показывает, что сама по себе система нежизнеспособна, надо её настраивать», - добавил он. (Приёмник начинает сипеть, шипеть, и замолкает). Алкалин: Что ещё за шутки такие?! Вы себе отдаёте отчёт, вообще, что вы себе позволяете? Владимир: Что я себе позволяю? Алкалин: Вы зачем мне такие записи с двойным смыслом включаете? Это уже саботажем попахивает! Владимир: Да это радиоприёмник барахлит. Вон, «Альпинист» отцовский на столе. Раритетная вещь. Алкалин: Приёмник? Владимир: Ну да. Батя его, когда последний раз на прогулку в парк брал, видно, под дождиком намочил слегка, вот он и стал то иногда не работать, то работать иногда. Алкалин: Выбросить надо такой раритет на свалку. Владимир: Не могу. Отец велел, чтобы он стоял на столе на всё время его забастовкиголодовки. Алкалин: Чего он его так ценит-то? 15 Владимир: Подарок коллектива. Алкалин: А давайте я вам новый куплю? Будете новости целиком слушать, а не пугаться от неожиданности. Владимир: А мы не пугаемся, у нас нервы-то покрепче. И вообще, вы нам лучше телевизор новый подарите. Вот это подарок будет. Алкалин: Да не вопрос. Вы только из своего пике выходите с отцом, и я вам даже автомобиль как ветерану и инвалиду труда обеспечу. Владимир: А кто из нас инвалид? Алкалин: А мы вас обоих инвалидами сделать можем. Владимир: Вот уж спасибо, не надо! Нам и так живётся не плохо. Алкалин: Только оформим, на бумаге. И пенсия, кстати, тоже повыше будет. Одни плюсы и выгода. Владимир: Ну, кандидат, как стелишь! Как стелишь! Только кости что-то от твоих обещаний заныли. Алкалин: Не веришь? Владимир: Нет. Алкалин: В общем, так, Владимир, сын Василия. Времени у вас до вечера… Владимир: В курсе. Алкалин: Кто уже успел доложить? Владимир: Участковый приходил, разъяснительную беседу проводил. Рассказал что и как, предупредил, что нас ожидает, если не сдадим свои позиции. Алкалин: Вот и хорошо. Значит, мне языком попусту лишний раз звенеть не надо. Всё ясно? Всё поняли? Владимир: Я – да, понял. А вот мой папа – я не уверен. Он мне даже глазом подмигнуть не желает. Алкалин: Игнорирует уже собственного сына? Владимир: А чего ему? Мне вообще кажется, что вышел он на финишную прямую. Сейчас он ни за что от своего не отступится. Алкалин: Ну, и дурак твой отец. И ты дурак вместе с ним. Ну, повыёживались, ну, повыделывались. Вам же навстречу идут, можно сказать, руку протягивают, а вы как ослы упёрлись и ни в какую! Владимир: Я не упёрся, вы меня не путайте. Алкалин: Я всё сказал. Хватит меня выводить из себя. Устроили тут непонятно что. Думайте! На пару с отцом! Всё! Пара местечек в психушке для вас найдётся, не сомневайтесь. (Алкалин подходит к столу, тянет руку к бутылке, чтобы забрать). Владимир: Оставьте, пожалуйста. Я обещаю что-нибудь предпринять. Я постараюсь убедить отца, поговорю с ним. Обещаю! Алкалин: Точно? Владимир: Даю слово учителя России. Алкалин: Ой! (Машет рукой) Оставьте, сударь! Попроще можно как-нибудь? Владимир: Ну, комсомола сейчас нет, а в партию я не вступал. Алкалин: А зря, между прочим. Может, и до проблем таких не дожили бы. Короче, я вам поверю на слово. Просто на слово. Владимир: Спасибо. Я постараюсь. Алкалин: Постарайтесь. Для меня это очень важно. Понимаете? Владимир: Да. Алкалин: Это мой район, мой участок. Владимир: Понимаю, Аркадий Валентинович. Алкалин: До вечера, Володя. Давай никто не будет расстраиваться, ок? Владимир: Ок, согласен. Алкалин: Духоборцы! 16 (Ухмыляется и уходит. Владимир садится за стол, выпивает полный стаканчик виски. Откидывается на стуле и смотрит на отца). Владимир: Приехали, папа. Слышал, что нам с тобой обещают? Даже почётными инвалидами сделать. И машину, и квартиру, и санаторий для избранных. Да-да, не удивляйся, ещё есть такие. Я сам сперва не поверил. Они, наверное, очень глубоко в лесах, подальше от любопытных и завистливых глаз. С золотыми бассейнами, хрустальными унитазами и умывальниками. Кушать – из мельхиора, пожалуйста! Минералочка – из серебра, естественно! Ну, а если нам ещё новый телек подгонят, ну, тогда мы с тобой вообще заживём! Нам и новой квартиры тогда не надо будет. И в этой потихоньку догниём, как две гнилушки-поганки. Эх, ещё разок за мечты, которым так уютно в моей голове. Жаль, конечно, что на самом деле всё всегда по-другому! (Наливает). За то, что в нас! (Выпивает). Устал я что-то… Столько сегодня говорильни… столько людей… Ты, батя, не против, если я здесь рядышком с тобой вздремну?.. Присоединюсь к твоей молчаливой забастовке? Нет? Вот и хорошо…Я тихонько, обещаю… Вот здесь, на ладошке… как мышка… (Владимир укладывается головой на стол, на руку, и засыпает. Гаснет свет). ВТОРАЯ ПОЛОВИНА Пространство #7. (Из темноты постепенно проступает комната. За столом по-прежнему спит Владимир. Его отец сидит всё в той же неизменной позе с закрытыми глазами. Возле стола, напротив Владимира стоит человек с длинными седыми волосами, в чёрной рясе и с большим крестом на груди. Это пришёл священник отец Мефодий). Священник: Не мудрено, не мудрено… Притон пропойцы… Взалкало страждущее сердце к душе скорбящей, разум замутнённый от сирой жизни… Эх, мужики, мужики! Где ж берега у той реки, что через глотки ваши льётся? (Владимир за столом начинает шевелиться, просыпается, поднимает голову). Священник: Очухался? Просыпайся, просыпайся. Владимир: Кто ты? Священник: Это я, твоя совесть пришла, стыдить тебя за твоё пьянство. Владимир: Ты-то куда, святой отец? Тебе-то чего? Священник: Святые отцы, сын мой, уж почитай все на небесах давно. Ты уж меня поскромней, батюшкой зови, без регалий. Владимир: Какие ещё регалии? Для меня все, кто с бородой и с крестом на пузе, все святые отцы. А батюшка, обычный и ещё не на небесах который, вот он собственной персоной. Мне других и не надо. Священник: Это в тебе гордыня говорит. Одно дело – твой земной отец по плоти. А другое дело – твой духовный наставник, тот, который о душе твоей печётся. Владимир: Духовный, говоришь? О душе? Священник: Будто и не слыхал до меня о таких делах духовных, что церковью нашей о человеке с заботой предусмотрены? Владимир: Много чего у нас предусмотрено. Одни о душе пекутся, другие о теле обещают позаботиться, третьи с советом, как правильно жить лезут. И у всех для тебя всё предусмотрено, всем до тебя дело есть. А человек вот сидит уже сорок дней, - не ест, не пьёт, молчит и не смотрит ни на кого, - а успел себе во враги полсвета записать. Священник: Для церкви человек никогда врагом стать не может. Разве овца может стать врагом для пастыря своего? Владимир: Это точно. Что-то я не встречал пастухов, пасущих волчьи стаи или львиные прайды, – опасно и не выгодно. Хотя, больше опасно, наверное. 17 Священник: Как же сильно ты заблуждаешься, саму суть извращаешь. Уже не молодой человек, а в душе до сих пор ни покоя, ни мудрости не обрящешь. Владимир: Да где уж нам, овцам бессильным, когда вокруг так много пастухов развелось. Рвут просто стадо на части, поделить всё никак не могут. Священник: От того и пьёте? Злобу свою чёрную горькой отравой заливаете? Владимир: А ты, посланец небес, вон у него лучше спроси, какую злобу и чем он заливает. Священник: (встрепенувшись) Что он сказал? Он ведь сейчас что-то сказал, да? Владимир: Кто? Отец? Священник: Ну, да. Еле слышно что-то произнёс. Что-то… Я толком не понял… Владимир: Это вряд ли. Он три дня уже не говорит. Ни со мной, ни с соседкой нашей Кирой Ивановной, ни с посетителями. Всё, похоже, связь с этим миром прервана окончательно. Священник: Как же так? Как окончательно? Владимир: Да есть у меня… Точнее, появилось в последнее время предположение, что отец мой, Василий Леонидович, решил жирную точку поставить в своей жизни. Конечная его цель, если можно так выразиться. Священник: Так ведь грех это! Смертный грех! Не гоже так свою жизнь заканчивать. Владимир: Это его личное решение. А характер у него… Э-э-э, если бы вы знали его характер. Кремень! Если что скажет, то обязательно сделает. Или молчать будет, ни слова не проронит. Да вот как сейчас. Точно говорю: батя, видать, всё в этой жизни сказал, надоела ему вся эта болтовня! Священник: Хочу вас сразу предупредить, что церковь не ободряет таких поступков. Самоубийцам нет прощения. Владимир: Не в петлю же он, в самом деле, полез! Священник: Это осознанное деяние, направленное на умерщвление своей плоти. Владимир: Иисус Христос будто бы неосознанно на Голгофу пошёл? Знал ведь, что распнут, а что-то не сильно противился. Священник: Богохульство твоё на темноту души твоей отношу и прощаю за столь недалёкое суждение о судьбе Господа нашего. Своей жертвой он искупил все грехи человечества, кровью своей смыв скверну с душ людских. Владимир: А батя мой, быть может, жертвой своей за всех пенсионеров человечества вступиться решил. Разве это не жертва? Священник: Глупость это человеческая, а имя ей давно найдено – гордыней зовётся! Владимир: Вот значит как? Гордыня? Священник: Ну, уж подвига в этом мало. Смирение и принятие всех тягот, как бремя неминуемое этого бытия земного, чтобы обрясть счастие и блаженство в жизни последующей и вечной. Владимир: Эта песня мне знакома. Потерпите, мол, здесь немного, а там в раю вас чего только не ждёт. Может, там и пенсию достойную будут выдавать, а? Священник: Там деньги ни к чему, там на них ничего не купишь. Душу в костюм не нарядишь, икрой не накормишь, водки в неё не вольёшь. Владимир: Так, быть может, мы пока ещё здесь, за знакомство и во славу церкви нашей и господа нашего? Священник: Иисуса Христа. Владимир: Ну, да! Его самого! По чуть-чуть, святой отец. Священник: Просто отец Мефодий… Владимир: Хорошее имя. С Мефодием я ещё ни разу в жизни не выпивал. Может, и в правду уважите, батюшка? Такая компания собралась. В кои-то веки. Священник: Ну, если только за Церковь… Владимир: Ну, конечно. И за господа нашего. Священник: Иисуса Христа. Владимир: За него, родимого! 18 Священник: Наливай, сын мой! Владимир: Вот это другое дело. Вот это как полагается. Уважил гость хозяина. Священник: Икона-то в доме есть? Владимир: Чего есть? Священник: Образ, святой лик. За такой тост крест с поклоном положить не мешает, «Отче наш» прочесть разок. А с иконой и душа возрадуется, и совесть в решимости укрепится. Владимир: Витиевато ты говоришь, отец. Иногда вообще тебя понять не могу. А из образов у нас вон только медведи на стене. В рамочке. Священник: Президент – это тоже хорошо. Но молиться не власти нужно, а Иисусу, Богоматери, великомученикам или апостолам. Икона в доме обязательно должна быть, как окно, как вход для света. Владимир: Погоди, погоди, отец Мефодий. Не понял ты меня. Не Медведев, а медведи. Мишки там нарисованы. По дереву лазают, а мамаша их внизу стережёт. Шишкин, вроде бы, нарисовал, русский художник. Священник: Ты, молодой человек, меня совсем запутал! (Подходит к картине, внимательно разглядывает) Природа – это тоже хорошо. И Шишкин – хорошо. Всё благостно, что светом нашу душу наполняет. (Возвращается к столу, берёт стаканчик с виски). Но образ в доме всё же должен быть. Владимир: Да у нас в доме Новый завет есть. Не совсем уж мы дикие люди. Священник: Вот это вы молодцы. Хоть святое писание имеется. Читаете? Владимир: Раньше очень часто читали, каждый день, наверное. А как пол вспучило, так пришлось вон под ножку подложить, чтобы стол не шатался. Священник: Что? Да как же вы смогли на такое решиться? Это же богохульство! Это же грех-то какой!!! (Кидается вытаскивать книги из-под ножки стола). Владимир: Да пошутил, пошутил я, старик, не нервничай так! Шутка это. А то больно серьёзный ты. Повеселить тебя хотел и только. Священник: Шутка? Повеселить? Владимир: Конечно. Такой день, такие люди приходят, такие разговоры ведутся. А мне что-то всё грустнее и грустнее становится. Вот я и решил немного печаль разогнать. Вдруг и отец бы мой улыбнулся. У него тоже чувство юмора есть. А, папа, как тебе моя шутка? Священник: Пей сам свою отраву! (Ставит стаканчик на стол). А на счёт отца, - я бы на твоём месте уже начал беспокоится, на какие деньги его хоронить придётся, а не дурочка тут ломать. Веселится он, посмотри-ка! Владимир: Ты, отец Мефодий, если пить не будешь, то и нечего тут уму-разуму учить. Нас кандидат в депутаты по высшему разряду похоронит. У него знаешь, какие спонсоры? Не хуже, чем ваши. Священник: Церковь не побирается, не путай, сынок. Владимир: Вот и я о чём. Уникальный случай: ей сами несут. И побираться не нужно. Ваш главный спонсор – народ – самый лучший и самый богатый спонсор. Священник: Как же во рту твоём поганом всё на выверт-то выходит. Прямо чувствую, как из ушей моих грязь с гноем начинает капать. Сколько же нечистот в твоём сознании скопилось, злобою порождённых. Гордыня это, гордыня! Уж не от отца ли своего ты перенял болезнь эту? Судить других, обвинять огульно, а у самого бес на одном плече сидит, чёрт на другом, глаза разума закрыты, а в уши богохульство нашёптывают, скверну в мозг запускают. Остановись, Владимир, пока не поздно. Покайся и отца своего образумь. Не гоже вам с такой ересью в головах ни по жизни идти, ни перед Господом предстать, если призовёт в неурочный час. И отца твоего жаль, и тебя, Владимир. Образумьтесь, раскройте глаза свои, раскройте души. Не поздно ещё… Владимир: Да поздно, поздно уже, батюшка. Вечер на дворе. Пора вам, по всему вижу. Не нужно агитировать, а то вы мне комсомольского работника уже стали напоминать. 19 Поменять слово «господь» на «партию» и не отличить. А, отец Мефодий, в молодости не согрешили? Головку Ленина на лацкане пиджака не понашивали ненароком? Священник: Господь миловал. А вас, я смотрю, уже не образумить. Владимир: Нет, батюшка, не образумить… Будьте здоровы! (Выпивает, тут же берёт второй стаканчик, от которого отказался священник). Слава господу! (Выпивает второй). Священник: Гореть вам вместе с папашей в геенне огненной. Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга. А вам ведь и вправду квартиру хотели дать, только отступись. А вы как еретики безмозглые: «Она крутится, она крутится!». Тьфу! Владимир: Вы и об этом знаете? Священник: Все под Господом ходим. Владимир: Ты гляди, и церковь припахали. Священник: Меня никто не припахивал. Я добровольно, по зову своего сердца, на зов сострадания к вам пришёл. Владимир: Опоздали… Мне так кажется… Священник: Какой сегодня день? Владимир: Мы тут давеча посчитали, получается в аккурат сорок деньков. Пост, ё-маё! Священник: Значит, две тропинки у твоего отца остались: одна сюда, к нам, в жизнь, а другая туда, где все уже дома, где уже никто и никуда не торопится. Владимир: Про пиджак и про деньги с икрой, всё помню. Там хорошо… Священник: Прощай, Владимир. Владимир: Прощай, Мефодий. Священник: Глаза ваши воском залеплены, души ваши злобой залиты… Владимир: Да-да, а уши камнями завалены, а сердце в цепях сомнений и недоверия скованы. Очень страшно и красиво. Я же понимаю – всё по законам жанра. Апокалипсис, там, кара господня, расплата и всё такое. Правильно, святой отец? Священник: Правильно, сын мой… Владимир: Вот и спасибо на добром слове. Священник: Выкуривать вас будут. Уже скоро. Владимир: Знаю, святой отец. Нас уже все-все предупредили. Ничего не поделаешь. Священник: Как же не поделаешь? Отступитесь. Зачем вам это? Кесарю – кесарево! Что вы докажете? Кому? – главное. Канет в Лету, даже кругов никто не увидит. Владимир: Не от меня, батюшка, зависит. Вот он, мой отец, решил – делает. Скала! Кремень! Ещё той, старой закалки. И знаешь ещё что, Мефодий? Горжусь я своим отцом! Понимаешь? Горжусь! Мой отец! Мой! Мужик! «Богатыри! Не вы!»… Священник: Прощайте. Владимир: До свидания. Священник: Не пей много. Натворишь ещё чего, как бы не пожалеть потом. Владимир: А-а-а! Теперь уже всё равно. А отца я не придам. Батя! Не переживай, я буду рядом до конца! Священник: До какого конца? Владимир: До любого! (Внезапно оживает радиоприёмник. Мефодий от неожиданности вздрагивает). «Альпинист»: На межконфессиональном Христианском форуме обсуждая вопросы о религии в школе и армии, Дмитрий Медведев напомнил участникам о принципиальной вещи, имеющей легальное происхождение, легальные корни. В статье 14 Конституции России говорится, что религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом. При этом каждому гарантируется свобода вероисповедания, включая право исповедовать любую религию или не исповедовать никакую – это статья 28. Президент подчеркнул, что, безусловно, важно соблюдать эти фундаментальные конституционные положения на каждом этапе реализации согласованных планов… (Приёмник, как и в прошлые разы, начинает чихать, кашлять, свистеть и замолкает вовсе). 20 Священник: (ошарашено) Откуда это вещает? Что за шаманство на лысой горе? Вы с отцом за кого меня принимаете? Решили со мной в информационные страшилки поиграть? Так я уже давно из того возраста вышел. Владимир: Да это не мы, честное слово. Это наш радиоприёмник еле живой. Иногда чтото в нём замыкает, он сам и вещает. Только зараза не поёт, как я не прошу. Одни новости читает. А мне эти новости лично вот уже где! Священник: Чего душу-то терзать понапрасну? На помойку его, и дело с концом. Владимир: Нельзя. Отец против. Любит он своего «Альпиниста». Привязался. Что ли… Священник: Вещь любит… Вот же нехристь, и замашки как у язычника. Ни ты, ни отец ведь не крещёные? Владимир: Мы, батюшка, в своей жизни так и не определились, кому молиться. Извините, великодушно, может, всё-таки вздрогнем? Священник: Иди ты уже! Вон, со своим отцом и его приёмником вздрагивайте. Я с безголовыми и атеистами пить не буду. Сердце коробит… Владимир: Выпили бы – легче бы стало. Лучшее сердечное лекарство. На русском народе опробовано, доказано и по сей день как догма закрепляется. Священник: Ты к себе весь народ-то не клей. Он тебе ещё разрешения не давал, чтобы его всего поголовно в пропойцы записывать. Владимир: Слушай! Святой ты отец или не святой, а устал я от тебя, как от чёрта. Ступай с богом, дай спокойно бутылку додавить. (Наливает себе ещё). Священник: Куда ж ты русский мужик катишься? Владимир: На поминки, отец Мефодий, на свои собственные поминки! (Выпивает и начинает хохотать. Священник, крестясь, уходит). Пространство #8. (Заходит соседка Кира). Кира: Веселишься? Владимир: О, Кира, привет! Залетела на огонёк! Выпьешь? Кира: Неохота. Владимир: Да ладно? Кира: Ага. Всё, хватит. Владимир: Да ладно?! Кира: Ну, я тебе говорю. Решила сама себе и всё. Я ведь уже пробовала, ты знаешь. А теперь железно решила. Владимир: Давно решила-то? Сколько часов прошло? Кира: С утра. Владимир: Я примерно так и подумал. Молодец, Кира, вовремя ты опомнилась. Кира: Вовремя, не вовремя, но не поздно, это точно. Может, чего ещё успею… Владимир: Алюминиевых банок больше пособирать, чтобы себе крест чугунный из литья заказать. Кира: Я помирать ещё не собираюсь. Пожить хочу, потому и того… надо попробовать. Владимир: Ну, Кира, ну, экспериментатор! Неужели сможешь? Кира: Я же сказала: хватит и всё! Владимир: А что делать-то будешь, если не бухать? Кира: Меня в монастырь берут. Владимир: Ты? В монашки? Кира: Пока только в послушницы. Да мне и этого хватит. Какая из меня монахиня. Владимир: «Клавдея! Я балдею!». Кира: Пока пол буду мыть, а потом, может, и вышивать научат. Владимир: Твоими-то трясущимися руками? Кира: На свои посмотри! 21 Владимир: Я своими уже по специальности не пользуюсь. Всё здесь, в голове. Ты так не можешь. Женщина потому что. Кира: Не уговорил, значит, тебя отец Мифодий за ум взяться? Владимир: А как это? Он мне что-то толком не объяснил. Всё меня плохим словом «атеист» обзывал, да язычником кликал. А что он хотел-то? Кира: Этот дом снесут, а нам, жильцам, деваться некуда будет. Так что нужно что-то выбирать из того, что нам предлагали. Вы с отцом выбрали? Владимир: Слушай, Кира! Тебя за сколько купили? А может, ты теперь не пить будешь, а что-нибудь нюхать или курить? Что они тебе обещали? Кира: Что нюхать, что курить? Что ты мелешь, пьянчуга? Владимир: Известно что курить – опиум для народа. Ну, ты посмотри, и соседку, нормального моего, самого доступного собутыльника и того с панталыку сбили. Ну, Кира, ну, твою-то мать. Кира: Ты, Володя, зря ругаешься. Человек, он ведь как устроен? Человеку в этой жизни всегда выбирать приходится. Вот и вам с отцом черед пришёл выбирать. Так вы бы не прогадали, пока возможность есть. Чего уж там. Владимир: Эх, Кира, Кира! Не знаю, чего они тебе пообещали, но даже если ты с утра не пьёшь, значит, точно мой батя им в отчётность перца подсыпал. Потревожили диван с клопами, зашевелились. Брось ты, Кира, не вешай мне лапшу на уши. Не нужно меня ни в чём убеждать. Да и отцу это ни к чему, - ты на него посмотри повнимательнее. Он ведь и здесь, и нет его. Понимаешь? Нету почти. Давай-ка мы его с тобой помянем. Хороший ведь человек, ветеран труда, самый лучший батя на свете, Ликин Василий Леонидович, борец за дело пенсионеров всей России. Кира: Ну и пьяный же ты, Вова. Ещё живого отца поминать собрался. Не пей, хватит. Скоро милиция нагрянет, будет вас выкуривать отсюдова. А начнёшь буянить, так они тебе ещё чего отстрелят ненароком. Владимир: Кира, ты серьёзно? Ты зачем меня, своего соседа пугаешь такими словами? Кира: Я ведь добра только хочу. Переживаю за вас и всё… Владимир: Может, всё-таки выпьем? Кира: Я не могу. Мне нельзя. Владимир: Почему нельзя-то? Кто запретил? Плюнь ты. Я разрешаю. Кира: Нет, нет. Нельзя. Так надо. Тормоши отца, буди его и уходите. Они ведь и поджечь могут. Сгорите ведь. Как в третьем бараке семья сгорела, помнишь? Они ведь могут, им всё равно. Мы ведь для них никто, понимаешь, никто. Это мы для них клопы в диване. Так они нас бензином и чирк! Гори ясно, чтобы больше не воняло. Вова, спасаться вам надо с отцом, спасаться. Эти никого не жалеют. Владимир: Как запугали-то тебя. Истеричка, мать твою! Выпей лучше, Кира Ивановна, не доводи до греха. Свихнёшься. Кира: Да пошёл ты! (Выхватывает стаканчик с виски). И они пошли! Пошли вы все! (Выпивает). Ещё плескани! (Владимир наливает, Кира выпивает ещё). Они страшные люди… Владимир: Хе, кому говорит. А то я не знаю. Я вчера, по-твоему, родился что ли? Кира: А я, правда, уйду в монастырь. Мефодий пообещал устроить. Владимир: Сорвёшься – выгонят. Кира: Ну, и в… бомжевать пойду! Владимир: Дом-то, правда, сносить будут? Кира: Да, правда. Уже всё решено. Сначала вас вывезут под белы рученьки, потом сначала подпалят, а потом несколько нарядов пожарных баграми всё по брёвнышкам раскатают. У них уже весь перечень услуг по тарифу оплачен. Дом тут новый будет двенадцатиэтажный, сроки у них горят, торопятся. А тут вы с папаней ещё так не к стати. Революционеры хреновы! Плескани! Владимир: (разливает по стаканчикам, оставляя на донышке) Последнее. 22 Кира: Не зарекайся. Владимир: Ладно, найдём возможности. (Показывает купюру). Кира: Нет уже времени возможности искать. Решать тебе что-то нужно. (Старику) Слышь, Леонидыч, просыпайся. По твою душу упыри вот-вот прийти должны. Может, своей смертью как-то почеловечней будет? Леонидыч! Владимир: Неа, бесполезно. Третий день молчит. Кира: Живой? Владимир: Угу. Кира: Точно? Владимир: Пульс можешь сама пощупать. Кира: Ну, всё, точно вас обоих в психушку сдадут. Всё мне с вами ясно. Значит, мне одной, пока не поздно, валить отсюда надо. Владимир: Паникёрша! Предательница! Кира: Не обижайся, Вова. Хорошие вы люди, но другие люди так не считают. А я у этих других людей на дороге вставать не собираюсь. Я уже привыкла спокойно жить, без приключений. Вот и всё! Владимир: Да ладно, ладно, катись! Никто не держит! Кира: И покачусь! Владимир: И катись! (Молчат). Ладно, не злись, давай на посошок. Кира: Вова, Вова, хороший ты человек. (Выпивают). Владимир: Ты в монастыре за нас с батей по свечке поставь? Можешь? Кира: Попробую… Владимир: Ну, ладно, прощаться не будем. Может, ещё свидимся… Кира: Может… (Обнимаются). Владимир: Давай, пока! Кира: Может, всё-таки?.. Владимир: Не могу, Кира. Я с ним. Так надо. Кира: Зачем вам это? Владимир: Кто-то должен. Всегда кто-то должен, чтобы потом хоть что-то сдвинулось, что-то делалось. Кира: Думаешь, получится? Владимир: Он говорил мне, что обязательно получится, он уверен. Кира: Мне страшно. Владимир: Почему? Чего страшного? Кира: Здесь страшно, рядом с вами. И как будто шепчет кто-то… Слышишь? Владимир: А! Это, наверное, приёмник кряхтит. Кира: Да нет, что-то другое. Владимир: Что? Кира: Нет, я всё-таки пойду. Пока. Собраться ещё нужно. Владимир: Сгоняла бы ещё, а? (Протягивает деньги). Кира: Хватит, Вова, это уже лишнее. Пока! (Спешно уходит). Владимир: Кира, Кирочка… Пространство #9. (Вбегает журналистка Ольга). Ольга: Я всё узнала! Они уже готовятся! Вот-вот начнётся! Владимир: А, золотая молодёжь. Какими ветрами снова к нам задуло? Ольга: Сейчас страшное может произойти, а вы ухмыляетесь. Уже и вискарь где-то раздобыли. На мои пятьсот рублей такого не купишь. 23 Владимир: Да это так, попытка мелкого подхалимажа под вывеской депутатской дружбы. Ольга: Подружились? Владимир: У наших консенсусов резьба в разные стороны оказалась. Чуть не сорвали, пока прикручивали. В общем, никак. Даже это дело не помогло. Ольга: Ну, раз не подружились, так теперь ждите последний день Помпеи. Штурм готовят на вашу квартиру. Мне знакомый информацию слил. Владимир: Какой знакомый? Папаша из мэрии? Ольга: Какой папаша? У меня парень знакомый в милиции следователем работает. Вместе учились. Он мне по старой памяти и помогает. Владимир: А папа у тебя что, не в городской администрации? Ольга: Мой отец метростроитель, инженер. Политикой никогда не занимался. Да откуда вы это всё взяли? Владимир: (сильно смущаясь, краснея) Так участковый вроде бы сказал… Выдумал что ли… Зачем только? Ольга: А кто его знает. Может, просто выдумал, а может, и побоялся. Меня, например. Способ защиты – выдать на меня дезинформацию, чтобы вы мне сильно не верили. И, похоже, что этот ход сработал. Точно? Владимир: Если вы сами сейчас мне не врёте. Ольга: А мне-то это зачем? Владимир: А чёрт его нает! Я так уже сильно во всём запутался, вот только алкоголем и спасаюсь. Мозги промываю. Ольга: Или «вымываю»? Владимир: А мне, в принципе, уже всё равно. Что вы так на меня смотрите вопросительным взглядом? Разве вам до сих пор не стало понятно, в какой я нахожусь ситуации… Мы с отцом находимся? Ольга: Поняла, конечно. Ситуация патовая. Но вы сами себя в неё загнали. Не так всё надо было делать. Владимир: Не оказалось в нужное время нужного советчика. Зато сейчас – завались. Ольга: Сразу надо было в газету идти. Или президенту писать. В общем, делать что-то, а вы голодовку объявили и тихонько в квартире ждали, когда к вам на поклон придут. Владимир: Доверия уже ни к кому не осталось, вот в чём дело. Думаете, до него никто не писал и не посылал, и не встречался, и не кричал, и не требовал? Всё было. Мой старик сказал мне, когда только началась его голодовка-забастовка: «Мы с тобой, Владимир, возьмём оборону, и будем держаться до тех пор, пока гора сама к нам не придёт». Это он на Магомета с горой намекал… Ольга: Я поняла. И что получилось? Где ваша гора? Одни кочки вокруг вас зашевелились, а почва как на болоте шатается и вот-вот засосёт. Даже кругов не останется. Жалко ведь. Владимир: А он потом добавил ещё: «А если гора не придёт, значит и нечего на чудо надеется. Без чуда жизнь прожили, без чуда и умрём». Ольга: То есть… он имел в виду, что… Владимир: Последний это его решительный бой. Марш несогласных. Ольга: Какой же это марш, сидя за столом? Владимир: Сидячий марш, с отказом от еды и вообще от такой жизни. Достало, значит, уже всё моего пенсионера. Ольга: Но это же ужасно! Получается, что ваш отец добровольно… одним словом… все признаки самоумерщвления путём отказа от пищи. Суицид. Владимир: Называйте, как хотите. Я вам и так много рассказал. Чего уж теперь ярлыки на поступки вешать. Человек хоть напоследок может один решительный шаг сделать? Заявить кому-нибудь хоть что-нибудь? Быть услышанным, в конце концов! Ольга: Так он же молчит! 24 Владимир: Да он молча кричит! Вы не слышите? Прислушайтесь получше. Стены содрогаются от рёва. Слышите? Ну же! Напрягите слух. Вы ж недавно говорили, что услышали шёпот, а крика услышать не можете. Ольга: Вы меня не пугайте. Тоже мне, дом с привидениями. Стивена Кинга что ли начитались? Владимир: Мне другая литература нравится. А вот у вас, похоже, разыгралось воображение. Ну, правда, зачем пришли-то? Чего хотели, дочь метростроевца? Ольга: Предупредить, что арестовывать вас с отцом собираются. Владимир: То, что это возможно, меня предупредили. Но интересно: не сказали, за что арестовывать? Ольга: За удерживание человека в неволе. Ограничение свободы и причинение вреда здоровью. Статью не помню, да и не важно это. ОМОН повяжет, а потом развезут кого куда. Вас лично, наверное, в КПЗ, а отца в дом престарелых. Примерно так. Владимир: Лихо они закрутили. Ольга: Тут много чего закрутилось: и дом ваш сносить под новую застройку хотят… Владимир: Знаю. Ольга: …и предвыборную кампанию вы местной власти портите… Владимир: Посвящён. Ольга: …ну, и скандал каким-то образом просочился на высший уровень. Начали интересоваться: правда ли, что где-то там есть недовольные пенсионеры, голодающие и бастующие. Владимир: (отцу) Просочилось, отец, всё-таки просочилось! Ольга: Им эту ситуацию срочно гасить надо, мол, ничего и не было. Всё в порядке. Всё улажено. Все покормлены и спать уложены. Владимир: Вот это не порядок. Концовку как-нибудь по-другому хотелось бы… Может, что-нибудь придумать? Ольга: Отец ваш, Василий Леонидович, про оборону говорил? Так, может, пообороняемся как сможем? Всё-таки побольше шуму получится. Владимир: Побольше шуму? Хорошая идея. У нас и дверь железная из миллиметровой стали. Скобы такие стоят, что со стеной выносить надо. Ольга: Так я закрою? Владимир: Ты с нами? Ольга: Держать оборону! Владимир: Задраивай! Свистать всех наверх! Задраить люки! Начинаем погружение! Ольга: Есть начать погружение! (Убегает. Раздаётся лязг закрывающейся двери. Владимир опрокидывает в себя остатки напитка из бутылки прямо из горлышка). Владимир: Батя! Мы им просто так не сдадимся! Ольга: (вернувшись) А если они через балкон полезут? Владимир: Балкон такой гнилой, что рухнет под одним неосторожным движением человека в полной экипировке штурмовика. Их, вон, перила похоронят под собой. Страшное дело. Сам боюсь. Ольга: Ну, я тогда хотя бы дверь на балкон закрою. Владимир: Валяй. Задраивать, так задраивать. (Ольга закрывает балкон). Владимир: Всё, окопались. А на какое время назначена атака нападающих? Ольга: (смотрит на часы) Ну, примерно… вот-вот могут начать. (Раздаётся резкий последовательный, монотонный стук в железную входную дверь. Четыре равномерных удара). Ольга: (с испугом) Началось… Владимир: Прекрасно! 25 Пространство #10. Участковый: (голос из-за железной двери) Эй, Ликины! И тот, и другой! Вы меня слышите? Чего заперлись-то? Открывайте! Владимир: (кричит в ответ) Что-то я вас не понял, господин участковый. То вы мне на вид ставили, что я двери настежь держу, то вдруг недовольны, что мы заперлись? Вы бы уж определились, гражданин полицейский. Участковый: (после пары увесистых ударов в дверь) Хватит Ваньку валять! Вова, ты отца уговорил комедию прекращать? Ещё не поздно всё переиграть. У меня есть чёткие инструкции. Владимир: Что же вы так нас сильно полюбили-то? Прямо страшно становится от одной только мысли, в какие объятия вы нас готовы заключить. Участковый: Готовы, готовы! Ну так что, сам откроешь или начинать дверь ломать? Ольга: (тоже начинает кричать) По новому закону о полиции вы не имеете права врываться в жилое помещение без… Участковый: Это кто там у тебя? По голосу слышу, что не Кирка. Гостей вам ещё не хватало. Ольга: Это я, товарищ участковый, журналистка радиостанции, по совместительству представитель золотой молодёжи. Здрасьте ещё раз. Участковый: Девушка! Ну, вот вы-то куда лезете? Вам бы личную жизнь налаживать, а вы в пенсионерские передряги свой нос суёте. Не там вы сенсацию ищите. Ольга: Мне виднее, во что свой нос совать, и какими передрягами интересоваться. В том случае, если дверь ломать всё-таки будете, довожу до вашего сведения, что сенсации в средствах массовой информации нам избежать будет ой как трудно. Уж я-то об этом позабочусь, будьте уверены. (Журналистка подмигивает Владимиру. Несколько секунд стоит тишина. За дверью обдумывают сказанное), Участковый: Ольга. Кажеться так вас зовут? Ольга: Приятно, что не забыли. Участковый: Мы хотим, чтобы вы знали, что все необходимые документы у нас имеются, и мы готовы вам их предоставить. Нужно всего лишь открыть дверь. В противном случае ваше нахождение в данной квартире будет расцениваться, как пособничество в насильном удерживании пожилого человека в неволе. И, насколько нам известно, по заключению врача скорой помощи, старик находится в предкоматозном состоянии. Ему требуется скорейшая медицинская помощь с последующей госпитализацией. Ольга: Смотрю, вы всё продумали. В сообщники меня записываете. А в сообщники чего? Вашего душевного равнодушия, сердечного холода? Какие несовременные слова. Думаете, девчонка с дуба рухнула – за какого-то пенсионера заступается. А я ведь за своё будущее заступаюсь, я ведь тоже когда-нибудь пенсионеркой стану, тоже захочу и кушать, и жить в квартире получше, чем эта. Участковый: Это работать надо, а не показушничать. Ольга: Ну, кто бы говорил. И к тому же неизвестно, сколько за мою жизнь власти в нашей стране сменится. При новом строе покажут кукиш и скажут: «Ты на нас не работала, платить тебе не за что. Иди, осваивай лечебное голодание!». Или, быть может, вы мне гарантии дадите, что ничего у нас подобного не повторится? Участковый: Я не уполномочен разговаривать на такие темы. Хотя и так понимаю, что на скользкую тему вы гражданочка журналист становитесь. Поостереглись бы. Ольга: Ваше предупреждение расцениваю, как комплимент. Значит, не зря я сегодня оказалась в этой квартире с этими людьми. Не важно, чем закончится сегодняшний день. Для меня он уже стал отправной точкой. Участковый: Хватит разглагольствовать. Тебе бы лозунги писать на демонстрации, а не в журналистике работать. 26 Ольга: Сама разберусь. Участковый: Не откроете? (Ольга смотрит на Владимира, тот переводит взгляд на отца, смотрит секунду-другую и отрицательно вертит головой). Ольга: Мы не уполномочены отвечать на ваши провокационные вопросы. Обратитесь в Европейский комитет по правам человека, там вам всё объяснят. Участковый: Жалко. Только теперь мы вам объяснять будем. Честное слово, жалко. (Кому-то) Вырубай! Ольга: Сейчас дверь ломать начнут… Владимир: Сразу не сломают. Можно ещё чаю попить при желании. (Неожиданно гаснет свет). Ольга: Свет погас. Владимир: Обесточили, собаки. Всё по правилам делают, как перед настоящим штурмом на каких-нибудь террористов. Или наркобаронов. Ольга: У меня фонарик есть, только в нём батарейки сели. Сейчас попробую. Владимир: Какие у тебя? Ольга: Две круглые большие. (Пробует включить фонарик, стучит по нему). Нет, бесполезно. Владимир: Сейчас я тебе из радиоприёмника достану. Должны подойти. Ольга: А как же ваш отец без приёмника? Он же просил, чтобы приёмник работал? Владимир: Чего уж теперь. Недолго нам осталось в этой квартире обитать. Дверь всё равно сломают. Сейчас я… вот, держи. (Ольга берёт батарейки, вставляет в свой фонарик, он загорается. Луч выхватывает поочерёдно лица Владимира и журналистки). Ольга: Работает. Владимир: Светит. Ольга: Всё-таки повеселее. Владимир: Как в детстве… Ольга: Любили по подвалам полазить? Владимир: Любил. И по чердакам, и даже по канализации лазил. Чаще со свечками. Ольга: Сейчас бы вас диггером назвали. Владимир: Да, в курсе. Видел как-то по телевизору. Как только молодёжь с ума не сходит. Покруче нас, это точно. Ольга: А, всё равно скучно. Страна изменилась, а люди-то всё те же… (Стоят молча. Владимир смотрит на журналистку с удивлением). Ольга: Я что-то не то сказала? Владимир: Всё повторяется: и люди, и мысли… (Начинает визжать «болгарка». Принялись взламывать дверь. Владимир и Ольга общаются, стараясь перекричать шум взлома). Ольга: А у вас жена была? Владимир: Что это ты вдруг? Ольга: Просто интересуюсь. Владимир: Нет, не было. Подруга была лет десять. Сейчас она одна живёт в благоустроенной квартире. С собачкой. Ольга: Чего так? Не сложилось? Владимир: Ей так больше нравится. А я устал, если честно… Ольга: Понятно… Владимир: А у тебя парень есть? Ольга: Не определилась ещё. Владимир: Не нашла или ещё не поняла кто нужен? Ольга: Кто нужен, знаю, не могу найти. Владимир: Мало вокруг что ли претендентов? Выбор маловат? 27 Ольга: Этому «выбору», по большому счёту, только бы перепихнуться, а на больше не хватает. Владимир: Чего им надо, я не понял? Ольга: Пару-тройку раз встретиться для услады естества и бай-бай крошка! Владимир: Да, как-то проще всё стало… Ольга: Скучно! Однообразно и пошло! (Визг «болгарки» прекращается. Раздаётся грохот падающей двери. В темноту комнаты врываются лучи фонариков штурмового отряда. Лязг затворов автоматов, крики «руки за голову!», «на пол!», «стоять на месте!», «буду стрелять без предупреждения!»). Пространство #11. (Возня в темноте прекращается. Раздаётся голос одного из бойцов ОМОНа). 1-й боец: Двое на полу, третьего обнаружить не удаётся. Врубай свет. Наверное, спрятался где-нибудь. (В комнате загорается свет. Ольга и Владимир на полу с руками за головой. Бойцы ОМОНа озираются вокруг в поисках старика. Место за столом пусто, Василия Леонидовича нигде нет. Заходит участковый). Участковый: Куда отца подевал, Володя? Владимир: Куда я его подевал? (Пытается вертеть головой). 2-й боец: Лежать, я сказал! Участковый: Временное неудобство. Сейчас старшего Ликина отыщем и все окажутся на ногах. Ольга: Вы не торопитесь, пожалуйста. Пол настолько ровный, что даже гвоздей не чувствуется. И почитать под столом что найдётся. Участковый: Ну-ну… И всё-таки, куда пенсионера подевали? Балкон закрыт, на кухне никого. В туалете тоже. (ОМОНовцам) Везде проверили? 1-й боец: Так точно. Если только в канализацию не смылся. Владимир: Не работает. Застрял бы. Участковый: Что же он, испарился что ли? За квартирой велось наблюдение. Кроме вашей соседки Киры Ивановны никто дома не покидал. Журналистка, правда, как-то проскочила. (Входит Алкалин). Алкалин: Нет, не проскочила. Я её видел. Думал, она нам поможет, а она вот чего учудили. Молодёжь, молодёжь! Ольга: Чудят чудаки, вроде ваших депутатов, а я свою работу пыталась выполнять. Участковый: Саботируя указания представителей власти? Алкалин: Ну, не нужно так строго. Да и на пол вы девушку зря повалили. Встаньте, Ольга, не знаю как вас по отчеству. (Ольга встаёт, отряхиваясь и потирая шею. Владимир тоже пытается встать). 2-й боец: Лежать, я сказал! (Алкалин делает вид, будто не замечает окрика бойца). Алкалин: Куда старик-то подевался? Помогите нам разобраться в ситуации. Вот его приёмник на столе стоит, а самого и дух пропал. Ольга: До того, как вы свет вырубили, Василий Леонидович сидел на этом месте. Участковый: Точно? Ольга: Абсолютно точно. Участковый: Чего ж ты врёшь-то, стерва? Алкалин: Ну-ну-ну. Полегче, полегче. К чему девушке врать. Я вот ей верю. (Ольге) А потом? Потом он куда подевался? Он с балкона спрыгнул? Вы дверь за ним потом закрыли, да? 28 Ольга: Ничего я не делала. Мы с Владимиром разговаривали, а отец его за столом спокойно сидел, как и раньше сидел, не двигался и никуда не собирался идти. Участковый: Вы что нам про фокусы рассказываете? Чего тут твориться-то вообще? Я вообще ни черта не понимаю. Куда дед подевался? Владимир: Да всё просто. Алкалин: Ну-ка, ну-ка? Владимир: Спугнули вы его, вот он и разлетелся на молекулы. Ольга: Дематериализовался, что ли? Участковый: Как это? Это как? Алкалин: (хохочет) Ну, вы басни рассказывать! Ну, вы даёте! Это что же получается – фантастика шагает по реальной жизни? Разлетелся на молекулы? Во фантазия! Я даже не могу себе представить, чтобы какой-то там пенсионер… (Неожиданно начинает шипеть, а затем говорить радиоприёмник). «Альпинист»: Не ищите мёртвого среди живых. Раз говорю сейчас с вами, то значит не совсем ушёл. Но не ищите меня, не найдёте. Только говорить ещё могу, а вы слушать. Так слушайте! (Все присутствующие заворожёно слушают голос из радиоприёмника. Владимир встаёт с пола и его никто не окрикивает. За стеклом окна, на балконе, постепенно проступает облик Василия Леонидовича. Его глаза открыты, он улыбается, но губы по-прежнему плотно сомкнуты. За него говорит его старенький радиоприёмник). «Альпинист»: Нет, не винить хочу, не правды искать, не читать проповеди, а лишь предостеречь о том, что мне самому видно стало, о чём само время мудростью своей с людьми делится. Кому дорого – наклонится, поднимет. Кому ни к чему – мимо пройдёт, не взглянув даже. Но это не мне, а вам нужно. Хотя бы вам. (Все подходят ближе к столу, образуя круг). «Альпинист»: Настанет время, и не похвалы друг другу возносить нужно будет, и не упрёки бросать в лица, не поносить друг друга, и не сечь ложью и презрением. Настанет время, и возносить молитвы лишь останется о своём прощении, о своей участи. Боитесь кого-то, прячетесь от кого-то, вините кого-то, ненавидите кого-то. А бояться себя нужно. Бойтесь себя, потому как и ненависть, и вина, и зависть, - всё в вас самих. А вы их по глупости своей в других ищите. Вознесите молитву. Очиститесь. Вознесите молитву. Покайтесь. (Все медленно опускаются на колени. Опускают головы. Впадая в транс, что-то шепчут себе под нос). «Альпинист»: (повторяет) Покайтесь! Очиститесь! Вознесите молитву!... Пространство #12. (Радиоприёмник начинает свистеть, шипеть, гудеть. Стекло в окне с хрустом трескается, но остаётся в раме. Образ Василия Леонидовича исчезает. Замолкает и приёмник. Все медленно начинают приходить в себя. Непонимающими взглядами смотрят друг на друга и на позы, в которых оказались. Медленно поднимаются на ноги, отряхивая колени). Алкалин: Наваждение какое-то… Участковый: Что сейчас с нами со всеми было? Мы молились, что ли? Ольга: Похоже, что молились. Алкалин: Чертовщина какая-то. Участковый: Я вообще кроме «Отче наш» ничего не знал никогда. Да и то, по-моему, забыл давно. Как это вообще возможно? Я же неверующий! Алкалин: А я хоть и крещённый, всё равно ни черта не понимаю. Что за фокус такой? 1-й боец: Мы это… пойдём что ли тогда. Деда всё равно нету… Алкалин: Как это пойдём? А эти? Этих двоих в машину и в отделение. Там доразберёмся! 2-й боец: А старика искать будем? 29 Алкалин: Сказали же тебе: на молекулы разлетелся. Нет его и всё тут. Тема закрыта. Берём тех, кто ещё в материальном мире обитает. Участковый: А голос, голос все слышали? Владимир: Отца это голос был, точно. Участковый: О чем же он нам хотел сказать? Алкалин: Я так понял, что прощался он с нами. Ну, и на последок пару ласковых выдал, чтобы не скучали без него сильно. Участковый: Может, мне тоже покреститься? Жутко как-то… Алкалин: Покрестись, лейтенант. В возрасте уже – не помешает. Ольга: Лишь бы польза была. Участковый: Уводите этих, освобождаем помещение. Владимир: Можно хоть взять с собой что-нибудь? Участковый: Чего тебе в этой дыре ещё забирать? Владимир: Приёмник взять хочу, память об отце. Алкалин: Пусть возьмёт. Может, он ему поможет до отца добраться. (Владимиру) Где он сейчас, как ты думаешь? Владимир: Не знаю. Там, где нас сейчас нет. Ольга: Туда турпутёвки не продают. Алкалин: По удостоверениям прессы и журналистским корочкам туда тоже, на сколько мне известно, не сильно пускают. Ольга: Ничего, мы не гордые, мы ещё здесь потолкаемся, рядом с такими, как вы. Крещёные атеисты. Участковый: Ух, я бы тебя! Жаль не твой отец. Алкалин: Пойдёмте уже. Оставим воспитательные меры на чуть позднее время. Всё обсудим, всё подпишем. Пошли, пошли. Владимир: Приёмник… Участковый: Да бери, бери рухлядь свою. (Бойцу) Пусть возьмёт. 2-й боец: Берите, пожалуйста… Владимир: (аккуратно беря приёмник со стола) Раритет. Подарок рабочего коллектива. Участковый: Слышали. Все на выход. (Все выходят из комнаты. Алкалин остаётся, озираясь вокруг). Алкалин: Все бы так вознеслись, вообще бы проблем не было. Пока их всех срок придёт. У власти на всех терпения-то не хватит. (Вздыхает) Да. И дом жалко, и по-другому нельзя. Новое строим, а старое под корень! – Традиция! Наша, российская! Главное верить, что не напрасно всё это. Главное – верить! (Кричит в сторону двери) Ну, скоро там? 1-й боец: (кричит в ответ из-за двери) Несу. Всё, уже здесь. (Входит с пятилитровой бутылью, в которой на вид бензин). Алкалин: Давай, как договорились. (Достаёт купюру и суёт бойцу в нагрудный карман). Без вопросов? 1-й боец: Приказы не обсуждаю! Алкалин: Вот и молодец, боец! Приступай. (Алкалин уходит. Боец расплёскивает жидкость по полу, льёт содержимое бутыли, где только может. Затем берёт коробок спичек со стола и отходит к выходу. Чиркает одной, она ломается. Другой – то же самое. Третья загорается. Осторожно, не дыша, боец скрывается за порогом, оставляя в комнате лишь руку со спичкой. Рука кидает спичку по направлению к середине комнаты. Свет резко гаснет). ЗАНАВЕС. 30