8. Ставрополь - Тольятти. В.А. Овсянников ЧАСТЬ II.2007
advertisement
В. А. Овсянников СТАВРОПОЛЬ — ТОЛЬЯТТИ Страницы истории Часть II ДЕЛА И ЛЮДИ ТОЛЬЯТТИ 1999 БК (63.3 2Р-4 Сам-2 Тол) я 72 034 Художник Лариса Хафизова Овсянников В. А. 034 Ставрополь — Тольятти. Страницы истории. Часть II. Дела и люди. — Тольятти: п/п «Современник»; 1999 — 400 с. ISBN 5-85234-100-2 Очерки и рассказы о жителях Ставрополя — Тольятти помогут читателям полнее и лучше понять дела и поступки наших предков, оценить их деяния. Молодому поколению эта книга поможет углубить знания школьного курса истории нашей Родины. ISBN 5-85234-100-2 © Овсянников В. А., 1999 2 Дорогой читатель! Новую для себя книгу всегда открываешь с волнением, что она принесет тебе радость встречи с новым или... разочарование. Это зависит от тематики книги и от автора тоже: знаком он тебе или нет. Эту книгу я открывал с любопытством — поскольку она посвящена истории нашего края, края, где мы живем. Любопытство было и в том, что автор профессор истории Овсянников Валентин Александрович мне хорошо знаком уже много лет, я слежу за его творчеством, радуюсь его успехам. Новая книга Валентина Александровича Овсянникова является продолжением, второй частью широко известной в городе «Истории Ставрополя — Тольятти. Страницы истории», которая служит базовым пособием школьникам города для изучения истории родного края. Для нас, тольяттинцев, знание прошлого города, его славных традиций особенно важно. Город-то в основном молодежный, в котором много приезжих. Многие наши горожане не имеют такого непосредственного жизненного опыта, который присущ людям старшего поколения. А без знания прошлого, без его понимания мы не можем по достоинству оценить настоящее. История города, как в зеркале, отражает многие славные страницы прошлого нашей Родины. На страницах этой истории мы встретим имена, которыми вполне заслуженно гордится наш народ. Некоторые из них у многих на слуху, другие — теряются в прошлом. Это тоже привлекает. Впервые автор дает краткую историю культуры в нашем городе. Несколько лет назад мы с Валентином Александровичем обещали рассказать землякам о промыслах и ремеслах наших предков. В этой книге автор выполняет данное обещание. Мне вдвойне приятно, что проиллюстрировала страницы книги уважаемая мною художник Лариса Хафизова. Дорогой читатель! Желаю Вам приятной встречи с этой книгой, в издании которой участвовала наша финансовая компания «Акции и инвестиции». Ш. Н. Ахмеджанов, генеральный директор ГОРОДСКАЯ КУЛЬТУРА В сложное и непростое время мы с вами живем. Долгие годы мы вполне обоснованно гордились теми огромными сдвигами в области развития культуры. Вместе с тем за победными рапортами мы немало упустили и даже потеряли из-за административно-командных методов руководства духовной сферой, «остаточного» принципа руководства культурой. В результате культурная жизнь усреднялась и обеднялась, теряла связи с духовным наследием прошлого и общемировыми традициями, резко снизились культурные запросы населения. В этих условиях главная задача состоит в том, чтобы создать все условия для подъема культурной сферы, для всемерной активизации интеллектуального, духовного потенциала. Никакая демократизация и никакие экономические преобразования в обществе не приведут нас к успеху без прогресса в области культуры. Важная роль в этом принадлежит истории культуры, без знания которой трудно рассчитывать на эффективность современной культурной политики, на коренное улучшение нравственного и эстетического воспитания людей, в конечном счете, на формирование патриотизма. За свой многовековой путь развития русская культура накопила непреходящие духовные ценности, громадные идейно-художественные сокровища. В произведениях поэтов, художников, писателей, тесно связанных с творчеством народных масс, отразилась многообразная жизнь народа, его радости и горести, его освободительная борьба, его ратные подвиги и трудовые будни. Значительное место в истории культуры XVIII века занимало творчество крепостных. Во второй половине века получают большое распространение крепостные театры. В Ставропольском уезде крепостные театры были в имении екатерининского бригадира Н. А. Дурасова (умер в 1818 г.) и в имении другого екатерининского бригадира Петра Петровича Тургенева. Последний в 1809 году избирался предводителем ставропольского дворянства. Многое в организации подобных театров было от тщеславия, от стремления следовать моде, Актеры, декораторы, костюмеры, музыканты в крепостных театрах состояли из крепостных крестьян. Но вместе с тем, надо признать, что все же крепостные театры сыграли свою роль в развитии театральной культуры и, в частности, способствовали выявлению множества актерских дарований. Конечно, крепостные театры служили небольшому К РУГУ дворянства, а для широких народных масс были шумные, яркие ярмарочные представления, в которых петрушечный театр занимал центральное место, оставаясь, как и встарь, одним из наиболее любимых народных развлечений. Любимыми зрелищами и потехами горожан и сельских жителей были пляски дрессированных медведей, 4 петушиные бои, игры и гулянья. По мере обострения крепостнической системы происходило постепенное отмирание крепостного театра и впоследствии общественно-культурная миссия театра проявилась в любительских самодеятельных театральных кружках. У истоков самодеятельного театрального искусства в Ставрополе был врач кумысолечебницы Петров Павел Васильевич, выпускник Казанского университета. Приехав на работу в Ставрополь, он собрал вокруг себя любителей театра. Первый спектакль, который поставил врач Петров в качестве режиссера, была пьеса Н. В. Гоголя «Женитьба». Произошло это 10 июля 1886 года. Ставропольчане тепло отозвались на рождение своего самодеятельного театра, и кружок вскоре поставил водевиль «Муж, жена и друг дома». В этих первых спектаклях были заняты самодеятельные артисты: Никольский, Ильинский, А. Воронцов, М. Воронцова, Шемановская. Через неделю (18 июля) они сыграли пьесу Тиханова «Через край». После того, как врач Петров покинул Ставрополь, любительский драматический кружок, лишившись своего признанного лидера и режиссера, не распался. Ядро сформировалось крепкое. В начале века предводителем ставропольского уездного дворянства был избран молодой Наумов Александр Николаевич. При нем культурно-просветительная работа в городе резко шагнула вперед, в основном за счет массовости. В практику деятельности городской интеллигенции прочно пошли проводимые литературно-музыкальные вечера. 1I ер вый общегородской подобный вечер состоялся 4 января 1901 года; впоследствии вечера проводились еженедельно. Основываясь на газетном отчете, можно предстаПИТ1, себе программу второго литературно-музыкального вечера, проходившего 21 января 1901 года. Вечер состоял из двух отделений. В первом выступила Софья Иосифовна Сосновская, она сыграла на рояле «Со1вй» Алябьева, чтец-декламатор Волков прочитал расОММ А. Толстого «Василий Шабанов». А. К. Мясникова спела песню Леля из оперы Римского-Корсакова «Снегурочка». Ее меццо-сопрано, как всегда, доставило всем огромное удовольствие. Второе отделение открыл чтением отрывка из поэмы II. А. Некрасова «Мороз, Красный нос» господин Ершов. Господин Л-ков сыграл на скрипке «Вечернюю серенаду» Шуберта. Цена билетов на подобные литературно-музыкальные вечера колебалась от 5 до 50 копеек. Часто в подобных концертах участвовали и другие представители городской интеллигенции. Учитель Симаков читал рассказ «Забытый рудник» Немировича-Данченко, другой учитель Осиповский выступал с чтением отрывка из рассказа «Мальчик у Христа на елке» Ф. М. Достоевского. Учитель Г. С. Москалев любил читать рассказы А. П. 5 Чехова, в частности, его «Ваньку». Известно, что на этих вечерах представитель местной интеллигенции госпожа С. А. Иванова читала рассказ А. М. Горького «В степи». Госпожа Капустянская читала рассказ «Старый звонарь» В. Г. Короленко. Всегда желанным для зрителя участником концерта был Ермилов, его прекрасный баритон нравился многим, а он любил исполнять романс П. И. Чайковского на слова А. Толстого «Благословляю вас, леса». Иногда вместе с Сосновской принимал участие в концертах Трамболини, виртуозно игравший на мандолине ряд этюдов Листа и других известных композиторов. Музыкальные силы города окрепли настолько, что 27 июля 1909 года самодеятельные артисты поставили оперу П. И. Чайковского «Чародейка» — далеко не самое удачное произведение великого композитора, — но самодеятельных артистов привлекла эта реалистическая народно-бытовая трагедия. Зрители с большим интересом следили за разворачивающимся сюжетом из русского народного быта, за судьбой Настасьи. Была в городе своеобразная музыкальная среда, в которой находили отклики происходящие музыкальные события. В начале века служил акцизным чиновником некий Николай Осипович Цвилинев. «Среднего роста, тшедушный, сильно сутулый, с серым цветом лица, почти без всякой растительности на нем, Николай Осипович был существом необычайно желчным, раздражительным... Однако дома он преображался, часами играл на виолончели, фисгармонии. Не было в городе музыкального концерта, на котором бы он ни присутствовал, строго следя за малейшей фальшивой нотой. Фальши в музыке, как и в жизни, он не терпел. В городе много лет говорили о хорошем оркестре для курзала. В мае 1900 года владелец курзала Борисов А. С. поехал в Казань и привез оттуда оркестр, по воспоминаниям ставропольчан, «более похожий на крыловский квартет». Однажды этот оркестр во время игры на танцах (оркестр располагался на хорах) устроил между собой такую потасовку, что доигрывать вечер пришлось под присмотром полицейского. Конечно, подобная музыка никого не удовлетворяла. Весьма авторитетный в Ставрополе врач Иван Гаврилович Хлебников в заметках о 1904 годе писал: «Мы встречаем в Ставропольском курзале, гостеприимно приютившем городской клуб с полным буфетом горячительных и прохладительных напитков, имеющем танцевальный зал со сценой, ежегодно приглашающий недешевый оркестр (1.000 рублей) и гостеприимно распахивающий двери всякому, имеющему сезонный билет. Почти ежедневно с 7 часов вечера и до 1—2 часов ночи с открытием сезона до 1 августа одни и те же избитые мотивы. Такая музыка через день собирает в залу молодежь для танцев. Правда, глухому Ставрополю в продолжении 9 месяцев, не слышавшему у 6 себя дома и шарманщика и не имеющему помещения для устройства спектаклей и танцевальных вечеров, должна нравиться и такая кричащая музыка». Лишь только в 1909 году с оркестром городу повезло. Городская Дума заключила договор с оркестром «духовой музыки» под руководством дирижера Смирнова Григория Леонидовича. Оркестр в составе 12 музыкантов был нанят с оплатой за сезон 1.300 рублей. Более трех лет ежегодно этот оркестр в летнее время постоянно играл в Ставрополе. Одной из особенностей городской культуры в дореволюционное время следует отметить активное участие в ней первых лиц города. Нередко в благотворительных концертах, проводимых в городе, с сольным пением выступал предводитель ставропольского дворянства, Почетный гражданин Ставрополя А. Н. Наумов. Еще учась в Московском университете, он серьезно занимался пением, брал уроки у известных музыкантов. Другой предводитель дворянства, сменивший на этом посту Наумова — Сергей Александрович Сосновский, сам не выступал в концертах, но его жена Софья Иосифовна была непременным участником почти каждого благотворительного концерта. Более активному ее участию в концертной деятельности мешало состояние ее здоровья. Жена председателя уездной Управы Тресвятского — Вера Ивановна также была не только участницей подобных концертов, но всегда душой и организатором их. Вообще следует заметить, что своих местных исполнителей встречали тепло, может быть, потому, что свои? Или настолько плохи были заезжие гастролеры? Как-то раз в 1909 году группа молодежи устроила в курзале спектакль, сбор от которого предназначался в пользу «недостаточно» обеспеченных учениц женской гимназии. В рецензии на этот спектакль говорилось: «На публику, измученную различными инвалидами сцены, подвизавшимися все лето на сцене курзала, этот спектакль произвел освежающее впечатление». С постройкой неплохого концертного зала в дачном клубе в летнее время всегда в городе гастролировали передвижные драматические и оперные труппы. К сожалению, пока мы мало о них знаем, известно, что летом 1904 года в городе два месяца продолжались гастроли украинской труппы под руководством режиссера Ф. Ф. Кириленко. Эта труппа ставила и драматические и музыкальные спектакли. В частности, они показали ставропольчанам оперетты «Грешница», «Наталка-Полтавка», «Шельмено-денщик» и некоторые другие. Особенно горожанам полюбились артисты из этой труппы: Рашимова, Наронович, Че-ремных, Соколова и Лобаненко (двое последних были любители из Самары). Когда набирали труппу, в последний момент выяснилось, что двое из труппы уже уехали с другой труппой, поэтому пришлось пополнить труппу любителями. И если с 7 голосом было вроде бы неплохо, то совсем плохо было с декорациями и костюмами. Некоторые оперетты ставились зачастую безо всякого аккомпанемента оркестра и даже рояля. Горько проводить параллели, но сейчас наоборот, музыкальный фон записан прекрасно, а вот голоса у певца нет. Гастролировал в Ставрополе Александр Петрович Карагеоргиевич — известный тогда исполнитель русских народных песен. Конечно, заезжали в город и такие бродячие труппы, которых в большие города не пускали, поскольку у них не было ни декораций, ни музыкального сопровождения. Да и среди актеров была только половина действующих лиц пьесы. В середине 19 века провинцию обслуживали главным образом частные театральные труппы, т. е. антрепризы. Артистов нанимали на определенный срок или на определенные спектакли. Хозяин антрепризы — антрепренер — возил эту труппу по провинциальным городам, в Москве и Петербурге частным труппам не разрешали играть. Столицы обслуживались исключительно императорскими театрами. «Королем» провинциальной антрепризы по праву считался Петр Михайлович Медведев — личность весьма примечательней в театральной истории России. Он окончил Московское театральное училище, был режиссером, прекрасным актером, но прославился как организатор театрального дела. Он любил актеров, заботился о них, но ни в коем случае не позволял снижать планку художественного уровня. Его по праву можно назвать воспитателем и поставщиком талантов на главные российские сцены. В его антрепризе работали ведущие российские актеры: П. А. Стрепетова, М. Г. Савина, В .Н. Давыдов, К. А. Варламов, А. П. Ленский, М. И. Писарев и другие. В 1880 году Петр Михайлович привозил на гастроли в Ставрополь актеров Большого театра, которые исполняли сцены из оперы М. И. Глинки «Жизнь за царя» и «Опричника» П. И. Чайковского. В 1887 году актеры старейшего российского драматического театра — прославленной Александринки — показывали в Ставрополе спектакль «Завоеванное счастье» по пьесе немецкого автора Э. Бауэрфельда. Это была комедия в 3-х действиях, переделанная с немецкого. В Санкт-Петербурге эта пьеса не пошла, было всего два представления: одно в 1874 году, а второе — в 1886 году. Шумного успеха она не получила и в Ставрополе, хотя рассчитывали на провинциальность зрителя. На следующий год группа драматических актеров из Нижнего Новгорода под руководством Д. К. Вельского показывала в городе сцены из разных спектаклей. В частности, сцены из пьесы А. С. Суворина «Татьяна Репина». Это была комедия в 4-х действиях знаменитого петербургского писателя и книгоиздателя. К сожалению, ее только что 8 готовили к постановке в Петербурге, а в отрывках ее показали в Ставрополе. Эта труппа показала и отрывок из исторической драмы Петра Николаевича Полевого «Правительница Софья» и никому не известной пьесы Крылова «Пережитое горе». В этих сценах были задействованы только две актрисы, известные российскому театралу: Журавлева Ю. И., в свое время начавшая играть в Москве в театре знаменитого Корша, а потом надолго застрявшая в Нижнем Новгороде. Выходила вместе с ней на сцену и известная многим актерам Малиновская 3. А. Известна она была тем, что держала собственную антрепризу и с ней гастролировала в Поволжье. По отзывам современников, «...Малиновская, женщина умная, не лишенная вкуса, но очень практичная. Она умела гладко вести дело, ладила и с труппой и с публикой...». Но доля антрепренера была нелегкой, частенько и эта практичная женщина впадала в долги. Тогда она нанималась сама в какую-нибудь труппу и играла ведущие роли, так как прекрасно знала репертуар провинциальных антреприз. Между прочим, хороший антрепренер просто обязан был хорошо знать весь текст пьесы, ибо частенько приходилось самому играть за отсутствующего актера. Нередко актерский состав в антрепризе подбирался случайно, за мизерное жалованье. Поэтому в актерской среде было немало людей случайных, прибившихся к искусству в надежде на легкий успех и беззаботную жизнь, немало было и слабых, безвольных, бесталанных неудачников, навсегда отравленных закулисной атмосферой. Артисты в своем большинстве текст роли не учили, поскольку подчинялись маске своего амплуа, так чувствовали себя свободнее, а главная надежда была на суфлера. Некоторые актеры, исполнявшие комедийные роли в водевилях, видели свою задачу в том, чтобы обязательно вызвать смех у зрителей, поэтому в текст автора пьесы вносили столько чудовищной отсебятины, что терялся порой смысл пьесы. Не случайно такой знаток театра, как А. Н. Островский, писал: «В провинции пьесы не повторяются, т. е. ставятся только один раз... Каждый день надо играть что-то новое или из старого то, что успели забыть и публика и артисты. Поэтому пьесы играют экспромтом, не уча ролей и без репетиций; сладят кое-как места, чтобы не путаться, и играют по суфлеру». В большинстве антреприз оформление спектаклей было очень бедное, кое-какие универсальные декорации, которые можно было использовать при самых разных постановках. На следующий год в Ставрополь приехала с концертом драматическая труппа из Казани под руководством А. А. Орлова-Соколовского. Это был директор казанского отделения Русского музыкального общества, человек очень уважаемый в Казани как «ставящий искусство выше ком9 мерческих расчетов». Он имел небольшую драматическую труппу, громадную оперную и, пригласив в нее «непомерно большое количество оперных артистов», сразу «выказал себя вполне неумелым и непрактичным в ведении театрального дела». Сам он занимался оперой, а драматической группой руководил А. Н. Кремлев. Вместе с ними в Ставрополь приехали драматическая актриса Н. П. Анненкова-Бернар, комик-буфф Сашин, «безупречный в водевилях, но положительно слабый в серьезных комедиях» и А. А. Фадеев, занимавший амплуа резонера. В Казани долго помнили об этой печальной антрепризе «честного, идеально чистого артиста-человека, но, к глубокому сожалению, и несчастливца-неудачника», который был «совсем музыкант, а нисколько не хозяин», и «со здоровьем, надорванным непосильными трудами, удрученный массою долгов по театру, безвременно погибший» — он умер через пять лет после концерта в Ставрополе. В 1890 году товарищество драматических актеров под управлением П. О. Солонина из Саратова дало в нашем городе несколько концертов, в том числе показали пьесу А. С. Грибоедова «Горе от ума». В этой пьесе выделялись артисты Волгина, М. В. Лентовский и Лентовская. В практике гастролирующих групп существовала устойчивая традиция: на ведущие роли привозили своих звезд, но на второстепенные роли — каких-нибудь любителей из студентов, а то и вообще набирали на месте. Вот в этом спектакле «премьером» был М. В. Лентовский. Это был колоритнейший режиссер и актер. В историю русского театра он вошел, в первую очередь, как режиссер. Он мог ставить и серьезную драму, и легкий водевиль, и народное представление. Он был большой выдумщик по части сценических трюков, причем масштабных. То развернет на сцене «бой в Крыму, все в дыму», то затапливает подземелье с сокровищами. Он сам держал антрепризу, но часто прогорал, так как слишком был занят творческой стороной дела и совершенно недостаточно — коммерческой. В провинциальных газетах нередко можно было читать его объявления: «Господа антрепренеры! В этом сезоне я свободен. Если кто пожелает воспользоваться моим актерским трудом, я готов к услугам». Скорее всего, после очередного подобного объявления М. В. Лентовский и оказался на гастролях в Ставрополе. Нередко привозили свои спектакли и театральные труппы из Самары. В начале века державший антрепризу в Самаре Николай Дмитриевич Кручинин (настоящая фамилия Тиллинг) нередко привозил своих питомцев. На профессиональной сцене он появился из любительских спектаклей, играл в провинциальных театрах и держал антрепризу. По свидетельству Г. А. Шебуева, «дело Кручинина отличалось отсутствием настоящей культуры и производственной дисциплины, но в то же время он набирал в труппу сильных актеров, среди которых были Е. 10 Н. Рощина-Инсарова, М. А. Саблина-Дольская, И. Жвирблис, А. И. Каширин, Л. К. Людвигов, А. А. Агарев. Ставропольчанам они показывали пьесу М. Н. Бухарина «Измаил». Еще в 90-х годах, когда говорили о репертуаре, употребляли выражение «гвоздь сезона», вот к такому «гвоздю сезона» и относилась пьеса «Измаил». Критика высмеивала автора пьесы за то, что по ходу действия Суворов и Потемкин сами рассказывали со сцены про себя старые анекдоты. В этом и крылось решающее условие успеха: исторические персонажи заимствованы одновременно и из официозной историографии и из расхожих анекдотов. Автор пьесы Бухарин чуть ли не простодушно скрестил в своей нескладной мелодраме казенный патриотизм с пошлостью мещанского псевдофольклора и тем пробуждал бурю энтузиазма. По окончании спектакля из зала слышались выкрики «ура!» Но не надо забывать, что спектакль у нас шел после бездарно проигранной русско-японской войны 1904 года и поднять патриотическое настроение пытались и таким способом. Из Саратова к нам приезжали на гастроли и оперные труппы. В частности, в 1893 году гастролировала труппа под руководством Николая Владимировича Унковского — одного из известнейших российских певцов (драматический баритон). Он учился в Московской консерватории, а в Саратове организовал большую оперную студию из 70 артистов. Сам он был артистом яркого драматического дарования. Превосходно владел голосом, особенно мощно звучащим в среднем регистре. По словам режиссера Н. Н. Боголюбова, «... в ту пору Унковский был одним из немногих певцов, которые в опере утверждали искусство драматической сцены». На концерте в Ставрополе он исполнял свои любимые партии: Евгения Онегина, Демона, Владимира из «Рогнеды», Петра из «Вражьей силы». Вместе с Унковским в концерте принимал участие и Дмитрий Андреевич Усатов — прекрасный певец (лирический тенор). Но к нам он приезжал уже после многолетней службы в Большом театре. Исполнял он русские романсы и песни. Зарабатывал на хлеб участием в сборных труппах по русской провинции. Примерно же в это время он давал уроки пения Ф. И. Шаляпину. Н. В. Унковский приезжал к нам и позднее, когда в 1899 году он организовал «оперный плавучий театр Н. В. Унковского», останавливаясь практически на всех волжских пристанях. С постройкой в городе в конце 19 века купцом Иваном Степановичем Борисовым здания курзала с приличной сценой число гастролирующих увеличилось, появилась возможность ставить не только отдельные концертные номера, а целые спектакли. В партере зрительного зала установили 14 рядов по 12 стульев в каждом и в ложах было устроено 50 мест — всего 218 зрительских мест. Установившиеся постоянные связи городских властей с музыкальными кругами Казани, Саратова, Самары позво11 ляли практически ежегодно устраивать гастроли артистов из этих городов. Любопытный концерт в 1899 году привезли в город актеры Казанско-Саратовского общества оперных артистов. Они в этом году собирались впервые поставить «Садко», «Снегурочку», «Бориса Годунова». Концертные номера готовящихся к постановке спектаклей привез в Ставрополь известный антрепренер М. М. Бородай. Его антреприза была, пожалуй, одной из лучших в русской провинции. Приезжали с концертами и отдельные «звезды» русской сцены. Так, в 1907 году в курзале был концерт солиста Большого театра Богдановича. О его блистательном дебюте в партии Синодала на сцене Большого театра городские любители музыки знали. Лирический тенор Александра Владимировича был в самом расцвете своего дарования, и тем не менее он продолжал брать эпизодические уроки пения у Леонида Собинова. Любимыми партиями Богдановича и которые он исполнял в Ставрополе были Берендей, Финн, Фауст, Лоэнгрин, Альфред. У зрителей он оставил прекрасные впечатления. Уже при Советской власти он одним из первых стал заслуженным артистом республики и более 30 лет прослужил в Большом театре. Успешно выступала перед ставропольчанами и солистка Мариинского театра Аделаида Юлиановна Больска (по мужу графиня Диенгейм-Брохоца). Ее отточенное в «Ла Скала» лирико-колоратурное сопрано звучало изумительно. Широко известный в оперном мире критик Э. Старк вспоминал о ней: «Ее голос... был отделан до предельного совершенства. Ее гаммы, трели, стаккато казались по своей свободе, легкости, чистоте и четкости настоящими перлами высокоразвитого вокального искусства. Все это струилось у нее каким-то каскадом жемчужных брызг, вызывая невольное восхищение». Публике ее представляли весьма скромно: «солистка Его Величества». В ее выступлении всегда присутствовала партия Татьяны из «Евгения Онегина», Марфы — из «Царской невесты» (эту партию она, кстати, первая исполняла в Мариинском театре). Любила она включать в репертуар и романсы русских композиторов, особенно П. И. Чайковского. Хорошо пела Рахманинова («Здесь хорошо», «У моего окна»), Гречанинова («Солнце праздник свой кончает»). Зрители убеждались, что дарование этой певицы не зря высоко ценили Н. А. Римский-Корсаков, С. И. Танеев, А. К. Глазунов. Приезжали с гастрольными спектаклями не только отдельные, пусть даже и прославленные исполнители, но и целые коллективы. Так, в 1912 году ставил в Ставрополе оперу Чайковского «Евгений Онегин» лучший в России частный оперный театр С. И. Зимина. Он всегда славился постановкой русских опер и грамотным режиссерским прочтением произведения. Наши земляки смогли в этом убедиться. Таким образом, еще в дореволюционное время в 12 городе были заложены определенные театрально-музыкальные традиции. В первые годы Советской власти в городе стало заметно массовое увлечение театром. Уже в ноябре 1918 года на заседании горисполкома было решено: «Считать необходимым в городе Ставрополе открытие театра. Поручить тов. Курочкину таковой открыть, приспособив для этого бывший мучной склад Малюшкина...» Каменное одноэтажное здание склада Малюшкина располагалось на Посадской улице. Устроенное под театр помещение было рассчитано на 500—600 человек, но очень часто посетителей бывало гораздо больше. Пол в зрительном зале был каменный, а потолок сводчатый, поддерживаемый деревянной балкой на двух деревянных колоннах. Вместо стульев были поставлены деревянные скамьи. Зал имел три выхода: на улицу, во двор и каменный пристрой, где помещалась касса и фойе. Кроме этих выходов были боковые выходы за кулисы. В стенах под потолком были устроены 3 вентиляционных отверстия. Сцена была небольшого размера с незначительным количеством декораций, со сцены в задней стене можно было перейти в бутафорский склад, артистические уборные и выйти во двор театра. Перестроенное под театр здание вскоре открылось и ему было присвоено имя В. И. Ленина. Был у театра и свой герб, автором которого в результате конкурса стал художник Левитский. Вверху этого театрального герба был изображен герб РСФСР «с лучами, сходящими вниз на сцену», а внизу рисунка была изображена греческая маска. Труппа театра была небольшая: инструктор-организатор, 3 профессиональных актера и 25 любителей, из них три человека были красноармейцами. Режиссером театра был Калиновский. Вечером, когда театр был буквально забит публикой, играли пьесы Островского «Бедность не порок», «Светит, да не греет», «Поздняя любовь», «Дикарка»; Андреева «Дни нашей жизни»; А. П. Чехова «Лебединая песня», «Предложение»; Корецкого «Прежде скончались, потом повенчались»; Чирикова «На дворе во флигеле»; Карпова «Вольная пташка»; Зудермана «Бой бабочек»; Потехина «Чужое добро впрок нейдет»; Черепенина «Доля батрацкая» и пьеса «Последний день Парижской коммуны» и другие. Была в репертуаре театра и пьеса «Пролетарий». Конечно, мастерства у местных актеров не хватало, но играли с большим желанием и подъемом. Роли исполняли Дарьялова, Васильев, Мандражан, Васильева, Евгеньева, Панафидина и другие. Многие из самодеятельных актеров этого театра, например, Поликарпова, Чалыгина, Бобико-ва (Лесная) и другие, впоследствии стали профессиональными актерами театра. Зрители восторженно принимали своих любимцев. Из зала неслись советы, подсказки, а то и крики негодования в адрес персонажей спектакля. В антракте каждому зрителю 13 хотелось высказать свое отношение к игре актера, многие пытались зайти за кулисы, причем последних было так много, что ставропольский отдел управления вынужден был издать приказ от 15 ноября 1921 года, где говорилось: «...запретить...хождение посторонних лиц за кулисы. За нарушение штраф до 25 тысяч рублей или 7 суток ареста». Шел в Ставрополе и спектакль по пьесе местного автора Романова. Мы не знаем, что это была за пьеса, но если верить рецензенту, то в «первой картине изображена наша «мертвая яшзнь» города Ставрополя с его ожиданием антихриста и прочей чушью. На фоне этой обывательщины с ее интересами желудка приятно выделяется фигура Бориса». Постановки театра пользовались у жителей Ставрополя большим успехом. Достаточно сказать, что с 1 августа по 27 октября 1919 года театр им. Ленина дал 40 спектаклей и 7 концертов. Были у театра и гастроли по селам Ставропольского уезда. Для организации этих гастролей была допущена неслыханная роскошь — выделен пуд керосина для освещения сцены и дан наказ: «...театральным инструкторам говорить перед каждым спектаклем вступительное слово о значении народного театра вообще и, в частности, о значении ставящейся пьесы и ее авторе». Обязательно раз в месяц для красноармейцев и учащихся по очереди ставился бесплатный спектакль. Никакого материального вознаграждения актерам не выплачивалось, за исключением разве одного: актерам, занятым в спектакле, по окончании выдавался бесплатный чай. Иногда, правда, им помогали материально. В нагнем местном архиве хранится любопытный документ: «выдать, принимая во внимание бедственное положение музыкантов театра им. Ленина, Карач, Ярошу Стефани по одной паре галош и Андрашу Фаркашу и Антони Андрашову по паре ботинок». Успешное существование нашего ставропольского театра было весьма характерным явлением для первых послереволюционных лет. Никогда в последующие годы не отмечался такой бурный рост театральной самодеятельности- Специалисты до сих пор спорят о феномене этого явления. Театр имени Ленина строил всю свою работу как серьезный профессиональный коллектив, широко используя традиции русского театра. В частности, 23 июля 1920 года в театре был устроен бенефис артиста Н. П. Дубенского. В помещении театра в 1919 году проходили гастроли оперного коллектива Реввоенсовета Южного фронта. Программа деятельности театра местными властями Ставрополя была определена следующим образом: «Принимая во внимание в данный момент задачу пролетарского театра, как долженствующего художественными образами лучших произведений искусства поддерживать революционный энтузиазм масс, ... чутко и осторожно относиться к выбору пьес для постановок, не пропуская к 14 представлению пьесы, не отвечающие духу времени, больные своей психологической конструкцией и пьесы легкого бульварного жанра. Внимательно относиться к постановкам пьес и пускать таковые только вполне обработанными и законченными, дабы путем небрежного отношения к делу не отбить у масс стремления к театру и не компрометировать имени пролетарского театра. Сила театра не в количестве пьес, в их качестве и обработке...» Последующая деятельность театра имени Ленина проходила при активном участии Светлаева Пантелеймона Александровича, некоторые спектакли он ставил сам. Появился он в Ставрополе в октябрьские дни 1918 года. Будучи моряком Волжской военной флотилии, он участвовал в освобождении города от белочехов, был ранен. Существовавшая в те годы практика позволяла местным властям оставлять необходимых городу специалистов для работы. П. А. Светлаев был оставлен в Ставрополе. Несмотря на огромную занятость (он заведовал уездным отделом народного образования); Светлаев много занимался в театре имени Ленина. Сохранилась афиша о его бенефисе в этом театре. Недолго он проработал в Ставрополе, так как был переведен на работу в Самару и там вскоре в возрасте 27 лет скончался. 2 октября 1921 года ввиду отсутствия средств постоянная труппа театра имени Ленина была распущена. Театральные постановки стали осуществляться исключительно любителями и только в пользу голодающих. Труппа фактически распалась, хотя любители драмы стали играть в других драматических коллективах. В частности, драмколлектив горкома комсомола ставил пьесы «Антихрист» (революционная шутка), «На пороге к делу», «В сумасшедшем доме» Гарина, «Деньги», «Праздничный сон до обеда», «Дорогой поцелуй», «Богомолы» своего земляка А. С. Неверова. Известно, что они просили репертуарную комиссию разрешить им поставить пьесу «День и ночь» с условием что, «весь сбор поступит в пользу красного Флота». Драмколлектив ставропольского военкомата поставил пьесу «Боевые соколы». Ставили они пьесу Горького «На дне», инсценировали А. Ф. Писемского. В годовщину Кровавого воскресенья 9 января этот драмколлектив поставил пьесу «Дурные пастыри». Одно время этот коллектив набрал такой состав, что поставил оперу «Иванов Павел». Свой драмколлектив имелся и при уездной милиции. В их репертуаре значилось: «Юбилей» Чехова, «На большой дороге» и «Душа проснулась» Найхина. В этих пропагандистских постановках, со слабой литературной базой серьезные самодеятельные любители театра не задерживались. Небольшие драмкружки имелись и в школах Ставрополя. Они ставили «Женитьбу» Гоголя, «Снежную коро15 леву» Г. X. Андерсена. Повлияло на упадок драмкружков и отсутствие сцены для выступления. Даже когда в июне 1933 года в Ставрополь приехал на гастроли Первый Государственный драмтеатр, он выступал на сцене городского парка им. Воровского. Но и под открытым небом жители города посмотрели спектакли этого театра: «Князь Мстислав Удалой», «Похождения бравого Швейка», «Свои люди — сочтемся», «Дети Ванюшина» и другие. Наивно было ожидать мастерства актеров на неподготовленной сцене и под открытым небом, но тем не менее оживление среди любителей театра было заметно. Театральные постановки стали ставиться чаще всего к памятным датам. Так, драматический коллектив районного Дома культуры (тогда он назывался Дом социалистической культуры) 17 января 1937 года принял активное участие в торжественном вечере, посвященном А. П. Чехову. После доклада В. А. Григорьевой самодеятельные артисты сыграли пьесы Чехова: «Ведьма», «Хористка», «Предложение». В этих постановках запомнились Самородская, Никонова, Нарбекова. На следующий год 9 февраля 1938 года этот же коллектив поставил пьесу Островского «Без вины виноватые». Событием в культурной жизни города явилась постановка 18 марта 1941 года силами драмкружка Дома культуры пьесы Тренева «Любовь Яровая». Ставил этот спектакль организатор драмкружка Пряничников Павел Михайлович. В пьесе основные роли сыграли сам Павел Пряничников, Мила Макарова, Александр Сидоров, Александр Еремин, Тамара Воробьева. Осложнило работу драмкружка то обстоятельство, что здание районного Дома культуры в 1940 году сгорело, и лишь 31 декабря 1948 года здание вновь было построено со зрительным залом на 300 мест. С началом строительства Куйбышевской ГЭС активизировали свою работу все учреждения культуры. Ведущим в это время был клуб поселка Комсомольский (в 1958 году получивший название Дом культуры «40 лет ВЛКСМ»). Возглавляла работу клуба неутомимая Клавдия Иосифовна Темкина. «Благодаря рабочему клубу, — говорила она, — люди становятся душевно лучше, добрее, нравственно чище. Клуб воспитывает культуру общения. Он увлекает, помогает выявиться и развиться художественным вкусам и наклонностям. Незаметна на первый взгляд эта кропотливая облагораживающая человека работа. Буквально «по кирпичику» строится и ведется она, но из этих скромных кирпичиков вырастает с годами большое и светлое здание человеческой культуры». Вместе с Клавдией Иосифовной помогали приобщиться к искусству руководитель хора Серебряков П. Н., хореограф И. Г. Феррари, концертмейстер Э. Флитцер, руководитель ансамбля баянистов А. Райнер, руководитель духового оркестра А. Шебаршов. 16 Уже в 1951 году при клубе поселка Комсомольский режиссером Зябликовой Надеждой Кирилловной организуется драматический коллектив. В эти годы в этом драмколлективе играли самодеятельные артисты: А. С. Мурадович, А. Ф. Курдюмова, В. И. Цецулина, В. А. Овчинникова, Н. Федотина, М. Николаева, Г. Апресов, В. Павлов, Горожанкины, М. Авдяшин, В. Шестаков, Е. Киселева, Р. Кошкина. Любители драматического искусства Ставрополя в 1953 году объединились в новый театральный коллектив при Доме культуры поселка Комсомольский. Произошло это во многом благодаря Юрию Михайловичу Клавдиеву, много сделавшему для городского самодеятельного театра. Примечательная и непростая судьба у этого человека. Он уроженец нашего края, в 1937 году закончил театральное училище, но поработать на сцене ему не удалось, так как был репрессирован весной 1938 года. Наказание отбывал на Соловках. После освобождения несколько лет работал актером в знаменитом Норильском драматическом театре, где в ту пору работали будущие корифеи русской сцены Георгий Степанович Жженов и Иннокентий Михайлович Смоктуновский. В 1955 году после окончания режиссерского факультета Ленинградского института театра, музыки и кинематографии возглавил народный театр в Доме культуры поселка Комсомольский, затем последовательно в Доме культуры имени Ленинского комсомола и Доме культуры имени 50-летия Октября. В 1957 году коллектив под руководством Ю. М. Клавдиева поставил популярную тогда пьесу А. Е. Корнейчука «Платон Кречет». В нем были заняты: художник В. Павлов, бухгалтер Р. Гусева, крановщик М. Авдяшин, работница поликлиники А. Булавская. Этот спектакль из Ставрополя на областном смотре театральных коллективов занял первое место. Затем были осуществлены постановки «Дуэнья» Шеридана, «Мещане» и «Васса Железнова» М. Горького. Была осуществлена постановка водевиля «Первая встреча», которую написал техник-нормировщик В. В. Белоусов на музыку местного композитора Э. Флицлера. Двадцать лет до своей кончины Ю. М. Клавдиев был бесспорным лидером городского народного театра. Он ставил как русскую классику, так и пьесы зарубежных авторов, много уделял внимания современной советской пьесе, современному человеку. Говоря об очередной своей постановке, Ю. М. Клавдиев писал: «Нас всех объединяет одно — стремление глубоко понять литературное произведение и замысел автора, полнее передать его зрителю. Не изменим мы этому правилу и при подготовке «Королевского гамбита» белорусского драматурга Е. Василенка. Пьеса привлекла нас большой любовью к людям, заботой и даже тревогой за их судьбы. Были споры в процессе подготовки спектакля, ценными оказались советы автора. На премьере все неясные вопросы разрешились. 17 Спектакль получил путевку в жизнь». На волне расцвета самодеятельного любительского театра возник в Тольятти летом 1973 года и народный театр оперетты. Начинал он с классического репертуара — «Поцелуй Чаниты», «Сильва», «Черный дракон». Душой театра и его режиссером был Коневский Яков Семенович. Постановки этого театра оперетты, кстати, единственного тогда в области, в городе пользовались большой популярностью. Вот как рассказывали о постановке «Сильвы» местные газеты: «Действие спектакля идет легко, с юмором и светлой лирикой. Самодеятельный коллектив театра — единственный в области. Перед ним сейчас большие задачи — продолжить работу над поставленными спектаклями, отшлифовать их и приступить к новому спектаклю. Видимо, это будет современная оперетта». 28 октября 1969 года в театре был устроен творческий вечер актрисы Народного театра оперетты Марии Ивановны Николаевой, отметившей тогда 25-летие своей сценической деятельности. В 1973 году состоялось открытие первого в городе профессионального театра кукол. Большая заслуга в организации этого театра принадлежит тогдашнему главному режиссеру куйбышевского театра кукол, народному артисту России Роману Борисовичу Ренцу. По его инициативе на работу в открываемый театр были приглашены опытные кукольники Савелий и Зинаиды Ураловы из Омска, из Оренбурга приехали выпускники театральной студии Н. Никулина, Н. Вакс, Ю. Твердышев, Л. Деменьева, Т. Гиникова, из Саратова — В. Афанасьева. Из Куйбышева в Тольятти приехали главный художник В. Хохлов и конструктор кукол П. Нилов, из Новокуйбышевска — специалист по костюму Г. Яковлева. 25 октября 1973 года премьерой спектакля «Тыл для меня» Г. Сапгира тольяттинский театр кукол начал свою деятельность. Поставил спектакль Савелий Уралов. Театру выделили несколько помещений в жилом доме по Новозаводской улице. Своей сцены у театра не было, поэтому все спектакли были выездными. В школах, детсадах, домах культуры шли его спектакли. С неизменным успехом театр гастролировал и по стране. Он давал свои представления в Бухаре, Самарканде, Москве, Ижевске, Пензе, Нижнем Новгороде, Волгограде, Ульяновске и других городах. Непросто дался этому коллективу период становления, так как отсутствовал лидер театра. Вскоре в театр пришел главным режиссером Александр Исаакович Розенгартен. Мечтой этого несомненно талантливого человека было создание детского культурного комплекса, в который должны были войти «...музыкальная школа, детская библиотека, студия юных художников и детского технического творчества, театральная студия». Александр Розенгартен считал, что театр кукол — «...искусство, вбирающее в себя все лучшее, что дает нам драматический и музыкальный театры, кино, радио». «Я представляю себе спектакли, — 18 говорил он, — где наряду с куклами существует живой актер, где можно было бы использовать песни, танцы, пантомиму». Особой любовью у зрителей пользовались спектакли этого театра «Куда ты, жеребенок?», «Пушок — волшебник», «Сказка про бедняка Мурада, который уничтожил зло», «Баллада о Мальчише-Кибальчише», «Былина о солдате», «Лиса, Заяц и Петух», «Привидение старой мельницы». За 9 лет работы в тольяттинском театре кукол Александр Исаакович Розенгартен поставил 15 спектаклей, получивших заслуженное признание зрителей и театральных специалистов. К сожалению, после раннего ухода из жизни в 1989 году талантливого А. И. Розенгартена для театра наступила нелегкая пора — отсутствие лидера. С 1991 года Тольяттинский театр кукол «Пилигрим» стал муниципальным, а в 1996 году его возглавила бывшая ведущая актриса Самарского театра кукол И. Прянишникова. С ростом города совершенствовалась материальная база для занятий театральным искусством. 30 апреля открылся клуб «Гидростроитель», 20 сентября 1958 года — Дом культуры им. Ленинского комсомола на площади Свободы, еще раньше активно работал клуб поселка Комсомольского во главе со своим директором К. И. Темкиной. Драмколлектив этого клуба 12 мая 1962 года поставил пьесу А. Н. Островского «Без вины виноватые». Их коллеги из драмкружка Дома культуры им. Ленинского комсомола во главе с режиссером Н. К. Зябликовой 6 июля 1962 года сыграли премьеру спектакля по пьесе «Деньги». В этом спектакле запомнились самодеятельные актеры Мария Николаева, Юрий Девятериков, Сергей Верин и другие. С организацией Дома культуры Волжского автозавода стал складываться самодеятельный театральный коллектив «Товарищ». Он открылся 14 ноября 1974 года премьерой спектакля «Заступница» по пьесе В. С. Розова. Поставил этот спектакль главный режиссер Дмитрий Краснов. Характерной особенностью этого коллектива было ярко выраженное стремление к современной советской пьесе. Режиссер Д. Краснов так определял свое кредо: «Для нас театр — это прежде всего гражданский подход к теме. Вы найдете точки соприкосновения с действительностью в любой из наших постановок». И эти слова подкреплялись действующим репертуаром: «Мужчина и женщина» Л. Зорина, «Вечно живые» В. Розова, «Дуэль» М. Байджиева, «Разные люди» И. Ракши. Поиски организационных форм существования этого коллектива (слияние с «Ровесником» и т. д.) привели к прекращению работы этого коллектива в 1995 году. Немного раньше «Товарища» в Доме культуры ВАЗа открылся подростковый народный театр «Ровесник». Его премьера состоялась 28 декабря 1972 года спектаклем по пьесе С. В. Михалкова «Смех и слезы». Организатором 19 этого театрального коллектива была режиссер Наталья Сергеевна Ходова. Ей удалось объединить вокруг себя талантливую, идущую молодежь, привить ей устойчивый вкус к театральному действию. Не случайно, что многие участники «Ровесника» стали профессиональными актерами в различных театрах страны: А. Зибров и А. Арсентьев в Москве, И. Федорова в Санкт-Петербурге, О. Калинина в Нижнем Новгороде, О. Терентьев в Рязани, А. Зиновьев в Тольятти. В репертуаре театра были: «Голубое и розовое» А. Бруштейна, «Дети войны» А. Платонова, «Золушка» и «Свинопас» Е. Щварца, «Сказки по телефону» Д. Родари. 9 сентября 1976 года решением горисполкома в городе был создан театральный коллектив под руководством молодого режиссера Анатолия Анатольевича Берладина. Этот самодеятельный коллектив получил название «Камерный театр». Сам режиссер по этому поводу говорил: «Наш театр — камерный, небольшой, для небольшого числа зрителей. Это предполагает особые, более тесные отношения между артистами и зрителями. Мы хотим вести с ними доверительный разговор. Вот почему в нашем театре сцена располагается в центре зала, и каждый находится очень близко от нее — самый последний ряд удален не больше чем на пять метров. Весь облик театра располагает людей к общению, к разговору до и после спектакля, к встречам с его участниками. Для этого предназначены три чайные комнаты. В театре два зрительных зала: на 114 и 200 мест. В выставочном зале представлены работы местных художников, умельцев. Начинаются спектакли по призыву старинного колокола». Открылся театр спектаклем по пьесе М. А. Зощенко «Свадьба» в ноябре 1976 года. Вскоре же был поставлен чрезвычайно популярный спектакль Александра Вампилова «История с метранпажем». За ним последовала пьеса А. Арбузова «Выбор». Свой проект строительства театрального дома под названием «Театроград» был изложен Берладиным А. А. в самодельной брошюре и роздан заинтересованным лицам. Его читали, листали, но денег на осуществление не находилось; город, вернее его руководители, еще не был готовы к открытию профессионального театра. А. А. Берладин вскоре покинул город, переехав в г. Ульяновск. Городские власти Тольятти неоднократно ставили вопрос об открытии в городе драматического театра на профессиональной основе, но вышестоящие органы согласия не давали. Только принципиальные изменения в политической и общественной жизни страны, начало которым положил апрельский (1985 г.) Пленум ЦК КПСС, позволили решить этот вопрос положительно. 8 апреля 1986 года приехавший в Тольятти Михаил Сергеевич Горбачев, выступая перед трудящимися города, сказал: «На ВАЗе, кажется в прессовом производстве, пожилая женщина передала мне записку. В ней написано 20 карандашом: куда сходить с детьми, нет театра и один кинотеатр — вот и все. Это как раз то, о чем я говорю: нельзя, чтобы такой мощный гигант индустрии имел в своем Автозаводском районе всего один кинотеатр. На 340 тысяч жителей иметь один кинотеатр — куда это годится? Это серьезный недосмотр местных органов. Народ сюда съехался со всей страны: люди образованные, умеющие трудиться, и они хотят жить полнокровной жизнью. А это предполагает развитую социально-культурную сферу. Вот еще одно напоминание о том, что мы здесь проглядели многое и сейчас надо исправлять». По сути дела это явилось прологом к открытию в городе драматического театра. Рассматривались различные варианты: пригласить выпускников какого-нибудь актерского курса, но их руководитель не хочет ехать в провинциальный Тольятти. Собирать актеров по одному из разных театров — будет труппа, но не театр. Труппе нужно время, чтобы стать театром. Искали и руководителя театра. И, как говорится, помог случай. Главный режиссер Ярославского театра им. Ф. Волкова народный артист РСФСР Глеб Борисович Дроздов в журнале «Театральная жизнь» (№ 8 за 1986 г.) выступил со статьей, в которой дал конкретные предложения о перестройке театрального дела в стране. Одно из предложений заключалось в том, что город заключает с театром в лице главного режиссера договор со взаимным перечнем прав и обязанностей сторон. Примечательно, что статья носила название «О мечтах, которым пора сбываться». Эта статья попалась на глаза первому секретарю Тольяттинского горкома партии Сергею Ивановичу Туркину, который и сделал предложение Дроздову «осуществить мечту». 4 декабря 1987 года горисполком выносит решение о создании в городе драматического театра, а 18 декабря 1987 года город заключил договор с коллективом театра в лице Дроздова Г. Б. о сотрудничестве. Здесь перечислялись права и обязанности театра и ответственность города по нормальному функционированию театра. Договор заключался на два года. Город обязывался полностью обеспечить театр необходимой материально-технической базой для его творческой деятельности и что чрезвычайно важно — обеспечить весь творческий состав жильем. Было предоставлено для театра 76 квартир, полностью оборудованных всем необходимым для жилья — мебелью, холодильниками, телевизорами, посудой, бельем и т. д. Для театра устанавливалось минимальное количество спектаклей, показываемых в городе, в том числе и для детей, участие театра в общегородских мероприятиях, пропаганда театрального искусства в Тольятти, направленная на повышение уровня духовных запросов горожан. Таким образом, в Тольятти одним из первых в стране создавался театр на договоре с городом. 21 Поскольку в процессе формирования труппы художественный руководитель Г. Б. Дроздов привлек к работе часть коллектива театра-студии, формировавшегося им в Ярославле, это позволило в короткие сроки создать небольшой репертуар. Формально театр начал свое существование в начале 1988 года, а 30 марта уже сыграл премьеру «Спортивные сцены 1981 года» Э. Радзинского в Ярославле. И хотя костяк труппы составили ярославские актеры, но для них эти спектакли были уже гастрольными, поскольку в афише было указано: Экспериментальный драматический театр г. Тольятти. Руководство города настаивало, чтобы летом или в крайнем случае ранней осенью театр уже работал бы в Тольятти. Но театр строго придерживался своих условий: играть будем только в собственном здании. Дело в том, что для размещения театра в Тольятти было предоставлено здание Дома культуры им. 50-летия Октября, но оно требовало капитального ремонта. Реконструкция здания задерживалась, и театр вынужден был долго гастролировать: сначала в Ярославле, затем — в Оренбурге и Орске, Томске, Витебске, Минске. Уже в ноябре 1988 года репетиции шли на сцене собственного реконструированного здания, а 15 декабря состоялась первая премьера в Тольятти. Играли в этот день «Рождает птица птицу» Эдуарда Пашнева. Так родился в Тольятти контрактный театр «Колесо» под руководством Г. Б. Дроздова. В первые годы революции музыкальной жизнью в городе руководила музыкальная секция комитета политпросвещения уездного отдела народного образования, заведовала которой Ковалева. Музыкальная секция проводила лекции о музыке, концерты с исполнением произведений различных композиторов. Секции удалось открыть музыкальную школу, в которой преподавали рояль С. Ленквист, Е. Надеждина, Н. И. Зимина, И. Г. Гер, Б. Пиллер — сольное и хоровое пение, а П. Пузырев — эстетику. Преподаватели этой школы активно участвовали в музыкальной жизни города, в частности, 6 июня 1921 года в здании бывшей женской гимназии состоялся большой концерт из произведений П. И. Чайковского. Перед началом концерта Ф. Г. Ленквист прочитал лекцию о творчестве композитора. Непременным участником всех проводимых концертов был хор. В Ставрополе 1920 года действовало три хора: смешанный - из 24 участников, ученический хор - из 60 человек и хор трудовой школы в составе 25 человек. Принимал участие в концертах и оркестр народных инструментов под руководством Горшкова, который иногда называли «оркестром балалаечников». В 1922 году, когда голод захлестнул весь Ставрополь, люди бросились бежать из голодной местности, артистические силы города понесли большие потери. Отдел народного образования, приноравливаясь к условиям новой эконо22 мической политики, разработал инструкцию о порядке проката музыкальных инструментов. Поскольку в стране свирепствовала ужасная инфляция, деньги обесценились и перестали играть присущую им роль, музыкальные инструменты выдавались напрокат за хлеб. Месячная плата рояля стоила два пуда ржи, а специалистам, в частности, преподавателям музыки, это обходилось в один пуд ржи. Но желающих играть и слушать музыку в страшные голодные годы находилось немного. Окончательно подорвало музыкальные силы города административно-территориальное деление, город Ставрополь перестал быть уездным центром и становился заурядным селом. Последние специалисты музыки покидали Ставрополь. Но кончились голодные годы, жизнь стала налаживаться, и в Ставрополе опять зазвучала музыка. В Ставрополе в 1928 году был проведен районный конкурс гармонистов. Тогда они проводились по всей стране, начиная от сельского конкурса и до Всесоюзного. Гармонь была любимым и наиболее распространенным музыкальным инструментом среди сельского населения. Ее можно было приобрести в Ставрополе в магазине райпотребсоюза. Венские двухрядные гармошки продавались от 40 рублеи за четырехпланочную и до 105 рублей за восьмипланочную. Саратовские гармошки стоили подешевле - 18 рублеи 50 копеек. Гармошки азиатские, или татарские, как их называли, стоили от 12 до 28 рублей. Работал в первые годы после революции в городе и местный музей, а при нем Общество исследователей местного края. Музей располагался на углу улиц Цеховой и Базарной. Начал он работать 12 марта 1920 года ( в честь 3-й годовщины Февральской революции) по понедельникам, средам и пятницам с 2 до 5 часов дня. Потом краеведческая деятельность в городе, впрочем, как и в стране, была надолго свернута. 5 апреля 1962 года горисполком решил открыть краеведческий музей по улице Мира в доме № 2, где на нижнем этаже ему было выделено 136 кв. метров площади. Директором назначили случайного человека, не специалиста. И уже 7 декабря этого года, поскольку финансирование на краеведческий музей не было открыто, его фонды передали в среднюю школу № 18. Там в подвале он и размещался. 30 января 1964 года вышло решение о создании в городе краеведческого музея, директором которого был назначен историк Волис В. Е. 12 января 1965 года открылись краеведческие чтения в центральной библиотеке. Открыл их лекцией учитель средней школы № 17, впоследствии Почетный гражданин города Тураев А. М. Внимание городской общественности к истории родного города проявилось в том, что в январе 1967 года подводились итоги открытого конкурса на лучшую разработку эскизов герба нашего города. На конкурс было представлено 82 23 эскиза, но ни один из них не удовлетворил комиссию. Тем не менее были отмечены работы Спирькова В. Ф. — инженера-конструктора Волгоцеммаша, Вингорского А. К. — художника из Москвы, Гриценко А. Г. — работника управления механизации Куйбышевгидростроя и Зубрицкого Николая — ученика 9-го класса средней школы № 25. Во Дворце пионеров 18 мая 1969 года открылся музей комсомольской славы; его открыл бывший секретарь Ставропольского укома комсомола В. П. Клопов. Городской краеведческий музей открыл свою экспозицию в новом здании на улице Новозаводской 17 сентября 1971 года. В феврале 1976 года в день открытия ХХУ съезда КПСС (так тогда было принято) состоялось открытие музея трудовой славы Волжского автомобильного завода. Спустя несколько лет, 18 февраля 1981 года, во вновь построенном здании Управления внутренних дел города открылся музей истории милиции города. В первые годы после революции действовал в городе и еще один очаг культуры — красноармейский клуб имени Свердлова, он размещался в бывшем здании курзала. 29 сентября 1919 года общее собрание красноармейцев ставропольского гарнизона на общем собрании приняло резолюцию: «Мы, красноармейцы ставропольского гарнизона, сознавая всю необходимость света и знания в столь трудный момент строительства царства коммунизма, обещаем приложить все усилия и старания, чтобы наш клуб имени умершего всероссийского старосты тов. Свердлова был тем факелом, который бы осветил все закоулки в нашей красной семье...» При этом клубе были организованы следующие секции (кружки): школа политической грамоты, драматическая секция, литературная, музыкальная, хоровая, секция экскурсионная и физического воспитания, библиотечная, секция разумных развлечений (шахматы, шашки), хозяйственная, секция подготовки культработников для частей Красной Армии. Известно, что драматическая секция выпустила для красноармейцев бесплатный спектакль по пьесе Островского «Трудовой хлеб». 15 ноября 1922 года в бывшем доме Богданова состоялось открытие Центрального рабочего клуба города Ставрополя, а еще раньше был открыт Центральный комсомольский клуб в бывшем доме купца В. М. Войнатовско-го. К его открытию был утвержден Устав его и план работы на ближайшее время. Одним из первых мероприятий этого клуба был вечер воспоминаний об Октябрьской революции в Петрограде. Ими поделились Новиков, Данилов, Модало, Сластенин, Локтев, Буцаев, Синегубкин. Давал уроки игры на гитаре петроградский гитарист С. А. Алексеев. Решением укома комсомола был организован кружок спорта имени Спартака. Чтобы привлечь массы к настоящей культуре, применялись и административные меры. Так, в сентябре 1919 года 24 на улицах Ставрополя был расклеен приказ, в котором говорилось: «Не производить никаких игр в карты. А лицам, имеющим таковые, сдать их в недельный срок со дня опубликования сего». Далее в этом приказе говорилось: «держать себя на улицах, публичных местах корректно, не допуская никаких хулиганских выходок, в особенности в присутствии женщин, и не произносить скверно-нецензурных слов...» Некоторые из этих документов сейчас вызывают улыбку, но, видимо, по тем временам они были злободневными. Например, Васильевский сельсовет принял такое решение: «замеченных в картежной игре в первый раз штрафовать в 300 рублей, а замеченных во второй раз — предавать народному суду». Не повезло в Ставрополе танцам. В газете «Ставропольские известия» от 6 февраля 1921 года можно было прочитать такую заметку: «Танцы господствовали вовсю. В таких танцах молодежь, а в особенности девушки, теряли свою молодость и прочее. Советская власть смотрит на это иначе, и, в частности, наш уездный исполком на своем открытом заседании от 20 января постановил: принимая во внимание, что танцы являются с одной стороны причиной существующих простудных заболеваний и распространения эпидемических заболеваний ввиду скученности публики, а с другой стороны ничего полезного в области искусства не дают, общественные танцы прекратить». И хотя общественные танцы запрещались, молодежь все равно танцевала где только можно было, в том числе и на работе. Как-то раз ставропольский дисциплинарный суд профсоюза служащих даже рассматривал дело «по обвинению сестер Чащиных в нарушении трудовой дисциплины, выразившемся в писании любовных писем и танцевании во время служебных занятий в райкартбюро (районное бюро по выдаче продовольственных карточек)». Осуждая вышеназванных девушек «в писании любовных писем», нельзя не отметить общую направленность насаждения новой общественной морали. Стала законодательно проводиться линия на разрушение сложившегося семейного уклада: официально были разрешены аборты, брак «де-факто» был приравнен к законному браку, развод стал возможен по устной просьбе одного из супругов без решения суда. Местные газеты печатали массу подобных объявлений. В частности, в ставропольской газете «Известия» можно было прочитать следующее объявление: «Я, гражданин села Ташла Степан Сергеевич Осипов, считая брак, заключенный с гражданкой г. Ставрополя Пелагеей Михайловной Кузнецовой по церковным обрядам неправильным, прошу не считать меня мужем гражданки Кузнецовой». И это не было единичным случаем. Начиная с 1921 года средняя продолжительность брака не превышала восьми месяцев, число разводов возросло в 6 раз. Активно действовал в первые годы Советской власти и 25 национализированный кинотеатр, который был открыт поляком Трайнером в Ставрополе еще в 1913 году. Но впервые кино в Ставрополе показал местный мастеровой, мастер на все руки Василий Иванович Берляев. Произошло это так. В один из теплых весенних дней 1903 года на Соборной улице «во дворе его мастерской собралось много народу. Берляев долго возился с новым аппаратом, налаживал керосиново-калильную лампу, пристраивал кислородный баллончик. Потом повесил простыню, и вот на этом экране собравшиеся увидели женщину, которая двигалась, как живая. Вдруг около женщины появился ребенок, затем второй, третий, четвертый, пятый. Когда женщина оказалась окруженной двенадцатью детьми, картина закончилась». Это был первый киносеанс кинематографа в нашем городе. Потом В. И. Берляев еще несколько раз показывал «движущие картинки» и всегда при большом количестве любопытствующих. Дело в том, что некоторые слышали о кино, были и такие, кому удалось посмотреть на ярмарке в Нижнем подобное зрелище. Некоторые ставропольчане видели кино в Самаре. Там впервые кино показали в 1898 году, а в 1908 году в Самаре открыли первый постоянный кинотеатр под названием «Биоскоп», владельцем которого был некий Барков. Этот кинотеатр занимал площадь фойе нынешнего кинотеатра имени Ленинского комсомола. И вот кино появилось в Ставрополе. Быстрое развитие техники кинопоказа потребовало и соответствующего числа кинолент и киносюжетов. В 1910 году в России было снято 30 кинофильмов, на следующий год — 73, а в 1914 году на кинорынок было выпущено 330 кинофильмов, намного меньше, чем выпускается сейчас, в девяностых годах. Предприимчивые люди с коммерческой жилкой быстро уловили в кинематографе возможную прибыль. Одним из таких в Ставрополе оказался обрусевший поляк Трайнер. В 1913 году им впервые в Ставрополе был организован частный стационарный кинотеатр. Периодически он показывал в своем кинотеатре фильмы, какие ему удавалось достать. Показывал он модные бульварные произведения, встречались и многосерийные авантюрно-приключенские фильмы, салонно-психологические драмы. Поскольку кинокартины в то время были «немыми», то в качестве звукового сопровождения использовались пианино и оркестр народных инструментов. Оркестром народных инструментов руководил тогда Ф. Е. Горшков. В Ставрополе тогда демонстрировались фильмы «Морские волки», «Плоды просвещения», «Кумиры толпы», «Супружеский рай» (последняя относилась к разряду комедий). Нередко монополию Трайнера на кинообслуживание ставропольчан нарушали заезжие гастролеры, которые 26 приезжали со своей аппаратурой. Киносеансы приезжие кинофикаторы устраивали в курзале недавно (1911 г.) построенного санатория «Лесное». Владелец санатория В. Н. Климушин всегда старался разнообразить быт отдыхающих, да и элита ставропольского общества всячеки одобряла это. До революции этот дачный клуб был летним центром культурной жизни Ставрополя. Так, в конкуренции и просуществовал кинотеатр Трайнера до революции. В суматохе революционных потрясений Трайнер исчез, а его кинотеатр был национализирован. В 1920 году кино театр размещался на втором этаже каменного двухэтажно го дома на Базарной улице. Первый этаж был занят красноармейцами местной команды и городской электростанцией (локомобиль в 16 лошадиных сил и динамо-машина в 20 киловатт). Зрители поднимались в кинотеатр по двухмаршевой лестнице и попадали в небольшое фойе с кассой. Из фойе проходили в зрительный зал. Зал был рассчитан на 300 мест, но поскольку вместо стульев были поставлены ненумерованные скамьи, то зрителей всегда было больше. Полы и потолки в зрительном зале были деревянные и оштукатурены. Здесь же, в зрительном зале, стояла и будка киномеханика, обитая внутри и снаружи листовым железом, поскольку кинопленка была горючая и представляли в пожарном отношении повышенную опасность. Прямо из зрительного зала на втором этаже была дверь в комнату, где постоянно жил сторож. После гражданской войны местные власти, налаживая городское хозяйство, хотели бы организовать и показ кинофильмов, но аппаратура оказалась частью сломанной, частью расхищенной. В этой обстановке «мертвый» кино театр передали во владение ... пожарников. Пожарная команда города, получая мизерные суммы на свое содержание и располагая необходимым временем, изучила аппаратуру, восстановила ее, и кинотеатр заработал. По крайней мере, в апреле 1925 года городское пожарное общество в отчете указывало, что финансовой ос новой их деятельности является кинотеатр. В эти годы ставропольские жители сумели посмотреть лучшие советские фильмы того времени: «Закройщик из Торжка», «Праздник святого Йоргена». Хотя вместе с ни ми в Ставрополе показывали и фильмы явно коммерческого плана, такие, как «Медвежья свадьба», «Ледяной дом», «Победа женщины», «В угаре нэпа», «Жена», «Свои и чужие». Большую популярность у ставропольчан завоевала кинокомедия «Два друга, модель и подруга», рассказыващая историю двух рабочих парней, одержимых изобретательством. В ноябре 1930 года кинотеатр стал городским, и пожарники остались без ощутимого и крайне необходимого им дохода. Но пожарники долго не горевали и вскоре нашли новый источник дохода для себя. 24 декабря 1931 го да 27 городское пожарное общество на своем пожарном дворе открыло платный каток. Билет для взрослых стоил 50 копеек, а для учеников — 25 копеек. Иногда пожарники устраивали катание на коньках под музыку собственного духового оркестра. А кинотеатр функционировал как городской. Один из первых директоров этого кинотеатра А. И. Черноруцкий вспоминал, что в этом кинотеатре было триста мест. Картины демонстрировали два-три раза в неделю. Причем в первый день показа новой картины было два сеанса, а на второй — один. За кинокартинами приходилось ездить в Самару, а в один конец два дня, с ночевкой в Ку румоче. И, тем не менее, кино в городе любили, ждали новых фильмов. В начале 30-х годов появились первые советские звуковые картины «Путевка в жизнь», «Веселые ребята» с Л. О. Утесовым и его джазом, но в Ставрополь они не доходили. Аппаратура была рассчитана только на демонстрацию «немых» фильмов. 12 мая 1935 года для всех ставропольских кинозрителей был большой праздник. В этот день впервые в городе демонстрировался звуковой кинофильм «Чапаев». Сам по себе фильм замечательный, а озвученный, он никого не оставлял равнодушным. Потом в Ставрополе показывали и «Семеро смелых», и «Цирк», и «Богатую невесту», и «Волга-Волга» и другие. С началом Великой Отечественной войны изменился и репертуар кинотеатра, да и зритель стал другим. Уже 3 июля 1941 года ставропольский кинотеатр проводит оборонный кинофестиваль. И хотя его фестивальная программа состояла всего из двух кинофильмов: «Богдан Хмельницкий» и «Фронтовые подруги», зато какие это были фильмы! Они только-только вышли на экран, Ставропольчане посмотрели их одними из первых в стране. В первом прекрасно сыграл Николай Дмитриевич Мордвинов, а во втором — блистала одна из популярнейших и любимых киноактрис 30—40 годов Зоя Федорова. Кровопролитная война мобилизовала все ресурсы для нужд фронта. Но и в это трудное время заботились о нуждах кино. Так решением Куйбышевского облисполкома от 24 ноября 1942 года энергосбыту предписывалось снабжать кинотеатры электроэнергией наравне с промышленными предприятиями, работающими для фронта. В 1947 году решением ставропольского райисполкома кинотеатру было присвоено имя «Буревестник», а 31 июля этого года кинотеатр «Буревестник» стал проводить районный кинофестиваль хроникальных и научно-популярных фильмов. Программа этого кинофестиваля состояла из двух блоков. Первый — объединял фильмы под общей темой «Задачи новой Сталинской пятилетки», а второй — «О своевременной уборке урожая и хлебопоставках государству». Но не все зрители могли посмотреть эти фильмы, в частности, несколькими днями назад был 28 арестован Сапожников Н. П. за стрижку колосьев на полях колхоза «Путь Ленина». За 13 кг настриженных колосьев он был приговорен к 5 годам заключения. Так что задачи сталинской пятилетки он узнал не в кинотеатре. В 1950 году ставропольчане посмотрели, оценили и многие полюбили демонстрирующийся на экране фильм „Кубанские казаки». В нелегкое послевоенное время, в трудностях восстановления разрушенного войной хозяйства увидеть на экране счастливую, почти «сказочную» жизнь крестьянства было приятно. Ведь не виним же мы сказку за то, что она не отражает повседневную реальность. Многие ставропольские зрители говорили, что этот фильм добавлял в них оптимизма, жизнерадостности. Ни одно ставропольское застолье не обходилось без песен из того фильма, особенно «Каким ты был, таким ты и остался » А на следующий год в течение четырех дней (12—15 июля) «Буревестник» демонстрировал одноименный фильм по роману С. П. Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды». В связи с переносом города на новую площадку из зоны затопления, переездом части населения уже 25 июля 1954 года на новой площадке открылась летняя киноплощадка пока не будет построен стационарный кинотеатр. Петняя киноплощадка открылась показом кинофильма «Арена смелых», ее только что поставил молодой кинорежиссер Ю. Н. Озеров, впоследствии прославившийся киноэпопеей «Освобождение». Через два года (в июне 1956 года) сам Юрии Николаевич Озеров приехал на встречу со ставропольскими кинозрителями. Эта встреча состоялась в клубе поселка Комсомольский. Во встрече участвовали Лукьянов С. В. - исполнитель главной роли Гордея Ворона из фильма «Кубанские казаки» и сыгравшая роль Даши Шелест из этого же фильма К С. Лучко. Молодые кинозрители больше знают ее по роли Клавдии Пухляковой из телефильма «Цыган». Тогда это были кинозвезды первой величины и их очень тепло встречали. Была в тот вечер на сцене и совсем молодая актриса Надя Румянцева, но ее звезда еще не зажглась. Пройдет всего пять лет и ставропольчане полюбят ее за исполнение ролей в фильмах «Мексиканец», «Неподдающиеся», «Девчата», «Королева бензоколонки». А кинобудни отличались суровой прозой. 10 июля 1958 года горисполком выделил участок под строительство кинотеатра в поселке Комсомольский (будущий «Маяк») и в поселке Федоровка (будущий кинотеатр «Чайка»). А пока в Федоровне переоборудовали столовую № 2 и там показывали фильмы. Пока намечались планы строительства кинотеатров, 20—22 сентября 1959 года ставропольчане впервые посмотрели широкоэкранные кинофильмы «Кочубей», «Капитан первого ранга» и «Капитанская дочка». Эти сеансы показывались на стадионе с помощью передвижного кинотеатра из двух автобусов, прибывшего из Куйбышева. 29 18 сентября 1959 года были подписаны документы об окончании строительства кинотеатра «Буревестник», а немного позднее, 1июля 1961 года, показом кинофильма «Девичья весна» открылся двухзальный кинотеатр «Маяк». А «Чайку» в поселке Федоровка построили только спустя десять лет после отвода участка под строительство, 23 июня 1968 года. В первых числах января 1962 года геодезисты Олег Кормилов и Мария Зорина начали разбивку и планировку площадки под строительство нового кинотеатра «Космос». Буквально через полтора года, 7 июня 1963 года в 17 часов после торжественного митинга и показа кинофильма «Цепная реакция» кинотеатр «Космос» вступил в строй действующих. Новый кинотеатр быстро завоевал какую-то особую любовь у зрителей, вокруг него сформировался довольно обширный круг кинодрузей. Уже в следующем 1964 году в «Космосе» побывало 1 млн. 482 тысячи зрителей. А 29 декабря 1968 года в кинотеатр пришел двухмиллионный за год зритель. Им был бригадир слесарей завода СК Алексей Степанович Серебрянников. С 18 июля 1977 года кинотеатр стал показывать широкоформатные фильмы. Первым был кинофильм «Кафе «Изотоп». Приятное событие ожидало тольяттинских кинозрителей в 1972 году, когда 23 февраля государственная комиссия подписала акт об окончании строительства в Автозаводском районе кинотеатра «Сатурн». Первый кинофильм «Море в огне» в этом кинотеатре демонстрировала киномеханик Светлана Проскурякова. Это был не только самый большой кинотеатр Куйбы шевской области (1200 мест), кстати, таким он остается и сейчас, спустя 20 лет, но и богато отделанный мрамором, очень удобный для зрителей. Украшенный мозаичным панно, выполненным под руководством народного художника РСФСР А. Васнецова, он стал укращением и достопримечательностью города. Как доброжелательного и отзывчивого кинозрителя о мечали встречавшиеся с ним в разные годы звезды советского киноискусства Вера Марецкая, Евгений Матвеев Людмила Чурсина, Борис Андреев, Людмила Гурченко, Ноя Федорова, Вия Артмане, Сергей Мартинсон, Василий Шукшин, Инна Чурикова, Михаил Пуговкин, Кирилл Ла нров, Николай Караченцов и многие другие. В последние годы сеть кинотеатров расширилась. 29 ноября 1986 года кинофильмом «Проделки в старинном духе» открылся кинотеатр «Октябрь», в этот же день дол жен был открыться и кинотеатр «Ставрополь» но из-за недоделок, открытие его было перенесено па месяц позже. Сейчас кинотеатры переживают вместе с нами нелегкие времена, идут своим путем в рыночной экономике, в частности, их сейчас волнует проблема создания городского кинофонда, что могло бы значительно увеличить шансы для молодых тольяттинцев встретиться с лучшей советской киноклассикой. И, как всегда, кинотеатры ищут и находят 30 своего благодарного и верного зрителя. Важную роль в создании и формировании городской культурной среды города играют библиотеки. Еще в сере дине прошлого века в России стали пояаляться первые публичные библиотеки для широкой публики. Вначале они открывались в губернских городах и изредка в уездных. Нашего провинциального Ставрополя это не коснулось. А вот к концу 19 века прогрессивное русское общество все больше и больше укреплялось во мнении, что просвещение народа необходимо не только для нравственного воспитания, но и для развития производительных сил страны. Но официальные власти мало, что делали для этого. Денег на открытие библиотек не было ни у центрального правительства, ни у местных властей. Но необходимость в библиотеке чувствовалась все острее и правительство с 1856 года разрешило преобразовывать библиотеки уездных училищ в публичные, доступные не только для учащихся, но и всего населения города. Так в городе появилось юридическое основание для открытия библиотеки. Ставропольское уездное училище, основанное в 1816 году уже имело свою, хотя и небольшую библиотеку. На полках стояло всего 91 том 47-ми названий литературы. В основном это были книги для учебных целей типа «Родное слово» Ушинского, «Наставление в законе божьем» Попова, «Начальное наставление в православной христианской вере» Соколова и им подобные. В 60—70 годах эта библиотека стала быстро пополняться во многом благодаря энергии инспектора народных училищ Григория Гравицкого, человека прогрессивных взглядов. Благодаря ему в библиотеке появились сочинения Пушкина, Гоголя, Кольцова, Лермонтова, Белинского, Гончарова, Некрасова, Тургенева, Писемского. Были и исторические труды Н. Т. Грановского и С. М. Соловьева, произведения французских, английских и немецких классиков. Скомплектованная училищная библиотека с 1891 года функционировала как городская библиотека, книжный фонд которой составлял 1954 экземпляра. Первая городская публичная библиотека хотя и расширила круг своих читателей, но все же не могла решить в полной мере задачу приобщения населения к книге. Ее дальнейшее развитие сдерживало то, что библиотечное обслуживание было платным. Плата за пользование библиотекой в разных городах была различной: от 6 до 16 рублей в год. Это была довольно приличная сумма, достаточно сказать, что за 16 рублей крестьянину можно было купить лошадь. В Ставрополе плата была минимальной — 6 рублей в год, за полгода пользования библиотекой надо было платить 3,5 рубля, а за месяц — 75 копеек. Плату надо было вносить вперед. Кроме того, необходимо было внести залог порядка 5—10 рублей, а это тоже деньги. Самарская губерния по уровню грамотности занимала 31 33-е место среди других губерний царской России, она составляла 19,6% от всего населения губернии. Еще ниже была грамотность в нашем Ставропольском уезде. По данным Всероссийской переписи 1897 года грамотных в уезде насчитывалось всего 14%. Во многом это зависело от отношения местных властей к просвещению. В новоузенском уезде местные власти выделяли на просвещение 25,2% исек расходов, в Бугурусланском уезде — 22,6%, в Самарском — 21,3%, в Бузулукском — 19,2%, а в Ставропольском — только 12,7% своих расходов. Такое пренебрежительное отношение уездного земства И просвещению подтолкнуло прогрессивную городскую общественность к решительным шагам. Смелости городским либералам прибавило то, что 15 мая 1890 года правитель0ТВО утвердило «Правила о бесплатных народных читальнях и порядке надзора за ними». Вслед за ними был принят циркуляр «О порядке открытия бесплатных народных библиотек». Опираясь на эти законодательные акты, общественный Комитет ставропольской городской библиотеки в лице ее первого организатора и режиссера театрального кружка в пашем городе, врача кумысолечебницы В. В. Петрова, промизора Ивана Иосифовича Аккера и учителя Луки Николаевича Хотеева подняли в городской Думе вопрос об открытии при городской библиотеке бесплатного отделения (читальни-библиотеки) «для бесплатного пользования бедного населения города». К мнению этой городской интеллигенции внимательно прислушивались местные власти. Л. Н. Хотеев, например, к этому времени уже проработал 25 лет учителем приходских школ Ставрополя. Всему городу была известна его дружба с известным в России писателем-народником Нефедовым Филиппом Диомидовичем. Демократические симпатии Нефедова сочетались с народнической идеализацией патриархального крестьянства, неприязнью к городской цивилизации с мотивами примиренчества. Эти взгляды разделял и Хотеев. Порядок открытия народной читальни требовал от учредителей представить проект Устава и правила пользования с указанием места предполагаемого открытия и «кто именно будет... ответственным перед правительственным лицом». Необходимо было определить средства на содержание библиотеки, приложить засвидетельственную копию постановления органа учредителя об открытии. Все эти требования были выполнены. Городская дума поддержала мнение общественности, обратилась с ходатайством к самарскому губернатору об открытии бесплатной библиотеки. Кроме того, Городская дума в своем здании выделила специальную комнату, потеснив чиновников, и приняла решение выделять ежегодно этой библиотеке по 25 рублей. Это было сделано во многом благодаря усилиям председателя Управы Тресвятско-го Владимира Сергеевича, около 30 лет руководившего 32 хлопотным уездным хозяйством. Для управления городской бесплатной библиотекой городская Дума утвердила специальные правила, в которых говорилось: «1. Ставропольская городская Дума учреждает при существующей городской общественной библиотеке в виде ее особого отделения бесплатную народную читальню-библиотеку. 2. Назначение читальни-библиотеки состоит в том, чтобы дать возможность жителям города бесплатно пользоваться лучшими книгами и тем содействовать религиознонравственному и умственному развитию его». Почти год ушел на подготовительную работу и, наконец, 30 июля 1895 года ставропольская бесплатная библиотека была открыта. День открытия такой народной читальни для Ставрополя был торжественным и знаменательным. Первых читателей, а их в первый день пришло 33 человека, встречал сам заведующий бесплатной библиотекой Лука Николаевич Хотеев, человек в городе известный и уважаемый. Ему помогали выдавать литературу его помощницы из городской общественности: 3. П. Мурино-ва, Е. И. Днепрова, 3. Н. Аккер, А. И. Тихомирова. Они не были профессиональными библиотекарями, но их и нельзя было считать барынями, которым нечего делать. Это были представители разночинской интеллигенции, видевшие в этой работе свой нравственный долг перед народом. Все эти люди отвечали тем требованиям к библиотекарям, о которых говорил видный просветитель земли русской и основатель нашего города В. Н. Татищев. Он считал, что библиотекарь «должен быть многих наук и разных языков... наученный, к тому же прилежный читатель», «всякой книги качество знать», с читателями обращлться «учтиво, ласково и помощником к приобретению полезного знания себя показать». Но Л. Н. Хотеев недолго заведовал библиотекой. Его отставка была связана с какими-то недоразумениями, он чувствовал себя больным и вскоре умер. После смерти Хотеова библиотекой стал заведовать другой учитель Воротпиков (до 1901 года). Его сменил на посту заведующего учитель Е. С. Лебедев. В его время работа библиотеки стаиа затихать, читателей стало ходить меньше. Для закупки и формирования книжного фонда в городе была проведена подписка: кто сколько даст. Таким образом собрали 254 рубля 35 копеек. На эту сумму решили накупить книги в петербургском комитете грамотности. В этом комитете люди оказались настолько отзывчивыми, что добавили от себя для далекого Ставрополя 65 рублей и выслали книг на 315 рублей. Какие же книги были в ставропольской бесплатной читальне-библиотеке? Книг религиозно-нравственного содержания было 43 тома, исторических — 53 тома, лучших зарубежных и русских писателей — 280 томов, по математике 33 — 3 тома, по географии — 57 томов и по различным отраслям сельского хозяйства — 45 томов. Кроме того бибiпотека выписывала и получала журналы: «Нива», «Читальня народной школы», «Биржевые ведомости», «Вестпик русского хозяйства», «Новое время», «Русский паломник», «Детское чтение», «Север», «Задушевное слово» и другие издания. Читателем бесплатной городской библиотеки мог стать каждый. Известные библиотекарю лица записывались без исяких документов. Если читатель библиотекарю был не знаком, то ему требовалось принести рекомендательное письмо от известного в городе человека или же от уже состоящего читателем. Школьников записывали по рекомендациям родителей, без всякого залога. Но что интересно, если в случае нарушения правил пользования библиотекой (несвоевременный возврат книги, небрежное отношение или утери книги) лишался права пользования библиотекой не только сам читатель, но и его поручитель. Авторитет библиотеки в городе был огромный. В первый же день записалось 33 человека, через месяц читателями было 185 человек, а еще через полгода — 406 человек. Состав читателей отражал в полной мере социальную структуру населения. Среди читателей было 2 человека духовного звания, 19 — дворян и чиновников, мещан — 304 человека, 6 солдат и 73 человека крестьянского звания. Работала библиотека по вторникам, четвергам, субботам и воскресеньям. Желающих было много, а помещение в городской Управе становилось тесным. Тогда городская Дума с помощью добровольных взносов купила для библиотеки специальный дом. Для этого пожертвовали свои средства: семья купца Климушина, В. В. Благодарова, Е. X. Бойко, Н. А. Капустянская, М. Е. Пономарева и другие люди. Да и городская Дума, видя такой авторитет бесплатной библиотеки, в 4 раза увеличила ежегодные отчисления на пополнение книжного фонда и содержание библиотеки. Простой люд тянулся в библиотеку. Местные ставропольские власти, в частности, председатель уездной Управы Тресвятский В. С. мечтали об открытии подобных библиотек и в селах уезда. А вскоре подвернулся и удобный случай. Известный русский книгоиздатель, основатель популярной серии «Жизнь замечательных людей» Ф. Ф. Павленков в посмертном завещании оставил 100 тысяч рублей для устройства 2 тысяч народных библиотек в бедных и глухих уголках России. Три павленковских библиотеки решили открыть в Ставропольском уезде. Конечно, 50 рублей на открытие сельской библиотеки было маловато, поэтому земство добавило каждой по 330 рублей. В результате народные библиотеки были открыты в селах Никольском, Курумоче, Озерках. Несомненную роль в формировании культурной среды; в городе сыграло открытие в Ставрополе книжного склада 34 (магазина). На заседании уездного земского Собрания 27 января 1895 года отмечалось, что «...все решительно учителя и законоучители Ставропольского уезда в один голос говорят, что один из главных пробелов нашего школьного дела — это отсутствие книг для чтения. По окончании курса дети нередко жадно ищут книг, читают все, что им попадется под руку но, к сожалению, попадается им очень мало, а что попадается, то очень плохого качества и вместо пользы зачастую приносит вред». Ставропольское земство решило организовать книжный склад, который бы и продавал книги населению и снабжал бы ими школы. Необходимое разрешение для этого было получено от самарского губернатора. Ставропольское земство выделило для наема помещения 300 рублей и для закупки книг 500 рублей. Книжный склад в Ставрополе был открыт 9 сентября 1896 года. С начала открытия и до конца июля 1897 года ОН помещался при уездной Управе, но условий для работы не было никаких, и поэтому построили специальное здание на Посадской улице, близ базара. Место для постройки городская Дума уступила земству бесплатно на 5 лет. Первый заказ на книги сделали в санкт-петербургский комитет грамотности при императорском Вольно-Экономическом обществе, но последний отказался за неимением книг. Тогда земская Управа обратилась с предложением о иысылке книг на книжный склад А. М. Муриновой в Москве и заказ был выполнен. Всего в первый раз было приобретено книг, учебников и руководств 46 наименований. Духовно-нравственного содержания было 37 названий, исторических — 34 названия, книг по словесности русских писателей — 184 наименования, иностранных — 62 наименования, сборников сказок и басен — 44 наименования, по естествознанию — 29 наименований, по сельскому хозяйству — 35 наименований. Всего было закуплено в первый раз 7.393 экземпляра на 614 рублей 95 копеек. По получении книг был составлен и отпечатан каталог, который разослали всем учителям школ Ставропольского уезда, всей интеллигенции, всем потенциальным покупателям книг с просьбой при заказе указанных в каталоге книг отмечать: выслать за наличный расчет или в кредит. Должны признаться, что нам приходилось работать во многих крупнейших библиотеках страны и только в одной, а именно в библиотеке Киевской духовной академии (ныне филиал библиотеки Академии наук Украины) доводилось держать в руках печатные каталоги. Нет никакого сомнения, что если бы удалось обнаружить печатный каталог ставропольского книжного склада, то он бы был украшением экспозиции городского краеведческого музея. Позднее выписка книг производилась непосредственно от издателей: Полубояринова, Думнова, Сытина, Тихоми35 рова, Ступина, Панафидина и в редких случаях от московских книжных фирм, что давало возможность ставропольским покупателям приобретать все новинки, только что выходившие из печати. Самым большим спросом у ставропольского покупателя книг пользовались различные жития святых, затем сказки Г. X. Андерсена, книги Авенариуса, но не того Авенариуса — «отца эмпириокритицизма», а Василия Петровича — автора книг о юношеских годах Пушкина, Гоголя, составителя «Книги былин». Большим спросом пользовались арабские сказки «Тысяча и одна ночь». Чтобы у читателя не сложилось впечатление, что до организации книжного склада ставропольчане обходились без книг, необходимо пояснить. Книга была в семьях ставропольчан с момента поселения их в нашей местности, но в подавляющем большинстве у людей состоятельных. Потому что выписывать книги из Петербурга или Москвы по почте могли позволить себе люди состоятельные. Стоимость пересылки книг в Ставрополь была 20 копеек с фунта веса. Во многих дворянских семьях Ставропольского уезда имелись очень хорошие по тем временам библиотеки. У князя Юрия Сергеевича Хованского, воспитанника Царскосельского лицея, имелась богатейшая домашняя библиотека. Превосходная библиотека была у Аркадия Африкановича Бабкина, он постоянно выписывал лучшие газеты и журналы, следил за всеми новостями. Жил он скромно, без роскоши, но со всеми удобствами. По гостям ходил крайне редко, зато к нему любили заезжать наиболее просвещенные дворяне. Очень ценная библиотека была у гласного Ставропольского уездного собрания Татаринова. Григорий Константинович жил в своем имении Войково, это недалеко от Ташелки. В старинном помещичьем доме хранилась ценнейшая библиотека его прадеда-вольнодумца и масона Тургенева Петра Петровича. Кстати, в этом доме хранились не только книги. Сюда свозились все фамильные раритеты и уники от разорившихся родственников-помещиков, которые не решались пустить их с молотка из-за страха перед Гонечкой, так звали в семье Григория Константиновича. В каждой комнате обязательно стоял какой-нибудь уникалькый мебельный гарнитур прошлого. Это был по-настоящему образованнейший человек по сути дела, организовавший в Ставропольском уезде первое музейное собрание. К сожалению, огненные вихри революционных лет не пощадили детища Татаринова Г. К. И до организации книжного склада среди ставропольского населения ходили книги высокого уровня. Потому что заявки на книги составлялись учителями, а не торгашами, затем список утверждался инспектором народных училищ. Таким образом, сочинения Пушкина, Гоголя, Кольцова, Лермонтова, Белинского, Гончарова, Некрасова, Тургенева, 36 Писемского имелись почти во всех школах уезда. Встречались исторические труды Н. Т. Грановского к С. М. Соловьева, произведения французских, немецких, английских классиков в переводах. С организацией книжного склада к комплектованию книг для ставропольского читателя примкнули и торговые люди, которые в первую очередь видели в книге товар. И общий уровень распространяемой литературы несколько снизился. На полках появились книги, которые импонировали вкусу среднего городского читателя — купца, мещанина. На прилавках были и популярнейшие в мещанской среде «сенсационные» издания-руководства типа «Нет больше седин», «Стрелок без промаха» с приложением статьи о рыболовстве, «Настольная книга для холостяков». Организацией книжного склада ставропольское земство не "только решало проблему развития образования и культуры, но и существенным образом увеличивало свою казну, за это были поощрены денежной премией заведующая книжным складом А. С. Иванова и ее помощница Шлютова. Одним из первых шагов советской власти было открытие вновь в Ставрополе городской библиотеки. Это произошло 17 мая 1917 года. 27 ноября 1919 года она переехала в более просторное помещение в бывший дом Пряничникова. Библиотеки открывались и в городских организациях, в частности, в 1920 году в городской милиции организовали свою библиотеку. Причем, эта библиотека была открыта за счет самих милиционеров: они для этого отчислили свой однодневный заработок и выписали 37 экземпляров газет. Газеты тогда пользовались огромным спросом в библиотеках. В августе 1921 года в Ставрополе проживало около 8 тысяч жителей и горожане выписывали: «Известия ВЦИК» — 2.921 экз., «Беднота» — 1.758 экз., «Труд» — 727 экз., «Экономическая жизнь» — 196 экз., «Правда» — 2.179 экз., «Коммуна» — 3.202 экз., «Коммунистический путь» (уездная ставропольская газета) — 1.671 экз. Кроме газет, в городе несла культурные знания (больше политические) городская приемная радиостанция. Она была открыта в Ставрополе в феврале 1919 года в доме Головкиной на Соборной улице. Антенну натянули от собора на мачту на крыше старой тюрьмы. По скорости доведения информации до населения городская радиостанция, конечно, была оперативнее газет. Одно время эта радиостанция даже выпускала «Плакатный радиовестник», заменяющий собой городскую газету. Поскольку желающих читать было много, а книг не хватало, их берегли. Ставропольский уисполком даже специально принял решение: «распространить воззвание среди населения о небрежном отношении читателей к книгам и о значении последних; при чем указать, что те лица, которые относятся к книгам небрежно являются врагами народа и 37 против них будут приниматься репрессивные меры». Городская библиотека много сделала для ликвидации неграмотности среди населения города и ближайших селений. Проводились различные мероприятия, в основном читательские конференции. В январе 1949 года ставропольская районная библиотека насчитывала на своих книжных полках 11 тысяч книг. В декабре 1951 года из состава районной библиотеки была выделена самостоятельная городская библиотека с книжным фондом в 3 тысячи книг; на первых порах ее читателями были 550 жителей города. В соответствии с просьбой городских властей в мае 1963 года Министерство культуры РСФСР подарило городской библиотеке 29 тысяч книг и ее фонд стал составлять 40 тысяч экземпляров. В связи со строительством города стала укрепляться и материально-техническая база городских библиотек. 13 февраля 1967 года в доме № 42 по улице Горького была открыта детская библиотека, 18 апреля 1974 года были открыты еще две библиотеки на улице Жилина: детская и иирослая, а 24 мая 1980 года в Комсомольском районе в доме № 71 по улице Лизы Чайкиной открылся целый библиотечный комплекс, самый большой и благоустроенный и городе на то время. В апреле 1990 года центральная городская библиотека переехала в благоустроенное здание на бульваре Ленина. В 1995 году городская библиотечная система состояла из 20 библиотек, 49 — библиотечных пунктов. Городской книжный фонд составлял 792.397 экземпляров различных изданий. Услугами городских библиотек пользовались 70.359 жителей города. Несомненно, что история литературного процесса в нашем городе начинается с имени классика русской литературы Гавриила Романовича Державина. Его отец, капитан ставропольского гарнизона служил в небольших провинциальных гарнизонах, в том числе и во второй половине 50х 18 века — в Ставрополе. В своих «Записках», созданных в конце жизни, Державин сообщает, что его детство прошло в городе Яранске, потом в Ставрополе и в Оренбурге. Во времена Петра I все дворянские дети обязаны были учиться, ибо без образования нельзя было служить. По указу 20 января 1714 года дворянству, не постигнувшему основы наук, запрещалось жениться. Можно было учиться и в домашних условиях, но при этом обязательно регулярно отчитываться о ходе учебы. Гавриил Романович в детстве жил в Ставрополе и первоначально обучался грамоте у своей матери Феклы Андреевны, именно она, почти неграмотная женщина и пристрастила сына к чтению. 3 июля 1750 года он вместе с братом Андреем были представлены в ставропольскую канцелярию, а в августе был направлен в Оренбург, где должен был пройти испытания, чему он научился дома. В документе, выданном отцу, офицеру ставропольского гарнизона, было 38 сказано: «Гавриила по седьмому, а Андрей по шестому году уже начали обучаться своим коштом словесной грамоте и писать, да впредь де их, ежели время и случай допустит, желает оный отец их своим же коштом обучать арифметике и прочим указанным наукам до указанных лет». Впоследствии будучи молодым поручиком Г. Р. Державин принимал участие в подавлении крестьянского восстания под руководством Е. И. Пугачева. Причем, служил Державин в наших местах, так как по словам графа Бибикова, «хорошо знал ставропольскую местность». Державин был автором правительственного обращения к восставшим калмыкам, где обещал их простить за участие в бунте, если они не будут поддерживать восставших. Державин в наших местах проводил расследование о поведении самарских жителей во время нахождения в крепости пугачевского атамана Арапова, наблюдал за действиями отряда подполковника Гринева. Постоянно находясь в правительственных войсках, Г. Р. Державин видел жуткую картину взаимоотношений властей с населением. «Надобно остановить грабительство, или чтоб сказать яснее, беспрестанное взяточничество, которое почти совершенно истощает людей... Сколько мог я приметил, это лихоимство производит в жителях наиболее ропота, потому что всякий, кто имеет с ними малейшее дело, грабит их», — докладывал Державин казанскому губернатору. Сейчас, когда мы читаем у Державина его строки из благодарности Фелице: «Где степи, как море струятся, Седым волнуясь ковылем». Это напоминает нам родные места. Размышления молодого поэта о причинах событий, участником которых он был и сам, отразилось и в его «Одах, переведенных и сочиненных при горе Читалачай». В стихотворениях Державина красочно и реально нарисованы картины домашней жизни, пиров, вечеринок, народных гуляний «под качелями», на «широкой масленице». Особенно поражала в поэтическом мастерстве поэта необыкновенная красочность описаний и сочность языка, в котором крылатые слова поговорки и выражения щедро были рассыпаны наряду с мифологическими именами и обрядами. Яркими красками живописует Державин природу, людей, быт повседневной действительности. Строгая требовательность к выполнению своего долга, способность приносить себя в жертву во имя блага отечества, независимость убеждений, уважение личности человека — такова мораль Державина. Пребывание в Поволжье оказало существенное влияние на мировоззрение Державина: он приходит к мнению, что важнейшими причинами народного возмущения являются лихоимство чиновников и притеснения помещиков. Под 39 влиянием событий в Поволжье Державин приходит к выводу о необходимости строжайшего выполнения законов всеми: от крестьянина до царя. Этому убеждению он будет верен в течение всей своей жизни. Здесь в наших местах Державин познавал народную речь, во всем ее богатстве и величии. А предки наши обладали огромным запасом народных преданий и сказов Жигулей. Эти предания были сотканы из отваги русской вольницы, из смелых мечтаний, из жемчужины народного творчества людей, живущих в Жигулях. В начале 19 века в Ставрополе жил и плодотворно работал поэт Маздорф Александр Карлович. Он приехал к нам из Симбирска в 1818 году, где работал на незначительной должности частного пристава при конторе симбирского полицмейстера. В Ставрополе он также трудился по юридической части. Литературные связи Маздорфа в ставропольский период были не столь обширны: известно его стихотворное послание к М. Н. Сушкову и послание к нему казанской поэтессы А. Наумовой. От тех далеких времен до нас дошли сведения о материальной помощи ему со стороны Дмитрия Ивановича Хвостова. Это был богатый вельможа, граф, сенатор, а в истории русской литературы он приобрел репутацию стихотворца-графомана. Основную часть известных сочинений Маздорфа А. К. составляют басни, впервые опубликованные им в популярном журнале «Вестник Европы». Публиковал он свои сочинения и в журнале «Благонамеренный», редактируемый крупнейшим после И. А. Крылова и И. И. Дмитриева баснописцем Александром Ефимовичем Измайловым. В своих баснях А. К. Маздорф шел вслед за И. И. Дмитриевым и стилистически подражал ему. Не исключено, что они были и лично знакомы, так как волжское имение Дмитриева было недалеко от Ставрополя. Скончался Александр Карлович Маздорф в возрасте 30 лет в глубокой бедности. После его смерти в журналах Москвы и Петербурга появились обращения к благотворителям с призывом помочь семье Маздорфа, которую он оставил в крайней бедности. Ставропольская интеллигенция до революции частенько бывала в селе Никольском, которое принадлежало графу Соллогубу: здесь устраивались пышные приемы. Рос в Никольском будущий известный русский писатель Владимир Александрович Соллогуб. В основном он проживал в Петербурге, где дружил с Пушкиным, Гоголем, Лермонтовым, Жуковским, Одоевским. Сначала он выступал в жанре светской повести («Лев», «Медведь», «Большой свет"). В 1845 году полностью была напечатана его, пожалуй, самая значительная повесть «Тарантас» (первые семь глав были напечатаны в 1840 году). В форме путевых очерков даны местные зарисовки провинциального ставропольского быта, многие из характерных черт местных помещиков 40 запечатлены в этой повести. Управляющий имением графа Соллогуба служил Василий Ильич Григорович — отец будущего писателя Дмитрия Васильевича Григоровича, его детство тоже прошло в Никольском. Детские впечатления и наблюдения местной жизни потом нашли свое отражение в известных повестях Григоровича «Деревня», (1846 г.), и «Антон-Горемыка» (1847 г.). Они были построены на противопоставлении деспотизма помещиков и бедности, бесправия крестьян. У этого писателя отчетливо прослеживается любовь его к крестьянам, особенно сочувственно изображена психология крестьянской женщины. Узнаваемы и описания природы нашего края. М. Е. Салтыков-Щедрин, вспоминая деревенские повести Григоровича писал: «...с легкой руки Григоровича мысль о том, что существует мужик-человек прочно залегла и в русской литературе, и в русском обществе». В 80-е годы Д. В. Григорович опубликовал повесть «Гуттаперчивый мальчик», которая стала значительным произведением детской литературы. Бывал в наших краях и Александр Сергеевич Пушкин. Осенью 1833 года поэт совершает поездку по пугачевским местам Поволжья и Урала, тогда он работал над «Историей Пугачева». Пушкин выехал из Симбирска по левобережной торговой и скотопрогонной большой дороге. 16сентября (28-го по новому стилю) Пушкин проследовал через деревни Мусорку, Новое Еремкино, Старую Бинарадку и Красный Яр. Дальнейший маршрут поэта продолжает оставаться дискуссионным среди специалистов. Наш край во время Крестьянской войны под руководством Е. И. Пугачева был одним из центров восстания. Готовясь писать историю Пугачева, Пушкин изучал архивные материалы, записки современников, но поэту необходимы были живые впечатления, которые он намеревался получить в поездке в беседах с населением. В. А. Нащокина — жена близкого друга Пушкина — рассказывала: «...Поэт в путешествии никогда не дожидался на станциях, пока заложат ему лошадей, а шел по дороге вперед и не пропускал ни одного встречного мужика и бабы, чтобы не потолковать с ними...» 16 сентября, в дорожной тетради поэта, т. е., когда он следовал через Ставропольский уезд, появляется запись: «Нынче калмыки так обрусели, что готовы с живого шкуру содрать. Слова мордвина, 16 сентября». Эту запись поэт сделал в одном из сел: Мусорке, Новом Еремкино или Старой Бинарадке. Когда читали «Капитанскую дочку», эпизод, в котором разгневанный Пугачев обращается к Савельичу после его счета за подаренный Гриневым заячий тулупчик, говорит: «Да знаешь ли ты, что я с тебя живого кожу велю содрать на тулупы?» Вполне возможно, что эта фраза была построена из записи «слов мордвина» Ставропольского уезда. Рядом с записью «слов мордвина» в дорожной тетради 41 поэта сделан стихотворный набросок: «В славной Муромской земле Карачарове селе Жил был дьяк с своей дьячихой, Под конец их жизни тихой Бог отраду им послал — Сына им он даровал». В письме к жене Пушкин 19 сентября сообщает: «Уж чувствую, что дурь на меня находит — и я в коляске сочиняю». Если учесть, что предыдущее письмо поэт отправил 14 сентября, что скорее всего этот стихотворный набросок сделан, когда Александр Сергеевич проезжал по Ставропольскому уезду. Перепитии ставропольской истории поэт изучал по документам, в частности, в его черновиках он приводит поименный список 47 человек, убитых в Ставрополе восставшими пугачевцами. В этом списке можно встретить и фамилию надворного советника Мильковича Сергея Сергеевича; пугачевцы казнили его. Род Мильковичей был хорошо известен в Ставропольском уезде, а сам дом их в Ставрополе был своеобразным центром общественной и культурной жизни. Хозяева держали капеллу из крепостных певцов, устраивали вечера. Брат погибшего Мильковича Василий Сергеевич являлся уездным предводителем ставропольского дворянства. Близким другом семьи Мильковичей был стряпчий ставропольского уездного суда Второв Иван Алексеевич, человек весьма просвещенный, женатый на Марии Васильевне Милькович. Он плодотворно занимался литературным творчеством, принадлежа к школе русского сентиментализма. Его проза, стихи регулярно появлялись на страницах журнала Московского университета, «Русская старина», «Русский вестник» и других. Известно, что в Ставрополе им были написаны «Царев курган», «Время», «Здравствуй май». Широкую известность получили его мемуары, в которых Второв И. А. рассказывает о своих встречах с А. С. Пушкиным, В. А. Жуковским, Н. М. Карамзиным, И. И. Дмитриевым, К. Ф. Рылеевым, Н. И. Лобачевским, М. М. Сперанским, Е. А. Баратынским, И. А. Крыловым, А. А. Дельвигом, братьями Бестужевыми и другими литераторами. Некоторые считали его одним из образованнейших людей своего времени. Сохранившаяся переписка позволяет судить о его многолетней связи со ставропольскими жителями, после его отъезда из Ставрополя. В нашем крае бывал и оставил об этом воспоминания выдающийся революционный публицист Николай Василь42 евич Шелгунов. Через восемь лет после окончания Лесного института он был послан в 1849 году в Симбирскую губернию для устройства Мелекесской лесной дачи (Ставрополь тогда входил административно в Симбирскую губернию) и был оставлен на зиму при управлении казенными землями. Казенные земли, пишет в своих воспоминаниях Шелгунов, до того принадлежащие калмыкам, приказом императора Николая I были взяты у калмыков, а сами они переселялись в Оренбургские степи. «Когда я приехал в Самару, — вспоминает Шелгунов, — память о калмыках была еще свежа». По рассказам ставропольских жителей, Н. В. Шелгунов воспроизводит драматические эпизоды прощания калмыков с родными местами, «...калмыцкая орда тронулась в путь, но, отъехав с полверсты от Ставропольского бора (небольшой лесок под городом, тоже принадлежавший калмыкам), остановилась. Калмыки сошли с лошадей, упали ничком на землю и начали ее целовать. Но скоро они кончили прощание с родной землей, на которой родились они, их деды и прадеды. Но вот, наконец, сели на коней и двинулись в степь похоронным шагом. Только четыре человека, отделившись от орды, заскакали в бор, с четырех сторон подожгли его и так же быстро, точно боясь погони, ускакали». Самарский период стал для Шелгунова важным этапом в формировании его гражданской позиции. Устное народное творчество нашего края собирал, записывал, изучал Садовников Дмитрий Николаевич — фольклорист, этнограф, поэт. Вряд ли отыщется человек, кому неизвестны его строки: «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны выплывают расписные острогрудые челны». Современники называли его «певцом Волги и воли», и он действительно заслуживал этого. Родившись в Симбирске в семье небогатых дворян, всю свою жизнь Д. Н. Садовников посвятил родному Поволжью, Самарской Луке, Жигулям. Великая река произвела на него неизгладимое впечатление еще в детстве и с этим чувством он прожил всю жизнь. «Первая моя встреча с ней (Волгой), — писал Садовников, — вызвала с моей стороны немое обожание... к чему-то великому и живому. Полное сближение не замедлило последовать. Каждый временный разрыв болезненно отзывается в моем сердце, и помню, я ждал свидания с каким-то приятным трепетом. Одним словом, Волга была, если хотите, моей первой любовью; первое представление о прекрасном неразрывно связано с ней. Проживая попеременно в Москве, Петербурге, он ежегодно путешествовал по Жигулям, волжским селам. Он буквально исходил волжское побережье вдоль и поперек, побывал в многочисленных деревеньках и селах нашего края. Во время своих путешествий он кропотливо заносил в путевой блокнот услышанные от местных жителей сказки и предания, загадки и заговоры, народные приметы. На этих 43 материалах в 1876 году он составил сборник «Загадки русского народа», большинство которых он записал в Ставропольском уезде. В загадках его привлекали «бытовая обстановка и мировоззрение русского земледельца». Ввиду ценности этой книги, ее неоднократно переиздавали (в 1901 году и 1959 году). По полноте и систематичности собрания русских загадок, по многообразию содержания и ценности сведений эту работу многие специалисты ставят в один ряд с пословицами В. И. Даля и сказками А. Н. Афанасьева. В одном из своих стихотворений Дмитрий Николаевич писал: ... Курганы, кручи и вершины Теснятся в неприветный ряд; До сей поры они хранят Свои суровые былины... Своим творчеством автор старался разгадать эти загадки и былины Жигулевских гор и донести их до потомков. Наверное, ему многое и открылось. Ибо благодаря собранным Садовниковым материалам до нас дошли многие «поросшие мохом» жигулевские предания о кладах и разбойниках, о богатырях и диких степных племенах, о любимых народом атаманах Пугачеве и Разине, которых народная молва наделила колдовской силой и бессмертием. «Смерти Стеньке по сию пору нет. Где пропадает — неведомо. Старые люди сказывают, что будто в горах, у моря каспийского, мучается, видали, говорят, его там. Постарел Стенька, индо мохом вес оброс, выходит из гор и все спрашивает у прохожих, не умножился ли грех на Руси...» В 1884 году вышел в свет сборник Садовникова Д. Н. «Сказки и предания Самарского края», к сожалению, автор не увидел этот труд напечатанным, незадолго до этого он скончался. Всего в сборник вошли 183 рассказа, половина которых записана в Ставропольском уезде. Достаточно сказать, что только от Абрама Кузьмича Новопольцева — крестьянина Ставропольского уезда было записано 72 рассказа. От других ставропольских крестьян Василия Авдеева, скотника Алексея, Исаака Иванова и Максима Кузьмина Садовников записал еще несколько сказок и былин. Спустя сто с лишним лет в Самаре (в 1993 г.) переиздали этот замечательный труд. В многочисленных статьях и очерках Д. Н. Садовников воспевал Жигули. «История этого клочка земли, — писал он, — игравшего свою роль в жизни русского народа, не должна, по-моему, обходиться молчанием и не может иметь интерес лишь местный». Он рассказывал о славных страницах истории России: заселение Самарской Луки в 16 веке, бунт Степана Разина, затем появление на Волге Емельяна Пугачева и современную ему жизнь. Простой и понятливый язык, множество 44 бытовых деталей, беседы с волжанами-крестьянами, красочные описания волжской природы — все это привлекало читателей, и его заметки пользовались успехом у публики. Сейчас в условиях возрастающего интереса к прошлому, народному творчеству использование собранного Садовниковым Д. Н. богатейшего материала несомненно украсит репертуар любого творческого коллектива. Жизнь нашего края нашла свое отражение и в работах другого, не менее известного этнографа и фольклориста Коринфского Аполлона Аполлоновича. В конце 19 века он много путешествовал по волжским селам, в Жигулях, собрал сказки и предания нашего края. Он выпустил несколько сборников: «Бывальщины. Картины Поволжья и Северный лес» (СПб, 1900 г.), «Народная Русь» (круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц), (М.,1901 г.), «Волга. Сказания, картины и думы», (М.,1903 г.), «В мире сказаний» (СПб.,1905 г.). Тема устного народного творчества увлекала и другого, ныне почти забытого писателя Степнова Николая А., который неоднократно совершал путешествия в Жигули, приволжские села. Собранные им предания и легенды вошли в первый том десятитомного собрания сочинений писателя (М.,1927 г.). Он автор «Сказок Волги». Был тесно связан с нашим краем и выдающийся русский советский писатель Максим Горький (Пешков Алексей Максимович). В конце февраля 1895 года по совету В. Г. Короленко Горький становится сотрудником «Самарской газеты». Более года работал Алексей Максимович в этой газете, опубликовав в ней около 500 заметок, очерков, фельетонов, рассказов. Среди них песня «В Черноморье» (известная как «Песня о Соколе»), рассказы «Как поймали Семагу», «Бабушка Акулина» и другие. Рассказ «Челкаш», также написанный в Самаре, был опубликован в журнале «Русское богатство». Несомненно, что прославленный писатель бывал и в нашем городе, тогда Ставрополе, хотя документально подтверждено пока одно такое посещение. В письме к своей будущей жене Екатерине Павловне Волжиной, отправленном 16 мая 1896 года, есть такие строки: «...с отъездом из Ставрополя я охвачен странным чувством отчужденности от жизни, и мне кажется, что у меня нет под ногами земли». Действительно, в мае 1896 года А. М. Горький на пароходе уезжает в Нижний Новгород и из Самары до Ставрополя его провожала невеста Е. П. Волжина со своей подругой Евгенией Семеновной Ивановой. Скорее всего в этот раз Горький был только на пристани Ставрополя, потому что выехали они из Самары 13 мая, а 16 мая писатель уже из Нижнего Новгорода написал письмо. Есть все основания считать, что Горький бывал в Ставрополе и раньше. Дело в том, что в Самаре писатель болел 45 туберкулезом, и по свидетельству Е. П. Волжиной, лечился в кумысолечебнице доктора Н. В. Постникова. Но и Ставрополь был известен как один из центров лечения кумысом туберкулеза. Здесь был прекрасный сосновый воздух, старые традиции кумысолечения и вряд ли писатель не воспользовался такой возможностью. В последующие годы А. М. Горький неоднократно приезжал в Самару (1898, 1899, 1928, 1929 годах). В июле 1934 года после трагической гибели сына, чтобы набраться сил для проведения I съезда советских писателей, А. М. Горький отправился в путешествие по Волге на пароходе «Клара Цеткин». Пароход вышел из Ярославля и шел до Жигулей. Вместе с Горьким были Надежда Алексеевна (жена сына), внучки писателя Марфа и Дарья, О. Д. Чертков, врач, секретарь с женой и несколько друзей. У Жигулевских ворот пароход сделал круг и тихим ходом пошел обратно. Остановку сделали в Морквашах. Встали на якорь и ночевали. Рано утром, все, кроме Горького, сошли на берег, гуляли, купались, рыбачили, много фотографировались, катались на шлюпке. Вечером на берегу разложили большой костер и пели русские народные песни. Алексей Максимович, несмотря на прохладу, долго не уходил с палубы, смотрел на Жигули, вспоминал этот живописный благословенный край и его людей. Наш край дал для русской поэзии и своего талантливого певца — Ширяевца (настоящая фамилия Абрамов) Александра Васильевича. Он родился в селе Ширяево — отсюда и его псевдоним. Он писал: Машет солнце платочком пунцовым, Молодецкий курган задышал, Потянулась вдруг Волга к обновам, — Вал смелее на берег взбежал. Шлет ей солнце медовую чару — Не одну — без конца, без конца! Разошлись волновые пожары — Упаси Бог пловца и гребца! Основная тема его поэзии — воспевание волжского раздолья, Жигулей, буйной силы волгарей. Он следовал в своей поэзии жанровым образцам народной поэзии — песни, сказу, частушке. К сожалению, он недолго прожил. Его друг С. А. Есенин написал стихи «Мы теперь уходим понемногу» под впечатлением внезапной смерти Ширяевца. Кто из нас не знает этих прекрасных строк: Мы теперь уходим понемногу В ту страну, где тишь и благодать. Может быть, и скоро мне в дорогу Бренные пожитки собирать. Милые березовые чащи! Ты, земля! Ивы, равнин пески! 46 Перед этим сонмом уходящих Я не в силах скрыть моей тоски. Слишком я любил на этом свете Все, что душу облекает в плоть. Мир осинам, что раскинув ветви, Загляделись в розовую водь. Много дум я в тишине продумал, Много песен про тебя сложил, И на этой на земле угрюмой Счастлив тем, что я дышал и жил. Счастлив тем, что целовал я женщин, Мял цветы, валялся на траве И зверье, как братьев наших меньших, Никогда не бил по голове. Знаю я, что не цветут там чащи, Не звенит лебяжьей шеей рожь. Оттого пред сонмом уходящих Я всегда испытываю дрожь. Знаю я, что в той стране не будет Этих нив, златящихся во мгле. Оттого и дороги мне люди, Что живут со мною на земле. В основе творчества поэта лежит неиссякаемый родник жигулевского фольклора, который поэт знал прекрасно и очень любил. Старинных слов узорные ларцы Люблю неодолимою любовью, Ковали их и деды и отцы... признавался поэт Ширяевец. В начале 20 века бывал в Ставрополе и в окружающих селах известный русский писатель Скиталец (настоящая фамилия Петров) Степан Гаврилович. Он сотрудничал в самарских газетах, был дружен с А. М. Горьким. Известность принесла Скитальцу повесть «Октава» (1900 г.). Затем внимание читателей и критики привлекли его прозаические вещи, как «Сквозь строй», «Очерки», «Декоратор», «Несчастье», «Талант», «Композитор», «Этапы», «Метеор», «Полевой суд». После известных революционных выступлений в революции 1905 года крестьян села Русская Борковка профессор Сидельников В. М. записал рассказ об этих событиях от крестьянина М. И. Палагина. По мотивам этого предания Скиталец написал свой известный рассказ «Полевой суд». В его произведениях есть и типажи ставропольских сел, их нелегкая жизнь в годы революционных потрясений. Которые испытал и сам писатель. В частности, в нашем городском архиве удалось найти заявление Скитальца С. Г. «об оказании материальной помощи в виде хлеба) на семью — жене, сыну и сестре жены в количестве одного пуда 32 47 фунта». Без Александра Сергеевича Неверова (настоящая фамилия Скобелев), много лет прожившего на ставропольской земле, нельзя представить себе литературу первых лет Советской власти. Он родился в 1887 году в Новиковке в крестьянской семье. В детстве жил у деда. Стремление деда вывести внука в люди выразилось в том, что его пристраивали учеником к богатому мелекесскому мельнику, затем учеником приказчика в лавке. Но будущий писатель тянулся к знаниям. Учился он в Озерской мужской второклассной школе, окончание которой давало право преподавания в церковно-приходских школах. Здесь он впервые начинает писать стихи, а немного позднее и прозу. Революционные события 1905 года захватили все слои российского общества, не обходя вниманием и учащуюся молодежь. По воспоминаниям одноклассника Неверова А. И. Морозова в Озерской школе грамотности учащиеся тоже бастовали: не ели плохую пищу, не посещали часы молитв, бойкотировали занятия священника Сунгу-рова. Надо заметить, что этот священнослужитель, будучи заведующим школой, был особенно нелюбим молодежью. Саша Скобелев по этому случаю даже написал сатирическое стихотворение, в котором были следующие строки: «Ты Сунгуров — консерватор, трехкопеечный оратор...» Эти строчки учащиеся хором распевали. В журнале «Вестник учителей» (1906 г.) за сорока подписями учащихся Озерской школы публикуется петиция, автором которой был А. Неверов. Эта же петиция как ультиматум вручается А. Неверовым школьной администрации. Неудивительно, что на молодого человека до и после подачи петиции сыпались доносы: то сообщается о его резких высказываниях по поводу некоторых догматов православия, то его видят в Большой Царевщине среди участников недавнего революционного выступления, то у него отбирают номер газеты «Борьба», издавшейся Самарским комитетом РСДРП. Если верить доносу священника В. В. Крылова в село Мусорку Неверов привозил нелегальную литературу. По инициативе Саши Скобелева озерские ученики наладили связь с учащимися Ставропольского уездного высшего начального училища, которые тоже бастовали и даже обменялись делегациями для координации своих действий. Школьные беспорядки привели к желаемому результату их руководителей: священника Сунгурова отстранили от заведования школой и даже подвергли церковному наказанию. Будущему писателю этого не простили и жандармы, и церковные власти систематически пытались ему отомстить. Неслучайно, священник села Мусоры сделал на Неверова донос благочинному епархиального округа: «Уведомляю Вас, отец Василий, что богоотступник, бунтовщик и противозаконник некто Скобелев, именуемый еще Неверовым, женат на уроженке 48 села Мусоры Зеленцовой П. А., а посему оный СкобелевНеверов бывал и впредь может быть в оном селе по родству тестя с тещей и других родственников. А так как оный Скобелев-Неверов, где бы он ни был, сеет повсюду семена смуты, то... я прошу Вас, отец Василий, учредить за злоумышленником Скобелевым-Неверовым неустанный надзор и по возможности упечь мошенника в тюрьму». В целом ряде своих рассказов и очерков («Полькамазурка», «Андрон Непутевый», «Марья-большевичка», «Учитель Стройкин», «Серые дни» и неувядаемый «Ташкент — город хлебный») можно видеть людей и быт ставропольских крестьян. В самом Ставрополе Александр Неверов бывал неоднократно. Документально подтверждено, что в июле 1908 года он сдавал экзамены экстерном за Ставропольское городское трехклассное училище. После революции он продолжал приезжать в родные места, в частности, в августе 1923 года он приезжал в Мусорку и написал интересный очерк о коммунарах местной коммуны «Роза». Он очень внимательно приглядывался к окружающей жизни. Он как-то писал: «Мне, как писателю, хочется сказать что-то свое... тем более в такую эпоху, когда революция перевернула всю жизнь до дна. На нашу долю выпало большое счастье быть свидетелями и участниками величайших событий, жить в такое время и правдиво, без искажений и прикрас, отобразить в своих произведениях ростки нового, борьбу старых и новых сил, рожденных революцией». К сожалению, судьба отвела ему недолгую жизнь: он прожил всего 37 лет, а мечтал больше. «Книгу бы написать такую, — мечтал он, — солнечную, налить ее радостью до краев и сказать всему человечеству: «Пейте, жаждущие». Вместе с Неверовым в Озерской школе учился и другой уроженец Ставропольского уезда Федот Емельянович Комаров, будущий писатель Петр Яровой. Расцвет его творчества приходится на начало 20-х годов. В это время он пишет повести «Степные маяки» (1922), «Домна» (1922), «Гнев одиннадцати» (1922), «Взгляд прощающий» (1923), «Слепой бут» (1924), «На острие ножа» (1924). Все свои произведения он написал в Самаре, но отражают они жизнь крестьянства, его отношение к революции. Изображение ситуаций, происходящих в крестьянском сознании на переломном моменте, что в деревню проникают новые веяния — главная тема его творчества. Изучая историю родного края по письменным, устным, вещественным источникам невозможно обойти литературные произведения. Важно и другое, понятнее и яснее становится те социальные и эстетические обстоятельства, которые оказали влияние на творчество писателя. Обширный Ставропольский уезд с его историей, традициями, укладом жизни дал многое для крупнейшего советского писателя — Алексея Николаевича Толстого. Его детство во многом связано со Ставропольским уездом. 49 Здесь в имении деда Леонтия Борисовича Тургенева — Коровино — он бывал неоднократно, бывал в Бригадировке, Архангельском. Здесь в селе Тургенево, в местной церкви Алексей Николаевич венчался с Ю. В. Рожанской. Под впечатлением семейной хроники старинного дворянского рода Тургеневых Алексей Николаевич осенью 1909 года написал свою первую повесть «Неделя в Туреневе». В последовавших затем романах «Хромой барин», «Чудаки» деревенские впечатления также нашли свое отображение. В этот же ряд можно поставить и его повесть «Детство Никиты». В повести «Жизнь» Толстой рассказывает о своей поездке в имение Н. С. Тресвятского — многолетнего председателя Ставропольской уездной Управы. Рассказывая о литераторах нашего края, невозможно не упомянуть мать Алексея Николаевича Толстого — Александру Леонтьевну Востром (настоящая фамилия Толстая, урожденная Тургенева). Родилась она в Ставропольском уезде. Вся ее жизнь прошла на самарской земле. «Все дорогое, лучшее в жизни должно быть связано у меня с родимой Волгой» — писала она в дневнике. Первую повесть «Воля» она написала в 16-летнем возрасте. В 1882 году в Петербурге был издан ее роман «Неугомонное сердце». В последующие годы ею был написан ряд очерков о быте и нраве крестьян и земской интеллигенции: «Выборщики» (1891 г.), «Со скуки» (1891 г.), «Ради детей» (1891 г.), «Мария Руфимовна» (1892 г.) и другие. Но наибольшую известность ей принесли книги для детей. Она опубликовала 6 подобных книг: «Подружка», «Два мирка», «Как Юра знакомился с жизнью животных» и другие. Часть из написанных ею книг выдержала ряд переизданий, а сборник «Подружка» экспонировался на Всемирной выставке в Бельгии, где был отмечен почетным отзывом. В конце жизни написала около 10 пьес, одна из которых — «Снегурочка» — была поставлена в Детском театре Чистякова в Петербурге. В 1983 году в Куйбышеве переиздали сборник ее рассказов и очерков. В 90-е годы она работает над повестью из дворянского быта под условным названием «Господин Козочкин и его похождения». Повесть осталась неоконченной, но сохранившиеся планы, отдельные эпизоды, характеристики действующих лиц позволяют проследить ход творческих поисков писательницы. А. Л. Толстая пытается представить в произведении «разные современные дворянские течения». Материалом для книги послужила жизнь дворянского рода Тургеневых, жизнь нескольких поколений которого прошла в Ставропольском уезде. Здесь легко угадываются прототипы, некоторые из них назвала Александра Леонтьевна. Так, характер Аристарха Степановича Козочкина списан с Михаила Борисовича Тургенева — бывшего предводителя ставропольского дворянства, дяди писательницы. 50 В 1904 году Александра Леонтьевна решила написать книгу «Наша семья. Из воспоминаний моей жизни». Сохранившийся план повествования и наброски отдельных сцен свидетельствуют об идеализации дворянства. Одна из задач книги А. Л. Толстой — раскрытие воспитательной роли предков. Она хотела рассказать о своем роде, который «...не был знатен, но был полон людьми, шедшими впереди века». Но замысел А. Л. Толстой не остался бесследным. Они во многом предопределили творческое открытие молодого А. Н. Толстого. Сам писатель говорит об этом: «Спустя полгода я напал на собственную тему. Это были рассказы моей матери, моих родственников об уходящем и ушедшем мире разоряющегося дворянства. Мир чудаков красочных и нелепых. Эти чудаки предстали предо мной во всем великолепии типов уходящей крепостной эпохи. Это была художественная находка. Литератором была и тетка Алексея Николаевича — Мария Леонтьевна Тургенева. Она писала книги для детей. Несколько ее книг «Верочка и ее друзья», «Три доли» и другие были изданы до революции в издательстве Девриена. В 1925 году издали ее книжку «Мишка-медвежонок». Она была прототипом ряда героинь заволжского цикла произведений А. Н. Толстого. К жизни нашего края имел непосредственное отношение и А. П. Чехов, хотя сам в Ставропольском уезде и не бывал. В 1893 году Антон Павлович написал заявление о своем желании получить место земского врача в соседнем Самарском уезде. Сохранилась резолюция местных властей на этом заявлении: «Считать первым кандидатом, о чем уведомить просителя». Но тогда существовало неписан-ное правило, что должность врача предоставлялась соискателю, лично явившемуся в земскую Управу. Но А. П. Чехов не приехал, и тем не менее связи с нашим краем у писателя не прекратились. Летом 1898 года в Ставропольском уезде случилась засуха. Прошедшая зима была очень малоснежной, хотя и сильных морозов не было. Оставалась надежда на весенние дожди, но до июня дождей не было, а жара достигала 45 градусов. Причем такая жара держалась в течение месяца. В этих условиях ставропольское земство обратилось в Самару за помощью. Но самарские власти старались скрыть факты бедственного положения, ибо это могло бросить тень на их репутацию «народных радетелей». А пока государственные органы пытались скрыть факты голода, из Ставрополя, да и из других подобных мест рассылались, примерно, такие просьбы: «Мы, нижеподписавшиеся просители, голодающие ныне окончательно, во всем терпим нужду, голодуем, разуты и раздеты, бедны, насущного хлеба налицо не имеем, работы нет, ходим по миру, нам везде отказывают, жить нам надо, а помирать голодной смертью нежелательно. Пособия нам никто не дает и многие из нас начали с голоду хворать, 51 опухли...» На бедствие откликнулась передовая русская общественность. В Ставропольский уезд приехали помогать преодолевать тяжести голода студенты Московского университета Хренников, Лебедев, 2К6НЙ. петербургского врача Эдельсон, сестра В. И. Засулич — Л. И. Успенская, дочь редактора-издателя российской газеты «Неделя» Н. П. Гайдебурова, дочь известного профессора и писателя Н. Н. Вагнер и другие. Они открывали и работали в простейших лечебницах, организовывали питательные пункты. В Самаре для координации подобной работы создается частный кружок интеллигенции, где одну из главных ролей играл Александр Степанович Пругавин. Пругавин написал письмо Чехову в Ялту и Антон Павлович согласился лично заняться сбором средств для помощи голодающим. Чехов много сделал в этом отношении. Антону Павловичу передали свои средства, отдыхавшие тогда в Ялте: вдова писателя Достоевского — А. Г. Достоевская, академик Н. П. Кондаков, известный художник Г. Ф. Ярцев, адъютант московского генерал-губернатора полковник А. А. Стахович. Потом не случайно Пругавин в письме к Чехову от 20 ноября 1898 года писал: «От имени Кружка снова приношу Вам, многоуважаемый Антон Павлович, искреннюю благодарность за Ваше сердечное отношение к делу помощи голодающим детям... Теперь мы кормим около 8.000 детей, главным образом в Ставропольском и Бугульминском уездах». Дружил Антон Павлович и с известным в Ставрополе врачом Ефграфом Алексеевичем Осиповым, когда тот переехал в Москву и занимался земской медициной Подмосковья, а Чехов — работал земским врачом. События, происходящие в наших местах в первые годы после установления Советской власти, отобразил в своем творчестве другой наш земляк писатель Артем Веселый (настоящее имя Кочкуров Николай Иванович). Он родился в 1899 году. Сотрудничал в местных газетах, сам редактировал мелекесскую газету. Принимал активное участие в подавлении белочешского мятежа в Поволжье. Первую свою книгу «Разрыв-трава» он написал в 1919 году, затем повести — «Реки огненные» (1924 г.) и «Страна родная» (1926 г.). Мало им написано рассказов. Основное же произведение роман «Россия, кровью умытая» частично был опубликован в 1929 году, а полностью — в 1932 году. Основная его тема — это рассказ о России, ее людях, разбуженных Октябрьским восстанием и гражданской войной. Особое место в его творчестве занимает повесть «Чапаны». Она была опубликована в 1936 году и по некоторым данным послужила одной из причин для его ареста и последующей гибели. После ареста в 193 7 году Артема Веселого повесть изъяли из библиотек и массовому читателю она практически неизвестна. И сейчас эта книга 52 еще не переиздана. Трагические события крестьянского восстания 1919 года в наших местах против произвола властей, рассказанные в этой повести, и сейчас потрясают читателя. В повести многое узнаваемо. Жизнь захолустного городка Клюквино удивительным образом похожа на жизнь Ставрополя. В селе Хомутово можно видеть все характерные черты села Хрящевки, Мусорки, других сел ставропольского уезда. В 1996 году практически одновременно вышли в свет две работы об этих событиях. «Чапанка» написал тольяттинскии писатель Евгений Кандрухин, другой роман «Жернова» написал наш земляк, уроженец села Нижнее Санчелеево Николай Степанович Данилов — известный московский писатель. Его герои реальны и узнаваемы. Следует заметить, что роман «Жернова» признан правлением Союза писателей России лучшим романом 1996 года. Сложные, противоречивые процессы, происходящие в жизни деревни периода коллективизации нашли свое отражение в творчестве другого нашего земляка — Ивана Григорьевича Горюнова. Он досконально знал жизнь землепашца и все творчество его посвящено человеку деревни. Иван Григорьевич родился в 1900 году в селе Пискалы Ставропольского района. Здесь прошли его детство и юность, а потом, как и у многих других, армия, работа. Но затеянный в деревне перевод крестьянина на коллективную основу поднял и взбудоражил народ. Как жить в колхозах? Что можно, что нельзя, чем будет лучше, а чем — хуже? Разве кто мог ответить на эти вопросы, а они волновали крестьянство. Да, и крестьянство было неодинаковым: были и бедные и побогаче, кто-то был трудолюбивым, а кто-то работал спустя рукава. По какому единому рецепту привести всех к общему знаменателю? Писатель Горюнов показывает нам повести «Мелентий Щукин», «Сноха», где герои мучительно переживают ломку психологии крестьянского мышления. И современному читателю это помогает глубже, ярче понять происходившие процессы «раскрестьянивания» деревни. Другой наш земляк, уроженец села Брусяны Василий Григорьевич Алферов — известный старейший куйбышевский писатель — родился в 1898 году. Как прозаик и поэт, в 1934 году он участвовал в работе I Всесоюзного съезда советских писателей. Выпустил несколько книг прозы («Гульсума», «Пчелиная роща», «Дружба»), но больше известен читателю как поэт. Многие его стихи положены на музыку композиторами Г. Пономаренко, В. Левашевым, А. Аверкиным, С. Туликовым и другими. Особенно широкой популярностью пользуется его песня «Ивушка» (музыка Г. Пономаренко): «Зорька золотая Светит за рекой. 53 Ивушка родная, Сердце успокой. Ивушка зеленая, Над водой склоненная, Ты скажи, скажи не тая, Где любовь моя?..» Ее знают и поют не только у нас, но и еще в 72 странах мира. Во время зарубежных гастролей Омского народного хора в 1971 году только в Англии грампластинка с записью «Ивушки» вышла шестимиллионным тиражом. В годы Великой Отечественной войны в Ставрополе неоднократно бывал и работал над своими мемуарами известный советский писатель Игнатьев Алексей Алексеевич. Именно в самарский период, находясь в эвакуации, он написал 3 и 4 части своей книги «Пятьдесят лет в строю». В годы войны учился в Ставрополе на курсах военных переводчиков талантливый поэт Павел Коган. В шестидесятые годы трудно было найти человека, который бы не знал его крылатую «Бригантину», написанную еще до войны: «Надоело говорить и спорить, И любить усталые глаза... В флибустерьском дальнем синем море Бригантина поднимает паруса». Одновременно с Павлом Коганом здесь учились будущий известный прозаик Елена Ржевская, известный литературный критик, профессор Московского университета А. Бочаров и другие. Послевоенный период истории нашего края в литературе связан с именем Коляструка Николая Дмитриевича, единственного члена Союза писателей, жившего тогда в Ставрополе. Николай Дмитриевич родился в Средней Азии, работал на Дальнем Востоке, Орле, Курске. Первая его повесть «Хлеб» вышла в Ленинграде в 1931 году, когда автору было 22 года. С началом Великой Отечественной войны был эвакуирован в Куйбышев. Н. Д. Коляструк вспоминал: «... с 1941 по 1951 год работал в колхозе «Первая пятилетка» Ставропольского района Куйбышевской области. Проработал только счетоводом в этом колхозе шесть лет... был и бригадиром огородной бригады, и животноводом, и заведующим птицефермой, и сторожем на скотобазе, и рядовым колхозником». Накопленный опыт и осмысление реальной жизни были положены в основу его книги «Далекие друзья», вышедшей в Куйбышеве в 1950 году. Первый роман «Односельчане» был опубликован в Куйбышеве в 1955 году. Именно в нем 54 была изображена жизнь послевоенной ставропольской деревни. Вслед за ними были опубликованы романы «Земля отцов», «Разорванный круг». В наиболее известном его романе «Черемшанские дали» в предисловии автор писал, что большинство его произведений «это не выдуманные, а живые, действительно существующие (или существовавшие) люди». Все годы строительства ГЭС Коляструк с семьей жил в небольшой комнатке в поселке Комсомольском, лишь в октябре 1959 года горисполком выделил ему благоустроенную квартиру в доме № 73 по улице Мира. Скончался Николай Дмитриевич в Тольятти в 1966 году. Новый этап в развитии литературного процесса в нашем городе наступил с началом строительства Куйбышевской ГЭС, по тем временам крупнейшей в мире. Это привлекло внимание всей советской общественности. Десятки тысяч строителей, инженеров трудились над возведением гидроэлектростанции в Жигулях. Естественно этот процесс не прошел мимо писательского корпуса. Некоторые писатели приезжали в командировку, познакомиться с жизнью строительства, его людьми. В 1952 году приезжал из Куйбышева Задонский Николай Алексеевич — автор исторических романов, в этом же году из Москвы приезжали тогда еще молодой прозаик Анатолий Рыбаков и маститый поэт Евгений Долматовский. Другие оставались в Ставрополе надолго, создавая свои произведения. С первыми строителями осенью 1950 года появился в Ставрополе известный московский писатель Алексей Кузьмич Югов, автор нескольких романов: «Бессмертие», «Ратоборцы», «Страшный суд». И пробыл он на стройке по его собственному признанию «от первого колышка до пуска первого агрегата». Уже в 1952 году публикуют свои очерки о строителях ГЭС ленинградский писатель Даниил Гранин — «Новые друзья», рассказы о молодых гидростроителях Г. Е. Иванова «В Жигулях» (1955 г.), москвич К. К. Лапин продуктивно разрабатывает тему строительства Куйбышевской ГЭС. В 1955 году он публикует большой очерк «Гидростроители», в 1956 году выпускает в Куйбышевском книжном издательстве «Покорители Волги», в этом же году в книге «Очерки и рассказы» публикует «Жигулевские очерки», через год выходит его книга «Победа на Волге». В 1957 году выходит в свет первый роман о людях Куйбышевгидростроя московского автора К. М. Ларионовой «Светлая Волга». Это был литературный псевдоним Клосс Клары Максимовны. Центральная фигура романа Ларионовой — Ватажный Василий Иванович, мужественный, честный, думающий человек, работающий на стройке техником. Полная ему противоположность — инженер Красовский — трус и перестраховщик. Есть и запоминающиеся образы рабочих: шофер Ванин Илья, экскаваторщики Виктор Полухин и Никита Матвеевич Увалов. В образе 55 начальника строительства легко угадывается И. В. Ком-зин. Роман «Светлая Волга» отразил характерный для людей 50х годов трудовой энтузиазм. Стали появляться и романы других авторов, в частности, А. Рутько «Есть море синее» (1958 г.), Алексея Югова «На большой реке» (1960 г.), А. Вольфа «Инженер Мартынов» (1958 г.). Писатель направил свое мастерство чтобы показать своих героев: начальника гидроузла Громова, бульдозериста Бабкина, машиниста крана Найденко и других, борьбу старого с новым, убедить читателя в том, что настоящий труд, приносящий человеку радость — творчество коллективное. Роман Антона Югова «На большой реке» рассказывает о строителях Куйбышевгидростроя, поскольку автор был корреспондентом газеты «Известия» на строительстве Куйбышевской ГЭС, да и географические названия говорят об этом: «Средневолжск», «Старооскольск», «Воложка — река», «Лощиногорск — остров Телячий...» Персонажи романа также списаны с конкретных людей. «...Василий Орлов, длиннолицый, светловолосый и смуглый, с тяжелой резко очерченной челюстью и уральским говорком, на всю страну прославленный газетами бригадир комсомольской бригады. Он ютится в общежитии. И однако ни разу не поднял голоса за себя. Василий Орлов не только знатный экскаваторщик, но и мужественный, прямодушный человек». Горожане здесь узнают прославленного строителя Василия Федоровича Лямина. 23 августа 1957 года на стройку в Ставрополь прибыли известные московские писатели Федор Иванович Панферов и Антонина Дмитриевна Коптяева. Уже тогда роман Панферова «Бруски» входил в золотой фонд советской литературы, а романы Коптяевой «Товарищ Анна», «Иван Иванович сердится», «Дружба», «Дерзание» были у всех наслуху. Московские писатели встретились на стройке с членами литературного объединения «Огни Жигулей», которое организовал с началом стройки местный писатель Кауфман Яков Давидович. Он приехал на стройку в 1951 году, будучи автором нескольких книг для детей, изданных на Дальнем Востоке. Во встрече с московскими писателями приняли участие самодеятельные авторы стройки: Ермаков, Луппов, Чумаков, Иглов, Астахов, Морозова. Тогда активно в местной периодической печати публиковали свои рассказы Сергей Гузаев, Леонид Лончинский, Виктор Белоусов, Николай Васильев. Кто-то из присутствующих попросил Панферова рассказать, как следует показать образ современника, главный редактор журнала «Октябрь» Панферов ответил: «Писать о наших людях и трудно и легко. Трудно, поскольку духовный мир человека вырос. Легко — потому, что наш советский человек так и просится в книгу. Он — созидатель, преобразователь. Но чтобы он действительно предстал перед читателем во всей своей полноте, выпукло и 56 ярко, надо писать правдиво, страстно, знать жизнь во всем ее многообразии, со взлетами и падениями». На этой встрече Ф. И. Панферов также рассказал, что он еще в 1935 году задумал писать роман «Большая Волга», но начавшаяся война прервала работу над этим романом. По результатам своей поездки Ф. И. Панферов выпустил небольшую публицистическую книжку «Сказание о Поволжье». В 1958 году случилось знаменательное событие в литературной жизни города: в Куйбышевском книжном издательстве вышел коллективный сборник членов литературного объединения «Огни Жигулей». Среди авторов были: электросварщик Рождественский, инженернормировщик Белоусов, старший машинист Лончинский, сотрудник отдела новой техники Шевченко, инженер Михайлов, электросварщик Латышев и другие. Говоря об истории литературного процесса в городе, необходимо отметить и еще один литературный сборник, вышедший на два года раньше сборника «Огни Жигулей». В 1956 году силами заключенных, занятых на строительстве Куйбышевской ГЭС, был подготовлен литературный «Сборник очерков и стихов производственников». Так замаскированно были названы заключенные. В этом сборнике были напечатаны рассказы Сергея Новикова, литературные опыты Юрия Клементьева и других авторов. Об уровне этого сборника можно судить по стихотворению Ю. Гонобоблева «Спасибо, партия»: Спасибо, партия! Я отбыл наказанье. Теперь везде пойду я за тобой. Ты помогла вернуть мое сознанье И искупить трудом поступок свой. Уеду я в уют родного места, Где ждут меня родные: мать, отец. А может быть, и ждет еще невеста? Ведь положил я прошлому конец! Что было прежде — то уже не будет. Мне это разум, сердце говорит. Я буду жить, как все простые люди, Я буду жить, как партия велит. Сейчас найден пока один экземпляр этого сборника, есть предположение, что остальной тираж был уничтожен. Была и такая страница в литературной истории города. С членами литературного объединения «Огни Жигулей» встречался и приезжающий из Москвы* писатель Виктор Иванович Баныкин. Уроженец Ставрополя, здесь прошло его детство, В. И. Баныкин рано лишился отца и с шестнадцати лет начал работать в местной газете «Большевистская трибуна». Немного позднее стал писать рассказы. Его литературным наставником стал самарский писатель Артем Веселый (Кочкуров Николай Иванович). 57 Письма его «согревали, призывали к смелости», вспоминал потом Виктор Иванович. Работая инструктором по ликвидации неграмотности, Баныкин обошел буквально пешком весь Ставропольский уезд. А среди наших земляков было немало участников гражданской войны, в частности тех, кто воевал в дивизии В. И. Чапаева. Виктор Иванович внимательно слушал и записывал рассказы о легендарном начдиве, его бойцах. Вот эти записанные им рассказы и легли в основу первой его книги «Рассказы о Чапаеве», вышедшей в Куйбышевском книжном издательстве в 1939 году. В годы Великой Отечественной войны Виктор Иванович работает в Куйбышеве на заводе имени Масленникова, и этот жизненный опыт нашел свое отражение в изданных двух книжках «Соседи» и «Наши». Героический труд земляков в тылу в годы тяжких испытаний показывают они. Писатель Баныкин чаще всего рисует судьбы подростков и юношей и смотрит на них как бы глазами своей молодости, на происходящие перемены. В повести «Андрей Снежков учится жить» молодой герой мечтает попасть на курсы экскаваторщиков и быть похожим на постояльца своего дома — электросварщика Глеба Петровича Терехова, рабочего человека, очень уставшего, но сильного, упрямого и волевого. В связи со строительством Куйбышевской ГЭС и созданием у нас в Жигулях крупнейшего индустриального центра возникало немало проблем не только технико-экономического, но и нравственного порядка. Немало страниц В. И. Баныкин отводит вопросам экологического воспитания. В повести «Лешкина любовь» автор с горечью говорит: «Завод какие-то умники после строительства ГЭС сюда ткнули. Будто не могли подальше от Волги построить. Ведь горные отроги далеко на юг тянутся... А наши Жигули... нигде на Волге такой красоты больше не сыщешь... А заметила ты, как работнички этого завода горы наши без пощады крушат? Что ни день, то взрывы, что ни день, то взрывы... так, пожалуй, лет через 20 от Жигулей ничего не останется! Все горы в цемент перетрут! — А почему вы, местные жители, не боретесь за свои Жигули? Почему не протестовали еще тогда, еще до начала строительства завода? Тогда надо было доказывать, что ему здесь не место. — Да кто же нас спрашивал? Это там где-то, выше умные головы придумали. А местные газеты... эти так взахлеб расписывали: «У нас на Волге возводится гигант» и все такое прочее. Слов нет, и цемент, и шифер позарез нужны. И разве кто против такого завода? Только место для него другое выбрать нужно... подходящее...» Более двадцати книг, как для взрослых, так и для детей, издал наш земляк. Среди них наиболее значительны «Весна в половодье» (1948 г.) и роман «Фомичевы» (1952 г.). Вышедший в 1975 году сборник рассказов В. И. Баныкина 58 «Счастливое лето» был удостоен Всероссийской премии на конкурсе литературных произведений для детей и юношества. Среди участников литературного объединения «Огни Жигулей» выросло немало профессиональных писателей. Любопытна в этом отношении судьба самарского писателя Евгения Евгеньевича Астахова. Он приехал на строительство Куйбышевской ГЭС в начале строительства рядовым инженером, был заместителем секретаря комитета комсомола стройки, преподавал в техникуме. Основная проблематика практически всех его произведений посвящена городу Ставрополю — Тольятти, его людям. Прославленному коллективу Куйбышевгидростроя посвящены его произведения «Последнего года не будет», «Не ради славы» (1968 г.), «Путь к далекой вершине» (1976 г.), «Три шага в будущее» (1981 г.), «Повесть о ДРУ-ге» (1979 г.). Художественно-публицистические произведения, созданные Е. Е. Астаховым, посвящены коллективам завода Волгоцеммаш и завода синтетического каучука. Дважды орденоносный коллектив строителей Куйбышевгидростроя дал импульс для создания произведений и профессиональным писателям и активным участникам строительства. Так пришли к читателям: книга дважды Героя Социалистического Труда электросварщика А. А. Улесова «Пути-дороги», выдержавшая четыре издания и переведенная на французский язык; книги Героя Социалистического Труда экскаваторщика М. Ю. Евеца «У подножья Жигулей» и «Рабочая гордость»; книги начальника Куйбышевгидростроя И. В. Комзина «Записки советского энергетика», «Это и есть счастье» и «Свет Асуана»; записки секретаря партийной организации арматурного района правого берега строительства С. К. Мелентьева «День за днем». Отмечая достоинства вышеперечисленных произведений, необходимо отметить при этом труд московской журналистки Анны Григорьевны Млынек. Именно она осуществляла литературную запись большинства этих книг, хотя ее фамилия очень скромно упоминалась. Конечно, мастерство авторов, работающих в Ставрополе — Тольятти и пишущих о нем и его людях, было неодинаково. Но, как верно подметила литературовед этого периода Зоя Сергеевна Колобаева, ценность таких работ — в документалистике. Ведь того Ставрополя уже нет, он остался на дне Куйбышевского водохранилища. Отсюда и ценность запечатленных моментов. Литератор А. Савватеев в брошюре «Стотысячник Иван Грунин», выпущенной Куйбышевским книжным издательством в 1951 году, пишет о Ставрополе: «Городок стоял на песчаных барханах, окруженных со всех сторон сосновым бором, и самым примечательным в нем была, пожалуй, высоченная церковная колокольня с тончайшим, похожим на иглу железным шпилем, уходящим в небо. 59 Городок жил тихой, сонной жизнью. Однообразие ее нарушали лишь воскресные базары, полные людской сутолоки, запаха яблок и дегтя». Другой автор Н. Городинская оставила свое описание города: «Тихий маленький городок, став административным центром, преобразился. По широким песчаным улицам мчались машины: легковые, грузовые, цистерны, юркие вездеходы. Ползли невиданные здесь краны на гусеничном ходу. Связисты цепляли к столбам все новые и новые кабели. Из распахнутых окон слышался стрекот машинок, телефонные звонки». В 1963 году в московском издательстве «Советская Россия» вышла книга бывшей крановщицы Куйбышевгидростроя Нины Михайловны Городинской «Моя семья». Молодая женщина откровенно рассказала, как нелегко создается семья, как достичь, чтобы всем в доме дышалось легко. Сколько надо проявить взаимопонимания, добрых чувств, чуткости, терпения, аскетизма, помощи каждому и от каждого, чтобы обрести то ощущение счастья, какое дает человеку семья. Автор отстаивает мысль, что радость необременительной сердечности, уверенности, прочности в семье возникает не сразу, а лишь в упорном преодолении эгоизма, предрассудков, в доверии и истинной человечности во взаимоотношениях больших и малых членов семьи. Через три года документальная повесть Н. Городинской была переиздана в сборнике «Три книги молодым». Необходимо заметить, что книга Н. М. Городинской была выполнена в литературной записи М. Васильева. М. Васильев — был псевдоним опытнейшего тольяттинс&ого Журналиста Осипова Михаила Георгиевича. В 1965 году в город на постоянное местожительство переехал из Жигулевска член Союза советских писателей Виктор Сергеевич Балашов. Вскоре после кончины Н. Д. Коляструка он стал единственным в городе профессиональным писателем. Он выпустил около 20 книг, в том числе в 1979 году в Куйбышевском книжном издательстве вышел его сборник повестей и рассказов «Серебряные весла». Здесь рассказывалось о животных, об их нравах, повадках маленьких хитростях. Равноправными героями его произведений являются как ребята, так и взрослые, которые в общении с «братьями меньшими» учатся добру, справедливости, заинтересованному отношению к окружающему миру. Сам Виктор Сергеевич показывал в этом личный пример. Горожане помнят его острые публицистические статьи в защиту городской природы, они, пожалуй, впервые в истории города экологически грамотно ставили эту проблему. В. С. Балашов много писал по мотивам жигулевских преданий и легенд, в частности «Каменный Молодец» и «Утес Шелудяк». Вместе с тем, писатель В. С. Балашов был и удивительным скульптором, умевшим увидеть в невзрачном, на первый взгляд, корешке скрытую красоту. 60 Его выставки лесных скульптур «Лесная сказка», «Лесная фантазия» «Природа и фантазия» побывали во многих городах. Зрители могли видеть на таких выставках около 300 работ талантливого человека, среди них был мудрый «Летописец» романтичный «Икар», легендарно-дремучий «Пан», могучий, полный жизни «Вепрь», кот Шур-Мур, щенок Тобик и другие. В 1973-1974 годах он создал в городском парке целый ансамбль лесных скульптур, к сожалению, дерево материал недолговечный, да и некоторые горожане не помогли этим скульптурам простоять подольше, чтобы радовать людей. В связи со строительством Волжского автомобильного завода внимание писателей к городу возросло, но не настолько, чтобы быть похожим на времена строительства Куйбышевской ГЭС. Изменилась общая ситуация, и ориентировка советских писателей на кратковременное «изучение жизни» давала незначительные результаты. Продолжало существовать литературное объединение «Огни Жигулей», хотя с уходом из жизни Я. Д. Кауфмана его работа стала угасать. Литобъединение одно время возглавлял местный самодеятельный поэт Е. Н. Шевченко, затем некоторое время его возглавлял молодой творческий журналист В. Ю. Большаков. Хуже стало и в том, что редактор городской газеты «За коммунизм», при котором действовало литобъединение, А. Б. Тахаутдинов, собиравший вокруг газеты литературные силы, ушел из жизни. Кстати, по его инициативе в город неоднократно приезжал московский писатель Виль Владимирович Липатов — секретарь правления Союза писателей РСФСР, автор книг «Глухая мята», «Деревенский детектив», «Сказание о директоре Прончатове» и других. Он собирался писать книгу на тольяттинском материале. Событием в литературой жизни города следует назвать и проведение 11 августа 1973 года в Тольятти выездного заседания секретариата правления Союза писателей РСФСР. Тогда в Тольятти приехал весь цвет российской литературы, среди которого были Алексеев Михаил Николаевич — главный редактор журнала «Москва», автор романов «Солдаты», «Вишневый омут», повестей «Хлеб — имя существительное», «Журавушка» и других; Бондарев Юрий Васильевич — автор романов «Последний залп», «Батальоны просят огня», «Горячий снег» и других; поэт Гамзатов Расул Гамзатович, прозаик из Ленинграда Гранин Даниил Александрович, ведущий критик того времени Кузнецов Феликс Феодосьевич, прозаик Нагибин Юрий Маркович, прозаик Нилин Павел Филиппович, прозаик Рекемчук Александр Евсеевич, поэт и драматург Софронов Анатолий Владимирович — главный редактор журнала «Огонек», прозаик Кожевников Вадим Михайлович, прозаик Викулов Сергей Васильевич, прозаик Чивилихин Владимир, поэты Виктор Боков, Маргарита Агашина, Роберт Рождественский, Давид Кугультинов, Людмила Тать61 яничева, Николай Доризо, Сергей Островой и другие. В помещении интерклуба они обсуждали проблему «Литература и люди труда развитого социалистического общества»; были устроены встречи с читателями в кинотеатре «Сатурн» и на промышленных предприятиях города. В результате встреч с читателями писатели решили подарить городской библиотеке 500 своих книг с автографами, и действительно, уже 1 марта 1974 года такой подарок поступил в город. Сейчас эти книги, как особо ценные, хранятся в городской библиотеке в отдельном шкафу. Известный прозаик Григорий Коновалов подарил свой роман «Истоки» с надписью: «Рабочим, инженерам, просто читателям с братской любовью бывший слесарь V разряда»; сибирский писатель Евгений Гущин написал на своей повести «Правая сторона»: «Молодым строителям молодого города Тольятти от сибирского писателя с уважением»; Юрий Бондарев на одном из лучших своих романов «Батальоны просят огня» написал: «В библиотеку города Тольятти с самыми добрыми пожеланиями». Даниил Александрович Гранин, даря свой роман «Иду на грозу», видимо, вспомнив свое пребывание в городе во время строительства Куйбышевской ГЭС, написал: «Читателям Тольятти — с лучшими воспоминаниями». Прислал в дар свой сборник повестей «Хочу быть человеком» наш земляк Виктор Иванович Баныкин, написав: «...держать равнение в жизни на своего земляка, пламенного революционера, борца за свободу, кристальной чистоты человека — Василия Васильевича Баныкина». Здесь следует пояснить, что писатель Баныкин являлся племянником организатора Советской власти в нашем городе Василия Баныкина. Но в город приезжали не только маститые писатели, но и встречались со своими сверстниками студенты Литературного института имени Горького из Москвы. Они приехали большой группой с творческим отчетом перед своими сверстниками — рабочими и молодежью Тольятти. 14 марта 1982 года в Тольятти был устроен творческий вечер поэта Евтушенко Е. А., который выступал и во Дворце спорта и в Доме культуры Синтезкаучук. На этих встречах с читателями московский поэт прочитал стихи о знатной тольяттинской женщине, бригадире строителей Сиверской Л. С. Росту местных литературных сил мешало отсутствие собственной полиграфической базы в городе, местная городская типография была загружена до отказа. Только в августе 1983 года построенное в городе полиграфическое предприятие «Современник» выпустило первую свою книжку. Ей оказался сборник С. Я. Маршака «Повесть о неизвестном герое». Набирали эту книжку Тамара Петрикова и Галина Овчинникова, а сверстала ее Лидия Игони-яа. Литературные силы города группировались после «Огней Жигулей» в нескольких литературных объединениях 62 города. Одно — «Лира» — работало при Доме культуры им. 50-летия Октября. Руководила им долгое время Смолина Людмила Сергеевна — интересный поэт, стихи которой выходили в сборниках и в Москве, и в Куйбышеве. В этом объединении начинали свой путь в литературу И. Мельников, В. Баталов, И. Плевако и другие. Небольшое литературное объединение «Слово» начинало свою работу под руководством Валерия Николаевского, впоследствии впервые в городе издавшего свой роман «за счет средств автора». В этом объединении начинали Т. Краснова, Л. Иконникова, Е. Ступник. На занятиях молодые, начинающие литераторы обсуждали произведения своих товарищей, учились как на собственных, так и на чужих ошибках. Остро ощущалась нехватка профессиональной оценки и поддержки со стороны более опытных товарищей, ведь в городе с 600тысячным населением в 1986 году не было ни одного профессионального литератора. В значительной мере исправлению существующего положения помогла деятельность другого крупного литературного объединения «Лада», работающего при Дворце культуры и техники Волжского автомобильного завода. В течение десяти лет бесспорным лидером его была прекрасная поэтесса Макарова (Рашевская) Валентина Александровна, победитель Всероссийского конкурса молодых поэтов, автор двух поэтических сборников «Высокое крыльцо» и «О вере, надежде, любви». Она была вместе с поэтом Константином Рассадиным участницей Всесоюзного совещания молодых писателей и единственной из Тольятти делегатом съезда писателей России. В этом объединении ежемесячно проводили занятия с начинающими литераторами куйбышевский прозаик Евгений Лазарев и поэт Борис Соколов. Они не только знакомили слушателей со своим творчеством, раскрывали перед ними свои секреты мастерства, но и тщательнейшим образом анализировали произведения участников объединения, объективно указывали на недостатки и подчеркивали достоинства. Требовательность старших товарищей приводила к повышению уровня мастерства участников объединения. Следует заметить, что руководство творческими семинарами было не единственной формой связи самарских и местных литераторов. Прозаики и поэты Куйбышева Ю. Шаньков, В. Мясников, Б. Сиротин, В. Столяров, О. Осадчий, братья Бондаренко, И. Никулынин, Б. Соколов, С. Табачников, В. Кожемякин, Е. Чернов и другие неоднократно выступали с творческими отчетами перед жителями города. В творческом активе многих куйбышевских писателей есть произведения, посвященные тольяттинцам и их свершениям. Среди них можно назвать поэтический цикл Олега Маслова «Тольяттинская тетрадь», повесть Елизаветы Бондаревой «Объяснение в любви». На встречах с 63 куйбышевскими писателями всегда присутствовала и творческая молодежь Тольятти. Начинающие литераторы Тольятти всегда находили доброжелательную и конструктивную оценку своих рукописей у писателей-профессионалов. По инициативе руководителя объединения «Лада» Макаровой с 17 по 19 апреля 1985 года был проведен творческий семинар молодых литераторов Тольятти. В качестве наставников выступили москвичи. Секцией поэзии руководил лауреат Государственной премии РСФСР Николай Старшинов, а ему помогали куйбышевские поэты Иван Никулыпин и Борис Сиротин. Старшие товарищи тепло отозвались о стихах врачей Бориса Скотневского и Ивана Стремякова, мастера Сергея Аршинова, библиотекаря Игоря Мельникова, художника-оформителя ВАЗа Константина Рассадина, термиста ВАЗа Виктора Стрельца. А перед этим участник VIII Всесоюзного совещания молодых писателей К. Рассадин стал дипломантом литературной премии имени Николая Островского. На секции прозы, которую вели московский писатель Андрей Скалон, критики Валерий Исаев и Сергей Плеханов было отмечено творчество тольяттинцев Людмилы Свешниковой, Вячеслава Вячеславова, Анатолия Амельяненко, Виктора Кудряшова и других. На другом аналогичном семинаре, который вел известный московский поэт, лауреат Государственной премии Владимир Соколов, положительную оценку получили стихи Лидии Артикуловой, Владимира Мисюка, Александра Воронцова, Сергея Лейбграда и других. Возросшее мастерство тольяттинских литераторов показал вышедший в 1986 году в Куйбышевском книжном издательстве сборник «Мы из Тольятти». Составителем сборника выступил ведущий куйбышевский поэт Валентин Столяров. В этом сборнике были представлены отрывки из романа С. Пономарева «Стрелы Перуна», отрывки из повестей Ивана Руднева «Стремнина», Е. Кандрухина «Мой красный дед», Виктора Громыко «Корзинка», Алексея Зотова «Синим взмахом ее крыла...». Поэтический раздел сборника состоял из произведений Владимира Богачева, Алексея Ашихмина, Любови Бессоновой, Ивана Стремякова, Александра Воронцова, Петра Евстигнеева, Виталия Сивякова, Натальи Харитоновой, Александра Чистякова. Выпуская этот сборник, Куйбышевское книжное издательство напутствовало авторов: «Творчество многих тольяттинцев дает предпосылки к тому, чтобы ждать от них произведений, которые станут фактом литературы, а не только биографии». Вслед за сборником «Мы из Тольятти» вышел в Москве сборник «Свобода совести», подготовленный Литературным центром Волжского автозавода. Благодаря этому сборнику читатели смогли познакомиться со многими интересными публикациями тольяттинских авторов. 64 В начале 90-х годов ярко проявила себя как писательфантаст Свешникова Людмила Николаевна. Уже ее первая книга «Зеленый туман» (Самара, 1987 г.) была удостоена диплома на Всесоюзном конкурсе на лучшую детскую книгу. Через три года выходят новые сборники рассказов Свешниковой — «Лиловая собака» и «Как перехитрить боль». В рассказах Свешниковой показывается наша повседневная жизнь, очерченная фантастическими сюжетами. Ее произведения лишены выспренности, ложной многозначительности и говорят о серьезных нравственнофилософских проблемах бытия. В 1988 году на постоянное местожительство в Тольятти приехал поэт, прозаик, драматург, лауреат Государственной премии РСФСР Эдуард Иванович Пашнев. Автор 30 книг, опытный организатор Союза писателей; в свое время он возглавлял Воронежскую писательскую организацию, выступил инициатором и создателем писательской организации города. Всем было ясно, что имеющиеся творческие силы были разобщены и их необходимо было объединить. Поскольку Э. И. Пашнев являлся членом Всесоюзной ассоциации детской и юношеской литературы, он внес предложение об организации Тольяттинской организации писателей для детей и юношества. 24 декабря 1991 года состоялось собрание творческих сил, работающих для детей и юношества, и такая ассоциация была создана. На этом собрании присутствовали: Пашнев Э. И., Степанов А. Д., Башков Н. В., Брусни-кин Ю. В., Марамзин В. Г., Смирнов В. А., Лопатина М. В., Помилуйко 3. П., Плотцев Н. Г., Терпиловская С. Н., Моховикова Л. Л., Артикулова Л. П., Кокина А.С., Шишкова О. А., Козьминых Н. Г., Осипов А. В., Шевченко Л. В. Председателем рабочей группы был избран Пашнев Э. И. Созданная ассоциация вскоре выпустила самодельную книжку для детей «Читаки. Игрословица». В дальнейшем оказалось, что подобная ассоциация, объединяя только авторов, пишущих для детей и юношества, перерастает свои рамки и необходимо создавать полноценную городскую писательскую организацию. К этому времени в Союз писателей вступили Л. В. Бессонова, Б. А. Скотневский, А. Д. Степанов, С. А. Пономарев, немного раньше получили билеты творческого Союза В. А. Рашевская, Л. Н. Свешникова. 10 октября 1992 года собрались тольяттинские писатели на общее собрание и приняли Устав Тольяттинской писательской организации. 17 марта 1993 года этот Устав был зарегистрирован отделом юстиции администрации Самарской области. Первым председателем городской творческой организации писателей была избрана талантливая поэтесса Любовь Бессонова. Но политические события, расколовшие центральный Союз писателей, отразились и на деятельности нашей городской писательской организации. 65 Август 1991 года круто изменил весь ход общественнополитических процессов и самым серьезным образом отразился на творческой стороне литераторов Тольятти. Отмена цензурных препонов, снятие запретов с тематики творчества открыли широкую возможность городским литераторам для самовыражения. За последние годы тольяттин-ские литераторы стали издаваться так широко, как никогда раньше. За последние пять лет, начиная с 1993 года, местные авторы издали около 50 книг, в большинстве своем за счет спонсорских денег и личных средств самих авторов. Наиболее адаптировался к условиям рыночной экономики плодотворно работающий в последние годы прозаик Станислав Александрович Пономарев. По материалам истории Восточной Европы 9—14 веков он выпустил в свет пять романов («Гроза над Русью», «Стрелы Перуна», «Под стягом Святослава», «Быль о полях бранных», «На рубеже веков»). Стали выходить книги и у других авторов. С одной стороны, сей факт радует, а с другой — настораживает. Так как нередко виден невысокий уровень опубликованных произведений, отсутствие серьезной редакторской работы. В своем большинстве произведения тольяттинских авторов все больше привлекают внимание читателя, находят с ним взаимопонимание и это рождает оптимистические ожидания от творчества местных литературных сил. Наш край был богат талантами, но условия жизни дореволюционной России мало способствовали расцвету их дарования. В 1864 году художник Волохов Дмитрий Петрович открыл на углу Покровской и Калмыцкой улиц детскую художественную школу, используя для этого кредит в 50 рублей коллежского асессора Павла Ярового. К сожалению, мы пока не знаем, чем закончилось это благородное начинание. В 1845 году в селе Федоровка Ставропольского уезда (ныне в черте города) в семье управляющего имением помещика Бахметьева, на чьи средства была построена церковь великомученицы Варвары в Федоровке, родился мальчик Федор Емельянович Буров. С юных лет в нем заметили несомненный талант рисовальщика и постоянное желание этим делом заниматься. В 13 лет Федор Буров поступает в Петербург в Академию художеств, где его учителями стали П. В. Басин, Т. А. Неффа, П. П. Чистяков. Кропотливый и неустанный труд, общение с замечательными современниками оказали большое влияние на формирование его взглядов. Его наставником и другом был художник А. П. Боголюбов — основатель одного из лучших провинциальных художественных музеев в Саратове. За годы учебы в Академии Федор Емельянович был активным участником выставок художников, как в самой Академии, так и вне ее. Его произведения выставлялись на Всероссийской художественной выставке 1882 года в Москве, на выставках Саратовского общества изящных ис66 кусств. В 1885 году за картину по историческому сюжету «Шлиссельбургский узник» ему присваивают звание классного художника 1 степени. Эта картина в настоящее время находится в собрании Русского музея, видимо, поэтому она и наиболее известна любителям живописи. По окончании Академии Буров много ездит по России, живет в Париже, знакомится с лучшими образцами западноевропейской живописи. В Париже Федор Емельянович знакомится с И. С. Тургеневым, пишет с него портрет. В разные годы он был близок и с И. Е. Репиным, М. А. Антокольским, В. В. Верещагиным, В. Д. Поленовым, К. А. Савицким. Годы странствий в конечном счете приводят Бурова в 1891 году в родные места. Причиной его возвращения было и то обстоятельство, что он не встретил понимания со стороны местных властей Саратова об открытии рисовальной школы. Специалисты отмечают, что у Бурова ярче выражался талант педагога, нежели творца. В искусстве такие примеры не редкость. Достаточно вспомнить учителя Бурова — воспитателя знаменитых русских художников Павла Петровича Чистякова. Его талант растворился в его учениках В. Д. Поленове, В. И. Сурикове, В. А. Врубеле. Переехав в Самару, Федор Емельянович в конц£ 1891 года открывает на собственные средства «Классы живописи и рисования» с трехгодичным сроком обучения по разработанной им самим программе. В школу в основном набирал способных ребятишек из малоимущих. Классы эти помещались в доме купца Жильцова напротив здания окружного суда. В светлых верхних комнатах занимались дети, а семья художника занимала комнаты, выходящие во двор. В школе у него училось 10 начинающих художников, из них две женщины. Ф. Е. Буров призывал власти, состоятельных людей создавать в провинции музеи и художественные школы, ибо они развивают «вкус, то есть понятие о прекрасной форме... порождают новые оригинальные мысли... помогают развитию способностей и часто талантов из полупривилегированного сословия, из простого народа и не дают гибнуть им вдали от столицы». Кроме рисовальной школы, Ф. Е. Буров организует и кружок из местных художников, который и явился инициатором и организатором первых художественных выставок в Самаре. Выставки эти показывались и в других городах: Оренбурге, Симбирске, Сызрани и других городах. К сожалению, пока нет данных о том, что выставки побывали и в Ставрополе. Вскоре квартира художника становится центром общения самарской интеллигенции, в первую очередь, из среды художников и любителей живописи. Очевидцы вспоминают, что здесь они видели работы Ф. Е. Бурова «Шлиссельбургский узник», «Урожайный год», «Дети», 67 «Счастливая мать», «Смерть Анны Карениной», портрет В. И. Анненкова, дочери П. В. Алабина — А. П. Щербачевой, художника А. И. Синягина и некоторые другие. Среди его учеников выделяется фигура Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина, работы которого вошли в золотой фонд российской живописи. Сам же Ф. Е. Буров жил материально очень тяжело. Содержать школу на собственные средства было уже невозможно. Самарская городская Дума и купечество отказали в материальной поддержке. Ф. Е. Буров надеялся, что Академия художеств включит школу в сеть учебных заведений, находящихся на государственном бюджете, но надежды не сбылись. Его ученик Н. 3. Котельников вспоминал: «Он выбивался из сил, тратил на учеников последние средства и терпеливо сражался с нуждой». Тяжелые материальные обстоятельства в конце концов сломили Федора Емельяновича Бурова, он заболел туберкулезом и умер весной 1895 года. Провожали его в последний путь только жена, ученики школы да художники города. Погребен он был, как сообщал некролог, на средства почитателей. В 1869 году молодой студент Санкт-Петербургской Академии художеств Илья Репин впервые увидел на Неве бурлаков и загорелся мыслью: написать их. Но наброски все его не удовлетворяли, что-то не получалось, и однажды его друг Федор Васильев предложил Репину: «Ох, запутаешься ты в этой картине: уж очень много рассудочного. Картина должна быть проще... Бурлаки так бурлаки. Я бы на твоем месте поехал на Волгу». На следующий год весной, получив бесплатный от Академии проезд по Волге от Твери до Саратова, четверо друзей отправились в поездку. Четверо — это Илья Ефимович Репин, его брат Василий — студент консерватории, и художники Федор Васильев и Евгений Макаров. В своих воспоминаниях Илья Ефимович писал: «На всех берегах Волги, то есть особенно на пристанях, мы выбирали лучшие места, чтобы остановиться и поработать все лето. Расспрашивали бывалых... «Лучше всего Жигули», — говорили все в один голос. Против самой лучшей точки Жигулей, по нашим вкусам, стоит на плоском берегу Ставрополь Самарский. На обратном пути из Саратова мы решили остановиться там и пожить... И вот пристань г. Ставрополя. — А есть ли в Ставрополе хорошая гостиница? — спросили мы нашего сорванца, когда выбирались из высохшего русла ручейка. — А как не быть. Только ведь в гостинице дорого. А вы надолго в городе остановитесь? — Да, может быть, недельки на две. А не знаешь ли ты квартирки вольной, где мы могли бы пожить, чтобы нам и пищу готовили? — А как же, да вот хотя бы у Буянихи две хорошие, чистые комнаты и готовить может. Вот он, двор разгороженный, крыльцо с проломами, 68 воротишки настежь... ворота дома Буянихи, то есть Буяновой, были широко раскрыты, так как она держала постоялый двор... Ставрополь стоит очень красиво на луговой стороне, против Жигулей. Мы сторговали лодку на неделю и каждый день с утра переезжали на ту сторону к Жигулевским высотам и исчезали там в непроходимом, вековечном лесу. В Ставрополе мы прожили 10 дней, то переезжали в Жигули и взбирались до верхних скал, то рисовали на берегу, в затоне, всегда полном барками, завознями со всякой всячиной. То на брошенном Волгой старом русле, представлявшем вид старой пустыни. В Ставрополе мы уже освоились несколько с Волгой. Убедились, что здесь живут тихие, добрые русские люди: разбойники вывелись давно, и мы спрятали наши револьверы, как ненужные вещи, и перестали делать баррикады из стульев у дверей, ибо ни двери, ни окна нашей квартиры не имели запоров. Квартирная хозяйка Буяниха, несмотря на свою страшную фамилию, была добрая, толстая, приземистая и хлопотливая старушка: она призналась, что мы своими стриженными головами и необычным видом так испугали весь ее дом, что она даже пригласила соседа — отставного солдата с пистолетом, для безопасности, и всю ночь не спали. Они подслушивали и подсматривали в щель, когда мы сооружали баррикады перед не затворяющимися дверями, не могли понять, что мы делаем, и только крестились от страха». Живя у Буянихи, Репин собирал материал для картины «Бурлаки на Волге». Его захватили волжские просторы, мощная, величавая русская река, красота ее берегов у Жигулей, чудесные окрестности Ставрополя. Особенно поразила Репина сила, красота и выразительность народных типов: «Какой красивый, дородный народ, — вспоминал он. — И откуда у них такая независимость, мажорность в разговоре и эта осанка, полная достоинства?» Много работая в самом Ставрополе, художники систематически выезжали в Жигули, на правый берег в Моркваши, затем переехали в Царевщину. Более 70 этюдов сделал Илья Ефимович за время, проведенное в Ставрополе. Богатый подготовительный материал к картине «Бурлаки на Волге» помог выстроить композицию картины. Кто не помнит этого сюжета? Знойный летний день, под палящим солнцем, увязая в песке, идет по берегу ватага бурлаков. С тяжелым напряжением тянет она бичевой расшиву, медленно плывущую позади. Пестра и колоритна эта ватага, в которой объединились люди самой разной судьбы — от попа-расстриги до бывшего солдата. С огромным мастерством и тонкой наблюдательностью характеризует Илья Ефимович каждую фигуру. Во главе идет бурлак Канин — богатырь с мудрым и добрым лицом. Рядом с ним, нагнувшись, шагает силач, с густой шапкой волос и большой бородой. Выразительны фигуры меланхоличного высокого бурлака с трубкой, скорее делающего 69 вид, что он тянет лямку, чахоточного, изнывающего от усталости и стирающего рукавами пот с лица, и старика, на ходу прислонившегося плечом к соседу и набивающего трубку. Особенно выделяется поэтичный образ ширяевского парня Ларьки, гневным жестом поправляющего трущую плечо лямку, словно пытающегося сбросить с себя тяготеющее над ним ярмо. Когда картина была закончена и выставлена, В. В. Стасов писал тогда: «Кто взглянет на «Бурлаков» Репина, сразу поймет, что автор глубоко проникнут был и потрясен теми сценами, которые проносились перед его глазами. Он трогал эти руки, литые из чугуна, с их жилами, толстыми и натянутыми словно веревки; он подолгу вглядывался в эти глаза и лица, добрые и беспечные, в эти могучие тела, кроящую мастодонтскую силу и вдруг ее разворачивающие, когда приходит минута тяжкого труда...» В своих воспоминаниях И. Е. Репин писал: «...Песчаный берег Ставрополя так живописен! Сюда съезжается много барок со всякими продуктами; здесь хозяева развешивают паруса на солнце и раскладывают товар. Поливанные горшки и миски чередуются с таранью — воблой поволжски, — а там новые колеса, дуги и прочие вещи житейского обихода! Подальше на песчаном пороге, сделанном половодьем, при спаде вод, сидят рыбаки с сетями; кто чинит, кто заряжает крючки червяками — словом, всяк у своего дела! А мы не можем терпеть: вынимаем свои альбомчики и начинаем зарисовывать лодки, завозы, косовухи и рыбаков. Все это дивно живописно; только фоны не даются нам: их не вместят никакие размеры...» Прошло немало лет после работы И. Е. Репина в Ставрополе, но он хорошо помнил об этом и вспоминал: «Хотя идет 25-й год с тех пор, как я работал для своей картины в окрестностях Самары, но это время горячей юности живо стоит передо мной со всеми мелкими эпизодами столкновений с местным населением и со всеми разнообразными местами живой природы, среди которой неизгладимо прошло мое лето 1870 года». Благодарные жители города в советское время решили увековечить пребывание великого художника в нашем городе. В 1947 году в доме № 117 по улице Кооперативной (бывший дом Буяновой) устроили уголок памяти И. Е. Репина: повесили портрет художника и цветные иллюстрации его известных картин. В 1953 году, когда Ставрополь переселялся на новую площадку по «домику Репина» было принято специальное решение горисполкома «Об увековечении памяти великого русского художника И. Е. Репина в городе». Решили создать музей-квартиру Репина в этом доме, для чего просили Государственную Третьяковскую галерею, художественный институт имени Репина и Государственный Русский музей взять шефство над этим проектом. Городскому архитектору было поручено подобрать на новой площадке лучший 70 участок для «домика Репина», а улицу, на которую будет перенесен «репинский домик», именовать улицей Репина. Но в суматохе переезда оказалось, что на улице Репина дома Буяновой Анны Ивановны не оказалось, его перевезли в маленький Депутатский переулок. Пришлось улицу Репина переименовать в улицу Ушакова, а маленький переулок недалеко от рынка Центрального района — в переулок Репина. Домик Буяновой сохранился до сих пор, но его дальнейшая судьба вызывает серьезное опасение. Сначала в этом домике помещался какой-то кооператив по выработке кож. Потом в 1987 году его передали историко-литературному объединению «Слово» под руководством Валерия Николаевского, который и организовал здесь историко-литературный центр «Домик Репина». Сюда приходили на экскурсии учащиеся средних школ, ПТУ города, проводились встречи с интересными людьми, рассказывали об истории нашего края. Из Советского фонда культуры «Домик Репина» получил фотокопии картин и этюдов И. Е. Репина, которые передал нашей стране американский миллионер Арманд Хаммер. Посещали этот домик и приезжие гости. Вот какую, в частности, запись оставил в книге отзывов московский гость: «Дорогие друзья! Вы делаете большое и нужное дело для вашего юного города. Вы создаете историю его духовной жизни. Успеха Вам! Писатель А. В. Цессарский. Москва». Другая часть дома «Буянихи» приватизирована. Мемориальная доска с этого дома исчезла, поэтому судьба «домика Репина» вызывает серьезное опасение за его дальнейшую судьбу. Бывал в нашем городе и другой великий художник нашей Родины — Суриков Василий Иванович. В 1880 году, когда «могучий сибиряк» Василий Иванович Суриков работал над картиной «Утро стрелецкой казни», он тяжело заболел воспалением легких. Друзья порекомендовали ему отдохнуть в окрестностях Самары, на кумысолечении. Он приехал, и действительно, животворный воздух и кумыс сделали свое дело. В письме к брату Суриков писал: «Я здоров совсем. Кумыс очень помог мне». До нашего времени дошли две акварели, созданные под Самарой. Одна из них — «Дачи под Самарой» — сейчас находится в собрании семьи художника, другая — «Самара» — в Государственной Третьяковской галерее. Через двадцать лет В. И. Суриков вновь приехал на Волгу. Талантливый инженер, работавший на постройке сибирской железной дороги, Анатолий Михайлович Добрянский решил поселиться в Ставрополе у местного дачевладельца Головкина. Сняв дачу, он пригласил сюда своего близкого знакомого художника В. И. Сурикова. Получив его согласие, Добрянские пригласили также из Саратова свою родственницу — начинающего живописца Юлю Разумовскую (в советское время довольно известный художник). Из ее воспоминаний мы узнаем, что «Василий Иванович в семье Добрянских был очень любим и чувство71 вал себя просто и легко. Был веселым, общительным, любил подшутить над кем-либо из окружающих, рисовать на них карикатуры, сочинял шуточные стихи». Как-то раз утром, когда все спали, Василий Иванович под крышей сарая на свободном пространстве нарисовал громадное смеющееся лицо. Владелец дачи Головкин вырезал это творение и хранил как память о художнике. Любил Василий Иванович прогулки по сосновому бору, часто бывал на берегу Волги, хотя дачи располагались не так уж близко от берега. Ходил художник и в город Ставрополь. Всюду с ним были карандаш и бумага. Прекрасные летние дни, проведенные в Ставрополе, впечатления от увиденного остались в памяти художника надолго. Отдыхая, он обдумывал здесь свою новую большую работу «Посещение царевной женского монастыря». При написании этой картины, которая хранится в Государственной Третьяковской галерее, были использованы и ставропольские впечатления. Например, для создания центрального образа картины натурой послужили ставропольская знакомая Добринская Анастасия Анатольевна и внучка художника Н. П. Кончаловская. Другая знакомая — дочь ставропольского дачевладельца Екатерина Васильевна Головкина стала прообразом фигуры склонившейся монашенки (на картине — крайняя справа). Через год после отдыха картина «Посещение царевной женского монастыря» была выставлена на десятой выставке Союза русских художников. Больше В. И. Сурикову не пришлось побывать на Волге, хотя он и часто вспоминал о ней. В Петербурге пушкинской поры были популярны молодые художники братья Чернецовы. Старший, Григорий, был больше известен своими историческими многофигурными композициями, а Никанор тяготел к пейзажной живописи, но их объединяло удивительное творческое содружество. Они стремились соединить историю и пейзаж, создать своего рода документальную живопись. В начале 1836 года они задумали необычное: запечатлеть берега великой русской реки Волги с городами и селениями, лугами и утесами. Это было смелым решением: до сих пор художники отправлялись писать в основном западноевропейские виды. Официальный Петербург отнесся к этому настороженно. Чем посодействовал императорский двор — так это снабжением Чернецовых открытым предписанием для беспрепятственного исполнения их предприятия. Денег на это не выделили, и сыновья костромского живописца Чернецова, отказывая себе практически во всем, скопили небольшую сумму для путешествия. Купив в Рыбинске небольшую лодку-«тихвинку», оборудовав ее каютой, Чернецовы взяли в поездку шестнадцатилетнего брата Поликарпа, готовящегося стать художником, и крепостного мальчика Антона Иванова, отпу72 щенного «на заработки». На лодке был установлен рулон бумаги, на котором один рисовал левый берег, другой — правый. В мае 1836 года началось путешествие, а в середине сентября они подплывали к Жигулевским горам. В дневнике, который они вели, Григорий писал: «...берега Волги поразили нас... Все прекрасно... Не можем насладиться зрением красот отечественной природы...» 11 сентября они увидели Ставрополь. «На левом берегу показался г. Ставрополь, находящийся при рукаве Волги, называемом Кунья Воложка, но скоро был закрыт деревьями острова, потому мы и не могли его рассмотреть». Поднявшись на Лысую гору в Жигулях, они увидели, что «внизу расстилается прекрасная долина, окруженная с трех сторон горами, с четвертой — омываемая водами Волги; в долине — деревня Моркваши, расположенная на превосходном месте; вдали на Волге виден остров, образованный проливом Куньей Воложкою, и город Ставрополь. Вид замечательный по своей живописности». Прекрасное описание они дают Самарской Луке, подробно описывают Царев курган. Плывя вниз по Волге, Чернецовы заканчивают описание наших мест такими словами: «Край, одаренный природою, плодоносною почвою земли, богатыми рыбными ловлями и примечательный по живописности берегов своих». По окончании путешествия в Петербурге была устроена выставка. На двух цилиндрах, поставленных вертикально, был установлен рулон бумаги высотою 2,5 метра и длиною свыше 700 метров. При перематывании рулона перед глазами зрителей как бы проплывали волжские виды. Никто до них так подробно не изображал Волгу. Посетители видели седые могучие Жигули, бескрайние просторы степного Заволжья, жизнь великой Волги. Всем было ясно, что художниками совершен патриотический подвиг во славу своего Отечества. Но тратить деньги на издание грандиозного труда Чернецовых, запечатлевших одну из красот бескрайней России, императорский двор не торопился. После этого путешествия Чернецовы поехали в Италию, но там в основном работали над картинами по волжским этюдам. Российская Академия художеств в своем годовом отчете писала, что «ученые во Флоренции дивились, видя то, что представляли портфели братьев Чернецовых, проехавших Волгу...» Но желание Чернецовых издать альбом с волжскими зарисовками не покидало их. Вернувшись из Италии, они решили напомнить новому царю Александру II о себе. Бисерным почерком они исписали 187 страниц из дневника путешествия, сделали 123 авторских рисунка, переплели в темно-зеленый коленкор и преподнесли государю. Кроме «спасибо», они не получили больше ничего. О последних годах самобытных певцов Волги можно 73 судить по письму Никанора Чернецова матери императора: «Необыкновенная дороговизна всего, старость лет моих и слабое здоровье вынуждают меня обратиться... А о заказах и в помине нет, все мои материалы собраны с величайшими трудами с покойным братом по благословенной реке Волге... все это собрание остается в забвении, отчего невольно вхожу в долги...» Но ответа вновь не последовало. Лишь в советское время, в 60-х годах, в рукописных материалах Эрмитажа был обнаружен рукописный альбом Чернецовых, а спустя десять лет он был издан Академией наук. О своем труде художники Чернецовы писали, что они создали «близкий портрет, снятый с натуры, в очертаниях одной из знатнейших и благодетельных рек России, в том самом современном виде, в каком она ныне орошает берега свои, портрет интересный для просвещенной любознательности не только теперь, но и впоследствии, когда по неизбежным законам природы и вид, и форма, и население берегов, и благодатнейшей реки изменится». Да за полтора столетия изменились очертания берегов, изменилось и течение, но главное — изменилась жизнь на берегах Волги: возникли новые города, а старые — родились заново. Хорошо был знаком с нашим краем и известный русский писатель В. Г. Короленко, причем он оставил немало его зарисовок. Мы больше знаем Валентина Галактио-новича как писателя, но он был прекрасным рисовальщиком. К рисованию он пристрастился с детства. Когда, будучи ребенком, он потерял отца и семья оказалась в серьезных материальных затруднениях, Валентин Галактио-нович два года зарабатывал на хлеб тем, что выполнял чертежные работы. В студенческие годы он подрабатывал, давая уроки рисования. Собирая материал для своего литературного творчества, никогда не отправлялся в путь, не захватив с собой блокнот и карандаши. Очень многое из того, что он увидел и услышал, он иллюстрировал рисунками. Очень многое в его творчестве посвящено Волге. Ее окрестностям; он любил эти места. Пешком он исходил берега реки, приволжские села, много ездил на пароходе и лодке. Писатель особо выделял, что вся печаль и обаяние земли, вся ее скорбная история и надежды народа нигде не овладевают сердцем так полно и властно, как на Волге. Валентину Галактионовичу особенно нравились Жигули, оставившие у него глубокое впечатление, их горы и утесы, овраги и долины, сумрачные мглистые вечера, изумительные рассветы и догорающий закат. Сохранилось немалое количество рисунков писателя. Исполненные преимущественно пером и тушью, нежные, с тонкими линиями, без лишних деталей, они поразительно хороши. В 1888 году он написал «Начало Жигулей у Ставрополя». В «Истории моего современника» можно прочитать откровенное признание писателя и рисовальщика: «Для меня Волга — 74 это был Некрасов, исторические предания о движении русского народа, это был Стенька Разин и Пугачев, это были вольница и бурлаки Репина». Конечно, Валентин Галактионович вошел в историю русской культуры не только как хороший рисовальщик, а прежде всего как выдающийся беллетрист, крупный публицист и общественный деятель, борец против реакции, произвола и национального угнетения. В его взглядах на крестьянина было много любви, трезвости, тонкого понимания. Горький, считавший себя учеником Короленко, рассказывал (в 1918 г.), что ему лично «этот большой и красивый писатель сказал о русском народе многое, что до него никто не умел сказать». Говоря о рисунках Валентина Галактионовича Короленко, совершенно невозможно не упомянуть имени замечательного русского художника конца 19 века Сергея Васильевича Иванова. Хотя по своему рождению художник мог считаться коренным москвичом, Волга, Жигули были для него родными местами его предков. Имение отца, отставного капитана, было село Марычевка под Самарой и, по воспоминаниям жены Сергея Васильевича С. К. Ивановой, в детстве его больше всего привлекали предки в Самарскую губернию. Здесь в Морквашах был барский дом, в котором когда-то жила его бабушка. Его прадед, комендант крепости Могутовой, вместе с женой был казнен пугачевцами, а бабушку Иванова, тогда еще маленькую девочку, спас кучер отца, переодев ее в крестьянское платье своей дочери. Поэтому иллюстрации С. В. Иванова к «Капитанской дочке» Пушкина были наполнены личным отношением к происходящим событиям. В апреле 1886 года С. В. Иванов в очередной раз приехал в Марычевку, а отсюда в Ставрополь. Первые рисунки, судя по пометкам на них, сделаны 3 мая 1886 года в Ставрополе. Последний помеченный рисунок датируется 9 мая этого же года. В рамки этих дней входит несколько рисунков, часть их прямо не указывается, что они сделаны в Ставрополе, но это так. На одном из рисунков есть надпись, но без даты, изображен вид деревни издалека с колокольней Казанского собора. На другом рисунке, обозначенном «Деревня и колокольня» , тоже, без сомнения, изображен Ставрополь, только рисовальщик находился поближе, здесь также изображена колокольня. Сейчас эти рисунки находятся в семье художника. На рисунке с надписью «Лодка в Ставрополе» есть дата: 4 мая 1886 года. В этот же день сделан и другой рисунок — «Лодка с мачтой». Сохранился и еще один рисунок в этот день — «У ворот. Ставрополь». На следующий день сделан рисунок «Мост. Ставрополь». Затем 6 мая С. В. Иванов рисует рисунок «Изба в Ставрополе». Эти рисунки с 1927 года хранятся в Куйбышевском художественном музее. 75 8 мая был сделан рисунок «Пески заели». 9 мая — рисунок «Баржи» с указанием места зарисовки — Ставрополь. Эти рисунки сейчас хранятся в Ярославском художественном музее. 10 мая сделан рисунок «Крестьяне на скамейке», есть все основания полагать, что он сделан в Ставрополе, потому что 14 мая рисунки уже помечены, что они сделаны в Морквашах. Затем в последующие годы С. В. Иванов неоднократно бывал в Ставрополе. В мае 1888 года группа молодых художников: Е. М. Хрусталев, С. А. Виноградов, А. Е. Архипов, А. Н. Мухин и С. В. Иванов по примеру братьев Чернецовых на так называемой косовой лодке из Нижнего Новгорода отправились по Волге. Собирались плыть до Астрахани, но погода была дождливой и доплыли только до Самары. На пароходе, конечно, путешествовать комфортнее, но зато на лодке можно было остановиться, где хочешь. В маршруте этого путешествия 23-м пунктом остановки обозначен Ставрополь. Стремление сохранить, запомнить детали увиденного побудили С. В. Иванова серьезно заняться фотографией. Во время своих путешествий он сделал тысячи снимков и столько же скупил снимков других авторов. Они сохранились и являются ценнейшим историко-этнографическим материалом в изучении истории. Сергей Васильевич был действительным членом Русского фотографического общества. Становясь все больше историческим живописцем, С. В. Иванов пошел по пути историко-бытовой живописи. Если он, как В. И. Суриков, сделал главным героем своих картин народ, то темы его картин, как правило, отражали не народные движения, а народный быт. Многие его картины посвящены тематике переселения крестьян на свободные земли («Переселение в вагоне», «Переселенец. Ходоки», «Обратные переселенцы»), наиболее известна его картина «Дорога. Смерть переселенца». Несколько картин посвящены арестантской тематике — «Посадка арестантов на пароход», «У тюрьмы», «Отправка арестантов». Ставропольские впечатления мая 1886 года легли в основу большой многофигурной картины «Посадка арестантов на пароход», которую Иванов, не закончив, подарил своему другу Егору Моисеевичу Хрусталеву. По мнению широко известного исследователя творчества С. В. Иванова И. Н. Грановского, «картина изображает длинную вереницу арестантов, спускающихся по сходням (эти сходни рисовал художник в Ставрополе) на пароход и толпящихся возле них родственников, главным образом женщин. Довольно невыразительный жанровый сюжет, лежащий в основе изображения, помешал художнику создать значительное произведение. Однако многие типы в картине хорошо найденные. И удачно, как всегда, передан свет. Очевидно, не удовлетворенный замыслом, Иванов не закончил 76 картину. Собираясь изобразить в другой работе тот же пароход «с запертыми, как звери, в железную клетку людьми, а вокруг дивные картины тихого вечера и манящий простор широкой реки». Мы подробно говорим об этой картине потому, что она не сохранилась, исчезнув в грозном 1919 году. Благодатные для живописцев красоты Жигулей, Волги продолжали привлекать художников и в советское время. Летом 1928 года в окрестностях города и в Морк-вашах работал известный русский художник, один из организаторов сообщества художников «Бубновый валет» Аристарх Васильевич Лентулов. Он приезжал для работы над картиной «Степан Разин». В своих воспоминаниях он писал: «Я с особенным волнением встретил впервые Волгу, эту великую водную владычицу, эту столь легендарную реку, о которой с детских лет так много слышал и в рассказах, и в песнях...» Для работы над картиной «...ездил на места, связанные с памятью Разина на Волге. Степан Разин изображен на утесе в виде стража его отдыхающих соратников, изображенных на заднем плане в палатках, весело проводящих остатки боевого дня при ярком закате солнца... Меня очень интересовали закаты солнца. Почти все вещи были написаны при закате: село Моркваши, «Завтрак на террасе» и другие. На некоторых вещах солнце написано прямо с натуры. От сей операции я чуть было не пострадал в смысле потери зрения...» Местные любители живописи общались с приезжающими мастерами, учились у них, в любом случае активизировали свою деятельность. 10 марта 1935 года в Ставрополе состоялось заседание художников-любителей по поводу подготовки весенней выставки. В июле 1938 года в течение месяца группа московских и куйбышевских живописцев писала этюды в окрестностях Ставрополя. Из Москвы приехали: Плотников, Яс-требцов, Пожарский, Хотлев, а из Куйбышева — Котельников, Сорокин, Положенцев, Курьян. В строительстве Куйбышевской ГЭС с 1951 года участвовал старший инженер проектного отдела Куйбышевгидростроя Андрей Кузьмич Вингорский. Будучи прекрасным специалистом, он много времени отдавал рисованию. Как только выпадала свободная минута он, захватив этюдник, шел писать город, его окрестности, прекрасно понимая, что скоро эти места исчезнут под волнами рукотворного моря. «Все это — и город, и остров Калмыцкий, с его могучими тополями, зарослями тальника, камыша — будет превращено в ложе будущего моря, — думал Андрей Кузьмич. — Нет, нужно сохранить для будущих поколений старый город в графике, акварелях». Чтобы уйти от застывшего фотографического рисунка, он изучает по имеющейся литературе историю Ставрополя, старается показать его на различных этапах исторического развития. Так рождались его рисунки «Старый деревянный 77 дом в два этажа», «Колодец у церкви», «Ставропольские кузницы» и другие. В 1956 году при активном участии Вингорского была проведена выставка работ художников Куйбышевгидростроя. Были выставлены работы В. Ф. Еремина, этюды маслом учителя Я. Зви-дрина. Выставлены были и работы А. Эстулина, Н. Червя-кова, В. Севастьянова, Б. Шишкина, В. Калинина, Г. Та-таурова, Г. Нацевского, Ф. Подольного. Вместе с самодеятельными художниками были выставлены и работы профессиональных живописцев. «Там, где будет Куйбышевская ГЭС» — так называлась работа членакорреспондента Академии художеств СССР, заслуженного деятеля искусств РСФСР, лауреата Государственной премии Я. Д. Ромасова. Он уже с 1950 года работал над этой картиной. Другой московский художник В. Г. Гре-митских постоянно работал в Ставрополе над картинами о строителях. Успех этой выставки огромен, за три недели ее посетили 12 тысяч человек. Впоследствии Андрей Кузьмич Вингорский переехал в Москву, но и оттуда регулярно приезжал в Ставрополь— Тольятти писать, в частности, он сделал много зарисовок сооружений Волжского автомобильного завода. 52 своих работы он торжественно подарил краеведческому музею города, за что горисполком выразил ему сердечную благодарность. В 1989 году А. К. Вингорский писал заслуженному работнику культуры РСФСР, старейшему журналисту города Н. Р. Фролову: «Для г. Тольятти мною сохранена определенная память о прежнем Ставрополе-на-Волге. Это считаю ценным своим вкладом в историю города. Вообще же моих работ в краеведческом музее свыше двухсот пятидесяти. Почти все работы подарены, в том числе зарисовки строительства ВАЗа. Небольшое количество работ находится в музее трудовой славы Куйбышевгидростроя. В частности, альбом акварелей открыточного типа. В свое время я предлагал краеведческому музею часть их издать буклетной подборкой. Но из-за внутренних музейных неурядиц затея повисла в воздухе...» С 1952 года работал на стройке главным художником Василий Филиппович Еремин. Его живопись и графические работы рассказывают, как начиналась, набирала силу, мужала грандиозная стройка в Жигулях. Василий Филиппович, кроме своей основной работы, вел занятия и в изостудии поселка Шлюзовой. Там он высмотрел и поддержал талантливого паренька, который потом, окончив Ленинградский институт живописи имени Репина, стал одним из ведущих художников города — это был Виктор Калинин. В конце октября 1964 года в Доме культуры имени Ленинского комсомола была проведена почему-то называемая первой городская выставка изобразительного искусства. В выставке приняли участие 15 художников, которые представили свыше 150 своих картин. В ней участвовали: Еремин В. Ф., Панкеев А. И., Карпов В., Глотова 3. И., 78 Антипин, Казеев, Шишкин Б., Шишкин О., Кузнецов П., Рожков А. А., Подольный Я. и другие. Очередная городская выставка художников города открылась 10 июля 1971 года; в ней приняли участие профессиональные художники и скульпторы: Георгий Голубицкий, Виталий Коршунов, Валерий Бузин, Виталий Шевлев, Лев Мартынов. Выставка открылась в здании интерклуба по улице Ленинградской. На следующий год здесь же работала Всесоюзная выставка акварелей. Большим событием для жителей города стало открытие 16 декабря 1972 года в помещении Дома культуры имени 50-летия Октября очередной городской выставки художников-любителей. В экспозиции было представлено 110 произведений 25 авторов: живопись, графика, скульптура, декоративно-прикладное искусство. Активная выставочная деятельность тольяттинских художников привела к тому, что в декабре 1973 года юридически была зарегистрирована тольяттинская группа художников РСФСР. У истоков организации стояли художники Ю. И. Боско, В. М. Мацкевич, Е. В. Латышева, М. П. Ермолаев, В. Д. Петров, Ш.-Р. М. Зихерман. Возросшее мастерство авторов, активная выставочная деятельность встретили понимание и поддержку со стороны местных властей: в дни празднования 250-летнего юбилея города в 1987 году была открыта городская картинная галерея. Сначала она функционировала как филиал Куйбышевского художественного музея, а через пять лет, в 1992 году, становится муниципальной картинной галереей. Рождение картинной галереи в Тольятти было вызвано потребностью жителей большого индустриального города получить возможность встречаться с подлинными произведениями живописи, графики, скульптуры, прикладного и народного творчества. В 1989 году Министерство культуры России, Союз художников страны передали молодой картинной галерее большое количество оригинальных произведений из своих фондов. Затем коллекция пополнялась за счет дарителей, закупкой городом картин у местных художников. Сейчас в галерее хранится более 8 тысяч произведений искусства, и серьезно встает вопрос о дополнительных площадях для их экспозиции. Со своими фондами галерея активно работает, постоянно устраивая как групповые, так и индивидуальные творческие отчеты художников. Традиционными стали выставки молодых художников, регулярно устраиваются и выставки художников-ветеранов Великой Отечественной войны. Тем не менее, несмотря на довольно активную выставочную деятельность, в городе возникло в последние годы несколько самодеятельных выставочных объединений, как правило, молодых художников. Среди любителей изобразительного искусства уже успели зарекомендовать себя самодеятельные галереи «Палитра», «Речной порт», союз 79 альтернативного реализма «Пантеон». Сегодня тольяттинская организация художников гордится именами В. А. Бузина, В. М. Филиппова, М. В. Зыкова, С. К. Дергуна, И. В. Талалова, В. И. и С. Н. Кондулуковых, Г. Ю. Голубицкого, Н. Ф. Овсянниковой, Б. Е. Чеченина, Кремнева, Н. П. Шумкина, А. С. Го-рячкина, С. Г. Галета, В. И. Пашко, О. Ю. Лаптева, А. И. Алексина, В. Я. Киселева, Е. М. Пряхина, Е. В. Шлепенкова. Интересно работают местные скульпторы Н. И. Колесников, А. М. Кузнецов, А. Н. Пронюшкин, И. С. Бурмистренко; художники-керамисты В. В. Прокофьев и 3. А. Прокофьева; художники-кузнецы В. И. Коршунов и Н. П. Чекмарев. Успешно развиваются в городе и старинные народные промыслы: с глиняной игрушкой работают Н. Колчина, П. Тудоряну, в технике скани работают Галина и Николай Шароновы, с кружевами — О. Колупаева, резьбой по дереву славится А. Плаксин, лаковой миниатюрой известны Ольга и Владимир Борисовы. Переехавший в город на постоянное местожительство заслуженный художник РСФСР Боско Ю. И. 15 сентября 1977 года принимал гостей своей персональной выставки во Дворце культуры «Синтезкаучук». Кстати, на фасаде этого Дворца была установлена его работа: могучая фигура из нержавеющей стали «Рабочий-Прометей». Создавал он эту работу в содружестве со скульптором В. Г. Фетисовым и архитектором СМ. Виноград. В трудное послевоенное время, когда восстанавливали подорванное хозяйство, развитие культуры в городе проходило в традиционных формах: 15 февраля 1947 года прошел районный смотр художественной самодеятельности, организовывались читательские конференции. Профессиональных работников культуры и искусства в городе не было. Но в связи с началом строительства Куйбышевской ГЭС, когда в город прибыло большое количество строителей, Министерство культуры взяло культурное шефство над стройкой. В город приехал на гастроли прославленный цирковой коллектив под руководством Юрия Дурова, 22 июня 1951 года перед строителями выступали знаменитые дрессировщики лошадей А. и Б. Манжелли, заслуженный артист РСФСР М. М. Золло. 27 июля этого же года на стадионе выступила тогда еще молодая укротительница тигров Ирина Бугримова. Все цирковые труппы, гастролирующие в Куйбышеве, обязательно давали представление и в Ставрополе. 15 сентября 1952 года на стадионе выступил в перерыве между зарубежными гастролями коллектив хора им. Пятницкого во главе с композитором В. Захаровым. В октябре 1953 года в клубе поселка Комсомольский выступил с концертом народный артист СССР С. Я. Лемешев. В его исполнении горожане услышали арии из опер, романсы, русские народные песни, произведения советских ком80 позиторов. 1 октября 1955 года в поселке Комсомольский открывается детская музыкальная школа на 60 учащихся. Обучение шло по трем специальностям: баяну, фортепьяно и скрипке. Работало в школе 4 педагога, первым директором школы была Вера Ивановна Макарова, а затем Э. Флит-цер. Но поскольку желающих получить музыкальное образование было много не только среди детей, то горисполком через три года открывает при этой же музыкальной школе вечерние курсы музыкального и художественного образования для взрослых. 8 апреля 1959 года при Доме культуры имени Ленинского комсомола начинает работать городской университет культуры. 1 октября 1963 года начинает работать 2-я музыкальная школа на улице им. Жилина, а через несколько лет и третья музыкальная школа. Кстати, в этой школе 30 января 1969 года тоже была открыта вечерняя школа общего музыкального образования для взрослых. Но и вечерние классы не смогли решить проблему всех желающих получить музыкальную грамоту, поэтому решением горисполкома 30 июля 1970 года была открыта детская музыкальная школа № 4 во главе с директором В. Свердловым. Общий уровень музыкальной культуры в городе стал заметно повышаться и это обстоятельство ускорило открытие в городе 8 октября 1971 года музыкального училища. Конечно, открываемые музыкальные школы были небольшими по количеству учащихся, да и с инструментами, музыкальной литературой было сложно. Постепенно укреплялась материально-техническая база, не без помощи самих горожан, в частности, 12 мая 1972 года начальник цеха завода СК Михаил Константинович Розов передал безвозмездно музыкальной школе № 3 свою музыкальную библиотеку, которую он собирал свыше 35 лет. Большим праздником для всех любителей музыки в городе стал концерт выдающегося музыканта современности Мстислава Ростроповича. Он приехал к нам 25 сентября 1973 года с Ульяновским симфоническим оркестром. Для музыканта это тоже памятный концерт, поскольку из-за политического «поведения» в это время ему почти не разрешали концертную деятельность. Другой выдающийся композитор современности Альфред Шнитке тоже еще до перестройки, испытывающий на себе все административные запреты, 20 февраля 1983 года устроил авторский вечер во Дворце культуры завода СК. Большое значение для повышения музыкальной культуры города имело создание в городе в октябре 1985 года Университета музыкальной культуры Союза композиторов СССР. 12 октября был подписан договор города Тольятти с Союзом композиторов об организации такого Университета. Такого в стране еще не было, причем инициатива в его создании исходила от властей Тольятти. Подписывая дого81 вор, секретарь Союза композиторов, заслуженный деятель искусств РСФСР, композитор А. Г. Флярковский говорил: «...Думаю, что творческое содружество с молодым городом ...окажет положительное воздействие на творчество членов Союза композиторов СССР. Социальный заказ такого города, как Тольятти, — большая честь для любого автора. Возможно, это будут не только песенные, но и симфонические произведения». Занятия в Университете проводились ежемесячно. Наряду с лекциями по проблемным, общим темам музыкального искусства проводились встречи с ведущими композиторами, знакомство с музыкальными новинками. Действительно, перед тольяттинцами выступили: Эдуард Колмановский, Ян Френкель, Никита Богословский, Алексей Мажуков, Георгий Мовсесян, Людмила Лядова. Следует заметить, что ведущие композиторы приезжали к нам в город и раньше, но с созданием Университета авторские концерты композиторов обрели стройность системы, что позволило горожанам не только познакомиться с творчеством того или иного автора, но и увидеть панораму советской музыки. Еще одна форма работы Университета — это творческие лаборатории, в которых проходили профессиональные методические занятия для тольяттинских музыкантов — и профессионалов и самодеятельных. В этих лабораториях с преподавателями музыки общеобразовательных школ проводил занятия редактор отдела музыки журнала «Музыка в школе» Трушин, а с руководителями детских хоровых студий города — художественный руководитель детской студии «Весна» (г. Москва) Александр Пономарев. 17 октября 1986 года в день открытия нового учебного года в Университете музыкальной культуры композитор Т. Н. Хренников, а он являлся ректором этого Университета, приветствуя слушателей, говорил: «Я глубоко верю, что в душе каждого человека, в том числе и молодого, продолжает жить негасимый интерес к искусству, непреоборимая тяга к прекрасному, истинно художественному. Надо только найти ключ к его душе, пробудить эти чистые, но порой дремлющие в душе человека порывы. Положительный опыт работы Тольяттинского университета музыкальной культуры — убедительное свидетельство того, что такие пути есть». Внимание городских властей к вопросам музыкального образования в значительной степени дали свои плоды. Сейчас в городе действуют 16 музыкальных учебных заведений во главе с музыкальным училищем. Имена молодых тольяттинских музыкантов Эльвиры Сабановой, Ани Бажуткиной, Юлии Мейзер, Елены Воротько, Дмитрия Комиссарова, Александры Одинцовой, Анны Медведевой, Маргариты Рыбиной уже давно известны далеко за пределами города. Ежегодные музыкальные творческие конкурсы, проводимые в городе, выявляют все новые и новые 82 имена. Выявлению юных дарований и росту их мастерства способствуют ежегодно проводимые (начиная с 1992 года) Детские ассамблеи искусств. По итогам таких Ассамблей выпускаются записи на компакт-дисках юных исполнителей; прекрасно издан Детский альбом с репродукциями молодых тольяттинцев. Несмотря на непростую ситуацию с финансированием, в городе устанавливаются стипендии для особо одаренной творческой молодежи. 83 СТАВРОПОЛЬСКИЕ ПРОМЫСЛЫ На протяжении многих веков ставропольская земля была основным источником существования наших предков. Они растили хлеб, выращивали скот, занимались своим хозяйством, но не всегда сводили концы с концами в своем бюджете. Жизнь приучила сельского жителя уметь владеть навыками необходимых в быту профессий, многие умели это делать. Ни одного дня, кроме праздничного, крестьяне не сидели без дела. «Соха кормит, ремесло поит, промыслы одевают», — мудро рассуждали крестьяне. «С ремеслом не пропадешь. Без ремесла — без рук». Суровые условия климата, нехватка земельных площадей, возрастающая стоимость жизни постепенно ухудшали материальное положение крестьянина. Доходы от земли не всегда покрывали расходы крестьянина. Приходилось искать заработки вне сельского хозяйства. В этих условиях стало выручать умение владеть какимлибо ремеслом. В народе говорили: «и то ремесло, коли умеешь делать весло». Но своя деревня не всегда пре доставляла крестьянину возможность систематически и регулярно зарабатывать ремеслом. Для сельского общества хватало одного гончара, одного столяра, одного портного и т. д. Значит надо было или побеждать конкурентов высшим профессионализмом, или уходить «на отхожий промысел» в те местности, где требовалось их умение. Так зарабатывали себе на жизнь плотники, пильщики, вальщики, люди других профессий. Но уходить на отхожий промысел нелегко, приходи лось бросать привычный уклад жизни, оставлять домашнее хозяйство на длительное время без работника, без всяких гарантий, что заработаешь на стороне. Для многих сельских умельцев предпочтительней стал труд кустаря, работавшего на рынок. Он трудился дома в привычных условиях, уделяя ремеслу свободное от крестьянского труда, время. Труд его стал меняться: кустарь уже не знает своего конкретного потребителя, он идет навстречу неизвестному запросу. Появляется и другая сложность кустарного производства, необходимо найти рынок сбыта своим изделиям. Хорошо если производитель находится вблизи большого города, развитых путей сообщения. В противном случае производство сдерживается. Чтобы дальше развивать производство, необходимо хорошо изучить рынок сбыта, осваивать производство новых изделий и предлагать их потребителю. Время, затрачиваемое на сбыт изделий, а не на их производство, все время возрастало, забирая время кустаря. Так кустарьремесленник начинает превращаться в торговца. Уклад жизни таких торговцев сначала ничем не отличался от своих собратьев по ремеслу, но большое трудолюбие, мастерство помогали им скопить первоначальный капитал. 84 На этот капитал они скупали товар у своих соседей для дальнейшей реализации. Так они становились посредниками между кустарем и потребителем. Социальное положение торговца из бывших кустарей удовлетворяло интересы обеих сторон. Зная истинные потребности и нужды кустарного производства, торговец помогает кустарю добыть необходимое сырье и вспомогательные материалы. С другой стороны, торговец прислушивается к голосу потребителей: встречает в продаже более модные и совершенные изделия, приобретает столичные или иностранные образцы и дает по ним заказы своим производителям-кустарям. Это способствовало совершенств ванию мастерства кустаря. Уже в первый год основания города 24 декабря 1737 го да комендант крепости Андрей Змеев, заботясь о развитии ремесел в строящемся городе, просит власти Петербурга: «...надлежит к содержанию той крепости вечно определить мастеровых людей, а именно: кузнецов — 4, слесарей —2, столяров — 4, токарей — 2, пешнаков (печников) — 4, кирпичников — 2, плотников — 6. А без оных мастеровых людей при той крепости во всяких случающихся поделках никак пробыть невозможно». В конце 1883 года согласно проведенной переписи 15.833 крестьянских хозяйств Ставропольского уезда занимались различными промыслами. Одни промыслы были тесно связаны с сельским хозяйством: маслобойщики, ого родники, пасечники, садовники и т. д. Профили строи тельного производства превращали крестьян в каменщиков, колодезников, кровельщиков, маляров, кирпичников, пильщиков, печников. Были среди крестьян Ставропольского уезда и бондари, ведерники, гармонщики, колесники, лапотники. Требовали своих умельцев и промысла и ремесла, связанные с изготовлением одежды и обуви для человека: башмачники, овчинники, сапожники, сыромятники, портные, щерстобиты, шапочники и т. д. И всюду, где возделывали лен, женщины всю зиму сидели за ткацкими станами — ткали холсты. Зимой их отбеливали на морозе, по насту, а 1 мая, в день Иоанна Ветхопещерника, сельские ткачихи выноси ли первые холсты на первое весеннее солнышко. Проветренные и прогретые холсты, готовя к ярмарке, сворачивали в «новины». Одна «новина» равнялась трем «стенам», а в каждой «стене» было 8—10 аршин. «Новины» и «стены» скатывались в «трубки». Так и торговали на ярмарке — «трубками». Немного, но были и промыслы, связанные работой с металлом: кузнецы, медники, слесаря. Были люди, которые рассматривали промысел в качестве только вспомогательного характера. Таких среди ставропольского крестьянства было 65,8 процента. То вся деревня бросится заниматься плетением рогож, то изделия ми из бересты, то лук выращивать. Ведь многое зависело от конъюнктуры рынка, цены на тот или иной товар. 85 Поднялась цена на мочало, всей деревней в лес — дерут мочало, насытился рынок — бросили. Конечно, играли свою роль и местные традиции и условия для занятия подсо ным промыслом. Однако, способности и талант некоторых превращали занятия ремеслом в основной вид заработка. Да и рынок и весь уклад жизни сельского жителя требовал новых и разных товаров и услуг, и все это удовлетворялось. В конце прошлого века среди населения Ставрополь ского уезда была масса различных и нужных людям реме сел. Каких только не было. Было 44 человека калачника, которые выпекали калачи, 230 — дровосеков, 38 — лапотников, 48 — рогожников, 342 — портных, 4 — гребенщика, 27 — колодезников и т. д. Часть ремесел, распространенных ранее в Ставропольском уезде, сейчас исчезла из нашей жизни: одни исторически угасли (кучера, лакеи), другие сменили название (красильщики, повитухи), третьи, — современная технология отодвинула с переднего края и многие постепенно забываются. О некоторых ремеслах предыдущих поколений мы и намерены рассказать. Лесной промысел В жизни человека лес играл и играет огромную роль, давая работу, изделия лесного промысла всегда сопутствовали человеку. Замечательный русский писатель К. Г. Паустовский как-то замечал, что «леса не только приносят великую пользу человеку, украшают и оздоравливают зем лю, но и поддерживают самую жизнь на земле». Леса в Ставропольском уезде были в основном в северной и южной частях уезда: в Бряндинской, Мулловской, Старо-Бинарадской и Федоровской волостях. Здесь жили крестьяне, для которых работа в лесу являлась промыслом, в дополнении к хлебопашеству. 230 крестьянских дворов этих волостей являлись дроворубами и доставляли лес потребителю. Этот промысел все же имел случайный характер по сравнению с другими, так как рубка и вывоз леса производились не ежегодно и не всегда в одинаковых размерах. Крестьяне деревни Кунеевка (на месте этой деревни сейчас располагается пос. Комсомольский) традиционно в зимнее время нанимались рубить и возить лес в экономию графа Орлова-Давыдова: сажень однополенных дров рубили и складывали в лесу за 50 копеек; сажень 3-по-ленных — 1 рубль 20 копеек; ему же возили дрова в деревню Моркваши за 15 верст от места рубки по 2 рубля 50 копеек за пятерик. Для этого крестьяне переселялись на 2—3 недели в лес, где устраивали себе холодные землянки. Нетрудно догадаться, что работать приходилось по пояс в снегу. В Старой Бинарадке этим промыслом занималась почти половина деревни. 86 Собираясь в лес на зимний промысел, крестьяне брали с собой и несколько «кружков» замороженных щей — основная и редко сменяемая пища. «Щи да каша — пища наша», — гласила каждодневная поговорка. Щи никогда не приедались. Говорили: «отец родной надоест, а щи не надоедят». В лесу на костре замороженные «кружки» щей легко было разогреть и, пожалуйста, домашняя еда. Обычно работали в лесу до 16 марта. В этот день по церковному календарю отмечали день Евдокии-плющихи и считалось, что это был последний день, когда можно было рубить лес «потому, видишь ты, с Евдокии-то дня рубке леса запрет для того, что в соку он бывает...» Крестьяне Федоровки, Зеленовки ежегодно нанимались лесопромышленниками Аржановым и его конкурентом Сбитневым рубить и возить лес к Волге за 12 верст от села, получая по 28 копеек за каждый доставленный воз. Здесь его готовили к продаже в других местах, собирали плоты или готовили к погрузке баржу. Часть привезенного леса оставалась для переработки на местных предприятиях. Переработать лес можно было на лесопильном заводе Милитинского в Кунеевке, на заводе Леушина в Ставрополе, на заводе Капустина в Курумоче. Свои лесопильные заводы были в Ташле, Старой Бииарадке, Новом Буя не, Узюкове и других селах. На заводе Милитинского стояли 3 пилорамы, а на Узюковском заводе применялся локомобиль в 12 л. с. Рубкой леса за зиму можно было заработать одному крестьянину 10 рублей, а перевозкой лошадью — 5 рублей. Чтобы нагляднее представить себе эту сумму, заметим, что 87 средняя лошадка на ставропольском рынке тогда стоила 20 рублей. Зачастую дроворубный промысел комбинировался с другими, непосредственно с ним связанными — мочальным и лубочным. Например, в Бряндино крестьяне договаривались о рубке и возке леса купцам Маркову и Алее-ву, часто вместо денег выговаривали себе право пользоваться мочалом или лубками, или наоборот: дерево берут себе, а мочало и лубок отдавали хозяевам леса. А лыко и мочало являлись тем сырьем, которое требовалось многим. Из лыка плели рогожи, из которых дела ли кули для сыпучих продуктов, циновки на пол. В Ставропольском уезде работало 48 мастеров-рогожников. Бес спорный центр рогожников располагался в небольшом та тарском селе Боровки Нижне-Сахчинской волости, где делали рогожные кули. Купцы нанимали ткать кули по 2 копейки за штуку, хотя за кули, так сказать экспортного исполнения, платили по 5 копеек. Но больше 5—6 кулей за день мало кто из мастеров мог сделать, поскольку кули были различных объемов, в зависимости от предназначения. Самые большие и прочные мучные кули делали размером 125 см на 231 см. Куль для ржи изготовлялся для веса 9 пудов 10 фунтов (151 кг), а для овса — 6 пудов 5 фунтов (100 кг). А из мочала делали швабры, кисти, веревки, канаты, упряжь для лошадей. Использовалось лыко для набивки тюфяков и мягкой мебели. Наконец, ни кто не обходился без обыкновенной банной мочалки. Но главное, для чего использовалось лыко — это лапти — самая массовая, самая дешевая и самая популярная старинная русская обувь. Лапти были хороши всем — легкие, удобные, дешевые, теплые зимой и прохладные летом. Один недостаток был у лаптей — быстро снашивались: до 20 пар снашивалось за сезон. В народе не зря говорили: «в дорогу идти, пятеро лаптей сплести». Впрочем сплести не составляло труда: почти в каждой семье умели это делать. Но 37 лапотников Ставропольского уезда были поистине мастерами своего дела. Они могли сделать на любой размер, специально для дальней дороги, для любо го времени года. Могли сделать и расписные из подкрашенного лыка. Делали для «шлепанья» по домашнему хозяйству с завышенными бортиками — их называли ба-хилки. Почти без сомненья можно говорить, что известная всем Бахилова поляна наверняка связана с этим промыслом. Значительная часть крестьян занималась смолокуренем и выжигом угля. Получаемые смола и деготь пользовались большим спросом у крестьян. Дегтем смазывали т лежные колеса, различные замки, сапоги, чтобы не промокали. Тогда не было лучше средства, чем деготь, чтобы пропитать сваи, нижние венцы деревянных срубов, соприкасавшихся с влажной почвой или водой. Без дегтя невозможна была работа кожевенных заводов, где он использовался для 88 приготовления так называемой черной (или русской) юфти — кожи особой выделки и с приятным смолистым запахом. А какой самовар мог шуметь без доброй горсточки древесного угля? Не могли без него обходиться и кузнецы. Так что смолокуры и углежоги делали весьма нужный и необходимый в хозяйстве товар. Традиционно этим подзарабатывали крестьяне Курумоча, Русского и Чувашского Собакаево, Большой Кандалы. Но все-таки центром смолокурения и углежогов была Старая Бинарадка, здесь этим промыслом занималось 50 крестьянских дворов. В упомянутых селах для смолокуров за селом выделялось 2—3 десятины земли, где они занимались своим промыслом. В земле рылась яма, или, как тогда говорилось, «кубанка» до 2-х метров глубины, стены которой выкладывались кирпичом, а нижняя часть обмазывалась глиной и поливалась смолой для того, чтобы сделать стены плотными и непроницаемыми для смолы. В конце 19 века ямный способ стал постепенно уступать более совершенному способу — выгонке в «казанах» — кубах. Если в ямах получали кроме смолы, только уголь, то в казанах стали получать и скипидар. Для смолокурения лес покупался исключительно сосновый — дровами или корнями, но лучшим смоляным материалом считались сосновые корни, обыкновенно покупаемые крестьянами по 3 рубля за кубическую сажень (са жень равнялась 213,36 см). Болыне-кандалинские крестьяне покупали материал за 12 верст от села у «Новиков-ских господ», в селе Лебяжьем у помещика Обрезкова и возле Курумоча в удельном лесу. Добыть из земли кубическую сажень сосновых пеньков и переколоть их требовало гигантских затрат труда. 12 че ловек крестьян могли за день заготовить сажень или один человек за 12 дней труда. А из орудий труда были лопата, топор и деревянные клинья. При покупке сосновых дров подготовительный период, конечно, сокращался вдвое, но зато из такого же количества материалов выкуривалось вдвое меньше смолы, а уголь получался гораздо мягче корневых, значит и дешевле при продаже. В кубанку клали от 5 до 10 возов расколотых корней, смотря, конечно, по размерам ямы, из которых через 3 дня выкуривалось 15—18 пудов смолы и до 15 кулей угля (по 2 пуда в каждом). Чтобы не утомлять читателя экономическими выкладками, скажем, что с каждой кубанки чистой прибыли получалось 10 рублей 50 копеек, а если вычесть стоимость собственного труда, доставку товара на базар, то, по словам самих крестьян, заработок на этом промысле составлял 33 копейки в день. В последней трети прошлого века выгонка смолы у ставропольских крестьян сильно сократилась из-за замены смазки колес нефтью, но сбыт угля не ограничивался местным рынком. Углежоги Ставропольского уезда успешно 89 его продавали в Спасском Затоне (Казанская губерния), в Кривушах (Симбирская губерния), в Самаре, где корневые угли продавались по 70 копеек за куль, а дровяные — по 50 копеек. Зола, оставшаяся после углежогов, использовалась для получения поташа, который требовался и в мыловарении, и в кожевенных производствах. С давних пор в Ставрополе было несколько поташных заводов. В 1858 году поташным заводом в Ставрополе владели мещане Николай и Константин Дмитриевы, их завод занимал сарай 4x4 сажени (сажень равнялась 2,13 см) и действовал с 1852 года. С этого же года существовали два завода купца 111 гильдии Григория Алексеевича Владимирцева; чуть позже, в 1857 году построил свой поташный завод купец Коробов Антон Кузьмич. Но самый старый поташный завод (с 1847 года) был у Махмуда Салтанова. Оборудование таких заводов кустарного типа было несложным: несколько чанов с двумя днищами, причем верхнее было типа решетки, большие сковороды для выпаривания и печи для прокаливания полученного экстракта. На продырявленное верхнее дно накладывалась солома или грубая ткань, а на нее помещали смоченную водой золу. Полученный выпариванием сырой поташ был нечист, имел бурый цвет, а в соединении с водой давал темный раствор. Поэтому полученный бурый порошок прокаливали в печах, где выпаривалась оставшаяся вода и сгорали все содержащиеся в нем органические вещества. В результате получался белый порошок, который и продавался. Но больше всего поташа получали при обработке не древесной золы, а подсолнечника. Из древесины тополя золы выходило 0,8% от древесины, из березы — 1%, сосны — 1,5%, дуба — 3,3%. При сжигании соломы золы получалось 4,5%, а из стеблей и головок подсолнечника 6% золы. Небольшое количество поташа получали при выпаривании на кожевенных предприятиях. Лес давал жизнь и такому промыслу. Некоторые старики еще помнят «смолянки» — этакие дощечки для точки кос. В сенокосную пору и во время жатвы была слышна песнь косы. Косой-горбушей, а позднее косой-стойкой жали ячмень, пшеницу, овес, косили гречу, горох. Поскольку лезвие косы или, как говорили жало, быстро затуплялось, его постоянно подтачивали деревянной лопаточкой, обмазанной варом и обсыпанной песком или наждачной пылью. Отсюда и название «смолянка». У некоторых хозяев подобные смолянки находились в специальных футлярчиках, сделанных из бересты, собранных из отдельных дощечек, долбленых из цельного куска дерева, из кожи и жести. На дно каждого футлярчика наливали воды, благодаря которой брусок постоянно увлажнялся, обеспечивая хорошее качество заточки косы. Таких мастеров-смолянщиков в Ставропольском уезде было 36 человек, в основном среди чувашского и татарского 90 населения Собакаево, Кильметьево и Кубан-озера. Эти смолянки продавались в Ставрополе на базаре по 0,5 копейки или 3—4 копейки за десяток. При хорошем урожае хлебов или трав спрос на смолянки был большой, поэтому такие мастера за весну зарабатывали по 10—12 рублей. Но к концу 19 века этот промысел из-за конкуренции точильных брусков стал сокращаться, осталось только в памяти слово «смолянка». В осеннее время часть крестьян занималась в лесу выделкой пчелиных колод. Для этого брали разрешение лесничего на поиск полусгнивших палых деревьев. За каждое такое дерево платили по 20 копеек и старались вывезти в определенный срок. Если не успеешь, то найденное и оплаченное тобой дерево становилось собственностью казны. Из вывезенного полого дерева с помощью «тесла», топора и долот получались ульи. Обычно мастер мог за день изготовить не более двух колод, а покупателями таких колодульев были местные крестьяне. Они их покупали по 50 копеек. Ульи требовались многим, ибо пчеловодство в уезде было сильно развито. Этот промысел в нашем крае развивался с незапамятных времен. В Жигулевских лесах было распространено «бортничество» — промысел меда диких пчел «в бортах» — естественных древесных дуплах и колодах. Неутомимые медоносные работницы особо чтились крестьянами. Пчелу называли «божьей угодницей>>, которая «трудилась людям на потребу, Богу на угоду». Пчел оберегали, искусство разведения пчел высоко ценилось, и конечно, пчела-труженица нуждалась в небесном покровительстве. В конечном счете попечителем над пчелами русские крестьяне избрали святого Зосиму — основателя Соловецкого монастыря. Этот день отмечался 30 апреля. Благоприятные климатические условия Жигулей, богатая медоносная растительность лесов и лугов способствовала обильным медосборам. До возникновения сахароварения мед был единственным сладким продуктом питания и высоко ценился. Несмотря на то, что в начале 19 века русский пчеловод П. И. Прокопович изобрел первый в мире рамочный разборный улей, у нас в Ставропольском уезде к началу 20 века большинство пчелосемей держали в колодах. Продуктивность большинства пасек была небольшая, от одной пчелиной семьи получали в среднем 4—6 кг меда. Самые большие пасеки в Ставрополе Николая Дорогова, Родиона Монахова, Ивана Кичигина (по 40 ульев у каждого) собирали с каждого улья побольше, чем остальные. Небольшие пасеки отставного солдата Матвея Дерябина и мещанина Бориса Лошкарева были не в счет. В 1883 году в Мусорке стояло 609 ульев на 530 крестьянских дворов, в Старой Бинарадке — 603 улья на 505 91 дворов, в Зеленовке — 197 ульев на 109 дворов, в Васильевке — 156 ульев на 149 дворов, в Федоровке было 134 улья на 98 дворов, в Ягодном было 702 улья на 579 дворов. Конечно, это не означает, что каждый крестьянский двор имел пчел и был покупателем ульев. В Мусорке только 56 крестьян держали пчел, в Ягодном — 23 и т. д. В любом случае покупатели были всегда. Были покупатели и на изделия других промыслов, связанных с лесом. Ни одна крестьянская семья не обходилась без продукции бондарей, ведь на долгую зиму необходимо было запасти продукты, нужно было квасить, солить, мочить продукты. В Ставропольском уезде в конце прошлого века официально было зарегистрировано 49 бондарей. Как и в любом промысле, среди них были и ремесленники, и мастера-виртуозы своего дела. В народе говорили: «Каков мастер, такова и работа». Пожалуй, самым распространенным изделием у бондарей были посуда для квашения и соления. В конце сентября — начале октября в каждой крестьянской избе назначался день, который назывался капустницей. В этот день заготовляли капусту: тогда часть капусты квасили, а часть — солили. Капусту квасили целыми кочанами, шинковали, рубили. Мелко нарубленную капусту сдабривали морковью, тмином, чаще всего в капусту клали несколько целых кочанов с крестообразным надрезом. Практически по такой технологии делают и сейчас. А когда квасили — то слой капусты пересыпали вместе с солью ржаной мукой. В этом случае в кадушку добавляли ржаного кваса. Отсюда и пошло название «квашеная», то есть заправленная квасом. Стоит ли говорить, что подобная, капуста намного отличались от той, что готовят сейчас в пластмассовых ящиках, полиэтиленовых мешках или стеклянных банках. К этому дню хозяин приводил в порядок старые кадушки, а если в селе был бондарь — заказывал новые или покупал на базаре. Можно было заказать или купить кадушку любого размера: от одноведерной до 20-ведерной. Основное условие, предъявляемое к кадушке для солений, — чтобы она была дубовой. Дубильные вещества, содержащиеся в этом дереве, придавали солению своеобразный аромат: капуста, огурцы в таких кадках оставались до самого жаркого времени крепкими, хрустящими. Даже если кадушка была старой и вроде бы дубильных веществ от времени в ней поубавилось, то ее перед солением запаривали дубовым веником. Для этого ее заливали кипятком, затем туда клали раскаленный камень, дубовый веник и плотно закрывали. Затем воду сливали, и кадка как бы восстанавливала свои качества. Но более деликатесный характер приобретала капуста, заквашенная в осиновой бочке, тогда белизна и упругость капусты сохранялись идеально. Но осиновые бочки были недолговечны, практически на один сезон, поэтому люди 92 покупали дубовую. Но настоящие гурманы даже в дубовую кадушку вместе с капустой клали осиновое полено. В этом случае капуста никогда не перекисала. Между прочим, современная химия нашла в коре осины консервирующие кислоты и подтвердила опыт наших предков. Между прочим, еще Владимир Иванович Даль в своей работе «О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа» (1880 г.) утверждал, что от перекисания капусту спасет осиновое полено. Насколько был выгоден с экономической точки зрения бондарный промысел? Это легко подсчитать. Мастеру требовалось инструмента на 5 рублей 20 копеек («ладило» — большой рубанок — 75 копеек, скобель — 50 копеек, «шерхебель» — 30 копеек, 2 железных циркуля — 50 копеек, фуганок — 1 руб. 20 копеек и т. д.). Мастеру 20-ведерная бочка обходилась в 1 рубль 20 копеек — продавалась за 2 рубля; 5-ведерная кадушка обходилась в 40 копеек — продавалась за 60 копеек; пара деревянных ведер обходилась в 20 копеек — продавалась за 30 копеек. Чтобы сделать бочку, требовалось 3—4 дня, пару ведер — 1 день. Таким образом, однодневный заработок бондаря составлял в среднем 20 копеек. Наряду с дубовыми кадушками бондари делали и другие кадки, поменьше размером, беленькие с чуть розоватым оттенком — липовые кадушечки, и предназначение у них было другое. Их покупали для хранения меда — идеальной посуды не было, в них мед сохранял свой летний аромат и свежесть. Липовые кадушечки использовались также для хранения и перевозки сливочного масла. Хороший бондарь тут же подсказывал заказчику и небольшой секрет хранения в такой таре и топленого масла. Для этого надо было только предварительно налить в кадку горячую соленую воду, пока она не остынет. Если кадушки были в основном осенним товаром, то весной у бондарей преобладала другая продукция, меньшего размера. Весной охотно покупали легкие липовые подойники с крышкой, чтобы летом с пастбища хозяйка могла принести надоенное молоко. Причем, подойник закрывали крышкой только по дороге на дойку, чтобы мошкара и пыль не попала. А обратно крышку подойника снимали: существовало поверие, что молоко под глухой крышкой не может находиться, поэтому подойник обратно закрывали чистой тряпицей. А вот для сметаны, и это знала любая хозяйка, лучше посуды не найти, чем можжевеловая кадушка, в ней сметана не кисла. Но больше, пожалуй, можжевеловые кадушечки («бочата») использовались для засолки грибов, они насыщались своеобразным ароматом, неповторимым вкусом, потому что сама древесина источала запах, напоминающий запах перца. Весной покупали и другую различную деревенскую 93 посуду типа фляжек, логунцов, я^банчиков и т. д. Летом в сенокосную пору, когда все выезжали в поле или на жнитво, невозможно было обойтись без жбанчика холодного кваса, пива или просто холодненькой родничковой водички. Тяжелой, трудоемкой была работа и других мастеров, занятых лесом, — санников. Их насчитывалось в Ставропольском уезде 208 крестьянских семей, в основном в Мулловке, Бригадировке, Нижнем Якушкино, Хмелевке, Красной Реке и в других лесах. Главное в санях — полозья — делали зимой. Заготовку распаривали в жилой избе, в герметично закрытой печи, где она обкладывалась кучей сырого навоза; навоз прел, и в избе стоял постоянный смрад. Очень редко подобные парники устраивали во дворе. В этом случае ставили деревянный сруб в яме, в центре которого устраивалась большая печь с вмазанным в нее котлом. При топке печи поднимался густой пар, распаривая полозья. Распаренная заготовка с помощью жердей и веревочных петель загибалась. Себестоимость дровней составляла 60—80 копеек, продавались же они за рубль — рубль 20 копеек. В святки, за неделю до Рождества, когда открывались двухнедельные святки, для мастеров устраивались своеобразные профессиональные каникулы. Это было связано с тем, что существовало поверие, что в это время нельзя было выполнять работы с гнутым деревом (обручи, колеса, полозья и т. д.), так как у скота не будет приплода. 70 ставропольских крестьян делали колеса для летних видов транспорта. В дореволюционной России было примерно 20 млн. крестьянских дворов и почти в каждом были лошади; каждому требовались колеса. Если учесть российские расстояния и плохие дороги, колес требовалось немало. Обычно колесо (без шины) у крестьянской телеги служило 4 года. Обод для колеса делали из брусьев дубовых, ясеневых, вязовых, но наиболее пригодны были брусья из березы. Их надо было гнуть; здесь технология была похожа на изготовление полозьев. Ступицу делали березовую, обтачивали ее на особом станке, затем долбили гнезда для спиц. Спицы частенько делали прямо в лесу; можно было купить спицы и на базаре, где их продавали по 8—10 рублей за тысячу спиц. В лесу же такие спицы продавали по 4—6 рублей. Рабочий мог в день приготовить примерно 300 спиц, а продавали их по 30—35 копеек за сотню. Колеса делали колесники, которые на станке обтачивали ступицу, затем долбили в ней дыры и вставляли спицы. По наружной окружности спицы замыкали сборным деревянным ободом (ободью), а позже стали и окольцовывать железной полосой. Существовавшее тогда разделение труда в производстве летних видов транспорта отводило колесникам очень важную, но не единственную роль. В производстве обычной крестьянской телеги, как правило, участвовало несколько 94 человек. Этот нехитрый, по словам Н. В. Гоголя, снаряд, как телега, в основном изготовлялся из березового дерева — достаточно легкого и прочного материала. Не будем забывать, что крестьянской подводе приходилось испытывать на себе все прелести русского бездорожья. Изготовленные колеса крепили на осях (деревянные, обычно дубовые и металлические, так что здесь было необходимо и мастерство кузнеца). Передний и задний мост телеги — «грядки» —соединяли тонкими жердями, на которых ладили кузов из ивовых прутьев или собранный из досок. Завершали телегу оглобли, связанные с передней осью металлическим креплением. Почти до середины нашего, уже 20 века широко распространенной летней повозкой был тарантас, как правило, с легкой корзиной, плетенной из ивовых прутьев. Их заказывали у мастеров-корзинщиков, которые в середине июля заготовляли ивовые прутья. К этому времени прутья поспевали и кожура с них легко очищалось. Очищенный прут пропускался через нехитрое приспособление, раскалываясь на 3—4 части. Эта операция у них называлась «чисткой». Когда таким образом прут был подготовлен, приступали к самому плетению ручным способом. Сплетенный кузов для тарантаса, впрочем, как и любое изделие из ивовых прутьев, «белили» серным дымом, и изделие получалось белым, чистым. Некоторые плетеные изделия красили и покрывали лаком. Нередко кузов для тарантаса делался из неочищенных, неколотых прутьев; в любом случае кузов получался легким и удобным. Более дорогие и удобные, изящные экипажи, покрытые изнутри сукном, или фаэтоны с откидывающимся верхом, в уезде не делали. Для этого требовались мастера-каретники, а таких специалистов у нас не было. Да и не ахти как их много требовалось, ведь каждый такой экипаж: служил много лет или, как сейчас мы говорим, был товаром длительного пользования. Для зимнего гужевого транспорта делали сани и кошевы. Причем сани были двух видов: простые и розвальни. Простые — узкие, так называемые дровни, а розвальни — с обочинами, соединенные с санями веревочной сеткой или прочной тканью. На розвальнях не только перевозили грузы, но и совершали поездки — в гости или по делам. На розвальнях всегда было сено, чтобы было удобно, а также чтобы покормить в дороге коня. В сено прятали провизию и разные предметы быта. Завершая рассказ о мастерах, делающих повозки, сани, невозможно не упомянуть и мастеров, изготавливающих дуги. Без дуги ни зимний, ни летний транспорт был неполный. Изготовление дуг — чисто русское изобретение — имело свои особенности. Колья для них предварительно распаривали, затем сгибали на специальном приспособлении — гибале. Однако для многих, в частности, для парадных, праздничных дуг, дело этим не заканчи95 валось. Их обрабатывали вчистую, а потом покрывали резьбой или расписывали красками. Применяли при этом самодельные инструменты, которые носили названия тех узоров, для резьбы которых они предназначались: угольник, кудряшка, цепочка, кольцо. На украшение дуги нередко затрачивали больше времени и труда, чем на собственно гнутье. Но зато как нарядны были тройки, с коренником под такой красочной дугой, да еще с валдайским колокольчиком. Аристократами среди деревянных дел мастеров считали себя столяры. 650 человек в Ставропольском уезде относили себя к этой профессии. Они могли и ткацкий станок сделать, и более простую вещь. Без их изделий не обходилась ни одна изба. Поздней осенью большим спросом пользовались сундуки. Каких только размеров и фасонов их не делали! Если в доме подрастала невеста, заводили сундук, в котором хранилось приданое. В зависимости от достатка и сундуки продавались большие и малые. Были окрашенные и инкрустированные, с наборной крышкой. Можно было купить и обитые жестью, золотой и серебряной, с отделкой в луженую полоску. Встречались и сундуки со звоном — поднимешь крышку, и звякнет колокольчик. Почему-то в детской памяти остались больше всего картинки, наклеенные на обороте крышки сундука. Там мирно соседствовали литографии Бовы-королевича с чубатым казаком первой империалистической войны, газетная фотография Марины Ладыниной с портретом Лазаря Кагановича. Сундуки перестали делать, когда в крестьянской избе появились комоды и шифоньеры, а это, кажется, было совсем недавно. У мастера можно было заказать и легкое, крепкое коромысло, а как можно было обойтись без лохани, в которой стирали. А разве можно было обойтись без обыкновенной банной шайки? В каждой нормальной крестьянской бане было 3—4 шайки различного размера, но хороший мастер делал и продавал банные шайки исключительно из липы. Не только потому, что липовую в отличие от дубовой было легче передвигать в бане, но и потому, что в ней отсутствовали дубильные вещества, и вода в ней хорошо мылилась. Деревянной квашне был особый почет. Так же, как и хлеб, квашня в народном представлении символизировала достаток, урожай, богатство, счастье. В каждом доме самая опытная хозяйка пекла хлеб, у одних он получался лучше, у других — хуже. Замешивали, или, как говорили в старину, затворяли тесто для хлеба в бондарной квашне, или деже. Опытные хозяйки знали, что тесто, затворенное в дубовой квашне, более подвижное, легкое — поднимается чуть ли не на глазах. Было очевидно, что дубовая древесина содержит какие-то вещества, которые ускоряют процесс брожения 96 теста. Квашня не только кормила, но и лечила. Народные врачеватели подметили, что остатки теста в квашне со временем покрываются белым налетом. На стенках и в донце квашни стали специально оставлять немного теста, которое собирали после того, как на нем вырастали целебные грибки. Пластырь из теста накладывали на плохо заживающие раны. Ведь потом из плесневого грибка был создан пенициллин. Конечно, квашню можно было купить и в гончарном ряду — из глины, но знающая хозяйка предпочитала дубовую. Несколько чувашских семей из деревни Новое Кильметьево занимались производством гребней для расчесывания. Возникновение этого промысла, впрочем, как и многих других, в определенной степени было случайным. Один из крестьян этого села увидел в Мелекессе у какого-то мещанина гребень и решил этим заняться самостоятельно. К нему присоединилось еще 5—6 дворов. Технически это было несложно, и все-таки какой-никакой, а доход. Материалом для выделки гребней служили обыкновенно рога местного скота. Производство состояло в следующем: прежде всего рога «отпаривали» в чугуне с водой в горячо натопленной печи. Находящаяся внутри рога кость вследствие пара отставала от роговой полости и легко выбивалась из нее ударом обуха. После этого рог в течение суток просушивался в печи. Концы, или верхушки рога, состоящие из плотной роговой массы, отпиливались пилой, также отпиливались и рубчатые части рога, негодные для выделки гребней; те же рога, из которых могло выйти два гребня, распиливались пополам. После этого приступали к «разведке» или «расправке» рога. Делалось это так: в жаровню накладывали горячих углей и, надев на палочку рог, поворачивали его над углями. Когда рог от жары становился мягким, его разрезали и распрямляли клещами. Эту операцию проделывали вдвоем: один разогревал рог и раздувал угли, а другой — разрезал и «разводил» рога. Пластинки расправленного рога клали в самодельный пресс-колоду, перекладывали их досками и забивали колоду клиньями. Здесь пластинки выдерживались примерно четверть часа, а потом сменялись другими пластинками. Обрезав ножом неровные края выпрямленных и высохших пластинок, их клали на ночь, чтобы они сделались мягче для дальнейшей обработки. Затем им придавали форму гребня и выравнивали ножом. Те края, где должны быть зубья, обрезали под острым углом по краям. Затем гребень зажимали в станок, и мастер пилой выпиливал зубья: сначала крупные с одной стороны гребня, а потом мелкие — с другой. Пропилка производилась безо всяких приспособлений, прямо на глазомер. Во всей работе выделки гребня нарезка зубьев — самая трудная работа, требующая хорошего навыка, твердой руки и зорких глаз, осо97 бенно при выпилке мелких зубьев: стоит только немного отклонить пилу в сторону — и гребень испорчен. Когда зубья запилены, они чуть привостриваются, обрабатываются напильником и, наконец, шлифуются золой. Экономическая выгода при этом промысле следующая: в Мелекессе покупали за 30 копеек пару коровьих рогов на выбор, за пару яловых — 8 копеек. Из пары крупных рогов получалось 6 гребенок, из пары яловых — 4, причем первые продавались от 6 до 7 копеек за штуку, а вторые — по 4,5 копейки. Следовательно, с каждой пары первых рогов получалась выгода б—10 копеек, а с последних — 10 копеек. За зиму два чувашских крестьянских двора изготовляли до 1000 гребенок, следовательно, доход составлял 6—10 рублей или 3—5 рублей на двор. Мельничный промысел В прошлых веках непременной принадлежностью не только села, но и любого населенного пункта были мельницы. Это был непременный атрибут сельского пейзажа. На память приходят знакомые с детства лирические строки А. С. Пушкина: «Вдали рассыпанные хаты, 98 На влажных берегах бродящие стада, Овины дымные и мельницы крылаты». В зависимости от количества населения в деревне и степени зажиточности было и количество мельниц. Например, в 1903 году в Мусорке на 3.549 жителей было 24 ветряных мельницы, в Кирилловке — на 2.281 жителей приходилось 18 ветряных мельниц, в Ташле — на 1.676 жителей — 1 водяная и 7 ветряных мельниц, в Ягодном — на 4.996 жителей была 1 водяная и 25 ветряных мельниц, в Васильев-ке — на 1.380 жителей было 9 ветряных мельниц. Порой мельницы стояли так близко, что мешали друг другу работать. В 18 и 19 веках мельницы строили двух типов: ветряные и водяные. В 1884 году в Ставропольском уезде насчитывалось 24 водяных и 749 ветряных мельниц. Как видно, преобладающее число принадлежало ветряным мельницам, а это определялось наличием рек. По устройству водяные мельницы разделялись на мутовчатые (мутовки) и колесные. Мутовчатые мельницы представляли собой прообраз современной турбины. Поскольку такие мельницы обычно строили на горных речках с сильным течением воды, то для наших мест они были не характерны. В колесных мельницах вращалось колесо, названное мастерами «водяным». Колесные мельницы были двух типов: верхнего и нижнего боя. При верхнем бое река запруживалась. Поток воды направлялся по жолобу из пруда, падал на колесо, имеющее по окружности корытца — кюветы, и своей тяжестью вращали его. При нижнем бое реку не запруживали. На водяном колесе вместо кювет устраивались лопасти. Они погружались в воду и приводились в движение течением реки. Ставить такие мельницы старались на речках с быстрым течением. Для того, чтобы мельницы работали более эффективно, иногда сооружали особую плотину, так называемую — бун. Им перегораживалась только часть реки. В сужении поток приобретал большую скорость и колесо крутилось быстрее. Устройство колесных мельниц было практически везде одинаково: из бревен рубили амбар, крытый соломой или тесовой крышей. Жестью крыли редко: от нее летом было жарко, а зимой — холодно. Ведь потолка-то у помещения не было, оно было холодным, без отопления. Строили мельницы без всяких чертежей и документации, хотя среди специалистов и была известна вышедшая еще в 1811 году книга механика Василия Левшина «Полное наставление, на гидростатических правилах основанное, о строении мельниц каждого рода, водяных, также ветряных, также ветрами, горячими парами, скотскими и человеческими силами в действие приводимых». Но в основном, брали за образец уже имеющиеся, но почти всегда вносили какие-то изменения, дополнения, усовершенство99 вания. Непросто было сработать колесо, да и набор инструментов был невелик: топор, пила, долото, бурав, тесло, аршин. Почти всегда мельнику помогал строиться кузнец. Небольшую мукомольную мельницу 3—4 человека ставили за сезон. Запруду делали простейшим образом всей деревней. Вспахивали участок целины и из дерна выкладывали плотину. Для крепости применяли жерди, колья, связки хвороста. За такую великую услугу полагалась благодарность только в виде обильного угощения, которое мельник выставлял крестьянам. Решиться на строительство мельницы мог только состоятельный, зажиточный крестьянин. В народе не зря говорили, что «много хлеба — держи свиней, а много денег — заводи мельницу». Усвоив эту истину, ставропольский мещанин Василий Иванович Прянишников решил в 1890 году взять в аренду городскую водяную мельницу, стоящую на Подборном озере. Завидуя стабильности доходов мельников, он подписал договор об аренде на 12 лет с уплатой 400 рублей ежегодно. Но мельничное ремесло, как «капризная дама», требовало не только денег, но и постоянного внимания. Для Прянишникова мельница же была побочным занятием, к тому же воды в Подборном озере с каждым годом становилось все меньше и меньше. Эта мельница больше стояла, чем работала, и крестьяне стали возить зерно на ветряки в Ставрополь или же в Русскую Борковку. В повести С. Т. Аксакова «Детские годы Багровавнука» глазами мальчика Сережи видим типичную для сельской России мукомольную мельницу. «...Прежде всего я увидел падающую из каузной трубы струю воды на водяное колесо, позеленевшее от мокроты, воротящееся довольно медленно, все в брызгах и пене; шум воды смешивался с каким-то другим гуденьем и шипеньем. Отец показал деревянный ларь, то есть ящик, широкий сверху и узенький внизу, как я увидел после, в который высыпают хлебные зерна. Потом мы сошли вниз, и я увидел вертящийся жернов и над ним дрожащий ковшик, из которого сыпались зерна, попадающие под камень; вертясь и раздавливая зерна, жернов... превращал их в муку, которая сыпалась вниз по деревянной лопаточке. Заглянув сбоку, я увидел другое, так называемое сухое колесо, которое вертелось гораздо скорее водяного и, задевая какими-то кулачками за шестерни, вертело, утвержденный на ней камень; амбарушка была наполнена хлебной пылью и вся дрожала, даже подпрыгивала...» Новый качественный скачок в развитии мукомольного производства произошел в 70-х годах прошлого века в связи с внедрением в промышленность механического двигателя. Мельницы с такими двигателями резко увеличили производство муки и ее качество. Уже в 90-х годах 19 века 90% мельниц оснастились паровыми двигателями. Иногда это были новые предприятия, но чаще всего переоборудованные старые водяные мельницы. Переоборудование вело 100 к отказу от жерновов и переходу к вальцам, что резко увеличивало производительность мельницы. Соответственно сократилось количество примитивных ветряных и водяных мельниц, им трудно было конкурировать с мощными механическими мельницами. Перед революцией в Ставропольском уезде действовало 22 механических, 11 — водяных и 211 ветряных мельниц. Самой крупной была мельница в Русской Борковке, принадлежащая графу Орлову-Давыдову, она в сутки перерабатывала 2.500 пудов зерна. Мельница Желнина Лукиана Неклюдовича в Мусорке перерабатывала в сутки 2.000 пудов зерна, мельница Дудкина в Хрящевке — 1.800 пудов, мельница Буркова в Новой Бинарадке — 1.600 пудов в сутки. Купечество и другой предприимчивый народ, увидев в мельницах выгодный объект вложения капитала, энергично осваивали эту отрасль хозяйства. Ставропольский купец Шагаров Никифор Васильевич, до этого занимавшийся торговлей зерном, в 1900 году поставил в Ставрополе механическую мельницу с двигателем в 60 л.с. и довел годовую прибыль до 300 тысяч рублей. Его мельница перерабатывала 1.100 пудов зерна в сутки. Кроме нее в Ставрополе работала механическая мельница Дмитрия Николаевича Коновалова — 900 пудов в сутки и механическая мельница Якова Ильича Шамина — производительностью 600 пудов в сутки. Мукомольное дело становилось важной сферой вложения капиталов местных предпринимателей, хотя местные предприниматели были в своей основе универсалами — они занимались многим, но мельницу ставили во главу дела. Они знали, что в предпринимательстве выигрывает первопроходец, тот, кто первый начинает, видимо, отсюда и присущая им определенная готовность к риску. Это было созвучно мыслям просвещенного русского купца 1 гильдии Ивана Саввича Вавилова, опубликовавшего еще в 1843 году «Очерк коммерческой бухгалтерии». В этом очерке содержалось обстоятельное изложение правил бухгалтерии — искусства «вести записку торговым делам... таким образом, чтобы... было можно обозрев и рассмотрев в полном виде как состав производимой торговли, так и каждую часть оной отдельно, вывести результат, могший бы показать верно положением капитала». Уже одним этим Вавилов заслужил славу составителя первого русского учебного пособия по коммерции и предпринимательству. Он приложил к своему «Очерку» словарь 240 терминов предпринимательского и торгового лексикона. В словаре есть и знакомые понятия, которые и сейчас в ходу: аванс, акция, вексель, контракт и т.д. Есть и такие, которые сейчас имеют другой смысл. Например, «кулак». По словарю Вавилова это всего лишь «скупщик, перекупщик товара от производителей, который, собирая по мелочам, продает уже количествами торговцам». 101 Ставропольские предприниматели быстро усвоили экономическую выгоду: готовым товаром — мукой — торговать прибыльнее, чем зерном. Во-первых, за счет отделения отрубей уменьшается вес перевозимого товара, что делало промысел более производительным. Во-вторых, заработок от помола оставался у себя и, в-третьих, отруби оставались на месте для развития животноводства. Новая экономическая ситуация подтолкнула владельцев мельниц самим заняться скупкой хлеба для последующей переработки. Важно было не упускать местный хлеб, иначе самим нечего будет перерабатывать, мельницы могли бы остаться без сырья. В этом случае им пришлось вести непростую конкурентную борьбу с представителями различных иногородних хлеботорговцев — «покупщиками». Это были приказчики петербургских, рыбинских и других купцов. Главная особенность покупщика состояла в том, чтобы на местном рынке закупить заданное количество зерна. На ставропольском базаре с ночи скапливались сотни крестьянских возов с хлебом. В 6 часов утра поднимался на рынке флаг, который служил началом разрешенной торговли. Если кто-то начинал покупать хлеб раньше сигнала, того обязательно подвергали штрафу. Как только поднимали флаг, покупщик уже обходил возы с хлебом. Возле воза стоял крестьянин, ожидавший покупателя. Сама покупка и продажа совершались чрезвычайно быстро, за каких-нибудь полчаса хлеб уже был продан. Подойдя к продаваемому хлебу, покупщик начинал торговаться. Цена на хлеб почти всегда зависела от многих факторов: от размеров урожая в данной местности, от качества, от погоды, условий транспортировки, в конечном счете, от требований заграничного рынка, если зерно покупалось на экспорт. Начинал всегда покупатель: — Сколько хочешь, братец? — Гривен восемь, почтеннейший! (то есть за один пуд пшеницы). — Нет, дорого, милый! 77 копеек дам. — Да не, почтеннейший! Прибавь! — Нет, товар неважный, больше 77 копеек не дам. — Ну ладно, пиши! Покупка состоялась. Покупщик выписывал квитанцию, в которой указывались условия сделки и место, где сгружать хлеб. Тут же покупщик спешил к следующему продавцу. Получив квитанцию, крестьянин с хлебом отправлялся к барже, где хлеб принимал командир баржи, взвешивал вразброску несколько возов и по среднему определял вес всей партии хлеба. Приняв хлеб, командир баржи от имени хозяина выписывал квитанцию, по которой в кассе продавцу выплачивали деньги. Но чаще всего крестьянские возы с хлебом встречали еще при подъезде к городу доверенные приказчики крупного купца, так называемые «мартышки». Как правило, это 102 были ловкие молодые люди, беззастенчиво скупавшие хлеб у крестьян. Как действовали «мартышки» можно представить из зарисовки свидетеля Павла Небольсина: — Бог на помощь, старинушка! — кричит моложавый парень в рыжем армяке, подпоясанном шерстяным кушаком, крестьянину, который идет рядом с обозом из двух телег, нагруженных мешками пшеницы. — Бог на помощь, добрый молодец! — отвечает тот, приподняв шапку. — Али с хлебцом? — Зерно на базар везу! — Эх, старинушка, старинушка, тебе бы недельку назад догадаться в город-то. — Что так, родимый? — Да в ономеднишную пору цены ладные стояли. — А теперево? — Почитай, все докупились: и даром никому не надо — класть некуда. — Что ты, родимый! Да во, верст шесть назад, встретился мне парень: сказал, шишнадцать гривен белотурка. — Нету, старинушка: и полтора-то рубля не дают: тебя обманули! — И кум Степан по шишнадцати гривен продал; сосед Авдей то же; а этто из Мишуткиной ездили, Микита Вожин... слыхал, может статься? Да сосед Фома Матвеевич, так те на целый пятак с пуда больше взяли. — Уж как там знаешь, старинушка, а лучше воротись домой; напрасно суткидвои настоишься на базаре: только прохарчишься! — Чего, кормилец, домой? Уж с полсотни верст проехал! Эво, город близко: куда ж мне деться теперь? — Есть у меня покупатель, человек хорошийтакой... удружить, что ли тебе? — Уважь, кормилец, пожалей мою старость! — Рубль двадцать даст: в амбаре, я заю, сыщется место... — За энтую цену как отдать?.. Нет, уж я лучше на базар... — По мне как знаешь: я твоей же ради пользы говорил. — Обидно будет! Самому в убыток! — Ну, я пятак накину! — Да что, пятак?.. Уж видно вправду воротиться, да выждать время. — За денежку еще не постоим! — И целый грош прибавь — и то нельзя отдать. — Эк, глядь-ко, обернись: эк их! Еще обоз! Вишь ты сколько телег-то наехало! Старик притпрукнул на лошадь, снял рукавицы, взял их себе в зубы и, в ожидании, пока задние возы нагонят его телеги, поправил на своем сивке шлею, подтянул чересседельник, выпрямил ловким толчком дугу, переложил поуютнее мешки с пшеницей и взгромоздился на них от103 дохнуть от тяжелого пути. Возы приближались. Бойкий мартышка перездоровался со всеми мужиками, наговорил им всем турусы-на-ко-лесах, напугал их низкими ценами на зерно, и не советовал им попусту убытчиться на безвыгодный и напрасный простой. Новым грошиком, надкинутым на прежнюю цену, ему не удалось заманить крестьян в свои сети; дело дошло до рубля тридцати, но те не поддавались; мартышка, разыграв роль непризнанного благодетеля, с горьким упреком сказал им: «Бог же с вами! Вас же жалеючи...» и пошел по одной дороге, а возы отправились по другой прямо в город. На пути их перенял другой мартышка; тот передал им вести еще дурнее прежних; из жалости им на доброго человека, убедительно описывал переполненные зерном амбары, входил во все тонкости, давал самые дружеские советы... крестьяне задумались, стали толковать промеж собой, раскинули умом-разумом и порешили на рубль сорок. Мартышка повел всех их в город к амбарам своего купца». В Рыбинске ставропольский хлеб перегружался (если не предназначался для местных мельниц) с баржи на мелкие «системные суда», приспособленные для плавания по каналам, на так называемые «тихвинки» или «сомины». В Петербурге хлеб прибывал на Калашниковскую пристань, а если предназначался на экспорт, то спускался на Румянцевскую пристань на Васильевском острове, а там буксиром подводился к иностранному пароходу для дальнейшей отправки за границу. К весне, к началу навигации, в ставропольских амбарах скапливались сотни тысяч пудов первоклассной муки на любой вкус. На баржах, пароходах она отправлялась из Ставрополя в другие районы страны. К началу погрузки муки в Ставрополе скапливались сотни оборванных, обутых в лапти, людей, готовых работать грузчиками. Ловкие подрядчики набирали себе артели и заключали с ними «договора», оговаривающие права подрядчиков и бесчисленные обязанности грузчиков. Оговаривалось, что работы производились без замедления: в любое время дня и ночи. Рассыпался мешок — отвечали сами грузчики, а за несчастный случай подрядчик не нес никакой ответственности. Как правило, рабочий день грузчика продолжался 14 часов, но в горячее время достигал и 16—17 часов. Каждый грузчик в день переносил от 200—300 до 700—800 пудов. Большинство грузчиков было способно поднять и нести 12—15 пудов. Жили в бараках по 40—70 человек, питались из общего котла. Средний заработок за навигацию составлял от 80 до 150 рублей. За вычетом стоимости жилья и питания оставалось совсем немного. Профессиональных грузчиков было немного, поскольку несколько сезонов и человек превращался в калеку, как правило, болели ноги. Механические мельницы стали возникать и в селах уезда, поближе к поставщикам зерна. Бузыцков Степан Ива104 нович владел такой мельницей в Нижнем Санчелеево, Гордеев Петр Григорьевич — в Хрящевке, Павлов Федор — в Пискалах. Несколько механических мельниц поставили в Новой Бинарадке. Они принадлежали Гардеру Францу Францевичу, Кудряшову Ивану Васильевичу, Миронову Терентию. Владельцами мелких промышленных предприятий, как правило, были выходцы из наиболее предприимчивых крестьян, семьи которых прошли длительный путь постепенного наращивания своего благосостояния. Понадобилось 30—50 лет после отмены крепостного права, чтобы такие семьи накопили определенный стартовый капитал и через создание промежуточных мелких производственных и торговых предприятий подошли к реальной возможности строительства собственных промышленных предприятий. Таких людей имел в виду известный российский предприниматель Владимир Рябушинский, когда писал в своей книге «Судьба русского хозяина»: «Всех людей, по тому как они относятся к собственности, можно разделить на 5 групп: 4 активных и одну — пассивную. Первая группа — хозяева в душе, работящие, бережливые, деловитые. Они — организаторы труда, созидатели ценностей, накопители мировых богатств. Вторая группа — святые, бескорыстные, неприхотливые, невзыскательные. Для них житейские блага не имеют никакого значения. Третья группа — завистники, люди озлобленные и бесплодные, тип, дальнейшего пояснения не требующий. Четвертая группа — бесхозяйственные люди, безалаберные, лишенные делового чутья и понимания, бездарные, расточительные, бестолковые, ленивые. Сюда же надо отнести фантазеров, далеких от жизни теоретиков и наивных мечтателей. Назовем эту группу условно — неудачниками. Пятая группа — пассивное большинство, не имеющее ни определенных мнений, ни определенных убеждений, совершенно неустойчивое в своих настроениях. Эта бесформенная масса способна примкнуть к любой из вышеуказанных активных групп: сегодня — к одной, завтра — к другой». Оборудование для мельниц владельцы покупали в самарском отделении «Антон Эрландер и К». Главу этой компании Антона Максимовича Эрландера по праву считали «русским мельничным королем».Он поставил мельничное дело в России на научную, промышленную основу; основал в Москве школу мукомолов, выпускал специализированный журнал для мельников. Между прочим, по случаю открытия в 1892 году школы мукомолов купцы Ставропольского уезда А. Таратин, Хомутов, Мясников, Лукин, А. Гудков, Глушков послали Эрлан-деру приветственный адрес, в котором было написано: «Многоуважаемый Антон Максимович! 105 Позвольте выразить вам нашу глубокую благодарность за то, что 1892 год вы ознаменовали открытием свой школы крупчатников... Все это сделано вами со светлой целью — дать возможность русским мукомолам иметь сбыт русской муки за море...» Эрландер и в жизни был обаятельный человек; немец по происхождению он родился в Москве. Был разносторонне развит, владел несколькими западноевропейскими языками, прекрасно разбирался как в русской, так и в зарубежной художественной литературе; был прекрасным знатоком музыки, сам виртуозно играл на скрипке. Будучи уже достаточно взрослым человеком и авторитетным специалистом, женился на 17-летней цыганской девушке из табора, дал ей прекрасное языковое образование (впоследствии она в совершенстве владела немецким, французским и английским языками). На самарском складе компании Эрландера можно было приобрести новейшие сепараторы для сортировки зерна, куклеотборники, настоящие швейцарские шелковые сита, впрочем сита можно было приобрести и бронзовые и стальные. Престижным считалось поставить на свою мельницу и знаменитые французские жернова марки «Экстра», «Специаль», «Брилиан». Между прочим эта престижность помогала резко улучшить качество смолотой муки. Французские жернова были лучшими в Европе, это знали все. Любопытно, что во время войны с Англией, Наполеон наложил запрет на вывоз жерновов, что неизбежно должно было ослабить противника. Но какие бы технические усовершенствования не ставили на мельницах, в конечном счете, многое зависело от мастерства мельников. Его профессиональный опыт, интуиция помогали добиться высокого качества муки. На I съезде мукомолов России один из участников сказал: «У нас мукомольное дело действительно стоит таким образом, что собственник мельницы находится в действительной зависимости от своих крупчатников, людей малограмотных, самоучек, которые путем практики так изощрили свое чувство осязания и зрения, что поражают всех, потому что нельзя не удивляться, что человек производит такой товар, лучшего которого нельзя пожелать... Это особенность всякого русского человека...» Хорошая мука должна была быть сухой, мелкозернистой и не сильно охлаждать погруженную в нее руку; сдавишь в руке горстку муки — образуется комок, сейчас же распадающийся при разжимании. Хорошая пшеничная мука в тонком слое должна быть желтовато-белой, а ржаная — серовато-белого цвета. На вкус чуть сладковатая, без горького и кислого вкуса с приятным запахом. 106 Несмотря на то, что во многих селах были свои мельницы, крестьяне частенько возили зерно на помол к лучшему мастеру в другое село. У таких мастеров на мельнице нередко получались очереди на помол. Приходилось ожидать не одни сутки. А где? Зачастую, к зданию мельницы пристраивался просторный крытый сарай. В нем размещались возы и лошади приехавших крестьян. Иногда строили и помольную избу с широкими лавками и нарами, покрытыми кошмой или дерюгой. Здесь и отдыхали крестьяне, приехавшие на помол в ожидании своей очереди. В избе в углу ставилась русская печь с вмазанным котлом. Почти всегда к услугам был ведерный самовар. В сильные морозы водяные, а в безветренную погоду — ветряки не работали, поэтому приходилось ожидать. В помольной избе обменивались новостями, беседовали о хозяйственных делах. Бывало, что какой-нибудь прижимистый мужик начнет осторожно высказывать, что дескать мельник многовато берет за помол. На это непременно напомнят, что «не ворует мельник, а люди сами носят» и перейдут к другой теме разговора. И сказку здесь расскажут и песню попоют — все бывало здесь. Хозяин уехал на мельницу, а дома его ждут с нетерпением. В холодных сенях стоит наготове большой ларь — деревянный ящик с откосом и навесной крышкой — здесь обычно хранили муку, а для разных ее сортов и видов в ларе 107 было несколько отделений. Теперь уже, наверное, только глубокие старики помнят названия сортов муки — «сеянка», «крупчатка», «вальцовка», качество и название зависело от размола. Все сорта вырабатывались только на совершенных паровых механических мельницах. Самый лучший первый сорт назывался крупчаткой, в народе, кстати ее называли конфетной. Такая мука готовилась только в России и преимущественно из твердых сортов пшеницы. Все попытки выращивать твердую пшеницу для крупчатки в Западной Европе оканчивались неудачей, через 2—3 года семена на Западе теряли свои лучшие качества. Чтобы выращивать твердую пшеницу, необходим сухой континентальный климат. Когда крупчатку хорошо отсортировывали, то на ней почти не было мучной пыли. Она менее других сортов была гигроскопична, более способна к хранению и давала больше других припека. Иностранные пекари не умели обращаться с крупчаткой, видимо, этим и объясняется ее небольшой экспорт за границу. Совсем не случайно великий русский ученый Д. И. Менделеев писал, что «русские крупчатники употребляют несколько способов для получения лучших сортов белой муки, которая у нас выходит едва ли не лучше, чем где-либо в других местах Европы». Второй сорт назывался «первач», хотя специалисты различали в нем два раздела: первый первач или крупчатка, второй руки (второго размола) и второй первач или подрукавная мука. Третий сорт, самый низший, назывался выбойная мука. Она обычно шла для приготовления пшеничного хлеба и пряников. И самый худший сорт пшеничной муки назывался «баламутка». Она в продажу не шла, а употреблялась на корм скоту. Да и вырабатывалось «баламутки» мало. В процентном отношении к концу 19 века крупчатку мололи 32 процента, выбоиной муки — 36 процентов, «баламутки» только 13 процентов. Ржаная мука изготовлялась 6-ти сортов: первый сорт — самый низший — назывался «обыкновенная мука» или «поперечная», второй — «обойная», третий — «обдирная», четвертый — «ситовая», пятый — «сеяная» и шестой, самый лучший сорт назывался «пеклеванная мука». Привезенная с мельницы и ссыпанная в ларь мука поступала теперь в полное распоряжение хозяйки дома. В народе не зря говорили, что «по сусекам глядя и месили квашню». Все ждали свежего хлеба из муки нового урожая. Выпечка хлеба всегда была событием в доме, а из муки нового урожая тем более, хотя пробу с муки нового урожая уже снимали 29 августа, когда в селах праздновали третий Спас, так называемый ореховый. Этот день отмечали обязательно пирогами из нового урожая. Для этого небольшое количество зерна нового урожая мололи на не108 больших ветряных мельницах или в крайнем случае — на ручных домашних мельницах. Некоторые пробовали испечь хлеб из свежайшего помола, урожая «нонего» года. Испеченный из такой муки хлеб назывался «хлеб из новины». Он имел свой особый, ни с чем не сравнимый истинно русский дух и вкус. Его и представить не может современный городской житель, впрочем и деревенский тоже. Но опытная хозяйка крайне редко соглашалась печь хлеб из свежемолотой муки. Он, не смотря на все старания, редко бывал пышным, пористым, да и цвет у него был невзрачный. Мука должна была спокойно полежать — созреть. Если побелела — значит созрела. Мука становилась более светлой, чем она была сразу после помола. Это было видно на глаз. Пшеничную муку различного качества выдерживали около месяца, ржаная мука созревала быстрее. Основная часть еще не обмолоченного хлеба лежала в овинах, ригах. Зерно должно было полежать после уборки — дозреть, а с другой стороны — у крестьянина было невпроворот другой работы: готовились к зиме. По обычаю с 3 октября, когда праздновали Астафия, начинали работать ветряные мельницы. Вот с этого дня новый хлеб полностью начинал господствовать на столе. Вечером до захода солнца самая опытная в доме хозяйка начинала готовить квашню. Залив в квашню, или, как у нас говорили, «в дежу» теплой воды, клали дрожжи, засыпали мукой и ставили в теплое место, обязательно покрыв чистым полотенцем. К утру следующего дня тесто подымалось и его начинали вымешивать, что кстати было трудоемким делом. Вымешивали до тех пор, пока оно не начинало отставать от квашни и от рук и снова ставили в теплое место, чтобы тесто «подошло». Пока тесто «подходило» главное внимание уделяли печке. Необходимо было хорошенько вытопить русскую печь, для чего старались взять сосновые поленья, ибо они давали длинное пламя, хорошо обогревавшее весь свод печи. Да и выложить дрова в печи тоже важно было умеючи. От опыта и мастерства хозяйки зависело определить момент, когда следовало выгрести жар и мокрым мочальным помелом замести пол. Некоторые определяли готовность печи следующим образом: на заметенный под бросали горсть муки и наблюдали: если мука обуглится — все в порядке, а если загорится или затлеет, надо снова смочить помелом и снова горсть муки бросить... На подметенный под некоторые хозяйки клали капустные или дубовые листья, бывало что и лопухи, а третьи просто без них. 109 Когда печка была готова, из подошедшего теста делали караваи, слегка смачивали их теплой водой, чтобы корочка была лучше и деревянной лопаткой «сажали» в печь. Теперь надо было ждать — можно было присесть на лавку, поскольку существовала примета «поколе хлеб в печи, не садись на печь — испортится». Опытная хозяйка знала момент, когда хлеб надо было вынимать из печи. Уважающая свое мастерство хозяйка не могла себе позволить вынуть один каравай для пробы, поскольку народная примета гласила, что «когда один хлеб вынуть раньше прочих и разрезать его, то все хлеба испортятся». Для того, чтобы определить, готов ли хлеб, вынимали его из печи, взяв в левую руку, постукивали снизу, хорошо пропеченный хлеб должен был звенеть как бубен. Вынутый из печи, душистый, впитавший жар печи, хлеб клали на стол, покрывали чистым полотенцем, слегка сбрызнув водой, давали отдохнуть. Боже упаси вынести хлеб в сени, в холодное место, его можно было ставить только тогда, когда он совершенно остынет. За столом хозяин дома, отрезав от каравая горбушку, давал его самому маленькому, самому любимому. Бережно с уважением относились раньше к хлебу. Существовало поверие, что все куски и крошки, которые человек выбрасывает, за ним подбирает черт. Если после смерти человека выброшенный им хлеб будет весить больше, чем он сам, то 110 черт заберет его душу. Хлеб пекли разный — в зависимости от достатка семьи, времени года и от мастерства хозяйки. Семья могла побаловаться хлебом и лимонным, и маковым, и с шафраном, и с изюмом. Но это бывало в редких случаях и в отдельных семьях. Более распространенным был хлеб пшеничный. В старые времена пшеница почиталась благородным хлебом, доступным не на каждый день, а как приятное дополнение. Основным хлебом среди крестьянства был ржаной. Недаром люди говорили: «пшеничка кормит по выбору, а матушка — рожь — всех дураков сплошь». Были знакомы ставропольские крестьяне и с различными добавками к муке. Местность наша заселялась выходцами из различных уголков России, и люди приносили свои традиции, приемы обращения с мукой и хлебом. Еще в 1788 году русский ботаник Н. М. Максимович-Амболик рассказывал о добавках в хлеб «картофельной муки»: «Хлеб из равной части земляных яблок (так в те времена называли картошку) и пшеничной муки спеченной, бывает весьма бел, вкусом приятен и полезен. Он имеет и еще отличительное свойство, что не скоро плесневеет и чрез несколько месяцев сряду сохраняется без всякой порчи особливо, когда земляные яблоки, сперва в воде разваренные, бывают смешаны с пшеничной мукой и пивными дрожжами, то такое тесто вскоре киснет и немедленно поспевает к тому, что оное печь можно. Такой хлеб наипаче для мореходов, в отдаленный путь отправляющихся весьма годится». Но более распространенной добавкой для ставропольского крестьянина была лебеда. Про нее еще в конце 18 века говорилось, что «лебеда — трава своими семенами и листьями составляет пособие в голодное время: высушив их, толкут и с прибавкой муки пекут хлеба». Это назывался «голодный хлеб» и многие наши земляки с ним знакомы. Представьте себе черный каравай, напоминающий, по словам очевидцев, ком земли. Корка его трещиновата и легко отделяется от тяжелого мякиша. Хлеб этот был соленый: пекари старались солью отбить неприятный привкус. Чисто лебедовый хлеб выпечь не удавалось — он попросту разваливался. Поэтому во всяком каравае присутствовала толика ржаной муки. И хотя химический анализ показывал в таком хлебе много клетчатки, усваивался он плохо. Но это бывало в голодное время, а такое случалось не всегда. И закончить рассказ о ставропольских мельницах, муке и хлебе мне хочется словами известного русского ученого К. А. Тимирязева, который говорил: «Давно замечено, что мы не обращаем внимания на самые замечательные факты потому, что они слишком обыкновенны. Многим ли действительно приходила в голову мысль, что ломоть хорошо испеченного пшеничного хлеба, составляет одно из 111 величайших изобретений человеческого ума». Извозный промысел Во многом уклад Ставрополя — волжского провинциального города — был тесно связан с Волгой. Это была единственная нить, связывающая город с внешним миром. Зимой, когда Волга замерзала, замирала и жизнь в Ставрополе. А летом отправляли грузы по Волге и принимали гостей. Как курортная местность Ставрополь жил «туристским бизнесом» и всем, что было связано с ним. А пристань располагалась в нескольких верстах от города. Приезжие добирались до города с помощью извозчиков. Тогда извозчики, перевозившие пассажиров, назывались легковые. В Ставрополе было три точки, где концентрировались стоянки извозчиков: на пристани, на дачах возле курзала и на Базарной площади. Здесь они поджидали желающих воспользоваться экипажем. К каждому приходу парохода на пристани стояли наготове извозчики. Они были своеобразной визитной карточкой города и первыми его экскурсоводами. Они первыми встречали приезжающих отдыхать на дачах. Владельцы номеров и сдающие комнаты приплачивали извозчикам, чтобы они возили пассажиров именно к ним. Посему извозчики всегда прекрасно знали, кто в данный момент сдает квартиру или комнату и по какой цене. Между собой извозчики различались по достоинству и квалификации. Были среди них одноконные «лихачи», другие прозывались за свою специальность — «ночные». Свирепого вида, но добродушный Кузьмич — мужчина, весь заросший, специализировался на встрече ночных пароходов — его звали «ночным». Сухонький и благообразный Прохор Нестерович, больше всего любивший свою выездную пару, был в разряде «голубей со звоном». Но в основной своей массе ставропольские легковые извозчики были обыкновенные «ваньки» с плохим выездом. «Ваньками» называли местных обывателей или крестьян, приходивших в город после окончания полевых работ со своей лошадью на заработки. Их рабочая лошадь, взятая из-под сохи, была слабой, да и упряжь была плохая, наполовину из веревок, а то и вовсе «мочальная». Такие извозчики были дешевы, и ими пользовались менее обеспеченные жители города и его гости. Эти зимние извозчики устраивались где-нибудь у знакомых на окраине или на постоялом дворе. Оставив дом в деревне на полгода и более, они рассчитывали зимой заработать в городе, чтобы летом вернуться к землепашеству, но эти надежды часто были тщетными, т. к. не выдерживали конкуренции со стороны городских извозчиков. Иногда зимних «ванек» называли презрительным прозвищем «гужеед». Гужи плохой упряжи часто рвались от нагрузки, отсюда и прозвище «гужеед». 112 Приехав летом 1870 года в Ставрополь для работы над картиной «Бурлаки на Волге», известный русский художник И. Е. Репин вспоминал: «До города верст пять по луговой отмели, лихие, воровского вида извозчики с веревочной упряжью, топорными тележками катили нас на паре, как сумасшедшие. Усевшись попарно (художников было четверо), третьего извозчика мы взяли для вещей и старались не упускать из виду своих сундуков и чемоданов». Прошло немало лет, и мало что изменилось на ставропольской пристани. Летом 1908 года одна гимназистка оставила в своем дневнике такую запись: «Пароход загудел и стал подходить к небольшой деревянной пристани с аляповатой доской с надписью «Ставрополь». Забросили чалки, притянули пароход... ...Мы очутились на берегу, а пароход уже отходил. Перед нами была песчаная полянка с чахлой травой. Тут же шла дорога, и уходила она в сосновый лес. Весеннее половодье уже сошло, и пароходы теперь к городу не подходили, а останавливались в местечке Крутик, верстах в 4-х от города. Впрочем, у дороги стояли два-три извозчика. Наняли двоих. В то время в Ставрополе извозчики имели дрожки, на которых садились боком по два человека с каждой стороны... Дорога шла сосновым лесом, дорога мягкая, лесная и песчаная, но пересеченная железными корнями деревьев, на которых экипажи подпрыгивали и мы боялись слететь со своих мест». Легковыми извозчиками могли быть только лица мужского пола не моложе 18 лет — это в Ставрополе, а в некоторых городах и с 17 лет. Впрочем, из-за этого требования никогда не было осложнений, так как контингент извозчиков обычно составляли пожилые люди. Не имели права перевозить пассажиров люди дряхлые, глухие и увечные. Кто желал перевозить пассажиров в городе, должен был уплатить небольшой налог и получить разрешение городской Управы. Мало того, необходимо было иметь справку о благонадежности от начальника уездной полиции. Так что, человек, замеченный в пристрастии к спиртному, или какого-нибудь буйного и драчливого нраву, не мог получить разрешения на занятие извозным промыслом. Человек, занимавшийся извозом, получал в городской Управе два металлических номерных знака. Один прибивался на видном месте экипажа, а второй обязательно показывался пассажиру, но большинство извозчиков пришивали второй знак-номер у себя на спине, чуть пониже воротника. А извозчику, занимавшемуся перевозкой грузов (ломовой извозчик), прибивали такой же знак на дуге. Ставропольская городская Управа строго следила за работой извозчиков, регламентировала их работу особыми правилами. В них, в частности, говорилось, что «по требованию пассажиров подавать экипажи по очереди, а не бросаться в карьер или вскачь по несколько экипажей враз». Такие извозчики «не должны собираться по несколько че113 ловек вместе и не обращаться с предложением услуг к приходящим». Извозчику запрещалось садиться внутрь экипажа и слезать с козел на главных улицах. С козел можно было сойти только возле трактира или в месте пойки лошадей. Те, кто хотя бы немного знаком с работой современных такси, без труда обнаружат здесь аналоги. В больших городах, как Москва и Петербург, от извозчиков требовалась обязательная одежда — своеобразная униформа. Обычно это была синяя суконная поддевка до пят, с завышенной талией и множеством складок сзади. Такую одежду называли «волан». «Волан» подпоясывался матерчатым поясом, свитым жгутом. Такой волан был сзади неимоверно толст, так как подбивался ватой, чтобы предохранить спину извозчика от ударов ботинком или сапогом нетерпеливых седоков. Профессор В. В. Розанов высказывался в 1909 году по этому поводу следующим образом: «Вы замечали художественный вкус у русских, у самых что ни на есть аристократических русских людей, приделывать для чего-то кучерам чудовищные зады... Что за идея? Объясните. Но должна же быть какая-то историческая тенденция, «мировой» вкус, что ли...» Как видим, идея «чудовищных задов» была проста — защитить кучера от синяков и шишек. На голове у извозчика был специальный (он так и назывался — извозчичий) цилиндр. От обычного цилиндра он отличался тем, что был значительно ниже и поля его, менее загнутые вверх, чем обычно, обшивались лентой. Цилиндр был из фетра, реже из велюра и всегда черного цвета. Опоясывала его широкая репсовая черная лента с медной или никелированной пряжкой. Весь его наряд завершали сапоги. При всем своем провинциальном стремлении всегда подражать столичному ставропольская городская Дума не сочла нужным требовать от извозчиков обязательной такой одежды. Здесь вполне демократично разрешали пользоваться любой одеждой, лишь бы «кучерская одежда не была изорвана, а заплатки были бы одного цвета». Поэтому нередко можно было видеть «ваньку», одетого по-крестьянски в простой серый зипун, подпоясанного обрывками вожжей, в овчинной шапке, сменявшейся летом на высокую поярковую шляпу «гречником». Непременным атрибутом извозчика был кнут, небрежно заткнутый за голенище сапога. Впрочем, перед самой революцией какой-то приезжий, купив в Ставрополе экипаж и занявшись извозом, пытался носить извозчичий цилиндр. Его сразу же прозвали «столичная штучка», хотя никто не знал, откуда он приехал. Кроме того, что он надел извозчичий цилиндр, он буквально «убил» местных обывателей тем, что сзади на кушаке повесил большие карманные часы в кожаном футляре и металлическую коробочку для использования в качестве пепельницы. Пассажир мог видеть время на часах у 114 сидящего впереди извозчика и сбрасывать пепел в пепельницу, висящую на кушаке. Подобного «сервиса» Ставрополь еще не знал. Главным врагом извозчиков была городская полиция, которая осуществляла контроль за их работой. Если принять во внимание то, что полиция тогда брала беззастенчиво взятки, то легковые извозчики были для полиции своеобразной «дойной коровой». Ведь можно было придраться ко всему: к худому кафтану, к плохой полости, к поцарапанному экипажу, к не прибитому на место номерному знаку, к случайной остановке в неположенном месте и т. д. И за все «хабарили», то есть брали в карман гривенники и двугривенные. Начнешь протестовать, будет «себе дороже» — отправят в участок, да посадят в каталажку на сутки, не давая возможности накормить и напоить брошенную на дворе лошадь. Что же касается извозчичьих прав, то они были столь незначительны и зачастую иллюзорны, что можно скорее говорить о бесправии. Состоятельные дачники пользовались услугами извозчиков, чтобы совершать прогулку по окрестностям города, на базар, в магазин, чтобы прикупить необходимые вещи. Некоторые пассажиры запоминались извозчикам. Супруга генерал-лейтенанта Григорьева Ванда Антоновна ежегодно отдыхала на ставропольских дачах и, естественно, пользовалась услугами извозчика. Но возили ее извозчики без особой охоты: платила она неплохо, но категорически запрещала при ней выражаться нецензурно. А извозчики жаловались, что «нам без ругани никак нельзя, ругань у нас заместо покурить». Как всегда немало желающих воспользоваться услугами извозчика было на Базарной площади, где располагалось четыре трактира. Посетители, изрядно перебрав, могли заплатить и подороже, хотя и «куражу» от них было немало. Один из извозчиков в ожидании пассажиров рассказывал своим приятелям: «Я ему, как барину, подаю, а он мне холерный говорит: «Извозчик, вокруг фонарного столба и обратно, два часа подождать!» Я осерчал и отвечаю: «Почему и нет, положишь мне серебряну полтину, вокруг тумбы прокачу тебя, скотину!» Хорошо отработал? Он и номера не успел записать. Перед барыней ему больно стыдно было. А она: «хи-хи» да «ха-ха». Вот как бывает в езде...» И хотя извозный промысел был частным предпринимательством, городские власти от этого не стояли в стороне. В частности, ставропольская городская Дума 15 июня 1901 года определила высший предел платы легковым извозчикам. За проезд с пристани в город брали с пассажира 20 копеек, а если в экипаж садились двое, то по 15 копеек с каждого. За багаж брали 2 копейки, а за ручную кладь — 1 копейку. Час езды по городу или просто пользование экипажем обходился клиенту в 50 копеек. Извозчику запрещалось требовать денег сверх положенной таксы, но езда по соглашению ниже этой таксы разрешалась. Впрочем, для 115 езды в некоторые пункты такса была не установлена (например, в Зеленовку), поэтому пассажир не имел права приказывать ехать туда. Во всех остальных случаях извозчик обязан был беспрекословно везти нанимающего. Надо заметить, что сама жизнь приучала извозчиков быть хорошими психологами. Они всегда знали, с какого пассажира сколько взять «сверху». Если везли супружескую пару, с явным лидерством супруги, то бесполезно было и заикаться о повышении тарифа. Другое дело, если в экипаж садился кавалер с молоденькой барышней, в этом случае всегда брали больше. Мало кто желал торговаться при барышне. Степенному господину с достатком также говорили: «Перевезли аккуратно, прибавить бы надо, господин хороший! Всего-то и не хватает на троих с закуской полтинника». Улыбался пассажир и добавлял. Извозчики понимали и другое, что пассажир охотнее выберет того, чей выезд побогаче, более ухоженный, лошади повеселее. Поэтому у некоторых сбруя на лошадях украшалась металлическими бляхами или гвоздиками, дугу старались обязательно покрасить. Особое внимание уделялось самому экипажу. Обычно извозчики в Ставрополе ездили на дрожках или на пролетках. Дрожки представляли собой легкую каретную повозку 116 без кузова, передок и задок которой был связан дрогами. Позднее извозчичьи дрожки заменялись пролетками с откидным половинчатым кузовом и на рессорах. Как правило, экипажи были черного цвета, снаружи покрытые лаком. Помните, как Л. О. Утесов пел: «Я коляску свежим лаком покрывал». Сиденье и спинка были покрыты сукном, обычно синего цвета. Это был любимый цвет извозчиков. Такого же цвета, как обивка сидений, было обтянутое накладное мягкое сиденье на козлах (место кучера) и откидные скамеечки. Ноги седоков от дождя и ветра прикрывал кожаный фартук. Нижний край фартука был наглухо прикреплен к задней стенке козел, а верхний — имел специальные два отверстия, при помощи которых он закреплялся за медные кнопочки к поручням сиденья пролетки. В хорошую погоду фартук сворачивался и привязывался двумя ремешками к задней стенке козел. Таким же фартуком прикрывались и ноги кучера. Зимой колесные экипажи заменялись санями. Небольшие, низкие и весьма уютные сани были не столь открытыми и застегивались наглухо полостью для защиты ног седоков от холода. Различались сани городские и деревенские. На городских санях кучерские козлы устанавливались несколько выше, чем сиденье для пассажира. Передняя спинка была поднята до пояса кучера, а сзади сани имели высокую спинку, часто сплетенную из камыша. Городские сани нередко отличались тонкой и изящной отделкой. Для дальних зимних переездов в России издавна применялся возок — кругом закрытая, как карета, дорожная повозка на полозьях с дверками и окнами. Деревенские сани были немного проще и дешевле, чем городские. В городе использовалась одна из разновидностей деревенских саней — пошевни или обшивни. Это были широкие легкие дорожные сани с кузовом, низким сиденьем для одного-двух пассажиров, облучком в виде дощечки для кучера и отводами (двумя боковыми брусками, которые препятствовали опрокидыванию саней). Сани без отводов назывались дровнями, а с отводами — розвальни. Широкие деревянные полозья не имели в отличие от городских саней железных подрезов. Было бы ошибкой считать, что извозчики были всеобщими любимцами в Ставрополе. Нет, многие не любили рядовых извозчиков за их грубость, за запрашивание неимоверных цен, за развязность и слишком свободное обращение к проходившим женщинам. Иногда они с «шиком» проезжали по нешироким ставропольским улицам, что перепуганные куры разлетались в разные стороны. В извозчике сочеталось неожиданное смешение двух культур: деревенской (провинциальной) и городской (уличной). Несомненно и то, что на них накладывалось и общение со своими клиентами: загулявшимися приказчиками, мелкими 117 жуликами, стремившимися показать свой «лоск». Впрочем, видимо, это характерно для многих профессий, связанных с обслуживанием людей. Любопытные заметки о ставропольских извозчиках оставил известный путешественник и этнограф Николай Николаевич Оглоблин, побывавший в нашем городе в 1916 году. «Одно уже знакомство со ставропольскими извозчиками чего стоит!.. Говорят, что для них установлена городом такса. Может быть, но извозчики ее не признают и дерут с дачников, сколько пожелают. Еще весной они не так страшны: пароходы тогда пристают к самому городу, а от него одной рукой подать до курорта. Но летом пристани переносятся за 5 верст, на пустынный берег (есть несколько грязных чайных и лавочек), где извозчиков бывает мало, и они берут дороже. Когда я высадился с парохода в конце июня, на берегу было всего два извозчика, а на мою долю не было. Матрос сложил мой багаж на песочек, и я остался в большом недоумении... К счастью, к отвалу парохода новый извозчик кого-то подвез, и я захватил его. Как обратный, он взял с меня еще милостиво — 80 копеек. Обычно же они берут вдвое дороже. В конце июля и начале августа, когда начинается разъезд дачников, за отвоз на пристань извозчики берут 2 рубля и больше, да и достать их бывает трудно, надо заказывать за день-два. В обеспечении заказа извозчики дают заказчику двухгривенный вместо своей бляхи...» Легковые извозчики, чувствуя на себе клеймо «обслуги», в свою очередь с высокомерием и пренебрежением смотрели на извозчиков, занимающихся перевозкой грузов. В зимнее время, когда лошадь была особенно не занята в хозяйстве, то, чтобы подработать, крестьянин занимался извозом. Это был дополнительный заработок, который никогда не был лишним в крестьянском бюджете. По переписи 1884 года, в Ставропольском уезде этим промыслом занималось 1.085 человек. Обыкновенно подвозили муку, зерно к торговым центрам. Плата производилась за пуд веса. Характерной особенностью было то, что, в основном, крестьяне подряжались возить на небольшие расстояния. На дальние расстояния подряжаться было невыгодно. Судите сами. Средний крестьянский воз, с которым в состоянии была справиться лошадь, не превышал 22 пуда (редко 25 пудов), а самое дальнее расстояние, на которое подряжался крестьянин, 95 верст. За 30—35-верстное расстояние крестьянин брал от 3 до 3,5 копеек с пуда веса при своих харчах. За 95-верстное расстояние брали по 7 копеек, следовательно, в первом случае крестьянин зарабатывал на одну лошадь от 66 до 78 копеек, во втором — 1 руб. 54 копейки. Но если вычесть отсюда издержки в дороге на прокормление себя и лошади, то получится, что в первом случае чистая прибыль составляла от 51 до 63 копеек в день, а во втором случае — лишь 23 копейки в день. Короче го118 воря, этот извозный промысел не составлял особенной выгоды крестьянам. Часть крестьян занималась только целенаправленным подвозом грузов к пристани. Таких в Ставропольском уезде насчитывалось 171 человек. Для этой категории извоз тоже составлял подсобный заработок, так как они работали, в основном, весной, когда начиналась навигация и погрузка товаров на баржи. Несколько свысока смотрели легковые извозчики на ломовых извозчиков, поскольку они перевозили тяжести, громоздкие предметы. Как правило, это были мужчины среднего возраста, физически крепкие, спокойные и рассудительные в отличие от франтоватых легковых, ломовые чаще и охотнее закладывали «за воротник». Но раз в год легковые и ломовые извозчики закладывали вместе. Это было 31 августа — в день святых мучеников Флора и Лавра. В народной мифологии эти святые были покровителями лошадей. А для извозчика лошадь была единственным и верным помощником, от здоровья и силы лошади зависело благополучие извозчика. Они любили говорить: «Лошадь человеку — крылья». В день Флора и Лавра лошадей не заставляли работать. С утра 31 августа извозчики приводили своих лошадей на Соборную площадь, здесь их кропили святой водой, а потом они весь день «отдыхали». В этот день их старались подкормить чем-нибудь лакомым. Сами извозчики собирались в одном из трактиров на Базарной площади и отмечали праздник. Неотложную работу на лошадях в этот день выполняли возчики из мусульманского населения. Вполне естественно, что извозным промыслом было невозможно заниматься без хорошей лошади. Для перевозки грузов между населенными пунктами и подвозом их к пристани проблем не возникало; здесь использовались обычные лошади из крестьянского хозяйства. Крестьянские рабочие лошади, как известно, являлись необходимым условием самостоятельного сельского хозяйства и служили важнейшим признаком хозяйственной прочности двора. Лошадь была выше всех почитаемых и ценимых животных в каждом крестьянском дворе. Для нее и «звание» существовало в зависимости от того, где ее использовали: «кляча воду возит, лошадь пашет, конь под седлом». Однако мало кто держал в хозяйстве лошадей «на особь» — верховых, выездных, рабочих. Чаще всего лошади использовались во всех нуждах. В 1883 году в Ставропольском уезде на каждый крестьянский двор в среднем приходилось по 2 лошади. Более конкретно: в Ставропольском уезде 27,5% крестьянских дворов имели 1 лошадь, 27,1% — 2-х лошадей, 13,9% — по 3 лошади и 14,5% крестьянских дворов — более 3-х лошадей. Это были обыкновенные рабочие лошади. Гораздо сложнее было с породистыми, чистокровными лошадьми. В помещичьих имениях таких лошадей было 119 мало. Государственных конезаводов в Ставрополе не было, а везти лошадь на случной пункт было далеко и накладно. Но тем не менее для легковых извозчиков приличные лошади находились. Их можно было приобрести на ярмарках и базарах. На ставропольских базарах средняя цена лошади была 30 рублей. Очень хорошую лошадь можно было приобрести за 50—70 рублей, немного похуже — за 40 рублей. Средняя крестьянская лошадь стоила на базаре 20—30 рублей и плохонькая — 15 рублей. Чтобы покупать лошадь на рынке (впрочем, это относится к любому товару), необходимо было или самому элементарно разбираться в лошадях, или с помощью бывалого человека. Лошадиные барышники процветали на ставропольских базарах. Чтобы старая лошадь казалась молодой, барышники прежде всего выжигали на передних зубах лошади небольшие ямочки, какие бывают у молодых лошадей. У старой лошади губа отвислая; барышник, чтобы этого не было, колет заранее губу иглой у лошади перед продажей или намазывает ее чем-нибудь жгучим, а при продаже постоянно ее задевает, вроде бы нечаянно, как говорили «бередит», и та подтягивала губу. Надглазные впадины у старой лошади большие и глубокие; чтобы этого не было, барышник делал прокол в этой впадине и через соломинку или тонкое перо надувал глазную кожу. Невозможно перечислить всевозможные факусы барышников, но их было ничуть не меньше, чем на современном автомобильном рынке. Нередко на этих базарах продавали и ворованных лошадей. Конокрадство было сильно развито в ставропольских селах. Только за 1882—1883 годы было украдено 1.057 лошадей. Этим «промыслом» грешили и ставропольские жители, и проезжие цыгане, но, в основном, этим занимались жители татарских сел, в частности, Бритовки, Урайкино и других. Причем всегда конокрады брались «отыскать» лошадей за выкуп. В селе Благовещенский Сускан осенью 1883 года украдено было 16 лошадей, за которые крестьяне заплатили выкуп конокрадам из татар 250 рублей, а также конокрадов во время переговоров угощали водкой и груздями. В селе Хрящевка крестьяне ежегодно уплачивали цыганам «выкупу» за лошадей около 200 рублей. В селе Чувашский Сускан в 1883 году татары украли 20 лошадей, которым крестьяне заплатили «выкупу» по 9 рублей и споили водки на 5 рублей. Татары отлично понимали святость клятвы и присяги русских крестьян перед образами, поэтому всякий раз, как заходила речь о выкупе лошадей, конокрады заставляли крестьян наедине «побожиться перед образом» в том, что они «не выдадут их начальству». Крестьяне деревни Тимофеевка А. Гребеньков заплатил конокраду в 1883 году выкупу за 4-х лошадей, украденных у него, 30 рублей, Ф. Рядов — за одну лошадь — 5 рублей, М. Лысов 120 и Л. Серов — по 10 рублей за украденных у них лошадей. ...Подзаработав немного денег извозом, крестьянин вновь вплотную приступал к извечному своему занятию — выращивать хлеб. Это они считали своим основным предназначением. Кожевенное производство В середине 19 века в уезде начинает развиваться салотопенный промысел. Это было связано с двумя факторами: первый — в это время скотоводство в губернии достигает своего наивысшего развития. На огромных просторах пастбищ и лугов паслись тучные стада овец и другого скота. К середине 19 века Самарская губерния уже занимает 4-е место по поголовью овец среди 49-ти губерний Российской империи. Между прочим по количеству крупного рогатого скота Самарская губерния находилась только на 33 месте. Это подтверждает мысль о том, что овцеводство приоритетно развивалось среди других отраслей сельского хозяйства. Огромное количество овец дало толчок развитию и производных от этого отраслей: шерстобитное, кожевенное, салотопенное. Наибольшее развитие получило сало топленое, ибо спрос на сало, особенно на зарубежном рынке, был огромен. Россия была единственной страной, поставлявшей сало в Европу, другие страны довольствовались местными возможностями. Как основной компонент для изготовления свечей, сало пользовалось спросом. Учитывая потребности рынка в Ставропольском уезде, возникают салотопенные производства, или, как тогда говорили, заводы. С современной точки зрения слово «завод», наверное, громко сказано, поскольку салотопенные заводы представляли собой мелкое кустарное производство. Снятое животное сало неочищенное, необработанное называлось сырец, а растопленное и очищенное — топленым салом, остатки топления — шкварою. Технология производства сала была простейшей. В большой котел с водой, когда он закипит, клали сало сырец. В кипящей воде сало растапливается, а рабочий черпаком собирает его в специальный отстойник. Там его очищают через сита и разливают как готовый продукт в бочки для отправки на рынок. По качеству сало делилось на 11 сортов. Самым лучшим и естественно самым дорогим на рынке было козье сало, оно чистое белое, отличалось твердостью, то есть качествами, которые особенно ценились на рынке. Но в 1871 году на единственном в Ставрополе салотопенном заводе его не производили, из-за отсутствия сырья — коз. В основном у нас вырабатывалось баранье сало, оно было качеством похуже, цветом потемнее. Вообще качество, в первую очередь, определялось сырьем. У старых животных сало потемнее, чем у молодых, коровье сало было темнее, 121 чем баранье. Чтобы повысить выход топленого сала, его предварительно замачивали в 2%-ном растворе серной кислоты, раньше иногда для этого использовали загнившую мочу. Условия работы на салотопке, или, как ее называли салгане, были очень тяжелые: жарко, влажно и вдобавок очень неприятный запах от переработки. Все это представляло серьезную угрозу для здоровья рабочих. Своих рабочих хозяин салгана кормил три раза в день наваристыми щами и кашей, отпуская ежедневно по 4 фунта баранины на человека и заставлял работать при этом с 5 часов утра и до 8 часов вечера. В основном у нас вырабатывалось баранье сало: желтое, мыльное и темное. Желтое сало было двух сортов: первое, снятое из котла, называлось одножарным, а из остатков — двухжарным. Затаренное в бочки сало отправлялось по Волге в Санкт-Петербург на специальную биржу, а оттуда — к иностранным потребителям. Русское сало в среднем продавалось в Петербурге по 4 рубля за пуд. Полученная выгода заставила расширить производство, поэтому в 1872 году на ставропольской салотопке вместо одного рабочего уже трудилось 4 человека, вдобавок к этому, в уезде стало 5 салотопенных заводов с 24 рабочими. Однако, дальнейшее развитие салотопенного производства в Ставрополе не получило своего развития из-за изменения конъюнктуры на рынке. В Европу хлынул поток пальмового масла. Оно было похожим на коровье, оранжевого цвета и что немаловажно с запахом фиалки. В производстве мыла оно было лучше животного и намного дешевле. Так, пальмовое и кокосовое масло стало вытеснять с рынков русское сало. Вдобавок к этому, на европейских рынках появилось более дешевое сало из Австралии (если русские продавали по 4 рубля за пуд, то торговцы из Австралии — по 2 рубля 65 копеек). А с появлением керосинного, газового и электрического освещения спрос на сало, как исходного продукта для свечного производства, совсем упал. В соответствии с этим поголовье овец стало сокращаться, пастбища стали распахиваться, чтобы выращивать на них твердые сорта пшеницы, выгода от которой была выше, чем от торговли салом. Близко к предпринимателям, занимавшим выгонкой сала, примыкали свечносальные заводики. Их в Ставрополе было 3, но они изготовляли продукцию почти в два раза больше, на 1.800 рублей. Два подобных заводика действовали в уезде, но на них работало 5 человек. Развитие салотопенного производства дало толчок и для развития кожевенного дела. Одно из старинных ремесел человека — обработка шкуры животного имела богатые традиции среди населения. Вообще, чтобы довести шкуру до товарного вида, с ней работало много людей различных специальностей. 122 Превращение шкуры животного в кожу состоит из ряда процессов, из которых самым главным является дубление, т. е. пропитывание шкуры материалами, которые собственно и делают шкуру кожей. Поступающие в обработку шкуры прежде всего подвергаются размачиванию в воде, профессионалы называют этот процесс «отмочкой». Этот процесс продолжался несколько суток, в зависимости от сорта и зависел от свежести шкуры. Отмокшие шкуры затем погружали в зольник — деревянный чан с водой, в котором разведены известь и поташ. В чане помещалось от 50 до 100 шкур; в зольнике они лежали несколько суток. Вышедшая из зольника шкура бывает мягкой и как бы несколько вздутой; в этом виде её растягивают на колоду и «тупиком», т. е тупым ножом мездрят — очищают от грязи, крови и остатков мяса. Затем начинается золение, чтобы удалить волосяной покров, для чего шкуры помещают в известковый раствор. Вынутые из зольника шкуры «вытаптываются» (выжимаются в особом корыте), после чего опять строгают на строгальной колоде стругом. Работа стругом требовала большой ловкости, так как легко порезать шкуру, и производилась очень опытными мастерами. Удалив шерсть, шкуру шакшевали. В начале 19 века «шакшу» приготовляли из смеси теплой воды с куриным, голубиным, собачьим пометом, богатыми солями фосфорной кислоты. Позже, в конце 19 века, вместо шакши шкуры клали на несколько дней в раствор ржаной муки — «кисель». Обработанные вышеуказанным способом шкуры подвергали дублению, то есть окончательному процессу превращения шкуры в кожу. Для этого шкуры пересыпались слоем толченой коры дуба, березы, ивы, ольхи и погружались в чаны с водой; кора засыпалась в чан 3—4 раза дней через 7—8 («первый дуб», «второй дуб» и т. д.). В общем, операция выделки кожи с начала и до конца требовала около 3 месяцев, в течение которых можно было приготовить при одном зольнике и одном чане до 100 шкур. Выдубленные кожи промывали в чистой воде, расстилали на столе, затем равняли и смазывали каким-нибудь жиром, после чего они становились мягкими и нежными. Кожи, не имеющие никаких дефектов, без пятен можно было окрашивать в различные цвета; кожи с пятнами окрашивались в черный цвет и поступали к мастерам, работающим с кожей. А таких профессий было много: шорники, сапожники, перчаточники и другие. Специалисты, работающие с мехом, пушным товаром, назывались скорняками. Процесс обработки и выделывания кожи, носил одну отличительную особенность: вокруг него было полно различных запахов, очень неприятных для окружающих. Недаром тогда говорили, что «от козла пахнет псиной, а от скорняка кислятиной». Кожевенные заводы, а точнее целый ряд громадных 123 чанов местные власти старались расположить на окраинах города, чтобы они «своей вонью не отравляли воздух», но чаще всего им этого не удавалось. Купцы, предприниматели ставили их на собственной земле у своих домов. Такой небольшой кожевенный завод был в начале 1800-х годов у ставропольского купца Мартынова. У него трудился один мастер с подмастерьем и 3—4 рабочих. Выработанные кожи отправлялись на знаменитую Урюпинскую ярмарку в Уральск, другие города, немало реализовывалось на месте в Ставрополе. Как правило, кожевенные заводы ставили вблизи речки, около проточной воды. Необходимой принадлежностью кожевенного завода являлись: печь, зольник и чаны. Число этих чанов и зольников, а также их размеры зависели от размеров производства. На приличных «кожевнях» устраивали несколько больших тяжелых столов и колод для строгания кож. Как правило, устраивался и снаряд для размельчения корья — «толчея». Устройство маленького завода обходилось в 100 рублей и на инструменты и приспособления (кора, известь, поташ, пемза, квасцы, сандал и т. д.) требовалось 200 рублей. В любом месте устройство кожевенного завода не доставляло особых радостей его соседям. В январе 1858 года вновь назначенный городничий Степанов Христофор Алексеевич решил исправить положение с этим делом. Опытный полицейский, он долго прослужил в Вятке, прежде чем был переведен в Ставрополь. Городничий Степанов подал докладную на имя самарского губернатора Константина Карловича Грота, что внутри города есть кожевенные заводы, принадлежащие купцам III гильдии Петру Семеновичу Кузнецову и Степану Борисову «с давнего времени». Городничий доносил, что они нарушили Устав о промышленных заведениях, в частности, статью 41 имея в виду, что по статье 41 «воспрещено строить в городах и выше городов по течению рек фабрики и заводы, вредные чистоте воздуха и воды при домах своих». Доходы от них за загрязнение в городскую казну не поступали, инцидент закончился тем, ставропольская городская Дума решила брать с них налог в 5 рублей ежегодно, начиная с 1853 года. Но в целом городские власти находили «общий язык» с владельцами кожевенных заведений. Самый крупный кожевенный завод в Ставрополе принадлежал Чурикову Павлу Ивановичу; на этом заводе было 5 дубильных, 3 зольных и 1 хлебный чан. Два небольших завода принадлежало братьям Юловым, каждый из них выделывал в месяц 500 овчин 5—6 рабочими. Кожевенными заводами в Ташелке владели Даниловы, Баландин, Кудины. Семейство Мальцевых владело кожевней в Хрящевке. Но несмотря на очевидное неудобство с экологической точки зрения, продукция кожевенников была нужна, и кожевенные заводы продолжали расти и развиваться. В 1871 году в Ставрополе было всего два кожевенных завода, 124 которые за год вырабатывали на 15 тысяч рублей продукции. Между прочим, больше прибыли в то время не давали никакие другие предприятия. На этих заводах работали 14 рабочих, да в уезде еще было 8 заводов с 24 рабочими. К этому еще надо добавить, что были еще и 3 овчинных завода. Они изготовляли овчины для скорняков, которые шили из их тулупы, полушубки, вообще зимнюю одежду. Не все, правда, могли себе «справить» на зиму хороший тулуп, менее состоятельные люди обходились домотканными чапанами, покрашенными кожурой лука. Тулупы и полушубки шили обыкновенно из своих дубленых шкур, выделанных пришлыми скорняками, таких у нас называли «масленниками». За выделку одной овечьей шкуры скорняк брал от 15 до 20 копеек, а готовые можно было приобрести от 80 копеек до 1 рубля, конечно, в зависимости от качества выделки. Полушубок, это, пожалуй, самая распространенная крестьянская верхняя одежда из дубленой и окрашенной овчины белого, черного или красно-коричневого цвета, длиной выше колен, мехом внутрь, иногда крытая сукном, с выкройной спинкой, отрезной юбкой, со сборами ниже талии сзади, со стоячим невысоким воротником, с косыми прорезными карманами по бокам. В начале 20 века краснокоричневые полушубки стали зимней форменной одеждой казаков: крытые сукном защитного цвета — военных шоферов, а укороченные, крытые защитным сукном и отделанные мехом на груди, по борту, полам и рукавам, с большим карманом на груди — зимней полевой форменной одеждой офицеров. Тулупы отличались от полушубков тем, что шились длиннее и были без застежек. В основном шили нагольные, т. е. не покрытые тканью. Покрытые полушубки, как мужские так и женские почти ничем не отличались. Покрытие для полушубка покупали в городе, обычно брали для этих целей сукно, сатин, казинет. Поскольку ткань казинет практически вышла из нашего обихода, да и само слово затерялось, есть необходимость объяснить его. Казинет — это была плотная хлопчатобумажная или полушерстяная одноцветная ткань, употребляемая для верхней одежды среди небогатого люда. У Ивана Бунина в его «Деревне» встречается это слово: «Бараний тулуп, крытый казинетом, служил так давно, что весь пошел лысинами». Но покрывали полушубки и тулупы только состоятельные люди. У бедных же крестьян крытая одежда принадлежала к праздничной одежде. Сшить себе тулуп или полушубок тоже стоило денег. В ставропольском уезде в конце 19 века пошив крытого тулупа с воротником и без строчки (украшение, вышитое нитками) стоило 1 рубль, со строчкой — 1 руб. 20 копеек, крытый тулуп — 1 руб. 70 копеек. Сшить полушубок нагольный без строчки на груди обходился крестьянину в 70 копеек, со строчкой — 1 руб. 30 копеек, а крытый по125 лушубок — в 1 рубль 20 копеек. Товар кожевенников пользовался спросом. В уезде трудилось 13 мастеров-шорников. Они занимались изготовлением конской упряжи. Конечно, далеко не все крестьяне могли себе позволить иметь кожаную упряжь для лошади. Много было мочальной и веревочной упряжи, но хороший хозяин для выездной лошади старался приобрести кожаную. Шорники занимались выработкой сыромятной кожи, кроили ее на ремни, отделывали их и шили из них конскую сбрую и иное конское снаряжение. Нередко, однако, выработка сыромяти доставалась на долю кожевенников, а шорники довольствовались лишь изготовлением самой упряжи и ее украшением. В своем ремесле, впрочем как и в любом профессиональном деле, они использовали приспособления, придуманные за многолетнюю практику этого ремесла. Для нарезания ремней служил особый нож, снабженный дощечкой, переставляемой параллельно лезвию и скользящий во время работы по прямолинейному краю кожи, чтобы ширина выходила неизменно ровной. Для уравнивания толщины, ремень продергивался через особый инструмент, снабженный лезвием, наподобие столярного рубанка, срезывающего все излишнее против толщины, на которую оно установлено. Концы ремней иногда заостряли, «шерфовали», или, как говорили шорники, особым инструмен126 том наподобие рубанка, склеивали, но чаще всего сшивали сыромятными ремешками. Белую кожу натирали белой глиной, а затем выколачивали излишки порошка. Черную кожу натирали смесью сала и ворвани. Иногда, когда сало впитается, покрывали сбрую спиртовым лаком, однако лак способствовал скорой порче кожи. Поэтому лаковую упряжь мог заказать только состоятельный и не очень бережливый заказчик, да и то для «парадного выезда». Более популярной была смазка из нефтяных масел «мазакса», изобретенная генералом В. И. Дьяковым, и с блеском прошедшая испытания в военном ведомстве. Хорошие шорники могли выполнить и другую работу с кожей: сшить кошелек, изготовить чемодан или обшить кожей коляску. Следует заметить, что хороших шорников, делавших упряжь наборной, нередко отличали от обыкновенных. На ставропольских ярмарках место для торговли хорошим шорникам обходилось в 3 рубля, а обыкновенным — в 2 рубля. Заработки шорников были не ахти какие. Если простая узда обходилась мастеру в 40 копеек, узда с набором в 1 рубль, хомут — в 2 рубля, то продавались они соответственно за 45 копеек, 1 рубль 20 копеек и два с половиной рубля. Более массовой была профессия другого мастера, работавшего с кожей — сапожника. Мечтой каждого крестьянина были кожаные сапоги. «Сапоги для мужчины были самым соблазнительным предметом. Никакая другая часть мужицкого костюма не пользуется такой симпатией, как именно сапоги, — писал в рассказе «Бойцы» известный знаток деревни Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк. В основном у нас заказывали простые крестьянские сапоги «гвоздевые» или «выворотные». Сапоги носили несколько лет, поэтому к их заказу подходили особенно тщательно. Как правило, «справляли» сапоги к женитьбе и надевали их по праздникам. Нередко можно было видеть, как празднично одетый крестьянин шел в церковь, а на плече нес сапоги. Подойдя к церкви, на крыльце надевал сапоги и входил в храм. Отстояв службу, опять на крыльце снимал сапоги и шел босиком, а дома обтирал сапоги и клал в сундук. Поэтому и носили сапоги по несколько лет. Получив заказ, сапожник распаривал «разрыхлял» кожу в теплой воде и «тянул» гвоздиками ее на «вытяжной доске». Так называлась доска сапогообразной формы, ее еще иногда называли крюк. Кожу гвоздями растягивали в разные стороны, разглаживали образующиеся складки, до тех порпока они не исчезали. Пока на обоих крюках кожа растягивалась, принимала нужную форму, готовилась другая работа. Особое место в работе сапожника занимала дратва, т.е. нитки, которыми шьют сапоги. Их делал для себя каждый сапожник. Сидя на низенькой табуретке, верх которой был 127 из переплетенных ремней, сапожник «сучил» дратву. 4—6 крепких нитей сплетал в одну и натирал варом, изготовленным из воска и смолы. Такой крепкой дратвой и шили сапоги. Для приготовления голенищ, шили внутренние подкладки, называемые «поднаряд», ставили на колодку и снова тянули плоскозубцами, стягивали дратвой и притачивали подошву. Хорошая подошва делалась из отборной бычьей кожи, которую специально обрабатывали ржаной мукой с солью, чтобы получить «хлебную подошву», отличающуюся тяжеловесностью, жесткостью и большим сопротивлением износу. Подошву прибивали медными гвоздиками, но это не всем нравилось. В частности, староверы не носили сапоги на гвоздиках «ведь в таких сапогах скоморохи плясали». Не носили они и сапоги с подковками: «Коникованы бывают, а мы — люди». В конце 19 века стали подбивать сапоги березовыми гвоздиками. Заготовка их лежала на подмастерьях и своих детях. Высушенные на печи березовые кругляши кололи ножом на тонкие пластинки, заостренные с одной стороны и из них делали гвоздики. Такие березовые гвоздики в сырую погоду разбухали, заполняли свое «гнездо» и не пропускали воду. Прежде чем забить деревянный гвоздик в подошву, для него прокалывали специальным шилом «форштиком» дырку. Прокалывать их надо было строго вертикально, ибо косо вколоченные гвоздики, так называемые «адамовые зубы», держались очень слабо. Редко, кто из мастеров не имел у себя учеников, которых набирали из подростков не моложе 12, но и не старше 14 лет. В большинстве случаев ученик брался на 3 года. Если же ученик жил в одном селе с мастером, то он уже на второй год обучения получал 50—60 копеек в неделю. А если же мальчик бывал из другого села, то мастер обязывался кормить и одевать его и лишь на последнем году обучения (3-м или 4-м) ему платили жалованье 10—15 рублей в год. Вообще следует заметить, что каждый мастер принимал ученика на выгодных для себя условиях, а родители же бывали рады, что сын научится уважаемому ремеслу. После окончания учебы мастер мог пригласить понравивщего ему ученика к себе на работу — наемным рабочим. Как правило, сапожники работали по 13—14 часов в день и за 3 дня могли сшить сапоги. Высшая цена сапог у нас была 5—5,5 рублей. Для женщин сапожники шили свою обувь в форме «котов». Это была теплая, преимущественно женская обувь, обычно на меху, но коты вышли из употребления, примерно, в 1885 году. Коты были заменены полусапожками и ботинками с резинкой, образцы которых привезли солдаты с воинской службы. Примерно, в 1905 году полусапожки в Ставрополе носили преимущественно мордовские женщины, русские же предпочитали ботинки с 128 резинкой. Для шитья ботинок сапожники стали покупать швейные машинки, хотя цена на них была дороговатой для некоторых мастеров — 110 рублей. Но как говорится, «игра стоила свеч»: ботинки на машинке мастер мог сделать за один день, а продавались они по 3 рубля. Дорогие сапоги «на заказ» должны были быть «с морщинкой», с «набором» складок. Чем больше было складок, тем считалось шикарнее. Складки были, примерно, в палец толщиной и имели совершенно правильную форму. Для этого под кожу вшивалась круглая веревка — получалось кольцо; отступая полсантиметра, вновь вшивали кольцо. Таких колец на сапоге было 5—6. Над бедными заказчиками богатеи да и сами сапожники подсмеивались: «сапоги-то с морщиной, а во дворе нет лошади». Модникам и любителям обычно из холостых парней по заказу делали так называемые сапоги «со скрипом». Для этого между подошвой клали березовые «язычки», кусочки тонкой бересты или насыпали сахарный песок. При ходьбе такие сапоги «скрипели», некоторым это нравилось. Для предотвращения скрипа между стелькой и подошвой клали кусочек сукна. А чтобы исправить скрипучие сапоги, прокалывали дырку в подошве, впускали туда немного масла и заделывали деревянным гвоздиком. Некоторые заказывали сапоги с «гамбургскими передами» (лаковые голенища с матовыми головками). Это была кропотливая операция. Сначала кожу, которую нужно было отполировать, тщательно шлифовали куском пемзы, пока кожа не переставала быть шершавой. Далее брали хороший масляный лак, смешивали с голландской сажей. Современному читателю следует пояснить понятие голландской сажи — это глянцевая сажа, получаемая при сжигании бука. В результате смешивания получалась жидкая краска, которой и окрашивали кожу; потом последнюю выставляли на солнце для высушивания, причем тщательно охраняли ее от пыли. Так красили 3 раза, после чего войлоком и мелко протертой пемзой полировали кожу. Только после этого клали поверх блестящий лак. 267 классных сапожников насчитывалось в Ставропольском уезде. Кроме того, по селам частенько бродили так называемые холодные сапожники. Они не имели постоянного помещения и оказывали услуги населению, в основном, ремонтируя старую обувь. Они ходили с мешком и «собачьей ногой» с ремнем через плечо. На «собачью ногу», так называли сапожную лапу, надевали старый изношенный башмак и колдовали над ним. Подбивали подошву, ставили заплатки из обрезков кожи или из «овражины», т. е. выброшенной в мусор обуви. Как правило, холодные сапожники были гораздо ниже по квалификации, чем стационарные. Стационарные в основном шили на заказ и это заставляло их относиться добросовестно к труду — плохо сделаешь тебе персонально больше не будут заказывать. Добрая или худая слава о са129 пожнике, как, впрочем, и о любом мастере, быстро разлеталась по округе. И если тебе переставали заказывать персонально, то приходилось шить на рынок, как тогда говорили «на свал». Работа на безымянного и не конкретного покупателя тоже помогала скрывать огрехи низкой квалификации. Не добившись успеха в шитье сапог на рынок, мастер мог перекочевать в низший разряд сапожников — холодных мастеров. Хотя следует оговориться, что иногда среди бродячих холодных сапожников встречались удивительные виртуозы, лишь стойкая любовь к вину забрасывала таких мастеров в разряд бродячих. Обувью сельского населения занимались и другие мастера — лапотники. Официально в Ставропольском уезде было зарегистрировано 37 лапотников, но это официально, только те, кто профессионально этим занимался. Они могли сделать и расписные из подкрашенного лыка. Делали для «шлепанья» по домашнему хозяйству с завышенными бортиками — их называли бахилки. Почти без сомнения можно говорить, что известная всем Бахилова поляна наверняка была связана с этим промыслом. Фактически же в каждой крестьянской семье был человек, который умел плести лапти. Поскольку этот промысел не требовал тяжелых физических усилий, поэтому являлся доступным не только старикам, но и детям. Тогда говорили, что лапти делает тот, кто не способен к тяжелому труду. Участие детей обусловило и разделение труда: дети трудились на второстепенных операциях производства, занимались главным образом подковыркой лаптей, заплетенных и надетых на колодку взрослыми. Другое дело, что у одних это получалось лучше, а у других — хуже. Сейчас эти мастера практически исчезли, хотя уже в начале 20 века этот промысел начал угасать. И дело не только в недостатке сырья и росте цен на него, сыграли свою роль и культурно-бытовые причины: с каждым годом молодые все меньше и меньше обували лапти. Несколько лет назад, когда Большой театр ставил «Ивана Сусанина», то для массовых сцен с крестьянами понадобились лапти. Во всей Москве нашли только одного специалиста, умеющего плести лапти, хотя в дореволюционной России лапти были наиболее распространенной обувью сельского населения. В самом деле у лаптей было немало достоинств. Они были легкие, удобные, недорогие и просты в изготовлении. Их можно было носить и летом, и зимой. Летом на покосе не было лучшей обуви. А зимой, обматывали ногу длинными тряпками, «онучами» и ноге было удобно и тепло. Пожалуй, единственный недостаток лаптей — изнашивались быстро, до 20 пар снашивали за сезон. В народе не зря говорили: «в дорогу идти, пятеро лаптей сплести». Почему-то правый изнашивался быстрее. В деревне все носили лапти, сплетенные из лыка. Лыко брали с нижнего края коры, того что ближе к стволу — оно было помягче. Заготовкой лыка занимались с конца апреля и до середины 130 лета. И хотя лапоть, вещь вроде бы не хитрая, а без инструмента тоже не сплетешь. Главный инструмент лапотника — кочедык. Что-то вроде кривого шила с плоским концом. Также был необходим острый нож и липовая колодка; липовая потому что из этого дерева легче вырезать ее и колодка получалась легкой. Иногда плели лапти, переплетая липовые полоски с тканевыми покромками. Плели лапти и из грубой кожи, но они обходились дороже и поэтому были не всем по карману. В городе особенно женщины стеснялись носить лапти. Горожанки имели кожаную обувь, как правило, кожаные ботинки, реже — сапожки; пожилые женщины носили коты. Это были женские полусапожки с алой суконной оторочкой, но их шили из плотной, типа бархата, ткани. У А. К. Толстого можно встретить: Коты из аксамита С камением цветным, А бердца выкрест обвиты Обором золотным. Некоторые женщины из зажиточных слоев могли себе позволить обувь из нежной и мягкой козьей кожи. В 1890 году президент Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете профессор Всеволод Федорович Миллер обратился с просьбой к сельским учителям рассказать об одежде крестьян в их местности. Из Ставропольского уезда ответили трое: учитель Тимонов из села Крестовые Городищи, учительница села Озерки Прасковья Игнатьева и учительница из села Ташла, не назвавшая себя. Они писали, что крестьяне Ставропольского уезда носили из верхней одежды: тулупы, полушубки, чапаны, кофты-поддевки, холодники, крутые корсетки «и редко кто носил пиджаки и пальто». 342 портных было в ставропольских селах, которые шили кафтаны, чапаны-армя-ки по тому же покрою, что и полушубки, но только из сукна, приготовленного домашним способом. Суть этого домашнего способа состояла в том, что нитки из шерсти пряли сами крестьяне. Пряли нитки веретенами на пряслицах. С веретена нитки сматывались на мотовило (палка с рожками длиной в 6 локтей. Локоть равнялся 38 см. Прим. автора). Четыре нитки на мотовиле назывались чи-сменка. 30 чисменок называлось пасмо, а 6—7 пасмов — назывались пятина. Пасмо на местном рынке стоило 5—6 копеек. Домашний ткач мог выткать в день 8 аршинов (аршин равнялся 71 см) холста. Аршин домашнего сукна на ставропольском рынке продавался за 2 копейки. Верхняя одежда шилась приходящими в село бродячими портными, но иногда и местными — самоучками. Швейные машинки типа «Зингер» были далеко не в каждом селе 131 (имеется в виду конец 19 века). Плату за пошив брали по следующей таксе: за куртку платили 30 копеек, за корсетку (типа жилетки, но без рукавов) — от 15 до 20 копеек. Шитье кафтана, чапана обходилось заказчику по 2 копейки с аршина сукна. Материал для одежды покупали на рынке по следующим ценам за аршин: камлот — от 50 до 80 копеек; сукно — от 80 копеек до 2 рублей; казинет — от 20 до 25 копеек; шельтон — от 35 до 50 копеек и плис можно было приобрести по цене от 15 до 25 копеек. Самой распространенной и, пожалуй, единственной зимней обувью были валенки. Их носили и мужчины и женщины. В каждой крестьянской семье держали несколько овечек, в основном их держали ради шерсти, из которой женщины вязали к зиме платки, чулки и варежки. Из шерсти валяли и основную зимнюю обувь наших мест — валенки. Профессионалов этого ремесла называли валяльщиками. Таких специалистов в Ставропольском уезде насчитывалось 52 человека. Шерсть, как материал, имеет свойство чрезвычайно плотно перепутываться, сцепляться, т. е. образовывать мягкую эластичную массу. Слой предварительно подготовленной и правильно разобранной шерсти обдавали кипятком и, прикрыв его холстом, мяли руками или навертывали на скалки и катали по полу, пока из него не образуется сплошная масса. Операция эта называлась «валянием». Но прежде чем приступить к этой операции, шерсть сначала мыли в простой воде, затем в мыльной, потом сортировали и трепали и расчесывали. Подготовкой шерсти к «валянию» занимались особые специалисты — шерстобиты. Они сначала вручную разбирали шерсть, выбирали из нее репьи, различный сор. Затем разбивали свалявшуюся шерсть с помощью специального приспособления, называемого лучек, слегка похожего на детский лук для стрельбы стрелами. Вместо тетивы употреблялись воловьи жилы, кожаные ремешки и очень часто бараньи кишки. Впрочем иногда тетиву натягивали не в лучке, а на стене, ударяли пальцами или деревянным битком, называемым «катерининкой». За один час работы проворный шерстобит разбивал 3,5 фута (фунт равнялся 400 граммам) шерсти, менее искусный — 3 фунта. После очищения шерсть была похожа на мягкий пух. В конце августа, на праздник Ивана Постного (29 августа) по крестьянской традиции начинали стричь овец, мастера-шерстобиты небольшой артелью в 2—3 человека отправлялись по селам на заработки. Со своим инструментом: смычком (лучком), жильными струнами и дубовым битнем они снимали в селе небольшую баньку и принимались за свою тяжелую работу. Их работа даже попала в народную поговорку. Про не в меру судачливую деревенскую кумушку говорили: «бьет баба языком, что шерстобит 132 струной жильной». Исполнив все заказы в одном селе, шерстобиты переезжали в другое. И так странствовали до Рождества. А в мясоед опять разъезжались в поисках заказов до Масленицы. В Ставропольском уезде им платили по 40—50 копеек за перебивку пуда шерсти. Нередко разбив шерсть, они и валяли валенки. Для этого хорошо разбитая шерсть раскладывалась в форме сапога двойных размеров на стол и приглаживалась руками до образования слабого войлока; затем его накрывали холстом, обрызгивали кипятком, сворачивали вдвое, к подошве приставляли два небольших куска войлока. Края их загибали и продолжали валять, соединять вместе, образуя правильной формы сапог. Далее сапог обдавали кипятком и мяли руками, натирали мылом и крепко гладили для лучшего уплотнения массы. Затем его опускали в котел с кипятком, при этом шерсть распаривалась и прочнее сваливалась. Вынимали из котла и снова выправляли руками, проделывая эту операцию несколько раз. Этот процесс назывался «стиркой». Для того, чтобы шерсть лучше садилась, «сваливалась» заготовки валенок иногда опускали в особый раствор купоросного масла (на 7 ведер воды одна чайная чашка серной кислоты). Но такая обработка кислотой практиковалась не всеми кустарями, так как обувь хотя и становилась плотнее, но была менее прочной. После того, как заготовку вынимали из раствора, ее несколько раз погружали в горячую воду и колотили валками. Это была работа, требующая больших физических усилий, слабосильные и болезненные выполняли вспомогательные работы, естественно, получая пониженную плату. Такая стирка валенка продолжалась 6—7 часов, потом надо было сушить двое суток. Качество готовых валенок во многом зависело от сырья, шерсти. Лучшая шерсть для валки была осенней стрижки, а из весенней — от молодых ягнят — такая шерсть называлась «поярок». Очень часто валяльщики выполняли свою работу в ближних и дальних селах, в которых не было своих валяльщиков. Уход валяльщиков на заработки проходил в двух формах — либо они уходили самостоятельными рабочими, либо в качестве наемных от подрядчика рабочих. Первый способ практиковался довольно часто. Отправляясь на заработки в качестве самостоятельных, валяльщики объединялись в артели по 3—4 человека. Часто подобные артели были из близких родственников. Добравшись до намеченного места работы, валяльщики начинали выполнять заказы местного крестьянского населения. Работали из материала заказчика, в их же помещении, как правило, в бане, на харчах заказчика, переходя от одного к другому. Иногда же валяльщики снимали в селе какое-либо помещение и в нем выполняли заказы населения. Плату за свой труд они и в том и в другом случае получали сдельно 133 — с пары свалянных валенок или с фунта употребленной на валку шерсти. Часто встречалась и вторая форма отхода валяльщиков — в качестве наемных работников. Подрядчик собирал партию в 5—10 человек наемных валяльщиков и с ними отправлялся по селам. Там подрядчик снимал квартиру и принимал заказы. С наемными рабочими подрядчик расплачивался или помесячно или за весь сезон, обычно продолжавшийся с сентября до Рождества. За 4 месяца работы рабочий-валяльщик получал от хозяина 50—60 рублей, дорогу оплачивал подрядчик и кроме того, рабочий получал натурой пару теплых валенок или 5 фунтов шерсти. Гончарный промысел Крестьянский быт, любая семья, будь-то богатая или бедная, не могли обойтись без продукции гончарных дел мастеров. Это был, пожалуй, самый выгодный для ставропольского крестьянина промысел. Поскольку развитие этого промысла зависело от сырья — пригодной глины, а она была далеко не везде, то географическое развитие гончарного дела диктовалось именно этим обстоятельством. На привозной глине гончары почти не работали. Традиционными центрами гончарного дела в Ставропольском уезде были два села: на севере уезда в Новой Майне и в центре — Старая Майна. В первом селе гончарством занималось 58 семей, а во втором — 15 дворов. Причем, это были старинные центры гончаров, здесь этим промыслом занимались с начала 19 века. Понемногу гончары работали и в других селах, но их промысел не имел промышленного значения. Орудия производства у гончаров были несложные: ножной гончарный круг, несколько самодельных и различной величины ножий, да проволока для снятия со станков горшков. В сараях, но в большинстве случаев в жилых избах, ставили гончарный круг, сюда же приносили в кадушках из творила приготовленную глину. Ловкими, быстрыми движениями из бесформенного куска глины на глазах рождалась необходимая посуда. Снятый с круга горшок оставляли или же в этом помещении, или относили в сушильню, где ставили на нижнюю полку. Здесь посуда стояла до тех пор, пока при надавливании пальцем не оставалось следа. В таких случаях гончары обычно говорили, что горшок «провял». Затем посуду ставили с нижних полок на верхние, где она находилась до тех пор, пока от удара палочкой не станет издавать чистый звук. После этого посуду ставили на обычную домашнюю печку и здесь она находилась до самого обжига. Вся без исключения посуда изготовлялась красная, для чего к глине примешивался сурик и купорос. Гончар делал различной формы и величины горшки, специальные горшки для молока, которые у нас здесь на134 зывали балакири, делали сковороды, кастрюли, кувшины, рукомойники с двумя горлышками, различные миски, блюда. Выделка того или иного рода посуды зависела от времен года. В мае—июне гончары больше делали кувшины, с которыми крестьянам необходимо было выезжать на полевые работы, на сенокос. В сентябре большое место в ассортименте занимали блюда, сковороды и горшки. Сразу же после нового года делали балакири, так как с этого времени начинали телиться коровы и спрос на балакиры повышался. Сделанная посуда определенное время сушилась в сарае, дожидаясь очереди второго ответственного этапа — калки. Для закаливания изделий гончарного ремесла мастер строил на склоне оврага, на околице, или, как здесь говорили, «на выпуске» несколько одинаковой величины горнов, устраиваемых в вырытой яме, обложенной кирпичами, обыкновенно на двух домохозяев по одному горну, но поскольку устройство горна требовало 5—10 рублей (для крестьянина деньги немалые), то нередко строили горн сообща б—8 хозяев. Так как первый обжиг требовал большого количества дров, то бросали жребий, кому первому начинать. Чтобы избежать убытков, артель позволяла бесплатно обжигать какому-нибудь горшечнику в первую очередь. После него, пользуясь уже нагретым горном, хозяева затрачивали гораздо меньше дров. Очень важно было подобрать дрова для обжига: сосновые дрова сильно коптили, а осина давала мало жару, поэтому они не годились. В горн ставилось обыкновенно до 500 различных посудин: 200 «варейных горшков», 50 жаровень, 50 балаки-рей, 20 рукомойников, 20 кувшинов, 20 мисок, 20 кастрюль, 100 круглых сковородок. В зависимости от опыта мастера посуду можно было уложить правильными рядами и тогда ее в горн входило больше, а если поставить в разброс — посуды укладывалось меньше, но зато качество обжига повышалось. Мастер, который дорожил своим именем, всегда делал так, чтобы повысить качество своего труда. Когда посуда была уложена, разводился огонь. Обжиг начинался со слабого огня, обязательно сырыми дровами, такой огонь назывался куревом. После чего огонь усиливали и доводили до красного каления, это когда температура достигала 700—900 градусов, чего нельзя было достичь ни на костре, ни в домашней печи. 135 Такой огонь поддерживался, примерно, 6 часов, а затем верх горна засыпали песком, а топку замазывали глиной оставляли на 2 суток. Потом вверху горна делали небольшое отверстие и постепенно горн остывал. Остывание продолжалось 4—5 суток, после чего можно было вынимать посуду. Обжигание глазурованной (поливной) посуды было более продолжительным и требовало от мастера большего искусства, поэтому за это дело брался не каждый. Только после долгого опыта и приноравления к горну, дровам и прочим условиям, некоторые гончары достигали того, к чему стремились: к малой толике брака. Перед посадкой в печь эту посуду обмазывали дегтем, чтобы затем для глазирования можно было покрыть ее тонким слоем (через сито) свинцового порошка и медной окалины. Наиболее простая и дешевая глазурь — красная — получалась от посыпки одним свинцовым порошком; белая — от посыпки свинцовым порошком, но перед этим она обмазывалась белой глиной и обтиралась тряпкой, смоченной жидким раствором белой глины; если посуду посыпали порошком медной окалины, то глазурь получалась зеленой, но посуду с зеленой глазурью делали не 136 часто. Чаще всего делали зеленые узоры на красной или белой глазури. Очень много было поливной посуды, когда перед обжигом посуду смазывали крепким раствором соли, отчего на посуде получалась блестящая поверхность («муравленная посуда»). Остывшую посуду бережно укладывали в телеги с соломой и отправляли на ярмарки и базары в ближайшие села. Продавали ее в Мелекессе и Старой Майне, но поскольку здесь гончаров было много, цена на их изделия была невысока. Гораздо выгоднее было продать в Ставрополе. Гончары продавали свой товар большей частью в розницу, очень редко — оптовым скупщикам. Оптовый торговец обычно покупал 100 посудин за 25 рублей. В розничной торговле гончарная посуда шла на ставропольском рынке в зависимости от качества. Мелкие горшки продавались по 1—2 копейки за штуку, «варейные» горшки по 3—5 копеек, жаровни — по 5—7 копеек, бала-кири — по 2—3 копейки, рукомойники по 3 копейки, кувшины по 5—8 копеек, миски по 3—4 копейки. Блюда и сковородки продавали по 2—5 копеек. Цены на гончарную посуду по мере удаления от места выработки возрастали, отсюда вполне естественно было желание сбыть посуду на дальних базарах. Этого не могли себе позволить безлошадные гончары и мастер становился всецело зависим от лошади и домашнего хозяйства, которое без ущерба не может развиваться ввиду долгого отсутствия работника. Какова же, говоря современным языком, экономическая эффективность работы гончарного мастера? Сделаем небольшой анализ. Для одного горна требовалась подвозка 2-х возов глины, что обходилось в 20—30 копеек, покупка 30 фунтов сурика по 12 копеек за фунт, значит 3 рубля 60 копеек; фунт купороса на 20 копеек и два воза дров на 1 руб. 50 копеек. Итого на один горн требовалось затратить 5 рублей 55 копеек. Посуды же с одного горна продавалось на 13 рублей. Итого чистой прибыли получалось 7 рублей 45 копеек. Один мастер-гончар со специальным помощником или мальчиком-подростком в год мог приготовить посуды на 15 горнов, в одиночку на 6—8 горнов. Так что заработок гончара при производстве в 8—15 горнов равнялся от 60 до 112 рублей. Это был небольшой заработок. Но надо заметить, что хороший мастер редко работал без подмастерья, ученика. Родители старались своего сына-подростка пристроить к хорошему мастеру, ибо владение каким-либо ремеслом, в котором было заинтересовано сельское общество выделяло и материально и нравственно среди односельчан. Нам известны несколько условий, заключенных крестьянами с мастером при отдаче своих детей «для выучки» ремеслу. В одном из этих условий выговаривалось, что мастер обязан только кормить мальчика и «сшить ему рубашку», в другом — родители выговаривали «не бить сына слишком жестоко» как делают дурные хозя137 ева, которые своих учеников бьют «незаслуженно, ругают в пьяном виде и утруждают непосильной работой». А чтобы мальчик из-за побоев не вздумал прежде срока сбежать от учителя-мастера, последний ставил в условии статью, дающую ему право за побег ученика взыскивать с родителей 25 рублей. Ради справедливости надо отметить и то, что ученики мастера не только помогали своему учителю, он и помогали сохранить уникальные приемы работы умельцев. Сейчас пришли другие времена, появились другие материалы, технологии, приемы работы, мы постепенно привыкаем к ним и непонятно, почему ностальгически смотрим на сохранившиеся балакири. Изделия гончарных дел мастеров сейчас на рынке практически не увидишь, они перекочевали в художественные салоны для немногих, хотя раньше служили всем. Наличие глины в том или ином селении давало развитие и кирпичному производству. В основном кирпичи в Ставропольском уезде делали в пяти селах: Старое Микушкино, Старом и Новом Уренбашах и Помряски-но. Хотя кирпичники были и в Мусорке, Ташелке и других селах. Всего 66 человек профессионально делали кирпичи. В 1863 году в Ставрополе было 5 кирпичных заводов; они принадлежали купцу Макаренкову, мещанам Егору Кондратьеву, Семену Чекмасову. Небольшие они были, давали всего 26 рублей прибыли за летний сезон. Позже число кирпичных заводов в Ставрополе выросло до восьми. Все они были с одним горном и давали все вместе 200 тысяч кирпичей в год. Завод Каляганова в Подстепках имел 2 горна и выпускал 180 тысяч кирпичей в год. Кирпичный завод в Нижнем Санчелеево был самым крупным, он выпускал 240 тысяч кирпичей в год. Особенно интенсивно кирпичное производство стало развиваться в 90-е годы прошлого века. До этого лес был сравнительно недорог и крестьяне возводили свои дома деревянными, в 1867 году во всем уезде было только 3 крестьянских дома, возведенных из кирпича. Возросшее количество пожаров, подорожание материала из дерева подтолкнули население к производству кирпича. В одном только селе Помряскино было 5 кирпичных заводов и 40 крестьянских дворов были заняты на этих заводах. Собственно говоря эти кустарные заведения трудно назвать заводами. Это были небольшие сараи с большой четырехугольной печью, крыша у всех была соломенная. Рабочими на помряскинских заводах были, как правило, татары из села Уразгильдино, плата которым начислялась поштучно — 3 рубля за тысячу кирпичей. Татары в свою очередь нанимали себе помощников, платя им от 65 копеек до рубля за тысячу кирпичей. Последний контингент рабочих набирался исключительно из сирот-подростков или безземельных и безлошадных крестьян. Делали кирпичи только в летнее время — с мая по сентябрь. Настоящий рабочий — «мастер» только формовал 138 кирпич, а помощники месили, подносили глину формовщику и складывали сырой кирпич в сарай для просушки. Кирпичи делали 5 вершков длины (вершок равнялся 4,4 см) и 2,5 вершка в ширину, но из-за плохой прокалки кирпичи были не особенно хороши. Экономическая выгода была следующая: владелец имел от 30 до 50 рублей с каждых 10 тысяч проданных кирпичей. Яблочный бизнес Бывая в селах Ставропольского района, поражаешься убогости приусадебного участка: или одна картошка, или два—три кустика смородины да куст сирени. А ведь ставропольчане умели выращивать хорошие сады, иногда плодоводство ставили главным делом в хозяйстве. Самым садовым местом до революции в Ставропольском уезде считали большое село — центр волости — Хрящевку. Это было действительно большое село. В 1900 году здесь стояли 2 церкви и две церковно-приходские школы, проживало 6.034 человека (по переписи 1897 года). В селе действовало три завода (кожевенный, овчинный и кирпичный), паровая мельница, две маслобойки, 35 ветряных мельниц. Накладывала свой отпечаток на село и хлебная биржа с пароходной пристанью. Хрящевка считалась по праву яблочной столицей уезда. Двести крестьянских дворов этого села имели яблоневые сады, в которых росло 16.834 яблони. Нехитрый подсчет подсказывал, что на двор приходилось по 84 яблони. Конечно, здесь были и садоводы, владеющие 7—15 деревьями, но были и сады в которых росло по 700 яблонь. Правда, таких больших садов было немного, всего 5—6, остальные уступали им по размерам. Яблоневые сады в Хрящевке располагались за селом, в одном месте, занимая собой площадь надельной земли около 20 десятин. Выращивали различные сорта яблок: анис, черное дерево, бел, хорошавка, мальт, боровинка, скрут, решетка и другие. Сейчас эти названия даже для опытного садовода звучат незнакомо, в этом нет ничего удивительного, многие из названных сортов уже выродились. Кажется такая история произошла с яблоками сорта «Черное дерево», впрочем его еще называли Поволжским или Царским шипом. Это был старинный русский сорт. Плоды желтовато-зеленые со слабым полосато-красным румянцем, среднего размера. Урожайность этого сорта была небольшая, зимоустойчивость — средняя. Яблоки «черного дерева» были сладко-кислые на вкус. Вроде бы ничего особенного, тем не менее яблоки черного дерева считались самыми лучшими в хрящевских садах. И самыми дорогими: если настоящий анис продавался от 50 копеек до 1 руб. 10 копеек за пуд, то яблоки черного дерева устойчиво шли по полтора рубля за пуд. 139 Анис выращивался в основном алый или розовый, очень красивое и вкусное яблоко. Оно отличалось своей универсальностью: его употребляли и в свежем виде, и мочили, и сушили, варили варенье, делали домашнее вино. Деревья аниса хорошо выдерживали здешние зимы, ибо родина его разведения была под Симбирском, по большому счету недалеко от Хрящевки. Идеальным крестьянским яблоком, растущим в хрящевских садах, считался сорт красная репка. Этот сорт плодоносил в раннем возрасте и по стойкости против ветров не уступал анису. Главным центром торговли этого сорта была Сызрань. Была у этого сорта одна особенность, которая отличала его от других. Созревала красная репка, примерно, за месяц до Преображения (19 августа по новому стилю). Преображение или Спас яблочный широко праздновался. В церкви освящали яблоки и как бы официально разрешали первый раз в году их есть. В народе говорили: «На второй Спас и нищий яблочко съест». А до 19 августа как бы не разрешалось. Владимир Иванович Даль очень мудро разъясняет смысл запрета тем, что «до сих сроков яблоки... редко вызревают, и что ребятишек трудно удержать от незрелого лакомства, если не настращать их». Как видим, причина вполне бытовая, самая прозаическая. Так что мальчишки рады были такому сорту, хотя и вкусовые качества красной репки были невысоки. 140 Определенной популярностью среди садоводов пользовался сорт боровинка. Это чисто русский сорт, а ценили его за зимостойкость, раннюю и обильную урожайность и высокую товарность плодов. Яблоки боровинки крупные, расписные, достигали 200 граммов. Очень хороши были для варенья. Характерной отрицательной особенностью боровинки являлась хрупкость скелета, она очень страдала от ветров и почти всегда нуждалась в подпорках. Обильно плодоносила хорошавка. Сорт был очень стойкий, и яблочки хорошие: снежно-белые, сочные, на вкус кисловато-сладкие. Опытный садовод знает, сколько труда и забот необходимо приложить, чтобы яблоневый сад начинал давать доход. Хрящевские садоводы умели получать неплохой доход. Хорошая яблоня при тщательном уходе давала до 5—6 пудов яблок, но это были отдельные экземпляры. Если же взять хрящевский сад средней величины (в 50 яблонь), то он в лето при средней плодовитости яблок в 3—4 пуда с яблони давал от 150 до 200 пудов. Средняя цена яблок за пуд держалась 75 копеек. Значит, доход составлял 115—150 рублей. Но в Хрящевке было 5— 6 садов, получавших 300—400 рублей чистого дохода. У них торговля яблоками шла круглый год. Хранили яблоки в сухом погребе от Рождества до Пасхи, предлагая их покупателям. Некоторые умудрялись сохранить их до 141 нового урожая, переложив яблоки сухой золой и просеянным толченым углем. Конечно, сам по себе приличный доход не приходил, требовалось приложить немало усилий для поддержания сада. Вовремя подрезать, уберечь яблони от различных болезней и вредителей, подкормить их — каждую необходимо было потрогать, поговорить с ней. По многолетней привычке это делали в специальные дни. 14 января в Васильев день обязательно в полночь необходимо было потрясти яблони для хорошего урожая. Второй раз это делали 15 февраля на Сретенье. Была такая примета: если в этот день был ветер, то он предвещал плодородие деревьев. Но независимо от этого в этот день, придя с заутрени, садовник руками тряс каждую яблоню, чтобы она была с плодами. Но приметы приметами, а конкретный физический труд всегда сопутствовал садоводу. Как говорится, «на Бога надейся, а сам не плошай». К концу прошлого века все чаще и чаще случались в наших местах засухи. Полить большой сад без водопровода — нелегкое дело. Приходилось нанимать временных работников, а желающих подработать было немало. Каждый, нанимающийся на работу, заключал через волостное правление договор. За регистрацию договора брали 20 копеек в мирские суммы. Хозяин мог подвергать своих рабочих вычету за прогул, за небрежную работу, за грубость и неподчинение хозяину. Других вычетов нельзя было делать, да и вычеты не могли превышать двойной платы за прогульный день. Зимой с садом тоже хватало работы. Главная опасность грозила со стороны зайцев, больших любителей яблоневой коры. В этом случае также приходилось нанимать специального караульщика с оплатой 3—5 рублей за зиму, смотря конечно, по размерам сада. А сколько было хлопот с сохранением молодых деревьев от заморозков. Но, как всегда, реальная опасность подстерегала садоводов не со стороны погоды или зайцев, а со стороны человека. Любители считать деньги в чужом кармане появились не вчера, они были всегда. Часть хрящевских жителей, увидев, что садоводы получают какой-то доход, бросились тоже разводить сады, завезя хорошие саженцы из Саратовской губернии, в частности, мальт Бо-гаевский. Другая часть односельчан, не умеющих, а главное не желающих выращивать сады, направили свою энергию на то, чтобы навредить садоводам. Все в соответствии с расхожим анекдотом. Когда у завистливого американца сосед построил приличный дом, то американец в сердцах заявил, что он построит лучше и красивее. А русский в аналогичной ситуации коротко сказал: «Спалю, паразита!» Только этим можно объяснить решение, принятое сельским обществом Хрящевки в 1883 году о том, чтобы владельцы садов уплачивали по 15 рублей с каждой десятины сада в пользу сельского общества. 142 Садоводы пытались вразумить завистливых односельчан, что яблоневый промысел неустойчив. Яблоня один год родит, а второй — отдыхает. А где гарантии от садовых болезней, погоды, других напастей? Не уговорили. Тогда садоводы предложили вместо налога взять у них на эту сумму землю из-под своего сада. Трудно удержаться от аналогии, когда после войны, в 1946 году правительство обложило налогом любой кустик, торчащий в усадьбе сельчанина, люди в наших местах вырубили сады. Тогда в Хрящевке сады вырубать не стали, но охоты у многих поубавилось, и постепенно хрящевские садоводы прекращали сами заниматься этим промыслом. Они стали сдавать в аренду свои сады приезжающим прасолам из Симбирской губернии, которые сами ухаживали за садами, делали сбор яблок, продавая их летом в Мелекессе, Ставрополе, Самаре. Попытки же завести подобные сады в самом Ставрополе каждый год терпели неудачу в силу различных причин. Одна из них состоит в том, что городская Дума не верила, что на ставропольских песках можно было организовать хорошие сады и не выделяла под это землю. А небольшие фруктовые сады в Ставрополе были у Старкова, Дерябина, Дробыш-Дробышевского, но ни один из них не имел промышленного значения. Луковый бизнес В жизни ставропольчан, впрочем, как и у жителей других городов, нередко случалось массовое увлечение какимлибо промыслом. В 18 веке жители Ставрополя выращивали арбузы, которые по свидетельству известных путешественников, «здесь нарочито урождаются». С изменением экономической ситуации менялись и условия того или иного промысла. В 60—70-х годах 19 века подавляющее большинство жителей Ставрополя увлеклось выращиванием лука, за что и город получил название «лукового городка». Недаром тогда говорили, что «кто не нюхал луку — тот не истинный ставропольчанин». Разумеется, не одни гурман-ные свойства привлекали ставропольских жителей к выращиванию лука, хотя лук, как продукт питания, был украшением стола. Про самого последнего бедняка говорили, что «голь последняя и та лук в щи есть». Да и богатые знали пословицу: «Кто ест лук, того Бог избавит от вечных мук». Лук, как товар, породил всеобщее увлечение. Лучшие «луковщики» при среднем урожае в год выручали от пятисот до тысячи рублей чистого дохода, затрачивая при посеве 100—150 рублей, не более. Именно это не оставляло в покое многих обывателей города. Известный русский философ Иван Ильин в статье «О частной собственности» отмечал подобную черту русских людей. «Количественное неравенство имущества безуслов143 но и вредно: собственное неравенство человеческих сил, способностей и желаний все равно скоро опять приведет к имущественному неравенству. Имущественное неравенство преодолевается не переделом богатств, а освобождением души от зависти; естественным братством, доброжелательством; искусством довольствоваться тем, что есть, помышлением не о тех, кто «богаче меня», а о тех, кто «беднее меня», уверенностью, что богатство не определяет человеческого достоинства и творческого трудолюбия. Воспитание должно давать людям уметь духовно переносить неравенство...» Сейчас трудно сказать, кто первый поставил выращивание лука на промышленную основу. Для себя, немного для рынка ставропольские жители растили лук издавна. Все началось с бессоновского лука. До революции самым крупным экспортером лука в России были крестьяне Курской губернии, здесь был центр знаменитого стригуновского лука из села Стригуны, а на втором месте находились пензенские крестьяне. Прекрасный мячковский лук выращивали в Мячково Московской губернии. Вообще следует заметить, что в 1913 году в России насчитывалось около 100 сортов репчатого лука. И если с курскими и московскими торговцами ставропольские купцы встречались нечасто, то с пензенцами шла довольно оживленная торговля. В 12 км от Пензы, вблизи реки Суры, располагалось большое село Бессоновка. Прекрасные здесь были места, пойменные, заливные луга. Недаром здесь все занимались выращиванием лука. В 1913 году в Бессоновке производили до 1 млн пудов лука-репки и севка, причем около 650 тысяч пудов предназначалось на рынок. В среднем одна десятина посевов лука давала крестьянину до 210 рублей чистого дохода. Ставропольчане быстро смекнули: места-то ведь похожи на наши, тоже пойма, те луга, тот же климат. И взялись за дело. Семена обычно покупали в пензенском селе Бессоновка, потому что бессоновский лук способен был переносить самые дальние перевозки и длительное хранение, что делало его выгодным торговым продуктом. По сохранности, или, как говорят агрономы, по лежкости с бессонов-ским луком могли соперничать только ростовский репчатый да мстерский из Владимирской губернии. Кроме того, высокая витаминозность создала ему заслуженную славу. Он в полной мере оправдывал народную мудрость «лук — от семи недуг». Каковы же были затраты ставропольских жителей при занятии луковым промыслом? Первоначально семена лукасевка покупали в Пензе по цене от 90 копеек до 2 рублей за пуд. При доставке семян в Ставрополь их уже продавали по 3—4 рубля за пуд. На десятину земли требовалось в зависимости от сорта, от 15 до 20 пудов семян. Особое внимание требовала земля под посев. Лук требовал хорошей пойменной, мало истощенной земли, в Ставрополе такую 144 землю называли «чищебой». Если не было своей земли, то приходилось арендовать. Обычно десятина земли сдавалась в аренду от 10 до 16 рублей. Чтобы вспахать одну десятину, платили обычно около б рублей. Чтобы два-три раза выполоть за лето посеянный лук, необходимо было нанять 40—60 человек, обычно женщин и девушек, которым платили по 20 копеек в сутки. Такое же количество женщин требовалось и для уборки урожая. Лук старались убирать в первой половине сентября до заморозков. В народном календаре 8 сентября считался не только рождеством Богородицы, но и днем начала уборки лука. Этот день еще по-другому называли: луков день. Опоздание с уборкой приводило к снижению лежкости, поскольку после полного усыхания листьев при наличии влажной почвы вновь начиналось отрастание корней. Для уборки старались выбирать сухую, ветренную погоду, чтобы просушить лук на свежем воздухе. Солнечная сушка способствовала не только высыханию, но и обеззараживанию луковиц. Затем их 2—3 недели сушили в сараях. Под высокой крышей сарая подвешивался и связанный в пучки стреличник. После того, как стреличник просыхал, приступали к выколачиванию чернушки. Здесь тоже были свои правила. Многолетний опыт говорил, что чернушка хорошо вымолачивалась в ясные, солнечные дни и больше чем наполовину оставалась в шапках (семенах головках) в пасмурные дни. После уборки лук вязали в пле-теницу, состоящую, примерно, из 50 луковиц. Теперь только оставалось продать лук на осенних или зимних ярмарках. Много луку отвозилось в Самару, в степные места, где можно было продать товар подороже. Особо крупный, отборный лук возили в большие города на проходящие ярмарки: Казань, Нижний Новгород. Хотя в Нижнем приходилось испытывать острую конкуренцию. Там в арзамасских селах Кичанзино и Красное растили прекрасный арзамасский лук, но и здесь наш лук находил своего благодарного покупателя. Доход же от лука был таков: с одной десятины земли при хорошем урожае обычно собирали от 70 до 100 возов лука; в каждом возу до 200 плетениц, а каждые 20 плетениц или 1000 луковиц продавались от 1 до полутора рублей. Бывало и дороже. Если хозяин серьезно занимался луковым бизнесом, это было заметно по его быту. В своем доме он устраивал очень глубокий подпол, в котором хранился крупный лук, так называемый лук-матку, дающий при посадке семена (чернушку). Лук-матка требовал для своего хранения пониженную температуру, примерно, как картофель. На полатях, под потолком хранился лук-севок, получаемый в год посева чернушки. Севок надо было хранить в течение всей зимы при температуре 15—18 градусов тепла. Высаженный в грунт севок давал крупный репчатый лук, из 145 которого, в свою очередь, отбирался на семена и лук-матка. Но поскольку овощ требовал затемненного хранения, то в домах промысловиков частенько были прикрыты ставнями окна. К 90-м годам луковый промысел в Ставрополе стал заметно слабеть. Однозначного объяснения этому не может быть. С одной стороны, возросла конкуренция в результате увеличения производства лука в других местах, а с другой — отношение к луку самих жителей к этому промыслу. Земля под посевами лука истощалась и уже не давала многократных прибылей. Ведь у нас прибыль в 5—6 процентов не считали за прибыль. Эйфория получения сверхприбылей улетучилась. Необходимо было кропотливо, буднично наращивать навыки ведения луководства. Но проще оказалось подождать пришествия нового, легкого и модного промысла. В душе-то они были хлебопашцы. «Горький» промысел Непременной чертой старого Ставрополя было присутствие на его улицах нищих. Их было немало в своем живописном рванье, они были у церкви, на пристани, на базаре и просто перед домами именитых ставропольских жителей. Были среди них и старые и молодые, мужчины и женщины, последние, как правило, с детьми. Нищих было так много, что дореволюционная статистика относила нищенство к разряду промыслов. Трудно было судить сейчас, насколько выгоден был сей горький промысел, но популярным был точно. Среди различных промыслов крестьян Ставропольского уезда нищенство оказалось на третьем месте, пропуская вперед только пчеловодство да труд батраков. 1.210 ставропольских крестьян профессионально занимались нищенством. На ставропольских улицах среди нищих были и свои местные и пришельцы из дальних и ближних мест. Часто были в Ставрополе нищие из Карсунского уезда, где было село Русские Найманы, в котором около 300 человек занимались профессиональным нищенством. Да, для многих из них это была профессия. Осенью, когда выпадал первый снег, по первопутку они на лошадях отправлялись по селам. За зиму они четыре раза отправлялись в подобные «командировки», привозя каждый раз от 15 до 30 рублей деньгами и дополнительно воз муки и несколько пудов сухарей; за зиму их заработок составлял от 50 до 100 рублей. Что толкало этих людей ходить из села в село побираться, христарадничать? Однозначного ответа на этот счет не может быть, поскольку у каждого была на это своя причина. Конечно, в основе лежали экономические причины. Недостаток земли, невыгодность земельной аренды, опустошительные пожары, падеж скота, неразвитость промыслов и отсутствие возможности дополнительного заработка 146 тоже способствовали этому. Отсутствие мужских рук в хозяйстве часто тоже было причиной нищенства, в результа те бездетные старики и вдовцы с малолетними детьми вынуждены были просить на пропитание. Но среди нищих можно было встретить и тех, кто не хотел работать, пьяницы и т. д. Никто, никогда не мог отделить истинно нуждающихся от тех, кто нищенствовал по «лени, привычке к пьянству и разврату» и занимались этим делом профессионально. Полупреступный мир нищих всегда вызывал укор и подозрение благополучной публики, которая догадывалась о колоссальных доходах всевозможных проходимцев, но, тем не менее, подавала, облегчая кошельки и души свои. В качестве оправдания у них была и существующая до сих пор легенда о том, что сам Христос в облике нищего обходил и проверял, кто и как милосердствует. Несомненно, что среди тех, кого жизненные обстоятельства поставили перед необходимостью просить милостыню были и такие, кто предпочитал нищенству смерть, иной ведь отважится скорее на тайное преступление, нежели протягивать руки за подаянием. Разумеется, следовало различать просто нищих и «побирающих кусочки». Это были совершенно разные типы просящих милостыню. 147 Нищий, во-первых, был профессионал своего дела, для него его промысел — ремесло, которого он не стыдится. И просит он милостыню громко. Порой назойливо. Нищий редко ходил по крестьянским домам, он больше отирался возле купцов, господ. Совершенно иные были «побирающие кусочки». Как правило, это были крестьяне, временно оказавшиеся в затруднительном положении, без хлеба. Они обычно тихо входили в избу и молча стояли у порога, шепотом приговаривая: «Подайте, Христа, ради!» Распространению нищенства в определенной степени способствовала и неразвитость системы общественного призрения. Если внимательно приглядеться к нищим, то можно было среди них различить четко выделяемую специализацию. Своей многочисленностью выделялась группа нищих, которых называли «богомолы». Они всегда располагались на паперти у церкви. Они прекрасно понимали, что выходящий из храма, как бы он ни был богат и щедр, всем не даст, поэтому «богомолы» старались занять место поближе к выходу из храма. Их ремесло требовало, чтобы они были неряшливо одеты, оборваны и грязны. «Богомолы» почти всегда враждовали с «могильщиками», которые промышляли на кладбищах. У кладбища они ожидали, когда привезут очередного «карася», так они называли покойника или родственников, пришедших проведать родные могилы. В этих случаях подаяние им было обеспечено. Между прочим, представители этой специфической группы нищих дошли, скорее всего возродились в наши дни. Нам не раз рассказывали, как родственники на поминальном обеде замечали совсем незнакомых им людей, которые с кладбища вместе со всеми приезжали на поминальный обед. Современные «могильщики» ничего не просят, они просто обедают. Правда, между «богомолами» и «могильщиками» был период, когда они не враждовали. Этот период они называли нищенской «косовицей». Так они называли праздничные дни, когда была возможность больше всего заработать. Как правило, это было на Рождество, Пасху, когда церкви были переполнены народом или в родительские недели, когда православные люди посещали кладбища. Среди нищих выделялись так называемые «ерусалимцы». Как правило, это были женщины. Одевались они в основном, в черное платье, были степенны в своих манерах, как и подобает духовному лицу. Они не просили на улицах, они приходили в дома купцов и рассказывали о том, что они видели на белом свете, о своих путешествиях в Иерусалим. Доверчивым и малограмотным купчихам они рассказывали о «египетской тьме», якобы заключенной в пузырек и о «зубе Бориса и Глеба», к которому она, грешная, уподобилась приложиться, и о «стружках гроба Господня», которые она вывезла из Голгофы и т. д. 148 Все эти рассказы нужны были для того, чтобы попросить денег на дорогу в Иерусалим, в другой семье — на свечу, которую необходимо поставить в Почаевской лавре, в третьей — продавали «землицу иорданскую» или лекарство «супротив запоя». Были так называемые «горбачи», ходившие по домам и просящие: «Подайте, Христа ради, бедному больному: вчерась из больницы выписался... Ноженьки болят... Пожалейте, — затягивали они под окнами. Со слезами на глазах они рассказывали, что дома у них осталась жена и дети, которые больны тифом, оспой или другой заразной болезнью. Желая скорее избавиться от них, хозяева совали им в руки подаяние и выпроваживали из дома. Мало чем отличались от «горбачей» «барабанщики», стучащие в окна, но в дом не захаживающие. Довольно часто в Ставрополь захаживали погорельцы, которые волнами накатывались по российским просторам. Погорельцы, как правило, семьями ходили. Российская деревня была деревянная, соломенная и пожары часто опустошали села. Поэтому погорельцев часто можно было видеть на улицах. Когда пожар был особенно большим, власти через общественность обращались и пытались организовать помощь этим погорельцам. Но поскольку это происходило довольно часто, то помощь с каждым разом становилась все меньше и меньше. В определенной степени количество кочующих погорельцев уменьшило введение страхования от огня. Были еще «безродники», «бродяги», «складчики», которые принимали милостыню не только деньгами, но и яйцами, хлебом, вещами, продуктами. Встречались «севастопольцы», утверждающие, что они поконтужены под Севастополем в Крымской войне. Богатой выручка была у так называемых «рекрути-ков». Дело в том, что к солдатам, к служивым русское общество всегда относилось сочувственно, сострадательно. Призываемому на службу рекруту, примерно, за две недели до отправки на призывной пункт, военное присутствие вручало повестку. Вот эту повестку у новобранца «рекрутки» покупали на время до отправки за 3—5 рублей и за две недели успевали собрать до 25 рублей. Для подобного сбора иногда объединялись в артели, деля потом добытую выручку. Характерной чертой, пожалуй, для всех групп, было наличие среди них калек. Безрукие, безногие, со страшными шрамами, с закатанными глазами и горбами, кого только среди них не встретишь. Некоторые, чтобы разжалобить людей, у которых они просили милостыню, специально растравляли свои раны купоросом или запускали до крайности болезнь. Среди калек было немало с «колтуном». Они производили особенно страшное впечатление своей ужасной нечистоплотностью. Гноящаяся шапка грязных волос не очень ослабляла попрошаек, но 149 впечатление производила. Особое впечатление производили дети-калеки. Скрюченные ножки, изломанные полимиелитом ручки, просили милостыню. Нередко профессиональные шайки нищих скупали подобных детей в деревнях себе в помощь. Таких детей они называли «родимчики». Ведь калека для семьи всегда большое несчастье, особенно для крестьян, где всегда требовались рабочие руки. Кроме того, дети-калеки не только лишний рот, но всегда требовали внимания, присмотра. Поэтому родители таких детей нередко отдавали в обучение к нищим, а те нещадно эксплуатировали их физический недостаток. В процессе обучения, конечно, им передавали богатый опыт и психологию ремесла. Прежде чем приступить к сбору милостыни, они узнавали у местных жителей адреса щедрых благотворителей, их характеристики, режим дня, слабости и привычки. Приступая к работе, они точно знали, кто где умер, родился или женился, кому соболезновать, а кого поздравлять и кто сколько дает. Информация среди профессионалов распространялась моментально. Как-то летом 1894 года практически все нищие Ставрополя исчезли, словно их ветром сдуло. Оказывается, богатый сызранский купец Сыромятников по случаю смерти своей жены в течение 40 дней раздавал нищим богатые подаяния, израсходовав на это более 10 тысяч рублей. Громадные толпы оборванцев, среди которых были и ставропольские нищие, дневали и ночевали возле дома, неутешного в горе купца. С милостыней почти всегда были женщины с больным ребенком на руках, хотя нередко в грязную тряпку вместо ребенка было завернуто обыкновенное полено. Еще больше шансов собрать милостыню было у тех, кто ходил по деревне с маленьким гробиком в руках. Они просили денег на погребение младенца. Впрочем, диапазон типов нищих был неограничен, некоторые старались помочь просящему старику на приданное невесте, сироте, внучке. Некоторые просили на павшую или угнанную лошадь, на билет для возвращения домой на родину. Некоторые просили, разыгрывая из себя благородного, пострадавшего за правду и т. д. Тех, кто просил по копейкам, называли «марафонами», «бегуны» — отлавливали прохожих; «сидни», «стрелки на якоре» — безропотно поджидали свою жертву на определенном, постоянном месте. Свою особую группу составляли так называемые «певцы», зарабатывающие на жизнь пением жалобных песен и псалмов и нередко слезливыми песнями об арестантах. Аристократами были среди них те, кто обладал приличным голосом, это была гарантия постоянного и стабильного заработка. Их чаще всего можно было видеть на пристани. Среди постоянно промышлявших «на рукопротяжной фабрике» молодых и подростков встречалось сравнительно 150 мало. Быстрые ноги, физическая ловкость быстро уводили их в ряды воров. На «сидней» молодежь, соприкоснувшись с воровством, смотрела с презрением, как на людей, ни на что не способных, кроме как сидеть с протянутой рукой. Конечно, время накладывает свой отпечаток на типажи и проблематику нищенства. Современные профессиональные нищие меньше всего рассчитывают на жалость окружающих. Сейчас в их работе больше всего присутствует социальная окраска. Тема беженцев таджикского региона, других точек ярче выражена. Не исключено, что и до нас дойдет начавшаяся усердно разрабатываться «чеченская тематика». Недавно одна из газет сообщала, как «приземистый, кряжистый парняга лет двадцати шести с искусно загримированным лицом, сплошь исполосованным страшными синевато-багровыми рубцами, с зияющим пустым глазом подвывал трагическим баритоном: «Привет вам, мирные жители, от минометчика двадцать седьмого ударного батальона Кантемировской дивизии. Пленный я был в Чечне, почикали меня маленько на пытках, собираю на дорогу домой и лечение. У богатых не беру, у нищих и ученых не прошу. Кто даст, тому воздастся сторицей. Ты не деньги береги, дядя, сынов береги. Пусть лучше засудят за дезертирство живого, чем в гроб сырой, некрашенный кинут...» Не ушли в прошлое и так называемые «сочинители». Раньше так называли сравнительно небольшую прослойку нищих, добывавших пропитание составлением жалостливых прошений и писем к богатым и чиновникам. Сейчас, видимо, с ростом грамотности, это «племя» увеличилось, впрочем, многое из прошлого еще встречается нам в жизни. Знахарский промысел Медицинское обслуживание ставропольчан до земской реформы 1864 года было плохим. Для лечения не хватало ни специалистов, ни медикаментов, ни средств. Лечение в ставропольской больнице было платным. За содержание одного больного в больнице необходимо было платить 50 копеек в сутки. Такую сумму не заработаешь за день на самой тяжелой работе, поэтому далеко не все пациенты могли платить за подобное лечение. После образования местных органов власти (земств) в 1864 году на них была возложена забота о народном здравии. Причем все расходы земств подразделялись на «обязательные» и «необязательные». Финансирование здравоохранения, как впрочем и народного образования, относилось к разряду «необязательных», как сейчас говорят, по остаточному принципу. Поэтому, чтобы как-то поправить положение со здравоохранением в 1890 году ввели, так называемый, больничный сбор. Люди, уплатившие такой сбор, пользовались бесплатным стационарным лечением, правда, только в 151 случае инфекционного заболевания или, как тогда говорили, «прилипчивых болезней». Дизентерия, корь, холера, были постоянными спутниками ставропольского жителя. Такая «прилипчивая болезнь», как бытовой сифилис, практически лидировала в этом списке; 16% пациентов ставропольской больницы были сифилитиками. Оценивая состояние медицинского обслуживания в Ставропольском уезде, врач Е. А. Осипов, работавший в 70х годах прошлого века в ставропольской больнице, говорил на XII международном съезде врачей: «В дореформенное время огромная масса русского деревенского люда не пользовалась никакой решительно врачебной помощью... Она повсюду лечилась у своих знахарей и знахарок...» Отмечая это обстоятельство, Евграф Алексеевич был совершенно искренен, ибо в 1875 году на Ставрополь и 181 селение уезда приходилось 5 врачей (то есть один врач на 70 тысяч населения). Неудивительно, что большинство ставропольчан пользовались услугами местных знахарей и «бродячих врачевателей», появившихся в России в огромном количестве. Бывали случаи, когда больные впервые слышали слово «пилюля», «рецепт». Такие больные съедали рецепт вместо лекарства или прикладывали его к больному месту. Знахари ходили из села в село и в зависимости от приветливости населения и нужды в лечении, останавливались для врачевания. Это была их профессия, в коей одни были искусными врачевателями, а другие — просто кочующие шарлатаны. Авторитет некоторых народных целителей был настолько велик, что нередко отвергалась медицина официальная. Один крестьянин рассказывал: «Мутила, мутила меня твоя фершалша. Порошков давала горькихгорьких. Лопала их, лопала моя Анка — с души от горечи тянет. Пищу жрать не могла. Повел я ее к бабке Ма-ланье. Та ее на горячий полок да березовым веником с солью нахлестала — и, как рукой, прочь. Возня одна с вашими учеными лекарями... Глянь-ка на Анку — ровно жеребец, одна бревно на воз валит! Даром на шестом месяце брюхатая...» Народные врачеватели брались лечить любые болезни. Одна применяла передававшиеся из поколения в поколение способы лечения, другие лечили травами и подручными средствами, третьи — заговорами и заклинаньями. Заговаривали от всего, чего хочешь: от лихих людей и о спасении, от запоя и при охмелении, при лечении лошадей, от лягания коровы при доении, от конкретной болезни и от всех болезней сразу. «Заговариваю я раба божьего (такогото) двенадцать скорбных недугов: от трясавицы, от колючки, от свербежа, от стрельбы, от огневицы, от колотья, от дерганья, от моргания, от слепоты, от глухоты, от черной немощи... Все недуги откачнитесь, отвяжитесь, удалитесь от раба (такого-то), по сей час, по сей день, по его жизнь, моим крепким словом». 152 У каждого знахаря были свои излюбленные методы лечения, которые, на их взгляд, давали необходимый эффект. Например, один такой народный врачеватель лечил от ревматизма следующим образом. Весной, когда прел навоз, этот знахарь выкапывал в огромной куче навоза яму, сажал туда голого ревматика и забрасывал пустоты вокруг тела преющим навозом. Снаружи оставалась только голова больного. А поскольку в преющем навозе было горячо, как на полке в бане, то больной орал благим матом. В некоторых случаях лекарь накладывал вокруг головы и плеч больного тяжелые камни, чтобы он не смог вылезти из навоза. Такой способ лечения требовал выдержки и терпения не только от больного, но и от лекаря, ибо слезы и мольбы больного могли разжалобить лекаря. Шесть часов продолжался сеанс лечения, а их необходимо было принять не менее двадцати. Многим людям такое лечение помогало. Крайне тяжелое положение складывалось с охраной здоровья матери и ребенка. Во всем уезде, а это свыше 200 тысяч населения, не было ни одного специализированного медицинского учреждения. В 1871 году в ставропольской больнице работало только две дипломированных акушерки, которых называли повивальными бабками, хотя по возрасту они были молодыми. Их обязанности очень четко определял врачебный Устав «...Повивальная бабка должна во всякое 153 время, днем или ночью, от кого бы по должности своей призываема ни была, невзирая на лица, тотчас являться, и, по прибытии к родильнице, поступают ласково и расторопно, наблюдая всегда молчаливость, особливо в таких случаях, кои не терпят разглашательств». Как специалисты, они прекрасно знали свое дело, были воспитаны на настольной книге акушеров того времени «искусство повивания или наука о бабичем деле» и тем не менее, к ним, казенным повивальным бабкам, обращались мало. Посудите сами, в ставропольской больнице в 1891 году родилось только 24 ребенка, в 1892 году — 23 ребенка, в 1893 году — 20, в 1894 году — 13 детей и это в городе, где проживало около 3-х тысяч женского населения. Большинство женщин не обращались в больницу по финансовым соображениям, а многие пациентки и в силу обыкновенного невежества. Один из ставропольских священников рассказывал, что ему в 90-х годах прошлого века одна из женщин признавалась: «Я, батюшка, грешница: лекарство из аптеки пила». Для суеверных крестьян имело значение и то, что акушерки, в большинстве своем девушки, могли их сглазить. Акушерки применяли инструменты, а это считалось грехом. Основная масса ребятишек рождалась в домашних условиях, без помощи медиков, зачастую в антисанитарных условиях. Медиков в этих случаях заменяла местная бабкаповитуха, которая была в каждом селе, а в Ставрополе их было несколько. Этих женщин никто не избирал и не назначал, они сами добровольно принимали на себя, нигде не записанные, но прекрасно осознанные ими обязательства. Бабка не могла отказать в просьбе придти к роженице, ибо это рассматривалось как непростительный грех. Повивальная бабка пользовалась большим авторитетом. Без знаний, по свойственному русскому народу сметливости и сноровке эти бабки были очень искусны. Повивальной она называлась потому, что умела правильно «свить» новорожденного «повивальником», чтобы он не барахтался и не царапался, и спал спокойно и учила этому молодую мать. Бабки были мастерицы по части женских и материнских забот. Недаром говорили: «бабка походит — всякому делу поможет». А мастерство каждой отмечали: «у всякой бабки — свои ухватки». О почитании бабки-повитухи свидетельствовал народный обычай «рукомытие». На девятый день после родов бабка посещала принятого ей новорожденного, и они с матерью, перепеленав младенца, совершали совместно «размывание рук» — мыли руки в одной лохани или тазу, вытирали их одним непременно новым полотенцем, которое бабка тут же получала в подарок. Вообще надо заметить, что за труд бабкам обычно не платили, но обязательно их одаривали. Дарили платок, мыло, полотенце, материал на кофту. Крестьяне говорили, 154 что грех непростительный, если не одаришь. Иногда мужчины помогали бабкам вспахать полоску земли, привезти дров или сена в знак благодарности, ибо, как правило, они были пожилыми женщинами, чаще всего вдовами. Дважды в год в Ставрополь и окрестные села приходило много крестьян, особенно с низовьев Волги на заработки. В первом случае, эти люди были заняты погрузкой зерна, муки на отправляющиеся хлебные караваны по Волге, а во втором — на уборку хлебов в качестве батраковсезонников. Понимая, что «день год кормит» они трудились очень напряженно, почти весь световой день. У этой категории тружеников очень популярны были банки, которые им ставили «бродячие» врачеватели. Эти банки были наподобие стаканчиков с выпуклым, округлым дном, в котором имелось отверстие с краями, плотно затянутыми лайкой (кожей), которая снималась и, при надобности, вновь натягивалась. Сухие банки ставили просто: прикладывался стаканчик к телу, снималась лайка и «лечащий» с силой губами втягивал в нее кожу, после чего вновь прикрывал отверствие. «Отдув» наливался кровью, синел, и это считалось, как впрочем и сейчас, средством от простуды. Кровососные банки представляли собой более сложную процедуру. Сначала ставилась сухая банка, срывалась и на опухшем месте делалась насечка. На надрез наводилась банка, из которой «лечащий» насасывал кровь до половины банки. Особенно такую процедуру любили грузчики. От 155 фунта до 3-х пускалось крови. Если кровь жидкая, прозрачная — прекращали операцию; густая и темная — продолжали. Брали за эту операцию 60 копеек, почти половину дневного заработка грузчика Весьма популярной среди ставропольчан была «ставка пиявок». Их ставили от запоя, от сильного охмеления, при ударе, при приливе крови к голове и при неспособности к учению. Чаще всего ставили за уши, к вискам — реже. К копчику и на спину. Некоторые специалисты, доводя свое мастерство до виртуозности, чтобы пиявки были «злее» сажали их перед употреблением в кислый хлебный квас. Эту операцию они называли «монашку постным накормить». Пьяницам для вытрезвления ставили по одной пиявке за уши и к вискам, серьезным больным, по усмотрению врачевателя, до 15 и более. Но многие крестьяне занимались самолечением, ведь практически каждый крестьянин знал целебные свойства некоторых трав и растений. Причем эти знания передавались из поколения в поколение. Так, для борьбы с алкоголизмом широко был распространен весьма простой способ лечения. «Чтобы человек не пил пива, ни вина, возьми губы (нарост) осиновую и березовую кору... истолки да смешай, дай ему пить дважды или трижды, не станет пити и до смерти». Можно было сделать водочную настойку и из лесных, зеленых клопов, живущих в малине. Эти маленькие зеленые насекомые обладали весьма резким и неприятным запахом. Говорят, что такое лекарство внушало отвращение к алкоголю. Сейчас хочется в это поверить, но что-то мешает этому. Документальных свидетельств об эффективности того или иного знахарского рецепта найти очень трудно, так как знахари никаких «скорбных листов» (историй болезни) не писали. Этим они здорово отличались от современных медиков. Но среди «бродячих врачевателей» очень часто встречались и явные шарлатаны, которые промышляли под маской народной медицины. Например, 27 сентября 1865 года в Ставрополе допрашивали персидского подданного Мирзу Аб-баса. Этого 22-летнего молодого человека, плохо говорившего по-русски, задержали и привезли из Новой Бинарадки. Он ездил по селам уезда и практиковал «лечение» глазных болезней. При обыске у него обнаружили большое количество пакетиков с порошками, которыми он лечил. Пригласили Ставропольского городского врача Гамбурцева, чтобы определить лечебные свойства порошков. Врач заявил: «Химический состав, ровно и название медикаментов, отобранных от персидского подданного Мирзы Аббаса для освидетельствования, неизвестны, почему я не могу сказать, в какой степени они вредны для здоровья при употреблении...» Порошки пришлось отправить в Самару на экспертизу. Оттуда ответили, что пакет № 1 «сахар с примесью уксуснокислой меди», в пакете № 2 «сахар с примесью киновари 156 и сернистой ртути». За такое лекарство жена рядового Михеева отдала этому Мирзе последние деньги — 3 рубля серебром. По тем временам это были большие деньги. Примерно, такие же суммы дали Афинья Иванова, Пелагея Сафронова, Агафья Дмитриева, Авдотья Андреева, Анастасия Григорьева, Варвара Митрофанова. После расследования Мирзу выслали из России, поскольку это было прямым нарушением статьи 220 врачебного Устава. «Никто как из российских, так и иностранных, не имеющих диплома или свидетельства... не имеют права заниматься никакой отраслью врачебной практики в России. Иностранные врачи, желающие заниматься врачебной практикой в России, обязаны сверх того, непременно знать русский язык». А вот к местным знахарям этот российский закон почти не применялся. Возьмем опять тот же врачебный Устав. Его статья 226-я гласила, что люди, не имеющие права заниматься врачебной практикой, могут быть наказаны мировым судьей, «однако, правило это не применяется к лицам, которые по человеколюбию, безвозмездно помогают больным своими советами и известными им средствами лечения». А знахари редко брали с односельчан деньги, чаще всего их в благодарность кормили, угощали, приносили в качестве благодарности продовольствие и подарки. Любопытно, что хитрый Мирза Аббас знал это положение, потому что в начале следствия он упорно настаивал, что «больному помогал без всякого возмездия», но люди подтвердили, что деньги ему давали. Причем большинство пациентов на следствии признали, что «лекарство его нисколько не помогло», «пользы от его лекарства мне вовсе не было», «чувствую все также, как и прежде». Наказывали же явных шарлатанов. В сентябре 1860 года ставропольский уездный суд судил трех сибирских крестьян Шабаева, Мусейнова и Налилова, которые «промышляли» лечением лошадей в ставропольских селах. Но суд не смог доказать их вину, поскольку «лекарства по медицинскому освидетельствованию, кроме сулемы, у них оказались невредными». Их строго предупредили и отпустили. Тем не менее ставропольские власти были весьма встревожены все увеличивающимся числом «бродячих врачевателей». Так, 30 декабря 1861 года в селе Городище появились два крестьянина Гордей Васильев и Алексей Иванов, которые, по словам местных жителей, «домогались кого-либо обмануть через посредство лечения людей и скотины». Волостной старшина отправил их под стражей в Ставрополь в полицию для разбирательства, однако дорогой они сбежали и следы их в истории затерялись. ...Пришли другие времена и сейчас знахари, целители не убегают от властей, не прячутся в глухих деревеньках, а выступают в больших залах, их рекламируют в газетах, они представляются с добавлением мыслимых и немыслимых 157 титулов и званий. Как и раньше они продолжают врачевать наше Тело, но все чаще и чаще стараются повлиять на наш Дух, чего раньше они не делали. 158 ОБЩЕСТВО ТРЕЗВОСТИ В середине прошлого века распространившееся пьянство среди народов России вызвало серьёзную озабоченность со стороны прогрессивной части общества. В 1859—1869 гг. среди крестьянства Самарской губернии стали возникать неофициальные Общества трезвости. Однако лишенное официальной поддержки и признания, это движение за трезвость быстро заглохло. Конечно, это движение преследовало прежде всего бойкот высоких цен на недоброкачественную водку, но с другой стороны, нельзя было не видеть в этом массовом движении стремления избавиться от той «порчи телесного и духовного здоровья», к которой приводило пьянство. Николай Александрович Добролюбов, высоко оценивая решимость крестьянства, видел в этом «опыте поневоле» не только его готовность к трезвой жизни, но и способность обуздать вредную привычку. В связи с развитием капитализма в стране пьянство приобретает широкое распространение. Это можно было видеть на примере Ставрополя. В 1863 году в Ставрополе проживало 4.652 жителя. Для их нужд существовало три винных склада. В рейнском погребке продавались импортные, качественные и дорогие вина. Естественно, что его покупателями были люди не рядовые. Для простого населения города было открыто 11 погребков русских виноградных вин. Здесь качество товаров было ниже. Постоянно работали 4 трактира, где продажа спиртных напитков рассматривалась как побочный при торговле кушаньями и чаем промысел, поэтому продажа здесь производилась только распивочно. Но спиртное можно было приобрести и в 27 питейных домах. Кроме того, на ярмарках и базарах работали временные выставки по продаже спиртного. Таким образом, на 4.652 человек населения было 44 «точки» по продаже спиртного. На каждое заведение приходилось по 105 душ населения. В среднем в Ставрополе за трехлетие (1858—1860 гг.) было продано 56.154 ведра водки, а население Ставропольского уезда в то время насчитывало, примерно, 175 тысяч человек. Аналогичное положение было и в селах уезда. В Тимофеевке было 395 жителей, на которых приходилось 5 трактиров, 3 — рейнских погреба, 3 — винные лавки и 3 пивные лавки. В Кунеевке было 517 жителей и 14 точек по продаже спиртного. Цены на водку в Ставрополе были следующие: 5—7 рублей стоило ведро (в ведре было 12,3 литра). Для сравнения пуд мяса первого сорта стоил 2,6 рубля, а пуд пшеничной муки первого сорта — 2,1 рубля. Средняя зарплата мужчины в день составляла 50 копеек. Вот и спивался народ. В 1889 году в ставропольской больнице находилось на излечении 16 человек, отравившихся алкоголем, а по уезду 159 подобных больных насчитывалось 56 человек. На следующий год число больных возросло в городе до 18 человек, а по уезду до 69 человек. В этих условиях крестьянское население пошло на беспрецедентную меру. По решению сельских сходов в селах Федоровка, Зеленовка, Кунеевка, Красный Яр, Сосновка, Дворяновка, Бирля, Еремкино, Березовка и некоторых других на три года (1889—1891 гг.) была категорически запрещена виноторговля. С 1 января 1895 года в России была введена государственная винная монополия на продажу и производство водки и вина. Сначала этот закон был введен в виде опыта в 4-х губерниях: Самарской, Оренбургской, Уфимской и Пермской, но потом было распространено и на все остальные. Объясняя введение такой меры, правительство говорило: «для разрешения одной из самых трудных и важных задач по улучшению народного быта — для ограждения народной нравственности и народного здоровья от растлевающих влияний нынешнего питейного заведения, которое вместе с тем причиняет народу неисчислимый материальный вред, подтачивая в самом корне его благосостояние». Фактически же такой шаг был направлен на пополнение государственной казны. Судите сами. В 1900 году доход государства от введения винной монополии составил 273 млн. рублей. В 1904 году эта сумма возросла до 547 млн. рублей, а в 1909 году — до 717 млн. рублей. В 1914 году доход исчислялся уже цифрой в 936 млн. рублей. Недаром бюджет царской России называли «пьяным бюджетом». Вместе с введением винной монополии был утвержден «Устав попечительств о народной трезвости». Такие попечительства были созданы во всех городах и уездах страны, в том числе и в Ставрополе. Перед ставропольским уездным Комитетом попечительства о народной трезвости была поставлена задача как наблюдения за правильностью производства алкогольных напитков, питейной торговли, так и распространением среди населения здоровых понятий о вреде злоупотребления крепкими напитками, забота об излечении страдающих запоями, устройство народных чтений, издание соответствующих брошюр, открытие чайных и других подобных заведений, где население могло бы иметь развлечение и здоровый отдых в свободное время. В состав ставропольского Комитета попечительства о народной трезвости вошли уездные и городские должностные лица: уездный предводитель дворянства Сергей Александрович Сосновский, инспектор народных училищ Илья Иванович Проскуряков, инспектор высшего начального училища Николай Иванович Зефиров, уездный исправник Александр Васильевич Горинов, председатель уездной Управы Николай Владимирович Тресвятский. Активным членом Комитета был ставропольский протоиерей Иван Филиппович Головцев. Святейший Синод 160 неоднократно призывал священнослужителей «живым примером собственной жизни и чистым проповедованием слова божьего о пользе воздержания» содействовать борьбе с пьянством. Иван Филиппович был таким примером. Основной формой работы этого Комитета было проведение народных чтений с показом туманных картинок с помощью «волшебного фонаря». В 1902 году было проведено 74 чтения, на которых присутствовало 11.350 человек. Это делалось для того, чтобы отучить население проводить свободное время в питейных заведениях. Ставропольская уездная Управа в своем годовом отчете отмечала, что «народные чтения если и не принесут населению прямой просветительской пользы, то, по крайней мере, отвлекут его в нерабочее время от праздности и разгула». Народные чтения проводились в устроенных Комитетом читальнях-чайных. Такие читальни-чайные находились в ставропольском уезде: в селе Никольском, Старой Майне, Новом Буяне. Как правило, это были помещения из двух комнат. В центре читальни на продолговатом столе лежала масса газет, иллюстрированных изданий и брошюр по различным отраслям знаний. Около стола и вдоль стен стояли гнутые венские стулья. Стены были украшены портретами царствующего дома и картинами, изображающими события русской истории. Кроме того, на стенах были развешаны самодельные плакаты с лозунгами типа «Нынче угостили — завтра сам попросишь», «Здравствуй водка — ум прощай!», «Брось обжорство и питье, будет рай, а не житье», «Водка не питает — кто пьет — голодает». В Новом Буяне выделили обширное превосходное помещение в центре села возле Базарной площади и назвали его «Народный дом Комитета трезвости», в котором помещались чайная и библиотека-читальня. Комитет попечительства о народной трезвости выписывал во все читальни журналы: «Крестьянин», «Витязь», «Дружеские речи», «Русский исторический календарь» и другие издания. Некоторые по слогам читали популярные ежемесячные журналы, посвященные вопросам борьбы с пьянством: «Деятель», «Друг трезвости», «Вестник трезвости», «Народная трезвость». Другие по неграмотности рассматривали иллюстрации, третьи — играли в шашки или домино. Иногда лучшие ученики местной школы читали по заданию учителя или по просьбе присутствующих отдельные статьи из газет и журналов. При читальнях существовал небольшой книжный фонд, из которого можно было брать литературу на дом. По крайней мере, 2.249 человек из крестьян пользовались такой возможностью. На этих чтениях в воскресные дни дежурили члены Комитета трезвости: учитель, священник, врач. Каждый из них проводил беседу или читал популярную брошюру о наиболее выгодном способе обработке земли, об улучшении породы домашнего скота и увеличении его доходности, о 161 влиянии гигиены на здоровье человека и т. д. Конечно, каждый выступающий агитатор трезвого образа жизни использовал данные своей профессии. Священник опирался на Библию и приводил примеры из жизни русских святых: «Не упивайся вином — в нем же есть блуд», «Пьяницы Церкви божьей не наследуют», часто повторяли завещания преподобного Серафима Саровского: «...не имейте в доме своем не только вино, но даже и посуды винной». Степенный старик обращался к врачу за советом о внучке, которая вот уже 2—3 дня мается животом; тетка Матрена спрашивает, что делать со старухой-свекровью, у которой все голова кружится и которая уже который день не ест. Пожилая женщина просит школьницу, которая только что читала им журнал, переписать «Обращение к пьянице» для её зятя. И девочка крупно писала: «Ну разве ты похож на человека? Бог сотворил тебя человеком — ты его образ и подобие, — а между тем ты из себя представляешь скотоподобное существо. Чем отличается человек от животного? Разумеется рассудком. А ты лишен разума и потерял свой рассудок. Ты делаешь все, что можно сделать, чтобы казаться скотиной; мало того тебя не сочтут глупцом, а прямо назовут свиньей» и т. д. Некоторые борцы за трезвость пытались разучить с присутствующими «Гимн трезвости», в котором были такие строчки: Слышите ль, братцы, вы вздохи и стоны. Слышите ль зов удрученных семей?! Гибнут под властью вина миллионы Честных, но слабых людей. Но насколько известно, сей Гимн не получил распространение среди народа, впрочем искусственные вещи редко приживаются. В соседней комнате размещалась чайная, в которой подавался чай, гораздо дешевле, чем в трактире. Стоил он всего четыре копейки. Здесь мужики обсуждали различные хозяйственные проблемы, в том числе постоянно циркулирующие всевозможные слухи. Немало различных легенд ходило тогда о всевозможных целителях, избавляющих, как сейчас говорят, от алкогольной зависимости. Поликарп Матвеевич с Лузановской улицы рассказывал, что его сват из Ягодного ходил в Самару к знаменитому Ивану Алексеевичу Чурикову и тот ему помог. Это имя было известно не только в Самарской губернии, но и по всей России гремело. Бывший богатый купец после смерти любимой жены сильно запил и все спустил с рук. После нескольких лет пьянки Чуриков покаялся в грехах и стал страстным проповедником трезвости с религиозной основой. Он утверждал, что пьянство прежде всего тяжкий грех. 162 Рассказывают, что бывало он зайдет в трактир и начинает клеймить выпивающих, а тех от его слов рвота «наизнанку выворачивает». Частенько его били, выбрасывали из трактира, но он не унимался. Алкоголики, с которыми он беседовал, бросали пить. Тексты его проповедей сохранились. Вот маленький отрывок одной из них: «Я обвиняю алкоголь в том, что он лжец и обманщик, который расслабляет человека, обещая согреть — он морозит, называясь живительным, — он причиняет лишь болезнь и убивает жизнь. Я обвиняю алкоголь в том, что не проходит дня, в который он не довел бы сильных и здоровых до чахотки, или не поразил бы человека ударом паралича. Я обвиняю алкоголь, что он гнусный злодей и разбойник, грабящий у рабочего люда заработанные трудом и потом деньги и гонит в больницы и тюрьмы...» Любителей дешевого чая было немало, поэтому чайные быстро разорялись. Например, чайная израсходовала за год 202 руб. 26 копеек, а выручила только 60 руб. 74 копейки. В конце концов в 1902 году ее пришлось отдать под столярную мастерскую. Аналогичная судьба постигла и чайную в селе Старая Майна. В марте 1908 года ставропольский Комитет попечительства о народной трезвости обратился в уездную Управу с просьбой взять помещение чайной, которая уже не один год как перестала функционировать и устроить в ней амбулаторию, нужда в которой была очевидной. В конце чтений показывали через «волшебный фонарь» туманные картинки. Чтобы современному читателю было понятно, что такое «волшебный фонарь» напомним, что это был аппарат сродни нашему фильмоскопу или диаскопу. В качестве источника света в них была газовая горелка, но такие аппараты стоили очень дорого — 350 рублей и в наших местах их не было. На наших чтениях пользовались «волшебным фонарем» с керосиновой лампой, стоимостью 150 и 130 рублей. В распоряжении ставропольских активистов противоалкогольной пропаганды было 16 «волшебных фонарей» и 137 туманных картинок (диапозитивов). Перед сеансом окна занавешивали черной клеенкой или коленкором. На лекторской кафедре с правой стороны от экрана ставилась лампа или свеча, отгороженная от экрана ширмочкой, чтобы свет был обращен только к лектору. У лектора был колокольчик, посредством которого лектор давал знать о перемене картинки. Показывали не только картинки, но и целые «сериалы». Например, тема «Соловецкий монастырь» состояла из 13 туманных картинок, «Полтава» — повесть в стихах Пушкина» — из 24 картинок. «Как изменяется пища в человеческом теле» — из 6 картин, «Дедушка Крылов и его сказки» — из 10 картин, «О больном и здоровом человеке. Молоко и яйца как пища» — из 4 картинок. 163 На демонстрацию туманных картинок в помещении чайной в зимнее время собиралось так много народу, что это было сплошное море голов, бабьих платков, полушубков. Воздуха не хватало, керосиновая лампа горела все тусклее, изображение на экране делалось еле различимым и в конце концов лампа гасла. Тогда помещение проветривали и вновь начинался сеанс. Не случайно, в отчете о своей деятельности самарский Комитет трезвости отмечал, что в Ставрополе «чтения эти населением посещаются весьма активно». Один из активистов противоалкогольного движения, впоследствии Почетный гражданин города Ставрополя А. Н. Наумов вспоминал: «Показывались картины обычно религиозно-исторического содержания. Подбор их оставлял желать лучшего, но что особенно меня раздражало — это предусмотренный министерством циркуляр, лишь при соблюдении которого допускалось применение волшебного фонаря, коим ограничивалась роль оператора в отношении объяснительного толкования показываемого на экране сюжета». Действительно, 23 января 1905 года в курзале на народных чтениях хотели прочитать из «Журнала для всех» статью о русско-японской войне, поскольку это было чрезвычайно актуально и всех волновала эта проблема. Но инспектор народных училищ не разрешил, так как указанный журнал не входил в каталог народных чтений. Между прочим А. П. Чехов и В. Г. Короленко тоже не входили в разрешенный список. Власти опасались за содержание комментариев лектора и он обязан был говорить только то, что написано под картиной. Если на картине было изображение генерала Скобелева на белом коне, то согласно букве закона, приходилось ограничиваться лишь следующими словами: «Это генерал Скобелев, известный герой турецкой кампании» и на этом кончать свои объяснения. В самом Ставрополе первые городские народные чтения с показом туманных картинок начали проводить еженедельно с 1896 года. Проходили они в здании земской Управы, народу собиралось по 300 человек. «Волшебный фонарь» сначала брали в городском мужском училище, но потом Комитет попечительства о трезвости сам приобрел 2 аппарата (один для прозрачных картин, другой — с ацетиленовым освещением для непрозрачных). По окончании вечера и в антрактах граммофон играл полюбившую, а коекому и надоевшую пластинку с записью «Саратовской фабричной»: «Шел я лесом, шел я низом, У матани дом с карнизом». В здании курзала впервые провели народные чтения 2 164 ноября 1904 года. Комитет попечительства о трезвости выделил на закупку картин и брошюр для чтения 150 рублей. В курзале собралось свыше 200 человек, хотя курзал и стоял от города неблизко. Были платные места стоимостью от 5 до 20 копеек. Программа была следующая: учитель Симаков прочитал «Забытый рудник» В. И. Немировича-Данченко. Рассказ Ф. М. Достоевского «Мальчик у Христа на елке» читал учитель Осиповский. Рассказ А. П. Чехова «Ванька» читал учитель Москалев. Хор интеллигенции исполнил «Ах, ты, ноченька» и «По белы-то снеги». В антракте играл граммофон. Все было хорошо, только о вреде пьянства ни слова и холодно было. 16 ноября 1904 года ставропольская интеллигенция собралась, чтобы посоветоваться, как дальше проводить народные чтения. Большого зимнего помещения тогда в Ставрополе не было и городская Дума выделила 500 рублей, на которые устроили печку, вставили зимние рамы в помещение курзала и последующие народные чтения проводили уже в тепле. Можно и дальше рассказывать о формах и методах антиалкогольной работы в ставропольских селах, о сравнительно большой популярности народных читален и чайных, но снизилось ли пьянство от этого? На это нельзя ответить утвердительно. Обратимся к прессе того времени. «Напротив винной лавки № 88 есть гнилой забор, возле которого всегда в теплое время можно встретить «страждущих» огненной воды и «обремененных» похмельем ставропольских босяков. Зимой они перебираются в так называемый Старый город — полуразвалившиеся домишки на берегу Воложки, которые служат для них притонами». Это картинка времен активной деятельности чайных и читален Общества трезвости. Да и сами руководители ставропольского Комитета трезвости признавали, что «городское и сельское население к деятельности попечительства относятся не сочувственно, на помощь каким-либо мероприятиям не идет...» Под флагом борьбы с пьянством стали действовать и грабители. В селе Матюшкино в ночь на 15 сентября 1905 года в казенную винную лавку вошли несколько вооруженных людей и от имени боевой дружины партии социалистов-революционеров забрали 124 рубля выручки. Перепуганный приказчик предложил им и свои 30 рублей, но они ответили: «мы частных денег не берем, нам нужны только казенные!» Уходя экспроприаторы, ударом приклада разбили несколько бутылок водки. 3 марта 1907 года в селе Пискалы ночью было совершено ограбление казенной винной лавки. Грабители сначала постучали в ставни, затем в сенную дверь, крича при этом: «Открывай! Давай деньги!» Приказчик лавки Борис Любушкин отказался, тогда грабители разбили окно и показали приказчику три ствола револьверов. Здесь приказчик испугался и открыл. Грабителей было четверо. Они забрали 165 из шкатулки 560 рублей, проверили учетную книгу и, сделав в ней надпись: «экспроприировано», удалились. Один из активных поборников народной трезвости Сергей Александрович Рачинский, бывший профессор Московского университета (он изображен учителем на картине Богданова-Бельского «Устный счет») тогда выступил с заявлением: ...Нынче радетели этого дела (народной трезвости) возлагают свои надежды на чайные, на волшебные фонари, на невинные гимназические увеселения, на абсолютно невозможные в сельском быту народные театры, на попечительства о народной трезвости, в своих уставах, не идущие далее этих ребяческих затей. И неужели никому не приходит мысль, что с роковыми пороками, разъедающими самую сердцевину народной жизни, можно бороться не поверхностными развлечениями, а лишь подъемом и углублением народного духа? Не гимнастика и чай могут побороть кабак и винную лавку, а церковь и освященная церковью школа». Конечно, принимаемые кое-какие меры и пропагандистская работа оказывали свое положительное влияние на уменьшение пьянства среди народа, но не настолько, чтобы кардинально изменить ситуацию. Газета «Правда» 25 мая 1912 года писала, что «когда русский народ будет иметь заработную плату, дающую ему жить по-человечески, тогда можно будет серьезно говорить о борьбе с пьянством». Прогрессирующее пьянство тревожило общественность. Председатель Совета министров России СЮ. Витте выступил в Государственной Думе с заявлением, что с пьяницами надо бороться путем увеличения каталажек, введением строгих наказаний за появление на улице в пьяном виде. При Государственной Думе была образована специальная комиссия по борьбе с пьянством, которая внесла немало различных предложений, порой даже курьезных. Комиссия рекомендовала закупоривать бутылки со спиртным так, чтобы их содержимое нельзя было распивать на улице, а лишь только в домашних условиях. Или предлагали выпускать посуду под водку с предельно узким горлышком, чтобы было трудно пить прямо на улице «из горла». Наш местный священник Понормов представил самарскому преосвященному Питириму обширную докладную об устройстве в ставропольском уезде пункта борьбы с алкоголизмом. Для этого он предлагал переделать мелекесский храм, построенный купцом Таратиным в «Храм Трезвости». Владыка одобрил идею, благословил на доброе дело, но денег на переоборудование не дал ни копейки. Так дело и заглохло. Как видно, предложений было много, но практического дела было мало. Тогда население само, не дожидаясь законов свыше, пошло на меры, доступные самим. В Мусорке по приговору сельского общества с 1 января 1913 года все питейные заведения были закрыты. Но как ни странно, от этого выиграли только «подпольные шинкари». Они 166 моментально подняли цену на водку. И если раньше в любое время можно было у них приобрести бутылку водки за 42 копейки, то теперь ее продавали от 70 копеек до 1 рубля. «Так теперь риску стало больше», — поясняли поднятие цены шинкари. Активизировало свою деятельность и Общество трезвости. Стал издаваться еще один журнал «Сеятель трезвости». В 1913 году устроили два всероссийских праздника трезвости: 28 апреля и 29 августа. В эти дни читались лекции о вреде алкоголя, для сбора средств в фонд борьбы с пьянством продавали особый цветок (в виде ромашки), который прозвали «цветок трезвости» и который никто не покупал. Важным событием в жизни русской общественности был I Всероссийский съезд по борьбе с пьянством (декабрь 1909 г.). На II Всероссийском съезде по борьбе с пьянством, который состоялся в Москве в августе 1912 года в основном было представлено духовенство. Об этом съезде газеты тогда писали, что духовенство «выразило тысячу хороших пожеланий и приняло целую кучу резолюций, столь же невинных, сколько и бесполезных — вроде устройства школ для борьбы с пьянством, штрафов для лиц, спаивающих детей, субсидий братствам трезвости, курсов по борьбе с пьянством, в семинариях духовного воздействия» и т. д. Потребление спиртных напитков в дореволюционной России было сравнительно большим и составляло в 1913 году 4,7 литра абсолютного алкоголя на душу населения. В 1914 году в связи с начавшейся мировой войной, царское правительство вынуждено было ввести запрет на продажу крепких спиртных напитков. Сначала его ввели в мае месяце на время мобилизации, а затем с ноября на все время войны. В Ставрополе городская Дума 23 августа 1914 года возбудила ходатайство о запрещении в г. Ставрополе навсегда продажи спиртных напитков. Это было специально созванное по требованию 12 гласных городской Думы чрезвычайное заседание. Первым подписал такое требование гласный Рукавишников Василий Николаевич, личность примечательная и известная в городе. С молодых лет он служил приказчиком винокуренного завода купца Дунаева в селе Новый Буян. Потом несколько лет служил приказчиком у известного самарского виноторговца Егора Аннаева. Но за пропаганду «противоправительственных идей» был задержан полицией, сидел в тюрьме и несколько лет находился под гласным надзором полиции. Спустя 33 года на этом чрезвычайном заседании Рукавишников высказался, что «во всех видах общего блага человечества и государства, для которого трезвый человек более полезен, чем пьяный, признается настоятельно необходимость возбудить немедленно ходатайство о закрытии казенных винных лавок и всех других заведений, торгую167 щих спиртными напитками на все время военных действий». Мотивы его выступления не совсем понятны. То ли он действовал по поговорке, что «все великие блудницы к старости становятся великими моралистами», то ли хотел выслужиться, ведь накануне Николай II подписал указ о запрещении продажи водки. Так что «смелым» быть в этой ситуации было несложно. Господин Рукавишников выступил за запрет виноторговли, демонстрировал типичнейший пример политики «одобрямс», доведенной до совершенства в советское время. Гласный Муравьев Ф. П. поддержал предложение Рукавишникова, пошел еще дальше: «запретить торговлю всякими без исключения винами, не исключая крепко-виноградных». С такими предложениями выступили и гласные Л. И. Пряничников, протоиерей И. Ф. Головцев, городской Голова П. Г. Цезарев, В. М. Войнатовский и другие. Единственно кто высказал сомнение в подобной акции был гласный Н. И. Буланов: «кто привык пить, тот и впредь будет пить... если у нас не будет винных лавок, то будут добывать вино за 40 верст и платить за него дороже, следовательно, желаемая цель не будет достигнута». Хотя надо заметить, что запрет на водку не касался церковного вина, а также всех видов спиртных напитков, продаваемых в ресторанах высшего разряда, в буфетах собраний и клубов буржуазии. Водка исчезла с прилавка, но не исчезла из жизни. На первых порах этот запрет вроде бы и не приняли всерьез. В частности, в Федоровке волостной старшина приказал своему писарю написать распоряжение об открытии торговли в винной лавке. На следующий день старшину посадили в каталажку на 1 месяц, а писаря — на две недели за самоуправство. Кстати их посадили в один день с крестьянкой села Ягодное Матвеевой, которая держала «подпольный шинок». Два месяца и она «загорала» в ставропольской тюрьме. Но иногда судьба содержателей тайных притонов была гораздо трагичнее. 24 сентября в Ставрополе на Посадской улице зверски убили 80-летнюю Феклу Кондратьеву и её сорокалетнюю дочь Василису, которые были многим известны как подпольные торговцы вином, принимая различных проходимцев. В Новой Бинарадке решили не только закрыть все винные точки, но и штрафовать шинкарей. Если попадется в первый раз, штраф — 10 рублей, во второй — 25 рублей и в третий — 50 рублей и отдать под суд. В приговоре этого сельского общества крестьяне писали: «и если мы своему потомству никакой пользы принести не можем, так пусть же помнят, что мы, несмотря на нашу слабую склонность к употреблению спиртных напитков, мы все-таки совершили свое святое дело, раз и навсегда искоренили великое зло — пьянство». Но наивными людьми человечество становилось не в первый раз. 168 Во второй половине 1914 года по сравнению с 1913 годом в 13 раз возросла продажа денатурата, который приобретало как городское, так и сельское население. Интеллигенция предпочитала покупать спирт. Владелец аптеки города Ставрополя Альфред Захарович Марки был доволен, увеличив в несколько раз продажу спирта. Народ толпами валил в аптеки. Небольшой мужичок покупал в аптеке пяток невинных таблеток для виду и протягивал провизору рецепт на спирт «жене для втирания». Очень много было поддельных рецептов, в которых можно было разобрать только два слова «доктор Иванов» и «спир-тум». На выставке по вопросам организации разумных развлечений для народа в 1915 году фигурировал в качестве экспоната обширный ассортимент спиртных напитков (около 20 видов), которые изготовлялись из денатурированного спирта, лака, политуры и одеколона. Эти изделия совершенно свободно продавались на рынке под названием «ханжа», «дымок». А то, что этот «дымок» валил с ног здоровенного мужика, мало кого интересовало. «Ханжа» изготовлялась из денатурки, черники и сахара. Это была подделка под китайскую водку «Ханынин» — отсюда и название. Продавались также и такие доморощенные напитки, как «Занзибар», «берлинер» и т. д. Наконец, вначале в домашнем, а затем и в вольной продаже появился заменитель водки — пресловутый русский самогон, но это уже новая фаза борьбы с пьянством в советское время. Происшедшая в 1917 году Октябрьская революция распустила все Общества трезвости, но самогон расширил свою зону влияния. С ним решили бороться административными мерами. Декретом ВЦИК от 9 мая 1918 года самогонщики объявлялись врагами народа и для них было предусмотрено заключение в тюрьму на срок не менее 10 лет с конфискацией имущества. 19 декабря 1919 года В. И. Ленин подписывает постановление СНК «О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ». По сути дела это узаконивало «сухой закон», введенный еще царским правительством. Тем не менее, не смотря на строгость наказания за изготовление, продажу и употребление самогона, его гнали и много. Для борьбы с этим местные власти устраивали декадники, месячники, в ходе которых милиция с помощью комитетов бедноты выявляла самогонщиков, уничтожала у них аппараты и привлекала виновных к ответственности. Милиция города Ставрополя, отчитываясь за 1922 год, докладывала, что ей удалось конфисковать 6 ведер самогонки, 8 аппаратов и «пустых стеклянных четвертей, отдающих запахом самогонки 14 штук». Одного самогонщика, как самого злостного, выслали в Архангельскую губернию на 2 года. Крылова Виктора за распитие одного стакана спирта приговорили к лишению свободы на один год и 3 месяца. 169 Наказывали и денежными штрафами, но на наиболее злостных самогонщиков штраф действовал мало. Ставропольский уисполком 14 ноября 1922 года установил, что за каждый пуд зерна, переведенный на самогон, надлежит платить 5 тыс. рублей штрафа. А из пуда зерна выгоняли 3 четверти самогона и продавали его по 3 тысячи за четверть. Поэтому уплатить штраф было несложно. Гораздо успешнее пошла борьба с самогоноварением с начала 1923 года, когда согласно Постановлению СНК от 28 декабря 1922 года ввели правило: 50% штрафов за самогоноварения шло на премирование милиционеров, 25% — лицам, непосредственно способствующих поимке самогонщика, а 25% — перечислялось в распоряжение местного Совета. На июньском пленуме ЦК ВКП(б) 1923 года развернулась горячая дискуссия вокруг введения государственной монополии на продажу водки. Сталин и его ближайшее окружение были решительными сторонниками монополии. Троцкий выступал категорически против. В своем письме к членам партии он писал: «Грозным симптомом явилась попытка Политбюро построить бюджет на продаже водки...» Победила точка зрения Сталина и «сухой закон» был отменен в августе 1925 года. Рейтинг Сталина в глазах народа значительно вырос, хотя на первый план вышла фигура председателя Совета народных комиссаров А. И. Рыкова. Не случайно, появившаяся на прилавке водка получила неофициальное название «рыковка». Среди интеллигенции тогда даже ходил анекдот: в Кремле, дескать, каждый играет в свою карточную игру: Сталин — в «короля», а Рыков — в «пьяницу». Новая расфасовка «рыковки» тоже получила в народе название в духе времени. Бутылочку емкостью 0,1 литра называли «пионером», четвертинку — «комсомольцем», а поллитровку — «партийцем». Отмена запрета на спиртное вызвало резкое увеличение потребления хмельного. В 1927 году потребление абсолютного алкоголя населением увеличилась более чем в 4 раза по сравнению с 1925 годом. Естественно, что чем больше стали пить, тем больше регистрироваться прогулы на производстве, упала дисциплина, возросло количество правонарушений. Хмельной поток вызвал к жизни сначала стихийную, а потом организованную волну антиалкогольного движения. В 1928 году пришлось создать Всесоюзное общество борьбы с алкоголизмом. Это общество сумело приковать внимание общественности к вопросам алкоголизма, добиться некоторого сокращения сети алкогольных учреждений, развернуть лечебно-профилактическую работу, снизить затраты на алкогольные напитки в семейном бюджете. В школах ввели антиалкогольное преподавание, осуществлялись меры административного характера. В частности, 170 запрещалось торговать спиртными напитками в праздничные и предпраздничные дни, а также в дни получения зарплаты. Запрещалась продажа спиртного в общественных местах: в клубах, парках, кинотеатрах, банях и т. д. Повысили цену на водку на 35%. Закрыли 79 пивзаводов, они стали выпускать лимонад. Общество борьбы с алкоголизмом все больше и больше разворачивалось. Активисты стали устраивать многолюдные демонстрации с требованием убрать из бюджета доходы от водки, а страна нуждалась в средствах на индустриализацию. Сталин рассердился и разогнал Общество борьбы с алкоголизмом, уповая только на административные меры. С конца 60-х годов кривая пьянства в стране резко рванула вверх. В 1972 году Политбюро «по просьбе трудящихся* принимает постановление «О мерах по усилению борьбы против пьянства и алкоголизма». Стали ужесточаться административные меры, подняли цену на водку, купить её молено было только с 11 часов, а в воскресенье вообще не продавали. Однако запреты не давали никаких результатов. После смерти Л. И. Брежнева новое руководство сразу же, видимо, для завоевания авторитета, снизило цену на водку, её сразу же прозвали «андроповкой», а расшифровывали так «Вот Он Добрый Какой Андропов». Кстати говоря, водка эта была плохая, из какой-то химии. Когда в апреле 1985 года к руководству страной пришла команда во главе с М. С. Горбачевым, то одним из первых шагов было принятие в мае месяце Указа о борьбе с пьянством и алкоголизмом. Этот Указ развивал лучшие традиции командно-административной системы. Стали сворачивать производство ликеро-водочных изделий, резко ограничили продажу, позакрывали винные отделы и вновь «по просьбе трудящихся» подняли цену на водку в два раза. А потом и вовсе стали продавать по особым талонам. Вся страна превратилась в огромную, злобношипящую очередь за спиртным. Шутники моментально прозвали нового генсека «Лимонадный Джо». Но людям стало не до смеха, потому что стали вырубать виноградники. В стране реанимировали Общество борьбы за трезвость. 12 ноября 1985 года в Тольятти состоялась городская учредительная конференция Всесоюзного добровольного общества за трезвость. Его председателем избрали доктора биологических наук из Института экологии С. М. Коновалова. Во всех производствах предприятий создавались комиссии по борьбе с пьянством и алкоголизмом. В Тольятти было организовано 354 таких комиссии, из них 262 — в Автозаводском районе. К любым случаям появления в нетрезвом виде применялись очень суровые меры, никакие оправдания не принимались в расчет. Именно тогда, в 1987 году один уважаемый в городе профессор отмечал свой 60-летний юбилей. Юбиляра поздравляли с бокалом... минеральной воды, люди 171 чувствовали себя несколько смущенно и неуютно, но правила игры соблюдали. В городе сыграли несколько «безалкогольных свадеб». В результате антиалкогольных мероприятий в Тольятти сократилась продажа спиртных напитков в 1987 году в Автозаводском районе на 25,6%, в Центральном — на 14,9% и в Комсомольском районе — на 26,6 процента. Но эти цифры только характеризовали административное рвение. Насколько стали меньше пить в городе не мог сказать ни один специалист. И тем не менее, несмотря на головотяпство антиалкогольной кампании с 1985 по 1987 год продолжительность жизни мужчин увеличилась на 2,6 года. В стране стало рождаться на 500 тыс. человек больше, чем раньше, а умирать на 200 тысяч меньше. Производственный травматизм из-за пьянки сократился на 20%, число «дорожно-транспортных происшествий» уменьшилось на 30%. Преступность в Тольятти снизилась на 17,6 процента. Но все знали, что в городе возросло самогоноварение, злостной метастазой расширилась наркомания, спекуляция алкогольными напитками, усилилось хищение спирта с заводов, употребление различных суррогатов. Уж чего только тогда не пили. На заводе СК очень популярна была «дрелевка», впрочем её называли и по-другому. Поскольку в производстве широко применялся спирт и чтобы его не пили, в него добавляли какую-то краску: то черную, то красную. «Народные умельцы» сразу же нашли контрмеру. Опускали в такую краску сверло очень мощной электродрели и «взбивали». Гадость наматывалась на сверло комом, а оставшееся выпивали одним махом. Этому напитку по крепости мало уступал продукт под названием «два пшика». В пивную кружку «пшикали» два раза из баллончика с дихлофосом и пили. Как умирающий таракан, человек не дрыгал ножкой, он ведь покрепче таракана. Мне не приходилось лично видеть, но слышал, что кто-то употреблял «помориновку» (была такая зубная паста «Поморин») или «гуталиновку». На кусок хлеба намазывался слой «Поморина» или гуталина, затем это блюдо выставлялось на солнце и плавилось, пропитывая хлеб. То, что не плавилось, срезалось ножом и... хлеб был готов к употреблению. Остап Бендер со своей «табуретовкой» выглядел бы перед этими рецептами стриженым первоклассником. Кстати у последних был свой «фирменный» коктейль из пакета с ацетоном или клей «Момент». Слишком печально дальше продолжать. Сейчас инициаторы этой кампании признают свои ошибки. Егор Лигачев сказал, что «эта очень важная работа оказалась не до конца продуманной. Прежде всего была иллюзия, видимо, у меня, что столь затяжной, коварный недуг можно было одолеть наскоком». Егор Кузьмич прав, что наскоком проблему не одолеть. После провала кампании по борьбе с алкоголизмом водка взяла реванш. Такого изобилия спиртного, как сейчас, 172 в любом месте и в любое время, еще не наблюдалось. И, тем не менее, мы продолжаем закупать в год импортных спиртных напитков больше, чем медицинского оборудования и лекарств. По мнению специалистов из поголовного пьянства мы вплотную перешли к роковой черте алкогольного уничтожения. Появился даже термин «алкогольный геноцид». Страшно все это. В 1996 году уровень алкоголизации среди городских подростков Тольятти составил 72,9% среди мальчиков и 80,9 процента среди девочек. Как говорится, «приехали». По всей логике исторического развития новый виток борьбы с пьянством неизбежен, вот только будут ли учтены уроки истории. Хотя надо не забывать, что русский историк В. О. Ключевский писал, что «история не учительница, а надзирательница», что «она ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков». 173 СТАВРОПОЛЬСКАЯ МИЛИЦИЯ Впервые милиция появилась в Ставрополе в марте 1917 года. Телеграфное сообщение о падении царской монархии пришло в Ставрополь 6 марта, в городе была сформирована новая власть — Комитет народной власти. 8 марта 1917 года ставропольская полиция была преобразована в народную милицию. Весь состав полиции признал новую власть, снял с себя погоны; все делопроизводство было передано Комитету народной власти. Начальником милиции был назначен солдат ставропольского гарнизона Иван Егорович Калашников. Но в действиях так называемой «народной милиции» мало что изменилось. Через два месяца Советская власть в Ставрополе была свергнута белочехским мятежом. Лишь только в октябре месяце была восстановлена Советская власть в городе. Действия городской милиции за этот период были признаны неудовлетворительными. Решено было всех милиционеров уволить и набрать новых. Обстоятельства установления и упрочения Советской власти в нашем городе сложились так, что фактически милиция у нас стала создаваться с ноября 1918 года. В соответствии с Декретом Советской власти (октябрь 1918 г.) рабоче-крестьянская милиция комплектовалась из числа трудящихся, достигших 21 года на добровольных началах. Поступавший на службу давал подписку прослужить не менее шести месяцев. Такое обязательство четко определяло создание правоохранительных органов, носящих классовый характер. Чтобы было всем понятно, ставропольским милиционерам довели до сведения телеграмму наркома внутренних дел Г. И. Петровского: «С мест продолжают поступать сведения о том, что милиция при отдельных контрреволюционных выступлениях заявляет себя нейтральной, говоря, что она поставлена охранять лишь личную и имущественную безопасность граждан... Никакой нейтрализм в этом случае не может быть терпим. На советской милиции, как первейшая обязанность, лежит охрана прав рабочего класса и беднейшего крестьянства и лишь отсюда вытекают ее обязанности по охране личности и имущества всех граждан. Для советской милиции спекулянт, мешочник, всякое лицо, нарушающее распоряжение центральной или местной власти о твердых ценах, правила распределения между гражданами продуктов и товаров — больший преступник, чем преступник и вор обыкновенный». Это было характерно для милиции в первый год деятельности — заниматься не своим прямым делом: охраной населения от воров и бандитов, а помогать в борьбе с контрреволюцией и спекулянтами. Вспыхнувшее в марте 1919 года крестьянское восстание, известное в истории под названием «чапанского», коснулось и милиции. Тогда группа ставропольских мили174 ционеров в составе 12 человек отступила из Ставрополя в Федоровку, но здесь была окружена восставшими крестьянами, арестована и отправлена в Ставрополь. Свергнув в Ставрополе Советскую власть, чапанники назначили и своего начальника милиции. Им стал бывший ставропольский милиционер некий Дьячков. Арестованных ставропольских милиционеров по общему согласию решили расстрелять, но, повременив с этим, отдали их под надзор Дьячкова. Скорее всего он пожалел своих бывших сослуживцев, и они остались живы. А вот судьба новоиспеченного начальника Дьячкова была печальна: после освобождения Ставрополя от чапанников, он был арестован и за измену был расстрелян. Классовый характер советской милиции нашел наибольшее выражение в принципах и порядке комплектования ее кадров. Важнейшими критериями, которым должны были отвечать люди, поступившие на работу в милицию, были: признание Советской власти и наличие активного и пассивного избирательного права, а последним пользовались только рабочие и крестьяне. С учетом этого приняли: Сатина, Филимонова, Лукьяновых, Кувшинова, Долинского, Парманюк, Сербулатова, Грушевского, Живлюк, Захарова и Юренко. Особые требования предъявлялись к руководящему составу милиции. На должности начальников уездных управлений милиции и их помощников могли назначаться лица, «преданные в лице Советской власти интересам рабочего класса и беднейшего крестьянства, а именно: по рекомендации социалистических партий, стоящих на платформе Советской власти, профессиональных союзов и местных Советов депутатов». Начальником милиции был назначен Иван Михайлович Попов, бывший писарь, а помощником — В. П. Сластенин. Позже ставропольскую милицию возглавляли Шишканов, Гуртовой Алексей Миронович — горный мастер из, Донецка, член партии с 1912 года. Он был назначен с должности командира 42 маршевого батальона 13-ой армии. Затем ставропольскую милицию возглавляли Краузе Юрий Яковлевич, бывший электромонтер; Дубовов Дмитрий Петрович — кадровый военный из Красной Армии. Каждый, поступающий на работу в милицию, подписывал специальное обязательство: «Даю настоящую подписку, что буду стоять на страже революционного порядка и защищать интересы рабочего класса и крестьянской бедноты». На дверях милиции был повешен ящик «для жалоб на действия милиции». Ответы на поступающие жалобы и заявления граждан публиковались в местной газете или же прикалывались рядом с ящиком. Так, однажды в таком ящике оказалось заявление, в котором говорилось, что 12 августа 1919 года хрящевский милиционер Щербаков 175 подъехал к фруктовому саду Игнатия Бузыцкова, взял у караульщика пустой мешок, набрал в него яблок и уехал, не заплатив денег. Немедленно такой «блюститель порядка» был отстранен от должности. С первых же шагов взялись за воспитание самих милиционеров, ведь начинать надо было с себя. В августе 1919 года начальник ставропольской милиции издал специальный приказ о том, что в речи некоторых сотрудников замечаются «неприличные руганные слова». Поэтому всем сотрудникам вменялось в обязанность «в будущем относиться к гражданам честно, корректно и вежливо, помня, что каждый из них является примером для других граждан и блюстителем революционного порядка в Советской республике». Через два месяца (ноябрь 1919 года) состоялось общее собрание милиционеров города Ставрополя. Здесь они приняли торжественное обещание: «Мы, милиционеры города Ставрополя, даем клятву в верности нашей рабоче-крестьянской революции, и как Красная Армия борется с внешними врагами революции, так и мы напряжем все свои силы на борьбу с внутренними врагами рабочих и крестьян, и, если потребуется в интересах революции, сомкнёмся в стройные ряды для защиты Советской рабоче-крестьянской власти». К осени 1919 года начала складываться система в организации милиции. Территория Ставропольского уезда была разбита на участки, а участки — на волости. Во главе каждого участка (района) был поставлен участковый начальник, а в волостях имелись старшие и младшие милиционеры, которые непосредственно занимались несением службы по охране порядка. При уездном управлении милиции имелся конный резерв, который представлял собой ударную силу, предназначенную для подавления кулацких восстаний, бандитизма и поддержания порядка. Форменная одежда для молодой милиции была утверждена в сентябре 1918 года. Она подразделялась на летнюю и зимнюю. По описанию летний головной убор милиционера представлял собой фуражку из темно-синего сукна бельгийского фасона с козырьком из черной лакированной кожи. Зимний головной убор был из толстого сукна цвета маренго (темно-серого) с козырьком. Нижняя часть головного убора покрывалась полоской из серого барашка. Из такого же материала изготовлялись наушники, которые прикреплялись на двух крючках к нижней части шапки. Но такая форма поступила в Ставрополь только в конце 1919 года и то в единичных экземплярах, большинство милиционеров, дожидаясь формы, ходили в повседневной собственной одежде. По внешнему виду милиционеры мало чем отличались от других горожан. В одном из документов, хранящемся в архиве, есть рапорт начальника ставропольской милиции: «Милиционеры... ходят в собственной одежде, довольно рваной и разнообразной, а особенно 176 ощущается недостаток в обуви, многие милиционеры носят лапти...» Есть и другие факты, подтверждающее это. В книге приказов ставропольской милиции от 1 июля 1920 года записано: «Списать в расход по материальной книге управления уездной милиции б пар лаптей, выданных милиционерам уездной милиции. Основание: расписка в получении». Поскольку формы у милиции пока еще не было, их можно было отличить по металлическому нагрудному знаку, размером поменьше, чем у современных работников ГАИ. На знаке было изображено: на красном щите золотой серп и молот, помещенные крест-накрест рукояткой вниз. Щит окружен белым металлическим венцом из колосьев, завязанных внизу красной лентой с надписью «РСФСР». Ниже ленты прикреплялась фигурная металлическая пластинка с номером, присвоенным милиционеру. Ношение знака при исполнении служебных обязанностей было строго обязательным. Вооружение также оставляло желать лучшего. Основной единицей оружия была трехлинейная русская винтовка и берданы, но и их не хватало. Приходилось выдавать милиционерам оставшиеся от белочехов винтовки «веттерли» и «Гра». Это было допотопное оружие выпуска 1871 года. В частности, чтобы выстрелить из винтовки «веттерли», надо было сначала вставить в магазин деревянную коробочку с 4-мя патронами, затем за веревочку выдернуть эту деревянную рамку и затем стрелять. Были, правда, у начальствующего состава 15 наганов, 8 смит-вессонов, и 3 револьвера типа «бульдог». Уездный комитет партии и уездисполком внимательно следили за составом ставропольской милиции, старались по возможности направлять на работу к ним лучших своих людей. Во время «партийной недели», объявленной Центральным Комитетом партии и проводившейся в Ставрополе с 8 по 15 ноября 1919 года, при уездной милиции была организована коммунистическая ячейка. В нее вошли: И. П. Рогачев, В. И. Орешников, С. Ф. Грода, Ф. Ф. Галкин и другие. В стране бушевала гражданская война. Молодая Советская республика отражала натиск армий Колчака, Деникина, Врангеля и прочих белогвардейцев. По партийным мобилизациям коммунисты-милиционеры уходили на фронт. В частности, 1 февраля 1920 года 17 ставропольских милиционеров выехали на Южный фронт для участия в боевых действиях. Тогда существовало положение, по которому одна треть рядового и одна пятая часть командного состава милиции должна была постоянно находиться в рядах действующей армии. Для работников милиции вводилось обязательное военное обучение военному делу и устанавливалась военная дисциплина. На место ушедших вставали новенькие, которых необходимо было учить и политически воспитывать, но тем не 177 менее, к февралю 1922 года из 11 человек командного состава — семеро были членами партии, на 94 пеших милиционера — 29 коммунистов. Этим составом они обслуживали территорию, на которой проживало 109 тысяч человек населения. Удалось улучшить состав и по социальному происхождению: 40 милиционеров были из крестьян, 16 — из рабочих, 6 человек из — демобилизованных фронтовиков. В отчетах ставропольской милиции удалось обнаружить такое признание: «Все сотрудники происходят из рабочих и крестьян, даже партийные в половинном составе. К возложенным поручениям относятся добросовестно и выполняют поручения аккуратно, профессиональную подготовку личного состава по исполнению каждого сотрудника можно считать удовлетворительной». Конечно, удовлетворительная оценка была чисто условной, поскольку значительная часть работников милиции была малограмотна. Когда очередная комиссия по чистке рядов ставропольской милиции представила милиционера Василия Ореш-никова к увольнению по причине малограмотности, он честно признался: «...вместе с тем довожу до Вашего сведения, что я малограмотный и должности старшего милиционера села Федоровки занимать не могу». При комплектовании кадров особенно большие трудности возникали со служащими уголовного розыска, где требовались специальные знания и навыки. Но и здесь господствовал принцип классового подхода. Те, кто раньше служил в полиции, в советской милиции не имели права служить. По этим соображениям не приняли в ставропольскую милицию опытного специалиста, бывшего урядника Краснова. Несомненно, что политизированный подход, обусловленный как состоянием классовой борьбы в обществе, так и идеологическими установками, взял верх над здравым смыслом. Фактически многие старые специалисты лояльно относились к Советской власти и были готовы честно бороться с преступностью. Вполне очевидно, что их знания, опыт, профессиональные навыки способствовали бы повышению эффективности работы розыскников. Не случайно начальник ставропольской милиции жаловался, что «работа протекает очень и очень слабо из-за отсутствия опытных работников по поиску преступников». Нелегко приходилось работать молодым милиционерам, не имеющим практического опыта, да и учиться было не у кого. Жалованье им выплачивалось не всегда регулярно, поэтому многие сотрудники были тесно связаны с сельским хозяйством. Среди архивных документов удалось найти рапорт конного милиционера И. И. Соболева: «Не будет ли возможность отпустить меня, Соболева, на трое суток по домашним обстоятельствам — на полевые работы, так как без меня хлеб останется не убранным. Семейство мое состоит из шести человек: меня, жены и четверых моих 178 детей...» Несмотря на постоянную заботу об укомплектовании личного состава, кадровые сложности оставались. У молодых сотрудников было и желание работать, и острый классовый подход ко всем нарушениям законности. Но очень не хватало профессиональных знаний. Дело доходило до курьезов. Заполняя дело на задержанного, в графе «особые приметы» молодые сотрудники ставропольской милиции писали: «Левая рука есть, правая тоже есть». Попробуйте с такой «особой приметой» найти человека. Или еще. Сейчас не выяснить, но какому-то администратору пришло в голову решение сократить должность фотографа-эксперта в ставропольской милиции. Сократили быстро. Взамен, правда, пообещали прислать из самарского питомника собаку-ищейку. Действительно, собаку-ищейку вскоре прислали. Через несколько дней по этому поводу по Ставрополю расклеили приказ: «В целях успешной и полезной работы собакиищейки просим граждан при встрече с собакой на улице или в другом месте посторониться и дать дорогу, помня, что в данном случае дорога дается не собаке, как склонные думать некоторые граждане, а делу, ибо та собака, которой дается свободный проход, есть друг и защитник мирных граждан». Подавляющее большинство ставропольских милиционеров добросовестно исполняли свой долг перед трудовым народом. В качестве особо отличившихся в 1921 году на чальник ставропольского угрозыска Буянов отмечал аген тов 1 разряда Ерофеева Александра Ивановича и Каурова Николая Васильевича, «каковые отличились в поимке бандитов и бежавших с принудительных работ, и за массу раскрытых преступлений». Награды и поощрения работникам милиции определялись спецификой того времени. Например, Курышев Васи лий Кириллович, милиционер из Мусорки, был награжден «за ревностное отношение к своим милицейским обязанностям и энергичную борьбу с бандитизмом и уголовными преступниками» одним пудом муки. Это было поистине щедрое вознаграждение, ибо дело происходило в июле 1922 года, во время печально известного голода Поволжья. Между прочим, в эти годы ставропольская милиция проводила очень непростую работу. Продовольствие, которое поступало из Центра и по линии иностранных организаций, в частности АРА, необходимо было сопроводить и организовать его надежную охрану. В то время не было ценнее товара, чем продовольствие. На эту работу ежедневно выделялось по 6 милиционеров. Всего же, с декабря 1921 года и по 15 августа 1922 года в охране продовольствия было задействовано 62 милиционера. Стоя на страже революционных завоеваний, ставро польские милиционеры не щадили своей жизни. Пока мы не 179 всех можем назвать по именам. Но четверо из известных нам геройски погибли при выполнении своих служебных обязанностей. Младший милиционер Бабаев Федор Павлович в Новой Бинарадке был схвачен бандитами и полуживым зарыт в яму. Младший милиционер Кочетов Петр Михайлович был убит в Мусорке. В районе Кирил ловки погиб от пуль бандитов начальник милиции 3-го района Прохоров Иван Михайлович. Во время кулацкого восстания в марте 1919 года в Хрящевке сотруднику милиции Микину топором разрубили голову. Милиция в те первые, трудные годы взыскивала налоги, наблюдала за порядком в городе, вела борьбу со спекуляцией, самогоноварением, наблюдала за чистотой улиц, охраняла личные и имущественные интересы граждан. В частности, какие-то ретивые администраторы решили конфисковать дачу у одного из старейших учителей города Ацерова Александра Васильевича. Он 20 лет преподавал в гимназии и 10 лет был инспектором народных училищ и жил со своей престарелой сестрой. Из нажитого имущества у него была-то эта небольшая дача, в свое время куп ленная у доктора Дюнтера. Эту дачу и решили конфисковать. Александр Васильевич обратился за помощью в милицию. Старший милиционер Родионов провел дознание и доказал, что у старого учителя действительно дача единст венное недвижимое имущество, и его оставили в покое. В июне 1920 года ставропольская милиция была несколько встревожена: каждый день на почту для Нижнего Санчелеево приходили огромные посылки различным адресатам, а отправитель был один — Степан Лаврентьев. Посылки приходили из Царского Села, возле Петрограда. За короткое время таких посылок пришло 34 штуки, то бывало на все село две—три придет за год, а тут... 34 посылки. Возбудили дознание. Оказалось, что здоровенный парень из Нижнего Санчелеево Степан Лаврентьев в 1897 году был призван в армию, службу проходил гвардейцем в Царском Селе. После окончания службы остался слугой у князя Мещерского, но «когда князь уехал по случаю революции, Степан остался сторожить квартиру». Князь не думал возвращаться, а Советская власть укреплялась, и Степан стал отправлять посылки с княжеским добром на родину в Санчелеево. В посылках были белые кители, суконные пальто, фуражки, шапки, ковры, полотенца, салфетки, молочницы и много дамского белья. Степан своих адресатов — родственников и знакомых просил сохранить вещи до его приезда. Но ставропольская милиция нагрянула раньше его приезда и все добро реквизировала. Все вещи были переданы на нужды драмкружка клуба села Нижнее Санчелеево. Много времени и сил отнимала борьба с дезертирами. Их было много в эти годы. На 15 октября 1921 года толь ков одной Старо-Бинарадской волости было задержано 145 180 дезертиров из Красной Армии. Начальник специализированного отряда докладывал начальнику милиции об их задержании, сообщил, что «они безразличны, ничем не интересуются и принимают вид печального настроения». Не менее важна была борьба с бандитами, ворами, хулиганами, расхитителями народного достояния. С таким социальным злом ставропольская милиция, несмотря на имеющиеся трудности, справлялась довольно успешно. Если посмотреть на итоги работы за 1922 год, то можно увидеть, что в этот год были уничтожены 4 бандитские организации, зарегистрированы 23 убийства, из них 19 раскрыли, из 159 мелких краж — раскрыто было 144. Произошло 76 случаев конокрадства, из которых 59 уда лось раскрыть. Довольно-таки приличные показатели по раскрытию краж у ставропольской милиции, видимо, были результатом материального стимулирования. Дело в том, что 29 июня 1922 года губернские власти в Самаре решили установить следующий порядок премирования милиционеров за раскрытые кражи. Государственные органы перечисляли милиции 3% стоимости возвращенного им украденного имущества; частные лица отдавали 5% возвращенного имущества. Гораздо больше платили, поскольку это происходило в условиях НЭПа, частные предприятия — 15%, а нэпманы — 20% стоимости украденного и возвращенного им имущества. По крайней мере, даже нэпманы не давали в газету объявления, что они готовы выкупить украденное у них имущество. Бедные граждане от подобной платы освобождались полностью. Все заработанные таким образом средства в течение месяца хранились в милиции, а потом делились среди сотрудников. Любопытно, что те, кто сыграл главную роль в раскрытии кражи получал «двойную порцию» вознаграждения. Менее успешно шла борьба с самогоноварением и, хотя ставропольская милиция отчиталась, что за 1922 год ей удалось конфисковать 6 ведер самогонки, 8 аппаратов и «пустых стеклянных четвертей, отдающих запахом са могонки 14 штук», этого было явно недостаточно, что по рождало справедливые жалобы населения. В частности, председателю ставропольского уездисполкома Якову Александровичу Шатилову адресовалась докладная. «Уездкомдезертир просит Вас сделать надлежащее распоряжение с Вашей стороны уездной милиции, чтобы последняя строго следила за варкой самогона и виновных преследовала, так как эти люди, кто делает это дело, есть враги народа — потому что люди из Центра сильно голодают, а они не обращают на это внимания, тратят свои излишки на такое ненужное производство — как, например, в селе Федоровка просто творится пьяное царство и варка самогона производится открыто, не боясь властей, что недопустимо...» 181 Милиция усилила борьбу с этим злом. Одного самогонщика, как самого злостного, выслали в Архангельскую губернию сроком на два года. Наказывали и денежными штрафами. Гораздо успешнее пошла борьба с самогоноварением с начала 1923 года, когда ввели правило, что половина штрафа за самогоноварение шла на премирование милиционеров, 25% — лицам, непосредственно способствующим раскрытию, а остальное перечислялось в распоряжение местного Совета. Теперь с самогоноварением стали бороться более заинтересованно, гораздо чаще стали задерживать за появление на улице в нетрезвом состоянии, но протоколы составляли только на тех, кто мог заплатить денежный штраф. Впрочем, явно «неплатежеспособного» и сейчас неохотно забирают. Несмотря на строгие меры наказания к нарушителям законности, в милиции к ним подходили строго индивидуально. Из арестного дома (так называли ставропольскую тюрьму) в особых случаях могли отпустить домой под поручительство. Например, Крылова Виктора в ноябре 1920 года приговорили за распитие одного стакана спирта к лишению свободы на один год и три месяца. Его собутыльника Тальнова Ивана, посадили на 18 месяцев. Они написали заявление с просьбой отсрочить приведение приговора в исполнение, так как необходимо было закончить осенние полевые работы, обеспечить семьи продовольствием на зиму. Их просьбу уважили. Тогда вообще существовало положение что те, кто был осужден к лишению свободы до одного года, то их можно было отпускать в особых случаях (смерть родственников и т. д.) под поручительство. Но нередко арестованные подводили своих поручителей. В июне 1921 года трое арестованных дезертиров попросились отпустить их на ночь домой помыться в бане. Вернулись они только через трое суток, пропьянствовав с друзьями. Милиционеров, конечно, наказали. Начальник арестного дома доносил начальнику милиции: «...настроение среди арестованных отчасти взволнованное по поводу голода и неснабжения их дровами». Разумеется сидеть в арестном доме было не сладко, паек давался мизерный, поэтому из окна арестного дома свешивался мешок. В него горожане клали различные подаяния и мешок сразу же исчезал в камере. Но поскольку в этот мешок вместе с хлебом попадали совсем необязательные заключенным вещи, то такой способ «подкормки» начальство вскоре запретило. I ноября 1922 года личному составу ставропольской милиции объявили приказ «О вежливом обращении с народонаселением», в котором говорилось: «...Милиционер, поставленный блюсти общественную нравственность, прежде всего сам должен быть безупречным. Понятие и представление о милиции должно быть связано с честностью, справедливостью, вежливостью, культурностью и 182 прочими лучшими качествами людей». За выполнением этого приказа строго следили. Вместе с повышением требовательности к милиции власти Ставрополя заботились о своей милиции. Два дня праздновали 5-летний юбилей милиции в Ставрополе в ноябре 1922 года. II ноября в шесть часов вечера состоялся вечер воспоминаний из жизни милиции в борьбе с преступлениями и бандитизмом. По окончании вечера была концертная программа. Поставлена была силами драмкружка инсценировка под названием «Полиция защищает интересы богатых». На следующий день в 12 часов состоялся парад ставропольской милиции, который принимали власти Ставрополя. После парада новички-милиционеры «были приведены к торжественному обещанию» (присяге). Затем над ставропольской милицией было взято шефство кооперативным обществом «Единство» и вручено шефами памятное Красное знамя. После этого был устроен торжественный обед, а вечером в центральном Рабочем клубе состоялось торжественное заседание с награждением отличившихся милиционеров. Местная газета в этот день выпустила специальную страницу «красный милиционер» тиражом 100 экземпляров. Над зданием милиции был вывешен лозунг «Да здравствует Советская рабоче-крестьянская милиция!» и устроен фонарь с эмблемой серпа и молота. Хороший подарок ставропольским милиционерам в этот праздник преподнесло и руководство самарской губмилиции, выделив 90 пудов муки и 90 пудов крупы для личного состава. Это было «царское вознаграждение» в голодное время. Но определенная часть населения не разделяла праздничных чувств милиционеров, она заучивала новое словечко «мусор». Его появление было связано с тем, что в Москве было сформировано милицейское подразделение, которое называлось Московский уголовный сыск. Сокращенно МУС. Отсюда и пошло гулять словечко «мусор». Этой же организации милиционеры обязаны были и появлению другого словечка «легавый»: дело в том, что у мусовцев на изнаночной стороне воротника или лацкана был прикреплен их «фирменный» значок с изображением готовой к прыжку легавой. Сейчас рецидивисты подобными эпитетами давно не пользуются. Милиция с первых дней своего существования была проводником и защитником революционной законности, решительно боролась со всяческими попытками обойти закон, с проявлением самоуправства, произвола, злоупотребления властью. Мужеством и отвагой в боях на фронтах, в борьбе с внутренней контрреволюцией, бандитизмом, уголовной преступностью ставропольские милиционеры вписали славные страницы в боевую летопись истории милиции. 183 Именно в эти суровые и грозные годы были заложены прочные основы боевых и трудовых традиций советской милиции, которые постепенно крепли и приумножались, оказывая положительное влияние на воспитание молодых сотрудников в духе готовности постоять за Отечество и свой народ. 184 СТАВРОПОЛЬСКИЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ БАНК Каждый раз, слыша сообщение о неустойчивом положении какого-либо банка или о его крахе, невольно задаешься вопросом: что же такое, почему они такие неустойчивые, неужели так было всегда? Нисколько не идеализируя прошлое, все же есть смысл посмотреть на свой прошлый опыт, может быть, там лежит ответ. Ведь в царское время развития капиталистических отношений в России была масса банков: коммерческих, акционерных, общественных и частных. Не будучи специалистом современной банковской системы, не буду проводить параллели и аналоги. Сразу же после создания органов местного самоуправления в форме земств и городских Дум в 60—70-х годах прошлого века в Ставрополе был заведен городской общественный банк, по крайней мере, в 1866 году он уже действовал. Для него, правда, не сразу было построено одно из лучших зданий, впоследствии ставшее украшением города. Городской общественный банк можно было открыть, если город вносил в уставной капитал не менее 10 тысяч рублей. Это был так называемый основной уставной капитал. Кроме него, образовывался запасной (резервный) капитал, в который отчислялось ежегодно 10—20 процентов от чистой прибыли. Поэтому с каждым годом городской банк укреплялся. Городское имущество — в виде земель, лесов и многого другого — служило гарантом для вкладчиков. В такой гарант люди верили, ибо это же не частное лицо или группа акционеров объявляет о своем банкротстве и с них «взятки гладки». С городским имуществом не скроешься. Для непосредственного руководства банком городская Дума избирала на четырехлетний срок правление, состоящее из председателя (директора), двух его товарищей — так тогда называлась должность заместителя. В состав правления обязательно входил бухгалтер банка, должность весьма уважаемая среди населения и почитаемая среди клиентов. Нередко на должность бухгалтера Дума приглашала специалиста из другого города, как правило мужчину (женщина-бухгалтер была нонсенсом). Это только в советское время эта должность была эмансипирована женским полом. В 1910 году директором банка был Федор Михайлович Парфенов, а его товарищами — Семен Михайлович Головкин и Василий Яковлевич Суровцев. До этого городской банк возглавляли такие купцы, как Петр Семенович Кузнецов, Михаил Иванович Киселев, Николай Александрович Климу шин. Поскольку банк был в подчинении городской Думы, то директор банка ни в коем случае не мог быть гласным Думы, как впрочем, и состоять в органах городского управления. Вообще надо сказать, что руководство банка подбира185 лось весьма тщательно. В правлении не могли служить отец с сыном, родные братья, тесть с зятем, а также участники одной торговой фирмы. Хотя, конечно, в жизни бывало не все так идеально. В архивах сохранилось дело ставропольского жандарма с «отзывами о личностях, избираемых на общественные должности». На одной из страниц этого любопытного дела находим, что «мещанин Головкин (товарищ председателя правления банка) по профессии лесопромышленник и виноторговец, но в силу необходимости лесное дело перевел на имя компаньона своего, а винную торговлю — на имя жены своей». Такая нехитрая комбинация позволила ему занять должность в банке, и, надо думать не ради простого тщеславия. Через некоторое время он был избран председателем правления банка, но дело организовал плохо, ослабил контроль и в банке случилось чрезвычайное проишествие. Суть его в том: 12 мая 1912 года в Ставрополе открылось выездное заседание Саратовской судебной палаты. Рассматривалось дело бухгалтера Ставропольского общественного банка Лунева и его помощника Кинцева по обвинению в том, что они составили чек на предъявителя на сумму 10 тыс. рублей. Подделали подпись директора банка Головкина и его заместителя Антипина. Через несколько дней по такому «чеку» смели получить в Самарском купеческом банке 10 тыс. рублей. На суде они сразу же признались. Лунев выписал чек, подделал подпись Антипина, получил деньги и расписался фамилией Зеленов. Кинцев участвовал в подделке подписи Головкина. На полученные обманом деньги они хотели уехать за границу, но вернулись в Ставрополь, чтобы забрать жену Лунева. На суде защитник говорил, что «преступление» совершено с какой-то детской наивностью». С учетом такой «наивности» Лунева посадили в тюрьму на один год, а Кинцева на 4 месяца. Конечно, такой случай был редчайшим, поскольку при зачислении на службу директор и все абсолютно служащие обязаны были дать письменное обязательство «действовать во всех делах по совести и без лицеприятия, хранить в тайне все, что касалось вверенных банку частных коммерческих дел и счетов». Жалованье руководству банка определяла городская Дума в виде процента от полученной чистой прибыли. Контроль Думы над банком заключался и в том, что ежемесячно Дума вместе с правлением проверяла наличность кладовой банка, а к марту месяцу банк ежегодно представлял полный отчет о своей деятельности. Годовые отчеты печатались типографским способом и доводились до сведения клиентов. Знакомясь с таким отчетом, предприниматели и купцы могли сразу же прикинуть, на какую сумму кредитов они могли рассчитывать. Это вытекало из правила, что каждый клиент мог получить кредит не более 186 одной десятой основного и запасного капитала, вместе взятых. Желающих воспользоваться услугами городского банка было немало, потому что, несмотря на свою провинциальность, он выполнял основные, самые популярные банковские операции. В частности, принимали вклады на хранение, вели учет векселей, выдавали ссуды под залог непроданного товара, недвижимости. По желанию клиента переводили деньги в любую часть страны или по поручению вкладчика могли купить или продать товар. Рассчитывать, конечно, на кредит мог каждый, но это не значило, что его получали все желающие. Для сохранения устойчивости банка его возможности по кредитованию ограничивались. Например, в начале века Дума решила построить здание городского ремесленного училища и взяла кредит в 5 тыс. рублей. Исходя из этого, сумма кредитов для частных клиентов сократилась, поэтому для получения кредита необходимо было приложить некоторые усилия. Способы для этого были разные. Можно было пригласить члена правления на «день ангела» к себе домой и за обильным обедом заручиться поддержкой. Другая более мелкая предпринимательская «сошка», не вращаясь в орбите членов правления, обращалась к мелким сотрудникам банка. Чаще всего нуждающиеся шли в трактир Константина Круглова, поскольку здесь всегда сытно и недорого кормили. Круглов помимо трактира, вел в городе мясоторговлю и репутацией своей дорожил. Постоянным клиентом этого трактира был отставной чиновник Иван Ксенофонтович, фамилия его затерялась, но все за глаза его звали «чернильная душа». Маленького росточка, сморщенный старичок и впрямь был похож на засохшую муху в чернильнице. В трактире же он всегда бывал по базарным дням. За отдельным столиком «за парой чая» он ждал клиентов, нуждающихся в консультации по банковскому кредитному делу. Поскольку все знали, что «чернильная душа» алкоголя не приемлет, на столик подавали два фарфоровых чайника. Один с заваркой, а другой, большего размера с кипятком. На отдельном блюдце приносили четыре куска сахара. Стоило это удовольствие всего пять копеек, причем кипятку можно было просить сколько угодно, пока не «спивался» заварной чайник. За «парой чая» давались порой ценнейшие советы опытного чиновника, который потом получал на дом добрую корзину необходимых продуктов, а перед этим «красненькую» (10 рублей) или «синюху» — 5 рублей. Весьма оживленной становилась работа банка в мартовские дни, до наступления распутицы. В это время сотни крестьянских подвод привозили в Ставрополь зерно для продажи в северные районы России. Нередко случалось так, что в силу различных причин торговые сделки у продавцов хлеба рушились и поэтому крайне необходимы были ссуды. 187 В городском банке можно было встретить и мелкого торговца кожевенным товаром Дмитрия Баныкина, и представителя богатого купеческого рода Киселевых. Нередко заходил в банк владелец самого богатого в Ставрополе двухэтажного кирпичного особняка Александр Иванович Акимов. Регулярно заходил в городской банк и предъявлял к оплате выданные ему векселя купец Дудкин. Это была интересная и примечательная личность в Ставрополе. В некотором роде конкурент банка. Он целыми днями просиживал в своем каменном амбаре на берегу Воложки, где молча выслушивал жалостливые рассказы просителей денег. Бывало, что Дудкин давал ссуды и спивавшемуся интеллигенту, и проигравшемуся карточному игроку, и неудачливому, обманутому торговцу. Деньги давал он под залог ценных вещей, по векселю, естественно под гораздо больший процент, нежели в банке, ибо «светиться» в банке своей финансовой несостоятельностью было просителю крайне нежелательно. В случае неуплаты в срок Дудкин мог и переписать вексель, но не иначе как на полуторную сумму. Он любил повторять, что «всем известно — оборотистому жить лестно». Дважды в его амбар проникали грабители, унося с собой заложенные меховые шубы, но не вскрыв несгораемый ящик. Сейчас нам кажется, что это были «заказные грабежи», хотя доказательств нет. Заходил к Дудкину довольно крупный и уважаемый ставропольский купец Буланов. Будучи неграмотным, он ставил в векселе медную печать с надписью: «купец Иван Буланов». Между прочим, ему давали кредит охотно, ибо, несмотря на свою неграмотность, Иван Иларионович был в свое время товарищем директора банка и имел поразительную способность распознавать жульничество. Поскольку у нас в стране векселя были отменены в 1930 году, то есть необходимость объяснить современному читателю это понятие. В России векселя появились в 1729 году, чтобы по примеру европейских государств, «вместо переводу денег из города в город, а особо из одного владения в другое, деньги переводить через письма, названные векселями, которые от одного к другому даются или посылаются и так действительны есть, что почитаются наипаче заемного письма и приемлются так, как наличные деньги, а за неплатежи штрафуются многими через займы излишними процентами». Это была деловая практика не на каком-то клочке оберточной бумаги, а на особой, гербовой. В России прошлого века существовало 25 сортов такой бумаги. И определенная сумма векселя должна была писаться на соответствующем сорте. Самый низший стоил 10 копеек, и на нем писались векселя на сумму до 50 рублей. Самый высший сорт бумаги оценивался в 75 рублей, на таком листе писались векселя на сумму от 40 до 50 тысяч рублей. Вексель в торговых операциях был широко распростра188 ненным явлением, поскольку избавлял от необходимости иметь при себе крупные суммы наличных денег. В векселе обязательно указывался срок платежной суммы в нем обозначенной, либо платеж должен был произведен «по предъявлению». В любой нормальной финансовой деятельности деньги должны были «работать», находясь в обороте, поэтому ставропольские купцы без опаски делали вклады в банк. Можно было положить на текущий счет, просто на хранение, до 12 лет. Принимали деньги и на вечное хранение, если процент с них предназначался на содержание богоугодных, учебных или иных общеполезных для города нужд. Единственное условие заключалось в том, чтобы сумма была круглой и не менее 50 рублей. Банковский процент устанавливало само правление, никакая столица не могла его диктовать. В Ставрополе, как правило, этот процент был пять, а если клали на срочное хранение, то процент повышался до шести. В этот банк стекались средства на необходимые городу потребности, в том числе и на целенаправленные. Например, 8 февраля 1903 года известная в городе благотворительница, вдова купца М. Киселева, положила в городской банк на срочный вклад 5 тыс. рублей с тем, чтобы по достижению известной суммы в городе был построен специальный приют для слепых без различия сословий, звания и возраста. Между прочим, у лиц, жертвовавших свой капитал, было только две привилегии: первая — это получение систематических отчетов об операциях банка, вторая — если пожертвованный капитал был выше уставного, то банку можно было присвоить имя жертвователя. Пожертвованные М. Киселевой деньги лежали в банке до революции, к сожалению, так и не достигнув размера, необходимого для постройки приюта, а вихрь революции поглотил их вместе с банком. На подобный вклад другого ставропольчанина В. С. Розлача, пролежавший в банке около 35 лет, в городе был построен приют для престарелых. Весьма популярной операцией была выдача кредитов и ссуд под залог. Кредит можно было получить еще под залог ценных бумаг, под непроданный товар, под заклад драгоценностей или под недвижимость. Непременным условием являлось то, что закладываемые товары должны были находиться в Ставрополе и обязательно быть застрахованными. Получив прошение о ссуде, банк направлял двух своих членов на месте осмотреть товар, убедиться в его качестве, позаботиться о способах его хранения, обязательно его опечатать. Ссуду под закладываемый товар давали на срок от 3 до 9 месяцев и она должна была составлять не более 75% стоимости товара. Когда закладывали недвижимое имущество, то здесь подразумевались каменные и деревянные дома, участки земли, небольшие промышленные заведения. Чтобы их за189 ложить, необходимо было представить документ но право владения ими. В этих случаях банк просил городскую Управу дать письменную оценку закладываемого. Если землю, то три соседа и полицейский чиновник составляли оценочную бумагу. Ссуда под заклад недвижимости составляла не более чем половину стоимости, зато на более долгий срок. Ссуды под здание могли дать на год, два, три, а на каменные здания — на восемь лет. Ссуды на землю могли дать на год, два, три, восемь и двенадцать лет. Банк обслуживал прежде всего горожан, а крестьяне ближайших к городу деревень, как правило, пользовались услугами сельского кредитного общества. Такие кредитные общества действовали в 20 селах уезда и объединяли мелких товаропроизводителей. Кредитные общества были в Мусорке, Нижнем Санчелеево, Ягодном, Никольском и помогали крестьянам-кустарям избавиться от кабальных процентов местных ростовщиков. Процедура создания и функционирования кредитных товариществ была упрощена. В селе избирали председателя и счетовода. В руководство товарищества входили три уважаемых хозяина. Такое руководство и определяло, дать просителю кредит или нет. Могли дать кредит «под доверие» или под поручительство кого-либо из уважаемых сельчан. Здесь кредит давали до пяти лет. Но при всей очевидной целесообразности кредитных товариществ находились чиновники, которые выступали против них. Так, 18 декабря 1913 года весь Ставрополь только и говорил о публичном выступлении нового земского начальника Боянуса. Этот администратор выступил против того, чтобы сельские кредитные товарищества выдавали кредиты беднейшему населению. По его мнению, необходимо было давать только состоятельным. Развивая свою мысль, Боянус указывал, что при такой деятельности кредитных товариществ малоимущее население вымрет. Это вымирание для России особенно необходимо, ибо лица эти, в силу экономической необеспеченности, являются в отношении правящих кругов оппозиционно настроенными. Народ был возмущен этим выступлением. Люди говорили, что они всегда жили по Евангелию, которое призывает оказывать помощь страждущим, на что Боянус отвечал, что Евангелие ему не указ. Местные власти встревожились: «Откуда прислали к нам такого чиновника?» Оказалось, что этот Боянус долго где-то работал следователем, но за превышение полномочий, избиение подследственных был судим Саратовской судебной палатой. Потом его перевели в Ставрополь. И только благодаря предводителю ставропольского дворянства С. А. Сосновскому «ретивого» чиновника быстро убрали из Ставрополя, и экономическая жизнь продолжалась. 190 СТАВРОПОЛЬСКАЯ ПОЧТА Почтовая связь в царской России была крайне запущенной и отсталой отраслью хозяйства, ее возможностей хватало лишь на то, чтобы обслуживать городское население. Если же учесть, что подавляющее большинство населения страны проживало в сельской местности, то, значит, и большинство населения не обслуживалось. Существовало положение, что на селе почтовые государственные учреждения могли открываться там, где гарантировалась прибыль, или там, где местное население давало обязательство в течение трех лет безвозмездно возить почту, предоставлять почтовой конторе помещение, а зачастую и содержать штат служащих. Большинство крестьян было против этого, так как содержать за свой счет еще и почтовую связь казалось им нелегким делом, да они и не видели в ней большой нужды. Чтобы как-то осуществлять почтовую связь, притом наиболее дешевыми средствами, почтовое ведомство с 1862 года стало создавать для обслуживания села вспомогательные почтовые учреждения при полных почтовых станциях, на железнодорожных станциях, при волостных правлениях. Такие вспомогательные почтовые станции до середины XIX века были наиболее распространенными учреждениями связи. Ведение почтовых операций при волостных правлениях возлагалось на волостных старшин или писарей. Большинство вспомогательных почтовых пунктов ограничивало свою деятельность приемом и выдачей два раза в неделю простых отправлений и продажей знаков почтовой оплаты. Все это привело к тому, что во многих уездах местные органы самоуправления — земства — вынуждены были организовать собственную почту, которая существовала независимо от государственной, имела свои правила, таксы, марки. Земские почтальоны развозили почту из центрального разборочного пункта Ставрополя по волостным правлениям. Почта, приходящая в уезд и уходящая за пределы уезда, обслуживалась государственной, или, как тогда говорили — казенной почтой. В 1871 году ставропольское земство содержало за свой счет 5 возчиков почты (почтарей). Оклад их был невелик, им положили 144 рубля в год. Для сравнения заметим, что другие земские служащие получали: врач — 1.200 рублей, фельдшер — 240 рублей, сторож в больнице — 72 рубля в год. Другими словами, почтовые служащие не были избалованы высоким жалованьем, хотя почтарь и мог купить на месячную зарплату 6 пудов мяса или 20 пудов хлеба. Три раза в неделю почтари должны были объезжать закрепленный за ними район, и в 1873 году они перевезли около 50 тысяч пакетов простой почты. Почту возили по двум специальным дорогам. Одна связывала Ставрополь с Самарой, другая — с Симбирском. Кроме этих дорог, был 191 еще коммерческий путь, связывающий Ставрополь с Казанской губернией, и две скотопрогонные дороги. Ставропольский уезд был обширный, и до конечного пункта почтарям приходилось ехать 160 верст. Поэтому и неудивительно, что письмо из Ставрополя до самого дальнего села доходило на четвертый день, а обратно в Ставрополь — на шестой. Это было связано с расписанием доставки корреспонденции. За состоянием дорог, по которым перевозили почту местные власти, внимательно следили. Ежегодно, сразу же после весеннего половодья члены уездной Управы производили осмотр всех почтовых трактов. Земством специально был приглашен на работу специалист на должность дорожного смотрителя. После осмотра дорог составлялась ведомость о состоянии всех дорожных сооружений (мостов, переправ и т. д.) с указанием в ней требуемых в них исправлений и направлялась в губернскую Управу, которая, рассмотрев ведомость, делала распоряжение о составлении технических смет и выдавала необходимые средства. Чтобы ускорить доставку почты, обеспечить беспрепятственный проезд почтовых карет, их обеспечивали специальными рожками. В правилах учреждения почтовых карет было записано: «Учредить почтовые рожки для сигнальных знаков, по которым все встречающиеся экипажи обязаны сворачивать в сторону и давать почте свободный проезд, а шоссейные заставы — поднимать шлагбаумы. Другие сигнальные знаки будут для извещения о прибытии почты на станцию, дабы ямщики могли немедленно выводить лошадей в хомутах, станционные же смотрители — встречать почту». Почтовые рожки вводились в России по аналогии с Западом со времен Петра I. Но это новшество приживалось с большим трудом. Ямщики не хотели играть на рожках различные мелодии. Известен случай, когда один почтальон «уморил себя из злости крепкой водкой, предпочитая скорее умереть, чем приставить к губам немецкий инструмент». В конечном счете, все усилия по внедрению почтовых рожков оказались тщетными. Рожок сохранился в российской почте в основном лишь как эмблема. Его изображали на почтовых флагах, вывесках, печатях, мундирах, должностных знаках. И вот в 70-х годах XVIII века кому-то пришла в голову мысль об использовании вместо рожка бронзового колокольчика. И это сразу привилось. Скорее всего, это объясняется особым отношением в России к колоколу как к явлению русской национальной культуры. Недаром широко бытовали легенды о происхождении ямщицких колокольчиков от вечевых колоколов Новгорода и Пскова, олицетворявших свободу и независимость. Звон колокольчика почтовой тройки как бы символизировал удаль и волю. Удобное место для подвески почтового колокольчика, представлявшего миниатюрную копию церковного колоко192 ла, сразу нашлось — деревянная дуга над головой коренной (средней лошади) русской тройки. Почтовый колокольчик, как и почтовый рожок, выполнял две функции. Главная функция была сигнальной. Колокольчик при езде издавал громкий звон, который был слышен за две версты и требовал освободить дорогу для проезда и своевременно подготовить смену уставшей лошади на очередной почтовой станции. Другая функция была эстетической. Кучерам, пассажирам и ямщикам приходилось преодолевать огромные расстояния по русским просторам. Нежный звук колокольчика скрашивал однообразие утомительной езды, которая нередко растягивалась на несколько дней. В начальный период земской почты перевозили только простую корреспонденцию. Простое письмо, независимо от расстояния, можно было отправить, купив марку за 10 копеек. Такая цена отправляемого письма существовала с 1858 года. Позже, когда Россия вошла во Всемирный почтовый союз, унифицировавший и понизивший почтовые сборы в международном масштабе, оплата внутренней корреспонденции была понижена до 7 копеек в 1878 году за письмо. А земская почтовая марка стоила всего 3 копейки. Так что это была серьезная конкуренция государственной почте. Непосредственно адресатам почта не доставлялась. Исключение делалось только для местной знати — помещикам, сельским богатеям и для отдельных представителей сельской интеллигенции (врачей, агрономов, учителей). Их корреспонденция в основном состояла из писем, потому что журналов выписывалось немного. Любопытно посмотреть, кто получал журналы, В 1857 году ставропольская почта доставила их: 14 — чиновникам, 8 — помещикам, 11 — купцам, 2 — крестьянам. Духовенство и мещане в этом году не выписывали журналы. Названия выписываемых журналов тоже немало говорили о вкусах ставропольской публики. В 1857 году ставрополь-чане получали: «Московские ведомости» — 1 экз., «Христианское чтение» — 1 экз., «Русский вестник» — 1 экз., «Сын Отечества» — 2 экз., «Библиотека для дач» — 1 экз., «Северный цветок» — 1 экз., «Морской сборник» — 1 экз., «Живописный сборник» — 2 экз., «Журнал садоводства» — 1 экз., иностранные журналы — 1 экз., «Губернские ведомости» — 7 экземпляров. Чтобы поднять доходы земской почты и расширить перечень услуг, с 1871 года ставропольская почта стала принимать к пересылке деньги, ценные бумаги и организовала доставку корреспонденции почтальонами. Денежные суммы, пересылаемые по почте, не должны были превышать 25 рублей, лишь 27 сентября 1887 года земская Управа разрешила пересылать денежные переводы до 100 рублей. Пересылаемая по земской почте денежная корреспонденция возилась в кожаных чемоданах, застегиваемых пряжками и 193 замками. Кроме того, каждый из почтарей снабжался револьвером, который в случае оставления службы сдавался в Управу. Денежные пакеты и посылки из Ставрополя в села и деревни уезда принимались в земской Управе ежедневно, кроме воскресенья и праздничных дней с 9 часов до 2 часов дня. Простая же корреспонденция опускалась в почтовый ящик, который висел у Управы. Почтовый ящик был и при каждом волостном правлении, а в Ставропольском уезде в 1892 году было 36 волостей. Не принимались посылки весом более двух пудов и те, ценность которых была более 300 рублей. Посылка без ценности и не более 10 фунтов веса стоила отправителю 10 копеек, столько же сколько и простое письмо. Заказное письмо, отправляемое в села уезда, стоило 6 копеек (2 марки), а вот за утерю такого письма почта уплачивала отправителю 3 рубля. Конечно, у местного земства на развитие почтового дела денег не хватало. Когда ставропольская почта стала перевозить посылки, то возникла острая необходимость приобрести для каждого волостного участка весы. Земство выделило по 3 рубля на каждый участок, но весы дешевле 6— 8 рублей приобрести было невозможно. Тогда решили: «так как едва ли встретится надобность в весах при волостных правлениях, потому что посылок в течение года бывает весьма незначительное количество, и при надобности могут быть определены по весу приблизительно...» купить столько, на сколько хватит денег. Значительное улучшение в работе ставропольской почты произошло после случая с Павлом Горностаевым. Как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло». А дело было так. Служил в ставропольском земстве писарем Павел Горностаев. Служил уже 12 лет, честно оправдывая поговорку «крест в петлицу, геморрой в поясницу». Почтарь привозил со своего участка денежные переводы и сдавал их в Управу, здесь писарь Горностаев по книге или по квитанции отправлял их клиентам. Но контроля за ним не было, и, таким образом, часть он присваивал. За 12 лет растрата составляла больше тысячи рублей. Земская Управа, застигнутая врасплох выявленной растратой, чтобы не подрывать доверие к почте, немедленно выслала адресатам украденную у них сумму. Сам растратчик смог внести только 79 рублей 40 копеек. Слушая это дело, орган местного самоуправления — земское Собрание — 16 октября 1886 года принимает крайне любопытное и с нравственной точки зрения поучительное решение: «...Так как по закону ответственным лицом за беспорядки по земскому хозяйству является перед земством его исполнительный орган, то произведенную Горностаевым растрату должен пополнить состав Управы, при котором произведена растрата». Председатель Управы 194 Юшанцев, члены: Бадылин, Рябов, Сарымов сложились и внесли тысячу рублей. Почти полгода они работали бесплатно. После этого контроль за работой почты был очень хорошим. Почтари стали получать по 300 рублей, т.е. почти наравне с фельдшером и учителем. За каждые прослуженные 5 лет им стали выплачивать надбавку в 100 рублей. Кандидатуры почтарей не только внимательно подбирались, но при приеме на работу они стали вносить залог в 150 рублей и поручительство уважаемых и авторитетных людей. Внимание со стороны земства к почте позволило сформировать довольно крепкий коллектив почтарей. Один из них — Семен Петрович Скрипачев из села Кунеевки, прослужил на ставропольской почте 25 лет. В его характеристике говорилось: «...за время служения почтаря Скрипачева не было случая какого-либо упущения с его стороны по службе или он был бы неисполнителен. Все это говорит о том, что почтарь Скрипачев, неся свой тяжелый как в нравственном, так и в физическом отношении труд, стоял на высоте своего призвания, поэтому и заслуги его по достоинству оценены...» Его в честь юбилея наградили медалью и половиной годового оклада. Скорее всего недостатком средств, чем непониманием проблемы, было вызвано принятое 31 мая 1871 года земским Собранием решение, что «в Ставропольском уезде потребности в телеграфных сообщениях в настоящее время и в близком будущем не видится». Хотя 6 лет спустя, 31 июня 1877 года, это же Собрание, «имея в виду присоединение телеграфной линией Ставрополя с Самарой, быстрая корреспонденция принесет значительную пользу не только торговому сословию и жителям г. Ставрополя, где хлебная торговля увеличивается с каждым годом», выделило 600 рублей на устройство телеграфа, а требовалось 7.773 рубля. Конечно, выделенной суммы не хватило, пришлось прибегать к сбору пожертвований. Тем не менее, уже в 1879 году телеграф соединил Ставрополь с Самарой и Спасским Казанской губернии. Устройство телеграфа не только не прибавило цивилизованности нашим землякам, но и пополнило земскую казну. Приходящая телеграмма вручалась специальному нарочному вместе с листом, в котором указывалось расстояние до получателя и размер оплаты. Получатель оплачивал стоимость телеграммы нарочному. Учитывая сельские условия, Ставропольская земская Управа определила и таксу за доставку телеграммы. Нарочному платили с 1 марта по 1 июня по 5 копеек за версту; с 1 июня по 1 сентября — по 6 копеек, а с 1 сентября по 1 марта — четыре копейки. Летом платили дороже, потому что лошадь в летнее время была наиболее занята в сельском хозяйстве и стоила дороже. В 1902 году в земском Собрании возник вопрос о теле195 фонизации Ставрополя. Составили смету, по которой 10 номеров должны были быть в Ставрополе, 10 — в Мелекессе, 4 — в Никольском, 2 — в Мусорке. Из 10 ставропольских номеров три были бесплатные (в уездной Управе, в полицейском управлении, в земской больнице). Телефонные аппараты были марки «Эрикссон» № 1. Поскольку телефонная сеть должна была обойтись местной власти в 22.621 рубль, то земство не смогло найти этих денег и обратилось к правительству за помощью. Но началась русско-японская война и вопрос о телефонизации был оставлен. Телефон появился в Ставрополе только в 1912 году. 196 СТАВРОПОЛЬСКАЯ ТЮРЬМА Ранним утром в праздничные дни многие ставропольские жители с корзинами и узелками в руках собирались у ворот городской тюрьмы. В этом не было ничего необычного. Испокон веков обычай на Крещенье, Пасху, масленицу, а также в «дни поминовения усопших», в «родительские субботы» — посылать в тюрьмы подаяние арестованным, или, как тогда говорили, «несчастненьким». Еще в «Домострое» писалось, что в «монастыре, в больнице, в затворничестве и в темнице заключенных посещай и милостыню, по силе своей возможности, подавай. Что попросят; вглядись в беду и страдания, во все их нужды и помогай, как сможешь...» Главными жертвователями были купцы, считавшие необходимостью для спасения душ своих посылать заключенным пропитание, чтобы последние в молитвах вспоминали жертвователей. Поэтому и посылали своих людей с пирогами, коврижками, булками и другой снедью в городскую тюрьму. Еще ярче это выражалось у старообрядцев, которые по своему закону обязаны были оказывать помощь всем пострадавшим от антихриста, а такими пострадавшими они считали и «темницу вверженных». В Ставрополе функцию тюрьмы выполняла с 1740 года местная гауптвахта. Здесь помещались в основном калмыки, которые бежали из города в родные степи. Их ловили, приводили на гауптвахту и, выпоров розгами, отправляли к месту жительства. Для этих целей в штат ставропольского воеводства 16 сентября 1764 года был включен палач с окладом 15 рублей годовых. Между прочим, фельдшеру платили вдвое меньше. Видимо, должность палача требовала большего мастерства и искусства. На ставропольской гауптвахте содержались и более серьезные преступники. К ним относили беглых крестьян, собиравшихся в ватаги и хоронившихся в жигулевских лесах. Совсем не случайно появился 4 июня 1748 года указ императрицы Елизаветы, гласивший: «...Ежели поблизости от Ставрополя уведаны будут воровские и разбойничьи компании, то для поимки оных посылать пристойные партии, употребляя к тому солдат, казаков и калмыков, для чего в летнюю пору к тому способные суда иметь...» Но маленькая гауптвахта не могла спасти положение, да, собственно, и назначение ее было другое. Уже через три года здание тюрьмы настолько не отвечало требованиям, что об этом доносили в столицу: «...в казарме теснота превеликая, крыша ветхая грозит обрушиться, подаяние арестантам не выдается, а засчитывается в кормовую дачу, отчего при существующей дороговизне арестанты несут крайний недостаток в пище». Под тюрьму приспосабливали арендованные у местных жителей дома. Ходатайства местных властей о строительстве тюрьмы в Ставрополе возбуждались неоднократно. Впервые перед правительст197 вом этот вопрос был поставлен в 1839 году. Положение было действительно отчаянное. Очередным городским пожаром деревянное здание тюрьмы было уничтожено. Тогда Симбирская строительная комиссия (а тогда город в административном подчинении относился к Симбирской губернии) составила 28 апреля 1843 года проект нового каменного здания тюрьмы. Но проект был составлен не очень качественно, что и вызвало неудовольствие начальника Главного управления путей сообщения и публичных зданий всесильного генерал-адъютанта, графа Петра Андреевича Клейнмихеля. Он приказал сделать проект силами столичных архитекторов, но за счет средств губернии. В 1844 году составили смету на строительство каменной тюрьмы на 100 арестантов; смета определяла строительство в 39 тыс. 430 руб. 43 копейки. Но новый министр внутренних дел России граф Перовский Лев Алексеевич сказал, что может выделить только 21 тыс. 428 рублей. Но и этих денег не дали, так как возник вопрос о переносе центра уезда из Ставрополя в Мелекесс. Наконец, в 1849 году Министерство внутренних дел всетаки решило дать Ставрополю на строительство тюрьмы 42 тыс. 165 руб. 28 копеек. Но на следующий год Ставропольский уезд был включен во вновь образованную Самарскую губернию и деньги так и не дошли до Ставрополя. Затем этот вопрос поднимался 17 ноября 1852 года и 3 апреля 1863 года, но безуспешно. Тогда местный купец Климушин отдал безвозмездно свой старый хлебный сарай под тюрьму. Прорубили окна, надстроили второй этаж, устрошга несколько чуланчиков, названных одиночными камерами. По бокам были только маленькие лавки, нар не было. В городе над такой тюрьмой смеялись, а начальство ругалось. Остряки распевали в городе песню «Солнце всходит и заходит...», но полицейские, чувствуя над собой насмешку, запрещали ее петь. Городские власти старались по возможности создать необходимые условия для содержания арестантов. Общественность строго следила за этим. Всеми делами, к тюрьме относящимися, ведал уездный попечительский комитет. В его состав в конце прошлого века входили очень увая^аемые в Ставрополе люди: протоиерей Иван Филиппович Головкин, председатель уездной Управы Николай Дмитриевич Волков, уездный врач Георгий Иванович Гюнтер и другие. Все расходы на содержание тюрьмы, как тогда говорили — тюремного замка, возлагались на местные власти. Причем расходы на содержание тюрьмы относились к обязательным, а расходы на народное образование — к необязательным. На практике это выглядело так, что в 1877 году расходы на каждого заключенного в ставропольской тюрьме составляли 10 руб. 43 копейки в год, а на каждого ученика в школе отпускалось только 4 руб. 73 копейки. Нам такое положение более знакомо по понятию «остаточный принцип финансирования». 198 Переоборудованный под тюрьму климушинский дом представлял собой несколько небольших комнат, именуемых камерами. Это были грязные мрачные комнаты, освещенные сальными небольшими окнами, затемненные вдобавок железными решетками. Стены были сплошь исписаны углем и выцарапаны гвоздем. Матерщины писалось меньше, чем может ожидать современный читатель, зато популярным был жанр посланий типа: «Максим Карташев из Мелекесса в каторгу пошел на б лет за любовь»; «Кланяюсь Василию Васильевичу Гордееву — бродяга Игнатий Непомнящий»; «Степан, не забудь Микиту Безухова». Больше всего среди арестантов было так называемых Иванов, не помнящих родства. Это крестьяне, бежавшие от притеснений помещиков, дезертиры, люди, совершившие что-либо противоправное. Были среди этой публики и просто бродяжки. Одному Богу ведомо, какие биографии скрывались под псевдонимами бродяги. За бродяжничество давали небольшой срок, и поэтому многие назывались бродягами, не помнящими родства. Как-то в Саратове задержали бродягу без документов. При допросе он назвался ставропольским жителем. 20 февраля 1865 года его переправили в тюрьму Ставрополя, где он и показал: «Звать меня Василий, по отцу Александров, сын Винокуров. Сколько мне лет, не помню, под судом не был, грамоты не знаю, холост, действительного родопроисхождения не помню, проживал в разных неизвестных мне местах». Ставропольские власти провели следствие: оказалось, что таких в Ставрополе не было. Суд получился коротким: 40 ударов розгами, год тюрьмы, а потом сослать в Восточную Сибирь на работу. Бродяги — народ общительный и постоянно придумывающий новые истории. Кажется, они запутывались и сами: где правда, а где вымысел. Тюремные правила поведения носили в основном запрещающий характер. Параграфом 45-м «Инструкции тюремному надзирателю» «ни в коем случае не дозволяется содержимым в тюремном замке игры в карты, шашки, кости и никакие другие». Следующие пункты тоже запрещали: «никому из содержимых в тюремном замке не дозволяется играть ни на каких инструментах», «запрещается строго арестантам курить трубки», «вообще запрещаются всякого рода резвости». Но тем не менее в камерах каждый занимался, чем хотел. Один храпел богатырским сном, другой лениво позевывал и апатично водил глазами по потолку. Рядом подслеповатый старик починял худую сермягу; около него краснощекий, как деревенская девушка, парень пытался выделить звуки из самодельной дудочки. Кто-то на корточках, прижавшись к нарам, из черепка с жидкими чернилами писал прошение. В темноте копошился какой-то труженик, выдалбливая потайной ящик в полу. Надзиратели мало вмешивались в то, что происходило в 199 камерах, хотя и могли наказать виновных. Спектр наказаний был довольно широк. Могли сделать выговор наедине и в присутствии других арестантов, могли лишить права свиданий и переписки, права чтения, правда, кроме книг духовного содержания. Могли посадить в карцер или наказать розгами, но практически наказывали лишь за неподчинение служителям тюрьмы. Здесь было все, кроме полезного и производительного труда, ибо, согласно статье 140 «Устава о содержащихся под стражей», находившиеся в заключении могли трудиться лишь по собственному желанию. Для этих целей при ставропольской тюрьме завели собственный, так называемый арестантский огород. Это соответствовало статье 290 «Устава». Часть выращенного шла непосредственно в общий котел, а большая часть должна была продаваться, чтобы на вырученные деньги улучшить содержание арестованных. Но желающих работать было немного, ибо заработанные деньги арестанты получали при выходе из тюрьмы, а это не прельщало. Потом, правда, половину стали выдавать сразу на руки, да и в этом случае заработок чаще всего оседал в карманах тюремных надзирателей. Поэтому на арестантском огороде или ставропольской пристани работали лишь самые нуждающиеся в деньгах. А нуждающиеся в деньгах были. Это, как правило, люди пьющие. Вино приносили в телячьих кишках, обмотанных вокруг тела, в обрубках деревьев для топки печей, в метлах. Тюремный служитель с маленьким жалованьем, иногда обремененный семьей, без всяких понятий о чести, легко подкупался арестантами. Бутылка обходилась арестанту в 2,5 рубля и более. Доход продавца составлял примерно 150 процентов на каждый рубль. Конечно, пьянству в тюрьме способствовала и тюремная тоска, и праздность, и прежнее пристрастие к вину. В ясную, погожую погоду все ждали команду, когда можно будет идти на ежедневную прогулку во двор. Привычной, знакомой по кинофильмам картины, когда заключенные друг за другом, гуськом ходят по двору, не увидишь. Вывалившись во двор и рассредоточившись группами, как мы сейчас говорим — «по интересам», во дворе продолжалась та же камерная жизнь, только на свежем воздухе. В одном углу опытный арестант делился опытом. Ведь в советах и подсказках нуждался практически каждый арестант. Эти знания были возведены в науку. В другом углу продолжалась практически нескончаемая игра в орлянку, участники которой назывались «жиганами». Это была самая популярная игра в тюрьме, азарт которой захватывал многих, хотя среди «благородной» части обитателей предпочтение отдавалось картам. У некоторых страсть к игре была такой сильной, что они проигрывали все, что имели. На кон ставилась одежда, порция хлеба и 200 щей, иногда на много дней вперед. Среди игроков в орлянку долго помнили 23-летнего ставропольского мещанина Кольку Устинова, он здесь сидел в августе 1864 года. Был талантливейшим гармонистом и непревзойденным игроком. Некоторые арестанты выходили на прогулку в ручных и ножных кандалах. Это были уже убегавшие или же замеченные в попытках к бегству. Тюремному начальству частенько приходилось прибегать к подобному наказанию. Видимо, этим объясняется то, что городская Дума 21 декабря 1853 года объявила торги на заковку и расковку арестантов, содержавшихся в ставропольской тюрьме. После прогулки арестанты с явной неохотой возвращались в камеры, где готовились к скромному острожному обеду. Им полагалось по кг муки в день, 100 граммов капусты и постное масло. Крупы в месяц выдавали по 1,5 гарнца (это примерно 5 литров объема). В долгие христианские посты арестанты обязаны были говеть, несмотря на то, что встречались и люди других вероисповеданий. Зато в праздничные дни полагалось по фунту мяса на каждого. Имущим арестантам разрешалось иметь собственный стол, для чего им приносили из трактира еду. Тюремные правила при этом вводили только одно ограничение — «чтобы не было излишества». Хотя провести грань между необходимым и лишним весьма сложно. Долгими зимними вечерами проходящий мимо ставропольской тюрьмы мог послушать сольный или групповой концерт песенников, находившихся в камерах. Очень популярной среди арестантов в прошлом веке была песня «Собачка», иногда ее называли по-другому — «Последний день». Вечером, перед сном, обитателей камер пересчитывали и закрывали на ночь тюремные служители, в основном, из отставных унтер-офицеров. Это был народ почти без всякого образования и отличался от прочего канцелярского люда только полицейским талантом — энергично требовать выполнения своих приказаний. Часто грубые по натуре, любившие осуществлять приказание силой, эти смотрители внушали арестантам затаенную ненависть к себе. Смотрители всегда экономили на арестантской еде, свечах, дровах, одежде. Доходы свои они зарабатывали так: отбирали у арестантов табак и возвращали его, когда им давали пятак, то же самое проделывалось и с водкой. Конечно, это было грубейшее нарушение «Инструкции тюремного надзирателя», в которой говорилось о его обязанностях: «смотритель обходится с находящимися под надзором его арестантами кротко и человеколюбиво; он старается приобрести их к себе доверенность расспрашиванием о нуждах их, доставлением иногда некоторых пособий, ласковыми при трудах разговорами, но в исполнении своих обязанностей поступает со всей точностью и твердостью. Посему он не должен оставлять без наказания ни одного нарушения порядка и правил, для тюрьмы предпи201 санных...» Бытовые неудобства, произвол служителей вызвали 13 июня 1906 года волнения среди арестованных в ставропольской тюрьме. В этот день должны были отправлять крестьянина села Ташелка Кудашева в ссылку в Архангельскую губернию. Однако арестованные воспротивились этому и решили не отдавать Кудашева; «они, товарищи Кудашева, и его не отдадут, а если хотят ссылать, то пусть всех ссылают», — заявили они начальству. Начальник тюрьмы Безденежный вызвал казаков. К месту происшествия прибыл помощник уездного исправника Кожетховский. 40 казаков окружили тюрьму, но поскольку дело было к вечеру, то казаки не решились на штурм и уехали. На следующий день Кудашева отправили в ссылку. В конце прошлого века Климушин попросил отдать ему принадлежащий дом, занимаемый тюрьмой. Перед городом вплотную встала необходимость строить новое здание. 17 мая 1896 года ставропольская городская Дума отвела место под строительство новой тюрьмы в пределах улиц Базарной, Лузановской. Но вышестоящее тюремное начальство просило более лучшее, по их мнению, место, которое раньше находилось под арестантским огородом. В конце концов Дума согласилась выделить требуемый участок с условием, что поскольку арестанты все равно бездельничают, то в течение 10 лет выделять по 600 человек однодневных рабочих для нужд города. Подобрали неплохой проект архитектора Засухина. По замыслу это было двухэтажное здание с деревянным флигелем на 50 человек одновременно. В нем планировалось мужское и женское отделение, помещение для больных на две койки, карцер, двор с постройками: баня, цейхгауз, церковь с флигелем, прачечная, погреба, сортиры, конюшня для одной лошади, колодец. Подряд на строительство взяла некая предприимчивая особа Уланова на следующих условиях. Она построит здание, чтобы в течение 30 лет сдавать его городу в аренду, а потом продаст городу. Строительные работы начались 1 мая 1908 года, но, как часто случается, денег не хватило и тюрьму построили по усеченному варианту. 202 СТРОИТЕЛЬ КОМЗИН И. В. Вот уже более сорока лет имя Ивана Васильевича Комзина постоянно всплывает в обыденных разговорах ставропольчан; полярность оценок этого неординарного человека достаточно широка. Впрочем, противоречивость оценок, видимо, уже говорит о неординарности. 21 августа 1950 года вышло постановление о строительстве Куйбышевской ГЭС в Жигулях и создана специальная строительная организация Куйбышевгидрострой. Начальником строительства был назначен Иван Васильевич Комзин. Примерно через неделю начальник стройки уже был в Ставрополе, где должен был расположиться штаб стройки. Иван Васильевич родился в 1905 году в Смоленской губернии, но детство его и юность прошли в Подмосковье, куда переехали родители. Закончив три класса сельской школы, был активным комсомольцем. Вместе со всеми своими сверстниками участвовал в драматических постановках, высмеивал сельских мироедов, вел непримиримую антирелигиозную борьбу. Но в своей политизированной юности нередко комсомольцы «перегибали палку», допускали оскорбления старших верующих людей. Через это прошло все его поколение. Молодой советской власти требовались квалифицированные специалисты, и Иван Комзин стал учиться: сначала в строительном техникуме, а затем — в высшем инженерностроительном училище. Первую закалку инженера получил на строительстве первенца социалистического строительства — Магнитогорского металлургического комбината. Прошел стажировку в Германии и с 33 лет занимал руководящие посты в Наркоматах машиностроения, станкостроения, руководя строительством новых заводов. В 1946 году был заместителем Наркома военно-морского флота по капитальному строительству. С 1948 года, когда он возглавлял управление при Совете Министров СССР по восстановлению города Севастополя. Что и говорить — такому человеку можно было доверить крупнейшую послевоенную стройку. Высокий, под два метра, представительный, 110 кг веса не заметить было трудно, в красивой военно-морской форме, с погонами генерал-майора Комзин появился в небольшом здании, которое занимала местная власть — райком партии и райисполком. Его встретили первый секретарь райкома партии Аркин Михаил Симхович и председатель райисполкома Бурматов Михаил Александрович. Здесь сразу же договорились о принципиальной помощи сельскохозяйственного населения Ставропольского района строительству, впоследствии все это было зафиксировано в директивных документах. Главное в этот период было построить дороги к стройке, чтобы могли поступать механизмы и другие грузы для строительства, а их в разгар 203 строительства ежедневно поступало свыше 2 тысяч вагонов. 1300 заводов страны поставляли на строительство свои материалы и оборудование, а 118 предприятий — металлы и металлоизделия. В Москве для стройки в Жигулях работали 40 заводов, в Ленинграде — 26 заводов. Ставрополь не случайно тогда называли глухим селом, он был отрезан от внешнего мира бездорожьем. Трассы Тольятти — Самара тогда не существовало и зимой в Куйбышев добирались за двое суток, делая ночевку в Курумоче. Только летом, с открытием навигации по Волге, Ставрополь оживал. Поэтому строительство автомобильного шоссе и железнодорожной ветки до Куйбышева, а также железнодорожной ветки до Сызрани было самой первой и самой главной задачей начала строительства ГЭС. Уже осенью 1950 года колхозники сельхозартелей «Путь Ленина», «Искра», имени Красной Армии и других приняли участие в строительстве шоссе Ставрополь — Куйбышев. За короткое время 43 бригады проложили в лесу 15 км трассы. Колхозников привлекали в порядке шефской помощи. Вместе с людьми мобилизовали и 2 тысячи лошадей с повозками. Оставшиеся после войны колхозные лошади были настолько истощены и изнурены работой, кормить их было нечем, все забирали в госпоставку. Чтобы кормить таких «помощников» Куйбышевгидрострою выделили сено, овес, отруби. Задание на участие в строительстве получали и другие районы области. Тысячи других колхозников области участвовали в этой стройке. Пять с половиной тысяч колхозников прокладывали железнодорожную ветку на Сызрань. Направление на эту работу рассматривался как боевой приказ; война только что закончилась и поэтому методы военного руководства господствовали. Бюро обкома партии предписывало ставропольским руководителям: «Обеспечить выход городского и сельского населения для выполнения земляных работ со своими лопатами и кирками (одна лопата на каждого человека и одна кирка на каждых пять человек). Следует, чтобы каждый участвующий в работах взял для себя необходимые личные вещи (постельные принадлежности, миску, кружку и т. д.)». Желающих работать на стройке было немало. С одной стороны, люди из патриотических побуждений хотели работать на стройке, ибо она в скором времени обещала электрифицировать район, поднять жизнь людей на качественно новый уровень. С другой стороны — уйти из колхоза, в которых в послевоенное время почти ничего не платили по трудодням, было немаловажным мотивом. Но отпускать всех из колхозов было невозможно, брали только с необходимой стройке специальностью. В какой-то мере уйти из колхоза помогла инициатива ставропольских руководителей. Они организовали «повышенные социалистические обязательства» по направлению на стройку кадров. 200 коммунистов и 300 комсомольцев 204 были направлены в Куйбышевгидрострой до окончания строительства ГЭС. По направлению ушли на стройку одна тысяча квалифицированных рабочих, 100 шоферов, 50 трактористов. И без того ослабленное людьми сельское хозяйство района оказалось в тяжелом положении. Между прочим, руководство Куйбышевгидростроя в напряженное для себя время еще не раз обращалось к ставропольским колхозникам за «шефской помощью». Когда готовилось ложе водохранилища, необходимо было провести большой объем работы: вырубать и корчевать деревья, вывозить различный мусор. Для этой цели ставропольским колхозникам установили гужевую повинность. Сельсоветы за уклонение от гужевой повинности штрафовали от 500 до 2 тысяч рублей с хозяйства. Это были большие деньги по тем временам. В нашей советской истории уже не в первый раз «затыкали» прорехи за счет деревни. Зато начальника строительства Комзина хвалили «за тесное взаимодействие с местными властями», «за укрепление союза Серпа и Молота». Неквалифицированную, черновую работу могла выполнять дармовая сила заключенных, которых на строительстве было немало. Кстати говоря, первые заключенные для строительства ГЭС прибыли в Ставрополь заранее. Зная, что в правительстве готовится постановление о строительстве Куйбышевской ГЭС, в Министерстве внутренних дел позаботились заранее. Они создали свое управление строительством ГЭС во главе с генералом-майором Семеновым для подготовительной работы. В 1949 году они начали строить в Ставрополе лагерь для заключенных на 1 тысячу человек. Ставропольский райисполком в июне этого же года выделил им для этих целей участок в 50 га в районе городской бойни, а также 27 домов для жилья командного состава. Использование труда заключенных на важнейших стройках было вообще характерной чертой многих десятилетий «социалистического строительства». На месте небольшой деревушки Кунеевка, находящейся в 10 км от старого города, заложили рабочий поселок. Уже к осени 1950 года здесь построили первые щитовые дома. И. В. Комзин единолично решил назвать его Комсомольским. В своих воспоминаниях он пишет, как это произошло. На стройку приехал тогдашний первый секретарь ЦК комсомола Шелепин Александр Николаевич и пообещал, что молодежь страны примет активное участие в возведении Куйбышевской ГЭС. В ответ на это Комзин пообещал переименовать Кунеевку в поселок Комсомольский. И в этот же день издал соответствующий приказ. И хотя Комзин многое мог, этого он не имел права делать. Функции переименования населенных пунктов были прерогативой Президиума Верховного Совета РСФСР. Ему на это указали и Комзину пришлось отменить свой приказ и оформить документы надлежавшим образом. Прошел не один десяток лет с тех пор и... неожиданно 205 появляются высказывания в совсем ином свете, говорящие об этом событии. В 1994 году появляется интервью бывшего секретаря ставропольского горкома комсомола Бурухина, в котором он говорит: «На месте нынешнего Комсомольского было небольшое село Кунеевка. Помню, столовая там была. Когда началось строительство поселка, меня пригласил к себе Комзин, бывший начальник Куйбышевгидростроя. «Поедем, — говорит, — Коля, на стройку. Хватит тебе сидеть в кабинете!» Сели в машину, поехали. Комзин молвил: «Как ты думаешь, что это за название такое — Кунеевка?! Нравится оно тебе?» — «Нет», — говорю. «Мне тоже, — вздыхает Комзин. — Давай назовем Кунеевку Комсомольским. Нравится?!» — «Да! — говорю. — Как я, секретарь горкома комсомола, могу против этого возражать?» — «Тогда забивай кол. Будет здесь поселок Комсомольский!» Вот так, оказывается, можно «забивать кол в основание города». А подменять фигуру первого секретаря ЦК комсомола секретарем горкома комсомола — это все равно, что перепутать названия «государь император» и «милостивый государь». Комзина можно было видеть на разных участках стройки: и в маленькой прорабской, и на большом совещании. Его резкие замечания в адрес нерадивых слышали многие. Хорошо его знавший ветеран журналистики и стройки Николай Романович Фролов вспоминал: «Рост, близкий к двум метрам. Вес сто десять килограммов. Лапищи его служили притчей во языцех — мои две среднемужские ладони на одной его умещались. Могучему складу Ивана Васильевича была под стать и широта его души русской. Став правофланговым, он подчинил этому месту в строю свой характер — непосредственный, импульсивный. Для людей новых он казался строгим и хмурым. От того, наверное, и пошла его кличка — «Иван Грозный». Хорошо знавшие воспринимали это как добрую шутку. Ему ничего не стоило за строгим словом простодушно рассмеяться. Проглядывались в нем и артистизм, некое позерство что ли. Бывал доволен, когда видел, что соседи наблюдают за ним, выжимающим в огороде двухпудовые гири. Не важничал, когда ехал с квартиры на персональной машине на работу: на автобусной остановке забирал своих сослуживцев. Простое, житейское, но вызывало симпатии». Он прекрасно понимал, что разговоры о его поступке завтра обязательно будут, поэтому нередко даже благие дела делались напоказ. Как-то в Центральном Комитете партии состоялось большое совещание о злоупотреблениях руководителей с жильем. Нарушения руководителей и ведущих специалистов стройки состояло в том, что, приехав в Ставрополь, они оставили за собой в Москве и в других городах, где жили, квартиры. Здесь же получили коттеджи и хорошие квартиры и семьи приезжали к ним на лето, как на дачу. 206 Приехав с этого совещания, Иван Васильевич собрал свой руководящий состав и сказал: «Правильно нас критикует Центральный Комитет, я в этом тоже виноват. Предлагаю в недельный срок или сдать квартиры в других городах, или освободить здесь жилье. Я первый подаю пример и отдаю свой коттедж для размещения детского садика». Вскоре Комзин освободил коттедж в Портпоселке и переехал к своей племяннице в Соцгород, в ее трехкомнатную квартиру. Племянница здесь проживала с мужем и двумя детьми. Как дитя своего времени, он знал, что кампания по наведению порядка с жильем скоро кончится, низы отчитаются перед верхами о выполнении и можно снова возвращаться. Так оно и случилось. Через два месяца он возвратился в свой коттедж, который, конечно, никто и не думал занимать под детский садик. В этом доме он один и проживал до конца строительства, изредка привечая приезжавшую из Москвы жену Ольгу Яковлевну — профессора Кремлевской больницы. Грандиозное строительство в Жигулях потребовало от руководства стройки неординарного, стратегического мышления по формированию района жилой застройки. Но оно, к сожалению, отсутствовало. Строительные работы велись на площади 25 тысяч гектаров по обеим сторонам Волги. Рядом со строительными объектами, как правило, возникали и временные рабочие поселки. Делалось все, чтобы приблизить жилье к районам производств основных работ. Всего на обширной территории строительства возникло 11 жилых поселков, находящихся на значительном расстоянии друг от друга. Осенью 1950 года в Комсомольском поставили первые щитовые дома. В четырех километрах от Комсомольского стали строить Шлюзовой поселок. Вблизи старого города на левом берегу Волги заложили Портовый поселок. В каждом из этих микрорайонов необходимо было создавать «свою» инфраструктуру (школы, больницы, клубы и т. д.). В конце концов, очень важно было наладить нормальное транспортное сообщение между ними. В значительной степени могла бы исправить «однобокую» ситуацию с временными поселками проблема застройки самого Ставрополя. С самого начала строительства было ясно, что город будет перенесен на новую площадку. Здесь открывалась перспектива строительства добротного, капитального и благоустроенного жилья, но территория города Ставрополя не была использована для размещения строительных рабочих, а продолжалось расширение временных поселков. Переломить ситуацию с нарастающим ростом временного жилья могло бы наличие плана застройки города, но его долго не было. Первый план застройки, составленный в 1955 году, безнадежно устарел. Причем все временные поселки не включались в городскую черту и развивались стихийно. 207 То, что судьба будущего города мало интересовала И. В. Комзина, особенно проявилось на этапе переноса Ставрополя из зоны затопления. По постановлению правительства эта работа была возложена на управление Куйбышевгидрострой. Но, пользуясь своими связями в правительстве (первый заместитель председателя Совета Министров СССР Н. А. Булганин приходился Комзину свояком), И. В. Комзин добился пересмотра решения правительства в том, чтобы переносом города занимались местные власти. Это был так называемый «удар ниже пояса» для будущего города. Сил и возможностей для переноса и строительства города на новой площадке у городских властей почти не было, в любом случае, они были несравнимы с возможностями крупнейшей тогда строительной организации страны — Куйбышевгидростроя. Но делать было нечего, переезжать надо было. Переносом города занимались две срочно созданные строительные организации. Трест «Горжилкоммунстрой» осуществлял перенос индивидуального сектора, а строительное управление № 3 вело новое коммунальное строительство общественного сектора. Но со своей работой они справлялись плохо, так как не хватало материалов и кадров. Достаточно сказать, что в тресте «Горжилкоммунстрой» из требуемых 358 строителей летом 1953 года фактически работало 96 человек. В подразделениях Куйбышевгидростроя зарплата была гораздо больше и поэтому на местном строительстве специалисты и квалифицированные рабочие не задерживались. Вообще следует заметить, нехватка специалистов и заставила начальника Куйбышевгидростроя Комзина начать строительство трех двухэтажных корпусов на улице Мира под вечерний факультет Куйбышевского индустриального института. Желающих учиться было много. Комзин за участие в подготовке молодых специалистов удостаивается звания профессора. Один из ветеранов стройки А. Т. Паренский рассказывает, как это произошло. И. В. Комзин явился на заседание ученого Совета в полной генеральской форме, со свитой, которая несла несколько десятков альбомов с фотографиями. Научный доклад Комзина о своем вкладе в науку был кратким: «Уважаемые члены ученого Совета, я строитель-практик, у меня не было времени для написания монографий и диссертаций, вся моя работа представлена на фотографиях объектов, возведенных под моим руководством в Магнитогорске, Турции, Таллине, Севастополе, а также на Куйбышевском гидроузле, в Ставрополе. Я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы. Спасибо». Так Иван Васильевич стал профессором. Стремление городских властей и в первую очередь горкома партии «повернуть» Комзина к перспективному развитию города, часто наталкивались на нежелание генерала 208 заниматься строительством города. Производственное строительство было для него важнее, да и контроля над собой он не терпел. Партийная организация, осуществлявшая контроль, была у него, по сути дела, в подчинении. До 1953 года управление Куйбышевгидростроя было структурным подразделением МВД, а руководство партийной организацией осуществлялось политотделом, и коммунисты стройки не входили в состав городской партийной организации. Начальник политотдела был на правах заместителя начальника строительства. Разумеется, контроль в этих условиях был довольно условным. В 1951 году ставропольскую городскую парторганизацию возглавил Алексей Иванович Елизаветин — человек принципиальный и не из пугливых. Как-то он пришел на собрание партийно-хозяйственного актива строителей. И. В. Комзин, сидевший в президиуме, ни на минуту не забывавший, что он «хозяин стройки», грубо спросил Елизаветина: «А тебя кто сюда приглашал?» Собравшимся строителям не впервой было слышать от Комзина подобную грубость, но что ответит на это новый первый секретарь горкома партии? Елизаветин спокойно ответил: «Меня сюда никто не приглашал, меня сюда прислала партия!» Дальше — больше. Как-то Елизаветин попросил инструктора позвонить и пригласить Комзина заехать в горком партии. Иван Васильевич проигнорировал приглашение, впрочем, на второе и третье приглашение была та же реакция. Наконец И. В. Комзин приехал в горком. Елизаветин встретил его внешне спокойно: «Если и дальше будете продолжать подобное отношение к городскому комитету партии, Вы лишитесь золотых погон и партийного билета. Я прекрасно понимаю, что через полчаса и меня снимут с работы, но я это сделаю раньше!» После этого случая Комзин стал более уважительно относиться к Елизаветину, но по отношению к другим начальствующим особам свой стиль отношений сохранил. Николай Романович Фролов вспоминает: «Как-то на гидроузел прибыл представитель союзного органа государственного контроля. При проверке на стройке обнаружилось явно халатное хранение дефицитных материалов. Московский посланец доложил об этом на оперативном совещании у начальника управления, потребовав принятия мер и наказания виновных. Такое вмешательство задело Комзина. Он сразу же связался с Центром и попросил отозвать строптивого контролера». Многое в этом отношении зависело от руководителя стройки И. В. Комзина. Но... думается, что накопленный им опыт работы на строительстве Магнитогорского металлургического комбината дал себя знать. На Магнитке под жилье для рабочих было занято 40 товарных вагонов, кроме того, более 10 тысяч человек жило в землянках, но стройку закончили в короткие сроки. По воспоминаниям рабочих: 209 «У некоторых хозяйственников была такая «липия»: мы должны строить завод, а не жилье; нужно тебе жилье — строй». Считалось даже неприличным, несоциалистическим уделять в такое время слишком много внимания личным удобствам. И. В. Сталин даже с трибуны XVI съезда ВКП(б) высказал мысль, что жилищное строительство, с его точки зрения, является одним из второстепенных вопросов. Несомненно, что отголоски таких настроений сохранились у Комзина и в период строительства Куйбышевской ГЭС. Конечно, до землянок дело не дошло, но «за-сыпух», временного жилья строилось очень много. С одной стороны — дать людям крышу над головой как можно быстрее — диктовала обстановка. С другой — выражение «самое постоянное это то, что временное» стало почти аксиомой для нас. От того временного жилья, от бараков в городе избавились только лишь в середине восьмидесятых годов. Временные бараки строились для размещения большого количества заключенных, особенно в начальный период строительства. По мере перехода от общестроительных к монтажным и пуско-наладочным работам труд заключенных заменялся привлечением квалифицированного вольнона-. емного состава. В бараках, где жили заключенные, снимали решетки, срезали нары, ставили перегородки. Получалось общежитие «квартирного типа», в котором после заключенных жили уважаемые участники грандиозной стройки в Жигулях. Исповедуемый И. В. Комзиным принцип «в первую очередь стройку в кратчайшие сроки» был бесперспективен со стратегической точки зрения и поэтому разделялся не всеми. В частности, Федором Георгиевичем Логиновым. Внешне он, вроде бы, был похож на Комзина. В свое время были широко тиражированы воспоминания Л. И. Брежнева «Возрождение». В них Л. И. Брежнев так характеризует Логинова: «Днепрострой возглавлял известный гидростроитель Федор Георгиевич Логинов. Это был, можно сказать, самородок. Рабочим он стал с одиннадцати лет, пришлось ему повоевать с колчаковцами, деникинцами, и еще мальчишкой он вырос до помощника командира полка. Потом, окончив институт, работал десятником на первом Дне-прострое, прорабом на Боксане и средневолжских ГЭС, начальником строительства на Чирчике. Колоритный был человек — огромного роста, решительный, своенравный. Все он брал на себя, замечаний в свой адрес ни от кого не терпел». Но политику строил дальнюю. Как куратор стройки в ранге заместителя министра энергетики СССР, Логинов хорошо знал положение дел на стройке и, будучи назначенным начальником строительства Сталинградской ГЭС, повел дело иначе, чем Комзин. Город строителей Волжск на противоположном берегу Волги от Волгограда он начал со строительства объектов 210 так называемого соцкультбыта: Дворец культуры, плавательный бассейн, городской парк культуры и отдыха. Бараки для заключенных строили добротные, каменные, в два этажа. Когда заключенных перевели в другое место, решетки убрали, сделали перепланировку и получились прекрасные, полнометражные «сталинской» планировки квартиры. Между прочим, в этом Волжске и стадион, и парк, и Дворец культуры носят имя Ф. Г. Логинова — в знак благодарности этому строителю. Такой подход к строительству города Ф. Г. Логинову обошелся выговором «за задержку строительства основных сооружений ГЭС», а И. В. Комзину за быстрое строительство присвоили звание Героя Социалистического Труда. 211 ЧЛЕН ГОСУДАРСТВЕННОГО СОВЕТА Так уж сложилось в нашей истории, что общественное внимание больше привлекали люди, в той или иной степени причастные к революционному движению. Спору нет, лица, выступающие против существующего строя, обладали известной степенью гражданского мужества. Но было немало людей, которые и в рамках существующего строя находили возможности для улучшения жизни членов общества, боролись за их права. Одним из таких людей и был Николай Александрович Шишков, по своему экономическому положению помещик, как тогда говорили, землевладелец, а по сути своей — интеллигент. Родился он 1 февраля 1856 года в Петербурге в старинной, дворянской семье, отсчитывающей свой род еще от Гедеминовичей, с XIII века. Родители его были люди состоятельные. Отец Николая Александровича — губернский секретарь Александр Александрович, после смерти своих многочисленных тетушек постоянно получал наследство, но очень сильно увлекался карточной игрой и редко удерживал в руках свое. Мать Николая Александровича — Мария Юрьевна, с хорошим приданым вышла замуж, а после смерти отца князя Хованского Юрия Сергеевича получила в наследство еще 8 тысяч десятин земли, в основном, в Ставропольском уезде. Первоначальное образование маленький Коля получил в учебных заведениях Франции, Англии, Швейцарии, где в семидесятых годах проживали его родители. Затем закончил симбирскую гимназию и поступил на физикоматематический факультет Санкт-Петербургского университета. Учась в университете, Николай Александрович работал над проектом аэроплана в воздухоплавательном отделении Императорского технического общества. К сожалению, он закончил только три курса университета, так как сырой петербургский климат был не для его слабых легких. Вернувшись в ставропольский уезд, женился на дочери влиятельного ставропольского земского деятеля Леонтия Борисовича Тургенева — Ольге, своей троюродной сестре. Тогда такие браки между дальними родственниками не возбранялись. К сожалению, Ольга вскоре после замужества скончалась от скоротечной чахотки. Вторым браком он был женат на своей дальней родственнице княгине Хованской Екатерине Александровне. В 1884 году Николай Александрович был избран гласным ставропольского уездного и самарского губернского земского Собраний. Именно с этого времени он всецело посвятил себя общественной деятельности. Через два года был избран Почетным мировым судьей Ставропольского уезда. Затем в течение десяти лет избирался непременным членом уездного и губернского присутствия по крестьянским 212 делам. Поскольку характер работы требовал его постоянного присутствия в губернском городе, Н. А. Шишков перебрался из Ставропольского уезда в Самару. Здесь в 1856— 1860 годах по заказу матери Николая Александровича — М. Ю. Шишковой, помощник губернского архитектора О. Ф. Блосфельд спроектировал дом для Шишковых в Самаре. Дом построили в 1859 году. Поскольку родители маленького Коли часто и подолгу проживали за границей, то в доме подолгу жили многочисленные родственники, в частности, Тургеневы, Хованские, Татариновы. Вообще следует заметить, что гостеприимный дом Шишковых привечал многих. В более позднее время этот дом был приобретен городской Управой для полицейского управления и пожарной части; хотя и перестроенный, дом этот сохранился до сего времени в Самаре по улице Фрунзе, 112. Николай Александрович был человеком европейски образованным, прекрасно владел английским, французским языками. Обладавший прекрасными ораторскими способностями, он обычно увлекал своими речами аудиторию земских собраний, и не только, так сказать, в теоретическом плане. Все новшества сельскохозяйственной науки и организации производства он пытался апробировать в своих имениях. И иногда достигал неплохих результатов. В одном из своих ставропольских имений он выращивал лен-долгунец, который демонстрировался на Всемирной Колумбовой выставке в Чикаго в 1893 году. Известно немало его дельных и разумных предложений по улучшению сельскохозяйственного производства, вообще хозяйственные проблемы его занимали. В 1902 году было создано Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Местный комитет этого Совещания в Самаре возглавил Н. А. Шишков. Правительство намеревалось этим отвлечь общественное внимание от насущных проблем, поставленных аграрным кризисом и обостренных нарастанием крестьянского движения, направив его на решение второстепенных экономических и сельскохозяйственных вопросов. Но замысел правительства был разгадан. Н. А. Шишков заявил, что «главные, основные причины нашего экономического благополучия совсем не затронуты в программе». По этому поводу Шишков сказал, что «возможны два предположения: а) особое совещание само не заметило, что оно предложило местным комитетам дать свои заключения только по целому ряду второстепенных подробностей, не касаясь существа вопроса; б) особое совещание действовало вполне сознательно, зная, что сущность дела не в деталях, которые оно передало комитетам, а в том, что не нашло нужным узнать мнение комитетов об этих существенных коренных вопросах». В 1902 году Николай Александрович подготовил боль213 шую докладную записку о нуждах сельскохозяйственной промышленности, в которой писал: «В Самарской губернии в особенности вопрос об усилении обводнения и защитных лесонасаждений нельзя не признать одним из наиболее важнейших для сельского хозяйства... Начать надо с разъяснения народу пользы и необходимости воды и леса». Между прочим, его понимание экологических проблем края весьма созвучно нашему современному пониманию. Его внимательно слушали, находили немало материалов для размышлений, но слушали с некоторым снисхождением, видели прежде всего в нем не практика, а блестящего кабинетного ученого. Хотя, как помещик, он владел довольно приличным хозяйством в 1.776 десятин земли, но своим хозяйством ему некогда было заниматься и, несмотря на отдельные результаты, в целом дела там шли не совсем блестяще. В 1902 году он подает докладную записку на имя предводителя ставропольского дворянства Н. А. Наумова, в которой спрашивает: «От чего зависит упадок сельского хозяйства у нас по сравнению с его положением в других странах? От плохой обработки почвы, отсутствия удобрений, недостатка скота, от разведения малоценных растений, от продажи продуктов сельского хозяйства в сыром виде, от дурных путей сообщения и т. п. Но разве отсутствие образования не лежит в основе доброй половины этих важнейших препятствий успешному развитию земледелия? Если бы наш крестьянин знал значение удобрений — разве он стал бы сваливать навоз со своего двора в озеро, реку, овраги...? А где нашему главному земледельцу, крестьянину взять этих знаний, когда некому и негде учить им, когда две трети крестьян даже грамоты не знают...» В неспокойные и бурные дни революционных событий 1905 года Н. А. Шишков предложил перестроить местное самоуправление «на демократических началах», создав специальные волостные и уездные комитеты для разъяснительной работы. В частности, он был одним из инициаторов письма в адрес царя, в котором обращал внимание Николая II на причины недовольства и брожения в народе. По мнению Н. А. Шишкова и его товарищей, подписавших это письмо, такими причинами были: отсутствие в обществе демократических свобод, стеснение народного образования, экономическая отсталость страны, неимоверные налоги, фактическое бесправие рабочих и крестьян. Видя нерешительность царя, в мае 1905 года Н. А. Шишков подписал петицию в его адрес, в которой решительно потребовал «безотлагательного созыва свободно избранного всенародного представительства...». Но судьба готовила ему новый поворот. Царский манифест 17 октября 1905 года ввел демократические свободы в России, первый в России парламент — Думу и вместе с тем внес предложение о переустройстве Государственного 214 совета, чтобы в нем участвовали представители от населения России. Этот Государственный совет действовал в России с 1801 года как «законосовещательное учреждение», призванное к тому, чтобы «восстановить силу и блаженство империи Всероссийской на незыблемых основах закона». Состав Государственного совета полностью назначался императором и все новые законы, уставы, рассмотренные в нем, тоже должны были утверждаться императором. Революция 1905 года заставила правительство допустить в Государственный совет выборных представителей от духовенства, дворянства и земств, а также представителей науки, торговли и промышленности. Не могли быть избраны в него лица, моложе 40 лет, не окончившие хотя бы среднего учебного заведения, и иностранные подданные. Самарское земство выдвинуло в члены Государственного совета Шишкова Николая Александровича и с перевесом в один голос, он был избран. Члены Государственного совета избирались сроком на 9 лет, но каждые три года треть выбранных депутатов подвергалась ротации, т. е. замене. Но пробыл Николай Александрович членом Государственного совета совсем немного. Не успели отпечатать шикарный фотоальбом с портретами новых государственных мужей, как Николай Александрович в знак протеста против разгона I Государственной Думы императором сложил с себя почетное звание члена Государственного совета. Сей мужественный поступок Н. А. Шишков совершил в интересной компании других членов. Вместе с ним сложили с себя звания членов Государственного совета историк, академик А. С. Лаппо-Данилевский, филолог, академик А. Шахматов, профессор истории Д. И. Багалей, заслуженный профессор, первый выбранный ректор Санкт-Петербургского университета И. И. Боргман, доктор медицины Г. В. Быковский и другие. Все это были члены партии конституционалистов-демократов (кадеты), к которым принадлежал и Н. А. Шишков. В своем заявлении 12 июля 1906 года они писали: «Твердо убежденные в необходимости всестороннего обновления России, после долгих колебаний... числиться в составе Государственного совета, когда законодательная власть будет осуществляться одной исполнительной властью, мы считаем невозможным». Вообще следует заметить, что вопросы народного образования, просветительства широких масс были очень характерны для Николая Александровича. Это можно заметить и по деятельности самарского Общества народных университетов, председателем и душой которого он был до последних дней своей жизни. Первое официальное собрание этого Общества было проведено 1 февраля 1908 года. Основная цель Общества народных университетов состояла в том, чтобы «дать не 215 только лекции и курсы, книги и пособия для обучения, не только дать простому люду полезные знания, но и возвысить и облагородить их вкусы, подготовить их к исполнению обязанностей общественной и гражданской жизни и дать доступ к некоторым возвышенным удовольствиям, которые, как свет и воздух, должны быть достоянием всех, каковы бы ни были их умственные способности и социальное положение». Основными задачами народного университета Н. А. Шишков считал воспитание у широких масс умения «пользоваться знанием», пробуждение у людей желания «к общему благу». Шишков утверждал: «Только такие люди, в которых мы сумеем разбудить душу, вложить в них любовь к другим людям и родине, будут продолжать наше дело и развивать дальше, по городам и деревням, свет образования, разума и добра». Эти слова Николай Александрович высказал в редактируемых им «Известиях Самарского общества народных университетов». 15 декабря 1909 года при Обществе народных университетов открылась публичная библиотека. Николай Александрович, как один из организаторов и первый библиотекарь, видел задачу библиотеки в том, чтобы она «с одной стороны, служила дополнением к образуемым Обществом систематическим курсам, отдельным лекциям по тем или иным научным дисциплинам, давала возможность слушателям расширить и углубить свои познания, с другой стороны, приближала бы широкие слои населения к хорошей книге вообще». Эта библиотека создавалась частично на средства Общества и, в значительной части, на частные пожертвования. На день открытия она предлагала читателям более 4-х тысяч книг по различным отраслям знаний. За пользование библиотекой была установлена небольшая плата, и тем не менее она пользовалась заслуженным авторитетом у простого населения Самары. Потом было создано несколько филиалов и предусматривалось устраивать передвижные книжные выставки. После смерти Николая Александровича в 1910 году библиотека стала носить его имя. Общество народных университетов под руководством Н. А. Шишкова многое делало по распространению знаний среди народа и в то же время понимало, что нужно включить в этот процесс более широкий актив, в частности, учителей. Совет Общества народных университетов с этой целью обратился к Петербургской педагогической академии. Ученые из столицы не один год приезжали в Самару и читали учителям лекции по истории русской педагогики, педагогической психологии, гигиене детского возраста, методике преподавания отдельных дисциплин. Учителя, особенно из сельских глубинок были особенно благодарны за эти курсы повышения квалификации. Они отмечали: «...За эти три недели мы как бы пробудились от сна, ско216 вывающего деревню. И учителя пережили радостные минуты культурного подъема... приобщились к новейшим исследованиям». «Скажу одним словом, что после курсов я уже не буду таким плохим учителем, каким я был: я не смею, не могу и не желаю быть им». В своем преклонении перед культом знаний Николай Александрович был похож на своего родственника и друга ставропольского помещика Татаринова Георгия Константиновича, почетного мирового судью Ставропольского уезда. Он в 1906 году, выступая в Ставрополе, заявил-. «Прямая нравственная обязанность земства прийти на помощь всякому начинанию по народному образованию». И это было не пустой декларацией. Рядом со своим имением в селе Войкино, недалеко от Ташелки, он построил и содержал школу для крестьянских детей. Свой старинный помещичий дом в Войкино Георгий Константинович, родственники между собой его звали «Гонечка», превратил в своеобразный музей. Сюда свозились все фамильные раритеты и «уники» от разорившихся родственников-помещиков, которые не решались пустить их с молотка из-за страха перед «Гонечкой». Поэтому в каждой комнате стоял какой-нибудь необыкновенный мебельный гарнитур. Хозяйка дома Татариновых — Клавдия Михайловна, в прошлом сирота, воспитанница Татариновых, которую недолюбливали местные крестьяне, требовала, чтобы гости вели себя совсем как в музее — снимали при входе сапоги и надевали мягкие туфли-шлепанцы. У Георгия Константиновича также хранилась ценнейшая библиотека их предка — вольнодумца и масона Тургенева Петра Петровича. В августе месяце, будучи в Москве в музее-квартире писателя Алексея Николаевича Толстого, кстати, племянника «Гонечки», мне довелось видеть часть сохраненных Георгием Константиновичем фамильных вещей. Мне показалось, что я встретил старых добрых друзей и был благодарен судьбе за эту встречу. Вообще следует заметить, что Н. А. Шишков часто выступал на страницах русской и зарубежной печати. Он осуществил ряд художественных переводов с немецкого языка, написал немало публицистических статей, пробовал свои силы в литературном творчестве. Написал несколько книг просветительского характера, в частности, «Счетоводство для неграмотных» (1891 г.), «Как люди делают свою жизнь лучше» (1908 г.), «Начала общественной жизни: чтение для слушателей 14—17 лет» (1910 г.). В начале 900-х годов он входил в состав редакции журнала «Юный читатель». Высокое понимание гражданского долга проявил Николай Александрович во время голодного лихолетья. В истории Ставрополя остались памятными зарубками голодные 1840, 1865, 1874, 1880, 1891, 1898, 1901, 1906, 1911 годы. Это были страшные годы. Зима 1891 года наступила очень рано и отличалась не217 обыкновенными морозами, сильными ветрами и незначительным количеством осадков. После оттепели в середине ноября морозы усилились до —31°, а сильные ветры сдували снег с обледеневшей почвы. Вслед за этим началась ранняя весна. В середине февраля у нас температура доходила до 15—18 градусов тепла. Снег, который был, быстро стаял, а почва увлажнилась только на 12—15 см. Наступившее лето было жарким и засушливым. Ставропольское население оказалось перед угрозой голода. Царское правительство согласилось выдать продовольственную ссуду в размере по 24 кг зерна в месяц на едока. Но ссуду, которую необходимо было возвращать, выдавали далеко не всем. Не выдавали лицам рабочего возраста от 18 до 55 лет, не выдавали детям до одного года, не выдавали тем, за которых не могло поручиться сельское общество. Мусульманскому населению ставропольского уезда, а оно составляло 11% от общего числа населения, продовольственную ссуду выдавали в размере 8 кг на едока. Такая маленькая ссуда была определена правительством на том основании, что осенью 1891 года... конина была дешевая. Но запастись летом мясом впрок было нельзя. Осень была теплая, холодильников и ледников не было, мясо надолго не сохранишь. Поэтому татарское население голодало наравне с остальными. В селах, пораженных неурожаем, стала свирепствовать цинга — основной спутник голода. Люди ходили ослабленные, вялые, какие-то сонные. Болели десна, выпадали зубы. Врачи говорили, что при такой болезни сопротивляемость организма инфекционным заболеваниям сводилась к нулю. В Бритовке таких больных было 300 человек, в Мордовской Ворковке — 80 человек, в Нижнем Санче-леево — 40, в Верхнем Санчелеево — 80, в Матюшкино — 30 человек и т. д. Передовая русская общественность пыталась своими силами помочь голодающему населению, но государственные структуры преуменьшали остроту голода. Для помощи нашим голодающим поступали пожертвования со всех концов России. Ветеринарный врач из Владикавказа Сорбилин прислал 80 рублей, врач Фирсанова из Тамбова — 2 рубля, графиня Панина выслала 1.000 рублей. Генерал Власьев прислал 50 рублей, а неизвестная кухарка Домна Анисимовна — 50 копеек. Наш земляк, бывший ставропольча-нин Михаил Иванович Аккер, учась в Киеве, собрал среди друзей и выслал 6 руб. 50 копеек. Герой нашего повествования Николай Александрович Шишков из своих личных средств выделил 2 тыс. 54 руб. 94 копейки на санаторную помощь пострадавшим от голода. В 1906 году Самарскую губернию постиг очередной голодный год и снова десятки тысяч людей оказались под угрозой голода. Самарское губернское земство организовало специальную общественную организацию по 218 координации помощи населению; председателем которой был назначен Николай Александрович Шишков. По заданию этой организации он ездил в Америку, читал там лекции перед населением, знакомил американцев с положением голодающей России. Во время этой поездки Шишков специально встретился с президентом США Теодором Рузвельтом и убедил его создать американский фонд помощи голодающим самарским крестьянам. К сожалению, в последние годы жизни ему приходилось все тяжелее и тяжелее, глухота развивалась стремительно, да если учесть постоянное слабое зрение, то все это не давало возможности трудиться в полной мере, к тому же он страдал грудной жабой. Казалось, ничто не говорило о скором печальном конце. Утром 3 июля он был весел, шутил с родными, попросил их разрешить ему поспать часика три. Но разбудить его не удалось. 3 июля 1910 года в возрасте 52 лет он ушел из жизни, но не из памяти. 219 ГОРОДСКОЙ ГОЛОВА ЦЕЗАРЕВ В ночь с 16 на 17 декабря 1912 года в здании ставропольской городской Думы случился пожар, который заставил говорить о нем не один год. Город шумел, шушукался, клубок слухов об этом пожаре катился по Ставрополю, обрастая все новыми подробностями. Почему этот сравнительно небольшой пожар в помещении привлек внимание горожан? Пожарами ставропольчан вроде бы и не удивишь, дома-то деревянные, соломой крытые, отопление печное, каждый месяц кто-нибудь да горел. У городского Головы Цезарева Петра Григорьевича, как главы исполнительной власти, была довольно мощная оппозиция. Она в числе нескольких гласных городской Думы обвиняла Цезарева в неправильном расходовании городских средств, запутывании отчетных данных в этих расходах. Но все это было на уровне догадок, предположений. Поручили председателю ревизионной комиссии городской Думы, бывшему городскому Голове купцу Н. И. Буланову проверить. Цезарев считал, что это затеяно в угоду развернувшейся предвыборной борьбе; через несколько месяцев предстояли выборы в новую городскую Думу. И естественно, никаких материалов не давал. Ревизионной комиссии пришлось обращаться к губернатору Николаю Васильевичу Протасьеву и только после присланной телеграммы комиссию допустили к документам. Стали проверять документы за период 1905—1909 годов. П. Г. Цезарев оспорил выводы комиссии, которая обнаружила серьезные упущения, но сказать твердо, что они носили преднамеренный характер, ревизионная комиссия не решилась. После этого стали создаваться другие комиссии, чтобы установить истину: есть ли в Думе злоупотребления или нет? Комиссии создавались постоянные и временные, смешанные, бюджетные и т. д. И каждая комиссия вскрывала все новые безобразия и упущения. По результатам работы комиссий на заседаниях городской Думы все время вспыхивали горячие прения, переходящие в раздоры, и дело почти доходило до рукопашных схваток. Управу и ее председателя Цезарева на заседаниях Думы защищали братья, шурины, кумовья и прочая многочисленная родня ставропольского старожила Цезарева. Этой родни на заседаниях Думы было много потому, что только с согласия городского Головы можно было приглашать на заседание «посторонних лиц, от которых можно ждать полезных объяснений». Как опытнейший спикер, Цезарев великолепно разбирался в процедурных вопросах и умело ими пользовался. К любому выпаду оппозиции он заранее готовился, ибо согласно статье 66 Положения о городской Думе «гласный, намеревающийся внести какие бы то ни было предложения в Думе, обязан был известить городского голову о предмете 220 своего предложения за 3 дня до заседания». Споры перекинулись на улицы Ставрополя. Люди стали вспоминать, как Цезарев стипендию, предназначенную бедным детям, отдал собственному сыну. Не забыли ставропольчане и то, как в июле 1907 года Цезарев на шести извозчиках с музыкой раскатывал по городу и даже «целовался с возницей». Близкий друг Цезарева, владелец трактира Моржев приглашал гласных из оппозиции к себе в трактир «покушать» и пытался склонить прекратить это разбирательство, ведь в конце концов, как он говорил: «Цезарев хороший человек и дельный работник, вся беда в том, что у него много недругов, мешающих ему работать». Кое-кто после подобных бесед слегка дрогнул, но в целом вся эта затея не имела успеха. Вообще следует заметить, что городской Голова в своем противостоянии гласным не брезговал никакими способами: от угроз до клеветы. Например, гласного Рукавишникова за то, что он послал телеграмму губернатору о злоупотреблениях в Думе, Цезарев обещал сослать в Олонецкую губернию. Подобные запугивания относились и к другому оппоненту Цезарева — гласному Огородникову. Чтобы опорочить оппозицию, Цезарев пишет губернатору, что «под видом защиты прав городского самоуправления, эти гласные критикуют правительственные распоряжения...» Согласитесь, что это уже похоже на политический донос. Причем он ссылается на слова известного журналиста того времени М. Н. Каткова, заявившего: «Думские говоруны, не зная и не понимая технической стороны городского хозяйства, воображают себя великими общественными деятелями, призванными управлять не хозяйством городским, что слишком трудно и скучно, но целым государством, что, конечно, гораздо веселее и легче...» Или взять другой случай. 19 июня 1905 года перед заседанием Думы Цезарев начал распространять слух, что председатель Попечительского совета гимназии Лаврентий Пряничников якобы растратил неизвестно куда 600 рублей общественных денег. Пряничников возмутился этой клеветой и подал в суд. 14 июля 1905 года ставропольский городской судья Николай Андрианович Шляхтуров рассматривал это дело. Поскольку у городского Головы никаких данных, подтверждающих слух, не было, то он вынужден был забрать свои слова обратно и извиняться. Пострадавшая сторона великодушно простила его. В результате этих дрязг работа городской Думы практически оказалась парализованной. Противоборствующие стороны «заваливали» предложения соперников. В результате этого противостояния оппозиция «зарубила» предложения Управы о строительстве в Ставрополе электростанции, водопровода, здания ремесленного училища. Дальше больше, у городского Головы даже не оказалось 221 средств на текущие расходы (на питание в городской больнице, на содержание пожарной команды и т. д.). Да мало ли каких расходов требует жизнь, пусть и небольшого, но города. Цезарев обратился к губернатору в январе 1913 года с просьбой разрешить взять в городском банке причитающуюся городу прибыль, не дожидаясь утверждения ревизионной комиссии. Губернатор разрешил взять из городских средств только 26 тысяч 800 рублей. Этого было мало. Но и каждый раз не будешь обращаться к губернатору, ведь могут и сказать, что «не царское это дело». В этих условиях председатель Управы городской Голова Цезарев П. Г. стал единолично принимать решения. Это только увеличивало список беззаконий и неправильных действий, в частности, по взиманию недоимок, по практическому осуществлению постановлений городской Думы. Причем на людях он говорил одно, а на деле поступал наоборот. Выступая на заседании городской Думы 19 октября 1910 года по поводу получения известия о смерти Л. Н. Толстого, Цезарев заявил: «В настоящее время Россия переживает горестную утрату: умер гордость и слава нашей Родины, известный всему миру Лев Николаевич Толстой — великий художник слова и мысли». По его предложению городская Дума почтила память великого писателя вставанием и решила послать семье Толстого телеграмму соболезнования. А потом оказывается — Цезарев телеграмму не послал, поскольку, по его словам, «такая телеграмма будет кое-кому неприятна». Наконец, затянувшиеся проверяющие комиссии, не доверявшие друг другу, договорились пригласить для проверки независимых экспертов-бухгалтеров. Сошлись на кандидатуре опытнейшего Григория Васильевича Богданова: он дал согласие. Это было решено 14 декабря 1912 года, а 16 декабря документы городской Думы сгорели. Как это произошло? Около восьми часов вечера 16 декабря Цезарев П. Г. зашел в здание Управы и сидевшего в здании сторожа Илью Нестерова отправил на улицу чистить тротуар возле здания, а другого сторожа отправил к пожарникам, чтобы те убавили огонь в сильно горевшем уличном фонаре на Казанской улице. После того, как Цезарев ушел, в Управе случился пожар, причем загорелись документы, предназначенные для проверки. Вообще весь архив и дела Управы хранились в специальной каменной кладовой. А денежные дела, которые нужно было проверить, по объяснению самого Цезаре-ва, «валялись просто так, и я приказал их собрать и сделать для них отдельный деревянный ящик». Вот этот ящик и загорелся. Часть дел сгорела полностью, другая изрядно попортилась. Естественно, что подобное просто так не могли остав222 лять и, как частенько в истории бывает, отдали под суд «стрелочника» — сторожа Нестерова. Причем это было сделано по предложению самого Головы. Но «пожар слухов» разгорелся еще больше. Оппозиция наняла опытного адвоката Семененко Александра Павловича для защиты обвиняемого сторожа Ильи Нестерова. Она догадывалась, что бедный сторож будет играть роль «громоотвода». Настоящий виновник, конечно, не он. Друзья Цезарева, различного рода подлипалы, у власть имущих их всегда хватает, родственники решили скомпрометировать адвоката, или, как сейчас говорят, «наехать» на него. По городу прошел слух, что якобы адвокат Семененко очень нехороший человек, хотя и молодой, но уже изгнанный из полиции за рукоприкладство. Причем, по большому счету, нечто подобное было в биографии адвоката, когда он служил в Саратове. Но компромат хотя и попал в точку, но сыграл явно незапланированную реакцию. Молодой честолюбивый адвокат, поняв с какой публикой он имеет дело, из принципиальных соображений стал защищать Нестерова. В мае 1914 года состоялся суд по факту поджога городской Управы. Вся обвинительная часть против сторожа сразу же рассыпалась, как карточный домик. Заместитель прокурора, тогда он назывался товарищ прокурора, спросил Нестерова, почему на следствии он говорил одно, там сознался, а здесь на суде отрицает все. Нестеров ответил, что следователь сказал ему, что если он не сознается, то ему грозят каторжные работы, а если сознается — присудят к церковному покаянию. Напоминаю читателю, что мы рассказываем о событиях 80-летней давности. Любопытно было поведение Цезарева, он выступал в качестве свидетеля, на суде. По его словам, перед пожаром он зашел в Управу и послал находившегося там сторожа чистить тротуар перед зданием. Защитник не преминул сразу же спросить: «Что нужно было чистить, когда в этот день шел не снег, а дождь?» Цезарев не смутился: «Я боялся в будущем гололедицы». А другой ответ городского Головы защитнику так просто поразил весь зал. Защитник спрашивает, что сделал городской Голова, когда узнал о пожаре в здании Управы? «Я, — ответил Цезарев, — лег спать, будучи уверен, что завтра узнаю подробности происшедшего». Суд признал сторожа Нестерова невиновным, и защитник Семененко сразу же возбудил перед судом ходатайство, чтобы сохранить вещественные доказательства. Суд удовлетворил требование адвоката. Перед жителями Ставрополя замаячил второй акт скандала в городской Думе. Помощник присяжного поверенного Семененко вскоре направляет самарскому губернатору ходатайство о предании суду всего состава городской Управы. А к ходатайству был приложен акт экспертов бухгалтерского дела, в котором четко говорилось: «в делопроизводстве Управы за 223 1905 год были допущены: а) бессистемное, беспроверочное ведение счетоводства с массой ошибок в цифрах и отступлениях от общеустановленных правил бухгалтерии; б) растрата строительных материалов на сумму 5.886 рублей и 4 копейки; в) вымышленные записи в книгах, с целью сокрытия растраты..,» Но отдавать под суд весь состав городской Управы губернатор не решился, ведь это позор на всю Россию. К тому же началась первая мировая война, и хлопот у властей всех уровней хватало и без этого. И еще одно обстоятельство того, что дело спустили на тормозах, так как срок полномочий городской Думы закончился и ставропольча-не избрали себе нового городского Голову. Остался в памяти ставропольчан Цезарев и своими крайними политическими взглядами, он был одним из руководителей местных черносотенцев. Чтобы заручиться поддержкой народных масс, в первую очередь многочисленного крестьянства, ремесленников, торговцев, черносотенцы широко использовали социальную демагогию, спекулировали на патриотических чувствах, разжигали национализм. Исключительное место в идеологии черносотенцев занимал антисемитизм. Они утверждали, что евреи избрали Россию в качестве объекта вторжения. «Русский характер, черты национального уклада русских людей, отменное историческое гостеприимство славян вообще, и в особенности русских, прекрасно взвешивали и учитывали евреи. Недаром Россия буквально осаждена евреями.» Хотя на самом деле в России евреи составляли около 4% всего населения, да и жили они в основном в западных и южных районах страны. В сельской местности им запрещалось жить. Поэтому в ставропольском уезде среди крестьян евреев не было, а в самом Ставрополе проживало 2-3 еврейские семьи интеллигентов. Но Цезарев придерживался постулата, что если врага нет, его можно придумать. 6 ноября 1905 года в Ставрополе был намечен праздник местного значения. В городской прогимназии должен был состояться годичный акт вручения наград лучшим учащимся. Как правило, на таком акте присутствовало «все ставропольское общество». Готовился торжественный обед со стороны Попечительского совета. Но произошло неслыханное. На торжественном акте все виновницы торжества, лучшие гимназистки отказались получать заслуженные ими награды. Потому что на вечере выяснилось, что на исполняющую должность начальницы гимназии, кстати, любимую учительницу Н. В. Вейс отправлен грязный донос. Гимназистки, проявив не свойственную их годам гражданскую смелость, отказались в знак протеста против этого получать награды и свидетельства об окончании курса. Стали разбираться. Оказалось, что Цезарев — городской 224 Голова по должности, а черносотенец по убеждениям, организовал этот донос, чтобы госпожу Вейс не утверждали в должности начальницы гимназии. Текст этого доноса составил Цезарев, а переписан был рукой С. А. Сосновского — члена окружного суда. Первым подписал это гнусное измышление мещанский староста Ставрополя Константин Михайлович Круглов, самый крупный мясоторговец города. А вот владелец городской типографии, очень уважаемый в городе человек, Венедикт Михайлович Войнатов-ский категорически отказался от предложенной ему подписи. Точно так же отказался подписывать донос и член правления городского банка Головин. С разоблачением и резким осуждением подобных действий черносотенцев выступили председатель Педагогического совета прогимназии Е. С. Лебедев и податной инспектор Н. А. Голосов. К ним присоединились учащиеся и прекратили занятия. 10 ноября состоялось совместное заседание Педагогического и Попечительского советов, на котором обсуждался этот конфликт. В результате обсуждения Цезарева и Сосновского вывели из состава Попечительского совета. Вроде бы серьезное внушение общественности должно было бы охладить политические пристрастия Цезарева, но этого не произошло. Также мало подействовала на него и трагедия, происшедшая в его семье. 8 января 1908 года семнадцатилетний сын Цезарева Костя застрелился из отцовского револьвера. Случай взбудоражил Ставрополь. Появились слухи, что якобы юноша влюбился в отдыхающую летом на дачах приезжую гимназистку-еврейку, отец узнал и устроил сыну скандал. Но мне кажется, что это был просто слух и не более. Разгадку надо было искать в другом факте. На следующий день 9 января застрелился 18-летний Саша Кожевников, а они с Костей дружили. Что-то произошло между ними несомненно, а что, мы пока не знаем. Судьба самого Петра Григорьевича Цезарева затерялась где-то в бурных днях революции, хотя и мелькнуло сообщение, что он якобы служил в какой-то конторе мелким чиновником в 1918 году. 225 ДОКТОР Е. А. ОСИПОВ Нашему городу везло на хороших врачей, которые были носителями лучших традиций российской интеллигенции. Среди них выделялись Флегонт Павлович Цитович, Василий Дмитриевич Витевский, Иван Гаврилович Хлебников, но наиболее яркой фигурой из этих прекрасных врачей был доктор Евграф Алексеевич Осипов, его имя носила старейшая больница нашего города — больница № 1. Родился он 21 декабря 1841 года в уездном городке Бугульма, где его отец Алексей Матвеевич служил мелким чиновником уездного суда. Только лишь к концу жизни Алексей Матвеевич дослужился до должности уездного исправника. Закончив гимназию, а он учился блестяще, переходя из класса в класс первым учеником, Евграф Алексеевич поступает в Казанский университет на филологический факультет. Тому были свои причины. На арену общественной жизни выходило молодое поколение, которое считало, что просвещение, образование и грамотность народа — панацея от всех бед. Поэтому многие из молодежи стремились стать учителями, на всякий случай врачами, хотя бы в этом качестве помочь простому народу подняться до «высших фаз социального развития». Во время учебы у него происходит переоценка цели своего служения народу. Он решает перевестись на медицинский факультет, потому что учитель несет в массы просвещение и знания, а врач — в первую очередь исцеляет, спасает заболевшего и попутно несет просвещение своим интеллектом. Его учителем на медицинском факультете был молодой профессор Лесгафт Петр Францевич — выдающийся анатом и антрополог, крупнейший специалист по вопросам физического воспитания, чрезвычайно талантливый лектор и любимец студентов. Преподавал на факультете в это же время и патолог А. В. Петров, который уже в то время строил планы санитарного переустройства сельских местностей России. Вместе с Евграфом Алексеевичем учился Иван Иванович Моллесон — первый в России санитарный врач. Они одновременно закончили университет, только Иван Иванович стал работать в соседнем Бугурусланском уезде. Они переписывались, делились планами и задумками, поскольку оба изучали заболеваемость населения, санитарную характеристику крестьянских промыслов, вопросы борьбы с эпидемиями. Старшим товарищем Осипова по университету был и Петр Александрович Песков — один из основоположников санитарной статистики и профессиональной гигиены в России. Он вскоре после окончания университета в качестве приват-доцента читал в Казани курс медицинской гео226 графии и санитарной статистики. Через несколько лет судьба свела их вместе, работая врачами в московском земстве. Между прочим, на работы Пескова П. А. неоднократно ссылался В. И. Ленин в своих работах, а революционеры использовали его выводы в своей пропаганде, говоря о бедственном положении народных масс. В 1865 году Е. А.Осипов закончил университет и необходимо было думать о трудоустройстве. Особых проблем с этим не было, земская медицина требовала молодых и энергичных врачей. Еще учась на старших курсах, Евграф Алексеевич увлекся психологией, что и привело его работать в психиатрическую лечебницу Казани. Таких клиник было всего три в России: в Москве, Петербурге и Казани под началом доктора А. У. Фрезе. Здесь он проработал свыше года ординатором, отлично зарекомендовал себя, и руководство клиники предложило ему заграничную командировку, чтобы пройти стажировку в лучших европейских клиниках. Но Евграф Алексеевич вынужден был отказаться от заманчивого предложения. Дело в том, что он обнаружил у себя начавшийся процесс туберкулеза легких. Как врач Е. А. Осипов знал о целебных свойствах кумыса, хорошо помогавшего при начальных стадиях туберкулеза. В Самарской губернии впервые в мире лечение кумысом было поставлено на научную основу. В массовой литературе широко известно имя Нестора Васильевича Постникова, организовавшего первое кумысное заведение под Самарой в 1858 году. Но, как установил недавно покойный ныне заслуженный врач РСФСР Г. М. Шерешевский, впервые это сделал сын самарского купца Дмитрий Азарович Путилов. В письме к дочери в 1854 году Дмитрий Путилов сообщает: «Пользую больных и завел кумысолечебницу (находилась в деревне Богдановка)... От моего кумысного заведения родилось такое же и в Самаре, с той только разницей, что цель моего заведения чисто филантропическая, а самарского — спекулятивно-коммерческая...» Кстати, Е. А. Осипов сумел вылечить свой туберкулез кумысом в заволжских степях, скорее всего в Ставрополе. Почему в Ставрополе? В 1867 году доктора Осипова пригласили занять должность домашнего врача в семье богатого землевладельца и хлеботорговца Максима Плешанова, почетного гражданина города Самары. Семья купца постоянно проживала в Самаре, но еженедельно ездила на дачу в Зеленовку, это недалеко от Ставрополя, где сохранились традиции калмыков в приготовлении кумыса. Этим кумысом и вылечился Осипов. Заболел туберкулезом и сын Плешанова — Дмитрий. Болезнь оказалась крайне запущенной, и ему кумыс уже не помогал. Решили отправить молодого Плешанова на юг Франции для лечения. Молодому доктору Осипову поручили сопровождать больного. В Ницце молодой Плешанов скончался и Е. А. Осипов возвратился в Самару, устроившись в 227 начале 1870 года земским врачом в Ставропольский уезд, к этому времени его отец Алексей Матвеевич вышел в отставку и переехал на постоянное местожительство в Ставрополь, где и скончался в 1874 году. Евграфа Алексеевича назначили врачом в Чердаклинскую больницу. Больница, в которой ему пришлось начинать работу, произвела на молодого доктора тягостное впечатление. «Комнаты тесны, неудобны... Приемной комнаты не имеется, больные принимаются в небольшой комнате, предназначенной для аптеки...» Заняв место земского врача, Е. А. Осипов оказался на гребне переустройства медицинского обслуживания сельского населения. Наследство было крайне убогое. Сам Евграф Алексеевич так его оценивал: «В дореформенное время огромная масса русского деревенского люда не пользовалась никакой врачебной помощью, между тем как, проживая в крайней бедности и лишениях, при невообразимо дурных санитарных условиях сильно страдала различными болезнями, естественно, причинявшими чрезвычайно высокую смертность, особенно в нежном детском возрасте. Она повсюду лечилась у своих знахарей и знахарок и коегде почти у столь же невежественных фельдшеров, а врачей видала лишь в качестве чиновников, иногда наезжавших для вскрытия судебных трупов или медико-полицейских дознаний». Да и откуда крестьяне могли видеть врача, если в 1875 году на город Ставрополь и 181 селение уезда приходилось всего 5 врачей, т. е. один врач на 70 тысяч населения. Население не видело врача и по другой причине — организационной. Медицинское обслуживание было построено по такой схеме: один раз в два месяца врач объезжал села уезда для оказания медицинской помощи населению, при этом врач не имел ни постоянного места для приема больных, ни необходимых средств, ни возможностей для сколь-нибудь удовлетворительной организации дела, больные же не могли найти врача, так как он всегда находился в разъездах. Была и еще одна немаловажная причина, по которой население редко видело врача. Некоторые чиновники и влиятельные деятели ставропольского земства считали возможным из сообрая^ений экономии приглашать на работу не врачей, а фельдшеров, которым было предоставлено право самостоятельного лечения больных. «Доктор — это барский лекарь, а фельдшер — мужицкий», — рассуждали они. Экономия денег достигалась при этом приличная, поскольку врачу в Ставрополе надо было платить 1.500 рублей в год, а фельдшеру — только 300 рублей. Поскольку мы заговорили об оплате труда медикам, то следует заметить, что материальное положение их было несравнимо с сегодняшним. Врач на ставропольском рынке мог на свою месячную зарплату купить почти тонну мяса (992 кг). Уездное земское Собрание в 1868 году постановило создать в уезде стационарную медицинскую часть. С этой це228 лью уезд был разбит на три участка; во главе участка назначили врача, а фельдшерам отводилась роль исполнителей поручений врача. При стационарной системе врач «из неуловимого кочевника» превращался в прикрепляемого к определенному месту, к постоянной лечебнице с амбулаторией. Это явилось важной вехой в деле улучшения медицинского обслуживания сельского населения. Земское Собрание утвердило инструкцию для фельдшерских пунктов, в которой говорилось: «с больными обходиться вежливо, кротко, человеколюбиво, сострадательно». Всю перестройку медицинского обслуживания пришлось взять на себя Евграфу Алексеевичу Осипову, который в мае 1871 года стал заведовать ставропольской больницей. Переезд в Ставрополь Осипова был связан с личными обстоятельствами. Весной 1871 года Евграф Алексеевич женился. Живя в Зеленовке у Плешановых, Осипов близко сдружился с семьей Виноградовых, имение которых было рядом. А Виноградовы дружили с семьей известного петербургского адвоката Н. И. Смирнитского, имение которого находилось по соседству с Зеленовкой. Дочь Смирнитского — Мария Николаевна через год и стала женой Осипова. Приняв на себя заведование ставропольской больницей, Евграф Алексеевич весь отдался работе. Живя среди народа, земские врачи, как правило, были прекрасными специалистами в области лечебной медицины. А самые передовые из них видели свою задачу шире. Они мечтали излечить «общественные болезни», поднять уровень общественного здоровья, создать условия и устранить причины, губительно влияющие на здоровье народных масс. Но чтобы излечить общественные болезни и создавать соответствующие санитарные условия, необходимо было скрупулезно изучить, какие болезни распространены в той или иной местности, какие условия жизни их порождают. Евграф Алексеевич свой долг врача видел в том, чтобы переломить общественное сознание, которое больше занималось медициной болезней, а не медициной здоровья. Вместо того, чтобы сделать человека здоровым, медицина старалась снять боль, облегчить страдание. Подавляющее большинство населения не стремилось к идеальному здоровью, их устраивало отсутствие боли, а отсюда и практическая медицина разрабатывала не систему мер по профилактике и лечению, а ориентировалась на «чудодейственный метод» или средство. Врачи в своей практической деятельности давно замечали, что наиболее распространенными российскими болезнями во второй половине XIX века являются туберкулез, сифилис и трахома. Тяжелые материальные и жилищные условия, антисанитарная обстановка и низкая культура, в которых приходилось жить народным массам России, способствовали распространению этих социальных болезней. По данным 1882 года, в Ставропольском уезде 229 было зарегистрировано 21.039 больных, из них 3.572 случая сифилиса и 1.819 — трахомы. Через семь лет, в 1889 году, среди заразных или, как тогда говорили, «прилипчивых болезней» на первом месте в Ставрополе стоит сифилис, он составлял 16% от всех коечных больных. Причем было замечено, что эти болезни гораздо реже встречаются у зажиточных людей, чем в среде простого народа. Чтобы придать этим выводам строгую научную выверенность, Евграф Алексеевич привлек статистику — науку, позволяющую производить количественный учет больных и описание массовых заболеваний. Для изучения динамики смертности и рождаемости населения доктор Осипов стал изучать церковно-приходские книги — источник, до этого не привлекаемый никем. Именно в Ставрополе, впервые в России, Е. А. Осипов начал работу по статистической обработке данных заболеваемости. Эту работу он вел на протяжении всей своей жизни, что и дало основание по справедливости считать Евграфа Алексеевича основоположником санитарной статистики в России. Особенно трудно было, когда замечалась вспышка эпидемических заболеваний. В 1871 году в уезде обнаружились признаки холеры, причем одновременно в различных местах. Холера чрезвычайно опасное и коварное заболевание, недаром англичане про нее говорили, что «она, как и любовь, не щадит никого». Один заболевший был в Ягодном, другой — в Нижнем Санчелеево, двое — с хуторов графа Орлова-Давыдова, один житель города Ставрополя, трое солдат местной инвалидной команды. Эпидемию занесли работники с низовьев Волги — Астрахани. Они ежегодно приходили к нам в уезд и нанимались на жнивье. В Ставрополе на берегу Воложки построили специальный барак для заболевших холерой, но, тем не менее, из 11 холерных больных 10 человек умерли. Надежным заслоном на пути распространения эпидемических заболеваний могло бы стать оспопрививание. Врачи давно требовали делать прививки, но не всегда это находило поддержку у местных властей. Самарский губернатор Григорий Сергеевич Аксаков 24 мая 1871 года нвел на территории губернии обязательное оспопрививание. А Ставропольское уездное земское Собрание выступило против. Один из активнейших деятелей ставропольского земства Леонтий Борисович Тургенев заявил, что о.му «известно, что оспенной материи недостаточно и для немногочисленных требований; при принудительном же оспопрививании к трудностям поддержания хорошей оспенной материи, оспопрививатели будут употреблять таковую без различая, чем вместо желаемой пользы будут приносить положительный вред». Поэтому земское Собрание 27 мая 1871 года при двух против из 48 пришло к заключению, что введение обязательного оспопрививания преждевременно «за невозможностью найти исполнителей, вполне подготовленных к этому делу и достаточно 230 развитых, может вызвать только разные злоупотребления». Уважаемый в Ставрополе священник, гласный земского Собрания Сунгуров Михаил Иванович, выступая перед прихожанами, заявил, что «введение обязательного оспопрививания он находит вполне полезной мерой». До этого обязательное оспопрививание было только для солдат и учащихся городских школ. Позицию священника поддержал Е. А. Осипов и старший врач ставропольской больницы Иван Гаврилович Хлебников. Из-за позиции земства, считавшего, что «насильственно вводить нельзя, ибо будет бунт», оспопрививание шло медленно. Фельдшер из Ставрополя отправлялся по селам на недельные поездки, но обычно прививал за неделю от 2-х до 10 младенцев, остальные отказывались. Не хотели прививаться раскольники, которых было в уезде 2,7% от всего населения, т. е. примерно 7—8 тысяч человек. Мусульманское население подозрительно относилось к прививкам. Люди говорили, что им собираются «поставить знак дьявола на руке». Зачастую борьбе с эпидемическими заболеваниями мешало обыкновенное темное невежество. Чувашское население села Кальмаюр обвинило местного священника Орлова в распространении ... холеры. Жена священника, ожидая ребенка, пригласила лекаря помещицы Тургеневой, тот приехал, а крестьяне сделали вывод, что «мы с лекарем пустили холеру». Так писал в заявлении в полицию сам священник. Но угрозы были настолько серьезны, что священнику пришлось срочно переводиться в другой приход. Организуя медицинское обслуживание жителей Ставропольского уезда, Е. А. Осипов с каждым днем все сильнее и сильнее убеждался в том, что руководство медициной в уезде должно быть в руках медиков, а не в руках уездных чиновников. Евграф Алексеевич принял активное участие в организации первого съезда земских врачей Самарской губернии. Он открылся 1 сентября 1872 года в зале Самарской земской Управы. Съезд обсуждал актуальные вопросы земской медицины Самарской губернии. Врач В. О. Португа-лов на этом съезде заявил, что «большинство болезней русского народа может быть устранено не порошками и пилюлями, а общественным, социальным преобразованием и улучшением его экономического состояния. На этом съезде было высказано мнение, чтобы учитывали предложения врачей при утверждении сметы на здравоохранение. Губернские власти крайне неодобрительно отнеслись к этому, дескать, «врачи рвутся к деньгам». На что Е. А. Осипов подготовил специальную докладную записку, в которой раскритиковал деятелей земства за недостаточное руководство здравоохранением и предложил «сосредоточить в своих руках ведение земской медицины всей губернии». Это предложение съездом врачей было 231 принято. Таким образом доктору Осипову удалось провести на съезде очень важное решение: изъять власть над делом медицинского обслуживания населения из рук земских чиновников и отдать ее в руки врачей. Это была большая победа. На этом же съезде Осипов выступил с докладом «Развитие земско-медицинской части в Ставропольском уезде и настоящее ее положение». Здесь было официально заявлено, что «в Ставропольском уезде уже отменена «разъездная» система работы врачей. На следующий год он представил ставропольскому земскому Собранию докладную записку «О деятельности санитарного врача в Ставропольском уезде». Аргументация автора была настолько убедительная, что земство согласилось пригласить для работы в уезд санитарного врача. Поднятые в докладной записке вопросы несколько перекликались с проблемами малоизвестной статьи Е. А. Осипова «Об общественных банях, купальнях и прачечных» (1868 г.), в которой Осипов приходит к выводу: «Обществу, разумеется, выгоднее сохранить здоровье и способность работать своих членов, нежели содержать их в больницах и богадельнях». Выступил Евграф Алексеевич и на 11 губернском съезде врачей (3—11 сентября 1873 г.). Доклад его вызвал неподдельный интерес у коллег. Недаром про это выступление доктора Осипова говорили: «Доклад этот, отличающийся неотразимой силой внутренней аргументации, представляет вместе с тем образец той мудрой корректности и той проникновенной дальнозоркости, которые до конца дней составляли одну из наиболее характерных черт личности Евграфа Алексеевича». Есть еще одна сторона деятельности доктора Осипова, о которой мало кто знал: его сочувственное отношение к взглядам народников. Здесь в этой проблеме есть немало загадок, но многие факты уже известны. В последних числах апреля 1872 года в Ставрополь приехала Софья Львовна Перовская — одна из виднейших деятелей петербургского кружка «чайковцев». Хотя сама Софья Львовна только начинала свой революционный путь, но уже пользовалась «большим уважением и влиянием», за ум, энергию, стойкость, за все проявления своей богатейшей натуры, в которой по словам писателя С. М. Кравчинского (Степняка), совмещались «чисто женская нежность», «мощь бойца» и «самоотверженная преданность мученика». Получившая хорошее образование и воспитание, выросшая в аристократической среде (ее отец был петербургским генерал-губернатором), она решительно порвала со своим классом и поехала в сельскую местность знакомиться с бытом народа. Остановилась она у знакомого доктора Евграфа Алексеевича Осипова, а чтобы не возбуждать подозрение у властей и бывать в различных селах, попросила Евграфа Алексеевича научить ее оспопрививанию. 232 Не очень хотелось Перовской просить Осипова об уроках оспопрививания, но что делать? Дело в том, что энергичность натуры Перовской, ее крайне юношеский максимализм (ей в то время было 19 лет) не могли мириться с тем, что доктор Осипов не разделяет взгляды народников. В одном из немногих дошедших до нас писем Перовской из Ставрополя можно найти подтверждение этому. В письме к А. Я. Ободовской от 6 мая 1872 года Софья Львовна писала: «Мерзкое впечатление производит этот барин. Он женился на пустой барышне, зараженной только либеральным духом, и теперь постепенно он начинает совершенно погрязать в семейную, барскую, мелочную жизнь; все свое внимание он обращает на земскую докторскую деятельность». Давая такую характеристику Е. А. Осипову, Перовская во многом ошибалась. Дело в том, что сейчас исследователю стали известны документы, которые позволяют это доказать. Весной 1863 года царскими властями в Казани была арестована группа студентов Казанского университета, участвующих в так называемом «казанском заговоре». На допросах один из руководителей этого заговора Орлов в своих показаниях писал: «В прошедшую зиму в Казани было два станка (типографских) и до 12 литографских камней. Один станок старый и плохой был у Умного, а другой новый — у студента Осипова... Этот станок не был употреблен в дело, потому что во всей Казани можно было найти только один пуд бумаги, большая часть которой была употреблена для печатания прокламации «Долго давили Вас...» В конце апреля по случаю арестов этот станок был временно скрыт... Куда он девался потом, не знаю. Может быть, увезен Осиповым на родину в Самарскую губернию. Работать на нем должны были Петров (А. В.), Александров (медик 2-го курса) и Осипов (медик 4-го курса)». Именно в это время Евграф Алексеевич Осипов был студентом 4-го курса медицинского факультета и родом он был из Самарской губернии. Но следователю не удалось доказать причастность Осипова к «казанскому заговору», и он избежал ареста. Так открылась другая сторона деятельности ставропольского доктора Осипова, о которой Перовская не знала, а он сам об этом не счел нужным ей рассказывать. В результате такого неведения у Перовской и сложилось свое мнение об этом человеке. Не знала Софья Львовна и об участии Е. А. Осипова в студенческих волнениях Казанского университета в апреле 1861 года. Тогда студента-первокурсника Осипова исключили из числа студентов «с воспрещением входа в университет». Но он мог снова быть зачислен в студенты только через год, если от полиции будут представлены сведения, что его поведение будет правильным. Об этом сообщил казанский губернатор по месту проживания Осипова самарскому губернатору Адаму Антоновичу Арцимовичу и 233 просил учредить «по делу о беспорядках, произведенных студентами университета, строго секретного полицейского надзора». Правда, через месяц, когда внимательно разобрались, оказалось, что Е. А. Осипов был не виновен, но в поле зрения полицейского надзора он уже оказался. Настойчивая деятельность заведующего ставропольской больницей позволила заметно поднять значение и авторитет врача в ставропольском обществе, что, естественно не могло нравиться земским чиновникам. Именно он добился, чтобы в расходах ставропольской больницы была выделена особая статья «на газету современной медицины и военномедицинский журнал». В конце концов, он заложил основы организации медицинского обслуживания. Именно в ставропольский период у Осипова сложился тот тип земского врача — носителя высоких морально-этических норм и общественных принципов, который оказал влияние на формирование лучших традиций общественной медицины у целого ряда поколений отечественных врачей. У него было много замыслов, но он понимал, что в Ставрополе, он их не реализует. У врача практически не было никаких прав на улучшение санитарной обстановки. Если посмотреть на решения губернских съездов врачей, везде мелькают мотивы типа: «просить земство облечь земских врачей правом санитарного надзора...», «чтобы врачи при содействии полиции могли бы запрещать засорение реки...», «врачи желают иметь право надзора за школами и учащимися в них». Как видно, трудно не согласиться с мнением Е. А. Осипова, что ставропольские власти «признавали лишь санитарные меры в народном быту, рекомендуя предоставить лечение в добрую волю каждого или, по крайней мере, устранить лечебную медицину на самый последний план». Тесть Осипова Н. И. Смирнитский был человеком широких, прогрессивных взглядов; хорошо понимал своего зятя и всегда его поддерживал. По его просьбе один из родственников Виноградовых врач Константин Игнатьевич Гросман — председатель уездной Управы, написал письмо председателю московской Управы Д. Н. Наумову, в котором рассказал о замыслах и начинаниях Осипова и попросил его содействия в устройстве на службу в московском земстве. Тот прислал приглашение, и осенью 1873 года Осипов переехал с семьей в Москву. Но штатной должности сразу не оказалось и почти год Осипов работал без вознаграждения за свой труд, а в 1874 году был включен в штат врачей. Вскоре он был избран секретарем санитарной комиссии московского земства и трудился на этом посту более 20 лет. Примечательно, что и живя в Москве, Е. А. Осипов продолжал поддерживать отношения со ставропольчана-ми. Как-то ставропольское земство обратилось к нему с просьбой подыскать лучший проект сельской больницы, который можно было бы найти в России. Евграф Алексее234 вич нашел такую больницу в Курской губернии и прислал в Ставрополь ее проект. По этому проекту и была построена больница в Мусорке, поскольку до 1884 года Мусорк-ская больница размещалась в неприспособленном для этого двухэтажном каменном здании местного крестьянина Привалова. В Москве он продолжает свою общественную деятельность; он стал одним из организаторов Пироговского общества врачей, написал ряд трудов по организации здравоохранения в России. У Евграфа Алексеевича была прекрасная семья. Он воспитал четверых детей: сына и трех дочерей. Сын Николай Евграфович стал видным психиатром, дочь Варвара — театральным художником, одно время она работала во МХАТе, другая дочь Анна — актрисой в Малом театре. В 1895 году доктор Осипов ушел в отставку, часто путешествовал по Волге, заезжал в Ставрополь, знакомился с молодым поколением врачей. Осенью 1902 года Евграф Алексеевич заболел воспалением легких, которое дало осложнение на сердце, и в ночь с 3-го на 4 апреля 1904 года он скончался. Похоронен на старой территории Новодевичьего кладбища. Его ученик, видный русский ученый II. И. Куркин, сообщая А. П. Чехову о смерти Осипова, с которым они были хорошо знакомы, писал: «Все, кому приходилось иметь дело с ним в пору его работы, не забудут эту оригинальную и сильную духом личность могучего борца за общественное дело и талантливого организатора». Могилы Чехова и Осипова почти рядом. 235 МАТЬ-ГЕРОИНЯ С каждым днем все дальше и дальше от нас уходит день Победы нашего народа в Великой Отечественной войне. Для одних — это повод для громогласных речей и тостов, а для других — повод для раздумий о слагаемых этой Победы, о месте человека в военные годы. Ведь Победу приближали не только ратные подвиги на фронтах, в ней частица каждого живущего тогда человека, собиравшего машины, выращивавшего хлеб, согревавшего души нуждающихся. Перед войной в Ставропольском районе начались работы по добыче нефти. Ее искали здесь и раньше, но не находили. Еще в 70-х годах прошлого века закладывалась буровая вышка возле села Усолья, но безуспешно. В 1934 году буровая, заложенная в районе Сызрани на глубине 640 метров, дала первую нефть. На следующий год в Яблоневом овраге у села Отважное (на этом месте сейчас город Жигулевск) поставили буровые и заложили поселок нефтяников. Сюда в 1937 году и приехала семья строителя буровых вышек Деревских Емельяна Константиновича. У него и его жены Александры Авраамовны своих детей не было, но они воспитывали четверых приемных детей. Обосновавшись на Волге, они поехали в Ставрополь и из детского дома взяли на воспитание 6 детей, оставшихся без родителей. Ребятишки быстро вписались в семью. Только Нина была часто молчаливой, наконец, она призналась Авраамовне, что в Ставрополе в детдоме остались у нее братишки Коля и Митя, а у чужой бабушки живет еще сестренка Маша. Сразу же после разговора почтальон принес письмо с лаконичным адресом: «За Волгу. Отважное. Деревским». На клочке бумаги было старательно выведено: «Нам сказали, что у Вас живет Ниночка. Мы хотим к своей сестре и к Вам. Заберите нас к себе. А тут у одной старенькой бабушки живет наша сестричка Маша. Ее тоже заберите... Николай и Митя». Через несколько дней Александра Авраамовна отыскала в Ставрополе всех троих и привезла домой. Шел первый год Великой Отечественной войны. Самого Емельяна Константиновича в армию не взяли, оставили в тылу, поскольку добыча нефти была чрезвычайно важным делом, но на фронте сражались двое из старших усыновленных — Тимофей и Дмитрий. Александра Авраамовна пошла работать в детский сад. Как-то летом 1942 года, когда Александра Авраамовна была в Ставрополе за покупками, к пристани подошел пароход, на котором привезли детей из блокадного Ленинграда. Было тепло и многие дети были одеты лишь в трусы и майку. Многие эвакуировались в спешке, без документов, а у некоторых малышей на груди была бирочка с именем и фамилией. С материнской лаской и отцовской заботой встречали ставропольчане ленинградских детей. Многие 236 ставропольские жители разбирали детей в свои семьи. «Одним больше, ничего страшного, вырастим вместе со своими*, — рассуждали люди. Взяли в свои семьи детей блокадного Ленинграда Муратова Ксения Павловна, Сараджева Ксения Николаевна, Козина Прасковья Сергеевна и другие женщины. Александра Авраамовна взяла к себе Сашу, Валентина, Раю и Ниночку. Впоследствии этот Валентин вспоминал: «Мама очень хотела, чтобы мы все поняли одну великую истину: никогда не может быть счастливым тот, кто живет только для себя». Вскоре в Ставрополь прибыл еще пароход с ленинградскими детьми. Брали самых маленьких, самых слабеньких, которым пришлось бы нелегко в детском доме № 6, где жило большинство ленинградских детей. А самую маленькую и слабенькую девочку, которая так и не поднялась с кузова машины, отправили в больницу. Из больницы ее забрала Деревская к себе. Так в семье прибавились еще ленинградцы Лида, Юра, Володя, снова Саша, Демьян — всего 9 истощенных и ослабленных детей Ленинграда. Документы отмечали, что из прибывших детей «80% было дистрофиков с цингой и ее последствиями». Вскоре семья Деревских пополнилась еще четырьмя сиротами. Теперь в семье были Петя первый, Петя второй, Володя первый, Володя второй, Вася первый и Вася второй и маленькая Верочка. Много позже Александра Авраамовна в автобиографии писала, что взяла на воспитание 17 мальчиков и девочек, эвакуированных из блокадного Ленинграда. Как-то к Деревским прибежала соседка Дарья и стала рассказывать: «Вчера была в Ставрополе у жены брата. А там по соседству старуха живет. Старая, ну лет 80, ноги распухли, не ходят. И вот какое горе. Сынок ее младшенький — летчик, погиб на фронте, а жена его одна со свекровью жила, как получила похоронку, так и в тот же день от разрыва сердца скончалась. Дитя осталось месяцев шести». На следующий день, а это было зимой, Авраамовна, перейдя по льду Волгу, пришла в Ставрополь за малюткой. Так в семье появился Витя. Однажды вечером возвращается Александра Авраамовна с работы, а ее догоняет мальчуган в громадных валенках и говорит: «Тетя Саша, возьми нас к себе. У нас две недели назад умерла мама, а отец еще в прошлом году возвратился с фронта беспомощным инвалидом». Не могла Авраамовна ответить отказом и четыре брата Геннадий, Юра, Борис и Демьян стали Деревскими. Вскоре и четверо Булатовых — Инночка, Маша, Митя и Коля присоединились к семье Деревских. Конечно, семье Деревских помогали все, кто чем мог. По настоянию обкома партии ей было выделено единовременное пособие на детей в сумме 30 тысяч рублей, помогли приобрести двух поросят. Большего не могли дать. В 237 тольяттинском филиале госархива сохранилось решение ставропольского райисполкома, касающегося Деревских. Сухими протокольными словами в нем было сказано: «разрешить гражданке Деревских А. А. приобрести корову по государственной стоимости в подсобном хозяйстве санатория «Лесное». Да, не удивляйтесь, «разрешить приобрести», да и то с согласия облисполкома, иначе было нельзя. Частенько к Деревским заглядывали начальник нефтепромысла Мурадов, заведующий ставропольским районо Рассудин. Как-то заехал секретарь ставропольского райкома партии Бурматов Михаил Александрович. «Добрый день Вам и Вашей хате! — поздоровался Бурматов. — Дошли до меня слухи, что есть в Отважном славный дом и много в нем хороших детей. А ну, покажите мне, Авраамовна, свою команду. Где вы, воробушки? Сейчас обо всем узнаю, кушаете ли кашу, слушаетесь ли папу и маму?» «Помните, — сказал он на прощанье, — у Вас много друзей. Всегда готовы Вам во всем помочь. Кстати, завтра прошу Вас прийти в райторготдел. Там получите материю, детскую обувь, жиры, муку, все, что нужно. Очень прошу Вас, составьте список всего необходимого, не стесняйтесь». Следует заметить, что все это было строго фондируемые товары. Дело в том, что в годы войны существовала карточная система. С апреля 1942 года нормирование распространилось и на промышленные товары — хлопчатобумажные, льняные и шерстяные изделия, трикотаж, чулкиноски, кожаную и резиновую обувь, мыло и т. д. В городах выдавали купоны: рабочим — 125 купонов, служащим — 100, учащимся — 50 купонов в год. За покупку пары обуви для взрослых нужно было отдать 50 купонов, за пальто — 80 купонов, за хлопчатобумажное платье — 40 купонов, за чулки — 5 купонов, за кусок хозяйственного мыла — 2 купона и т. д. В потребительском обществе (сельпо, райпо), которые в основном обслуживали сельское население, купонов не было, здесь товары продавали из централизованных фондов. Но пределы были установлены и здесь: хлопчатобумажных тканей — 6 метров, шерстяных — 3 метра, обуви — 1 пара в год и т. д. Некоторое преимущество в покупках было учителям, медикам, специалистам сельского хозяйства, эвакуированным. Но в продаже мало что было, поскольку большинство товаров направлялось на нужды армии, в частности, только 9% выпускаемых хлопчатобумажных тканей поступало в продажу населению. Это теоретически, а практически и этого не было, так как большинство товаров этих фондов направлялось на стимулирование заготовок сельхозпродуктов. Так что трудности продовольственного и промтоварного снабжения усугублялись недостатками организации торговли. Люди постарше помнят, что один товар продавался только за яйца, другой — за масло, третий — за шерсть и т. д. Нелегко было одеть, обшить, обстирать, обштопать всех 238 детишек, если бы не семейная взаимопомощь. Старшие заботились о младших и так по цепочке. Когда Александру Авраамовну спрашивали, как она управляется со своим многочисленным семейством, она обычно отшучивалась: «Летом день длинный, а зимой вечер длинный. А не успеешь за день и за вечер, немножечко ночи прихватишь. Когда с любовью к делу, то не тяжело, все успеешь». Но и накормить было нелегко. Продовольствие выдавалось по карточкам. Это касалось хлеба, муки, крупы, макаронных изделий, сахара, мяса, рыбы. Население Ставропольского района в годы войны, кроме колхозников, подразделялось на четыре группы: рабочие, служащие, иждивенцы и дети до 12 лет включительно. В зависимости от наличия продовольственных фондов райисполком регулярно определял нормы для каждой категории. Они примерно равнялись: рабочим — 500 граммов хлеба в день, служащим — 300 граммов, иждивенцам — 200 граммов и детям — 200 граммов. Деревских, впрочем, как и других, в такой ситуации спасал огород, где ребятишки ухаживали за картошкой, луком, тыквой, огурцами. Дочь Лида вспоминала: «Чем больше становилось нас в семье, тем труднее было маме в войну добывать пропитание. Как-то зимой решила она поехать за Волгу в Ставрополь на базар обменять кое-что из вещей на муку. Обещала вернуться на следующий день. Однако прошла целая неделя, а ее все нет. Потянулись томительные дни ожидания. К тому же мы потеряли хлебные карточки (их выдавали на неделю). Наступил настоящий голод. И если бы не помощь добрых людей, кто знает, чем бы все это кончилось. И вот однажды прибегает соседский мальчишка. «Деревские, — кричит он, — ваша мать идет!» Мы все, кто в чем был, кинулись ей навстречу. Мама шла худая, желтая и везла санки, на которых лежал мешок муки. Мы кричали, смеялись и плакали от счастья». Попробуйте представить себе эту картину встречи 29-ю ребятишками, а мы попробуем расшифровать причину задержки Александры Авраамовны. Из Отважного в Ставрополь она через Волгу поехала по льду на попутной машине, но на мелком месте лед проломился и все оказались в ледяной воде. Когда они, мокрые и замерзшие, добрались до Ставрополя, Александра Авраамовна свалилась в жарком бреду в первом попавшемся доме. Неделю она не могла подняться и сообщить о себе. Сразу же после войны Емельяна Константиновича, как опытного нефтяника, перевели на Украину, в город Ром-ны. Большая семья Деревских уехала с берегов Волги. На Украине Александра Авраамовна еще не раз брала в свою семью детей-сирот. Всего она вырастила и воспитала 48 детей, потерявших родителей. Почти одновременно ушли из жизни Александра Авраамовна и Емельян Константинович. О материнском подвиге 239 Деревских сняли кинофильм, изданы книги, астрономы в ее честь открыли новую звезду. В 1968 году на ее могиле был поставлен памятник со словами: «Земной тебе поклон, наша незабвенная. Сорок восемь твоих детей». А через четыре года с другой стороны памятника добавили слова: «Ты наша совесть, наша молитва, мама!» И от самой звездочки до цветов на постаменте — длинный список всех детей, выведенных ею в жизнь. 240 ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ГОРИСПОЛКОМА В. Ф. ПРАСОЛОВ В жизни города 1951 год был в известной степени переломным, начиналось сооружение Куйбышевской ГЭС, тогда крупнейшей в мире. 18 февраля экскаваторщик Владимир Колобаев зачерпнул первый ковш грунта. Постоянно прибывала техника, оборудование, подъезжали специалисты. В городе не было семьи, в которой бы не говорили о стройке, не было номера центральной газеты, в которой бы не рассказывалось о стройке в Жигулях. Тогда и родился термин «стройка века» и хотя мы действительно большие мастера по части эпитетов, масштабы стройки все же впечатляли. Строительство Куйбышевской ГЭС буквально перевернуло жизнь города. 18 апреля 1951 года вышел указ Президиума Верховного Совета РСФСР о преобразовании города Ставрополя в город областного подчинения. Стали формироваться городские структуры власти. Для создания городской партийной организации прибыл Елизаветин Алексей Иванович. Строители становились главной фигурой в городе. В это время в Куйбышевском инженерно-строительном институте, тогда он носил имя А. И. Микояна, начиналась горячая пора — шла подготовка к защите дипломов. Круглый отличник Вася Прасолов готовился к ней, уже зная свое будущее распределение. В институте была сформирована специальная группа лучших выпускников для работы на объектах атомной промышленности. Страна начинала создавать атомный щит, только что испытали атомную бомбу, впереди были новые задачи. В этой группе был и Василий Федорович Прасолов. Неожиданно, еще до защиты диплома, его вызвали в обком партии и сказали, что «мы Вас направляем на работу вторым секретарем горкома комсомола в Ставрополь, хотя горкома еще нет, впрочем, как и самой городской комсомольской организации, все это надо создавать». Уже будучи в Ставрополе в ворохе организационных и хозяйственных вопросов, Прасолов ездил в институт для защиты диплома с отличием. 17 июня 1951 года состоялась городская комсомольская конференция, она избрала первым секретарем горкома комсомола Бурухина Николая, а вторым — Прасолова Василия. Чуть больше года проработал Прасолов в комсомоле и его перевели в аппарат горкома партии. Пришлось заниматься вопросами строительства, переноса города на новую площадку. Явным городским лидером в то время был первый секретарь горкома партии Елизаветин Алексей Иванович. Молодой (ему было в то время 36 лет), жадный до работы, он начал собирать вокруг себя, как сейчас говорят, «свою команду». В этой команде и стал трудиться Прасолов. Летом 1956 года Елизаветина А. И. «отправили» учиться 241 в дипломатическую школу. Тогда существовала такая номенклатурная практика: если формально нельзя было снять с работы, то отправляли учиться. Об этом должен быть особый рассказ; у нас речь идет о Прасолове. Елизаветин уехал и в ставропольском руководстве произошли перестановки. Прасолова В. Ф. избрали секретарем горкома партии, на него легли все вопросы переноса и строительства города на новой площадке. Городским властям в этом деле приходилось нелегко. Дело в том, что по постановлению Совета Министров СССР перенос города и его застройка на новой площадке были возложены на Куйбышевгидрострой. У него для этого были все материальные ресурсы, кадры строителей, все необходимое. Но властный руководитель Куйбышевгидростроя И. В. Комзин считал, что дело переноса города — дело местных властей, а его — только строительство ГЭС и добился через своего свояка Булганина Н. А. (первый заместитель Председателя Совета Министров СССР) пересмотра принятого решения. Местные власти теперь сами должны были переносить город, как говорится, «спасение утопающих—дело рук самих утопающих». А как переносить, если в городском тресте «Горжилкоммунст-рой» летом 1953 года всего было 96 человек строителей. Куйбышевгидрострой платил своим работникам побольше, поэтому все кадры были у него. Но главные трудности строители закладывали на будущее. Возле их объектов, как грибы, росли мелкие поселки: Старый Шлюзовой, Новый Шлюзовой, Комсомольский, Портовый, разные ВСО и т. д. Во многом они состояли из временных бараков, их называли в городе «засыпу-хи» (засыпные дома). Это сейчас все знают, что самое постоянное это то, что временное. Только в 80-х годах городу удалось снести все эти времянки. Городские власти обязаны были обеспечить жителей этих поселков необходимым медицинским оборудованием, клубами, магазинами, школами, наконец, между поселками надо было наладить надежное транспортное сообщение. А если бы город был заложен компактно? Но история не имеет сослагательного наклонения. Вскоре ленинградские архитекторы под руководством Каневского разработали первый план застройки города. Городская общественность его активно обсуждала, ведь город строился для людей, чтобы в нем удобно жилось. Первый план застройки был спроектирован в расчете на то, что в городе будет проживать 40 тысяч человек. Никто не мог предполагать его стремительный рост до наших сегодняшних размеров. Прасолов В. Ф. выступил с резкой критикой этого плана застройки. Ему виделся город чистым и ухоженным, а в план застройки не была заложена даже ливневая канализация. Ему трудно было понять: почему городу на 40 242 тысяч жителей не положена ливневая канализация? Проектировщики сразили его тем, что «может быть, Вы потребуете заложить в план застройки строительство метро?» Много таких «нельзя», «не положено», «не предусмотрено» довелось встречать строителю Прасолову В. Ф. и, обходя, как красные флажки, эти запреты, набивать себе шишки. В 1962 году первым секретарем горкома партии прислали Орлова Ивана Федоровича и он стал подбирать «под себя» председателя горисполкома, таковы были правила игры номенклатурной системы. Председателем горисполкома тогда уже четыре года работал Потапов Семен Яковлевич. Быстренько нашли повод для его замены. Заместитель Потапова — Николаев был осужден за какие-то хозяйственные нарушения, почти одновременно с этим, встряхнувшим ставропольскую чиновничью элиту событием, покончил с собой заведующий горкомхозом. В результате председателя горисполкома Потапова сняли с работы «за потерю партийной бдительности и бесконтрольность в руководстве». В январе 1963 года Василия Федоровича избрали председателем горисполкома. Застраивающийся город только приобретал свои контуры. Только что ввели в строй кинотеатр «Космос» и среднюю школу № 19, застраивалась улица Ленина и улица Горького. На месте городского парка торчали жиденькие кустики. Молодой Прасолов успевал всюду. Прежде чем появиться в кабинете в здании горисполкома на площади Свободы, он объезжал город и видел, где его прибрали, где не очень, где что творится. Информацией владел на последний час. Сейчас, когда мы проходим мимо здания Дворца пионеров на углу Комсомольской и Ленина, мы забываем, что оно появилось исключительно благодаря Прасолову. Тогда все деньги выделялись только на строительство жилья, а на объекты так называемого соцкультбыта почти ничего не выделялось, а если и выделялось, то строилось в последнюю очередь. А Дворец пионеров был крайне нужен городу, и тогда Прасолов взялся строить его методом народной стройки, за счет сэкономленных материалов. 12 мая 1963 года знаменитый бульдозерист П. А. Досаев начал на строительстве Дворца земляные работы, а 26 мая первый камень в стройку Дворца пионеров положили пионеры Таня Кузнецова, Борис Шепелев, Толя Пигарев. Потом в течение нескольких лет Прасолов как прораб занимался этой стройкой. В одном месте выпрашивал кирпич, краску, в другом просил деньги оплатить мозаику на стене этого здания. В то время украсить здание мозаикой было равносильно подвигу, ибо это считалось «архитектурным излишеством». Архитекторам разрешалось только определить, в какой цвет покрасить балконы. Делалось все, как по словам поэта: «свести лицо архитектуры к типовой безликости лица». Благодаря «настырности» Прасолова в городе появилось здание Дворца пионеров с мозаикой. 243 Или взять универмаг «Рубин». Когда Прасолов стал у руля городского хозяйства, на месте «Рубина» был огромный котлован с водой, в котором катались на плотах мальчишки. Через три года здесь стоял красавец-универмаг. Как? Чисто методами советского времени. Приезжает к строителям «Рубина» Прасолов и спрашивает: «Кому и какой дефицит требуется?» Через несколько дней присылает магазин-автолавку со швейными машинками, пальто «джерси», нейлоновыми рубашками, приличной обувью и т. д. Деньги-то у рабочих были, «достать» невозможно было. С помощью такого «стимулирования» универмаг «Рубин» был торжественно открыт 22 марта 1966 года. Была у Прасолова и своя изюминка в деятельности — фанатичная любовь к массовой физкультуре и спорту. Средний возраст жителей города в те времена составлял 26 лет, им ли стоять в стороне от спорта. Прасолов В. Ф. лично возглавил городской поход за развитие физкультуры и спорта. Нашлись и деньги на это. Тогда существовало положение, что все ЖКО должны были выделять, кажется, 2% от поступившей квартплаты на развитие спортивно-оздоровительной работы по месту жительства, но их никто не выделял. Прасолов заставил руководителей ЖКО выделять деньги. В результате в каждом квартале появились хоккейные коробки, закупалась форма и спортинвентарь. Ярко освещенные квартальные хоккейные коробки зимними вечерами становились центрами притяжения населения. А днем девчонки с фигурными коньками там кружились. В городе построили освещенную зимнюю лыжную трассу, одну из лучших и немногих в стране. Сегодня это кажется странным, но тогда тренер, учитель физкультуры со специальным образованием, приезжая в город, практически без очереди получал квартиру. Тогда в городе появился и молодой врач В. А. Гройсман, мастер спорта по акробатике. Именно тандем Гройсман-Прасолов положил начало акробатике в городе. 13 августа 1967 года на стадионе «Труд» состоялось показательное выступление сборной команды СССР по акробатике, организованное Гройсманом с помощью Прасолова. В этот же день прямо на стадионе и началась запись в секцию акробатики, потом прославившую наш город во всем мире. В бытность Василия Федоровича председателем горисполкома произошло переименование города. В 1964 году произошло событие, имеющее особое значение для истории нашего города. 21 августа внезапно скончался находившийся в то время в Крыму на отдыхе Пальмиро Тольятти — генеральный секретарь Итальянской коммунистической партии, один из руководителей борьбы с фашизмом в Европе. По всей стране в трудовых коллективах прошли траурные митинги, 27 августа они состоялись и в Ставрополе. На митинге коллектива электротехнического завода (тогда он назывался завод ртутных выпрямителей) высту244 пил слесарь цеха № 19 И. Ф. Базылишин. Он сказал: «Мы посчитали бы большой честью для себя, если бы наш город получил имя Тольятти». Большой митинг состоялся на строительстве завода синтетического каучука. Бригадир строителей Н. И. Гармаш от имени своей бригады предложил обратиться в Президиум Верховного Совета РСФСР с предложением о переименовании города: «Пусть новое имя города явится новым вдохновением в борьбе». Это предложение поддержали выступившие бригадир А. Лошаков, рабочий Б. Юда-нов, начальник строительно-монтажного управления П. Н. Левченков. Как вспоминает один из организаторов митинга Н. И. Задорожный, «все были за переименование». 27 августа в двенадцатом часу ночи на квартиру Прасолову позвонил корреспондент газеты «Правда» и сообщил, что завтра будет опубликован Указ Президиума Верховного Совета РСФСР о переименовании нашего города в город Тольятти. Для него это было неожиданно, он не думал, что Москва так быстро все решит. На следующий день в городе только об этом и говорили. Кому-то нравилось новое имя, кому-то нет. Сам Василий Федорович так вспоминает: «...Среди горожан были недовольные, приходили возмущенные письма в горисполком, горком партии. До сих пор помню одно письмо с угрозой примерно такого содержания: мы вас, товарищ Прасолов, убьем, пусть потом город называют вашей фамилией, по крайней мере, будет звучать по-русски. Некоторых возмущал именно этот факт: новое имя — иностранное, русских слов что ли не хватило? Но таких было немного. К 1964 году в городе большая часть населения была приезжей, строились заводы, со всей страны съезжались, многих волновал жилищный вопрос, трудоустройство. Не до эмоций, не до копания в истории. Да и мыслили не такими категориями, что сейчас. Мы поняли, что обратного пути нет, и решили закрепить это событие через конкретных людей. На следующий день городское начальство собралось в городском ЗАГСе. В этот день регистрировали брак 16 молодых пар. Первыми были строители завода СК Тушканов Виктор — слесарь треста «Нефтехиммонтаж» и Клава Горбунова — каменщица СМУ-1. Как первой паре, зарегистрировавшей свой брак в городе Тольятти, Василий Федо рович Прасолов вручил им ордер на двухкомнатную квар тиру. На следующий день, 30 августа, в семье токарей цеха № 7 завода Волгоцеммаш Тамары и Виктора Семеновых родился мальчик. Тамара Егоровна Семенова вспоминает: «В тот день, едва оправившись от родов, я лежала в палате, когда вошла заведующая отделением и сказала: «Женщины, у кого мальчики, надо назвать именем Пальмиро». Тут же раздались возгласы: «Да ни за что!», а я подумала: звучит красиво, похоже на Павла. И говорю: «Я согласна!» Что тут началось! Мне сообщили, что городское начальство 245 обещало выделить квартиру семье, которая так назове~ мальчика, подарки. Срочно сменили белье, навели порядок, даже дыры на стенах заклеили и уже тогда запустили корреспондента. Потом пустили мужа в палату, чего никогда не бывало. Через некоторое время была торжественная регистрация. А потом нам действительно выделили двухкомнатную квартиру, правда, не новую, как обещали, а освободившуюся, но мы и так были рады...» Праздничные торжества постепенно затихали, и под новым именем дела и жизнь города стали известны всему мировому сообществу. Отдельной зарубкой на сердце Прасолова выделяется период строительства ВАЗа в городе. На стройку приехали десятки тысяч молодых людей со всех концов страны. 78 пятиэтажных домов по улице Ленина, Советской, Комсомольской, Ленинградской, Победы (раньше она называлась улицей Химиков) заселили молодыми строителями. Их надо было обеспечить общественным питанием, бытовым, культурным, спортивным обслуживанием. Все это легло на плечи городских властей. Приехало на стройку и немало людей с криминальным прошлым и настоящим. В 1969 году на строительство прислали 5 тысяч условно-досрочно освобожденных из мест заключения (3 тысячи мужчин и 2 тысячи женщин). Их разместили в пос. Комсомольском. Проводя с ними первую беседу, секретарь парткома Автозаводстроя Петров сказал им, что они вливаются в прославленный коллектив. Женщины прервали его вопросом: «Чего заставите делать?» Петров ответил, что «дадим в руки лопату и будете работать». — «Да ты что, начальник, я в своей жизни ничего в руках не держала кроме ..., а ты мне лопату!» Вечером после работы эта публика растекалась по Комсомольскому, занимая все подвалы и чердаки, лестничные площадки. Стон стоял по всему городу. За прыгнувшую вверх кривую роста преступности отвечал председатель горисполкома Прасолов. Кое-как удалось избавиться от таких «добровольцев» ударной стройки. Строптивость, чрезмерная самостоятельность, резкость в суждениях Прасолова далеко не всегда находили поддержку у фактического хозяина города — горкома партии. Это было заметно от И. Ф. Орлова и до Н. X. Оболонкова. Видимо, поэтому Прасолова все время хотели отправить учиться, то по партийной мобилизации в школу КГБ, то еще куда-нибудь. Уже была заполнена анкета в КГБ на 48 страницах, но не направили, так как его дядя в свое время был репрессирован по печально известной 58 статье. Затем пытались безуспешно отправить в Высшую партийную школу. После окончания строительства ВАЗа Василий Федорович немного проработал на ВАЗе, на химзаводе, возглавлял домостроительный комбинат. Несколько раз ему предлагали переехать в Самару, обещали хорошую должность, но из города он категорически отказался уезжать. Сейчас он 246 изредка гуляет по улице К. Маркса, кивает знакомым и жалеет, что «силы уже не те», а те, основные свои силы он отдал городу, его процветанию, его благополучию. 247 ДЕПУТАТ ШАРКОВ Крестьяне села Борковки много лет вели изнуритель ную судебную тяжбу с крупнейшим землевладельцем Ста вропольского уезда графом Орловым-Давыдовым. После крестьянской реформы 1861 года крестьяне Борковки оказались без выпасов для скота и лесных участков, где они заготовляли сено. Все это ушло в распоряжение графа; необходимо было арендовать луга и пастбища и недостающую землю для посева у графа. А условия аренды были крайне невыгодными для крестьян. За десятину арендованной земли необходимо было обработать такую же десятину у графа, начиная от запашки и до вывоза снопов. Кроме того, каждый крестьянин обязан был весной вывезти на поля 80—100 возов навоза. Но лошади были далеко не у всех, а у кого были, то для лошади перед весенним севом вывозка 100 возов навоза — очень тяжелая работа. Крестьяне просили управляющего графским имением изменить условия аренды, тот не соглашался. Обращались к местным властям — те тоже разводили руками. Борковские крестьяне писали письма великим князьям, посылали к ним своих ходоков, но те рекомендовали им обратиться в суд. Крестьяне стали говорить, что у них имеется и передается из поколения в поколение жалованная грамота на эту землю от самого царя Алексея Михайловича. Спорная территория занимала примерно 7 тысяч десятин земли. На самом деле у крестьян были какие-то никем не заверенные бумаги. Поэтому ни один адвокат на основании имеющихся документов не брался за ведение дела. Граф Орлов-Давыдов категорически отказался предъявлять свои документы на владение землей. Именно это и подтолкнуло крестьян к выступлению. В конце мая 1899 года они официально поставили в известность самарского губернатора А. С. Брянчанинова и жителей соседних сел о том, что 1 июня они начинают «пахать свою землю». Действительно, 1 июня больше тысячи крестьян собрались в поле. Поставили стол с хлебомсолью, чернила, перья, а на столе лежали 3 документа на землю. Они просили всех быть свидетелями, а графа — положить на стол свои документы, подтверждающие его право на землю, представители графа отвечали, что граф предъявит свои документы только в суде. Тогда человек триста крестьян стали пахать землю, но делали это неглубоко, не по-крестьянски. Они не были уверены, что их затея увенчается успехом, «незачем лошадей напрягать зря». Пахали 1-го, 2-го, 3-го июня. 4-го июня в поле к крестьянам приехал сам самарский губернатор Александр Семенович Брянчанинов и приказал прокурору составить списки виновников со степенью их вины. Прокурор отказался, сказал, что сначала надо произвести следствие. Губернатор сам стал уговаривать крестьян ра248 зойтись, но народ стоял молча с поднятой правой рукой, пальцы были сложены крестом. То ли это была готовность стоять до конца, то ли мордва намекала, что земля эта им была дана при крещении. Неожиданно во время речи губернатора крестьяне побежали от него, оказалось, что приехавший с губернатором фотограф навел свой фотоаппарат, а крестьяне подумали, что это какая-нибудь пушка. Потом они вернулись. Один из крестьян подал губернатору документ, но А. С. Брянчанинов отклонил документ и уехал. В ночь на 4 июня по приказу губернатора в Борковке арестовали 66 человек и утром 14 человек были наказаны розгами от 25 до 100 ударов. Был арестован и один из руководителей этого выступления Шарков Петр Васильевич. Это был один из уважаемых людей села. 34-летний волостной старшина Петр Васильевич Шарков возглавлял местную администрацию крестьянского самоуправления, представлял волость в ее отношениях с правительственными учреждениями, следил за исполнением казенных и земских налогов и постановлений волостного схода. За защиту общественных интересов крестьяне его очень уважали. Он был малограмотным, но считался крепким хозяином на селе. Между прочим, бедного крестьянина люди вряд ли бы избрали волостным старшиной. Ведь крестьяне при этом руководствовались простой житейской логикой: в распоряжении волостного старшины находились казенные и общественные деньги, и если он их растратит, то есть чем возместить убытки, а у бедняка такой возможности нет. Для экзекуции привезли воз свежих ивовых прутьев. Командовал здесь начальник самарского жандармского управления полковник Черноруцкий. Несмотря на сплошное беззаконие всего происходящего, все-таки на экзекуцию пригласили врачей, ибо они должны были дать свое согласие на наказание. Ставропольский городской врач Михаил Васильевич Лапков по совместительству был еще и врачом ставропольской тюрьмы и он категорически выступил против наказания крестьян, так как среди них было немало цинготных. Земский начальник М. П. Яровой начал кричать на врачей, что они социалисты и почему-то финляндцы. За отказ дать согласие на применение наказания врач Лапков Михаил Васильевич прямо здесь в поле был уволен с должности тюремного врача и крестьян стали пороть. В числе первых наказали 100 ударами Петра Шаркова, причем сам земской начальник М. П. Яровой сел ему на ноги, «чтобы не брыкался». Когда избивали Шаркова, власти допустили еще одно грубейшее нарушение закона. Дело в том, что по российским законам «волостной старшина, его помощники, сельские старосты... на время службы освобождались от телесных наказаний». Наказанный вместе с Шарковым крестьянин Роман Круглов вспоминал: «Нас пороли: каждому было нанесено 249 до 100 ударов розгами. После порки отправили в больницу, где залечивали. Из больницы нас перевели в тюрьму». 26 мая 1900 года в Ставрополе проходила выездная сессия окружного суда, на котором судили 41 человека «за запашку чужой земли». Наказание было всем определено до 2-х месяцев тюрьмы. Власти опасались, что применение более строгих мер наказаний могло бы вызвать более мощный взрыв крестьянского движения. После суда Петр Шарков стал очень популярной фигурой не только среди ставропольского крестьянства, но и самарского, поскольку все самарские газеты широко освещали события в Борковке. Так взошла звезда Шаркова на ставропольском небосклоне. В 1903 году борковские крестьяне снова стали самовольно запахивать графскую землю, но кончилось это тем, что 70 крестьян были избиты до полусмерти, из них 24 человека умерло, в том числе 7 человек прямо в ставропольской тюрьме. Шарков на этот раз хотя и не выступал организатором, но поддерживал действия крестьянства. В событиях 1905 года борковские крестьяне выступили снова одними из организаторов аграрных выступлений. В архиве хранятся несколько писем Петра Шаркова в Самару одному либеральному старичку. В письме от 5 декабря 1905 года он пишет: «Желаю объяснить, что у нас случилось накануне 24 ноября; зажгли графский хутор и в 24 часа все решили, а в неделю нигде ни одного хутора не осталось; все сожгли и развезли. Скот разогнали по себе. Овец всех 12 тысяч развезли и порезали. Все решено до основания. Начали наша волость Никольская, а потом Бри-товка, Санчелеево, Ягодное». В следующем письме П. В. Шарков пишет о поведении местных властей. «Власти в то время, начиная с ноября и весь декабрь, никакого действия не производили. Исправник хворал до приезда казаков, вся полиция ходила, как тени: не вредила ни в делах, ни в словах никому». Революционные события 1905 года всколыхнули всю Россию. Напуганное массовыми выступлениями по всей стране, царское правительство пообещало ввести в России парламент в лице Государственной Думы. 11 декабря 1905 года был издан закон, согласно которому депутаты в нее должны были избираться от четырех курий (групп): от помещиков, городского общества, крестьян и рабочих. В самом избирательном законе заложили возможность получить депутатов из представителей правящего класса, потому что один голос помещика приравнивался к 3 голосам городского жителя, 15 — голосам крестьян и 45 — голосам рабочих. Крупные помещики избирали выборщиков на губернские собрания, т. е. для них выборы были двухступенчатые. Городские избиратели избирали по трехступенчатой системе, а крестьяне — по четырехступенчатой. П. В. Шаркова выдвинули кандидатом в депутаты со250 брания десятидворок, в котором участвовали только хозяева, имевшие участок земли и усадьбу, затем его кандидатуру поддержал волостной сход, потом — уездное собрание избирателей. На губернское собрание от Ставропольского уезда приехало: 9 дворян, 4 крестьянина и один рабочий. Самарское губернское собрание избрало депутатом Государственной Думы Петра Васильевича Шаркова. Всему миру известно, как русский народ любит разных обиженных, притесняемых и пострадавших за правое дело. 27 апреля 1906 года — в день начала работы Государ- • ственной Думы, Петербург был украшен, иллюминирован, в церквах по этому поводу служили благодарственные молебны. Перед официальным открытием Государственной Думы Петр Шарков вместе с другими депутатами был приглашен в Зимний дворец для встречи с Николаем II ( не царское дело ходить в парламент). Вся Дворцовая площадь была оцеплена рядами полицейских и солдат. Депутатов провели в Тронный зал. Избранники народа — кто в торжественных фраках, а кто в крестьянской поддевке, как Шарков, стояли на одной стороне зала, глядя на величественный малиново-золотой трон, на расшитые золотом мундиры придворных. На другой стороне зала стояли царские министры, среди которых был и министр императорского двора граф Фредерике. Он впоследствии вспоминал: «Депутаты производили впечатление шайки преступников, которые только и ждут знака, чтобы броситься на министров и перерезать им 1 глотки. Какие противные морды!». Вдовствующая императрица тоже отмечала «непонятную ненависть на лицах депутатов». Потом 524 депутата Государственной Думы стали заседать в Таврическом дворце. Петр Васильевич Шарков как внепартийный депутат примкнул к трудовой группе, в которой было 48 депутатов из крестьян. Они стояли между правыми и левыми, и те и другие старались перетянуть их на свою сторону. Среди этих «трудовиков» было несколько крестьян, растерявшихся в столичной обстановке. Одно дело говорить с мужиками о крестьянском деле, которое знаешь досконально, другое — участвовать в законотворческой деятельности. На заседании Думы, более похожей на политический митинг, Шарков не выступал. Соб-Я ственно говоря, из-за своей малограмотности это трудно было ему делать. Очутившись в Петербурге, депутат Шарков оказался в водовороте политических страстей и «охоте за голосами депутатов», но на первых порах помнил о крестьянских наказах насчет земли. Пошел к генерал-адъютанту Линевичу Н. П. ходатайствовать насчет земли борковским крестьянам. Влиятельный царский сановник пообещал новоиспеченному депутату: «Будьте только с нами. Не обращайтесь к другим партиям и вы все получите, что желаете...» Это был первый крючок, на который попался 251 молодой депутат. Как депутат Шарков получал суточные в размере 10 рублей, это были приличные по тем временам деньги. Достаточно сказать, что самый сильный грузчик мог заработать за световой день 90 копеек. Кроме того, правительство, «обхаживающее» таких малограмотных депутатов, организовало для них пансион с кормлением, заведовал им некий Ерогин, которого почему-то звали «живопырня», а депутаты, кормившиеся в пансионе, вошли в историю как «ерогинцы». Способ «подкормления» депутатов, наверное, самый древний в парламентской практике. Не «устоял» Петр Васильевич Шарков и перед «обхождением» своей персоны со стороны столичных журналистов и прочего «околопарламентского» люда. Возле закружились люди «Московских ведомостей», пожалуй, самого черносотенного органа, которые уверяли его, какой он самобытный крестьянский политический деятель. Познакомился он и с самим Грингмутом, редактором «Московских ведомостей», и руководителями Монархической партии. Этот Грингмут считал, что «черная сотня — это весь православный русский народ», сплотившийся против «внутренних врагов», которыми Грингмут считал «конституционалистов», «демократов», «социалистов», «революционеров», «анархистов», евреев и т. д. Порядочный человек руки не подавал этому Грингму-ту, а Шарков стал с ним сотрудничать. Нет, сам он не писал, за него это делали другие, как он сам признавался: «Хоша я и малограмотный, но мне наплевать на писате-лев-то. У меня есть такой, который, например, напишет все, что захочешь». Просвещенное ставропольское общество с тревогой следило за депутатской деятельностью недавнего «крестьянского защитника» в столице. Первые заседания Государственной Думы были посвящены обсуждению ответа на тронную речь царя. В этом ответе, названном «Обращение к трону», к ужасу Николая II и всего правительства содержались требования всеобщего избирательного права, радикальной земельной реформы, освобождения всех политических заключенных и смещения министров, назначенных царем без одобрения Думы. Избрали делегацию, чтобы она вручила это «Обращение к трону» императору, а тот даже и не принял ее. Через несколько дней Председатель правительства пожилой И. Л. Горемыкин по приказу царя приехал в Думу и еле слышным голосом отверг все требования Думы. Депутаты кричали: «Пусть исполнительная власть склонится перед законодательной!» Государственная Дума явно не оправдывала ожиданий правительства и 9 июля 1906 года была распущена, так и не приняв ни одного закона. В царском манифесте ей вменялось в вину то, что депутаты «уклонились не в принадлежащую им область» и вместо законодательной деятельности стали разжигать «смуту». Депутаты разъехались по домам. 252 Когда в начале июля 1906 года депутат Государственной Думы Шарков приехал на родину, в Ставрополе собрался народ для встречи с ним. Некоторые участники встречи в курзале хотели «вывести на чистую воду» народного избранника. Невысокий, коренастый, с бородкой «лопатой», Шарков уже поднялся на сцену и собирался открыть встречу (он еще не знал, что царь уже распустил I Государственную Думу), как помощник уездного исправника Кожетховскии заявил, что не допустит никаких речей. П. В. Шарков начал уверенно говорить об авторитете народного представителя, на что полицейский чин заметил: «Какой ты член Думы? Ты просто борковский, поротый мужик!» Не только в Ставрополе, но и в самой Борковке авторитет Шаркова сильно пошатнулся. Односельчане обвиняли его в том, что там в Петербурге он не отстаивал интересы крестьян, а только водил дружбу «с енералами». Некоторые даже предлагали ему уехать из села, а другие недвусмысленно намекали на то, что подожгут его. Через несколько месяцев, в декабре 1906 года, в Ставрополе состоялся суд о майских погромах имения ОрловаДавыдова. Несмотря на то, что сам Шарков был одним из активнейших участников этих выступлений, на суде он' неожиданно для всех выступил свидетелем со стороны обвинения. Всех шокировало, как он свидетельствовал против своих товарищей. На суде он говорил, что «забастовку и грабеж советовал ему делать Благодатный—ветеринарный врач из Ставрополя». Михаил Петрович Благодатный в заключительном слове на суде горько признался: «Все мое несчастье состоит в том, что я познакомился с П. В. Шарковым. Я смотрел на него всегда, как на достойного представителя народа, а он оказался почти предателем». По далеко не полным данным, к судебной ответственности было тогда привлечено 111 человек, 67 из них были осуждены и отправлены по этапу в Сибирь, в том числе и М. П. Благодатный. А Шарков остался в Борковке. Через несколько лет, в 1913 году, когда Россия широко праздновала 300-летие дома Романовых, бывший депутат П. В. Шарков был награжден памятной золотой медалью, односельчане расценили это, как плату за его выступление на суде. И в 1918 году, по рассказам местных крестьян, после изгнания белочехов бывший депутат Государственной Думы Шарков был расстрелян Советской властью. К сожалению, обстоятельства этого дела пока еще не исследованы, но есть надежда найти соответствующие документы и свидетельства. В январе-феврале 1907 года провели выборы во II Государственную Думу, но, несмотря на царивший в стране столыпинский «твердый порядок», результаты выборов оказались совсем не такими, на которые рассчитывало правительство. Состав II Государственной Думы оказался 253 еще революционнее, чем в I Думе. Левые депутаты завоевали почти 200 мест, практически треть всех депутатов. Дума оказалась «сумасшедшим домом скандалов, криков, оскорблений». Причем некоторые депутаты все это делали специально, чтобы таким образом дискредитировать саму идею Думы. II Государственная Дума официально начала свою работу 20 февраля 1907 года. Утром этого дня все улицы, ведущие к Таврическому дворцу, были запружены народом — встречали народных избранников. Толпа кричала: «Ура! Да здравствует революционная Дума!», «Требуйте земли и воли для народа!», «Амнистию!». Ведь тогда в российских тюрьмах сидело политических заключенных больше, чем во всей Европе вместе взятой. Левые депутаты шли с красными гвоздиками в петлицах простеньких пиджаков. Шел в этой толпе и депутат от Ставропольского уезда Сухоруков Иван Дмитриевич, простой крестьянин, мордвин по национальности, трудовик по убеждениям. К сожалению, как жил он неприметно, так и затерялся на страницах истории. Мы о нем, к сожалению, больше ничего не знаем. Возбужденный, шел в этой толпе и еще один депутат Государственной Думы, человек очень хорошо известный ставропольцам — Архангельский Василий Гаврилович. Эта фигура достойна того, чтобы на ней задержать свое внимание. В Ставрополе он работал в 1901—1905 годах инспектором народных училищ, исполняя примерно те же обязанности, что и заведующий отделом народного образования. Небольшого росточка, шустрый, он энергично вел школьное дело. Много занимался кадровыми вопросами. Безжалостно выгонял «не просыхающих» отставных унтеров и им подобных из школ. На вакантные места смело брал молодежь, выпускников гимназий и краткосрочных курсов. Уездное начальство было довольным, не очень-то вникая в суть дел. Но в 1902 году предводителем Ставропольского дворянства был избран Александр Николаевич Наумов, который по должности обязан был возглавлять Училищный совет. Присмотревшись к школьному делу, Наумов заметил, что среди учителей немало людей, в той или иной мере критикующих царское правительство, причем все они, как правило, были приглашены на работу инспектором народных училищ. Предводитель дворянства испугался и приказал собрать сведения об Архангельском. То, что пришло в ответ на его запрос из жандармского управления, поразило Наумова. Оказывается, Василий Гаврилович Архангельский давно числился на учете жандармов как член партии социалистов-революционеров (эсеры). Родился он в семье дьякона. Окончил Самарское духовное училище и духовную семинарию. Поступил в Казанскую духовную академию, но с 3-го курса был отчислен за 254 революционную пропаганду и выслан в Сибирь. Но вскоре, в 1891 году, все же окончил Московскую духовную академию и работал учителем начальной школы на сибирских заводах. Экстерном закончил юридический факультет Юрьевского университета. Был уволен из сибирских учебных заведений и в 1901 году приехал в Ставрополь. А. Н. Наумов добился, чтобы В. Г. Архангельского за незаконную организацию учительских съездов и союзов из Ставрополя уволили. Архангельский переехал в Казань и стал там издавать газету «Волжский листок». Стал баллотироваться во II Государственную Думу, но был арестован вместе со всем штатом редакции и выслан в Тобольскую губернию. Так что на первые заседания Государственной Думы Архангельский приехал прямо из тюменской тюрьмы. К началу работы II Государственной Думы Таврический дворец подремонтировали, да так, что через несколько дней после начала заседаний Думы потолок зала заседаний рухнул. К счастью, произошло все это во время перерыва, а то бы от депутатов осталось мокрое место. По иронии судьбы потолок рухнул на скамьи левых депутатов, а правые остались целыми. Боже, какой поднялся шум в обществе из-за этого несчастного случая. Столыпин как Председатель Совета министров устал доказывать, что здесь он не при чем, но ему не верили, дескать, таким образом он хотел расправиться с оппозицией. Среди всех шумных скандалов, сопровождавших каждое заседание Думы, под крики брани в Думе прозвучали слова П. А. Столыпина: «Все ваши нападки имеют в виду вызвать паралич воли и мысли правительства, все эти нападки могут быть выражены в двух словах, которые вы адресуете власти: «Руки вверх!». Господа, на эти слова правительство, уверенное в своих правах, спокойно ответит также двумя словами: «Не запугаете!». Спустя три месяца Николай II издал манифест, и Дума, просуществовав 102 дня, 3 июня 1907 года была распущена. Разогнав первые две Государственные Думы как неугодные, царизм хотел иметь более послушную III Думу, но для этого необходимо было изменить избирательный закон. Это было сделано быстро и в результате выборов в III Государственную Думу реакционное большинство было обеспечено. Правые господствовали в этой Думе. В числе октябристов в III Государственной Думе был избран бывший мировой судья Ставропольского уезда Лавров Сергей Осипович, выпускник Казанского университета. Представительный, с красивой белой бородой старик — ему было 65 лет. Это был небогатый помещик, собственно говоря, это обстоятельство и вынудило его выбрать чиновничью стезю. Последние годы он работал председателем губернской земской Управы. 1 ноября 1907 года Лавров вместе с другими депутатами подписал торжественное обещание депутата Государст255 венной Думы: «Мы, нижеподписавшиеся, обещаем перед всемогущим Богом исполнять возложенные на нас обязанности членов Государственной Думы по крайнему нашему разумению и силам...» Члену партии октябристов Лаврову такое обещание было нетрудно подписать. Депутатов Государственной Думы избирали сроком на 5 лет, но, к сожалению, Сергей Осипович Лавров до окончания полномочий не дожил, он скончался 25 августа 1910 года, и 11 января 1911 года на освободившееся депутатское место от правых партий был избран ставропольский помещик М. М. Лентовский, а вскоре и полномочия III Думы закончились. Уже с начала 1912 года началась подготовка к выборам в IV Государственную Думу. Наш город представлял в ней бывший предводитель дворянства Ставропольского уезда Наумов Алексей Михайлович. Ему было 49 лет. Он окончил юридический факультет Казанского университета, работал следователем, заместителем окружного прокурора, а с 1901 года был в отставке. Депутатом он был избран от помещиков Самарской губернии. Депутатскими обязанностями себя не обременял, отчитываться перед избирателями тогда не надо было. Любил больше всего развлекаться, деньги у него были, жил он на банковские проценты от проданного имения. Запомнился он и тем, что первым в наших краях приобрел легковой автомобиль «Адлер», который крестьяне называли «антихристовой машиной». Вот на ней и гонял Наумов по сельским проселкам, пугая всех и вся. Так и прокатался до самой Февральской революции, которая и положила конец истории Государственной Думы в царской России. 256 ГЕНЕРАЛ И. Н. СКОБЕЛЕВ В XVIII веке в Ставропольском уезде была небольшая деревенька Новиковка, ныне на территории Ульяновской области. В этом селе в 1773 году и родился герой нашего повествования — Иван Никитич Скобелев. Ходили слухи, что происходил он из старинного дворянского рода, но его дед, не согласившись с преобразованиями Петра I, лишился всех своих прав и оказался в глухом селе Ставропольского уезда. Когда об этом спрашивали самого Ивана Никитича, насколько, дескать, это соответствует действительности, он обычно отвечал: «Что с возу упало, то пропало! Я сам родоначальник Скобелевых!» Согласимся и мы с таким утверждением. Отец Ивана Скобелева — Никита, служил сержантом и умер в крайней бедности, когда наш герой был еще мальчиком. Мать Ивана — Татьяна Михайловна, по одним данным, была из дворянского рода Коревых, а по другим — простой крестьянкой, не знавшей грамоты. В воинском формуляре Ивана Никитича Скобелева говорится, что он на 15-м году жизни 22 марта 1793 года вступил на военную службу в Оренбургский 1-й полевой батальон (впоследствии 66-й пехотный Бутырский полк). Об этом говорит и сам наш герой. «Имея в руках указку и ухватившись другой рукой за штык, определился я в войско, стоящее на страже Оренбургской линии, где кинжал и винтовка... вмещали в себя честь и славу». Здесь на Оренбургской линии по сути дела проходили южные рубежи российского государства, и ставропольчане всегда здесь служили. Ставропольские казаки каждое лето здесь справляли свой воинский долг. Нелегко пришлось сельскому парню на первых порах, но ему попался хороший сержант, старый солдатский «дядька» Крем л ев. «Не имея, кроме Бога и матушки службы, ни в ком решительно подпоры и покрова, — писал впоследствии Иван Никитич, — как ястреб добычу, ловил я полезные уроки». Немаловажную роль в становлении солдата сыграли и личные качества Ивана Скобелева: деревенское трудолюбие, природная сообразительность, стремление сделать порученное дело как можно лучше выделяли парня в солдатском строю. Был он весельчаком, запевалой, причем сам сочинял песни, а плясуном был непревзойденным . Служба его складывалась успешно, и через два года он стал сержантом, взял отпуск, чтобы показаться матушке в новом качестве. Но как добраться до дому, не имея в кармане ни алтына? И он пешочком за три дня прошагал 215 верст, сбив не просто в кровь ноги, а до «сухих жил». Остановился в каком-то селе. Дальше идти не мог. Крестьяне этого села были просто напуганы, у молоденького сержанта может начаться гангрена, или, как тогда говорили, «антонов огонь». Лечили его всем селом, 257 смазывали раны медвежьим салом, но отпускнику все равно было плохо. Крестьяне боялись, что он умрет у них в селе, и тогда по обычаям того времени уездный капитан-исправник так оштрафует всю деревню, что они разорятся. В этой ситуации крестьяне сложились, наняли лихую пару с повозкой и отправили солдата домой к матери. Вскоре, хотя и с забинтованными ногами, Скобелева подвезли к дому, доставив матушке немалую радость. Прослужив солдатом девять лет, Иван Никитич Скобелев получил первое офицерское звание прапорщика. Вскоре вспыхнули военные действия с Пруссией и во всех сражениях Скобелев принял активное участие, за что и удостоился ордена св. Анны IV степени. После заключения Тильзитского мира Скобелев отправился драться со шведами, служа под командованием знаменитого генерала Николая Николаевича Раевского. Молодой офицер отличился и в этих боях, по праву заслужив золотую шпагу с надписью «За храбрость». В этих боях судьба свела Скобелева с легендарным русским воином Яковом Петровичем Кульневым. В войну со шведами Кульнев приобрел бессмертную славу и превратился в кумира русской армии. Человеку нормального роста эфес сабли Кульнева доходил до плеча — Яков Петрович был великаном, души добрейшей и благороднейшей. А вид имел зверский: нос у него громадный, весь красный, в кущах бакенбард, зачесанных вперед от висков, а глаза — как угли. Скобелев с двумя ротами солдат был прикомандирован к полку гусар Кульнева, который находился всегда в авангарде. А в русской армии тогда бытовало мнение, что «кто хочет видеть искреннюю дружбу, ступай в авангард, там одной ложкой кушают трое, говорят друг другу правду, дают деньги взаймы без процентов и даже без расписок». Скобелев стал исповедовать девиз Якова Петровича Кульнева: «Смерть копейка, голова — наживное дело». Однажды Скобелев получил от Кульнева любопытный приказ, написанный весьма своеобразно: «Для пули нужен верный глаз, штык требует сил, а желудок — каши. Прикажите, любезный товарищ, сварить оную к трем часам утра; распорядитесь и не забудьте часовых, а в доказательство, что каша была и все сыты были, велите каждому солдату, в час прибытия моего, иметь каши по щепоти на носу». Однажды к солдатам Скобелева прискакал молодой штабс-ротмистр Денис Давыдов, он был представителем вышестоящего штаба. Горячий, ищущий славы воина (поэтическая слава его уже окружала), он начал подбивать солдат Скобелева на дерзкую атаку на неприятеля. Солдаты молчали, им что — прикажут — пойдут в атаку. А Денис Давыдов, уговаривая Скобелева, «соловьем заливается»: «...пусть лишусь я способности различать дым табака с порохом, если эти молодцы штыками не прикопят к груди 258 твоей Георгиевского креста». Приказ был дан, солдаты врезались в неприятеля, разгромили его и ... вдруг увидели перед собой эскадрон неприятельских драгун с конскими хвостами, развевавшимися на гребнях шлемов. Пришлось отступать, теряя товарищей. Сам Денис Давыдов, впоследствии вспоминая об этом бое, писал, что его сабля «поела живого мяса и благородный пар крови курился на ее лезвии». И хотя Скобелев был награжден за этот бой орденом св. Владимира IV степени с бантом, но эта награда все время ему напоминала о погибших товарищах и с тех пор «краснобая» Давыдова Скобелев не подпускал к своим солдатам. В бою под Куартани Скобелев дрался в первых рядах, был ранен в правую руку «с оторванием двух пальцев и раздроблением костей у третьего». Вдобавок получил сильнейшую контузию картечью в грудь. Со шведского театра военных действий, где острота уже спадала, Скобелева пригласил Николай Николаевич Раевский в свою армию, действующую в Болгарии против турок. В этих боях его грудь украсил орден св. Анны II степени. Беспрерывное участие в боях, ранения и контузии давали знать, и в 1810 году Иван Никитич «был уволен по прошению от службы, за ранением и увечьем с мундиром и пенсионом полного жалованья» в чине капитана. Сколько их тогда увечных, бездомных пехотных капитанов ходило по Руси, ища свой угол и точку приложения оставшихся сил. Наш герой поехал в Петербург и хотя «пенсион был полный», на жизнь не хватало, да и матери в Ставропольском уезде надо было помогать — и он устроился в Петербурге полицейским приставом. Да, видно, не судьба ему была стать штатским — баталий и стычек еще хватало. Как говорил его боевой соратник Я. П. Кульнев: «Люблю Россию! Хороша она, матушка, еще и тем, что у нее в каком-нибудь углу да обязательно дерутся!» Да оно и действительно. Россия во времена Скобелева почти непрерывно воевала. Только с 1805 по 1815 годы Россия вела одновременно две, а то и три войны. В 1805 году — война с Францией и Пруссией, 1806 и 1807 годы — с Францией, Пруссией и Турцией, в 1808 и 1811 году — с Персией и Турцией, 1812 год — со всей Европой и Персией, 1813, 1814, 1815 годы — с Францией. Боевые поля для отличий кадрового военного искать не приходилось. Не успел Иван Никитич как следует войти в курс полицейского дела, как грозная туча нашествия Наполеона нависла над Россией. Русская армия в Отечественной войне 1812 года нуждалась в испытанных бойцах, и Скобелев сумел восстановиться в армии. Отличился при Бородино, участвовал в сражениях при Тарутино, Малоярославцем, под селом Красное. Служил старшим адъютантом у М. И. Кутузова, правда, всего несколько месяцев. Прославленный полководец скончался в Германии в начале освободительного похода в городе Бунцлау. 259 Спустя восемь лет 11 апреля 1821 года на городской площади Бунцлау был открыт монумент в виде четырехгранной колонны высотой около 12 метров. Высеченная на нем надпись гласит: «До сих мест довел князь КутузовСмоленский победоносное российское войско, но здесь положила смерть предел славным делам его. Он спас Отечество свое, открыл путь к избавлению народов. Да будет благословенная память героя». Иван Никитич Скобелев как старший адъютант сопровождал тело покойного фельдмаршала для захоронения на родину. Гроб с телом Кутузова следовал в Петербург через Митаву, Ригу, Нарву и Ямбург. В Ямбурге при въезде в город был поставлен обелиск с надписью: «Слабое приношение спасителю Отечества». Газета «Северная пчела» в номере от 14 июня 1813 года писала: «Чувство благодарности и почтения к памяти покойного видно было на всех лицах, но редкою и наилучшею почестию можно почесть то, что с самого вступления печальной колесницы с гробом в пределы города здешние жители отпрягли лошадей и везли оную на себе до самого собора». Вместе с рыдающими седыми ветеранами Иван Скобелев был на захоронении М. И. Кутузова в Казанском соборе Петербурга. Могила его священна. А. С. Пушкин писал о ней: Перед гробницею святой Стою с поникшей головой... Все спит кругом: одни лампады Во мраке храма золотят Столпов гранитные громады И их знамен нависший ряд. Под ними спит сей властелин. Сей идол северных дружин. Маститый страж страны державной. Смиритель всех ее врагов. Сей остальной из стаи славной Екатерининских орлов. В честь покойного фельдмаршала устроили военный парад, войска делали «на караул», а барабанщики били «поход», «с плеча», «отмыкай штыки» и «на погребенье». Через двадцать пять лет, когда исполнилась годовщина великой победы, перед Казанским собором были установлены памятники: Кутузову и другому полководцу — Барк-лаюде-Толли. Фигуры изваял скульптор Борис Орловский, настоящая его фамилия Смирнов. До тридцати лет он был крепостным одного из орловских помещиков. Отсюда и псевдоним. Памятник стоит и поныне. 1817 году наш герой становится генералом, можно было подумать и о женитьбе — 39 лет самый жениховский возраст кадрового военного прошлого века. Но как сам Иван Никитич пишет: «Рожденный к военной службе, я 260 ближе видел себя к монашескому клобуку, нежели к злату с суженой венцу. Все невесты были для меня на одно лицо...» Но нашлась одна, молоденькая Надя Дурова, дочь владимирского помещика, которая сумела найти ключик к сердцу солдата. Мы уже говорили, что Иван Скобелев был большой любитель народных песен, сам изредка сочинял, да и в русской пляске редко кому уступал. Вот на этом и взяла его девица. Как это происходило, можно узнать из признаний самого Ивана Скобелева, тем более, что делает он красиво. «...Девка делом смекнула, проникла в свинцовую душу — до ижицы разгадала — и, как пить дала, Русака подкузьмила! Во время бала нарядилась разбойница в сарафан, вплела в косу алую ленту, шепнула музыке играть — да как хватит злодейка по-нашему! Мгновенно, с быстротой молнии, искра любви к родному зажгла во мне всю внутренность. Кровь закипела. Я было бежать — но уже поздно. Отзыв забыт, крепость разрушилась, штык вдребезги, и бедное сердце вырвалось из груди, шлепнулось — и распласталось у ног победительницы». Прости меня, милый и рациональный читатель, но не могу удержаться, не выразив восхищенья речью века восемнадцатого перед нашим суровым и телеграфным стилем. Вернемся к нашему герою. Далее Иван Никитич добавляет: «Советую всем, кто замуж спешит: шейте сарафан, учитесь по-русски и дело будет, как бы сказать — хоть не в шляпе, а в вашем ридикюле». Но и семейная жизнь не оторвала его от ратных дел, в 1831 году в боях с поляками ядром ему оторвало кисть левой руки, а на правой уже давно было только три пальца, тем не менее он шутил, что и с тремя оставшимися пальцами можно принести немало пользы Отечеству, и продолжал воевать. Боевые приказы, отдававшиеся им, были кратки, четки и со смыслом. Один из его приказов начинался словами: «Слава наша всегда, во всех концах земли гремела под луною, а Русский в поле штыком писал врагу законы». Разве это не похоже на стихотворенье? Будучи строгим командиром, он тем не менее был всегда справедлив к солдатам. Имел мужество не только в боях, но и перед высшими чинами отстаивать свою точку зрения. В 1820 году произошла нашумевшая история в Семеновском полку. Здесь командиром полка был назначен полковник Шварц — любимец Аракчеева и ярый сторонник жесткой палочной дисциплины. За пять месяцев своего командования Шварц безжалостно наказал 44 человека. Солдаты не выдержали и 16 октября 1820 года головная «государева рота» полка собралась на перекличку и потребовала удаления свирепого полковника. Это было неслыханное нарушение военной субординации, это был бунт. Командование объявило роту арестованной и отправила ее в Петропавловскую крепость. Тогда в защиту арестованных выступил весь полк. Его солдаты отказались выдать зачинщиков. В результате весь полк был арестован, а потом 261 расформирован. История эта всколыхнула все русское прогрессивное общество. В числе первых, вставших публично на защиту Семеновского полка, был генерал Скобелев, за что и попал в немилость. Последние десять лет прослужил он комендантом Петропавловской крепости, получил полное генеральское звание — генерал от инфантерии. Парадный мундир его сиял наградами, что твой иконостас патриаршего собора. Особняком светились на мундире два белых креста святого Георгия. Он был вторым по значимости после ордена Андрея Первозванного и его носили постоянно, не снимая. У Ивана Никитича были ордена св. Георгия 4 и 3 степени. Им не награждали штатских, а только за боевые заслуги, его можно было только заслужить. Тогда в офицерской среде говорили с уважением про старого вояку, что следы от вражеских пуль на груди были прикрыты орденами. Таких боевых дел хватило бы на несколько человек, чтобы войти не последним человеком в российскую историю. Но Ивану Никитичу Скобелеву этого было мало. Он решил заняться литературой. Странно, но он только к 19 годам научился грамоте, причем никогда и нигде не учился в школе, а самоучкой. Может быть, поэтому писал он, по его словам, «не для глаз, а для уха», из-за огромного количества грамматических ошибок. Грамматику он называл своим «непримиримым врагом». В этом отношении он был солидарен с А. С. Пушкиным, который как-то изрек девиз двоечников всех поколений: «Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не люблю». Кстати, с А. С. Пушкиным у Скобелева были очень непростые отношения. Дело в том, что прославленный генерал-воин читал ходившие по рукам фривольные листочки, которые молва приписывала великому поэту. 17 января 1824 года он написал на Пушкина большую «телегу». В ней Скобелев называл великого поэта вертопрахом и предлагал «содрать с него несколько клочков шкуры». Но на этот раз, говоря словами самого Скобелева, он «проштыкнулся». Свой первый литературный опус Скобелев выпустил в 1833 году и назывался он «Подарок товарищам, или переписка русских солдат в 1812 году, изданная русским инвалидом Иваном Скобелевым». Затем он написал две пьесы «Крем л ев — русский солдат» и «Сцены в Москве в 1812 году». Собственно говоря, эти вещи и пьесами-то трудно назвать, так как в них мало связи между отдельными актами, мало действия. Тем не менее, несмотря на скудность вымысла, избитость и даже неуместность любовной интриги, в них встречаются очень меткие характеристики той эпохи. Эти пьесы ставились на сцене Александрийского театра и в них играл прославленный Каратыгин. Его пьесы ставились и в провинциальных театрах. Так, осенью 1851 года в Самаре был открыт постоянный театр в 262 доме купца Лебедева. В числе первых пьес шла и пьеса Скобелева «Кремлев — русский солдат». Сейчас очень трудно объяснить, чем руководствовался видный литератор Н. И. Греч, ставя Скобелева выше Бальзака. Белинский весьма сочувственно, дружественно встречал каждое новое произведение Скобелева, хотя и признавался, что творения «русского инвалида» «не подлежат критике в ученом смысле этого слова». Тем не менее такие литераторы, как А. Ф. Войков, Ф. В. Булгарин, П. А. Плетнев, С. Н. Глинка, Н. В. Кукольник, К. А. Полевой любили встречаться с ним. И. С. Тургенев познакомился с прославленным генералом-писателем и оставил о нем воспоминания: «Известный Скобелев, автор «Кремле-ва», всем тогдашним петербургским жителям памятна фигура с обрубленными пальцами, помятым, морщинистым, прямо солдатским лицом и солдатскими не совсем наивными ухватками — тертый калач, одним словом». Перед смертью, а скончался наш герой в 1849 году, Иван Никитич писал в наставлении своему сыну Дмитрию: «Советую не забывать, что ты не более, как сын Русского солдата, и что в родословной твоей, первый свинцом означенный кружок — вмещает порохом закопченную фигуру отца твоего, который потому только не носил лаптей, что босиком бежать ему было легче. Впрочем, фамилию свою можешь ты не краснея произносить во всех углах нашего обширного Отечества. И сей-то, исключительно важнейший для гражданина шаг ты, не употребив собственного труда, уже сделал, опершись на бедный полуостов грешного тела отца твоего, который пролил всю кровь за честь и славу Белого царя и положил фунтов пять костей на престол милого Отечества». Сын Дмитрий Иванович выполнил наставление отца, прослужив русскому Отечеству в войсках, достигнув генеральского чина. Про него говорили: «Ум у него не был приспособлен для дел, так сказать, государственных, а был простой, хозяйственный ум, с помощью которого он прожил всю свою жизнь с пользой для себя и не во вред людям. Был храбрый генерал, но, как бы выразиться — без особой стратегии и без чрезмерного честолюбия». Не будем строго судить, люди, видимо, правы, когда говорят, что природа отдыхает на детях великих. В большей степени, чем отец, воспринял наставление внук нашего героя — Михаил Дмитриевич Скобелев. В конце XIX — начале XX века в русской армии не было популярнее имени «белого генерала» Михаила Дмитриевича Скобелева. Его по праву ставили на третье место в плеяде русских полководцев: Суворов, Кутузов, Скобелев. Его называли «белым генералом» потому, что, обладая большой личной храбростью, он появлялся всегда под огнем противника верхом на белом коне, в белом кителе и белой фуражке. Прославился он в русско-турецкой войне 1877— 1878 годов, сыграв решающую роль в боях на Шипке. Это 263 создало ему огромную популярность в России и особенно в Болгарии, где во многих городах его именем названы улицы, площади, парки. Трудно сказать, где он популярнее. Но у русских правителей, особенно у Александра III, его не жаловали за независимость суждений и ... огромный авторитет в армии. Его славянофильские убеждения раздражали некоторых власть предержащих. Он писал: «...Наше общее святое дело для меня, как полагаю, и для вас тесно связано с возрожденьем пришибленного ныне русского самосознания... Я убедился, что основанием общественного недуга есть в значительной мере отсутствие всякого доверия к установленной власти, доверия, мыслимого лишь только тогда, когда правительство даст серьезные гарантии, что оно бесповоротно ступило на путь народной как внешней, так и внутренней политики, в чем пока и друзья и недруги имеют основание сомневаться». Утром 26 июня 1882 года Москва напоминала растревоженный улей. Толпы людей обсуждали одну трагическую новость: ночью в номере девицы легкого поведения скончался народный герой Михаил Дмитриевич Скобелев. Скончался в возрасте 39 лет, якобы от сердечной недостаточности, хотя более употребительным надо сказать: при таинственных и до сих пор невыясненных обстоятельствах. С его смертью прервалась мужская линия Скобелевых, так как «белый генерал» был холост. В 1912 году в Москве ему поставили большой конный памятник, затем Советская власть в 30-х годах его снесла, как памятник царскому генералу. Поставили на этом месте обелиск Свободы, потом и его снесли, поставив на этом месте памятник Юрию Долгорукому. Сейчас, проходя мимо Моссовета, вспомним наших героев, нашего земляка генерала Скобелева. Однажды между боями он остановился возле молоденькой медицинской сестры, перевязывавшей раненого. «Кто будешь и откуда, голубушка?» — спросил «белый генерал». «Я, Пелагея Федюшина, Ваше Превосходительство, дочь купца из Ставрополя самарского. Пришла помогать братьям-славянам!» Улыбнулся прославленный генерал и заметил: «Мой дед твой земляк, сестрица, и пока мы будем приумножать деяния наших дедов — не померкнет слава России!». Так, начав со Ставрополя, мы и закончим свой рассказ Ставрополем. 264 МАРИЯ ТУРГЕНЕВА В истории русского освободительного движения и общественной мысли 70-е годы XIX века занимают особое место. Господствующим направлением в эти годы, как и на протяжении всего разночинского этапа освободительного движения, было народничество. Свою главную задачу революционеры видели в том, чтобы поднять народ на социальную революцию. Основная движущая сила, по их разумению, была в крестьянстве. Добиваясь выполнения задуманных планов, революционная народническая молодежь стремилась уехать из столиц в провинцию, чтобы, закрепившись там, в городе, в уезде, перенести агитационную, пропагандистскую деятельность непосредственно в деревню. Одним из первых центров революционной пропаганды в России было Поволжье. В Ставропольском уезде под руководством Марии Апполосовны Тургеневой еще до массового «хождения в народ» сложился своеобразный кружок народников. В него входили Софья Львовна Перовская, Сергей Федорович Чубаров, Иван Маркович Краеноперов. Каждый из них оставил большой след в русском революционно-освободительном движении, но наше внимание на руководителе — Марии Апполосовне Тургеневой. Помещики Тургеневы в Ставропольском уезде были люди известные. Глава рода — Борис Петрович (род. в 1792 году), закончил Московский университет, в 34 года стал блестящим полковником и тем не менее был одним из ярых крепостников своего времени. Это про него известный декабрист Н. И. Тургенев писал: «...каково здесь жить, видя даже между родными таких извергов...» Младший же его сын — Юрий Борисович (род. 18 мая 1829 года) — был прямой противоположностью отцу, отличался мягким, добрым характером. По настоянию отца учился в кадетском корпусе. Но бурсацкие нравы военного училища были не для него. Еще в начале учебы «корпусные товарищи сделали ему экзамен: повалили его на пол, положили табуретки и стали молотить. Он оказался слаб для такого испытания, заболел...» Как вспоминали родственники, «...вследствие этого он всю жизнь был больным и малый ростом». Получив все-таки офицерское звание, он служил в Одессе адъютантом у своего родственника генерал-лейтенанта Александра Федоровича Багговута. И несмотря на известное покровительство, как признавался сам Юрий Борисович в письме к брату, «...военная служба не идет у меня; я все болею... хочу выйти в отставку и отправиться в агрономическую школу на год или полтора учиться хозяйству. Специальность же моя — мое назначение — наше хлебопашество». Выйдя в отставку и поселившись в Ставропольском уезде, где ему принадлежало 107 крестьян, Юрий Борисович был избран мировым судьей. Вскоре 265 нашлась ему и невеста. Дворянский род Бетевых был не столь многочислен, да и древностью своей не мог похвастаться. Агафон Лаврентьевич Бетев, отставной секунд-майор, служив в Симбирском наместничестве, имел чин статского советника, что соответствовало должности вице-губернатора, за что и получил дворянство. Его сын Апполос Агафонович, будучи генерал-майором, рано скончался, оставив двух несовершеннолетних дочерей — Прасковью и Марию. Досталось в наследство дочерям три небольших села: Матрунино, Русиновка и Репьевка. В середине 60-х годов состоялась свадьба Юрия Борисовича Тургенева с Марией Апполосовной. Молодые недолго прожили в родовом имении. Женщине образованной, прогрессивных взглядов, следящей за общественной жизнью страны, какой была Тургенева, нетрудно было уловить новые общественные веяния 60-х годов. В умах передовых людей господствовали Чернышевский, Добролюбов, Писарев. До многих доносился голос А. И. Герцена из эмиграции. Общественное мнение и пресса уделяли много внимания так называемому «женскому вопросу», под этим понималось и «равноправие полов», проблемы женского высшего образования, проблемы эмансипации, проблемы духовной свободы личности. Недаром В. Г. Белинский в одной из своих критических статей писал: «Мужчины во всех состояниях, во всех слоях русского общества играют первую роль; но мы не скажем, чтоб женщина играла у нас вторую и низшую роль, потому что она ровно никакой роли не играет». Воспитанные в условиях русского быта, получив в лучшем случае самое минимальное, по сравнению с мужчинами, образование дома, женщины в течение всей жизни оказывались в полной зависимости от мужчины. Их способности и таланты чаще всего не выходили за пределы дома и узкого круга знакомых. Считалось, что излишнее образование может уменьшить «дамские прелести», «упражнения же в науках и словесности» чревато охлаждением женщины в любви супружеской. Однако находились среди женщин и наиболее решительные. Они не хотели довольствоваться той жизнью, стремились наравне с мужчинами принимать участие в общественной жизни. Марии Апполосовне хотелось усовершенствовать свое прекрасное домашнее образование, но сделать это в условиях Ставропольского уезда было практически очень трудно. Она сумела уговорить мужа переехать в Петербург, куда стремились все прогрессивно настроенные люди. Петербург в середине 60-х годов приобрел ореол обетованной земли: здесь была лаборатория идей, здесь много говорили и писали о женском вопросе, здесь могли указать, как жить, что делать. Тургеневы уехали в Петербург к своей симбирской зна266 комой Марии Васильевне Трубниковой, вокруг которой складывался кружок передовой образованной молодежи. Ядро кружка составили М. В. Трубникова, Н. В. Стасова, A.П. Философова. Главная их цель была — борьба за права и знания для женщин. По приглашению этого кружка Мария Апполосовна и приехала в Петербург. Но подружилась больше всего Мария Апполосовна с младшей дочерью декабриста B.П. Ивашева — Верой, которая была замужем заизвестным деятелем революционного движения 60-х годов Александром Александровичем Черчесовым (1839—1908), который занимался нелегальной работой и имел хорошие связи с подпольным революционным движением. Молодые сняли квартиру на углу Спасской и Надеждинской. Мария Апполосовна страстно верила в культ знаний. Науки, в первую очередь естественные, считала она, лучшее орудие в борьбе с невежеством, предрассудками и наикратчайший путь к высвобождению личности. Для того, чтобы стать полезным членом общества, приносить ему истинную пользу, необходимо прежде всего образование. Но поскольку путь к высшему образованию в России женщинам был закрыт, она решила учиться живописи. Скорее всего, это произошло благодаря земляческим связям. Известный писатель Д. В. Григорович, уроженец Симбирской губернии, был секретарем комитета «Общества поощрения художников». Наверняка М. А. Тургенева и Григорович были знакомы, поскольку ее подруга М. В. Трубникова и Григорович были двоюродные брат и сестра. Этому «Обществу поощрения художников» принадлежала рисовальная школа. Сюда ее и зачислили. Мария Апполосовна стала заниматься живописью на женском отделении Петербургской рисовальной школы для вольноприходящих. Здесь обучались женщины независимо от социального положения бесплатно. Принимали в возрасте от 9 до 30 лет. По своей организации учебной программы, социальному составу учащихся, эта школа явно не соответствовала педагогической системе учебных заведений России. Судите сами. В стране действовала реакция, душившая все передовое в области литературы, искусства, образования, а рисовальная школа была каким-то островком в море реакции. Причем школа задумывалась для девушек простого звания, а уже среди первых 40 учениц — 24 были дочерьми чиновников первых классов и генералов, не следует забывать, что и сама Мария Апполосовна была генеральской дочкой. Эта школа находилась на Васильевском острове и занимала несколько гулких, высоких и холодных комнат в Таможенном цейхгаузе, рядом с Биржей. Так ее и называли «школа на Бирже». Когда М. А. Тургенева училась в этой школе, то на женском отделении преподавали И. Н. Крамской — всеобщий любимец учениц, академик Клодт — композицию. Лишь только на четвертый год обучения учащиеся допус267 кались к написанию портретов, да и то поясных. Юрию Борисовичу это не подходило, так как он с детства занимался рисованием и был, между прочим, не без таланта. Об этом можно судить по двум рисункам, дошедшими до нашего времени. В Центральном государственном архиве литературы и искусства мне доводилось листать один сафьяновый салонный альбом, принадлежащий некому Рачинскому из Дерпта. В этом альбоме оставили свои автографы брат поэта Баратынского, сын поэта Дельвига, есть стихотворение самого Виктора Гюго. В нем и три рисунка Юрия Борисовича Тургенева. Они выполнены на таком профессиональном уровне, что учиться основам живописи ему было совсем не нужно. Итак, Мария Апполосовна училась живописи, а Юрий Борисович занимался самообразованием и тосковал по своей деревне. Взгляды супругов на происходящие события все больше и больше расходились, и в июле 1868 года Юрий Борисович возвращается в Ставропольский уезд, в свое Тургенево, а Мария Апполосовна осталась в Петербурге. Продолжая заниматься живописью, Мария Апполосовна все больше и больше тянулась к студенческой молодежи. Особенно привлекали ее слушатели Медико-хирургической академии. Современные исследователи справедливо утверждают, что эта академия занимала в 70-е годы среди высших учебных заведений первое место по числу студентов — участников революционного движения. В январе 1859 года президент Медико-хирургической академии П. А. Наранович разрешил Тургеневой слушать лекции в академии. Сама Мария Апполосовна так рассказывает о своей радости в письме в Ставрополь: «Лучшей рекомендацией было, разумеется, то, что я держала гимназический экзамен и знаю хорошо гимназический курс математики... Якубович — профессор гистологии — предложил мне заниматься у него...» Как особо одаренной, ей разрешили посещать академию до официального решения правительства. Но решение все откладывалось и откладывалось и вышло только спустя три года. Правительство никак не могло решиться отменить университетский устав 1863 года о запрещении принимать женщин в университеты. Император Александр II, по воспоминаниям П. А. Кропоткина, боялся и ненавидел «ученых женщин»: «Когда он встречал девушку в очках и гарибальдийской шапочке, то пугался, думая, что перед ним нигилистка, которая вот-вот выпалит в него из пистолета». А в это время петербургские друзья, многие из которых составили ядро будущего революционного кружка «чайковцев», настоятельно рекомендовали ей поступить в заграничный университет. В 1870 году Мария Апполосов-на Тургенева (фамилию мужа она сохранила на всю жизнь) приехала в Швейцарию, которая была в то время центром политической эмиграции Европы. Прибыла она в Цюрих, 268 где находилось два высших учебных заведения: университет и политехникум (он давал высшее образование). Студентов из России здесь было много, достаточно сказать, что они составляли треть всех студентов университета. Когда она приехала в Швейцарию, то с родины стали доходить тревожные вести. Правительство закрыло известные Алл арчинские высшие женские курсы, готовящие фельдшериц и акушерок. В 1871 году вышел указ «Его императорского величества» о запрещении женщинам занимать должности на государственной и общественной службе. Исключение делалось только для сестер милосердия, учительниц начальных школ и низших классов женских гимназий и телеграфисток. В этой обстановке М. А. Тургенева подала заявление и была зачислена студенткой Цюрихского университета. Стала изучать педагогику. Вырвавшись из типичной провинции, какой был Ставрополь, Марию Апполосовну можно было всегда видеть среди участников жарких политических споров и дискуссий. Местом сбора эмигрантов было знаменитое кафе Грессо, где большей частью в кредит столовались многие изгнанники из России. Русская студенческая молодежь в полной мере использовала открывавшиеся для нее возможности: свободу слова, собраний, сходок. Общественная мысль била ключом: устраивались лекции, диспуты, читались рефераты, создавались кружки. Лидеры революционной эмиграции старались укрепить свое влияние на русскую молодежь, обучающуюся в Цюрихе: трудно было найти более благодатную среду для пропаганды и увеличения своих единомышленников. Существовавшие тесные связи между русскими эмигрантами позволили Тургеневой завязать знакомство практически со всеми русскими политическими противниками самодержавия. Побывавший в Цюрихе и вернувшийся на родину видный народоволец Р. С. Соловейчик рассказывал на допросе: «В Цюрихе русские знакомятся очень легко между собой, чему способствует, с одной стороны, сама почва, а с другой — те безотрадные условия, в которые всякий в отдельности там поставлен. Под почвой я разумею существование в Цюрихе всевозможных обществ среди местной интеллигенции, что вызывает учреждение подобных же обществ и между живущими там русскими студентами и студентками, а именно: касс взаимопомощи, читален, кухмистерских и кружков саморазвития». Много запрещенных в России книг, а также тех, которые невозможно было достать в Ставрополе, Тургеневой удалось прочитать в русской библиотеке (в Цюрихе), где были книги по истории, политэкономии, социологии. Литература подбиралась в революционно-социалистическом 269 духе. Здесь можно было найти «Колокол» и «Полярную звезду» Герцена и вообще всю запрещенную царской цензурой литературу, новейшие брошюры. В библиотеке часто висели объявления о лекциях и диспутах, проводились денежные сборы в помощь стачечникам, эмигрантам. Царское правительство настолько встревожилось активизацией цюрихских студенток (из 182 русских студентов в Цюрихе обучалось 104 девушки), что представило специальный доклад Александру II. В нем говорилось: «Вовлеченные в политику девушки попадают под влияние коноводов пропаганды и становятся в их рядах послушными орудиями. Иные по два, три раза в год ездят из Цюриха в Россию и обратно, привозят письма, поручения, прокламации и принимают живое участие в революционной пропаганде». Принимала участие в живой пропаганде и Мария Апполосовна. Несколько лет назад, работая в Киеве с архивами жандармского управления, нахожу сообщение, что М. А. Тургенева «...поступила в число слушательниц Цюрихского университета. Пробыв там с полгода, она, вследствие размягчения мозга, по совету докторов оставила всякие занятия и, вернувшись в Россию, проживала в 1870— 1872 годах в Ставрополе». По всем законам конспирации это было вполне легальное прикрытие для возвращения в Россию. На самом деле Мария Апполосовна вернулась в Ставрополь, чтобы не в теоретических спорах, а на деле практически сблизиться с народом, служить ему своими знаниями, изучить возможности использования крестьянства в революции. В 1906 году в Москве была издана переводная брошюра под названием «Хроника социалистического движения в России». Современные исследователи доказали, что авторами этой брошюры были жандармы, которые хотели показать Западной Европе русских революционеров как испорченных людей. Многие факты здесь подтасованы, но тем не менее многие наблюдения не лишены интереса. Жандармские авторы «Хроники» делают такие наблюдения о «цюрихских студентках»: «Стриженые волосы, цветные очки, мужские манеры стали их символами». Это описание позволяет представить их внешний облик. А вот что вспоминала ставропольская жительница Мария Степановна Иванова: «Маленький городок Ставрополь, смотревший тусклыми оконцами убогих деревянных домишек с лугового берега Волги и Жигулей, летом 1871 года был взбудоражен необычным происшествием... На его обычно пустынных песчаных улицах появилась стриженая барыня, одетая в мужские шаровары, темную кофточку поверх белой блузки, с соломенной шляпкой на голове... Это была Мария Апполосовна Тургенева». Как видим, описания цюрихских студенток и Марии Апполосовны совпадают. Для нас это очень важно, ибо пока не известно ни одного изображения Тургеневой. Есть 270 только словесное описание, принадлежащее ее племяннице: «Тетушка Мария не была красива, но была пламенная. Были у нее чудесные волосы — носила две косы, которые обвивали голову...» Непривычен для ставропольчан оказался не только внешний облик приехавшей «стриженой барыни», но и дело, которым она занялась. Мария Апполосовна открыла на свои средства сельские школы в Андреевке, Тургеневе, Борковке, а поскольку желающих учиться было много не только среди детей, то открыла и вечерние классы для взрослых крестьян. Летом 1871 года организовала на свои средства курсы по подготовке к экзамену на звание сельской учительницы. Первый год преподавала на этих курсах сама вместе с приехавшими из Петербурга супругами Костыч. На следующий 1872 год Тургенева пригласила преподавать на курсах Софью Львовну Перовскую, Ивана Марковича Красноперова и Сергея Федоровича Чубарова. Все эти преподаватели были видными народниками, активными противниками царского самодержавия. И. М. Краснопёрое стал преподавать на курсах после того, как отсидел четыре года в тюрьме за участие в «казанском заговоре». Иван Маркович признавался в письме к товарищу, что «я во сне и наяву вижу революцию». Софья Львовна Перовская, одна из первых русских революционерок, участвовала в покушении на Александра II. Вошла в русскую историю, как первая женщина, казненная в России по «политическому делу». Сергей Федорович Чубаров за организацию вооруженной борьбы против самодержавия также кончил жизнь на виселице. Так что, благодаря Марии Апполосовне, педагогический коллектив на ставропольских курсах сложился весьма примечательный. Всех их объединяли революционные идеалы. Через два-три месяца после приезда преподавателей, приглашенных М. А. Тургеневой, по селам пошли тревожные слухи. Ставропольские власти стали обеспокоенно искать источники пропаганды. Пришлось Тургеневой, Перовской, Чубарову, Красноперову спешно покинуть Ставрополь. После их отъезда в школах, основанных Тургеневой, были произведены обыски; книги, розданные преподавателями ученицам, отобрала полиция. Слушатели курсов сельских учительниц были уволены с работы под разными предлогами. Деятельность участников курсов М. А. Тургеневой подтверждает мысль, что идеи революционного народничества получали широкое распространение среди учителей. Не случайно российская охранка в секретном распоряжении всем губернаторам 27 ноября 1873 года отмечала, что «...в последнее время стали повторяться все чаще и чаще случаи, указывающие на совершенную неблагонадежность в политическом отношении некоторых учителей сельских народных школ. Лица эти, видя в деятельности сельских 271 учителей наиболее удобный путь для распространения их тлетворных идей, стремятся и иногда успевают занимать должности упомянутых учителей и таким образом получают возможность под предлогом народного образования преследовать свои противообщественные цели». Спустя пять лет, в 1877 году, фамилия М. А. Тургеневой вновь замелькала в жандармских бумагах. Это случилось в Киеве. Здесь революционный кружок «южных бунтарей» решил поднять в Чигиринском уезде крестьянское восстание. План был такой: в назначенный день конные группы революционеров с крестьянами объезжают села, зачитывают подложный царский манифест о конфискации помещичьих земель. К этому же сроку намечалось заготовить и оружие. Затем по мысли руководителей, восстание должно было распространиться на более обширную территорию. Кстати говоря, прибегая к авторитету и имени царя для побуждения крестьян к восстанию, «южные бунтари» на практике выступали против своих же собственных теорий о революционности крестьян. Этот опыт наглядно показал утопичность народнических идей, авантюризм их тактики, рассчитанный на то, чтобы, опираясь на царистские иллюзии крестьян, поднять их «на социалистическую революцию». И тем не менее «Чигиринский заговор» был единственным опытом создания среди крестьян революционной организации. Одним из руководителей этого «Чигиринского заговора» был Сергей Федорович Чубаров, а штаб-квартира восстания располагалась в квартире, снимаемой Марией Апполосовной Тургеневой. К этому времени Тургенева стала гражданской женой Чубарова и родила от него сына. Восстание закончилось неудачей. Руководителей восстания Якова Стефановича и Льва Дейча арестовали и они на допросах всячески уводили следователей от месторасположения штаб-квартиры и ее хозяйки, предоставляя возможность ей скрыться. Когда жандармы дознались о месторасположении штаб-квартиры, то она оказалась пустой. Соседи на допросах показали, что приходили какие-то три молодых человека и одна женщина. Но в данном случае лучше предоставить место полицейскому протоколу: «В печке первой комнаты найдена зола от сожженной бумаги, и в обертках некоторых книг уничтожены места, где обыкновенно помещаются надписи фамилии собственников книг». Остались не уничтоженными только пустые наборные кассы для шрифта, поломанные и целые патроны для револьвера. Жандармы бросились искать Тургеневу. Киевское жандармское управление немедленно оповестило всю полицию России, что «Тургенева (урожденная Бетева) Мария Апполосовна подлежит привлечению к дознанию о государственном преступлении», и предложило всем при ее задержании немедленно препроводить в Киев. Но задержать 272 Тургеневу не удалось, ее вместе с маленьким сыном переправили через границу. Она обосновалась в Швейцарии, хорошо знакомом ей Цюрихе, а Чубаров остался на нелегальном положении в России и только через год был арестован и повешен. Пока нам мало известно о жизни Тургеневой в Швейцарии. Строгая конспирация окутывает всю ее деятельность, но даже дошедшие отрывочные сведения говорят о том, что через нее осуществлялась связь с Россией. Учитывая исключительную честность и скромность, ей доверяли хранить денежные средства революционеров. Можно привести только один пример. В дождливую осеннюю ночь с 11 на 12 октября 1878 года по анонимному доносу на петербургской квартире Александры Николаевны Малиновской, где проживала и Маша Коленкина (эти революционерки были подругами и соратницами Марии Апполосовны), был произведен обыск. Главной уликой могли стать письма Веры Ивановны Засулич, которая недавно стреляла в генерала Трепова. Чтобы дать возможность Малиновской уничтожить письма Засулич, Mania Коленкина два раза стреляла в производившего обыск жандармского подполковника Кононова и пристава Любимова, но безуспешно. Остальные жандармы набросились на Коленкину и, по свидетельству самих жандармов, вырывали эти письма у нее из рук и изо рта. 16 клочков писем Засулич жандармы сумели отобрать. Почти в каждом письме В. И. Засулич встречалась фамилия Тургеневой. Через 13 лет российская полиция вновь внесла М. А. Тургеневу в список «важнейших государственных преступников», но уже по другому делу. В марте 1889 года в Москве был арестован студент Александр Гуковский. При обыске у него на квартире было обнаружено большое количество гектографических и печатных революционных изданий и обширная переписка с цюрихскими революционными группами. И хотя на допросах он категорически отказался назвать лиц, от которых получил нелегальную литературу и авторов найденных у него писем, жандармы установили в этой переписке фамилию Тургеневой и объявили ее всероссийский розыск. Через месяц знакомая фамилия вновь появилась в жандармских документах в связи с арестом Р. Соловейчика, который показал на допросах: «В Цюрихе я имел случай познакомиться почти со всеми русскими эмигрантами; я здесь познакомился с Верой Засулич и Тургеневой,, имени которой не знаю, но которая пожилая женщина и считается давней эмигранткой». Получив такие улики против Тургеневой, жандармы вновь, уже в который раз, отдали приказ о ее аресте в случае появления в России, но Мария Апполосовна больше в Россию не приезжала. Но и живя за границей, Мария Апполосовна не прекращает революционной деятельности. 273 Среди ее ближайших друзей была Вера Ивановна Засулич — член группы «Освобождение труда», С. М. СтепнякКравчинский — автор книги «Подпольная Россия», Д. А. Клеменц, Я. Стефанович, Л. М. Дейч и другие деятели революционного движения России. Материально М. А. Тургенева в Швейцарии жила тяжело. Это видно из воспоминаний участницы одного из первых марксистских кружков Д. Благоева Ц. С. ГурвичМартиновской. Она ездила в Швейцарию, по ее словам, «для более основательного изучения марксизма». Здесь она встречалась с Г. В. Плехановым, В. И. Засулич. «Но наиболее приятные воспоминания оставили во мне наши с ней (Засулич) совместные прогулки за город... Она передавала много эпизодов из своей жизни, а также других товарищей во время хождения в народ, и как живые вставали перед моими глазами образы этих апостолов социализма, давно минувшего «героического периода» русской революции. Однажды во время такой прогулки она (В. И. Засулич) предложила мне зайти к старому эмигранту Элпидину, в другой раз — к одной из первых народниц, к Марии Апполосовне Тургеневой, жившей в очень бедной обстановке со своим 13-летним сыном». Она немного подрабатывала переводами, но не столь часто это удавалось, да и не хватало умения. В частности, она перевела на западноевропейские языки брошюры о Перовской и Желябове, но издатель нашел их «чересчур русскими». Зарабатывала она на жизнь, работая в русской «кухмистерской». В письме к Ф. Степняк-Кравчинской Мария Аппо-лосовна пишет: «Сначала было непривычно и странно видеть себя в роли кельнерши, бегающей с блюдами или грудами грязных тарелок, а теперь привыкла...» В другом письме к С. М. Степняк-Кравчинскому, отправленном менее чем за два месяца до своей смерти, Мария Апполосов-на сообщает: «Живем по-прежнему, считая сантимы, Саша (сын) учится и осенью поступает в политехникум. Увлекается математикой и, по отзывам товарищей, по этому предмету первый ученик...» Внешне она также мало походила на богатую ставропольскую барыню, генеральскую дочь. Строгое аккуратное платье придавало ей какой-то аскетический, монашеский облик. Только веровала она не в Бога, а в революцию. Умерла Мария Апполосовна в Цюрихе 12 мая 1892 года. А ставропольский помещик, мировой судья Юрий Борисович Тургенев жил одиноко, неспешно занимался общественной земской деятельностью, много читал и втайне надеялся... на возвращение Марии Апполосовны. Однажды из-за границы он получил от нее письмо, в котором она просит его дать развод в связи с рождением сына. Юрий Борисович не стал этого делать и дал рожденному мальчику свою фамилию. Во время работы над этой темой в одном из московских архивов мне удалось найти неопубликованные воспоминания племянницы Юрия Борисовича, которая 274 писала: «...Юрий Борисович до самой смерти продолжал любить Марию Апполосовну». Когда умирал Юрий Борисович, то завещал свой большой барский дом сыну Марии Апполосовны... Непредсказуемо порой складываются человеческие судьбы. 275 ПОЧЕТНЫЙ ГРАЖДАНИН СТАВРОПОЛЯ На ставропольской земле дворяне Наумовы были широко известны и своим богатством и влиянием. На протяжении не одного столетия представители этого рода, сменяя друг друга, стояли у руля руководства жизнью Ставрополя. В этом никакой другой род не мог соперничать с ними. Род Наумовых был старинный, вел свою родословную от Наума, сына Павлина, вступившего на русскую службу в XIV веке к Симеону Гордому. Один из предков Наумовых числился в списках избирателей на русское царство Михаила Федоровича Романова в 1613 году. Дед нашего героя Михаил Михайлович Наумов (род. в 1800 г.) был кадровым военным, служил офицером в одном из привилегированных полков русской армии в лейбгвардии Конном полку. Полк вел свою историю от сформированного еще Петром I в 1721 году Кроншлотского драгунского полка, переименованного на следующий год в Лейб-Регимент. В 1730 году императрица Анна Иоановна повелела «бывший Лейб-Регимент назвать Конная Гвардия...» В 1801 году полк был назван Лейб-гвардии Конным. Служба в этом привилегированном полку была своеобразным аттестатом качества гвардейского офицера. Офицеры в полку были аристократических и старинных дворянских фамилий, как правило, служивших в нем одно поколение. Михаил Михайлович вышел в отставку в звании полковника и приехал в Ставропольский уезд в с. Головкино. Женился на Варваре Алексеевне Пановой — из старинной дворянской семьи. Свое имение, а оно было большим — больше 20 тысяч десятин хорошей земли, разделил жеребьевкой между тремя своими сыновьями: Михаилом, Алексеем и Николаем. Головкино досталось младшему Николаю. Николай Михайлович (род. 3 апреля 1835 г.) в отличие от своего отца конногвардейца-великана был среднего роста, из-за близорукости постоянно носил очки. Гимназию закончил в Москве, а учиться поступил поближе к дому — в Казанский университет. Быть бы ему профессиональным военным, если бы не слабое зрение. Он уже закончил первый курс университета, когда вспыхнула Крымская война 1854 года. Патриотически настроенный юноша рвался на фронт. Родители категорически запретили ему, но он все же ушел служить в армию вольноопределяющим. Современному читателю это мало что говорит. Лица, закончившие гимназию, имели право поступить добровольцами в армию сроком на один год. Затем они обязаны были сдать экзамен на офицера запаса. Содержались они за свой счет. От обычных рядовых они отличались только тем, что вокруг погона у них был нашит трехцветный (черно-желто-белый) шнур. Службу проходил в Саксен-Веймарском гусарском полку, в котором служил офицером его брат Алексей Михай276 лович. Младший «волнопер» отличился в боях и за храбрость получил досрочно офицерский чин и был назначен адъютантом к известному генералу П. П. Липранди. После окончания Крымской кампании Николай Михайлович вышел в отставку и до конца жизни с гордостью именовался «поручик в отставке». После выхода в отставку поселился в Москве, встречался с Н. В. Гоголем. Брал уроки музыки у профессора Шмидта, кстати, по его совету он приобрел прекрасную виолончель работы прославленного Страдивари, потом продал ее. Затем приобрел инструмент другого прославленного мастера Вильома. В 1867 году Николай Михайлович женился на своей троюродной сестре Прасковье Николаевне Ухтомской, дочери князя Николая Васильевича Ухтомского, прямого потомка Рюриковичей. У них родилось трое сыновей: Александр, Дмитрий, Николай. Вот в такой семье в ночь с 20 на 21 сентября 1868 года и родился герой нашего повествования Александр Николаевич Наумов. Зимой семья жила в Симбирске, а летом в родовом имении в селе Головкино, где у прадеда стоял барский дом со 120-ю комнатами. Правда, после пожара он был несколько перестроен и стал выглядеть поскромнее. Учился Саша в Симбирской гимназии в одном классе с Володей Ульяновым все шесть лет. Об этом можно узнать из поздних воспоминаний самого Александра Николаевича. Его заметки об этом периоде крайне интересны, так они в советской печати ранее не публиковались по идеологическим соображениям. «Центральной фигурой во всей товарищеской среде одноклассников, несомненно, был Владимир Ульянов, с которым мы учились бок о бок, сидя рядом за партой в продолжении шести лет, и в 1887 году окончили вместе курс. В течение всего периода совместного нашего учения мы шли с Ульяновым в первой паре: он — первым учеником, я — вторым, а при получении аттестата зрелости он был награжден золотой, я же — серебряной медалью. Маленького роста, довольно крепкого телосложения, с немного приподнятыми плечами и большой, слегка сдавленной с боков головой, Владимир Ульянов имел неправильные, я бы сказал, некрасивые черты лица: маленькие уши, заметно выдающиеся скулы, короткий, широкий, немного приплюснутый нос и вдобавок — большой рот с желтыми, редко расставленными зубами. Совершенно безбровый, покрытый сплошь веснушками, Ульянов был светлый блондин с зачесанными назад длинными, мягкими, немного вьющимися волосами. Но все указанные выше неправильности невольно скрашивались его высоким лбом, под которым горели два карих уголька. При беседе с ним вся невзрачная его внешность как бы стушевывалась при виде его небольших, но удивительных глаз, сверкающих недюжинным умом и 277 энергией. Ульянов в гимназическом быту довольно резко отличался от всех нас — его товарищей. Начать с того, что он ни в младших, ни тем более старших классах никогда не принимал участия в общих детских и юношеских забавах и шалостях, держась постоянно в стороне от всего этого и будучи беспрерывно занят или учением, или какой-нибудь письменной работой. Гуляя, даже во время перемен, Ульянов никогда не покидал книжки и, будучи близорук, ходил обычно вдоль окон, весь углубившись в свое чтение. Единственное, что он признавал и любил как развлечение — это игру в шахматы, в которой обычно оставался победителем даже при одновременной борьбе с несколькими противниками. Способности он имел исключительные: обладая огромной памятью, отличался ненасытной научной любознательностью и необычной работоспособностью. Повторяю, я все шесть лет прожил с ним в гимназии бок о бок и не знаю случая, когда Володя Ульянов не смог бы найти точного и исчерпывающего ответа на какой-либо вопрос по любому предмету. Воистину, это была ходячая энциклопедия, полезно-справочная для его товарищей и служившая всеобщей гордостью для его учителей. Как только Ульянов появлялся в классе, тотчас же его окружали товарищи, прося то перевести, то решить задачку. Ульянов охотно помогал всем, но, насколько мне казалось тогда, он все же недолюбливал таких господ, норовивших жить и учиться за счет чужого труда и ума. По характеру своему Ульянов был ровного и скорее всего веселого нраву, но до чрезвычайности скрытен и в товарищеских отношениях холоден: он ни с кем не дружил, со всеми был на «Вы». Я не помню, чтобы когда-нибудь он хоть немного позволял себе со мной быть интимно откровенным. В общем, в классе он пользовался среди всех его товарищей большим уважением и деловым авторитетом, но вместе с тем нельзя сказать, чтобы его любили, скорее — его ценили. Помимо этого, в классе ощущалось его умственное и трудовое превосходство над всеми нами, хотя надо отдать ему справедливость — сам Ульянов никогда его не высказывал и не подчеркивал». После окончания гимназии двое из класса Саша Наумов и Володя Ульянов поступали на юридический факультет: Ульянов — в Казанский, а Наумов — в Московский университеты. Во время учебы в Московском университете Александр Николаевич по семейной традиции занимался музыкой. Он неплохо играл на скрипке, кстати, инструмент у него был работы Гварнери, к сожалению, эта скрипка пропала в революционные дни 1917 года. Часто дома он музицировал на двух роялях, марки Стенвей и Блютнера. Будучи в Москве, Александр Николаевич брал и уроки пения. После окончания Московского университета в 1892 году 278 Александр Николаевич с год пробыл в Москве, намереваясь занять должность в судебном ведомстве, но тут пришло приглашение от Предводителя дворянства Ставропольского уезда Бориса Михайловича Тургенева занять должность земского начальника. В Ставропольском уезде эта должность освобождалась в связи с уходом князя Юрия Сергеевича Хованского управляющим отделением Крестьянского банка. Зная особую страсть Александра Николаевича к охоте, Тургенев расписывал красоту ставропольских мест, богатый животный мир, традиции местных охотников. Эта должность была введена указом императора Александра III 12 июля 1890 года вместо мировых судей. Должность земского начальника мог занять только местный потомственный дворянин не моложе 25 лет с высшим образованием, имевший имущества не менее чем на 7 тысяч рублей. Впрочем, можно было и со средним образованием претендовать на эту должность, но тогда имущественный ценз повышался до 15 тысяч. Имущественный ценз вводился в расчете на то, что состоятельные люди будут меньше брать взятки, а взяточничество было широко распространено. Почти любой уездный начальник брал и вино, и деньги, и продукты. Был у нас в Ставрополе в конце прошлого века бывший полковой, а тогда уездный врач Дюнтер (статский советник), с большим брюшком, сутуловатый старичок. Отличался он беззастенчивым взяточничеством. Каждый раз, возвращаясь из поездки по селам на старенькой коляске, он представлял собой живописную картину. На козлах рядом с кучером сидел мальчишка, удерживая в руках большую клетку с курами, гусями. Рядом с Дюнтером в коляске хрюкали поросята, из-под его плаща выглядывали телята. Таким возвращался из поездки врач от своих пациентов в селах. Должность земского начальника заключала в себе самый обширный круг обязанностей. Здесь и вопросы развития народного образования, забота о сиротах и престарелых, защита личных и общественных интересов или, как тогда говорили, «забота о материальном благосостоянии и нравственном преуспевании» — все это требовало от земского начальника отеческой заботы, мудрого решения или разумного совета со стороны грамотного человека. Права у них были большие. Так, они могли своей властью разрешать жалобы на крестьянских должностных лиц, приостанавливать приговоры сельских и волостных сходов. Осуществляли полицейские функции. К ним переходили права мировых судей. Им были подведомственны иски на сумму до 500 рублей. Разбирали они почти все конфликты между помещиками и крестьянами. Если раньше приговоры волостных судов были окончательны, то теперь земский начальник мог их пересмотреть. Он мог без разбирательства отправить под арест до 3-х суток провинившегося, 279 оштрафовать его на 6 рублей, мог и присудить телесные наказания. Земскому начальнику во все приходилось вникать. Однажды к нему пришли родители одной молодой супружеской пары с жалобой на пьяницу-мужа; совсем он замучил молодую жену. Александр Николаевич посоветовал забрать на время к родителям обратно дочь-молодуху. Присутствующий здесь же при разговоре отец пьяницы вымолвил: «И то правильно: пусть вздохнет бабенка, а я тем временем с сыном по-свойски покалякаю — небось, живо исправится, тогда за женой вновь пошлем!» К молодому справедливому земскому начальнику потянулись люди с жалобами на самовольные порубки леса, пастьбу скота на чужих территориях, короче, со всеми своими обидами. За три года его деятельности на участке было сооружено 5 совершенно новых каменных церквей и два деревянных храма. Все школы были капитально отремонтированы, вновь было открыто 10 церковно-приходских школ и 2 школы грамотности. Именно он устроил библиотеку-читальню в Новом Буяне. Завоевав определенный авторитет среди местного населения, Александр Николаевич в 1894 году был избран гласным, так тогда называли депутатов Ставропольского уездного и Самарского губернского земского собрания. В эти годы он много делал по оказанию помощи населению по случаю разразившегося знаменитого самарского голода 1892 года. Земским начальником в Ставрополе А. Н. Наумов работал до 1897 года, а потом был избран Почетным мировым судьей. На территории, подведомственной молодому земскому начальнику, в Новом Буяне было богатое барское имение Ушковых. У главы этого дома Константина Капитоновича Ушкова было четыре сына и две дочери. На красавице Анне в 1898 году и женился Александр Николаевич, получив по ставропольским меркам очень приличное приданое, недаром ставропольские кумушки называли Анну Константиновну миллионершей. А. Н. Наумов сумел поставить хозяйство Ушковых на более высокий уровень рентабельности. Лето молодые супруги проводили в летнем дворце Ушковых, ныне печально известном Форосе. В 1902 году он был избран на высший пост в Ставрополе — Предводителем ставропольского дворянства, а через три года Предводителем губернского дворянства в Самаре. Это было официальным признанием того, что А. Н. Наумов становился вторым после губернатора лицом в Самарской губернии. Особое значение этой должности состояло в том, что губернский Предводитель мог от имени дворянства губернии или от себя лично сноситься со всеми властями в государстве, вплоть до императора. В его обязанности входило то, что «наблюдая за ходом дел, нуждами и состоянием края, доводить до высочайшего сведения всякую полезную мысль, всякое предложение о мерах для 280 искоренения злоупотреблений или устранения замеченных в местном управлении неудобств», т. е. он выступал как контрольная над местной администрацией инстанция. Должность эта была приравнена к губернаторской. Надо заметить, что ставро-польчане были очень горды, что их представитель стал занимать столь ответственный пост. В этой должности его застали смутные времена революции 1905 года. Ему удалось объединить представителей различных сословий в местную «Партию порядка на основе Манифеста 17 октября» — на почве признания необходимости введения народного представительства без колебания русских национальных основ. Тогда же возник по его инициативе и печатный орган его партии «Голос Самары». В 1906 году Александр Николаевич был удостоен придворного звания — камергер его императорского двора, а через два года был пожалован званием егермейстера императорского двора (начальник императорской охоты). Эти придворные звания предоставляли ему право представляться их Величествам. Также лица, имевшие эти звания, автоматически включались в списки приглашенных на балы, даваемые императорским двором. В 1908 году А. Н. Наумов был избран членом Государственного Совета от самарского земства и в этом же году был избран Почетным гражданином города Ставрополя. В представлении городской Думы от 23 мая по этому поводу говорилось: «Городское управление не может обойтись без признательности бывшему уездному, а ныне Губернскому предводителю дворянства Александру Николаевичу Наумову за его сочувственное и благотворительное отношение к ставропольским учебным заведениям. Александр Николаевич, занимая должность Уездного предводителя дворянства с июня 1902 года по июнь 1905 года и находясь ныне в должности Губернского предводителя, состоял по избранию в различных должностях при учебных заведениях Ставрополя, а именно: с 12 июля 1902 года беспрерывно по настоящее время членом Попечительского совета и с сентября 1904 года также беспрерывно по настоящее время Попечителем городского трехклассного училища. За все означенное время Александр Николаевич продолжает весьма сочувственно относиться к делу просвещения, горячо принимает к сердцу развитие школьного дела и заботливо относится к нуждам учебных заведений, помогая в содержании их материальными средствами, так, например: оказывает ежегодное пособие на содержание городского училища в размере 250 рублей, значительную помощь оказывает неимущим учащимся, посредством взноса из личных средств на право учения и многих всецело содержит за свой счет». Александру Николаевичу полностью принадлежит открытие и развитие в городе ремесленного училища. По его настоянию городская Дума возбудила по этому вопросу хо281 датайство перед правительством. Но как говорится, «к каждой бумажке нужно приделать ноги». А. Н. Наумов не один раз ездил в Петербург и наконец 11 октября 1903 года Министерство народного просвещения известило, что выделяет на строительство ремесленного училища в Ставрополе 17.622 рубля, а недостающие 7.875 рублей — пусть город сам ищет. Городская Дума решила перестроить под нужды ремесленного училища каменное здание бывшего винного склада. Недостающие деньги были взяты под заем (беспроцентно) у частного лица. И ремесленное училище в Ставрополе было торжественно открыто 1 июня 1905 года. Вообще-то оно было построено раньше, но по нормам строительного Устава, построенное каменное здание должно было быть пустым в течение года, чтобы оно просохло и было пригодным для размещения людей. Сам Наумов признавался спустя много лет: «Была одна область в моей уездной служебной деятельности, которой я особенно интересовался, — это работа в Училищном Совете, председателем которого я состоял как Предводитель дворянства. Наиболее активную роль в означенном Совете играл инспектор народных училищ, от него многое зависело в общей постановке училищного дела в уезде — главным образом, подбор надлежавшего учительского персонала. Между тем, ни в самой инспекции, ни тем более на низших ступенях педагогического состава в большинстве случаев, не было подходящих людей, понимающих сущность народного просвещения, т. е. насаждения среди темных крестьянских масс не одной только грамоты, но хотя бы самых элементарных основ государственно-гражданского воспитания на национально-патриотических началах». Участвуя в школьных экзаменационных комиссиях, Наумов был поражен низким уровнем знаний у учащихся по отечественной истории. Изучение отечественной истории Александр Николаевич называл основой национального воспитания. Но уездный инспектор школьных заведений Гравицкий, честный и порядочный человек, был откровенным формалистом, ни за что не соглашавшимся вносить изменения в утвержденные министерством программы. Под свою ответственность Наумов разработал собственную программу и со старшими школьниками одной из школ за два месяца прочитал им свой элементарный курс отечествоведения. Будучи земским начальником, Александр Николаевич завоевал большой авторитет своей борьбой с пьянством и алкоголизмом в Ставрополе. В конце прошлого века развивающееся пьянство поставило эту проблему в центр общественного внимания. Народ спивался, в этих условиях крестьянство пошло на беспрецедентные меры. По решению сельских сходов в селах Федоровка, Зеленовка, Кунеевка, Красный Яр, Сосновка, Дворяновка, Бирля, Еремкино, Березовка и некоторых других была запрещена продажа 282 спиртного в этих селах. С 1 января 1895 года в России была введена государственная винная монополия на продажу и производство водки и вина. Объясняя введение такой меры, правительство говорило: «для разрешения одной из самых трудных и важных задач по улучшению народного быта — для ограждения народной нравственности и народного здоровья от растлевающих влияний нынешнего питейного заведения, которое вместе с тем причиняет народу и неисчислимый материальный вред, подтачивая в самом корне его благосостояние». Вместе с введением винной монополии был утвержден «Устав попечительств о народной трезвости». Перед ставропольским уездным Комитетом попечительства о народной трезвости была поставлена задача за правильностью производства алкогольных напитков, питейной торговли, также и распространение среди населения здоровых понятий о вреде злоупотребления крепкими напитками, забота об облегчении страдающих запоями, устройство народных чтений, издание соответствующих брошюр, открытие народных чайных, где население могло бы иметь развлечение и здоровый отдых в свободное время. Возглавлял ставропольский Комитет попечительств о народной трезвости Александр Николаевич Наумов. Основной формой работы этого Комитета было проведение народных чтений с показом туманных картинок с помощью «волшебного фонаря» (простейший фильмоскоп). В 1902 году было проведено 74 чтения, на которых присутствовало 11.350 человек. Это делалось для того, чтобы отучить население проводить свободное время в кабаках. Ставропольская уездная Управа в своем годовом отчете отмечала, что «народные чтения, если и не принесут населению прямой просветительской пользы, то, по крайней мере, отвлекут его в нерабочее время от праздности и разгула». Нередко сам Александр Николаевич комментировал изображения «волшебного фонаря». Народу приходило на такие чтения много. А. Н. Наумов вспоминал: «В зимнее время, при демонстрации мной картин, помещение чайной представляло собой сплошное море голов, бабьих платков, полушубков, от которых шло такое густое испарение, что потухал огонь в лампе, изображение на экране блекло, и в конце концов, совершенно исчезало». Наумов был инициатором внедрения культурного земледелия в уезде. По его настоянию в уезде были устроены 3 прокатных пункта сельхозинвентаря: в Ставрополе, Мелекессе и Ст. Майне. Много сил он потратил, призывая крестьян переходить к совершенному многополью, травокошению, унавоживанию, пропашной обработке и т. д. Кстати, когда он уезжал из Ставрополя к новому месту службы, то местные власти в знак признания его заслуг просили вывесить портрет А. Н. Наумова во всех волостных 283 правлениях, но губернатор не разрешил. 10 ноября 1915 года А. Н. Наумов был назначен Николаем II министром земледелия. Ставропольские дворяне в память его заслуг преподнесли ему по этому случаю прекрасной работы складень. Земляки таким образом благословили его на трудную и ответственную работу святыней, особо им почитаемой. Центральное место в складне занимало изображение «Божьей Матери Нечаянной радости» при боковых иконках с ликами святых Александра Невского и Анны Пророчицы. На посту министра земледелия России Александр Николаевич находился недолго. Придворная атмосфера царского двора, надвигающаяся революция, влияние разных Распутиных — все переплелось в один клубок. Недаром этот период историки называют «министерской чехардой». 21 июля 1916 года А. Н. Наумова освободили от должности министра. На его увольнение, несомненно, повлияло то, что председателем Совета Министров России был назначен Б. Штюрмер. До этого, еще будучи в Самаре, к Наумову заявился сын Штюрмера, проигравшийся вдрызг в карты, он попросил несколько тысяч рублей у Наумова в долг, тот отказал. Отказал Наумов и в записке Распутина, в которой «старец» просил назначить на какой-то пост в министерстве незнакомого юношу. Для других увольнений подобные случаи имели место. Вскоре революционные вихри 1917 года закружили над Россией, и Наумов вместе с семьей оказался в эмиграции. Все «прелести» эмигрантского скитания при шлось испытать. Но все устроилось. Дочери вышли замуж: Анна — способная художница — вышла замуж за герцога С. Г. Лейхтенбергского, Ольга — за известного дирижера С. А. Кусевицкого. Сын Александр женился на графине Синьял и работал в кофейной лавке в Бразилии. Младший сын Николай учился на архитектора. Жил Александр Николаевич во Франции и умер в Ницце 3 августа 1950 года на 82-м году жизни. Жена его Анна Константиновна пережила его на 12 лет. 284 ОРЛОВЫ Их было пятеро братьев Орловых: Иван, Григорий, Федор, Алексей и Владимир и все они оставили заметный, хотя и неоднозначный след в русской истории. Дети небогатого дворянина, молодые, ищущие славы и отличия, они служили в гвардейских полках. Столичные офицеры гвардии любили Орловых. Жизнь офицерская в столице была почти немыслима без денег. А они у них завелись после смерти отца, оставившего им небольшое, но все-таки наследство. Вот это наследство братья и «спускали» по трактирам и кабакам, картежные «баталии» продолжались всю ночь. После встреч с братьями оставалось немало разбитых женских сердец. Их пьяные «стычки» широко обсуждались в высшем свете, особенно со Швандичем. Бедный гвардейский офицер Василий Игнатьевич Швандич вошел в русскую историю как человек исключительной силы. Невысокого роста с необычайно широкими плечами, он был сутуловатый, похожий по словам современников на медведя, частенько бивал по отдельности братьев Орловых, но с двоими Орловыми сладить не мог. Тогда доставалось ему. Тем не менее побитые не обижались друг на друга, для них это была молодецкая потеха, разогнать застоявшуюся кровь. Люди они были отчаянной храбрости. Военная карьера их началась в Семилетней войне, здесь они отличились, здесь были замечены. Григорий в битве при Цорндорфе был трижды ранен, но не ушел с поля боя. Орловы были любимцами солдат. Братья показали свою воинскую доблесть во множестве кампаний, которые Россия тогда весьма активно вела. Прославленный русский генерал-гусар Яков Петрович Кульнев немного позднее говорил: «Люблю Россию! Хороша она, матушка, еще и тем, что у нас в каком-нибудь углу да обязательно дерутся...». Но подлинная слава и награды к ним пришли после участия в возведении Екатерины II на престол. Напомним, что в 1762 году Екатерина II отняла трон у своего мужа с помощью братьев Орловых, с их же помощью свергнутого императора и лишили жизни. Спустя несколько лет сама Екатерина II в письме им признавалась: «Я никогда не позабуду, сколько я всему роду вашему обязана...» Надо признать, что новая императрица действительно по-царски расплачивалась с Орловыми за оказанную услугу. Они в качестве подарков получали новые казенные земли, тысячи крепостных, звания, награды, дворцы, драгоценности. На них упал золотой дождь. Они брали все, ни от чего не отказывались. Они были произведены в графское достоинство. Все, кроме старшего Ивана, стали генералами, получили большие должности. Григорию, который стал генерал-адъютантом, генералфельдцейхмейстером (начальником инженерных войск), 285 генерал-аншефом этого казалось мало. Он жаждал... любви императрицы и вскоре добился своего, став первым фаворитом Екатерины II, в обществе носились слухи о их скорой свадьбе. Это было близко к правде. Екатерина II вспоминала: «...Орлов всюду следовал за мной и делал тысячу безумств; его страсть ко мне была публичной». Да и трудно было не ответить на любовь этого великана с головой херувима. Став фаворитом, Орлов стал активно влиять на государственные дела, но, по свидетельству многих современников, как государственный деятель Орлов сильно уступал Орлову-человеку. Да в этом и не было ничего удивительного, ведь он был необразован, но тем не менее в первые годы он был добрым советчиком императрицы. Сейчас с высоты исторического расстояния можно заметить и его чуткое восприятие нового, прогрессивного, но это происходило скорее всего из-за чуткого сердца, чем разума политика. Как только заговорили при императорском дворе об улучшении быта крестьян, Григорий Григорьевич встал во главе этого дела. Вместе с другими он организовал Вольное экономическое общество, принял на себя первоначальные расходы по его финансированию. В письме к императрице учредители просили, чтобы Общество, в котором они «вознамерились общим трудом стараться об исправлении земледелия и домостроительства», было «под единственным только покровительством» императрицы, и чтобы оно «управлялось в трудах своих собственными силами между собой обязательствами и установлениями, почему и называлось бы во всех случаях Вольным экономическим», т. е. «независя ни от какого правительства». Ответное письмо Екатерины II датировано 31 октября 1765 года, с какого числа и считается начало существования Общества. Императрица писала: «Намерение Ваше, предпринятое к исправлению земледелия и домостроительства, весьма нам приятно, а труды, от него происходящие, будут прямым доказательством вашего истинного усердия и любви к своему Отечеству. План и устав ваш, которым вы друг другу обязались, мы похваляем и в согласии того всемилостивейше опробуем, чтобы вы себя именовали Вольным Экономическим Обществом». Далее императрица предоставляла право употреблять императорский герб и дала девиз Обществу: «Пчелы, в улей мед приносящие, с надписью: полезное». Нелишне будет напомнить, что эта общественная организация дожила до наших дней. Григорий Григорьевич устраивает конкурс на премию: «Полезно ли даровать собственность крестьянам?» Но и спустя столетия в России до сих пор не решат этот вопрос. Григорий отличался любовью к физике и естественным наукам, покровительствовал М. В. Ломоносову и Д. И. Фонвизину. 286 В 1771 году Москву поразила страшная эпидемия чумы, и по поручению Екатерины II Григорий возглавил работу по ее ликвидации. Из 13 тысяч московских домов в 6 тысячах были больные, а в 3 тысячах домов все вымерли. Екатерина II в письме к Гримму писала, что, по ее сведениям, в Москве от чумы умерло не менее 100 тысяч человек. В городе была паника. Григорий Григорьевич энергично навел порядок. Особое внимание он обратил на санитарное состояние города и прежде всего запретил хоронить умерших внутри города, около церквей. Число жертв было велико. Со стороны императрицы благодарность последовала незамедлительно. В его честь была выбита золотая медаль с надписью: «Орловым от беды избавлена Москва». Но это были последние почести. Более молодые и ловкие царедворцы вытесняют Орлова от императорского двора. И с 1774 года Потемкин окончательно его удалил, заняв его место возле императрицы. Во многом здесь был виноват и сам Григорий Григорьевич. Очутившись при дворе, он не захотел изменять своим привычкам к дружеским пирушкам со скандалами, с возможностью поволочиться за первой попавшейся юбкой. Он изменял Екатерине, как хотел и когда хотел. И ее терпение лопнуло. Он был отправлен с дипломатическим поручением, что является классическим примером правителей России. Обратно его уже во дворец не пустили. Обидевшись и переживая, он с горя женился на своей двоюродной сестре Екатерине Николаевне Зиновьевой, которую вскоре страстно полюбил, как будто знал, что любит в последний раз. Насчет этого, незаконного с точки зрения церкви брака, ходило в обществе немало досужих домыслов. В частности, говорили о том, что якобы Григорий Григорьевич добился этой любви силой. Конец этим слухам положила сама императрица, присвоив молодой княгине Орловой придворный чин статс-дамы и наградив ее орденом святой Екатерины, единственным женским орденом в России. Молодые уехали за границу, и Григорий возвращается домой лишь за несколько месяцев до своей кончины. Приехал он в Россию тяжело больным, любимая жена умерла от чахотки в юном возрасте и Григорий Григорьевич от этого тронулся головой. Узнав о смерти своего фаворита, Екатерина II отметила: «Потеря князя Орлова так поразила меня, что я слегла в постель с сильнейшей лихорадкой и бредом: мне должны были пускать кровь...» Брат Григория Алексей Григорьевич больше отличился в русской истории как военный деятель. Он был похож на своего брата своим исполинским ростом, огромной физической силой и решительностью. Среди гвардейцев его называли Алехан и не было, пожалуй, потасовки, в которой он бы не принимал участия. Этот богатырь с лицом, обезображенным страшным сабельным ударом в пьяной драке, наводил на некоторых сентиментальных дамочек 287 высшего света некий ужас. Да и сама Екатерина II признавалась, что побаивалась его. В возведении на престол Алексей сыграл едва ли не главную роль. В 1774 году, будучи главнокомандующим русским флотом, выиграл сражение при Чесме, что принесло огромную славу России и титул графа Чесменского Алексею Григорьевичу. По окончании военных действий он выполнил весьма деликатное поручение Екатерины II, обманным путем захватив в Италии самозванку «княжну Тараканову», предъявлявшую претензии на российский трон, и доставил ее в Петербург. В этом же году в зените славы вышел в отставку и стал жить в Москве, но для России он еще послужит. Его имя связано с появлением голубиной почты в стране, он вывел новую породу орловских рысаков, он ввел в обиход русской знати цыганское пение, которое звонко отозвалось в русской литературе. Незаурядный был человек. Семейной жизни он почти не знал. Жена его Лопухина была совсем другой породы — все время проводила в молитвах перед иконами, и дочка Анна такая же уродилась. По религиозным убеждениям замуж не стала выходить и считала разделение людей на богатых и бедных, на господ и крепостных противоречащим христианским заповедям. Когда Алексей Григорьевич скончался, дочке досталось огромное наследство: 5 млн. рублей и 30 тысяч крепостных крестьян. Все это она раздала монастырям и церквам. Под стать своим братьям был и Федор — участник Семилетней войны. В русско-турецкую войну отличился при взятии крепости Корона, под Чесмой, при острове Гидра обратил в бегство 18 турецких кораблей. И хотя за свои заслуги он и получил звание генерал-аншефа, как и его брат Алексей, но всегда оставался в тени последнего как в армии, так и в государственных делах. И тем не менее был достойным представителем фамилии Орловых. Меньше всего стремился к военной и государственной карьере старший из братьев — Иван. Он был единственным из братьев, не ставшим генералом. Сразу же после возведения на престол Екатерины II он получил звание капитана гвардии, вышел в отставку и занялся семейным хозяйством. Весной 1747 года «кумир» братцев Орловых — императрица Екатерина II решила совершить волжский круиз, как она сама говорила, «посетить Азию». Намеченный маршрут начинался от Твери и должен был заканчиваться в Симбирске. Возвращение планировалось сухопутным путем. Заранее в Твери собрали большое количество различного рода мастеровых и искусных людей. Строили флот для путешествия и немалый, ибо команда сопровождения насчитывала около 2 тысяч человек, включая обслугу и знатных гостей из дипломатического корпуса. Естественно, что особое внимание было уделено флагману этой фло288 тилии — галере «Тверь», строившейся по особым чертежам, с подчеркнутой роскошью, подобающей русской императрице. 2 мая 1747 года пышная кавалькада судов торжественно тронулась вниз по Волге. В императорской свите были и два брата Орловых — Григорий и Владимир. Они преследовали свою цель в этом путешествии. Впереди речного каравана по правому и левому берегам Волги были посланы гонцы с наказом предупредить местные власти о проезде императрицы. В прибрежных селениях спешно красили купола церквей, прибиралось, чистилось и мылось все, что необходимо. Готовились вынуть из сундуков праздничные одежды, чтобы они ласкали взор императрицы. Особое внимание было уделено разным «смутьянам и голодранцам», желающим подать императрице челобитные и жалобы. Правда, как ни старались оградить государыню от подобной публики, свыше 600 жалоб все-таки было передано. Чтобы не портить себе впечатление от поездки, Екатерина II не затруднила себя их рассматривать, а наложила короткую резолюцию: «Всех, кто жаловался, отыскать, высечь кнутом и сослать на каторгу». С приятным удовольствием доплыли до Симбирска. В пути Орловы уговорили государыню посетить приобретенное имение старшего брата Ивана — Головкино. За три года до путешествия старший из братьев Иван Григорьевич с согласия братьев приобрел у помещика Головкина села Головкино (Знаменское) и Кременки. Эти села располагались ниже Симбирска по Волге. В селе Головкино Иван Григорьевич Орлов обосновался на постоянное жилье, здесь же возвел огромный дворец, в котором не стыдно было принять и императрицу. Императрица была в хорошем расположении духа и согласилась. От Симбирска опустились на 40 верст пониже по Волге. На пристани в Головкино ожидающий Иван Григорьевич приказал расстелить ковры от самой воды. Толпы разнаряженных крестьян ожидали с раннего утра. Под ноги Екатерине II ложились букеты цветов, свезенных со всей округи. Императрице очень понравилось у Орловых. Во время угощения ловкий управляющий имением Мещеринов Афанасий Иванович вовремя ввернул фразу: «На Волге, матушка-государыня, есть и более великолепные места» и указал на Жигули. Екатерине захотелось побывать и там. Дальнейшее путешествие упоминается в усоль-ской летописи и народных преданиях. Царский корабль без свиты и гостей спустился вниз до Усолья. Действительно, по берегам Волги с одной стороны жигулевские холмы, с другой — разноцветье пойменных лугов и изредка деревни. Описывая эти места в письме к графу Н. И. Панину, Екатерина II сообщала: «Хлеба тут родятся всякие. По лесам растут дубы, березы, липы, растут дикие яблони, вишни, малина, а земля в полях такая черная, как в других местах только в огородах и садах, а рыба какая 289 вкусная, я отроду такой не видала. Всего изо-билье». Предание утверждает, что галера пристала у Усолья, а Григорий Григорьевич на руках снес императрицу на берег. На высокой Караульной горе пили чай. Императрица была очарована видом Жигулей и окрестностей. «Вот тебе, Гришенька-дружок, моя правая рука, а с ней и вся Самарская Лука. Сколько глаза захватят с этой горы — все ваше, граф Орлов!» Красивая легенда и в общем-то не противоречащая исторической действительности, поскольку братья Орловы обратились к Екатерине с просьбой вместо принадлежащих им в Московской, Тверской, Ярославской губерниях земель с общим количеством 7.036 душ крестьян дать им в одном месте более компактное имение. Разумеется, благодарная Екатерина II не могла отказать своим любимцам «такой пустячок». 23 августа 1768 года императрица пожаловала им в Сызранском и Симбирском уездах имение с 9.571 крепостным. 300 тысяч десятин земли братцы получили. Ранее эти земли принадлежали всесильному фавориту Петра I Александру Даниловичу Меньшикову, а после его падения были переданы московскому Новодевичьему и Савво-Сторожевским монастырям. В состав пожалованного имения входили: Новодевичье, Усолье, Рождествено, Винновка, Аскулы, Сосновый Солонец, Брусяны, Бахилово, Ширяево и другие села нагорной части Самарской Луки. Вместе с этим братьям были переданы и земли деревни Кунеевки возле Ставрополя. Центром имения сделалось село Усолье. С общего согласия братьев управление имением взял на себя старший по возрасту и самый младший по званию Иван Григорьевич. По старинным традициям в семье на первое место ставились не чины и награды, а возраст. Один из современников тогда писал: «Покойный князь А. С. Меньшиков рассказывал... что Григорий Григорьевич Орлов, будучи уже графом, не позволял себе садиться в присутствии своего старшего брата Ивана Григорьевича, пока тот не прикажет». Став управлять имением, Иван Григорьевич принялся расширять его, приобретая пока еще не заселенные свободные земли и перевозя туда крестьян. Из Симбирска Владимир отправился в Астрахань, по пути заглянув в села Новодевичье и Усолье. Здесь к нему присоединился брат Григорий. «Брат Григорий приехал сюда на шлюпке, — отметил в своем дневнике В. Г. Орлов, — и ездил по полям осматривать места, которые ему очень понравились.» Интерес к этим землям неслучаен. Помощником графа по управлению имением был симбирский дворянин Афанасий Иванович Мещеринов. Кстати, прежде чем попросить императрицу о пожаловании им волжских земель, графы Орловы отправили этого Мещеринова осмотреть свободные казенные земли, надо было знать, что попросить. 290 Мещеринов поездил по России, в частности, по реке Каме, и пришел к выводу, что в своем составе Усольское имение в Самарской Луке есть одно из лучших в целой России по обилию лесов, лугов, пашенных земель, рыбных ловель и всяких угодий, даваемых Волгою на обеих ее сторонах, и не ошибся к особенному удовольствию графов. Покупая близлежащие земли, граф Иван Григорьевич давал им свои названия. В честь дочерей В. Г. Орлова несколько сел были названы Екатериновка, Натальино, Софьино. Хотя есть и другая версия. По преданию, как-то сразу после пожалования имения старший из Орловых сказал: «Новую волость на левой стороне Волги именуем Екатерининской. И деревню на берегу наречем Екатериновкой. В честь радетельницы нашей Екатерины Алексеевны. Появилась Ивановка (в честь И. Г. Орлова), Федоровка (в честь Ф. Г. Орлова), Алексеевка (в честь А. Г. Орлова-Чесменского), Владимировка (в честь В. Г. Орлова), Григорьевка (в честь Г. Г. Орлова). Сел было много и имен одних Орловых не хватало. В честь управляющих имением Карла Петровича Бруммера и Тимофея Михайловича Курицына были названы селения Карловка и Тимофеевка.] После смерти Ивана, Григория (1783 г.) и Федора (1796 г.) имение было поделено между Алексеем Григорьевичем Орловым-Чесменским и младшим из братьев Владимиром Григорьевичем. Первому досталось Новодевичье, Камышевка, Переволоки, Березовый Солонец, а младшему — Усолье, Рождествено, Аскулы, Борковка. В 1808 году умирает граф Алексей Григорьевич ОрловЧесменский старший брат Владимира Григорьевича. Младший из братьев Владимир Григорьевич в отличие от старших не был военным, из-за слабости здоровья его определили братья на гражданскую службу. Был глубоко религиозным человеком, старшие братья иногда даже «подшучивали над его строгим благочестием». Он получил прекрасное образование в Лейлцигском университете, общался с видными просветителями Запада Д. Аламбером, ЖанЖак-Руссо, Д. Дидро, бывал во многих европейских странах, владел несколькими языками. По окончании учебы он вскоре в 24-летнем возрасте был назначен директором Российской академии наук и отвечал за ее повседневную деятельность. Владимир Григорьевич устраивал научные экспедиции, в частности, экспедицию П. С. Паллас, описавшего наши ставропольские земли. Много заботился о молодых людях, отправленных на учебу за границу. Всячески способствовал переводу лучших классических произведений мировой литературы на русский язык, сам принимал участие в составлении словаря русского языка. Вступив во владение имением, Владимир Григорьевич втянулся в долгую судебную тяжбу с городом Ставрополем. В 1794 году ставропольский помещик Василий Сергеевич Милькович посоветовал В. Г. Орлову обратиться в суд, 291 чтобы получить компенсацию за земли, отданные из усольского имения для размещения города Ставрополя в 1737 году и крещеных калмыков. Сам же Милькович и взялся вести это дело в суде, рассчитывая получить за хлопоты определенную часть выигранных в суде земель. Граф Владимир Григорьевич рассчитывал получить в результате положительного решения суда ни мало, ни много, а 38 тысяч десятин земли. Земли очень хорошие, так называемой «поверстной дачи» — это 20 верст от Русской Борковки вниз по Волге, а шириной эта полоса была в 5—6 верст от берега. 20 лет, с 1799 по 1819 год, продолжалось это тяжелое судебное разбирательство в различных судебных инстанциях. В одном только Сенате 7 лет разбирались. Ставропольское городское сообщество в лице городской Думы выдвигало встречные иски. Если бы удовлетворили притязания графа, то Ставрополь лишился бы водопоя и прекрасной поймы. Занимался этим делом и Государственный Совет и сам император Александр I. Решения принимались и отменялись. Наконец в 1819 году город Ставрополь и доверенные графа заключили полюбовную сделку. В итоге же выиграл граф В. Г. Орлов, отобравший у города 18 тысяч десятин земли. Но страсти по этому поводу долго не утихали. Даже в 1824 году, когда император Александр I приезжал в Ставрополь, то ему купеческий староста города Пантелеев жаловался, что дескать живем в городе на городских землях, а воду пьем графа Орлова. Государь тут же приказал своему начальнику штаба генералу Дибичу записать эту просьбу и обещал сей случай рассмотреть. Человек прогрессивных взглядов и обширных знаний, он хотел построить в Усолье большой и красивый дом в виде западноевропейского замка, но затея эта не осуществилась. Фамильное имение построили в Московской губернии в селе Отрада, недалеко от Серпухова, где граф и проживал все время. Тем не менее граф Владимир Григорьевич неоднократно приезжал в Усолье и один и со всей семьей. Сохранился интересный дневник его путешествия по Волге, в свите Екатерины II в 1767 году. Небезынтересен и другой его дневник путешествия в Усолье и Новодевичье летом 1770 года. Вообще следует заметить, что многие поездки и время, проведенное в Усолье, отразилось в дневниках многих Орловых-Давыдовых. Так, известен детский дневник путешествия в Усолье правнука Владимира Григорьевича — генерал-лейтенанта Орлова-Давыдова (1853 г.), его брата Владимира (1847 г.), их тетки Ольги Ивановны (1840 г.). В последние годы его жизни в Усолье был построен большой каменный дворец с флигелями и различными службами. Центральная часть дворца представляет собой трехэтажный кубический корпус в виде башни. На крыше 292 корпуса находится открытая терраса с круговым обзором. Во дворце находилось множество комнат, залов различного предназначения. Все помещения были богато оформлены, обставлены дорогой мебелью и украшены произведениями живописи и скульптуры. По сообщению историка В. Шульгина, здесь были картины и иконы: «...в кабинете О. И. Орловой-Давыдовой — портреты ее родителей, 6 портретов детей, в малой гостиной — портрет матери В. П. Орлова-Давыдова, в большой гостиной — портрет графа В. Г. Орлова, в биллиардной — икона Николая Угодника и 7 картин из истории Древнего Рима. Из другого имущества заслуживают упоминания следующие вещи: в конторе — кресло графа с его гербом; 5 чугунных пушек, хранящихся с XVIII века. Одна медная пушка, 2 алебарды, 11 старинных ружей, 1 сабля. В детской комнате сыновей были: флаг России, сабля, кивер, латы, 2 детских верстака с инструментом». Находилась во дворце и прекрасная по тем временам библиотека. Каменные флигеля и подсобные здания образовывали огромный внутренний двор, который был украшен декоративным кустарником, деревьями и цветниками. Свободная территория было уложена плитами, вытесанными из местного белого известняка. В ансамбль дворца входил и небольшой, уютный парк, с фонтанами, беседками и цветниками. Основным достоинством этого парка была сирень, здесь была собрана очень хорошая коллекция различных ее сортов. Графский дворец обслуживало свыше 300 человек. В последующие годы дворец постоянно перестраивался, добавлялись различные здания и помещения. В своем законченном виде этот дворец граф Владимир Григорьевич уже не застал. На высокой Караульной горе была выстроена деревянная, полностью застекленная беседка, а за горой закрепилось название «Светелка». Из этой башни в хорошую погоду открывался чудесный вид далеко вокруг. По преданиям, сохранившимся в народе, у графа якобы была подзорная труба и с ее помощью виден был даже Симбирск, а до него было свыше 100 км. При поздних владельцах Усолья деревянная беседка была заменена каменной башенкой, а территория вокруг благоустроена. К ней была проложена хорошая дорога, по которой удобно было и верхом и экипажем прогуливаться. По воспоминаниям епископа Феодосия, утром можно было видеть Симбирск и без подзорной трубы. При графском доме в Усолье был заведен по моде того времени знатный охотничий двор. Охота у него была птичья и псовая. В птичьей были широко задействованы соколы, ястребы. В псовой охоте применялись собаки, которых у графа, по одним данным, было 150 голов, а по другим — до 300. Для пойманных медведей, волков, лисиц, зайцев и других зверей вблизи Усолья в роще был устроен зверинец, 293 огороженный со всех сторон и имевший перегородки внутри, но так искусно, что, по рассказам жителей, — в рощу было много дверей, но для выхода из нее ни одной. Сам граф Владимир Григорьевич очень тщательно следил за хозяйством Усольского имения, для чего давал подробнейшие инструкции: о порядке построек в деревнях, а именно: о выносе бань за черту селения, о расстоянии между домами, о посадке деревьев на улицах, о постройке каменных лавок, о способах тушения пожаров; о разделе земли, каковому быть «истинному по качеству земли, а не по числу, для чего должно в удобное время выбрать совестных и знающих крестьян», об ограничении крестьянских семейных разделов, о назначении бедным вдовам пропитания от мира, о выборе бургомистров; предоставлении бургомистру и выборным права решать без миру маловажные дела; дела же большой важности, касающиеся всего общества, решать при участии выборных от всех деревень; о содержании лесов, о запрещении охоты соседским помещикам в графских дачах во все время года, кроме осени. В своих распоряжениях В. Г. Орлов категорически запрещал наиболее тяжкое телесное наказание — плетьми. Розги и батоги допускались только по приговору волостного крестьянского схода. Если же совершался какой-либо проступок, то граф рекомендовал богатых наказывать строже, «ибо бедный часто от недостатка принимается за худые дела». Им же были разработаны и меры общественного контроля за использованием мирских денег. Выборные от общества люди должны были ежегодно подписывать определенный протокол, которым бы удостоверялось правильное «употребление денег». В его архиве сохранилось указание своим управляющим: «Я желаю, чтобы бедным и сиротам притеснения от богатых не было, чего очень беречься надобно; когда такое дело до сведения моего придет и я невинность увижу, то не упущу жестоко за оное наказать». Воспитанному на классовом сознании даже не верится, что подобное мог написать влиятельнейший граф. Граф Орлов немало делал для улучшения положения своих крестьян. Еще в 1805 году в Усолье по его приказу была отменена барщина. В обмен на твердое обещание крестьян исправно платить оброк в 10 рублей в год, граф брал на себя обязательство оплачивать все необходимые работы на помещика. Сейчас трудно поверить, но в 1797 году граф закупил за границей и отправил в Усолье английскую веятельную машину, а на следующий год командировал в Усолье столяра «для устройства молотильной машины по данным рисункам». Материально-технические и организационные мероприятия, осуществляемые графом в Усольском имении, существенно улучшили положение крестьянского населения. Не случайно знакомый графа А. Я. Булгаков отмечал, 294 что «...а самые богатейшие мужики и цветущие имения в России у графа Орлова, это известно». Заботился Владимир Григорьевич и о разных сторонах жизни сельского населения, в частности, о здравоохранении и просвещении. Люди страдали от эпидемических заболеваний, хотя первую больницу в своей вотчине Головкино завел старший Иван Григорьевич еще в 1771 году. Он в течение двадцати лет содержал «гошпиталь для бедных», затратив на него около 20 тысяч рублей. Примерно в это же время были открыты больницы в Новодевичьем и У со лье. Сообщая об этом, самарский историк Л. М. Артамонова, специально изучавшая медицинское обслуживание в имениях Орлова, замечает, что в Самаре первая больница была построена в 1828 году на средства купчихи Е. А. Путиловой. В 1804 году врачом в Усольскую больницу был приглашен австрийский лекарь Алоиз Геттье. В договоре, заключенном с этим лекарем, говорилось, что лекарь обязывался лечить «всех больных из деревень графских и из дому господского» и «в случае надобности по больным ездить по вотчине». Под его начало переходила больница. При ней он должен был завести аптеку и «собирать все травы и коренья, кои можно иметь в той стране». В помощь Геттье выделялись четыре крестьянских мальчика, которых лекарь обязан был обучать своему ремеслу. Бичом для населения была оспа. В 1880 году в Ставропольском уезде 17% православного населения и 48,5% мусульманского умирали от оспы, а в Усолье граф Орлов В. Г. на 100 лет раньше, чем в Ставропольском уезде, ввел обязательное оспопрививание и построил новое здание больницы на 60 коек. Конечно, в этом отношении он следовал своему «кумиру» императрице Екатерине П. Люди хорошо знают достоинства этого государственного деятеля — ее умные и решительные действия по управлению Российской империей. Но, к сожалению, люди стали забывать, что Екатерина II первой в России сделала себе и своему сыну Павлу прививку от оспы. На такой, по сути дела, эксперимент мог отважиться далеко не каждый. В письме к прусскому королю Фридриху II Екатерина II писала: «...С детства меня приучили к ужасу перед оспой, в возрасте более зрелом мне стоило больших усилий уменьшить этот ужас, в каждом ничтожном болезненном припадке я уже видела оспу. Весной прошлого года, когда эта болезнь свирепствовала здесь целых пять месяцев, я была изгнана из города, не желая подвергать опасности ни сына, ни себя. Мне советовали привить оспу сыну. Я отвечала, что было бы полезно начать с самой себя, и как ввести оспопрививание, не подавши примера?» В октябре 1768 года Екатерине II привили оспу. Пример императорской семьи оказался заразительным — придворные наперегонки старались подвергнуться спаситель295 ной процедуре. В числе первых был и Григорий Орлов, а за ним и остальные братцы. Вместе с оспопрививанием Владимир Григорьевич Орлов построил новое здание больницы на 60 коек. Своему управляющему Василию Фомину граф писал: «Лекарю Геттье наказывал я наикратчайшею прививать оспу коровью и взять с собой из Москвы самой свежей оспенной материи... Сие привитие оспы отправляется во всем свете с величайшим успехом... Словом, дело сие преполезное; старайся и ты всеми силами пустить сию оспу в ход, и если можно, то сначала можешь давать из денег моих награждение». И действительно, уже на третий день после прибытия Геттье начал прививать оспу усольским мальчишкам. Через девять дней 19 детей были привиты. В качестве награды от имени графа первым шести привитым было выдано по полтиннику, остальным — по 30 копеек, а впредь было решено давать по гривеннику. Новое частенько пробивается с трудом через косность и невежество. В 1770 году прибывший в Усолье Владимир Григорьевич решил открыть школы («училища») для крестьянских детей «на господском содержании». Предполагалось открыть такие училища в Усолье, Актушах, Переволоках, Кускине, Шигонах, Новодевичьем. Вопрос об открытии решался на общих крестьянских сходах. Вначале лишь крестьяне Новодевичьего отказались учреждать училища. Крестьяне боялись, что лишние руки будут оторваны от крестьянского хозяйства. Но вскоре поняли свою ошибку и «прислали депутатов с тем, что не только согласились, но и выбрали мальчиков для ученья». В том же году была создана Усольская школа для крестьянских детей, ставшая первой сельской школой на Средней Волге. Эта школа была рассчитана на 10—15 мальчиков. При этом было указано: «девок не обучать, ибо для сего много потребно времени, да и будут ли способны, неизвестно». В 1831 году на 88-м году жизни граф Орлов Владимир Григорьевич скончался. Поскольку у его прямого наследника сына Григория, подолгу проживавшего в Париже и умершего в молодые годы, детей не было, то богатое Усольское имение было разделено на три части. Дочери Софье, бывшей замужем за графом Паниным, досталась северная часть имения, вторая дочь, будучи женой бригадира Новосильцева, получила Аскулинскую, Рождественскую и Рязановскую волости. Третья часть имения — Усольская, Жигулевская и Борковская — достались сыну третьей дочери — Владимиру Петровичу Давыдову. Несколько позднее по наследству от теток к нему перешли и остальные части Усольского имения. Со смертью младшего Владимира Григорьевича угас мужской род Орловых. Иван Григорьевич был женат на Ртищевой, но детей у них не было. Григорий Григорьевич был женат на Зиновьевой, но она рано скончалась от чахотки и совместных детей у них не было, хотя четверо по296 бочных детей Григория известны. У Алексея Григорьевича была только дочь. Федор Григорьевич Орлов умер холостым, хотя имел 7 побочных детей: Владимир, Федор, Елизавета, Анна от Поповой и Алексей, Михаил, Григорий от подполковницы Ярославовой. В официальных документах внебрачные дети именовались «воспитанники». За «воспитанниками» графа Федора Екатерина II в 1796 году признала дворянские права, позволила им принять фамилию и герб Орловых, но не графский титул. 28 февраля 1831 года на 88-м году жизни умирает последний из пяти «екатерининских орлов» Владимир Григорьевич. В последние годы жизни, перед смертью, похоронив двух своих сыновей, старый граф привязался к своему внуку Владимиру Давыдову. Дочь старого графа Наталья была замужем за камергером Давыдовым, но рано умерла, и мальчик воспитывался у деда. Дед занимался его образованием и воспитанием и ему по завещанию досталась значительная часть волжского имения. В 1855 году этому Владимиру Давыдову — внуку Орлова, высочайшим повелением была присвоена фамилия графа Орлова-Давыдова для сохранения в его роде пресекшихся в мужском колене фамилии екатерининских графов Орловых. Дальнейшая судьба имения тесно связана с именем Владимира Петровича Орлова-Давыдова. Новый владелец, человек несомненно прогрессивных взглядов, в 1832 году освободил крестьян от крепостной зависимости, дал им земли больше, чем они имели раньше; безлошадным и бескоровным дали возможность приобрести скот, был образован общественный семенной фонд. Поля были разбиты на четкие квадраты, между ними были устроены прекрасные дороги. Каждое поле получило свою карту с характеристикой земли и с расчетом необходимого количества удобрения на каждое поле. Соху запретили, поставив более прогрессивный заграничный плуг. В. П. Орлов-Давыдов, ведя хозяйство по западноевропейским образцам, широко использовал механизацию крестьянского труда. Были построены каменные зернохранилища, заведены сначала конные молотилки, а затем стали применять локомотивы. По последнему слову науки стали заниматься овцеводством. Для овец выделили лучшие луговые и степные пастбища, возле них построили каменные овчарни. По свидетельству специалистов, «в самом Усолье на скотном дворе были сооружены два огромных овчарных корпуса с механизированной подачей корма, водопроводом, цементными стоками для навоза и вместительными кормохранилищами на чердаках. Фасады их были оформлены рельефами и скульптурными украшениями. У овчарен имелось два больших колодца. Паровые насосы подавали из них воду по подземным утепленным трубам не только в овчарни, но и в другие животноводческие и хозяйственные по297 мещения». Не надо забывать, что все это было в прошлом веке. Конечно, благополучие имения во многом зависело от управляющего. В первые годы существования имения им управлял личный парикмахер графа В. Г. Орлова Василий Фомин, человек с хозяйственной жилкой. Он управлял в течение 31 года, с 1793 по 1824 год, затем граф его уволил. Причину увольнения можно видеть из письма графа: «Доходят до меня прискорбные слухи... что крестьяне от многой работы на господина обеднели. Повторяю тебе иметь благосостояние их на сердце. Польза моя, без соблюдения сего, более горька будет для меня, нежели сладка». Затем каждый год до 1832 года управляли случайные люди. В 1832 году управлять стал обрусевший швед Карл фон Бруммер в течение 26 лет. Именно он заложил основы ведения здесь современных методов хозяйствования. Потом управляющие были, как правило, выпускники Оксфордского университета. Но главная роль все же принадлежала самому графу Орлову-Давыдову. Без его тщательных и подробнейших указаний ничего не делалось. В 1873 году Владимир Петрович Орлов-Давыдов выпустил специальную работу «О лучшем устройстве нашего сельского хозяйства», где четко выражает мысль об интенсивном и экстенсивном способе ведения сельского хозяйства, подписываясь под словами: «Для того, чтобы более собирать зерна, лучше сократить, чем расширить возделываемые поверхности, оставляя большие пространства под травяными произрастаниями, можно извлечь не только больше выгод в мясе, молоке и шерсти, но иметь еще и большее количество зерна». Время окончательной оценки вклада Орловых и их потомков в нашу историю еще не настало, требуются усилия по изучению их наследия. 298 ХУДОЖНИК В. Н. КУВШИНОВ Однажды довелось мне проводить занятия со студентами строительного факультета во внешне неприметной аудитории. Обычная учебная комната, стены которой были увешаны листами ватмана с дипломным проектом. Помнится, это был проект красивого и оригинального санатория. Когда я спросил студентов: «Может быть, вы знаете, кто автор проекта?». «Конечно, — ответили ребята, — на каждом листе в угловом штампе фамилия: Кувшинов В. Н.» Больше мои юные друзья ничего не знали об авторе, хотя имя Виктора Николаевича Кувшинова украшает историю нашего города. В 1942 году его, восемнадцатилетнего юношу, только что закончившего среднюю школу, призвали в армию, направив в Вольское военное училище. Ускоренный курс обучения был закончен, и в августе он прибыл на Закавказский фронт. Здесь на подступах к Туапсе у горы Семашко он и принял первый бой. Через год было первое ранение, и после четырехмесячного лечения его отправили в куйбышевский госпиталь. Уже по дороге в родные места он отказался от лечения и вернулся в действующую армию. Как раз на территории СССР стали формироваться польские воинские части. В качестве командира взвода он был направлен в польскую часть для передачи боевого опыта. Затем с польскими патриотами Кувшинов участвовал в боях за освобождение Варшавы, Гданьска, других польских городов. Самый памятный бой для Кувшинова, разделившего его жизнь на две части, на «до» и «после», был 10 апреля 1945 года под городом Кольбергом на берегу Балтийского моря. Сам Виктор Николаевич вспоминал об этом бое: «День был обычный, со всеми тяготами войны. Немцы начали на нашем участке наступление. Пока подоспело подкрепление, мне с небольшой группой солдат пришлось удерживать рубеж, отражая яростные атаки гитлеровцев. В нашем распоряжении было 20 автоматов и 3 станковых пулемета на 250—300 метров фронта в боях за Кольберг. Линия обороны проходила поперек полуострова, берега которого омывались водами Балтийского моря. У немцев были превосходящие силы. Нависла угроза прорыва. Я лег за пулемет. Когда заложил уже четвертую ленту, рядом начали рваться гранаты: немцы окольными путями прорывались к нашей огневой точке. Раздумывать было некогда, я стал на лету хватать гранаты и бросать их обратно, в окопы врага. Потом... взрыв. Сгоряча я хотел было снова лечь за пулемет, но силы оставили меня. Не помню, сколько времени прошло, пока подоспело подкрепление». Вечером в госпитале хирург наложил на лицо свыше 30 швов, но с руками ничего поделать было нельзя. Их пришлось ампутировать: правую — выше локтя, левую — немного ниже. 299 До победы оставался месяц. Сам Виктор Николаевич вспоминал: «...В четырех стенах больничной палаты я увидел конец мира. Терзало состояние беспомощности. В 22 года хотелось думать о жизни. О любви. К тому же кончилась война. Многие мои товарищи, даже из тех, кто недавно лежал рядом со мной в госпитале, давно уже дома. А что теперь ждет меня? Кому я нужен? И вот однажды — мне уже с койки вставать разрешили — вышел я на прогулку. Стоял теплый день. В небе жаворонки поют, а на душе черным-черно. И надо же так случиться: граната под ногами оказалась, след недавней войны. «Ну, — подумал, — конец моим мученьям». Так захотелось выдернуть предохранительную чеку. Зубами — потому что рук нет. Даже отогнул одну половинку, затем другую. А мимо польский пожилой крестьянин идет. — Дзень добрый! — говорит мне. — Добрый день, — отвечаю и смотрю ему вслед. Старик уходит не оглядываясь, спешит — дела его ждут. Вот ведь пожилому человеку находится дело», — кольнуло вдруг меня. Что же я? И такое зло взяло. Слюнтяй! Еще ничего не сделал, чтобы по-настоящему встать на ноги, а о смерти думаешь. Нет, ты прикоснись ко всему, испытай жизнь такой, какая она есть. Борись за нее, умереть всегда успеешь!» Началась каждодневная упорная психологическая борьба за возвращение в жизнь. До войны Виктор играл на пианино, аккордеоне, гитаре, балалайке, неплохо рисовал, занимался фотографией. Это сейчас даже самый ленивый сможет щелкнуть «автоматической мыльницей», ему проявят и отпечатают снимки, а тогда такого сервиса не было. Порой Виктору казалось, что его таланты, умение все делать руками исчезли вместе с ампутированными руками. Взять ложку — проблема, застегнуть пуговку — тоже проблема, жизнь из одних проблем. Восемь месяцев пролежал Виктор Николаевич в госпитале на территории Польши. К раненым воинам приходили простые польские люди с нехитрыми домашними сладостями, хотя и сами жили в послевоенной нужде. Чаще всего к Виктору заходила стройная белокурая девушка по имени Гелена: то яблочко принесет, то домашнюю лепешку. Разговаривали по-польски, служба в польских частях не пропала даром. Однажды она призналась, что мечтает выйти за него замуж. Виктор не соглашался: «Я же как обрубок дерева, как маленькое дитя, ничего не умею». Но благородство и бескорыстность чистой любви победили, хотя встали новые трудности. Драконовский сталинский закон запрещал тогда браки с иностранцами, сколько трагедий было из-за этого. Виктору, как гражданину СССР, нельзя было остаться в Польше, и он подлежал демобилизации, а ей, гражданке Польши, нельзя было ехать за ним. Виктор приехал в Ставрополь, где его ждала мать Ев300 докия Семеновна. С ее помощью он начинает учиться жить. Первым делом надо было научиться писать. Еще в госпитале, добившись отдельной палаты, он вставлял карандаш между ног и учился писать. Когда научился, то в голову пришла простая мысль: «Как я буду писать при людях?» Пришлось брать карандаш в зубы и снова пришлось учиться писать. На это ушло несколько лет. Вскоре он встретил Любовь Ивановну, которая стала его верной спутницей жизни, и с ней они прожили 28 лет, вырастив доброго сына. Овладев письмом, Виктор Николаевич берется за кисти. Первой его копией была картина Шишкина «Утро в сосновом лесу», затем копия с картины Брюллова «Последний день Помпеи», Васнецова — «Аленушка». Но просто копии вскоре его перестают удовлетворять, и он пишет самостоятельную портретную работу о своих друзьях — охотниках Пекарском, Раз Ливанове. Последняя работа выставлялась на выставке художников «Куйбышевгидростроя». Затем художник Кувшинов берется за создание оригинального полотна «Закат над старым Ставрополем». Сейчас эта работа хранится в музее Николая Островского, а жена писателя Раиса Порфирьевна писала Кувшинову: «Ваше мужество, стойкость, упорство, жизнеутверждающая сила могут служить примером того, как надо жить!» Заметили и другие его работы: «Холодное ущелье», «На подступах к Севастополю», которые выставлялись на выставках в Москве и приобретены музеями Керчи и других городов. Слух о талантливом самодеятельном художнике с удивительной судьбой стал известен многим людям. В Портпоселок на Санаторную улицу стали приходить письма от незнакомых людей, восхищенных его жизненным подвигом. Однажды из Горького пришло письмо от незнакомого Кувшинову хирурга Валерия Голубинского. Этот хирург писал: «Помогите, вся надежда на Вас. У нас в больнице лежит девушка, которой пришлось ампутировать обе руки, так же коротко, как и у вас. Она не хочет жить, совсем упала духом, все чаще возвращается к мысли о самоубийстве: кому, зачем я такая нужна?». Виктор Николаевич написал ей письмо с рассказом о свой жизни. Через четыре месяца эта горьковская девушка Соня Курганова прислала письмо, которое она сама написала. Вскоре с помощью Виктора Николаевича она получила в Горьком жилье. Пройдет время, и они встретятся. Соня с радостью расскажет ему, как научилась вышивать и вязать носки. Таких людей, с помощью Кувшинова возвратившихся к жизни, было несколько. Он старался помочь всем, кто к нему обращался. В 1964 году Виктор Николаевич поступает в вечернюю школу, хотя до войны окончил десятилетку, надо было освежить знания. С большим трудом после испытательной работы поступает на Волгоцеммаш в качестве техника301 конструктора, а затем — на вечернее отделение политехнического института. Решил стать инженером-строителем. Ветеран нашего института Вера Владимировна Дейниченко рассказывала: «...Я на первых лекциях заставляла себя уменьшать темп. Невольно взглядывала туда, где в самом углу аудитории сидел, низко склонившись над столом, этот необычный студент. Успевает ли записывать? Через несколько дней он подошел ко мне: «Очень прошу, отнеситесь ко мне как к самому обыкновенному студенту. Это будет лучше для вас и для меня». Учась в институте, Виктор Николаевич получает из посольства Польши в Москве толстый официальный пакет. В нем сообщалось, что Виктор Николаевич за храбрость, проявленную при освобождении Польши от немецко-фашистских захватчиков, награжден высшими военными наградами: орденом Велитури Мелитари, золотым крестом Грюнвальда и несколькими другими наградами. Но своевременно не удалось их вручить герою. Теперь маршал Польши приглашал Кувшинова приехать в Варшаву для получения наград и посещения памятных мест. Теперь к высшим советским наградам — орденам Ленина, Боевого Красного Знамени, Красной Звезды и Отечественной войны — добавлялись польские ордена и медали. Сборы были недолги. Вместе с женой Любовью Ивановной Кувшинов приехал в Польшу. Сразу же нашел ту самую польскую девушку, которая ухаживала за ним в госпитале. Теперь у Гелены была своя семья. Кувшиновы погостили у нее с неделю. А потом ездили по стране, по местам боев, и везде Виктор Николаевич делал зарисовки. Через шесть лет, 21 июня 1970 года, Виктор Николаевич предъявил государственной комиссии дипломный проект на звание инженера-строителя. Работа называлась «Проект туристической базы на 200 мест с учетом ее дополнительного расширения». Оригинальная самостоятельная работа с пояснительной запиской на 159 листах, заполненных аккуратным, ровным почерком. Официальный рецензент архитектор А. Иванов писал в отзыве на эту работу: «Виктор Николаевич Кувшинов — человек феноменальный, исключительный по таланту рисовальщик-художник. Рекомендую обратить внимание на выполненное в проекте помещение зимнего сада и на его оформление. Чудесное выполнение и изумительный талант архитекторахудожника». Государственная комиссия в своем решении записала: «За проделанный титанический труд в стенах института в течение 6 лет обучения, блестящую разработку дипломного проекта и высокое его художественное оформление присвоить тов. Кувшинову В. Н. звание инженера-строителя с оценкой дипломного проекта «отлично». Рекомендовать Тольяттинскому политехническому институту организовать на кафедре строительных конструкций и архитектуры постоянную выставку курсовых работ и дипломного 302 проекта инженера Кувшинова как символ мужества, бесконечного оптимизма и большого трудолюбия». В 1980 году Виктора Николаевича не стало, но остались людям его картины, конструкторские разработки и жизнь, похожая на каждодневный подвиг. 303 ПРЕДВОДИТЕЛЬ СТАВРОПОЛЬСКОГО ДВОРЯНСТВА В 1848 году на ставропольском общественном небосклоне появилась фигура Леонтия Борисовича Тургенева, только что вышедшего в отставку лейтенанта флота. Это звание тогда приравнивалось к армейскому майору. В течение почти сорока лет он и его братья принимали активное участие в общественной жизни Ставрополя. В наших местах Тургеневы жили давно. Свой род они вели от татарского князя Турленя, который еще при Иване Грозном принял крещение и поступил на русскую службу. Дед Леонтия — Петр Петрович — екатерининский бригадир, был известный вольнодумец, масон, близко дружил с известным просветителем Н. И. Новиковым. Когда правительство арестовало Новикова и стало преследовать его друзей, Петр Петрович уехал в Ставропольский уезд. Здесь у него было 560 душ крепостных крестьян, с которыми он обращался как и другие соседи-помещики. Его племянник, впоследствии известный декабрист Николай Иванович Тургенев, возмущался, что Петр Петрович «продает девок в замужество в другие деревни, господам из своих деревень. Отцы и невесты воют, а Петр Петрович и не чувствует всего ужаса дел своих». Здесь же в деревне он и женился в преклонные годы на молоденькой красавице, но быстро дал ей развод, узнав, что она изменяет ему с более молодым счастливчиком. После этого он заперся в деревне Тургенево, вел жизнь, как в монастыре, и все ждал конца света. В семье его все считали святым. Его сын Борис Петрович родился в 1792 году. Детство свое он провел в деревне, а когда после смерти Екатерины II его дядю назначили директором Московского университета, поехал вместе с двоюродными братьями учиться в университет. Учился вместе с П. Я. Чаадаевым, многими будущими декабристами, но взгляды их не разделял. Участвовал в Отечественной войне 1812 года с Наполеоном, отличился, потом служил в Главном штабе и в 34 года получил звание полковника. Дружил с А. С. Грибоедовым. (Известно, что в письме из Тифлиса от 27 января 1819 года Грибоедов посылает поклон Борису Тургеневу.) Затем вышел в отставку и стал ярым крепостником своего времени. Это про него писал его двоюродный брат декабрист Александр Иванович Тургенев: «...Каково здесь жить, видя даже между родными таких извергов...» А по мнению другого брата, Николая Ивановича, Борис Петрович «мало расположен к добру». У Бориса Петровича кроме двух дочерей было еще четверо сыновей. Андрей умер в 18-летнем возрасте. Леонтий, Михаил и Юрий были очень дружны между собой, никогда не ссорились. Борис Петрович очень любил своих сыновей, но вывести в люди не успел — рано умер. Он искупался в 304 октябре месяце в реке, когда уже были заморозки, и у него почти отнялись ноги. Еле-еле передвигался на клюшках. Просидев в кресле восемь лет, он оставил жену Александру Михайловну, урожденную Наумову, с малолетними детьми. Перед смертью отец определил старшего, Леонтия в Морской кадетский корпус — одно из престижнейших учебных заведений России. Это было закрытое привилегированное дворянское учебное заведение, выпускающее командиров с довольно хорошей подготовкой. Возглавлял его тогда выдающийся русский мореплаватель Иван Федорович Крузенштерн. Отправили учиться Леонтия в 10-летнем возрасте. Таких мальчиков записывали в малолетнюю роту, что-то вроде приготовительного класса. Все младшие кадеты назывались «рябчиками». Чтобы перейти в кадетскую аристократию «старикашек», нужен был некоторый опыт и обязательно, чтобы ноги были «колесиком», то есть кривыми. Чтобы походить внешне на старого, бывалого морского волка, нужно было выработать соответствующую походку. Некоторые мальчики распаривали в бане свои ноги и пытались зажать коленками банную шайку, не разъединяя пяток. По воспоминаниям товарища Леонтия, «кадеты постоянно дрались. Вставали — дрались, сбитень получали — дрались, дрались перед обедом, после обеда, в классном коридоре, ложились спать — дрались. Мы дрались за все и про все и просто так, ни за что». Таким образом, они были понастоящему воспитанниками военно-учебного заведения. Только через семь лет появился Леонтий в родительском доме, получив отпуск на 2,5 месяца, в новенькой форме гардемарина с бронзовыми якорями на погоне. Через год он получил и звание лейтенанта — надел эполеты. Чтобы получить это звание, необходимо было иметь 50-месячную практику плавания. Плавал он на Балтийском флоте, на фрегате «Флора», хотя на Балтике служить было нелегко. Главная задача обучения матросов состояла в отработке навыков, необходимых для обслуживания парусных судов. На кораблях господствовала муштра, широко применялись телесные наказания. Зато, когда Леонтия Борисовича перевели на Черноморский флот, здесь царила совсем иная школа воспитания. В это время «климат» на кораблях Черноморского флота определяли передовые адмиралы Лазарев, Корнилов, Нахимов, Истомин. П. С. Нахимов всем офицерам постоянно напоминал: «Пора нам перестать считать себя помещиками, а матросов — крепостными людьми. Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют». В 1846 году Леонтий Борисович повстречал дочку известного генерала Александра Федоровича Багговута — Катю и решил жениться. Но офицеры флота, как правило, были люди холостые, ибо получали мало жалованья. Мичман тогда получал 600 рублей, лейтенант — 1050 рублей, 305 капитан первого ранга, командир корабля, прослуживший не менее 40 лет, получал 1.800 рублей в год. Между прочим, при такой нищете офицеры оставались честными людьми. В 1847 году Тургенев подает рапорт и под предлогом болезни выходит в отставку в чине лейтенанта, хотя здоровье у него всегда было отменное. Начиная с Морского корпуса, он приучил себя обливаться по утрам холодной водой. Выйдя в отставку, он приехал в Ставропольский уезд, в свое имение Коровино, где и сыграл свадьбу с 15-летней Екатериной Александровной, урожденной Багговут. Но тихая размеренная жизнь помещика не прельщала Тургенева, и он полностью посвятил себя службе Отечеству на ниве гражданской. А страна была на пороге преобразований. В обстановке жесточайших споров готовилась крестьянская реформа. Вместе со своим другом Самариным Леонтий Борисович принял в ней активное участие. В письме к жене от 29 января 1858 года он писал: «У нас в Самаре две партии: прогрессистов и консерваторов; в этой комиссии эти партии столкнулись так сильно, что мы едва не проиграли дело... Чтобы уладить дело, приняли постановление, написанное Ив. Рычковым, но настолько исказили и от этого вышла такая белиберда, что совестно читать. Однако же мы его подписали, потому что оно хоть и безграмотно, но выражает желание приступить к делу освобождения крестьян от крепостной зависимости». В январе 1857 года начал работать секретный, затем Главный комитет «для обсуждения мер по устройству быта крестьян под председательством самого царя». Этот комитет изучал различные точки зрения насчет предстоящей аграрной реформы, советовался с наиболее знающими дело, уважаемыми помещиками. В марте 1858 года в Петербург пригласили и Леонтия Борисовича, где он участвовал в подготовительной работе. Но большинство помещиков были настроены реакционно, так что Леонтий Борисович несколько упал духом. Будучи в Петербурге, как и все люди 19 века, берегущие родственные отношения, нанес визит вежливости родственнице — графине Марии Владимировне ОрловойДавыдовой, брат которой Анатолий Владимирович был женат на двоюродной сестре Леонтия Борисовича. Великосветская графиня вежливо поинтересовалась здоровьем своих дальних родственников и попросила заходить и впредь. Но сказано это было таким тоном, что заходить в будущем уже не хотелось. В 1858 году Леонтия Борисовича избрали в первый раз предводителем дворянства Ставропольского уезда — пост, который позволял ему существенным образом влиять на положение дел в уезде. Затем его еще дважды избирали на этот пост. Если губернский предводитель дворянства в какой-то мере делил свою власть с губернатором, то 306 уездный был главным хозяином уезда. Он возглавлял почти все учреждения, представлял интересы уезда в ряде губернских органов, в отличие от губернского предводителя, даже располагал исполнительной властью, используя для этого полицию. Много сил он приложил к практическому осуществлению Положения об отмене крепостного права, за что, кстати, императором Александром II был награжден памятным знаком. Этот знак ему многое напоминал. Ведь вводить уставные грамоты, в которых регламентировались отношения помещика с крестьянами, начали с имения самого Леонтия Борисовича. Поскольку это в Ставропольском уезде проводилось впервые, на церемонию прибыли окрестные помещики, пришли и крестьяне соседних деревень. Обставлено это было с некоторой степенью торжественности. Грамоту подписал помещик Тургенев, его крестьяне, обе стороны получили по копии, а подлинник передали на хранение священнику. Тот по этому поводу даже отслужил молебен. В этой грамоте Тургенев простил крестьянам пятую часть платежей за землю, что примерно по 30 рублей с каждой души, и прибавил от себя крестьянам земли. Причем землю отдал самую лучшую. Некоторые помещики за это обиделись на Леонтия Борисовича, уверяя, что он своим поступком взбунтует крестьян, что теперь все будут требовать такого же надела и от своих помещиков. Освобождение крестьян от крепостной зависимости повлекло за собой и реформу местного самоуправления, в подготовке которой принял участие Леонтий Борисович. Вместе с Ю. Ф. Самариным они изложили свои соображения и направили их в правительство. В частности, они предлагали: «каждое сословие избирает членов в общее собрание, уездную Думу и своего председателя». Так оно и вышло на самом деле. 15 июля 1864 года в Ставрополе стала работать временная уездная комиссия по организации земских учреждений под председательством уездного предводителя дворянства Л. Б. Тургенева и в составе мирового посредника К. И. Гросмана и уездного исправника А. Третьякова. Эта комиссия подготовила и провела выборы в уездное земское Собрание, первое заседание которого прошло в Ставрополе 7 февраля 1865 года. На первом уездном земском Собрании Тургенев выступил с запиской «Взгляд на хозяйство уезда», которую уездное земское Собрание решило напечатать «как труд, по своей добросовестности и подробной обработке могущий быть полезным не только для одного уезда, но и всего земства». К сожалению, нам пока не удалось обнаружить эту примечательную работу. 28 февраля 1865 года первое заседание Самарского губернского земского Собрания, депутатом которого был и Тургенев, избрало его первым председателем губернской Управы. 307 Будучи органами местного самоуправления, земства занимались вопросами народного образования, здравоохранения, благотворительности. Составляя статистические отчеты, пропагандируя передовые методы хозяйствования, организуя помощь населению в неурожайные годы, занимаясь дорожным строительством, земские деятели постепенно изменяли и условия жизни, и привычные взгляды и нравы. Леонтий Борисович не один раз избирался почетным мировым судьей. Мировой судья, осуществляя контроль за законностью и правопорядком, был на окладе, но если мировой судья отказывался от жалованья и выполнял свои обязанности бесплатно, то он получал звание почетного мирового судьи. Власть и влияние предводителя дворянства во многом зависели от его авторитета, поддержки местными дворянами, знания местных условий и традиций. А по воспоминаниям дочери, Леонтия Борисовича «очень уважали в уезде и слушали его советы, его ум был широкий, с большим размахом, скорее административный». Несомненно, в заслугу Леонтию Борисовичу следует поставить решительность и личное мужество в экстремальным ситуациях, как сейчас говорят, которых немало встречается на жизненном пути. Нередко по территории Ставропольского уезда черным вихрем проносилась эпидемия холеры. Как правило, ее заносили батраки с низовьев Волги, приходившие на полевые работы в уезд. Некоторые врачи, не говоря уже о чиновниках, боялись этой заразы. Леонтий Борисович, руководя врачебными, заградительными, полицейскими мероприятиями, сам заходил в холерные бараки, ничего не боясь. Но холера, как и любовь, не разбирает чинов, и Тургенев заболел ею. «Чудом удалось выкарабкаться», но это его не остановило. Не случайно его жена Екатерина Александровна частенько ему выговаривала: «Ты, Леонтий, слишком много живешь для других...» Его энергии и неугомонности люди удивлялись: он неделями не выходил из тарантаса, появляясь то в одном, то в другом имении помещика, в разных концах обширнейшего уезда. Выполняя эти ответственнейшие должности в общественной жизни Ставрополя, Леонтий Борисович рос и в чинах, дослужившись до звания действительного статского советника, что в соответствии с табелем о рангах приравнивалось к званию генерал-майора. Его мундир украшали орден св. Анны II степени, кресты народного ополчения, медаль в память о Крымской войне 1853—1856 гг. Из-за такой загруженности делами Леонтий Борисович нечасто бывал в собственном имении, проживая то в Ставрополе, то в Самаре. Между прочим, такая загруженность не позволяла ему вплотную заниматься делами собственного имения, отчего доходность его, как помещика, падала. А денег требовалось все больше и больше, тем более что Леонтий Борисович был страстный карточный игрок, 308 правда, не всегда удачливый. 18 июня в день рождения Леонтия Борисовича к нему в имение съезжался весь Ставропольский уезд с поздравлениями. Здесь были дворяне Наумовы, Сосновские, Кротковы, Обрезковы, Хованские, Шишковы. Их встречала богатая барская усадьба, в центре которой было двухэтажное здание, вокруг флигели для приезжих, ткацкие мастерские, ледники, кладовые, хозяйственные постройки. Позади дома перед балконом был разбит сад в английском стиле. На громадной клумбе красовались прекрасные розы. Клумба была так велика, что для ее поливки требовалось шесть бочек воды. Сад заканчивался, и за ним начинался парк. В каждом мало-мальски уединенном месте сада были поставлены удобные диванчики, а то и вовсе выстроены легкие и изящные, беседки со всевозможными приспособлениями. Были аллеи прадеда, аллея бабушки, в конце парка стояла так называемая беседка, а по современному понятию — загородный дом из трех комнат для молодых приезжих. В конце парка пруды — большой и малый — с заведенными рыбами. Гостей всегда встречал сам Леонтий Борисович, а они приезжали из соседних имений и из дальних — за 100 верст. Поскольку почти все ставропольские помещики были между собой в родственных отношениях, то приезжали с детьми, всем семейством. Гостям сразу предлагали натопленную баньку или купальню. После мужская часть гостей поднималась в кабинет к Леонтию Борисовичу. Здесь стоял огромный письменный стол, кресла, турецкий диван, вышитый еще его матерью Александрой Михайловной, книжные шкафы, хотя Леонтий Борисович всем другим книгам предпочитал чтение «Апостола». Вся мебель была красного дерева. По стенам висели портреты прадедов, дедов, отца. Выделялись два портрета: Николая Ивановича Новикова с поднятой рукой и масонским перстнем. Другой портрет изображал Петра Великого на корабле во время бури. Здесь же висели гравюры на тему французской революции: казнь Марии Антуанетты, короля, бегство дофина и принцессы. Здесь во время неторопливой беседы меньше вспоминали старину, разговор больше шел о современных проблемах хозяйственной жизни, о земских делах, всех волновали судьбы русского дворянства в связи с отменой крепостного права. Каждый чувствовал, что уходит старая эпоха, а какой будет новая? Ну и конечно, не обходилось без карточного столика. Женская половина собиралась в гостиной Екатерины Александровны. Здесь все настраивало на спокойную уютную беседу у камина. Вместо письменного стола стояло бюро и огромное количество книг в шкафах. Это было довольно редкое явление среди женщин дворянского круга. Мы не знаем состава этой библиотеки, но что Екатерина Александровна была образованная женщина — не подлежит 309 никакому сомнению. Не следует забывать, что она вела дом и воспитание детей лежало на ней. Муж постоянно бывал в разъездах. Поэтому детский мир, а детей у Екатерины Александровны было двенадцать (правда, выжило только четверо), полностью зависел от нее. А для того, чтобы воспитать детей, надо много пережить, обдумать. Екатерина Александровна много читала. Это можно заметить и по ее письмам к широкому кругу знакомых. Две ее дочери стали писательницами, и это тоже результат домашнего воспитания. К тому в доме был культ Новикова, с которым старший Тургенев дружил. Новиков первым из русских поставил цель: сделать женщину — мать и хозяйку — читательницей в доступной для нее форме. На следующий день все сходились за общим столом, сервированным старинным серебром. Обычно неулыбчивое лицо Леонтия Борисовича преображалось. Невысокого роста, кряжистый, ходивший, как бывалый морской волк, вперевалочку, он преображался в русской пляске. Любил плясать «Русскую» и делал это мастерски. Вообще к музыке он был неравнодушен, прекрасно играл на скрипке, а инструмент у него был классный, работы знаменитого мастера Вильома. Впоследствии он вынужден был продать эту скрипку своему соседу — помещику Александру Николаевичу Наумову. Жена Тургенева — Екатерина Александровна — редко выезжала в гости. Небольшого росточка, с большими печальными глазами, она всегда занималась детьми. Хотя своим дочерям Леонтий Борисович мог мало уделять внимания из-за своей занятости, но любил страстно и нежно их, переживал за них. А оснований для переживаний было немало. Дочь Саша — детская писательница, оставив троих детей и ожидавшая четвертого, ушла от мужа графа Толстого к Вострому. Четвертый ее ребенок — Алексей Николаевич Толстой, выдающийся писатель. Ее непростая женская судьба сильно тревожила Леонтия Борисовича. Он был против развода Александры с Толстым (жена, кстати, тоже), хотя он и считал, что дочь имеет основания для развода: «...Вполне согласен, что положение твое невыносимо, но насколько ты улучшила его, это покажет весьма недалекое будущее». Отец советовал Александре, если она решила разойтись с мужем, сначала уехать к родным, добиться развода, а потом устраивать свою судьбу. Для Леонтия Борисовича, человека глубоко религиозного, страшно было, что дочь за гражданский брак может получить церковное наказание, что, кстати, и произошло. В сентябре 1883 года самарская духовная консистория постановила: «...за нарушение святости брака прелюбодеянием со стороны Александры Леонтьевой» оставить ее «во всегдашнем безбрачии» и предать «семилетней епитимьи под надзором приходского священника». 310 Из-за развода он даже несколько лет не принимал дочь в доме. Через несколько лет, когда дочь с подросшим Алешей без предупреждения приехала к родителям и внучок с возгласом: «Дешка! Бабашка!» бросился к ним, старики растаяли и простили дочь. Другая дочь — Вера была замужем за крупным чиновником Министерства иностранных дел, дипломатом Комаровым. Но он так часто увлекался другими женщинами, что о полноценной семейной жизни говорить не приходилось, к тому же он рано умер, оставив троих детей. Некоторые остряки говорили, что у родителей сердце болит за сына до 18 лет, а за дочь — всю жизнь. Третья дочка — Mania — была очень талантливой женщиной, она стала детской писательницей, а в молодости у нее был прекрасный голос; собиралась пойти учиться в консерваторию, но посвятила свою жизнь старым родителям. Другая дочь — Ольга — вышла замуж за Николая Шишкова, своего троюродного брата, но вскоре умерла от скоротечной чахотки. Жену Леонтий Борисович обожал, она была на 10 лет моложе его, и он обращался с ней как с ребенком. Мне довелось читать его письма к жене, которые он писал на протяжении 40 лет при малейшей возможности. И хотя на конверте он писал сухо и строго «Ее Высокоблагородию. Екатерине Александровне Тургеневой», в письмах была настоящая поэма о любви. В каждом письме были обращения «моя милая, дорогая, золотая лебедушка», «целую тебя, милая моя... целую тебя 100 и даже 1000 раз». Он просит прощения у любимой жены за свое эгоистическое чувство, что любит ее сильнее, чем детей. Нечасто супруги признаются в подобной любви. А подписывался всегда: «твой муж, друг и брат». Когда Леонтий Борисович начинал сердиться, «шуметь», она молча входила к нему в кабинет и останавливалась. Под ее взглядом Тургенев сразу стихал и успокаивался. Прожили они вместе 42 года. В их доме гости бывали частенько, привечали здесь широко, по-русски, душевно. Несколько раз приезжал навестить дочь — Екатерину Александровну — прославленный русский генерал шведского происхождения Александр Федорович Багговут, кстати, женатый на ставропольской дворянке, княгине Марии Сергеевне Хованской. Она была фрейлиной при императорском дворе, где в нее и влюбился писаный красавец Багговут. К сожалению, она умерла молодой от чахотки, оставив малолетних детей. Поскольку он всегда был в походах и боях, то малолетние дети воспитывались в Ставропольском уезде у бабушки. Когда приезжал Багговут, в маленьком волжском селе оживали картины кавказской баталии. Он воевал с персами в конце 20-х годов, участвовал в литовской кампании 1831 года. В сражении под Гроховом получил три ранения в голову (весьма тяжелые), в руку, в ногу и был сильно 311 контужен ядром в бок. После ранений его не один раз относили в мертвецкую, но каждый раз выживал. Молодость и крепкая натура помогали выжить. Затем он отличился в военных действиях на Кавказе против чеченцев. Когда он был в турецкой кампании, то главнокомандующий прислал приказ об отступлении, но Багговут сказал: «Русские никогда не отступают» И повел свой полк в атаку. Противник был сметен, разгромлен, но за невыполнение приказа главнокомандующий отдал Александра Федоровича под суд. Военно-полевой суд был поставлен в трудное положение. Доложили царю, который наложил резолюцию: «Достоин ордена». В боях Багговут получил тяжелое ранение в голову навылет и поэтому всегда носил черную повязку с металлической чашкой, которая входила в углубление раненой головы. Этого немногословного великана из конной артиллерии с длинными усами, переходившими в бакенбарды, любили в доме Тургеневых. Между прочим, военные заслуги Багговута позволяли его детям и внукам учиться в привилегированном заведении за казенный счет. В доме как-то заикнулись об учебе в Институте благородных девиц, но Леонтий Борисович, сам проведя детство без родителей, был категорически против, считая, что дети «будут оторваны от семьи и родители не будут иметь духовного влияния на детей». Так что девочек учили гувернантки — то швейцарки, то француженки. После отмены крепостного права, когда помещики лишились дармовой рабочей силы, перед дворянством встала сложнейшая проблема: как дальше вести хозяйство? Жизнь заставляла переменить экономическое мышление, необходимо было искать свое место в экономической нише. Некоторые стали торговать хлебом, познавать законы предпринимательства. Не избежал этого и Леонтий Борисович, он построил у себя в имении суконную фабрику, потратил на это немалые средства, но фабрика вскоре сгорела, принеся большие убытки. Неудачным оказался и выбор Леонтием Борисовичем своего приказчика. Мало того, что он оказался не вполне компетентным, но вдобавок еще и жуликоватым. Как мог обмануться в приказчике Леонтий Борисович — остается загадкой. Ведь он сам любил говорить другим помещикам, что «покупать надо не имение, а приказчика». Попытался Леонтий Борисович выйти из трудного положения, активизировав «игры губительную страсть». Он не избежал всеобщего поветрия дворянства 19 века — картежной игры. За карточным столиком проигрывались деньги, крестьяне, имения. Был широко известен случай, когда в 1802 году в Москве князь Александр Николаевич Голицын проиграл в карты свою жену Марию Гавриловну, урожденную Вяземскую. Леонтий Борисович тоже немало наделал карточных долгов, выдавая на них векселя. Через постоянную и довольно продолжительную пере312 писку заемных писем и векселей с приплатой довольно тяжких процентов, долги его росли с печальной быстротой и достигли наконец таких размеров, что его материальное благополучие оказалось под угрозой. Подходил срок платежа в банк процентов и погашений, платежи по различным векселям. Соседи и друзья обо всем догадывались, сам же он никому никогда на свои затруднения не жаловался и даже ничем не давал понять о существовании их. В середине 80-х годов Леонтия Борисовича стали осаждать кредиторы. Он приказал управляющему подготовить подробнейший финансовый отчет. Оказалось, что вся стоимость имения Коровино не могла покрыть выданные векселя. Причем один из его крупных кредиторов некий Духинов, которому Тургенев был должен 30 тысяч рублей, предлагал компромисс: пусть Тургенев отдаст родовую икону Христа Спасителя и долг будет прощен. Леонтий Борисович отказался. Не мог истинный христианин отдать родовую икону, тем более что Духинов был старообрядцем. Эту икону передавали в роду Тургеневых только по наследству. В результате Коровино было продано, но долгов еще оставалось на 11 тысяч рублей. Кое-чем помогли братья Михаил и Юрий, продав часть своих имений, но у них и у самих дела шли не блестяще. 16 марта 1884 года Самарский окружной суд признал Л. Б. Тургенева несостоятельным должником. Все кредиторы и должники Тургенева в четырехмесячный срок должны были заявить о своих претензиях. Это было тяжелое время для Леонтия Борисовича и семьи. А надо было жить, содержать дом. Освобождалась должность мирового судьи, оклад хотя и небольшой, но всетаки стабильный. Леонтий Борисович выставил свою кандидатуру. Но из этого ничего не вышло, как говорится, «пришла беда, отворяй ворота». В письме к жене 30 сентября 1884 года он сообщает: «Прости меня, что я не избран в мировые судьи, но, право, я в этом не виноват, всему делу голова — Дмитрий Иванович Лазарев, который считал себя обязанным заявить Собранию о моей несостоятельности». Пришлось переехать на хутор, где не пережившая этих потрясений жена Екатерина Александровна скончалась в феврале 1892 года. После смерти жены Леонтий Борисович живет у родственников. Сначала у сестры Татариновой. Дочери помогали деньгами. Глухой, сразу же постаревший, Леонтий Борисович переехал жить к брату Михаилу, но потом попросил устроить его в монастырь. В письме к дочери Саше, незадолго до смерти, он писал: «...я себя спрашиваю, как мне-то устроиться, чтобы ни у кого не висеть на шее». С устройством в симбирский монастырь что-то не получилось, пришлось купить маленький домик неподалеку от монастыря, в котором и скончался Леонтий Борисович 20 июля 1895 года. 313 СОДЕРЖАНИЕ 5 Городская культура 85 Ставропольские промыслы 160 Общество трезвости 175 Ставропольская милиция 186 Ставропольский общественный банк 192 Ставропольская почта 198 Ставропольская тюрьма 204 Строитель Комзин И. В. 213 Член Государственного Совета 221 Городской голова Цезарев 227 Доктор Е. А. Осипов 237 Мать-героиня 242 Председатель горисполкома В. Р. Прасолов 249 Депутат Шарков 258 Генерал И. Н. Скобелев 266 Мария Тургенева 277 Почетный гражданин Ставрополя 286 Орловы 300 Художник В. Н. Кувшинов 305 Предводитель Ставропольского дворянства 314 ОВСЯННИКОВ Валентин Александрович Ставрополь—Тольятти Страницы истории Часть II ДЕЛА И ЛЮДИ Ответственный за выпуск Н. В. Приходченко Редактор Е. Д. Шепилова Технический редактор М. В. Ковалева Выпускающий В. В. Петренко Компьютерная верстка Л. В. Лагуткина ЛР № 010228 от 6 мая 1997 г. Сдано в набор 1.03.99. Подписано в печать 5.07.99 г. Формат 84x108/32. Гарнитура Школьная. Усл. п. л. 21. Заказ 6400. Тираж 3000. Полиграфическое предприятие «Современник» Комитета РФ по печати 445043, г. Тольятти, Южное шоссе, 30 315 316 317
