в современной женской прозе

У Ч Ё Н Ы Е
ШАДРИНСКОГО
З А П И С К И
ГОСУДАРСТВЕННОГО
ПЕДАГОГИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА
ВЫПУСК 9
ФИЛОЛОГИЯ. ИСТОРИЯ.
КРАЕВЕДЕНИЕ
Шадринск, 2005
Учёные записки Шадринского государственного педагогического института. Выпуск 9. Филология. История. Краеведение / Сост.
и отв. редактор С.Б. Борисов – Шадринск, 2005. – 172 с.
Редколлегия выпуска:
Борисов С.Б. – доктор культурологии, редактор отдела
«Краеведение», составитель, ответственный редактор.
Смирнов Д.И. – кандидат исторических наук, редактор раздела
«История».
Соколова Е.А. – кандидат филологических наук, редактор раздела
«Филология».
© С.Б. Борисов, составление, 2005
2
ЛИТЕРАТУРА
Л.М. Кадцын
Сонет, женский портрет и мадригал эпохи
Возрождения: сравнительный анализ жанров
Анализ художественных произведений – это сложнейший процесс
осмысления их содержания, где исходным уровнем является анализ
жанрового содержания. Жанром мы называем тип произведения, отражающий (реализующий) определенные художественные потребности
слушателей, читателей, зрителей времени создания произведения и
выступающий определенным типом образности, единым (сходным,
родственным) для разных видов и разновидностей искусства. Признаками жанров является совокупность свойств и качеств произведений,
из которых следует выделить постоянные для всех видов искусства и
особенные (специфические), обусловленные материалом отдельных
видов художественного творчества. Постоянными признаками жанров
являются масштаб произведений, их образная конкретность и композиция, свидетельствующая об образной драматургии. Данные признаки
выступают основой единства, сходности и родства жанров разных
видов искусства и анализ такого единства является важнейшим
средством самосознания и саморазвития отдельных видов и
разновидностей искусства.
Иными словами, анализ жанровой концепции произведений должен
в качестве исходной ступени включать сравнительный анализ
родственных жанров разных искусств. Только через единое и сходное
можно осознать различие и специфичность отдельных видов художественного творчества. Сравнительный анализ, бесспорно, должен учитывать историческую значимость жанров в развитии отдельных видов
искусства. При этом наиболее полно сходство и родство жанров как
образных типов проявляется, на наш взгляд, в главенствующих или
доминирующих жанрах определенных эпох.
В данной работе мы хотели бы в сравнительном анализе
произведений, представляющих некоторые жанры эпохи Возрождения,
показать их сходство и родство для дальнейшего осмысления их
специфичности.
I.
В эпоху Возрождения, выступающей завершением культуры
средневековья и переходом к культуре Нового времени, тенденция
развития жанров светского искусства приводит к качественно новым
3
результатам, новым жанровым образованиям. В числе новых жанров
выделяются не только яркой образностью и новизной языковых
средств выражения, но и сходностью, близостью такие жанры, как
сонет в поэзии, женский портрет (образы мадонн) в живописи и
мадригал в музыкальном искусстве.
Сонет – это исповедальное стихотворение, представляющее собой
одно высказывание в виде сложной четырнадцатистрочной строфы,
состоящей из двух повторяемых простых строф (четырехстрочной и
трехстрочной) – ААВВ. Как поэтический жанр сонет родился в
творчестве итальянских поэтов «нового сладостного стиля» конца ХШ
– начала ХІV веков, в частности в творчестве Г. Гвиницелли, Г.
Орланди, Г. Кавальканти, Данте Алигьери и Ч. да Пистойя. (2, 171-174)
Вот один из сонетов Данте, написанный пятистопным ямбом.
Все помыслы мне о любви твердят,
Но как они похожи меж собою.
Одни влекут своею добротою,
Другие мне неистово грозят.
Одни надеждой сладостной дарят,
Другие взор не раз темнят слезой.
Лишь к жалости согласною тропою
Стремит их страх, которым я объят.
За кем идти, увы, не знаю я,
Хочу сказать, но что сказать не знаю.
Так средь любви мне суждено блуждать.
Когда ж со всеми мир я заключаю,
То вынужден я недруга призвать
Мадонну – жалость, защитить меня.
Обратим внимание на строение сонета. Первая простая строфа
(катрен) имеет рифму – авва, которая варьируется во втором четырехстишии. Схема рифмы второй строфы (терцета) – cde, варьируется в
заключительном терцете. Итак, строение сонета – аbbа аbbа cde dec.
Источником или непосредственным предшественником сонета был
один из жанров творчества трубадуров, труверов и миннезингеров ХПХШ веков. Из песенных жанров, используемых средневековыми бардами (альба, кансона, тенсона, сирвентос, пастурелла, баллада) кансона
как строфическая песня о любви отличалась монологичностью и исповедальностью – обращением, жалобой или признанием о любовном
чувстве, долге, душевном смятении, томлении, желании, тоске и безысходности или переполнявшей радости и восторге. Душевная исповедальность и утверждение любви как главного предмета обсуждения
4
внутреннего мира человека выделяют кансону как особый жанр
позднего средневековья.
На протяжении двух столетий кансона получила значительное
развитие в творчестве целого ряда поэтов-певцов, из которых можно
выделить Джауфре Рюделя, Бернанта де Вентадорна, Гильема де
Кабестаня, Пейре Раймона, Генриха фон Морунгена, Рейтмара фон
Хагенау, Гартмана фон Ауэ и Вальтера фон Фогельвейде. Первоначально развитие кансоны шло по пути усложнения куплета, который из
семистрочной строфы превращается в строфу с большим количеством
стихов (строк) – девять, десять и даже тринадцать. При этом главным
было выделение в строфе запева и его повторения, а также выделения
припева (заключения), нередко с варьированием и повторностью, что
наиболее ярко осуществлялось в произведениях Б. Вентадорна, Г. де
Кабестаня и особенно Рейнмара фон Хагенау. С усложнением строфы
уменьшается и количество куплетов в кансонах, что и стало, на наш
взгляд, предпосылкой выделения сложной строфы как самостоятельного поэтического произведения в творчестве итальянских поэтов конца
ХШ столетия. Безусловно, преобразование строфы кансон связано с детализацией и конкретизацией образа песни. Идеал высокой одухотворённой любви и поклонения Даме уточняется социальными и личностными мотивами поэтов, что стало исходным для сонета Возрождения.
Но, пожалуй, подлинная жизнь сонета начинается с творчества
Франческо Петрарки. Его сонеты, написанные на итальянском языке и
посвященные Лауре, принесли всемирную славу поэту, а с ней и популярность жанру. (7, 29)
Сонеты Петрарки, объединенные с немногочисленными канцонами,
балладами, мадригалами и секстинами в «Книгу песен», разделены на
две части – «На жизнь Лауры» и «На смерть Лауры». Отражающие
индивидуальный внутренний мир поэта, сонеты его различны по
строению. Так сонет № 61 представляет собой единое и неразделимое
высказывание, несмотря на формальное различие четырехстрочных и
трехстрочных строф – аbbа аbbа cdc dcd .
Благословляю день, и месяц, и годину,
И час божественный, и чудное мгновенье,
И тот прекрасный край, где зрел я как виденье,
Прекрасные глаза, всех мук моих причину.
Благословляю скорбь и первую кручину,
В какую вверг меня Амур в жестоком мщенье,
И страшный лук его, и стрел его язвленье,
И боль сердечных ран, с которой жизнь покину.
Благословляю все те нежные названья,
5
Какими призывал ее к себе – все стоны,
Все вздохи, слезы все и страстные желанья.
Благословляю все сонеты и канцоны,
Ей в честь сложенные, и все мои мечтанья,
В каких явился мне прекрасный облик донны!
Более сложное внутреннее состояние отражается в сонете № 15,
строение которого - аbbа аbba cdc dcе.
Разбитый, что ни шаг – назад гляжу,
Вздыхая воздух края дорогого,
И вновь душа утешиться готова,
И ободренный силы нахожу.
Но вспомню от кого я ухожу,
В какую даль, когда пути земного
Недалека черта. И жалкий снова
Стою, потупя взор, и весь дрожу.
Внезапно в горьком прорываясь плаче,
Меня порой недоуменье мучит:
Как плоть живет, с душой разлучена?
Но бог любви, придя на помощь, учит:
«Забыл, что у влюбленных все иначе,
Над коими природа не вольна?»
Внутренне контрастный и в то же время единый мир переживаний
раскрывается в исповеди сонета № 134.
И мира нет - и нет нигде врагов,
Страшусь – надеюсь, стыну и пылаю,
В пыли влачусь – и в небесах витаю,
Всем в мире чужд, и мир обнять готов.
У ней в плену неволи я не знаю,
Мной не хотят владеть, а гнет суров,
Амур не губит – и не рвет оков.
А жизни нет конца и мукам – краю.
Я зряч – без глаз, нем – вопли испускаю,
Я жажду гибели – спасти молю,
Себе постыл – и всех других люблю.
Страданьем – жив, со смехом я – рыдаю,
И смерть, и жизнь – с тоскою прокляты,
И этому виной, о донна, ты!
Поэт продолжает исповедоваться и после смерти Лауры.
6
Я припадал к её ногам в стихах,
Сердечным жаром наполняя звуки,
Я сам с собою пребывал в разлуке:
Сам – на земле, а думы – в облаках.
Я пел о золотых её кудрях,
Я воспевал её глаза и руки,
Блаженством райским почитая муки,
И вот теперь она – холодный прах.
А я без маяка, в скорлупке сирой
Сквозь шторм, который для меня не внове,
Плыву по жизни, правя наугад,
Да оборвется здесь на полуслове
Любовный стих! Певец устал и лира
Настроена на самый скорбный лад.
Сонеты Петрарки стали источником исповедальности многих поэтов.
Расширяются границы отражаемого их внутреннего мира – мира
переживаний, источником которых выступает не только любовное
отношение к женщине, но вместе с ним и мир профессиональнохудожественных размышлений, размышлений о разных сторонах
окружающего мира. Таковы, например, сонеты Микеланджело
Буонаротти.
Не правда ли – примерам нет конца
Тому, как образ, в камне воплощенный,
Пленяет взор потомка восхищенный
И замыслом, и росчерком резца?
Творенье может пережить творца:
Творец уйдет природой побежденный,
Однако образ, им запечатленный,
Веками будет согревать сердца.
И я портретом в камне или в цвете,
Которым, к счастью, годы не опасны,
Наш век могу продлить, любовь моя,Пускай за гранью будущих столетий
Увидят все, как были вы прекрасны,
Как рядом с вами был ничтожен я.
И все же чувство любви остается основным источником выражения
прекрасного во внутреннем мире человека и предметом восхищения
художников. Так, например, чувство любви было основным предметом
выражения в творчестве Пьера Ронсара, о чем он признается другу и
поэту Дю Белле:
7
Я по себе сужу: лишь только петь начну
Героев и Богов, войну и старинуЯзык отнимется, слова нейдут часами,
А песнь любовную лишь стоит мне начать,
Незримая рука снимает с уст печать,
И дышится легко, и строки льются сами.
А вот один из его сонетов в цикле «Кассандра».
Два серых глаза, ясных два топаза,
Передо мной сверкают как огни,
Мои поработители они,
Тюремщики мои, два карих глаза.
Ослушаться не в силах их приказа,
Их чары, наваждению сродни,
Меня лишили разума. Одни
Они – источник моего экстаза.
Заполнили собой мечты и сны,
Все мысли ими прочь оттеснены
И вдохновенье зажжено лишь ими.
Свое перо я тонко застругал –
В честь этих глаз слагаю мадригал,
Единственное прославляя имя.
Нельзя не отметить иную схему рифмовки строфы, а, следовательно,
и её строение – аbbа аbbа ссd ede. При этом композиция сонета в
целом, обусловленная соотношением, звучанием и смыслом простых
строф (предложений), остается прежней – АА ВВ.
Рассмотрим в качестве примера ещё один сонет П. Ронсара из цикла
«Сонеты к Елене», книга вторая:
Я вами побежден! Коленопреклоненный,
Дарю вам этот плющ. Он узел за узлом,
Кольцом в кольцо, зажал, обвил деревья, дом.
Прильнул, обняв карниз, опутав ствол плененный.
Вам должен этот плющ по праву быть короной –
О если б каждый миг вот так же – ночью, днем,
Колонну дивную, стократно всю кругом
Я мог вас обвивать, любовник иступленный!
Придет ли сладкий час, когда в укромный грот
Сквозь зелень брызнет к нам Аврора золотая,
И птицы запоют, и вспыхнет небосвод.
И разбужу я вас под звонкий щебет мая,
8
Целуя жадно ваш полураскрытый рот,
От лилий и от роз руки не отнимая!
Сонеты Шекспира по праву венчают, как и всё его творчество, эпоху
Возрождения и закрепляют то новое, что появляется в них (7, 305). К
новым признакам и качествам сонета в конце ХVI столетия можно
отнести обращенность исповедального монолога к источнику своих
переживаний и многовариантное строение строфы сонета. И если в
пору становления сонета строение строфы соответствовало нормам
риторики, то есть включало изложение основной мысли, её развитие,
изложение антитезиса и вывод-резюме, то теперь качество монологического изложения может быть различным. Например, сонет может
быть представлен лишь изложением мысли, как это делает Шекспир в
сонете № 23.
Так молодой актер – нередко что бывает –
Затверженную роль от страха забывает,
Иль пылкий человек, игралище страстей
От силы чувств своих становится слабей:
Так точно и со мной! Излить речей любовных
Не смею я пред ней, не веруя в себя,
И страстно высей душой прекрасную любя,
Слабею и клонюсь в страданьях безусловных
Так пусть стихи мои, как смелый проводник,
Предшествуют в пути словам моим безгласно
И молят о любви успешней, чем язык
Мой умолял тебя так часто и напрасно.
О, научи читать, что в сердце пишет страсть!
Глазами слышать лишь любви дано во власть.
Обратим внимание на то, как изменяется композиция сонета. Вместо
традиционного у итальянских и французских поэтов строения АА ВВ ,
мы слышим вариационное строение – АААК. Подобное строение часто
используется Шекспиром, но возможно и другое – АВСК, которое мы
найдем в сонете № 53.
Скажи мне: из чего, мой друг, ты создана,
Что тысячи теней вокруг тебя витают?
Ведь каждому всего одна лишь тень дана,
А прихоти твои всех ими наделяют.
Лишь стоит взгляд один склонить на облик твой,
Чтоб тотчас Адонис предстал тебе на смену,
А если кисть создаст прекрасную Елену,
9
То это будешь ты под греческой фатой.
Весну ли, лето ль – что поэт ни воспевает,
Одна – лишь красоту твою очам являет,
Другое ж – говорит о щедрости твоей
И лучшее в тебе являет без затей.
Всё, чем наш красен мир, всё то в тебе таится,
Но с сердцем, верь, твоим ничто, друг, не сравнится.
Обратимся к сонетам Шекспира № 137 и 150 с вариационной
композицией и разной рифмовкой стихов (строк) внутри простых
строф – парной, перекрестной и кольцевой.
Слепой и злой Амур, что сделал ты с глазами
Моими, что они, глядя, не видят сами.
На что глядят? Они толк знают в красоте,
А станут выбирать – блуждают в темноте.
Когда глаза мои, подкупленные взором
Твоим, вошли в залив, куда все мчатся хором,
Зачем из лживых глаз ты сделала крючок,
На жало чье попал я, словно червячок?
Зачем я должен то считать необычайным,
Что в бренном мире всем считается случайным,
А бедные глаза, не смея отрицать
Противное красе красою называть?
Итак, ошиблись глаз и сердце в достоверном –
И рок их приковал к достоинствам неверным.
Что силою тебя такою наделяет,
Что можешь ты влиять так сильно на меня,
И что меня гнетет и клясться заставляет,
Что лучезарный свет не украшает дня.
Откуда ты берешь те чары обаянья,
Которые влекут и придают твоим
Всем недостаткам вид такой очарованья,
Что каждый мне из них становится святым?
Кто научил тебя любить себя заставить,
Когда я мог питать лишь ненависть к тебе?
Хоть и люблю я то, что многие5 бесславят,
Все ж брани не должна ты позволять себе.
Но если страсть во мне к себе ты возбудила,
Тем боле стою я, чтоб ты меня любила.
10
И совершенно особенным, как исключение в тематике, предстает
знаменитый его сонет № 66, в основе которого лежит изложение одной
мысли.
Измучась всем, я умереть хочу,
Тоска смотреть как мается бедняк
И как шутя живется богачу,
И доверять, и попадать впросак.
И наблюдать, как наглость лезет в свет,
И честь девичья катится ко дну,
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену.
И вспоминать, что мысли заткнут рот,
И разум сносит глупости хулу,
И прямодушье простотой слывет,
И доброта прислуживает злу.
Измучась всем, не стал бы жить и дня,
Да другу трудно будет без меня.
Таким образом, можно говорить о том, что эволюция сонета привела
к вариантности его композиции, сохранив и закрепив исповедальность
и возвышенность любовных переживаний, с которыми герою
открывается свой собственный мир и мир, окружающий его.
II.
В изобразительном искусстве жанру сонета близок женский портрет,
выросший из образов богоматери и святых женщин. Преодоление
каноничности культовых произведений и насыщение их светскими
мотивами, правдивостью и конкретностью изображения их облика, а
также интерьера и пейзажа, привело к рождению образов мадонн –
женщины и матери. В данных образах зрители хотели видеть реальных
женщин, женщин прекрасных, вызывающих всеобщее восхищение. В
них художники выражали свое, нередко глубоко личностное, отношение к женщине, преобразуя и возвышая в соответствии со своим
идеалом, реальный прототип и создавая индивидуализированные
образы. Таковы у Сандро Ботичелли образы Мадонны дель Розето,
Мадонны Евхаристии, Сплюнетты, Мадонны с гранатом, а также
образы Весны и Венеры, по сути. Лишённые условности и наделённые
правдивостью и конкретностью изображения. Таковы образы святой
Марии Магдалины Рогира ван дер Вейдена, многочисленные Мадонны
Леонардо да Винчи, Рафаэля, Дюрера, Джорджоне, Тициана. Обратимся к некоторым из данных образов.
11
Образ святой Марии Магдалины предстаёт в работе Рогира ван дер
Вейдена середины ХV столетия в облике молодой женщины. Подчёркнутая ясность линий и светлый колорит в сочетании ярких красок
обнажает чистоту внутреннего мира героини как мира красоты и добра.
«Дама с горностаем» Леонардо да Винчи создана в миланский
период его творчества. Это прекрасный портрет молодой и стройной
женщины с робкой улыбкой и проницательным живым взглядом,
держащей в руках небольшого зверька и мягко удерживающей его.
Прозрачный головной убор, закрепленный ниже подбородка, подчёркивает мягкий и нежный овал лица. Дорогое украшение и платье свидетельствуют о принадлежности её к аристократическому классу. Как
полагают исследователи, на портрете изображена Сесилия Галлерани –
невеста Людовико Моро, с которой Леонардо мог познакомиться во
дворце Сфорца. Бесспорно, художник с большой симпатией создает ее
образ, подчеркивая чистоту, непосредственность и живость. Горностай
в руках девушки, безусловно, играет роль символа непорочности, а
тёмный фон оттеняет и выделяет светлый и возвышенный её образ.
Знаменитая «Джоконда», созданная в 1503 году, венчает галерею
женских портретов Леонардо да Винчи. По мнению Дж. Вазари,
портрет Монны Лизы – жены Франческо Джоконда, гражданина
Флоренции – это поэтичнейший образ женщины, в котором художнику
удалось максимально передать её естественную красоту. «Глаза имеют
тот блеск и ту влажность, какие обычно видны у живого человека, а
вокруг них переданы все те красноватые отсветы и волоски, которые
поддаются изображению лишь при величайшей тонкости мастерства…
Рот слегка приоткрытый с краями, соединенными алостью губ, с
телесностью своего вида, кажется не красками, а настоящей плотью. В
углублении шеи, при внимательном взгляде, можно видеть биение
пульса, – пишет Дж. Вазари. – Улыбка дана столь приятной, что кажется, будто ты созерцаешь скорее божественное, нежели человеческое
существо». (3, 109-110)
Из женских портретов Джорджоне особое внимание привлекает
изображение так называемой «Лауры», вызывающее много споров о
том, кто является прототипом данного образа. В портрете на тёмном
фоне с раскидистыми ветвями лавра дано поясное изображение
молодой женщины, одетой в ярко красную мантию, отороченную
коричневым мехом и распахнутую на обнажённой правой груди.
Спокойное округлое лицо с плотно сжатыми губами и устремлёнными
вдаль глазами выдает волевую и творческую натуру. О последнем
свидетельствует и многочисленная символика изображения – лавр,
раскрытая и закрытая грудь, сжатая правая рука, чуть выдвинутая
вперед и держащая край мантии, небрежно брошенный прозрачно12
белый шарф и красный цвет мантии. Спокойствие, сосредоточенность
и активная устремленность – главное, что подчеркнуто во внутреннем
облике женщины. На наш взгляд, мнение И. Белоусовой о том, что
художник показал «портрет души» венецианской поэтессы Джироламы
Корси Рамос, подтверждает указанная символика. (1) Итак, не внешний, а внутренний облик поэтессы – вот суть данного женского образа.
Среди многочисленных женских образов Рафаэля хотелось бы
обратить внимание на Донну Велату (женщина в покрывале) – портрет
его невесты, созданный в 1516 году. Это поэтичнейший портрет
Форнарины – так звали его возлюбленную. Тёплые тона изображения
подчеркивают жар, излучаемый влажным взглядом, цветом лица,
обнаженной частью груди, привлекающим жестом правой руки.
Золотисто-светлый колорит, декоративность наряда и открытое
покрывало – знаки таинственности, возвышенности и одновременно
«ронсаровской» влекущей реальности образа Донны Велаты.
III.
В музыкальном искусстве родственным для сонета и женского
портрета выступает жанр мадригала, ярко заявивший о себе в начале
XVI века в творчестве итальянских композиторов. Мадригал – это
вокальное произведение для ансамбля четырех-пяти голосов без
сопровождения, посвященное возвышенной любви и написанное на
стихи лучших поэтов Возрождения. Первоначально данный жанр
появился в творчестве итальянских композиторов ХIV века. То были
произведения для двух-трех контрапунктически объединенных
голосов, вне различия – вокальные это голоса или инструментальные.
Линеарное музыкальное мышление (ладовое) того времени,
обусловившее свободное контрапунктическое соединение разных
голосов, в том числе вокальных, не позволяло использовать
красочность их сочетания и создавать определенный звуковой облик
произведения и, соответственно, образа. Поэтому предполагаемый
образный мир мадригалов ХIV столетия, в частности А. Казерта, М.
Перуджа, Я. Болонья, Фр. Ландини, Б. Падуя и других музыкантов, не
получил должного развития. Лишь с формированием гармонического
ладового мышления и с использованием новых фактурных
возможностей идея образного воплощения возвышенной любви с
выражением тонких эмоциональных переживаний нашла воплощение
в начале ХVI века. Возрождение жанра стало возможным с опытом
работы композиторов в таких вокальных жанрах, как карнавальные и
танцевальные песни, фроттолла, виланелла и балет.
13
В ранних мадригалах начала ХVI столетия, например Бартоломео
Тромбончино, Андриана Вилларта, Клаудио Феста и Якоба
Аркадельта, широкое применение получили приемы повторности
отдельных звуковых построений (мотивов, фраз), аккордовое или
хоральное соединение вокальных голосов и, главное, красочность
гармонического звучания. Нередко повторение музыкальных фраз в
рамках предложений точно или свободно копирует строение
стихотворных строф. Таковы мадригалы Б. Тромбончино на стихи
Микеланджело «Как мне осмелиться» со строением – abb cddc efef
gg, А. Вилларта «Зачем мадонна так несправедливо» - abb cdcd. И
все же повторность отдельных построений (музыкальных мотивов,
фраз или предложений) не является самодовлеющей и определяющей
для строения данных произведений. Характерным для мадригалов
становится свободное последование музыкальных предложений в нём.
Показательным для первой половины ХVI столетия может быть
мадригал Якоба Аркадельта «Лебедь», чрезвычайно популярный при
жизни композитора и часто исполняемый сегодня. Мадригал
начинается негромкими и красочными аккордовыми последованиями,
олицетворяя торжественную и грустную песнь лебедя, умирающего в
тоске.
Лебедь белый и нежный поёт, умирая,
А я перед смертью рыдаю.
Но он умирает в тоске,
А я умираю охваченный страстью
И смертью, которая в час мой последний
Меня наполняет блаженством и счастьем.
И если у смерти нет боли иной,
Хочу ежечасно я смерти такой.
За первыми тремя фразами (третья – повторение второй),
составляющими начальное предложение, движение на некоторое время
активизируется, но аккордовые последования вновь возвращают
торжественное пение, наполненное возвышенной скорбью, которое
долго завершается многократным повторением одной мелодической
фразы разными голосами ансамбля. Так создается образ страстного
томления и красоты любовного переживания.
Во второй половине ХVI века облик мадригала изменяется.
Аккордовое звучание голосов дополняется имитационным движением
и выразительностью отдельных голосов. На смену повторности
отдельных фраз приходит сквозное непрерывное обновление,
соответствующее тексту и изменению настроения. Плавность движе14
ния и гармоничность целого становятся характерными для мадригалов
данного периода. Новый звуковой облик и возвышенный строй переживаний в произведениях создается рядом мастеров, среди которых
Дж. Палестрина, Ф. Сериано, Н. Вичентино, К. Роре, Л. Маренцио, Я.
Верт и другие композиторы. Среди них, бесспорно, выделяются
мадригалы Дж. Палестины (1525-1594) и Л. Маренцио (1550-1599) –
представителей римской школы композиторского мастерства.
В произведениях Дж. Палетрины «Амур», «О прекрасная нимфа» и
«Радость любви» наиболее отчетливо слышны новые качества
звучания мадригалов второй половины ХVI столетия. В его
произведениях используется и повторность музыкальных фраз,
особенно в начальных и заключительных предложениях, но эта
повторность не обусловлена текстом, а вызвана особенностями
развертывания музыкальных предложений. Приемы повторности
отдельных мотивов и фраз часто заменяются приемами имитации
отдельных голосов или групп ансамбля, то есть полифоническими
приемами развертывания звуковой ткани, которые играют
значительную роль в произведениях. Главное – в произведениях
наличествует непрерывное обновление ритма голосов, интервального
движения, аккордовых сочетаний и устоев при плавности движения
голосов, отчетливом звучании текста и возвышенности переживаний,
создаваемой красочностью аккордовых сочетаний.
Особенно изобретательно использует в мадригалах разные приемы
обновления фактуры Лука Маренцио, которого называли «сладчайшим
лебедем Италии» и чьи произведения были чрезвычайно популярны.
Например, в мадригале «Блаженство любви» мы слышим чередования
аккордовых фраз и предложений с построениями, основанными на
имитации звучания групп голосов (мужских и женских) в ансамбле, а
затем отдельных голосов. Мадригал на стихи Т. Тассо «Диалог»
основан на чередовании двух четырехголосных ансамблей, в котором
первый от лица героев вопрошает о своей любви в поиске утешения, а
второй отвечает ему, повторяя его завершающие музыкальные фразы,
то есть последние слоги текста. При этом повторяющиеся последние
слоги образуют новые слова, которые и являются ответом на вопрос.
Данный прием, напомним, лежит в основе изложения популярного
произведения Орландо Лассо «Эхо», где он выступает чисто игровым
приемом. В мадригале Л. Маренцио этот прием звучит как ответ внутреннего голоса героя, мятущегося в своих переживаниях. Фактурный
контраст является средством непрерывного обновления красочности
звучания и изменения настроения в мадригале «Брожу один» на слова
Фр. Петрарки (начальные строфы сонета № 35). Наконец, в мадригале
«Очи лучистые и прекрасные» верхний голос своим мерным и
15
продолжительным звучанием выполняет роль контрастного фона для
других голосов, которые изобретательно характеризуют и иллюстрируют глаза и взгляд любимой. При всех фактурных обновлениях
характерным в мадригалах композитора Л. Маренцио остается
цельность и возвышенность высказываний о любовных переживаниях.
Мадригалы Карло Джезуальдо да Веноза (1562-1613), созданные на
рубеже ХVI-ХVП веков, отражают иной мир любовной исповедальности, где светлым и радостным переживаниям противопоставляются
скорбные. При этом страдание, боль, тоска, отчаяние являются
основной образной сферой, а их контраст со светлыми и радостными
переживаниями выступает драматургическим средством.
Как правило, мадригалы Джезуальдо невелики по масштабу – от трёх
до пяти предложений с предельным их контрастом. Так, его мадригал
«Перестань причинять досаду, мысль жестокая» состоит из трёх
контрастных предложений, где последнее повторяется как средство
утверждения и основной мысли, и настроения. «Контрастность,
проникающая во все элементы формы: фактуру, ритм, вертикаль – одна
из основных особенностей его мадригалов», – утверждает Т.
Дубравская. (4, 85) Контрастность предопределяет композицию
мадригалов, тяготеющую к сквозному развертыванию предложений и
их варьированию, особенно в заключительных разделах. Нередко
контрастность является основой изложения отдельных предложений.
Таково начальное предложение в мадригале «Умираю несчастный»,
где протяженные хроматические аккордовые последования противопоставляются активному имитационному движению голосов.
Образный контраст особенно характерен для поздних произведений
Джезуальдо, созданных с 1596 по 1611 годы, хотя часто используется
в более ранних мадригалах. Именно в поздних произведениях контраст
заостряется и становится важным драматургическим приемом. «Все
темы радости … имеют единый музыкальный строй, выраженный в
подвижном
характере,
в
единоладовости,
консонантности,
поступенности, обильной вокализации, – подчеркивает Н. Казарян, –
Все темы страдания … также выдержаны в едином ключе:
хроматические полутоновые интонации, ходы … намеренно
невокальные, подчас со скачками в пределах колючих септим и нон;
остродиссонирующие аккорды, неприготовленные задержания,
соединения далеких гармоний». (5, 34) Данный контраст особенно
характерен для мадригалов «О как тщетно я вздыхаю», «Сгораю для
тебя, моя дорогая», «Уж плакал я в скорби», «Я ухожу», «Если ты моей
смерти желаешь», а также указанные выше «Перестань причинять
досаду» и «Умираю, несчастный», названия которых свидетельствуют
о главенстве образов страдания. «Светлые, объективные образные
16
эпизоды не несут в себе отпечатка творческой личности Джезуальдо.
Они традиционны для мадригала его времени и могли бы встретиться
как у Маренцио, так и у многих других композиторов, – пишет Т.
Ливанова. – Именно потому, что они традиционны и нейтральны …
они и способны по контрасту оттенить то, что необычно,
индивидуально и ново у Джезуальдо». (6, 221)
Мир заострённо скорбных переживаний, характерных для образной
сферы мадригалов Джезуальдо, был новым не только в любовной исповедальности мадригалов, но, пожалуй, и во всем искусстве Возрождения. И это новое, бесспорно, требовало иных средств выражения:
иной трактовки текста, фактурных, полифонических, гармонических и
мелодических приемов, а также иных композиционных приемов.
Композитор редко использует стихи известных поэтов. Из 125
пятиголосных мадригалов композитора лишь в 28 используются стихи
Т. Тассо (14), Гварини (8) и других малоизвестных поэтов (6), да и они
подвергаются значительной переработке. Как считают исследователи,
автором текстов подавляющего большинства произведений был сам
композитор. При этом в поздних произведениях, в сравнении с ранними, стихи становятся краткими и превращаются в тексты, что связано,
на наш взгляд, с акцентированием внимания к отдельным словам и
выражениям, выступающих символами образной сферы. Именно
потому Джезуальдо освобождает себя от стиха и обязанности следовать за ним. Широкое применение имеют слова-символы: смерть, мучение, жестокая, тоска, жалость, слезы, плач. И композитор не только
хоральной или аккордовой фактурой подчёркивает данные слова, но и
целым рядом приемов в полифонической фактуре, таких как скачки
голосов, хроматические интервалы, неожиданные диссонансы, а также
повторением в более высокой тесситуре или ярком регистре.
Хоральная (аккордовая) фактура играет важнейшую роль в
мадригалах Джезуальдо, хотя изложение звуковой ткани никогда не
ограничивается только данной фактурой. Благодаря ритму, пазам,
выделению верхнего голоса хоральная фактура становится средством
выразительной декламации. Но, бесспорно, одним из сильнейших
выразительных средств в произведениях композитора становится
гармония на основе переменного мажоро-минорного лада с вариантами
аккордов-ступеней, использование которой прежде всего в роли
колористического средства было необычайным и смелым. Особенно
новаторскими здесь являлись терцовые и секундовые соединения
разных аккордов, красочную смену которых мы слышим в его
мадригалах «Перестань причинять досаду, мысль жестокая» и
«Умираю, несчастный».
17
В целом, новая образная сфера и её языковые и композиционные
средства – это, по существу, будущие качества произведений
музыкального искусства, гениально предвосхищенные творчеством
Джезуальдо.
* * *
Сравнительная характеристика жанров сонета, женского портрета и
мадригала показывает родственность и даже тождественность их
образной сферы, её значимость в рассматриваемую эпоху и
особенности раскрытия в данных видах искусства.
Действительно, тема возвышенной и одухотворенной любви
занимает значительное место в творчестве мастеров искусства
Возрождения и, наверное, естественно, что предметом внимания при
этом является женщина. Именно к женщине обращены исповедипризнания поэтов, художников и музыкантов – восторги и радости,
томления и сомнения, боль и страдание.
Обсуждением данных вопросов художники утверждали жизнь
реального человека в обществе и возможность его личностного
счастья. И если особенности поэтического выражения любовного
чувства заключены в выборе слов, выражений и их ритма для передачи
правдивости и искренности переживаний героя, то для художника они
связаны с внешним выражением внутреннего мира героини –
особенностей ее характера и переживания, а для музыканта – с
выражением самого процесса переживания, с конкретизацией
настроения, его оттенков и изменения переживания.
Источники
1. Белоусова Н.А. Джорджоне. – М., 1996. – 168 с.
2. Дживилегов А.К. Творцы итальянского Возрождения. – М., 1998. –
352 с.
3. Джорджо Вазари. Жизнеописания наиболее знаменитых
живописцев, ваятелей и зодчих. – СПб., 1999. – 416 с.
4. Дубравская Т. Итальянский мадригал ХVІ века. // Вопросы
музыкальной формы. Вып. 2. – М.,1972. – C. 55-97.
5. Казарян Н. О мадригалах Джезуальдо. // Из истории зарубежной
музыки. Вып. 4. – М., 1980. – C. 28-54.
6. Ливанова Т. История западноевропейской музыки. Т. 1. – М., 1983
– 696 с.
18
Е.А. Соколова
Художественные традиции сестёр Бронте
в современной женской прозе
Проблемы, связанные с женской прозой, все больше интересуют
литературоведов, которые в последние годы задаются вопросами о
существовании женской прозы, ее специфике, ее темах, ее характере,
пишут о нападках в отношении женской прозы. Обсуждаются разные
вопросы, от «Существует ли пресловутая женская проза?» до
«Достойно ли делить литературу по половому признаку?». Женской
прозе даются определения: «Легкое неутруждающее чтение, где
доминирует принцип удовольствия» (Б. Сатклифф); «Проза,
написанная женщинами (а также о женщинах и для женщин – Е.С.)»
(Н. Габриэлян) (1), иными словами, женскую прозу определяют как
отражение женского опыта в европейской и русской литературах.
Принимая во внимание растущий интерес к массовой литературе,
написанной женщинами, можно надеяться, что в скором времени
теоретические вопросы, касающиеся женской прозы, будут решены.
Однако, несмотря на растущий интерес и пристальное внимание к
литературному творчеству женщин, пока еще недостаточно исследований, раскрывающих художественную преемственность в женской
прозе. О влиянии западных феминисток на те или иные произведения
упоминается в ряде исследований, а сколько-нибудь глубокого подробного анализа освоения русскими писательницами ХХ века художественного наследия их предшественниц пока не достаточно, хотя
прямые заимствования и аналогии просматриваются. Еще Вирджиния
Вульф в эссе «Своя комната» заметила: «Женщины в литературе всегда мысленно оглядывались на матерей», имея в виду предшественниц.
Следующей ступенью научного освоения этого литературного
явления, думается, станет сравнительное изучение женской прозы ХХ
и предыдущего веков, давшего миру целое созвездие ярких,
талантливых писательниц.
Принимая во внимание все вышесказанное, хотелось бы рассмотреть
не столько «женскость» женской прозы и ее противопоставленность
мужской, сколько женскую прозу как современный бидермейер –
литературу легкую, увлекательную, сочетающую развлекательность с
поучительностью. Также хотелось бы проследить ее историко-литературные закономерности, основанные на преемственности художественных завоеваний женщин-писательниц ХІХ века, литературное наследие
которых очень популярно в России, и чьи творческие завоевания
переосмысляются и развиваются современными писательницами.
19
Мери Эджуорт, сестры Бронте, Элизабет Гаскелл, воспитанные на
английской романтической поэзии, впитавшие закрепившиеся в
искусстве образы, приемы, символику романтизма, в зрелом возрасте
начинают поиски путей к реалистическому воспроизведению
действительности, отвечающих, по их мнению, настоятельным
запросам времени. Их писательское мастерство развивалось в годы
ожесточенной социальной борьбы и экономических потрясений,
стремительно менявших привычный облик старой Англии. Критика
несправедливого устройства общества, сострадание угнетённым и
обиженным характеризует их творчество.
Тем не менее, существенные элементы романтической поэтики,
несмотря на свое вспомогательное значение в структуре их
произведений, продолжает занимать значительное место в их
художественном мире.
Так, в центре романов Бронте оказывается нелегкая судьба героини
– смелой, мыслящей, честной девушки, сопротивляющейся беспощадным жизненным обстоятельствам. Её противостояние выражает дух
независимости и протеста против общественного неравенства и
угнетенного положения честных тружеников.
Протест и возмущение с одной стороны и исполнение долга как
способа противостоять жизненным невзгодам с другой стали одним из
побудительных мотивов в творчестве Шарлотты, Анны и Эмили
Бронте. Эти мотивы вызваны, с одной стороны, собственными
жизненными трудностями сестер (бедность, одиночество), а с другой –
пониманием несовершенства современного им общества.
Изображая различные типы людей, их отношения и характеры,
писательницы важное место отводят проблемам психологии, сфере
эмоций и страстей. Жизненная борьба их героинь обычно
изображается в тесной связи с их внутренним миром, с характерными
для их героинь конфликтами противоречивых чувств.
Внимание романисток к области эмоций, сознанию, психологии
человека побуждает их обращаться к традициям романтической и
предромантической литературы, на которой они были воспитаны, и в
произведениях которой эмоциональная сфера имела решающее
значение.
При всей близости писательниц к романтизму, их творчество в
целом носит реалистический характер и сознательно посвящено
реалистическим задачам. Поэтому проблема реализма является
ведущей в изучении их творческого наследия. Однако, представление о
сущности и своеобразии их реализма, о богатстве идейноэмоционального содержания их произведений, их творческой
эволюции будет неполным, если не пытаться выяснить, как эти
20
реалистические задачи осуществляются, по крайней мере, частично,
романтическими средствами, с опорой на художественные средства
романтизма. Сочетание реалистического изображения мира и
романтических традиций выступает характерной и определяющей
чертой и творчества сестер Бронте, и английской женской прозы в
целом.
Что же из художественного наследия Мери Эджуорт, сестер Бронте,
Элизабет Гаскелл развивается в современной массовой прозе, написанной женщинами? Какие художественные принципы, приемы, образы,
мотивы укоренились в Российской женской прозе конца ХХ века?
Прежде всего, думается, это понимание причин, побуждающих
женщину к сочинительству. Для Бронте, как и для многих других
женщин - художников творчество представляет собой «женский ответ
на насилие и потерю ориентиров, <…> обретение личности и голоса»
(2). Ольга Новикова и Ирина Муравьева, Ирина Полянская и Нина
Садур, Галина Скворцова и Ольга Славникова все еще доказывают
право женщины творить наравне с мужчиной. Внутренний протест в
сочетании со стремлением к независимости, с одной стороны,
несколько ослаблены в русском варианте женской прозы, с другой
стороны, приобретают другие формы и развиваются.
Вторая черта, унаследованная от английских реалисток –
наблюдение характеров, анализирование чувств, берущее начало еще
от произведений Джейн Остен, завершившей в английской литературе
эпоху Просвещения. Анализ чувств сочетается с традиционной
романтической
мечтательностью,
тщательно
скрываемой
и
оберегаемой. В литературе ХIХ века внимание писательниц было
сосредоточено на изображении чувств, испытываемых женщинами «в
гостиных», чувств, тщательно скрываемых, а затем бурно прорывающихся под влиянием протеста героинь против собственной несвободы или угнетения. В ХХ веке писательницы не ограничиваются
изображением внутренней борьбы чувств героини, внимание к миру
женщины оборачиваются выпячиванием женской интуиции, погружением героини в себя, растворением в героини авторского «Я», смакованием душевных порывов.
Героини Бронте никогда не укладывались в обязательные романные
стереотипы красавиц: Джейн Эйр и Люси Сноу были откровенно
некрасивы, во внешности Агнес Грей не было ничего примечательного,
а Кэтрин Фэрншо при броской внешней красоте неуравновешенна до
дикости, и ее привлекательность сменяется отталкивающим выражением лица и неприятными манерами. Проекция авторского «Я» на
главный образ, при попытке сделать его типичным, присущи и
современной женской прозе. Сочетание исключительности, нестан21
дартности героини с чертами обыкновенными пришлось по душе
русским писательницам ХХ века, как и сочетание реалистических и
романтических черт в повествовании.
Проблемой современной женской прозы в России занимается ряд
ученых, начиная примерно со второй половины 1980-х, когда возникло
«женское культурное движение». Тогда стали выходить сборники
женской прозы и появились в широком обиходе слова «гендер»,
«феминистская критика» и другие. (3) Этому литературному явлению
посвящен целый выпуск журнала «Филологические науки» (№ 3 за
2000 год). Проблема исследования заключается в выявлении тех
художественных особенностей произведений русских писательниц
второго ряда (например, А. Марининой, И. Муравьевой, О. Новиковой,
И. Полянской, Н. Садур), которые позволяют говорить об
использовании ими достижений европейского романтизма, а также в
определении характера наследования ими литературных традиций
реалистической прозы сестер Бронте. Таким образом, вносятся
коррективы в принятую среди отечественных литературоведов оценку
творчества современных русских писательниц и создается более
полная картина и их литературной деятельности, и литературного
процесса в России в последние 20 лет ХХ века.
О женской прозе написано много и подробно: М. Арбатова, О.
Борисова, Н. Габриэлян, О. Дарк, Е. Маркова, А. Марченко, Н.
Подъяблонская, М. Рюткенен, И. Савкина, Б. Сатклифф, И. Славкина,
Е. Щеглова и другие в последние годы задаются вопросами о
существовании женской прозы, ее специфике, ее темах, ее характере,
пишут о нападках в отношении женской прозы.
Однако большинство исследователей погружается в произведения
современных русских писательниц без оглядки на их духовных и
литературных наставниц, поэтому подробное рассмотрение в
предполагаемом исследовании связи А. Марининой, И. Муравьевой, О.
Новиковой, И. Полянской, Н. Садур с художественной традицией
сестер Бронте представляется уместным и важным в общей картине
движения английской литературы в середине ХІХ века.
Источники
1. Критика о современной женской прозе // Филологические науки. –
2000. № 3. – С. 117–132.
2. Мела Э. Игра чужими масками: детективы А. Марининой //
Филологические науки. – 2000. № 3. – С. 93–104.
3. Славкина И. Женская проза без кавычек // Литературная учеба. –
1988. № 3. – С. 71–75.
22
Д.В. Карелин
Мировоззренческая основа
раннего немецкого романтизма
Согласно известному высказыванию Ф. Шлегеля, теоретика раннего
немецкого романтизма, началом нового литературного направления,
каковым в конце ХVІІІ века явился романтизм, послужили
Французская революция, роман Гёте «Ученические годы Вильгельма
Мейстера» и философия Фихте.
Субъективная философия И. Фихте, возвышающая внутренний мир
индивида, внутреннее «Я» в его неограниченных возможностях в мире
природы, действительно, не могла не явиться краеугольным камнем в
формировании нового литературного направления, предуготованного
литературой сентиментализма и предромантизма и отличающегося,
прежде всего, интересом к человеческой личности в её
индивидуальности. Как отмечает В.А. Пронин, человек в представлении немецких романтиков – это целостный духовный мир,
«микрокосм, в котором заключена вся вселенная». И поэтому призыв
Фихте «вникнуть в самого себя» значил для них многое. Философия
Фихте убеждала романтиков Иенской школы (Новалис, Л. Тик, В.
Вакенродер и др.) в том, что «человек может и должен стать лучше
благодаря собственным усилиям. Помочь ему преуспеть в этом –
такова была основная задача немецких зачинателей романтического
направления в искусстве». (1, 105)
Если «Наукоучению» Фихте мировоззрение первых немецких
романтиков было обязано концепцией личности, то целостный образ
мира в этом мировоззрении складывался под влиянием другого
представителя классического немецкого идеализма XIX века – Ф.
Шеллинга.
Авторитетный отечественный литературовед, исследователь
немецкого романтизма Н.Я. Берковский называет философию
Шеллинга «основой раннего романтизма». (2, 13)
Как известно, решающую роль в формировании романтического
мировоззрения
иенцев
сыграла
философия
природы
или
натурфилософия Шеллинга. По словам Берковского, «Шеллингова
натурфилософия разработала первоклассно важные для романтизма
мотивы. Для неё нет царства застывших и очерченных навсегда или
хотя бы лишь надолго отдельных явлений. Она всюду видит единую
творимую жизнь». «Творимая жизнь – в ней первоосновной импульс к
эстетике и к стилю романтиков, к их картине мира». (2, 14)
23
Культ омолаживающей, бьющей ключом жизни, сносящей бурным
потоком авгиевы конюшни старого и отжившего – одна из основных
черт художественного творчества романтиков, содержание их
революционного пафоса (Л. Тик «Жизнь льётся через край»). Эта
бурная жизнь течёт не только в душе человека-романтика, она вокруг и
всюду, она и в окружающей природе. По Шеллингу, «природа
наполнена жизнью, она живёт, она развивается, она – единый
организм» (А. Гулыга). (3, 43)
Причём природа у Шеллинга больше, чем видимая, материальная
действительность. Если Лейбниц говорил, что «природа – это видимый
дух», то Шеллинг к этому «добавляет положение, что дух – это
невидимая природа». (4, 216) Так, образ мира в натурфилософии
Шеллинга мыслится прежде всего цельным, единым, заключающим в
себе как видимую, «конечную» действительность, так и действительность невидимую, идеальную, «бесконечную». Мир земной и небесный
сливаются у Шеллинга воедино, в «могучее единство». (4, 220) Это
единство мира получает своеобразную персонификацию в образе
универсума – первопричины всего сущего, творца видимого и
невидимого мира. Образ универсума объединяет всё мироздание,
природу и человека.
Как первопричина жизни, универсум, изначально заключающий
противоречие между сознательным и бессознательном в самом себе,
пытается исторгнуть из себя бессознательное и творит природу.
Природа и становится воплощением этой бессознательной ипостаси
Творца. Цель универсума – бессознательное превратить в сознательное, преодолеть извечное противоречие и достичь, наконец, абсолютной гармонии в самом себе. И из бессознательного – природы – универсум творит сознательное – человека. В образе человека – вершины
творения универсуму суждено вернуться к самому себе (3, 190-192), и
в этом Шеллинг, а с ним и иенские романтики видят высшее призвание
человека. «У земного элемента не может быть иной задачи, как
раствориться в высшей форме, – заявляет Ф. Шлегель. – Только в
человеке как в вершине организации это влечение земного элемента
повышается до такой степени, что возникает томление по
возвращению в свободный мир. Только человек представляет собой
орган, способный к переходу в божественную свободу, растворению в
высшем элементе. С этим конечным влечением земного элемента мы
должны связать цель человека». (5, 186)
Путь к обретению абсолютной гармонии, по Шеллингу, – в
искусстве.
Именно художественное творчество Шеллинг называет «высшим
этапом в развитии и возвращении абсолюта к себе». (4, 228)
24
Эстетическое
мышление
становится
высшей
способностью
человеческого разума в его движении к абсолюту: «Я убеждён, что
высший акт разума, охватывающий все идеи, есть акт эстетический и
что истина и благо соединяются родственными узами лишь в красоте.
Философ, подобно поэту, должен обладать эстетической силой». (3, 37)
Приоритет в познании мира Шеллинг отдаёт не рассудку, а особой
предугадывающей интуиции, свойственной художникам. «Глубинное
познание данного мира возможно только посредством интенсивной
интеллектуальной интуиции, а она присуща лишь избранникам духа,
особенно гениальным художникам и наиболее проницательным
философам искусства». «Наиболее совершенный способ познания –
эстетическое созерцание». «Именно в эстетическом созерцании интуиция приобретает наибольшую объективность, и только через эстетические переживания философия сливается, наконец, с жизнью, глубокие
корни которой изначально связаны с искусством». (4, 226-231)
Искусство у Шеллинга наделяется высокой миссией познания мира,
и в этом познании оно шагает не столько наравне с наукой, сколько
впереди последней, которая «лишь поспешает за тем, что уже
оказалось доступным искусству». (4, 232)
Искусство – то единственное, что уравновешивает две извечные
противоположности в мире – сознательное и бессознательное,
идеальное и реальное, дух и материю. И всему человечеству для того,
чтобы достичь единения с абсолютом, необходимо подняться до
искусства, что нелегко и требует определённых духовных усилий.
Человек, по Шеллингу, в первую очередь, должен побороть зло,
которое изначально коренится в нём самом. (3, 90) Человеческое зло –
это эгоизм («Selbstheit» – Ф. Шлегель), который препятствует
полноценному развитию и совершенствованию человеческого духа, –
зло, изначально существующее, но, между тем, вполне преодолимое
посредством противоположного изначального человеческого качества,
заложенного божеством, – любви. Отсюда у Шеллинга необходимость
поэзии как «наставницы человечества». (3, 37)
Задачу новой поэзии – романтической литературы – Шеллинг видит
в создании «новой мифологии» – по существу, новой эстетики и
«новой религии» (3, 37), способствующих интуитивному созерцанию,
окружающей действительности, а отсюда – духовному усовершенствованию человека и конечному слиянию его с абсолютом.
Картина мира принимает у Шеллинга религиозное преломление, и
слова Вангенгейма о том, что Шеллинг «вернул Бога миру» (3, 193),
судя по всему, имеют под собой основание.
Характеристика раннего немецкого романтизма, деятельности и
творчества романтиков Иенского кружка, в отечественной научной
25
литературе представлена в целом противоречиво и далека от единого
мнения. Между тем исследователи самых противоположных взглядов,
характеризующие творчество романтиков-иенцев, почти всегда
единодушны в том, что одной из характерных черт этой литературы
называют её религиозность. Так, В.М. Жирмунский, рассуждая о
художественном мироощущении иенцев (Тик, Новалис), характеризует
это мироощущение как «положительное чувство присутствия Бога в
мире» (6, 21), а творческие, духовные устремления их как желание
исполнять волю Бога (6, 98) и тем самым максимально сблизиться,
слиться с ним, что представляется ими как нравственный долг и как
«высшее счастье, беспредельная радость, бесконечное желаемое души
человеческой». (6, 97)
В традиции советской науки творчество иенцев, в связи с его
религиозностью, считалось реакционным и воспринималось зачастую
как христианско-церковная пропаганда. (7, 282)
Сами иенские романтики также определяли своё мировоззрение как
религиозное: «То же, что должно позитивно способствовать
достижению человеком своего высшего назначения – это религия» (Ф.
Шлегель). (8, 39)
Однако, в понимании иенцев, их религия не есть в полной мере
религия официальной церкви, официальное христианство; это, скорее,
своя, обновлённая религия, своеобразное романтическое христианство,
снятое с платформы церковных учений и обрядов и развивающееся на
непосредственном интуитивном искании Бога. Так, герой «Сердечных
излияний отшельника – любителя искусств» В. Вакенродера говорит о
природе как одном из чистейших источников познания Бога в
противовес богословской литературе: «От ранней юности, когда я
узнавал Господа из древних священных книг нашей веры, природа
была мне первейшим и яснейшим толкованием Его существа и
свойств». (9, 67) Н.Я. Берковский отмечает, что религия иенцев
пантеистична по своей сути. (2, 127) Романтики иенского кружка
божественное видели уже в самой материальной природе. Бог же для
них – это шеллингов универсум, источник всего сущего,
объединяющий в своей цельности мир.
Вместе с тем, эта романтическая религия не до конца отрицала
догматику и обрядовость официального христианства. По мнению
иенцев, она должна была своеобразно реанимировать, оживить
христианство Европы, которое виделось романтикам духовно
опустошённым, превратившимся в абсолютно обмирщённый, мёртвый
реликт христианства ранних эпох. Так, Новалис в своём трактате
«Христианство или Европа» отмечает: «Лишь религия может вновь
пробудить Европу, обезопасить жизнь народов и в новом блеске
26
вернуть христианству его прежнюю умиротворяющую власть.
Христианство снова должно стать живым и действенным…». (7, 282)
Для этого, по мнению иенцев, необходимо вновь отыскать ту
природную изначальную духовную связь человека с Богом, которая по
вине самого человека, предавшего забвению своё высшее происхождение, оказалась утраченной.
Человек для ранних романтиков, в противовес христианской
догматике, свободен от первородного греха, а значит, в любой момент
достоин и готов вернуться к божеству, приобщиться к высшему
блаженству. В.М. Жирмунский отмечает: «Ранние романтики не верят
в коренную испорченность человека, в первородный грех; только
оторванность от единого бесконечного источника есть начало всех
страданий души человеческой…». (6, 97)
Ф. Шлегель определяет единственную цель обновлённой религии:
«У истинной религии нет иной цели, кроме воссоединения падшего
человека с божеством. Лежащая в основе этого вера в божественное
происхождение не вполне угасла, но подавлена и приглушена». (8, 39)
Возникает потребность в познании Бога, познании той высшей
гармонии, в которой пребывал когда-то и сам человек, но которой
однажды лишился. Характерно то, что эта потребность у ранних
романтиков носит исключительно эстетический, чувственный характер. Они скорее эстетически ощутили её, чем осознали рациональным
путём. Это стремление вырастает из трагического ощущения
оторванности от Бога. Как отмечает В.М. Жирмунский, «оторванность
от единого бесконечного источника есть начало всех страданий души
человеческой; оторванность, но рядом с ним стоит и пламенное
стремление к бесконечному». (6, 97)
Это бесконечное вызывало у ранних романтиков невыразимое
томление. Томление, но не пессимизм, не отчаяние. Гармония, царящая
в природе, говорила романтикам о том, что и этот материальный мир
не лишён Бога, и он есть творение Божие; и сам человек как венец
этого творения, необходимо должен рано или поздно обрести, наконец,
то желанное единение с абсолютом, на которое он имеет полное право.
Позиция раннего романтика по своему характеру деятельна, он
отнюдь не пассивен, он действует, находится в постоянном деятельном
поиске. Согласно Ф. Шлегелю, у романтика возникает потребность в
философии как инструменте познания божественного. (8, 39)
Философия – это одно из орудий познания духовного мира, но не
единственный ключ к его раскрытию. Так как божественный мир, по
Шлегелю, бесконечен, то и философское познание его «бесконечно и
неисследимо». Вакенродер говорит о том, что рациональная философия сама по себе не в состоянии познать «небесные тайны», поскольку
27
взгляд на небесное сквозь призму законов материального мира,
«земных предметов в земном освещении» абсолютно неприемлим в
таком познании и не даёт достоверной картины исследуемого. (9, 67)
Здесь обосновывается необходимость второго, более важного инструмента познания. И, по мнению иенцев, это – искусство. Как отмечает
Ф. Шлегель, «то, что нельзя заключить в понятии, вероятно, можно
представить в образе… Потребность в познании, таким образом
приводит к изображению, философия – к поэзии». (8, 39) В понимании
иенцев поэзия – это и есть в полном смысле слова искусство, искусство
фантазирующее, предчувствующее.
По Шлегелю, философия и поэзия не есть противопоставленные
друг другу пути познания, но представляют собой в этом процессе
своеобразную «диалогическую форму», где приоритет отдаётся поэзии.
Последняя выполняет, таким образом, в шлегелевском понимании,
роль познающей фантазии, интуиции, тогда как философия – роль
устрояющего, упорядочивающего разума. Именно поэт, творческий
романтик, «постигающий природу лучше, нежели разум учёного»
(Новалис) (10, 58), в первую очередь выступает исследователем,
первооткрывателем небесных тайн.
Когда романтик-исследователь вооружён орудием познания, осознаёт влекущий его предмет, тогда встаёт вопрос о том, что же будет
являться объектом этого познания, познания небесного в условиях
земного мира. Таким объектом для иенцев становится сам человек,
человек как венец земного творения, обладающий частицей породившего его высшего мира – душой. «Поскольку я стремлюсь к чему-то, –
рассуждает Ф. Шлегель, – предмет моего стремления находится вне
меня, и всё же он должен быть одновременно и во мне; я должен
духовно обладать им, иначе стремление было бы невозможным, ибо у
него должно быть определённое направление». (8, 153)
Пусть душа отдельного человека – это ничтожно малая частица
бесконечного мира, но в ней, как в зеркале, этот мир отражён во всей
своей полноте (Вакенродер) (9, 68), и через познание её как познании
части целого художник-поэт неизбежно должен выйти к познанию
абсолютного целого. «Искусство раскрывает нам сокровища человеческого духа, направляет наш взор внутрь себя и в человеческом образе
показывает нам незримое» (9, 68) – говорит Вакенродер.
Но пока и она, человеческая душа, для романтиков-иенцев Terra
incognita. «Мы мечтаем о путешествии во вселенную, – замечает
Новалис, – но разве не заключена вселенная внутри нас. Мы не знаем
глубин нашего духа». (10, 71)
Эти взгляды разделяет и Гёльдерлин:
28
Ах, себя мы не знаем:
В нас царит неведомый Бог…
(7, 157)
Первые шаги познания человеческой души позволяют иенцам
прочувствовать и осмыслить самое заметное и характерное качество
божественного, как бы оставленное человеку миром небесным в
качестве путеводного чувства, ариадниной нитью в запутанном
лабиринте земной жизни; и это не что иное как любовь. Любовь – это и
то чувство, которое рождается в душе романтика, осознающего себя
частью небесного мира, стремящегося к этому миру и испытывающего
в связи с этим романтическое томление. По Ф. Шлегелю, «воспоминание о бесконечном единстве» и «предчувствие бесконечной полноты»
в романтической душе гармонично сливаются в чувство любви. (8, 128)
«Если выразить мои чувства одним словом, – признаётся герой
Вакенродера, – то это любовь, она сейчас властвует над моим умом и
сердцем». (9, 42) Любовь путеводительствует и Гёльдерлину:
В сердце святом любовь бесконечная
Влекла меня в бесконечность…
(7, 90)
Любовь – это и романтический путь к Богу, это и сам Бог («Бог есть
любовь» Ф. Шлегель). Романтическая любовь не есть любовь в её
«земном» понимании, эта любовь по природе своей христианская,
которую точнее всего можно охарактеризовать как человеколюбие.
«Любовь для романтиков, – отмечает В.В. Ванслов, – тождественна
человечности вообще». (11, 112) Есть все основания говорить о ярко
выраженной гуманистической направленности философии раннего немецкого романтизма. Как отмечает Ванслов, идеал романтиков «обязательно несёт в себе общечеловеческое, общезначимое гуманистическое
содержание» (11, 105). В.М. Жирмунский отмечает, что «романтики не
в состоянии помыслить существования, оторванного от других». (6,
113) Берковский говорит, что под влиянием натурфилософии Шеллинга иенские романтики всё человеческое общество воспринимали
как цельный организм. (2, 102-103) «Разве люди земли всей – не семья
твоя?» – красноречивый риторический вопрос Гёльдерлина. (7, 105)
Христианско-гуманистическое по своему характеру и отношение
иенцев к личности самого романтика-поэта. Несмотря на высокую
миссию, возложенную на него, отношение это характеризуется вполне
христианским смирением, безусловным отрицанием эгоизма и гордыни. «Никак поэт не может быть эгоистом. Сам себя он должен рассматривать как явление» – говорит по этому поводу Новалис. (10, 60)
29
Якобо из «Сердечных излияний отшельника – любителя искусств»
Вакенродера замечает: «Всякое прекрасное творение художнику
следует находить в себе, а не себя отыскивать в нём» (9, 44).
«Находить в себе» – это значит отыскивать в глубинах своей души ту
красоту, ту истину, которая не есть плод исключительно субъективных
творческих возможностей художника, но совершенно объективна,
сотворена божеством и божеством вложена в душу, в уста поэта.
Значение роли последнего в творческом акте сводится в представлении
иенцев до минимума:
Нечаянно, по мановенью свыше,
Нисходит гений творчества на нас:
Немеет разум, и всё тело
Дрожит, как молнией поражено, –
замечает Гёльдерлин. (7, 105) Об этом говорил и Шеллинг: «Гений, как
и сама природа, творит в совершенной безотчётности». «Поэт поистине
творит в беспамятстве, – соглашается Новалис, – Поэт упорядочивает,
связывает, выбирает, измышляет, и для него самого непостижимо,
почему именно так, а не иначе… Художник – бессознательное орудие,
бессознательная принадлежность высшей силы». (10, 58) Более того,
гений поэта-романтика даже не исключительное дарование, «не
особый отличительный дар природы» (Ф. Шлегель); гений дремлет в
каждом человеке, и «ни у кого нельзя считать его вполне отмершим».
Гений, таким образом, – это «естественное, неиспорченное состояние
человека». (8, 166)
Чем же характеризуется это «неиспорченное» состояние? По
Шлегелю, основными характеристиками гения выступают любовь и
томление («Там, где томление, там и гений»). (8, 166) Томление как
природное, естественное «влечение к возвращению в свободный мир»
(8, 186), внушённое человеку свыше и поэтому самое одухотворённое,
самое возвышенное среди других человеческих влечений, - находится,
по словам Ф. Шлегеля, «в противоречии с изначальным влечением
«самости» (8, 186), другими словами – с человеческим эгоизмом, –
наиболее низменной в понимании романтиков-иенцев чертой
человеческой души.
Таким образом, «божественный путь», определяемый иенцами для
всякого энтузиаста-романтика, от души человека как частицы божества
к самому абсолютному божеству лежит через преодоление романтиком
своей человеческой «самости», своего эгоизма и всего производного от
него.
30
Эта человеческая «самость» выступает в мировоззрении иенцев
первопричиной всех страданий человеческих, всех пороков, корнем
всего мирового зла. Именно этой «самостью» была порождена та
низменная действительность, люди которой отвернулись от Бога в
своей безрассудной гордыне; та действительность, характер которой
вызвал неприятие, протест романтиков и заставил их искать спасение в
незримом и неисследимом духовном мире.
Духовный мир человека как альтернатива современной романтикам
действительности представлялся иенцами цельным в своей гармонии, в
своей божественности, что принципиально отличает мировоззрение
ранних немецких романтиков от взглядов романтиков поздних, таких
как А. Шамиссо, Л.М. Фуке, Э.Т.А. Гофман, Г. Клейст и др.
Как отмечает В.В. Ванслов, ранние романтики, считая, что «зло и
низменный характер современной действительности обусловлены
материальной практикой буржуазной жизни», выдвигали в противовес
мировому злу «сферу духовной жизни людей вообще, независимо от её
конкретного проявления». (11, 108)
Что же, по мнению иенцев, спасало романтика от зла, освобождало
его для «божественного пути», делало возможным его конечное
слияние с Богом? Ф. Шлегель говорит, что это не что иное, как
собственная воля человека. (5, 348) Человеческая воля побеждает
человеческое зло, открывая тем самым беспрепятственный путь к
познанию предмета всех романтических устремлений.
Мировоззрение
ранних
романтиков,
безусловно,
глубоко
оптимистично, и этот оптимизм основывался у романтиков-иенцев на
безусловной вере в возможность обретения человечеством полного и
общего счастья в условиях земной действительности, - это не что иное,
как вера в рай на земле.
Когда счастье близко и достижимо, за него нужно бороться, и
романтики борются, бунтуют, разрушают старое и стремятся создать
новое, стремятся, вслед за Новалисом, «духовным путём изменить
действительность». (12, 58)
Шеллинг говорил о «революции умов» в новой Европе накануне 19го века (3, 171), имея в виду рождение нового эстетического
направления. Иенский романтизм, действительно, явился настоящей
революцией, потрясшей европейскую культуру и открывшей ей новые
горизонты. Ф. Шлегель заявляет со страниц «Атенея»: «Революционная воля к основанию на земле Царства Божия является нервом в
прогрессе культуры и кладёт начало современной истории». (2, 128)
31
Вера в возможность обретения земного рая – основа мировоззрения
ранних романтиков, основа их религии, ставшая причиной того
небывалого энтузиазма, с которого начинался весь немецкий
романтизм, но также и того горького разочарования и отчаяния,
которым немецкий романтизм завершил свою историю в творчестве Г.
Клейста, Э.Т.А. Гофмана и Г. Гейне.
Источники
1. Пронин В.А. Немецкий романтизм // История зарубежной
литературы 19 века. В 2 ч. Ч. 1. / Под ред. Н.П. Михальской. – М., 1991.
2. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. – СПб., 2001.
3. Гулыга А. Шеллинг. – М., 1982.
4. Нарский И.С. Западноевропейская философия 19 века. - М., 1976.
5. Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. В 2-х тт. Т. 1. – М.,
1982.
6. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика.
– СПб., 1996.
7. Рейман П. Основные течения в немецкой литературе 1750-1848. –
М., 1959.
8. Шлегель Ф. История европейской литературы // Шлегель Ф.
Эстетика. Философия. Критика. В 2-х тт. Т. 2. – М., 1983.
9. Вакенродер В.Г. Сердечные излияния отшельника – любителя
искусств // Вакенродер В.Г. Фантазии об искусстве. – М., 1977.
10. Новалис. Фрагменты // Зарубежная литература 19 века.
Романтизм: Хрестоматия историко-литературных материалов. – М.,
1990.
11. Ванслов В.В. Эстетика романтизма. – М., 1966.
12. Геердтс Г.Ю. Классики и романтизм // История немецкой
литературы: в 3 т. Т. 2 / Под ред. А. Дмитриева. – М., 1985.
32
Ю.А. Шуплецова
«О, самозванцев жалкие усилья!»
(Политическая поэзия М. И. Цветаевой.
Сборник «Лебединый стан»)
Марина Ивановна Цветаева в русской литературе известна прежде
всего как поэтесса, жившая всегда в себе и не замечавшая ничего
вокруг, чья поэзия – дневник, чья главная тема – любовь в ее самых
страстных проявлениях. Но настолько ли сильно М. И. Цветаева была
увлечена «романом со своей душой», своими эмоциями, чтобы крайне
редко упоминать о ней как о поэте, откликающемся на историческое
прошлое, настоящее и будущее своей страны, пусть этот отклик был во
многом крайне субъективен? Но насколько мы все объективны при
оценке тех или иных событий? И можно ли говорить об объективности,
когда являешься не просто сторонним наблюдателем, а участником
происходящего?
Проявлением политического субъективизма М. И. Цветаевой
впервые стал сборник «Лебединый стан» (1917-1921). Именно он
«представляет читателю Марину Цветаеву в качестве … пристрастного
летописца своего времени, в чьем творчестве нашли отражение и
революция, и гражданская война, и важнейшие идейные искания
эпохи». (1, 5)
Время «Лебединого стана» – один из самых напряженных периодов
не только в истории России, но и в жизни М.И. Цветаевой, ставший
переходом от счастливой поры, когда жилось, как хотелось, к
страданиям и лишениям, когда ей, ничего не умевшей, пришлось с
головой окунуться в быт, в «тошную, непонятную, непривычную
работу в Комиссариате» (5, 43), когда «нужда заставила её бегать по
очередям и базарам». (7, 196)
Как отмечают исследователи творчества поэтессы, 1917 год ознаменовал собой новую веху развития таланта Цветаевой, развернувшегося
во всей своей полноте и яркости. «Создается впечатление, что её поэтическая энергия становилась тем сильнее, чем непосильнее делалось
для нее внешнее, бытовое существование». (3, 13) Хотя будущий хаос
жизни появится вначале в стихотворениях 1916 года, потом он
перейдет в реальность 1917–1921 гг. Прежде всего, это отразилось на
любовной лирике Цветаевой, которая из неразделенной, возвышенной,
бесценной любви уходит в плотскую, противоречащую всем правилам
приличия любовь-страсть на грани отчаяния. Цветаева нарушает
уединенность своего чувства, никогда и никем не потревоженного
33
извне, вынося его во враждебный мир, представленный образом «бабки
лютой, коромыслом от злости гнутой». Никогда ещё до этого года её
противостояние миру не было таким яростным, вызывающим и
кричащим:
Вынимайте рубашку белую,
Жеребка не гоните черного,
Не поите попа соборного,
Вы кладите меня под яблоней,
Без моления, да без ладана.
……………………………..
Как ударит соборный колокол –
Сволокут меня черти волоком.
1917 год изменит только направленность этого противостояния,
отраженную в «Лебедином стане»: не весь мир, а новая власть.
Интересно, что в стихотворениях 1916 года М.И. Цветаева использует
прием антитезы «черт – церковь, поп, колокол», в котором сама
поэтесса выступает как сторонница тёмной силы, противопоставленной традиционной христианской символике. Эта антитеза, как и
противостояние миру, перейдет, правда, с другим значением, и в
лирику «Лебединого стана».
Одна из ведущих тем «Лебединого стана», как ни странно для
Цветаевой, – историческая судьба России. Удивительно, что женщина,
никогда не писавшая политических книг, обращает пристальное
внимание на происходящие вокруг события. Ещё удивительнее, что
она, говорившая о своей неспособности «видеть вещи такими, какие
они есть» (6, 29), сумела предсказать в мае 1917 года после Февральской революции и до наступления Октябрьской, как будет выглядеть
Свобода, к которой так стремятся люди. Она знала, что вместо «Прекрасной Дамы маркизов и русских князей» придёт «гулящая девка на
шалой солдатской груди». А сколько презрения и неприязни к новой
жизни, новым людям, новому грядущему миру, к этой «страшной
спевке» «на визге площадей»! Окончательно в несостоятельности
борьбы народа ради свободы Цветаева убедилась, находясь в Крыму,
когда «она оказалась свидетельницей того, как революционные солдаты громили винные склады. Это была уже не безликая молчаливая
масса, а потерявшая человеческий облик буйная и безудержная толпа,
для которой свобода свелась к возможности бесчинствовать». (7, 173)
Именно с этого момента появляется образ «винного облака» как
символ новой России, страны с абсолютной анархией и хаосом,
страны, погруженной во тьму, в ночь, страны, опьяненной
34
безграничной свободой, страны, в которой все в один миг стало
«наше»:
……………………… Мир – наш!
Наше в княжеских подвалах вино!
В стихотворениях 1917 года, написанных во время становления
советской власти, как собственно и в более поздних из этого сборника,
нет ни одного слова, ни одного средства художественной выразительности, смягчающего негативизм М.И. Цветаевой. Для неё это время
навсегда связано с рёвом, кровью, разрушениями. И этот новый мир
потряс поэтессу своей жестокостью и сумашествием:
Ошалелые столбы тополей.
Ошалелое – в ночи – пенье птиц.
Царский памятник вчерашний – пуст.
И над памятником царским – ночь.
Гавань пьет, казармы пьют…
Целый город, топоча как бык,
К мутной луже припадая – пьёт.
Еще не зная, что готовит Октябрьская революция и идущая за ней
Гражданская война, Цветаева противопоставляет площадям «строгие,
стройные» храмы, как символ прошлого, веры, вечности, правды.
Противопоставление «храм – площадь», где площадь (а позднее
«винные облака») будет ассоциироваться с коммунистическим строем,
станет центральным в её поэзии советского периода. И она, ранее сама
часто отворачивавшаяся от церкви и Бога, вдруг заговорит о них как о
главной важности в этом мире, ведь «есть рядом с нашей подлой
жизнью – другая жизнь: торжественная, нерушимая, непреложная:
жизнь Церкви», в которой «те же слова, те же движения, – всё, как
столетия назад. Вне времени, то есть вне измены». (6, 28) И теперь
Цветаева, которая когда-то вместо иконы водрузила портрет
Бонапарта, осудит большевизм за разгром монастырей:
Единодержцы штыков и душ!
Распродавайте – на вес – часовни,
Монастыри – с молотка – на слом.
Рвитесь на лошади в Божий дом!
Перепивайтесь кровавым пойлом!
Стойла – в соборы! Соборы – в стойла!
…………………………………………...
Единодержцы грошей и часа!
На куполах вымещайте злость!
35
То, что Цветаева не приняла Октябрьскую революцию, назвав её
«смертными днями», ни для кого и никогда не являлось секретом. Но
точки зрения на это неприятие были разными. До 1990-х гг. бытовало
мнение о том, что, выражаясь словами В. Рождественского, «Марина
Цветаева не только не поняла Октября, она и не приняла его, не увидела в нем могучей силы, обновляющей все личное и общественной в
человеке». (2, 6) Отрицать это мнение нельзя, но и применять его ко
всей жизни Цветаевой тоже. 1917 год, как и последующие, она не жила
изолированно от происходящего, да и могла ли, когда у неё на руках от
голода и холода умерла младшая дочь и чуть не последовала за ней
старшая – Ариадна, объяснявшая впоследствии отъезд матери: «Мама
никогда не могла забыть, что дети здесь умирают с голоду. (Поэтому я
на стену лезу, читая… стандартное: “Цветаева не поняла и не
приняла”). Чего уж понятнее и неприемлемее!». (7, 203)
Ещё одно высказывание, основанное на стереотипе несамостоятельности и внеполитичности поэтессы, созданное Ильей Эренбургом и на
долгое время поселившееся в исследованиях творчества М.И.
Цветаевой. Согласно ему, поэтесса отвернулась от новой власти,
следуя идеям мужа, белогвардейца С.Я. Эфрона. Но почему, в таком
случае, М.И. Цветаева отказалась признать советскую власть даже
тогда, когда её признал и С. Эфрон, и её дочь Ариадна? Почему так не
хотела возвращаться на Родину, получая восторженные письма дочери
о Советской России? Да потому, что знала: «Там мне не только заткнут
рот непечатаньем моих стихов, там мне их и писать не дадут».
Но это потом, а тогда, в 1917-1922 годах, она сама для себя решила,
как ей относиться к советской власти. И не потому, что кто-то пришел
к этому убеждению за неё, а потому, что видела, чувствовала, переживала и не просто как очевидец, а как Поэт. Поэтому неприязнь к
новому времени вызвана не столько ужасами ежедневного быта,
сколько антидуховной направленностью советского строя, в котором
Искусство заменено «напевами милыми, стихами плохими» – одним
словом – «убожеством». Хотя здесь «чем хуже – тем лучше», пусть уж
«подделка за подделку: после фарса советского – полусветский фарс»
(5, 43), чем настоящее искусство в этом ошалелом хаосе, сумятице,
абсолютной бессмыслице, где «гавань пьет, казармы пьют», «город
буйствует и стонет».
Свою ненависть к коммунизму Цветаева выскажет ещё не раз в
самых грубых, жестких, уничижительных высказываниях. Так, в
стихотворении 1920 года «Целовалась с нищим, с вором, с
горбачом…» Цветаева не просто критикует советскую власть, она всем
своим поведением, своими высказываниями бросает вызов, дает
понять, насколько ей противна коммунистическая страна. Цветаева
36
намеренно предстает в стихотворении в образе распутной девки,
прожигающей жизнь в беспорядочных связях, не гнушающейся никем:
Никому никогда – нет!
Всегда – да!
С каждой строкой Цветаева нагнетает образы, используя приём
градации, чем дальше, тем чернее, тем греховнее образ в глазах
общества: нищий – вор – каторга – прокажённый. Казалось бы, чем уж
тут гордиться и стоит ли кричать об этом? Но ведь цветаевская героиня
с гордостью, с вызовом сообщает о своих «победах»:
Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,
Со всей каторгой гуляла – нипочем!
Алых губ своих отказом не тружу, Прокаженный подойди – не откажу!..
Слишком откровенный образ лирической героини выводит Цветаева, её распутность, ее бескомпромиссность вызывают неприятное
удивление, перерастающее в неприязнь, когда вдруг она объявляет:
А мне что за беда –
Что с копытом нога!
Такой вызов даже возмущает: зачем? почему? Ответ прост, и он
содержится в последних двух строках стихотворения, представляющих
собой смысловое, идейное звено. Всё сказанное выше в стихотворении
было лишь преддверием этого итога. Вот когда понимаешь, что
«победы» героини только бравада, всего лишь способ показать своё
презрение к «кумачу», к коммунистическим «палачам»:
Блещут, плещут, хлещут раны – кумачом.
Целоваться я не стану – с палачом!
Это как же нужно ненавидеть, чтобы заявить, что коммунизм хуже
прокажённых, хуже чёрта, что даже столь доступная женщина не
отдаст себя в руки людям, которые внешне похожи на них, но на самом
деле даже отдалённо не напоминают людей. Вот она, мопассановская
Рошель, взбунтовавшаяся проститутка-патриотка, оказавшаяся не в
состоянии вынести оскорбления в адрес своей страны и своего народа.
Разница между этими героинями лишь в том, что мопассановская
ополчается против внешних врагов, а цветаевская – против
внутренних, что гораздо обиднее, неприятнее, болезненнее. Внешних
37
врагов для М.И. Цветаевой не существовало. Даже во времена Первой
мировой войны она проявляла к врагам удивительное милосердие, но с
врагами, пришедшими в 1917 году, никогда не смогла смириться.
Странный парадокс, на первый взгляд, но если присмотреться ближе,
то становится ясно, что именно враги, разрушающие Родину изнутри,
опаснее всего, ведь они уничтожают не что-то чужое, далёкое,
непонятное, а своё же, родное, свою Родину-мать, пытаются смести с
лица земли историю страны с вековыми традициями и укладами и
привнести новое сознание, «новую» историю, отказавшись от
«старой». Для М.И. Цветаевой эти поступки явились главным критерием оценки советской власти, а, рассмотрев уже один недостаток, она со
своим максимализмом и бескомпромиссностью не смогла взглянуть на
коммунизм под другим углом, не попыталась взвесить все «за» и
«против». Для неё невозможность творить свободно оказалось гораздо
важнее, чем все остальные свободы, предоставленные человеку в
новом обществе.
И на фоне ошалелой, опьяненной, погрязшей в хаосе и
бездуховности советской власти предстает образ белой гвардии –
белого лебедя как образ святости старой России. В описании белой
гвардии для Цветаевой уже не было политики. Здесь «зазвучала тоска
по обречённому герою – идеальному и благородному Воину, – и
больше всего было здесь отвлеченной патетики и мифотворчества». (3,
14) Цветаева создает в стихотворениях образ святого мученика:
– Что делали? – Да принимали муки,
Потом устали и легли на сон.
Лебеди у М.И. Цветаевой навсегда связаны с церквями и храмами, в
отличие от красных палачей. Но это не отражение действительного
положения дел, а прием противопоставления, цветаевское видение
проблемы, ее романтический идеал. Её воины борются не за власть, а
за старый мир, за сохранение России:
Белою стаей летя на плаху,
Мы за одно умирали: хаты!
Белая гвардия Цветаевой пассивна, её борьба – это уход как попытка
сохранения старого мира:
– Где лебеди? – А лебеди ушли…
– Зачем ушли? – Чтоб крылья не достались.
38
Цветаева принимает эту пассивность как данность, не призывая к
активной борьбе с новым строем, хотя, казалось бы, что при её-то
ненависти к советской власти могло быть логичнее. Но поэтессу не
интересует борьба, ведь это уже политические игры, это война за
власть, как раз та сфера человеческой жизни, которая интересовала ее
крайне мало.
В описании своих лебедей М. И. Цветаева увлекалась, придавая им
чрезмерный идеал святости, доблести и благородства, что для нее было
вполне оправданно: ее муж был «белым лебедем». Сережа, которого
она любила до умопомрачения и которого не видела с начала
становления советской власти, явился воплощением белой гвардии.
Именно этим обстоятельством вызвано сострадание и жалость к
белогвардейцам. Ее Сережа был слаб здоровьем, чтобы воевать с
обезумевшей толпой, поэтому в стихах нет образа воюющей белой
гвардии, ее муж должен быть жив, поэтому белая стая уходит. Это
мечты Цветаевой, в которые, тем не менее, вторгается грозная
реальность, боязнь поэтессы за жизнь С. Эфрона, страх от сознания,
что его уже нет в живых. И тогда появляется «Плач Ярославны» в
интерпретации М. И. Цветаевой, плач по ушедшему мужу. Здесь поэтесса выступает «современным Нестором». Не хочет она обманываться
и лгать, как когда-то обманывал «нас Баян льстивый», утверждая, что
муж Ярославны Игорь вернулся домой:
Знаешь конец? Там, где Дон и Донец – плещут,
Пал меж знамен Игорь на сон – вечный.
И по все Руси слышен «плач надгробный», вопль стародавний о
погибшем муже, «с башенной вышечки непрерывный вопль –
неизбывный». Узнав о гибели мужа, Ярославна теряет смысл жизни, и
единственный путь для неё – «под камешками гнить».
В отличие от оригинала М. И. Цветаева усилила трагизм в своем
плаче, не оставив никакой надежды на будущее, заявляя открыто и
прямо: Игорь мертв, в то время как древнерусская Ярославна верит в
то, что Игорь жив и просит ему помочь. Цветаевская Ярославна
жестче, мстительнее, она не просит, не жалуется, она приказывает:
Солнце, мечи
Стрелы в них – пусть
Слепнут!
Жестокость этой Ярославны от отсутствия надежды, от пустоты в
сердце, от утраты. Трагизм усиливается ещё и тем, что Ярославна
39
Цветаевой не плачет, из её уст вырывается «вопль стародавний». В
слове «вопль» слышится что-то животное, истерическое, аффективное,
в то время как слово «плач» этими эмоционально трагическими свойствами не обладает. Усугублен трагизм призывом к возвестнику
смерти ворону, о котором в оригинале не говорится ни слова:
Ворон, не сглазь
Глаз моих – пусть
Плачут!...
Белое тело его – ворон клевал.
Её Игорь обречён на смерть. Образ святого лебедя тесно связан с
обречённостью. Ни в одном стихотворении «Лебединого стана», посвящённом белогвардейцам, нет ни малейшего намека на спасение, все
сыны убиты:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает…
(«Белая гвардия, путь твой высок…», 1918)
Тронулся Дон. – Погибаем. – Тонем.
Ветру веков доверяем снесть
Внукам – лихую весть:
Да! Проломилась донская глыба!
Белая гвардия – да! – погибла.
(«Волны и молодость – вне закона!..», 1918)
В ситуации крайнего напряжения душевных и физических сил
народа, как правило, в литературе остро стоит вопрос о назначении
Поэта и Поэзии. В этом смысле обращение М.И. Цветаевой к данной
теме не было случайным, так как именно период становления
советской власти стал для неё первым серьёзным испытанием, заставил
осознать тот факт, что «из Истории не выскочишь», а отсюда и
появился призыв:
Над кабаком, где грехи, гроши,
Кровь, вероломство, дыры –
Встань, Триединство моей души:
Лилия – Лебедь – Лира!
40
Цветаева в этом призыве противопоставляет свою поэзию убожеству
реальности, в которой возведён «лихой поклёп на Красоту и Душу».
Даже тему Поэта и Поэзии она использует для осуждения советского
строя. Ее Лира, служившая «великим мира: / Мачтам, знамёнам,
церквам, царям, / Бардам, героям, орлам и старцам», навсегда
останется верна им:
Ветреный век мы застали, Лира!
Ветер в клоки изодрав мундиры,
Треплет последний лоскут шатра…
Новые толпы – новые флаги!
Мы ж остаемся верны присяге,
Ибо дурные вожди – ветра!
Поэт Цветаевой ближе лермонтовскому, не понятому людьми,
гонимому отовсюду, позднему пушкинскому, разочарованному в
людях – «порабощенных браздах», в которых гибнет «живительное
семя»:
А следующий раз – глухонемая
Приду на свет, где всем свой стих дарю, свой слух дарю.
Ведь всё равно – что говорят – не понимаю,
Ведь всё равно – кто разберет? – что говорю.
Но у её поэта меньше возмущения и гораздо больше равнодушия,
скорее всего, потому, что Цветаева никогда не задавалась целью
изменять, перевоспитывать толпу, звать её за собой.
М.И. Цветаева, никогда не называвшая себя, в отличие от поэтовклассиков, пророком, своим творчеством доказала, что она и есть
истинный поэт в классическом понимании. Она сама во многом
явилась пророком, предсказав судьбу России. Словно «предчувствуя
страшную участь, уготованную царской семье, она просит Россию
молиться и не карать бывшего Наследника» (7, 168):
Грех отцовский не карай на сыне.
Сохрани, крестьянская Россия,
Царскосельского ягненка – Алексия!
Стихотворение написано 4 апреля 1917 года за несколько месяцев до
убийства царской семьи. Удивительное чутье для женщины вне политики! Не потому ли она смогла предсказать, увидеть будущее, что жила, прежде всего, чувствами. Потому что невозможно было логически
объяснить творившийся хаос. И она, всегда чувствовавшая то, что
41
лежит глубоко внутри человеческих отношений, не случайно смогла
разглядеть раньше всех скрытое пеленой тайны.
Для Цветаевой поэт видится несколько в другом плане, чем в поэзии
классиков, в которой главная задача поэта – «глаголом жечь сердца
людей», пророчествовать. Ее поэзия, в отличие от классической, не
предназначена убеждать людей в правоте своей точки зрения,
призывать к борьбе. Для неё гораздо интереснее рассмотреть не
влияние собственной поэзии, а процесс создания стихотворений. В
этом она остаётся верна главному принципу своей поэзии – интимности: пишу о себе, а не о других.
Цветаевский поэт всегда творит на изломе, его поэзия – катарсис,
высший пик творения:
Птица – Феникс – я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Высоко горб – и горю дотла!
Творения поэта для Цветаевой – его жизнь, его любимое,
выстраданное детище, созданное «чернотою крови, не пурпуром
чернил», поэтому поэтесса утверждает: «Я и в предсмертной икоте
останусь поэтом!».
Таким образом, рассматривать творчество М. И. Цветаевой как
отражение только личных переживаний, не опирающееся на
историческую ситуацию было бы большой ошибкой, т. к. только
изучение всех сторон творчества позволит воссоздать истинный образ
Цветаевой – поэта.
Источники
1. Поликовская Л., Долгова Н. «… Все – сердце и судьба» //
Цветаева М. И. За всех – противу всех! – М., 1992.
2. Рождественский В. Марина Цветаева // Цветаева М. И.
Сочинения. В 2 т. Т. 1. – Минск, 1988.
3. Саакянц А. Марина Цветаева // Цветаева М.И. Стихотворения.
Поэмы. – М., 2003
4. Цветаева М. И. За всех – противу всех! – М., 1992.
5. Цветаева М. И. Мои службы // Цветаева М. И. За всех – противу
всех! – М., 1992.
6. Цветаева М. И. Чердачное // Цветаева М. И. За всех – противу
всех! – М., 1992
7. Швейцер В. А. Марина Цветаева – М., 2002
42
С.Б. Борисов
Книга Л.А. Кассиля «Кондуит и Швамбрания»:
проблемы текстологии
С самой удачной и знаменитой повестью Л.А. Кассиля (1905-1970)
«Кондуит и Швамбрания» подавляющее большинство людей,
родившихся во второй половине 1940-х гг. и в более поздние годы,
знакомилось по изданиям 1950-х-1980-х гг. Вряд ли многие читатели –
дети, подростки – вдумывались в смысл стоящих в конце текста
повести чисел: «1928-1931, 1955».
Речь, конечно же, идёт о времени работы писателя над книгой.
Повесть «Кондуит» была написана и издана в 1928-1930 гг.,
«Швамбрания» – в 1930-1931 гг. В 1935 году «писатель решил
соединить обе повести в одну книгу, – появилась книга под названием
“Кондуит и Швамбрания”» (1, 661)
В Генеральном каталоге Российской национальной библиотеки
(Санкт-Петербург) имеется карточка с описанием этого издания:
Кассиль, Лев Абрамович. Кондуит и Швамбрания. (Авторская
переработка для детей старш[его] возраста 2 книг Л. Кассиля
“Кондуит” и “Швамбрания”]. – М., Детиздат, “Образцовая”
типография и ф[абри]ка детской книги, 1935. – 266 с.
Книга вышла также в 1936 и 1937 гг., а затем наступил долгий
перерыв. В чем же причина? Ведь сам Лев Абрамович Кассиль не был
репрессирован.
По крайней мере, один из возможных вариантов ответа содержится
в комментариях к автобиографической статье Л.А. Кассиля «Вслух
про себя»:
«Братишка Ося – Иосиф Абрамович Кассиль родился в 1908 году,
окончил Саратовский университет, работал в Саратовской
совпартшколе и в редакции саратовской газеты “Коммунист”. В 1937
году незаконно репрессирован; посмертно реабилитирован» (1, 660).
Итак, в 1937 году прототип одного из главных персонажей книги
был репрессирован.
Первое после 1937 года издание книги «Кондуит и Швамбрания»
датировано 1957 годом. Любопытно, что книга вышла не в Москве, а в
Петрозаводске. В Москве в 1957 году вышла «Швамбрания». В 1959
году «Кондуит и Швамбрания» публикуется в Москве, в серии
«Золотая библиотека».
Но ведь Иосиф Абрамович Кассиль, прототип Оськи,
реабилитирован, какие же столь существенные изменения в текст
43
книги внес писатель, что дата «1955» наряду с временем первичного
написания повестей – «1928-1931» – указывается во всех изданиях,
начиная с 1957 года?
Издания книги «Кондуит и Швамбрания» 1935, 1936 и 1937 года в
руки мне не попадались. Однако мне довелось познакомиться с книгой
«Швамбрания» 1935 года издания. Как представляется, её содержание
в главных чертах совпадает с содержанием «соединённой» книги
(косвенным подтверждением обоснованности этого предположения
является совпадение года издания – 1935).
Сравнение текста «Швамбрании» 1935 года с текстом «Кондуита и
Швамбрании» изданий 1957 и последующего годов выявило
отсутствие в «позднесоветском» варианте ряда фрагментов. Повидимому, их изъятие из текста, – а их совокупный удельный вес едва
ли составит даже один процент объема книги, – было для Л.А. Кассиля
столь важным, что он настоял на указании в конце книги даты этого
урезания текста хотя бы под видом «переработки» или «новой
авторской редакции».
Целью настоящей публикации является введение в научный оборот
замеченных нами фрагментов текста, изъятых 50-летним авторов из
текста, написанного им в 26-летнем возрасте.
В главе «История» цитируется письмо, направленное «императору
Швамбрании», после чего в прежнем издании наличествовала ремарка,
изъятая впоследствии: «Таков был наш дипломатический язык. Мы
черпали его из исторических романов, газет и дворовых бесед» (2, 23).
Далее, из имевшейся в издании 1935 года фразы: «Разумеется, изо
всех войн Швамбрания выходила победительницей, как Россия в
старых учебниках истории» была изъята часть, выделенная курсивом
(2, 24).
В главе «От Покровска до Дранздонска» в исправленном издании
читаем: «У афиш, расклеенных на мучном клейстере, паслись целые
стада». В прежнем издании было: «У афиш паслись целые стада,
упоённо тряся хвостами, рогатые меценаты обгладывали литографированную грусть с ресниц Веры Холодной» (2, 26).
Из главы «Мы – демократы» (во второй редакции названа «Езда в
народ») изъята фраза, выделенная курсивом:
«[Наши родители] были только люди своего времени и уж, конечно,
совсем не худшие. В огромном большинстве интеллигентских семей
ребята воспитывались ещё в тысячу раз хуже. Подлый уклад той
жизни уродовал нас так же, как наших родителей» (2, 43)
Из «исправленного» издания была изъята глава «Из хорошего
дома», в издании 1935 года находившаяся между главами «Мир
животных» и «Вокруг нас». Вот текст этой главы:
44
«Нас старательно обучали также хорошим манерам.
Прежде всего запрещалось болтать ногами и языком за обедом. Папа
учредил премии: гривенник за молчаливый обед. Папа не ошибся.
Никто из нас так и не заработал гривенника.
Пробовали воспитывать нас и чужими наёмными руками. Взяли
бонну из “хорошего дома”. Звалась она Августа Карловна.
Такой злобной ведьмы я больше не встречал. Меня она невзлюбила
с самого начала, а мне она была омерзительна до конца.
– Ну-с, – дразнила она, – вот я и к евреям попала. Так, так, хорошее
племя… А знаешь, что ваши древние… Христа к кресту прикнопили.
Ваше племя бог проклял… И тебе на том свете крыса живот выест.
Вот… А знаешь, как вас зовут? Жиды вас зовут… Вот как.
– Вы юдофобка и дура, – говорил я, чуть не плача. – Аннушка тоже
говорит, что вы… пожилая хрычиха… Вот. И если вы ещё будете, то я
маме пожалуюсь.
– Конечно, конечно, – говорила Августа Карловна. – Иди, иди.
Жалуйся. Передавай. Иуда-предатель тоже из ваших был.
И я не мог идти жаловаться.
Я плакал по ночам.
Обида раздирала внутренности, как крыса, обещанная мне в аду.
План мести созрел.
Когда бонна вошла раз в детскую, её ударила по голове щетка,
державшаяся на двери. В этот же момент загремели бубенцы на
привязанных к двери вожжах, и ночной горшок синим метеором
промелькнул у самого носа Августы. Горшок качался под люстрой. Во
время последовавшего затем скандала и отсидки в “аптечке” всё
выяснилось. Аннушка пошла за извозчиком. Я отказался попрощаться
с Августой» (2, 47-48).
Вместо выражения «поклоны двенадцати родственным коленам» (с.
52) (намек на «колена Израилевы») в новой редакции значится
«поклоны многочисленным родственникам».
Дополнительно вставлено про Оську (выделено курсивом): «Он
путал помидоры с пирамидами. Вместо “летописцы” он говорил
“пистолетцы”».
В главе «Бог и Оська» купированию подверглась фраза священника:
«…Некрещёный, что ль? Отец-то твой кто? Папа? Ах, доктор….
Так, так, понятно…. Иудей, значит…. Про бога-то знаешь?» (2, 55).
Из этой фразы в позднесоветских изданиях исключена лишь
«знаковая» реплика – «Иудей, значит…».
Из главы «Наука умеет много гитик» при «редактировании» 1955
года был исключён следующий яркий в психологическом отношении
отрывок:
45
В позднейших изданий читаем:
– Иди в угол и стой до звонка, – перебил меня вспыхнувший
латинист <…> – Болван! Заткни фонтан!
В издании же 1935 года между восклицаниями «Болван!» и «Заткни
фонтан!» наличествовал отрывок размером в полстраницы:
«– Иди в угол и стой до звонка, – перебил меня вспыхнувший
латинист <…> – Болван!
Вообще с проклятыми вопросами мне в гимназии отчаянно не
повезло. Например, на уроке истории я интересовался, “почему Ивана
Грозного не посадили в тюрьму, раз он столько наубивал зря?”
– Вы что, – побледнел историк – царя всея Руси… соображаете?
– Значит, царь, если захочет, может убить? – не унимался я.
– То был жестокий век, – замялся историк, – видите ли, тогдашние
нравы…
– А сейчас, – начал я, но историк вскочил такой разъяренный, что я
осекся.
Неприятность вышла также на “русском” уроке. Шли занятия по
выразительному чтению. В классе по очереди читали “Тарас Бульба”.
Мне досталось читать место, где запорожцы кидают в Днепр ни в чём
не повинных евреев, а те тонут… Мне до слёз было жалко несчастных.
Мне было тошно читать. А весь класс, обернувшись ко мне, слушал,
кто просто с жестоким любопытством, кто с нахальной усмешкой, кто
с открытым злорадством. Ведь я, я тоже был из тех, кого топили
весёлые казаки… Меня осматривали как наглядное пособие. А Гоголь,
Гоголь, такой хороший, смешной писатель, сам гадко издевался вместе
с казаками над мелькавшими в воздухе еврейскими ногами. Класс
хохотал. И я почувствовал, что тону в собственных слезах, как евреи в
Днепре.
– Я … не буду читать больше, – сказал я учителю Озерникову, – не
буду. И всё!.. Гадость! Довольно стыдно Гоголю так писать.
– Ну, ну! – заорал грубый Озерников. – Критику будем проходить в
четвертом классе. А сейчас заткни фонтан.
И я заткнул фонтан» (2, 78-79).
Из главки «Вид на войну из окна» исключены следующие «звуки,
долетающие с улицы в окно гимназии»:
«– Чубарики-чубчик-гуляла…
– Взвейтесь, соколы, орлами!...» (2, 95)
Из главы «Классный командир и ротный наставник» исключено
сравнение мельниц с георгиевскими крестами (выделено курсивом):
«Просторный ветер играет на кладбище в нолики и крестики. Из-за
пригорка видны заячьи морды ветряных мельниц. Они награждают
гору размашистыми георгиевскими крестами своих крыльев, и
46
горизонт выглядит, как грудь героя. На небольшом плоскогорье
скучает военный городок. (2, 99)
Удалены из издания 1955 года присутствовавшие ранее главки
«Неприятель в Покровске» и «Дух времени»:
«Неприятель в Покровске
Вскоре пригнали в Покровск первые партии пленных. Это были
австрийцы. В серых кэпи, в гетрах и толстых невиданных ботинках,
ободранные, запуганные, толпились они у волостного правления.
Плотная толпа любопытных беззлобно рассматривала их.
– Австрияки! – кричали мальчишки.
Инспектор повёл нас насладиться назидательным зрелищем – поверженного и пленённого врага. Воинственная рогатка инспекторской
бородки раздвинула толпу. Мы прошли вперёд. Голодные смуглые
лица покорно глянули на нас. Это и был “неприятель”, настоящий,
ненарисованный, живой неприятель, тот самый неприятель, под
давлением превосходных сил которого наши войска, как пишут в
газетах, отступили и т. д. Несколько секунд мы ещё пыжились,
искусственно нагнетая ненависть, но тут же бросили эти попытки…
Ничего, кроме любопытства, не осталось у нас к чернявым
пленникам: мадьярам, венгерцам, чехам…
Инспектор плавно и уверенно, как смотритель музея, рассказывал
окружающим об Австрии, о её флоре и фауне… Вдруг один из
пленных вежливо обратился к нему по-русски, но с каким-то акцентом:
– Прошу у пана звиненья, – заокал он, – ибо зубры у нас не
водятся…
Инспектор смутился.
– Ну, как сказать, иногда попадаются всё же, – сказал инспектор
просительно.
– Во зверинце, – мягко сказал пленный.
В это время за спиной инспектора Степка Гавря успел променять
булку с воблой на пару австрийских погон. Пошла бойкая торговля. Но
оглянувшийся инспектор велел тотчас прекратить этот, по его словам,
непристойный торг, намекнув, что в кондуит можно попасть и за
сношение с неприятелем.
Дух времени
На уроке истории учитель говорит:
– Турки, как и все мусульмане, отличаются бесчеловечной
жестокостью, кровожадностью и зверством. Их священная книга Коран
учит убивать христиан без всякой жалости, ибо чем больше
47
“неверных” христиан убьёт турок, тем больше грехов ему простится.
Но в сегодняшней войне турок перещеголяли в зверствах куль-тур-ные
немцы. Они, немцы, варварски разрушили…
Класс оборачивается и укоризненно смотрит на Куфельда: Куфельд
– немец. Класс возмущённо смотрит на Реклинга. Реклинг – тоже
немец. Класс грозно смотрит на Крейберга, на Виркеля, на Фрицлера…
Крейберг, Виркель, Фрицлер – все немцы. Враги! – неприятель в
классе!
– А евреи? – спрашивает вдруг хитрый Гешка Крейберг. – А евреи?
Правда, говорят, тоже кровожадны, Кирилл Михалыч? И продают
Россию…
Теперь весь класс смотрит на меня. Я краснею так мучительно, что
мне кажется, будто хлынувшая в лицо кровь уже прорвалась сквозь
кожу щек наружу.
– Это не относится к уроку, – отвечает учитель. – Сегодня мы
говорим не о них.
Во время перемены классная доска, – эта чёрная трибуна и вечевой
колокол класса, – покрывается крупными надписями: “Бей немчуру!”,
“Фрейберг – немец, перец, колбаса…”, “Все жиды – изменники”.
Следующий урок – закон божий. После звонка приходит, как всегда
перед этим предметом, инспектор. Он подходит к моей парте.
– Язычники, изыдите! – кричит инспектор. – Дежурный, изгони
нечестивых из храма!
Я с немцами покидаю класс.
Немцев не приняли в нашу войну. Их не допустили в гимназическую армию. Гимназия воюет с лютеранской школой. У нас своя
армия, у них – своя. Бом происходят три раза в неделю на Сапсаевом
пустыре. Обе стороны располагают земляными укреплениями,
фортами, траншеями, флотом, свободно плавающим по Сапсаевой
луже, бабками, начиненными порохом, рогатками и деревянными
мечами. Мартыненко-Биндюг – наш главнокомандующий. У немцев
есть даже настоящий Вильгельм. Вилька Фертель – сын шапочника. На
озере происходят ожесточённые сражения. Мы яростно играем в
великое кровопролитие. Впрочем, вражда настоящая и кровь тоже.
Начальство знает об этой войне, но проявляет тактичное
попустительство.
– Дети, знаете, очень чутко улавливают дух времени, –
глубокомысленно твердят взрослые.
Дух времени, очень тяжелый дух, пропитывает всю гимназию». (2,
106-110)
В следующей главке «Нас обучают войне» в издании 1935 года
значилось:
48
«Роту вел лукавый подпоручик. Лихо присвистывая, напрягая
остуженные глотки, солдаты пели:
И-эх, если б гимназистки по воздуху летали…
Тогда бы гимназисты все летчиками стали» (2, 111-112)
В редакции 1955 года этот эпизод был изложен так: «Поравнявшись
с нами, солдаты с заученным молодечеством запели непристойную
песню, лихо посвистывая и напрягая остуженные глотки».
После этого в главе имелся эпизод, изложенный в редакции 1955
года следующим образом:
«Позади всех шел, спотыкаясь в огромных сапогах и путаясь в
шинели, маленький тщедушный солдатик. Он старался попасть в ногу,
быстро семенил, подскакивал и отставал. Гимназисты узнали в нём
отца одного их наших гимназистов-бедняков.
– Вот так вояка! – кричали гимназисты. – У нас в третьем классе его
сын учится. Вон стоит.
Все захохотали. Солдатик подобрал шинель руками и вприпрыжку,
судорожно вытянув шею, пытался настичь свою роту.
Дома меня ждал с нетерпением Оська.
– Ты знаешь, – сказал я. – Война, это, оказывается, ни капельки не
красиво. <…>»
В тексте же 1935 года эпизод выглядел так:
«Позади всех шел, спотыкаясь в огромных сапогах и путаясь в
шинели, маленький тщедушный солдатик. Он старался попасть в ногу,
быстро семенил, подскакивал и отставал. Гимназисты узнали в нем
отца моего одноклассника Карлушки Виркеля.
– Вот так вояка! – кричали гимназисты. – У нас в классе его сын
учится. Вот стоит, немчик.
Молодой ефрейтор крикнул отстающему Виркелю:
– Ей, Франц, подбери шванц!
Все захохотали. Виркель подобрал шинель руками и вприпрыжку,
судорожно вытянув шею, пытался настичь свою роту. Публика
смеялась. Карлушка стоял, опустив голову. Красные пятна ползли по
его лицу.
– Ужасно неуклюжий народ эти немцы! – сказала толстая
начальница женской гимназии. – Твой отец ведь немец? – спросила она
Карлушку.
– Мой отец русский солдат! – сказал Карлушка.
– Врёт! – заорали гимназисты. – Немец он.
– Мой отец солдат, – повторил Карлушка.
– Твой отец немец, мобилизованный в русскую армию, – строго
поправила начальница.
Дома меня ждал с нетерпением Оська.
49
– Ты знаешь, – сказал я. – Война, это, оказывается, ни капельки не
красиво». (2, 111-113)
Как видно из полного текста, Оську возмущает не «война» как
таковая и даже не насмешка над неуклюжим солдатом, а проявление
национализма, в данном случае – германофобии.
В главке «“Вольно!” – говорит солдат» фраза «Нацепив на швабру
красный Аннушкин платок, мы ходим по ковру» заменена на: «Мы
ходим по ковру, нацепив на папину трость красный Аннушкин
платок». (2, 118)
Глава «Самоопределение Оськи» исходно имела название
«Самоопределение национальностей». В редакции 1955 года имеется
следующий фрагмент:
«– Лёля, а Лёля! А что такое еврей?
– Ну, народ такой… Бывают разные: русские, например,
американцы, китайцы. Немцы ещё, французы. А есть евреи».
В издании 1935 года этот отрывок выглядел следующим образом:
«– Лёля, а Лёля! Ты говоришь: еврей. А что такое еврей?
– Ну, народ такой… Бывают разные. Русские, например, или вот
дошлые. “Дошлый народ, – папа говорит, – есть”. Немцы ещё,
французы. А вот евреи. Папа – еврей, ты – еврей». (2, 119)
В главе «Братишки-солдатики» наличествовал следующий «чёрноюмористический» фрагмент:
«… фронтовики <…> слушали патриотические речи. <…>
Большинство были совсем легко раненые. Дамы даже негодовали.
– Нет, это право же возмутительно, – разочарованно шептались
они, – одни пустяковые царапины… хоть бы один тяжелый случай!
Небось, себе Саратов добыл трех почти безнадежных… Кошмарно!
Кошмарно!» (2, 128)
В редакции 1955 года выражение «патриотические речи» заменены
на «громогласные речи “отцов города”», а весь выделенный курсивом
пассаж удалён.
В главке «Покорение Брешки» вместо слов «Погром начали
дезертиры» было: «Погром начали фронтовики и одна рота стоявшего
в городе полка» (2, 196).
Из издания 1955 года исключена главка «За ушко да на солнышко»,
находившаяся в издании 1935 года между главками «Единственная
тайна Швамбрании» и «Точка, и ша!»:
«На лавочке у отдела народного образования сидели учителя.
Инспектор, историк, рыжий математик Монохордов, латинист
Тараканиус. Зябкое августовское солнышко не грело педагогов. Их
выгнали.
50
– А-а, здравствуйте, добрый день, моё почтенье, как живём, –
наперебой здоровались со мной педагоги, вежливо протягивая руки.
– Здравствуйте, – сухо и чинно отвечал я, – что скажете?
Инспектор отозвал меня в сторону.
– <…> Я разве виноват, что царь и Керенский дураки? Они
виноваты, а не я. А при советской власти и я хороший буду. Мне не
жалко. Я ведь сочувствующий. <…>
Я подошёл к Стёпке.
– Стёпка, – сказал я, – может быть, инспектора оставить? Он иногда
хороший был.
– Эх, ты, сопля задушевная! – сказал Стёпка. – Интеллигент!
Хороший да плохих не бывает. Наши бывают, чужие бывают. Красные
бывают, белые бывают. Пролетариат – бывает, буржуазия – бывает. А
ещё дураки бывают. Это вроде тебя.
Я обиделся. <…>». (2, 153-155)
В заключительной главе из текста исключена фраза, выделенная
нами курсивом:
«Мы долго говорили потом с Осей. Дом улегся.
Наши молодые жены одиноко стыли на креслах, составленных во
временные ложа. А мы разговаривали шепотом…» (2, 344).
Из переклички героев в конце повести убраны следующие фразы:
«– Виркель Карл!
– Секретарь канткома партии, – отзывался Ося. <…>
– Горьбан Виктор!
– Застрелился от несчастной любви <…>
–Тальянов Виталий!
– Расстрелян за бандитизм». (2, 344, 345)
Наконец, в редакции 1955 года читаем:
«Больница ослепила меня блеском окон, полов, инструментов.
– Ну, что, – говорил папа, наслаждаясь моим восторгом, – было в
вашей Швамбрании что-либо подобное?
– Нет, – признавал я, – ничего подобного не было».
В редакции же 1935 года смысл диалога был существенно иным:
«– Ну, что, – говорил папа, наслаждаясь моим восторгом, – было в
вашей Швамбрании что-либо подобное? Были у вас такие шприцы или
мочеприемники подобной конструкции?
– Нет, – признавал я, – ничего подобного не было». (2, 346)
Итак, какого рода изменения текста предпринял Кассиль и с чем это
было связано?
Известно, что в конце 1940-х годов, в период кампании против
космополитизма, повесть была подвергнута критике. Одна из рецензий
на «Кондуит и Швамбранию» называлась: «Это не нужно детям».
51
Вероятно, с этим так или иначе связано сведение к абсолютному
минимуму «еврейского вопроса».
Второе. Из книги почти полностью удалена «немецкая тема». Это
связано с тем, что на основе Указа Президиума Верховного Совета
СССР от 28 августа 1941 года «О переселении всех немцев из
Республики немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской
областей в другие края и области» были депортированы примерно
950 000 человек, из них 450 000 – из Автономной Советской
Социалистической республики немцев Поволжья. Депортация началась
3 сентября 1941 года, самое большое число эшелонов было отправлено
со станции Покровск (действие повести, напомним, происходит в
слободе Покровской). 7 сентября 1941 года была ликвидирована и
Автономная республика немцев Поволжья.
Далее, элиминации подверглись пассажи, осмеивающие военнопатриотические настроения. Были удалены некоторые натуралистические пассажи. Есть и такие изменения текста, которые нуждаются в
специальном разъяснении.
В текстологии принято считать окончательной редакцией
произведения такую, в которой обнаруживает себя не просто
«последняя авторская воля», но последняя творческая воля автора.
Характер произведенных Л.А. Кассилем в 1955 году изменений над
текстом книги заставляет предположить, что они носили
преимущественно принудительный идеолого-политический, то есть,
фактически, цензурный, а отнюдь не творческий характер.
Может быть, в настоящее время нет резона (пусть того же самого,
идеолого-политического) «возвращать» в предназначенные для детей
издания книги изъятые фрагменты. Однако имело бы смысл
предпринять «академическое» переиздание самой знаменитой повести
Л.А. Кассиля, в котором привести полный текст повести и
прокомментировать исключенные в издании 1955 года фрагменты. (3)
Источники
1. Таратута Е. Комментарии // Кассиль Л.А. Собрание сочинений в
пяти томах. Том 1. – М.: Детская литература, 1987. – С. 659-669.
2. Кассиль Л. Швамбрания. Повесть о необычайных приключениях
двух рыцарей…[Изд. 4]. – [М.], [СПб], Тип[ография] им. Воровского,
[1935]. – 352 с.
3. Впервые данная тема была заявлена в публикации: Борисов С.Б.
Книга Л.А. Кассиля «Кондуит и Швамбрания»: из истории публикации
// Шадринские чтения. Материалы межрегиональной филологической
научно-практической конференции. – Шадринск, 2004 . – С. 69-72.
52
О.Е. Верхотурцева
Типология женских образов в романах Б. Акунина
В литературе предромантизма (точнее – в готическом романе)
зародилась стройная типология женских образов, которая
присутствовала в литературе последующих веков. В ней четко
выделяются три основных образа: женщина-Дева, женщина-Демон и
женщина-Мать. В готическом романе женщина являлась призмой,
через которую читатель воспринимал героя. Женский образ был лишен
самостоятельности, не был тщательно выписан и достоверно
психологически разработан. Он лишь выявлял и подчеркивал
индивидуальные черты героя, делающие его личностью. То есть играл
второстепенную роль. В XVІІІ веке готический роман по своей
функции напоминал современную массовую литературу. Он
представлял собой роман для «развлекательного» чтения, в котором
должна была содержаться некая тайна, обязательно разгаданная или
хотя бы получающая объяснение в конце книги (что вполне может
роднить этот роман с детективом), присутствовали любовный сюжет и
интрига. Конечно, Уолпол, Льюис, Радклиф – это мастера данного
жанра и их произведения по праву считаются классикой
предромантизма. (1)
Нам показалось интересным сопоставить типологию женских
образов, выведенную из романов перечисленных авторов, с женскими
образами в романах Б. Акунина. Последний работает в жанре
детектива, где также есть тайна, её разгадка, а также присутствует
любовная линия. Споры о «массовости» – «немассовости» романов
Акунина идут на страницах большого количества газет и журналов. И
что самое интересное, нередко авторы статей признают за данными
романами право на принадлежность их к «высокой» литературе. За
время от восемнадцатого до двадцать первого века в обществе, а
вместе с ним и в литературе, отношение к женщине изменилось.
Соответственно, в романах Б. Акунина типология женских образов
могла (должна была) измениться.
Для анализа мы возьмем цикл детективных романов об Эрасте
Петровиче Фандорине.
Итак, в первом романе цикла – «Азазель» – типология сохраняется.
Три основных женских образа, действующих в романе, хорошо
вписываются в привычную типологию. Так, например, Елизавета
Александровна фон Эверт-Колокольцева – это женщина-Дева. Она
чиста, невинна, прекрасна. У неё большие серые лучистые глаза,
светлые волосы, она мило краснеет, а в свадебном платье и вовсе
53
кажется «неземным существом». Фандорин сам называет её
принцессой, нежным ангелом и даже «Лизанькой». Она способна
успокоить возлюбленного – «Лизанька погладила суженого по щеке,
поцеловала сначала в лоб, потом в губы, потом в глаза, и суженый
размяк, оттаял, снова сделался совершенно управляемым», она
«помогает» ему устоять против чар Амалии. Можно сказать, что это
женщина, с которой герой хотел соединить свою жизнь. Та, которую
он допустил не только в свою жизнь, но и в свою душу.
Амалия Каземировна Бежецкая – это женщина-Демон. Яркая,
сильная личность, красивая той роковой страстью, которая и губит
мужчин. «Это редкостная женщина. Клеопатра. Кармен... Красоты
неописуемой, но дело даже не в красоте... Магнетический взгляд. Нет,
и взгляд не то... Вот главное: в ней ощущается огромная сила. Такая
сила, что она со всеми будто играет. И игра с какими-то непонятными
правилами, но жестокая игра. Эта женщина, по-моему, очень порочна
и в то же время... абсолютно невинна» («Азазель», «Глава шестая…»).
Фандорин называет её царицей, в то время как Лиза всего лишь
прелестная барышня и принцесса.
Леди Эстер – это женщина-Мать. Её внешность описывается как
«уютная», мирная. «Он оказался в просторном, богато обставленном
кабинете, где главное место занимал широченный письменный стол
красного дерева. За столом сидела седенькая дама не просто приятной,
а какой-то чрезвычайно уютной наружности. Её ярко-голубые глазки
за золотым пенсне так и светились живым умом и приветливостью.
Некрасивое, подвижное лицо с утиным носиком и широким,
улыбчатым ртом Фандорину сразу понравилось» («Азазель», «Глава
седьмая…»). Она не вызывает опасения, она некрасива, но сразу
нравится. Да и занимается она тем, чем занимаются матери –
воспитывает детей, видя в каждой личности уникальный талант, дар и
развивая его.
Таким образом, на первый взгляд, типология сохраняется. Но при
более глубоком анализе выясняется, что Акунин нарушает основные
моменты данной типологии. Так, Лизанька не выполняет основную
функцию женщины-Девы: она не ведет главного героя к божественному спасению. Она не наделена чертами божественного и не
соотносится с образом Богоматери. В готическом романе, через любовь
женщины-Девы и с её помощью главный герой получает возможность
искупить свои грехи. Но Эраст Петрович не герой романтической
литературы, а точнее не «романтический злодей», и за ним нет грехов,
которые необходимо искупить. Он почти абсолютно положительный
герой, и ему не требуется спасение, он сам может спасти кого угодно.
В готических романах главная героиня – женщина-Дева – либо
54
выходит замуж за героя, удерживая его своей любовью от ошибок в
дальнейшей жизни, либо погибает, как бы отдавая свою жизнь в обмен
на спасение души любимого (вспомним роман Льюиса «Монах»).
Лизанька не становится женой Эраста Петровича. Она погибает от
взрыва, и её гибель причиняет огромную душевную травму молодому
человеку, превращая его в молодого «старца» (вспомним, отличительную черту наружности – седые виски при совершенно чёрных
волосах). Если предположить, что старость – это опыт, мудрость и
знание жизни, в таком случае можно предположить, что смерть
героини все-таки не напрасна. Своей смертью она развенчивает
романтическое представление о жизни у главного героя, она закаляет
его для дальнейших битв, и, что может быть самое главное, она делает
его практически неуязвимым для женских чар. На протяжении всех
последующих романов Эраст Петрович остается человеком рассудочным, не подверженным эмоциям, женская красота не кружит ему
голову, не отвлекает его от цели, к которой он стремится. И очень
часто именно это его и спасает.
Интересно и то, что в романе нет развития любовной линии
«Фандорин – Лизанька». Их встречи достаточно мимолетны, чувства,
которые они при этом испытывают, не прописаны детально, и читатель
не видит их становления. То, что эти двое так любят друг друга, что
готовы связать свою жизнь, читатель воспринимает на веру, и свадьба
кажется ему довольно логичным концом этих отношений.
Амалия Бежецкая являясь внешне типичным образом женщиныДемона, также не реализует тех функций, которые выполнял данный
образ в готическом романе. Женшина-Демон представляет собой
второй вариант развития героя – познание самого себя, собственной
исключительности. Это женщина, которая открывает перед героем
другую перспективу отношений с миром, например, ставит главной
целью удовлетворение любых желаний – от самых низменных
(желание обладать недоступной или самой прекрасной женщиной) до
самых грандиозных (властвовать над людьми и миром, сравниться в
своей власти с Богом). Она может обещать себя и через это обещать
величие, тешить гордыню (например, если она властвует над умами и
чувствами людей, то герой, обладающий ею, разделяет эту власть,
властвует вместе с ней). Если герой поддается её соблазнам, он падает
вниз, к «низменному», забывает о своих стремлениях, желаниях,
подчиняя свою жизнь страсти и служению этой женщине. Если герой
сумеет устоять перед соблазном, он меняется и становится лучше,
чище, умнее (устоять перед соблазном ему как раз и помогает его
любовь к женщине-Деве). Вспомним миф о Цирцее. Все эти черты мы
можем наблюдать в образе Амалии. Красивая, она любит смелых
55
мужчин, любит командовать ими, легко меняя свои предпочтения и
фаворитов. Но любовь к ней губительна. Она сродни наркотику, когда
«раз попробуешь – всю жизнь тянуть будет. Вот и она такая». Любовь
к Амалии толкает мужчин на самоубийство (как, например, Петя
Кокорин) или же вызывает желание убить саму виновницу страсти.
«Знаешь, я рад, что она уехала, ей-богу. Иной раз думал – убить её,
ведьму. Задушу собственными руками, чтоб не мучила. И она это
хорошо чувствовала. О, брат, она умная! Я тем ей и дорог был, что она
со мной, как с огнем, игралась – то раздует, то задует», – говорит
Ипполит («Азазель», «Глава девятая…»). Фандорин не влюбляется в
Амалию. Скорее, он очарован, увлечён ею. Любовь предполагает более
глубокие чувства, приводящие к изменению в любящем. Но её
внешний вид не оставляет его безучастным, он приходит в смятение от
её мерцающих глаз, его волнует вид обнаженного плеча. Однако он
преодолевает соблазн, приходя от чувства влюбленности к отвращению: «Амалию пристрелить – дело хорошее… И никакой я тебе не
соперник, меня от неё с души воротит…». То есть герой преодолевает
соблазн и поднимается вверх по лестнице самосовершенствования. Но
его отличие от героев предромантизма в том, что им это преодоление
соблазна давалось с большим трудом и душевными муками. Страсть
губила их душу, и требовалось «очищение» или хотя бы раскаяние.
Ничего этого нет в романе Акунина. Фандорин не «запятнал» себя ни
греховными мыслями о возможной близости, ни поступками. И
«очищение» ему не требуется.
И последний образ – леди Эстер, женщина-Мать. Именно этот образ,
образ матери будет наиболее полно развенчан Акуниным. Образ
матери олицетворяет стихии, благосклонные к человеку. Оставаясь на
втором плане, данный образ помогает наиболее полно понять и
увидеть чувства главного героя, его смятение. У этого образа всегда
была некая особенность. Видя мучение героя, мать испытывает
сострадание, и ее любовь, ее жалость также способствуют спасению
героя. Что же происходит у Акунина? Ни в романе «Азазель», где
образ матери представлен леди Эстер, ни в романе «Левиафан», где
материнство (хотя и будущее) воплощает Рената Клебер, мать не
выполняет ни одной из своих функций. Она не спасает своего ребенка
(она вообще не олицетворяет в себе стихии, благосклонные человеку.
Она не добра, не жалостлива, не сострадает и не стремится к спасению:
ни своему, ни героя, не принимает участие в его судьбе). Так, леди
Эстер готовит из своих воспитанников будущих властителей мира,
воплощая свою жажду власти; будущее материнство не смягчает злое,
меркантильное сердце Ренаты Клебер в романе «Левиафан» (она к
тому же вообще оказывается убийцей). Возможно, именно поэтому ни
56
одна из них не сумела оказать влияние на Фандорина, увлечь его
своими идеями, привлечь на свою сторону. Они чужды герою, в них
нет родственности души.
Таким образом, сохраняя типологию женских образов, заложенную
ещё предромантической литературой, Акунин, как представитель
литературы современной, начинает её разрушение. Оставляя внешние
черты женских образов, он лишает их основных деятельностных
функций: спасение героя, приведение его к гибели, сожаление о нём.
Хотя всё так же все женские образы служат главной общей цели –
раскрыть характер главного героя. В последующих романах это
разрушение будет продолжаться. В романе «Турецкий гамбит» при
изображении Варвары Андреевны Суворовой появятся первые
иронические черты (у женских «готических» образов нет ни одной
иронической черты: происходящие в романе события слишком
серьезны и «ужасны», чтобы читатель или автор могли позволить себе
улыбнуться). Приехав на фронт к своему жениху, изображая
уверенную в себе, самостоятельную современную женщину,
лишенную предрассудков прошлого, Варя в действительности остаётся
всё той же милой барышней своего века, мечтающей выйти замуж,
радующейся мужскому вниманию, жаждущей комплиментов и
признания. С одной стороны, она говорит себе: «Не разнюнивайся …
Ты взрослая, сильная женщина, а не кисейная барышня», а с другой –
«Проклятая кокетливая натура так и пела. Вроде бы ни к чему это
признание, одни осложнения от него, а всё равно – праздник». Её
оскорбляет определение женщины как «слабого» пола, но в то же
время император, не предложивший даме стул, возмущает её до
глубины души.
В романе «Любовница смерти» образ Маши Мироновой –
Коломбины, становится главным, и читатель следит уже за
перипетиями судьбы героини, а не героя. Восторженная влюблённая
девочка, провинциалка, не умеющая отстоять своего мнения,
говорящая всё со слов своего возлюбленного – Дожа. Она готова
служить ему и умереть за него. Это наивно, но очень трогательно. Она
приехала в Петербург за своим Петей, ради него она изменилась,
сбежала из родительского дома. Она готова пойти на все ради любви.
Она готова меняться, изменять свою суть – была наивной девочкой,
стала роковой женщиной. При ней говорят пошлости, но Коломбина не
краснеет и не смущается. Хотя происходит это не от того, что она
развязна или это её не задевает, а от того, что она просто не понимает,
что данные слова – пошлость. Ей не зря говорят, что она жестокий
ребёнок. Она не понимает сама, почему – жестокий. Может потому,
что её любовь душит избранника. Так, например, она приехала к Пете,
57
не спросив его согласия, не думая, что может мешать ему в его жизни.
Она нисколько не сомневалась, что он будет ей рад, и даже не заметила
его чувств, его неловкости.
Она выбирает между Просперо и Фандориным. Она влюблена и в
того, и в другого. Ей хочется любви, хочется любить и быть любимой.
Даже в Петербург она приезжает из-за любви к Пете, который читал ей
стихи. Ради него (а точнее ради любви) она бросает родителей, вполне
возможно, что губит своё доброе имя и приезжает к своему избраннику
(которого она сама и избрала).
Но выбирает она для своей любви людей необычных. Она была
влюблена в Просперо, но, познакомившись с Фандориным, увидев в
нём большее количество загадок, затем влюбилась в последнего.
И это ещё одно очень важное отличие в изображении женских
образов. Если в предромантизме женские образы не имели
самостоятельности и не были тщательно и психологически достоверно
прописаны и разработаны, то в романах Акунина, они начинают
играют главную роль наравне с образом главного героя – Эраста
Петровича. Именно психологическая достоверность приводит к тому,
что женский образ перестает восприниматься как вспомогательный. И
подчас получается, что не женские образы помогают раскрыть
характер главного героя, а наоборот, образ героя помогает более полно
представить и понять мотивы поступков и чувства героини.
Возможно, это объясняется тем, что все романы – «Азазель»,
«Турецкий гамбит», «Любовница смерти» и другие – принадлежат
одному циклу, связанному общим героем. «Циклизация – черта <…>,
характерная массовой литературе. Читатель быстро привыкает к
персонажам, странствующим из романа в роман, привязывается к
героям, как к старым знакомцам, живет их радостями и горестями, как
своими. Мир, обжитый такими давно родными, “знакомыми всё
лицами”, – мир понятный и привычный. Открыв очередную книгу
серии, чувствуешь себя уютно и уверенно». (6, 237) В таком случае, во
всех последующих романах серии читатель уже знаком с главным
героем, его характером, и автору нет нужды раскрывать его заново.
Поэтому ему интереснее следить за развитием характеров новых
героев или героинь.
Однако, разрушая типологию, Акунин сохраняет и некоторые её
черты. Так, например, героини, к которым стремится Фандорин, это
женщины, в основном, принадлежащие типу «женщина-Дева». Можно
предположить, что Фандорина так тянет к ним именно потому, что они
более идеальны и чисты, чем он сам. Такой женщиной является,
например, Ангелина в романе «Особые поручения». Читатель не знает,
каким образом она появилась в жизни героя, не знает, каковы
58
отношения между Фандориным и ею, не знает, какое место она
занимает в его жизни. И узнает это лишь из последней сцены, где
Ангелина объявляет о желании уйти в монастырь, а Фандорин страшно
об этом сожалеет. Именно его сожаление позволяет читателю
догадываться о чувствах героя, но лишь догадываться. Ибо в романе
нет описания чувств между Фандориным и Ангелиной. Да и имя у нее
«говорящее»: женщина-Дева, женщина-ангел, которому нет места
среди ужасов реального мира, где нет возможности спасти, где убийца
не может рассчитывать на милосердие. Герой не отправляет маньякаубийцу Декоратора в лечебницу, он его убивает, и поступок этот
оправдан с точки зрения и самого Фандорина, и с точки зрения
читателя. Но Ангелина не может это вынести и уходит в монастырь. Ей
не удается спасти душу героя, но она приносит в «жертву» себя,
собираясь отмаливать совершившийся грех того, кто ей дорог.
Ещё одной особенностью романов Акунина является то, что он
никогда не описывает чувства героев полностью, обходясь лишь
отдельными штрихами: «При виде её прелестного, свежего личика
Эраст Петрович замер», «От этого взгляда в упор закружилась голова»,
«Хороша была так, что у Эраста Петровича перехватило дух».
Подобные зарисовки чем-то напоминают живопись импрессионистов. Отдельные мазки чистого цвета при ближнем рассмотрении
непонятны, а при удалённом – складываются в картину, поражающую
глубиной и удивительными цветами. Так и герои Акунина. Отношения
и чувства их при прочтении порой непонятны, но если дочитать роман
до конца и вспомнить всё, что было вначале, получается удивительная
картина человеческих чувств.
Образ женщины-Демона также присутствует на страницах романов,
и нужно заметить, что встречается он не в пример чаще, чем женщинаДева. Так, кроме Амалии Бежецкой из «Азазеля», к этому типу можно
отнести Ванду из романа «Смерть Ахиллеса», которая некрасива лишь
на первый взгляд, но при этом невероятно женственна и привлекательна для любого мужчины. Но именно она убивает героя турецкой
войны. Или же мадемуазель Деклик, которая была главарём самой
жуткой банды. Но при этом отношения в банде держались на любви.
«О, она умела вызывать любовь», – говорит о ней Фандорин. (2, 386)
Жуткий убийца, терроризирующий Европу, ужасный доктор Линд –
прелестная гувернантка, мадемуазель Деклик. Или же Диана из романа
«Статский советник». Та, которая, по общему мнению, является
«роковой женщиной», та, которая из своего физического уродства
(следствие родовой травмы) смогла сотворить загадку и заставила всех
мужчин сходить с ума. Она вертит ими, как хочет, помогает
59
нигилистам, и возникает ощущение, что все события происходят по её
желанию, так, как ей угодно.
А вот образ Смерти, девушки, в которую влюблены все «козыри»
уголовного мира (роман «Любовник смерти»), при внешней похожести
на тип женщины-Демона, на самом деле представляет собой женщинуДеву. Невероятно красивая девушка – «Нет, не девка, а девушка или,
правильнее сказать, дева. Черные косы на голове венцом уложены, на
плечах шёлковый многоцветный платок, и платье тоже шёлковое,
переливчатое, но дело не в платке и не в платье. Очень уж у ней лицо
было такое… даже не выскажешь какое. Посмотришь – и обомлеешь»
(3, 5), – решив, что приносит своей любовью смерть тем, кто её любит,
решает сделать доброе дело. Она любит только тех, кто невероятно
жесток и злобен. Своей любовью она решает погубить плохих людей,
не раздумывая о том, какой опасности подвергается при этом сама:
«Бедная барышня, которую вы так хорошо знаете, после всех
постигших её несчастий вообразила, будто её ласки и в самом деле
смертельны для мужчин. Поэтому она гонит от себя всех, кто, по её
мнению, не заслуживает смерти, и привечает лишь худших подонков,
которые отравляют своим смрадным дыханием воздух Божьего мира.
Мадемуазель Смерть вознамерилась посредством своего тела
уменьшить количество зла на земле». (3, 336)
Ещё одной особенностью произведений Акунина является
появление на страницах романов нового типа женщины – женщинаПодруга. Этот тип не сформирован ещё полностью, даны лишь его
абрисные, контурные черты, в отличии, например, от романов А.
Марининой о следователе Анастасии Каменской, где этот тип реализован во всей своей полноте. «Неполнота» этого образа объясняется тем,
что сам Акунин является приверженцем классической традиции, и в
своих произведениях опирается на опыт предшествующей литературы:
«Чтобы создать что-то своё, надо переработать громадное количество
чужого литературного опыта. Опыта качественного, классического».
(6, 236) А в классической литературе прошлого нет женщины-Подруги,
ибо в то время женщин в таком качестве не представляли. Вполне
возможно, что именно от этого и идет ирония Акунина при изображении самостоятельных женщин, а слово «суфражистка» несет слишком
негативную окраску, являясь едва ли не оскорблением. Может быть,
именно поэтому ничего и не получается у акунинских героинь с
самостоятельностью. Варя Суворова желает любви и выйти замуж,
постыдно рыдает в последней сцене «Турецкого гамбита»: «С утра
Варя была на нервах, закатила бедному Пете истерику из-за
потерявшейся брошки, потом расплакалась», Маша Миронова не
живет своей жизнью, а играет роль, придуманную ею самой: «Пусть
60
читатели увидят меня не такой, какой я была, а такой, какой я хочу
себя показать». Её самостоятельность не внутренняя потребность, а
лишь роль. Девушка-нигилистка – Игла, посвятившая свою жизнь
борьбе, тоже не лишена чисто женских чувств, например, желания
нравиться: «– А я вся избитая. На меня смотреть неприятно, да? Я и без
этого некрасивая». (5, 302) Эсфирь Литвинова при всей своей
эмансипированности и свободе, не признавая любви, тоже влюбляется.
Она прикрывается природным, но её чувство к Фандорину оказывается
более глубоким, чем она это пытается показать: «– Я не деревянная, а
ты, конечно, по-своему привлекателен. Но мы с тобой всё равно по
разные стороны баррикад» (4, 136), а затем сама признается князю
Долгорукому: «Только я боюсь, что он любить не умеет. И ещё всё
время боюсь, что его убьют…». (4, 340)
И ещё одна особенность в изображении женских образов. К окончанию романа женщины либо погибают (отрицательные героини –
расплачиваются за свои злодейства, положительные – оправдывая
своей смертью жизнь главного героя), либо навсегда уходят из жизни
главного героя (кто к жениху, кто к родителям). Но они никогда не
остаются вместе с ним, и фразой «они жили долго и счастливо и
умерли в один день» (или чем-то подобным) не заканчивается ни один
роман. В реальной жизни очень редко плохие истории заканчиваются
хорошо. Видимо, придерживаясь реалистической традиции прошлого,
не может и не желает счастливого конца и автор романов.
Итак, подведем итоги. В детективном цикле об Эрасте Фандорине
типология женских образов, существовавшая в литературе прошлых
веков сохраняется, но лишь отчасти. Можно найти образы женщиныДевы (Лиза Колокольцева, Ангелина, Смерть), образы женщиныДемона (Амалия Бежецкая, Ванда, Диана, мадемуазель Деклик) и
женщины-Матери (леди Эстер, Рената Клебер). Они сохраняют
основные черты, но не полностью, лишаясь основных своих функций.
Женщина-Дева чиста, невинна, её красота подобна красоте ангела,
восхищающей, но не несущей плотского. Женщина-Демон прекрасна
роковой губительной красотой. Она сводит с ума, заставляет героев
забыть о долге, но её любовь губительна. Она сама – олицетворение
зла. Женщина-мать занимается воспитанием детей или только готовится к этому, дети занимают её мысли, и им посвящены её жизнь и душа.
Но, сохраняя типологию женских образов внешне, Акунин разрушает
её, лишая женские образы тех основных функций, которые были
присущи им ранее. Так, женщина-Дева не несет в себе божественного
спасения; будучи похожа на ангела, она не говорит герою о спасении,
да и сама не спасает его. Женщина-Демон должна будить в герое
низшие человеческие чувства, желание власти, а романах Акунина она
61
сама стремится к власти, для неё мужчины – это лишь способ
достижения этой власти.
В романах Б. Акунина появляется новый женский образ – женщинаПодруга. Чаще всего она лишена привлекательности, её дело –
помогать мужчине, и героем она не воспринимается как женщина, а
только лишь как друг и соратник по оружию и фронту. Именно этот
образ получает иронические черты. Женщина-Подруга стремится к
самостоятельности, к правам, равным мужским, она отказывает себе в
женственности, в милых женских «шалостях», но быть полностью
самостоятельной и лишённой чувств и желаний ей не удается. Даже
воспринимая её как соратницу, герой не перестаёт видеть в ней
влекущее женское начало, да и она сама не отказывается от этого.
Таким образом, в современной литературе женские образы,
сохраняя лишь внешние черты типологии предромантизма, теряют
часть своих основных функций, получают большую самостоятельность, более тонко психологически разработаны и прописаны, а при
изображении часто подвергаются иронии.
Источники
1. Ранее об этом мы писали в статье: Верхотурцева О.Е. Образ
женщины-Девы в «готическом романе» // Архетип. Выпуск 2. Образы
женщин в культуре. Культурологический альманах / Сост. и отв. ред.
С.Б. Борисов – Шадринск, Изд-во Шадринского пединститута, 2000. –
С. 10-13.
2. Акунин Б. Коронация. – М., 2004
3. Акунин Б. Любовник смерти. – М., 2004
4. Акунин Б. Смерть Ахиллеса. – М., 2004
5. Акунин Б. Статский советник. – М., 2004
6. Ранчин А. Романы Б. Акунина и классическая традиция: повествование в четырех главах с предуведомлением, лирическим отступлением и эпилогом // Новое литературное обозрение. – 2004. № 67
– С. 235-267.
62
В.А. Пичугова
Принципы романтической фантастики
Э.Т.А. Гофмана в рассказах Х. Кортасара
Художественные открытия великого немецкого романтика Э.Т.А.
Гофмана давно стали традицией. Его литературное наследие нередко
служит основой для произведений писателей последующих лет.
Общеизвестно влияние Э.Т.А. Гофмана на творчество русских романтиков: В.Ф. Одоевского («Саламандра», «Сильфида», «Привидение»),
Н.В. Гоголя («Портрет»), А. Погорельского («Лафертовая маковница»,
«Магнитизер»), а также Ф.М. Достоевского («Братья Карамазовы») и
В.Брюсова («Зеркало»).
Однако не только русские писатели отдавали дань гению Э.Т.А.
Гофмана в своих произведениях. Явное влияние поэтики Э.Т.А.
Гофмана прослеживается в творчестве аргентинского писателя Хулио
Кортасара. Он мастерски использует гофмановские приёмы размывания грани между реальностью и ирреальным. Только у Гофмана
ирреальное представлено сферой художественного, творческого воображения, а у Кортасара – тёмным, подсознательным, страхом,
врывающимся в обыденную жизнь обычного человека, а не художника.
В художественном наследии Гофмана Кортасар почерпнул и развил
тему творчества («Преследователь», «Менады»), тему одиночества
(«Остров в полдень», «В ином свете»), фантастическое художественное
изображение слияния одного образа с другим («Жаркие ветры», «В
ином свете»), изображение страха человека перед потусторонним
миром («Автобус», «Здоровье больных») фантастические явления,
связанные с картинами («Слюни дьявола», «Последние дни
Солентинаме»).
Однако причины введения фантастики в повествование у Э.Т.А.
Гофмана и Х. Кортасара различны, из несоответствия причин
возникновения фантастического мира в произведениях Кортасара и
Гофмана вытекает несоответствие характера фантастики.
В новеллах Э.Т.А. Гофмана фантастика прочно переплетается с
действительностью, в результате этого возникает затруднение в чётком
разграничении двух планов. Особенно ярко это проявляется в новеллах
«Золотой горшок», «Крошка Цахес по прозванию Циннобер»,
«Песочный человек», «Мышиный король».
«Тут монолог студента Ансельма был прерван странным шелестом и
шуршаньем, которые поднялись совсем около него в траве, но скоро
переползли на ветви и листья бузины, раскинувшиеся над его головою.
63
То казалось, что это вечерний ветер шелестит листами; то – что это
порхают туда и сюда птички в ветвях, задевая их своими крылышками.
Вдруг раздался какой-то шёпот и лепет, и цветы как будто зазвенели,
точно хрустальные колокольчики. Ансельм слушал и слушал. И вот –
он сам не знал, как этот шелест, и шёпот, и звон превратились в тихие,
едва слышные слова: “Здесь и там, меж ветвей, по цветам мы вьемся,
сплетаемся, кружимся, качаемся…” И дальше текла дурманящая речь.
Студент Ансельм думал: “Конечно, это не что иное, как вечерний
ветер, но только он что-то изъясняется в очень понятных выражениях”.
Но в это мгновение раздался над его головой как будто трезвон ясных
хрустальных колокольчиков; он посмотрел наверх и увидел трёх
блестящих зелёным золотом змеек, которые обвивались вокруг ветвей
и тянули свои головки к заходящему солнцу. И снова послышались
шёпот, и лепет, и те же слова…». (1, 22)
В других новеллах связь фантастического и реального слабее, но,
тем не менее, проявляется в значительном объеме. Фантастика в
рассматриваемых случаях является отражением восприятия мира
романтическим героем, что в свою очередь становится причиной
тесного переплетения фантастического и реального.
Жанр мениппеи, в котором работал Кортасар, предполагает
соединение трагического и смешного, реального и фантастического.
Любовь писателя к гротеску, парадоксу, карнавализации определила
присутствие фантастики в большинстве произведений писателя,
представляющих собой подробное изображение состояния души героя.
Фантастическое у Кортасара вторгается в повседневную жизнь. Это
вторжение происходит незаметно для внешнего наблюдателя: с виду
вокруг героев ничто не меняется. Писатель и его герои стремятся уйти
от логической, размеренной повседневности в мир вымысла, который
существует как бы одномоментно, в поисках другого неба, другой
реальности, другой сути жизни.
В большинстве рассказов Кортасара можно провести чёткую грань
между фантастическим и реальным.
«Дым был так густ, что мы видели лица танцующих лишь на нашей
половине площадки, а стульев напротив (для тех девушек, что “подпирают стенку”) совсем не было видно за телами и туманом. “Так долго
ты со мною был повсюду” – репродуктор передавал голос Аниты с
забавным треском, снова танцующие застыли на месте (продолжая
двигаться), и справа от нас из дыма возникла Селина, она кружилась,
слушаясь своего кавалера, вот она в профиль, повернулась спиной,
другой профиль и подняла лицо, чтобы слушать музыку. Я говорю:
“Селина”, – но тогда я скорее знал, чем понимал это». (2, 45)
64
В новеллах Э.Т.А. Гофмана, как уже отмечалось выше, фантастика
является отражением мировосприятия романтического героя. В связи с
этим идеальный мир, мир мечты изображается как фантастический,
благосклонный человеческой природе, а реальный мир представляются
как фантастический, но враждебный по отношению к человеку. Причинами несовершенства общества, его духовного разложения являются
братоубийство, технический и научный прогресс, в сознании романтического героя они преломляются и в совокупности представляются
«злом», которое вторгается в жизнь человека и способно его уничтожить («Песочный человек», «Майорат», «Мадмуазель де Скюдери»,
«Счастье игрока»).
Фантастика в произведениях Кортасара является воплощением в
реальности мыслей, воспоминаний, мечты об идеале. Фантастической
представляется картина, отображающая попытку совместить реальный
образ с образом воображаемым. Идея о неопределенности явлений,
разрушающих гармонию мира, лишающих человека счастья, формируют представление почти романтического героя о существовании в
объективной реальности фантастических, непознанных сил.
В рассказах «Южное шоссе», «Заколоченная дверь», «Менады»
встречаются неестественные события, но вызывающую их причину
определить трудно. Например, люди вынуждены провести в дорожной
пробке несколько дней, образовавшейся по непонятным причинам. По
радио сообщают о срочных мерах, принимаемых для разгрузки шоссе,
но кроме одного ненадолго показавшегося вертолета, незаметно других
признаков деятельности. «Какая-то непонятная, невыразимая тяжесть
стала угнетать их к вечеру; сна ждали с большим нетерпением, чем
сообщений – обычно противоречивых и лживых». (2, 192)
Говоря о слиянии одного образа с другим как о черте, свойственной
рассказам Х. Кортасара, следует отметить формально схожие случаи в
новеллах Э.Т.А. Гофмана, наиболее чётко это проявилось в произведении «Песочный человек».
«Сердце моё билось от страха и ожидания. Вот шаги загромыхали, –
подле самой двери. Кто-то сильно рванул ручку, дверь со скрипом
растворилась! Крепясь изо всех сил, я осторожно всовываю голову.
Песочный человек стоит посреди комнаты прямо перед моим отцом,
яркий свет свечей озаряет его лицо! Песочник, страшный песочник –
да это был старый адвокат Коппелиус, который частенько у нас
обедал». (1, 104-105).
Несмотря на формальное сходство эпизодов, необходимо отметить
принципиальные отличия. Во-первых: фантастическое событие,
произошедшее в новелле Гофмана, воспринимается романтическим Героем как реальное, автором производится несколько вариантов объяс65
нения случившегося: результат нервного расстройства центрального
персонажа, неоспоримая реальность, результат преломления действительности в воображении. Во-вторых, данный прием служит средством
достижения авторской цели – подчеркнуть, что реальность с её
пороками, находящая фантастическое воплощение в произведении,
является враждебной человеку.
В рассказах Кортасара, фантастическое событие, если воспринимается как реальное, то лишь сравнительно небольшой промежуток времени, а позже приходит понимание, что это лишь плод воображения.
Таким образом, автор изображает попытку романтического героя
совместить мечту и действительность.
«Я легко воображал себе даже её дом, стоило только прикрыть
глаза… Лусиана сидит в плетёном кресле и пишет мне письмо. <…>
Эта женщина, которою я воображал себе миниатюрной, с каштановыми волосами и грустными светлыми глазами». «Однако Лусиана
оказалась женщиной за тридцать… и далеко не такой миниатюрный,
как незнакомка, писавшая письма на галерее, у нее были роскошные
черные волосы… из-под легких черных волос на меня смотрели
смеющиеся карие глаза. Грусти в них не было и в помине». (3, 293-299)
Всякий раз видение рассеивается, подчеркивая невозможность
воплощения мечты в действительность, невозможность достижения
желаемого.
В новеллах Э.Т.А. Гофмана находит отражение религиозное
представление о загробной жизни, то есть о жизни духа, души после
физической смерти. В новелле «Майорат» призрак умершего владельца
замка является его обитателям: «…Но вдруг кто-то тихо и медленно,
мерными шагами проходит через залу, и вздыхает, и стонет, и в этом
вздохе, в этом стоне заключено глубочайшее человеческое страдание,
безутешная скорбь… Вдруг кто-то стал царапать новую стену, и
громче прежнего послышались тяжкие вздохи, словно исторгнутые в
ужасающей тоске предсмертного часа… <…> И вот дверь
захлопывается с таким же грохотом, как перед тем; я явственно слышу
шаги в зале; кто-то сходит по лестнице, – с лязгом растворяется и
захлопывается главная дверь замка. <…>
Мне представилось, что я так же, как и ты, сижу в креслах подле
камина, но то, что открылось тебе только в звуках, то я отчетливо
узрел внутренним моим взором. Да, я видел, как вошёл страшный
призрак, как бессильно толкался он в замурованную дверь, как в
безутешном отчаянии царапал стену так, что кровь выступила из-под
сломанных ногтей, как потом сошёл вниз, вывел из конюшни лошадь и
опять поставил её туда». (1, 145-148)
66
В рассказах Кортасара традиционные религиозные представления о
жизни в реальном мире и загробном преломляются, переосмысливаются, кроме того, данная тема представлена значительно шире, чем в
творчестве Э.Т.А. Гофмана. Эпизоды с мертвецами, призраками встречаются в целом ряде рассказов: «Врата неба», «Мамины письма»,
«Южное шоссе», «Преследователь», «Во второй раз», «Автобус»,
«Ночь на спине, лицом к верху», «Здоровье больных», «Преследователь», «Апокалипсис Солентинолия».
Зачастую Х. Кортасар стирает различия между живыми и мертвыми.
В ряде произведений высказывается идея о том, что живые люди, по
сути, являются покойниками, и ряд деталей помогает автору выразить
данную мысль. В рассказе «Автобус» высказана идея о том, что
физической смерти предшествует душевная, духовная:
«…цветы полагается возить на кладбище, значит – очень хорошо,
что у них у всех букеты. <…>
На крутом откосе перед колоннадой кладбища 168-й взял на полном
ходу оба изгиба дороги, Девицы прошли по проходу и встали перед
дверцей: за ними выстроились маргаритки, розы гладиолус. Прочие
толпились сзади, и Клара задыхалась от сладких запахов у своего
окошка, но тихо ликовала, что столько народу входит. Дверь была
открыта, но все стояли в проходе, глядя на него и на неё – не выходили, глядели сквозь цветы, колыхавшиеся словно от ветра, который
шёл из-под земли и шевелил корни и все букеты сразу». (2; 28-30)
Таким образом, физически умершие люди ставятся на один уровень
с духовно мертвыми людьми. В результате этого становится возможным контакт между живыми и мертвыми людьми. В рассказе «Здоровье больных» он осуществляется посредством писем. Если изначально
родственники больной женщины не желают расстраивать её вестью о
смерти сына и инсценируют переписку с ним, то постепенно переписка
становится реальной, и после смерти женщины продолжают приходить
письма от умершего сына.
«На третий день после похорон пришло последнее письмо от
Алехандро, в котором он очень интересовался здоровьем мамы и тети
Клелии. Роса по привычке открыла это письмо, но так и не сумела прочесть его до конца. Внезапные слёзы застилали ей глаза, и только тут
она спохватилась, что пока читала строку за строкой, её мучила
неотступная мысль о том, как они напишут Алехандро о смерти
мамы». (2, 224)
В рассказе «Мамины письма» помимо того, что связь с умершими
устанавливается также посредством письма, в этом процессе активно
участвует воображение, сознание, совмещающее образ реального
человека с образом, взятым из памяти на основе сходства.
67
Кортасар видит причины наступления духовной смерти человека до
его физической смерти в бессмысленности существованию. По его
мнению, программность действий человека, повторяемость событий,
соблюдение ритуалов очерствляют человека, мешают способности
чувствовать, переживать, формируют барьер в межличностных
отношениях, преодолеть который невозможно, и человек обрекается на
одиночество. В связи с этим появляется идея о том, что тело,
шаблонные действия составляют личину, в которой человек
оказывается заживо погребенным. При этом изменить ситуацию
невозможно, так как невозможно избавиться от тела, речи и ритуалов с
одной стороны и невозможен процесс непосредственного контакта с
миром и людьми в данных условиях – с другой. Наиболее ярко эта идея
раскрывается в рассказе «Аксолотль». Таким образом, различные
причины использования фантастики влияют на характер фантастического изображения, и различие его функций.
Гофман часто использовал мотив двойничества в своих произведениях («Эликсиры сатаны», «Крошка Цахес по прозванию Циннобер»,
«Золотой горшок»). Наиболее ярко мотив двойничества был развит в
романе «Эликсиры сатаны». Отметим, что двойничество, двойники и
роковые события, связанные с появлением двойников в жизни героя
давно стали традиционными элементами не только приключенческой и
мистической литературы. Для того чтобы проанализировать то, как
Кортасар использует в своем творчестве данный мотив, подробнее
остановимся на рассказе «Дальняя», сопоставим его с романом Э.Т.А.
Гофмана «Эликсиры сатаны».
Мотив двойничества в этих произведениях проявляется наиболее
ярко и становится основой их сюжета: на взаимодействии главного
героя и его двойника строится развитие действия. В романе «Эликсиры
сатаны» изображается жизнь человека от рождения до смерти,
становление личности монаха Медардуса, его духовная эволюция и
деградация. Монах Медардус – одаренный, красноречивый проповедник покидает монастырь, отправляется в мир, где встречается со
своими двойниками. Один из них – реальный, то есть человек, внешне
похожий на Медардуса. Другой – фантастический, он представляет
собой нематериализованное существо, являющееся негативной частью
личности монаха. Медардус вступает в конфликт со своим фантастическим двойником, то есть, по сути, конфликт происходит внутри
личности монаха. Медардус стоит перед выбором между двух путей:
духовного и греховного. От этого выбора зависит, каким в итоге станет
главный герой. Медардус совершает ряд страшных преступлений, но в
результате ему удается справится с негативным желанием и вернуться
к праведной жизни.
68
В рассказе Х. Кортасара «Дальняя» главная героиня – Кора Оливе,
уставшая от бессмысленной жизни, от несовершенства окружающих
людей, от одиночества, погружается во внутренний мир, в котором
обнаруживает существование двойника. Таким образом, причиной
появления в рассказе двойника становится романтическое желание
главной героини уйти от окружающей действительности, которое заставляет её погрузиться в свой внутренний мир, но он не творческий и
не бунтарский. Постепенно желание главной героини встретиться со
своим двойником становится единственной целью в жизни. Все события Кора Оливе подчиняет достижению этой цели. Наконец, двойник
материализуется, происходит кульминационная встреча, после чего
главная героиня и её двойник меняются местами и разлучаются.
Таким образом, в произведениях изображение двойников является
аналогичным: и в том, и другом случае в повествование вводится
реальный и фантастический двойник. Тем не менее, следует отметить
существенные различия. В романе Э.Т.А. Гофмана реальный двойник
является братом главного героя, а фантастический – негативной,
преступной частью его личности. В рассказе Х. Кортасара «Дальняя»
фантастический двойник Коры Оливе является её личностью, претерпевшей определенные изменения с течением времени, то есть это её
личность в будущем. Фантастический эффект изображения двойника
достигается путем искажения времени в произведении, то есть
будущее проникает в настоящее, это становится возможным благодаря
воображению. Таким образом, Кора Оливе мечтает приблизить будущее, стремится к развитию и самосовершенствованию собственного
«Я». Встреча Коры Оливе с материализовавшимся двойником является
кульминационным моментом. Прошлое и будущее совмещаются, в
одной точке они сливаются в настоящее. Встреча двойника и Коры
Оливе скоротечна, спустя несколько мгновений они меняются местами, то есть то, что для Коры Оливе некогда было будущим – становится настоящим. А то, что было настоящим – становится прошлым,
следовательно, встреча главной героини и её двойника прерывается и
уже не может повториться.
В романе Э.Т.А. Гофмана «Эликсиры сатаны» фантастический
двойник представляет негативную часть личности Медардуса. Именно
поэтому двойник вводится в повествование в тот момент, когда в
личности главного героя назревает конфликт. Реальный двойник
Медардуса (его брат) вводится в повествование с тем, чтобы подчеркнуть влияние наследственности. Конфликт личности Медардуса лежит
в основе романа. Все события в повествовании являются следствием
этого конфликта. Череда преступлений – это торжество фантастического двойника. Становление на праведный путь – это победа Медардуса
69
над своими страстями и преступными желаниями. Так как двойники
Кортасара и Гофмана являются разными по своей сути, то в
произведениях между главными героями и их двойниками возникают
принципиально разные отношения.
Кора Оливе любит своего двойника и лишь периодически
испытывает к нему ненависть, что является реакцией на её негативные
поступки: «… ненавижу ночь напролет. Ту, которая Кора Оливе, но не
королева… А иногда нежность, внезапная и необходимая, к той,
которая не королева и мыкается в тех краях. Вот бы отправить ей
телеграмму, посылку, узнать, здоровы ли её дети, а может быть, у неё
нет детей – потому что, мне думается, там у меня нет детей, – может
быть, ей нужна поддержка, жалость, карамель» (4, 45).
Между Медардусом и его двойником возникает ненависть,
постоянная борьба, так как их сосуществование невозможно из-за
кардинальных различий: «– Тебе придётся пойти со мной, – говорил
некто, – мы полезем на крышу под самый флюгер; он теперь играет
величальную невесте, у филина свадьба. А мы с тобой поборемся; кто
спихнет супротивника, тот король и может пить кровь. Я чувствовал,
как некто хватает меня и волочит наверх; тогда мне придало силы
отчаяние.
– Ты не я, ты дьявол, – кричал я и словно когтями норовил
вцепиться ему в лицо, но мои пальцы сверлили пустоту, а некто лишь
пронзительно смеялся снова и снова» (5, 98).
Таким образом, используя заимствованный у Э.Т.А. Гофмана мотив
двойничества, Кортасар перерабатывает его по-своему и развивает, в
результате чего изменяется сущность двойника, соответственно, его
функции. Продуктом творчества Кортасара становится своеобразный,
оригинальный рассказ, который обретает новую тему и передает новую
идею.
Источники
1. Гофман Э.Т.А. Новеллы. – М.: Московский рабочий, 1983. –
448 с.
2. Кортасар Х. Рассказы. – М.: Художественная литература, 1971. –
270 с.
3. Кортасар Х. 62. Модель для сборника: Роман. Рассказы. – М.:
Радуга, 1985. – 496с.
4. Кортасар Х. Преследователь: рассказы. Пер. с испанского / Сост.:
В.Н. Андреев. – СПб.: Лениздат, 1993. – 539 с.
5. Гофман Э.Т.А. Избранные произведения в 3 томах. Том 2. – М,
1995. – 416 с.
70
С.А. Никаноров
Приёмы языковой игры («игровое слово»)
как отражение детских инноваций
в художественной литературе для детей
Мы придерживаемся понимания языковой игры как особой формы
лингвокреативного мышления (см. работы Т.А. Гридиной). Использование различных механизмов языковой игры в детской литературе с
этой точки зрения является не только средством художественного воплощения авторского замысла, но и принципиально значимым инструментом установления контакта писателя с читателем (ребёнком). Выдвигая это положение, мы основываемся на том, что ребёнок в своём
языковом развитии создаёт, «творит» на каждом из этапов онтогенеза
«свой» функциональный эквивалент языка. Становление языковой способности ребёнка включает аспект как стихийного, так и сознательного
языкового творчества (в частности, способность к преднамеренному
нарушению языкового канона, к преднамеренной языковой игры),
которая, однако, ориентирована на ментальные доминанты языкового
сознания ребёнка, отражающие детскую картину мировосприятия.
Изучение становления речи в онтогенезе невозможно без обращения
к такому проявлению лингвистической компетенции ребёнка как
способность к творческому использованию потенциала языка.
Словотворческим инновациям (термин С.Н. Цейтлин) детской речи
уделяется в этой связи большое внимание прежде всего по той
причине, что именно детские неузуальные образования служат
доказательством «неимитативного», самостоятельного отношения
ребёнка к освоению языковых алгоритмов и норм (ср. имитативную
теорию постижения языка, согласно которой ребёнок усваивает язык,
имитируя «взрослую» речь). Детские инновации (в первую очередь
словообразовательные) не укладываются в рамки этой теории, так как
не имеют узуальных аналогов в виде готовых слов, а создаются с
нарушением языковых ограничений разного рода (см. работы С.Н.
Цейтлин, в которых наглядно показано, как снимаются в онтогенезе
нормативные языковые фильтры при постижении языка как
системного механизма).
Детское словотворчество традиционно рассматривается как
спонтанный процесс постижения и применения языковых «правил» в
лингвокреативной деятельности ребенка. Сами причины отступления
от языкового канона в детской речи усматриваются исследователями в
расхождении потенциала системы языка и узуальных реализаций
системы, закрепленных как кодифицированные (нормативные), в
71
недостаточном уровне языковой компетенции ребенка. Вместе с тем в
последнее время детские инновации все чаще получают освещение с
позиций проявления преднамеренного, «осознаваемого» творчества
ребенка, эвристических возможностей, реализуемых ребенком в
языковой игре. В этом плане заслуживают особого внимания работы
Б.Ю. Нормана и Т.А. Гридиной. Так, Б.Ю. Норман связывает
способность ребенка к преднамеренной языковой игре именно со
способностью осознанного применения уже познанных и усвоенных
правил для создания парадоксальных с точки зрения нормы
высказываний. Даже совсем маленький ребенок способен понимать
условность игры, в том числе языковой. Например, на вопрос «Как
мычит корова?», ребенок может дать заведомо неверный ответ - «хрюхрю», предполагая, что такая реакция вызовет смех собеседника и
будет понята как шутка, «игра».
Т.А. Гридина в русле проблемы «языковой стереотип и творчество»
выделяет зависимость различных видов преднамеренной языковой
игры в детской речи от некоторых общих тенденций, действующих в
сфере спонтанного речевого творчества ребенка:
1) тенденция к эксперименту над звуковой формой, выражающаяся в
таких видах преднамеренной языковой игры, как: а) создание
квазислов с варьируемым составом звуковых компонентов (ср.
придумывание детьми «собственного языка» и подражание
фонетическим особенностям иностранной речи: например: злюка –
глюка - стрюка; инакомэ - исипатэ - инакатэ – подражание «японской
речи» (типичные «дразнилки» детской речи); б) неожиданная
семантизация звуковой формы при осознании фонетического сходства
разных по значению слов и возможности их отождествления (игровой
алгоритм создания при быстром и многократном повторении одного
слова). См., например: тополь – пальто, комар – марка, кабан – банка;
в) обыгрывание эффекта «ослышки», который может возникнуть при
восприятии устной речи и привести к ошибочной интерпретации
содержания высказывания (в случае тиражирования ребенком
собственной ошибки, придания ей статуса «экспрессемы», «шутки»,
«загадки-шутки», являющейся частью детского фольклора). См.,
например: На балконе ходят? - Нет, на бал кони не ходят;
2) мотивационный каламбур (как намеренное обыгрывание
ребенком внутренней формы слова): а) введение нового корня в
модельную сетку немотивированного общеупотребительного слова,
использование принципа ложной этимологизации (при понимании
ребенком условности производимых сближений). См., например:
гамбургер - майонезбургер, сырбурбургер и т.д.; б) ситуативное
варьирование внутренней формы слова (часто с целью выделения
72
эмоционально-оценочных и экспрессивных акцентов восприятия
значения слова. См., например: «Ни удочерить, ни усыновить я никого
не могу, может, мне кого-нибудь уподружить?»; в) паронимические и
словообразовательные контаминации, создаваемые с установкой на
шутку. Ср. хавать ду ю ду – из «хавать» и how do you do; «крекетир»
(«любитель крекеров») = крекер + рекетир; г) новообразования,
ориентированные на достижение шутливой (игровой) «симметрии»
языковых форм. См., например: «“Спасибо” хочет, чтобы ему ответили
“спожалуйста”» (Гридина, 1993, 62-65). Т.А. Гридина определяет
преднамеренную языковую игру в детской речи как осознанное
применение ребенком опыта спонтанного языкового творчества,
получаемого в процессе приобретения языкового опыта. (4)
Рассмотрение способности ребенка к языковой игре как к одному из
компонентов его языковой способности, следовательно, вполне
соотносится, с одной стороны, с пониманием языковой игры как
стихийного, так и преднамеренного лингвистического «кода»
неожиданной (ненормативной, неканонической) интерпретации формы
и содержания знака (творчества в языке). Пионер в области
определения самого феномена языковой игры Л. Витгенштейн о
преднамеренной языковой игре не писал, для него языковая игра – весь
язык в процессе его усвоения и употребления, языковая игра – это то
«целое, состоящее из языка и тех видов деятельности, с которыми он
сплетен». (1, 79) Однако витгенштейновское (широкое) понимание
языковой игры не исключает, как нам представляется, использования
«спонтанных» проявлений языковой игры в целях реализации
экспрессивных возможностей языковой аномалии. Сравнивая
языковую игру с процессом усвоения языка ребенком, Витгенштейн по
сути наметил зону (пространство) действия этого феномена. Языковая
игра проявляется там, где закон речевой «аномалии» (отклонения от
нормы, узуса) действует без ограничений. Т.А. Гридина в русле этого
понимания развивает мысль о том, что языковая игра есть тот вид
речевой деятельности, в котором «аномалия эксплуатирует
закономерность» (4), потенциал языковой системы, не реализованный
узусом и нормой. Для детской речи это положение особенно актуально,
так как это сфера языка, где потенциал системы реализуется без
нормативных ограничений. Деавтоматизированный характер детской
речи – база для развития навыка преднамеренной языковой игре на
основе осознания ребенком комизма спонтанных отклонений от нормы
при расширении собственной языковой компетенции. В.З. Санников
также включает факты детской речи в реестр явлений языковой игры,
не оговаривая, однако, их осознанный или неосознанный характер. (10)
73
Активизация внимания на “игровом” аспекте детской речи (в плане
изучения способности ребенка к продуцированию и пониманию
эффекта языковой игры) вызывает закономерный интерес к проблеме
восприятия детьми фактов неузуального словотворчества, специально
ориентированного на языковую игру с ребенком. Важность
исследования взаимосвязи детских инноваций и авторских
новообразований представляется очевидной, так как авторские
неологизмы в детской литературе оправданы только в том случае, если
они близки и понятны ребенку.
На схожесть инноваций детской речи и авторских новообразований
указывал ещё А.Н. Гвоздев, отмечая при этом, что новообразования
писателей, теоретически изучавших язык, могут быть заподозрены в
искусственности, в то время как ребенок в процессе создания своих инноваций вполне непосредственен. (3, 16) Опираясь в художественном
творчестве на живую стихию детской речи, писатель не только
прогнозирует эффект узнаваемости обращенных к ребенку новообразований, но и следует при этом имитационному принципу неологизации,
наиболее адекватному для детского мировосприятия и речетворчества.
По мнению Л.А.Новикова, окказиональное слово, свойственное и
детской речи, «играет переливами живой внутренней формы, создавая
глубинные смыслы» (6, 11), которые очень чутко улавливаются не
только художниками слова, но и юными носителями языка (8, 25),
поэтому и в детской речи, и в текстах художественной литературы для
детей появляются схожие новообразования, в том числе и игрового
характера.
Попытки проанализировать словотворчество детских писателей
предприняты в диссертациях Н.Н. Соловьевой (11), О.В. Красовской
(5), Е.А. Гараниной (2), работе З.С. Санджи-Гаряевой (9). Так, в
диссертационном исследовании Н.Н. Соловьевой прямо ставится задача выявить соотношение языка художественных произведений для детей с особенностями миропонимания ребенка определенного возраста
и проанализировать способы вовлечения маленьких читателей
(слушателей) в языковую игру. Отмечается, что главным ориентиром
писателей, адресующих свое творчество детям, является детская речь,
«словотворчество же в детской литературе можно назвать “субстратом” её (детской речи – С.Н.) психо-эмоционального своеобразия». На
основании анализа способов и типов создания авторских
новообразований автор делает вывод о том, что общая тенденция
процесса их появления в детской литературе – «учет способа
постижения ребенком окружающего мира, а также речевого опыта
маленького читателя». (11, 5-9) Предлагаемая Н.Н. Соловьевой
классификация авторских окказиональных образований в детской
74
литературе основана на их функциях в создании эмоционального
воздействия на ребенка (см., например, слова- “тайны”, выделяемые
Н.Н. Соловьевой в особый тип авторской “игры” с ребенком). В
диссертации О.В.Красовской представлен структурно-семантический
анализ окказиональных слов, используемых детскими писателями.
Выделяются номинативная, экспрессивная (поиск новых, более
выразительных средств), игровая (функция языковой игры),
характерологическая (“цитаты” детской речи), компрессивная
(сокращение исходных структур: неузуальные сложения и
аббревиатуры),
версификационная
(создание
авторских
новообразований в художественной речи диктуется ее ритмиченской
организацией) функции авторских игровых образований. Особо
выделяется аспект сопоставления писательского и детского
словотворчества в плане их корреляции. Отмечается, в частности, что
новообразования детских писателей “отражают наиболее яркие
особенности детского словотворчества: стремление выявить в каждом
слове внутреннюю форму; склонность к “говорящим”, семантически
насыщенным номинациям; активное использование в наименовании
предметов процессуального семантического признака; интенсивное
отглаголивание
существительных”.
Констатируется
большое
количество внетиповых окказионализмов в детской литературе при
подчеркивании мысли о двусторонних отношениях творческой связки
“писатель – ребенок” (5, 8-20). Предметом исследования в работе Е.А.
Гараниной является одна из основных функций авторских
новообразований - комическая. Рассматриваются вербальные средства
и приемы, способные вызвать у ребенка-читателя психофизиологическую реакцию смеха; выделяются фонетические,
графические, орфографические, лексические, словообразовательные,
грамматические средства создания комического, представляющие
собой живой («не дистиллированный») язык для общения с ребенком
через художественную литературу. В работе подчеркивается, что
«игровая реальность детской литературы способствует неограниченной
свободе в выборе художественных форм», что обусловливает наличие
в произведениях для детей неузуальных новообразований различных
моделей, которые близки и понятны ребенку. (2, 8-19)
Таким образом, сама проблема соотношения авторских
новообразований в художественной литературе для детей с фактами
детского словотворчества поставлена и нашла разработку в
отмеченных выше исследованиях. Однако констатация фактов
“отзеркаливания” детскими писателями особенностей (в основном
приемов) детского словотворчества еще не дает гарантии того, что
“контакт” между автором художественного текста и адресатом
75
(ребенком) будет достигнут, более того, не объясняет, как он (контакт)
возникает. Нам представляется, что в данном процессе должны быть
учтены особенности ассоциативного поля слова в сознании ребенка,
ментальные ориентиры его языкового сознания. Думается, что вопрос
о соотношении детского мировидения и авторского художественного
мира, творимого в художественном тексте для детей,- это вопрос о
соотношении механизмов творческого воображения художника с
ассоциативными параметрами слова в детской речи как отражением
ментальных доминант языкового сознания ребенка; в этом отношении
показательны работы Т.А. Гридиной, где подчеркивается, что
ассоциативный потенциал слова в детской речи “обнаруживает
стихийные проявления языковых парадоксов, связанные с
отступлением от нормы, что представляет собой потенциальное
ассоциативное поле языковой игры как осознанного нарушения
языкового стандарта” (4, 337). Выделяются три основных типа
ассоциативных сближений в детской речи: формальные ассоциативные
сближения (подмены паронимического характера, омофоническое
переразложение слова в потоке речи, явления парадоксальной
мотивации), представляющие собой первичную стадию освоения
структуры языкового знака; формально-семантическое ассоциирование
(прямое
словообразование,
контаминация,
заменительное
словообразование, обратное словообразование), отражающее более
высокий уровень лингвистической компетенции языковой личности;
семантический тип ассоциирования (устранение полисемантизма и
деметафоризация, тенденция к метафоризации, явления смещенной
референции), определяющий процессы освоения ядра и периферии
лексического значения узуального слова. (4, 215-333)
Вообще же, ассоциативный потенциал слова в детской речи
свидетельствует о «широких возможностях “ломки” и “переключения”
стереотипа восприятия и употребления слова при следовании
системным, а не нормативным закономерностям языка». (4, 338)
В художественном тексте, в том числе для детей, нередко
эксплицируются те механизмы словотворчества, которые должны, по
мысли автора произведения, актуализировать, направить восприятие
читателя (ребенка) в определенное ассоциативное русло, дать сигнал
читателю о том, как может семантизироваться слово. Такими сигналами могут, например, служить словообразовательные контексты,
фиксирующие отдельные этапы ономасиологического процесса,
связанного с порождением и семантизацией наименования в художественном произведении.
Анализ таких контекстов «позволяет выявить роль словообразовательных механизмов в актуализации значений мотивированных слов,
76
рассмотреть факторы, определяющие содержательную вариативность
словообразовательной модели». (4, 69) Исследования такого рода
позволяют утверждать, что в моделировании художественного кода
текста (произведения для детей) писатель выступает не как простой
имитатор особенностей детской речи, а действует с учетом того, что
при восприятии игровых единиц художественного текста ребёнок должен включиться в творческий процесс, обусловивший их появление.
Мы исходим из гипотезы, согласно которой авторские неузуальные
новообразования в качестве ведущей функции языковой игры
реализуют
лингвокреативную
функцию,
апеллирующую
к
эвристическим способностям ребенка. Механизмы языковой игры в
детской речи должны быть рассмотрены в свете представления о ней
как о форме лингвокреативного мышления, основанного на
ассоциативных сближениях, то есть через призму ассоциативного
потенциала слова, который определяет специфику детского языкового
сознания. Сама «игрема» («игровое слово», «игровая трансформа» –
термин Т.А. Гридиной) представляет собой «продукт» языковой игры,
представление новой интерпретации готового знака или сконструированного вновь знака как элемента игрового пространства (игрового
ассоциативного поля). «Игрема» – это объект с опознаваемыми
параметрами прототипа, основная единица игрового поля, возникающая «в результате взаимодействия стимула и аттрактантов, составляющих необходимый для выявления парадокса употребления знака
ассоциативный контекст». (4, 9-10) Принимая это определение, мы
рассматриваем «игровые трансформы», «игремы» в художественном
тексте для детей как слово, словосочетание или предложение,
представляющее собой окказиональное речевое образование, чаще
ориентированное на комический эффект при его восприятии,
созданное с целью акцентировать языковую рефлексию ребенка,
вовлечь его в экспериментальную ситуацию порождения новых форм и
смыслов на базе уже существующих.
Используя в произведении подобные «игремы» и ориентируясь на
специфические тенденции употребления слова в детской речи,
художник может по-разному «эксплуатировать» возможности языковой компетенции ребенка. Следовательно, разные типы «игрем» в
художественной литературе для детей ориентированы на разный
уровень когнитивного и языкового развития личности.
Описание «игрем» в художественных текстах для детей в свете
сделанных замечаний должно включать следующие процедуры: 1)
выделение типов «игрем» с точки зрения а) лингвистических
механизмов их создания и б) отражения в них ориентации писателей на
ментальные доминанты детского языкового сознания (особенности
77
мировосприятия ребенка, отраженные в процессах усвоения языка); 2)
анализ определенного алгоритма языковой игры с точки зрения его
продуктивности для вовлечения ребенка в процесс сотворчества (с
учетом ориентации приемов языковой игры на типичные модели
детских инноваций); 3) выявление функций языковой игры с точки
зрения их ассоциативного воздействия на читателя (ребенка) и
установления контакта с ним.
Источники
1. Витгенштейн Л. Философские исследования // Новое в
зарубежной лингвистике. Выпуск 16. Лингвистическая прагматика. –
М., 1985. – С. 79-97.
2. Гаранина Е.А. Языковые средства выражения комического в
детской литературе. Автореферат диссертации на соискание ученой
степени кандидата филологических наук. – М., 1998. – 18 с.
3. Гвоздев А.Н. Вопросы изучения детской речи. – М.,1961.– 471с.
4. Гридина Т.А. Языковая игра: стереотип и творчество. –
Екатеринбург, 1996 – 216 с.
5. Красовская О.В. Неузуальное словообразование в современной
детской литературе. Автореферат диссертации на соискание ученой
степени кандидата филологических наук. – М., 1997. – 20 с.
6. Новиков Л.А. Семантика русского языка. – М., 1982. – 272 с
7. Норманн Б.Ю. Язык: знакомый незнакомец. – Минск, 1987. – 223
с.
8. Озерова Е.Г. Сложные слова в детской речи. Автореферат
диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических
наук. – Белгород, 1999. – 26 с.
9. Санджи-Гаряева З.С. Особенности детского словообразования //
Становление детской речи. – Саратов, 1994. – С. 10-12.
10. Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. – М.,
1999. – 541с.
11. Соловьева Н.Н. Авторские новообразования в детской
литературе: структура, семантика, прагматика. Автореферат
диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических
наук. - М,. 1995. – 13 с.
78
ИСТОРИЯ
Д.И. Смирнов
Социально-политическая история
западнопонтийских полисов в конце VII – V вв. до н. э.
Вопросы социально-политического развития западнопонтийских
городов в первые века их существования практически не нашли
отражения в научных изысканиях, касающихся истории греческой
колонизации Западного Причерноморья. Такое положение дел
объясняется и сложностью проблем, связанных с изучением процессов
становления универсального социального организма античности –
древнегреческого полиса, и неисчерпаемой вариативностью путей
оформления соответствующих этому социальному феномену
политических институтов, и, наконец, слабостью источниковой базы,
отрывочностью и лапидарностью имеющихся в нашем распоряжении
данных о социальной структуре и внутреннем устройстве греческих
колоний на Западном Понте. Преодолевая возникшие затруднения, мы
прежде всего должны начать с определения основных элементов
социальной организации колоний.
Истоки формирования будущего гражданского коллектива, по
нашему мнению, необходимо искать еще в процессе рекрутации
колонистов, вынужденных по жребию или изъявивших собственное
желание принять участие в выводе новой апойкии.
За исключением экстраординарных случаев, набор переселенцев
проводился обычно из всех слоев населения метрополии. Среди
апойков могли быть представители торгово-ремесленных кругов,
жители сельскохозяйственной округи, выходцы из аристократических
слоев. Кроме того, в колонизационном акте могло принимать участи
какое-то число переселенцев из разных категорий, неполноправного и
зависимого населения. Что касается методов вербовки колонистов, то в
нашем случае возможны различные варианты. Думается, что принципы
и масштабы колонизационной деятельности Милета, скорее всего,
исключали возможность насильственной депортации части населения.
Напротив, возникновение дорийских колоний на западнопонтийском
побережье, несомненно было связано с переселением в их метрополиях
и комплектование групп первопоселенцев могло проводиться отнюдь
не на добровольной основе. Вывод апойкии всегда сопровождался
рядом предшествующих действий, которые должны были укрепить
79
организационную структуру коллектива колонистов. (1) В том числе
происходило назначение ойкиста, наделенного огромной властью над
переселенцами с момента отплытия из родного города. Таким образом,
коллектив апойков представлял собой в миниатюре зародыш нового
социального и политического организма.
На новом месте социальный статус отдельных представителей
первопоселенцев, вероятно, сказывался лишь на протяжении первых
поколений. При этом, реликтовые институты архаического периода,
покоящихся на родовых традициях, не могли играть особой роли по
двум
причинам.
Во-первых,
деятельность
переселенцев
разворачивалась в определенном социальном вакууме, где старые
родовые отношения теряли свою силу, не подпитываясь жизненно
важными интересами со стороны существующих в метрополии
социальных групп. Во-вторых, во избежание возможных конфликтов
на этой почве, равные права членов коллектива апойков могли
оговариваться заранее. Доказательством распространения такой
практики служит одна из клаузул известной киренской надписи, так
называемой «Клятвы основателей», где в строке 28 специально
зафиксированы равные основания для всех категорий переселенцев. (2)
Дальнейшее развитие апойкии вело к социальной стратификации
внутри формирующей гражданской общины уже по другим критериям.
Как мы знаем из примеров аналогичного рода, колонисты первой
волны становятся базой для формирования «новой» аристократии.
Сама по себе знатность родов основателей города уже вытекала из
обычая сосредоточения в руках этих первопоселенцев всей полноты
гражданских прав, которые не распространялись на прибывших сюда
позднее. (3)
Исключительные права апойков касались таких основополагающих
сфер деятельности, как наделение землей, отправление полисных
культов, участие в политической жизни полиса. Последнее прежде
всего было связано с возможностью занятия должностей в городской
номенклатуре. Таким образом, уже на первых этапах становления
колонии происходит формирование прослойки знати, опирающейся не
на древние родовые обычаи, а на традицию, проистекающую из прав
первооснователей.
В Истрии нам известно несколько поколений одного
аристократического рода (4), члены которого одновременно занимали
должности эпонимных жрецов верховного божества города –
Аполлона Врача. Эпиграфические памятники донесли до нас
распространенные имена членов этой семьи: Гегесагор, Гипполох,
Теодот, Теоксен, Ксенокл. К одному из знатных семейств Аполлонии,
вероятно, принадлежали Александр и его сын Дейнес, имена которых
80
остались на великолепной мраморной стеле (5). В Аполлонии, так же
как и в Истрии, аристократические роды были связаны с поклонением
Аполлону Врачу. Это божество было эпонимом и верховным
покровителем города. По всей видимости, сам культ Аполлона Врача
носит ярко выраженный аристократический характер.
В число свободного населения западнопонтийских полисов входили
жители, не обладающие в полной мере гражданскими правами. Спектр
различий в социальном положении этой прослойки мог быть очень
широким. К неполноправной группе населения относились эпойки –
представители вторичной волны переселенцев, осевших в уже
существующих поселениях. Сюда же могли войти какие-то
эллинизированные фракийские элементы (6), а также потомки от
смешанных браков. Большое количество эпойков влились в состав
жителей милетских колоний в связи с крупными событиями,
происходящими в Ионии во второй половине VI в. до н. э., когда
малоазийские греческие города подвергались персидской агрессии.
Огромный поток беженцев хлынул в Западный Понт после разгрома
ионийского восстания. Демографический взрыв затронул не только
милетские колонии. Выходцы из Византия и Калхедона нашли
прибежище в дорийской Месамбрии. (7)
Принятие большого количества новых переселенцев порождало
целый ряд экономических проблем и было чревато нарастанием
политической нестабильности. Ущемленное в правах население
вступало в борьбу за уравнение своего гражданского статуса с
полноправным населением полисов.
В «Политике» Аристотеля мы находим многочисленные примеры
возникновения социальных конфликтов из-за увеличения населения
полисов за счет эпойков. (8) В этом отношении представляется очень
интересным свидетельство Аристотеля, касающееся Аполлонии
Понтийской: Άπολλωνια ται οί Έν τώ Εύξείνω Πόντω Έποικκυυς
Έπαγόμενοι Έστασίασαν. (9) Из него следует, что в Аполлонии
принявшей к себе эпойков (10), вспыхнула смута. Думается, что
обычная трактовка этого пассажа в качестве примера стандартной
ситуации, когда детонатором взрыва становятся ущемленные в
политико-правовой сфере эпойкии (11), здесь не может иметь места.
Несмотря на скудность информации, содержащейся в сообщении
Аристотеля, имеющиеся данные указывают на более сложный характер
развернувшихся в Аполлонии событий.
Предельно ясно указание Аристотеля на то, что смута началась с
выступления аполлониатов против переселенцев, наводит нас на мысль
о какой-то экстраординарной ситуации, когда эпойкам удалось
серьезно затронуть интересы граждан Аполлонии. Общая масса
81
эпойков, в силу своей разрозненности и господств устоев,
закреплявших за первопоселенцами исключительные гражданские
права, не представляла угрозы для существующих порядков, особенно,
в первое время после заселения. На наш взгляд, такое положение могло
возникнуть только в том случае, если в состав новых переселенцев
входило большое число жителей Милета, который если и не был связан
к этому времени с Аполлонией узами исополитии, то, по крайней мере,
имел с ней ателические договорные начала. (12) Присутствие в
Аполлонии значительной группы милетян, которые, опираясь на
традицию, могли претендовать на уравнение в правах с гражданами
Аполлонийского полиса и привело к социальному взрыву.
Предлогом к началу стасиса, вероятнее всего, стал вопрос о
наделении
землей
новых
граждан.
Данные
из
истории
колонизационной практики свидетельствуют, что эпойки получали
наделы из свободных земель, не входивших в основной фонд
сельскохозяйственных угодий полиса. (13) Это были участки в
отдаленных районах хоры или на менее плодородных землях, не
подвергавшихся обработке. В нашем случае, принятие в состав
гражданского коллектива переселенцев из Милета должно было
сопровождаться наделением их земельными участками, количественно
и качественно не уступавшими наделам первопоселенцев. Однако
территория сельскохозяйственных угодий Аполлонийского полиса
никогда не располагала большим запасом необработанных земель.
Нехватка свободных земельных владений должна была вызвать
передел всех полисных земель, в том числе принадлежащих потомкам
колонистов первой волны. Это значит, что под удар попадал
незыблемый принцип не отчуждаемости «первого клера» исконных
колонистов, который являлся базой экономического неравноправия, а в
социальной сфере приводил к формированию привилегированного
слоя полисной аристократии.
Начало мероприятий по переделу земли, видимо, послужило
толчком к выступлению граждан Аполлонии. В борьбу, наверняка,
оказались вовлечены широкие слои населения. Передел земли мог в
первую очередь затронуть интересы той части неполноправного
населения, которая уже имела земельные участки. Наделение новых
граждан землей грозило уменьшить их и без того скудный земельный
пай. В свою очередь, основная масса эпойков должна была
поддерживать милетских переселенцев. Возникшая ситуация вышла
из-под контроля полисных властей. По всей видимости, волнения
приняли большой размах, поскольку, спустя столько времени,
удостоились внимания Аристотеля. О том, как разрешился стасис,
поразивший город, мы не знаем. Можно предположить, что какая-то
82
часть эпойков, получив гражданские права, возглавила движение по
выведению секундарных апойкий. Подобным путем решался этот
вопрос в Истрии и Месамбрии.
Датировка описываемых событий крайне затруднена. Учитывая, что
причиной стасиса, вероятнее всего, стал большой наплыв эпойков
милетского происхождения, этот факт должен быть отнесен, скорее, не
ко времени покорения персами Ионии, как предполагала Т.В.
Блаватская (14), а к эпохе, последовавшей за разгромом ионийского
восстания и разрушением Милета. Кроме того, было бы весьма
соблазнительно увязывать разрешение социального конфликта в
Аполлонийском полисе с основанием аполлониатами Анхиало. К
сожалению, прямых данных, подтверждающих эту гипотезу, мы не
имеем.
Наглядный пример истории гражданской смуты в Аполлонийском
полисе еще раз доказывает, что именно свободное полноправное и
неполноправное население греческих городов являлось социальной
средой, где зарождались и разворачивались основные коллизии политической борьбы и социальных движений того времени. Однако мы не
вправе оставить в стороне вопрос о роли сословий, не входящих в
состав античной гражданской общины. Речь идет об использовании
труда рабов (равно как и других слоев зависимого населения) в создании материальных благ и обеспечении тем самым процветания греческих полисов.
Надо сказать, что до сих пор нет ни одного свидетельства для VII-V
вв. до н. э. об использовании рабов в хозяйстве западнопонтийских
колоний. (15) Отсутствие данных о существовании рабского сословия
конечно же не означает, что рабов в городах не было вообще. Какое-то
количество их, вероятно, имелось в качестве прислуги в зажиточных
домах, но в производственной сфере рабский труд вряд ли в это время
играл определяющую роль.
Хр.М. Данов, обращавшийся к проблемам рабства в
западнопонтийских городах, констатирует факт слабого развития
рабовладения
в
западнопонтийских
полисах
вплоть
до
эллинистической эпохи. (16) По мнению болгарского учёного,
характерной чертой экономики греческих поселений Понтийской
Фракии в архаическое и раннеклассическое время было не использование рабского труда, а эксплуатация в больших масштабах автохтонного зависимого населения. (17)
Поддерживая эту точку зрения, мы, тем не менее, должны отметить,
что отсутствие письменных источников чрезвычайно затрудняет
аргументацию предложенной идеи. Наличие значительного количества
фракийских элементов в составе населения сельскохозяйственных
83
выселков фиксируется в ходе археологических раскопок в
керамических находках, но это не говорит нам о статусе
представителей автохтонного населения, проживавшего в хоре
греческих городов. Разумеется, было бы нелепо видеть в них рабов
классического типа. Невозможно представить, что уже в VI в. до н. э.
сельское хозяйство западнопонтийских полисов использовало такую
массу рабов. Считать всё негреческое население хоры свободными
людьми, по каким-то причинам выпавшими из жёстко-иерархизированной родоплеменной структуры, также затруднительно. Поэтому можно
думать, что, скорее всего, это были представители различных категорий зависимого населения, пополнявшихся за счёт проживающих в
соседстве с греческими колониями фракийскими племенами. Как мы
видим, особенно активно труд таких работников применялся в сельском хозяйстве колоний. Какая-то часть этих социальных слоев могла
сформироваться в результате целенаправленной экспансии греков с
целью расширения границ хоры. В таком случае их статус мог
напоминать положение гераклейских мариандинов. Какой-то процент
мог быть представлен изгоями, потерявшими связь со своими родоплеменными структурами и добровольно пошедшими на ограничение
собственной свободы в обмен на кров и защиту греков. Нельзя исключать возможности экономических методов закабаления.
Различия в статусе несвободных категорий населения могли быть
очень существенными. Но всех их объединяло одно качество: находясь
за рамками полисного коллектива, эти слои были абсолютно
бесправны по отношению к гражданам полиса. Их участие в
материальном производстве создавало базис для социальноэкономического развития колоний и, следовательно, для постоянного
поступательного прогресса в сфере социальных отношений и
дальнейшей эволюции политических институтов греческих городов.
Дискутируя о степени развития рабовладельческих отношений в
западнопонтийских полисах, нельзя забыть ещё об одном важном
аспекте, выходящем за рамки данной проблемы. Речь идет о вывозе
рабов-фракийцев через западнопонтийские города в другие области
греческого мира. Например, в Афинах наличие рабов-фракийцев
прослеживается уже с VI в. до н. э. (18) Особенно увеличивается их
количество к середине и концу V в. до н. э. Разумеется, подавляющее
большинство этих рабов вывозилось через греческие города Эгейской
Фракии (Перинф, Энос) и Византий. (19) Но какая-то их часть могла
попасть в Афины и другие греческие центры через западнопонтийские
рынки. Основным каналом поступления рабов служили, скорее всего,
торговые отношения с местными династами и фракийской знатью,
которые поставляли рабов в обмен на престижные иноземные товары.
84
В свою очередь, неисчерпаемым источником для такого обмена с
фракийской стороны являлась добыча, захваченная в ходе военных
действий или грабительских набегов на соседей. О том, что прибрежные фракийские племена практиковали порабощение пленных уже во
второй половине VII в. до н. э., нам известно из вышеприведённого
эпода Архилоха. (20) Внушительные масштабы работорговли вряд ли
серьезно сказывались на количестве рабов в самих западнопонтийских
колониях. Относительная дороговизна раба и сложности пресечения
побега, вероятно, делали перспективы приобретения «живого товара»
из военной добычи соседей-фракийцев малоутешительными. Поэтому,
видимо, западнопонтийские греки предпочитали использовать труд
других категорий несвободного, зависимого населения.
О внутреннем устройстве западнопонтийских колоний в интересующий нас период известно немного. Имеющиеся сведения о структуре
исполнительных органов в западнопнтийских полисах, которые
датируются не ранее чем эллинистическим временем, суммированы в
работах Т.В. Блаватской и Н. Эрхардта. (21) Ряд государственных
органов и должностных магистратур, о существовании которых мы
знаем на основании эпиграфических данных, наверняка функционировал уже в V в. до н. э. Сюда можно отнести такие типичные для
милетских колоний на Западном Понте учреждения, как синедрион
(22) и должности архонтов (23), коллегию из шести стратегов в Месамбрии (24), аполлонийских полемархов (25), эпонимного басилея из Каллатиса (26), пританов из Одесса (27). Названия нескольких древних
ионийских фил дают нам надписи из Истрии и Том. (28) Существование семи ионийских фил зафиксировано также в Одессе. (29)
Известно, что в эллинистическое время демократические устои
господствовали практически во всех западнопонтийских городах. (30)
Предшествующий этому времени период в истории колоний прошёл
ряд закономерных для становления полисных структур ступеней
развития. (31)
Вывод новой апойкии обычно сопровождался рядом предшествующих действий, в том числе и назначением ойкиста (в более древние
времена его еще именовали архагетом), в курах которого сосредотачивалась вся полнота власти в новообразованной колонии. Поскольку в
данном колонизационном акте обычно принимали участие выходцы из
аристократических родов метрополии, ойкист выбирался из числа этих
наиболее знатных граждан. Хотя известие о том, что ойкистом Аполлонии был знаменитый философ Анаксимандр (32), вероятно, не
соответствует действительности, поскольку не совпадает с общепринятыми датами жизни древнего мыслителя (33), тем не менее, мы не
можем оставить это свидетельство без внимания. Вне всякого сомне85
ния, здесь нашел отражение факт участия представителей городской
верхушки Милета в колонизационных предприятиях на Западном
Понте.
Огромная диктаторская власть ойкиста (34) на первом этапе
становления колонии была жизненно необходимым явлением. В
условиях безбрежной варварской периферии, которая была настроена
далеко не всегда миролюбиво, попав в совершенно незнакомую им
страну, колонисты должны были представлять собой единый, спаянный почти военной дисциплиной коллектив. Разрыв традиционных
родовых связей, соседство представителей различных социальных
групп и даже выходцев из разных городов неизбежно порождали
неустойчивость молодого социального организма. В такой ситуации
единственным сплачивающим инструментом была неограниченная
диктатура ойкиста. Поэтому первая стадия на пути складывания
будущей полисной организации может быть определена как
протополисный период единичной власти ойкиста.
Этот этап в жизни новообразованной колонии мог охватить
несколько десятилетий. Согласно Геродоту, правление БаттаАристотеля в Кирене продолжалось около 40 лет. (35) Вероятно, не
меньший срок понадобился западнопонтийским колониям для того,
чтобы началось складывание подлинных полисных структур.
Однако в отличие от ситуации в Киренаике, где были сильны дорийские традиции, власть ойкиста здесь не вылилась в монархическую
форму правления, а перешла к аристократическим кругам. (36)
Государственное устройство принимает вид олигархических режимов,
когда власть концентрируется в руках формирующихся аристократических родов из числа первопоселенцев. Достоверным источником о
существовании такой системы управления в Истрии и Аполлонии является «Политика» Аристотеля.(37) В период, предшествующий установлению демократической форме правления, в этих городах власть
принадлежала очень узкому кругу лиц, что позволило Аристотелю
определить данные политический режим как олигархию (Όλιγαρχία).
Поскольку подобные сведения для других западнопонтийских
колоний отсутствуют, то мы обратимся к истории этих полисов, чтобы
проследить на примере Истрии и Аполлонии пути эволюции политических режимов от времени оформления олигархической формы
управления до установления в этих городах демократии.
Сообщения Аристотеля о победе демократии над олигархией в
Истрии, которую он ставит один ряд с таким олигархическим полисом,
как Мессалия (38), свидетельствует о продолжительном характере
реформ, которые привели, в конечном итоге, к победе демократии. Это
означает, что олигархическая форма правления должна была пройти
86
длительный путь исторического развития и становление олигархических режимов в Истрии и Аполлонии следует относить еще к архаическому времени. Применительно к Истрии, можно с уверенностью
говорить об окончательном оформлении полисной организации к
середине VI в. до н. э. (39) К этому же времени складывается
олигархическая форма правления в городе. Вероятно, синхронно
происходят параллельные процессы в Аполлонии.
Бурное развитие экономики этих колоний с начала V в. до н. э.
влечет за собой углубление процессов социальной и имущественной
дифференциации
в
среде
свободного
населения
города.
Археологические находки и эпиграфические материалы из Истрии и
Аполлонии дают представление об усилении и обогащении правящей
верхушки. Стела Дейнеса сына Анаксандра из Аполлонии Понтийской,
как шедевр ионийской надгробной пластики, демонстрирует не только
уровень развития культуры, но и возможность ряда граждан из
знатных родов пользоваться услугами мастеров, творения которых
никак не входят в разряд простых ремесленных поделок.
Одновременно в Истрии несколько родственных семей знатных
граждан, связанных с выполнением функций жрецов – эпонимов
города, возводят посвященные Аполлону Врачу в одном случае –
статую, как об этом явствует надпись на пьедестале из черного
мрамора (40), в другом – здание из белого мрамора (41), выполненное в
дорийском стиле. (42) К числу подобных подношений богам относится
посвящение Латоне (43) всё от той же группы граждан. В Аполлонии
подобная деятельность знатных родов, игравших главную роль в
коллегиях жрецов верховного бога – эпонима города, увенчалась
воздвижением тринадцатиметровой статуи Аполлона работы
известного греческого ваятеля Каламиса. (44)
Олигархические тенденции в политическом устройстве колоний в
это время ещё более усиливаются. Городская верхушка стремится к
упрочению и закреплению своих привилегий. Наличие аристократических имен в городской номенклатуре, датирована к посвящениям
богам по жрецам Аполлона свидетельствуют о сложившейся олигархической форме правления в Истрии и Аполлонии.
Вместе тем, процессы социальной и имущественной деформации
приводят к обогащению некоторых групп населения, не пользующихся
полнотой гражданских прав. Это неизбежно должно было вести к
обострению противоречий между ними и олигархической верхушкой
городов, к социальной и политической нестабильности. В результате
острой борьбы, олигархическая форма правления была заменена
демократическим устройством.
87
Античная традиция в лице Аристотеля сохранила известия о
демократических переворотах в Истрии и Аполлонии. В пятой книге
своей «Политики» Аристотель, специально останавливается на причинах крушения олигархических режимов и в качестве примера приводит
события, развернувшиеся в этих городах. (45) Вполне определённо
автор «Политики» указывает, что в Истрии лишь очень немногие
имели почетные права (Όταν Όλίγοι σφόδρα ώσιν οί Έν τα ίς τιμα ίς).
Причину крушения данного государственного строя Аристотель видит
в людях состоятельных (εύ ποροι), которые не занимают должностей
(оύ τώυ Όυτων δΈν τα ίς άρχα ίς), не имея доступа к ним. Как видим,
данный пассаж полностью подтверждает наши мысли о складывании
зажиточных слоев граждан из числа неполноправного населения колонии. Эти круги возбуждают волнения (εχίνουν) и втягивают город в
затяжную междоусобицу. Аристократические роды, опираясь на муниципальную власть, наследственные сакральные функции, авторитет
первооснователей, не собирались терять занятых позиций. Смута продолжалась длительное время, и входе борьбы олигархическая
верхушка вынуждена была делать уступки, пойдя по пути достаточно
консервативных реформ. Таким образом, согласно Аристотелю,
олигархия в Истрии, в конце концов, обратилась в демократию.
В этой же главе автор «Политики» раскрывает причины падения
олигархического строя в Аполлонии. Согласно Аристотелю, олигархи
часто «расхищают общественное добро, вследствие чего начинают
против них выступать либо подобные им» (здесь, видимо, имеются в
виду выходцы из тех же аристократических кругов, имеющие целью
оттеснить соперников у руля власти и занять места в городской
номенклатуре), «либо те, кто вступает в борьбу с расхитителями», как
это было в Аполлонии Понтийской. Далее Аристотель говорит, что,
если внутри олигархии царит согласие, тогда она нелегко располагается сама собой, приводя в пример государственный строй в Фарсале.
Этот пассаж Аристотель заставляет нас думать, что под теми, кто
вступил в борьбу с расхитителями, он видит не общую массу граждан,
а какие-то определенные круги, в своем положении достаточно
близкие правящим слоям. Мы склонны расценивать вышеизложенные
замечания Аристотеля, как указания на то, что демократический
переворот в Аполлонии начался с выступления очень зажиточных
эпойков, не входивших в число полноправных граждан. Воспользовавшись предлогом борьбы с хищениями общественных средств, они,
опираясь на массу простых горожан, и совершили переворот.
Т.В. Блаватская в качестве гипотезы связывает предполагаемый
предлог для начала демократических преобразований в Аполлонии с
дошедшими до нас свидетельствами древних авторов о воздвижении
88
статуи Аполлона работы Каламиса. (46) По мысли Т.В. Блаватской,
создание этого колосса и соответствующая перестройка храма стоили
больших средств. Опустошение казны ударило по средним городским
слоям. В результате обострились социальные противоречия, и известие
о растрате полисных средств привело к государственному перевороту.
Хотя приведённые построения выглядят вполне логично, отсутствие
каких-либо подтверждающих данных не позволяет нам утвердительно
решить этот вопрос: они по-прежнему остаются на правах гипотезы.
Сведения Аристотеля не дают возможности уверенно говорить о
том, подразумевал ли он события недавнего времени или прошёл
значительный хронологический промежуток между созданием
«Политик» и описываемыми процессами. Поэтому вопрос о
хронологической привязке демократических переворотов в Истрии и
Аполлонии до сих пор остается открытым.
Хр.М. Данов и Эм. Кондураки считают возможным датировать их
временем, близким рубежу V и IV вв. до н. э. (47) Вслед за Т.В.
Блаватской и Д.М. Пиппиди, ряд других авторов склонен относить
победу демократии к V в. до н. э. (48) По мнению Г. Михайлова, оба
стасиса в Аполлонии происходили в IV в. до н. э. (49) Ю.Г.Виноградов
падение олигархии в Истрии относит к IV в. до н. э., а установление
демократического режима в Аполлонии – ко времени, не позднее 425 г.
до н. э. (50)
На наш взгляд, эти государственные перевороты вообще не были
одновременными. В Аполлонии, где противоречия между потомками
первопоселенцев и эпойками были острыми уже к началу V в. до н. э.,
что было вызвано принятием большого числа новых граждан, где
междоусобная борьба и смуты привели к резкой поляризации сил на
политической арене, смена форм правления могла произойти уже к
середине V в. до н. э. В Истрии, где борьба не носила крайних форм,
переворот имел поэтапный, растянутый во времени, характер и
установление демократического (хотя и сильно ограниченного) строя,
в силу размытости хронологических рамок этого процесса, можно
отнести к началу IV в. до н. э.
В связи с рассматриваемой темой, нельзя не коснуться весьма
дискуссионного вопроса о роли Афин в демократических процессах,
протекавших на протяжении V в. до н. э. в западнопонтийских городах.
Экономические связи Афин с понтийским бассейном и тесные
политические контакты, как следствие возможного присоединения
западнопонтийских городов к Афинскому морскому союзу, заставляют
нас искать их отражение в изменениях внутреннего устройств в Истрии
и Аполлонии. Вероятное включение Истрии в состав Афинского архее
(51) могло стимулировать проведение демократических преобразова89
ний в полисе. (52) Установление демократии в Аполлонии привело к
копированию некоторых афинских институтов. В аполлонийском
календаре появляется аттический месяц мунихиои. (53) Таким образом,
нам представляется возможным, на основании косвенных данных,
сделать вывод о значительном влиянии Афин на политическую жизнь
рассматриваемых милетских колоний, хотя отсутствие источников не
позволяет проиллюстрировать этот процесс.
Источники
1. Яйленко В.П. Древнегреческая колонизационная практика //
Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного
Причерномрья. – Тбилиси: Мецниереба, 1979. – С.68-69.
2. Текст надписи с русским переводом см.: Яйленко В.П. Греческая
колонизация
VII–III вв. до н. э.: По данным эпиграфических
источников. – М., 1982. – С. 62-65.
3. Яйленко В.П. Архаическая Греция // Античная Греция. – М.:
Наука, 1983. – Т. 1. – С. 148.
4. Alexandrescu-Vianu M. O nouă posibilă genealogie a familiei lui
Hippolochos, fiul Theodotos, de la Histria // SCIV(A). – 1988. – T. 39. – №
3. – P. 275-280.
5. IGB. 12. 405.
6. Анализ ономастики надписей из Истрии и Аполлонии доказывает
наличие фракийских элементов в составе свободного городского
населения этих полисов уже с конца V в. до н. э. (IGB. 12. 430:
παιβινη). См.: также: Danoff Chr.M. Thracian penetration into the Greek
cities on the West coast of the Black Sea // Klio. – 1960. – Bd. 38. – P. 7576: Idem. Zur Geschichte der aubenpolitischen Beziehungen der
griechischen Kolonien an der Schwarzmeerküste in klassischer und
hellenistischer Zeit // Etudes Historiques. – Sofia, 1965. – T. 2. – S. 12;
Robert L. Les inscription grecques de Bulgarie // Revue de Philologie, de
Litterature et d`Histoire anciennes. – Paris, 1959. – T. 33. – Fasc. 2. – P.
229; not. 5.
7. Herod. VI, 33.
8. Arist. Pol. V, 2, 10 -11.
9. Arist. Pol. V, 2, 11, 1303а, 36.
10. Т.В.Блаватская переводит это место как: «Граждане Аполлонии
Понтийской,
возбужденные
против
переселенцев
восстали»
(Блаватская Т.В. Западнопонтийские города в VII – I веках до н. э. –
М.: Изд-во АН СССР, 1952. – 264 с., ил.. С. 52). Однако в данном
пассаже правильнее будет перевести έπγóμενοι как «принявшие к себе
90
эпойков». См.: Виноградов Ю.Г. Политическая история Ольвийского
полиса (VII-I вв. до н. э.): Историко-эпиграфическое исследование. –
М.: Наука, 1989. - С. 125, прим. 200.
11. Данов Хр.М. Западният бряг на Черно море в древностата. –
София, 1947. С. 125; Он же. Древна Тракия Изследования върху
историята на българските земи, Северна Добруджи, Източна и Егейска
Тракия от края на IX до края на III в. пр. н.е – София: Наука и изкуство,
1968. – С. 277; Gehrke Hans-Joachim. Stasis. Untersuchungen zu den
inneren Kriegen in den griechischen Staaten des 5. Und 4. Jahrhunderts
V.Chr. – München: Beck, 1985. – S. 24.
12. Данное заявление подтверждается параллелями взаимоотношений, Ольвии и Милета. См.: Виноградов Ю.Г. Полис в Северном
Причерноморье // Античная Греция. – М.: Наука, 1983. – С. 390-391.
13. Яйленко В.П. Греческая колонизация … С. 95-96.
14.Блаватская Т.В. Ук. соч. С. - 52; Mihаilov G. IGB. 12. Р. 344.
15. Единственное упоминание о рабе содержится в надписи IV в. до
н. э. из Ольвии, воздвигнутой в честь жителя Месамбрии Херигена,
сына Метрадора (IOSPE. 12. 20).
16. Данов Хр.М. Древна Тракия … С. 292.
17. Данов Хр.М. Към историята на полусвободните селяни през
антична епоха // ИАИ. – 1955. – Т. 19. – С. 116-119; Он же. Древна
Тракия … С. 292.
18. Велков В. Рабы-фракийцы в античных полисах Греции в VI – II
вв. до н. э. // Вестник древней истории. – 1967. № 4. – С. 71.
19. Велков В. Робството в Тракия и Мизия през античността. –
София: Наука и изкуство, 1967. – C. 28.
20. Archil. Fr. 79 s.
21. Блаватская Т.В. Внутреннее устройство западнопонтийских
городов в эпоху их автономии // Вестник древней истории. – 1979. № 3.
– С. 36-45; Она же. Западнопонтийские города … С. 191 сл.; Ehrhardt
N. Milet and seine Kolonien: Vergleichende Untersuchung der kultischen
and politischen Einrichtungen. – Frankjurt A.M. etc.: Lang, 1983 S. 61 ff.
Специально для Истрии см.: Pippidi D.M. Nouvellos informations sur la
constitution d`Histria preromaine // Nouvelles etudes d`histoire. – Bucureşti,
1955. – P. 85-102.
22. Для Истрии см.: ISM. 1. 15, 33, 64, 65; Для Аполлонии: IGB. 12.
388 bis; для Одесса: IGB. 12. 39. Из работ обощающего характера см.:
Ehrhardt N. Op. cit. S. 214-216; Pippidi D.M. Epigraphische Beiträge zur
Geschichte Histrias in hellenistischer und römischer Zeit. – Berlin: Acad.
Verl., 1962. - S. 36-37.
23. Истрия: ISM. 1. 7, 9, 12, 20, 26, 37, 65, 66, 67, 67; Аполлония:
IGB. 12. 389; Одесс: IGB. 12. 63, 64, 162, 47, 47 bis, 48; Томы: ISM. 2. 2,
91
5; Месамбрия: IGB. 12. 315. Об институте архагетов в милетских
колониях на Западном Понте см.: Ehrhardt N. Op. cit. S. 208-210; Pippidi
D.M. Epigraphische Beiträge … S. 36.
24. IGB. 12. 324.
25. IGB. 12. 463 bis.
26. Блаватская Т.В. Западнопонтийские города … С. 197 и
Приложение: № 24, 30; Pippidi D.M. Scythica Minora Recherches sur les
colonies grecques du littoral roumain de la mer Noire. – Bucureşti: Ed.
Acad. RPR; Amsterdam: Hakkert, 1975. - Р. 123-124.
27. IGB. 12. 36; Ehrhardt N. Op. cit. S. 207.
28. Для Истрии: ISM. 1. 97, 191, 303, 334. Для Том: ISM. 2. 35 (1), 52
(18), 123 (8), 164 (49), 179 (15), 251 (87), 252 (88), 253 (89), 254 (90), =
Stojan I. Tomitana Contributii epigrafice la istoria cetatii Tomis. –
Bucureşti: Ed. Acad. RPR, 1962. - P. 57-65. Кроме того, к одному из этих
городов относится надпись, несущая название филы Гελεόν[των] (ISM.
5. 132).
29. IGB. 12. 47 bis.
30. Блаватская Т.В. Ук. соч. С. 51.
31. См.: Смирнов Д.И. Эволюция форм правления в Истрии и
Аполлонии Понтийской (конец VII – V вв. до н. э.)//Россия. Северное
море V Соловецкий форум.- Архангельск, 1993. – С. 92-93
32. Aelian. Var. Hist. III, 17, 23.
33. Grant M. Greek and Latin authors 800 B.C.-A.D. 1000. – New York:
Wilson, 1980. – P. 20.
34. См.: Graham A.J. Colony and mother city in ancient Greece. – N.
York: Manchester univ. press., 1971. – Р. 30-39; Mossé C. La colonisation
dans l`antique. – Paris: Nathan, 1970. – Р. 37; Leschhorn W. “Grunder der
Stadt”: Studien zu einem politisch-religiosen Phänomen der griechischen
Geschichter. – Wiesbaden, Stuttgart: Steiner, 1984. – S. 91-95.
35. Herod. IV, 159.
36. Во многом это может объясняться тем, что в Милете
(метрополии большинства западнопонтийских колоний) институт
царской власти к этому времени уже был изжит.
37. Arist. Pol. V, 5, 2, 1305в и V, 5, 7, 1306а.
38. Lepore E. Strutture della colonizzazione Focea in Occidente // La
Parola del Passato. – 1970. T. 25. – Fasc. 130-133. – P. 44 e seg.
39. Смирнов Д.И. Ук. Соч. С. 92-93
40. ISM. 1. 169.
41. ISM. 1. 144.
42. Theodorescu D. Date noi in Legatura cu patrunderea stilului doric la
Histria //SCIV .- 1965.- T.16 . - №3.- P. 481-500, fig. 3.
43. ISM. 1. 170.
92
44. Strab. VII, 6.
45. Arist. Pol. V, 5, 2, 1305в и V, 5, 7, 1306а.
46. Блаватская Т.В. Ук. соч. С. 50-51. См.: Виноградов Ю.Г.
Политическая история … С. 77, прим. 209.
47. Данов Хр.М. Западният бряг … С. 51; Condurachi E. Cu privire la
raporturile dintre autohtoni şi greci în aşezarile sclavagiste din Dobrogea //
SCIV. – 1951. № 2. – P. 56; Idеm. Problemes économiques. Problemes
economiques et sociauх d’Historia a la lumiere des derniers recherches //
Nouvelles etudes d’ histoire. – Bucuresti: Ed. Acad. RSR, 1955. - P. 76.
48. Блаватская Т.В. Внутреннее устройство ... С. 37-38; Она же.
Западнопонтийские города … С. 50-51; Pippidi D.M. Contributii la istoria
vech a Romniei. Ed. a 2-a revazuta şi mult sporata. – Bucureşti: Ed.
ştiintifica, 1967. – Р. 81 et suiv.; Gehrke H.-J. Stasis … S. 256;
Alexandrescu P. Aristotel despre constitutia Histriei // SC. – 1986. № 24. –
P. 67-69.
49. Michailov G. ICB. 12. P. 344.
50. Виноградов Ю.Г. Политическая история … C. 77.
51. Pippidi D.M., Berciu D. Dim istoria Dobrogei. T. 1. Geti greci la
duoarea de jos din cele mei vechi timpuri pina ea cucerirea romana. –
Bucuresti : Ed. Acad. RSR, 1965. - P. 180-183.
52. Pippidi D.M. Strudii de Istorie şi epigrafie. – Bucureşti: Ed. Acad.
RPR, 1988. – Р. 21; Idem. Contribilii la istoria vech a Romniei. Ed. A 2 –a
revazuta si mult sporata. – Bucuresti: Ed. Stiinifica, 1967. – P. 82-83; Idem.
Parerga: Ectist de philologie, d’ epigraphie et d’histoire ancienne. –
Bucuresti, Paris, 1984. – P. 146.
53. IGB. 12. 469 bis.
Список сокращений
ИАИ
–
IGB.12.
–
IOSPE.12.
–
ISM.1.
–
Известия на археологически институт
при Българската Академия на науките (до
1963
г.:
Известия
на
Българския
археологически институт)
Inscriptiones graecae in Bulgaria repertae.
Ed. G.Mihailov. Ed. 2-ra emendata. –
Serdicae, 1970. –V.1.
Inscriptiones antiquae orae septentrionalis
Ponti Euxini Graecae et Latinae. Ed.
B.Latyachev. – Petropoli, 1916. – Vol. 1.
Inscriptiile din Scythia Minor Greceşti şi
latine. Vol. 1. Histia şi imprejurimile. –
93
94
ISM.2.
–
ISM.5.
–
SC
SCIV(A)
–
–
Bucuresti, 1983.
Inscriptile din Scythia Minor greceşti şi
latine. Vol. 2. Tomis şi teritoriul sau. –
Bucuresti, 1987.
Inscriptile din Scythia Minor greceşti şi
latine. Vol. 5. Capidava, Troesmus,
Moviodumum. – Bucuresti, 1980.
Studii Clasice.
Studii şi cercetari de istorie veche (şi
arheologia).
Е.А. Соколова
Воспитательные аспекты в образовательной системе
европейского университета в средневековье
Известный отечественный ученый-педагог Н.К. Гончаров считал,
что «без тщательного изучения опыта прошлого невозможно создать
строго научную систему образования. История педагогики анализирует
прошлое, но ее выводы обращены к настоящему и будущему». (1, 363)
Действительно, обращение к самым истокам становления воспитательной системы в высших учебных заведениях дает возможность
объяснить и описать те факты истории образования, которые являются
определяющими в изучении проблемы становления системы
воспитательной работы в педагогических вузах. Такой историографический анализ позволяет изучать проблему в русле логики педагогической науки, показать диалектику перехода от уровней феноменологического описания педагогических явлений к созданию подлинно
научной теории, раскрывающей педагогические закономерности
становления воспитательной системы в вузах.
Вопросы воспитания студентов всегда интересовали ученыхпедагогов. Пожалуй, с самого зарождения высшего, университетского
образования, в эпоху средневековья, формированию элиты уделялось
определенное значение. В те времена педагогика как наука только еще
зарождалась – мысли о религиозно-нравственном воспитании, как
правило, почти всегда содержались в богословской литературе. (2, 44)
Общеизвестно, что педагогическая мысль и практика воспитания и
обучения в эпоху средневековья были пронизаны религиозной
идеологией.
Античные
гуманистические
идеалы
сменились
«проповедью религиозных идей о греховности человеческой природы,
обреченности человека, о бесплодности его усилий в познании. Даже
наиболее образованные философы средневековья Августин (354-430
гг.) и Фома Аквинский (1225-1274 гг.) в своих трактатах утверждали
религиозные догмы». (3, 32)
С другой стороны, именно в период средневековья меняется
сознание европейца и вместе с ним – основы и формы воспитания.
Один из ведущих специалистов по истории средневековья А.Я.
Гуревич в статье «Человек средневековья» пишет: «Средневековый
человек усматривал доблесть не в том, чтобы быть ни на кого не
похожим, но, напротив, в том, чтобы соответствовать образцам и
авторитету, растворять свою индивидуальность в типе, а личное
поведение подчинять строгим требованиям этикета, обычая,
95
традиции». (4, 687) Такое соответствие норме вырабатывалось в
разных сферах, в том числе – образовательной.
С самого начала средневековья (V–XI вв.) обучение осуществлялось
в трёх типах школ: монастырских, соборных (кафедральных) и
приходских. Учителями были духовные лица, получившие навыки
преподавания. Как отмечает исследователь В.А. Шабунина, «они не
щадили учеников за ошибки, преклонялись перед духовными
авторитетами, подавляли личность воспитанника, нивелировали его
индивидуальность». (3, 32) Считается, что особенно характерно это
было для иезуитского воспитания, целью которого выступало
воспитание молодежи в подчинении римскому престолу. Для
достижения цели требовались искусные учителя, прошедшие
специальную подготовку. Именно в иезуитской системе впервые была
введена систематическая подготовка преподавателей. (5)
Иезуиты-преподаватели владели особым мастерством в духовном
воздействии на воспитанников. К.Д. Ушинский писал: «Иезуит был
учителем, воспитателем, товарищем, начальником, духовным
пастырем и духовником своего воспитанника», а тайна их педагогики
заключалась в том, что «иезуиты не ограничивались одним учителем и
поверхностным наблюдением», они «прежде всего, старались покорить
своему влиянию душу воспитанника» (7, 47-49).
Во второй половине средневековья (XI–XV вв.) создаются
внецерковные союзы ученых, профессиональные школы (медицинские,
юридические),
городские
школы
(магистратские,
цеховые,
гильдийские), первые университеты. Автор книг по истории
средневековья Жан Фавье писал: «Школы нуждались в учителях,
знающих основы педагогики и грамматики. Степень магистра давала
возможность заработать кое-какие деньги на средних этажах той или
иной общественной службы, в церкви, в науке» (6, 122). В период
зрелого средневековья потребность в качественном разноуровневом
образовании стала одним из условий подъема в духовной жизни
европейского общества, с центром во Франции. «Этот подъем, – пишет
А.Я. Гуревич, – был бы невозможен без улучшения системы
образования» (4, 638), основой которого стало развитие университетов
с их собственным уставом и этикетом.
К XII веку в Европе возникает острая потребность в высшей школе –
университете, который бы готовил национальную интеллектуальную
элиту. Исследователь В.И. Уколова пишет: «Возникновение
университетов – это прежде всего духовное движение, порыв к
прекрасному – Науке, и хотя история университетской науки не входит
в историю воспитания, тем не менее, в ходе обучения, безусловно,
присутствует воспитательный процесс». (8, 655)
96
Возникновение университетов совпало с развитием средневековых
городов. В XIII веке высшие школы сложились в Болонье, Салерно,
Париже, Монпелье, Палермо, Оксфорде и других городах. «К XV веку
в Европе насчитывалось около 60 университетов. Эти образовательные
учреждения характеризовались стремлением к чистому знанию». (8,
655)
Поступление в университет превращалось в привилегию, поскольку
студент таким образом сразу попадал в благоприятную среду. Фавье в
книге «Франсуа Вийон и повседневная жизнь Франции XV века»
замечает: «В жизни юных школяров было немало хорошего. Занятия,
как правило, велись в домашних условиях, учебные группы были
небольшие, под рукой имелись библиотеки. Не говоря уже о
столовой… В кварталах, где располагались университетские помещения, протекала вся университетская жизнь». (6, 112).
Конечно, в это время великие философы и педагоги, не разделяя
процессы обучения и воспитания, главное внимание уделяли
образованию как процессу получения знаний, вырабатыванию логического мышления. Известный французский историк Жан Фавье так
описывает систему обучения в университетах и колледжах:
«Программа была простая: логика и еще раз логика Искусства мыслить
вполне хватало на восемь – десять лет учебы на факультете… Тривиум
– грамматика, риторика и диалектика – складывался из практических
упражнений, сводившихся прежде всего к диспутам, где аргументация
терялась одновременно и в формализме, и в гвалте. Квадривиум –
арифметика, геометрия, астрономия, музыка – состоял из комментированного чтения нескольких “авторитетов” вроде Аристотеля или
Боэция». Ну а синтез был личным делом учащихся. И удавался он
лишь немногим». (6, 115)
Однако средневековый университет не только формировал логическое мышление и расширял горизонты знаний, он «усиливал смешение
населения» (6, 32), он воздействовал на умы и души, именно благодаря
университетам распространялось светское знание. Жан Фавье пишет:
«Собственный университет постепенно стал символом престижа
сильной власти, предметом гордости местной знати. Получалось, что
тот из властителей, кто не имел учебных заведений, как бы отдавал
другим на откуп право формировать необходимую ему элиту». (6, 32)
Несмотря на господство религиозной идеологии в воспитании и
обучении, в эпоху средневековья в значительной степени были
сохранены и продолжали развиваться в новых исторических условиях
научные и философские знания античности, в том числе и
педагогические. Во времена раннего средневековья (V–XI вв.), как
пишет исследователь В.И. Уколова, «в сфере культуры шла активная
97
переработка и усвоение «мыслительного материала» античности в
соответствии с потребностями начавшего феодализироваться
общества. <…> Это время ознаменовалось деятельностью таких
крупных в истории фигур, как философ, поэт, ученый и теоретик
музыки Боэций, ритор и педагог епископ Эннодий, философ Абеляр и
др.». (8, 625)
Традиции античной науки в средневековой высшей школе опиирались прежде всего на наследие Аристотеля и его идеи воспитания.
Известный русский ученый-педагог Л.Н. Модзалевкий так и пишет:
«Аристотелизм в Европе стремительно набирает силу». (9, 116)
Искусство воспитания, по мнению Аристотеля, должно восполнять
то, чего человеку недостает от природы. Воспитание должно быть
связано прежде всего с развитием нравственного сознания путем
ознакомления с нормами и правилами поведения. При этом их
усвоение выступает не как пассивное заучивание, а как активное
приучение и частая практика, сводимая к организации и выполнению
упражнений. (10) Мыслители античности подчеркивали, что именно в
деятельности человека познается и решается великий закон
необходимости. Это нашло отражение в философии Аристотеля,
утверждавшего, что назначение человека состоит в разумной
деятельности.
С распространением «аристотелизма» усиливается внимание к
вопросу воспитания, в том числе студентов. Понятно, что идеи
Аристотеля о воспитании были приняты средневековыми
университетами. По мнению Аристотеля, следует заботиться о
воспитании юношества, «потому что от невнимания к этому делу
страдает само политическое устройство государства». (9, 119) Особую
популярность приобрел вопрос, которым задавался Аристотель:
«Воспитание должно состоять в развитии мышления или в развитии
нравственности?» и ответ: «Воспитание должно приготовить душу для
восприятия учения о нравственности, воспитание должно быть
развитием, расширением природы человека. Нравственное воспитание
должно воспитывать в питомце добродетель». (9; 120,122)
С одной стороны, высшие учебные заведения выбирают первый
путь: воспитание через развитие мышления, предполагая, что
нравственность должна воспитывать семья. С другой стороны, именно
на этих идеях складывались знаменитые университетские традиции,
дух «университетской корпоративности», воспитывающие питомцев. В
университетах создавалась особая атмосфера, формировавшая
личность школяра.
Казалось бы, в начале возникновения высшей школы в ее задачи не
входило воспитание учащихся. Тем не менее, несмотря на то, что
98
обучение в университетах носило отвлеченный абстрактно-логический
характер, воспитательный процесс в университетской практике
существовал, пусть порой стихийно и нецеленаправленно, шло
воспитание школяров и магистров.
В педагогической науке принято выделять ряд наиболее известных
общих подходов к раскрытию понятия «воспитание». Многие ученые
выделяют воспитание – социализацию; воспитание, осуществляемое
системой учебно-воспитательных учреждений; формирование у
молодежи системы определенных качеств, взглядов, убеждений,
решение конкретных воспитательных задач и т.п. Что касается
средневековых университетов, мы можем говорить лишь о воспитании
в широком педагогическом смысле, имея в виду воспитание
студенческой молодежи, осуществляемое университетами.
Рассматривая воспитание в средневековом университете с точки
зрения характера отношений участников воспитательного процесса,
его можно определить как сочетание стихийного и целенаправленного
воздействий
представителей
старших
поколений
(ректора,
профессоров, студентов старших курсов) на младшие, как
взаимодействие старших и младших при руководящей роли старших,
как сочетание того и другого типа отношений. Воспитание в
средневековом университете часто имеет вероятностный характер,
означающий отсутствие жёсткой корреляции между воспитательным
воздействием и результатом, абсолютную неопределённость сроков и
характера проявления воспитательного результата. Воспитание длится
большей частью стихийно все время пребывания школяра или
магистра в «Alma mater».
Воспитание складывалось из следующих составляющих:
– обычаи и ритуалы, существовавшие в университете;
– воздействие педагога, его пример;
– подражание студентов выбранному педагогу;
– подражание художественным и историческим образцам;
– общение внутри студенческой среды в своеобразных общежитиях;
– формирование чувства корпоративности.
Определенное воспитательное значение имели традиции и ритуалы
университетов. Традиции складываются, когда практическая жизнь из
различных вариантов поступков отобрала и утвердила их в
общественном мнении как нравственную ценность. После этого
начинает работать социальный механизм традиций, обеспечивая
поколений передачу этих ценностей от старших к новым поколениям.
Традиция присуща всем сферам общественной жизни: экономике,
политике, науке, быту, и, конечно, воспитанию. Трудно переоценить
воспитывающую силу традиции. Присяга в присутствии ректора, слова
99
клятвы школяра, вступающего в корпорацию, различные торжества,
безусловно, оказывали сильное эмоциональное воздействие на
молодежь в колледжах, педагогиях и университетах. После сдачи
вступительных экзаменов в университете происходила церемония
посвящения, в которой принимали участие все студенты – от
абитуриентов до магистров. Нового обладателя степени торжественно
вводили в здание университета, «а собравшиеся там магистры
восторженно уверяли вновь прибывшего, что они принимают его в
свой круг. Университетская корпорация по-прежнему оставалась
полновластным хозяином положения». (6, 121). Затем кандидат,
сдавший экзамен, приносил присягу в присутствии ректора. Произнося
слова клятвы и обещая соблюдать устав, школяр вступал в
«иерархию». «Каждый день принималась новая порция лиценциатов,
включавших по четыре человека от каждой нации. Вместе с ними
приходили их учителя, являвшиеся свидетелями и гарантами их
успехов. Ведь благодаря таким торжествам укреплялся и их
собственный престиж». (6, 122)
Фавье так описывает одну из традиций Сорбонны – участие в
открытии ежегодной ярмарки в Ланди: «12 июня там открывалась
специальная ярмарка пергамента, куда ректор и школяры направлялись
торжественным строем с возглавлявшими процессию жезлоносцами.
Важно восседавший на муле ректор был облачен в мантию. Его кортеж
походил одновременно и на крестный ход, и на фарандолу.
Выставленные кожи внимательно рассматривались. Ректор в первую
очередь отбирал пергаменты для дипломов, вручаемых студентам
следующего выпуска. Потом школяры напивались, а учителя исчезали.
И начинался всеобщий беспорядок». (6, 144)
Личность профессора также имела важное значение в воспитании
студентов, и, прежде всего, высокая профессионально-коммуникативная культура университетского профессора, особый стиль общения,
предполагающий у преподавателя наличие таких качеств, как умение
быстро и правильно ориентироваться в динамике разнообразных
ситуаций общения со студентами.
Но, пожалуй, главное, в чем состояла основа воспитательного
процесса в европейских университетах в средневековье – дух корпоративности. Корпоративность являлась своеобразной основой воспитывающей среды средневекового университета. Наличие корпоративного
«университетского климата» как продукта взаимодействия студентов и
профессоров в разнообразных сферах: научно-познавательной,
духовно-нравственной, бытовой, – резко отличал средневековый
университет от других учебных заведений. Дух корпоративности –
неотъемлемая принадлежность любого профессионального сообще100
ства, тем более – средневекового университета. Это четко фиксируемое
чувство принадлежности к особому сообществу, к элитарной группе,
обладающей собственной системой ценностей, отличающей членов
университетского единства от обыкновенных городских жителей.
Корпоративный «университетский» климат пронизывает все компоненты жизненной среды профессоров и слушателей, он включает в себя
идеалы, ценности и приоритеты, составляющие духовное пространство
университетского сообщества в средневековье, отражает его особую
роль и высокий статус.
Жан Фавье очень живо описал эпизод, когда университетские
преподаватели одержали победу над королевскими сержантами,
арестовавшими двух магистров там, где они пользовались
территориальной неприкосновенностью – в университете: «В 1440 году
произошел первый серьезный инцидент, где столкнулись друг с другом
университетские преподаватели и люди из Шатле. Три королевских
сержанта арестовали двух магистров-августинцев прямо в их
резиденции, то есть там, где они пользовались территориальной
неприкосновенностью. Сержантам пришлось явиться с повинной – в
одних рубашках, с факелами в руках – и просить прощения у Alma
mater. Этот случай обсуждался повсеместно. Во увековечение победы
университет заказал одному скульптору мраморную статую». (6, 124)
Во время одной из стычек школяров и сержантов последние
превысили полномочия. «Школяров сначала отлупили, потом
арестовали. Законоведы из Шатле радостно воспользовались
долгожданной оказией, дабы обрушиться на университетские привилегии и вольности. <…> Сержанты навели на университетский квартал
ужас, но магистры быстро пришли в себя. Было проведено расследование. 9 мая на генеральной ассамблее доложили, что парижский Прево
попрал привилегии университета. <…> В результате столкновений
один студент погиб – юный юрист, отличающийся прекрасной
успеваемостью и не замеченный ни в каких порочащих его связях.
Один человек угрожал самому ректору и собирался силой отвести его к
Прево. Ректор добился, чтобы провели расследование. Лейтенанта по
уголовным делам Жана Безона уволили. Человеку, грозившему
ректору, отрубили кисть руки. Короче, людям из Шатле пришлось
целый год просить прощения у магистров и школяров». (6, 129-131)
Воспитанные университетскими традициями школяры сохраняли
верность своему учебному заведению всю жизнь, после возвращения в
родной город или родную провинцию, добившись положения и денег,
заведя семью.
Русский ученый Л.Н. Модзалевский в книге «Очерки истории
воспитания и обучения с древнейших до наших времен» утверждает:
101
«По отношению к университетскому юношеству наука действовала не
вполне воспитательно: нравы были грубы; вражда разделяла учащихся
на множество лагерей; но и это неулегшееся брожение в среде
свободной молодежи было по своим последствиям плодотворнее
прежнего оцепенелого застоя монастырских школ с их суровой,
всеподавляющей дисциплиной». (9, 245)
Думается, Модзалевский излишне категоричен в своей оценке
«воспитательности средневековой науки». В университет приходили
юноши в совершенно «диком» состоянии, в них семья не воспитывала
нравственность. Университет же воспитывал мышление и формировал
весьма ценные свойства студента: ощущение и осознание
корпоративности, пусть даже в таком грубом виде, как уличные драки,
когда сходились горожане и бурши (часто вместе с профессорами) и
корпоративной же свободы, когда посягательство на школяра задевало
честь профессора и ректора.
Сам же Модзалевский позже заметил, что университетская наука
понемногу сглаживала грубые нравы буршей и школяров: «грубость и
испорченность стали понемногу исчезать под влиянием развившейся в
университетах и распространившейся в обществе науки». (9, 248)
Источники
1. Гончаров Н.К. Очерки по истории советской педагогики. – Киев:
Радянска школа, 1970.
2. Хрестоматия по истории педагогики / Сост. И.Ф. Свадковский - М.:
Учпедгиз, 1935.-Т. 1.-639с.
3. Шабунина В.А. Система воспитательной работы в сельскохозяйственном
вузе: Автореферет дисс. д. п. н. – М., 2001.
4. Гуревич А.Я. Человек средневековья // История Европы. Т.2.
Средневековая Европа. – М.: Наука, 1992. – 808с. – С. 685 – 697.
5. Хрестоматия по истории школы и педагогики в России /Сост. С.Ф.Егоров.
- М.: Просвещение, 1974. - 527с.
6. Фавье Ж. Франсуа Вийон и повседневная жизнь Франции XV века. – М.:
Молодая гвардия, 1999. – 414с.
7. Ушинский К.Д. Человек как предмет воспитания. Опыт педагогической
антропологии // Собр. соч.: В 11-ти т. – М.: АПН РСФСР, 1948-1952. – Т.8. – С.
11-682.
8. Уколова В.И. Раннее средневековье. Зрелое средневековье // История
Европы. Т.2. Средневековая Европа. – М.: Наука, 1992. – 808 с.
9. Модзалевский Л.Н. Очерк истории воспитания и обучения с древнейших
до наших времен. – СПб.: Алетейя, 2000. – 429с.
102
М.Ф. Ершов
Город Шадринск ХVІІІ – первой половины ХIХ вв.
и российская армия: проблемы культурного
взаимодействия
Как субъект культуры, провинциальный город играет роль медиатора, соединяющего столичный мир и мир деревень (конкретной
территории), близкий к природе. (1) Вопрос заключается в том, в
какой форме и посредством каких механизмов столичная культура
проецируется на нестоличные пространства.
Для феодальной России ХVІІІ – первой половины ХIХ века была
характерна разобщенность «европейской» и традиционной сфер
культуры. Первая господствовала, зато вторая преобладала количественно. Особенно на колонизируемых землях. Здесь господствующая
культура в значительной мере распространялась с помощью армии.
Основанная как военное укрепление, Шадринская слобода в 1712
году получила статус города. Появилась в городе и новая военная
должность – комендант. Первым шадринским комендантом был
назначен князь В.А. Мещерский. По указу Петра Первого, коменданту,
помимо основных обязанностей, приходилось разведывать золотые и
серебряные руды, отыскивать сокровища из древних курганов. (2)
Военные в это время также выполняли множество административных функций: обеспечивали заготовку казённого хлеба, помогали
осваивать и защищать территории к югy от Исети и т. д. Город существовал как военно-административная единица, место расположения
одного из гарнизонов.
Постепенно, к середине XVІІІ века, оборонительное значение
Шадринска стало падать. Однако ранее заложенные социокультурные
традиции продолжали работать в «автономном режиме». Возникла
обратная связь. Даже не принадлежа к военному сословию, шадринцы
были вынуждены, вне зависимости от своего желания, общаться с
армейской средой, налаживать контакты, заимствовать культурные
стереотипы и традиции.
В городе увеличивалось число военных, которые имели определённые, установленные законом, льготы и помощь от государства. Будучи
неподатной частью населения, они имели явные экономические преимущества, в том числе и стабильность существования, перед мелкими
торговцами и городскими крестьянами. В первую очередь это касалось
ветеранов, которых отличали взаимовыручка, внешний лоск и
достаточно широкий кругозор. Пройдя суровую жизненную школу и
103
приобщившись к некоторым формам культуры господствующих
слоёв, они чувствовали превосходство над большинством населения
маленького города и формировали отношение к армии.
Военные, несомненно, были примером для окружающих и им
подражали. Так, записанные в рекруты перед отправкой сразу же
«примеряли» на себя нормы поведения армейской среды по
отношению к гражданским жителям: они демонстрировали бесшабашную удаль, пили, буянили (особенно усердствовали поступившие в
рекруты по найму). В свою очередь, жители, избавленные от
солдатчины, были вынуждены терпеть выходки недавних изгоев (в
рекруты преимущественно попадали малоимущие и лица, не отличавшиеся примерным поведением), таким образом, психологически
признавая изменение их статуса, ещё не оформленное юридически.
Можно считать, что тяжелая обязанность служить царю компенсировалась для небогатых горожан повышением их социальной роли.
Для многих это был единственный шанс социально реализовать себя.
Об авторитете армии в Шадринске свидетельствуют и события
Крестьянской войны 1773-1775 гг. Зимой 1774 года город находился в
центре восставшего крестьянского края, но не был взят пугачевцами.
Вряд ли это случайно. Общий уровень культуры жителей Шадринска
– по степени вовлечённости в жизнь российского общества – был на
порядок выше по сравнению с обитателями крестьянских поселений.
Это позволило горожанам, невзирая на их социальную ориентацию,
понять самозванство Е. Пугачева. В условиях мятежа военные чины
выступили и как культурный компонент, сдерживающий шатания и
панику, и как организующее ядро обороны города и соседних селений,
в том числе и Далматовского монастыря. В первоначальный период
обороны в городе не было крупных вооружённых сил. Сдерживать
пугачевцев приходилось отставным солдатам, которые руководили
мобилизованными крестьянами. (3)
После подавления Крестьянской войны правительство Екатерины ІІ
начало реформу местного самоуправления. В 1781 году создаётся
Пермское наместничество, в состав которого вошёл и Шадринск с
одноимённым уездом. Одновременно с созданием наместничества
были учреждены уездные штатные команды. С 1787 года
военнослужащие этих команд начали получать единообразную форму,
а также оружие и амуницию, списанные в строевых частях (4).
К концу ХVIII в. военное значение города уменьшилось, и в Шадринске начала действовать гражданская администрация. Документы
свидетельствуют, что 12 апреля 1799 года «по случаю уничтожения
коменданта в Шадринске, повелено определить туда городничего с
отпуском ему на жалование и на канцелярские расходы по 430 руб. в
104
год из казны». (5) Однако военные из города не ушли. Более того, они
стали укореняться в Шадринске, ведь штатная команда состояла из
солдат, выбывших из строевых частей по ранению или выслуживших
определенные сроки службы (по тогдашней терминологии их в обоих
случаях именовали инвалидами). Благоприятный климат и дешевизна
съестных припасов содействовали переезду в город небогатых
отставных офицеров с семействами и офицерских вдов, живущих на
пенсию от государства.
Многие из прибывших жили здесь до самой смерти. Так, на одном
из кладбищ Шадринска был похоронен уроженец Санкт-Петербурга
И.Ф. Илиус (1743-1797), служивший в должности коменданта. Неподалёку от его могилы покоился прах штаб-лекаря Зейделя с женой и
дочерью. (6) Видимо, военного врача можно считать первым
специалистом с высшим образованием, который постоянно жил в
Шадринске. Зейдель не только занимался лечением, но и оказывал
консультативную помощь. Например, 12 сентября 1811 года директор
пермских училищ Н. Попов отдал распоряжение учителю Шадринского малого народного училища Филимонову «научиться у штаб-лекаря
Зейделя прививке коровьей оспы». (7)
В 1811 году штатная команда была преобразована в уездную
инвалидную команду, а в 1816 году все уездные инвалидные команды
были включены в корпус внутренней стражи. Включение в
иерархическую военную структуру благоприятно сказалось на
дисциплине, улучшилось и снабжение ветеранов. (8) Несмотря на
раны и возраст, инвалиды продолжали нести службу. Выставляли
посты, поддерживали порядок в городе, охраняли тюремный острог.
Некоторых, как Авксентьева, направляли сторожами в уездное
училище. Старому солдату, прослужившему сторожем до 1834 года,
было, что рассказать детям. В военных походах 1813-1815 гг. он
побывал в Польше, дошел «до крепости Париженного (вероятно, до г.
Парижа) и обратно в свои границы» вернулся. (9)
Неся службу в караулах, старики-инвалиды нередко простужались,
и в 1819 году командир внутреннего батальона подполковник Дробышевский, после рапорта командира шадринской инвалидной команды
прапорщика Королькова, добился открытия больницы. Несмотря на
сопротивление горожан, им пришлось купить дом и переоборудовать
его в больницу. (10) Впрочем, первый лазарет был создан ещё в начале
ХIХ века. Он понадобился для Селенгинского полка, размещавшегося
в Шадринске на зимних квартирах при перебазировании в Европейскую Россию. (11)
Армия имела в городе военное имущество, в том числе и недвижимость: гауптвахту, пороховой погреб, позднее появились казармы.
105
Часть отставных солдат жила в собственных домах, построенных
благодаря выделенным пособиям (Верхняя и Нижняя Солдатские слободки). (12) Культурное соприкосновение армии и города осуществлялось как в формализованной сфере (смотры, официальные торжества
(13), предоставление квартир высокопоставленным офицерам), так и в
сфере обыденной (непосредственное общение, совместная работа,
вступление в брак военных и горожан).
Разумеется, данные контакты имели не только положительные, но и
отрицательные стороны. Пренебрежительное отношение к обывателям
нередко дополнялось и откровенным самодурством чиновников – бывших офицеров, перешедших на статскую службу, но не расставшихся
с худшими казарменными привычками. (14) И всё же шадринским
ветеранам было чем гордиться. Только в 1834 году в городе
проживали отставные чины (в том числе, и награжденные «Знаком
отличия военного ордена»), некогда служившие в Семёновском,
Фанагорийском,
лейб-гвардии
Егерском,
Шлиссельбуржском,
Томском и других полках, в Гвардейском морском экипаже, в артиллерийских и других частях. (15) Их жизнь оказалась навсегда освящена
теми знаменами, что реяли на полях сражений.
Источники
1. См.: Прокопьев В.Н. О трех уровнях художественной культуры
Нового и Новейшего времени (к проблеме примитива в изобразительных искусствах) // Примитив и его место в художественной культуре
Нового и Новейшего времени. – М., 1983. – С. 6-28.
2. Рябков Н. Г. Шадринск в «Летописном своде» Успенского Далматова монастыря (1712-1818) // Шадринская старина. 1995. Краеведческий альманах / Ответственный редактор С.Б. Борисов. – Шадринск,
1995. – С. 111.
3. Кондрашенков А.А. Очерки истории крестьянских восстаний в
Зауралье. – Курган, 1962. – С. 135-158. См. также: Зырянов А.Н.
Пугачевский бунт в Шадринском уезде и окрестностях его //
Шадринская старина. 1996. Краеведческая хрестоматия (вторая
половина XVII – первая половина XIX вв.). / Ответственный редактор
С.Б. Борисов. Составители С.Б. Борисов и М.Ф. Ершов. Комментарии
М.Ф. Ершова. – Шадринск: Издательство Шадринского пединститута,
1996. – С. 71.
4. Земцов В.Н., Лапин В.А. Екатеринбург в мундире. –
Екатеринбург, 1992. – С. 66-67.
5. Городские поселения в Российской империи. Т. V. Дополнения. –
СПб., 1865. – С. 58.
106
6. Государственный архив Свердловской области (ГАСО). Ф.р.–
2266. Д. 985. Лл. 19, 21.
7. Попов В.Е. Шадринское уездное училище (1812-1881). –
Екатеринбург, 1898. – С. 60.
8. Земцов В.Н., Лапин В.А. Екатеринбург в мундире. –
Екатеринбург, 1992. – С. 66-67.
9. Попов В.Е. Шадринское уездное училище (1812-1881). –
Екатеринбург, 1898. – С. 93-96.
10. Государственный архив в г. Шадринске (ГАШ). Ф. 474. Оп. 1. Д.
113. Лл. 190-192.
11. Попов В.Е. Шадринское уездное училище (1812-1881). –
Екатеринбург, 1898. –. С. 2; ГАШ Ф. 474. Оп. 1. Д. 70. Лл. 72, об., 165166.
12. План Пермской губернии городу Шадринску (1829). Хранится в
Шадринском краеведческом музее. КВФ – 31/1; ГАШ. Ф. 473. Оп. 1.
Д. 1. Лл. 120, 162; Ф. 473. Оп. 1. Д. 2135. Л. 45-47.
13. См.: Борисов С.Б. Празднование победы над Наполеоном в Шадринске в 1814 году // Одиннадцатые Бирюковские чтения. Тезисы
докладов. – Шадринск, 1994. С. 41-43.
14. Атмосфера чиновничьего произвола в Шадринском уезде
показана в статье: Побережников И.В. Мельницы правосудия:
материалы судебно-следственного дела чиновника Н.С. Павлова
(1842-1846) // Уральский исторический вестник № 3. Региональное
развитие России. – Екатеринбург, 1993. – С. 182-207.
15. ГАШ Ф. 427. Оп. 1. Д. 18. Лл. 155- 163.
107
М.В. Булыгина
Из истории первого светского учебного заведения
Зауралья (1789 г.– конец XIX вв.)
Первым светским учебным заведением на территории современного
Зауралья стало малое народное училище для мальчиков, открытое 12
октября 1789 г. История его возникновения связана с государственной
деятельностью Ф.И. Янковича де Мирево, который воплощал в России
идеи Екатерины II о создании массовой системы образования, которая
позволила бы осуществить не только просвещение элитного слоя
населения, но и всех основных сословий. По приказу императрицы в
стране начали создавать малые народные училища, целью которых
было продолжение обучения после приходской школы. Такие училища
создавались в уездных городах и представляли собой начальную школу
повышенного типа, дававшую, однако, азы общеобразовательных
предметов: истории, географии, математики, словесности. В силу
необходимости малое народное училище стало первопроходцем во
многих вопросах воспитания и образования, оно долгое время служило
образцом деятельности в области народного образования не только для
последующих светских учебных заведений, но и для уже существовавших ранее светских.
Когда по Указу 1804 года малые народные училища были
реорганизованы в уездные, в 1812 году и Шадринское училище было
преобразовано в двухклассное уездное. Это же училище стало первым
светским учебным заведением в регионе, где начали преподавать
древние языки (в 1819 г. упоминается преподавание латинского), но
каких либо более подробных сведений по этому вопросу нами не найдено, более того этот предмет не значился даже в расписании. Тем не
менее, училище приобрело первый опыт светского обучения языкам.
Через два десятилетия училище стало четырёхлетним, и процесс
обучения строился по предписаниям, полученным из Перми. В 1822
году было прислано примерное расписание занятий для четырёхклассных училищ с указанием конкретных часов занятий. Занятия начинались с 9 часов утра, и каждый урок продолжался около часа.
Ежедневно у детей было 5-6 уроков с перерывом на обед с 12 до 14
часов. В приготовительном классе проходили сокращенный катехизис,
российский букварь и чистописание. В списке предметов первого
класса мы находим: чтение, священную историю, чистописание и
правописание, российскую грамматику, арифметику. Во втором классе
преподавались: математика и всеобщая география, арифметика, начала
108
геометрии и физики, закон божий, древняя, всеобщая и российская
география, рисование. Практиковалось проведение занятий по одному
предмету по 2-3 урока подряд. В воскресенье предписывалось всем
учащимся два часа до литургии читать «Новый завет вместе с
изъяснением из евангелия». (1)
Относительно приготовительного класса были даны следующие
указания: «учитель должен занимать учеников в понедельник и четверг
после обеда и в прочие дни по 1 часу и по утрам и после обеда в то
время, когда ученики 1 класса занимаются чтением при слушании
какого-либо предмета». (1)
С середины XIX века разрабатывались программы по изучаемым
предметам: русскому и славянскому языкам, арифметике, географии,
истории, геометрии и т. д. (кроме языков, как древних, так и новых).
Причём программа составлялась каждым преподавателем отдельно и
имела некоторые различия, но в целом придерживались образцов
программ Министерства народного просвещения. Так, например, по
русскому языку во 2-м классе на III четверть на 52 урока
планировалось: повторение пройденного из грамматики и письменные
упражнения и разборы, объяснительное чтение 13 статей из хрестоматии Полевого, чтение по-славянски и перевод на русский язык. По
геометрии за 18 часов планировалось изучить конус, цилиндр и шар,
дать понятия о плоскости, кривой поверхности, круге, окружности,
хорде, радиусе, диаметре, секторе, сегменте и касательной. В IV
четверти по всем предметам планировался довольно обширный
повторительный курс. (2)
С 1826 г. можно проследить успеваемость по четвертям и оценки на
выпускных и годичных испытаниях. Например:
Таблица успеваемости учащихся по классам
Приготовительный
(10 учеников)
1
2
3
3
6
1
1 класс
(8 учеников)
1
2
3
3
4
1
2 класс
(9 учеников)
1
2
3
5
4
-
Условные обозначения: «хороших», 2- «средственных», 3-«дурных».
В 1839-40 учебном году училищу было предложено перейти на
преподавание по методу взаимного обучения, когда старшие учащиеся
проходили материал с учителем, а затем объясняли его младшим.
С середины XIX века сохранились более подробные отчеты о
годичных испытаниях учеников. Испытания проходили в соответствии
109
с § 74 Устава учебных заведений, присутствовали все учителя,
протоиерей Спасо-Преображенского собора, штатный и почётный
смотрители. По окончании проводился «торжественный акт», сценарий которого, – включавший песнопения, чтение стихов учениками,
приветственные речи учителей и учеников, – утверждался смотрителем
училища. Система оценивания отличалась от современной: отметка
ставилась за способности, прилежание, усилия, поведение. Отдельной
графой отмечалось количество пропущенных занятий. Экзаменационная оценка складывалась из оценки учителя и рекомендуемой оценки
экзаменатора. На протяжении нескольких лет оценки были довольно
слабыми, особенно по чистописанию и российской грамматике.
Кроме обязательных предметов разрешалось вводить дополнительные. Так, в 1845 году таким предметом стала бухгалтерия и науки о
торговле, которые преподавал за двойное учительское жалованье (428
руб.) Б.И. Юргенс – выпускник Петербургского коммерческого
училища в звании кандидата коммерческих наук. Курс обучения
включал материал: «о сословиях, занимающихся в России торговлею, о
значении прав и обязанностей, определенных существующими законами, о разных видах торговли, первоначальные понятия в бухгалтерии,
об орудиях торговли, сравнение ценности иностранных монет с
русскими, о ярмарках и о кредитной системе России». Годовой курс в
4-м классе был рассчитан на 68 часов. Но опыт дополнительного
образования не увенчался успехом из-за образа жизни преподавателя –
молодой человек вёл столь разгульную жизнь, что многие родители не
решились доверить ему своих детей.
Бухгалтерский класс просуществовал 5 лет, но, тем не менее, это
был первый опыт шадринских купцов двигаться в ногу со временем,
впервые они попытались вложить капиталы в образование.
Неотъемлемой частью процесса обучения во всех учебных заведениях России являлись наказания, как наиболее действенное средство
«возбуждения ума и просветления памяти». Скорее всего, в шадринском училище также использовались телесные наказания, но документальных свидетельств нам не встретилось. Напротив, в документах
за 1815 г. находим «Правила училищного комитета о наказании
учеников и как надо поступать учителю в классе». (3) Правила
содержали рекомендации учителям по наведению дисциплины, определяли наказание за прогулы, опоздания и прочие нарушения. Между
учителями учреждалось дежурство с целью наблюдения за учащимися
до занятий и на переменах. Ученикам не разрешалось шалить в
помещении училища и возле него, за это ученика отводили в класс и
оставляли там одного. До занятий дежурные учителя должны были
«собирающихся учеников заставлять приготовляться к научению и не
110
позволять им заниматься резвостями». (3, 1) За шалости и провинности
не отпускали домой после уроков; всех учащихся собирали в одном
классе и под надзором учителей заставляли заниматься уроками. Так
могло продолжаться до 9 часов вечера. Такие же наказания ждали
нерадивых учеников, не готовившихся к урокам. Предписанием предлагалось введение подобия современного дневника для учащегося, но
предполагался он только для «проблемных» учеников: злостных нарушителей дисциплины и прогульщиков. Особенно остро стояла проблема пропуска занятий. За отсутствие в училище наказания были самыми
серьезными – от записи в специальную книгу до заключения в особо
отведенную комнату – карцер: «Кто пропустил без уважительной
причины, – сажать в карцер на столько дней, сколько он пропустил».
И, наконец, предусматривалось отчисление из училища, «если
поведение будет так худо». (3, 2-3)
Если телесные наказания и были, то, скорее всего, до 1826 года,
когда от директора пермских училищ учителю Чернавину пришло
указание следующего содержания: «Сообразно Высочайше Коронованному Уставу учебных заведений, и предписанием Высшего Училищного начальства подтверждается сим запрещение употреблять для
наказания учащихся лозы, линейки и тому подобное, в случаях,
требующих взыскания, поступать на основании руководства, изданного для учителей 1 и 2 классов Народных училищ». (4)
Необычным для маленького уездного города был и учительский
состав. Учителя для училища первоначально были направлены из
духовных семинарий: первым учителем был Павел Андроников из
класса поэзии (5 класс из 8-летнего курса) Тобольской духовной
семинарии, который прибыл в Шадринск 17 ноября 1789 года и привёз
с собой книги для обучения: «Руководство учителям», «Азбучные таблицы», «Российские буквари», «Арифметика», «Прописи», «Руководство к чистописанию», «Правила для учащихся», «О должности человека», «Сокращенные катехизисы», «Священные истории». Жалования
ему было положено 150 руб. в год. Через год был открыт второй класс
и приглашен второй учитель – Семен Иванович Филимонов, который
окончил полный курс Вятской духовной семинарии, имел сан
священника, но всю свою жизнь проработал школьным учителем.
К 1847 г. училище было самым крупным учебным заведением города и насчитывало 7 учителей-предметников. Недостающих учителей
назначали приказом вне зависимости от желания самого преподавателя
и так решали проблему нехватки кадров. Все учителя оканчивали
учебные заведения в других регионах России, происходили из духовного сословия, обер-офицерских детей, реже мещан, большинство –
православные. Только один учитель предположительно был из семьи
111
вольноотпущенных крестьян – коллежский регистратор Геннадий
Шипов, учитель чистописания, черчения и рисования. (5) Среди других
учителей называются:
1. Коллежский асессор Афанасий Митрофанович Чернавин, 50 лет,
из духовного сословия, штатный смотритель Шадринского уездного
училища, уроженец Пермской губернии, окончил курс Пермской
семинарии, Советом императорского университета направлен
учителем второго и рисовального классов в г. Шадринск, женат, имеет
4 детей. Жалованья имеет 285 руб. в год, пенсия 285 рублей и 57
рублей на разъезды.
2. Законоучитель, священник Кенсорин Архипов, уроженец
Пензенской губернии, из духовного сословия, православный, учился в
Пензенской семинарии, 45 лет.
3. Коллежский секретарь Виктор Никитич Гессен, учитель русского
языка, 25 лет, уроженец Пермской губернии, православный, сын
титулярного советника, окончил курс в Пермской гимназии, холост.
Жалования имеет 214 рублей.
4. Иван Войцехович Семдомский, учитель арифметики и геометрии,
уроженец Волынской губернии, сын штабс-капитана, обучался в
Ровенской гимназии, по окончании испытаний направлен в Шадринск,
женат, детей нет. Жалования имеет 214 рублей.
5. Александр Иванович Калачев, из мещан, учитель истории и
географии, 25 лет, уроженец Могилевской губернии, православный,
обучался в Санкт-Петербургском Главном педагогическом институте,
по окончании курса наук с аттестатом определен учителем, холост.
Жалования имеет 214 рублей.
6. Богдан Иванович Юргенс, 21 год, уроженец Санкт-Петербургской
губернии, лютеранского вероисповедания, сын купца, окончил СанктПетербургское коммерческое училище, по окончании курса наук со
званием кандидат и с высочайшего соизволения определен учителем
бухгалтерии и наук о торговле в уездное училище с 1 января 1845 года.
Холост, жалования имеет 428 рублей.
7. Коллежский регистратор Геннадий Яковлевич Шипов, учитель
чистописания, черчения и рисования, 26 лет, уроженец Пермской
губернии, православный, из господских людей (то есть вольноотпущенный – рядом в документе стоит вопрос «не из крепостных ли?» –
М.Б.), обучался в Екатеринбургском уездном училище и по
удостоверению императорской академии художеств допущен к
исправлению должности учителя чистописания, рисования в уездном
училище, холост. Жалования имеет 71 рубль.
Из приведенных данных видно, что для того времени уездное училище имело сильный педагогический состав, судя по образовательному
112
цензу. По крайней мере, он был лучшим в уезде. Так как своих
образовательных учреждений, выпускающих учителей, в регионе не
было, то они направлялись из других регионов России, обогащая тем
самым культуру города.
Первых учеников малого народного училища было 19. Все
мальчики, дети солдат или «податного сословия». В дальнейшем их
число постоянно росло и насчитывалось: в 1826 г. – 43 ученика (в
подготовительном – 15 человек), в 1840 – 36 учеников, в 1850 г. – 57
учеников, из них: в третьем классе 7 учеников в возрасте от 14 до 17
лет, во втором и первом классах данные на 50 детей в возрасте от 12 до
17 лет. В списке только 1 мальчик в возрасте девяти лет –
первоклассник Хардин Алексей из дворян. Возраст крестьянских детей
при поступлении в училище, как правило, выше. Больше всего училось
детей мещан, обер-офицеров и крестьян. В дальнейшем количество
учеников постоянно увеличивалось и к концу XIX столетия насчитывало 148 человек. К привилегированному сословию относилось лишь 5%,
остальные 95% были из «низшего сословия». По вероисповеданию они
распределялись таким образом: православных – 140, единоверцев – 3,
раскольников – 2, римско-католического – 1, лютеранского – 1,
иудейского – 1.
В 1881 году училище было преобразовано сначала в трёхклассное, а
затем в 1884 г. – в четырёхклассное, и этим училище обязано введению
в курс преподавания иностранного языка. Таким образом, оно стало
первым в уезде, где стали изучать новые иностранные языки.
В 1884 году по ходатайству Шадринского уездного земства и
городской думы в училище было введено преподавание нового
иностранного языка для желающих. И это стало ещё одной важной
вехой в развитии светского образования в регионе.
Обучением языкам в училище занимались и раньше, но это были
древние языки (латинский), и каких-либо сведений о процессе его
изучения или преподавания не сохранилось. Скорее всего, его также
относили к дополнительным предметам и обучали только желающих.
Не сохранилось и имени учителей, преподававших латинский язык,
можно только предположить, что это было дополнительной нагрузкой
для кого-либо из учителей-предметников. Но в 1819 году совет Императорского Казанского университета обратил особое внимание всех
учебных заведений повышенного типа на обучение латинскому языку,
так как «сей язык по 5 пункту уложения учебных заведений положен в
число прочих гимназических курсов. Познание оного нужно для тех,
кои пожелают быть приняты в студенты университета». (6) 3 апреля
1819 года на адрес Шадринского уездного училища приходит предписание за № 117: «…Всем преподавателям в Шадринском училище для
113
надлежащего исполнения в копии предписание Совета Императорского
Казанского Университета от 21 марта за № 351 о том, чтобы ученики в
учебных заведениях рачительно обучаемы были латинскому языку и
Закону Божию». (6)
Ещё один указ для «прочтения в присутствии всех преподавателей»
находим несколько лет спустя в документах этого же училища.
Касается он преподавания новых языков. После проверки знаний по
всем предметам, проведенной в 1847 году, из Перми пришёл указ
ознакомить с результатами проверки все другие учебные заведения
региона. В отчете отмечались успехи учащихся по некоторым предметам, например, по латинскому и немецкому языкам. При этом особо
отмечалась роль учителя в процессе обучения: «…в немецком языке,
преподаваемом учителем Шмидтом, успехи весьма значительны,
ученики его приобрели очень большой запас слов, и многие из высших
классов не только свободно переводят, но и понимают язык разговорный». (7) Этот отчет предлагал определенный ориентир в преподавании иностранного языка – учащиеся должны были не только читать
и писать, но также понимать разговорную речь и свободно переводить.
При отсутствии единых требований к процессу обучения и программ
по иностранным языкам это можно рассматривать как некую цель
деятельности учителей.
В этом же документе описан и отрицательный опыт преподавания
нового языка – французского, при этом слабые знания учащихся
вменяются в вину преподавателю: «недовольно основательными
признаются знания учащихся во французском языке, причину следует
приписать преподавателям – Габову, Телешеву, Гамулену, под
руководством которых эти ученики обучались значительное время и
которые были признаны впоследствии по разным причинам не способными должностям учителей». (7, 5) Обучение французскому языку
было поручено другому преподавателю, и дела пошли значительно
лучше, как отмечается в отчете.
С преобразованием в четырёхклассное уездное училище введение в
программу новых иностранных языков стало обязательным. История
введения немецкого языка представляется нам достаточно интересной.
В 1883 году на собрании Шадринской городской думы решался
вопрос о возможности получения в г. Шадринске такого образования,
которое бы позволило продолжить учебу в учебных заведениях повышенного типа в Уральском или Сибирском регионе. Камнем преткновения стал иностранный язык: именно из-за незнания новых и классических иностранных языков дети местных купцов и мещан не могли
быть приняты в некоторые учебные заведения Екатеринбурга, Челябинска, Перми, Тобольска и т. д. А те ученики, которые все-таки
114
продолжали там учебу, имели неудовлетворительные оценки по этим
предметам, и им часто грозило отчисление.
Первоначально городские власти под напором земской и городской
общественности ходатайствовали об открытии в городе реального
училища, где бы дети могли продолжить свое обучение, но из письма
от попечителя Оренбургского учебного округа становится ясно, что
Министерство народного просвещения затягивает вопрос с разрешением на открытие. «Сочувствуя местному населению», попечитель
посоветовал «найти возможным организовать в г. Шадринске училище
таким образом, чтобы оно соответствовало потребностям местных
жителей, например, добавлением преподавания одного из иностранных
языков для желающих». (8)
По решению городской думы была создана комиссия, которая после
детального изучения вопроса пришла к выводу о возможности
преобразования городского трёхклассного училища в четырёхклассное: «для чего необходимо преподавание новых иностранных языков
в двух старших отделениях училища: в 5-м – французского, а в 6-м –
французского и немецкого языков. Так как недельная нагрузка
составляла 24 урока, то, принимая во внимание возраст учеников,
добавление уроков могло служить ущербу здоровью детей» (8), то
решено было ввести только один иностранный язык – немецкий, как
наиболее употребительный. Целью его изучения было «облегчить
учащимся по окончании курса поступление в 4-й или 5-й класс
реального училища». (9)
Средства на содержание учителя выделили земство и город, но при
этом оговаривалось условие, чтобы этот же учитель вёл и графическое
искусство. Найти подходящего преподавателя оказалось не просто –
ведь в регионе не готовили учителей вообще, а преподавателей
иностранных языков тем более. Поэтому первое время обходились, что
называется, своими силами, а в 1884 году в училище прибыл преподавать Конрад Отт, видимо, немец по национальности. Он со всей
тщательностью взялся за науку. Прежде всего, им была составлена
упрощённая программа, только для учащихся одного (3-го) класса.
Затем он начал деятельность по увеличению часов на иностранный
язык в училище. Количество отводимых на этот предмет часов
начальством (читай: Бобровым) он считал недостаточным, при этом
Отт с немецкой пунктуальностью доказывал педагогическому совету,
инспектору училища и вышестоящему начальству, почему необходимо
и за счет чего можно произвести увеличение сетки часов. Веским
доводом в пользу учителя было то, что из-за недостаточного
количества времени, отводимого на иностранный язык, учащиеся не
могли получить подготовки, необходимой для училища данного типа.
115
Поступление выпускников в реальные училища было по-прежнему
сложным, так как там язык преподавался на более высоком уровне и
для него отводилось больше часов. А что говорить о высшем образовании!
«…Училище сделали 4-х классным с той целью, чтобы была возможность поступить в реальное училище. Для этого и ввели иностранный язык. Но, пробыв здесь учителем почти целый год, я пришел к
заключению, что в том объеме, в каком по необходимости преподается
здесь иностранный язык, ученики, оканчивая курс, не будут достаточно подготовлены для поступления в 4 класс... Поверхностная подготовка по немецкому языку … неминуемо вызовет невозможность для
воспитанников, которые перейдут в реальное училище, идти вровень с
их товарищами, и та цель, которая имелась в виду при введении
немецкого языка в нашем училище, окажется недостигнутой», – пишет
Отт в очередной докладной руководству.
Свое предложение учитель доказывает, сравнивая процесс обучения
в четырёхклассном и реальном училищах. Во-первых, в реальном
училище преподавание языкам начиналось со второго класса и к концу
года уже заканчивалось преподавание этимологии и давались понятия
о синтаксисе. Для этого в реальном училище отводилось по 8-9 уроков
иностранного языка в неделю. В четырёхклассном же училище
иностранный язык преподавался в 3-х–4-х классах, где было
предусмотрено по 3 урока в неделю, что составляет 1/3 от числа уроков
реального училища. «Таким образом, – заключает учитель, – в
реальном училище к Пасхе проходят 45 параграфов из хрестоматии
Ганнемана, тогда как учитель Отт, не пропустив ни одного занятия,
смог пройти только 38 параграфов. При условии прохождения этих
параграфов не остается времени на повторение, а между тем от
подобных повторений зависит прочность знаний воспитанниками
пройденного». Среди условий, препятствующих усвоению языка,
называются: «местные условия», которые ещё «сокращают учение и
делают его менее удобным. Тогда как в центрах, обладающих
реальными училищами, воспитанники принадлежат к более развитым
классам населениям. Шадринское уездное училище же наполняется
почти исключительно сыновьями торговцев, мещан, отчасти крестьян.
Поэтому изучение иностранного языка представляет для них значительные трудности, особенно вначале».
Судя по документам (аттестатам, экзаменационным ведомостям,
переписке с Пермской дирекцией) учителю удалось настоять на своем
и получить значительное увеличение учебного времени на немецкий
язык. Бесспорным доказательством тому служит составленная Оттом
новая, более объемная программа для 3-го и 4-го классов, по которой
116
мы можем судить о планах преподавателя. В 3-м классе планировалось
изучить «правила о произношении букв и их сочетаний, плавное
чтение», достаточно обширный грамматический материал, которому
уделялось, пожалуй, самое большое внимание в курсе обучения,
учащимся предлагались сведения из синтаксиса и, конечно же,
переводы с русского на немецкий. В 4-м классе предусматривалось
дальнейшее подробное изучение сведений из грамматики немецкого
языка, ряд правил из синтаксиса, «устный и письменный перевод с
немецкого языка и обратно лёгких статей и фраз, наиболее развитых и
искусственных, знание наизусть басен и стихов». (10) Переводы
делались из хрестоматии Ф. Ганнемана: на 3-й класс планировалось
перевести 15 параграфов, а на курс 4-го класса – 25.
Оценку деятельности училища по другим предметам находим в
«Отчетах» инспектора четырёхклассных городских училищ. Так,
преподавание закона божьего он находит вполне удовлетворительным,
считает, что законоучитель знает свой предмет хорошо, но критикует
некоторые методы его преподавания. Например: «Урок свой начал с
сообщения нового. Такого порядка нельзя признать правильным; принято, и совершенно основательно, правилом, что новому уроку должно
предшествовать повторение старого и потому изложение нового отнесено на вторую половину часа. Новый урок предложен ученикам в
крайне быстром и обильном по содержанию монологе и притом книжным языком… Такой способ преподавания не может быть признан
правильным – лица учеников в это время изображали непонимание».
Давался совет: излагать урок плавной речью, соединять с показыванием и необходимым разъяснением «фактов отдалённой эпохи», тогда
обучение было бы более понятным. К недостаткам в преподавании
были отнесены торопливость и нетерпеливость учителя, «раздражение,
которое допускается при спрашивании учеников». При этом
описывается конкретный случай, когда ученик «отвечал из старого и
затруднился»: Вместо того, чтобы помочь ученику, законоучитель
неожиданно сказал: «Сиди, плохо, не повторял» – и ученик сел в
недоумении. Законоучитель при «неисполнении учеником указанных
условий немедленности, быстроты и безостановочности ответов»
раздражался и делал замечания «в неаккуратности, личности и проч.»
Из всего этого инспектор заключал, что знания учеников по закону
божьему (а именно ему уделялось в отчете особое внимание) – «в
самом преподавателе» и что, «подвергая суду учеников, преподаватель
часто судит себя самого». (11)
Преподаванием многих предметов (правописания, арифметики,
геометрии) проверяющий остался доволен: «учителя и методы
одобряются, ответы учащихся обнаруживают хорошее знание
117
пройденного». Особо отмечаются им занятия по геометрии, которые
вел учитель М.Г. Визгин: «Повторительная геометрическая беседа
ведена вполне логично, живо и с непременным указанием свойства
тела на модели, а бойкие и сознательные ответы учеников обнаружили
основательное знание пройденного». В методике преподавания
Визгина отмечаются ровное и спокойное отношение, умение
привлекать к работе всех учеников.
Более резкие замечания были сделаны учителю словесности: «В
спрашиваньи учеников я заметил некоторую нетактичность», дело
заключалось в том, что все опрошенные ученики оставались стоять и
«уставали без дела». Во время урока спрашивались немногие ученики,
сидящие, в основном, на первых партах, сидевшие сзади переставали
быть внимательными и начинали пошаливать. (11, 56)
Относительно дисциплины в училище инспектор остался доволен.
Шадринское училище неоднократно входило в историю образования
региона своими нововведениями, но особое впечатление произвело на
жителей города участие в его судьбе купца Ф.А. Соснина. В конце
столетия, когда училище стало популярно среди городского и
сельского населения и количество учащихся превысило 150, остро
встал вопрос с помещением. Постройка собственного здания для
училища была делом слишком дорогим и не под силу городу,
арендовать просторные здания было тоже непросто – их в городе было
немного, ещё меньше было строений из камня. Тем не менее, с 1892 г.
училище помещается в собственном каменном здании, пожертвованном для него купцом-миллионером Сосниным. Этот щедрый подарок,
как отмечают очевидцы, произвёл сильное впечатление на жителей
города, так как «хоромина была о двух этажах», выглядела очень
респектабельно и многие родители захотели отдать своих детей только
в это учебное заведение. Об этом пожертвовании стало известно
пермскому губернатору, а тот, в свою очередь, доложил царю. В
результате Александр ІІІ приказал передать купцу величайшую благодарность и наградить золотой медалью «За усердие» на Андреевской
ленте. Город присвоил ему звание почетного гражданина, а Земляная
улица была переименована в Соснинскую. (12, 13)
Особую известность на территории Урала училище приобрело
благодаря введению в программу обучения ручного труда. Инициатором этого нововведения был хорошо известный в городе человек –
инспектор училища Бобров. Ручной труд был особой гордостью
училища. Преподавал его сам инспектор, который трижды специализировался по ручному труду в Петербургском учительском институте
(1900, 1901, 1903 гг.). Под его руководством проходили выставки
самодеятельного творчества и мастерства учащихся, а одну из них
118
приурочили к выставке известного русского художника, профессора
исторической живописи, уроженца г. Шадринска Ф.А. Бронникова.
Огорчителен лишь тот факт, что уроками ручного труда были
заменены уроки немецкого языка, на чём в течение многих лет
настаивал Бобров.
Упоминавшийся выше учитель немецкого языка Конрад Отт
добился определенных успехов в обучении мальчиков, что в небольшом уездном городе при необязательности предмета было не так-то
легко. Тем не менее, немецким языком занималось в 1885-1886
учебном году 10 учащихся выпускного четвёртого класса – из 14, в
третьем классе – 15 из 24 учеников. Это при том, что уроки иностранного языка оплачивались родителями учащихся дополнительно.
Оценки учащихся редко были плохими, правда, и отличных отметок
преподаватель тоже ставил мало.
Со сменой инспектора училища отношение к иностранному языку
ухудшилось: если раньше его признавали необходимым, но сложным
для понимания и обеспечения хорошего преподавания предметом, то
новый инспектор училища решил отказаться от иностранного языка в
пользу других предметов.
К. Отт преподавал в училище до 1897 года, затем его место, по
решению инспектора училища Боброва, занял Визгин, преподаватель
арифметики, географии и черчения. По мнению инспектора, он
«приобрел опытность в деле преподавания» (13). Учитель М.Г. Визгин
имел одну из самых больших нагрузок в училище, помогал Боброву в
устройстве метеорологической станции, даже был награжден за это, но
его познания в иностранном языке были в пределах когда-то давно
законченной Пермской гимназии. Визгин изучал там латинский язык (с
оценкой «достаточно»), греческий («средственно») и немецкий
(достаточно»). (14) Качество преподавания при новом учителе
значительно снизилось, количество учеников резко уменьшилось.
Кроме того, в реальных училищах с 1892 года было введено ещё и
изучение французского языка, и те ученики, которые достаточно
усвоили немецкий, всё равно оказывались в сложном положении при
поступлении в другое училище. Все это дало возможность Боброву
просить городское и уездное земство переассигновать деньги,
предусмотренные на преподавание немецкого, на ручной труд, что,
несмотря на протесты некоторых гласных думы, было сделано.
Отчеты о состоянии городского четырёхклассного училища за
первые годы нового столетия обнаруживают нацеленность руководства
училища на дальнейшее расширение преподавания ручного труда.
Таким образом, из-за невостребованности изучения и частично из-за
отсутствия квалифицированного преподавателя первый опыт введения
119
новых иностранных языков в Шадринском 4-хклассное училище
оказался неудачным.
Тем не менее, нельзя переоценить ту огромную роль, которую
сыграло училище в развитии всей системы светского образования не
только в Зауральском регионе, но и на Урале в целом. Оно может быть
названо первопроходцем во многих новых вопросах образования и
воспитания, в том числе и в практике преподавания ручного труда.
Источники
1. Государственный архив в г. Шадринске (ГАШ). Ф. 482. Оп. 1. Д.
77. Дело о предписании начальства от 6 сентября № 150 с
приложением распределения учебных предметов и часов для
единообразного учения учеников в училищах. 1822 г.
2. ГАШ. Ф. 482. Оп. 1. Д. 305. Расписание по четвертям учебного
года за 4 четверть 1885-1886 гг.
3. ГАШ. Ф. 482. Оп. 1. Д. 33. Лл. 1-6. Правила училищного комитета
о наказании учеников и как надо поступать учителю в классе.
4. ГАШ. Ф. 482. Оп. 1. Д. 33. 1826 г.
5. ГАШ. Ф. 482. Оп. 1. Д. 241. Формулярный список о службе и
достоинстве классных чиновников Шадринского уездного училища за
1847 г.
6. ГАШ. Ф. 482. Оп. 1. Д. 50. Л. 2. Дело по предписанию Директора
Пермских училищ о преподавании латинского языка. 1819 г.
7. ГАШ. Ф. 482. Оп. 1. Д. 235. Отчёт по обозрению учебных
заведений Пермской дирекции. 1947 г. Л. 5.
8. ГАШ. Ф. 474. Оп. 1. Д. 1368. Лл. 40-42. Отчёты Шадринской
городской думы. 1883 г.
9. ГАШ. Ф. 492. Оп. 1. Д. 1970.
10. ГАШ. Ф. 482. Оп. 1. Д. 310. 1884-1885 гг.
11. ГАШ. Ф. 482. Оп. 1. Д. 305. Лл. 53-57.
12. ГАШ. Ф. 473. Оп. 1. Д. 95. Дело о пожертвовании в г. Шадринске купцом 1 гильдии Сосниным Ф.А. двухэтажного каменного дома
для помещения 4-х классного училища и зачислении г. Соснина в
почетные граждане города. 1891-1893 гг.
13. ГАШ. Ф. 482. Оп. 1. Д. 327.
14. ГАШ. Ф. 482. Оп. 1. Д. 301. Формулярные списки учителей. 1882
год.
120
Л.Л. Кучак
Общественные комитеты в Западной Сибири
весной-летом 1917 года
Как и по всей России, в Западной Сибири местное общество быстро
откликнулось на известия о революции в Петрограде. Сначала
развитие событий имело спонтанный характер. Однако местные
общественные лидеры быстро поняли, что центр не спасет от хаоса и
анархии,
и начали создавать новые общественно-политические
структуры, которые отражали реальное соотношение политических сил
на местах. Оценивая обстановку, сложившуюся на местах, эксперты
Государственной думы отмечали: «В первые дни переворота в городах
спешно возникли общественные организации для охраны порядка.
Быстро образовывались комитеты и местные советы рабочих и
солдатских депутатов, реформировались общественные учреждения,
принимая в себя поток демократических элементов». (1)
Среди новых организаций и учреждений самыми массовыми и
авторитетными оказались временные общественные комитеты. Они
организационно оформляли народное движение в ходе Февральской
революции и наиболее полно выражали стихийный демократический
потенциал российского общества. В большинстве регионов России они
чаще всего именовали себя комитетами общественной безопасности
(далее - КОБ), принимая название аналогичного органа власти времен
Великой французской революции. Однако в Западной Сибири наиболее
распространенным было другое название – исполнительный комитет,
особенно на уездном и волостном уровнях.
В становлении новых институтов власти и участии в этом
общественных комитетов Западной Сибири было много общих черт с
аналогичным процессом в России в целом. Вместе с тем, в этом
регионе имелись и определенные особенности.
Прежде всего, большинство городских комитетов сформировалось
раньше уездных - ещё в первые дни марта (2-3 марта), т.е. в течение
нескольких дней (до 5 марта) комитеты являлись единственными центрами местной власти. Не были созданы и общегубернские комитеты.
В то же время можно отметить, что, если образование различных
общественно-политических структур в крупных административных и
политических центрах (во всех губернских, а также части уездных
городов) протекало почти одновременно, то в целом на большей
121
территории Западной Сибири, создание советов несколько отставало от
создания временных общественных комитетов. Например, в один и тот
же день образовались временные общественные комитеты и советы в
Тюмени (2 марта), с разрывом в 2-3 дня происходила их организация в
Тобольске, Кургане, Омске и других городах.
А в небольших уездных и безуездных городах, например, в г. Таре,
общественный комитет образовался 5 марта, а совет - 25 марта, в
Тюкалинске, соответственно - 5 марта и в мае (2). Еще медленнее
складывались советы в сельской местности. В то же время временные
общественные исполнительные комитеты были образованы почти во
всех селах и волостях. Такое соотношение существенно не изменилось
и в последующие месяцы.
Более отчетливо и полно проявилась в Западной Сибири и такая
черта в формировании общественных исполнительных комитетов в
городах, как их коалиционность. Подавляющее большинство городских
комитетов, такие как Тобольский, Омский, Тарский, Тюкалинский, а
также первые составы Тюменского и Петропавловского, в которых
цензовая общественность и представители партии кадетов имели наибольшее число мест, сразу же возникли как коалиционные, со значительным влиянием в них умеренных социалистов, особенно эсеров.
На наш взгляд, спорным является объяснение причин этого явления
тем, что в Западной Сибири «оказались более сильными и держались
более продолжительное время иллюзии парламентаризма». (3)
Изучение причин активного участия населения Западной Сибири в
разнообразных общественных комитетах невозможно без учёта
особенностей экономического и социально-политического развития
этого региона в условиях революции 1917 г.
Как представляется, решающее влияние на общественнополитическую ситуацию первых месяцев после Февральской
революции в Западной Сибири оказали три фактора:
1) относительное экономическое благополучие и не столь ярко
выраженное социальное расслоение, как в центральной России и на
Урале, что обусловило отсутствие почвы для широкого
распространения леворадикальных идей;
2) специфика государственной системы местного управления,
которая проявлялась, прежде всего, в отсутствии системы местного
самоуправления на уровне уездов;
3) эти две особенности способствовали более сильному проявлению
третьего фактора – преобладающего влияния партий умеренных
социалистов, особенно эсеров.
В советской исторической литературе обычно отмечалось, что
главную роль в создании общественных комитетов играли городские
122
думы. (4) Однако для Западной Сибири это утверждение справедливо
только в отношении Ишима, Кургана, Тары и Петропавловска. В этих
городах, действительно, инициатива в создании и организации
деятельности комитетов принадлежала непосредственно городским
думам. Но в большинстве западносибирских городов они
образовывались на объединенных собраниях или совещаниях членов
городских дум и представителей различных общественных
организаций, учреждений, предприятий, политических партий.
Зачастую такие решения позднее оформлялись как постановления
городских дум, что и вызывало разночтения в исследовании этого
вопроса. Именно таким образом было оформлено создание
Тюменского, Томского и некоторых других комитетов (5).
В Тюмени, Омске, Петропавловске собрания и совещания
общественности, принявшие решение об организации исполнительных
общественных комитетов, также были созваны городскими управами.
(6) Но впоследствии они могли быть отстранены от участия в создании
комитетов. Так, в Омске городская дума под давлением
общественности была вынуждена пойти на созыв объединенного
совещания гласных думы и представителей общественных
организаций, которое было назначено на 2 марта 1917 г.
Думцы рассчитывали сохранить и упрочить свои позиции в
сложившейся ситуации, поэтому на совещании они отказались
предоставить присутствующим делегатам от общественности (от
Союза городов, правлений кооперативов, партийных организаций,
руководству военно-промышленного комитета, биржевых комитетов и
членам рабочей группы военно-промышленного комитета) право
решающего голоса. Последние в знак протеста покинули совещание и
организовали собственное собрание. Именно это, без участия гласных
думы, новое собрание приняло постановление о формировании
Омского коалиционного комитета и избрало в его состав 15 человек.
Городская дума не имела своих представителей в этом комитете.
Единственный из членов комитета гласный городской думы Д.С.
Каргалов был делегирован в него не от думы, а от Акмолинского
военно-промышленного комитета (7).
Иногда
организационные
совещания
созывали
бывшие
политические ссыльные, как, например, в Новониколаевске, или правление кооперативов, как в Тобольске, где еще до революции
значительное влияние имели умеренные социалистические партии (8).
В Томске такое собрание возникло стихийно, т.к. представители
общественных организаций явились на собрание гласных городской
думы без приглашения (9). В Тюкалинске, Ялуторовске, Туринске
решения о создании комитетов были приняты на собраниях жителей
123
этих городов. В большинстве мелких населенных пунктов комитеты
образовывались стихийно на сходах или митингах. В ряде мест на этих
митингах и возникала идея создания общественного комитета, и,
иногда, сразу же происходили выборы членов комитетов.
Образование общественных исполнительных комитетов в
губернских и уездных городах Западной Сибири шло довольно
интенсивно и завершилось в основном во второй половине марта 1917
г. В последующем некоторые из них были переизбраны по разным
причинам; другие, с целью более широкого представительства,
реорганизованы в уездные (Тюмень, Тюкалинск, Ишим).
Для структуры временных общественных комитетов Западной
Сибири было характерно значительное разнообразие. Количественный
состав некоторых комитетов включал от 100 до 200 человек. Например,
в Курганский комитет входил 191 человек, в Томский - 130 человек, в
Тюменский - 126 человек. Существовали и небольшие по составу
комитеты: Кокчетавский (5 человек), Тарский (9 человек), Сургутский
(11 человек), Тюкалинский и Нерчинский (по 12 человек), Омский (23
человека), Ишимский (24 человека) и т. д. (10)
В структуру крупных комитетов входили исполнительные органы
(исполнительные комитеты или бюро, президиумы), отделы или
секции, ведавшие разнообразными вопросами. Мелкие комитеты, в
лучшем случае, избирали президиумы из трех-пяти человек. Чаще они
возглавлялись только председателем или секретарями, иногда имели и
казначея. (11) Ишимским исполнительным комитетом руководил
президиум в составе председателя, двух его заместителей, секретаря и
казначея, Омским коалиционным комитетом - председатель, два
заместителя и секретарь и т. д. (12)
Наибольшей сложностью отличалась структура Томского комитета
общественного порядка и безопасности. Она включала распорядительное бюро из семи человек, которое осуществляло руководство всей
практической работой и подготовку местных «законов» для утверждения общим собранием комитета. Исполнительное бюро не являлось
выборным, оно было создано из заведующих отделами (военного,
милиции, транспортного, народного образования, здравоохранения,
топлива, социального призрения) и комиссариата продовольствия. Для
непосредственного управления Томской губернии был сформирован
коллегиальный орган – губернский комиссариат, состоявший из трех
человек. (13)
Точный количественный, социальный и партийный состав
западносибирских общественных комитетов установить крайне
сложно. Так, Тобольский комитет общественного спокойствия состоял
из 40-48 человек. Их социальный облик можно определить тоже только
124
весьма приблизительно. И почти не имеется данных об их партийной
принадлежности. (14) В большинстве исполнительных общественных
комитетов уездных городов Тобольской губ. и Акмолинской обл.
сначала преобладали служащие городских правительственных
учреждений, представители от различных общественных организаций,
офицеры и солдаты местных гарнизонов. Но впоследствии иногда их
состав расширялся за счет представителей от общественных
организаций и волостей.
Эту отличительную особенность, характерную для эволюции
составов некоторых уездных комитетов, можно проиллюстрировать на
примере Тюменского исполнительного комитета. Его первый состав
был избран 2 марта 1917 г. на совместном заседании гласных городской
думы, представителей общественных организаций и рабочих города, но
местное население не было информировано об этом. Известно, что
своих представителей в него направили городское самоуправление,
военно-промышленный и биржевой комитеты, общество приказчиков,
кооперативные союзы и общества, комитет Союза городов и другие
организации, а также рабочие городских предприятий.
К началу мая 1917 г. по постановлению уездного крестьянского
съезда Тюменский исполнительный комитет был расформирован и
вместо него создан новый, уездный комитет. Он включал 126 человек,
из которых 24 человека были представителями советов, в том числе: 9 –
от совета рабочих депутатов, 11 – от совета солдатских депутатов, 4 –
от совета крестьянских депутатов. Хотя еще в марте все три совета
объединились и создали общий исполком. Отдельно от солдатского
совета своих делегатов направил в комитет местный военный гарнизон:
14 офицеров и 7 солдат. Значительная часть комитета (42 человека)
была представлена делегатами от волостей, социальное происхождение
которых не установлено. Остальные члены комитета были
предпринимателями и торговцами (10 человек), служащими (17
человек), кооператорами (9 человек), чиновниками местных
правительственных учреждений (4 человека). Из 33-х членов комитета,
партийная принадлежность которых установлена, 3 являлись кадетами,
28 - умеренными социалистами (8 меньшевиков, 18 эсеров, 2 народных
социалиста), 2 – большевиками (15).
В некоторых уездных общественных исполнительных комитетах в
начальный период их формирования в значительном количестве были
представлены
служащие
органов
старой
правительственной
администрации на местах. Например, в состав Кокчетавского
коалиционного комитета в марте 1917 г. входили бывший крестьянский
начальник, заведующий казенной фирмой, заведующий лесными
казенными дачами, правительственный ревизор и бывший становой
125
пристав. В начале июля в Кокчетаве были проведены новые выборы в
комитет, и все бывшие царские чиновники удалены из него (16). По
сведениям уездных комиссаров Ялуторовского и Туринского уездов
Тобольской губернии на 1 июня 1917 г. членами исполнительных
комитетов этих уездов являлись соответственно - волостной старшина
и волостной писарь. (17)
Общественные исполнительные комитеты Томской губ. также
создавались сразу как коалиционные. Но, в отличие от комитетов
Тобольской губ., в них было меньше представлено цензовой
общественности (и, соответственно, кадетов) и значительно больше
местной интеллигенции, которая в своем большинстве разделяла идеи
умеренных социалистов, особенно эсеров, или «сочувствовала» им.
Среди общественных комитетов Западной Сибири особое место
занимали волостные и сельские исполнительные комитеты. В
советской историографии мнение о волостных исполнительных
комитетах как об органах правительственной власти утвердилось в
результате толкования постановлений Временного правительства от 5
и 19 марта 1917 г. и циркулярных распоряжений Министерства
внутренних дел от 11 и 27 марта 1917 г. как документов, направленных
на юридическое признание комитетов и передачу им функций органов
правительственной власти. Но органами местной власти правительство
признавало только те волостные комитеты, которые были созданы под
руководством уездных комиссаров, в то время как весьма
распространенной в Западной Сибири была практика «самочинного»
образования волостного комитета, что могло быть впоследствии
утверждено комиссаром, а могло и нет.
В архивных документах и периодической печати процесс
становления сети волостных комитетов отражен намного слабее, чем
создание городских и уездных комитетов. По некоторым сведениям
даже в мае 1917 г. в отдельных местностях этого региона
управленческие функции продолжали осуществляться волостными
правлениями и сельскими старостами (18). Уездные комиссары в своих
отчетах, в лучшем случае, констатировали факты переизбрания того
или иного комитета из-за конфликтов с местным населением,
недовольным его деятельностью. Известно, что создавались такие
комитеты, как правило, на волостных и сельских сходах, но в первые
месяцы после Февраля участие в выборах принимали только так
называемые «домохозяева», а не все население (19).
Отличительной особенностью западносибирской деревни являлось
то, что здесь в создании общественных исполнительных комитетов
активное участие принимали не только аналогичные комитеты в
уездных городах, но и советы. Например, исполнительный комитет
126
Западносибирского областного совета крестьянских депутатов
развернул активную деятельность по оказанию помощи сельским
комитетам в решении актуальных проблем местной жизни:
противодействие аграрным захватам со стороны крестьян, организация
сбора налогов и податей и т.д. Под его руководством во многих местах
создавались волостные исполнительные комитеты (20).
Иногда советы крестьянских депутатов выступали в роли
координирующего центра по созданию широкой сети волостных
комитетов. Так, Ишимский уездный съезд советов крестьянских
депутатов, состоявшийся 25-28 марта 1917 г., разработал и утвердил
схему организации временных общественных комитетов в селах
Ишимского уезда и возложил на них функции бывших волостных
правлений и сельских старост (21).
Состав волостных и сельских комитетов Западной Сибири был
преимущественно крестьянским. В некоторых местах крестьяне
избирали в них местную интеллигенцию (учителей, кооператоров,
врачей и др.), в других - бывших политических ссыльных (напр., с.
Нарым и с. Бугринское Томской губ.). Нередко встречались факты
участия в работе волостных комитетов священнослужителей, которые в
ряде случаев даже возглавляли такие комитеты.
Так, председателем волостного комитета Каргалинской волости
Тарского уезда Тобольской губ. в конце марта 1917 г. был избран
священник Ермаковского прихода Н.Н. Пельц (22). Два священника
(один из них председатель)
стали членами Большереченского
волостного комитета этого же уезда. В Загвоздинский волостной
комитет (Тобольская губ.) вошли заведующий двухклассным училищем (председатель комитета), священник, владелец лавки, мельник и
два кооператора. Кооператоры и священники были избраны также в
состав Чернаковского волостного комитета (Тобольская губ.). В
Богословский сельский комитет Кокчетавского уезда Акмолинской обл.
вошли учитель, двое крестьян, священник и псаломщик. (23)
В ряде мест Западной Сибири руководство волостными комитетами
находилось в руках бывших должностных лиц прежней правительственной администрации. Тобольский уездный комиссар сообщал в
мае 1917 г. о том, что почти во все волостные комитеты Тобольского
уезда «...вошли прежние старшины и волостные заседатели, последние
отчасти в качестве председателей, отчасти как казначеи». (24)
Автору удалось выяснить социальное положение членов 23-х
комитетов губернских, некоторых уездных и безуездных городов и сел,
а также партийную принадлежность части членов четырех таких
комитетов. Проанализированы данные о социальном положении 854
человек из 1102 членов комитетов. Среди них было 264 (30 %)
127
крестьянина, 144 (17,6 %) рабочих и ремесленников, 129 (15 %) интеллигентов (сюда же отнесены и служащие местных правительственных
учреждений), 112 (14 %) представителей цензовой общественности, 81
(10 %) солдат, 78 (9 %) мелких служащих, 32 (4 %) офицера, 16 (1,8 %)
священнослужителей и 6 бывших политических ссыльных.
На основе приведенных данных можно сделать следующие выводы о
степени участия различных социальных слоёв местного населения в
формировании и деятельности общественных комитетов. Наиболее
часто в городских и уездных комитетах Западной Сибири были представлены цензовая общественность, интеллигенция, рабочие и солдаты.
В уездных комитетах значительную часть их делегатов составляли
крестьяне: от 35 % (Тюменский комитет) до 53 % (Ишимский комитет).
Наиболее представительными по своему составу были Томский
комитет общественного порядка и безопасности, Тобольский комитет
общественного спасения, Ишимский городской исполнительный
комитет, Тюменский уездный исполнительный комитет.
В сельской местности в организации волостных комитетов наиболее
активно участвовали крестьяне и служащие. Социальный состав
большинства западносибирских общественных комитетов был
довольно разнообразным, но сами комитеты меньше отличались друг
от друга по своему составу.
Среди 91 члена (общая численность которых свыше 327 человек)
четырех общественных исполнительных комитетов (Тобольска, Томска,
Омска и Тюменского уездного) большинство составляли умеренные
социалисты: эсеры – 36 (40 %) человек, меньшевики – 19 (21 %),
кадеты – 17 (около 20 %), большевики – 12 (12 %), народные социалисты – 4 (4 %), бундовцы – один человек. Таким образом, в комитетах
крупных административных и политических центров умеренные
социалисты превосходили по численности кадетов в 3,6 раза, а
большевиков – в 5 раз.
Преобладание умеренных социалистов в руководящих органах
временных общественных исполнительных комитетов хорошо
прослеживается на примере Томского комитета общественного порядка
и безопасности. В распорядительное бюро этого комитета входили два
профессора, присяжный поверенный, офицер, учитель и два бывших
политических ссыльных. По партийной принадлежности: два эсера,
меньшевик, два большевика и два «беспартийных социалиста». Исполнительное бюро комитета состояло из трех политических ссыльных,
двух присяжных поверенных и одного частного поверенного, учителя,
инженера и врача. По партийной принадлежности:
эсер, два
меньшевика, кадет, два большевика, остальные – «беспартийные
128
социалисты». Только губернский комиссариат был более консервативен
по своему составу: присяжный поверенный и два чиновника. (25)
Западносибирские эсеры приняли активное участие в создании и
деятельности большинства временных общественных исполнительных
комитетов, потому что видели в них воплощение своей идеи формирования демократической системы управления «сверху вниз» и идеал
послереволюционного устройства России: Учредительное собрание,
опирающееся на широкую сеть органов местного самоуправления.
Именно всевозможные общественные комитеты, создававшиеся на
местах одновременно с реорганизацией местного управления, могли
стать, по их мнению, основой, прообразом или переходной структурой
в становлении многоуровневой системы органов самоуправления,
насущная необходимость которой для Западной Сибири (как, впрочем,
и для Сибири в целом) не подвергалась сомнению уже ни в центре, ни
на местах.
Источники
1. Красный архив.- 1926. - № 2 (5). - С. 38-39.
2. Омские большевики в период Октябрьской революции и
упрочения советской власти (март 1917 - май 1918 гг.). Сб. документов
и материалов. С. 36-37.
3. См.: Бабикова Е.Н. Двоевластие в Сибири. Томск, 1980. С. 53.
4. См.: Рощевский П.И. Октябрь в Зауралье. С. 24; Бабикова Е.Н.
Указ. соч. С. 62.
5. Бабикова Е.Н. Указ. соч. С. 62.
6. Борьба за власть советов в Тобольской (Тюменской) губернии.
Сборник документальных материалов. С. 37-38; Государственный архив Омской области. Ф. 661. Оп. 1. Д. 28. Л. 2-3.
7. Известия Омского коалиционного комитета. - 1917. - 28 марта.
8. Тобольский филиал Государственного архива Тюменской области. Ф. И-722. Оп.1. Д. 41. Л. 128.
9. Борьба за власть советов в Томской губернии. Сборник
документальных материалов. С. 5-6.; Пролетарская революция. – 1927.
№ 2-3 (61-62). – С. 254.
10. Бабикова Е.Н. Указ. соч. С. 66.
11. Тобольский филиал Государственного архива Тюменской области. Ф. И-722. Оп. 1. Д. 41. Л. 126.
12. Бабикова Е.Н. Указ. соч. С. 67.
13. Государственный архив Томской области. Ф. Р-549. Оп. 1. Д. 2.
Л. 3.
129
14. См.: Рощевский П.И. Указ. соч. С. 23-24; Тобольский филиал
Государственного архива Тюменской области. Ф. И-722. Оп. 1. Д. 41.
Л. 128.
15. Рощевский П.И. Указ. соч. С. 25; Ермак (Тюмень). – 1917. 9 и 11
марта; Борьба за власть советов в Тобольской (Тюменской) губернии.
Сборник документальных материалов. С. 39-41.
16. См.: Государственный архив Омской области. Ф. 661. Оп 1. Д.22.
Л.193, 196.
17. Тобольский филиал Государственного архива Тюменской области. Ф. И-722. Оп.1. Д.41. Л. 41, 123.
18. Тобольский филиал Государственного архива Тюменской области. Ф. И-722. Оп.1. Д. 39. Л.16-17.
19. Бабикова Е.Н. Указ. соч. С. 72.
20. Государственный архив Омской области. Ф. 661. Оп. 1. Д. 22. Л.
59.
21. Земля и воля (Омск). - 1917. - 18 апреля.
22. Тобольский филиал Государственного архива Тюменской области. Ф. И-722. Оп.1. Д.41. Л.97.
23. Бабикова Е.Н. Указ. соч. С. 72.
24. Тобольский филиал Государственного архива Тюменской области. Ф. И-722. Оп.1. Д.41. Л.24.
25. Бабикова Е.Н. Указ. соч. С. 80.
130
КРАЕВЕДЕНИЕ
Е.В. Коровина
Сельские и волостные правления Шадринского
уезда в первой половине XIX века
В данной статье предпринята попытка осветить проблему
деятельности низших звеньев системы самоуправления в Шадринском
уезде в первой половине XIX века. Исследования системы управления
Южного Зауралья наиболее полно представлены в «Истории
Курганской области», где описано складывание системы местного
самоуправления Зауралья в XVIII веке, и освещается ее деятельность
на территории Шадринского уезда и Курганского округа в XIX веке.
Данная статья посвящена исследованию деятельности сельских и
волостных правлений Шадринского уезда в первой половине XIX века.
Система местного самоуправления Зауралья складывалась в течение
более чем полутора веков. Начало ей было положено в 1775 году, когда
были приняты «Учреждения для управления губерний Всероссийской
империи», которые учредили единое устройство управления
российскими губерниями.
В 1781 году на основании «Учреждения» под руководством генералгубернатора Пермского и Тобольского наместничеств Е.П. Кашкина
было создано «Наставление на постановление волостных судов
обреза», которое стало основой реформы местного самоуправления
1782 года. Административным новшеством для этой местности стало
создание новой административно-территориальной единицы –
волости. По указу «О разделении казенных селений на волости и о
порядке их внутреннего управления» от 7 августа 1797 года население
волости не должно было превышать 3000 душ мужского пола, что
предусматривало удобное сосредоточение населенных пунктов вокруг
волостного правления для облегчения фискальных и полицейских
функций общины. И волостные и сельские органы избирались
крестьянами. Представители сельских сходов составляли волостной
сход, который избирал волостное начальство. Сельский сход избирал
сельского старосту и помощников. Общий надзор за хозяйственными
делами осуществляла Казенная палата.
В 1838 году «Учреждение об управлении государственными
имуществами» реорганизовало органы крестьянского самоуправления.
По этому указу крестьяне образовывали сельские общества, куда
входили все крестьяне каждого селения. В сельских обществах
учреждались сельское начальство, сход и суд. Деятельность сельских
131
правлений была почти идентична деятельность волостных органов.
Отличия были невелики: сельский сход обладал полномочиями, а
волостной сход собирался лишь для выбора должностных лиц, в
компетенцию волостных правлений входил надзор за сельскими
управлениями.
В целом управление всеми государственными крестьянами в
результате реформы 1838 года находилось в ведении Министерства
государственных имуществ.
Таким образом, в первой половине XIX века сложилась система
местного самоуправления, состоящая из волостных и сельских органов,
охватывающая и регламентирующая все стороны хозяйственной и
общественной жизни деревни.
Сельские управления являлись первым низшим звеном местного
самоуправления. В каждом сельском обществе учреждались: 1) по
делам общественным – сельский сход; 2) для управления обществом –
сельское начальство (сельский старшина и сельские старосты); 3) по
делам судебным государственных крестьян – сельская расправа. Во
главе сельских правлений стоял сельский староста, его членами были
писарь, выборные десятники и сборщики подати. В ведении
управления находилось село или деревня, а также те населенные
пункты, которые входили в сельское общество.
Сельские старосты и старшины, будучи во главе сельского
начальства, зачастую злоупотребляли своим положением. Нередки
жалобы крестьян на них. Так в 1848 году крестьянка Микушина
обвинила
Басмановского
сельского
старшину
Булатова
в
противозаконных поступках при решении вопроса об опеке и разделе
имущества. (1) Крестьянин Вознесенской волости Басмановского
сельского общества деревни Тиньжаковой Аксенов обвинил сельского
старосту Глебова в «отобрании» у него конской сбруи и устрашении
200 ударами розгами. (2)
Вся полнота власти в селе находилась в руках сельского схода жителей данного сельского общества мужского пола, достигших
совершеннолетия и находящихся в здравом уме. Сельские сходы имели
весьма обширный круг функций. В их ведении находились
финансовые вопросы, вопросы о земельных наделах и переделах, об
отдаче молодых людей в рекруты, об отправлении повинностей.
Помимо выплаты казенных платежей и мирских сборов крестьяне
обязаны были отбывать натуральные повинности. Крестьяне Южного
Зауралья выполняли такие натуральные повинности, как содержание
сухопутных и водных путей сообщения, поставка подвод, арестантскоэтапная и квартирная повинности.
132
В качестве дорожной повинности Шадринские и Курганские
крестьяне должны были содержать кроме местных путей сообщения
Исетский почтовый тракт, проходивший из Екатеринбурга в
Шадринск, Ялуторовский и Челябинский коммерческие тракты,
участок по тракту от г. Шадринска на Камышлов и участок на
почтовом тракте, пролегающий через Шадринский уезд из
Екатеринбурга в Челябу. Эти тракты разбивались на участки, и каждое
сельское общество наблюдало за тем участком, который находился на
его территории. Помимо ремонта дорог необходимо было производить
очистку берегов судоходных рек от корней, лесных завалов;
расчищение мелей; выкорчевывание пней; содержание в порядке
естественных бечевников. В 1837 году Бакланское волостное
правление на исправление Исетской трактовой дороги, для чистки
поросли, поправки бульваров предоставило 550 человек, из них 275
конных, 275 пеших; и для исправления Екатеринбургской дороги – 65
человек конных. (3)
Случалось, что сельские общества ходатайствовали перед земством
об освобождении от несения натуральной повинности в силу тех или
иных причин. Особое внимание общины и правления требовалось при
организации противопожарных и противоэпидемиологических работ,
распределении пожарного инвентаря, выделении леса погорельцам,
проведении прививок и т. п. На сельских обществах лежали также и
административно-полицейские функции. Община следила за порядком,
имея в арсенале такие средства воздействия как розги, штрафы,
отработки, угощения за счет виновного.
Функции и деятельность сельских правлений регламентировались и
контролировались указаниями вышестоящих органов: волостных
правлений, земства. В конце каждого года сельские управления
предоставляли в земскую полицию годовой отчет о состоянии
финансовых, полицейских, хозяйственных и прочих дел общины.
Волостное управление являлось следующим звеном управления
государственными крестьянами. Волостное правление имело самую
широкую компетенцию по надзору за сельским управлением и по
делам административным, полицейским и общехозяйственным. Это
звено включало в себя волостной сход (для избрания волостных и
выборных), волостное правление для управления волостью (состояло
из головы и двух заседателей), и волостной суд (волостная расправа).
Волостной сход состоял из выборных сельских обществ волости по
одному от 20 дворов. Волостные должности замещались двумя путями:
по выбору и по найму.
Одной из главных была должность волостного старшины. Его функции были весьма обширны и значительны. Они включали в себя объяв133
ление распоряжений правительства, обеспечение общественного
порядка распоряжения в чрезвычайных ситуациях (при пожарах,
наводнениях, эпидемиях, эпизоотиях), приведение в исполнение приговоров волостного суда, наблюдение за содержанием дорог, мостов,
гатей и т. п., заведование волостными мирскими суммами и имущееством, решение спорных вопросов о наследовании и некоторые другие.
Часто поступали жалобы и на несправедливые действия начальства.
Так, например, в 1846 году крестьянка Гаврилова обвинила волостного
голову Стрекалова в несправедливом разделе имущества после смерти
ее мужа. (4)
Зачастую волостные старшины уличались в незаконных действиях.
Так в Крутихинской волости Шадринского округа в 1851 году бывший
волостной голова Поспелов, писарь Бормотов и сборщик податей
Пятунин были обвинены в растрате общественных денег в размере 236
рублей 68 коп. (5)
Через волостные правления шла вся документация сверху донизу и
наоборот. Через них проходили прошения и заявления сельских
обществ и отдельных крестьян в вышестоящие органы, они же
доводили до сведения сельских управлений постановления Земского
собрания, по распоряжению лесничества информировали население о
возможности заготовки леса.
На волостные правления легли и функции бывших казенных
комиссаров: сдача в оброк казенных и мирских земель, контроль за
ними, и постоянный поиск новых доходных статей, например, сдача в
оброк ветряных и водяных мельниц, рыбных ловель, мелких
производств. Также, волостные правления должны были следить за
содержанием скота, за качеством обработки земли, в них же приходили
наставления на заведение новых культур.
Вели волостные правления и надзор за состоянием скота в волости.
Они собирали сведения о видах и количестве скота, имеющегося в
волости. Так в деревне Долгой Баклановской волости в 1805 году
имелось на 440 душ населения: 195 гусей, 242 свиньи, 575 овец, 499
голов рогатого скота, 604 лошади. (6)
Волостные правления вели также учет болезней и падежа скота. Так
в 1840 году по Шадринскому уезду пало скота: в Батуринской волости
– 118 голов, в Барневской волости – 396, в Подгородной волости – 317,
в Уксянской волости – 44. (7)
Значительны были функции правление при проведении
противоэпидемиологических мероприятий. На волостном правлении
лежала обязанность выбора оспопрививателя. К этому выбору
необходим был ответственный подход. В 1860 году Першинское
волостное правление не утвердило на должность оспопрививателя
134
крестьянина Прохора Казакова по причине его неграмотности.
Крестьяне на этот счет «имели свое суждение» и выбрали Льва
Морозова, который хотя и не достиг принятого возраста, но был
здорового телосложения. (8)
Одной из важных функций волостной общины являлся сбор и
распределение
налогов.
Основными
видами
сборов
были
общественный сбор, земский сбор, государственные подати, сборы на
рекрутов, на пожарный капитал, оброчные деньги и т. д. Одним из
расходов общественных средств было жалование органам волостного
правления. Так в 1837 году по Бакланской волости было истрачено: на
жалование волостному голове 20 рублей, старосте 10 рублей, на
канцтовары 158 рублей. (9)
Половина мирских денег отправлялась в хозяйственный капитал,
другая же оставалась в сельских обществах. Расход денег предусматривал их использование в интересах крестьянских обществ. Мирской капитал хранился у специально избранных для этого людей. Он мог расходоваться на устройство дорог, запруд, колодцев, покупку лучших
пород скота для общественного стада, усовершенствование
земледельческих орудий, создание и содержание больниц и богаделен,
постройку и ремонт церквей и общественных зданий. содержание
пожарного инструмента и т. д. Контроль за использованием денег
ложился на волостные правления.
Волостные правления по согласованию с уездным начальством
проводили заключение нарядов и подрядов на перевозку грузов,
ямской гоньбы, ремонта дорог и т. д. Особой сферой деятельности
волостных органов было взаимодействие с лесным ведомством. Они
назначали очередников в лесную стражу, лесных объездчиков,
участвовали в отведении лесных участков для обеспечения населения
дровами и строевым лесом, а также участков под покосы и пашни. Они
регулярно предоставляли сведения о числе лесных надзирателей,
имеющихся в волости. В 1837 году в Бакланской волости действовало
12 лесных надзирателей. (10)
Важной хозяйственной функцией, возложенной на волостное правление, являлось наблюдение за состоянием хлебных запасных магазинов. Волость строго следила за своевременной сдачей крестьянами
своей обязательной нормы. В неурожайные годы крестьяне не только
ничего не сдавали в запасные магазины, но и обращались в волостные
правления с просьбой о выдаче хлебной ссуды. Каждые полгода волостные правления составляли ведомости по хлебным запасам в запасных магазинах и отправляли их в уездную управу. Так сообщалось, что
запасы хлеба в хлебозапасном магазине Бакланской волости в 1840
году составляли 67 четвертей и 4 четверика. (11)
135
Волостные правления, как и сельские, должны были вести
статистические наблюдения и своевременно предоставлять данные о
состоянии хлебов, трав, данные по посевам и т. д. В этих целях
волостные органы предписывали сельским правлениям регулярную
сдачу сведений по сельскому хозяйству. В 1841 году Каргапольское
волостное правление обязало сельские расправы «каждые две недели
сдавать сведения о успехе произрастания хлебов и трав и о видах на
урожай до конца уборки хлебов и трав». (12)
На основании предоставленных отчетов сельских управлений
волость, должна была составлять ежегодный отчет по сельскому
строительству, который включал в себя сведения о количестве дворов,
в том числе пострадавших от пожаров, о количестве восстановленных,
о состоянии сельского планирования.
Волостные правления собирали пожертвования погорельцам, при
этом составлялись именные списки. Так в 1839 году был составлен
список сдавших деньги на помощь жителям города Петропавловска,
пострадавших при пожаре. В деревне Долгой Бакланской волости было
собрано 521 руб. (13)
В ведении волостных правлений находился сбор и передача в
уездные земские органы сведений о видах и количестве имеющихся в
волости промыслах. Так Макаровская волость Шадринского уезда
сообщала в губернское правление, что до 1810 г. в волости имелось
133 кожевенных завода, а в 1810 году открылись еще 4 новых:
крестьян Михаила Мальцова (на 200 руб.), Федота Яковлева (на 200
руб.), Конана Мальцова (на 125 руб.), Семена Трепуникова (на 400
руб.). (14)
Особой обязанностью волостных правлений был надзор за
соблюдением очередности рекрутской повинности. Случалось, что
волостное начальство отправляло в рекруты и вне очереди, оно могло
также разрешить отправить в рекруты внеочередного человека по
найму.
В 1855 году Каргапольское волостное начальство отправило в
рекруты вне очереди крестьян Колтовкина и Третьякова «за плохое
поведение». (15)
Зачастую в этом вопросе случались злоупотребления среди
волостного начальства. В 1834 году крестьяне Подгородной волости
жаловались на волостных начальников Ивана Чувакова, Маркела
Перетягина и Леонтия Толокнова по делу о незаконных поборах и
вымогательству по избавлению от рекрутской очереди. Волостное
начальство вместе с волостным писарем Павлом Хлызовым делали
«мирскому обществу угнетение» и собрали с каждой ревизской души
по 54 коп. после чего назначили в рекруты людей «совершенно не
136
очередных». В результате этих действий возмущенные крестьяне отобрали у писаря ревизские сказки и отказали им всем от должности. (16)
Устройство уволенных из армии солдат также было делом волости.
Она вела учет о количестве отставных солдат, проживающих на
территории данной волости и предоставлять сведения об этом в
вышестоящие органы. В 1840 году Баклановское волостное начальство
сообщало, что в данной волости проживает 25 отставных солдат,
уволенных в отставку с 1799 по 1840 год. (17) Басмановское сельское
правление сообщило, что в 1841 году в обществе проживал 21 отставной солдат. (18)
На волостных правлениях лежали и обязанности религиозного
надзора за подотчетным населением. Они должны были собирать
сведения о проживающих на территории волости раскольниках, молитвенных домах, скопцах и т. д. и передавать их в вышестоящие органы.
Так по Шадринскому уезду были собраны сведения о том, что в 1859 в
Каргапольской волости проживает 1174 раскольника, в Маслянской
волости – 282, в Бродокалмакской – 155, в Смолинской – 5503. (19)
К числу административно-полицейских функций волостных
правлений относился контроль за отлучками крестьян. Они передавали
в вышестоящие органы сведения об отлучившихся в соседние губернии крестьянах, особое внимание уделялось незаконным отлучкам. Так
в 1848 году Вознесенское волостное правление сообщило об отлучке
отданного на поруки крестьянина деревни Беловской Александра
Сметанина. Последний без ведома волостного и сельского начальства
уехал в г. Красноярск, за что был предан суду сельской расправы.
Крестьянина держали на хлебе и воде трое суток. (20)
В 1834 году Уксянское волостное начальство сообщило, что из села
Петропавловского самовольно переселились трое крестьян
с
семействами и трое с детьми. Всего по волости 42 человека. (21)
Волостные органы управления занимались выдачей паспортов,
видов на жительство и отпускных билетов государственным
крестьянам, пожелавшим уйти на заработки. Причем выдача
свидетельств на отлучку приносила некоторый доход.
Важной частью деятельности волостного правления была работа
волостного суда. Им разбирались дела пяти родов преступлений:
против веры, против властей, против личной безопасности,
имущественные. Так, например, Смолинская волостная расправа в
1845 году рассматривала дело о нанесении ножевых ран крестьянином
Земировым трем братьям Соколовым. (22) В качестве меры пресечения
волостные суды могли использовать арест, общественные работы,
штраф, розги. Они занимались делами о наследствах, займах,
нанесении побоев, разбором драк, рассмотрением небольших
137
имущественных исков, расследованием мелких краж и т. п. Более
серьезные дела рассматривались в окружном (уездном) суде.
Таким образом, низшая ступень системы местного самоуправления
Шадринского уезда включала в себя два звена: волостные и сельские
управления.
Сельские управления были низшей ступенью этой структуры. Вся
их деятельность контролировалась «сверху». Вторым звеном в системе
самоуправления были волостные управления, решавшие фактически те
же вопросы, что и сельские управления, но взятые в более
значительном (волостном) масштабе. В своей деятельности они так же
не были самостоятельны. Над волостными и сельскими органами
стояли органы уездного земского управления, осуществляя общий
контроль и регулируя их деятельность. Такая система управления на
местах была достаточно эффективна.
Источники
1. Государственный архив в г. Шадринске (ГАШ). Ф. 583. Оп. 1. Д. 54. Л. 7.
2. ГАШ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 7. Л. 11.
3. ГАШ. Ф. 25, Оп. 1. Д. 68. Л. 18.
4. ГАШ. Ф. 583, Оп.1. Д. 43. Л. 7.
5. ГАШ. Ф. 583, Оп. 1. Д. 69. Л. 2.
6. ГАШ, Ф. 25, Оп. 1. Д. 71. Л. 15.
7. ГАПО, Ф. 673, О. 1, Д. 26-а, Л. 60-114.
8. ГАПО, Ф. 39, О. 1, Д. 267, Л. 20.
9. ГАШ. Ф. 25. Оп 1. Д. 68. Л. 18.
10. ГАШ, Ф. 25, О. 1, Д. 68, Л. 21.
11. ГАШ. Ф. 25. Оп. 1. Д. 71. Л. 6.
12. ГАШ. Ф. 25. О. 1. Д. 73. Л. 4.
13. ГАШ. Ф. 25. Оп. 1. Д. 68. Л. 203.
14. ГАПО. Ф. 65. Оп. 4. Д. 75. Л. 61.
15. ГАШ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 103. Л. 3.
16. ГАПО. Ф. 65. Оп. 4. Д. 131. Л. 1-21.
17. ГАШ. Ф. 25. Оп. 1. Д. 71. Л. 4-5.
18. ГАШ. Ф. 25. Оп. 1. Д. 73. Л. 663.
19. ГАПО. Ф. 65. Оп. 2. Д. 824. Л. 50-60.
20. ГАШ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 51. Л. 5.
21. ГАШ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 12. Л. 83.
22. ГАШ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 27. Л. 1.
138
Е.А. Бурлакова
Шадринская краеведческая библиография
XX – начала ХХI вв.
Большинство отечественных библиографов определяют краеведческую библиографию как «область научно-практической деятельности по подготовке и распространению библиографической информации, своим содержанием связанной с определенной местностью в
стране». (1)
Выдающимся теоретиком, организатором и практиком отечественной краеведческой библиографии был Николай Васильевич Здобнов
(2), уроженец г. Шадринска, основатель и фактический редактор
первой шадринской газеты «Исеть» (1913 г.). Именно им подготовлено
первое практическое руководство для краеведов-библиографов –
«Основы краевой библиографии» (Л., 1925). В своей работе Н.В.
Здобнов раскрыл содержание понятия «краевой библиографии», которая слагается из трех разновидностей: библиографии местной печати,
библиографии краеведческой литературы и биобиблиографии местных
авторов и деятелей.
Если мы обратимся к творческому наследию Н.В. Здобнова, то
увидим, что проблема библиографирования литературы по Уралу (в
том числе и по нашему краю) его волновала еще в студенческие годы
(1911 г.). Именно в это время он начал заниматься научной деятельностью и задумал написать «Историю Исетского края XVII-XVIII вв.»
и «Историю г. Шадринска». Вместе с исследовательской деятельностью по истории родного края Н.В. Здобнов делает первые практические шаги в области библиографии, думает о составлении библиографического указателя литературы об Урале. К этому замыслу библиограф возвращается уже в Томске, работая в Библиографическом бюро,
и к 1920 г. завершает работу над первым выпуском «Указателя
библиографических пособий по Уралу», который издается намного
позднее, в 1927 г. (3) Это был один из первых опытов создания
указателей краеведческих библиографических пособий (библиография
библиографии), к их планомерному выпуску приступили только с
1960-х гг. До выхода нового специального указателя библиографических пособий по Уралу (4) он служил незаменимым пособием для
исследователей и библиографов. Н.В. Здобнов считал свой указатель
первым этапом по созданию полного указателя литературы об Урале.
Одновременно с первым выпуском «Указателя» Н.В. Здобнов
подготовил и второй, оставшийся в рукописи. (5) Думается, что в этом
выпуске содержится информация и о людях, связанных с Шадринском.
139
Еще в 1923 году выдающийся библиограф пишет Владимиру
Павловичу Бирюкову: «...мог бы дать предварительный список замечательных уроженцев и жителей Шадринского уезда (небольшой, имён
15-20) или предварительный же список замечательных людей
Пермской губернии (с краткой библиографией)». (6)
Исследователь жизни и деятельности Н.В. Здобнова на Урале Е.И.
Коган пишет: «...работал Николай Васильевич много, трудился на
благо сибирской и уральской библиографии. В рукописи остался
составленный им в Томске указатель “Русская журнальная библиография Урала за 1901-1917 гг.”, были завершены, но тоже не изданы
“Историко-этнографическая библиография Урала” и “Библиография
Зырянова”». (7)
***
В первое послереволюционное десятилетие вместе с общим
подъемом краеведческого движения в стране развернулась активная
работа в области краеведческой библиографии. Ведущее место в этой
деятельности принадлежало, правда, не библиотекам, а обществам
краеведения, возникшим во многих уголках страны.
Взлёт развития краеведческого движения в Шадринске в этот период связан с именем Владимира Павловича Бирюкова. Им было создано
Шадринское Научное Хранилище (1918), на базе которого в 1922 году
основано Шадринское общество краеведения. В течение трёх лет
общество выпускало «Журнал Шадринского общества краеведения»
(1923 г. – три номера) и с 1924 г. – «Шадринское Научное Хранилище»
(6 номеров). Именно в этих журналах публикуются «Очерки краеведческой работы» В.П. Бирюкова, изданные отдельной книгой в 1923
году. (9)
Н.В. Здобнов в своих письмах, адресованных В.П. Бирюкову, так
оценивает эту работу: «Интересны и нужны Ваши “Очерки
краеведения”. Есть в том кое-какие промахи (пока я имею в виду главу
о библиографии), но они поправимы... Ваша работа в Питере, как и в
Москве, на хорошем счету...». (10)
В.П. Бирюков посвящает несколько страниц краеведческой библиографии в главе «Краевая библиография» (с. 37-41). В ней он пишет:
«необходимо что-то сделать, чтобы привести в известность всё напечатанное, имеющее отношение к изучаемому краю». (11) Он уверен, что
начинающему краеведу необходимо знание литературы, написанной
его предшественниками, такую информацию можно взять из библиографических указателей – существующих или составленных самим
исследователем. Владимир Павлович в отдельном разделе «Суще140
ствующие указатели литературы» рекомендует ознакомиться с
конкретными библиографическими трудами, как общероссийскими,
так и краевыми. Среди краевых выделяет такие: «Межов В.И.
Сибирская библиография – Т. I, II, III. СПб., 1891-1892; Азадовский М.
Обзор библиографии Сибири – Томск, 1920». (12) В.П. Бирюков
указывает, что ко многим научным журналам, таким, как «Записки
Русского Географического Общества», «Записки Уральского Общества
Любителей Естествознания» «...имеются свои указатели сочинений,
являющиеся хорошим библиографическим источником для краеведов».
(13) Также он пишет, что в некоторых газетах («Губернские
ведомости» и др.) печатались указатели опубликованных материалов,
«могущие оказать большую услугу в деле краевой библиографии». (14)
В другом подразделе «Библиографическая работа» Владимир
Павлович пишет о принципах учета всей выходящей литературы о крае
(будь то листовка, журнал или многотомное издание) и о технике
библиографической работы.
В «Очерках» краевед делает, наверное, первую попытку публикации
библиографических списков по архивному делу (с. 55), по организации
выставочной работы в музее (с. 84).
Думаем, что немалое влияние на становление Бирюковабиблиографа имел Н.В. Здобнов, их связывала многолетняя дружба и
переписка (1919–1941 гг.). Из опубликованного эпистолярного наследия Н.В. Здобнова (15) видно, как он живо интересовался делами
шадринских краеведов, постоянно оповещал В.П. Бирюкова о делах в
области краеведческой библиографии, интересовался «библиографическими возможностями» (16) последнего. Несмотря на чрезвычайную занятость, ученый-библиограф проявлял заботу о содержании
и качестве журнала В.П. Бирюкова, давал советы, рекламировал
журнал в центральных краеведческих периодических изданиях.
Важнейшей библиографической работой В.П. Бирюкова можно
считать список «Литература о Шадринском крае», составленный как
приложение к книгам «Шадринский округ» (17) и «Природа и
население Шадринского округа». (18)
«Несмотря на слабую изученность нашего края, книг и отдельных
статей, разбросанных по разным изданиям, имеется великое множество, но все это множество пока никем не учтено и ждет своего исследователя. Предлагаемый список книг – лишь предварительный, учитывающий если не все важнейшие, то хотя те издания, которые легче
всего достать», – пишет в небольшом предисловии В.П. Бирюков. (19)
Остановимся подробнее на анализе данного списка. Список состоит
из 11 разделов, не пронумерован, включает 98 библиографических
записей. Некоторые источники сопровождаются краткими справочны141
ми аннотациями, некоторые разделы открываются небольшим введением. Среди названных изданий – многочисленные дореволюционные
издания Пермской губернии, екатеринбургские издания, немногие издания, вышедшие уже в советское время. Даются ссылки на дореволюционные и послереволюционные периодические издания края. Расположение материала в каждом из разделов – в алфавитном порядке.
Список открывается разделом «Библиографические указатели».
Считаем нужным привести полностью этот раздел. Библиографическое
описание сохранено без изменений.
«Библиографические указатели.
Колотилова Н. Указатель к “Пермской летописи” В.Н. Шишонко. С
предисловием Н.А. Рожкова. См. вып. VIII “Трудов Пермской Губ.
Учен. Архивной Комиссии”. VII+150 ст.
Смышляев Д. Источники и пособия для изучения Пермского края.
Пермь 1876. 278+3 нен. стр.
Указатель главнейших источников и пособий по Уралу и
Приуралью помещен в т. V “России” (см. в нашем списке) – всего
занимает двадцать одну страницу.
Черданцев А. Указатель к томам I - XXX “Записок Уральского Общества Любителей Естествознания”. Екатеринбург, 1911. 52 стр.». (20)
Далее следуют разделы: Общие периодические издания; Адресные и
памятные книжки, словари и общие описания; Движение населения;
Местное самоуправление; Сельское хозяйство, промышленность и
кооперация; Железнодорожный вопрос; Просвещение; Медицина;
Местная природа; Художественная литература; История.
На протяжении всей своей многолетней собирательской и исследовательской деятельности уральский краевед огромное значение придавал библиографическому труду, неустанно работал над составлением
библиографических картотек, списков. Доказательство тому мы
находим в различных источниках. Так, в своей «Краткой исторической
справке по краеведению» (21) Владимир Павлович, давая отчет о
научно-исследовательской работе научного хранилища, пишет:
«Составляется библиографический словарь всех периодических
изданий, вышедших в пределах, соответствующих теперешней
Уральской области. Ведется библиографирование текущей, главным
образом, периодической литературы и налаживается такая же работа со
старыми изданиями». (22)
В этой же статье краевед делает краткий анализ монографий, трудов
географов, историков, начиная со второй половины XVIII в. и до
начала XX в.
В государственном архиве в г. Шадринске хранится машинопись
работы В.П. Бирюкова «Уральская журнальная периодика» (23),
142
помеченная 13. Х. 1935 г. В рукописи на с. 32 помещена «Важнейшая
библиография уральской журнальной периодики», включающая 19
названий работ и составленная в алфавитном порядке. Здесь мы
находим и работу Н.В. Здобнова «Указатель ...». (3)
В дневниках В.П. Бирюкова военной поры (1941–1945 гг.) мы также
находим многочисленные записи, свидетельствующие о постоянном
интересе исследователя к библиографии:
«25 июня <...> вечером я библиографировал статьи из “Уральской
жизни” за 1915 год...»;
«27 июня. Я все занят своей библиографической работой...»;
«4 июля. Днем написал заявление директору Шадринского музея об
учреждении при нем на основе моих собраний библиографической
лаборатории...»;
«12 марта... Жестоко работал над биографией и библиографией А.Н.
Зырянова...». (24)
В рукописи краеведа «Путь уральского собирателя» (1964) (23) мы
находим сведения о том, что он был назначен на должность
библиографа Челябинской областной библиотеки в 1934 г. с правом
проживания в Свердловске или Шадринске на условии «поставлять в
библиотеку карточки ураловедческого содержания». (26)
В результате собирательской деятельности В.П. Бирюкова были
накоплены многочисленные материалы по фольклору, диалектологии,
географии, а также различные ураловедческие материалы. К великому
сожалению, мы располагаем весьма немногочисленными сведениями
об этом, не имея возможности ознакомиться с архивами краеведа.
Информацию о предполагаемых собраниях Владимира Павловича
можно получить из книги Д.А. Панова «Уральский краевед и писатель
Владимир Павлович Бирюков». (27)
Сам краевед в рукописи 1964 г. «Путь собирателя» так
характеризует свою библиографическую картотеку (объединяя
несколько картотек в одну): «Библиографическая картотека. Заведена
она, в общем, поздно, с 1935 года. Если что было до этого, то – сущие
пустяки. Картотека довольно разнообразна по своему содержанию.
Прежде всего карточки на собственные печатные и рукописные
произведения. На этих карточках указаны заглавия, источники, год
издания или написания (для рукописей), число страниц и краткая
аннотация.
Семь каталожных ящиков туго набиты карточками на художественные произведения уральских авторов и об Урале. Подавляющее
большинство карточек – на газетные материалы. Для некоторых писателей карточки написаны и на книги и на журнальные статьи. Вообще
карточки на художественную литературу делятся на две группы: собст143
венные произведения авторов и либо отзывы об этих произведениях,
либо сведения о жизни и творчестве общего содержания.
Прочие библиографические карточки касаются разных сторон
жизни Урала: природа, история, хозяйство, культура, биографические
сведения и т. д. Почти все карточки снабжены аннотациями, так что
порой разложи эти карточки по той или иной теме в известном порядке, так можно написать статью, очерк, а при желании и художественное произведение, при допущении известного количества домыслов.
Большая часть карточек описывает материалы, имеющиеся в моем
собрании. Если он, материал, взят на карточку, то в источнике это
отмечено, обычно красным карандашом, большой "птичкой". Если бы
кто вздумал продолжать библиографическую работу, то он будет знать,
что уже забиблиографировано, и работать в этом случае не надо, а
стоит лишь найти сделанную мною карточку.
Как расширяет кругозор библиографа библиографическая работа!
Если много лет заниматься библиографией, скажем в области
ураловедения, то можно стать энциклопедистом-ураловедом». (28)
Какова судьба этих картотек, сохранились ли они, в каком
состоянии находятся? Ответ на эти вопросы могут дать лишь
дальнейшие изыскания.
Из вышеназванной книги Д.А. Панова мы узнаем о рукописной
работе краеведа «Кем и как заселялся Урал» (487 страниц машинописного текста), над которой он работал более года (1955–1956 гг.).
«...Рукопись делится на две части: очерковую и словарно-языковую... В
конце дана библиография печатных работ по истории Урала». (29)
В 1954 году краевед заканчивает очерк «Землепроходец и писатель
К.Д. Носилов». (30) Поразительно, насколько тщательно Владимир
Павлович произвел розыск литературы. В 1 разделе «Творчество К.Д.
Носилова» автор поместил 147 названий произведений Носилова,
расположенных в хронологическом порядке появления их в печати
(1879–1942 гг.). В сведениях о произведениях дается название, место
публикации и (в некоторых записях) краткая аннотация. Второй раздел
«О жизни и творчестве К.Д. Носилова» состоит из 45 источников,
расположенных тоже по хронологии выхода (1886–1953). Учтёнными
оказались статьи, посвященные конкретно Носилову, а также издания,
где упоминается имя Константина Дмитриевича, его путешествия, во
многих случаях приводятся целые цитаты из изданий, касающихся
деятельности нашего земляка со ссылкой на номера страниц.
Своей работой В.П. Бирюков вносит большой вклад в создание
библиографии шадринских выдающихся деятелей.
В своих воспоминаниях о встречах с И.Д. Шадром (31) Владимир
Павлович называет несколько изданий о скульпторе, дает краткий
144
рекомендательный обзор написанного о Шадре.
Мечтая о создании Уральского литературно-краеведческого музея,
Владимир Павлович среди экспонатов музея надеялся увидеть и картотеки-библиографии к соответствующим разделам музея, в которых бы
указывалась литература об имеющихся в музее изданиях. (27)
Исследователь уральского фольклора, составитель нескольких
фольклорных сборников В.П. Бирюков является и автором нескольких
обширных библиографических списков. В его сборнике «Урал в его
живом слове» (32) помещена подробная библиография уральского
фольклора, включающая наиболее существенные источники.
Фольклорист пишет, что «печатных материалов об устном народном
творчестве на Урале имеется уже значительное количество, так что
можно было бы выпустить отдельную книжку по этому вопросу». (33)
В 1958 году появляются две других библиографических работы В.П.
Бирюкова. Одна из них – «Библиография народного устного
поэтического творчества на Урале советского времени» – вошла в его
очередной фольклорный сборник «Урал Советский». (34) Вторая,
наиболее значительная, «Опись архива и библиография печатных
работ по Уральскому фольклору В.П. Бирюкова, составленная им
самим» (35) была помещена в третьем томе материалов и исследований
«Русский фольклор». Вторая часть этой работы включает 73 названия
печатных публикаций В.П. Бирюкова по уральскому фольклору в
челябинских, свердловских, курганских, шадринских периодических
изданиях, сборниках и отдельных изданиях, начиная с 1926 по 1957 гг.
Материалы расположены в хронологическом порядке, снабжены
справочными аннотациями.
Деятельность еще одного шадринского краеведа-исследователя
Константина Николаевича Донских заслуживает особого разговора. О
круге его исследований можно судить по немногочисленным
публикациям (36), наряду с которыми выделяется библиография.
На страницах журнала – органа Шадринского Окружного Правления
Союза Работников Просвещения и подотдела Народного Образования
«Путь просвещенца» (37) К.Н. Донских публикует свою статью
«Шадринское научное хранилище в использовании школ при
экскурсионном и лабораторных методах» (38), в которой при
раскрытии состава фондов Хранилища делает ссылки на различные
источники, а в № 4 помещен небольшой список литературы о
Бронникове на русском языке. (39) И в конце статьи помещена
«Библиография по изучению музея и местного края». (40) Список
состоит из нескольких разделов, даются краткие аннотации: вначале
общие работы о Шадринском Научном Хранилище, затем раздел
«Литература по изучению Шадринского округа», который в свою
145
очередь поделен на небольшие подразделы (1. Местный говор; 2. По
археологии; 3. По истории; 4. Районирование; 5. Статистика; 6.
Последние данные; 7. Художественная литература; 8. Новейшая
литература по методике изучения, собирания и исследования
краеведческого материала).
Данная библиографическая работа К.Н. Донских и вышедшая годом
позже работа В.П. Бирюкова (17) составляют наиболее полную библиографию о Шадринском крае из составленных в середине 20-х гг. XX в.
Остановимся на опыте К.Н. Донских по составлению персонального
библиографического списка. В сборнике «Исетский край» (1931) он
помещает библиографический очерк «Константин Дмитриевич
Носилов» дабы «восстановить основные жизненные этапы К.Д.
Носилова, дать беглый обзор его деятельности, его планов и проектов».
(42) Не претендуя на полноту и какую-либо библиографическую
систему, автор очерка составляет краткую библиографию основных
сочинений К.Д. Носилова (31 название отдельных изданий и
публикации в некоторых журналах с указанием кратких выходных
данных). В послесловии он пишет: «...библиография трудов К.Д.
Носилова требует специальных поисков материала в столичной,
провинциальной и специальной прессе за целых сорок лет. Всего
разного рода статей и очерков К. Д. Носилова напечатано около 2000,
если не более...». (43) Более подробная библиография составлена В.П.
Бирюковым (см. примечания; 30).
***
Важный шаг в развитии персональной библиографии сделали члены
Далматовского общества краеведения И.А. Иванча и М.С. Кошеваров,
подготовив биографический и библиографический материал о А.Н.
Зырянове (44). «Объединить его труды в возможно полное собрание и
таким образом восстановить в памяти потомства нашего достойного
земляка», – такие цели ставили перед собой краеведы.
Из известных трудов А.Н. Зырянова в список вошли в общей сложности 47 работ, печатавшихся в «Пермских Губернских Ведомостях»
(1853–1885 гг., 32 названия в хронологии публикования), в Пермском
сборнике (9 названий), в трудах Императорского Вольного Экономического Общества (1 название) и «Русской старине» (5 названий).
***
Все публикуемые материалы вышеупомянутых сборников (45)
являют собой своего рода образец написания научной статьи для того
времени, с обязательным ссылочным аппаратом, а во многих случаях –
146
с библиографией в конце статей.
О некоторых работах мы уже говорили (38, 44). Стоит упомянуть
исследования В. Барановского «Полезные ископаемые Шадринского
района» (46) (в конце дана литература о полезных ископаемых
Шадринского района, 5 названий), И.Т. Хромцова «Леса и лесное
хозяйство Шадринского округа до революции» (47) (даны
многочисленные ссылки на архивные материалы и труды А.А.
Дмитриева, В.Н. Шишонко, А.Н. Зырянова).
Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод: деятельность и
сотрудничество двух выдающихся ученых – Н.В. Здобнова и В.П.
Бирюкова – способствовали становлению и развитию краеведческой
библиографии в Шадринске в 1920-е годы. Многочисленные
публикации того времени, отдельные сборники, краеведческие статьи и
исследования
свидетельствуют
о
единстве
краеведения
и
библиографии.
* **
Более полувека разделяют вышеизложенный этап развития
Шадринской
краеведческой
библиографии
от
следующего,
отмеченного началом 1980-х гг.
В период оживления краеведческой работы (конец 1950-х – 1980-е
гг.) краеведение и библиография оказываются по разные стороны,
развиваются
параллельно.
В
многочисленных
публикациях
краеведческой тематики на страницах периодических изданий
ощущается отсутствие библиографической культуры. Авторы не
считают за правило ссылаться на более ранние публикации, архивные
документы; библиографической информации не содержат и отдельные
издания по Шадринску.
В этот период центром по подготовке и выпуску библиографических
указателей становится краеведческий сектор библиографического
отдела Курганской областной библиотеки. Выходят многочисленные
тематические
рекомендательные
и
научно-вспомогательные,
персональные библиографические пособия, включающие литературу и
по Шадринскому краю. С 1976 года издается текущий
библиографический указатель «Литература о Курганской области».
В начале 1980-х гг. под руководством областной библиотеки
осуществляется подготовка и издание библиографических указателей
«Что читать о городе, районе». В 1983 году увидел свет
библиографический указатель «Что читать о Шадринском районе»
(48), а в 1984 – «Что читать о городе Шадринске». (49)
Рекомендательный указатель «Что читать о Шадринском районе»
147
знакомит читателей с историей, социально-экономическим и
культурным развитием района. В пособие включены книги и статьи из
периодических изданий в основном с 1976 года, а также и более ранние
издания.
Указатель, включающий 1286 библиографических записей, построен
по схеме краеведческого каталога, внутри разделов материал
расположен в логической последовательности. Для современных
исследователей будут интересны разделы, в которых отражается
история сел и деревень, народного образования, сельского хозяйства,
материалы о Героях Советского Союза и другие.
«Именной указатель авторов и заглавий» и географический
указатель составляют вспомогательный аппарат. В приложении к пособию перечислены труженики района, удостоенные правительственных
наград и почетных званий.
Указатель «Что читать о городе Шадринске» (составитель О.В.
Малахова) включает 1709 записей – статьи из периодических и
продолжающихся изданий преимущественно за 1976–1983 гг., а также
отдельные издания, сборники и другие публикации за более ранний
период.
Структура указателя отвечает тому времени, когда он готовился к
изданию. Открывающийся разделом «Ленин и наш край», указатель
включает многочисленные публикации об общественно-политической
жизни города, партийных, комсомольских и профсоюзных
организациях,
местных
органах
власти.
Далее
материал
систематизирован по разделам: Природа и природные ресурсы; Народное хозяйство; Здравоохранение; Народное образование;
Искусство; Литературная жизнь города; История города; Библиографические указатели о крае. Структура довольно дробная, что позволяет
без труда ориентироваться в указателе. Облегчает работу с изданием
«Указатель авторов и заглавий» и «Указатель персоналий». Указатель
аннотирован.
Объем включенных материалов свидетельствует о максимально
полном отборе материала. Было бы замечательно, если бы увидело свет
и продолжение указателя за 1983–1987 гг., уже готовое к печати, а
также указатели за последующие периоды.
Таким образом, издание вышеназванных указателей намечает еще
один этап в развитии шадринской краеведческой библиографии,
довольно короткий – 1983-1984 гг. Здесь необходимо отметить, что
некоторые краеведы (М.А. Колмогорцев и уехавший из Шадринска в
1970-х гг. В.П. Тимофеев) на протяжении десятков лет собирали
библиографический краеведческий материал, вели картотеки. Но всё
это оставалось в личных архивах исследователей: так, лишь небольшая
148
часть библиографической информации В.П. Тимофеева увидела свет
(см. Примечания; 62).
В начале 1990-х гг. шадринское краеведческое движение выходит на
новый уровень, появляются основания говорить о начале нового этапа
– расцвете шадринской краеведческой библиографии.
Главным вдохновителем библиографической деятельности с 1993
года становится Сергей Борисович Борисов, преподаватель Шадринского пединститута. В первом же отдельном издании «Храмы
Шадринска» (50), составителем и редактором которого он являлся,
Сергей Борисович представляет опыт библиографирования материалов
о Шадринске, помещает в конце небольшой библиографический
список (10 названий) использованной литературы.
В 1993 году увидел свет краеведческий альманах «Шадринская
старина» (51) (ответственный редактор С.Б. Борисов), включающий
материал по истории Шадринска, фольклору, литературному краеведению, произведения местных авторов, републикации работ известных
краеведов. И наряду с этими материалами – раздел «Библиография».
В первом выпуске «Шадринской старины» С.Б. Борисов предлагает
«Краткий обзор краеведческих публикаций за 1990-1993 гг. по
Шадринскому краю». (52) Представленный список состоит из 33
записей, но в действительности дает информацию о 87 публикациях,
так как в некоторых случаях под одним номером записи перечисляется
до десятка публикаций. Каждая запись дает информацию о выходных
данных издания (или статьи), об авторах сборников, тираже изданий, а
в некоторых случаях сопровождается коротким пояснением о
характере издания. Порядок расположения материала – свободный,
бессистемный. Автор ограничивает период обозреваемой литературы
1990-1993 гг., называя самые важные публикации того периода.
В двух последующих выпусках «Шадринской старины» С.Б.
Борисов продолжает обзоры новой краеведческой литературы за 19931994 (53) и 1994-1995 гг. (54), включающие соответственно 12 и 14
названий отдельных изданий.
Начиная с 1995 года объём библиографической продукции
возрастает, она становится разнообразной. Считаем целесообразным
сгруппировать ее в определенную систему:
– библиография новой краеведческой литературы (см. Примечания;
52-54);
– библиография литературы по истории Шадринского края;
– библиография литературы по Шадринскому краю в целом;
– персональная краеведческая библиография;
– краеведческая литературная библиография;
– библиографические обзоры краеведческой литературы;
149
– библиография литературы об учреждениях, обществах.
Библиография литературы по истории Шадринского края.
Кандидат исторических наук М.Ф. Ершов и учитель истории Г.В.
Ведунова выпускают программу по краеведению для средних школ
«История Шадринского края в XVII - начале XX вв.» (55), которую по
содержанию можно отнести к библиографическому пособию. Более 90
% текста занимает рекомендуемая литература (155 названий). Авторы
называют не только современные, но и малодоступные
дореволюционные издания.
В альманахе «Шадринская старина. 1996. Краеведческая
хрестоматия» С.Б. Борисов совместно с М.Ф. Ершовым представляет
«Публикации и републикации исторических источников о
дореволюционном прошлом Шадринского края, осуществленные в
последней трети XX века». (56) Список включает 36 названий с
указанием необходимых выходных данных и источника, откуда
извлечены републикуемые материалы.
Во второй том книги «Шадринск военной поры» вошел
библиографический список публикаций о Шадринске в годы Великой
Отечественной войны за 20 лет (1974-1994 гг.) (57), составленный
работниками библиотек Е.А. Бряковой (Шадринский пединститут) и
Л.П. Сухих (Центральная библиотека им. А. Н. Зырянова). Список
состоит из нескольких разделов: Шадринцы - фронту; Здесь тоже был
фронт; Село и война; Дети, женщины, молодежь в годы суровых
испытаний; Народное образование, учреждения культуры и спорта в
годы войны. Всего в список вошло 95 публикаций из краеведческих
сборников, местных периодических изданий, снабженных краткими
аннотациями.
Начиная обзор библиографий литературы по Шадринскому краю
в целом, следует упомянуть список «Что читать о Шадринске» (58),
помещенный в «Очерках истории Шадринска». В список вошли 40
источников, изданных с конца XIX и до 1990-х гг. с указанием кратких
выходных данных (место и год издания), без аннотаций. В построении
списка отсутствует системность и правила библиографического
описания, нередко встречаются ошибки, в частности, в написании
фамилий авторов.
В начале 1997 года увидел свет краткий библиографический словарь
«Шадринское краеведение» (59) (составитель С.Б. Борисов). Словарь
получил положительные оценки ведущих библиографов Челябинска,
Харькова, Перми. Словарь (казалось бы, небольшого объема – в 49
страниц) содержит обширную информацию «об источниках,
хранителях и создателях краеведческой информации» (60). Такой
принцип построения отличен от традиционных краеведческих
150
словарей и энциклопедий, в которых краеведы находят сведения о
городах, улицах, деятелях края и так далее.
Наибольший объем словаря составляет информация о краеведах.
Среди них – выдающиеся шадринцы XIX и XX вв. (А.Н. Зырянов, В.П.
Бирюков, Н.П. Ночвин, И.М. Первушин и другие), деятели уральского
краеведения XIX в. (А.А. Дмитриев, И. Кожин, В.Н. Шишонко и
другие), наши современники - краеведы и ученые (А.А. Кондрашенков,
М.А. Колмогорцев, В.М. Мокеев и другие), а также художники и
писатели, чьи произведения посвящены и Шадринску (Ф.А.
Бронников, Я.П. Власов, В.В. Иванов, Д.Н. Мамин-Сибиряк, В. Долгушин и другие).
В каждой из статей-персоналий приводятся краткие биографические
сведения и библиография их работ, касающихся края, и литературы о
них. Некоторые статьи содержат 2-4 названия публикаций краеведа, а
некоторые перерастают в обширный библиографический список
(например, статья М.Ф. Ершова о А.Н. Зырянове).
В словарь включены также важнейшие монографии, сборники,
альманахи, краеведческие страницы периодических изданий, библиографические указатели, журналы: выходные данные, краткая аннотация и роспись их содержания. «Исетский край» (1931), «Календарьсправочник Шадринского земства на 1916 год», «История Курганской
области» (1995), «Одиннадцатые Бирюковские чтения» (1994),
«Хрестоматия Курганской области» (1995), «Шадринский следопыт»
(1965-1986) – вот лишь малый перечень подобных материалов.
Внимательно изучив библиографическую часть в статьях словаря,
исследователь почерпнет для себя важнейшую информацию и сможет
избежать повторения.
В словарь включены также музеи (государственные, школьные,
заводские и т. д.), архивы, краеведческие объединения, общества
(Шадринское Движение за культурное возрождение, Шадринское
общество краеведов).
Статьи словаря подготовлены членами редколлегии (С.Б.
Борисовым – 81 статья, Е.А. Бряковой – 38 и М.Ф. Ершовым – 24
статьи),
преподавателями
Шадринского
пединститута
(С.А.
Парфеновой), шадринскими краеведами (А.В. Плотниковой, А.А.
Пашковым и другими), работниками учреждений культуры и архива
(Н.М. Бажиной, Л.П. Сухих, М.И. Зуевой и другими).
Вторым словарем, освещающим в сжатой форме историю и
современное
состояние
шадринского
краеведения,
является
«Шадринский краеведческий словарь», вышедший в 2003 г. (61)
Данный словарь, как и словарь «Шадринское краеведение», включает
большую
библиографическую
информацию;
ссылки
даны
151
преимущественно на отдельные издания и на статьи из сборников и
журналов. Газетные публикации встречаются крайне редко, если они
представляют собой большую библиографическую ценность.
Шадринский краеведческий словарь содержит:
– статьи об уроженцах и жителях г. Шадринска, удостоенных званий
Герой Советского Союза и Герой Социалистического Труда (Н.В.
Архангельский, Г.А. Приходько, Т.С. Мальцев и другие);
– статьи об уроженцах Шадринска, внесших неоспоримый вклад в
российскую, европейскую и мировую культуру (Ю.С. Балашов, В.П.
Бирюков, Ф.А. Бронников, Н.В. Здобнов, К.Д. Носилов и другие);
– статьи о заводах, школах, учреждениях г. Шадринска
(Шадринский
автоагрегатный
завод,
музыкальная
школа,
государственный архив в г. Шадринске, музей школы №4 и другие);
– статьи о важнейших коллективных краеведческих монографиях,
альманахах, сборниках, а также статьи о журналах, содержащих
значительное число публикаций краеведческого характера («История
литературного Шадринска», «Путь просвещенца», «Шадринск военной
поры», «Шадринская старина», «Уральский следопыт» и другие);
– тематические статьи, раскрывающие развитие различных областей
деятельности в жизни города («Астрономия в Шадринске», «Газеты в
Шадринске», «Железная дорога в Шадринске», «Пионерия в
Шадринске», «Физическая культура и спорт в Шадринске», «Ярмарки
в Шадринском крае» и другие;
– статьи о шадринских краеведах, активно занимающихся научноисследовательской деятельностью (В.В. Иванихин, В.Н. Иовлева, А.В.
Плотникова и другие).
Интересными для исследователей и любителей шадринской истории
представляется включение в словарь републикаций статей из
малодоступных дореволюционных изданий. Так, в статье «Бронников
Федор Андреевич» публикуется статья о нём из «Большой
энциклопедии» (1903). О городе Шадринске включены статьи из трех
изданий Большой советской энциклопедии (1934, 1957, 1978), из двух
изданий Малой советской энциклопедии (1931, 1960), из
Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1903).
Система ссылок, принятая в словаре, позволяет избежать ненужных
повторов. Значительная часть информации, ранее размещенная в
библиографическом словаре «Шадринское краеведение» (1997), не
включена в «Шадринский краеведческий словарь» и последний нельзя
рассматривать как переработку первого, он является самостоятельным
изданием. Оба словаря подготовлены и изданы в стенах Шадринского
государственного педагогического института; информация, содержащаяся в них, послужит отправной точкой для краеведа-исследователя,
152
студента, учащегося, преподавателя в их работе по изучению прошлого
родного края.
С середины 1990-х гг. краеведение прочно входит в программу
обучения в школах города и района. Многие учителя- предметники
изучение края считают важным в воспитательной работе. Учителя,
студенты, школьники нуждаются в оперативной краеведческой информации. Этим целям и служит рекомендательный библиографический
указатель «Шадринск» (62) (составитель Е.А. Брякова), вышедший к
335-летию г. Шадринска. Указатель отражает литературу об историческом прошлом, природе, культуре, искусстве, литературной жизни, выдающихся людях Шадринского края. В него вошли статьи из периодических изданий за 1992-1997 гг., а также научные и научно-популярные издания, справочники и библиографические пособия более раннего периода.
Указатель построен по тематическому принципу и включает 11
разделов и множество подразделов. Наиболее развернутый раздел в
указателе – «История Шадринского края», в котором помещена информация по истории края по периодам, по истории различных сторон
жизни края (история народного образования, экономики и так далее).
Указатель включает 819 библиографических записей, материал
расположен в определенном порядке, применяется широкая система
ссылок. Составитель считает важной библиографию библиографии, во
многих разделах и в отдельно выделенном разделе указателя
называются ранее изданные библиографические пособия и списки.
«Указатель авторов, составителей, редакторов изданий и
публикаций», помещенный в конце, свидетельствует об огромном
количестве людей, вносящих свой вклад в сохранение и изучение
прошлого и настоящего Шадринского края.
Краткий сборник очерков, посвященных истории повседневности г.
Шадринска, представляет собой книга С.Б. Борисова «Шадринск ХVIII
– XXI вв.» (63). Материалы, включенные в книгу, большей частью
опубликованы на страницах шадринских краеведческих изданий,
периодической печати. Сведения об источниках информации или о
месте публикации материала, послужившего основой очерков,
приведены в конце книги.
Сборник составлен по тематическому признаку, темы четко
определены. «Об основании Шадринска», «Быт Шадринска 1830-х1840-х гг.», «Открытие в Шадринске публичной библиотеки в 1876
году», «Об открытии Шадринского театра в 1910-1911 гг.», «Пиковые
валеты» в Шадринске в 1915 году», «Обстоятельства занятия
Шадринска эсерами и чехословаками», «Шадринский общегородской
карнавал 1 января 1940 года», «Демонстрации в Шадринске в 1956
153
году» - вот лишь некоторые темы очерков, представленных в книге
(всего в книгу включено 84 очерка).
Основу очерков составили сведения, обнаруженные автором в
музейных и архивных фондах, в Интернете, но большей частью –
обнаруженные в печатных источниках, в статьях автора сборника.
Поэтому приведенные в конце книги источники представляют собой
тематический библиографический список печатных публикаций по
более семидесяти темам (рубрикам), касающихся разных сторон
повседневной жизни Шадринска со дня его основания до середины
1950-х гг. Всего в списке публикаций насчитывается 180 статей,
сборников, альманахов, монографий. Читатель из книги черпает не
только интересные факты, получает или пополняет свои знания, но и
получает информацию о первоисточнике.
Наибольшее развитие в период с 1995 года получила персональная
краеведческая библиография.
В материалы «Шадринской старины», посвященные юбилею
краеведа В.Н. Иовлевой, вошел библиографический список. (64)
Список дает максимально полную информацию о публикациях В.Н.
Иовлевой, литературы о ней, использовании фотоматериалов из архива
юбиляра
в
местной
периодической
печати
(всего
118
библиографических записей с раскрытием содержания публикаций).
При составлении списка была использована и рукопись В.П.
Тимофеева из его «Библиографического словаря Зауралья».
Данная работа интересна тем, что шадринские библиографы
впервые осуществили публикацию биобиблиографии наших
современников-краеведов.
В 1996 году увидела свет книга «Священник-математик Иван
Михеевич Первушин» (65), включающая различные материалы о
жизни и научной деятельности русского математика. Составитель В.П.
Тимофеев поместил в книгу «Библиографию работ о И.М.
Первушине». (66) Расположенный в алфавитном порядке авторов и
заглавий, не пронумерованный список включил 60 публикаций не
только наших современников, но и дореволюционные издания и описи
архивов Урала. Отсутствие правил библиографического описания
создают сложности при использовании данной библиографии, тем не
менее, она важна для исследователей-краеведов.
В книге очерков из истории родословных с. Красномыльского В.П.
Пузырева (67) помещены несколько библиографических списков, два
из которых – персональные. Первый включает статьи, отдельные
издания кандидата исторических наук В.П. Пузырева по истории
Шадринского края за 1955–1995 гг., а второй – труды (книги, статьи и
очерки) по истории флота. (68) В списках вначале указываются
154
отдельные издания, затем публикации в сборниках, журналах и
газетах, разделы и главы в коллективных монографиях. Всего в списки
включена 81 библиографическая запись.
Внутри книги редактор делает многочисленные ссылки на ранние
публикации других авторов, а также включает два отдельных списка
«Читайте о летчике Архангельском» (13 названий) и «Читайте также о
Красномылье» (5 названий). (69)
В сборнике «Сказки Шадринского края» помещены списки основных научных публикаций составителей сборника В.Н. Бекетовой и
В.П. Тимофеева (70).
В книге А.Н. Перуновой об истории художественной
самодеятельности автоагрегатного завода включен список публикаций
автора книги (71) (всего 24 библиографических записи).
Известный интерес представляет «Библиография работ А.Н.
Зырянова» (72), в основу которой была положена библиография из
статьи М.Ф. Ершова о А.Н. Зырянове. (73). В библиографию вошло
более 50 работ краеведа, публикации его сказок в различных
сборниках, архивные материалы, библиография работ о А.Н. Зырянове,
включающая 78 библиографических записей.
С 1997 г. начато издание отдельных библиографических указателей.
Первый из них посвящен деятельности кандидата философских наук,
доцента Шадринского пединститута С.Б. Борисова (74). Наряду с проведением научных исследований, С.Б. Борисов активно работает и в
области краеведения. С 1993 года активно протекает его книгоиздательская (редактирование и составление краеведческих изданий, альманахов, сборников), публицистическая и библиографическая
деятельность.
В данном обзоре мы обратим внимание на следующие разделы
персонального указателя: Краеведческие публикации (38 записей);
Подготовка публикаций (41); Библиографические обзоры (4); С.Б.
Борисов – редактор и составитель (15); Художественные произведения
С.Б. Борисова (33). Всего в указатель включено 268
библиографических записей.
В конце пособия помещены вспомогательные указатели:
Алфавитный указатель основных научных трудов; Алфавитный указатель художественных произведений; Указатель имен; Указатель
псевдонимов; Указатель периодических изданий (нецентральных). (75)
К 110-летнему юбилею уроженца г. Шадринска, выдающегося
отечественного библиографа Николая Васильевича Здобнова в 1999 г.
вышла книга, которая включает биобиблиографический указатель,
посвященный ему, и публицистические статьи библиографа в
шадринской периодической печати. (76) Выход в свет данного издания
155
способствовал
восстановлению
исторической
справедливости,
возвращению имени Здобнова на родину, большему знакомству
шадринцев с его жизнью и научно-практической деятельностью. Книга
вышла в свет благодаря объединению усилий Шадринского
государственного педагогического института, Шадринского общества
краеведов и администрации г. Шадринска.
В биобиблиографический указатель включено 478 библиографических записей, материал сгруппирован в три раздела. Первый раздел
«Труды Н.В. Здобнова» включил печатные труды (181 библиографическая запись), публикации в шадринских газетах 1913 – 1918 гг. (57
записей), неопубликованные труды (80 записей). Во втором разделе
«Литература о жизни и деятельности Н.В. Здобнова» включены
опубликованные (152 записи) и неопубликованные работы (6 записей).
Основу подразделов «Печатные труды» и «Неопубликованные
труды» составили библиографические списки к монографии главного
биографа Н.В. Здобнова Марии Васильевны Машковой (77) и в
составленном ею сборнике трудов ученого. (78) По имеющимся в
фонде Шадринского государственного архива номерам шадринских
газет периода 1913-1918 гг. составителем подготовлен список
публикаций Н.В. Здобнова. Эта часть указателя вызывает несомненный
интерес у шадринцев, т.к. статьи молодого Здобнова касаются и
политической обстановки того времени, и дел в Шадринском театре, и
литературной жизни города.
Справочный аппарат составляют пять вспомогательных указателей
(алфавитный указатель печатных трудов, алфавитный указатель статей
в шадринских газетах, указатель имен, указатель псевдонимов Н.В.
Здобнова, указатель газет Курганской области), которые позволяют
многоаспектно раскрыть отраженный в указателе материал и облегчает
вести библиографический поиск читателя.
Вторую часть издания составляют тексты статей Н.В. Здобнова в
шадринских газетах периода 1913–1918 гг. Все публикуемые статьи
собраны в тематические рубрики: «О газете «Исеть», «Статьи на
городские темы. Публицистика», «О деятельности Шадринского
общества приказчиков», «О картинах Ф.А. Бронникова», «О творчестве
Т.Г. Шевченко», «Рецензии», «Воспоминания, фельетоны», в
отдельную рубрику выделена статья «К моменту».
Немалая роль в возвращении имени Н.В. Здобнова на родину,
раскрытии «белых пятен» в его биографии принадлежит Сергею
Борисовичу Борисову, доктору культурологии Шадринского
государственного
педагогического
института,
председателю
Шадринского общества краеведов. Им опубликовано несколько
научных статей о жизни и деятельности Н.В. Здобнова в Шадринске в
156
первые послереволюционные годы, его политических взглядах. (79)
С.Б. Борисов выступил консультантом при подготовке указателя по
вопросам его структуры и содержания, инициатором публикации в
книге текстов статей Н.В. Здобнова. В его вступительной статье
«Шадринск в жизни Н.В. Здобнова» прослеживаются этапы жизни и
деятельности Николая Васильевича в Шадринске вплоть до его
переезда в Москву в 1922 году. Статья, богатая документальными
источниками,
раскрывает
истинные
позиции,
политические
пристрастия молодого Здобнова.
Издание получило положительные отзывы в профессиональных
научных журналах и местной печати. (80) Так, доктор педагогических
наук, профессор Московского государственного университета
культуры Э.К. Беспалова в своей рецензии пишет: «… создан
прецедент интересного краеведческого издания персонального типа,
где объединены обширные библиографические материалы (как
известные ранее, так и те, что вышли после 1980 г., т.е. после
“Избранного”) и собственно первичные документы – статьи,
опубликованные Н.В. Здобновым на страницах газет «Исеть» (он был
ее создателем и неофициальным редактором) и «Народной газеты».(81)
Вторым крупным по объему и значимости можно назвать
библиографический указатель, посвященный известному уральскому
ученому-краеведу, фольклористу, диалектологу, этнографу, архивисту,
музееведу, члену Союза писателей СССР Владимиру Павловичу
Бирюкову. (82) Указатель вышел к 115-летию известного уроженца
шадринского края. Составителями предпринята попытка наиболее
полно представить публикации трудов В.П. Бирюкова, а также
литературу о его жизни и деятельности. Вместе с тем, как отмечают
сами составители, В.П. Бирюков печатался во множестве местных
изданий, и какая-то часть его публикаций не вошла в данное издание.
Первый раздел указателя «Труды В.П. Бирюкова» включает
печатные труды В.П. Бирюкова – монографии, фольклорные сборники,
брошюры, статьи в периодических изданиях, сборниках, альманахах.
Этот раздел включил 754 библиографические записи. Второй раздел
составили публикации о жизни и деятельности краеведа, 418 записей.
В персональный указатель В.П. Бирюкова составители включили
публикации о Бирюковских чтениях, посвященных памяти уральского
краеведа. Чтения проходят с 1973 года в городах Челябинске и
Шадринске. В разделе приведено 90 библиографических записей; в
конце дан перечень лауреатов премии имени В.П. Бирюкова.
Четвертый раздел указателя включил информацию о 18
библиографических пособиях и списках, посвященных В.П. Бирюкову
и изданных ранее. В конце даны вспомогательные указатели: указатель
157
основных трудов В.П. Бирюкова, вышедших отдельными изданиями;
указатель псевдонимов В.П. Бирюкова; указатель имен.
Указатель в большей части аннотирован; подробно дано описание
содержания монографий и сборников В.П. Бирюкова; указаны
имеющиеся рецензии на труды краеведа. Хронологический охват
включенных в указатель публикаций – с 1905 года.
Данный указатель вышел по инициативе и при поддержке Шадринского общества краеведов, Шадринского государственного педагогического института и администрации города Шадринска. Появление
данного издания облегчит труд историков, студентов, исследователей
по изучению творческого, жизненного пути В.П. Бирюкова.
Итак, в области персональной краеведческой библиографии
наметилась тенденция к обобщению деятельности краеведов прошлого
и настоящего. Издание персональных библиографических указателей –
дело трудоемкое, дорогое в финансовом отношении и под силу
крупным библиографическим центрам. Нужно отдать должное
инициаторам подготовки и выпуска таких пособий (руководству
Шадринского общества краеведов), практическим исполнителям
(сотрудникам библиотек) и органам, осуществляющим финансовую
поддержку издательских проектов (администрации г. Шадринска и руководству Шадринского государственного педагогического института).
Краеведческая литературная библиография. В 1990-х гг.
опубликовано два библиографических списка о шадринской
литературе. Первый из них составлен С.Б. Борисовым и помещен в
"Шадринской старине 1994" (83) и включает 12 изданий шадринских
литераторов, в некоторых случаях и отзывы на издания. Другой
краткий библиографический список о литературном Шадринске за
1990-1996 гг. вошел в первый выпуск литературного обозрения
"Контрапункт" (84). В список вошли литературно-критические статьи,
рецензии на произведения шадринских литераторов (всего 32
названия) с краткими аннотациями.
В девятом выпуске альманаха «Шадринская старина» помещен
материал о трех шадринцах – членах Союза российских писателей. (85)
В начале дается краткая справка о Союзе российских писателей
(образован в 1991 году), а затем - библиографический материал о
литературной деятельности Сергея Борисовича Борисова, Валерия
Васильевича Иванихина и Сергея Петровича Чепесюка, являющимися
членами этого Союза. В библиографическом списке отражены
прозаические и поэтические произведения, статьи о литературе и
составительская деятельность каждого из трех членов писательского
Союза. Всего в список включено 104 библиографических записи.
Вышедший в 2000 г. четвертый выпуск «Шадринского альманаха»
158
представил любителям изящной словесности антологию шадринской
поэзии ХХ века. (86) Впервые в истории города под одной обложкой
собраны произведения 75 авторов. Библиографический интерес
представляют источники публикаций, помещенные в конце книги.
Список составлен в алфавитном порядке авторов, даны сведения о
месте публикации.
Автор монографии «Феномен провинции» Михаил Федорович
Ершов исследует творчество шадринских литераторов С.Б. Борисова и
С.П. Чепесюка. (87) В книге он дает краткие биографические сведения
о писателях, а также публикует список их основных литературных
произведений.
Вначале
списка
перечисляются
совместные
прозаические произведения Сергея Борисова и Сергея Чепесюка, а
затем – прозаические и поэтические произведения каждого автора.
Список состоит из 38 библиографических записей. Этот список и
другой, опубликованный в «Шадринской старине» (85), могли бы стать
основой для составления полной библиографии произведений С.
Борисова и С. Чепесюка, критических материалов об их творчестве,
рецензий на их произведения.
В начале ХХI в. сотрудниками Центральной городской библиотекой
им. А.Н. Зырянова были подготовлены и изданы три персональных
библиографических указателя.
Библиографический указатель «Василий Иванович Юровских» (88)
посвящен 70-летию писателя - шадринца В.И. Юровских. Указатель состоит из нескольких разделов. В первый «Произведения В.И. Юровских» вошли отдельные издания произведений писателя (с росписью
содержания книги), публикации в сборниках, альманахах, журналах и
газетах, причем прозаические и поэтические жанры разделены. Всего в
этот раздел включено 732 библиографических записи.
Далее составители выделили публикации писателя о литературе,
искусстве и культуре (61 запись), беседы, интервью с ним (13 записей).
В раздел «Литература о жизни и творчестве В.И. Юровских» вошли
публикации биографического характера, о литературном творчестве
писателя, рецензии на отдельные книги и произведения. В этот раздел
вошло 153 библиографических записи.
В указатель включены 19 «посвящений» В.И. Юровских,
написанные местными авторами в разное время. Библиографические
списки и пособия названы в конце указателя. Расположение материала
внутри разделов указателя – в большей части хронологическое, при
необходимости записи сопровождаются краткими справочными
аннотациями. Четкая структура указателя, а также система
вспомогательных указателей позволяют быстро ориентироваться в нем.
Систему вспомогательных указателей составляют: Алфавитный
159
указатель произведений В.И. Юровских; Указатель персоналий;
Указатель «посвящений»; Указатель псевдонимов писателя; Указатель
авторов
и
заглавий;
Указатель
периодических
изданий
(нецентральных).
Составители старались дать наиболее полную информацию обо всем
напечатанном писателем и написанном о нем. Стоит надеяться, что
работа по составлению указателей о других шадринских писателях и
поэтах (необходимо учесть, что в Шадринске живут и работают
литераторы двух писательских Союзов) будет продолжена.
Имя известного русского писателя, уроженца Пермской губернии
Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка неразрывно связано с Шадринским краем. Известный своими произведениями о жизни и быте населения Урала, Зауралья и Сибири, Д.Н. Мамин-Сибиряк неоднократно
бывал в Шадринске, отобразил его эволюцию в романе «Хлеб»,
повести «Охонины брови», рассказах «Летные», «Крупичатая»,
«Попросту». Поэтому неудивителен интерес к жизни и творчеству
писателя у шадринского читателя. Познакомить учащихся, студентов,
преподавателей, краеведов, библиотекарей с произведениями Д.Н.
Мамина-Сибиряка, где он описывает Шадринск, его нравы, обычаи –
эту цель ставили перед собой сотрудники Центральной городской
библиотеки им. А.Н. Зырянова при подготовке библиографического
указателя «Д.Н. Мамин-Сибиряк и Шадринск». (89)
Материал в рекомендательном библиографическом указателе сгруппирован по следующим разделам: Шадринск в произведениях Д.Н.
Мамина-Сибиряка; Произведения, изданные при жизни Д.Н. МаминаСибиряка, имеющиеся в «архивном фонде» ЦБ им. А.Н. Зырянова;
Литература о жизни и творчестве Д.Н. Мамина-Сибиряка; Литература
об отдельных произведениях Д.Н. Мамина-Сибиряка; Шадринские
встречи (Д.Н. Мамин-Сибиряк и Шадринск); Криптонимы;
Библиографические пособия. В указатель помещены отрывки из
произведений писателя, в которых описана жизнь Шадринска.
Ориентироваться в указателе помогут вспомогательные указатели:
«Алфавитный указатель произведений Д.Н. Мамин-Сибиряка»,
«Указатель авторов и заглавий», «Указатель периодических изданий».
При подготовке указателя работники библиотеки проделали
огромную работу по выявлению материала, используя не только свои
фонды, но и фонды Государственного архива в г. Шадринске. Указатель станет неоценимым помощникам в первую очередь преподавателям и учащимся школ при изучении истории литературы в крае.
В том же 2004 году Центральная городская библиотека выпустила
еще один библиографический указатель, посвященный поэтессе
Ксении Александровне Некрасовой, чье детство связано с городом
160
Шадринском. (90) Сотрудники библиотеки включили в указатель
произведения К.А. Некрасовой, литературу о жизни и творчестве
поэтессы, о её произведениях, рецензии на её отдельные сборники
стихов. Для шадринцев интересна информация о публикациях,
раскрывающих связи Ксении Некрасовой с Шадринском, о стихах,
произведениях искусства, посвященных ей.
В указателе опубликованы несколько стихотворений, посвященных
Ксении Некрасовой и краткие биографические факты. Краткие
справочные аннотации помогают раскрыть содержание публикаций;
алфавитный указатель книг и стихов К. Некрасовой и указатель имен
помогают ориентироваться в указателе.
В 1995 и 1997 гг. вышло два библиографических обзора
краеведческой литературы. Отдельной брошюрой издан обзор
«Терентий Семенович Мальцев и книга» (91) (составитель Л.И.
Александрова). В обзоре представлены 10 книг ученого-полевода, 8
книг о нем и 4 библиографических указателя.
Обзор краеведческой страницы «Шадринский следопыт» газеты
«Шадринский рабочий», подготовленный Е.А. Бряковой (92), появляется в «Шадринском альманахе» (составитель и ответственный
редактор С.Б. Борисов). В обзоре представлено около 220 публикаций,
сгруппированных по темам: История Шадринска, развитие народного
образования и здравоохранения в городе, выдающиеся земляки и т. д.
Почти все материалы «Следопыта», за редким исключением, включены
в обзор.
Библиография об организациях, обществах. По инициативе С.Б.
Борисова на страницах альманаха «Шадринская старина» освещается
научно-исследовательская деятельность преподавателей Шадринского
пединститута. М.А. Колесников подготовил список монографий и
учебных пособий за 1990-1994 гг. (93), в который включены
институтские сборники и авторские издания (всего 49 названий).
Список, дающий представление о тематике краеведческих исследований преподавателей института в 1950-1960 гг., помещен в
краеведческом альманахе «Шадринской старина. 1995». (94) Он
содержит сведения об издательской деятельности института в этот
период, выходе Учёных записок вуза, материалах конференций и
статьях краеведческой тематики.
Впервые обширный библиографический материал о Шадринском
государственном педагогическом институте представлен в книге
«Шадринский государственный педагогический институт. 1939-1999»
(95), вышедшей к 60-летию института. Глава книги «Библиография»
включает два раздела. В первом «Научно-исследовательская деятельность института» представлены наиболее значительные издания и
161
публикации за все время существования института: ученые записки,
сборники научных статей, материалы конференций, краеведческие
издания, фольклорные сборники, учебники, учебные пособия,
хрестоматии. Научные публикации преподавателей института,
опубликованные в научных сборниках и журналах, отдельные издания
представлены в разделе «Научные статьи». Всего в первом разделе
представлено 495 библиографических записей.
Впервые была предпринята попытка издания книги, объединившей
историю как института в целом, периоды его становления и расцвета,
так и историю факультетов, подразделений института. История
института – это, прежде всего, люди; на страницах книги отражён
вклад тех, чьим трудом и талантом создавалось и развивалось одно из
старейших учебных заведений Зауралья. Библиографическая
информация об институте, представленная с максимальной полнотой в
разделе «Деятельность Шадринского пединститута на страницах
печати», позволяет судить о том, какое важное место институт занимал
и сейчас занимает в жизни города Шадринска. Весь материал разбит на
тематические рубрики: Открытие и становление института; История
Шадринского пединститута; Общие вопросы деятельности института;
Факультеты института; Деятельность кафедр института; Учебная
деятельность в институте; Работа приемной комиссии; Педагогическая,
фольклорная, пионерская практики; Связь со школьными
учреждениями; Научно-исследовательская деятельность института;
Научно-исследовательская деятельность студентов (конференции,
научные студенческие общества); Кружки, общества, клубы,
астрономический центр; Студенческие традиции; Студенческие будни;
Персоналии
студентов;
Выпускники
института;
Творческая
деятельность студентов; Праздники, конкурсы, вечера, КВН, встречи с
интересными людьми; Факультет общественных профессий; Печать в
институте; Трудовые дела студентов Шадринского пединститута;
Общественные организации института; Спортивная работа в
институте; Библиотека Шадринского пединститута; Профессорскопреподавательский состав, сотрудники института. В раздел включено
более 500 библиографических записей. В большинстве случаев
материал аннотирован.
Пожалуй, это первое издание, посвященное одному из учреждений
города Шадринска, сопровождавшееся библиографическим разделом.
Это, безусловно, обогащает содержание книги. Здесь необходимо
подчеркнуть, как тщательно собирается, а затем обрабатывается и
хранится в картотеках, папках и альбомах материал обо всех сторонах
деятельности института в институтской библиотеке. Эта традиция
162
хранителя и собирателя, заложенная библиотекарями еще в 1960-е гг.,
живёт и по сей день.
Библиографический список литературы за период 1990–1997 гг.,
освещающей деятельность Шадринского Движения за культурное
возрождение, помещён в краеведческом альманахе «Шадринская
старина». (96) Весь материал сгруппирован в несколько разделов:
Общие вопросы деятельности Движения; Отдельные вопросы
деятельности Движения; Издательская деятельность Движения;
Поддержка изданий шадринских литераторов; Статьи, подписанные
участниками Движения. Всего включено 158 библиографических
записей; записи сопровождаются краткими аннотациями.
В 2004 году Шадринское общество краеведов отметило свое первое
десятилетие своего существования. С.Б. Борисов, председатель
общества, предпринял первую попытку обобщить, осветить
деятельность общества. Сделано это на основе публикаций о
деятельности общества. Для исследования шадринской краеведческой
библиографии его книга «“Золотое десятилетие” шадринского
краеведения: 1994–2004 гг.» (97) интересна включением в неё
большого количества библиографических данных.
Во-первых, в историографическом обзоре С.Б. Борисова
«Организаторская и издательская деятельность Шадринского общества
краеведов» процитировано 29 источников, все они приведены в конце
обзора и представляют собой библиографический список публикаций о
деятельности общества краеведов.
Во-вторых, публикации С.Б. Борисова, составившие книгу, (их число составило 25) сопровождаются библиографическими сведениями о
месте и времени публикации статей. Эти сведения даны в примечаниях
и представляют собой также своеобразный библиографический список.
В-третьих,
книга
завершается
хронологическим
списком
краеведческих публикаций за 1994-2004 гг. В список включено 64
монографии, сборника, альманаха, авторами, составителями и
редакторами которых являлись члены Шадринского общества
краеведов. Список членов общества приведен в конце книги.
Таким образом, к началу ХХI века библиографическую деятельность
можно рассматривать как важное звено шадринского краеведческого
движения. Стремление учёных-краеведов (98) поставить краеведение
на достаточно высокий научный уровень предполагает и усиленный
интерес к библиографии. Библиографический отдел присутствует во
многих шадринских изданиях, увидевших свет, начиная со второй
половины 1990-х гг. Подготовка и издание десяти отдельных краеведческих указателей в таком небольшом городе, как Шадринск – явление
163
редкое, если учесть, что данная деятельность в крупных городах,
имеющих научные библиотеки, нередко свёртывается.
Внедрение компьютерных технологий в деятельность библиотек
может сыграть положительную роль в деле подготовки библиографических изданий, охватывающих литературу о Шадринском крае.
Хочется надеяться, что традиции, заложенные Н.В. Здобновым и
В.П. Бирюковым и продолженные нашими современниками, будут и
дальше развиваться.
Источники
1. Мамонтов А.В., Щерба Н.Н. Краеведческая библиография. – 2-e
изд., доп. и перераб. – М.: Кн. палата, 1989. – С. 12.
2. Обзор деятельности Н.В. Здобнова в области краеведческой
библиографии сделан по монографии М.В. Машковой «Н.В. Здобнов
(1888-1942): Очерк жизни и деятельности» (М., 1959. – 132 с.).
3. Указатель библиографических пособий по Уралу. (Со
включением Башкирии и сибирских округов Уральской области). Вып.
1. – М., 1927. – 72 с. – (Рус. библиогр. о-во при Московском ун-те).
4. Библиография краеведческой библиографии: аннот. указ. Ч. 2.
Вып. 7. Урал. – Л., 1975. – 476 с.
5. Указатель библиографических пособий по Уралу. Вып. 2. Библиография уральских деятелей и уроженцев (Машинопись. 1927. –38 л.).
6. «Сильно взыграло мое шадринское патриотическое сердце»:
(письма Н.В. Здобнова B.П. Бирюкову) / публ. подгот. Е.И. Коган //
Шадринская старина. 1995: Краевед. альм. – Шадринск, 1995. – С. 62.
7. Коган Е.И. Н.В. Здобнов и Урал: лекция по спецкурсу «Уральская
книга и краеведческая библиография Урала» / ЧГИК. – Челябинск,
1990. – С. 11.
8. Бирюков В.П. Очерки краеведческой работы // Журнал
Шадринского общества краеведения. – 1923. – №1.– С. 10-28; № 2. – С.
31; № 3. – С. 16-24 (начало). Продолж.: Шадринское Научное
Хранилище. – 1924. – № 1 – С. 16-32; № 2. – С. 17-32; № 3 – C. 9-24; №
4. – С. 9-24; № 5.– С.17-24; № 6. – С. 9-16.
9. Бирюков В.П. Очерки краеведческой работы. – Шадринск, 1923. –
130 с.
10. «Сильно взыграло моё шадринское...» – С. 64.
11. Бирюков В.П. Очерки краеведческой работы – С. 37.
12. Там же. – С. 38.
13. Там же. – С. 38-39.
14. Там же. – С. 38.
15. Из эпистолярного наследия Здобнова / Публ. Е.И. Коган // Сов.
164
библиография. – 1988. – № 6. – С. 56-63; «Сильно взыграло мое
шадринское...» – С. 60-69.
16. Из эпистолярного наследия Здобнова... – С. 57.
17. Бирюков В.П. Литература о Шадринском крае // Бирюков В.П.
Шадринский округ Уральской области: Природа, население и
хозяйство. – Шадринск, 1926. – Прилож. – С. 1-8.
18. Бирюков В.П. Литература о Шадринском крае // Бирюков В.П.
Природа и население Шадринского округа Уральской области. –
Шадринск, 1926. – Прилож. – С. 1-8.
19. Там же. – С.1.
20. Там же.
21. Бирюков В.П. Краткая историческая справка по краеведению //
Исетско-Пышминский край: сб. краевед, ст.; посвящается памяти
местного краеведа А.Н. Зырянова. – Шадринск, 1930. – С. 11–40.
22. Там же. – С. 25.
23. Государственный архив в городе Шадринске (ГАШ). Ф. 1006.
On. 1.Д. 18.
24. Бирюков В.П. Дневниковые записи 1941-1945 годов / публ.
подгот. Боровинский М.Т. // Шадринск военной поры. Т.2 / сост. С.Б.
Борисов.– Шадринск, 1995. – С. 210, 212, 227.
25. ГАШ. Ф. 1006. Oп. 1.Д. 81.
26. Там же. – С. 15.
27. Панов Д.А. Уральский краевед и писатель Владимир Павлович
Бирюков. – Шадринск, 1958. – 66 с.
28. ГАШ. Ф. 1006. Оп. 1.Д. 81. С. 31.
29. Панов Д.А. Уральский... – С. 33.
30. ГАШ. Ф. 1006. Oп. 1. Д. 74. 48 с
31. Бирюков В.П. Скульптор – земляк // Бирюков В.П. Записки
уральского краеведа. – Челябинск, 1964. – С. 129-139.
32. Урал в его живом слове: Дореволюционный фольклор /собрал и
сост. В.П. Бирюков. – Свердловск, 1953. – С. 283–290.
33. Там же. – С. 283.
34. Бирюков В.П. Урал Советский: Народные рассказы и устное
поэтическое творчество. – Курган, 1958. – С. 187–190.
35. Опись архива и библиография печатных работ по Уральскому
фольклору В.П. Бирюкова, составленная им самим // Русский
фольклор: Материалы и исследования. – М., 1958. – Т. 3. – С. 377–392.
36. См.: Иовлева В.Н. Донских Константин Николаевич //
Шадринское краеведение: краткий библиогр. словарь. – Шадринск,
1997. – С. 13 (названы основные публикации и лит. о нем).
37. Брякова Е.А. «Путь просвещенца» // Там же. – С. 31.
165
38. Донских К.Н. Шадринское научное хранилище в использовании
школ при экскурсионном и лабораторных методах // Путь
просвещенца. – 1925. – № 4. – С. 21-26; № 5-6. – С. 14-20.
39. Путь просвещенца. – 1925. – № 4. – С. 24.
40. Путь просвещенца. – 1925. – № 5-6. – С. 18-20.
41.Донских К.Н. Константин Дмитриевич Носилов // Исетский край:
сб. краевед. ст. вып. 2. – Шадринск, 1931. – С. 59-78.
42. Там же. – С. 59.
43. Там же. – С. 78.
44. Иванча И.А., Кошеваров М.С. Александр Никифорович Зырянов
// Исетско-Пышминский край: сб. краевед. ст. – Шадринск, 1930. – С.
1-10. Републ.: Зырянов А.Н. Промыслы в Шадринском уезде Пермской
губернии – Шадринск, 1997. – С. 79-88.
45. Исетско-Пышминский край: сб. краевед. ст.; посвящ. памяти
местн. краеведа А. Н. Зырянова / Далмат. о-во краевед. – Шадринск,
1930. – 114 с.; Исетский край: сб. краевед. ст. вып. 2 / Далмат. о-во
краевед. – Шадринск, 1931. – 723 с.
46. Барановский В. Полезные ископаемые Шадринского paйoнa //
Исетский край. – С. 25-58.
47. Хромцов И.Т. Леса и лесное хозяйство Шадринского округа до
революции // Исетско-Пышминский край. – С. 84-113.
48. Что читать о Шадринском районе: Библиогр. указ. / сост. С.Ю.
Кирьянова; Шадринская район. б-ка. – Шадринск, 1983. –140 с.
49. Что читать о городе Шадринске: Рек. указ. лит. / сост. О.В.
Малахова; Центр. гор. б-ка. – Шадринск, 1984. –170с.
50. Храмы Шадринска / Ред.-сост. С.Б. Борисов. – Шадринск, 1993.
– 77 с.
51. Шадринская старина: Краевед. альм. / Отв. ред. С.Б. Борисов. –
Шадринск: Изд-во Шадринского пединститута, 1993. – 131 с.
52. Там же. – С. 126-131.
53. Борисов С.Б. Краткий библиографический обзор краеведческих
публикаций 1993-1994 гг. // Шадринская старина. 1994. – Шадринск,
1994. – С. 180-181.
54. Борисов С.Б. Краеведческие публикации 1994-1995 гг. //
Шадринская старина. 1995. – Шадринск, 1995. – С. 226.
55. Ведунова Г.В., Ершов М.Ф. История Шадринского края в XVII –
нач. XX вв.: Программа по краевед. для сред. школ. – Шадринск, 1995.
– 14 с.
56. Публикации и републикации исторических источников о
дореволюционном прошлом Шадринского края, осуществленные в
последней трети XX века // Шадринская старина. 1996: Краеведческая
166
хрестоматия (Вторая половина XVII – первая половина XIX вв.) / Сост.
С. Борисов и М. Ершов. – Шадринск, 1996. – С. 227-229.
57. Брякова Е.А., Сухих Л.П. Краткий библиографический список
публикаций о Шадринске в годы Великой Отечественной войны за
1974-1994 гг. // Шадринск военной поры. Т. 2. – Шадринск, 1995. – С.
237-244.
58. Что читать о Шадринске // Очерки истории Шадринска. –
Шадринск, 1993. – С. 204-205.
59. Шадринское краеведение: Краткий библиогр. словарь / Сост. и
отв. ред. С.Б. Борисов. – Шадринск: Изд-во Шадринского
пединститута, 1997. – 49 с.
60. Там же. – С.3.
61. Шадринский краеведческий словарь / авт.-сост. С.Б. Борисов,
Е.А. Брякова, С.А. Парфенова; отв. ред. С.Б. Борисов; Шадринское ово краеведов; Шадринский гос. пед. ин-т. – Шадринск: Изд-во
Шадринского пединститута, 2003. – 68 с.
62. Шадринск: рек. библиогр. указ. / сост. Е.А. Брякова. – Шадринск:
Изд-во Шадринского пединститута, 1997. – 63 с.
63. Борисов С.Б. Шадринск XVIII – XXI вв.: Очерки повседневности
/ Шадринское о-во краеведов. – Шадринск: Изд-во ПО «Исеть», 2004. –
112 с.
64. Виктория Николаевна Иовлева: (библиогр. список лит.) / сост.
Е.А. Брякова // Шадринская старина. 1995: краевед. альм. – Шадринск,
1995. – С. 14-18.
65. Священник-математик Иван Михеевич Первушин / авт. и сост.
В.П. Тимофеев. – Шадринск, 1996. – 140 с.
66. Там же. – С. 106-108.
67. Пузырев В.П. Красномылъские родословные: историко-биогр.
очерки. – Шадринск, 1996. – 136 с.
68. Там же. – С. 126-131.
69. Там же. – С.70-71, 124.
70. Основные публикации В.Н. Бекетовой; Основные публикации
В.П. Тимофеева / сост. Е.А. Брякова // Сказки Шадринского края. –
Шадринск, 1995. – С. 107-108.
71. Список публикаций А.Н. Перуновой // Перунова А.Н. Завод и
сцена: о худ. самодеятельности Шадринского автоагрегат. з-да. –
Шадринск, 1997. – С. 259-260.
72. Библиография работ А.Н. Зырянова / Сост. А.М. Бритвин //
Зырянов А.Н. Промыслы в Шадринском уезде. Ч. 2. – Шадринск, 1997.
– С. 21-32.
73. Ершов М.Ф. Зырянов Александр Никифорович // Шадринское
краеведение: краткий библиогр. словарь. – Шадринск, 1997. – С. 16-18.
167
74. Сергей Борисович Борисов: биобиблиогр. указ. / сост., авт. вступ.
ст. Е.А. Брякова. – Шадринск: Изд-во Шадринского пединститута,
1996. – 20 с.
75. Подобную же структуру имеет указатель «Л.П. Осинцев –
историк-краевед» (Сост. Е.А. Брякова; Шадринск, 1997).
76. Николай Васильевич Здобнов (1888–1942): биобиблиогр. указ. /
сост. Е.А. Брякова. Статьи Н.В. Здобнова в шадринских газетах (1913–
1918) / сост. С.Б. Борисов, Е.А. Брякова; вступ. ст. С.Б. Борисова. –
Шадринск: ПО «Исеть», 1999. – 156 с.
77. Труды Н.В. Здобнова / сост. М.В. Машкова // Машкова М.В. Н.В.
Здобнов (1888–1942): Очерк жизни и деятельности. – М.: Изд-во
Всесоюз. кн. палаты, 1959. – С. 99-123.
78. Труды Н.В. Здобнова / сост. М.В. Машкова и М.В. Сокурова //
Здобнов Н.В. Избранное: Тр. по библиографоведению и книговедению.
– М.: Книга, 1980. – С. 233-264.
79. Борисов С.Б. Политическая деятельность Н.В. Здобнова в 19171918 гг. // Шадринский альманах. 1997. Вып. 1. – Шадринск, 1997. – С.
56-63; Борисов С.Б. «Во имя спасения родины и свободы…»: Н.В.
Здобнов в Шадринске 1917-1918 гг. // Библиогр. 1998. № 1(287). С.
118-123
80. Беспалова Э.К. Интересная Здобновиана // Мир библиогр. 1999.
№ 4. С.78-79; Низовой Н.А. Николай Здобнов: возвращение на родину
– библиографией // Шадринская провинция: материалы третьей
межрегион. науч.-практ. конф. – Шадринск, 2000. – С.82 – 85; Низовой
Н.А. Издано на родине Здобнова // Библиогр. 2000. № 1. С. 115-117;
Низовой Н.А. Николай Здобнов: Возвращение на родину –
библиографией // Нов. мир (Курган). 2000. 26 янв.
81. Беспалова Э.К. Интересная Здобновиана // Мир библиогр. 1999.
№ 4. – С. 78.
82. Владимир Павлович Бирюков: библиогр. указ. / сост. Е.А.
Брякова; отв. ред. С.Б. Борисов; Шадринский гос. пед. ин-т; Шадринское о-во краеведов. – Шадринск: Изд-во Шадринского пединститута,
2003. – 152 с.
83. Борисов С.Б. Краткий перечень литературно-художественных
публикаций шадринских авторов 1990-1994 гг. // Шадринская старина.
1994. – Шадринск, 1994. – С. 184-185.
84. Краткий библиографический список публикаций о Шадринске
литературном (за 1990-1996 гг.) / Сост. Е.А. Брякова // Контрапункт.
Вып. I: Шадринское лит. обозрение. – Шадринск, 1996. – С. 17-18.
85. Брякова Е.А. Шадринцы – члены Союза российских писателей //
Шадринская старина: краевед. альм. вып. 9 / сост. и отв. ред. С.Б.
Борисов. – Шадринск: Изд-во Шадринского пединститута, 2002. – С.
168
119-126.
86. Антология шадринской поэзии. ХХ век / сост. С.Б. Борисов. –
Шадринск, 2000. – (Шадринский альманах; вып.4).
87. Ершов М.Ф. Феномен провинции: опыт культурологической интерпретации литературного творчества С.Б. Борисова и С.П. Чепесюка.
– Шадринск: Изд-во Шадринского пединститута, 2003. – 79 с.
88. Василий Иванович Юровских: библиогр. указ. / сост. О.В.
Малахова; Центр. гор. б-ка им. А.Н. Зырянова. – Шадринск: Изд-во ПО
«Исеть», 2002. – 112 с.
89. Д.Н. Мамин-Сибиряк и Шадринск: рек. библиогр. указ. / сост.:
Л.П. Сухих, Е.А. Токарева, О.В. Малахова; Центральная б-ка им. А.Н.
Зырянова. – Шадринск: Изд-во ПО «Исеть», 2004. – 39 с.
90. Ксения Александровна Некрасова: рек. библиогр. указ. / сост.
О.В. Малахова; Центр. гор. б-ка им. А.Н. Зырянова. – Шадринск: Издво ПО «Исеть», 2004. – 46 с.
91. Терентий Семенович Мальцев и книга: Краткий библиогр. обзор
для учителей и учащихся / сост. Л.И. Александрова. – Шадринск, 1995.
– 15 с.
92. Брякова Е.А. «Шадринский следопыт»: опыт библиографического обзора // Шадринский альманах. Вып. 1. / сост. С. Борисов. –
Шадринск, 1997. – С. 232-245.
93. Колесников М.А. Монографии и учебные пособия,
подготовленные преподавателями Шадринского педагогического
института в 1990-1994 гг. // Шадринская старина. 1994. Шадринск,
1994. – С. 181-183.
94. Брякова Е.А. Краеведческая тема в изданиях Шадринского
педагогического института 1950-1960-х гг. // Шадринская старина.
1995. – Шадринск, 1995. – С. 224-225.
95. Шадринский государственный педагогический институт. 1939 –
1999 / сост. и отв. ред. С.Б. Борисов. – Шадринск: Изд-во Шадринского
пединститута, 1998. – 416 с.
96. Шадринское Движение за культурное возрождение: (библиогр.
список лит. 1990–1997 гг.) / подгот. Е.А. Брякова // Шадринская
старина: краевед. альм. 1998. – Шадринск, 1998. – С.230-215.
97. Борисов С.Б. «Золотое десятилетие» шадринского краеведения:
1994 – 2004 гг. / Шадринское о-во краеведов. – Шадринск: Изд-во ПО
«Исеть», 2004. – 80 с.
98. См. интервью Л. Семеновой с членами редколлегии краткого
библиографического словаря «Шадринское краеведение» С.Б.
Борисовым, Е.А. Бряковой и М.Ф. Ершовым: Найти аршин для
Шадринского гуся // Нов. мир. – 1997. – 4 июня.
169
Сведения об авторах
БОРИСОВ Сергей Борисович – доктор культурологии, кандидат
философских наук, заведующий кафедрой литературы Шадринского
государственного педагогического института.
БУЛЫГИНА Маргарита Викторовна – кандидат педагогических
наук, доцент кафедры второго иностранного языка Шадринского
государственного педагогического института.
БУРЛАКОВА Елена Александровна – зав. библиотекой Шадринского государственного педагогического института.
ВЕРХОТУРЦЕВА Ольга Евгеньевна – ассистент кафедры
литературы и культурологии Шадринского государственного
педагогического института.
ЕРШОВ Михаил Федорович – кандидат исторических наук, доцент
Югорского государственного университета (г. Ханты-Мансийск).
КАДЦЫН Лев Михайлович – доктор искусствоведения, профессор
Российского государственного профессионально-педагогического
университета (г. Екатеринбург).
КАРЕЛИН Дмитрий Владимирович – ассистент кафедры
литературы и культурологии Шадринского государственного
педагогического института.
КОРОВИНА Елена Вадимовна – ассистент кафедры отечественной
и всемирной истории Шадринского государственного педагогического
института.
КУЧАК Лерада Леонидовна – кандидат философских наук, доцент
кафедры общественных дисциплин Ишимского государственного
педагогического института.
НИКАНОРОВ Сергей Анатольевич – кандидат филологических
наук, доцент кафедры русского языка, декан филологического факультета Шадринского государственного педагогического института.
ПИЧУГОВА Валентина Александровна – студентка 5 курса филологического факультета Шадринского государственного педагогического
института.
СМИРНОВ Дмитрий Иванович – кандидат исторических наук,
доцент кафедры отечественной и всемирной истории Шадринского
государственного педагогического института.
СОКОЛОВА Елена Александровна – кандидат филологических
наук, доцент кафедры литературы и культурологии Шадринского
государственного педагогического института.
ШУПЛЕЦОВА Юлия Евгеньевна – ассистент кафедры литературы
и культурологии Шадринского государственного педагогического
института.
170
ОГЛАВЛЕНИЕ
ФИЛОЛОГИЯ
Кадцын Л.М. Сонет, женский портрет и мадригал
эпохи Возрождения: сравнительный анализ жанров ………………… 3
Соколова Е.А. Художественные традиции сестёр Бронте
в современной женской прозе ………………………………………… 19
Карелин Д.В. Мировоззренческая основа
раннего немецкого романтизма ……………………………………….. 23
Шуплецова Ю.А. «О, самозванцев жалкие усилья!»
(Политическая поэзия М.И. Цветаевой. Сборник
«Лебединый стан») …………………………………………………….. 33
Борисов С.Б. Книга Л.А. Кассиля
«Кондуит и Швамбрания»: проблемы текстологии …………………. 43
Верхотурцева О.Е. Женские образы в романах Б. Акунина …… 53
Пичугова В.А. Принципы романтической
фантастики Э.Т.А. Гофмана в рассказах Х. Кортасара ………………. 63
Никаноров С.А. Приёмы языковой игры
(«игровое слово») как отражение детских инноваций
в художественной литературе для детей ……………………………… 71
ИСТОРИЯ
Смирнов Д.И. Социально-политическая история
западнопонтийских полисов в конце VII – V вв. до н. э. …………….. 79
Соколова Е.А. Воспитательные аспекты в образовательной
системе европейского университета в средневековье ……………….. 95
Ершов М.Ф. Город Шадринск ХVІІІ – первой половины ХIХ вв.
и российская армия: проблемы культурного взаимодействия ……. 103
Булыгина М.В. Из истории первого светского учебного
заведения Зауралья (1789 г. – конец XIX вв.) ……………………… 108
Кучак Л.Л. Общественные комитеты в Западной Сибири
весной-летом 1917 года ………………………………………………. 121
КРАЕВЕДЕНИЕ
Коровина Е.В. Сельские и волостные правления
Шадринского уезда в первой половине XIX века ………………….. 131
Бурлакова Е.А. Шадринская краеведческая
библиография XX – начала ХХI вв. …………………………………. 139
Сведения об авторах ……………………………………………… 170
171
Научное издание
УЧЁНЫЕ ЗАПИСКИ
ШАДРИНСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО
ПЕДАГОГИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА
Выпуск 9. Филология. История. Краеведение
Составитель С.Б. Борисов
Ответственный редактор С.Б. Борисов
Дизайн обложки – С.Б. Смирнов
Подписано в печать 5. 05. 2005. Формат 60 х 84 1/16. Бумага офсетная.
Гарнитура «Таймс». Усл. п.л. 10,5. Уч.-изд. л. 10. Тираж 100 экз. Заказ
№
Отпечатано с готового оригинал-макета в ОГУП «Шадринский Дом
Печати» комитета по печати и средствам массовой информации
Курганской области, 641 870, г. Шадринск, ул. Спартака, ул.
Спартака, 6, тел. 2-33-51
172