Чужие ошибки повторять не хочу - Санкт

Невское время
19 января, 2012, четверг.
«Чужие ошибки повторять не хочу»
Новый ректор – о планах, студентах и легендах Консерватории.
Народный артист России, художественный руководитель ансамбля «Солисты СанктПетербурга», Михаил Гантварг приступил к работе в должности ректора СанктПетербургской консерватории. И первое, с чем ему пришлось столкнуться , скандал, связанный с коммерческими спектаклями «Щелкунчик», контракты на
которые были подписаны еще предыдущим ректором.
«- Михаил Ханонович, остались ли какие-то коммерческие договора, подписанные
вашими предшественниками?
- Да, есть контракт на 78 спектаклей «Лебединое озеро», которые должны пройти с мая до
конца августа. Однако я лягу костьми, но этого не будет. Потому что если на условиях
того договора на «Щелкунчиках» мы теряли порядка 150 тысяч рублей за спектакль, то
«Лебединое озеро» принесет урон 240-250 тысяч рублей. Причем, это одна и та же фирма,
и мы знаем, кому она принадлежит.
За каждый спектакль «Щелкунчик», фирма, которая выкупила билеты, получала 1 300 000
рублей. Таких спектаклей было 19. Итого около 25 миллионов. А Консерватории они
заплатили 6 миллионов. За эти деньги мы должны были им обеспечить балет, оркестр,
хозяйственно-производственную часть и все прочее. У них осталась очень неплохая
сумма. Поломать это я уже не мог. Но для того, чтобы нам минимизировать потери,
оркестр был освобожден – и, прошу отметить, не от своей работы, а от так называемой
«халтуры».
В целом мы начинаем глобальную реконструкцию сложившейся за долгое время
безобразной системы. Нам нужен учебный театр, который будет давать уникальную
возможность студентам-вокалистам получать практику в опере. Оркестр мы содержим для
того, чтобы он аккомпанировали студентам. А чем они занимались? Халтурами. Далее: мы
увольняем балетмейстера, главного режиссера – нам это не надо: у нас есть кафедра
режиссуры, где работают выдающиеся профессора. Они будут курировать постановки.
Балетная труппа тоже претерпит изменения. Надеюсь, что Олег Виноградов, наш
выдающийся балетмейстер, вместе с Габриэлой Комлевой наведут там порядок. У нас есть
все для того, чтобы театр нес функции, которые были задуманы основателем
Консерватории Антоном Рубинштейном.
- А как же решить финансовый вопрос? Ведь не секрет, что оркестранты и балетная
труппа получают очень мало.
- Есть тарифная сетка. Я понимаю, что она неидеальна, но ее не ректор Консерватории
устанавливает. Люди должны понимать, куда они идут и что они могут заработать. Я не
против, чтобы они где-то подрабатывали. Но ведь в основном в оркестре работают наши
студенты, для которых это дополнительный заработок к стипендии.
- На днях вы встречались с вице-губернатором Василием Кичеджи. Какие договоренности
были достигнуты?
- Мы обсуждали 150-летие Консерватории, вопросы Конгресса ректоров учебных
заведений Европы, который пройдет в Петербурге осенью. В рамках конгресса будут
проходить концерты. Есть идея исполнить Девятую симфонию Бетховена коллективом из
музыкантов разных стран: каждый ректор привезет одного-двух студентов, мы организуем
оркестр и пригласим выдающегося дирижера – воспитанника нашей Консерватории – или
Темирканова, или Янсонса, или Гергиева (пока договоренностей нет), и они
продирижируют.
- Что войдет в программу празднования 150-летия Консерватории? Какова главная дата?
- 21 сентября - праздник Рождества Пресвятой Богородицы и день открытия нашей
консерватории. Думаю, что в этот день мы проведем мощный концерт. Кроме того, будет
серия концертов в Московской Консерватории. А вообще празднование 150-летия будет
продолжаться весь следующий учебный год. Но юбилей не должен вмешиваться в нашу
основную деятельность – обучение студентов. Иначе похмелье будет тяжелым.
- В день своего избрания вы говорили о планах строительства библиотеки. На какой оно
стадии?
- Естественно, ничто легко не дается. Понятно, что, учитывая возраст Консерватории,
ничего без согласования с КГИОПом мы делать не будем. Определенные согласования
уже идут. Вы знаете: наша библиотека имеет уникальные рукописи – Бетховена, Вагнера,
Мусоргского. Даже рукопись партитуры «Бориса Годунова» находится у нас. Понятно,
что некоторые рукописи уже очень старые, вероятность заражения грибком высока.
Поэтому для того, чтобы привести библиотеку в нормальное состояние для XXI века, вопервых, все надо перенести на электронные носители, а во-вторых, создать идеальные
музейные условия хранения. Во дворе Консерватории стоит бывшая котельная, ее можно
реконструировать. Я видел макеты и надеюсь, что все получится. Оборудование уже
закуплено.
Я понимаю, что мой срок пребывания очень ограничен: максимально – пять лет. При
самых счастливых (не знаю, для Консерватории или для меня) обстоятельствах. А в
принципе, моя деятельность может прерваться в любой момент: кто-то приедет из
Министерства и скажет: «Михаил Ханонович, спасибо огромное вам за проделанную
работу». Я заведую кафедрой скрипки и альта, у меня есть свой оркестр, меня еще
приглашают играть как солиста. Для меня попадание на административную должность –
не то, чтобы кошмарный сон, но как сон это точно. Я ведь не только никогда не стремился
– я всегда избегал этого, и по жизни у меня с вышестоящими руководителями всегда
небезоблачные отношения. Впрочем, это не касается предыдущих ректоров
Консерватории.
- А как же вы решились?
- Выхода не было. Я входил в последние четыре ученых совета, и такого хорошего совета,
как сейчас, еще не было. Туда включены ведущие профессора, музыканты, музыковеды.
Степень обсуждения вопросов, проблем, переизбраний всегда была на очень высоком
профессиональном и в то же время человеческом уровне. Никто никогда не сводил счетов.
Они мне сказали: «Миша, только не отказывайся, ты наша последняя надежда». Что я мог
сказать? Что я не буду, потому что хочу чаще бывать дома, у меня двое детей (одному
четыре года, а второму тринадцать), и им еще папа нужен? Плюс у меня оркестр мой, мои
концерты. Плюс полный класс учеников…
- Кстати, у вас остается теперь время, чтобы заниматься? Или репетируете урывками в
ректорском кабинете?
- Нет, урывками я не занимаюсь, я встаю в семь утра, закрываю двери в детскую комнату
и спальню и занимаюсь хотя бы два часика. А потом приезжаю сюда.
- А ученики?
- У меня суббота, как у ректора, выходной день. С четырех часов я начинаю преподавать,
и преподаю часов до десяти вечера.
- Как ректор, вы теперь можете ставить важные для музыкантов вопросы перед
министерством. Например, многие студенты и выпускники испытывают проблемы с
вывозом своих инструментов из страны на конкурсы и гастроли, так как инструменты
считаются культурными ценностями…
- Я уже много раз этот вопрос лоббировал, потому что это нарушение Конституции. Для
музыканта его инструмент, даже если он представляет из себя культурную ценность,
орудие его производства. Закон в том виде, в котором он существует, создает массу
проблем. Условно говоря, собирается наш скрипач в Италию или Германию на конкурс.
Он пишет, что хочет принять участие, присылает кассету, ему отвечают: «Приезжайте, вы
прошли отбор». После этого Росохранкультура говорит: «Нет, пускай нам пришлют
бумагу, что конкурс гарантирует возвращение инструмента в Россию». Какой конкурс
будет этим заниматься? Они даже не понимают, о чем с ними говорят!
Надеюсь, что на ближайшем совещании ректоров музыкальных заведений России мы
поднимем этот вопрос перед Министерством культуры. И вот ведь в чем парадокс: вот у
меня скрипка, которую нельзя вывозить так просто. Но если я ее выкину в Фонтанку – это
их не волнует. А если мне надо ехать за границу – «нет, подожди».
- Насколько остра сейчас в Консерватории проблема отбора талантливых студентов? Ведь
конкурс снижается из-за демографической ямы и падения интереса к исполнительскому
искусству…
- Это вопрос очень многогранный. Демографическая яма влияет в меньшей степени. Ведь
чтобы научиться играть на рояле или скрипке, ребенок должен в пять лет разменять свою
жизнь на рояль или на скрипку. И при сегодняшней насыщенности информационного
поля, компьютере, телевизоре и прочих играх - какого мальчика можно заставить играть
на скрипке? Надо либо нещадно бить своего ребенка (чего, естественно, никто из
любящих родителей не будет делать), либо чтобы ребенок уже в этом возрасте обладал
взрослым сознанием, сам хотел заниматься на скрипке по четыре часа в день, а не сидеть
мультики смотреть и в игры играть. Но тогда его, наверное, уже к врачу надо вести.
Это одна часть проблемы. Вторая часть – то, что в мировом масштабе сегодня
музыкальное искусство переживает очень серьезный кризис, который обусловлен в том
числе уходом из жизни выдающихся деятелей искусства. На смену им во многих областях
пришли бизнесмены, которые имеют мировую карьеру не благодаря величине своего
таланта. Например, девушка выходит играть на скрипке – у нее потрясающе сексуальная
спина, и народ на эту артистку ходит. Что она играет, как – никого не волнует.
- Вроде бы, это, наоборот, должно молодежь привлекать, приобщать к искусству.
- Но публика же голосует ногами! Один раз эти люди пришли, посмотрели на ее спинку
или ее ножки, а второй раз они скажут: так мы же это уже видели. И тот артист, который
еще вчера был востребован, оказывается у разбитого корыта.
- Не секрет, что за границей в некоторых вузах для студентов-музыкантов оборудуют
классы по последнему слову техники: там прямо в стены встроены звуковые системы,
позволяющие имитировать акустику залов, церквей и т.п., осуществлять запись, чтобы
студенты могли прослушивать сами себя… Понятно, что в нашей стране пока речи о
таком не идет…
- К счастью. Я знаю даже, что по скайпу дают уроки. Конечно, научно-технический
прогресс необходим. Но все равно, главное - ухо человеческое и воспитание музыканта,
чтобы обратная связь существовала, чтобы он мог сам откорректировать звучание. Кстати,
приходила ко мне недавно фирма, которая делает рояли. У них в инструмент уже встроен
компьютер, и если второй рояль находится в Австралии, а этот в Петербурге, то педагог,
находясь в Австралии, может тебя слышать и оттуда даже показывать на рояле, как это
сыграть – вы это будете видеть. Конечно, как научный эксперимент, это замечательно. Но
студент должен общаться с педагогом. А педагог должен быть личностью, художником,
артистом, врачом – и много-много других компонентов в себе сочетать. Тогда возможен
какой-то результат.
- А есть области музыкального образования, в которых Россия отстает от Запада?
- Нет. К сожалению, мы все будем переходить на болонскую систему, и это большая
ошибка. Но мы ничего не можем сделать. Да, пока мы отстояли Петербургскую и
Московскую консерватории – определенные исполнительские специальности. Но я боюсь,
что временно. И курочку, которая несла золотые яйца, мы зарежем.
- Недавно Гергиев говорил, что не видит на концертах в Мариинском студентов
Консерватории. И действительно, в зале часто остаются пустые места даже на концерты
западных знаменитостей, при сравнительно доступной стоимости билета.
- Публика голосует ногами. Значит, им это неинтересно. Да, знаю, скрипачи приезжают,
мои студенты ходят. Я спрашиваю: «Были?» «Были. Ушли со второго отделения». А это
люди, которые ездят по всему миру! Так что не надо пенять на зеркало.
- Что это, дутые авторитеты или музыканты в России стараются чуть меньше?
- Нет. Если человек выходит на сцену, он старается изо всех сил – неважно, кто там в зале
– колхозники, строители, меломаны… Ментальность западного человека, который
приходит на концерт, другая. Он заплатил деньги, пришел, расслабился. Он должен
получить удовольствие, и потом на работе сказать: «Я был на концерте вот этого». И о
нем будут говорить: «Культурный человек!» А второй раз подумает: «Я же уже был». А
вот если человек хочет еще раз придти, и еще раз… Мой учитель говорил мне: «Миша,
первые 25 лет ты работаешь на имя, а потом имя работает на тебя». Но поскольку он умер,
когда ему был всего 51 год, то я с высоты своего возраста могу сказать, что это неправда.
Потому что, сколько бы ты ни работал на имя, чем больше ты его зарабатываешь, тем
ответственнее каждый раз выходить на сцену и держать планку. Я в своем возрасте
никогда не знаю, когда будет мой последний концерт. Но он будет: когда я пойму, что не
могу соответствовать уровню, к чему привыкла моя публика, я больше выходить на сцену
не буду. Я буду играть на скрипке – но дома, для себя. Так что если кто-то не приходит на
концерты - надо подумать: может быть, это симптомы того, что неинтересны артисты. Тем
более в наше время, когда можно в Интернет зайти и посмотреть, как играет Хейфец или
Полякин...
- Какие у вас самого самые теплые воспоминания связаны с нашей консерваторией?
Профессор Вайман, у которого вы учились, играл в трио с Серебряковым и
Ростроповичем. Вы были с ними знакомы в юности?
- Конечно. Павел Серебряков был ректором Консерватории. Помню, когда только
начинались обмены школ, мы играли прослушивание, чтобы поехать в Москву на
концерт. Павел Алексеевич пришел отбирать нас, смотрел наши табели. Увидел в моем
табеле двойку. По географии. Когда я сыграл, он меня подозвал к себе и спросил: «А это
что такое?» Я говорю: «Да, я контурную карту не принес, не выучил – получил двойку».
«Значит, ты никуда не поедешь». И я не поехал. Но потом, когда я уже поступил в
Консерваторию, мы с ним пересекались и общались. У Ваймана я учился в
Консерватории, потом в аспирантуре, был его ассистентом буквально до его смерти, а
после – фактически унаследовал его класс. С Ростроповичем - я не могу сказать, что мы
были друзьями, но неоднократно беседовали, он был человек необыкновенно
коммуникативный, демократичный. Последняя наша встреча произошла незадолго до его
смерти, когда открывался музей-квартира Шостаковича. Я там играл прелюдию
Шостаковича, а после стал собираться, и он меня останавливал: «Ну куда ты уходишь,
пойдем сейчас в Европейскую, посидим!» Я ответил: «Не могу, у меня там класс в
консерватории, мне надо бежать». И ушел… Это легенды были наши – а теперь легенд
нет.
Когда ходишь по родительскому дому, даже когда там уже нет родителей, аура и тепло
этих стен согревает. Так и для меня консерватория: я не могу себя ощущать вне этих стен.
Я прихожу сюда, как домой, это мой дом. Я вот сегодня утром встал, смотрю – снежок
пошел. Сразу прибежал сюда, полез на крышу – думаю: льет, течет? Нет. Потому что
работники знают, что Михаил Ханонович придет и посмотрит. Что ж делать? Если б не
было моих предшественников, я бы совершал их ошибки. Но вы знаете: умный человек
учится на своих ошибках, а мудрый – на ошибках других людей. Я чужие ошибки
повторять не хочу.
Алина Циопа