— Вот ты, Сергеич, сейчас не выпил и правильно сделал

КНИГА ВТОРАЯ
ИСПЫТАНИЕ
Моей маме Нине Михайловне Федорченко посвящаю
Вместе
Эту ночь Виктор запомнил на всю жизнь. Такой потрясающе яркой и необычной
она была.
Вначале он и Вероника долго целовались, страстно прижимаясь друг к другу с
такой силой, что, кажется, превращались в одно целое. Наконец он не выдержал.
— Это настоящая пытка! Все, больше не могу. Уходим отсюда.
— Что случилось, милый? Какая пытка? О чем ты? — Вероника испуганно
посмотрела на него.
— Господи, какой ты еще ребенок! Ну, мужчина я, хоть и взрослый. Понимаешь?
Он взял ее за руку и повел в сторону залива, отделяющего базу отдыха от леса.
Возле домика, где расположились друзья, Виктор остановился и, многозначительно
взглянув на Веронику, скрылся за дверью.
Через минуту он вышел, держа в руке туго набитый рюкзак.
— А это зачем? — Вероника указала на рюкзак.
— Сюрприз. Много будешь знать, скоро состаришься, — он ласково поцеловал ее в
щеку.
Обогнув залив, они медленно пошли вдоль реки. У большого пня, корнями
уходившего в воду, Виктор сбросил рюкзак, вынул из него спальный мешок и, чиркнув
замком-молнией, расстелил его на песке, словно покрывало.
— Это и есть мой сюрприз, — произнес он, протягивая к ней руки.
1
— Не надо, Витенька! Прошу тебя! Только не здесь. Я… я боюсь, я стесняюсь… —
нерешительно проговорила она, оглядываясь по сторонам. И вдруг неожиданно для себя
самой опустилась на колени и, прижавшись грудью к его сильному торсу, стала покрывать
поцелуями его лицо и плечи. Не замечая, как он, сбросив с себя одежду, стягивает с нее
короткий халатик и все, что под ним было.
Через секунду сумасшедшая страсть поглотила обоих. Мир, восхищенный силой их
любви, будто замер, стыдливо отвернувшись. И только тихо шелестевший лес да
спокойная, притомившаяся за день Кама стали свидетелями этого красивого безумства.
…Он первым пришел в себя, открыл глаза и осмотрелся. Вокруг валялись
разбросанные вещи. Спальник был скомкан и лежал в стороне. Голова Вероники была у
него на груди, роскошные длинные пряди прикрывали часть ее изумительного тела.
Казалось, она спит. С трудом сдерживая вновь нарастающее возбуждение, Виктор
осторожно приподнялся и поцеловал ее.
— Ты? — она открыла глаза и удивленно посмотрела на него. — Витенька, мой
милый, какой чудесный сон я сейчас видела! И хотя ты не дал мне его досмотреть, я не
сержусь на тебя, потому что мой самый лучший сон — это ты, мой любимый. Ты —
живой сон, настоящий. Он никогда не закончится, и я хочу смотреть его всегда. Наверное,
я говорю глупости... Но это от счастья и любви к тебе. Меня переполняют чувства.
Хочешь, я поделюсь своим счастьем с тобой? А ты подаришь мне кусочек своей любви и
счастья? Ну что же ты молчишь, Витенька?
Вместо ответа он легко поднял ее на руки и направился к реке. В воде, работая
одними ногами, он поплыл, не выпуская Веронику из рук.
— Какая вода! — она обвила руками его шею. — Знаешь, я никогда не плавала
обнаженной. Это непередаваемое ощущение. Спасибо тебе, любимый. — Капельки влаги
стекали по ее лицу. Виктор поцеловал ту, которая задержалась на ее губах.
— Каждое твое прикосновение сводит меня с ума, — прошептал она. — Не
представляю, как буду жить после того, как мы расстанемся.
— Я тоже. Ревную тебя ко всем сослуживцам, случайным прохожим. Однажды
увидел во сне, как ты в троллейбусе разговариваешь с каким-то симпатичным типом.
2
Вежливая, улыбчивая. Проснулся и больше не мог заснуть. Такая обида на тебя закралась!
И ненависть к этому красавцу. Неделю ходил, вспоминая и ненавидя приснившееся.
Он не договорил. Трель сотового телефона разорвала спящую тишину. Высоко
поднимая ноги, оба выбежали на берег. Вероника, накинув халатик, стала быстро
собирать вещи. Виктор, прикрыв наготу майкой, кинулся к джинсам, из которых
доносилась мелодия. Наконец ему удалось вынуть телефон из тесного кармана брюк.
— Толя? Что-то случилось? Нас потеряли? Напрасно беспокоитесь. Да, да, мы
живы-здоровы. Купались, бродили по берегу. Скоро появимся. Ждите. Пока.
Спустя несколько минут они двигались по направлению к базе. Неожиданно
Виктор остановился и, посмотрев туда, где только что были, тихо произнес.
— Хочу запомнить это место. Здесь мы стали близки, как муж и жена.
— Это что? Предложение? — Вероника непривычно строго посмотрела на него.
— Если хочешь — да. Только не спеши с ответом. Обдумай и взвесь все. Стоит ли
выходить замуж за человека, который вдвое старше тебя. И что ждет тебя в этом
«неравном» браке. Сказать «нет» или «не хочу» еще не поздно. Поэтому...
Вероника неожиданно закрыла его рот ладонью.
— Подожди, Витя. И это говоришь ты? Который минуту назад уверял, что не
может без меня жить, что безумно ревнует ко всем? И вдруг ты предлагаешь подождать.
подумать… Чему же верить? Господи, какой ты... — Вероника заплакала, но продолжала
говорить, не обращая внимания на слезы: — Ты понравился мне еще в автобусе, когда
измученный ехал рядом. И стал мне дорог. В конце поездки я уже думала только о том,
как не потерять тебя. И сейчас, когда мы нашли друг друга и полюбили, ты предлагаешь
подумать? Для чего? Чтобы расстаться? — Она перестала плакать и продолжала говорить
строго, будто отчитывала его. — Тебя пугает наша разница в годах? Но где она, эта
разница? Я не вижу ее, не замечаю. Потому что люблю в тебе все — мужскую силу,
седину, основательность. И никто, слышишь, никто не сможет убить эту любовь. Даже
если тебе когда-нибудь понравится другая женщина, я прощу тебя. Только бы остаться с
тобой. Знаю, что это унижает меня, но я пойду на это.
3
Вероника умолкла. Молчал и Виктор. Искренность, с которой она отстаивала свое
право любить его, поразила. Рядом была не просто яркая, молодая красавица. С ним была
страдающая, но решительная женщина, готовая пойти на что угодно, только бы оставаться
с ним. В отличие от него, струсившего, нерешительного. «Не знал, что ты такая тряпка,
Виктор Сергеевич!» — мысленно отчитал он себя. А вслух сказал.
— Ты говоришь, как опытная, много повидавшая женщина. Откуда у тебя это?
Хотя не надо, не отвечай. Да и не должен я задавать такие вопросы. Тем более что ты
абсолютно права. Любить с оглядкой — а вдруг не получится, конечно, нельзя. Прости,
Ника.
— Как ты меня назвал? Ника? Я не ослышалась? Или это имя другой женщины?
Говори, Витя.
— Какая женщина? Что ты! Про себя я давно тебя так называю. Ника — богиня
победы. Тебе нравится это имя?
— Очень. Называй меня так чаще, хорошо? Жаль, в паспорте я так и останусь
Вероникой.
— Но паспорт будем менять. Вместе с фамилией поменяем и имя.
— Ты очень легко об этом говоришь. Будто шутишь... Не надо так, Витенька.
Наспех, на ходу, когда мы еще ничего не решили...
— Нет, надо! — вдруг взорвался Виктор. — Как не решили? — он хотел
возмутиться еще, но взял себя в руки и умолк. Привлек Веронику к себе. — Мы, два
взрослых, полюбивших друг друга человека, кажется, смеемся над судьбой, подарившей
нам большое счастье. Судьба нам этого не простит. В общем, беру власть в свои руки. О
том, что мы женимся, сегодня же сообщим Полине Яковлевне, Насте, Наде, моим
друзьям. Сложнее с Лизой. Я, наверное, делаю тебе больно, но я должен наконец знать,
что она знает об отце. Ну… ты понимаешь, что я имею в виду. То есть — знает ли она
правду?
— Нет, — Ника ответила не сразу, и было видно, как нелегко ей говорить. — Я не
решилась тогда сказать, что произошло. И сейчас жалею об этом. Она уже совсем
взрослая и все чаще спрашивает меня, бабушку, соседей, которые строго-настрого
проинструктированы, когда приедет ее папа. Мы ей сказали, что он в очень длительной
4
командировке. Эта ложь измучила нас всех. Я больше не могу лгать, Витя. — Ника
кончиками пальцев убрала выступившие слезы. — Какая сегодня удивительная ночь!
Любовь и слезы, все смешалось, все вместе.
— Прошу тебя, успокойся. Посоветуемся с нашими и исправим ошибку. И как это
сделать, тоже решим. Все. О грустном больше ни слова. Перед друзьями мы должны
предстать счастливой парой, женихом и невестой. Хотя, кажется, они давно уже
догадались, к чему идет дело. И ждут-не дождутся нашей свадьбы.
Виктор оказался прав. Едва они появились возле стола, за которым сидели друзья,
как поднялся такой гвалт, что крепко спавшие полазненцы наверняка попадали со своих
постелей. Шуточки и откровенные издевки сыпались со всех сторон. Юра Братушин
усердствовал больше всех. «Скажи-ка, Витя, ведь недаром полночи плавал ты напару?» —
выдал он в рифму, глядя почему-то на Веронику. Та, вспыхнув, тут же ушла, шепнув
Виктору: «Я с Лизой у мамы. Спокойной ночи, любимый!». Следом за ней собрались
уходить другие женщины. Они быстро вымыли посуду, прибрали на столе и, послав
мужчинам по воздушному поцелую, направились к своим вагончикам.
Юра вскочил из-за стола и кинулся провожать Риту, намереваясь обнять ее. Но она
взяла его за руки, опустила их «по швам» и, повернув в сторону наблюдавших за ними
друзей, слегка оттолкнула от себя. Догадливый Афанасьич схватил гармошку и, широко
растягивая старенькие меха, сыграл что-то отдаленно напоминающее туш. Затем выпил на
посошок и, попрощавшись со всеми за руку, пошатываясь, побрел к своей сторожке.
Поддерживая старика, Бойченко пошел с ним рядом.
— Не держи меня, Сергеич, трезвый я. Устал вот только, за вами здоровыми
кобелями разве угонишься. Умеете вы заводить людей, ничего не скажешь, — Виктор
поразился: Афанасьич действительно говорил трезво.
— Ничего, Николай Афанасьевич, вот съездишь в свою Венгрию, отдохнешь,
станешь совсем другим человеком. Документы на тебя уже готовы, я узнавал. Завтра с
моим Колей сгоняете в Пермь, получите их, и — готовься в путь-дорогу, к своей Илоне.
Так, кажется, звали твою девочку-мадьярку?
— Верно, Илона. По-русски значит Лена. Неужели помнишь про нее? Вот уж
шестьдесят лет прошло, а если увижу — точно узнаю. — Голос старика задрожал, но он
справился с волнением и заговорил очень тихо, почти шепотом. — Я ей, Сергеич, жизнью
5
обязан. Секешфехервар, город такой в Венгрии, мы тогда брали. Снаряд, то ли наш, то ли
фрицевский, разорвался совсем рядом. И вот лежу я под грудой кирпичей и всякого хлама.
Кровь хлещет, как вода из крана. Темень, ничего не видно. Только неба кусок в
маленькую щель. «Вот и кончилась твоя жизнь, Коля…» — думаю, а сам почти теряю
сознание. И вдруг слышу: кто-то плачет. А это она, видно, стон мой услыхала. Кирпичи
разбирает, а у самой слезы ручьем бегут. И что-то лопочет по-своему, по-мадьярски. Я
позже эти слова выучил: нэм сабот, нэм лэгэт. Мол, не умирай, не надо! К утру разгребла
всю кучу и домой меня к себе поволокла. Как смогла дотащить, не знаю. Я ведь тогда
тяжеленный был. Дома у нее никого не оказалась. Потом узнал, что все близкие погибли,
кто на фронте, кто под бомбежкой. Раздела она меня, обмыла, палинки дала выпить. Это
водка ихняя так называется. И стала раны мои перевязывать. И так она, Сергеич, это
ласково делала, что хоть и адская была боль, а я ее, вроде, и не чувствовал. Все на нее
смотрел да на ее руки. Как она своими тоненькими пальчиками прикладывала всякие
чистые тряпочки, потом их приглаживала да еще что-то шептала. И не поверишь, такая во
мне мужская сила вдруг появлялась, что хоть вставай и иди в атаку. А сама худенькая, на
лицо красивая. Волосы длинные и черные, как у цыганки. Бывало, заденет волосами мою
небритую физиономию и тут же уберет их да еще по-своему извиняется: бочаанатот
кеерек. Мол, прости, пожалуйста, это я нечаянно. Знала бы, что для меня это... ну, как
поцелуй или даже больше... А иногда присядет рядом, гладит меня, и говорит повенгерски. Много-много. Да так хорошо смотрит, что и переводить не надо. Ясно, что
нравлюсь я ей, даже такой израненный и некрасивый. В общем, выходила она меня. За
неделю в живого человека превратила. Отправились мы потом в госпиталь. Врачи ахнули.
Никак не хотели верить, что такие рваные раны она за неделю почти залечила. И оставили
ее там, чтобы она за мной ухаживала. Ну, еще, наверное, потому оставили, что нравилась
она всем. Спокойная, услужливая, врачам, сестрам помогала, о чем бы ее ни попросили.
Выписался я через две недели. И каждый этот день помню, как сейчас. Что делали, где
были, как учили слова по разговорнику. Она — русские, я — венгерские. Язык у них —
хуже китайского. Но к моей выписке мы уже немного понимали друг друга. Последнюю
ночь я не спал ни минуты. Перед этим Илона простудилась, у нее поднялась температура,
и сестры не разрешили нам встречаться. Но провожать меня она вышла. Мы спрятались за
полуторку, на которой я должен был ехать в часть, и первый раз по-настоящему
поцеловались. Как она плакала, Сергеич... Потом достала из халата отрывок газеты и
написала на нем по-мадьярски свой адрес. И тут же убежала в госпиталь. Только крикнула
с крыльца: висонтлаатаашра! Нэм, сиа! По-нашему это: до свидания! Нет, пока! Все.
Больше я ее не видел. Никогда. Ни разу.
6
— Как? А адрес? — Бойченко впервые подал голос. — Ты мог заехать, написать...
Афанасьич, дорогой! Как же ты... Ведь она тебя ждала. Она же тебя полюбила.
— Мы очень быстро наступали, Виктор Сергеич... А потом меня снова ранило.
Осколок мины попал в вещмешок, разорвал и его, и тот самый клочок газеты с адресом.
Разорвал в клочья. Он был в вещмешке. А после госпиталя я попал в другую часть, а тут и
война кончилась. Нашу дивизию через Польшу отправили на Дальний Восток воевать с
японцами. Так что в Венгрию я больше не попал...
— Ну и история. Хоть роман пиши.
— Вот возьми и напиши. Ты ведь у нас писатель, — Бойченко и старик сидели на
скамейке, что была вкопана в землю у входа в сторожку. Афанасьич, глубоко затягиваясь,
курил сигарету за сигаретой.
— Много куришь, Николай Афанасьевич. Пора завязывать.
— Завязывать... Хорошо тебе, некурящему, говорить. А попробуй, завяжи. Легче
пить бросить, чем перестать смолить это дерьмо, — Афанасьич со злостью сплюнул
недокуренную сигарету и сердито затоптал ее ногой.
— И сколько лет было этой девочке? — Виктор все еще находился под
впечатлением от рассказа Афанасьича. — Пятнадцать, шестнадцать?
— Нет, больше. Лет семнадцать-восемнадцать, наверное.
— Значит, сейчас ей... так, шестьдесят плюс восемнадцать... Ого! Семьдесят
восемь! Подросла твоя Илона.
— Да уж как не подросла. Поди, и внуки, и правнуки, как и у меня.
— Тебе сейчас сколько?
— Восемьдесят, тогда было двадцать.
— А рассказывал так, будто тебе снова двадцать, как влюбленный мальчишка.
Выходит, если любовь настоящая, то это на всю жизнь?
7
— Может быть, Сергеич. Вот ты сейчас тоже, как потерявший голову пацан. Глаз
со своей Вероники не спускаешь. И правильно делаешь. Такую красоту беречь надо и
охранять от чужих глаз и рук. Запомни эти мои слова. Иметь красавицу-жену всегда
хлопотно. А если она вдобавок еще и моложе тебя в два раза, то тут и вовсе не жизнь, а
сплошные неприятности. Кто ласково на нее посмотрит, кто по дороге проводит, а кто и
руку поцелует. Найдутся и такие, кто любовь свою будет предлагать. А если ребенок
родится, могут как бы в шутку и дедушкой обозвать. Всего насмотришься и
наслушаешься. Короче, Сергеич, не жди спокойной жизни. Кончилась она у тебя. Но
мужик ты еще крепкий, с головой. Думаю, выдержишь. Только не шибко расслабляйся,
когда придется какому-нибудь сопливому ухажеру по лбу задвинуть. Стукни разок-другой
вполсилы, и хватит. Чтобы не попасть, куда не надо. А ее никогда не трогай, даже если
очень руки зачешутся. Бить бабу — последнее дело. Я за всю жизнь ни одну не тронул.
Пугать пугал, было дело, замахивался, но чтобы врезать — этого не было. Вы что с
дочкой-то ее думаете делать? Удочерять, поди, собираешься? — неожиданно сменил тему
старик.
— Не знаю, Николай Афанасьевич. Не говорили еще об этом. Хотя, думаю, сделать
это надо. Но не сейчас. Понимаешь, Вероника не сказала Лизе, что ее отец погиб.
Придумали версию, будто он в длительной командировке. Предупредили соседей,
знакомых, чтобы они не проболтались. И сейчас не знают, как выйти из этого обмана,
девочка уже большая, ей скоро пять, все понимает, постоянно спрашивает, когда приедет
папа. Ждет его, конечно, с подарками. Если сказать ей сейчас правду, то виноват в этом
буду я, ее новый отец. А это уж вражда, и надолго. Но обманывать девочку больше нельзя.
Еще больше запутаемся.
— А вы не скрывайте. Скажите... как ее?
— Лиза.
— Скажите Лизе, что ее папа в командировке поймал тяжелую, заразную болезнь и
умер. И чтобы не заразить ее и всю семью, его там и схоронили. Будет море слез, ясно.
Как без них... Вероника в эти дни пусть от нее не отходит — мало ли чего придет ребенку
в голову. А ты, наоборот, скройся на неделю-другую. Не звони, не показывайся. Потом
появись с хорошими подарками. Отойдет ваша Лиза, не беспокойтесь. Дети, они
отходчивые. И еще, пока не забыл: сразу в отцы не лезь. Придет время — породнишься.
Все понял? А теперь ступай к своим дружкам. Почешите языки, пока девчонки спят.
8
— Спасибо, Николай Афанасьевич, — Бойченко обнял старика. — Что бы я делал
без твоих советов? Ну, иди, поспи, а то, правда, замучили мы тебя.
Подойдя к столу, Виктор увидел, что ни Дзубы, ни Бороды там нет. Он
прислушался. Со стороны Камы доносился плеск воды и негромкие голоса. «Резвятся
старые дон-жуаны», — догадался он и направился к реке. Друзья действительно купались.
Виктор скинул джинсы, рубашку и с удовольствием нырнул в прохладную воду.
— Опять мы тебя потеряли. У Вероники был, сознавайся? — Дзубенко,
отфыркивая попадавшую в рот воду, подплыл к Бойченко.
— Не был я у Вероники. С Афанасьичем сидели, откровенничали. Историю он про
себя рассказал. Как спасла ему в Секешфехерваре в конце войны жизнь одна девочкамадьярка. Как-нибудь передам. Полезно знать это вам, молодящимся ловеласам.
Друзья выбрались на берег. Юрий, набрав сухих веток, разжег небольшой костер.
Совсем рассвело, розовый шар солнца поднялся над восточной кромкой соснового бора,
обещая погожий день.
— Ну и когда твоя свадьба, юный жених Витя? — спросил Юрий, помешивая
прутиком угли. — Очень уж «горько» покричать хочется. Давно не кричали, правда,
Толя?
— А ты порепетируй, — Дзубенко подбросил в догорающий костер несколько
сосновых веток. Огонь вспыхнул с новой силой, весело играя языками пламени.
Что-что, а кричать Юрий умел. Он приложил ладони ко рту, и жуткий, леденящий
душу, «по-тарзаньи» переливающийся вопль взорвал утреннюю тишину.
— С ума сошел! Ты что делаешь? Перепугаешь всех! — Виктор подбежал к Бороде
и зажал его рот рукой. Но было поздно. Из вагончиков высыпали все, кто там был. Полина
Яковлевна с Вероникой, Надя с Сашей, Роза с Ритой. Полуодетые, напуганные до немоты,
они стояли с широко раскрытыми от ужаса глазами и, ничего не понимая, смотрели на
мужчин. Спустя несколько секунд из сторожки выскочил Афанасьич. В руках у него было
ружье. Ни слова не говоря, он задрал его вверх и пальнул сразу из обоих стволов.
Всполошившиеся глухари, галки и вороны тучей взвились в небо и скрылись за лесом.
9
— Кто так жутко вопил? — грозно спросил старик, когда все сгрудились вокруг
костра. Из стволов его ружья, которое он держал наизготовку, еще вился пороховой дым.
— Успокойся, Николай Афанасьевич, — Бойченко подошел к сторожу и, взявшись
за стволы, пригнул их к земле. — Мы все втроем кричали. Ну не может один человек так
вопить. Легких не хватит. «Горько» учились произносить. Свадьбу нашу с Вероникой
репетировали, понимаешь? Хотели тихо, а получилось громковато. Извини нас,
Афанасьич. И вы тоже, — Виктор умоляюще посмотрел на собравшихся.
— Простил бы я вас этой штуковиной! — старик потряс ружьем. — У внуков
ваших ума и то больше. Ну, все. Собрание закрываю. Пошли сны досматривать.
— После такого-то переполоха какой сон, Николай Афанасьевич? — Полина
Яковлевна взяла сторожа под руку. — Давайте чай пить. Скипятим вот на этом костре,
заварим травки с ягодами и попьем. Согласны? Юра, — неожиданно обратилась она к
Братушину, — неси самый большой чайник.
— Несу, Полина Яковлевна. Только вначале маленький анекдот. Абрам говорит
Хаиму: — Хаим, приходи на чай! — А почему бы и нет? — Ну, нет, так нет.
Смеялись все. Больше всех Афанасьич: «Ну евреи! До чего же веселая нация!».
Худой, в длинных, ниже колен, цветастых трусах, из которых торчали тонкие, как палки,
жилистые ноги, он был смешон и трогателен одновременно. Выпив пару кружек
настоянного на бруснике чая, Афанасьич исчез и появился к обеду с двумя корзинками.
Одна была доверху наполнена грибами, в другой, в полиэтиленовом кульке, плескались
несколько крупных подлещиков.
— Готовьте обед, девчата. Да побыстрее. Все проголодались, — сказал он,
обращаясь к Рите и Розе.
Обед получился сытным, вкусным и... грустным. Предстояло прощание с этим
земным раем, где каждый в промелькнувшие, словно миг, дни нашел свой кусочек
счастья. У кого-то он, этот кусочек, был чуть больше и светился радостью, как у Виктора
и Вероники, у кого-то, например у Анатолия и Розы, он был совсем маленьким и, увы,
печальным. Так думал Виктор, глядя, как гости готовятся к отъезду. Наконец собрались
все. Не было только Юры с Ритой. Бойченко вопросительно посмотрел на Дзубенко,
стоявшего рядом с Розой. Тот поймал взгляд и подошел к другу.
10
— Не вижу ни Бороды, ни Риты. Где они? — спросил Виктор.
— Если бы я знал. Видишь ли, какая тут история. Борода решил завладеть сердцем
этой красавицы, используя свою испытанную тактику — напор, натиск. Не получилось.
Девочка оказалась серьезной, с характером. Суди сам. Вышла замуж, родила сына,
малышу три года...
— Невероятно! На вид сама еще ребенок...
— Слушай дальше. Муж оказался обыкновенным пьянчугой. Разошлись. Он сейчас
живет где-то в Краснодарском крае. Алиментов, конечно, никаких не платит. Но она рук
не опустила. Поступила в Пермский торговый колледж, на заочное отделение, учится.
Работает. Узнав все это, Юра отступил. Как это сейчас называется... зауважал. Она это
тоже оценила и изменилась в отношении Юры. С утра не отходят друг от друга. Сейчас,
видно, где-то уединились, прощаются.
— Ну, с Юрой пусть не все, но ясно. Только бы не влюбился. У него ведь как?
Увлечется, и это чувство тут же на бороде его седой прописывается. Как на иконе. Да еще
начинает шустрить, исчезать, звонить. А это все. Прокол. У его Жени на такие патологии
поведения нюх, как, извини, у борзой. Но она умеет прощать такие порывы Юриной
души. Он это знает и часто рискует, потому что уверен, все обойдется. А вот твоя Юля не
из таких «добрых» жен. Так что будь осторожен. Видел, как теряешь голову от одного
ласкового взгляда этой чудо-татарочки. Что у вас? Зовет, наверное, в Чернушку, на
юбилей отца?
— Угадал. Но не только об этом просит. Хочет родить от меня ребенка. Умоляет.
Возвращаться в Тюмень, к мужу, уже не собирается.
— Да, заварили вы кашу. Ты-то к ней как относишься? Увлечен, жалеешь, хочешь
порвать? Говори, Толя. Да, отвернись ты, Роза на нас смотрит. Видит, что мы о ней
говорим.
— Ну и пусть смотрит. Хоть здесь я могу вести себя честно? Ничего не бояться.
Скажи, могу?
— «Честно» вести себя может только многоженец Немцов. Ему можно все. Потому
что он — Немцов. Тебе — нельзя. Потому что ты — обыкновенный Дзубенко. Поэтому
никаких детей. Это раз. Никаких юбилеев у товарища папы из Чернушки. Это два. И
11
третье: никаких разводов с тюменским коллегой по несчастью. Оставайся таким, каким
был, — ласковым и нежным. Она этого стоит. Ребенок ведь. Но в разговорах будь
осторожен, взвешивай каждое слово. Скажешь лишнее — сто раз пожалеешь, — Виктор
хотел еще что-то добавить, но услышав за спиной шорох раздвигаемых веток, обернулся.
— А вот и наши Ромео с Джульеттой!
Действительно, из молодого, густо разросшегося сосняка показался Братушин. За
ним шла Рита, которую он вел за руку. На лбу Юры краснела здоровенная ссадина, борода
была всклочена и усыпана сосновыми иголками.
— Заблудились мы, думали, не выберемся. Не верится даже, что это вы, — тихо
проговорил Борода, бессильно опускаясь на землю. Рита, обняв его за плечи, присела
рядом.
— Нашлись, и слава богу, — Афанасьич первым нарушил воцарившееся молчание.
— Сейчас я вам по сто граммов принесу. Выпьете с ушицей и будете как люди! — Старик
засеменил к своей сторожке и тут же вернулся, держа в руках бутылку водки, ложки и
небольшую кастрюльку с ухой. Кто-то протянул Братушину стакан. Юра наполнил ею
водкой почти до краев, отпил больше половины и протянул Рите. Та сделала несколько
глотков, закашлялась и черпнула ложкой ухи. Придя в себя, Братушин рассказал о том,
что с ними произошло.
Они бродили по лесу и неожиданно вышли на невероятно грибное место. Грибов, в
основном белых, было так много, что Юре пришлось снять куртку, завязать рукава и
использовать ее вместо корзины. Полиэтиленовый пакет Риты уже был набит грибами.
Набрав грибов, они направились к базе. Но вскоре вновь пришли туда, где только что
были. Стало ясно, что они кружатся на одном месте. Чтобы осмотреться, Юра залез на
молодую березу. Но ветка, на которой он стоял, не выдержала и сломалась. Братушин
упал, рассадив лоб. Остановив кровь и передохнув, они пошли наугад. И, как оказалось, в
сторону, противоположную базе. Страшно хотелось пить, ноги подкашивались от
усталости. Спас их случай. Во время очередного привала Рите показалось, что она слышит
позывные радиостанции «Маяк», знакомую всем мелодию «Подмосковных вечеров».
Позывные могли доноситься только с какого-нибудь теплохода, то есть с реки. И они
пошли на этот «зов», продираясь через немыслимые заросли и буреломы. «И вот мы здесь,
снова с вами», — смущенно закончил свой рассказ Братушин. «Жалко грибы, их
12
пришлось оставить. Они были такие красивые и крепкие. Мы так хотели принести вам»,
— добавила Рита. Она с трудом сдерживала слезы, виновато глядя на Афанасьича.
— Да что грибы... Наберем мы их еще не раз. Нашли, чего жалеть. Живы и ладно!
А сейчас давайте отдыхать. Отоспитесь здесь, завтра уедете, — старик жестом пригласил
Братушина и Риту идти за ним и зашагал к вагончикам.
— Может, мне все же уехать с вами? — неуверенно предложил Юра, глядя то на
друзей, то на Риту.
— В таком-то виде? — Дзубенко обнял Братушина. — Не спеши, Юра. Оставайся,
утро вечера мудренее.
— Иди, лечи свой лоб и раненое сердце, — поддержал друга Бойченко. И вдруг
неожиданно положил руку на плечо Риты. — Молодец. Ты такая сильная, оказывается. Не
будь тебя... Но Юру тут не обижай, обещаешь? А теперь идите, отдыхайте.
— Ну и шутник ты, Витя, отдыхайте... Представляешь сейчас их «отдых»? —
Дзубенко весело подмигнул другу.
— Да уж... — Виктор развел руками. И когда Рита отошла, негромко сказал,
обращаясь к Юре: — Не забудь позвонить домой Жене. Скажи, что споткнулся в лесу,
напоролся на сучок, пришлось вызвать фельдшера из Полазны. Он и посоветовал
отлежаться до утра. Все понял, грибник влюбленный? А теперь беги, догоняй свою
Джульетту. Заждалась она тебя, идет и оглядывается, боится, как бы мы тебя не увезли.
Разлука
Рабочая неделя выдалась очень напряженной и хлопотливой. Афанасьич получил
документы для поездки в Венгрию и, принаряженный, зашел к Виктору Сергеевичу на
работу показаться. Выглядел он торжественным и немного растерянным.
— Как подумаю, Сергеич, что снова окажусь в Секешфехерваре, — все, теряю
покой. Спать не могу, руки начинают трястись, — делился он с Виктором своим
состоянием, — вдруг найду тот самый госпиталь? Только бы сердце не подвело.
13
— Не подведет, оно у тебя еще слава Богу. Приедешь, расскажешь, как живут твои
любимые мадьяры. И вот еще что. Виза у тебя, смотрю, на два месяца. Можешь
задержаться, поискать свою Илону.
— Нет уж. Пустое это дело, бесполезное. И незачем душу травить. А тебе, Виктор
Сергеич, спасибо. Уважил старика. Ну, все. Пошел я. Привет всем твоим, — Афанасьич
поднялся и направился к выходу. Но вдруг у самой двери остановился.
— Как там твой бородатый? Юрий, кажется. Выкрутился, не сгорел?
— Едва не погорел. Мы тогда придумали версию, будто он в лесу напоролся на
сучок и вызванный из Полазны фельдшер посоветовал ему остаться до утра. Чтобы с
головой ничего не случилось. Это мы и сообщили его супруге Жене. А она, зная Юру не
хуже нас, позвонила в Полазненский медпункт, где ей сказали, что в прошедшее
воскресенье их фельдшера никуда не вызывали и он целый день находился в медпункте.
Скандал был ужасный. Юра после бурных объяснений срочно дернул в командировку.
Пришлось нам с Дзубой, ну это тот, что с усами, с шампанским и тортом ехать к Юре.
Приехали, прикинувшись, будто не знали, что Борода в командировке. Повод какой-то
придумали для визита. Естественно, наслушались такого, что Юре лучше не передавать.
Но выдержали. И напросились на чай. А за столом, будто невзначай сказали, что
фельдшер все-таки был, но, оказывается, не из Полазны, а из Суханово. Эта деревня
ближе к Боброво, чем Полазна. В общем, когда Юра через три дня вернулся домой,
чемоданы, которые собрала ему Юля, были разобраны.
— Да, бабники вы еще те... Попробуй, узнай у вас правду, когда вы так дружно
врете. Только не вздумай с Вероникой так себя вести. Нельзя ее обманывать, хорошая она
девчонка. И тебя, Сергеич, любит. Серьезно у нее все это. Не как у этой татарочки Розы.
По глупости влюбилась в твоего усатого. Но у нее пройдет все. Со временем. Родит,
станет матерью, некогда будет любить на стороне. Но пусть твой Дзубенко ведет себя
поаккуратнее. Она еще совсем дитя малое. Жалеть ее надо. Передай ему.
— Передам. В Чернушку она уехала, — Виктор говорил, как бы предвосхищая
вопросы, которые мог задать Афанасьич (Дзубенко ему явно нравился). — К своему отцу
на юбилей. Толю с собой звала, с отцом хотела познакомить. А к мужу в Тюмень
возвращаться не хочет.
14
— Ерунда все это. Дурость. Пройдет год-два, и забудет она Анатолия. Еще раз
говорю. Но сейчас ей тоже трудно. Запуталась девчонка. Ну, еще раз попрощаемся. Пошел
я.
Они обнялись. По-настоящему, крепко, как старые друзья, которые не могут долго
быть друг без друга.
Бойченко остался один. Был обеденный перерыв. Молчали телефоны, никто не
заходил, не беспокоил. Можно было наконец подумать о личных делах и проблемах,
которых, несмотря на старания Виктора, не убавлялось. Хотя после долгих и непростых
разговоров с Полиной Яковлевной и Никой ему все же удалось настоять на том, что они
все же расскажут Лизе правду об ее отце. И сделают это по сценарию, подсказанному
Николаем Афанасьевичем.
В назначенный день Бойченко с огромными пакетами, набитыми дорогими
игрушками, фруктами и сладостями, приехал в дом, где жила Ника, и укрылся в квартире
Михаила Александровича, того самого соседа, который помог Коле найти Веронику
Михайловну. Михаил Александрович был посвящен в план действий. Больше того, ему
предстояло первому сказать Лизе страшную правду (женщины отказались сделать это). И
тут же осыпать ребенка подарками, будто бы посланными ее папой в Пермь незадолго до
смерти. Затем в разговор должны были вступить мама с бабушкой, тоже, как и Бойченко,
спрятавшиеся в квартире соседа. Этой, завершающей стадии «операции» Виктор
Сергеевич боялся больше всего, не очень надеясь на женщин и опасаясь какого-нибудь
нервного срыва...
В шесть часов вечера Михаил Александрович позвонил в квартиру Ники. Лиза
заглянула в глазок и, узнав соседа, которого боготворила, открыла дверь, впустив
увешанного пакетами деда Мишу. Тот прошел в комнату и, выложив подарки, стал
показывать их.
— Ой, какие они все красивые и большие! Как настоящие, — девочка прыгала, не в
силах сдержать охвативший ее восторг. — А кто их прислал?
— Ты не догадываешься? Твой папа, — с трудом сдерживая волнение, ответил
Михаил Александрович.
— Значит, он скоро приедет? — серьезно спросила девочка.
15
— Нет, Лиза, твой папа никогда не приедет.
— Почему дедушка?
— Он неожиданно умер.
— И я его никогда не увижу?
— Никогда, Лиза. Там, где он работал, вдруг появилась страшная и очень заразная
болезнь. Твой папа заразился и умер. Там его и похоронили. Чтобы вы с мамой не
заболели, понимаешь? Побоялись, что вы можете заразиться, если привезти ею сюда.
Тут, по словам бывалого фронтовика, горевшего в танке над Курском, у него едва
не остановилось сердце. Лиза заплакала, прижавшись к нему, потом подошла к большому,
ростом с нее, игрушечному медведю, обняла его и, продолжая плакать, сказала: «У меня
нет больше папы. Теперь моим папой будешь ты, мишенька».
Эту сцену и застали «пришедшие из универсама» Полина Яковлевна и Ника.
Растерявшись, они стояли со слезами на глазах.
— Я ухожу, не могу больше. А вы возьмите, пожалуйста, себя в руки, — строго
сказал Михаил Александрович, обращаясь к женщинам, и вышел.
У себя в квартире он подробно пересказал Виктору сцену признания. Они выпили.
Михаил
Александрович
водки,
Бойченко
домашнего
плодово-ягодного
вина,
изготовленного гостеприимным хозяином. И Виктор остался у старика. Ночь пролетела
незаметно. Каждый рассказывал о своей жизни, встречах, удачах и невзгодах. Несколько
раз Бойченко порывался звонить Нике по сотовому. Но каждый раз Михаил
Александрович его отговаривал: «Не надо! Им сейчас не до нас с нашими
соболезнованиями». Рано утром Виктор уехал в Полазну. Оттуда позвонил в Пермь.
— Здравствуй, Ника. Места не нахожу, что там у вас? Остался ночевать у Михаила
Александровича, хотел встретиться или хотя бы поговорить с тобой, но он отговорил.
Откровенничали всю ночь. Удивительный старик. Мудростью похож на Афанасьича.
— Мы тоже почти не спали. Говорили с мамой, пока не выговорились. И о тебе,
вернее о нас, тоже...
16
— Ника, милая, извини, об этом позже. Как Лиза? Чем все закончилось? Остальное
я знаю.
— Михаил Александрович, видимо, сумел так деликатно сказать, что Лиза
довольно быстро успокоилась. Только спросила у меня: «Мама, это правда, что папа
умер?». Я отвечать была не в состоянии, поэтому за меня ответила бабушка: «Да,
внученька, это правда. Видишь, мама плачет. Потому что ей тоже жалко твоего папу». И
повела ее купать. В ванной Лиза разыгралась и немного успокоилась. Потом мы напоили
ее чаем, и она легла спать вместе с подаренным тобой большим мишкой, которого она,
кажется, очень полюбила. Сейчас она еще спит.
— Постарайся уходить от разговоров об Игоре. Отвлекайте, переводите их на
другую тему. Делайте, говорите, что угодно, но только не о нем. Очень прошу! И никаких
слез. Передай эти слова Полине Яковлевне… вместе с приветом.
— Постараемся. Вам, всем мужчинам, огромное спасибо! Ты был прав, убеждая
нас пойти на этот шаг. Огромная тяжесть свалилась с плеч. Сейчас любовь к тебе
переполняет меня.
— Я тоже очень скучаю. Мне плохо без тебя, без твоих поцелуев, ласки. Без всего,
что есть только у тебя. Догадываешься, о чем я?
— Да, милый. Но потерпи немного. Совсем скоро мы будем вместе. Ждать
осталось совсем немного. У нас будет столько времени. Хотя... только не сердись,
любимый, мне становится страшно от мысли, что ты встретишь другую женщину, которая
будет умнее, красивее меня, и которой ты понравишься? Вдруг, Витенька? Ведь такое
может случиться?
— Нет, не может. Я даже не обижаюсь на тебя за то, что ты только что сказала.
Настолько это нелепо, несерьезно. Прошу тебя, никогда ничего подобного больше не
говорить. Очень прошу, обещаешь?
— Хорошо, — Ника вздохнула и замолчала. Чувствовалось, что она хочет сказать
что-то еще, но не решается. Виктор это понял.
— Говори, Ника, я жду.
17
— Виктор... Там, на твоем спальном мешке... на берегу Камы, в Боброве, мы были
сумасшедшими, оба потеряли рассудок. Только потом я подумала о том, что это опасно.
Опасно для меня, как для женщины. Ты все понял, Витенька? У нас может быть ребенок...
Ты молчишь?
— Как я хочу, чтобы это случилось... — наконец выдохнул Виктор. Он был
потрясен. Представляя жизнь с Никой, Виктор все чаще видел их не вдвоем, а втроем.
Третьим был их малыш. Кто это будет — мальчик или девочка — не имело значения.
Хотя, рисуя картинки предстоящей семейной жизни, почему-то все чаще дополнял эти
«полотна непременной деталью — розовощеким карапузом с крохотным мужским
достоинством, торчащим между толстеньких ножек. Он сказал.
— Мы оба хотим мальчика. Давай придумаем имя...
— Нет, Виктор, — серьезно возразила Ника, — это делать не будем, потому что об
этом рано даже говорить. Я просто не могла не поделиться с тобой своими сомнениями.
Все будет ясно через месяц, в сентябре. Подожди, милый.
— Господи, только бы все получилось!
— Ты рад?
— И ты об этом спрашиваешь?
— Я счастлива, любимый. Извини, только что проснулась Лиза. Пойду к ней. Два
дня буду дома, взяла увольнение, как договаривались. Звони, целую тебя, Витенька!
— Подожди, еще два слова. На три-четыре дня уезжаю на буровые, что под твоими
Березниками. Буду звонить и жить надеждой. Затем встретимся все у меня. Пора
познакомиться с моей холостяцкой берлогой. Кстати, будет и Настя, она сейчас в
командировке. Все. Целую много и всюду.
Виктор спешил и уже в полдень выехал на буровые. Торопиться вынудили
«вышкари» — вышкомонтажные бригады, монтирующие буровые станки. Выбившись из
графика, они поднатужились и сдали под забуривание сразу три буровых, в том числе и
ту, которую возглавлял молодой Дима Данилин. Нужно было побывать на всех пусковых
конференциях. Тем более что калийщики лезли буквально во все щели, вникали в каждую
мелочь в надежде за что-нибудь зацепиться, найти хоть какое-то нарушение комплексной
18
программы разбуривания Верхне-Камского калийного месторождения. И «тормознуть»
настырных нефтяников. А может быть, и наказать за то, что посмели «капнуть» в Москву,
как бездумно и выгребают они, калийщики, минеральное сырье под двухсоттысячным
городом.
Пусковая у Данилина, как и ожидал Бойченко, прошла без сучка, без задоринки.
Ехать на другую буровую было уже поздно, и Виктор с Колей решили заночевать у
молодого мастера. Они сходили в ставшую знаменитой на все объединение баню, после
чего долго сидели в вагончике-столовой. Чай с черничным вареньем и знаменитые
Надины пирожки с брусникой были изумительны. Наконец, когда исчезла очередная
горка пирожков, Виктор не выдержал.
— Это безумие! Их хочется есть и есть без конца. Остановиться невозможно. Надя,
пощади! — взмолился он, обращаясь к симпатичной поварихе, которая направлялась к их
столику с очередной порцией своих изделий.
— Обижаете, Виктор Сергеевич. Совсем мало поели. Ребята из бригады едят их
целыми тазами, — огорчилась Надя.
— Им положено. Они работают. А мы ездим, — подал голос Коля. — Спасибо,
Надя. Виктор Сергеевич, я пойду, поковыряюсь в машине.
Коля ушел. Надя неожиданно присела на освободившийся стул, будто только и
ждала, когда уйдет водитель.
— Как ваш друг, Виктор Сергеевич? Тот, который с усами. Он еще на артиста
Абдулова очень похож.
— Он на всех похож, этот Анатолий. И на Никиту Михалкова тоже. Кстати,
передавал тебе привет, — вдруг соврал Бойченко.
— Спасибо. Ему тоже привет от меня. Я все хотела ему позвонить, но боялась,
вдруг он не захочет со мной говорить. А потом где-то потеряла визитку, которую он
передал, когда в тот раз вы приезжали с комиссией. Потом наревелась из-за этой визитки.
— Подумает еще, что я про него забыла. Я не забыла его вовсе.
19
— Плакать не надо. Запиши его сотовый телефон, — Виктор продиктовал номер
сотового телефона Дзубы, — и позвони, хорошо? Он будет рад, когда узнает, что ты его
помнишь.
— Правда? — Надя улыбнулась, покраснела и смущенно добавила. — А вы
запишите мой сотовый номер и передайте ему. Мне телефон недавно бригада на день
рождения подарила.
Через минуту они расстались. «Чертов сводник! Риты, Розы, Нади...» Запутаться
недолго. А что делать, если нравятся взрослые мужики молодым женщинам? И потом, что
в этом плохого? Хотя нет и ничего хорошего», — подумал он, засыпая.
Рано утром перед отъездом Бойченко поднялся на буровую. Хотелось посмотреть,
как вахта спустила направление. У ротора он увидел Данилина. Он был хмур и чем-то
расстроен. Оказалось, не спал всю ночь из-за непредвиденных осложнений.
— Только начали бурить под направление, как начался уход циркуляции.
Катастрофический. Кое-как добурили до проекта. Видимо, попали в каверну, — объяснил
мастер. И добавил: — На такие пустяки ушла целая смена. Но ничего, нагоним, — они
спустились на мостки. Виктор стал прощаться, но Дмитрий явно не спешил расставаться.
— Я вот о чем думаю, Виктор Сергеевич. Эти каверны совсем близко от
поверхности, на глубине всего 30–50 метров. А вдруг в эти пустоты попадет вода... Что
она делает? По трещинам просачивается еще ниже, пока не дойдет до соляных пластов. А
встретив карналлит, она растворит его, как сахар. И все. Прощай, пласт...
— ...Нет, Дима, прощай целый рудник. Потому что процесс растворения уже не
остановить, он становится неуправляем. Запомни вот что, раз уж ты вник в это дело. Один
кубометр воды растворяет два с половиной — три кубометра калийной соли, то есть
карналлита. И если этот раствор дойдет до горных выработок, то, повторяю, конец
руднику.
— А если камская вода пойдет в соли? Что тогда?
— Страшно подумать. Это миллиарды тонн воды. Стихия. Вот почему бурить здесь
доверяем не каждому буровому мастеру и не любой бригаде. А таким, как ты и твои
ребята. Ну, до встречи! А сейчас иди, отсыпайся!
20
Они попрощались. «Повышать парня пора. И опытом и знаниями он давно перерос
должность. Но кем заменить такой талант? Да и бригада за ним, как за каменной стеной.
Уйдет он — разбежится бригада. Но расти парню надо», — думал Бойченко, подходя к
УАЗику.
Коля уже сидел за рулем. Как всегда, свежевыбритый, аккуратно одетый. «И когда
он все успевает? И за собой проследить, и машину содержать в идеальном состоянии. Мне
бы так уметь... Или уже поздно?» — мысленно рассуждал Виктор, усаживаясь рядом с
водителем.
— Куда едем, Виктор Сергеевич? — спросил Коля, плавно трогаясь с места.
— На 58-й куст. Там тоже пусковая и забуривание. И еще там господа калийщики.
Очень хотят со мной увидеться. Так что, как говорится, будет очень интересно.
«Пилить» по болотистому бездорожью предстояло три, а то и четыре часа.
Бойченко, проводивший за рулем, или находясь рядом с водителем, многие-многие часы,
использовал это время, как правило, рационально. Успевая проанализировать сделанное,
разобраться в своих ошибках, если они случались, и обдумать дальнейшие действия и
ходы. Но сейчас заниматься всем этим не хотелось. Удача с Лизой, встреча с умницей
Данилиным и обаятельной Надей, сидящий рядом молодой, красивый Коля настраивали
на благодушный лад. Захотелось вспомнить о чем-то далеком, близком и очень родном.
Может быть, о личном и сокровенном. Или о том, каким он был молодым, сильным и
красивым. Тогда, помнится, казалось, что, если ты очень чего-то захочешь, у тебя
обязательно получится...
...Много лет назад пять студентов Пермского нефтяного геологоразведочного
техникума, в том числе и Виктор Бойченко, были направлены после окончания второго
курса на производственную практику в татарский поселок Ак-Буа, расположенный
недалеко от Альметьевска. Там находилось крупнейшее в объединении «Татнефть»
управление буровых работ. Заканчивались 60-е годы, завершалось разбуривание
уникального по размерам и запасам Ромашкинского нефтяного месторождения. Все
пятеро были молоды, честолюбивы и, наверное, привлекательны. Мечтали устроиться на
рабочие места, чтобы подзаработать и приодеться. А если повезет, то и понравиться
какой-нибудь черноглазой татарочке. Бойченко был принят в одну из буровых бригад
помощником дизелиста. Свою первую вахту он запомнил навсегда.
21
Когда смена, в которую попал Виктор, выехала на буровую, он с удивлением
обнаружил, что все ее члены, до одного, — татары. Хуже того, они упорно не хотели
говорить по-русски. Сюрпризы продолжались. Дизелист — татарин, едва взглянув на
нового помощника дизелиста, что-то буркнул «по-своему» и тут же убежал к автобусу,
где его ждали товарищи по вахте. Вскоре выяснилось, что никакого дизелиста в смене
Виктора нет (на дизельных буровых три вахты, и в каждой обязательно должны быть
дизелист и помощник дизелиста) и что он остался один на один с этим непонятным,
незнакомым и очень сложным хозяйством, состоящим из пяти мощных танковых дизелей,
двух огромных грязевых насосов, дизель-генераторов и множества другой мудреной
техники, опутанной и обвязанной проводами, трубопроводами и шлангами. Панический
страх, отчаяние и желание немедленно сбежать отсюда охватили его.
Виктор уже направился к выходу, но вдруг представил себя униженным этим
бегством и трусостью. И, устыдившись, вернулся. Потом, чуть успокоившись,
присмотрелся к приборам управления дизелями и убедился, что солярка, вода и воздух к
ним поступают исправно. За буровой он разыскал цистерну с дизельным топливом и
ручным насосом накачал солярки. Затем изучил системы снабжения буровой воздухом и
водой, проверил все вентили, работу компрессора и окончательно пришел в себя.
Почувствовав голод, достал из кармана спецовки сверток с тремя кусками черного хлеба,
намазанными тонким слоем маргарина, и мгновенно проглотил их, запив водой из шланга.
Закончив «обед», посмотрел на часы. Две трети смены были позади. «Держись! Осталось
немного», — сказал он себе, хотя чувствовал, что силы оставляют его. Нервное
напряжение, непривычная обстановка, грязная, тяжелая работа и риск сделать что-нибудь
«не так и не то» сказались. И когда наконец на буровой появилась очередная смена, он,
пошатываясь, ни на кого не глядя, побрел к вахтовому автобусу. Неожиданно коренастый
усатый мужчина преградил ему дорогу. «Я бурильщик сменной вахты, — командным
тоном с сильным татарским акцентом заговорил он. — На смену не вышел ни дизелист,
ни его помощник. Тебе придется остаться». Бойченко хотел возразить, что он свою смену
отработал, а до прогульщиков ему нет дела, и что дальше работать он просто не в
состоянии. Но в последний миг сообразил, что спорить бесполезно и, тупо взглянув на
бурильщика, пошел к дизелям. Там он забрался в самый дальний угол, прислонился к
стене и закрыл глаза. «Мама, дорогая, любимая! — вдруг вспомнил он мать. — Знала бы
ты, как мне сейчас плохо. Какой я жалкий, уставший и грязный. Забери меня отсюда,
мама! Ты слышишь, родная?» — «Хорошо, сынок, уходим отсюда, вставай, пошли», —
мать неожиданно крепко взяла его за плечо. И исчезла... Виктор открыл глаза. Перед ним
22
стоял усатый бурильщик, сжимавший его плечо: «Зачем прячешься? Работать надо!» —
строго сказал он и ушел. Виктор грязной ладонью протер глаза. «А где же мама? Мама,
где ты? Почему ты меня бросила?» — хотел крикнуть он, но слова застряли где-то внутри
и никак не могли вырваться наружу. Он встал и пошел включать насосы...
К середине этой памятной смены Виктор выдохся окончательно. С трудом
передвигая ноги, он ходил по силовому блоку, включал и выключал дизели, компрессор и
насосы, регулировал обороты, качал ненавистную солярку, что-то мыл и протирал, делая
это, как во сне. Несколько раз падал, запнувшись за трубопроводы и шланги. Разбитая при
падении левая ладонь саднила и кровоточила. Он стал перебирать ветошь, надеясь найти
тряпку почище, чтобы перевязать ладонь, и вдруг наткнулся на что-то твердое, завернутое
в кусок брезента. Он развернул его. Это был большой, через все буханку, кусок черного,
твердого, как булыжник, хлеба. Виктор замочил его в воде и до конца вахты ел, глотая его
маленькими кусочками.
Сменил его тот самый татарин — дизелист, который бросил его на произвол
судьбы. Увидев осунувшегося, замученного парня, он вначале не узнал его, но потом
хлопнул себя по лбу, пробормотал что-то про Аллаха и кинулся к дизелям...
Ляйсан
В общежитии друзья помогли Виктору раздеться и умыли. Затем налили полный до
краев граненый стакан водки и заставили выпить. Виктор выпил (водку он пробовал
впервые) и тут же уснул, проспав почти сутки. До наступления своей очередной смены
Позже, оказываясь в непростых жизненных ситуациях, когда от очередной неудачи
или несправедливости хотелось кричать и даже выть, Виктор Сергеевич вспоминал об
этом непростом эпизоде. И почти семнадцатилетний парнишка из его далекой молодости
своим примером всякий раз помогал ему. Помогал выжить, не сломаться, выстоять. Он
словно протягивал взрослому Бойченко свою крепкую подростковую руку.
Виктор покосился на водителя. Коля напряженно всматривался вдаль, заранее
выбирая наиболее проезжую дорогу. «Не буду мешать. Парню не до пустых разговоров»,
— решил Бойченко. В душе он даже обрадовался возможности продолжать воспоминания,
которые, он чувствовал, не отпускали.
23
...Освоившись в бригадах, практиканты решили выйти в «свет». Как выразился
балагур Володька Галкин, «себя показать и себе присмотреть». В ближайший выходной,
наглаженные и начищенные, возбужденные ароматом цветущих яблонь и акаций, они
появились на танцевальной площадке, находившейся в поселковом парке культуры. Там
царило откровенное уныние. Духовой оркестр вяло играл тягучие татарские мелодии.
Несколько пар старательно изображали танцующих. Остальные, скучая и позевывая,
стояли по краям площадки. Ребята уже собрались уходить, но Галкин остановил их.
— Мужики! У вас что, память отшибло? Вы забыли, что играете в духовом
оркестре техникума, который считается одним из лучших в городе? Так неужели мы не
покажем этим татарским парням, как надо играть? Смотрите, что у нас набирается: труба,
саксофон, ударные, бас-труба и тенор-труба. Мини духовой оркестр! Ноты нам не нужны.
Любимые вещи давно на память играем. Ну, что, согласны?
— Не дадут они свои инструменты, — убежденно произнес Юра Бородин,
невысокий веснушчатый парень. — Вот увидишь.
— Дадут! Еще как! — Галкин, а за ним все остальные, двинулись к музыкантам.
Володька оказался прав. Выслушав пермяков, татарские духовики встали и, ни слова не
говоря, передали инструменты пермякам.
— Ну, что я говорил? Татары тоже люди. Надоело им эту тягомотину выдувать. Да
и потанцевать, наверное, хочется, — торжествовал Галкин. — Ну, сейчас мы им покажем!
Он встал, прокашлялся и голосом бывалого конферансье объявил.
— Начинаем концерт танцевальной музыки в исполнении группы практикантов из
Перми. Популярный в нашем городе фокстрот «Рюмка водки»!
Танец и впрямь был зажигательный. Вскоре вся танцплощадка заполнилась
людьми. Кто-то танцевал фокстрот, кто-то чарльстон, а несколько русских лихо
отплясывали «барыню». По просьбе танцующих фокстрот сыграли несколько раз.
— Дорогие друзья! — Володя поднялся со своего стула. — Обещаем, что вы еще не
раз услышите этот музыкальный шедевр. А сейчас объявляется «белый танец» —
прекрасное танго «Вино любви». Девушки приглашают юношей.
24
Галкин поднес трубу ко рту и приглушенная сурдинкой нежная, зовущая мелодия
разлилась по парку. Потом звучали вальсы, снова гремели фокстроты, не забыты были
даже бальные танцы.
Покидали
танцплощадку
пермяки
под
аплодисменты,
в
сопровождении
появившихся поклонниц. У выхода из парка их встретила большая группа крепких
татарских парней.
— Наших девочек захотели? Сейчас вы их получите! — Стоящий впереди высокий
татарин двинулся навстречу практикантам, сжимая что-то в руке.
— Фарид, не смей! Остановись! Что плохого они вам сделали? — одна из
сопровождавших девушек повисла у парня на руке. Остальные окружили драчунов, не
давая им приблизиться к музыкантам.
— Попробуем обойтись без драки, — Бойченко протиснулся к главарю — Руки
чешутся, Фарид? Да брось ты... что там у тебя в руке, — Фарид разжал кулак и отбросил в
сторону довольно крупный голыш. — Так, значит, с камнями на нас? И это за наш
концерт? А мы-то старались... И для вас, между прочим. — Виктор понимал, что ему
удалось перехватить инициативу. — А девчонки ваши нам не нужны. У нас своих хватает.
Все, пошли, ребята. Завтра утром на вахту.
На другой день пермяки получили записку: «Дорогие парни! — было написано в
ней. — Очень просим извинить за вчерашнее. После того как вы ушли, мы серьезно
поговорили с нашими драчунами. Они признались, что погорячились напрасно, и жалеют
об этом. Обещали извиниться. Очень, очень вас ждем! Вы же знаете, что без вашего
оркестра не будет никаких танцев. Все только и говорят о концерте, который вы подарили.
До встречи! Местные девушки».
Записка была написана каллиграфическим почерком. Было ясно, что писала
женская рука.
— А, может, девчонки сотворили это под диктовку своих «ханов»? Чтобы нас
заманить и потом навтыкать? — засомневался Вовка Галкин.
— Не может быть. Не способны девчонки на предательство. Не такие они, —
возразил Бойченко. — Но на площадку сегодня не пойдем. Подождем до завтра.
25
Посмотрим, как они на это прореагируют. Если действительно хотят помириться, придут
сюда. Тогда и решим, как вести себя дальше.
Чутье не подвело Виктора. Вечером следующего дня в общежитии появилась
делегация во главе с Фаридом.
— Извини, не знаю твоего имени... — начал он, обращаясь к Бойченко.
— Виктор.
— ...Извини, Виктор. И вы, парни, тоже извините за то, что произошло. Завидно
нам стало. Только появились, и такой успех. А девчонки наши... как с ума посходили. За
вами толпой, — Фарид говорил без малейшего акцента, взвешивая каждое слово. — Вот
мы и решили вас припугнуть.
— Камнями? Эх вы! Хорошо, считайте, что мы вас простили, — Виктор протянул
Фариду руку. Тот крепко пожал ее. — Давайте так. Мы сейчас перекусим, оденемся и
придем на площадку. Договорились? Все, пока.
В этот раз пермяки играли так, как, кажется, не играли никогда. Шум и веселье на
танцевальной площадке плескались через край. Тогда же Виктор впервые под
аккомпанемент приятелей спел несколько песен. Успех был ошеломляющим. Почти все
песни пришлось повторять на «бис»... Вообще-то певцом Виктор стал случайно. Как-то на
репетиции во время перерыва он вполголоса напел одну из песен Марка Бернеса.
Услыхавший его руководитель духового оркестра — Александр Яковлевич Шефф
попросил его исполнить песню в полный голос. И сам сел за пианино. Виктор спел,
поразив всех чистым, задушевным баритоном и простой, очень естественной манерой
исполнения. Так он стал солистом оркестра.
Слух о поющем пермском практиканте быстро распространился по поселку. Теперь
в парк приходили не только танцевать, но и послушать хорошие песни. Пик популярности
пермяков пришелся на конец производственной практики. За день до отъезда они
появились
на
танцплощадке,
чтобы
сыграть
последний
раз...
Принаряженные,
торжественные и немного грустные. Печалиться ребятам было о чем. Все, за исключением
Виктора, который в ту пору был увлечен однокурсницей Риточкой Муратовой и поэтому
остался «холостым», повлюблялись в местных красавиц и переживали предстоящую
26
разлуку. Но играли пермские парни, как всегда, весело, с огоньком, превозмогая
нарастающую сердечную боль, доставляя удовольствие своим музыкальным творчеством.
Первая, танцевальная, часть выступления подходила к концу, когда Виктор
почувствовал, что на него смотрят. Это ощущение было таким сильным, что он не
выдержал и обернулся. Красивая, стройная девушка стояла совсем близко от эстрады и
смотрела на него. Встретившись с Бойченко глазами, она улыбнулась и, сделав едва
заметное прощальное движение рукой, заспешила к выходу.
Воспользовавшись паузой между танцами, Виктор кинулся искать незнакомку. Но
ее нигде не было.
— Кто эта красавица в розовом платье? — обратился он к Фариду. — Она стояла
вот здесь, — Виктор указал на место, где только что была девушка.
— Что, влюбился? Неудивительно, она всем нравится. Между прочим, и мне тоже.
Но никого даже близко к себе не подпускает, — Фарид развел руками.
— Я не об этом тебя спрашиваю. Кто она и как ее зовут?
— Ее имя — Ляйсан. Красивое, правда? — Фарид вздохнул. Ему явно не хотелось
рассказывать. — А зачем тебе все это, Виктор? Вы же завтра уезжаете.
— Пока не увижу ее, не уеду. Говори, что знаешь о ней, прошу тебя, Фарид.
— Хорошо. Ее отец — директор местного транспортного управления. Мама,
кажется, юрист. В прошлом году Ляйсан поступила в Казанский университет. Оканчивает
первый курс. Домой приехала, потому что ее маму неожиданно положили в
Альметьевскую больницу. Что-то с сердцем. Дня через два Ляйсан уезжает в Казань, у нее
начинается сессия. Вот и все, что я знаю.
— Спасибо, Фарид. И еще мне нужен ее адрес.
— Зачем?
— На всякий случай. Клянусь больше ни о чем не спрашивать.
— Хорошо. Знаешь, где поселковый совет? Так вот, их дом третий от совета. На
левой стороне улицы, если идти к реке. Смотри, не ошибись.
27
— Не волнуйся, не ошибусь. Еще раз спасибо!
Исполнив обязательный репертуар, Виктор затем спел несколько песен по
просьбам танцующих. Последней из заявленных была «Прощай». Бойченко всегда с
удовольствием пел эту песню, подражая Владимиру Трошину:
Прощай! От меня ты вдали росла,
Влюблена ты в другого была.
Ревность к прошлому не таю,
Хочешь, песню тебе спою?
Виктор заканчивал песню, когда увидел Ляйсан.
Девушка танцевала с Фаридом, улыбаясь и оживленно разговаривая. Он попытался
справиться с охватившим его волнением, но ему это не удалось. Запутавшись в последних
словах, Виктор кое-как закончил песню и направился к Ляйсан. Та уже стояла одна.
— Здравствуйте, Ляйсан. Как хорошо, что вы вернулись, — произнес он первое,
что пришло на ум.
— Вы знаете мое имя? Догадываюсь, кто меня выдал. Фарид? Я угадала?
Признавайтесь!
— Ну, какое это имеет значение... А меня зовут Виктор.
— Очень приятно, Виктор. Я слышала о вас и вашем небольшом оркестре. Только
приехала, а мама говорит: «Тут у нас ребята с Урала, на практике. Говорят, неплохо
играют, а один из них даже поет». Она очень хотела вас послушать, но не получилось. С
сердечным приступом ее положили в Альметьевскую больницу. Но сейчас она чувствует
себя хорошо. Я ходила домой и узнала это от папы. Он только что приехал из больницы.
— Вот почему вы вдруг исчезли.
— Вы, что, заметили?
— Да. Кинулся искать, а вас нет.
28
— И все-таки высмотрели меня. Какой вы, Виктор...
— Прилипчивый...
— Нет, вы — как сильный ветер, как смерч. Заметили, смели... Я даже немного вас
побаиваюсь.
— И напрасно. Я обыкновенный парень, не злой, только влюбчивый.
— Это заметно.
Они медленно прохаживались вокруг танцевальной площадки. Оттуда донеслись
аплодисменты.
— Кажется, наших провожают. Давайте посмотрим? — предложил Виктор. Оба
поднялись на площадку.
Ребята, смущенные и растерянные, стояли на эстраде, дожидаясь, когда стихнут
аплодисменты. Заметив Ляйсан и Виктора, Галкин подошел к ним.
— Такой момент, а главного виновника, как всегда, нет, — произнес он, не спуская
с девушки глаз. — Господи, какое чудо! — Он поцеловал руку Ляйсан. — Витя,
познакомь, умоляю!
— Володя, не мешай. Ждите меня, я скоро приду.
— Вы уходите? — девушка удивленно посмотрела на Виктора.
— Нет, это я так... Чтобы он нас оставил. Вот кто действительно прилипчивый до
невозможности.
— Я, наверное, такая же? — огромные, темные, как ночь, глаза Ляйсан смотрели на
него, не мигая.
— Знаете, чего я боюсь сейчас больше всего? — Виктор ответил таким же прямым
взглядом. — Что вы вдруг скажете: мне пора. Прощайте!
— А вы не бойтесь. Я не уйду и буду с вами, пока вы меня не прогоните. Скажите,
вы любите шампанское?
29
— Ну... как все. Так, иногда, по праздникам.
— Тогда вот что. Я все продумала, потому что от вас, милый Виктор, никакой
инициативы. Сейчас мы пройдем к моему дому. Вы немного поскучаете, а я зайду к папе и
отпрошусь у него якобы на встречу с подругами. А какая встреча без шампанского? Ну
как? Вам нравится то, что я задумала? Тогда похвалите же меня, ну, Виктор!
Ляйсан стояла очень близко, грудью касаясь Виктора. Он взял ее лицо в свои
ладони и поцеловал. Девушка отпрянула и закрыла лицо руками.
— Ну зачем вы это сделали? Зачем? Или я веду себя так, что меня можно целовать,
не спрашивая? Конечно, я сама виновата — ночь, шампанское. Дала повод...
— Не наговаривайте на себя. Вы тут не при чем. Я во всем виноват, извините, —
Виктор еще раз взглянул на девушку и направился к выходу из парка. Он не слышал
шагов бежавшей за ним Ляйсан. Чувство утраты чего-то очень дорогого, а также боль,
отчаяние, обида, даже жалость, все смешалось в его чистой, еще мальчишеской душе.
Ляйсан догнала его и встала перед ним.
— Что вы делаете, Виктор? Не уходите, прошу вас! Не виноваты вы ни в чем. Я
сама хотела, чтобы вы меня поцеловали. Еще там на площадке. А вы не догадались или не
посмели. Господи, помири нас! Видите, я мусульманка, обращаюсь за помощью к вашему
Богу. Чтобы он остановил нашу ссору.
— Я уже забыл то, что произошло, — Виктор улыбнулся и взял руку Ляйсан в
свою. — И вы тоже? Вот и хорошо. Мы, кажется, шли за шампанским? Почему же стоим?
...В доме девушки свет горел только в двух окнах, остальные были затемнены.
— Папа в своем кабинете. Не спит, ждет меня. Я сейчас, — Ляйсан скрылась в
доме и вскоре вышла. В руках у нее была сетка, в которой лежало что-то завернутое в
газету.
— Здесь все для нашего прощального торжества — шампанское, яблоки, немного
конфет, — сказала она, передавая сетку Виктору. — Идемте к реке, это здесь, недалеко.
30
На берегу, который считался поселковым пляжем, они устроились под
покосившимся
грибком
и
открыли
шампанское.
Виктор
наполнил
чашечки,
напоминавшие небольшие пиалы.
— Пью за то, чтобы мы всегда помнили друг о друге, как бы ни сложилась наша
дальнейшая жизнь! А вы, Ляйсан, за что?
— Поддерживаю тост, — девушка подняла свою чашечку.
Шампанское ударило в голову. Стало жарко. Виктор скинул рубашку.
— О! Да вы настоящий Аполлон! — она восхищенно посмотрела на него и,
придвинувшись, провела рукой по его обнаженному торсу. Но тут же убрала руки. —
Кажется, я позволяю себе лишнее. Но, дорогой Виктор, мы еще не выпили на брудершафт.
Я хочу, чтобы у вас все было хорошо. Чтобы вы встретили девушку, которая стоила бы
такого юноши, как вы. А не такую, как я.
— Что вы говорите, Ляйсан!
— Я знаю, что говорю. Вы меня не знаете... — девушка отпила из чашечки и
протянула ее Виктору. — Не разрешайте мне больше пить, слышите? Иначе я сделаю вас
своим женихом. Или нет... мужем. Сколько вам лет, мой милый юноша? Почти
семнадцать? А мне скоро двадцать. Но ничего страшного. Моя мама старше папы на
целых семь лет. Но как он любит ее! Витенька, вы будете любить меня всю жизнь? Не
пять, не десять лет, а всю жизнь?! Пока не умрете. Что я говорю, извините. Я совершенно
пьяна. Дайте мне шампанское! Не бойтесь, я хочу вылить его в речной песок.
Ляйсан сама взяла бутылку и, отойдя в сторону, вылила остатки шампанского.
Потом подошла к воде и потрогала ее.
— Вода совсем теплая. Я хочу купаться. Составьте компанию. Я уже раздеваюсь.
Ну, где же вы?
Она моментально скинула платье, трусики и повернулась к остолбеневшему
Виктору.
— Правда, я красивая? А вы хотели меня бросить. Разве от таких, как я, уходят? —
нетрезво растягивая слова, проговорила Ляйсан и вошла в воду.
31
Наконец Виктор сообразил, что нужно делать. Сняв брюки, в одних плавках он
бросился к девушке, взял ее на руки и вынес на берег. Ляйсан дрожала. Виктор взял
рубашку, протер ее и помог одеться.
Они присели на скамейку, стоявшую под грибком.
— Жаль шампанского, которое я вылила. Сейчас бы оно нам очень пригодилось, —
сказала Ляйсан негромко. Виктор кивнул. — Можно я прижмусь к тебе? — она обняла его
за плечи. — Какой ты горячий. Ничего, что я перешла на «ты»? Тогда и ты перестань
«выкать» Ну, скажи мне что-нибудь. Например: Ляйсан, ты уже протрезвела? Я давно
хотела предложить тебе говорить на «ты», но боялась. Вдруг ты неправильно поймешь
меня. А сейчас не боюсь. Потому что знаю тебя. Ты не такой, как все. Даже не
воспользовался тем, что я была совсем обнаженной. Хотя заметила, что ты с трудом
справлялся с собой. Откуда у тебя такая сдержанность?
— От мамы.
— Как это «от мамы»?
— Она меня таким воспитала. Говорила: ты сохранишь девушку, сохранят и тебе.
— Какой ты наивный! Ну и... сохранили?
— Я не хочу сейчас говорить об этом. Как-нибудь потом.
— Когда потом, Витенька? Ты завтра уезжаешь. Обещай, что расскажешь своей
маме о нашей встрече? И обо мне.
— Обязательно. Я уверен, ты ей понравишься.
— А о том, как я, нетрезвая, полезла в воду, тоже расскажешь? Нет, об этом не
надо. Потому что тогда я ей точно не понравлюсь. А какая она, твоя мама?
— Мама очень красивая. Есть такое понятие — статная женщина. Это о ней. Она
всю жизнь носит косу. Очень молодо выглядит. Хорошо готовит, модно и красиво
одевается. Иногда увлекается мужчинами, но чаще они влюбляются в нее. И еще она
любит слушать, как я пою.
32
— А я... — Ляйсан как-то странно посмотрела на Виктора и вдруг прижалась
своими яркими губами к его губам. — Извини, это за выпитое на брудершафт. Ты первый
из молодых парней, к кому я потянулась. Мне очень хорошо с тобой, Витенька. А ведь
раньше я принимала ухаживания только взрослых мужчин, терпеть не могла
пристававших ко мне слюнявых мальчиков. Хотя вскоре поняла, что все мужчины хотят
одного — моего красивого тела. Многие преподаватели, доценты и даже профессора
Казанского университета, куда я в прошлом году поступила, увидев меня, сходили с ума.
Мне ни за что ставили «отлично» или, наоборот, заваливали на экзаменах, добиваясь
меня. Я привыкла к этому, научилась строить им глазки и кокетничать, оставаясь
девушкой.
И
слушая
уже
развращенных
подружек,
тайно
гордилась
своей
девственностью, твердо зная, что мне не придется когда-нибудь лгать или оправдываться
перед будущим мужем. Эти мысли в трудные минуты были моим спасением, защитой.
Красивая и ветреная для окружающих, внутри я оставалась сдержанной и холодной. Это
была какая-то игра, увлекательная, но рискованная. Она мне нравилась, потому что делала
мою девичью жизнь не показной. Какая была у многих моих однокурсниц, не скрывавших
своих интимных похождений. Как-то думая об этом, я выходила из автобуса и чуть не
оступилась. Какой-то мужчина поддержал меня и помог выйти, подав руку. Я буркнула
ему «спасибо» и побежала, так как опаздывала на занятия. Возле учебного корпуса
мужчина догнал меня и протянул перчатку, которую я обронила, выходя из автобуса. Я
взяла ее и скрылась за дверью. И тут же забыла об этом рядовом случае. Вспомнив о нем
тогда, когда встретила этого мужчину возле учебного корпуса. Тоже в четверг, точно в то
же время. Он был с роскошным букетом, который я не взяла, несмотря на его уговоры. В
этот раз я рассмотрела его. Ему было около сорока лет. Высокий, интересный, модно
одетый мужчина. Чтобы отделаться от него, я согласилась прийти на свидание, которое он
мне назначил. Но не пошла. Спустя месяц, незнакомец снова встретил меня перед
занятиями. «Без вас я отсюда не уйду», — решительно заявил он. Я не стала спорить и не
пошла на лекцию. Потом мы сидели в дорогом ресторане, пили отличное вино и очень
много шутили. Я давно не чувствовала себя так легко, как в этот вечер. Мы стали
встречаться. Ходили в театры, музеи, в кино, даже побывали в цирке, где я не была много
лет. Я понимала, что привыкаю к нему, но ничего уже не могла с собой поделать. Он стал
мне нужен, хотя бы изредка. Мы почти не говорили на «семейные» темы, но в конце
концов я узнала, что мой знакомый — бывший военный, разведен и сыну, которого он
безумно любит, двенадцать лет. И еще, что он начальник большого отдела в закрытом
институте и преподает на военной кафедре. Удивительно, но он даже не намекал на
33
близкие отношения. Впервые, словно школьники, мы поцеловались в подъезде моего
общежития. И то потому, что я этого захотела.
Зима наконец кончилась. Наступила весна, которую я люблю и всегда жду с
нетерпением. С таким же нетерпением я ждала перемен в наших отношениях. Но их не
было. Хотя я видела, как ему все труднее расставаться со мной, как он хочет большего,
чем поцелуи в подъездах и на улице. Как-то после очень красивого, зарубежного и
довольно сексуального фильма я прямо сказала ему, что хочу стать женщиной. «Ты
девушка?» — удивился он. «А ты сомневаешься?» — с вызовом ответила я. Он долго
извинялся, и я простила его.
Мы встретились на квартире его друга, уехавшего в командировку. Он очень
волновался. Я заметила, как у него дрожат руки, и даже сел голос. Его состояние
передалось мне. Видимо, поэтому у нас в этот вечер долго ничего не получалось...
«Как я счастлив!» — прошептал он, когда это наконец произошло. «Я тоже», —
солгала я. Действительно, став женщиной, я не почувствовала себя счастливее. Тогда же
он сделал мне предложение, которое я приняла...
— Твои родители знают об этом? — помолчав, спросил Виктор.
— Нет. Хотела рассказать маме. Для этого и приехала, но она, ты знаешь, слегла в
больницу. С папой об этом заговорить не решилась. А сейчас рада, что так получилось.
— Почему?
— Потому что я не выйду замуж за этого человека. Никогда!
— Ничего не понимаю. Вы же все решили. И любите друг друга. Что еще нужно
для счастья?
— Да, не люблю я его, Витя! Я встретила другого человека и поняла, какой муж
мне нужен. А все, что я совершила, — это большая ошибка, за которую мне предстоит
расплачиваться.
— И кто этот «другой человек»?
— Не догадываешься? Это ты, Витенька, изменивший мое представление о
будущем муже. Я видела, как ты волновался, помогая мне одеться. И, конечно,
34
догадывалась, о чем ты думал в эти минуты. Но ты не воспользовался моей наготой и
беспомощностью. И спасибо тебе за это. Тогда же я подумала: «Значит, есть молодые
люди, которым, кроме красивого женского тела, нужны еще и чувства». И решила, что
мой муж будет таким, как ты. Захотелось рассказать о себе все, ничего от тебя не утаивая.
И я это сделала. И знаешь, после исповеди почувствовала себя легко. Наверное, я сделала
себе плохо, потому что ты уже не сможешь относиться ко мне по-прежнему.
— Ляйсан, о чем ты? Остановись!
— Не перебивай меня, Витенька! Так вот, как бы плохо ты обо мне ни думал, я не
забуду тебя. Придет время, ты женишься на порядочной девушке, я, если повезет, встречу
хорошего человека. Но, повторяю, тебя, такого чистого и наивного, буду помнить всегда.
И эту волшебную ночь, которую провела вместе с тобой, сохраню в памяти.
— Ты говоришь, будто читаешь стихи. Только грустные. Я не могу говорить так
красиво. И вести себя тоже не умею. Скучный я, неинтересный. Затеял ссору. Извини,
Ляйсан.
— Не наговаривай на себя. Это я отличилась. Нетрезвая, обнаженная полезла в
воду. Ужас! Ты тоже прости, если можешь. А у тебя есть девушка? — чуть
отстранившись, неожиданно спросила Ляйсан. И не дожидаясь ответа, сказала грустно: —
О чем я спрашиваю? Конечно, есть! Красивее меня?
— Красивее тебя девушек нет.
— Ты шутишь, а я говорю серьезно. Сколько ей лет?
— Столько, сколько мне. Она моя однокурсница.
— Представляю, как ты о ней скучаешь.
— Раньше скучал. Даже во сне ее видел. Сейчас думаю о том, как сказать, что мы
больше не будем дружить. И сделать это так, чтобы она легче перенесла наше
расставание.
— А, может быть, не нужно никакого расставания? Ничего не говорить, как будто
не было ни меня, ни нашей встречи. Все успокоится, страсти остынут, ты забудешь меня.
И по-прежнему будешь встречаться со своей однокурсницей...
35
— ...А ты выйдешь замуж за этого пожилого дядю? Нет, как бы ни сложились наши
отношения, я тебя никогда не забуду.
— Витенька... Я хочу спросить... если не хочешь, не отвечай. И не сердись, прошу
тебя, обещаешь?
— Обещаю.
— Ты с ней... вы... были близки?
— Какая близость, Ляйсан! Не было еще у меня ни женщин, ни девушек!
— Это правда? Какой ты... не такой, как все, — Ляйсан прижалась к нему и, не
стесняясь, поцеловала. — Это тебе за признание и чистоту. Что же с нами сейчас будет. Я
остаюсь без жениха, ты — без девушки. Случайная встреча все изменила. Что нам делать,
Витенька?
— Не знаю, Ляйсан, милая. Но я не смогу жить, как раньше. Буду вспоминать нашу
ночь. И сходить с ума.
— Я тоже. Мне нравится в тебе все — твой голос, улыбка, лицо, твое тело. И даже
когда ты сердишься, я внутренне улыбаюсь: так красиво у тебя это получается! Но лучше
не сердиться и не ссориться, — Ляйсан не договорила. Она вдруг почувствовала, что ее
легкое платьице сползает с ее плеч. — Витенька, что ты делаешь? Не надо... Ну, зачем же,
мой милый! Я тоже… Хорошо, ты видишь, я совсем не сопротивляюсь, родной мой…
...Занимался рассвет. Два обнаженных молодых тела лежали на разбросанной
одежде. Она, прекрасная, как сама красота, и он, ее первый мужчина, совсем юный и
чистый, как мальчишка. И не было им никакого дела ни до наступающего рассвета, ни до
начинающегося дня. Охватившая страсть отняла у них все силы, оставив то, что отнять
было невозможно — их любовь.
...В просеке леса показалась буровая вышка. «Уже добрались?» — удивился
Бойченко. Стало ясно, что с воспоминаниями придется заканчивать. Но раскисшая после
дождя дорога стала совсем непроезжей, и Коля резко сбавил скорость. Теперь машина,
урча и буксуя, двигалась со скоростью уставшего пешехода. «Вот и хорошо. Успею
вспомнить, чем все это закончилось», — Виктор закрыл глаза и снова погрузился в
прошлое.
36
...В полдень практиканты с сумками и чемоданами собрались на автовокзале. Но
автобус, на котором они должны были добраться до железнодорожной станции,
задерживался. И пермяки, пользуясь случаем, прощались со своими девушками,
обменивались адресами. Было шумно, весело и немного грустно. Так бывает, когда,
прощаясь, расстаются настоящие друзья. Наконец подошел автобус. Фарид сделал
несколько коллективных снимков и, попрощавшись с пермяками, подошел к Ляйсан,
стоявшей с Виктором возле большого куста цветущей акации.
— Так сказать, фото на память, — улыбаясь, произнес он и нацелился объективом в
их сторону.
— Не надо, Фарид! — Ляйсан прикрыла ладонью заплаканные глаза. И когда он
отошел, обняла Виктора.
— Что я теперь без тебя? — она умоляюще посмотрела на него. — Приезжай
скорее. Я без тебя, как без воздуха. Не приедешь — умру, — она поцеловала Виктора. —
А теперь иди, ребята ждут.
Последнее, что запомнил Бойченко: плачущая Ляйсан стоит возле акации и машет
рукой.
В Перми Виктор сразу же встретился с Ритой и, волнуясь и краснея, рассказал ей
все. Она выслушала его, отвернувшись, не перебивая и ни о чем не спрашивая. Но едва он
умолк, тихо сказала, посмотрев на него: «Как ты мог предать меня?». И вышла. Позднее
он не раз пытался с ней встретиться, чтобы извиниться. Даже заходил к ней домой. Но все
было напрасно. Рита уклонялась от встреч. И вскоре уехала со своей мамой к
родственникам на юг. Возвратившись с юга в конце августа, подала заявление об уходе из
нефтяного техникума. И тут же поступила в музыкальное училище на вокальное
отделение. Окончив его, вышла замуж за бывшего однокурсника по техникуму. Но вскоре
разошлась с ним и уехала в Минск, где стала петь в театре оперетты. Невероятно, но
спустя много лет Виктор едва не встретился с ней. Произошло это летом на курорте УстьКачка, где отдыхал Бойченко. Вечером, от нечего делать, он зашел в курортный зал, где
выступала группа заезжих артистов. И, взглянув на сцену, не поверил своим глазам. Там
стояла Рита. По-девичьи стройная, в роскошном голубом платье, она исполняла какую-то
арию. Когда концерт закончился, Виктор прошел к служебному входу и спрятался за
углом. Вскоре появились участники концерта. Шумно переговариваясь, они грузили
аппаратуру и усаживались в микроавтобус. Наконец появилась Рита. Она подошла к
37
поджидавшей ее «Волге», открыла дверцу и, оглянувшись, посмотрела туда, где укрылся
Бойченко. Виктор похолодел. Ему показалось, что она заметила его. Но через мгновение
Рита села в машину и уехала. Больше он не встречал ее. Никогда. И почти не вспоминал о
ней. В отличие от Ляйсан, которую он так и не мог забыть.
Встреча с ней, незабываемая близость, вспыхнувшая после этого и заполыхавшая
огнем первая любовь, свели его с ума. Ослепленный этим чувством он ничего не видел и
не слышал. Даже мать, пытавшуюся его образумить. Ляйсан писала ему чуть ли не
ежедневно. Ее письма, удивительно нежные и полные любви, он читал помногу раз и
отвечал такими же ласковыми посланиями. И как-то, не выдержав, стал собираться в АкБуа. И уехал бы. Но помешал случай. Разболевшись, Нина Михайловна слегла в больницу,
где ее стали срочно готовить к операции. Операция прошла очень тяжело. Ясно, что ни о
какой поездке и встрече с Ляйсан теперь не могло быть и речи. Незаметно подкрался
сентябрь. В техникуме начались занятия, репетиции духового оркестра, концерты,
выступления. Ляйсан, устав от настойчивых ухаживаний пожилого «жениха», с помощью
родителей перевелась в московский институт. В одном из писем она умоляла Виктора
разрешить приехать в Пермь. Согласившись, он ответил ей большой телеграммой. Но
просил приехать чуть позже, так как уезжал на двухнедельную геодезическую практику
под Березники (нужно было составить топографическую карту только что открытого
Юрчукского нефтяного месторождения). То, что произошло дальше, очень похоже на
ситуацию, описанную Аркадием Гайдаром в повести «Чук и Гек». Затерявшись,
телеграмма не дошла до девушки. Не получив ответа от Виктора, Ляйсан приехала в
Пермь. Проплутав целый день по грязной осенней Перми, к вечеру она наконец нашла в
пригороде города — Верхних Муллах — небольшой домик, где жили Виктор и его мама.
И еще не веря в счастье, осторожно постучала в калитку. Вышедшая на стук Нина
Михайловна сразу поняла, что стоящая перед ней промокшая насквозь, измученная
красивая девушка и есть та самая Ляйсан. Она накормила ее, истопила баню и, застелив
диван, уложила девушку. Пожелала ей спокойной ночи, но не выдержала, задержалась и
погладила ее длинные черные пряди: «Теперь я понимаю Витю. В тебя, Ляйсан,
невозможно не влюбиться». И ушла в свою комнатку, где, затихнув, попыталась заснуть.
Но сон не приходил. Она представила своего сына рядом с этой блестящей красавицей и
окончательно разволновалась...
— Нина Михайловна, можно я посижу рядом с вами? — одетая в белую ночную
сорочку Нины Михайловны (одежда девушки была постирана и сушилась) Ляйсан стояла
в проеме двери.
38
— О чем ты? Конечно, проходи, присаживайся. Поговорим, спать все равно не
хочется.
Ляйсан осторожно присела на краешек кровати.
— Нет, нет! Ты после бани, распаренная. Еще простынешь. Ложись рядом, — Нина
Михайловна приподняла одеяло, впуская к себе девушку. Та легла и несмело прижалась к
ней. Нина Михайловна уловила эту робость и обняла Ляйсан.
— Ну вот. Никуда теперь тебя не отпущу. По крайней мере, до утра. И давай
поговорим откровенно. Все равно разговора о тебе и Викторе не избежать. Вижу,
измучили вы друг друга своей любовью. А что вас ждет? Представь: ты в Москве
встречаешь красивого, умного, молодого, преуспевающего мужчину. Устоишь ли перед
его ухаживаниями? Хватит ли твоей любви к моему сыну, чтобы остаться ему верной? И
такие или подобные вопросы ты, доченька, должна задать себе уже сейчас! И неправда,
что любовь слепа. Она все видит. И какой человек и на что он способен. Ты — девушка
изумительной красоты и наверняка хорошей судьбы. А кем будет мой сын? Буровым
мастером, ну, может, со временем начальником участка. Он никогда не станет крупным
чиновником и не будет работать в министерстве — не тот характер. Вся жизнь его будет
связана с тайгой и буровыми. А это постоянный риск, опасность, грязь, недельные
скитания по месторождениям. Ты готова ко всему этому? Стирать замазученную одежду,
провожать и ждать, плакать ночами, лежа без мужа в постели? Наверное, сейчас делаю
тебе больно. Но я говорю правду, Ляйсан. Позже ты убедишься, что я была права. Если не
согласна со мной, скажи.
Но Ляйсан молчала. Она беззвучно плакала, уткнувшись в подушку. Словно
прощалась с Виктором и своей первой настоящей любовью.
...Они проговорили всю ночь, которая сделала их друзьями. Утром, глядя, как
Ляйсан умело гладит свое белье, Нина Михайловна с восхищением сказала: «Как ты ловко
это делаешь! Хорошая из тебя невестка выйдет, — и грустно добавила: — ...Жаль, не
моя...». Она напекла пирожков, наполнила термос сладким чаем, добавила еще какой-то
снеди и аккуратно сложила все это в пакет.
— До Москвы долететь еды хватит. И чтобы никаких казенных буфетов! Когда
прилетишь, отбей телеграмму. Мол, долетела благополучно, жива, здорова. И давай
попробуем проститься без слез. За ночь досыта наревелись. Хотя, чувствую, улетишь, и
39
бедное мое сердце... Что с ним будет, выдержит ли? Такой родной ты стала. И кто из вас
мне дороже — Виктор или ты — не знаю... — Нина Михайловна замолчала и вдруг
перекрестила девушку. — Пусть хранит тебя наш Господь! Хотя ты и другой веры. И
возьми вот это, — она достала маленькую иконку и вложила ее в ладонь Ляйсан. — Это
Пресвятая Богородица. Она много раз выручала меня, поможет и тебе. А теперь иди с
Богом.
Прилетев в Москву, Ляйсан тут же отправила Нине Михайловне телеграмму. Та
заплакала, прочитав то, что написала девушка: «Мне плохо. Я вас очень люблю». «Бедная
девочка, — подумала Нина Михайловна, — каково ей сейчас?» Чувство тревоги и даже
вины, закравшееся после ночного разговора с Ляйсан, усиливалось. Теперь она понимала,
что этот разговор, которому она вначале не придала особого значения, будет иметь
последствия. Какие, она не знала. И с сознанием надвигающейся беды ждала приезда
сына. Виктор появился возбужденный (практика прошла толково и интересно) и сразу
спросил о Ляйсан.
— Садись, поговорим, сынок, — как-то неуверенно и тихо ответила Нина
Михайловна.
Вскоре Виктор знал все. И то, что Ляйсан не получила телеграмму и что,
оказывается, была здесь, и какой разговор состоялся у нее с Ниной Михайловной.
— Что ты наделала, мама? Как ты могла... Ты не имела права вмешиваться в наши
отношения так грубо, — сказав это, Виктор встал и начал собирать вещи.
— Прости, сынок! Умоляю тебя, не уходи! Я же хотела как лучше... — Нина
Михайловна заплакала и ухватилась за сына, не пуская его. Но Виктор оторвал от себя
слабые руки и, оттолкнув мать от себя, вышел.
В общежитии техникума он, несмотря на извинения и просьбы матери вернуться
домой, прожил до конца года, получая письма от Ляйсан теперь на главпочтамте в
окошечке «до востребования». Все больше убеждаясь, что теряет ее. Слова «любимый»,
«люблю», «родной» встречались все реже, пока не исчезли совсем. «У тебя кто-то есть.
Скажи правду. Больше мне ничего от тебя не надо», — страшно переживая, писал Виктор.
«Да, я встречаюсь с молодым человеком. Он сотрудник французского посольства. В
новогодние каникулы мы летим в Париж. Он хочет познакомить меня с родителями», —
вызывающе спокойно ответила Ляйсан. «Не пиши мне больше. Я не буду читать твои
40
письма», — стараясь тоже быть уравновешенным, написал он. Но она продолжала писать,
словно подшучивая над ним. Виктор, забыв о своем обещании не читать, помногу раз
перечитывал письма и тут же рвал их. И наконец заставил себя не ходить на главпочтамт.
Домой Виктор вернулся вечером за несколько часов до наступления Нового года.
Нина Михайловна, вмиг помолодевшая и несказанно счастливая, быстро накрыла на стол.
Они выпили шампанского. Виктор обнял и поцеловал мать: «Ты была права. Прости».
...От Фарида, с которым они переписывались, он узнал, что Ляйсан, бросив
институт, вышла за француза замуж и уехала на его родину. А перед этим с женихом
приезжала к себе в Ак-Буа. Встретившись с Фаридом, много плакала. И вечером во время
домашнего застолья вдруг исчезла из дома. Нашли ее на поселковом пляже под
покосившимся грибком, окоченевшую и плачущую, с зажатой в руке православной
иконкой...
Позднее в жизни Виктора Бойченко встречалось немало разных женщин. Были
среди них и настоящие красавицы, изящные и умные. Виктор сравнивал их с Ляйсан и с
грустью в душе признавался, что все они уступали блистательной татарочке...
Ссора
— Вот и приехали. А калийщики-то уже здесь, Виктор Сергеевич, — голос Коли
вывел Бойченко из того состояния, в котором он находился. Отличить представителей
«Уралкалия» от нефтяников было легко. Все трое были в новеньких касках, воротники
свежих сорочек стягивали модные галстуки. «Ишь вырядились! К ротору бы вас на пару
вахт. Как бы вы после этого выглядели…» — с раздражением подумал Бойченко, выходя
из
машины.
Но
заставил
себя
выглядеть
спокойным
и,
изобразив
на
лице
доброжелательную улыбку, пожал руку каждому. Начинать с выяснения отношений не
хотелось, потому он пригласил непрошенных гостей в вагончик-столовую, где за чаем
объяснил им, что здесь они «персона нон грата» — нежелательные персоны.
— Буровая установка — это взрывопожароопасный объект, где на каждом шагу
высокие температуры, колоссальные давления в сотни атмосфер и огромные нагрузки.
Находиться посторонним здесь запрещено. Вы — именно такие, посторонние лица.
Поэтому прошу вас покинуть территорию буровой.
41
— Не имеешь права гнать нас отсюда, Виктор Сергеевич, — заместитель главного
геолога объединения «Уралкалий» Сивков поднялся и нервно зашагал по вагончику. —
Мы приехали, чтобы проверить готовность буровой к забуриванию в зоне наших
калийных месторождений...
— А мы здесь, чтобы бурить скважины на наших нефтяных месторождениях, —
прервал Сивкова Бойченко, нажав на слово «наших». — Присядь, Петр Иванович, и не
нервничай. Жаль, что ты даже не удосужился познакомиться с инструкциями, по которым
мы работаем. Специально для тебя поясняю. Мы руководствуемся законами об охране
недр — работаем под контролем Ростехнадзора и других государственных инспекций, в
частности комиссии по авторскому надзору, созданной при горно-нефтяном факультете
технического университета. Их требования для нас — закон. И мы их чтим и выполняем.
Вам, калийщикам, право контролировать нас не дано. Так что, прошу на выход!
Калийщики, словно по команде, дружно встали и вышли из вагончика, не
попрощавшись. Уже возле поджидавшего их УАЗика Сивков остановился и, не скрывая
звучавшую в голосе злость, сказал, обращаясь к Бойченко.
— Наскребешь ты на свою голову, Виктор Сергеевич! Помяни мои слова. Даром
тебе это не пройдет.
— Запомни и ты мои слова, Петр Иванович. Я за каждую пробуренную скважину
готов ответить хоть перед самим господом Богом. Они пробурены на совесть. И она у нас,
нефтяников, чиста. А вот вы свою совесть на калийные тонны променяли, выкопав под
Березниками огромную могильную яму. А если в нее начнут проваливаться заводы,
жилые дома, школы и больницы? Что будешь людям говорить, заместитель главного
геолога?
Оправдываться
геологическими
особенностями
месторождения
солей,
непредсказуемостью природных процессов? Но не пройдет такое дешевое вранье, не
надейся! За то, что натворили под городом, придется отвечать. Все, будьте здоровы!
После окончания пусковой конференции Бойченко, попрощавшись с буровой
бригадой, тут же выехал на следующую буровую. «Ну и денек выдался! — подумал он,
глядя на проплывавшую мимо желто-красную стену лиственного леса из берез, осин и
черемухи. — Как? Наступает осень? Уже? — пронеслось в голове. — Да как же это?! Ведь
только что с командой Ионесяна ели свежую малину... И на тебе — осенние листья... Как
быстро летит время! Кажется, мама говорила, что после сорока лет годы побегут, даже
помчатся. Как всегда, она оказалась права. Сколько мне? Пятьдесят три? А жить хочется
42
еще сильнее, чем раньше. И не только существовать, а жить в любви, то есть любить и
быть любимым. Хорошо бы родить сына, толстенького карапуза. Как бы я баловал его!»
— А здорово вы этих калийщиков, Виктор Сергеевич... Я рядом был, копался в
машине и все слышал, извините... — голос Коли в очередной раз вернул Виктора к
действительности. «Спасибо, дорогой, что не даешь сойти с ума. С этими моими
раздумьями и воспоминаньями свихнуться можно в два счета», — Виктор с
благодарностью посмотрел на водителя и негромко произнес, словно извиняясь.
— Конечно, резковато получилось. Но ведь сами виноваты. На нашей буровой
ведут себя, как на своей калийной шахте. Вот и нарвались на грубость. А может, хватит о
них, Коля? — Бойченко дружески коснулся плеча водителя. И когда тот кивнул головой в
знак согласия, добавил: — Представляю, какой шум поднимут эти обиженные. Только
успевай оправдываться.
Интуиция не подвела Бойченко и в этот раз. Едва он вошел в кабинет генерального,
чтобы доложить о прошедших пусковых конференциях, как сразу же почувствовал, что
тот не в духе. Выслушав Бойченко, Перминов хмуро спросил.
— А как выдворял калийщиков с буровой, почему об этом молчишь?
— А что рассказывать? Потребовал, чтобы они убрались. Как посторонние лица.
Ничего такого, интересного. Без рукоприкладства обошлось, — Бойченко попытался
обратить разговор в шутку.
— Отшучиваешься, значит? Так... А ты знаешь, что о твоей выходке знают даже в
Москве? И не где-нибудь, а в правительстве, в «Лукойле», даже в администрации
президента. Досталось всем — Крутневу, Визяеву, твоему Ионесяну. «А нам это надо?» —
так, кажется, говорят предприимчивые и умные евреи?
— Надо, Александр Павлович, надо! Этот «Уралкалий» у нас уже вот где, —
Бойченко провел ладонью по горлу. — Сколько им можно потакать? Недавно прислали
письмо. Требуют введения с их стороны контроля за параметрами и качеством
приготовления глинистого и цементного растворов. Это с какой стати? Скоро смену
долота захотят контролировать. И что? Тоже позволять?
— Почему я ничего не знаю об этом письме?
43
— Оно было на мое имя. Не беспокойтесь, ответил, как надо, без ругани.
— И все-таки?
— Написал, что параметры растворов контролируются комиссией по авторскому
надзору при техническом университете, возглавляемой Георгием Михайловичем
Толкачевым, талантливым ученым, автором технологии бурения в зоне Верхней Камы. И
что калийщики здесь не при чем.
— И все?
— Все?
— Да, с тобой, Виктор Сергеевич, не соскучишься, — Перминов вынул свое
большое тело из большого кожаного кресла и подошел к Бойченко. — Взрослый человек,
даже пожилой, а поступки у тебя, извини, как у ребенка, детские. Не обижайся за прямоту.
И имей в виду вот что. Вдруг это не приходило в твою умную голову. Здесь, в Пермском
нашем крае, мы — нефтяники и они — калийщики находимся по разные стороны
баррикад, то есть мы — не друзья. И ни мы, ни они этого не скрываем. Там же, в Москве,
нет ни друзей, ни недругов. Нефтяники и калийщики постоянно встречаются,
любезничают друг с другом, пьют на фуршетах, даже дружат и, бывает, роднятся.
Спросишь, почему? Да потому что все они живут стремлением сделать карьеру и
подняться еще выше, засветиться в компании с каким-нибудь высокопоставленным
чиновником, сорвать еще больший куш, приобрести более престижный, чем у других,
остров, особняк, яхту, машину. И на наши принципиальные споры и разногласия им сто
раз наплевать! Что бы мы здесь ни делали, с кем бы ни дрались. Мы им понадобимся
только тогда, когда нужно будет кого-то наказать, снять с кого-то голову. И, поверь мне,
снимут в два счета, не моргнув глазом. Мы — заложники их московских интриг, вернее
даже смертники. Завтра там решат, что нам нужно умереть, и мы погибнем. Так что,
набирайся
мудрости,
Виктор,
учись
так
строить
отношения
со
своими
недоброжелателями, чтобы и дело не страдало и там, наверху, все были довольны. Кстати,
тебя искал Ионесян. Позвони ему, он очень просил.
Если замечания Перминова Бойченко признал справедливыми и согласился с
шефом, то после разговора с Ионесяном он долго приходил в себя от бушевавшего в нем
возмущения. Оказалось, законное выдворение калийщиков с буровой вызвало в Москве
бурю эмоций. Причем на самом высоком уровне. «Жалобные» звонки и телеграммы
44
чиновников «Уралкалия» дошли до администрации президента. Оттуда раздались грозные
звонки в адрес Министерства ресурсов, в нефтяную кампанию «Лукойл» с требованиями
«разобраться и строго наказать виновных». Остановить надвигающуюся беду помогли
министр Юрий Крутнев и вице-президент «Лукойла» Андрей Визяев, хорошо знавшие
проблемы пермских буровиков, работающих в зоне Верхнекамского месторождения
калийных солей. Неразгоревшийся пожар удалось потушить и на время примирить
«воюющие стороны». Хотя Бойченко, возмущенный поведением калийщиков, еще долго
горел желанием схватиться с ними в каком-нибудь принципиальном разговоре.
Дома, едва раздевшись, Виктор позвонил Нике. Телефон не отвечал. Он набрал
номер сотового. И снова длинные гудки. «Нет дома? Куда она могла уйти? Гуляет с
Лизой? Но уже вечер... И почему молчит сотовый? Неужели они забыли его дома?» — все
больше ощущая нарастающее чувство позабытой ревности, подумал Виктор. Это чувство
усиливалось, заставляя тревожно биться сердце. «Да что это я? Нервничаю, как
влюбленный мальчишка. Ну, ушли куда-нибудь... Скажем, к той же Наде. А что сотовый
не взяла... Ну, не захотела, вот и забыла. Хотя вряд ли такое может случиться. Но почему
же не позвонила мне?» — изводил себя подозрениями Виктор, весь вечер набирая
поочередно то квартирный, то сотовый телефоны Ники. Но они молчали. Вконец
измучавшись, он решил ехать в Пермь и искать там любимую. Бойченко оделся, сел в
машину и включил зажигание. И вдруг представил Нику в компании с интересным
молодым человеком. Он закрыл глаза и, положив голову на руль, какое-то время сидел
неподвижно. Затем заглушил двигатель и вышел из машины. Потом, уже лежа в постели,
попытался разобраться в том, что произошло. Но мысли, угнетаемые бушующей
ревностью, путались, цепляясь одна за другую, мешая спать. Наконец он уснул. Правда,
состояние, в котором он оказался, сном назвать было трудно. Скорее всего, это было
глубокое забытье с кошмарами и неприятными видениями, в которых, кроме него и Ники,
были какие-то подвыпившие молодые мужчины. Полуночный телефонный звонок
прозвучал, как гром среди ясного неба. Виктор схватил трубку и прижал ее к уху.
— Витенька, любимый! — Ника почти кричала в трубку. — Я знаю, что ты меня
ищешь и много раз звонил. Сейчас я все тебе объясню...
— Я не нуждаюсь ни в каких объяснениях, — грубо прервал ее Виктор. — Прощай.
Он выключил сотовый телефон. Затем подумав, отключил и квартирный. И словно
оправдываясь, вспомнил о Боге. «Господи, разве можно такое прощать? Нагулялась и
45
давай звонить... «Витенька, любимый»... Вспомнила наконец. И ведь я чуть не женился на
ней... Представляю, сколько у нее этих поклонников. И на работе и так... А может, и
хорошо, что так все произошло? И никакой свадьбы-женитьбы. Только вот перед
друзьями неловко. Ведь не скажешь им, что невеста загуляла. Ну, ладно, они-то поймут. А
что подумают остальные?»
Утром, невыспавшийся, наперекор состоянию празднично одетый Виктор
Сергеевич вошел в рабочий кабинет и почувствовал, как его рука потянулась к стоявшему
на столе телефону — безумно хотелось позвонить Нике, набрать ее номер, услышать
родной голос и тут же молча положить трубку. Телефон не сотовый, кто звонит, она не
узнает. «Детские шалости!» — разозлился он на себя и, набросав на листке десяток
первоочередных звонков (он всегда так делал), включился в привычный рабочий ритм.
Лишь изредка вспоминая о ссоре. Обедать он решил дома, намереваясь хоть ненадолго
забыться, посидев с закрытыми глазами, которые слипались после прошедшей бессонной
ночи. У входной двери он почти столкнулся с домработницей.
— У вас гости, Виктор Сергеевич, — Мария Ивановна, опустив глаза, прошла
мимо, но оглянулась и добавила: — Обед готов. Я, наверное, больше не нужна сегодня?
— Да, спасибо. До свидания, — рассеянно ответил Виктор и вошел в дом. «Кого
принесла нелегкая? Отдохнул, называется...» — злясь на непрошенных гостей, подумал
он, проходя в гостиную. И остановился, изумленный. В гостиной стояла Ника. Лиза
сидела в кресле и рассматривала какую-то книгу с яркими картинками. Увидев Бойченко,
она отложила книгу и с любопытством посмотрела на него. Словно не замечая стоявшей в
напряженной позе Ники, он подошел к девочке, взял ее на руки и прошел на кухню.
— Давай помоем ручки и что-нибудь поедим вкусненького, — проговорил Виктор.
Прикосновение детского тела вызвало в нем такой прилив отцовской нежности, что он не
удержался и, усадив девочку за стол, поцеловал ее в голову. «Может, простить Нике все?
Будто не было никакой размолвки, — пронеслась вихрем мысль. Но Виктор тут же
прогнал ее. — Нет, такое не прощается». Он поставил на стол вазу с фруктами, сок,
конфеты, печенье.
— Чтобы все это было съедено и выпито! Договорились? И потом приходи к нам.
Мы с мамой ждем тебя, — он погладил Лизу по голове и возвратился в гостиную. Ника
стояла на том же месте. Увидев Виктора, шагнула ему навстречу. Но он отошел в сторону.
46
— Чем обязан?
— Виктор, прекрати немедленно этот спектакль, слышишь? Ты зашел слишком
далеко. Остановись! — Ника снова попыталась приблизиться к нему, но он опять
увернулся.
— Ты не только лгунья, но трусиха и интриганка. Захватила Лизу, чтобы было
легче изворачиваться!
— Постыдись, Виктор! Лиза здесь не при чем. Как ты можешь... Даже не хочешь
меня выслушать. Какой ты... — Ника закрыла лицо руками. — И я должна была стать
женой такого человека? Ужасно. Посмотри мне в глаза, — Ника отняла руки от лица. — Я
похожа на лгунью? Хорошо, не отвечай. Я сделаю это за тебя. Обманщик — ты. Я
поверила в тебя, в твой характер, в твою любовь ко мне. Но где все это? Ты слабый,
безвольный человек. Не можешь справиться даже со своими болезненными подозрениями.
Уж прости за то, что нарушила твою спокойную, размеренную жизнь, — последние слова
Ника произнесла с явной издевкой. Затем заглянула на кухню: — Лиза, мы уезжаем, —
взяла дочь за руку, и они вышли. Как-то нехорошо, прощально скрипнула родная дверь. С
минуту Виктор стоял неподвижно, потом нервно зашагал по комнатам: «Отчитала, как
мальчишку. Это я-то слабый и безвольный? И даже не извинилась... Хорошо, посмотрим,
чья возьмет».
Он вышел в сад. Виктор любил его не только за красоту и ухоженность,
поддерживаемые заботливыми и трудолюбивыми руками Марии Ивановны. Сад, когда он
в нем оказывался, приводил его в ни с чем не сравнимое состояние покоя. Разговаривая с
деревьями, словно с живыми существами, вслух, Бойченко быстро приходил в себя, как
бы ни был возбужден или расстроен. Своим яблоням, грушам и вишням он изливал свою
боль, делился редкими радостями, доверял самые сокровенные мысли и тайны. Вот и
сейчас, присев на скамейку возле большой яблони, Виктор ласково погладил ее ствол:
«Яблонька, милая, кажется, я сделал что-то не то. Обидел хорошего человека. И что
делать сейчас, не знаю. Может, поехать к ней, извиниться? А если она не захочет со мной
разговаривать? Стоять перед закрытой дверью и унижаться, вымаливая прощение? Нет,
это я не умею. А может, подождать случайной встречи? Но когда она произойдет, и будет
ли? Молчишь, яблонька? Шуршишь себе последними листочками. Не хочешь отвечать?
Неужели и ты меня осуждаешь? А еще любимица»...
47
Виктор поднялся и, словно извиняясь за свои слова, прижался к яблоне лбом. И
направился к дому. Там он сполоснул лицо холодной водой и, не вытираясь, быстро
зашагал на работу.
...В автобусе Ника с трудом сдерживала слезы. Но когда они проезжали по
Чусовскому мосту, не выдержала. Слезы потекли ручьем, выплескивая накопившуюся
обиду и горечь от пережитого унижения. Дома, выкупав Лизу, она раньше времени
уложила ее спать. И когда та уснула, позвонила Наде. Чуть успокоив себя этим звонком,
села писать письмо: «Плохо, что мы оба оказались не в состоянии выдержать даже такое
небольшое испытание. Выяснилось, что ни я, ни ты не готовы стать женой и мужем.
Оправдываться не хочу и не буду. Тем более что ни в чем не виновата. Но скажу, что
произошло. У Нади открылось кровотечение (она мыла окна и подняла на подоконник
тяжелый таз с водой). Саша был в отъезде. Она позвонила мне полуживым голосом. Я
страшно перепугалась, вызвала «скорую» и, схватив Лизу, кинулась к ней. В панике
забыла сотовый, о чем потом пожалела не раз. Я и «скорая» у Нади оказались
одновременно. Она уже теряла сознание. К счастью, все обошлось. Врачи сделали
невозможное — спасли ее и сохранили беременность. Ночью приехал Саша. Он остался в
больнице, а мы с Лизой поехали домой. На автоответчике и на сотовом были твои звонки.
И тут я вспомнила о тебе (прости!) и то, что ты ничего не знаешь. Стала звонить. Что из
этого получилось, ты знаешь. Не знаю, как заканчивать это письмо... Прощаться? Сказать
«пока»? Подписаться: «Твоя Ника»? Но какая же я твоя, если ты не хочешь со мной даже
разговаривать? Поэтому просто скажу: я действительно не виновата. Вот и все».
Утром по дороге на работу она опустила письмо в почтовый ящик. Одолевавшие
ночью сомнения — отправлять письмо Виктору или нет — сразу исчезли, и Ника
почувствовала облегчение. Хотя прекрасно понимала, что оно, это письмо, еще больше
обострит вспыхнувший конфликт.
В полдень, отпросившись с работы, она зашла к Наде. Подруга чувствовала себя
неплохо и готовилась к выписке. Они поболтали о пустяках и, когда Ника стала
прощаться, Надя неожиданно спросила.
— Верунь, что случилось? Не узнаю тебя. На носу свадьба, а ты будто к разводу
готовишься. Давай, подруга, говори, что надумала.
48
— Ничего я не надумала, Надюша. Просто жалко оставлять любимую работу, —
бодро солгала Ника. — Как представлю свое увольнение, прощание с друзьями, плохо
становится.
— Не горюй, Верунь! Виктор подыщет тебе какое-нибудь тепленькое местечко.
— Например, библиотекаря?
— А что? Сиди, читай книги, вяжи носки любимому супругу. Хотя с его зарплатой
тебе вообще можно не работать.
— Нет уж, извини, подруженька. В домработницы мне еще рано. Ну, ладно, хватит
об этом. Нашли, о чем говорить. Давай выздоравливай быстрее. Плохо нам без тебя.
Домой идти не хотелось, и, расставшись с Надей, Ника зашла в детский сад,
забрала Лизу и вскоре они гуляли по Горьковскому саду. Вдоволь покружившись на
карусели, Лиза уселась в педальный автомобиль и с удовольствием гоняла на нем вокруг
ротонды, пока не столкнулась с таким же «гонщиком», розовощеким малышом ее же
возраста. Ударившись лбом о щиток, Лиза заплакала. Ника подбежала к ней, помогла
выбраться из машины и носовым платком утерла слезы. Вспомнила свое детство и подула
на ушибленное место. Рядом на скамейке молодой, со вкусом одетый мужчина
проделывал со своим сыном то же самое. Успевая при этом что-то внушать ему.
— Напрасно вы на него так... — вступилась за мальчика Ника. — Это моя Лиза
растерялась и не уступила ему дорогу. Я все видела. Извините, пожалуйста.
— Виноваты оба, — возразил мужчина. — Ты, Лиза, тоже прости, хорошо? Денис,
вот деньги, сходите и купите всем по пломбиру. Вы не возражаете? — обратился он к
Нике. — Нет? Ну, и отлично, — и когда дети ушли, представился. — Я Максим. А вы?
— Ника. Если правильно — Вероника.
— Ника? Это что, псевдоним?
— Так меня зовет мой муж.
— Ника — богиня победы... Ваш супруг прав. Это имя вам больше подходит. Вы
действительно Богиня.
49
— Оставьте, Максим...
— Зовите меня Максом. Эта кличка мне привычнее, чем имя.
— А как вас зовет ваша жена?
— Никак. Потому что ее нет. Уже нет.
— Вы разошлись?
— Да, она ушла к другому. Вспоминать неприятно, но скажу о том, что произошло.
История самая банальная. Поехала с подругой в Испанию. Там увлеклась, завязался
роман. Возвратившись, во всем призналась. Спасибо хотя бы за это. Так что разошлись,
как говорил Анатолий Папанов, «без шума и пыли». Хотя жить после не хотелось.
— Ну, вы, Максим... простите, Макс... Как же так можно? Отпустить молодую,
наверняка красивую женщину в зарубежную поездку одну? Вы-то почему с ней не
поехали?
— Предстояла защита моей кандидатской диссертации. Которая, кстати, не
состоялась.
— И диссертацию не защитили, и жену потеряли?
— Диссертацию я позже все же защитил. А Гелю потерял.
— Красивое имя. И где она сейчас?
— В Америке. Уехала со своим «крутым». И слава Богу!
— Вы встречались с ним?
— Нет. Видел только на фотографии. Ничего привлекательного. Типичный бандит,
накачанный, бритый, маленькие вороватые глазки... Давайте еще по пломбиру, — Максим
доел мороженое, поднялся и выбросил фольгу в урну.
50
— Нет, что вы, спасибо, — Ника посмотрела в сторону малышей. Они давно
расправились с мороженым и увлеченно играли, словно давние знакомые. — Макс,
скажите... — Ника запнулась, но вдруг решительно посмотрела на молодого человека. —
Как она могла уехать без Дениса? Ведь она мама!
— Дело в том, что... — Максим приблизился к Нике. — Денис не наш сын. Его
родители, наши друзья, погибли в автомобильной катастрофе, когда ему было всего
полтора года. Мы с Гелей его усыновили и занялись воспитанием малыша. Потому и со
своим ребенком не спешили. Как оказалось, к счастью. А через год Геля ушла с этим
олигархом. И вот уже больше двух лет мы с Денисом — одинокие холостые мужики. Так
что, ищите нам невест, — Максим впервые позволил себе шутку. Ника не осталась в
долгу.
— Одна уже, кажется, нашлась, — она показала на играющих Дениса и Лизу. —
Найдем и вам, Максим. Не волнуйтесь. Извините, а что мальчик знает о своих родителях?
— Только то, что ему необходимо знать: его мама умерла, и у него теперь есть
только папа — это я. У Дениса моя фамилия и отчество, все как у настоящего сына.
Невероятно, но этот маленький человечек, помог мне выжить. Когда после ухода Гели у
меня стали появляться мысли о самоубийстве, я усаживал его к себе на колени, гладил,
целовал и думал: «Он-то в чем виноват? На кого же я его оставлю? Такого маленького и
беззащитного?». И, знаете, чувствовал, что становлюсь сильнее, что снова хочу жить.
Денис — моря опора, надежда и счастье. И никто нам больше не нужен, поверьте.
— Даже женщины?
— Даже они. Скажу то, в чем абсолютно уверен. Человек, переживший измену, —
это совершенно другой человек. Вначале он кипит, ненавидя все и вся. Затем никому не
верит. И только потом начинает отходить и искать свою новую судьбу. Первый период я,
кажется, пережил, хорошо бы пережить второй. Но пока я не верю никому, особенно
женщинам. Извините, к вам это не относится. Вы очень убедительны. Счастливы и
убедительны. Ведь так? — Максим улыбнулся и посмотрел Веронике прямо в глаза. Она
не смутилась, не отвела свой взгляд, а про себя подумала, что он очень красив и что на
Настю он мог бы произвести впечатление. Прощаясь, попросила у него телефон. Он
удивился, но назвал домашний номер. А она опять вспомнила Настю: «А вдруг он ей не
понравится? Хотя, такой не понравиться не может».
51
Два дня она не жила, а существовала, словно в бреду делая свою работу, волнуясь и
мучительно думая о том, как прореагирует на ее письмо Виктор. Дома часами до
полуночи сидела у телефона, надеясь услышать долгожданный звонок. Но телефон
молчал.
Чудо случилось на третий день. Она пришла с работы, умыла и покормила Лизу,
сделала какие-то постирушки и, уложив дочь спать, заняла привычное место в ожидании
звонка. Он прозвучал неожиданно, когда она уже потеряла всякую надежду его услышать.
И, растерявшись, не сразу сообразила, что звонят в дверь. Придя в себя, осторожно
подошла к двери и заглянула в глазок. И обмерла. За дверью стоял Виктор. С огромным
букетом цветов, увешанный пакетами. Она открыла дверь и кинулась ему на шею. Он так
и вошел в квартиру, поддерживая ее, висящую, роняя цветы и пакеты, исступленно целуя
дорогое и любимое лицо. Наконец они пришли в себя. Собрали рассыпанные цветы,
свертки и уединились на кухне.
— Хочу шампанского, — Ника увидела его в одном из пакетов. — И не только... —
Она откровенно посмотрела на Виктора, обняла его и присела к нему на колени. — Ты
понимаешь, о чем я? И никуда тебя не отпущу. Сегодня ты мой.
— Почему «сегодня»? — Виктор поцеловал ее халатик в том месте, где была грудь.
— Я твой навсегда. Или нет?
— Ну что ты, Витенька! Мы, правда, никогда не расстанемся? Скажи.
— Отвечаю — никогда! И умоляю: прости меня. Я был не прав с самого начала. Ты
написала хорошее письмо.
— Не надо об этом, любимый. Мы снова вместе, значит, все хорошо. Я также в
чем-то не права. Извини.
Волнуясь, с бьющимся от свалившегося счастья сердцем, Ника застелила постель
на диване. И, едва вышедший из душа Виктор прикоснулся к ней, почувствовала, что
силы покидают ее. От наступившей слабости дрожали руки, ноги подкашивались.
52
желанию, которое было непреодолимо. Позволяя себе го, что могут позволить лип
...Это была удивительная ночь. После полных страсти минут они впадали в
забытье, словно проваливаясь куда-то. Но вскоре опять отдавались вновь охватившему их
желанию, которое было непреодолимо. Позволяя себе то, что могут позволить лишь
влюбленные. Остановило их неожиданно наступившее утро.
— Мне очень хочется посмотреть, как ты одеваешься, — улыбающийся Виктор
встал на пути в ванную, куда Ника в накинутой на голое тело коротенькой ночной сорочке
направлялась с ворохом своей одежды.
— Нельзя. Пока нельзя. Я стесняюсь тебя, милый, — она приложила палец к его
губам. — Тише. Лиза услышит и проснется.
Он гнал свою «Ауди» на предельной скорости, машинально реагируя на дорожные
знаки и светофоры. Какой-то очень счастливый и озорной бес, вселившийся в него, не
давал сосредоточиться, мешал быть осторожным. И только приблизившись к
Головановскому посту ГАИ, Виктор взял себя в руки и сбросил скорость. «Вот оно какое,
счастье. Чувствуешь, а потрогать нельзя», — подумал он, подъезжая к своему коттеджу и
мысленно хваля себя за мужской поступок.
Максим
В самом деле, получив письмо Ники, он тут же помчался к ней в Пермь. Даже не
задумываясь над тем, как она его встретит и будет ли с ним разговаривать. Происшедшее
позже убедило Виктора в том, что Ника любит его, а подозрения абсолютно
беспочвенны... Утром, обессилившие от близости, но невероятно счастливые, они решили
главные вопросы, которые возникли и которые нужно было срочно решить: когда и где
регистрироваться
и
проводить
свадебный
вечер,
как
переезжать
в
Полазну.
Освобождавшуюся на улице Луначарского квартиру Ники было решено отдать Насте. «И
ее семье…», — добавила Ника. И столкнувшись с недоумевающим взглядом Виктора,
поспешно добавила: «Не век же ей жить в одиночестве!» — «Может быть, я чего-то не
знаю?» — спросил он. — «Витенька, ты знаешь все. Разве можно от тебя что-то скрыть?
Хотя…» — она замолчала, не решаясь сказать что-то очень важное. — «Я жду, говори»,
— Виктор выжидающе посмотрел на Нику. — «Витенька, я... я беременна. И это уже не
53
предположение. Я была у врачей, они подтвердили: моей беременности восемь недель.
Два месяца назад на берегу Камы, в Боброво, мы, кажется, потеряли рассудок, и вот...»
Он не дал ей договорить. Поднял на руки, закружил, целуя и нашептывая самые
нежные слова, какие знал.
В этот удивительный день произошло еще одно радостное событие — домой, в
Полазну, заглянула Настя. Она приехала из командировки в Коми-Пермяцкий округ, где
работала в составе краевой медицинской комиссии, знакомившейся с состоянием
здравоохранения в этих местах (Коми-округ позже вошел в состав Пермской области,
после чего она стала называться Пермским краем). То, что она там увидела, привело ее в
состояние шока.
— Понимаешь, папа... Нас в Перми справедливо возмущает то, что происходит в
медицине: разваливающиеся, нищие больницы и поликлиники. И тут же рядом растущие,
как грибы после дождя, зеркально-мраморные офисы, банки, супермаркеты... Но что
творится там!.. Довести до такого состояния медицинское обслуживание... Это надо
суметь. Древние бараки, почему-то называемые «поликлиниками», «больницами»,
«здравпунктами», холодные палаты с полуживыми пациентами, которых нечем лечить и
некому... Редкие герои — врачи, издерганные и измученные, сестры, работающие сутками
за мизерную зарплату. Оборудование, которому давно пора лежать на свалке... Ужас!
— Зато есть правительство, премьер, министр здравоохранения…
— Да, есть все — посты, высокие чиновники. Только настоящей медицины почти
нет. Удивляюсь близорукости нашего президента. Ведь видит же, приезжая в какой-то
город, что показывают очередную «потемкинскую деревню». Но молчит, соглашается.
Вместо того чтобы прямо сказать: «Друзья, вы постоянно жалуетесь на нехватку денег для
медицины. Так вот, я хочу посмотреть на ваши учреждения здравоохранения. В каком
состоянии они находятся. И справедливы ли ваши жалобы». |И вот кавалькада машин
несется по городу. Президент просит остановиться возле старого облупившегося здания.
«Что это?» — спрашивает он. — «Районная поликлиника», — отвечает губернатор. — «А
этот дворец чей?» — хмурится глава государства. «Так... одного банка». — «Хорошо,
поехали дальше. А это что за развалюхи?» — президентская машина останавливается
возле кучки ветхих зданий. — «Это краевая инфекционная больница». — «Так... — лицо
президента мрачнеет еще больше. — А это что за тюрьма из стекла и мрамора?» — «Это?
Магазинчик одного нашего думского депутата. «Колизей» называется», — отвечают
54
президенту. — «Ничего себе ларечек. Сколько этот депутат с него имеет, Олег
Леонидович? Вы, я слышал, тоже торговлей промышляете? Но об этом чуть позже.
Придет время. А сейчас, пока я здесь, составьте список медицинских учреждений,
нуждающихся в новых помещениях. И второй список из компаний, офисов, маркетов,
куда можно переселить эти рассыпающиеся больницы и поликлиники. Пока не подпишу
соответствующий указ, отсюда не уеду. Все. И никаких обсуждений!»
Настя проговорила все так, словно давно и хорошо вызубрила эту речь. И так же
уверенно добавила: — Я считаю, так должен вести себя настоящий президент.
Виктор смотрел на дочь с удивлением и восхищением одновременно. Присел на
диван, жестом указывая Насте место рядом с собой.
— Садись и внимательно слушай. Я думал, ты еще ребенок, а ты уже взрослый
человек со своими убеждениями. Это хорошо. Терпеть не могу людей, у которых нет
своей точки зрения. Но имей в виду, доченька, одно такое горячее заявление в какойнибудь не очень знакомой компании, и ты можешь забыть о своей карьере и нормальной
жизни. Да, да! Я знаю, что говорю. Есть личный печальный опыт. Имей в виду, доченька:
нужно знать, когда, с кем и о чем откровенничать. Если хочешь сказать о наболевшем и,
тем более, правду. А то, что жуткое состояние коми-пермяцкой медицины тебя
взволновало — хорошо. Самый опасный человек — это человек равнодушный. Ты — не
такая. Теперь сделай то, что от тебя требуется, — напиши честную, объективную справку.
Или то, что ты должна сделать, как член комиссии.
— За советы, папа, конечно, спасибо. Хотя я всегда считала тебя борцом. А ты,
оказывается, способен заключать компромиссы со своими принципами.
— В другой раз я бы отругал тебя за такие слова. Но сегодня очень счастливый
день. И не хочется его портить. Так что о моих «компромиссах» как-нибудь потом. Но
запомни вот что. Президент связан по рукам и по ногам. Своей президентской клятвой,
Конституционным судом, бесполезным совершенно Советом Федерации и болтливой
Госдумой. И еще непрофессиональным правительством и десятком других органов и
структур. Кроме того, за его деятельностью внимательно следят те, кто помогал ему
избраться, в том числе и олигархи. Любое отклонение от согласованной позиции опасно.
И еще неизвестно, какой президент принесет стране больше пользы — бунтующий и
конфликтующий со всеми или компромиссный и уравновешенный. Будешь министром
здравоохранения, вспомнишь мои слова.
55
— Не буду. Сейчас не принято назначать министрами профессионалов.
— Придет время — вспомнят о профессионалах. Потребуются и они.
— Но будет уже поздно.
— Хватит, Настя. Конец этому невеселому разговору. У меня куча новостей для
тебя.
И Виктор Сергеевич рассказал дочери, не скрывая, все. И о спровоцированной им
ссоре с Никой, и о предстоящей свадьбе. Правда, умолчав о беременности любимой.
Настя, разгоряченная разговором с отцом и новостями, которые ее окрылили, тут же
позвонила Нике. Они очень долго о чем-то секретничали. После чего, несмотря на
возражения отца, она тут же изменила свое решение пробыть у него весь завтрашний
день. И утром, чуть свет, уехала в Пермь. Днем она много работала в комиссии, готовя
справки по итогам поездки в Коми-округ, а вечером отправилась с Никой и Лизой в парк
Горького. Улучив момент, когда Настя была занята с Лизой, Ника позвонила Максиму,
предложив встретиться. Тот обрадовался неожиданному звонку и сразу согласился прийти
с Денисом к ротонде (он жил совсем рядом в доме на Сибирской, в котором находилось
правление краевой писательской организации). Настя, увидев направляющегося к ним
красивого, молодого мужчину и обаятельного мальчика была очень удивлена. Но еще
больше удивилась тому, что эти двое знакомы с Никой. И пока он и его мальчик
здоровались с Лизой, успела спросить подругу: «Кто эти голливудские звезды? И как все
это понимать, подруга?».
— Потерпи, скоро все узнаешь, — ответила та. Максим присел на скамью рядом с
Настей и обратился к Нике.
— Вы не предупреждали, Вероника Михайловна, что с вами красивая подруга. Но
минуточку! — он поднялся и исчез, появившись вскоре с тремя большими желтыми
розами.
— Прошу! — Максим протянул Насте розу и вновь сел рядом с ней. Остальные две
подарил Нике.
— Это вам, Вероника Михайловна, и вашей Лизе, — пояснил он.
56
— С цветами у меня связана одна довольно грустная история. Можно я расскажу?
— Максим посмотрел на Настю и Нику и продолжил, понимая, что они не возражают. —
В шестом классе мне очень нравилась одна девочка. Из нашего же класса. Она была
примерной отличницей, очень красивой и дружила с мальчиком из седьмого «а». Хотя по
ней вздыхали все наши ребята, она держалась ровно, никого не выделяла. И за это ей
прощали дружбу с семиклассником, страшно завидуя ему. И еще она писала очень
красивые и умные сочинения. На какую бы тему они ни были написаны, в них всегда
было много чувства, вдохновения и любви. День рождения у Наташи, так ее звали, был
летом. И я, чтобы как-то обратить на себя внимание, решил подарить ей цветы. Причем
обязательно большой букет. Недалеко от дома, где мы жили, в логу были дачные участки.
Один из них был засажен цветами. Что там только не росло! Гладиолусы, какие-то
фиалки, астры, георгины, извините, не очень владею цветочными названиями... кажется,
флоксы и даже розы. Дождавшись наступления ночи, я перемахнул через забор и за
полчаса «выкосил» почти весь участок. Потом цветы, которые аккуратно складывал в
мешок, собрал в громадный букет. И с ним появился в ее квартире. Откуда тут же с
позором был выставлен. Оказывается, я обчистил участок, который принадлежал
родителям Наташи. С тех пор цветы не краду. И эти три розы куплены вон в том киоске.
— Ну, и как ваша Наташа? Наверное, простила и, конечно, после этого случая
обратила на вас внимание. Я угадала? — Настя с любопытством разглядывала Максима.
— Если бы! Я, скрываясь от позора, перешел в другую школу. А Наташа... Ее отец
пошел на повышение, и они осенью переехали в Москву. Позже она выдержала конкурс и
поступила в литературный институт. Окончила его. Все это я узнал от ее бывшего
семиклассника, который, так и не женившись, получил духовное образование, а позже
постригся в монахи, продолжая ее любить. Лет пять назад в одном из литературных
журналов, кажется, в «Москве», прочел рассказ. Назывался он «Украденная красота». В
нем рассказывалось о том, как один рабочий парень, влюбившись в красавицуфотомодель, забрался в дендрарий, нарвал там охапку роз, которую подарил любимой.
После чего явился в дендрарий и признался во всем. На суде красавица отстояла парня.
Его даже не осудили, выразив лишь какое-то общественное порицание. После суда он
уехал на север, на строительство газопровода. Рассказ был подписан псевдонимом. Я
позвонил в редакцию и узнал фамилию и имя автора рассказа. Это была Наташа...
57
— Опасный вы человек, Максим. Цветы добываете незаконными способами,
девушек в себя влюбляете. А вы не пытались встретиться с этой писательницей? Или хотя
бы созвониться?
— Нет, объясню почему. Я тогда только что женился и, как многие молодожены,
был без ума от своей жены. Мне было не до писательницы.
На крытой эстраде, что была недалеко от ротонды, зазвучала детская мелодия и на
сцену выбежали подростки — мальчики и девочки. Они стали танцевать, хлопая в такт
ладонями. Люди потянулись к эстрадной площадке. Денис подошел к Максиму.
— Папа, можно мы с Лизой пойдем туда?
— Можно, но только со мной, — Максим взял детей за руки и повел их к эстраде.
Когда они были уже на приличном расстоянии, Ника придвинулась к Насте.
— А теперь слушай меня внимательно. Денис — не сын Максима. Родители
Дениса погибли в автомобильной катастрофе, когда ему было всего полтора года. И
Максим с женой усыновили его. Когда он подрос, ему сказали, что его мама,
простудившись, умерла, и у него остался только папа — Максим. Потом пришла еще одна
беда (верно говорят, беда не приходит в одиночку): жена Максима с подругой
отправилась в Испанию. Он не мог с ней поехать, потому что должен был защищать
кандидатскую. В Испании жена познакомилась с крутым олигархом и, вернувшись из
поездки, призналась мужу во всех своих грехах. Они разошлись, и бывшая жена вскоре
уехала с новым мужем в Америку. Можно представить, что пережил тогда Максим.
Думаю, Денис невольно стал его спасителем. Вот такая грустная история...
Ника посмотрела на Настю (во время рассказа она посматривала в сторону
эстрадной площадки, следя за Максимом и детьми). Но та молчала, в ее глазах стояли
слезы.
— Господи! Неужели Денис так и будет жить, не зная правды о своих настоящих
родителях? — наконец выдохнула она.
— Ну почему же? Придет время, и Максим расскажет ему все. Как и мы Лизе.
58
— Надо же! Такие маленькие, еще безгрешные и уже обманутые... — Настя
пыталась, но не могла успокоиться. Слезы текли из глаз вместе с тушью, оставляя на лице
длинные полосы. Ника достала носовой платок и аккуратно убрала их.
— Вот так. Перестань плакать. Максим с детьми возвращается. Увидит тебя такую
зареванную и все поймет. И любить не будет.
— Он и так не любит. И не нравлюсь я ему совсем. Я же вижу.
— Ну, это еще вопрос, кто кому нравится. Да и рано об этом говорить. Но в
Денисоньку я влюблена.
— А может, ты его просто жалеешь, а, Ника?
— Нет, Настенька, нет, милая. Они с Лизой уже для меня оба родные. И судьбы у
них похожи, и сами они, как брат с сестрой... Попробуй, разлучи их теперь. Не получится.
— А мне Денис до твоего рассказа представлялся таким счастливчиком, немного
избалованным, а сейчас... Я все больше вижу в нем настоящего, сильного, надежного
мужчину. В будущем, конечно... Ну, все, замолчали. Они уже совсем близко. Не дай Бог,
услышат, о чем мы тут сплетничаем.
Когда троица во главе с Максимом приблизились к женщинам, Денис вдруг
подошел к Насте, взял ее за руку и, глядя на нее, сказал: — Сейчас я покажу, что было
там, на площадке. Лиза, иди сюда, — и когда девочка подошла к нему, встал на носки,
сделал страшные глаза и, раскинув руки, стал кружиться вокруг нее, что-то мурлыкая под
нос. Лиза вначале стояла неподвижно, ничего не понимая, но вдруг подняла вверх руки и
завертелась, стоя на одном месте. Было очень смешно и весело. Когда «танец» закончился,
Настя взяла Дениса на руки и поцеловала.
— Да ты настоящий артист! Только маленький. И Лиза тоже молодец, так
подыгрывала! — между тем сгущалась темнота. Пора было расходиться по домам.
Прощаясь, Денис опять неожиданно взял Настю за руку.
— Папа говорил, что моя мама была очень красивой. А сегодня сказал, что она
была такая же красивая, как вы. Мы ждем вас в гости, придете?.. Папа, ну, приглашай же
тетю Настю.
59
— Я настаиваю на том, чтобы вы заглянули к нам... — Максим посмотрел Насте в
глаза. Взгляд был таким зовущим, что она не выдержала и опустила голову.
— Хорошо, я приду к вам, если можно...
— Можно! Конечно, можно! — Денис запрыгал на месте. — И ты, Лиза, приходи с
мамой. Папа приготовит что-нибудь вкусненькое, и мы вместе поедим за столом.
— Вы умеете готовить? — спросила Настя.
— Кашу, глазунью, чай...
— Это уже немало.
Они расстались. Настя не поехала к себе. Ника очень просила остаться у нее
ночевать. Уложив Лизу спать, она позвонила Виктору, после чего, разговорившись, они
проболтали до полуночи. Говорили о предстоящей свадьбе, о Лизе и Денисе и, конечно, о
его папе. У Максима Настя появилась, спустя неделю. Раньше не получилось — мешали
дела и заботы, свалившиеся в связи с предстоящей свадьбой. А хлопот было немало.
Нужно было выбрать подходящее помещение — ресторан или кафе, согласовать меню,
отпечатать и разослать приглашения, найти хорошего тамаду и многое другое.
Двухкомнатная квартира Максима находилась в идеальном состоянии. Чистота и
порядок были такими, словно здесь хозяйничала жена или опытная добросовестная
домохозяйка. Настя сказала ему об этом.
— Нет, никто нам не помогает. У каждого свои обязанности. Денис воюет с пылью.
Где не может ее достать, я помогаю. Все остальное — пылесос, мокрая уборка, посуда,
стирка — это мое.
Они устроились на кухне. Денису Настя подарила игрушечную железную дорогу и
то, что послала Лиза, — большую плюшевую собачку. Максим накрыл стол. Готовил он
действительно хорошо. Вкусный салат, какое-то жареное мясное блюдо с острой, явно
кавказской приправой и зеленью, шампанское, ароматный чай с вареньем и блинами были
восхитительны. Когда Настя стала убирать со стола, Максим остановил ее.
— Извините, Настя, это моя обязанность. Я только что говорил. Лучше поиграйте с
сыном или почитайте ему что-нибудь, хорошо? Кстати, он очень любит сказки. Я,
60
например, ему их выдумываю. Так как то, что сейчас издается, к детским сказкам не имеет
никакого отношения.
— У меня есть одна история, только она очень длинная и немного грустная. Про
шустрого медвежонка Тишку.
— Вы начинайте ее рассказывать, а я чуть позже к вам присоединюсь, — Максим
подкатил большое мягкое кресло к кроватке сына. Устраивайтесь удобнее. Сынок, ты
сейчас услышишь хорошую сказку. Будь внимателен, потом перескажешь мне, — он
погладил сына по голове и скрылся на кухне.
— Тетя Настя, я вас слушаю, — Денис выжидающе посмотрел на Настю. Она
растерялась. Вкусный ужин, выпитое шампанское, тактичный, обходительный Максим и
этот голубоглазый малыш, которому она, было ясно, очень нравилась, расслабили ее так,
что и они, эти симпатичные люди, и их уютная квартира уже не казались ей чужими.
Настя поймала себя на мысли, что ей очень хочется прижаться к мальчику, обнять его и не
выпускать из своих рук. И тут же появилось ощущение, уже не раз посещавшее ее в
последнее время. Что ее молодое, красивое двадцатичетырехлетнее тело давно
соскучилось по родам и материнству. Усилием воли она избавилась от этого состояния и
начала рассказывать.
— В одном лесном поселке жили медведи, большие и маленькие, взрослые, как
твой папа, и совсем-совсем юные, как ты, Денисонька. Людей в поселке не было, ни
одного человека. Зато медведи жили, совсем как люди. Они работали, учились в школе,
ходили в кино, смотрели телевизор. Ссорились и мирились, садили огород, строили
дома...
— А разве так бывает, тетя Настя? Чтобы медведи жили, как люди?
— В сказке, Денис, бывает все. Слушай дальше. В одной медвежьей семье жил
маленький, хулиганистый медвежонок. Учился он во втором классе. Звали его Тишка. У
него был очень строгий папа — Михаил Иванович и очень добрая и ласковая мама,
которую звали Настасьей Павловной. Тишка часто дрался и много проказничал, за что
папа ставил его в угол. Настасья Павловна очень любила Тишку и, как могла, защищала
его. Даже от отца. Она говорила Михаилу Ивановичу: «Мишенька, вот ты опять поставил
Тишку в угол. Подойди и посмотри ему в глаза. Видишь, как они тебя сейчас не любят?».
На что упрямый Тишкин папа отвечал: «Я хочу вырастить из сына не хулигана, а
61
хорошего медведя». Тишке после таких слов становилось плохо, ему казалось, что папа
его не любит, и он часто плакал по ночам, уткнувшись в подушку.
— А меня папа не наказывает.
— Совсем-совсем?
— Совсем. Только, если очень рассердится, перестает со мной разговаривать. А это
еще хуже, лучше бы поставил в угол.
— У тебя очень хороший папа. Таких пап мало. Но слушай дальше. А то он скоро
появится. А при нем я не смогу так рассказывать, потому что буду стесняться.
— А мы его сюда не пустим. Пусть посидит на своей кухне. Он любит там быть.
— Нехорошо так поступать с папой. Скажи, что ты пошутил.
— Конечно, тетя Настя.
— Молодец! Итак, что же было дальше? Тишка, как и все маленькие медведи,
любил конфеты и мед. Но больше всего на свете он любил малину. И когда на кустах
появлялись первые красные ягодки, медвежонок терял покой. Он приходил с папой и
мамой в лес, выбирал самый большой куст, садился под него и съедал все ягоды. Не
принося в своем ведерке ни одной малининки. Наконец Михаилу Ивановичу это надоело
и, когда они уже собирались идти в лес, он вдруг говорит Тишкиной маме: «Вот что,
Настя. Давай не возьмем нашего парня в лес. Нет от него там никакой пользы. Только
кусты мнет. Пусть приберет дома, в огороде поработает». Настасья Павловна хотела
возразить, но поняла, что делать это бесполезно и промолчала. Они ушли.
Тишка, конечно, огорчился и даже немного поплакал, но вдруг вспомнил, что мама
вчера вечером подозрительно долго что-то переставляла в холодильнике. Он заглянул
туда и обнаружил под какими-то склянками две банки сгущенного молока. Он взял одну,
немного подумал и вместо взятой банки положил записку, в которой написал: «Тут было
пусто». И, довольный находкой и своей выдумкой, открыл банку. Сгущенку он любил не
меньше меда, поэтому тут же выпил всю банку через край. Затем включил телевизор и
прошелся по каналам, надеясь найти какую-нибудь передачу с животными. Тишка любил
такие передачи, особенно если там были обезьяны. Он смотрел, как они скачут и прыгают,
кривляясь, по деревьям, и ему казалось, что они играют с ним. Но в этот раз передача
62
была скучной и неинтересной. По огромной льдине шли два белых медведя — большой и
совсем маленький. Правда, малыш был очень забавный и все время приставал к маме (что
это была мама белого медвежонка, Тишка догадался сразу): то, подпрыгивая, хватал ее
лапой за ухо, то пытался укусить ее за нос...
Настя не договорила. Увлеченная рассказом, она не заметила, как Денис уснул. Она
поправила сползшее одеяльце, встала и оглянулась. Максим стоял у входа в комнату и
смотрел на нее. Но, встретившись с ней глазами, тут же приблизился.
— Какая вы удивительная рассказчица. Просто чудо! Готов стоять до утра и
слушать.
— А Денис не стал слушать, уснул, — Настя, чувствовалось, была огорчена.
— Не обижайтесь на него. Он ведь ребенок, как и ваш Тишка. Озорной, но
хороший. Не рассердитесь, если спрошу? Вы сами это сочинили? Придумали этого
забавного Тишку? И все остальное…
— Не совсем. Обязательно расскажу, как родилась эта сказка. И как она
получилась такой, какой я ее рассказываю. Но я люблю этих героев — бурого и белого
медвежонка.
— Они подружатся?
— Не спешите, Максим. Все узнаете. А пока это тайна. Но мне пора. До свидания!
— Я вас провожу.
— Не нужно, спасибо, — Настя стояла у двери и смотрела на него с грустью,
которая неожиданно овладела ее. Он по-своему расценил этот взгляд и приблизился,
чтобы обнять.
— Что вы, Максим! Не делайте этого, прошу вас! У вас очень хорошо и спокойно.
Вот я и загрустила, расставаясь с вашим уютным миром.
— Вы еще придете? Денис не даст мне покоя, я его знаю.
— Не обещаю. А вы не боитесь, что он привыкнет ко мне и будет меньше тянуться
к отцу?
63
— Не боюсь. От общения с вами он хуже не станет. Наоборот. Я вижу, как ему
хорошо с вами. И все-таки, Настя, ну, хотя бы сказку расскажите до конца! Обещаете?
— Какой вы настойчивый. Страшно от такой напористости.
— Настя, я очень боюсь вас потерять. Вдруг вы исчезнете, и навсегда, что тогда?
От Вероники Михайловны я узнал, что вы не замужем. Скажите, у вас есть друг?
— Можно, я не отвечу на этот не очень тактичный вопрос? Все, прощайте, папа
Максим.
Два дня Настя боролась с желанием позвонить Максиму, мысленно ругая себя за
то, что, прощаясь, пыталась выглядеть неприступной и строгой. «Он хотел меня обнять. И
что из этого? Нет, отчитала, как мальчишку. А ведь, если честно, то прижаться к нему
очень хотелось. Эх, Настя, Настя... Время летит, бегут годы, а ты не умнеешь, все та же,
только и научилась отшивать недалеких и глупых мужиков», — ругала она себя. На
третий день, не выдержав, позвонила ему.
— Максим? Здравствуйте. Извините, я в тот вечер вела себя не совсем правильно.
— Что вы, Настя! Оставьте. Это я со своими ухаживаниями испортил такой
хороший вечер. А Денис очень скучает, ждет вас. Без конца спрашивает, где тетя Настя?
Когда она придет? Что ему обещать? Вы когда зайдете?
— Если можно, сегодня. Где-то после шести вечера. Вы не против?
— Да, конечно. Приходите, с нетерпением ждем.
Этот второй вечер был почти повторением первого. Такой же неторопливый
вкусный ужин. Потом они втроем пытались отремонтировать железную дорогу. И когда
им это не удалось, устроившись на диване, стали слушать Настину сказку.
— Ты заснул, Денисонька. А я и не заметила. Сейчас повторю то, что ты проспал,
— Настя обняла мальчика и слегка прижала к себе. — Так вот, Тишка включил телевизор,
надеясь увидеть передачу про мартышек, которые ему очень нравились. Но на экране
показалась большая льдина с двумя белыми медведями — большим и маленьким. Тишка
сразу догадался, что большой медведь — это мама, а маленький — ее сын. Белый
медвежонок так забавно играл со своей мамой, что Тишка сразу же влюбился в него,
64
придумал ему имя — Тимка и, когда передача закончилась, сел писать новому другу
письмо. «Дорогой Тимка! — старательно выводил он в своей ученической тетради. —
Имя тебе я придумал сам, когда увидел по телевизору. Ты плыл со своей мамой на льдине
и очень хорошо играл с ней. Весь такой белый и красивый. А я бурый и часто дерусь. И
папа меня за это ставит в угол. Тимка! А тебя папа ставит в угол? Напиши мне про это,
ладно? И давай с тобой дружить. Очень жду от тебя письмо. Твой друг Тишка».
Медвежонок вырвал листок из тетради и, сложив вчетверо, сунул в конверт. На
конверте написал свой адрес: «Поселок Медвежий, улица Лесная, дом 3, Тишке, у
которого есть папа, Михаил Иванович, и добрая мама, Настасья Павловна». Эта писанина
заняла почти весь конверт, так что адрес Тимки писать было уже негде. Тишка задумался,
почесал за ухом и написал наверху на самом краешке конверта: «На Север. Моему другу
Тимке». Выскочил за дверь и, оглядываясь, не идут ли родители, помчался на почту. Там
он опустил письмо в почтовый ящик и быстро возвратился домой.
С тех пор медвежонка словно подменили. Он почти перестал драться и каждый
день тайком от родителей бегал на почту. «Марьванна, а мне письма от Тимки не было?
— спрашивал он у начальника почты, одинокой пожилой медведицы Марии Ивановны. Та
не имела своих детей и поэтому безумно любила Тишку. «Не было письма, Тишенька, —
отвечала она. — Да ты попей чайку с медком и пряничками». — «Марьванна, мне письмо
надо», — чуть не плакал медвежонок и уходил, хлюпая носом. Марьванна не выдержала и
вместе со своими почтальонами сочинила письмо, которое тут же отправила в Москву.
«Дорогие работники телевидения! — было написано в нем. — Месяц назад вы показали
передачу, рассказывающую о жизни белых медведей. В ней был симпатичный
медвежонок, который очень понравился нашему бурому медвежонку Тишке. И Тишка
написал белому другу письмо, которое подписал так: «На Север, моему другу Тимке». И
сейчас, глупый, ждет от него ответа. Похудел, стал плохо есть и хуже учиться. Нам очень
жалко его. Но чем мы можем ему помочь? Может быть, вы выручите? Позвоните ему или
письмо напишите какое-нибудь успокаивающее. Очень надеемся на вас. По поручению
Тишкиных друзей, начальник почты Мария Ивановна. И, конечно, с уважением».
Тишка ничего не знал об этом письме и, не дождавшись ответа от белого друга,
однажды холодной дождливой ночью сбежал из дома. На железнодорожной станции он
сел в товарный поезд, который шел на север, и забился под машину, стоявшую на
платформе. Хотелось спать, есть и... вернуться домой. Но было поздно, поезд уже мчал
его к любимому другу. Утром, на чужой, незнакомой станции на Тишку напали два
65
хулигана. Они отняли у него рюкзачок с чипсами и водой, попытавшись избить. Но им это
не удалось — драться и давать сдачу медвежонок умел. И этим им понравился. Они
вернули ему рюкзачок, накормили, купили билет и отправили обратно домой. А узнав
Тишкин адрес, послали его родителям телеграмму, чтобы они его встретили.
— Тетя Настя, мне жалко Тишку... — Денис перебрался к Насте на колени и
прижался к ней. — А разве хулиганы бывают хорошие? И накормили его, и билет
купили...
— Люди хулиганами не рождаются, мой маленький. Плохими их делает жизнь и
нехорошее окружение. У одного из этих драчунов в семье были сплошные скандалы и
драки. И он сбежал из дома, чтобы не видеть всего этого. У другого в тюрьму посадили
отца. Мама стала пить и выгнала его... Извини, тебе еще рано знать о такой жизни.
Пожалуйста, забудь о том, что я сейчас сказала, хорошо? У тебя очень хороший папа,
который не может жить без тебя. Вижу, что и ты его тоже очень любишь.
— Да, тетя Настя. И мне всегда хочется ему помочь. Постирать, помыть посуду. А
он говорит: успеешь, ты еще маленький. Но какой же я маленький? Мне скоро в школу. Я
уже читать научился.
— Папа прав, Денис. Вырастешь и посуды намоешься, и настираешься. А теперь
слушай дальше. Тишка очень боялся возвращения домой, так как знал, что обязательно
будет наказан за этот побег. И вдруг на родной станции его встречают радостные папа и
мама, закутывают в одеяло и везут домой. И никакого крика и ругани. В комнате Тишка
увидел празднично накрытый стол. — «Мама, а какой сегодня праздник? — осторожно
спросил медвежонок. — Ты вернулся целый и невредимый домой. Разве это не праздник?
— мама обняла и поцеловала сына. — А теперь танцуй, Тишенька, тебе письмо», — и
Настасья Павловна протянула сыну продолговатый конверт. «Москва, телевидение,
Останкино», — по слогам прочел Тишка незнакомые слова в обратном адресе. Волнуясь,
он вскрыл конверт, достал письмо и стал читать, беззвучно шевеля губами.
— Читай вслух, сынок, — попросил папа. — Мы с мамой тоже хотим знать, что
тебе написали телевизионщики.
— Хорошо, начну сначала. Только не перебивайте! — Тишка осмелел, так как
понял, что наказания не будет, и строго посмотрел на родителей. — «Дорогой, Тишенька!
— торжественно прочел он, прокашлялся и стал читать дальше. — Спасибо тебе за
66
любовь к нашим передачам. Кстати, у тебя очень хорошие старшие друзья. Это они
сообщили нам на телевидение, что, увидев нашу передачу о жизни белых медведей, ты
полюбил маленького медвежонка, назвал его Тимкой и написал ему письмо. И весь
измучился, дожидаясь от него ответа. И теперь сообщаем радостную для тебя весть: мы
нашли твоего белого друга! Правда, долго думали, как свести вас вместе. И наконец
решили, что лучше всего вам встретиться у нас в телестудии. А мы вашу встречу покажем
в прямом эфире. Передача состоится через месяц. Точную дату назовем позже. Приезжай
с папой или мамой. Одному тебе ездить в Москву рановато. Итак, до встречи! Обнимаем
тебя. Большой привет родителям и почтальонам, которые обратились к нам. Твои друзья
из Останкино».
— Ура! — закричал Тишка. Он высоко подпрыгнул, и сверкающая стеклом люстра
разлетелась вдребезги. Малыш испуганно оглянулся на папу, стоявшего рядом. Но тот
только весело подмигнул сыну и побрел на кухню за совком и веником...
— Вот так, Денисонька, заканчивается первая часть Тишкиных приключений.
Вторую сочините вы с папой.
— Тетя Настя, а что еще придумывать? Все так хорошо закончилось...
— Нет, нет! Дальше начинается самое интересное. Тишка с мамой собираются в
Москву. Едут в поезде, переживают, волнуются. В Москве Тишка теряется и попадает в
зоопарк. Но старый медведь помогает ему бежать. В телестудии Тишка появляется за
несколько секунд до начала передачи и видит Тимку... Какая это была встреча! ...Теперь
ты и папа представляете, что дальше придумывать. Хотя совсем не обязательно так, как я
подсказала. А теперь спать, мой милый, — Настя поцеловала мальчика и пошла к выходу.
— Я немного провожу вас. Денис, я вернусь через пять минут, — Максим подал
Насте плащ, и они вышли из квартиры. В подъезде он задержал ее.
— Больше всего на свете я не хочу, чтобы вы сейчас уходили...
— Я тоже. Вы так смотрели на меня, что я терялась и рассказывала с трудом.
Столько всего было в вашем взгляде... Но я должна уйти. Поцелуйте на прощанье,
Максим, — Настя несмело приблизилась к нему...
67
Прошла не одна минута, пока они наконец разжали руки и отошли друг от друга.
Но пылающие от безумных поцелуев губы продолжали шептать самые удивительные
слова. А руки, не слушаясь разума, все ласкали и ласкали любимое лицо.
— Мы сумасшедшие, — Настя бессильно опустила голову на грудь Максима. — И
виновата во всем я. Простите.
— Настенька, останьтесь, умоляю, — он прижался к ее голове, целуя волосы. —
Как чудесно они пахнут!
— Милый Максим, это невозможно. Мы и так позволили себе слишком много.
Идите, Денис вас заждался. И позвоните мне через час, вот мой телефон. Я должна
сообщить вам что-то очень важное. Прощайте, — Настя поцеловала его и вышла из
подъезда.
Дома она присела возле телефона и стала ждать, снова и снова пытаясь разобраться
в том, что случилось. И как бы она ни оценивала происшедшее, вывод был один: она
влюбилась в Максима. Сейчас ей еще сильнее хотелось быть с ним, хотелось снова
оказаться в его крепких объятьях, ощущать на своих губах его нежные поцелуи, слышать
ласковый влюбленный шепот.
Он позвонил, когда она уже стала терять надежду и подумывала о том, что может и
сама набрать номер его телефона.
— Настенька, простите. Денис никак не хотел засыпать. Просил, чтобы мы
немедленно начали сочинять продолжение сказки. Он околдован вашим Тишкой. И даже
не прочь, чтобы дома я называл его этим именем.
— Я рада, что сказка ему понравилась. И тоже очень люблю этого выдуманного
медвежонка, будто живого.
— Вы рассказывали так, словно читали эти приключения в книге. Отработанный,
выученный текст, никаких сбоев, ошибок.
— Эту сказку сочинил мой папа. Каждый вечер перед сном он рассказывал мне по
маленькому «кусочку». В школе я написала сочинение, которое так и называлось —
«Тишка». А еще позднее, когда уже училась в медицинском институте, записала сказку.
И... потеряла эту тетрадь. Непонятно как тетрадь попала к ректору института, профессору
68
Евгению Антоновичу Вагнеру. Этот всеми любимый человек прочел сказку и
распорядился найти автора, то есть меня. И когда мы встретились, предложил сделать
радиоспектакль, в котором я должна была быть ведущей. Спектакль мы подготовили.
Премьеру слушал сам Евгений Антонович. И мы не огорчили нашего ректора. Спектакль
ему очень понравился. А студенты приняли его на ура. Евгений Антонович поздравил нас
и тут же предложил создать студенческий радиотеатр. Театр был создан, и вскоре в его
репертуаре уже было пять сказок и пьес. Но сказка о Тишке, которая теперь называлась
«Где-то в медвежьем царстве», по-прежнему оставалась самой любимой. Но случилась
большая беда — скончался Евгений Антонович. И наш радиотеатр, лишившись
ректорской поддержки, тоже умер.
— Грустная история. Такая же печальная, как и ваша сказка. Настенька, давайте
втроем — вы, Денис и я, сочиним продолжение? Без вас у нас с Денисом ничего не
получится.
— Не знаю, Максим, что вам ответить. Еще совсем недавно мы даже не знали о
существовании друг друга. А встретившись, понеслись навстречу. Да так стремительно.
Не разбиться бы, столкнувшись.
— Чего вы боитесь, Настя? Да не могу я без вас! Неужели вы этого не видите? И
Денис... Вы относитесь к нему, как к родному. И он тоже встает и ложится с вашим
именем. Что мы теперь без вас? Обещайте, что вы нас не оставите! Почему вы молчите?
Настя!
— Максим, милый! Нужно время, чтобы остановиться, подумать и лучше узнать
друг друга. Конечно, после сегодняшнего прощания вы и я перестали быть чужими, но мы
совсем не знаем друг друга. И это опасно. Вдруг наша встреча — это так... ошибка,
случайность, о которой мы потом оба будем жалеть.
— Не говорите так, Настя.
— Хорошо, не буду. Я хотела вам что-то сообщить, Максим... так вот, я знаю о вас
все.
— Вам рассказала Вероника Михайловна?
— Да. Не сердитесь на нее. Думаю, она поступила правильно.
69
— И что же теперь? То, что вы, оказывается, знаете и обо мне, и о Денисе, как-то
скажется на наших отношениях?
— Вероника рассказала мне о вас и о Денисе тогда, когда вы с детьми были у
эстрады. И после этого я откровенно потянулась к вам и даже согласилась прийти в гости.
Думаю, я ответила на ваш вопрос. Восхищение вами, Максим, за ваш мужской поступок
сейчас, кажется, перерастает в другое чувство. Какое — вы, наверное, догадываетесь...
— Настя!
— Максим, уже полночь. На прощанье сообщаю еще одну новость. Мой отец,
Виктор Сергеевич Бойченко, женится, только не удивляйтесь, на Нике. Так мы зовем в
своем кругу Веронику Михайловну. Свадебный вечер через неделю. Приглашаю вас.
Познакомитесь с женихом, то есть с папой. Когда, где и во сколько собираемся, сообщу
дня через три. Так что готовьтесь, Максим.
— Подождите. Настя… Как? Ваш папа и Вероника... муж и жена? Но вашему отцу
лет, наверное...
— Не надо гадать. Папе пятьдесят три, Нике — двадцать семь. Летом они ехали в
одном автобусе, познакомились и полюбили друг друга.
— Выходит, у Вероники нет мужа?
— Да. Он погиб. И Лиза знает о его смерти с наших слов. И, конечно, не всю
правду.
— У них с Денисом схожие судьбы. И тот, и другой живут как бы обманутыми. Я
часто думаю о Денисе: может быть, рассказать ему все?
— Ни в коем случае, Максим! Вы разрушите этот удивительный, полный любви
мир, в котором он сейчас живет, который вы для него создали. Обещайте, что не сделаете
этого!
— Обещаю.
— Кстати, мы с Никой тоже думаем о том, что дети живут обманутыми. И решили,
что, безусловно, они должны узнать правду. Только не сейчас. Но давайте же наконец
прощаться. Уже второй час ночи. Нужно хоть немного поспать.
70
— Мне очень не хочется расставаться, но я повинуюсь. Можно вас поцеловать?
— Можно. Господи, что вы со мной делаете?.. Я разрешаю вам все, мой милый
волшебник. Вы околдовали меня. Я тоже целую вас.
Свадьба
...Неделя перед регистрацией и свадьбой выдалась не по-осеннему жаркой.
Несмотря на множество рабочих дел, экономя каждую минуту, Бойченко все же
умудрялся ежедневно бывать в Перми. Постоянно что-то не получалось, задерживалось и
даже срывалось. Вдруг оказалось, что его черный костюм, который он не надевал давно,
не так уж и нов. Срочно пришлось покупать и подгонять новый. Зато повезло со
свадебным платьем для Ники. Оно было сшито будто специально для нее. И выглядела
она в нем настоящей невестой, еще моложе своих лет. Увидев любимую, помолодевшую в
этом роскошном наряде, Виктор откровенно загрустил.
— Рядом с тобой я буду даже не отцом, а дедушкой.
— Мой милый дурачок! — Ника прижалась к нему. — Ты самый молодой жених
на свете. Будь ты моложе, я бы тебя не полюбила.
Добавил хлопот Ионесян, которого Виктор Сергеевич пригласил одним из первых.
Он был в командировке на Каспийском шельфе, где руководил опытными работами. Без
него их проведение было невозможно. В конце концов Ионесяну нашли замену, и он
согласился приехать.
Неожиданно заартачился Афанасьич. Отдохнувший и посвежевший после поездки
в любимую Венгрию, он теперь день и ночь приводил в порядок свои дорожные записи.
Кроме того, оказалось, что, уезжая в Венгрию, он позаимствовал у знакомых цифровой
фотоаппарат, которым нащелкал несколько сотен снимков. Теперь их нужно было
отпечатать и «разложить по полочкам».
— Некогда мне по свадьбам разгуливать! — категорически возразил он Виктору
Сергеевичу по телефону. Но тут же спохватился, понимая, что сказал, не подумав. — Не
обижайся, Сергеич. Ляпнул не то. Но скажи, что я там буду делать? Вы будете целоваться,
песни петь, плясать. А я сидеть в углу водку пить?
71
— Да, пойми же, Николай Афанасьевич! Ты самый дорогой гость на этой свадьбе.
Вспомни, что говорил мне, когда я «отходил» у тебя на базе после Катиной смерти.
Забыл? А я помню. «...Подожди, придет время. На тебя еще любая девка засмотрится...»
Прав ты оказался. Засмотрелась девка. И какая! Порадоваться бы за нас. А ты в кусты.
Афанасьич сдался. Но при условии, что Бойченко заглянет к нему на базу. Повод
для этого был. Предстояла зима, и нужно было решать вопросы, связанные с подготовкой
базы к холодам.
Афанасьич встретил Бойченко, как всегда, у шлагбаума, установленного у въезда
на базу. Они обнялись и прошли по ее территории, заглядывая во все углы и вагончики.
Виктор вынул блокнот и старательно записывал в него просьбы и советы сторожа:
прислать сантехника, электрика, вывезти мусор, направить трактор «Беларусь», утеплить,
заменить… Закончив осмотр, Бойченко, прощаясь, протянул руку.
— Пока, Николай Афанасьевич. До встречи на свадьбе.
— Э, нет! Не пущу! Я такую уху сготовил. Так что, уважь старика, отведай ушицы,
— Николай Афанасьевич, не обращая внимания на протянутую руку, подхватил Виктора
под локоть и повел в свою сторожку. Там, пропустив два раза «по сто», старик
разговорился.
— Вот ты, Сергеич, сейчас не выпил и правильно сделал. Пьющий мужик никому
не нужен. Он — пустое место, хоть дома, хоть на работе. Правда, нынче все наоборот,
пошла мода на пьяниц. Трезвым быть стало неудобно. Скажешь, что не пьешь — засмеют.
Не то, что в Венгрии. Я в этот раз там все хотел хоть одного поддатого мадьяра на улице
встретить. Ты не поверишь — так и не увидел! Бывало, ходил вечером по Будапешту,
народу — тьма! Все веселые, хорошо одетые. И хоть бы один с запахом или с бутылкой
пива. Вот это нация! Здоровая, потому что малопьющая. Пацану — четырнадцать, а на
вид — все восемнадцать. А у нас? Ты видел ребят, которых в армию призывают?
— Нет, живых давно не видел. Только по телевизору. Бледные, тощие, как поганки.
— Вот-вот! Как голодающие оборванцы. В восемнадцать лет почти все больные.
Хотя наши господа об этом самом здоровье треплются с утра до ночи. Но, видно, от такой
пустой говорильни здоровья в людях не прибавляется. Вымираем, как мамонты.
72
Афанасьич умолк. Виктор понял, что пока старик не выговорится, ему отсюда не
уехать. И, тобы ускорить разговор, стал задавать ему вопросы.
— Значит, здоровый, говоришь, народ твои мадьяры? И неплохо, видно, питаются.
А как у них с ценами? Выше или ниже наших?
— Едят венгры хорошо. И, видно, денег на это не жалеют. Продуктов в магазинах
набирают полные тележки. А они у них большие, как столы. Сам видел. Про цены
спрашиваешь? Нормальные цены, ниже наших. Дешевле, чем у нас, колбаса, мясо, масло,
сыр и другая ходовая еда. Списывал ихние цены и потом в рубли переводил. И еще вино у
них шибко хорошее. А водка, пробовал, дрянь, хуже нашего самогона. Узнал и про
зарплату. Нормально получают. Суди сам: дворнику в месяц платят больше пятнадцати
тысяч. Это на наши деньги. Можно жить.
— Я ничего не понимаю, Николай Афанасьевич. Может, ты подскажешь? Нет у
твоих мадьяр ничегошеньки – ни своей нефти, ни газа, ни золота с алмазами, все
покупное. А живут лучше нас. Почему?
— А я почем знаю? Это я у тебя, такого образованного, должен спросить, кто
виноват в том, что мы при таких богатствах живем, как нищие. Но, раз уж ты задал этот
вопрос, отвечу, как я его понимаю. Думаю, Сергеич, потому они живут хорошо, что их
начальники воруют мало. Не так много, как наши жулики. А, может, и совсем не воруют.
И потом… Они там все делом заняты, к которому приставлены. А не этими своими, как
их… коттеджами и маркетами, как наши правители. Потому у них везде чистота и
порядок. Представляешь, нигде ни соринки! И везде – цветы. У дорог, на электрических
столбах, на улицах, на балконах. Я сфотографировал всю эту красоту. Когда сделаю
фотографии, покажу обязательно.
Афанасьич внимательно посмотрел на Виктора, словно проверял, верит тот ему
или нет. И продолжил, все больше распаляясь.
— Или взять их озеро Балатон. Они его еще Венгерским морем называют. В нем
вода очень лечебная. Немцы, когда захватили Венгрию, про это узнали и стали строить
вокруг Балатона госпитали, в которых лечили своих недобитков. Венгры после войны эти
госпитали в санатории и дома отдыха перестроили. Настоящий рай там сделали. Лебедей
развели, розы насадили, спортивных площадок понастроили на каждом шагу. Как-то наш
автобус остановился возле деревушки Балатонберени. Не деревня, а картинка, скажу я
73
тебе. Пошел с ней знакомиться. Идет навстречу пожилая мадьярка — я здороваюсь с ней
по-мадьярски, а она мне по-русски отвечает. Стали объясняться. Оказалось, ее отец попал
к нам в плен в самом конце войны. И в лагере выучил русский язык. От него она и
научилась немного говорить по-русски. Рассказал я ей, что еще с войны полюбил
Венгрию. А она отвечает: мол, раз полюбили, переезжайте к нам и живите. Вон,
показывает, тот дом с постройками продается. Просят за дом, сад и гараж пять миллионов
форинтов. А ихний форинт, Сергеич, всего тринадцать наших копеек. В общем, мелочь.
Прикинул я в уме, сколько это в наших рублях получается, и сам себе не поверил. Вышло,
что двухэтажный дом с садом и гаражом стоит всего семьсот тысяч рублей!
— Фантастика! — Бойченко непроизвольно ухватился за табурет, на котором
сидел, будто боясь упасть. — А в Перми однокомнатная «хрущевка» уже тянет на полтора
миллиона.
— Не говори. Штука кирпича скоро будет стоить сотню. Цены задрали — выше
некуда, — Афанасьич налил еще водки, выпил и, закусив, заговорил снова. — А какие у
них дороги! Гладкие, широкие, ни одной заплатки. И никаких тебе светофоров и
гаишников…
— Извини, Николай Афанасьевич, мне ей-богу пора. А теперь на прощание ответь:
был ли в Секешфехерваре или нет? Про Илону не спрашиваю… Разве можно найти
человека через столько лет?
— Не хотел я тебе сейчас рассказывать. Никакого настроения, ты уж извини, —
Афанасьич, вздохнув, помолчал и снова продолжил, но не запальчиво, как до этого, а не
торопясь, тщательно подбирая слова. — Побывал я в своем Секеше. А что толку? Только
душу разбередил. Даже сердчишко потом зашалило. И госпиталь свой нашел. Правда, не
сразу его узнал — так его весь переделали. Больница в нем теперь. Аккуратная, с
клумбами, фонтанами.
Так вот, стою я среди этой красоты, закрыл глаза, а вижу сестричек и санитарок,
которые нас выхаживали, ребят — раненых, перевязанных, на костылях… И будто вдруг
подходит ко мне Илона, близко-близко, и так хорошо улыбается… Не выдержал я того,
что показалось, и пошел ее дом искать. Он где-то здесь был, недалеко. Долго ходил, пока
не заблудился. И вдруг увидел два больших дуба. Я их сразу узнал, они росли у Илоны
прямо под окнами. Только тогда они были тоненькие и немного как бы к земле пригнутые.
74
А дома нет, на его месте — спортивная площадка. Сел я на скамейку, слезы бегут ручьем.
Стыдобища! Я их вытираю, а они снова…
Идет мимо венгр, такой же старый, как я. Увидел меня, подошел и говорит на
чистом русском: «Почему, Иван, плачете?». А я ему: «Не Иван я, Николай. Воевал тут у
вас. Вот здесь, на этом месте меня ранило. И ваша девочка меня выходила в своем доме.
Он здесь стоял, напротив этих дубов». «Все правильно, — отвечает венгр. — Был здесь
дом. После войны его снесли. И девочка в нем жила — это тоже правда. Родители у нее
погибли, и она осталась совсем одна. Мы все ее жалели, она очень добрая была. Ходили
слухи, будто она ждет какого-то русского солдата. Даже из дома выходила редко, боялась,
вдруг он придет, а ее нет». «Ее Илоной звали?» — спрашиваю я Ференца, так звали
венгра. «Да, кажется… Точно, Илона, — обрадовался он. — Так это она вас ждала,
Николай? Как же это я сразу не догадался?! Ну расскажите же, как все было…»
Выложил я этому мадьяру все без утаек. И то, как меня ранило и как спасла меня
Илона. И как пропал ее адрес после моей контузии под Берлином. И даже как провезли
нас к японцам мимо Венгрии. А Ференц только головой качает: «Как она вас ждала,
Николай, как плакала!». Узнал я от него, что, когда дом начали сносить, за ней приехала
ее тетя из Сомбатхея и увезла к себе. И что потом она несколько раз приезжала сюда.
Видимо, на что-то надеялась…
— Выходит, сам Господь послал тебе этого венгра, — Виктор внимательно
посмотрел на притихшего старика. — А где он так выучил русский язык? Неужели так
хорошо говорил, как ты рассказываешь?
— Лучше нас с тобой. Тут, видишь, какое дело. Когда в Венгрии в пятьдесят
шестом году начался мятеж, Ференц служил в мадьярской армии, был офицером. И
воевал, конечно, против наших на стороне своих венгров. Мятеж подавили, переловили
всех ихних офицеров и отправили в наши военные училища переучиваться. Он попал в
Ростовское танковое. Там и выучился нашему языку. Потом служил в Венгерской армии,
отслужив срок, уволился и стал работать в школе учителем русского. Сейчас, как и я, на
пенсии. Звал к себе в гости, но я отказался — мол, некогда, от группы боюсь отстать.
— И правильно сделал. Нечего лишний раз душу травить. И хоть не встретил свою
Илону, но главное ты узнал. То, что любила она тебя. Любила по-настоящему. Нынче уже
так не любят. И не умеют, и не хотят. Всем командуют расчет и выгода, и еще деньги.
75
Какая уж тут любовь?! Ну все, закончил я свою гневную тираду. Давай прощаться. Ты
сейчас выспись и отдохни. А то, смотрю, немного устал от этой поездки.
— Пожалуй, ты прав, Сергеич. Успокоиться, верно, не мешает.
За рулем бойко бежавшей среди вековых сосен «Ауди» Виктор вдруг вспомнил,
что давно не беседовал с Богом. «Ты уж прости меня, грешного! — обратился он к
Всевышнему. — Совсем заплюхался. Да и совестно признаться в том, что задумал. А
решил я жениться. И все бы ничего, да уж больно молодая моя будущая жена. Ей двадцать
семь, а мне скоро пятьдесят четыре. Наверное, это большой грех — брать в жены такую
молодую, которая в дочери годится? Но я прошу тебя: если можешь, прости. Потому что
мы любим друг друга и жить один без другого не можем. Не подпольно же нам
встречаться! Обманывать людей, прячась в квартирах и подъездах, по-моему, еще
больший грех. И потом… Ребенок у нас должен быть. Как подумаю о том, что снова стану
отцом, молодею лет на двадцать. Правда, юным папой я себя пока не представляю. Но со
временем, думаю, привыкну и к пеленкам и распашонкам…»
Этот откровенный, словно исповедь, разговор со Всевышним успокоил Бойченко.
Волнение, вызванное рассказом расчувствовавшегося Афанасьича, улеглось. Виктор
остановил машину, открыл дверцу и осмотрелся. Сосновый бор остался позади. Дальше
простиралось большое поле, покрытое зеленеющей озимой рожью. Солнце давно село, и
холодные осенние сумерки непроницаемым покрывалом накрыли все вокруг. И только
светящиеся, словно колючие искорки, огоньки полазненских изб и домов проникали через
эту плотную завесу.
Виктор закрыл глаза, пытаясь представить Илону такой, какой она была в рассказах
Афанасьича, — юной красавицей, сильной и очень влюбленной. Но воображение
рисовало совсем другой образ — повзрослевшей, одинокой, убитой горем женщины.
«Зачем же так? Что нельзя было сделать иначе? — со все нарастающей болью в груди
обратился Бойченко непонятно к кому. — Свели девчонку-мадьярку и полуживого
русского солдата. Не для того же, чтобы на всю жизнь лишить их счастья… А чтобы они
полюбили друг друга, женились, детей хороших нарожали. Или это какая-то ошибка
судьбы? Но почему такая жестокая? И за что их так?!»
76
Бойченко открыл глаза, тронулся с места и включил приемник. «Ах, эта свадьба,
свадьба, свадьба пела и плясала…» — Муслим Магомаев словно напомнил ему о
предстоящем бракосочетании. «Ну что же, чему быть, того не миновать», — подумал
Бойченко, в душе побаивавшийся предстоящего визита в ЗАГС.
Но, вопреки его опасениям, регистрация брака в Ленинском ЗАГСе Перми прошла
быстро и непринужденно. Может быть, даже чуть весело. Вначале бледных от волнения
Нику и Виктора поздравила изящная заведующая, Эльвира Федоровна, добавившая к
официальным словам поздравления несколько очень теплых фраз. Потом всех развеселил
Юра Братушин, рявкнувший свое любимое «Горько!» еще до того, как шампанское
разлили по фужерам. Юру подняли на смех, затем дружно выпили и, наконец, крикнули
то, что положено. После чего стали танцевать.
— Хорошо у вас. Сюда хочется приходить и приходить, — негромко сказал
Дзубенко заведующей, с которой танцевал.
— Смотря, зачем приходить… — загадочно улыбаясь, ответила Эльвира
Федоровна.
«Дзуба, он и в ЗАГСе Дзуба!» — подумал Виктор, слышавший этот короткий
диалог.
После танцев снова выпили по глотку шампанского. Эльвира Федоровна рассказала
несколько забавных историй, связанных с регистрацией, причем делала она это с большим
юмором и тактом, чем окончательно очаровала влюбчивого Дзубенко. Прощаясь, он
поцеловал ей руку: «Надеюсь встретиться с вами через год на юбилее сегодняшней
регистрации». Она ответила коротко и опять загадочно: «Я тоже».
Для свадебного вечера Виктор облюбовал небольшое кафе «Пермская кухня»,
находившееся в конце улицы Газеты «Звезда». Его хозяин и владелец Сергей Сергеевич
Субботин,
бывший
нефтяник,
хорошо
знавший
Бойченко,
сделал
все,
чтобы
приглашенные чувствовали себя не официальными гостями, а как бы друзьями,
собравшимися на товарищеский ужин. Богатая сервировка и изысканное меню, отличные
вина и приветливые юные официантки действительно создавали атмосферу семейного
уюта и благополучия.
77
Накануне Виктор и Вероника, посоветовавшись с друзьями, решили провести вечер
без принятых в таких случаях свадебных ритуалов и тамады. И, как оказалось, поступили
правильно. Короткие остроумные поздравления, песни под баян и гитару превратили
торжество в капустник, где каждый был его участником. Удивила и растрогала серьезная
всегда Полина Яковлевна. Забыв от волнения заготовленные заранее слова, она, пытаясь
их вспомнить, довольно долго молчала, не замечая выступивших слез. Потом безнадежно
махнула рукой и тихо произнесла: «Любите и берегите друг друга!», снова умолкла и
смущенно добавила: «Здоровья вам и деток. Хотя бы одного».
Ей долго аплодировали, пока не поднялся Дзубенко.
— Мы, — торжественным голосом заговорил он, — конечно, не сомневаемся в
потенциальных возможностях нашего друга, а теперь и жениха, — Дзуба посмотрел в
сторону покрасневшей Вероники. — Поэтому прямо сейчас прошу внести мою
кандидатуру в список вероятных крестных отцов.
На Толю зашикали, а Юля даже дернула мужа за рукав.
— Не надо нас одергивать, дорогие жены. Толя знает, что говорит, — Юра
Братушин решительно вступился за друга. — Уж мы-то знаем, на что способен Виктор
Сергеевич. Если он женился — жди деток. Но у меня, как и у Толи, к тебе, Витя, одна
просьба: не забудь про нас, осиротевших, когда станешь молодым папашей. Помни, что у
тебя есть друзья, страдальчески доживающие свой век под пятой сварливых жен…
Юра не успел договорить, Женя привстала и, пригнув Юрину голову к себе, что-то
выразительно прошептала ему на ухо. Но было поздно, Юру «понесло». Он выпрямился,
пригладил взлохмаченную Женей бороду и как ни в чем ни бывало продолжил.
— Вот вы только что убедились, как нелегко нам живется. Какую бурную реакцию
наших любимых жен вызывает каждое честное мужское слово. Я еще раз обращаюсь к
тебе, Витя: не пасуй, как бы ни складывалась твоя дальнейшая жизнь. А она, мы уверены,
у тебя будет счастливой. Несмотря на трудности, которые возможны в любой семье. Но,
зная твой характер, верим, что они тебя не сломят. В общем, как поется в старом фильме:
каким ты был, таким и останься.
Юра, наверное, говорил бы еще, но на баяне заиграли известную песню из
«Кубанских казаков». Все подхватили ее и допели до конца. Но тут снова заиграл баян, на
78
этот раз это было танго «Утомленное солнце». Володя Заранко, солист филармонии, взял
гитару и, быстро подстроившись, стал аккомпанировать. Танцевали все. Даже маленький,
щуплый Афанасьич, отважившийся пригласить рослую Полину Яковлевну. Ионесян,
несмотря на тучную фигуру, легко водил стройную Юлю Дзубенко. Однако самой
красивой и заметной парой были Настя и Максим. Они двигались так изящно, что,
казалось, не танцевали, а скользили по льду.
— Интересно, когда они успели так станцеваться? — шепнул Виктор Нике.
Прижавшись друг к другу, они медленно двигались вокруг своего столика.
— Не знаю. А тебе не кажется, что они влюблены? А когда любят, получается все,
даже танцы. Вот ты, наверное, не бог весть какой танцор, а водишь очень даже неплохо.
— Спасибо за комплимент. Как ты себя чувствуешь? За всей этой суматохой никак
не удавалось спросить.
— Чудесно, мой милый. И вообще, все очень хорошо. Такое изумительное кафе,
семейная, дружеская атмосфера. И потом эти твои друзья, они такие выдумщики… А где
ты нашел этого лихого баяниста?
— Сашу Лобачева? Мы знакомы много лет. Подружились, как-то встретившись в
обкоме комсомола, где он работал. Правда, потом наши пути разошлись. Он стал
преподавать в милицейском институте, дослужился до подполковника. Я, как ты знаешь,
окунулся в нефть. Но недавно судьба снова нас свела. Я пригласил его на этот вечер, и он,
спасибо ему, согласился. Хороший мужик. Из тех, кто никогда не унывает. Иногда
увлекается красивыми женщинами, но при этом прекрасный семьянин. У Саши взрослые,
преуспевающие дети — сын и дочь, любимая жена, внуки.
— Разве такое возможно? Красивые женщины и …любимая жена?
— Не знаю. Наверное, возможно. Но об этом в другой раз, хорошо? А теперь
посмотри вон туда, — Виктор кивнул в сторону столика, за которым сидел Афанасьич. —
Какое-то подозрительное скопление народа, идем, посмотрим.
То, что они увидели, напоминало сцену из спектакля. Максим в театральной позе
стоял перед сидящим Афанасьичем и читал стихи. Лобачев сидел тут же и, едва касаясь
кнопок своего богато инкрустированного баяна, тихо наигрывал мелодию популярной
фронтовой песни.
79
Максим декламировал негромко, но выразительно, словно настоящий чтец:
Ответьте мне, как вы посмели
Пощечиной швырнуть пустой упрек
Товарищу в ушанке и шинели
За то, что «Фауста» он прочитать не смог?
Он, видите ли, не подходит сердцу,
Не образован, может, груб.
А вам подходит нежиться и греться
У щеголяющих начитанностью губ?
Стихотворение было длинным, но никто не шелохнулся, пока читал Максим. И
когда он умолк, раздались аплодисменты.
— Это удивительное стихотворение написал Константин Симонов, — Максим
обвел всех извиняющимся взглядом, будто умолял простить за то, что заставил себя
слушать. — Называется оно «Студентке МГУ». Поэт посвятил его героям-солдатам,
таким, как Николай Афанасьевич.
— Спасибо, Максим. Уважил старика. Все правильно сказал твой писатель, не до
книжек нам было. А любить мы тоже умели. И не хуже тех, у кого погоны со звездами, —
старик поднялся и обнял Максима, но тут же повернулся к Лобачеву: — И тебе, парень,
тоже моя благодарность за душевную музыку. В нашем взводе гармошка была. Она,
конечно, не баян, но без музыки не воевали. А играл на ней Егорыч, пожилой солдат. Что
он на этой гармошке выделывал! Будто с домом своим разговаривал. Мол, подождите,
мои дорогие, еще немного, вот добьем гада, вернусь к вам и пойдем мы все вместе в лес
птичек слушать. А то здесь из-за этой войны их и не слыхать совсем. Уж и не помню, как
поют они, как чирикают. И вроде не говорит он эти слова, а они все равно слышатся. Но
не уберегся наш гармонист — в самом конце войны пуля прямо в висок угодила.
Похоронили мы Егорыча, хотели и гармошку вместе с ним положить, да передумали,
оставили себе на память, чтобы его, значит, не забывать. И так нам стало тоскливо без
этой его музыки, просто не передать! Радоваться бы надо: и война, будь она проклята,
80
наконец кончается, и весна пришла, и солнышко греет. А настроения нет, как в сорок
первом, когда отступали. И стал я тогда по ночам или между боями на этой гармошке
упражняться. Вначале, честно скажу, ничего не выходило. А потом, вижу, стало
получаться. Играю и сам удивляюсь, как складно играю. В общем, когда после немцев мы
взялись за косоглазых японцев, то я уже и про сопки ихние играл, и про всякие там
амурские волны. А когда с японцами кончили воевать, забрал я этот инструмент с собой.
Шестьдесят лет на нем играю. Такая вот моя музыка…
— Какой же ты молодец, Николай Афанасьевич! — Виктор обнял старика. —
Слушали тебя, как знаменитого народного артиста. А ты еще не хотел приходить. Дорогие
друзья! Сегодня все преподносят сюрпризы — Полина Яковлевна, Максим, Николай
Афанасьевич… Настала моя очередь. Только что вышел альбом певца Стаса Михайлова, в
нем есть замечательная песня «Париж, Париж». Она немного грустная, о прошедшей, а
может, безответной любви. Но не все же нам веселиться. Давайте погрустим немного, тем
более — повод есть, скоро будем прощаться. Конечно, я не Стас Михайлов… Но
попробую.
Ну вот и мы сыграли нашу роль
В финальном акте неоконченной любви.
Париж, Париж, ты причинил мне эту боль,
От счастья нашего потеряны ключи.
Виктор пел так, будто его самого коснулась беда, и он лишился своей любви —
столько боли и чувства было в его голосе. Ника, заволновавшись, взяла его за руку.
Виктор понял жену, ободряюще улыбнулся и продолжал:
С тобою мы под проливным дождем,
Мы отмечаем наши проводы любви,
Укрылись мы под стареньким зонтом,
Но не укрыть нам наши души от тоски.
81
Саша Лобачев и Володя Заранко поймали мелодию и теперь очень слаженно
аккомпанировали другу. Закончив петь, Виктор поклонился и опустился на стул. Ему
аплодировали, кто-то даже крикнул «браво!».
— Молодец! После таких хитов колыбельная для тебя, как дважды два для
математика, — Ионесян дружески похлопал Бойченко по плечу. — Уважаемые дамы и
господа! Мы с Николаем Афанасьевичем покидаем вас и уезжаем в нефтяную столицу
вашей области — в Полазну. Спасибо всем за этот чудесный вечер.
Гарик попрощался поднятой вверх рукой и пошел к выходу. Виктор, поддерживая
пошатывающегося Афанасьича, двинулся следом. Машина с сидевшим за рулем Колей
стояла у самого входа в кафе. Увидев шефа, Коля вышел из машины и, поздоровавшись,
стал усаживать старика на заднее сиденье.
— Быстро не гони. Афанасьич немного переусердствовал, как бы не случилось чего
с сердцем. А это тебе, Розе и Натану, — Виктор протянул водителю большой увесистый
пакет. — Здесь фрукты, конфеты и еще кое-что вкусное, — и, обращаясь к Ионесяну,
добавил, — Гарик, я подъеду завтра в полдень, тогда и поговорим обо всем. А сейчас
поезжайте с Богом!
Едва машина с Гариком и Афанасьичем скрылась из виду, стали собираться и обе
пары — Юля с Анатолием Дзюбенко и Братушины — Женя с Юрой. Их увез сын
Анатолия, Александр. Вскоре разъехались почти все гости и приглашенные. Небольшая
заминка вышла с «музыкантами» — Лобачевым и Заранко. Приняв раз пять «на посошок»,
они устроили настоящий концерт, сыграв несколько раз полюбившийся «Париж»,
«Утомленное солнце», пару популярных мелодий и даже исполнили «Синеву». Этот гимн
десантников они спели, как и положено нетрезвым, не щадя своих голосовых связок,
насмерть перепугав высыпавших на балконы жильцов дома, в котором находилось кафе.
Но, в конце концов, почти насильно усадив в машину, отправили и их.
Виктор стоял на проезжей части улицы с поднятой рукой, пытаясь поймать такси,
когда к нему подошел Максим.
— Извините, Виктор Сергеевич, сейчас, конечно, не время об этом говорить… И
все-таки, когда я могу с вами встретиться?
— А разве мы уже не встретились?
82
— Я имею в виду встречу, на которой можно было бы обсудить наши отношения с
Настей!
— А что обсуждать, Максим? Я вижу, что вы уже все решили без меня…
— Извините, Виктор Сергеевич, вы ошибаетесь. Без вас мы ничего решать не
собираемся. И я хочу, чтобы вы знали: я люблю Настю, очень люблю. И она тоже меня
любит. Понимаете, мы встретились случайно. И сначала даже не понравились друг другу.
Но потом подружились и вскоре поняли, что не можем жить один без другого. Вы,
возможно, не верите мне, потому что меня не знаете. Но своей дочери вы должны верить.
Настя не легкомысленная девушка.
— Какая Настя, я знаю лучше вас, Максим. И то, что моя взрослая,
уравновешенная дочь после нескольких встреч с мужчиной вдруг потеряла голову, меня
очень смущает. Тут есть, о чем задуматься, согласитесь. И у меня есть к вам, Максим,
вопросы.
— Поэтому я и прошу вас о встрече. Лучше без Насти. Мы встретимся, как
мужчина с мужчиной.
— А вы, кажется, не из пугливых.
— Спасибо.
— Хорошо, встретимся через неделю, раньше не получится, извините. И лучше с
участием ваших близких. Надеюсь, они знают о ваших планах?
— Виктор Сергеевич… Может быть, сначала без них? — Максим вдруг смутился,
но тут же, словно спохватившись, улыбнулся и добавил: — Понаедут сваты, а вы
откажете…
— Пожалуй, вы правы. Попробуем встретиться без свидетелей.
Черный джип, скрипнув тормозами, остановился совсем рядом с Бойченко.
— Куда едем? — бойко поинтересовался сидевший за рулем парень. «Мальчишка
совсем, а уже гоняет на дорогих иномарках», — Виктор не очень приветливо посмотрел
на хозяина джипа. Но ответил, стараясь говорить спокойно, не раздражаясь.
83
— Улица Луначарского, дом девяносто, девятиэтажный дом напротив универсама
«Семья», — и открыв дверцу автомобиля, сказал, обращаясь к Максиму: — Вас подвезти?
— Спасибо, Виктор Сергеевич, не нужно. Я живу на Сибирской, здесь недалеко.
Дойду пешком.
— Тогда до встречи!
— До свидания.
В квартиру Ники все четверо ввалились, шумно переговариваясь, с охапками
цветов и коробок с подарками. И тут же разбежались по углам. Полина Яковлевна стала
накрывать на кухне стол, Настя, юркнув в ванную комнату, принялась звонить Максиму, а
Виктор с Никой занялись постелью. Первую брачную ночь им предстояло провести на
диване в гостиной. Однако через полчаса компания, не сговариваясь, уже собралась на
кухне. После одного-двух глотков шампанского за новобрачных стали пить чай, попутно
обсуждая все семейные дела. Было решено, что в отсутствие Виктора, который уезжал на
буровые, Ника уволится из института, займется новым паспортом и с помощью Полины
Яковлевны, которую уговорили задержаться еще на неделю, будет готовиться к переезду в
Полазну. Оказалось, Виктор уже успел трудоустроить жену.
— Заведующая библиотекой нашего Дома техники ушла на пенсию. Ты будешь
вместо нее. Освоишься, узнаешь нашу специфику — перейдешь в объединение. Марию
Ивановну я попрошу остаться. Конечно, если ты не возражаешь. А теперь расходимся,
очень хочется спать. Нет сил больше терпеть, — Бойченко выразительно посмотрел на
жену и, поднявшись, подошел к ней, намереваясь обнять.
— Не уходите, Виктор Сергеевич, — Полина Яковлевна положила руку на его
плечо. Даже став близкими родственниками, они продолжали общаться на «вы». — Мы
почему-то даже не вспомнили о Максиме. А ведь у Насти с этим симпатичным молодым
человеком, кажется, все очень серьезно. Правда, Настенька?
— Да, мы любим друг друга. А что будет дальше? Не знаю, папа, — Настя,
вспыхнув, виновато посмотрела на отца.
— Лукавишь, доченька. Все вы знаете и давно все решили. И решили без меня.
Получилось, как в известной байке про неверную жену. Всем известно, что она изменяет
своему мужу. Всем, кроме него. Так вот я, как тот рогоносец. Единственный, кто понятия
84
не имеет ни о молодом человеке, ни о том, что вы с ним задумали. Обманщики, вот вы
кто…
Виктор хотел еще что-то добавить, но не успел. Настя встала и почти выбежала из
кухни. Следом за ней кинулась Ника. Виктор растерянно посмотрел на Полину
Яковлевну, будто искал у нее поддержки или сочувствия. Но та спокойно убирала со
стола посуду, не обращая на Виктора никакого внимания. «Так, заняли круговую оборону.
Посмотрим, что у вас выйдет. Вчера познакомились, а сегодня уже в ЗАГС собрались.
Какие скорые! — Злость и обида переполняли Бойченко. Но чем больше он выходил из
себя, тем отчетливее понимал, что не прав. — Но и я хорош. Нет бы, обо всем спокойно
расспросить. Куда там! Обиделся. Видите ли, не доложили ему! Скандал устроил. И в
какой день! Верно говорят: если человек дурак, то это надолго. Пошлятину про неверную
жену вспомнил… Это-то зачем?»
Он, наверное, продолжал бы мысленно отчитывать себя, но подошла Полина
Яковлевна.
— Это я во всем виновата, — заговорила она. — Не знала, что вы с Максимом
совсем не знакомы. Думала, знаете друг друга. Ведь вы, прощаясь, так по-доброму с ним
разговаривали, я видела. Вот и решила, как бы помочь Насте, поддержать ее. Понимаете,
ей сейчас очень трудно. Она, может быть, впервые в жизни по-настоящему полюбила…
— Все верно, Полина Яковлевна. К сожалению, дошло это до меня только сейчас,
после скандала, который устроил. Стыдно так, что готов сквозь землю провалиться.
— Ничего, идите к девочкам, поговорите с ними, они все поймут.
— А если не захотят меня видеть?
— Ну уж постарайтесь. Вы же умеете разговаривать с женщинами. Идите, не
бойтесь.
Войдя в комнату, Виктор увидел, что Ника лежит на диване, отвернувшись к стене.
Одеяло, которым она была накрыта, чуть сползло, обнажив плечо и часть спины. Ему
нестерпимо
захотелось
поцеловать
любимое
тело,
но
он
сдержался,
подавив
разгорающуюся страсть, и подошел к ванной комнате. Дверь была заперта изнутри, оттуда
слышался плеск воды. Бойченко осторожно постучал.
85
— Настя, если можешь, открой, это я. Надо поговорить, — негромко проговорил
он.
В ванной стало тихо. Он снова побарабанил по двери кончиками пальцев. И опять
тишина. «Достукался, родная дочь не хочет разговаривать, — злясь на себя, подумал
Виктор и взглянул на часы. Было без четверти пять. — В шесть часов открываются кассы
автовокзала. Сейчас соберусь, дойду и как раз успею к началу их работы. Все, еду в
Полазну», — окончательно решил он, хотя в душе прекрасно понимал, что этот его отъезд
будет больше напоминать бегство струсившего, провинившегося человека.
— Вам сейчас лучше не встречаться, — вдруг услышал он за спиной голос жены и
обернулся. Действительно, это была Ника. И пока растерянный Виктор стоял, не зная, что
говорить и делать, подошла к нему. — Какой же ты, честное слово… Конечно, ты очень
любишь Настю. И не представляешь, что твоя дочь может стать чьей-то женой. Но когдато же это должно случиться! И это время настало. А теперь уходим. Пока мы здесь, Настя
не выйдет из ванной.
Они присели на край дивана. Ника прижалась к нему.
— О чем ты сейчас думаешь, я догадываюсь и тоже безумно хочу этого. Но давай
потерпим еще немного. Выслушай меня, пожалуйста.
И она рассказала, как случайно встретила Максима с сыном Денисом, как малыш
подружился с Лизой. А познакомившись позже с Настей, потянулся к ней и пригласил ее в
гости к себе.
— У Максима есть сын? — Виктор с изумлением посмотрел на Нику. — А жена? О
ней ты ни слова не сказала…
— Подожди, Витя, не спеши. Обо всем по порядку. Так вот, оказавшись у
Максима, Настя перед сном стала рассказывать Денису сказку про медвежонка Тишку. Ту,
которую слышала от тебя, когда была такой же маленькой. Но Денис уснул, недослушав
Настю. И тогда она пришла снова, потом еще раз. И поняла, что приходит сюда не только
потому, что привязалась к малышу, но и потому, что полюбила его папу. Который, как
оказалось, тоже любит ее. Максим первый в этом признался. Позже они уже не могли
прожить ни дня без звонков, без встреч. Собираясь рассказать обо всем тебе, Настя
решила, что лучше это сделать на нашем свадебном вечере, и пригласила на него
86
Максима. Но поговорить с тобой не удалось, и тогда он попросил тебя о встрече. Как
видишь, никаких интриг и заговоров против тебя, милый, — Ника поцеловала мужа, но
тут же одернула себя. — Господи, что я делаю?! Это так опасно!
— Не волнуйся. Я уже пришел в себя. Меня уже можно целовать, но в меру.
Слушаю дальше.
— Максим был женат. Но во время туристической поездки за границу его жена,
Геля, влюбилась в какого-то олигарха. Максим тут же подал на развод. Они разошлись.
Бывшая жена с богачом вскоре уехала в Америку.
— Бросив сына?
— Денис — не сын Максима и Гели. Он сын другой молодой пары, с которыми они
дружили и которые погибли в автокатастрофе, когда Денису было чуть больше года.
Максим усыновил его.
— Денис это знает?
— Нет. Он считает, что Максим его родной отец, а его мама умерла от какой-то
неизлечимой болезни.
— Все, или почти все, как у нашей Лизы…
— Да, я часто об этом думаю. Кстати, у Максима тоже нет родителей. Вернее, они
были. Отец оставил их, когда он был еще ребенком. Мама вскоре умерла. Воспитывала
его бабушка.
— Теперь понятно, почему он смутился, когда я предложил пригласить на нашу
встречу его родителей. Ну что же… Все ясно. Готов встать перед тобой на колени.
— Не надо, милый. Мы прощаем тебя, я говорю и за Настю.
— Извинюсь перед ней. На той неделе встретимся с Максимом. Обещаю —
подружимся. Чувствую, хороший парень и надежный. Бывало, думал, что за зять у меня
будет? Вдруг какой-нибудь красивый проходимец? Теперь спокоен. А то, что у него есть
Денис, — просто здорово! Настя будет хорошей матерью.
— Она любит его, как родного. И зовет ласково — Денисонька.
87
— Им бы еще девочку. Давай-ка займемся расчетами. Обследование показало, что
у нас будет сын, и родится он в начале мая…
— Витя, не надо загадывать! Опасно это, слышишь?!
— Не волнуйся, я не загадываю, а опираюсь на факты. Настя с Максимом, видимо,
долго тянуть с женитьбой не будут. И если свадьба состоится до Нового года, то в
августе-сентябре можно ждать появления у них дочки, племянницы нашего сына.
— Который станет ее дядей?
— Да. Возможно, самым молодым из всех существующих. Ему будет… так, сейчас
посчитаем. Май, июнь, июль, август… будет четыре месяца. Я заодно стану молодым
дедушкой.
— …И совсем юным папой.
— Не совсем представляю себя в этой роли.
— Это не роль, Витя, какая уж тут игра. Но у тебя все получится, я верю, ты
будешь хорошим отцом.
— Спасибо. И ты, прошу, не бойся ничего. К родам надо готовиться с радостью и
хорошим настроением. Тогда и малышу там будет хорошо, и родится он здоровым.
…После разговора с Никой он, несмотря на ее слабые возражения, настоял на том,
о чем мечтал все утро. И эта страстная, хотя и короткая, близость была такой бурной и
захватывающей, что они вспомнили об осторожности и о том, что их могут услышать,
лишь тогда, когда все было закончено.
— Ты каждый раз сводишь меня с ума, — краснея, говорила Ника, поглядывая
туда, где спали Полина Яковлевна и Настя. — А вдруг они все слышали?
— Успокойся, никто ничего не слышал. Самый крепкий сон — утренний. И
берегите себя. Оба, — Виктор прижался ухом к животу Ники. — Спит наша кроха.
— А я уже слышу, когда он просыпается. Проснется и ворочается, ворочается.
Такой же беспокойный, как его папа.
88
— Это поправимо. Как только родится, займемся его характером и воспитанием.
Не сердись, я шучу. Очень не хочется уезжать.
— Может быть, не поедешь? Останешься, еще день побудем все вместе.
— Не могу, Ника. Надо подготовить Гарика к встрече с калийщиками. От нее, этой
встречи, зависит многое.
— Хорошо, не настаиваю. Хотя ужасно ревную к твоей работе. Она ведь тоже
женского рода. И отнимает у тебя почти все время, прихватывая даже мое.
— А я тебя к институту, в котором ты работаешь. Он, между прочим, как и я,
мужского рода.
Наконец они расстались. В автобус Бойченко запрыгнул на ходу, когда тот
медленно выруливал с места стоянки. Водитель, увидев бегущего пассажира, не
останавливаясь, открыл двери и впустил его. Виктор плюхнулся на крайнее сиденье и
огляделся. Рядом у окна сидела белокурая красавица и что-то набирала на своем сотовом
телефоне. «Все, как тогда, — подумал он. — А еще говорят, будто нельзя дважды войти в
одну и ту же воду. Выходит, можно?» Через секунду-другую он спал, не чувствуя тряской
дороги и не замечая любопытных взглядов сидящей рядом блондинки.
Попрощавшись с Виктором, Ника прилегла на диван и сразу же уснула.
Проснувшись, взглянула на часы. Они показывали двенадцать! «Проспала полдня, какой
ужас!» — схватилась она за голову и прошла на кухню. Там за накрытым столом сидели
ее мама и Настя.
— Садись, будем завтракать. Будить тебя не стали, пожалели. Решили дождаться,
когда ты проснешься, — Полина Яковлевна пристально посмотрела на дочь. «Все
понятно, они слышали нашу с Виктором возню», — расстроилась Ника. Но тут к ней
подошла Настя, обняла и поцеловала в щеку.
— Мы тоже спали как убитые. И тоже проспали. А где папа? Неужели уехал?
— Да, рано утром, — ответила Ника и вдруг успокоилась. Так как окончательно
убедилась, что их интимный шум не помешал женщинам спать.
89
За столом она слово в слово повторила разговор с Виктором. Закончив, обратилась
к Насте.
—У Вити сейчас совсем другое отношение к Максиму. Так что не волнуйтесь и
начинайте готовиться к свадьбе. Теперь наша очередь кричать «горько».
— Спасибо, Ника. Ты очень добрая. Так быстро все уладила.
В этот день у Ники и впрямь все получалось. После завтрака она отправилась к
Наде, чтобы забрать Лизу, которая оставалась у подруги со вчерашнего дня. Надя из-за
приближающихся родов чувствовала себя неважно и потому не могла присутствовать на
свадьбе. И теперь оба с Сашей, который почти не отходил от нее, они с нетерпением
ждали свадебных «известий». Ника подробно рассказала о том, как прошел вечер, очень
хорошо отозвавшись о Максиме. Правда, умолчав про неожиданно вспыхнувший ночной
конфликт. Дома вечером она выкупала дочь, позвонила Виктору и, поговорив с ним,
передала трубку Насте. Та, беседуя с отцом, прослезилась, а попрощавшись, тихо
произнесла:
— Папа просил его извинить. Очень просил… И еще он сказал, что хотел бы
видеть Максима моим мужем и что мечтает познакомиться с Денисом.
— Ну что, прощаем нашего мужчину? — Полина Яковлевна обняла Настю и Нику.
— Вообще-то мы тоже хороши. Нет бы, сразу посвятить Виктора Сергеевича в свои
личные дела. Вместо этого молчали, секретничали. Пока не оскандалились. Пусть вам
этот случай будет хорошим уроком. Обеим. Запомните: в настоящей семье секретов быть
не должно! Вначале одна скрытая тайна, потом другая. За ней еще и еще. В результате
будет не жизнь, а одно сплошное вранье.
Прощание
Слух о том, что из конструкторского бюро уходит, увольняясь, красавица Вероника
Смуглова, моментально распространился по институту. Так что к концу дня попрощаться
с ней пришли еще десятка два сотрудников, знавших ее по работе. Расставаясь, выпивали
мало, больше говорили, желая Веронике счастья, побольше детей, сокрушаясь по поводу
ее ухода. В конце прощального застолья подарили дорогой столовый сервиз и огромный
букет цветов. Вероника растрогалась и, с трудом сдерживая слезы, поблагодарила друзей,
90
пригласив в гости в Полазну. Несколько человек вызвались ее проводить до машины и
уже направились вместе с Вероникой к выходу, как неожиданно в дверях появился «Сам».
Таким коротким, вызывающим уважение и даже легкий трепет словом институтские
прозвали своего директора — Александра Степановича Молодеева: «Сам сказал…», «Сам
вызвал…», «Сам поблагодарил…» — было у всех на слуху. Ему было за шестьдесят, но
выглядел он намного моложе благодаря высокой подтянутой фигуре, модным, в основном
светлым, костюмам и густой седеющей, ухоженной шевелюре, которая ему очень шла. У
Молодеева была куча всевозможных высоких званий, в том числе и ученых. Но никогда и
нигде «Сам» не называл своих регалий, подписываясь очень коротко: «директор
института А. С. Молодеев». Его любили и побаивались. Он был строг, но добр и
справедлив. Молодые сотрудницы, среди которых были и замужние женщины, сходили по
нему с ума. Поговаривали, что некоторые, окончательно потеряв голову, даже пытались
писать ему письма с объяснениями в любви. Но тщетно. Александр Степанович был
неприступен и тверд как скала.
Впервые Вероника увидела «Самого» на какой-то конференции, отметив про себя,
что в нем нет ничего особенного. «Мужчина как мужчина. Мой Игорь куда интереснее»,
— невольно сравнила она директора со своим мужем. Но вскоре, оказавшись с ним рядом
на майском субботнике, поразилась тому, как не «по-директорски» он честно работает, не
отдыхая и не перекуривая, как заразительно смеется, не забывая при этом шутить и
подзадоривать, легко и просто общаясь со своими подчиненными. Директор тоже заметил
молодую красивую сотрудницу.
— Вы новенькая? Из какого отдела? — поинтересовался он, помогая Веронике
укладывать на носилки собранный мусор.
— Из КБ, конструкторского бюро, — смутившись, не сразу ответила она.
— Значит, вы — мисс КБ. Или нет, даже мисс института. Не хватает только
красивой короны. Но ее изготовим. А к вам приставим охрану, чтобы вы от нас не
сбежали.
— Меня есть, кому охранять. Я замужем, Александр Степанович, — Вероника
подняла голову, поправила съехавшую набок вязаную шапочку и посмотрела директору в
глаза, пытаясь взглянуть на него строго. Мол, к чему эти красивые разговоры? Но у нее не
получилось. Ее взгляд говорил совсем о другом: «А вы действительно красивый мужчина,
91
и мне понятны слезы влюбленных в вас женщин». Вероника почувствовала, что краснеет.
Она опустила голову и принялась скоблить не оттаявший асфальт.
— Дайте-ка мне поработать, а вы отдохните, — Молодеев поднял с земли лом и
несколькими сильными ударами отбил пристывшие комья грязи. — Кстати, как вас зовут?
— Вероника.
— Красивое имя, редкое. Сейчас сплошные Ксюши, Олеси да Алены. А если я
загляну к вам вечером в КБ? Можно?
Вероника молча пожала плечами и уже хотела сказать, что директору можно все,
но в это время у Молодеева зазвонил сотовый телефон. Извинившись, он вынул его и,
попрощавшись с Вероникой глазами, быстро зашагал в сторону.
Этот ее «дуэт» с директором, конечно, не остался незамеченным. Вначале по КБ, а
затем и по институту, поползли слухи об особых отношениях «Самого» и хорошенькой
конструкторши. Они усилились после неожиданного визита Молодеева к конструкторам.
Случилось это вскоре после майского субботника. Все побросали работу и стали следить
за директором. Но, коротко посовещавшись о чем-то с начальником отдела Сэм
Семенычем, он ушел, даже не взглянув в сторону стоявшей за кульманом Вероники.
«Будто не заметил меня, — со смешанным чувством горечи и обиды подумала она.
— А ведь мог бы подойти и просто спросить: «Ну как ваши дела, мисс?». Но не подошел.
Значит, боится этих глупых разговоров. А я считала, что он ничего и никого не боится.
Неужели ошибалась?»
Постепенно разговоры вокруг их «служебного романа» стали затихать, а чуть
позже и совсем прекратились. Потому что, во-первых, для этого не было никаких
оснований, а во-вторых, Вероника своей искренностью, добротой и старательностью
буквально покорила всех, с кем ей приходилось общаться, заставив замолчать даже самых
завистливых и болтливых институтских сплетниц.
И все-таки в жизни этой необычной пары был эпизод, который, к счастью для
обоих, не имел продолжения. К счастью, потому что продолжением могла стать беда. Беда
под простым и понятным названием «любовь», которая, увы, не всегда приносит счастье.
92
Как-то холодным осенним вечером Вероника возвращалась с работы. Напрасно
простояв полчаса в ожидании троллейбуса, она попыталась поймать легковую машину. Но
водители, не обращая внимания на женщину с поднятой рукой, проносились мимо.
Вероника посмотрела на часы и поняла, что безнадежно опоздала в садик, где ее ждала
Лиза, которую она должна была забрать. Можно было еще уехать трамваем. Она кинулась
к остановке, что была на той стороне улицы, и уже почти перебежала проезжую часть, как
вдруг что-то тупое и тяжелое ударило ее в бок. Она покачнулась и, теряя сознание, стала
опускаться на асфальт. Последнее, что она помнила — как кто-то сильный поднял ее на
руки, не дав упасть. Придя в себя, она осмотрелась и поняла, что находится в машине.
Какой-то молодой мужчина прикладывал к ее лицу ватку, смоченную нашатырным
спиртом. Вероника отвела его руку и увидела сидящего рядом Молодеева. Лицо у него
было совершенно белым.
— Ну слава Богу! А мы уже хотели ехать в больницу, — Александр Степанович
облегченно вздохнул и пригладил свою взлохмаченную шевелюру. — Как вы себя
чувствуете, Вероника? Я правильно вас назвал, не ошибся?
— Да. У вас отличная память, Александр Степанович. Я нормально себя
чувствую… уже хорошо. И за что это вы так откровенно на меня наехали? Я в чем-то
провинилась? — Веронике было неловко, поэтому она хотела перевести разговор на
шутливый лад, но ей это не удалось.
— Вы помните, что побежали через улицу на красный свет? Нет? Жаль. Надо же
так легкомысленно рисковать своей жизнью, — Молодеев вовсе не собирался шутить. —
Ведь если бы не он, — директор посмотрел в сторону мужчины, только что приводившего
ее в чувство и сидевшего теперь за рулем, — вы могли оказаться под колесами джипа,
который на страшной скорости обгонял нас. Леша моментально все рассчитал и сбил вас,
опередив лихача. Все решили секунды. Две, может, три. Так что своей жизнью теперь вы
обязаны ему.
— Какой ужас… — Вероника растерянно посмотрела на водителя. — Спасибо вам,
Алексей. Хотя причем тут эти слова… — Она готова была разрыдаться, но выручил
Молодеев. Он вынул чистый носовой платок и приложил его к глазам Вероники.
— Успокойтесь. Постарайтесь не плакать. Все обошлось. И не надо рассказывать
об этом своим домашним, прошу вас. Как-нибудь потом, обещаете? А теперь поехали к
вашему дому. Где вы живете?
93
— На Луначарского, но сначала мне нужно забрать из садика дочь. Он находится
на Большевистской, во дворе нашего дома.
Едва директорский «Мерседес» остановился возле детского садика, Вероника, не
дожидаясь, когда Молодеев поможет ей выйти, еще раз взглянула на часы и почти
выпрыгнула из машины.
— Прощаясь с вами, Алексей, хотела бы сказать особенные слова, а их непросто
произнести. Вы уж простите, — Вероника очень приветливо посмотрела на водителя и
добавила, обращаясь к Молодееву, — благодарю вас, Александр Степанович, — грустно
улыбнулась и пошла к садику.
Он догнал ее, когда она уже держалась за ручку входной двери.
— За вами не угонишься. Наверное, серьезно занимались спортом? Если не секрет,
то каким?
— Плаванием. Кандидат в мастера спорта.
— Обожаю пловцов. А я борец. Между прочим, мастер спорта по вольной борьбе.
— Извините, но не люблю борцов. И еще штангистов и боксеров. Мне кажется, они
очень грубые и злые.
— Не все. Я, например. Бывало, проигрывал схватки, если было жалко соперника.
Зато сейчас, когда встречаюсь с каким-нибудь тупым, чванливым чиновником, чувствую,
как сводит руки от желания провести этому типу болевой прием. Чтобы знал, что, сделав
кому-то больно, он получит эту боль обратно.
— Вот видите, какой вы жестокий. Нет, не то сказала, — жесткий. А называете
себя добряком. Не обижайтесь, это я так, завидую вам. Вы очень талантливый, красивый
и, видимо, добрый. Наверное, редко так бывает, что человек состоит только из
положительных качеств. Но вы как раз такой.
— Не знал, что я — почти ангел. Хотя с возрастом, чувствую, хорошего во мне
становится все меньше. Замечаю, например, что стал заглядываться на молодых женщин.
Вот сейчас говорю с вами, а сам думаю, как бы пригласить в ресторан. И это совсем не
шутка.
94
— Вот что, Александр Степанович. Я очень спешу, поэтому отвечу очень коротко.
И тоже не шутя. Вы — прекрасный руководитель, обаятельный мужчина и, говорят,
образцовый семьянин. Несмотря на то, что институтские красавицы от вас без ума. А
теперь скажите: зачем я вам? Для чего? Для забавы или нового развлечения, чтобы…
Она не договорила. Молодеев резко повернулся и зашагал прочь, в сторону
поджидавшего его «Мерседеса». Но, сделав несколько шагов, обернулся и, словно
рассуждая, негромко произнес:
— Жаль мне вас. Еще и жить-то не начали, а говорите, как опытная, много
повидавшая бабенка.
И быстро пошел дальше. Вероника мгновение стояла неподвижно, потом медленно
и нерешительно двинулась за ним, постепенно ускоряя шаг. И почти догнала его. Ей не
хватило какой-то секунды, чтобы остановить и сказать ему то, что она хотела. Перед
самым ее лицом дверца машины захлопнулась, и «Мерседес», словно застоявшийся конь,
рванул с места и помчался в сторону Комсомольского проспекта.
…Все это вихрем пронеслось в ее памяти, едва она увидела вошедшего директора.
Вспомнилось даже, как, забрав из садика заплаканную Лизу, она не сразу пошла домой
(Игорь опять был в командировке), а долго ходила вокруг дома, что-то рассеянно
рассказывая дочери, мысленно упрекая себя за то, что испортила такой необычный вечер.
Между тем «Сам» вошел в бюро и остановился у торца прощального стола,
прижимая букет роз к груди, словно маленького ребенка. По его напряженнососредоточенному лицу было видно, что он хочет что-то сказать. И все ждали, что он
скажет. Но Молодеев молчал, глядя на стоявшую в противоположном конце стола
Веронику. И вдруг, по-прежнему не говоря ни слова, подошел к ней, поцеловал руку и
вручил цветы.
— Не забывайте нас. Мы вас тоже будем помнить, — грустно сказал он и, опустив
голову, быстро вышел.
Позже она не раз вспоминала этот свой последний день в институте, где уже стала
своей и где со многими успела подружиться. При этом стараясь воспоминаниями не
касаться очень грустной и непонятной сцены прощания с Молодеевым. Но это у нее
получалось плохо. Уходящий быстрыми шагами директор словно отпечатался в памяти,
95
снова и снова всплывая перед глазами. И тогда мелькала издевательская мысль: «Ну
почему я тогда не остановила его и не попросила остаться? Почему?».
Уже будучи в Полазне, она рассказала Виктору о том, как прощалась с институтом,
упомянув о неожиданном визите директора. И испугалась своей откровенности: как бы он
чего-нибудь не подумал? Однако муж или действительно не придал этому никакого
значения, или сделал вид, что эта подробность его не волнует. И неожиданно рассказал о
Молодееве много любопытного, чем еще больше подогрел ее интерес к этому
незаурядному человеку.
Оказывается,
Молодеев
являлся
автором
уникального
изобретения
—
стыковочного узла, с помощью которого в космосе в свое время успешно состыковались
два космических корабля: наш «Союз» и американский «Апполон». Создать такое
устройство было очень непросто. В нашем машиностроении и приборостроении, как
известно, принята метрическая система измерений (миллиметры, сантиметры), в США —
дюймовая (дюймы). И американцы спекульнули на этой трудности, запросив на
разработку конструкции запредельно большую сумму и немыслимо большой срок — два
года. Согласиться с такими условиями было ни в коем случае нельзя, так как уже через
полгода должна была состояться стыковка космических кораблей. И тогда решение этой
архисложной задачи было поручено группе конструкторов во главе с Молодеевым,
которые блестяще справились с правительственным заданием всего за три месяца, насухо
утерев мокрые носы честолюбивым американцам. После успешной космической стыковки
авторы узла были отмечены наградами и премиями. Александр Степанович стал
кавалером ордена Ленина и лауреатом Государственной премии.
Позже за выполнение особо ответственного задания он получил Ленинскую
премию и защитил докторскую диссертацию. Стало ясно, что на пермском небосклоне
вспыхнула и засияла необычайно яркая звезда — появился гениальный конструктор
мирового уровня. Но… как это нередко бывало в советские времена, из гения решили
сделать партийного работника. И вчерашний талантливый конструктор стал первым
секретарем Пермского горкома КПСС. А спустя четыре года был избран председателем
Пермского облисполкома.
Став вторым человеком в огромной промышленно-сельскохозяйственной области,
Молодеев с мальчишечьим задором взялся за новые для него интересные дела. Близкую
96
для него промышленную отрасль он освоил быстро. Сложнее было разобраться с
огромным многопрофильным и незнакомым ему сельским хозяйством.
Но и тут он вскоре уже безошибочно отличал рожь от пшеницы, а корову от быка.
Все чаще наступая на пятки первому секретарю областного комитета партии пожилому
Борису Всеволодовичу Коноплеву, много лет занимавшему этот высокий партийный пост.
И когда опытный политик и умный стратег Коноплев увидел в молодом энергичном
председателе облисполкома угрозу для своего положения (уходить на «заслуженный
отдых» Борис Всеволодович не собирался), он очень тактично и даже корректно
избавился от своего соперника, отправив того руководить всего-навсего закрытым
институтом. Так бесславно закончилась карьера талантливого конструктора, честного
партийца и очень способного хозяйственника.
Позднее Вероника не раз ловила себя на мысли, что ей хочется позвонить
Молодееву, чтобы спросить его о каком-нибудь пустяке или хотя бы услышать его
ровный красивый баритон. Она даже набирала его прямой, без секретаря, номер (он дал
его в тот вечер, когда они подъезжали к детскому садику), но тут же клала трубку.
С годами это желание становилось все слабее. Пока не исчезло совсем. Остались
только легкая грусть да память о сильном, красивом и добром человеке, с которым ее
свела судьба. Тут же разлучив и не позволив к нему даже приблизиться.
«Советский» Бойченко
Ионесян встретил Виктора на крыльце коттеджа.
— Э, дорогой! Зачем такой грустный? Хотя понимаю: устал, молодая жена,
брачная ночь… — быстро заговорил он.
— Замолчи, Гарик! Перестань болтать, — Виктору действительно было не до
шуток и пустых разговоров. — А где Мария Ивановна?
— Слушай, до чего же хорошая женщина! Приготовила завтрак, белье, протопила
баню. И ушла. Сказала, чтобы мы звонили, если понадобится.
97
— Она, как всегда, все отлично понимает. Тогда вот что. Сейчас идем в баню,
попаримся. Потом за чаем поговорим о твоей поездке в Березники, к калийщикам. Там
тебя ждут и, понятно, не с распростертыми объятиями. Вообще-то до этой встречи тебе не
помешало бы познакомиться с доцентом политехнического института Георгием
Толкачевым. Он — автор уникальной технологии, по которой сейчас бурят скважины в
зоне калийных солей. Но не горюй. Познакомишься с ним после Березников. Я помогу
вам увидеться. А теперь топаем в баню.
Париться Бойченко любил. В парилку, где от страшной жары плавился, кажется,
даже мозг, он делал помногу заходов, поражая друзей и близких способностью держать
градус. Ионесян же, оказалось, не парился ни разу в жизни. Поэтому, не представляя, что
это такое, храбро залез на самый верх полка. И тут же замер, боясь пошевелиться —
раскаленный воздух, словно кипяток, обжег тело, попадая внутрь и мешая дышать. Теряя
сознание, Гарик посмотрел на Виктора, взглядом умоляя его вызволить из беды. Но тот,
не обращая внимания, плеснул на камни, стряхнул с березового веника лишнюю влагу и
прошелся им по волосатой спине друга. Ионесян охнул, закрыл глаза и повалился на
доски. Очнулся он в предбаннике. Виктор поливал его холодной водой, подсовывая под
нос ватку, смоченную нашатырем.
— Ожил? Ну слава Богу! До чего же вы хлипкий народ, армяне! Не успел
согреться, как тут же упал в обморок. Твой земляк, Петросян, из такого же теста. В
общем, в парилку ты больше не ходок, — Виктор помог Гарику одеться. Вскоре они
сидели на кухне за чаем.
— Начну разговор с вопроса, — Виктор пытливо посмотрел на Гарика. — Кто и
зачем послал тебя в Березники?
— Не поверишь, сам Алекперов. Мне позвонил Визяев и сказал, что президент
компании хочет встретиться со мной. Для чего, не сообщил, потому что сам не знал. В
начале встречи с Вагитом Юсуфовичем мне показалось, что он просто хочет
познакомиться со мной. Но позже выяснилось, что президента, который, оказывается,
хорошо владеет ситуацией в Березниках, интересовало, почему нас, нефтяников, не
пускают бурить в зоне промышленных калийных залежей. И узнав, что я лечу в Пермь, он
дал мне задание встретиться с калийщиками и выяснить эти причины.
— Да, задание у тебя… Как в той известной сказке ситуация: налево пойдешь —
коня потеряешь, направо пойдешь — без головы останешься.
98
— Не понимаю, причем тут эта сказка?
— А притом, что даже президенту «Лукойла» нельзя говорить всю правду. Потому
что, получив от тебя честную, достоверную информацию, руководство «Лукойла» тут же
начнет с калийщиками войну. Воевать будут в московских высоких кабинетах, а головы
полетят наши, пермские и полазненские. Говорить неправду — тоже опасно. Рано или
поздно она проявится. А это — новые неприятности для нас. Поэтому президенту надо
выкладывать, как бы помягче выразиться, …не всю правду.
— Это как?
— А так. Давай порассуждаем. Встретят тебя так, как положено встречать посланца
самого Алекперова, — радушно и с почестями. Калийщики это делать умеют. Будут и
роскошный товарищеский ужин, и баня, и, возможно, красивые девочки в мини-юбках с
длинными ногами. Как вести себя в такой обстановке, ты знаешь лучше меня. Поэтому
обойдусь без подсказок. А вот на совещании советую больше молчать и внимательно
слушать, а все самое интересное — записывать. Если будешь говорить, то старайся не
вступать в споры и побольше задавай вопросов. Так ты больше узнаешь об их истинных
намерениях и секретах. А они, в общем-то, известны. Напортачив при разведке и
разработке своих месторождений, калийщики уже получили первые «результаты» своей
кипучей деятельности: в пластах начались перетоки покровных вод, кое-где стала оседать
земная поверхность. Все это через пару лет может закончиться катастрофой — провалами
находящихся на поверхности зданий и сооружений, затоплением рудника и даже не
одного. А что такое затопление рудника? Это потеря страшно дорогого оборудования
стоимостью в сотни миллионов рублей и навсегда загубленные миллиарды тонн
сильвинита и карналлита. А это уже покушение на нашу любимую оборонку. Потому что
из этих самых калийных солей получают не только очень нужные селу минеральные
удобрения, но и твердое топливо для ракет, пороха, калиевую селитру, броню для танков,
титан для самолетов. И вот, представь, что провалы поверхности и затопление рудника
произошли тогда, когда мы начали бурить свои скважины у них под носом.
— Представил, и что?
— Да на нас тут же повесят всех собак! И никто, поверь, не будет разбираться,
отчего и почему это произошло. Скажут: нефтяники со своими скважинами нарушили
гидрогеологию пластов. И точка! Попробуй доказать, что ты тут не при чем. Никто и
слушать не будет. Поэтому нужно подождать. Совсем немного — года два-три, а может, и
99
меньше. Специалисты утверждают, что первые неприятности у калийщиков появятся уже
через год-полтора. И если это произойдет, а все идет, повторяю, к этому, наступит наше
время торжествовать. Мол, нас не пускали, а сами что натворили?
— А что нам делать эти год-два?
— Делать вид, что мы рвемся бурить в их кондиционных запасах. Согласовывать
точки заложения первых двух-трех скважин, готовить проекты, сметы. Все это
согласовывать. На это уйдет время, те же два года. И твой доклад президенту должен быть
выдержан в таком же духе. Да, Вагит Юсуфович, технология Толкачева очень надежна, и
мы готовы бурить в зоне залегания промышленных запасов калийных солей. Но вначале
на «территории» калийщиков надо пробурить две-три опытных скважины, чтобы еще раз
убедиться, что мы со своими «дырами-скважинами» не представляем для них угрозы. О
том, что это делается для того, чтобы выиграть время и чтобы дождаться, когда у
калийщиков начнутся собственные неприятности, президенту, конечно, ни слова! В этом
и заключается твоя полуправда. Согласись, что она не наносит никакого вреда компании
«Лукойл» и ее престижу. Повторяю: мы просто выжидаем время, когда «Уралкалий» сам
окажется в положении «проштрафившегося». Кстати, какое впечатление на тебя произвел
Алекперов?
— Хорошее. Спокойный, выдержанный, умеет выслушивать. Профессионал.
— Значит, понравился?
— Что значит «понравился»? Он же не женщина.
— Ну и хорошо. Значит, сработаешься. Алекперов из тех, кто ценит хорошие
кадры. Сам начинал с нуля. Быстро собрал очень сильную, высокопрофессиональную
команду. Вначале приобрел три нефтегазодобывающих управления — Лангепас, Урай,
Когалым. Начальные буквы этих управлений, то есть аббревиатура, составили первую
часть названия компании — «ЛУК». К ней добавили слово «ойл», что в переводе, ты
знаешь, означает «нефть». Получилось «Лукойл». Позже Вагит Юсуфович купил наш
нефтеперерабатывающий комбинат «Пермнефтеоргсинтез», затем Новоуфимский и
Волгоградский нефтеперерабатывающие заводы. И пошло-поехало… Сегодня «Лукойл»
— известная не только в России, но и во всем нефтяном мире компания, добывающая
более 100 миллионов тонн нефти в год. Половину этой нефти «Лукойл» продает за
границу, вторую — перерабатывает на своих комбинатах. Так что денег у компании, как
100
грязи в плохую погоду. Хватает и на пополнение миллиардных счетов президента, и на
всевозможные «откаты», презентации, роскошные офисы и всякие там уютные
гнездышки, вроде местечка «Демидково».
Ты не был в нашем пермском «Лукойле»? Как-нибудь зайди. Ахнешь, увидев всю
их роскошь. А ведь когда-то, в 70-х годах, объединение «Пермнефть», добывая 24
миллиона тонн нефти в год, не имело даже собственного здания. Арендовали полтора
десятка комнатушек у объединения «Пермэнерго». И ничего, работали, добывали нефти в
два раза больше нынешнего «Лукойла». Начальники управлений, если требовалось,
сутками не снимали болотные сапоги. Туфли и галстуки надевали только по праздникам и
торжественным случаям. А сейчас? Забыли, когда сапоги последний раз носили. Твердого
плана сегодня нет ни по бурению, ни по добыче. Отсюда и откровенное вранье, и
фальсификация отчетных данных. Можно добыть 120 миллионов тонн, а отчитаться за
100 миллионов. И никто за это не спросит. Государство, отдав за копейки нефтяным
магнатам принадлежащие ему подземные кладовые, не сумело обеспечить контроль за их
эксплуатацией. В результате, не зная истинного положения дел в нефтяных компаниях,
страна довольствуется тем, что перепадает с барских столов зарвавшихся олигархов. Да
при этом еще и заискивает, унизительно спрашивая: как вам работается, господа
хорошие? Может, вам еще и пошлину уменьшить? Ведь совсем обнищали, дорогие вы
наши. Дожили, наука, исследования, техника, оборудование «каменного» века — времен
советских 70-х годов… И удивляться тут нечему — львиная доля прибыли идет на
фантастические зарплаты и счета руководителей.
— Ну, ты даешь! Тоже мне, нефтяник…
— Да не могу я на все это больше смотреть! Не могу. Генеральный директор
пермского «Лукойла» получает в месяц миллион рублей. Это без всяких там добавок и
премий. А бурильщик на севере, неделями не видя ни жены, ни детей, пашет за
несчастные 15–20 тысяч. Это справедливо? Молчишь? Потому что сказать нечего. А ведь
такой перекос легко устранить.
— Как?
— Сделать так, как сделал Лукашенко в своей Белоруси. Там руководитель любого
предприятия — хоть большого, хоть мизерного — не может иметь зарплату,
превышающую заработок рабочего больше чем в четыре раза.
101
— Не понял. Или нет, кажется, дошло. То есть зарплата директора не должна быть
больше четырех зарплат рабочего. Так?
— Именно так. Хочешь получать больше — получай. Но соответственно поднимай
зарплату простому работнику. И этот «баланс» строго контролируется. Нарушил его —
полетишь с должности или пойдешь под суд.
— Хорошо. Говоришь, у нас нет никакого контроля за олигархами? А
Ходорковский? Поймали и посадили жулика…
— Ну и наивный же ты, Гарик! Ходорковского «сдали» свои же нефтяники.
Объединившись, «нефтяные короли» запросто могли его отстоять. Но не сделали этого.
Спасая себя, принесли его в жертву. Мол, возьмите коллегу, только отвяжитесь от нас!
Президент и отвязался, сделав вид, что поступил по закону. Хотя Ходорковский украл не
больше своих собратьев по бизнесу. Просто он был опасен как один из самых сильных
претендентов на президентский пост. Молодой, грамотный бизнесмен, яркая, волевая
личность. Ни один из нынешних руководителей страны ему и в подметки не годится.
— Ладно. Допустим, я премьер или даже президент. Решил установить жесткий
контроль за деятельностью нефтяных компаний. Скажи, с чего я должен начать?
— Говорю абсолютно честно — не знаю. Но уж только не с налоговых гонений.
Налоговики, как борзые, только пугают, заставляя нефтяников еще тщательнее
маскировать воровские ходы. Думаю, надо начать с учета. Заставлять компании
отчитываться за каждую добытую тонну нефти, кубометр газа, естественно, организовав
их строжайший учет. Может быть, создать для этого специальные контрольные службы с
широкими полномочиями. Бояться новых затрат не надо, они окупятся. Потому что
появятся новые миллионы тонн нефти и миллиарды кубометров газа, которые раньше не
учитывались, так как разворовывались, увеличивая и без того баснословные барыши
«хозяев». Теперь эти деньги пойдут туда, куда надо, то есть в казну.
В свое время я дружил с теперь уже бывшим инструктором нефтяного отдела
обкома партии. С его слов знаю, как жестко обком контролировал работу нефтяников.
Едва утром инструктор появлялся в отделе, раздавался телефонный звонок. Это главный
диспетчер отделения «Пермнефть» докладывал, как оно сработало за прошедшие сутки.
Сколько пробурено скважин и добыто нефти, сколько ее откачано нефтепроводному
управлению и сдано на нефтеперерабатывающий комбинат. Комбинат тут же
102
отчитывался, сообщая, сколько и что в результате переработки получено из этой нефти —
бензина, солярки, мазута.
Схимичить, что-то спрятать, утаить или, наоборот, добавить ради выполнения
плана при таком многоступенчатом контроле было невозможно. Да никто и не пытался
это сделать. Знали — тут же схлопочешь по партийной линии или даже снимут с работы.
Да и совесть у начальников была не та, что у нынешних. Служили-то стране, государству,
а не прислуживали господам олигархам. Кстати, через считанные минуты полученная из
объединения сводка лежала на столе у секретаря обкома по промышленности, а чуть
позже и у «самого» — Бориса Всеволодовича Коноплева, первого секретаря обкома
партии. То есть ситуацией с бурением, добычей, переработкой нефти владели первые лица
области.
А сейчас? Спроси хоть у губернатора, хоть у премьера правительства края, сколько
нефти в сутки или за месяц добывает «Лукойл». Думаешь, скажут? Да они об этом и
понятия не имеют. А ведь кроме «Лукойла» есть еще куча всяких нефтедобывающих
компаний — дочек, вроде «Уралойла», «Камаойла», о существовании которых
губернаторские чиновники и слыхом не слыхивали. Вот такая она, нынешняя власть.
Сегодня, демонстрируя деловитость и озабоченность, поковырял ботинком асфальт,
завтра слетал к семье и деткам в Швейцарию, послезавтра отправился отдыхать в Китай.
А тут и командировочка веселая поспела — в Америку или в какую-нибудь Бразилию.
Оказывается, чужеземцы интересуются, как мы умудрились докатиться до такой жизни,
когда, имея все, не имеем ничего. И ведь едут! Что-то там бормочут на всевозможных
кворумах, даже не подозревая, что никто их за серьезных людей не считает.
— Да, не любишь ты нынешнюю власть…
— А за что ее любить? За то, что еще не все разворовали? Или за то, что еще
воздухом дают бесплатно дышать?
— Подожди, дай договорить. Верно, сегодняшних высоких чиновников не то что
любить, а уважать не за что. Но как от них избавиться? Сами-то, добровольно, они со
своих тепленьких мест не уйдут.
— Уйдут, и еще как! Даже побегут.
— Интересно, кто же их прогонит? Или вдруг совесть у них проснется?
103
— Совесть не проснется, потому что ее у них нет. А чтобы они испарились из
своих кабинетов, надо создать им такие же условия, в каких живут обычные российские
граждане. Во-первых, выселить из роскошных особняков, поселив в обычные
«хрущевки».
Лишить
персональных
«мерсов»,
пусть
померзнут
в
скрипучих
переполненных трамваях и троллейбусах. И наконец, посадить на рядовую зарплату в 10–
20 тысяч рублей в месяц. Все. Повторяю, начальники побегут, как крысы с тонущего
корабля. Никто из них не захочет жить и работать на общих основаниях, без привычных
льгот и привилегий.
— И ты веришь, что найдется такой человек, который объявит войну этим
чинушам?
— Конечно, не верю. Нет такого человека. По крайней мере сегодня. Может, завтра
появится.
— Дай-то Бог! А теперь давай закончим этот разговор. Какой-то он получился
невеселый, даже тяжелый.
— Зато честный. Извини, но очень уж хочу выговориться. Ты, Гарик, какого года
рождения? Шестьдесят шестого? Сейчас две тысячи пятый. Значит, тебе тридцать девять
лет. Полжизни, считай, уже прожил. И чуть захватил советское время. Значит, можешь
сравнивать, какое время лучше — то или сегодняшнее.
— Конечно, могу. Помню и голые прилавки магазинов, и диктаторов этих,
полуживых и полуграмотных секретарей цэка и обкомов. И как нас в пионерском лагере
строем водили в столовую и купаться, тоже не забыл.
— Выходит, не понравилась тебе советская система? А в ней, между прочим, было
немало хорошего. Например, бесплатные образование и медицина. Сейчас за обучение в
институте надо выложить четверть миллиона. А где их взять простому человеку? Поэтому
вузы забиты тупыми оболтусами, детками денежных папаш, которые, став инженерами,
не знают даже формулу площади круга. Эта же нелюбимая тобой система построила все,
на чем держится наше огромное стареющее хозяйство — заводы, фабрики, шахты,
нефтяные и газовые промыслы. А что создали твои правители-единороссы? Офисы и
супермаркеты, ларьки с киосками? Да и то не на свои, а на ворованные деньги. И еще.
Тебе не понравились тогдашние секретари ЦК и обкомов. Полуживые и полуграмотные,
как ты говоришь. А когда им было за здоровьем следить и учиться? Они то воевали, то
104
ГЭСы строили. Или комбинаты. Тот же «Пермнефтеоргсинтез», например, или
«Уралкалий». И вкалывали до последнего, пока были живы. И последнее, про диктатуру
советскую. Что плохого в ней, если она обязывает уважать закон, соблюдать порядок и
демократию? Кстати, в те времена в Верховном Совете заседали и рабочие, и колхозники,
были там и интеллигенты. Те, кто хоть как-то защищал простой народ. А кто сейчас
протирает штаны в Совете Федерации и Государственной Думе? Краснобаи-политики,
неудавшиеся мэры, бывшие губернаторы, бизнесмены, которые плевать хотели на какуюнибудь учительницу Валентину Николаевну и бурильщика дядю Мишу с их нищими
зарплатами. А про пионерский строй вот что скажу. Я и октябренком был, и пионером.
Потом и комсомольский билет носил, и партийный. Строем ходил, на собраниях всяких
часы высиживал, иногда выговоры схватывал. И до сих пор благодарю судьбу за то, что
провела меня, будто за руку, через эту систему воспитания, не позволив стать
преступником или бродягой. Сейчас нет ни октябрят, ни пионеров, ни комсомола. И что
мы получили взамен? А вот что. Говорю по памяти то, что вычитал в одной правдивой
статье. Сегодня пятая часть нашего детского и подросткового населения, а это около 4
миллионов человек, — беспризорники и неучи. Такое же положение было …в 1918 году,
когда царствовали разруха и голод, шла Гражданская война. В стране миллионы детейинвалидов. Детская и подростковая преступность за последние годы выросла в 15 раз!
Каждый четвертый подросток совершил преступление, находясь в нетрезвом состоянии.
Пятьдесят тысяч детей, юношей и девушек сидят в 60 колониях… Вот такая подрастает
смена. Малограмотная, пьющая и жестокая. И винить в этом надо только нас самих. Дети
и подростки вдруг стали не нужны никому. Родители решили, что их воспитанием должна
заниматься школа. В школе считают, что это обязанность родителей. Вот и растет без
присмотра этот никому не нужный сорняк в подвалах и подворотнях. В советские времена
такое было исключено. Пошел в школу — тут же вступаешь в октябрята, чуть подрос —
надеваешь пионерский галстук, появился пух на щеках — вступаешь в комсомол. Ребенка
передавали из рук в руки, как эстафетную палочку, не спуская с него глаз. Вот так,
дорогой Гарик Робертович. Между прочим, те ребята были намного крепче нынешних
хлюпиков, пьяниц и наркоманов. В армию попадали настоящие атлеты. Это я в ответ на
твое замечание по поводу голых прилавков. Да, такого изобилия, как сейчас, от которого
рябит в глазах, не было. Но с голоду не умирали, детей выкармливали и Новый год или
день рождения без бутылки шампанского, яблок и конфет не встречали…
— Ну ты даешь, Виктор, — наконец подал голос Ионесян. Все это время, пока
Бойченко произносил свою гневную тираду, он не проронил ни слова. Его, еще не старого,
105
вполне современного человека, знавшего о советских годах лишь понаслышке и по
учебникам, поразила убежденность друга в правильности и справедливости «той» жизни,
которую он, вопреки другу, считал унизительной, диктаторской, лишенной свободы и
несправедливой.
— Вот уж не думал, что ты такой горячий защитник скомпрометировавшей себя
советско-партийной системы, — словно рассуждая, задумчиво произнес он, глядя на
Виктора.
— Да пойми же ты, ученая твоя голова! Я, как и ты, считаю ту, прошлую мораль,
принципы, порядки и законы устаревшими, ограничивающими свободу человека. Но,
согласись, в этом не самом демократическом строе было немало хорошего. А мы это
хорошее будто ребеночка вместе с водой из ванны выплеснули. Вот один пример. Как
раньше готовили кадры? А так — их терпеливо растили. Окончив институт, ты начинал
помощником мастера, потом работал мастером, дальше — ты уже старший мастер,
заместитель начальника цеха, начальник цеха, заместитель главного инженера, главный
инженер и наконец — генеральный директор. И, шагая по этим должностным ступенькам,
человек рос не только как специалист и руководитель, он учился и совершенствовался как
личность. То есть осваивал то, что должен знать и уметь современный человек и
начальник: правила приличного поведения в обществе, грамотный разговорный стиль,
умение красиво и модно одеваться, правильно завязывать и носить галстук. Со временем
благодаря книгам и театру он начинал разбираться в искусстве и литературе. В результате
такого последовательного роста получался сплав хорошего специалиста и образованного
человека.
Кстати, перспективные руководители, работники обкомов и ЦК, как правило,
проходили подготовку еще и в академиях и на специальных курсах, куда случайному
человеку дорога была заказана. А сейчас? Выиграл за деньги выборы, скажем в Госдуму,
и каким был, таким и плюхнулся в депутатское кресло. С природным тупым интеллектом
и всеми дурными замашками и вкусами заурядного торгаша или бездарного политика. Да
что говорить, толпы жириновских и им подобных ты сам каждый день видишь по
телевизору. Ну все. Надо, наверное, обоим отдохнуть и хорошенько выспаться. Тебе чуть
свет — в любимые Березники, мне — на буровые. А за мои гневные рулады — извини.
Давно искал случая выговориться, и тут ты, на свою беду, попался. Уж извини.
Виктор подошел к Гарику, крепко обнял его.
106
— Пусть хоть у тебя все в жизни будет хорошо… с этой властью.
Пожелав друг другу спокойной ночи, они разошлись. Вскоре из комнаты, в которой
скрылся Ионесян, послышался сочный храп. «Ну дает! Только расстались, а он уже сны
смотрит. Вот она — молодость!» — с легкой грустью подумал Виктор. Чувствуя, что не
уснет, он накинул поверх тренировочного костюма, который был на нем, кожаную куртку
и, стараясь не шуметь, вышел на веранду.
Артист
Неземная тишина висела над поселком. Несмотря на ноябрь, было тепло, как в
сентябрьские дни бабьего лета. Виктор опустился в кресло и задумался. Опыт прожитых
лет, ошибки молодости нередко заставляли его вспоминать те далекие годы. Вот и сейчас
в памяти всплыл такой же теплый осенний вечер, когда он провожал первую красавицу
Добрянки Валю Бесчастнову. В этот небольшой зеленый городок, раскинувшийся на
берегах Камского водохранилища, он и его одноклассник Генка Михайлов попали после
окончания нефтяного техникума. Оба легко и быстро освоились в буровой бригаде, и
скоро их уже нельзя было отличить от бывалых буровиков. Такие же обветренные лица,
мозолистые ладони, замазученная спецовка. Но, отстояв на буровой вахту, они
преображались. Тщательно брились, гладились, натягивали модные костюмы, рубашки и
галстуки и шли в местный дом культуры. Вызывая восхищенные взгляды добрянских
девчат и зависть их парней — ухажеров.
В доме культуры их заметили и вскоре они уже пели в самодеятельном хоре. А
осмелев, подготовили даже сольный номер — песню «Когда поет далекий друг»,
посвященную Иву Монтану, которую и исполнили дуэтом в одном из концертов. Реакция
до отказа заполненного зала оказалась неожиданной, даже ужасной, — наступила полная
тишина, не раздалось ни одного хлопка. Сгорая от стыда и неловкости, певцы вежливо
откланялись и скрылись за кулисами. И вдруг зал взорвался аплодисментами. Прошло
пять, десять минут, но зрители не успокаивались, продолжая аплодировать и кричать:
«бис!», «браво!». Первой пришла в себя директор дома культуры, моложавая Галина
Павловна.
— Какой успех! Поздравляю! — Она обняла парней. — Ну что же вы, мальчики?
Идите, пойте!
107
На ватных негнущихся ногах Виктор и Геннадий снова вышли на сцену и
повторили последний куплет. Но зал требовал всю песню. Они спели ее от начала до
конца. А потом, уступая просьбам, сделали это еще раз. С тех пор, приходя в дом
культуры, добрянцы обязательно интересовались: «А ребята-нефтяники петь будут?». И,
получив утвердительный ответ, покупали билеты.
Однажды после концерта к Виктору подошла солистка, певица Валя Бесчастнова. В
нее была влюблена вся мужская часть жителей Добрянки — от безусых мальчишек до
зрелых семейных мужиков. Так она была хороша. Но дружила она только с одним
человеком — своим аккомпаниатором, аккордеонистом Левой, невысоким, носатым,
средних лет мужчиной. Несмотря на свои 22 года, Валя уже успела побывать замужем,
родила дочь, развелась и, скрывшись в Добрянке от преследовавшего ее бывшего мужа,
одна растила свою крохотную Машеньку. Ее близкие отношения с незавидным и совсем
неподходящим Левой для всех были загадкой. Кто-то осуждал ее за эту дружбу, кто-то
жалел. Тем более что носатый аккомпаниатор хоть и был женат, но дико ревновал ее к
каждому столбу. Из-за этого они часто ссорились, подолгу не разговаривая друг с другом.
Ясно, что их ссоры не проходили незамеченными.
В тот вечер, когда Валя подошла к Виктору, они с Левой были в очередной ссоре.
— А я к тебе с хорошей новостью, Витенька, — приблизившись к нему вплотную,
проговорила она своим чистым певучим голосом. — Ваш с Геной дуэт заявлен на
областной смотр-конкурс. Гордись, добрянский «Марк Бернес»!
— Неужели? — рассеянно спросил Виктор, глазами разыскивая пропавшего кудато Генку.
— Не ищи его. Ушел твой друг с Юлей, танцовщицей. Может, и ты наконец
догадаешься меня проводить? — Валя грудью коснулась Виктора.
— А где твой любимый Лева? Опять поссорились?
— И ты о том же? Да какая разница?! В ссоре мы или нет. Я свободная девушка. С
кем хочу, с тем и дружу. Нужен мне этот аккордеонист.
— Ну так брось его! Вон сколько ребят по тебе сохнут. Любой на тебе хоть сейчас
женится. А ты… Связалась с каким-то… он и ростом-то тебя ниже. Запугал он тебя, что
ли? Или приворожил? Ведь все говорят, что не любишь ты этого Леву.
108
— Знают, что не люблю, а что толку? Вот ты поглядываешь на меня, нравлюсь я
тебе, чувствую. Ну и что? Ты хоть раз подошел ко мне, заговорил, пригласил на танец?
— А зачем? Чтобы потом с твоим носатым объясняться? Пошел он.
— Вот-вот! И все вы так. Видите, что заблудилась, связалась не с тем человеком.
Тут бы и помочь. Так нет, стоите в сторонке и ждете: интересно, когда у них эта любовь
закончится? Вот рассорятся, разбегутся окончательно, а мы тут как тут, подрулим со
своими ухаживаниями, — Валя едва сдерживала слезы. Последние зрители, одевшись,
уходили, с любопытством поглядывая в их сторону. Виктор встал к ним спиной, заслонив
Валю.
— Валя… давай прекратим этот разговор. Наговорил я тут тебе, извини. Ну,
пожалуйста? — И он сделал наконец то, что хотел сделать давно, — обнял ее и
прижавшись лицом к ее голове, зажмурил от удовольствия глаза. — Какая ты вкусная.
Невероятно!
— Спасибо, Витенька. А я и не знала, что меня можно кушать. Красивая, стройная
— это слышала, но что съедобная — впервые сейчас узнала от тебя.
— Нет, я серьезно, — Виктор взял Валю под руку, и они направились к выходу.
Спустившись с крыльца, медленно двинулись по скрипящему деревянному тротуару. Он
наконец преодолел сковывавшую его робость, мужская страсть разгоралась в нем все
сильнее. Остановившись, Виктор посмотрел девушке в глаза.
— Можно я тебя поцелую?
Она вся сжалась, словно от испуга, и даже отстранилась от него.
— Нет, нельзя… Как-нибудь потом, не в этот раз, хорошо? Только не сердись,
слышишь? — И тут же прижалась к нему. — Лучше скажи: я действительно тебе
нравлюсь?
— Очень, очень нравишься, — Виктор, насколько смог, справился с охватившим
его волнением. — Как-то увидел тебя во сне. Идешь по траве в белом прозрачном платье,
а солнце яркое-яркое, и твое платье просвечивается. Так, что… — Виктор запнулся и
замолчал.
109
— …Так, что всю меня видно? — подсказала Валя.
— Да, твое тело, грудь, ноги.
— Значит, рассмотрел меня. Правда, я красивая? Господи, какой ты еще
маленький, прямо ребенок! Говоришь о женском теле и краснеешь так, что даже в темноте
видно. И еще, мой милый, запомни: разрешения поцеловать женщину не спрашивают.
Целуют, и все. Как я тебя, — Валя обняла Виктора и крепко-крепко поцеловала.
— Это на прощанье, пришли мы. Вот мой дом, — Валя указала на добротный дом,
окруженный высоким плотным забором.
— Конечно, он не мой, — она впервые улыбнулась, — я комнату здесь снимаю. Но
очень повезло с хозяйкой, удивительно добрая женщина. Муж у нее умер, дети выросли,
живут в Перми. Машеньку мою любит как родную. Если я вечером занята, забирает ее к
себе. Поэтому мы здесь, как у себя дома.
— А где твой настоящий дом? Ходят разные слухи, откуда ты, как вышла замуж,
кто твой бывший муж…
— Не верь никому и ничему, Витенька, все это сплетни. Когда-нибудь расскажу
тебе всю правду. Хотя… зачем тебе это? Много будешь знать — быстро разлюбишь, —
снова улыбнулась она.
— Не разлюблю. Только брось ты этого своего Леву. Зачем он тебе? — Виктора
била дрожь от охватившего его безумного желания обнять Валю и поцеловать ее упругую,
такую близкую и манящую грудь. Чтобы справиться с собой, он сунул руки в карманы
плаща, сжав пальцы в кулаки.
Валя как будто догадалась о его состоянии. Она понимающе посмотрела на него и
положила свои ладони на его плечи, словно удерживала засунутые в карманы руки.
— А я тебе зачем? — каким-то чужим, строгим тоном спросила она. — Для
баловства, для забавы? Или, может, для опыта?
— Валя!
— Что, Витя? Не то говорю? Знаю, сейчас начнешь возражать, будешь говорить,
что любишь меня, что жить без меня не можешь и на руках будешь носить, если
110
поженимся. Все это, мой милый, я слышала. И не раз. И что в результате? Носатый Лева?
А ведь я чистой любви хочу. И полюбить такого, как ты, молодого, неиспорченного, тоже
мечтаю. А ты не мой, Витенька. Ну, кто я? Разведенная, старше тебя женщина, да еще и с
ребенком. Твоей женой должна стать молоденькая, может, нецелованная девочка.
Нарожаете вы с ней здоровеньких ребятишек, которые будут дороже собственной жизни.
Запомни, Витя: по-настоящему любить можно только своих детей. К чужим просто
привыкают со временем.
Валя замолчала, видимо, придумывая следующую фразу, а может, не решаясь ее
произнести. Виктор решил воспользоваться этой заминкой и хотел сказать, что она не
права и что ее Машеньку он будет любить, как свою собственную, но девушка, глубоко
вздохнув, заговорила снова.
— Вижу, ты не согласен со мной. И, кажется, совсем меня не слышишь. Наверное,
думаешь, о чем это она? Какие-то дети чужие. Ведь я так люблю ее… Да, не против я
наших чувств, Витенька! Ты мне сразу понравился, как только тебя увидела. Но боюсь я в
тебя влюбиться. Пройдет месяц-другой, и бросишь ты меня, не нужна я тебе буду. И
правильно сделаешь, не стоит начинать семейную жизнь, как я, с ошибок, — Валя вдруг
прижалась к нему и погладила его по щеке. — Какой ты еще мальчишка… Господи, что я
делаю… Прости. И не сердись на меня за то, что сейчас скажу. Так вот. Лучше мы с тобой
будем просто дружить. Ни от кого не прячась и не скрывая нашей дружбы. С Левой
разберусь сама и встречаться с ним больше не буду. Обещаю. А теперь давай
попрощаемся, хотя очень не хочется с тобой расставаться. Но я страшно замерзла, да и ты,
вижу, весь дрожишь. Дай я тебя немножечко согрею, — Валя обняла и крепко поцеловала
Виктора. — Ну, все, мой хороший, — грустно посмотрела на него и быстро зашагала к
калитке. Открыв ее, оглянулась, помахала рукой и исчезла.
…Утром Виктору вручили повестку из военкомата. Это было неожиданно, потому
что у него в связи с близорукостью (минус три на оба глаза) была отсрочка от призыва в
армию. Но, получив повестку, он тут же прошел медицинскую комиссию, был признан
годным к строевой службе и через неделю уже трясся в вагоне вместе с такими же, как он,
наголо стрижеными призывниками, проклиная свой воинский долг, разлучивший его с
любимой, пытаясь понять, что с ней произошло. Валя после того вечера перестала
появляться в доме культуры. Проводить его она тоже не пришла, хотя Виктор несколько
раз приходил к ее дому, пытаясь достучаться и встретиться. Но на его стук никто не
111
выходил. Не ответила она и на записки, которые он каждый раз бросал в почтовый ящик,
приколоченный к калитке.
Из армии он написал ей на адрес дома культуры несчетное количество писем,
умоляя только об одном — ответить ему. И снова в ответ молчание. Демобилизовавшись
из армии, Виктор сразу же кинулся в Добрянку. Нашел ее дом и постучался. Вышедшая
навстречу хозяйка, узнав, кто он, рассказала, что тогда Валя, сильно простудившись, с
воспалением легких слегла в больницу. «Болела очень тяжело, — вздохнула женщина. —
Часто плакала, очень ждала какого-то Виктора, это тебя значит. Мы с Машенькой целыми
днями просиживали у нее. Как-то заглянули в почтовый ящик, а там — твои записки.
Отнесли их ей. Но было поздно. Тебя уже забрали в армию. В свой дом культуры она
больше не пошла. Говорила, что не хочет встречаться со своим носатым. И вдруг
собралась и уехала вместе с Машенькой к каким-то родственникам на Кубань. И так мне
плохо без них стало! — Хозяйка заплакала. — Места себе не находила. Каждый день ее
письма перечитывала. Будто разговаривала с ними… Потом письма стали приходить
реже, — женщина вытерла слезы краешком платка, которым была повязана голова. — И в
них она как будто извинялась за что-то. И точно. Как-то написала, что выходит замуж. Но
тебя помнит и все еще любит. Мол, так и передайте ему, если вдруг встретите. Вот я и
передаю».
Работать в Добрянку Виктор не поехал. Маму, Нину Михайловну, прооперировали,
и оставлять ее без присмотра было нельзя. И потом — очень уж было тяжело
возвращаться туда, где все напоминало Валю. Скрепя сердце, Бойченко подался на
закрытый (оборонный) завод имени Калинина, куда был принят слесарем-сборщиком
сборочного цеха. Теперь его, нефтяника, привыкшего к огромным тяжестям, шуму и
грохоту буровой, к холоду и дискомфорту, окружал мир почти хирургической чистоты,
белых халатов и сложнейших стендов и изделий. Сборка рулевых блоков, которые
ставились на боевые баллистические ракеты, насчитывала сотни почти ювелирных
операций. Интересная работа увлекла Виктора. Его заметили и назначили мастером. А
когда
началось
освоение
производства
более
мощных
баллистических
ракет,
предназначенных для охраны и обороны Москвы и столиц союзных республик, работы
добавилось. Смена Виктора была преобразована в группу, которую он и возглавил, став
старшим мастером. Осваивая новые изделия (опыта сборки не было, многие операции
выполнялись впервые), Виктор сутками не выходил из цеха. И группа добилась своего —
112
блоки «пошли». Группа была отмечена и стала «Коллективом коммунистического труда»,
а сам Бойченко — членом заводского комитета комсомола. Теперь молодой старший
мастер разрывался между свалившимися на него многочисленными комсомольскими
обязанностями
и
основной
работой,
которая
требовала
все
больше
времени.
Производственная программа продолжала расти, и сборщики, забыв о семьях и отдыхе,
работали, не считаясь со временем. Как-то Виктор подошел к Володе Поморцеву,
молодому долговязому слесарю с лицом известного артиста Сергея Филиппова.
— Надо поработать сверхурочно, Володя. Останься.
— Не могу, Виктор Сергеевич (молодые сборщики, даже ровесники Бойченко по
возрасту, обращались к нему на «вы» и по имени-отчеству), честное слово! Понимаете,
сегодня сдача спектакля, а у меня в нем одна из главных ролей. Завтра могу остаться, хоть
на сутки.
— Ты что? Нет, ты кто? Артист?
— Ну как… Не совсем, конечно. В Перми есть народный театр, я в нем играю.
Почти два года.
— Надо же! — Виктор, не скрывая восхищения, смотрел на своего слесаря. — Ну
что с тобой делать… Не срывать же спектакль. Ладно, иди играй.
— Виктор Сергеевич, сегодня только сдача спектакля. Это как бы генеральная
репетиция. А премьера послезавтра, в субботу. Может, придете? Я закажу пропуск.
Виктор, конечно же, пришел на спектакль. Поморцев играл в нем Лешку, одного из
трех закадычных друзей, самого непривлекательного и, казалось, очень неудачливого. Но
такого чистого, открытого и сильного, что невеста Лешкиного друга, красавица Лиля,
вначале увлеклась, а потом и полюбила его по-настоящему. Играл Поморцев убедительно.
Так, что, несмотря на невероятность происходящего, во все это верилось.
— Ну зачем я тебе, такой некрасивый, зачем? — шептал счастливый Лешка,
несмело обнимая изумительную Лилю. — А если наши дети будут похожи на меня?
Лиля не дала ему договорить, прикрыв рот ладонью: «Не говори так! Не смей даже
думать! У нас будут самые красивые малыши. Слышишь? Самые красивые».
113
Зрители дружно аплодировали. Некоторые стоя. Кто-то крикнул: «Молодец, Леша!
Не трусь, быстрей женись на ней!». Виктор тоже поднялся, восхищенно глядя на сцену,
хлопая до боли в ладонях. Когда занавес закрылся в последний раз, он прошел за кулисы.
Володю он нашел в гримерке в окружении поздравлявших его друзей-актеров. Заметив
Бойченко, нерешительно остановившегося в дверях, Поморцев подошел к нему.
— Не пожалели, что пришли на спектакль, Виктор Сергеевич?
— Что ты, Володя! Твой Лешка — просто чудо! Ты сыграл его, как настоящий
артист. Спасибо…
Виктор хотел еще добавить, что неплохо бы этот спектакль посмотреть всей его
группе. Ведь среди сборщиц немало молодых женщин и совсем юных девушек, которым
было бы полезно узнать правду о любви… Но в гримерку, словно вихрь, влетел пожилой
очкастый мужчина. Он обнял Поморцева и, словно ребенка, прижал к себе.
— Спасибо, Володя. За Лешку, за его любовь к Лиле. Хорошая работа. Признаюсь,
даже я не верил, что у тебя все получится. Ты — талант, Поморцев! Только вот что…
Конечно, победителей не судят, но я-то имею на это право. Так вот, Володя: если ты на
сцене целуешь партнершу, делай это так, чтобы, глядя на тебя, любому зрителю, хоть
молодому, хоть не очень, захотелось сделать со своей соседкой по креслу то же самое.
Запомни это на всю свою актерскую жизнь. А это кто? Твой приятель? — наконец заметил
он Бойченко.
— Это Виктор Сергеевич Бойченко, старший мастер. Мой начальник, — Поморцев
посмотрел в сторону Виктора.
— Такой молодой и уже старший мастер? — Мужчина, чуть сдвинув лохматые
брови, уставился на Бойченко. — Между прочим, это хорошо, что старшие мастера
интересуются театром. А вы сами не хотели бы попробовать играть на сцене? — вдруг
огорошил он его неожиданным вопросом. И, заметив растерянность Бойченко, успокоил:
— Сейчас не отвечайте. Но подумайте над моим предложением. Решитесь показаться,
приходите. Поморцев подскажет, что нужно подготовить для приемной комиссии, —
стихи, прозу, этюд, может быть, еще что-то. А тебя еще раз поздравляю. Не вздумайте
сегодня надираться, завтра обсуждение премьеры, — обратился мужчина к Поморцеву и,
скользнув взглядом по фигуре Бойченко, словно оценивая его, добавил: — Надолго с вами
не прощаюсь. Все. Поехал на телевидение готовить ночной выпуск.
114
— Кто такой? — спросил Виктор Поморцева, когда мужчина вместе с актерами
вышли из гримерки.
— Неужели не догадался? Футлик это, Лев Иудович, наш главный режиссер. Он же
постановщик этого спектакля. И еще он главный режиссер Пермского телевидения. Как
его хватает на все, не знаю.
— Любит он вас, словно своих детей. Тебя расхваливал — слов не жалел.
— Это эйфория от зрительских аплодисментов. А вот что будет завтра на
обсуждении спектакля, подумать страшно.
— Неужели будет ругать? А за что? Все так здорово играли, особенно ты…
— Вот-вот, мне и достанется больше всех, как «главному игроку». Ведь как
рассуждает Лев Иудович? На второстепенных участников спектакля можно не смотреть,
говорит он. Ходят они или стоят, что-то бормочут или молчат — какая разница? Все его
внимание приковано к главному герою. Играет он — спектакль смотрится. Не играет —
пусть хоть толпа стоит на сцене, надо закрывать занавес и останавливать спектакль.
— И что, останавливали?
— За два года, что я в театре, такое было, кажется, раза два. Разнос главный
устраивал тут же, еще зрители оставались в зале, правда за занавесом. «Бездари! Ни
двигаться, ни говорить не можете! Неучи народные! Мне ваша фальшь — серпом по
яйцам»… Бывают выражения и почище. Но вы не бойтесь, Виктор Сергеевич. Вы еще не
наш, а он чужих не обижает. Вот станете актером, получите по полной.
— Я — актер? Да ты что, Володя? Нефтяник я, ну еще немного сборщик. Театр для
меня — это какой-то нерелигиозный храм…
— Вот и идите туда смелее, не бойтесь. Есть примета, причем очень хорошая: если
Футлик на кого-то положил глаз — быть еще одному актеру. Вас он заметил, и это
неспроста.
— У тебя, Володя, здорово поставлена речь. Говоришь, будто по писаному. Мне бы
так.
115
— Это благодаря театру. До этого я и двух слов не мог связать. Ну так что?
Принимаете предложение Льва Иудовича?
— Не дави, Поморцев. Дай подумать. Это так неожиданно и в то же время приятно.
Иди, обмывай свой успех, ребята тебя заждались, наверное. А я домой, надо хорошенько
выспаться. Поступил спецзаказ, а это сплошные проблемы. Мы таких ответственных
заданий еще не выполняли. Так что если твой театр, как у вас говорят, начинается с
вешалки, то мое утро начинается с привычной головной боли. До свидания, Володя —
Леша, завтра в цехе увидимся. Еще раз спасибо за этот вечер.
Дома Виктор рассказал маме, Нине Михайловне, все. И про замечательный
спектакль, и про блестящую игру своего слесаря, и даже про главного режиссера Футлика.
Умолчал только о его неожиданном предложении. Нина Михайловна, хорошо знавшая
сына, сразу догадалась, что он что-то недоговаривает, и, перестав греметь тарелками (они
собирались ужинать), вопросительно посмотрела на него. Виктор уловил этот взгляд и,
словно извиняясь, развел руки.
— Между прочим, мама, Футлик предложил мне показаться.
— Как это, показаться?
— Ну… подготовить что-нибудь для приемной комиссии — стихи, какой-нибудь
этюд и выступить. А она, эта комиссия, уже будет решать, могу ли я играть в театре.
— Ты шутишь, сынок?
— Нет, мама, я серьезно. Футлик так и сказал: подумайте и приходите, если
захотите показаться.
— И что ты решил?
— Пока ничего. Вот советуюсь с тобой, жду, что ты скажешь.
— Даже не знаю, что посоветовать, — Нина Михайловна внимательно посмотрела
на сына. — Лучше я скажу то, что думаю, а ты обещай, что не обидишься на мои слова.
Согласен? Давай пока так.
— Хорошо. Слушаю тебя.
116
— Конечно, такое лестное предложение вскружило тебе голову.
— Даже ничуть…
— Подожди, не перебивай. Понимаешь, ты человек увлекающийся. Увлекся
работой на заводе с головой, забыв о своей «нефтяной» специальности. Хотя иногда
нахожу журналы или вырезки из газет со статьями о нефти…
— Я всегда помню о том, что я нефтяник.
— Ну и хорошо. Но свою ювелирную сборку ты хорошо освоил и полюбил. И в
Полазну или в Добрянку ехать уже не собираешься. А вдруг ты загоришься сценой и ради
актерства забросишь работу, друзей, дом? Я для тебя, конечно, не авторитет в этих вещах,
но уверена, что театральная сцена — это ловушка, в которую попадают некоторые,
пытаясь потом из нее выбраться. Как правило, у них ничего не получается и они остаются
в этой ловушке до конца жизни.
— Но тысячи актеров играют в театрах, снимаются в кино, на телевидении. И они
счастливы, богаты, знамениты.
— Какой ты еще несмышленыш, сынок! Не знаешь, что этих, как ты говоришь,
«счастливых, богатых и знаменитых» всего десятки. Остальные, а их многие тысячи,
годами ждут ролей, живут на нищенскую актерскую зарплату, старея и чаще всего
спиваясь. Без работы, не при делах, остаются даже самые способные, самые талантливые
артисты. Я с некоторыми была знакома, так что можешь мне верить. А ты уверен, что у
тебя есть актерские данные? И что в конце-концов ты станешь одним из тех редких
«счастливцев», которым повезло?
— Конечно, нет, мама.
— Вот видишь, сынок. Поэтому постарайся успокоиться и, может быть, даже на
время забыть о предложении этого Футлика. Пусть все остается так, как было. И еще. У
тебя есть одно очень большое и очень ценное преимущество — ты молод. А молодость —
это время, которым ты можешь распорядиться по-своему усмотрению. И от того, как ты
потратишь это время — с толком, с умом или, наоборот, бездарно, зависит вся твоя жизнь.
Запомни это. Кстати, твоя Галя вчера опять приходила. Якобы за рассадой. Но я-то
видела, как она искала тебя глазами. И ушла почти со слезами.
117
— Никакая она не моя, мама!
— А чья же? Приворожил хорошую девочку — и в кусты. Разве можно так? А мне
она очень нравится. Красивая, с фигурой, чистая, как ребенок. А, может, у вас что-то
было?
— Да что ты, мама! После танцев как-то проводил до дому и поцеловал на
прощание. Вот и все. А она возомнила бог знает что.
Виктор говорил правду. В тот вечер на танцах черноокая Галя не сводила с
Виктора глаз. Но они с муллинским приятелем Славкой Евсюковым были увлечены
другими девушками, и Виктору было не до ее влюбленных взглядов. Но вдруг в конце
танцевального вечера, когда объявили прощальный «белый танец», Галя, протиснувшись
через толпу танцующих, подошла к нему и, страшно смущаясь, тихо произнесла: «Можно
я приглашу тебя?». Виктор не ответил, а просто обнял девушку за талию и повел на
середину площадки. Танцевали они молча, а когда мелодия танго закончилась и все стали
расходиться, Галя, прижавшись к нему, прошептала: «Я боюсь идти домой одна.
Проводишь меня? Ну, пожалуйста!».
Прощались они, стоя под цветущей черемухой возле Галиного дома. И не то чтобы
прощались. Просто молчали, неумело обнимаясь, сгорая от желания поцеловаться, изо
всех сил сдерживаясь, чтобы не сделать это. Но в какой-то момент Виктор не выдержал и
поцеловал Галю в горячие, дрожащие от нетерпения губы. Она ответила ему таким
страстным поцелуем, от которого у него все поплыло перед глазами. Неизвестно, как и
чем закончилось бы это расставание, но вдруг скрипнула калитка, и на улице появилась
Галина мама. «Доченька, ты где?» — негромко позвала она. Виктор метнулся в сторону и
спрятался за палисадником. Затаив дыхание, выждал, когда Галя с матерью скроются во
дворе, и быстро зашагал к своему дому.
После этого случая он стал избегать Гали. Старательно обходил ее дом и не
появлялся на муллинской танцплощадке. Она, наоборот, начала преследовать его. Не по
разу в день проходила мимо окон дома, где жил Виктор, заходила к их соседям. А
однажды, осмелев, под каким-то предлогом пришла к Нине Михайловне. Но, не успев
даже поздороваться, чуть не расплакалась. Нина Михайловна поняла все сразу, успокоила
девушку, которая ей очень понравилась, решив обязательно при случае поговорить с
сыном. И вот, не сдержавшись, вдруг заговорила о ней. О чем сразу же пожалела, потому
что разговор явно не получился. Больше о Гале они не говорили. Только спустя полгода
118
Нина Михайловна, словно невзначай (будто проговорилась), сказала, что Галю сосватал
какой-то заезжий богач и она собирается с ним уехать. Виктор довольно неожиданно
прореагировал на эту новость. «Значит, закончилась наша любовь? Быстро же».
«Выходит, задело. Уже хорошо. В другой раз не будешь поступать так жестоко», — с
облегчением подумала — с облегчением подумала Нина Михайловна. Галя вскоре уехала.
И сын так и не узнал, что перед самым отъездом, она, узнав от соседей, что Виктора нет
дома, пришла к Нине Михайловне. Говорили они долго и очень откровенно, будто давние
подруги. О ее любви к Виктору, о самой Гале и о ее нелюбимом богатом женихе…
Разговор с матерью о театре подействовал на Виктора словно холодный душ. И о
предложении главного режиссера он вспоминал теперь все реже. Тем более что
напряжение в группе в связи с освоением изделий специального заказа все нарастало. Но
как-то в конце первой смены к нему подошел Поморцев.
— Виктор Сергеевич, сегодня вечером ваше прослушивание. Мне только что
позвонили из театра, просили подъехать.
— Разве так можно? Что, нельзя было об этом сказать заранее? — возмутился
Виктор. — Дело даже не в том, что я совершенно не готов. Просто я не могу сейчас
оставить группу. Завалились типовые испытания блоков для спецзадания. Военные
остановили их приемку, назревает большой скандал.
— Ну оставьте на два-три часа вместо себя мастера Лушина. Потом вернетесь,
Виктор Сергеевич. Всего на несколько часов. Ну, пожалуйста!
— Но я совершенно не готов, Володя…
— Извинитесь и уйдете. Но это, по крайней мере, будет честно, по-мужски.
— Убил ты меня этим аргументом, товарищ артист. Хорошо, поехали.
Когда Бойченко с Поморцевым появились в театре, комиссия уже собиралась
расходиться. Насупленный Футлик уже пожимал, прощаясь, кому-то руку. Увидев
Виктора, он недовольно взглянул на него.
— Так… Все-таки пришли. Ну, давайте, что вы там приготовили…
119
В эти секунды Виктор испытал состояние, близкое к тому, какое испытывает
человек, готовящийся к прыжку в бездонную пропасть, — жуткий страх и полное
бессилие. Невероятным усилием воли он заставил себя успокоиться и прийти в себя.
— Я прочту стихотворение Александра Твардовского «Ленин и печник».
— Но оно, по-моему, очень длинное, — подал голос член комиссии, режиссер Коля
Хомяков.
— Извините, замечание не по адресу. Претензии к поэту, не умевшему писать
коротко, — нашелся Бойченко.
— Ого, ничего себе реакция, — Лев Иудович как-то по-новому, чуть приветливее
посмотрел на экзаменуемого. — Читайте, когда будет нужно, мы вас остановим.
Стихотворение действительно было длинным. В нем говорилось о том, как
однажды старик, хороший печник, отругал человека, шагавшего по засеянному овсом
полю. А узнав в прохожем Ленина, стал жить в страхе, каждый день ожидая ареста. За
стариком и впрямь приехали и увезли его в Горки, где в Ленинской усадьбе, оказывается,
«дымила и совсем не грела печь». Старик быстро ее отремонтировал и потом долго
чаевничал с Ильичем за одним столом, рассуждая о жизни. В конце-концов его доставили
домой, вручив жене, уже не чаявшей увидеть своего старика живым.
Начал читать стихотворение Виктор осторожно, будто припоминая слова. Но,
вспомнив,
как
выступал
с
«Печником»
в
армии
на
концертах
солдатской
самодеятельности, осмелел и в конце уже вовсю жестикулировал и даже картавил поленински.
— Так, со стихами покончено. Попробуем обойтись без прозы. Вдруг вы надумаете
читать «Войну и мир» или «Анну Каренину», да еще в лицах, — Футлик что-то пометил в
своем блокноте. — Вам приходилось петь? Спойте нам что-нибудь, пожалуйста.
— Сейчас, — Виктор опустил голову, лихорадочно припоминая свой песенный
«репертуар». Песен он знал много, но ни одна из них, казалось, не годилась для
прослушивания. «Надо что-то спокойное, под Бернеса или Трошина… — мелькнула
спасительная мысль. — Ага, вот эта песня, «Три года ты мне снилась». Только бы не
забыть слова! — Виктор поднял голову. Яркая молодая женщина, член комиссии,
120
смотрела на него не мигая. — Пою для нее, будто это она снилась мне три года. Может,
что-то получится. Ну, давай, Виктор!»
Пел он легко и спокойно, будто изливал душу очень близкому человеку, побернесовски проговаривая текст. И уже допевая последние слова: «Не знаю больше сна я,
мечту свою храню. Тебя, моя родная, ни с кем я не сравню», увидел, как дама из комиссии
вдруг достала из сумочки платок и прижала его к глазам.
Слова Футлика в наступившей тишине прозвучали словно гром.
— Несомненно, певец вы лучше, чем чтец. И хотя это не принято, я аплодирую
вам, — Лев Иудович захлопал в свои большие ладони. За ним стали аплодировать
остальные члены комиссии. Яркая дама, отложив платок, хлопала дольше всех.
— Скажите, Виктор, вы ходите на танцы? Если да, то пригласите на танец Клаву
Попову. Да-да, ту самую, которая не сводит с вас глаз. Посмотрим, какой вы танцор, —
Футлик, улыбаясь, посмотрел вначале на Бойченко, потом на Попову.
— Что вы, Лев Иудович! Я танцевать… ну, не очень… Да и как это можно делать
без музыки? — вспыхнула Клава.
— А мы вам подпоем, — сидящий крайний справа средних лет мужчина что-то
замурлыкал, барабаня в такт своей мелодии пальцами по столу.
— А можно я чечетку отобью? — Виктор окончательно успокоился и уже ничего
не боялся. Ни вопросов, ни заданий Футлика. Хотелось лишь одного: чтобы этот
спектакль побыстрее закончился.
— Чечетку? Вы умеете бить чечетку? — искренне удивился Лев Иудович.
— Да, немного.
— Хорошо. Покажите, только пощадите паркет, он новый.
Виктор посмотрел на пол. Паркет действительно был свежий и начищен до блеска.
«А, была-не была!» — Он провел носком левой ноги по полу, словно отбрасывая
ненужный камешек, и тут же притопнул пяткой. То же сделал правой ногой. Затем отбил
дробь поочередно обеими ногами и ударил ладонями по коленям. После этого развел руки
121
в стороны и, чуть пригнувшись, застрочил пулеметными очередями. Дробил он долго, ни
разу не сбившись. Наконец, заметив, что Футлик делает ему какие-то знаки, остановился.
— Понял, что без команды вы не прекратите бить чечетку. А где вы научились так
лихо отплясывать? — главный режиссер встал из-за стола и подошел к Бойченко. — А ну,
покажите, как вы это делаете: с носка на пятку, с пятки на носок…
Виктор показал. Футлик попытался повторить прием, но, покачнувшись, чуть не
упал, махнул рукой и вернулся на свое председательское место.
— Верно говорят: толку нет — беда неловко. Так где вы освоили это искусство?
— В армии, Лев Иудович. В нашем взводе был парень, чечеточник. До службы он
танцевал в самодеятельном ансамбле. Однажды показал нам, как это делается. Ну и
заразились мы этой чечеткой. В карауле стоять холодно, ноги отмерзают, вот мы их и
грели… Пока два часа стоишь, натанцуешься вдоволь. Освоили до автоматизма.
— Не зря, значит, в армии служили. Ну и ну! — Футлик перестал улыбаться и
спросил уже совсем серьезно: — И сколько вы служили?
— Три года.
— И все три года она вам снилась? Дождалась она вас? Или…
— Да так… То есть почти… Скорее нет, — Бойченко уставился в пол.
— Извините, Виктор, язык подвел. Я себя имею в виду. Еще раз, простите, — Лев
Иудович провел пятерней по своей лохматой седеющей шевелюре и сказал, больше
обращаясь к членам комиссии: — Ну что, уважаемые коллеги? Ситуация проясняется. Но
хоть один этюд вам, Виктор, исполнить придется. Знаете, что такое этюд?
— Ну это когда художники со своими… как их… мольбертами что-то там рисуют.
— Почти правильно. «Этюд» — от французского «этудэ», что значит
«первоначальный набросок», чаще всего он делается с натуры. Вот и сделайте такой
набросок, только не кистью и красками, а своими жестами, мимикой, движениями.
— Как это?
122
— Хорошо, подскажу. Представьте себе такую картину. Перед вами река, вода в
ней ледяная. Очень холодно, а тут еще надо вброд перейти на ту сторону. Покажите, как
вы будете перебираться. Ну, смелее, Виктор!
Бойченко съежился, изображая мерзнущего человека. Сделал шаг вперед и рукой
коснулся пола, будто пробовал, какая вода в реке. Потом разулся и показал, что входит в
воду. И вдруг понял, что совершенно не знает, что и как делать дальше, что изображать и
как показывать. Он беспомощно посмотрел на сидящих за столом и стал обуваться.
— Будем считать, что в воду вы все-таки вошли, но реку переходить не стали, —
миролюбиво проворчал Футлик. — Ну, бог с ней, с рекой. Не в ней счастье. Лучше
скажите: вы действительно совсем не готовились к сегодняшнему показу?
— Совсем, да, совсем не готовился. О том, что меня будут смотреть и слушать,
узнал от Поморцева только что.
— Это наша вина. Я должен уехать и довольно надолго. Вот и решили встретиться
с вами до моего отъезда. Ну что? Будем заканчивать? — обратился Футлик к членам
комиссии. — По-моему, решение уже напрашивается.
— У меня есть предложение, Лев Иудович… Пусть Виктор сыграет этюд, который
он сам предложит, — несмело предложил Коля Хомяков, виновато поглядывая на
Бойченко.
— Хорошая мысль, — поддержал Хомякова Лев Иудович.
— Попробуете? — обратился он к Виктору.
— Не знаю… Ничего не приходит в голову, извините, — стушевался тот. — Хотя,
знаете… В цехе, на моем участке, есть ультразвуковая установка для промывки очень
ответственных деталей. Воду для этой операции готовят специально и по особой
технологии в соседнем цехе. Но часто подводят, не давая воду вовремя. Я попытаюсь
показать, как мои мастера ведут себя в такой ситуации.
Виктор на секунду задумался, потом поднес к уху воображаемую трубку и
заговорил, все больше и больше распаляясь. Это была необычная речь. Фразы состояли из
вполне приличных слов, но были сдобрены такими выражениями, что члены комиссии
вначале молча слушали, вытянув изумленные лица, а потом дружно покатились со смеху.
123
Закончил разговор Виктор парой крепких нелитературных оборотов и, будто грохнув
телефонной трубкой, с настоящей, ненаигранной злостью произнес, виновато глядя на
Футлика: «До чего довели интеллигентного человека — до нецензурных выражений!».
Решение комиссии было единогласным — принять Бойченко в театр. Тут же,
посовещавшись с коллегами, Лев Иудович подошел к нему и протянул небольшую книгу.
— Это пьеса пермского писателя Льва Давыдычева «Аллочка». В ней есть
интересный персонаж, он геолог. Вы, как я знаю от Поморцева, нефтяник. Так что эта
роль как будто специально для вас. Внимательно прочтите, и будем из вас делать этого
геолога.
Окрыленный и счастливый Виктор переписал пьесу от первой до последней буквы,
купил втридорога грим и спустя неделю уже ходил на занятия по дикции, гриму, танцам и
актерскому мастерству. В театре ему нравилось все. Актеры, относившиеся к нему, как к
равному, режиссеры и специалисты, терпеливо учившие его азам театрального искусства.
И даже особая атмосфера закулисья, отличавшаяся традиционным беспорядком и
затхлостью.
Все вдруг изменили события, которые произошли вскоре. Очередная партия
«спецзаказовских» блоков не прошла повторные удвоенные типовые испытания.
Представители заказчика (Министерства обороны) не только остановили их приемку, но и
запретили сборку. Над группой Бойченко нависли тучи. Технологи, сбившись с ног,
искали причины «завалов». Не помогали никакие проверки, ни самый тщательный
контроль сборочных операций. В конце концов было решено еще раз изучить и даже
исследовать материалы, из которых собирались изделия и которые прежде не вызывали
нареканий и были качественными. И причина была найдена: оказалось, палладиевый
провод и золото, которые шли на изготовление потенциометров, не соответствовали
ГОСТу и требованиям заказчика.
Немыслимая нервотрепка продолжалась больше двух месяцев, в течение которых
даже сама мысль о театре казалась кощунственной. Так быстро и бесславно закончилась
театральная «жизнь» Виктора Бойченко.
Позже он узнал, что его театральному «крестнику» — Володе Поморцеву тоже не
повезло с артистической карьерой. Хотя вначале все складывалось очень удачно. Поиграв
еще пару сезонов в народном театре, он поступил в Ленинградский институт театра
124
музыки и кино. Руководителем курса был народный артист СССР Василий Васильевич
Меркурьев, который откровенно готовил Поморцева «на замену» окончательно
спившегося, дряхлого, но по-прежнему популярного Сергея Филиппова (внешнее
сходство к этому подталкивало). Удачи, казалось, преследовали Володю. Как-то на него
обратил внимание «сам» Аркадий Райкин, предложивший Поморцеву «показаться» в его
знаменитом театре. Однако судьба распорядилась Володиным талантом по-своему.
Приехав на зимние каникулы, Поморцев вечером заглянул на огонек к бывшим
одноклассникам. Неожиданно в разгар веселой, почти трезвой вечеринки к ним ворвались
несколько пьяных мужиков. (Позже выяснилось, что они просто перепутали адрес.) У
одного из них оказалось ружье, заряженное крупной дробью. Во время завязавшейся
потасовки прозвучал выстрел. Дробины изрешетили стену, две из них попали в
Поморцева — в бок и в левый глаз.
Полуслепой Поморцев все же окончил институт. Но ни в театр к Райкину, ни в мир
кино он, конечно, не попал, хотя, еще учась в институте, сыграл в двух фильмах совсем
незначительные роли. В одном — какого-то монаха, в другом — опустившегося
бродягу…
Интересно, что много лет спустя (лет через двадцать), Виктор встретился с
Футликом. Произошло это на областном хозяйственном активе, где Виктор Сергеевич
выступал как нефтяник, а Футлик командовал телевизионщиками, снимавшими этот
актив. Лев Иудович, обладавший прекрасной памятью, сразу узнал в седеющем мужчине
«театрального абитуриента».
Они обнялись и, уединившись, долго откровенничали. Поговорили и о театре,
который, к сожалению, не удалось сохранить. Многие актеры ушли на профессиональную
сцену. Кто-то поступил в театральные вузы. Вспомнили и невезучего Володьку
Поморцева.
— Талантливый был парень, — вздохнул Футлик.
— Почему «был»? Я не так давно видел его маму. Он женился, наверняка будут
дети, такие же способные, как их отец.
— Но актерская жизнь у него закончилась. Кому нужен одноглазый артист? Ну а
вы как? Слышал, как выступали и убедился, что нефтяник из вас получился. Больше на
сцену не пробовали выйти?
125
— Нет. Что вы, Леонид Иудович! Один раз посмешил и хватит. Но помню тот
экзамен, будто это было вчера.
— Ну что же… Погрустили и хватит. Надо жить дальше. А актер в вас живет попрежнему. Поверьте мне, Виктор. Я редко ошибаюсь.
На этом Виктор остановил свои ностальгические воспоминания и посмотрел на
часы. Был час ночи. «Пора спать. Завтра — куча дел. Надо хорошенько выспаться», —
подумал он и прошел в спальню.
Марина
Ионесян поступил так, как советовал Бойченко. Внимательно слушал калийщиков,
записывая наиболее важные и ценные высказывания. В результате к концу совещания уже
имел представление об их истинных замыслах. Больше того: ему удалось добиться
согласия своих оппонентов на бурение в зоне промышленных солей двух опытных
нефтяных скважин.
Собираясь на вертолет, он уже укладывал в дипломат свои бумаги, когда к нему
подошла молодая, лет тридцати пяти, интересная блондинка.
— Я пресс-секретарь генерального директора «Уралкалия». А вы уже уезжаете,
Гарик Робертович? А как же протокол совещания? Он еще не подписан. Нет там и вашей
подписи.
— Да, я улетаю. Извините, как вас зовут?
— Марина Васильевна.
— Пошлите протокол по электронной почте, Марина Васильевна. Вот моя визитка,
здесь все мои координаты и адрес электронной почты. А протокол я подпишу прямо
сейчас.
Гарик подписал протокол и, прощаясь, поцеловал руку Марины Васильевны.
— Вы очень красивы и, конечно, счастливы. Я не ошибся? Я имею в виду ваше
счастье.
126
Это вырвалось у него непроизвольно. Очевидно, под влиянием хорошего
настроения и потому, что пресс-секретарь действительно была хороша. «Веду себя, как
Виктор и его друзья в молодости, — вспомнил Гарик рассказы Бойченко об их уличных
похождениях и знакомствах. — Интересно, что она ответит, если я скажу, что в
Березниках нет красивых женщин?» — И он произнес эту фразу.
Марина Васильевна удивилась очень просто и естественно.
— Что вы, Гарик Робертович! Их здесь много. Я, конечно, не о себе. Не подумайте.
«Спросить, откуда она? Нет, это уже чересчур. Пойдут еще разговоры, не дай Бог»,
— мелькнуло в голове. Вслух он сказал.
— А вы не боитесь, что нас обвинят в сговоре? Вот, мол, о чем-то секретничают…
— Нет, не боюсь. Вы, по-моему, тоже не робкий человек. И встречу с нашими тоже
очень независимо провели, добившись того, чего хотели.
— Спасибо. Можно я буду вам иногда звонить, чтобы, если потребуется,
посоветоваться или что-то спросить?
— О чем вы, Гарик Робертович? Конечно, звоните. Запишите, кроме служебного,
сотовый и домашний телефоны. А о моем счастье пока вам ничего не скажу, извините.
Между прочим, я действительно не из Березников.
В вертолете Ионесян почувствовал, что его приподнятое, почти праздничное
настроение рассеялось, улетучившись как дым. Вместо него где-то там, внутри, закралось
чувство глубокого недовольства собой: будто все, что он сделал, он сделал не так, и
изменить это «все» уже было невозможно. Он мучительно копался в себе, вспоминая
каждый час своего пребывания у калийщиков. Но найти причины, испортившие
настроение, не мог. И лишь подлетая к Полазне, вдруг понял свою ошибку. «Дурень!
Тупица! Неотесанный чурбан! — крыл он себя. — Она дала домашний и сотовый
телефоны. Это значит, что она свободна. А ты хотел, чтобы она сама попросила тебя
остаться и провести с ней вечер? Вот уж точно — не дал Бог ума, его не добавишь».
С таким испорченным настроением Гарик явился к Виктору. Не забывая хвалить
друга, он бодро стал рассказывать обо всем, что произошло во время поездки. Наконец
Бойченко не выдержал.
127
— Кончай упоминать меня, иначе не буду слушать.
— Но ведь все так удачно сложилось только благодаря тебе. В наших руках теперь
все козыри.
— Вот и держи эти козыри в своих руках. Покажешь их только самому
Алекперову. Даже Визяеву не раскрывай все карты. Вдруг он с министром Крутневым
«заложат» нас калийщикам. Хотя такое вряд ли возможно. Но лучше поосторожничать. А
с Толкачевым, профессором из политехнического, можешь быть откровенен. Он — свой
человек. Все, что узнаешь от него, запиши или запомни. Он владеет очень ценной
информацией. Обменяйтесь
телефонами, посплетничайте о политике, о нашем
губернаторе. Толкачев его тоже не переваривает. В общем, постарайся с уважаемым
профессором подружиться. Встречаетесь вы завтра на кафедре бурения в двенадцать
часов. Мой Коля тебя отвезет, он знает, где находится институт. После встречи с
Толкачевым поедете в аэропорт. Вот вроде бы и все. Не забудь позвонить, когда
прилетишь. Привет столице и низкий поклон твоей Рузане и дочери. А теперь скажи, что с
тобой произошло. Какой-то ты странный, кажется, что-то скрываешь от меня. У тебя от
друга секреты?
— Секреты могут быть только от жены. От друзей секретов не бывает, —
попробовал отшутиться Гарик. Но по серьезному выражению лица Виктора понял, что тот
не принял его шутку. — В общем, ничего особенного. Встретил на совещании очень
интересную женщину, умницу, с хорошей фигурой. Ей не больше, кажется, тридцати
пяти, она пресс-секретарь, зовут ее Мариной Васильевной. Кажется, не замужем, потому
что сама дала и домашний и сотовый телефоны.
— Ну это еще ни о чем не говорит. Она деловая женщина, и, возможно, в их семье
это принято — в любое время говорить и отвечать по телефону. И чтобы при этом не было
никаких взаимных подозрений.
— Хорошее правило. Приучить бы наших жен проще относиться к таким
разговорам. А то после каждого звонка: а кто звонил? А почему ты ушел говорить в
другую комнату? А я слышала — тебе звонила женщина… Не вопросы, а допросы.
— Вот и приучи свою Рузану. А то она даже на мои звонки реагирует болезненно.
И запомни: у женщин на наше мужское вранье особый нюх. Надо быть хорошим актером,
128
чтобы телефонный разговор с любимой женщиной в присутствии жены не вызывал у нее
подозрений.
— У кого у нее?
— У жены, разумеется. А вообще лучше всего соблюдать железное правило: из
домашнего очага — никаких «левых» разговоров. Неприятностей будет вполовину
меньше.
— Ты говоришь так, будто у меня с этой женщиной уже роман.
— А он у тебя уже начался. С той минуты, когда вы заговорили. Ловелас ты, Гарик,
еще никудышный, а у меня и моих друзей кое-какой опыт имеется…
— Не «кое-какой», а, чувствуется, огромный. Тебе с Дзубенко и Братухиным пора
уже открывать что-нибудь вроде «Школы знакомств».
— Ну с этим мы уже запоздали. По возрасту. А вот полезные советы дать — это
пожалуйста! Готов это сделать хоть сейчас.
— Интересно… Слушаю.
— Во-первых, тебе надо похудеть. Твой рост?
— Сто семьдесят девять…
— А весишь ты за центнер. Не спорь, вижу. Женщины таких сытых, закормленных
не любят. Килограммов десять-пятнадцать надо сбросить.
— Легко сказать! Пробовал, не получается.
— Плохо пробовал. Откажись от мучного, сладкого, жирного. А главное —
последний прием пищи должен быть за пять-шесть часов до сна, не позднее. Выходи из-за
стола с небольшим чувством голода или с мыслью: поесть бы еще немного.
— Так, положим, я похудел…
— Измени свой имидж, помолодей. Никаких длинных локонов на голове. Короткая
в меру стрижка. Избави Бог носить модные нынче недельные щетины — только чисто
выбритое лицо! Без бороды и усов, разумеется. Теперь одежда. Прекрати носить черные
129
или темные сорочки, вроде той, какая на тебе сейчас… Они старят, особенно, если их
носят с неопределенного, мрачного цвета галстуками. Только белые или светло-голубые
рубашки и яркие галстуки. Костюм лучше с однобортным пиджаком, безо всяких
идиотских полосок и клеток. Цвета — черный, синий, светло-серый и хорошо бы хоть
один совершенно белый.
Итак, ты пострижен, побрит, модно одет. Теперь о том, как говорить с красивой
женщиной и что ей писать. Помни, что в русском языке есть ласкающие женский слух
слова, такие как: «вы — чудо», «удивительная», «прелесть», «нет слов, чтобы передать то,
что я чувствую», «какое вы изящество» и так далее. Не скупись, выдавай эти слова
авансом. Это окупится. Самая недоступная и холодная, как льдина, дама начнет таять.
И наконец, о письмах. Эсэмэски должны быть лаконичными, но сводящими с ума.
Например: «нахожусь под впечатлением встречи с вами», «волнуюсь, как мальчишка»,
«не могу думать ни о чем, потому что есть вы», «так хочется услышать ваш изумительный
голос». Письма лучше писать в форме диалога: вопрос — ответ. Скажем, так: «Пишу и
вижу, как вы пытаетесь разобрать мои иероглифы. Простите за них».
«И совсем нет. У вас вполне разборчивый почерк».
«А вы ответите мне? Напишете две строчки? Пожалуйста!»
«С удовольствием, очень хотела бы… Но я, честное слово, совсем не умею писать
письма».
Конечно, сразу такие письма получаться не будут, но со временем, уверен, набьешь
руку. Парень ты талантливый. А я всегда помогу с советом, не стесняйся, звони. Плохому
не научу.
Они уже попрощались, стоя возле машины с сидящим за рулем Колей, как вдруг
Виктор отвел Гарика в сторону.
— Наговорил я тебе тогда, извини… Сказал, что плохому не научу, а сам наплел
такую аморальщину, что стыдно вспомнить.
— Ну что ты, Виктор Сергеевич, — Ионесян неожиданно назвал друга по имениотчеству и сам, похоже, удивился этому. — Советы были самые-самые. Спасибо тебе за
них. Только вот как мне вести себя с Мариной Васильевной? Неожиданно зацепило.
130
Хочется увидеть ее глаза хоть еще раз. Они у нее такие… такие нежные, глубокие. Вдруг
она посмотрит на меня с радостью, а, Виктор?
— Может быть, вполне. Даже, возможно, со слезами. Поэтому пока никаких
встреч, Гарик. Это опасно. Вспыхнете и сгорите. Вам обоим на время надо отойти друг от
друга. Не видеться, не говорить, не встречаться. Время покажет, так ли уж вы увлечены.
Вполне возможно, чувства улягутся, утихнут. Как-нибудь расскажу тебе, как «лечил» себя
таким образом. Поверь, время — хороший доктор. Вот и положись на него. Это тебе
вместо последнего совета, на который ты, кажется, рассчитывал. А вообще, жаль, что ты
улетаешь. Ты молод, красив, талантлив. У тебя блестящее будущее. И когда ты рядом, я
забываю, что мне уже немало лет. Стараюсь не думать о том, правильно ли поступил, по
существу, начав новую жизнь.
— О чем ты? — Гарик не сдержался и обнял Виктора. В эти минуты он, как
никогда, любил его и даже чуточку жалел. — У тебя прекрасная жена, скоро у вас будет
ребенок. Настя встретила хорошего парня. Ты счастливый человек, Витя!
— Ладно, не надо меня успокаивать. Кстати, у тебя это неважно получается, —
Виктор на секунду прижался к плечу Гарика и пошел к дому.
Встреча с Толкачевым произвела на Ионесяна огромное впечатление. Он
старательно записывал все, что говорил профессор. И очень пожалел, что не познакомился
с ним раньше. Так много нового и полезного он узнал.
Все время — до прилета в Москву — Ионесян старался не вспоминать о Марине
Васильевне. Пыл поубавился после разговора с Бойченко, сказалась и занятость: нужно
было подготовиться к встрече с президентом Алекперовым, грамотно доложить о
результатах командировки, а также изучить программу и план буровых работ компании на
2006 год. Но едва он «разгреб» эти срочные дела, как тут же принялся искать телефоны
пресс-секретаря. Нашел он их с трудом, так как записал их тогда впопыхах на случайном
клочке бумаги, который, к счастью, сохранился среди многочисленных рабочих записей и
почеркушек. «Позвоню, поздороваюсь, узнаю, что с протоколом, и все. И никаких
сантиментов», — твердо решил он, набирая номер Марины Васильевны.
— Я слушаю! — послышался в трубке ее мелодичный голос.
131
— Я тоже, — неожиданно выпалил Ионесян. «И это вместо того, чтобы вежливо
поздороваться! Ну, Гарик…», — с досадой подумал он.
— Это вы? Гарик Робертович, ну вы и шутник. А я вам звонила, и не раз, но
секретарь упорно отказывалась соединять меня с вами.
— Сделаю ей замечание.
— Ну зачем же! Из-за меня неприятности? Нет, не надо, не говорите ей ничего.
Обещаете?
— Да, обещаю. Как вы там? Что ваши любимые калийщики?
— Вы имеете в виду протокол? Я уже выслала его на ваш электронный адрес.
— Уже? Сегодня же посмотрю. Вы молодец! Спасибо.
— При его подготовке и написании я откровенно заняла вашу сторону. Это было
так очевидно, что кое-кто не хотел этот протокол визировать. Но, слава Богу, все
получилось. Там есть и согласие на бурение двух опытных скважин, и даже предложены
точки их заложения.
— Это здорово! Вы сработали, словно агент «Лукойла». Обещаю — это не
останется незамеченным, Марина Васильевна…
— Оставьте, Гарик Робертович! Мне очень понравилось, как вы стойко держались.
Один против целой команды опытных противников. Вот и решила вам помочь. Думала,
вы задержитесь, и мы вместе еще поработаем над протоколом. Но вы не остались…
— Я очень не хотел уезжать, поверьте! Честное слово. Но не имел права
задерживаться. В Москве ждали результатов моей командировки, очень волновались, с
чем я приеду.
— И вот вы вернулись с победой. И что же дальше?
— Меня похвалили. Но полного удовлетворения от этой вроде бы успешной
поездки не было.
— Почему?
132
— Виновата встреча с вами. Нет, я серьезно. Какая-то в ней была недосказанность
и торопливость. Я спешил в свою Москву, а вы, очевидно, к себе, в семью.
— У меня нет семьи, Гарик Робертович. И мужа нет.
— Как нет? Простите, я совсем не это хотел сказать… Я имел в виду другое. Чтобы
у такой яркой женщины и не было…
— У меня был муж. Мы жили в Перми и были счастливы. Я ждала ребенка, была
на седьмом месяце беременности, когда его жестоко избили за одну очень смелую
публикацию (он был журналистом), в которой от него досталось бандитам и хапугам.
Спасти его не удалось. У меня случились преждевременные роды. Малышка родилась
мертвой. Я долго лежала в больнице и, когда оттуда вышла, твердо решила распрощаться
со своей бесполезной и никому не нужной жизнью. И проговорилась об этом своей тете,
папиной сестре (папы в живых уже не было), которая жила в Березниках. Она тут же
приехала в Пермь и почти насильно увезла меня к себе. Случилось это восемь лет назад.
— Да… пережили вы. Не всякий мужчина может такое вынести.
— Над нашей родней витает… или, как бы выразиться точнее, висит злой рок. Муж
тети погиб в калийной шахте, а ее дочь не так давно тоже потеряла мужа.
— Дочь зовут Вероникой, а ее маму, то есть вашу тетю, Полиной Яковлевной? Так?
— Вы их знаете? Откуда? Невероятно!
— Еще как. А теперь выслушайте меня и, пожалуйста, повнимательнее. У меня
есть друг, он старше меня лет на десять с небольшим. Зовут его Виктором Сергеевичем.
Фамилия хохлятская, хотя он русский. В июле этого года он оказался в автобусе, который
направлялся в Ижевск из ваших Березников через поселок нефтяников Полазну и Пермь.
Бойченко — это фамилия Виктора Сергеевича — сел в Полазне, оказавшись рядом с
молодой, очень красивой брюнеткой. Они познакомились и позже полюбили друг друга.
Только что состоялась их свадьба, на которой я был. Так вот, эта красавица — дочь вашей
тети, Полины Яковлевны. Зовут ее Вероника. Погибшего мужа звали Игорем. Теперь она
жена Виктора Бойченко, вашего родственника...
— Я вам верю и не верю. Если все это правда, то почему я ничего до сих пор не
знаю? Как можно было такое скрывать от меня? Ну, Полина Яковлевна...
133
— Не сердитесь на нее. Все произошло очень быстро. И встреча Бойченко с
Вероникой, и вспыхнувшая любовь, и наконец свадьба. Полину Яковлевну просто
поставили перед фактом: мы женимся! А спешили Виктор и Вероника потому, что они
уже не могли жить друг без друга. И еще потому, что Вероника беременна. Весной у вас
появится еще один родственник.
— Кажется, я начинаю во все это верить...
— Вот и хорошо. Представляю изумление Виктора, когда он услышит эти новости
от меня.
— Он знает обо мне?
— Только то, что вы очаровательный пресс-секретарь генерального директора
ОАО «Уралкалий».
— Может быть, не стоит ему ничего говорить? Со временем узнает все.
— Нет, скрывать ничего не нужно. Тем более что впереди еще одна свадьба. Дочь
Бойченко Настя выходит замуж за хорошего парня. Не сомневаюсь, на этот раз вам
придется присутствовать на этом торжестве. Запланировано оно на середину декабря.
— Вы там будете?
— Точно не буду. Через неделю улетаю в Ирак. По договору с правительством этой
страны наш «Лукойл» должен начать там разбуривание одного очень крупного нефтяного
месторождения. Вопросов, согласований уйма! Боюсь, без вашей помощи у меня ничего
не получится.
— Вот уж оставьте! Думаете, там нет молодых женщин, пресс-секретарей? Только
будьте бдительны и осторожны. Если, конечно, хотите остаться целым и невредимым. И
познакомьтесь на всякий случай с их законами, касающимися женщин. Говорят, они, эти
законы, — сама строгость.
— Спасибо за совет. У меня тоже готово пожелание для вас. У Виктора Сергеевича
есть два друга его возраста. Профессиональные ловеласы экстра-класса! Они, конечно,
будут на свадьбе и, безусловно, кинутся ухаживать за вами...
134
— ...Не волнуйтесь, буду неприступна, как скала. А вы приезжайте поскорее. И
когда возвратитесь, дайте знать, хорошо?
— Обещаю. Но попытаюсь позвонить вам еще «оттуда». Вы не будете смеяться над
тем, что сейчас скажу?
— Думаю, что нет.
— ...Мне будет очень не хватать вашего дорогого голоса. В нем такие интонации...
Они — как мелодия хорошей песни.
— Разве можно смеяться над такой искренностью? Спасибо вам за эти слова.
— Этот разговор сделал нас почти друзьями. Мне кажется, еще немного и мы
скажем друг другу что-нибудь такое, от чего будем краснеть и смущаться.
— Тогда остановимся и закончим наш телефонный диалог.
— Но мне не хочется это делать!
— Мне тоже. Но когда-то же нужно начать прощаться, несговорчивый Гарик
Робертович!
— Зовите меня просто Гариком.
— Когда-нибудь, но не сейчас. Не обижайтесь, пожалуйста. Хотя мне бы очень
хотелось, чтобы вы тоже называли меня просто по имени.
— Это несправедливо.
— Хорошо... Гарик.
— Не знал, что мое имя в устах красивой женщины звучит так нежно.
— И все-таки кто-то из нас первым должен сказать «прощайте» или «до свидания».
Наконец давайте пощадим ваш «Лукойл». Ему наш разговор влетит в копеечку.
— О чем вы, Марина?! После удачи в Березниках компания стала должником на
всю нашу жизнь. Столько мы для нее сделали.
135
— Может быть. Но расставаться все равно придется. Поэтому прощайте и берегите
себя.
В трубке послышались короткие гудки. Ионесян растерянно посмотрел на телефон,
будто надеялся вновь услышать голос Марины. Но трубка молчала. Гарик обхватил
голову руками и задумался. Мысли роем появлялись в голове и тут же исчезали, короткие,
непоследовательные, часто противоречивые: «И зачем тебе эта красавица, телефонные
звонки, комплименты? Есть же любимая жена, подрастает дочь. Ну и что? Я же не
изменяю. Ну поговорил, только и всего... Может, расскажешь о ней своей Рузане? Ага,
боишься! Трусишь. Не по-мужски себя ведешь, Гарик. Ну, а если это настоящая любовь,
тогда как? Какая любовь, ты что? Не смеши. Глупости все это, дурь мужская».
Усилием воли Ионесян остановил этот хаотичный поток мыслей и набрал
полазненский номер телефона Бойченко.
— Привет, Виктор! Не спишь? Тогда присядь, если стоишь, потому что новость,
которую я сейчас сообщу, нужно слушать сидя, чтобы не упасть.
И Гарик рассказал другу все, что узнал от Марины Васильевны только что.
— Но почему они скрыли это от меня? — После некоторого молчания тихо
спросил Виктор. — Я имею в виду Нику и Полину Яковлевну.
— Марина тоже не находит их поступку внятного объяснения. Думаю, что они
просто побоялись или постеснялись нагружать тебя новой негативной информацией.
Посуди сам. Отец Марины умер, мужа ее убили, ребенок родился недоношенным и
мертвым. Рассказывать о таком перед вашей свадьбой? Еще подумаешь: ничего себе, мол,
родственнички!
— Наверное, они правы. Хотя могли и сказать, чего бояться? Ну погуляла бы твоя
Марина на свадьбе. Так ты ее, кажется, называешь? Уже просто по имени, без отчества?
— Это для краткости...
— Так я и поверил в твою «краткость». Смотри, теперь она моя родственница. Так
вот, побывала бы на нашей свадьбе, развеялась.
— Все еще впереди. Надеюсь, теперь пригласите ее на Настину свадьбу?
136
— Разумеется. Надо же тебя развлекать.
— Меня на этот раз не будет. Через неделю вылетаю в Ирак. Куда и зачем,
надеюсь, догадываешься.
— Жаль, тебя будет очень не хватать.
— Мне тоже. Поздравь от моего имени Настю и Максима. И присмотри, прошу, за
своими друзьями — дон-жуанами. Начнут липнуть к Марине — гони сразу же! Но привет
им все же передай.
— Не переживай. Прослежу. Возвращайся скорее живым и здоровым. И будь
осторожен. Не в Полазну едешь.
Свадьба Насти и Максима состоялась в том же кафе «Пермская кухня», в котором
совсем недавно такое же торжество отмечали Ника и Виктор. Те же были и гости. Не было
только Полины Яковлевны, которая приболела, Афанасьича — на старика свалились
какие-то срочные заботы по базе и Ионесяна, улетевшего в Ирак. Зато появилась Марина,
сразившая всех своим одеянием и красотой. Длинные, спадающие до оголенных плеч
светлые локоны, глубокий вырез черного в меру короткого платья, выдававший хороших
размеров грудь, и изящная фигура с очень стройными ногами делали ее похожей на
знаменитую Мэрилин Монро. Дзубенко и Братушин кинулись к ней, приглашая на танец,
но тут же наткнулись на неприступную стену в виде ревнивых жен. Этим воспользовался
Саша Лобачев. Лихо отплясывая «Барыню», он растянулся у ног Марины в «шпагате».
Пытаясь встать, Саша пошатнулся, все же успев поцеловать ее колени. За что был
награжден аплодисментами и криками «браво». После того как он станцевал с Мариной
танго, к нему подошел Виктор.
— Зря стараешься, Саня! У нее есть мальчик, и он пошире тебя в плечах. Кстати,
ты его знаешь.
— Ты серьезно? Интересно, кто это?
— Ионесян. И, похоже, Гарик ей тоже нравится.
— Везет же этим армянам. Всегда они первые. Куда ни сунешься — они уже тут.
137
— Насчет «везет» — сомневаюсь, и очень. Как поется в известной песенке: «...Если
к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезет». Так вот: зачем Гарику еще одна
женщина? Даже такая красивая, как Марина? Чтобы налаженную семейную жизнь
сломать? Он — дурень неопытный, думаешь, там, в своем Ираке, только о Рузане и
дочери думает? Черта с два! Строчит, поди, Марине электронные письма. Мол, скучаю,
места себе не нахожу! Представляешь, каким изголодавшимся по чужой женской ласке он
вернется из своей ссылки? И что они, эти горе-влюбленные, могут натворить,
встретившись? Опасно все это.
Бойченко, как в воду глядел. Прилетев в Ирак, Ионесян представился в Российском
посольстве и в сопровождении охраны в течение трех дней мотался по району Западная
Курна,
где
находилось
нефтяное
месторождение,
подлежащее
разбуриванию.
Бесчисленные встречи с местными руководителями, горы бумаг и документов,
подготовленных геофизиками, геологами и буровиками, не оставляли ни одной свободной
минуты. И лишь ночью, оставшись один, он мог по Интернету связаться с Рузаной, потом,
уже лежа в постели, мысленно разговаривал с Мариной.
Нет, он не жаловался на трудности, не стеснялся в чувствах. Он просто честно и
подробно рассказывал ей о каждом прожитом дне, объясняя, почему не может позвонить
по телефону (связь отсутствовала или не работала). И ему становилось легче. Правда,
съедала появившаяся откуда-то ревность, справиться с которой иногда не хватало сил. И
тогда он садился за ноутбук и начинал писать ей электронные письма. Но они не
получались, слова были казенными и какими-то вымученными. В тексте в результате
охватившего его волнения оказывалось много ошибок. И Гарик оставил это мучительное
занятие. Но однажды, заглянув в свой электронный ящик (ждал указаний из Москвы), он
увидел там письмо от Марины. Это было так неожиданно, что Ионесян не поверил своим
глазам. Чуть успокоившись, он еще раз всмотрелся в текст. Да, это писала Марина. «Куда
же вы исчезли, непредсказуемый Гарик? Почему не звоните, как обещали? Может быть,
вы вовсе не в Ираке, а в каком-нибудь другом, засекреченном месте? Или, не дай Бог, чтото случилось? Боюсь об этом думать, гоню плохие мысли, но они все равно приходят...
Или вы весь в делах и в заботах. До звонков ли вам? Знаете, Гарик, увлеклась
телевизионными передачами, где упоминается ваш Ирак. Жду их всегда, вдруг узнаю чтонибудь о наших нефтяниках? Но пока не везет, о них ни слова. Зато узнала, что
американцы уже планируют начать там добычу нефти для своих нужд. Неужели мы
позволим им опередить себя?
138
Понимаю прекрасно, что веду себя плохо, что не имею права писать письма
счастливому и женатому мужчине. Но ведь я ничего от вас не жду и уж, конечно, тем
более не требую. Вот, кажется, и написала совершеннейшую глупость. Надо бы ее убрать,
но не буду. Чтобы вы лучше представляли, какая я сейчас одинокая. И хоть немного
пожалели. Хотя на свадьбе у Максима и Насти, говорят, выглядела довольно
привлекательно. Конечно, попытки ухаживать были. Вспоминали все вас, рассказывая,
какой вы прекрасный танцор. Обстановка была самая непринужденная. Давно так много
не смеялась. Эти ваши пермские друзья еще и большие шутники. А тот, что с бородой
(кажется, Юрий), смешил всех анекдотами, которых знает массу.
Ну вот, вспомнила свадьбу, и стало немного легче. А если получу от вас хоть
маленькую весточку, вообще стану почти счастливой (и это называется — «я от вас
ничего не жду»?). Прощайте, Гарик. Или нет — до свидания? Возвращайтесь скорее!
Марина».
В эту ночь Ионесян не сомкнул глаз. Прочитав письмо много раз, он положил его
перед собой, сел за ноутбук и попытался набрать текст ответного письма. Но вскоре
понял, что у него опять ничего не получается: пальцы дрожали, ошибаясь, он пропускал
буквы и даже целые слова. Тогда, чуть уняв волнение, Гарик написал текст на бумаге.
Написанное беспощадно исчеркал от первой до последней фразы и набросал другой текст.
Он получился более удачным, хотя некоторые фразы показались сухими и их пришлось
заменить. Так родился окончательный вариант. Ионесян быстро набрал его и отправил
Марине. Затем, облегченно вздохнув, подошел к окну. Жаркое иракское солнце
поднималось над горизонтом, обещая теплый день. Гарик представил заснеженные
Березники, Марину, старательно читающую его электронное письмо, и улыбнулся ей,
будто она могла видеть его сияющее лицо. Потом раскинул руки в стороны и, танцуя,
прошелся по ковру.
Как ни старался Ионесян решить все вопросы и уладить дела, без конца уплотняя
свой и без того насыщенный заданиями рабочий день, в Москве он появился только перед
самым новым 2006 годом — 30 декабря. Задержка произошла «по вине» американских
специалистов-нефтяников. Эти компанейские, разбитные ребята, не скрывая своих
намерений, пытались узнать у Гарика хоть что-то об истинных планах «Лукойла» в
Западной Курне. Но все их попытки разбились об уклончивые и общие ответы Гарика.
«Посмотрим», «Время покажет», «Будем думать», — отвечал он. Зато, потратив «на
дружбу» с зарубежными коллегами драгоценные два дня, он выведал у них бесценную
139
информацию. Оказалось, за время оккупации Ирака американские нефтяники сумели не
только восстановить ее полуразрушенную нефтедобывающую отрасль, но и вдвое
увеличить здесь добычу нефти — с 900 тысяч баррелей в сутки до 1600 тысяч баррелей.
Еще больше поражали дальнейшие планы американцев: в ближайшие пять-семь лет они
намеревались довести добычу «черного золота» до 7 миллионов баррелей в сутки.
Становилось понятно, почему они так внимательно следят за каждым шагом российских
нефтяников, по достоинству оценивая их профессионализм и побаиваясь их успехов. Было
ясно, что медлить с освоением Курны нельзя. Все это следовало довести до самого
Алекперова. Причем как можно быстрее.
Прибыв в Домодедово, Гарик сразу же позвонил домой Рузане. Та, услышав в
трубке голос мужа, несколько секунд молчала и вдруг разрыдалась. Ионесян пытался ее
успокоить, но она продолжала плакать. Потом тихо произнесла сквозь слезы: «Приезжай
скорее», — и положила трубку. Гарик в замешательстве сел в присланный за ним
«Мерседес», осмысливая то, что произошло. Только что, подлетая к Москве, он,
взволнованный и радостный, глядя в иллюминатор, про себя раскладывал все «по
полочкам». Как по дороге из аэропорта позвонит Бойченко, как заедет к себе в офис и
наберет березниковский номер Марины. И после этого поедет домой. Теперь же этот
тщательно продуманный план рухнул. Он не слышал ничего, кроме тихого рыдающего
голоса Рузаны. Не хотелось никуда звонить, никого слышать и видеть. Безумно хотелось
побыстрее оказаться дома, обнять и поцеловать любимую жену, взять на руки дочь... «В
конце-концов, я серьезный, женатый мужчина, — то ли отчитывая себя, то ли оправдывая,
думал он, рассеянно поглядывая на пробегающие мимо машины и мелькающие дома и
деревья. — К чему эти звонки, телефонные разговоры? Зачем?» Однако чем ближе он
подъезжал к Москве, постепенно успокаиваясь и приходя в себя, тем сильнее становилось
желание поговорить с Виктором и услышать голос Марины. «Ну окажусь дома на
полчаса-час позже... Что из этого? Не тащить же эту гору серьезных бумаг домой?» —
убеждал он себя.
Оказавшись в своем кабинете, где все было таким родным, Ионесян сел в кресло и,
облегченно вздохнув, закрыл глаза. Десятидневная, полная хлопот, дел и событий,
командировка отняла у него много сил. Это была своеобразная проверка на прочность,
которую он, кажется, выдержал. И еще она стала серьезным испытанием его чувств к
Марине. А они, эти чувства, становились все сильнее. И он ничего не мог с собой
поделать. При этом абсолютно не зная, как вести себя дальше. Не искушенный
совершенно в любовных похождениях, никогда не изменявший Рузане даже мысленно,
140
он, тем не менее, был готов хоть сейчас сбежать в Березники. Лишь бы оказаться с
Мариной рядом. Пытаясь справиться с этим все нарастающим желанием, он позвонил
Виктору, зная, что разговор с другом поможет ослабить душевное напряжение.
— Почему не звонил? — строго спросил Бойченко, выслушав подробный рассказ
Ионесяна.
— Нельзя было оттуда звонить. Телефонная связь или не работала, или была
невозможна. Кругом горы, а наш район во впадине. Во сне слышал ваши голоса, так
соскучился...
— Марина вся извелась. Звонила Нике, расспрашивала о тебе, что с тобой, почему
не звонишь. Я случайно услышал их разговор. Кажется, у нее это серьезно... Я имею в
виду тебя. Что собираешься делать? Сам-то что думаешь? От меня она, конечно, скрывает,
что влюбилась в тебя. Так что я тебе ничего не говорил, понял? Почему молчишь?
— А что говорить? Сам не думал, что так буду по ней скучать. По полночи
мысленно с ней общался. Выговорюсь, и вроде легче становится.
— Да, заварили вы кашу... Может, пока не поздно, встретитесь, поговорите и
разбежитесь в разные стороны? Пока не наломали дров.
— Не знаю, Виктор. Так, наверное, уже не получится. Больно крепко затянулся
узел.
— ...Попробуйте не звонить, не встречаться, иногда помогает.
— Если получится...
— Не звонил еще ей? Говоришь-то откуда?
— Из своего кабинета.
— Значит, еще до дома не добрался? Ну, Гарик... Жаль мне твою Рузану.
— Не переживай. Через полчаса буду дома.
— Ты полчаса только будешь с Мариной секретничать, по голосу чувствую — со
мной говоришь, а о ней думаешь. Где Новый год будешь встречать?
141
— Дома, у елки. Кто-то, может быть, из московских друзей заглянет. А вы
праздновать где будете?
— В Доме техники. За праздничным ужином, с артистами. А к двенадцати ночи
вернемся домой. Президента послушать. Вдруг что-нибудь свежее скажет. Хотя вряд ли.
Сколько лет уже говорит и делает, как робот, одно и то же... Ну, пока, завтра созвонимся,
поздравим друг друга.
Попрощавшись с Виктором, Гарик нерешительно потоптался возле стола,
поглядывая на телефон, потом взглянул на часы — в кабинете он находился уже пятьдесят
минут — и набрал номер Марины. Она ответила сразу, после первого гудка, будто ждала
этого звонка.
— Гарик? Это вы? Господи... Неужели? Почему не звонили, ведь обещали...
— Не было телефонной связи или она не работала. Вы получили мое электронное
письмо?
— Да. Я даже выучила его наизусть, так оно мне понравилось. Вы прекрасно
пишете.
— Спасибо, вы тоже.
— А я написала вам ответ. Обыкновенное письмо на бумаге.
— Пошлите его на рабочий адрес, на мое имя...
Они проговорили еще несколько минут, надеясь, что вот-вот кто-то из них первым
скажет пусть одно, но самое долгожданное слово, которое дороже тысячи самых
вежливых и привычных слов. Но так его и не произнесли, продолжая говорить обычными,
почти казенными фразами, словно равнодушные друг к другу простые знакомые. Обоим
стало ясно, что этот телефонный разговор, которого они так ждали, застал их врасплох,
что ни тот, ни другая оказались не готовы сказать: «Милый, я так ждала тебя!» или «Я
безумно хочу тебя видеть». Хотя чувствовали, что эти слова где-то совсем-совсем близко,
что они уже рвутся из сердца и вот-вот будут произнесены и услышаны.
Ионесяна эта неожиданная сдержанность еще и оправдала перед Рузаной.
«Обыкновенный, почти официальный разговор, никаких сантиментов и любезностей. Ну
142
позвонил и позвонил...» — успокаивал он себя, входя в подъезд своего дома. И когда,
открыв дверь, Рузана кинулась ему на шею, он так же искренне, как и подобает
соскучившемуся мужу, поднял любимое тело на руки, покрывая ее лицо, руки и грудь
страстными поцелуями...
Письмо Марины пришло вскоре. Оно было настолько смелым и искренним, что
Гарик, прочитав его, растерялся. Это было настоящее признание в любви.
«Милый Гарик, вы не можете даже представить, как приятно мне писать это
письмо, — читал он. — Наконец-то я могу сказать все, что хотела, но пока не решалась.
Телефонный разговор очень сковывает, постоянно боишься произнести что-то лишнее,
тщательно подбираешь слова. С письмом проще: я пишу то, что чувствую, что хочу
сказать. А обидитесь вы на меня или рассердитесь — расплата за это уже будет потом.
Главное для меня — чтобы вы, прочитав письмо, узнали, чем я сейчас живу. А живу я,
конечно, мыслями о вас. Днем, на работе, когда бесчисленные звонки и сослуживцы
отнимают все время до последней минуты, я забываюсь. Зато вечером, дома, оставшись
одна, не нахожу себе места. Без конца вспоминаю нашу единственную встречу и тот
длинный-длинный телефонный разговор. Обнаруживаю в нем, в этом разговоре, массу
упущений и ошибок, которые сделала. Например, я должна была обязательно сказать вам,
чтобы вы не беспокоились и не волновались за себя. Что я ни на что не покушаюсь и тем
более ни на что не рассчитываю. Я прекрасно понимаю свое положение одинокой
женщины, которой вдруг встретился и понравился интересный, женатый мужчина. К тому
же счастливый в браке. И я должна, страдая, любить и терпеть. Ни на что не надеясь. А
сейчас скажу то, о чем думала в эти дни, когда вы были в Ираке. Даже если наши
отношения вдруг станут более чувственными и глубокими, а я готова к этому, я сделаю
все, чтобы вы сохранили свою семью и любовь к жене. Знаю, что даже только за эти слова
достойна осуждения, а уж за поступки... Но не буду продолжать эту мысль, не хочу. Зачем
говорить о том, что еще не случилось и, может быть, никогда и не произойдет? Но, как бы
оправдываясь, спрошу вас: что мне делать? Посоветуйте. Разбудили вы меня, спавшую
столько лет. А я за эти годы, поверьте, совсем отвыкла от внимания и мужской ласки.
Хорошо, если со временем все, что возникло между нами, уляжется и стихнет. И вы
забудете меня, навсегда вычеркнув из своей насыщенной и энергичной жизни. А если я
ошибаюсь? И вы будете обо мне помнить? И боюсь, я очень хочу этого.
...Перечитала и испугалась того, что написала. Но менять (переписывать) не буду,
потому что это — все правда.
143
P.S. Никогда не писала стихов, но вдруг сочинила четверостишие. Не
рассердитесь? Вот оно.
Что вы не мой,
Я это знаю.
Но я без вас — ничто,
Лишь вам признаюсь.
Марина».
Ионесян перечитывал письмо, откладывал его в сторону, но, не выдержав, снова
брал в руки и в который раз вчитывался в написанные каллиграфическим почерком
строки. Когда разгоряченный мозг остыл, Гарик принял решение, которое считал
единственно правильным. Вначале он позвонил Марине и, стараясь говорить как можно
спокойнее (хотя била дрожь), попросил ее сообщить свой березниковский адрес. «Я
написал письмо, которое хочу послать вам», — солгал он. Марина явно хотела
продолжить разговор, но Гарик деловито попрощался и положил трубку. И тут же набрал
домашний номер. Рузана очень удивилась, потому что, как правило, в отличие от многих
«заботливых» мужей, он не беспокоил ее звонками.
— Гарик? Что-то случилось? — встревоженно спросила она.
— Да, небольшое ЧП. Срочно вылетаю в Пермь. Я там очень нужен, и немедленно.
— Ты заедешь домой?
— Нет. Паспорт, деньги и дорожная сумка у меня здесь. Через час я должен быть в
аэропорту.
— Но уже вечер, пятница. Какие совещания в выходные дни?
— Потом все объясню. Целую вас с Аллочкой. Все, пока!
Через час Ионесян действительно был в Домодедово. На следующий день ранним
утром он уже спускался по трапу в пермском аэропорту Большое Савино. Бойкий
проныра-таксист моментально довез его до автовокзала, где он купил билет до
144
Березников. А еще через несколько часов он входил в подъезд дома, где жила Марина. С
бьющимся, готовым вырваться из груди сердцем он долго стоял перед ее дверью, не
решаясь позвонить. Наконец поднес руку к звонку, но тут же отдернул ее и осторожно
постучал.
— Кто там? — услышал он за дверью голос Марины.
Ионесян попытался сказать, что это он, Гарик, хотел добавить что-то еще, но горло
перехватило, слова куда-то исчезли, и он так и остался стоять с мычащим ртом.
Послышался звук отворяемой двери, она открылась, и показалась Марина. Стройная, в
ярком халатике и шлепанцах на босу ногу и с распущенными волосами она походила на
только что проснувшуюся десятиклассницу.
— Вы? Гарик? Нет, не верю. Господи, неужели... — тихо произнесла она и стала
медленно опускаться на пол.
Гарик подхватил ее на руки и вошел в квартиру...
Новогодние испытания
Нефтяники Полазны встречали Новый год всегда с размахом. На площади перед
Домом техники устанавливалась огромная елка, украшенная большими, яркими
игрушками и разноцветными гирляндами. Вокруг нее заливался каток, за которым
выстраивались ряды лавок и палаток, торгующих вкусной снедью и сувенирами. Тут же
сооружались ледяные горки и сказочные фигуры из снега.
Дом техники тоже преображался, становясь похожим на праздничный дом
культуры из знаменитой «Карнавальной ночи».
Из-за Лизы, которую пришлось долго уговаривать лечь спать (Мария Ивановна
осталась с ней), Ника и Виктор задержались и пришли в Дом техники, когда веселье было
в разгаре. И где бы они ни появлялись, их встречали любопытно-восхищенными
взглядами. Всем хотелось лучше рассмотреть молодую и красивую жену главного
инженера объединения. Выглядела Ника действительно потрясающе. Ее беременность
еще не была заметна. Розовое, чуть удлиненное платье, на котором красовалась богатая
брошь, и дорогое колье на изящной шее делали ее стройную фигуру еще привлекательнее.
145
Виктор тоже смотрелся неплохо. Темно-серый с иголочки костюм, белоснежная сорочка и
розовый в тон платью Ники галстук очень молодили его.
Прошла всего неделя, как Ника стала заведующей библиотекой Дома техники. И,
естественно, из-за массы свалившихся совершенно новых для нее дел не смогла осмотреть
дворец. Поэтому, едва они разделись в гардеробе, попросила Виктора показать его. Муж,
знавший Дом техники от фундамента до крыши, с удовольствием согласился провести
экскурсию. После осмотра дворца они заглянули в бар и, поздравив веселившихся там
сослуживцев Виктора Сергеевича, отправились в зрительный зал, где давали концерт
артисты краевой филармонии. Но концерт показался им скучным и, не дослушав до конца,
Виктор и Ника выскользнули из зала и спустились в вестибюль, где возле елки шутникизатейники веселили присутствующих розыгрышами новогодних призов и подарков.
Вскоре начались танцы, но потанцевать Виктору и Нике не дали. К Бойченко подошел
буровой мастер Данилин и от имени всех своих коллег пригласил Виктора
сфотографироваться с ними. Извинившись, Бойченко оставил Нику и направился к
мастерам. Возвратился он минут через десять, но жены на том месте, где они расстались,
не было. Виктор обвел глазами зал, внимательно всматриваясь в танцующие пары, и даже
прошелся вокруг елки. И вдруг увидел Нику. Она стояла у окна и, улыбаясь,
разговаривала с мужчиной, стоявшим к Бойченко спиной. Стараясь быть незамеченным,
Виктор
подошел
ближе
и
узнал
в
собеседнике
жены
главного
механика
нефтегазодобывающего управления Геннадия Козловского. От него два года назад ушла
жена и он, пустившись во все тяжкие, стал пить, ухаживая, а то и просто волочась, за
всеми женщинами подряд. Чувствуя, как кровь закипает в жилах, Виктор направился к
Нике. Но, сделав несколько шагов, остановился, решив понаблюдать за женой. Но та,
ничего не подозревая, продолжала улыбаться, слушая Козловского. И даже позволила ему
прикоснуться к своей руке. Это было слишком. Не в силах сдерживать все нарастающую
злость, Бойченко почти вплотную подошел к говорившим. Ника, увидев перекошенное от
злости лицо мужа, негромко вскрикнула и кинулась к нему. Но, презрительно взглянув на
нее, Виктор повернулся и быстро зашагал к выходу. Не одеваясь, он почти выбежал из
Дома техники и, спустя несколько минут, уже был дома. Мария Ивановна ахнула, увидев
Бойченко в одном костюме, взъерошенного с бледным от бешенства лицом. «Что
случилось, Виктор Сергеевич? Где Вероника?» — только и смогла произнести она. «Не
знаю...», — Бойченко посмотрел на нее невидящими глазами и прошел на кухню. Там он
достал из холодильника бутылку коньяка и, раскрутив ее, в считанные секунды выпил
содержимое до последней капли. Стало чуть легче. Ярость, клокотавшая в нем, стала
146
утихать. «Извините меня», — чуть слышно проговорил он, взглянув на притихшую
домработницу. Затем надел куртку, нахлобучил шапку и вышел из коттеджа. В гараже сел
в машину и, не прогревая ее, выехал за ворота. Уже набрав скорость, увидел
мелькнувшую в свете фар жену с ворохом какой-то одежды. «Надо же, не забыла взять
мою дубленку», - зло подумал он и, избегая с ней встречи, резко повернул руль вправо,
едва не врезавшись в сугроб. Злость вспыхнула с новой силой. «Идиот! Старый дурень!
Нашел, с кем связываться. Молодого тела захотелось? Ну и что, получил? У нее таких
желающих, наверное, пруд пруди. Эти ее улыбочки с незнакомым мужиком — только
цветочки. То ли еще будет...» Рвущие душу мысли, одна ревнивее другой, переполняли
его. До базы отдыха он домчался в считанные минуты. Афанасьич появление Бойченко
встретил неожиданно спокойно. «Все понял, видать недобрал или поссорились, приехал,
чтобы добавить и успокоиться», — ободряюще сказал он, обнимая Виктора. И Бойченко
рассказал старику о том, что произошло в Доме техники. Тот к рассказанному отнесся
совершенно спокойно.
— А на что ты надеялся? Думал, она будет день и ночь сидеть рядом и сдувать с
тебя пылинки? Ишь, чего захотел! — Афанасьич строго посмотрел на присмиревшего
друга. — Помнишь, что я говорил после смерти твоей Кати? Уже забыл? Тогда напомню.
Сказал я тогда, что на тебя еще любая девка засмотрится. Так оно и вышло. Полюбила
тебя Вероника. Молодуха — хоть куда! Но с чего ты взял, что красивые бабы нравятся
только тебе? Их все любят. И всякие горе-бабники, вроде Козловского, тоже. Такого
дерьма, как он, тебе попадется еще не одна куча. И каждый будет стараться напакостить и
забраться в душу. И что, из-за каждого подонка устраивать скандал? А ты подумал, какие
сейчас разговоры о вас пойдут по поселку? Нет? А жаль. Надо было думать. Не в чистом
поле и не в лесу живете, а среди людей, у всех на виду. И не морщись. Я дело говорю. А
сейчас давай, выпей чуток, а то ты какой-то недобравший. Я тут зайчишку подстрелил,
картошки натушил с зайчатиной, выпей и поешь. Помогает».
Афанасьич нарезал соленых огурцов, достал литровую банку маринованных
рыжиков, поставил на стол чугун с дымящейся тушеной картошкой. Налил в граненые
стаканы водки, в каждый чуть больше половины. Один протянул Виктору.
— Ну, давай! С Новым годом! И не кривись, не люблю я это. Для тебя, непьющего,
водка сейчас самое правильное лекарство.
147
Дождавшись, когда Бойченко с трудом наконец выпил всю водку, Афанасьич
осушил свой стакан, закусил огурцом и продолжил воспитание Виктора.
— Запомни, Сергеич, я тебе это как-то говорил: красивая баба — это сплошь одни
неприятности и заботы. Хоть как ее люби — она все равно всем нравится. Слова ей всякие
хорошие говорят, руки целуют, ухаживают. И никуда ты от этого не денешься. Ты же
этого не видишь и не знаешь про то, что у нее на работе творится. Другое дело, как она к
этим хреновым ухажерам относится. Вот ты чего взбеленился? Ну, увидел, что она
говорит с этим Козловским. И что из того? Сразу думать о жене плохо? А я бы подошел к
нему и шепнул на ухо: еще раз увижу, что ты, козел, с моей супругой любезничаешь —
пеняй на себя. Ей потом тоже можно сказать, что нельзя, мол, так вести себя с чужими,
незнакомыми мужчинами, хихикать и все такое. А жену свою пожалей. Неопытная она
еще. Вот и помоги ей, подскажи, как надо вести себя в таких случаях. Все понял? Теперь
иди, ложись, выспись. Утром приедешь домой, извинишься и об этой ссоре больше не
вспоминай. Будто ее и не было. Когда станешь извиняться, на колени не падай. Не
мужицкое это дело на коленях стоять. Скажи просто: извини, женушка, погорячился
немного. Да и ты, мол, хороша. На минутку оставил, а ты уже чужому мужику улыбочки
раздариваешь...
Виктор так и сделал. Поднялся чуть свет, привел себя в порядок и, попрощавшись с
Афанасьичем, поехал в поселок. Но, подъезжая к Полазне, решил, что для примирения с
Никой хорошие цветы были бы очень кстати. Он свернул на тракт, доехал до Голованово,
купил в цветочном киоске охапку белых роз и через полчаса уже был возле своего дома.
Ника явно ждала его или, во всяком случае, слышала, как он поднимался по крыльцу.
Потому что, когда он вошел в прихожую, уже стояла у входной двери, полуодетая и
заплаканная до неузнаваемости. Виктор нерешительно протянул розы и начал извиняться.
Но, приблизившись, она прижалась к нему всем своим дрожащим, горячим телом и,
закрыв его рот ладонью, тихо прошептала: «Не говори ничего. Я тоже виновата.
Прости...».
Весь этот памятный день первого января 2006 года они провели на базе у
Афанасьича. Встречая их, он прослезился, но сделал вид, что это то ли от ветра, то ли от
мороза. Быстро разогрел уху, накормил гостей и отправил всех заниматься делами.
Виктора — колоть дрова и топить баню, Нику с Лизой заставил чистить дорожки от снега.
Сам занялся костром — Виктор привез мясо для шашлыков. Выбрав момент, Афанасьич
подошел к нему.
148
— Очень извинялся?
— Да нет. Не успел. Только начал говорить, а она... ну... подошла, и мы тут же про
все забыли.
— Выходит, извиниться даже не успел? Вот это хорошо. Успеешь еще
наизвиняешься. Извинения — это баловство. Бабы к нему быстро привыкают. Бывает, ты
еще и нагрешить-то толком не успел, а она уже ждет, когда ты на колени перед ней
упадешь. А они, колени, не для того, чтобы на них стоять. Ну хватит об этом, помирились
— и слава Богу. Я тут фотографии венгерские напечатал, может, посмотрим?
Фотографий оказалось много, больше сотни. Старик вначале скромничал, скупо
рассказывая о каждом снимке, но потом вошел в азарт и стал говорить о каждой
фотографии очень толково и интересно. Закончив, виновато посмотрел на гостей.
— Уморил вас. Вам ехать надо, а я тут со своими карточками.
— Николай Афанасьевич! Вы, оказывается, прекрасный рассказчик. - Ника
поднялась и подошла к старику. — У меня есть предложение. Надо устроить
фотовыставку этих снимков, сделать ее лучше в нашей библиотеке. Дадим объявление,
пригласим полазненцев и вы, Николай Афанасьевич, повторите то, что вы только что
рассказали. Согласны?
— Да кто придет меня слушать? Ты, что ли, с Виктором? Так вы уже слышали... —
Старик умоляюще посмотрел вначале на Веронику, затем на Бойченко.
— Не спорь, Афанасьич, и не трусь. Ника права. Все, что ты рассказал, очень
интересно. Главное — это подтверждается фотографиями. Прекрасные дороги,
аккуратные, ухоженные города и деревушки, утопающие в цветах и садах. А озеро
Балатон? С его белыми лебедями, усаженное розами? Или Будапешт, который венгры
сохранили таким, каким он был сотни лет назад? Страна, в которой нет ничего своего —
ни нефти, ни газа, ни золота, ни алмазов, живет в достатке, чистоте и порядке. А мы? Вся
таблица Менделеева под ногами, а живем хуже отсталой африканской страны. Об этом не
говорить, а кричать надо, дорогой Николай Афанасьевич! И ты расскажешь эту правду.
Возражения не принимаются. С Никой решай все вопросы, которые могут возникнуть.
Что, когда, как и так далее. Я буду следить и помогать. Меня не обходите...
149
К себе Бойченко вернулись поздно вечером. Лиза заснула еще в дороге, на руках у
Ники. Дома ее осторожно, чтобы не разбудить, раздели и уложили в кроватку. И вдруг
остались одни... Вначале Ника и Виктор растерянно молчали, не зная, что делать и как
вести себя дальше. И вдруг стали обниматься, исступленно целуясь. Виктор подхватил ее
на руки и, продолжая целовать, унес в спальню. Ника пыталась сопротивляться, когда он
стал снимать с нее спортивный костюм, который был на ней. Даже что-то пролепетала о
своей беременности. Но ее сопротивление было таким слабым, а желание близости у
обоих таким сильным, даже непреодолимым, что они позволили себе то, что позволяют
обезумевшие от нахлынувшей страсти парнишки и девчонки, впервые дорвавшиеся друг
до друга. Пришли в себя они только под утро.
— Мария Ивановна рассказала, как ты выпил коньяк... Мне стало страшно. Куда, к
кому ты уехал в таком состоянии, — говорила Ника. Часы показывали девять утра. Лиза
еще не проснулась и они, пользуясь одиночеством и возможностью разобраться в
происшедшем хоть немного, сидели на кухне. Больше говорила Ника. Виктор, обняв
жену, почти все время молчал, про себя с ужасом представляя, что могло бы произойти,
не остановись они в этой нелепой ссоре вовремя.
— Я кинулась из дома, даже не представляя, куда и зачем. Но Мария Ивановна
встала у двери и не пустила меня. А после двенадцати, то есть когда наступил Новый год,
стали звонить твои друзья. Дзубенко, Братушин, Лобачев... И я поняла, что ты, слава Богу,
уехал не к ним. Я очень этого боялась: ты, пьяный и за рулем... Это ужасно. Еще позже
позвонил Ионесян. В полночь нас поздравили мама с Мариной. Господи, что я им всем
плела!
— Интересно, что? — Виктору было стыдно, но любопытство взяло верх, и он
спросил о том, что должен был знать — при встрече с друзьями и близкими он обязан был
говорить то же самое, что говорила жена.
— Говорила, что на какой-то буровой произошла авария, и главный диспетчер
объединения попросил тебя прийти в диспетчерскую.
— Не самый лучший вариант, но все же...
— А потом, уже под утро, позвонила какая-то молодая женщина... Во всяком
случае, голос у нее молодой... Из Москвы, у нее не совсем обычное имя...
150
— Бэла?
— Да, Бэла. Это твоя, не знаю...
— Просто знакомая. Она японка, переводчица. Случайно оказались в одном купе,
когда ехали «Камой» в Москву.
— Ну и?..
— Ну и... ничего. Сохранили нормальные, дружеские отношения, как порядочные
люди.
— Она не замужем?
— Нет. Незадолго до запланированной свадьбы ее жених — летчик разбился во
время боевых полетов.
— Витя, ты говоришь правду?
— Ника, оставь! Роль ревнивицы тебе совсем не идет.
— Тебе тоже. Но ведь ты ревнуешь!
— Мне можно, я — мужчина. К тому же, взрослый муж молодой жены. Так что,
положение обязывает...
— Надеюсь, это шутка? Мне можно не сердиться?
— Можно, можно, родная. Пойдем к дочери, она, кажется, проснулась.
Впервые за последние годы Виктору удалось по-настоящему отдохнуть в эти
новогодние «каникулы». Целые дни они проводили втроем. Катались на лыжах, просто
бродили по лесу, побывали в Перми в парке Горького и даже помогли Николаю
Афанасьевичу подготовить фотовыставку. В конце этой «безработной» недели Бойченко
позвонил Юрий Братушин.
— Привет, старина! Как медовый месяц? Продолжается? Закончился уже, а
почему? Все понял. А как ты хотел: ждешь наследника — спи отдельно. Не два горошка
на ложку. Уж потерпи малость, крепись. Потом наверстаешь, — Юра явно был в
приподнятом настроении и говорил, не давая Виктору произнести ни слова. — Кого
151
ждете? Парня? Девочку? — И, услышав наконец ответ друга, снова заговорил. — Значит,
мальчика? Молодец! Объявляй конкурс на лучшее имя. А теперь о деле. Если не забыл,
тринадцатого января, в ночь на четырнадцатое, все нормальные люди отмечают «старый»
Новый год. Мы с Дзубой посоветовались и решили, что неплохо бы собраться вчетвером
— ты, Толя, я и Лобачев на мальчишник. И отметить слегка этот Новый год. Без жен и
посторонних. Ну как, согласен? Ну уж придумай что-нибудь! Договорились? Собраться,
думаю, можно в том же кафе «Пермская кухня». Все, детали потом.
Войдя в кафе, Виктор увидел рядом с Братушиным, Дзубенко и Лобачевым двух
девушек. Одну из них он узнал сразу, это была Роза. Другая была ему незнакома.
Пышногрудая, белокурая красавица сидела рядом с Юрой, смущенно поглядывая на
Виктора.
— Вот так мальчишник! Юра, представь свою девушку, — Виктор подошел к столу
и сел рядом с Сашей Лобачевым.
— Оля Строганова, скрипачка из института культуры. Я как-то говорил о ней, —
бодро отрапортовал Братушин. — Понимаешь, совсем случайно встретились с девушками,
ну и... пригласили их...
— На мальчишник. Ну, ребята, вы даете... Соскучиться не дадите. А вообще-то
хорошо, что есть девушки, меньше выпьем и обойдемся без сальных анекдотов. Правда?
— обратился он к Розе, сидевшей рядом с Анатолием. Та вспыхнула и откровенно
прижалась к Дзубенко, будто испугавшись, что их сейчас разлучат.
— Не бойся, Роза! Никто у тебя твоего Толю не отнимает. Да и кому он, кроме
тебя, нужен, седой, старый, усатый... И что ты в нем нашла?
Все засмеялись. Лобачев предложил выпить за прошедший год. Юра тут же встрял
с вполне приличным анекдотом. Его неожиданно поддержала довольно быстро
осмелевшая Оля. Предварительно извинившись, она рассказала, как на одном из
скрипичных концертов у выступавшей на сцене молодой скрипачки вдруг лопнула...
единственная бретелька, на которой держалось ее платье. Платье стало сползать вниз,
лифчика же под ним не оказалось... Когда обнажилась грудь, скрипачка повернулась к
слушателям оголенной спиной и спокойно доиграла сонату до конца. В ответ на бурные
аплодисменты и неистовые крики «браво» и «бис» она, не оборачиваясь, поклонилась, и,
152
поддерживая спустившееся до бедер свое шикарное платье, полуголая спокойно ушла за
кулисы.
— Надеюсь, это была не ты? — осторожно, с ревнивыми нотками в голосе, спросил
Юра.
— Нет, не я. Успокойся, Юра. Все мои концертные платья на двух бретельках. На
всякий случай, — спокойно ответила девушка.
«Ну, держись, Юра! Эта твоя скрипачка — не тихая Роза. Таким пальцы в рот не
клади, откусят», — подумал Виктор, глядя, как Оля запросто общается с Юрием и
остальными участниками застолья. Появившееся еще в начале вечера желание поговорить
с друзьями по поводу их романов у него окрепло, превратившись в твердую решимость.
Наконец, воспользовавшись тем, что Лобачев, войдя во вкус, вовсю смешил девушек, он
отозвал Анатолия с Юрием в сторону.
— Что собираетесь делать дальше, мужики? Я имею в виду ваших девочек. Я,
конечно, вам не судья и не указ, но и не чужой... Сами понимаете, ходите по лезвию ножа.
Не дай Бог, Юля и Женя что-то узнают, будете паковать чемоданы с вашими
стариковскими тряпками. Ну что молчишь, Толя?
— Не знаю, что и говорить... Сто раз собирался поговорить с ней. Только начну,
она — в слезы. И этим все кончается. Спрашиваю: ну за что ты меня любишь? Что ты во
мне нашла хорошего? Не могу, отвечает, без тебя жить, и все! О ребенке уже не
упоминает. Просит об одном — не бросать ее.
— Да... Ситуация, — Бойченко осторожно посмотрел в сторону сидевших за
столом девушек. — Смеется твоя Роза, а сама за нами подглядывает. Надо же: красавица
девчонка просит пожилого мужика не бросать ее. Вот времена пошли: происходит то, что
ну никак не должно случиться! Ну а что с поварихой, с той, что на данилинской буровой.
Звонил ей?
— Ну, тут совсем другое дело, — Дзубенко, видимо, уставший от серьезного
разговора, облегченно улыбнулся. — Ничего особенного. Иногда созваниваемся, говорим
друг другу комплименты. Наверное, когда-нибудь встретимся.
— Знаю я твои «комплименты». Вначале «целуешь ручки», а потом переходишь к
делу.
153
— Нет, тут, повторяю, ничего серьезного. Сам разберусь, — Анатолий, чуть
прищурившись, посмотрел на Виктора. — Что ты этот разговор затеял — совершенно
правильно. Затянула меня эта любовь, даже жену уже целовать не хочется. Юра вон тоже,
кажется, потерял покой. Чего молчишь, Борода? Эта твоя Строганова — еще та цыпочка.
— Мне тоже так показалось, — Бойченко обнял Братушина. — Конечно, за такой
бюст можно и умереть, но лучше сделать это чуть попозже, лет этак через двадцать... Так,
нас уже заждались, Лобачев машет рукой, видно, истощился, кончились его шуткиприбаутки. Дзубенко и Братушин, как по команде, двинулись к столу, но Бойченко
задержал их.
— Подождите, мужики. Одну минуту. Так что мы решили? Столько разговоров. А
результат? — Он посмотрел на друзей. — Не хочу навязывать свое мнение, решайте сами.
Но что-то делать надо. У каждого на кону семья, с детьми и внуками, Так что, шутки в
сторону.
— Надо расставаться с этими девочками, — говоря это, Дзубенко вспомнил слова
своей матери, которые та сказала, выслушав его рассказ о Розе. И почти повторил их: —
Только надо сделать это так, чтобы им не было очень больно. Чтобы они как можно легче
перенесли этот разрыв.
Остаток вечера прошел нескучно, но и не так весело, как начался. «Получив»
наконец своих мужчин, девушки жались к ним, непрерывно болтая, заставляя есть и
выпивать. Но друзья, не остывшие после только что состоявшегося объяснения, были сухи
и малоразговорчивы. Наблюдавший за ними Бойченко нервничал, тщательно стараясь
скрывать свое состояние. «Умник нашелся! Устроил разборки за праздничным столом.
Такой вечер испортил, — ругал он себя. И тут же оправдывал: — Все нормально. Когда-то
же нужно было им это сказать. Ждать скандала? А зачем и кому он нужен? Пусть теперь
задумаются. И сами примут решение».
Расходились, прощаясь, как всегда, по-дружески, тепло. Но в глазах Дзубы и
Бороды Виктор заметил хорошо читаемую грусть. «Нелегко им будет расставаться со
своими красавицами. Но ничего, мужики крепкие, справятся и с этой болью», — думал
Виктор, обнимая каждого по очереди.
154
Туз — это карта!
В конце января на одной из скважин города Красновишерска произошла беда.
Именно беда, а не авария. Неожиданно потекла емкость, в которой находилась солярка —
горючее топливо для дизелей буровой установки. Буровая бригада вела спуск бурильной
колонны в скважину и узнала о том, что произошло, только тогда, когда стали глохнуть
дизели, в которые перестала поступать солярка. Рабочие кинулись к емкости, но было
поздно, она уже была пуста. Образовавшийся соляровый ручеек устремился в низину, по
которой протекала речка, впадавшая в одну из самых чистых рек Пермского края — реку
Вишеру. Обваловки, которую спешно соорудили рабочие, хватило ненадолго. Промыв ее,
топливо потекло дальше, угрожая попасть в речку.
Буровой мастер сообщил о происшествии начальнику бурового управления. Тот
сразу же позвонил начальнику Ныробской колонии строгого режима, которого хорошо
знал, попросив помощи. Нарушив все действующие законы и предписания, тот послал на
буровую тридцать зэков с ломами и лопатами под охраной пяти автоматчиков.
Заключенные за несколько часов соорудили для солярки надежную «ловушку» из льда,
снега и глины и уже грузились в машины, собираясь уезжать, как вдруг между ними и
буровиками завязалась драка. Зачинщика драки, здоровенного заключенного, ударившего
бурильщика, охранники тут же прикладами автоматов уложили в снег и, надев наручники,
бросили в кузов. О случившемся по приезде в колонию доложили ее начальнику,
полноватому, седому полковнику. Во время допроса провинившийся вдруг заявил, что с
нефтяниками у него особые счеты, а с их начальником по прозвищу Писатель он хорошо
знаком. Это заявление удивило и озадачило полковника. Он тут же позвонил Валерию
Билькову, начальнику Красновишерского управления бурения, рассказав о происшествии
и заявлении заключенного. От друзей Бильков слышал, что прозвище Писатель
закрепилось за Бойченко, и позвонил ему в Полазну, заодно рассказав обо всем, что
произошло на буровой. Виктор Сергеевич сразу догадался, что зэк, устроивший драку, —
это Туз, и немедля вылетел вертолетом в Ныроб. Когда он вошел в кабинет начальника
колонии, Туз уже был там. Увидя Бойченко, он попытался улыбнуться и небрежно
процедил сквозь зубы:
— А, Писатель, привет! Здорово же тогда вы нас нагнули… — Он хотел еще что-то
добавить, но полковник хлопнул ладонью по столу, за которым сидел, и выразительно
посмотрел на заключенного.
155
— Вы не могли бы нас оставить вдвоем? — поздоровавшись с начальником
колонии за руку, попросил Виктор Сергеевич.
— Нельзя. Не положено. Не имею права… — полковник развел руками.
— Ну тогда, — Бойченко замялся… — Можно хотя бы без вас? А охранник пусть
остается.
— Не хотелось бы, ну да ладно! Только наденем на него наручники.
Когда полковник вышел, Виктор подошел к Тузу. Охранник знаками попросил
Бойченко сесть подальше.
— Да не бойся ты, слышь, охрана! Не съем я его. Мы с ним теперь вроде как
друзья. Так ведь, Писатель?
— Меня зовут Виктором Сергеевичем. А тебя, кажется, Георгием?
— Надо же, запомнил, Писатель.
— Еще раз прошу обращаться ко мне по имени.
— Не могу, не имею права. Могут наказать…
— Что вы тут все заладили, как попугаи! Не имею права, не имею права! —
разозлился Бойченко.
— А ты посиди здесь, узнаешь, какие у нас тут права.
— Ну уж, не дай Бог! В общем, называй, как хочешь, только не Писателем. За что
ты врезал нашему буровику? Ведь опять добавят срок. Думаешь ты отсюда выходить?
Или уже махнул рукой на себя?
— Верно ты сказал — махнул. Но давай по порядку. Работяге твоему я врезал за
дело, пусть не обзывается. Когда он оскорбил первый раз, я ему простил, но предупредил:
еще раз так меня назовет, я ему зафорлупеню.
— Как ты сказал? За… фор…
156
— Зафорлупеню, ну заеду значит. И вдруг, когда нас стали загонять в кузов,
слышу: «Вали отсюда, гнида уголовная!». Кто же такое стерпит? Ну я и заехал твоему
передовику.
— А ты знаешь, что ты ему чуть челюсть не сломал и два зуба выбил?
— Два зуба — это мало. Четыре в самый раз. Мне пару лет добавят, не меньше,
так? Выходит, надо бы по два зуба за каждый год.
— Неисправимый ты, Георгий. Жаль мне тебя. Сколько людей жизни лишил, себе
всю ее искалечил, — Виктор с откровенной жалостью посмотрел в глаза матерому
уголовнику. Тот побренчал наручниками, на секунду-другую отвел глаза, но тут же
взглянул на Виктора.
— Не надо меня жалеть, начальник. Вот я в этой дыре скоро двадцать лет. И
веришь-нет, не проходит ночи, чтобы я не пожалел себя. Вся камера храпит, а я лежу,
заснуть не могу и все думаю, жизнь свою в уме прокручиваю. С чего все началось? Когда
я первый раз сделал не так, напакостил? И зачем? Ведь не был же я всегда таким гадом и
сволочью. Как все, учился, бегал за девчонками, радовался, что живу. И думал, что так
всегда будет. И вот, на тебе… Считай, уже полжизни не выхожу из камеры. И сидеть еще
столько же. Хорошо бы на тот свет отправиться, да ведь не дадут. Видно, одна дорога
теперь отсюда — на кладбище, — разволновавшись, Георгий встал, но охранник,
подскочив, усадил его на стул.
— Видал? — Капустин посмотрел прямо в глаза Виктору. — Шагу не дают
сделать. Боятся, что я тебя порешить могу.
— Небось жалеешь, что тогда не получилось разделаться с нами?
— Сейчас-то уже что жалеть… Ловко вы нас тогда кинули. Да еще карту, хрен
знает какую, подсунули. Мы по ней с Лопухом пошли, видим, что-то не то. Когда поняли,
что карта не этой местности, было уже поздно, заблудились. Забрались в такую трясину…
Я за березу схватился и вылез. А Лопух не смог. Орал на весь лес, чтобы я его вытащил. А
как я помогу? Когда он скрылся в этой вонючей жиже, то еще немного барахтался, а
потом все, утонул. А ведь я на него рассчитывал.
— Это как понимать, «рассчитывал»?
157
— Очень просто. Думал, будет умирать, я от него, пока еще живой, пару кусков
мяса себе на пропитание отпласну.
— Резать живого человека на мясо? Да ты, что, Туз? В своем уме?!
— А жрать чего? Когда неделю сидишь на сырых грибах и ягодах и исходишь
голодным поносом, от себя будешь откусывать, а тут живой человек, нормальное мясо…
— Кошмар… — Бойченко поднялся со стула, на котором сидел, и нервно заходил
по кабинету. Охранник внимательно следил за ним. Виктор откровенно неприязненно
посмотрел на него. «Сытый боров, ест, пьет, наверняка с девками ныробскими погуливает.
Такая же дрянь, как эти зэки. Только зэки без прав, за колючкой, а этот — на свободе
гуляет. За счет людской беды живет, и совесть его не мучает», — чтобы отвлечься от этих
злобных мыслей, Виктор снова посмотрел на зэка.
— Ну а дальше-то что? Ну потерял ты Лопуха…
— …Вышел я, значит, на Соликамский тракт. Проголосовал… Какой-то парнишка,
веселый такой, разговорчивый посадил. Хотел я его грохнуть, да пожалел — жена у него
беременная, родить вот-вот должна. Когда стемнело, велел ему раздеться. Отдал ему свое
тряпье, надел его штаны, куртку, вытряхнул из кабины и поехал дальше. В какой-то
деревне за Березниками продал пиловочник, который был в кузове, бросил грузовик около
железнодорожной станции и через неделю уже был в Краснодаре. Там меня и повязали.
Вышел на вокзале из поезда, а менты уже ждут. Оказывается, наши портреты — мой,
Шкета, Лопуха — там развешаны на каждом шагу, как картины в галерее.
— Ты уж больно правильно говоришь, никакого блатного жаргона.
— Я после того побега долго сидел в карцере. И там надумал, что начну писать. О
том, как сел, за что, кого и когда порешил. Стал много читать, записался в библиотеку, вот
и заговорил по-другому.
— Записи прячешь? Ведь узнают — отберут, да еще и накажут.
— Все делаю честно. Ничего ни от кого не прячу. Начальство знает про мои
«художества». Читали, нравится.
— Выйдешь, станешь писателем. Издашь книгу, дай знать. Приеду за автографом.
158
— А найдешь меня? Нужен я тебе буду…
— Ну это уж мое дело. Вот адрес, телефон. Пиши и звони. Я тоже тебя не забуду.
Может, когда письмо черкну. Говори, как правильно подписывать конверты.
Прощаясь с Георгием, Виктор на секунду задумался: стоит ли обнимать его? Но не
сдержался и обнял. На глазах у зэка выступили слезы.
— Спасибо, Писатель. Выходит, хороший ты мужик.
— У тебя тоже еще не все потеряно. Не падай духом. Может, Бог даст, еще
увидимся.
— Хотелось бы. Привет армяшке и всем остальным, которые были с тобой.
— Спасибо, предам.
Оказавшись за воротами колонии, Бойченко вздохнул полной грудью и
перекрестился. Два часа, проведенные в застенках, показались ему сутками и отняли у
него столько сил, будто он долго, без сна и отдыха выполнял тяжелую физическую
работу. «А они живут там годами… — подумал он о заключенных. — Где же они берут на
это силы? Неужели эта страшная тюремная жизнь закаляет их настолько, что они в
состоянии существовать в этом кошмаре многие годы?»
Париж, Париж…
…Февраль выдался на редкость напряженный. Даже Виктор, привыкший все
заранее планировать и делать вовремя, не всегда успевал выполнить задуманное.
Во-первых, началось проектирование двух опытных скважин, которые калийщики
согласно
протоколу,
подписанному
с
Ионесяном,
разрешили
бурить
в
зоне
промышленных запасов калийных солей. Бумаг и всевозможных разрешений для этого
потребовалось столько, что Бойченко буквально не вылезал из десятков кабинетов и
офисов. Много шума наделала фотовыставка, устроенная в библиотеке Дома техники.
Комментируя фотографии на встрече с пришедшими полазненцами, Афанасьич рубил с
плеча, заставляя всех задуматься над вопросами, которые были один другого острее.
Почему мы так плохо живем? Где деньги от продажи за рубеж сотен миллионов тонн
159
нефти и миллиардов кубометров газа? Кто, наконец, уймет зарвавшихся олигархов и
разжиревших от вольготной жизни чиновников? Почему президент ничего не делает для
своего народа, его избравшего?
Кто-то «капнул» об этой встрече наверх, и Бойченко пришлось писать объяснения
в Москву, руководству «Лукойла», и даже побывать в краевой прокуратуре.
Однако самым большим событием стало рождение Надей дочери. Последние
недели перед родами она лежала в больнице на сохранении. Исхудавший до
неузнаваемости Саша почти не отходил от жены. И когда Надя благополучно родила, на
ее выписку пришла целая толпа. Еще больше друзей и подруг пришли на «кашу». Их
небольшую двухкомнатную «хрущевку» завалили цветами, кроватками, колясками,
одеяльцами и всевозможным детским бельем. Ника, помогая подруге кормить и пеленать
малютку, постоянно вытирала слезы. Через два месяца предстояло рожать и ей. Она и
ждала, и боялась этого.
Теперь Виктор старался быть с женой каждую свободную минуту. Вечерами,
устроившись на диване — он, Ника и Лиза — все трое любили «слушать» малыша.
Прижавшись к большому животу Ники с разных сторон, они гладили его, прислушиваясь
к едва улавливаемым шорохам.
— Папа, по-моему, он повернулся и вздохнул, — шепотом говорила Лиза. — Мама,
можно я спою ему песенку? Или расскажу сказку?
Девочка уже знала, что скоро у нее должен появиться братик. Виктора она давно
уже называла «папой», привязавшись к нему, как к родному. А он, еще несколько месяцев
назад не представлявший себя в роли «молодого отца», играя с Лизой или читая ей сказки,
все больше входил в эту роль. Сын, по всем расчетам, должен был родиться в апреле, то
есть быть Овеном. И Бойченко дал слово и себе и близким никуда до его рождения не
уезжать и не отлучаться. Кроме, разумеется, своих любимых буровых.
Но неожиданно возникшие обстоятельства заставили его нарушить это обещание.
А произошло вот что.
Нефтедобывающие страны — участники ОПЕК решили устроить в Париже
выставку современного бурового оборудования. Париж был выбран местом выставки по
просьбе других стран, которые, хотя и не были членами ОПЕК, были приглашены в ней
160
участвовать. Среди них — Англия, Швеция, Норвегия, Россия и другие, которым было
проще доставить во Францию громоздкое буровое оборудование. Пермским буровикам
выпала честь представить на выставке изобретение, родившееся в стенах Пермского
филиала Всесоюзного научно-исследовательского института буровой техники —
низкооборотный объемный забойный двигатель. Это был действительно уникальный
турбобур. В качестве вала здесь использовался мощный многометровый винт. Это в
отличие от обычных серийных турбобуров, работавших по принципу турбины — роторстатор, давало возможность значительно снижать число оборотов долота. И за счет этого
увеличивать проходку и повышать скорость бурения скважины. Разработав этот забойный
двигатель, пермские ученые-нефтяники решили проблему, над которой тщетно бились
умнейшие и талантливейшие нефтяники всего мира. И хотя это была революция в
бурении, признавали ее неохотно, сквозь зубы. Брюзжать перестали лишь тогда, когда
объемный забойный двигатель блестяще показал себя при бурении сверхглубокой
Кольской скважины, достигнув небывалой глубины — почти 13 тысяч метров.
Виктор познакомился с уникальным двигателем еще тогда, когда работал буровым
мастером. И хотя новинка была еще «сырая», он поверил в нее и при бурении скважин
дорабатывал двигатель вместе с учеными, буквально жившими на его буровых. Поэтому
вопрос о том, кто будет представлять новинку на выставке, не обсуждался. Это были его
изобретатель Самуил Никомаров и Виктор Бойченко. Подготовка экспонатов, основного и
запасного, их упаковка, отправка и оформление документов и виз отнимали уйму
времени. Виктор нервничал, про себя проклиная и выставку, и предстоящую поездку.
Ника видела, что с ним творится, и, как могла, успокаивала мужа.
— Витенька, милый, успокойся! Ты едешь в Париж. Люди мечтают хоть раз
побывать в этом чудесном городе. Это такая удача, надо радоваться, а ты… Конечно, мы с
Лизой будем скучать без тебя и очень ждать твоего возвращения. Но ты хоть на неделю
перестанешь думать о своих буровых…
Виктор что-то бурчал, слабо возражая, но на душе у него становилось легче. Ему
всегда нравилось, когда Ника его успокаивала. В эти минуты он чувствовал себя слабым
ребенком, которого защищают.
В Москву Виктор прилетел один, так как Самуил Никомаров отправился в Париж
раньше. В Домодедово его ждала пренеприятнейшая новость: рейс на Париж
откладывался до утра. Причиной задержки стала неисправность лайнера, который еще
161
находился в Парижском аэропорту. Бойченко чертыхнулся, посмотрел на часы — была
половина шестого вечера по московскому времени — и от нечего делать позвонил Бэле,
совершенно не надеясь застать ее дома. Но ему повезло.
— Я слушаю! — ответила Бэла. Голос был слабый и едва слышен.
— Бэла, это я, Виктор из Полазны! Что случилось, я тебя почти не слышу?!
— Витя, я простыла, очень болит горло. Ты в Москве?
— Да. Лечу в Париж, на Всемирную выставку бурового оборудования. Но рейс
отложили до утра. Буду «загорать» ночь в кресле.
— Витя, о чем ты? Немедленно приезжай и никаких «загораний»! Ты слышишь?
Напоминаю адрес…
Через час Бойченко уже был у Бэлы. На мгновение они прижались друг к другу,
искренне радуясь встрече. Про себя Виктор отметил, что девушка похорошела и даже чуть
пополнела, отчего стала больше похожа на молодую женщину, а не на девочку-подростка,
какой казалась раньше. Бэла была одета в голубой брючный костюм, который ей очень
подходил. На шее у нее была повязана белая вязаная косынка. Бэла заметила, что Виктор
рассматривает ее.
— Извини за вид. Выгляжу, как всякая больная старая женщина.
— Побольше бы таких старых женщин, — заметил Виктор. — Ты похорошела и
выглядишь просто великолепно. Что случилось?
— Пока ничего. Это пока. Но скоро моя свадьба, я выхожу замуж. Тебе повезло,
три дня назад мой жених улетел в Австралию на какой-то научный симпозиум. Зовут его
Борис, он молодой талантливый нейрохирург, уже профессор. Мы познакомились с ним в
Японии на конгрессе, где я работала переводчицей. Между прочим, он хорошо отзывался
о пермских нейрохирургах. И как-то даже был у вас в Перми.
— Выходит, если бы не его эта Австралия, ночевать мне в домодедовском кресле?
— Получается, так. Хотя я безумно рада, что мы снова встретились.
— А я, Бэла, женился.
162
— Я все знаю. Вернее, догадалась, когда позвонила тебе в новогоднюю ночь.
Конечно, она молодая женщина? Я это поняла по голосу.
— Да, ей нет еще и тридцати. И мы ждем сына.
— Вот как? — Бэла внимательно посмотрела на Виктора. Ему показалось, что в
глазах у нее стоят слезы. Они сидели на диване, в разных его углах. Вдруг Виктор встал и
сел рядом с ней. Теперь он видел: Бэла действительно с трудом сдерживалась, чтобы не
расплакаться. Виктор обнял ее за плечи. Она обхватила его своими тонкими руками за
пояс и прижалась к нему.
— Я всегда буду помнить тебя, слышишь? И наше купе, где мы проговорили всю
ночь, и как тогда прощались возле твоего дома, тоже не забуду, — говоря это, Виктор не
лукавил. Все, что было связано с Бэлой, ему действительно было дорого.
— А я… — Бэла подняла заплаканное лицо, — я уже, наверное, никого не буду
любить так, как любила тебя. Я и за Бориса решила выйти замуж только тогда, когда
поняла, что ты уже не один. И распрощалась со своей мечтой быть с тобой навсегда.
— Догадываюсь, какой.
— Нет, ошибаешься, Витя. Ты думаешь, я хотела выйти за тебя замуж? Опять же,
нет. Эту мысль я отбросила раз и навсегда, потому что знала — ты никогда не уедешь из
своей Полазны, не бросишь своих буровиков. Мое желание было куда скромнее. Я очень
хотела иметь от тебя ребенка. Причем обязательно мальчика. Чтобы он вырос таким, как
ты — волевым и сильным. И всю жизнь напоминал мне тебя.
— Ты умеешь скрывать свои чувства, — он закрыл лицо руками, — а я-то думал,
что тебе просто нравлюсь. Господи, какой я…
— …Ты нормальный, очень хороший. А вот я, наверное, напрасно выдала свою
тайну.
— Совсем не напрасно, — он поднялся, но вдруг опустился на колени и поцеловал
ее в губы. — Это благодарность за твое признание. А раскрытую тайну будем знать
только мы и помнить о ней всю нашу жизнь, — Виктор встал и помог подняться Бэле. Она
с трудом стояла на ногах. Виктор взял ее легкое тело на руки и положил на диван. Присел
рядом.
163
— Ты очень бледна. Тебе плохо? Может быть, принять что-то от сердца?
— Ничего не нужно. Сейчас все пройдет. Просто немного поволновалась. Это твой
поцелуй, — вдруг пошутила она.
— Мне лучше уйти? — он взял ее ладонь в свою и погладил. Бэла закрыла
свободной рукой лицо и молчала несколько секунд. Потом убрала руку и проговорила, с
трудом выговаривая непослушные слова.
— Да, нам лучше расстаться… Прямо сейчас. Хотя… я совсем не хочу этого.
Очень не хочу.
Позже, коротая ночь в кресле аэропорта, Бойченко много раз вспоминал эти
минуты с Бэлой. Снова и снова задавая одни и те же вопросы. Почему он ушел? Что
мешало ему остаться? Ведь оба так не хотели расставаться. Но всякий раз, подводя «итог»
этим невеселым и мучительным размышлениям, хвалил Бэлу и себя за то, что
вспыхнувшая у обоих страсть тогда не затмила здравый рассудок.
Париж начисто сразил Виктора. Привыкший к обществу довольно примитивных
нефтяников, насмотревшийся на уймы кособоких деревень, поселков, нищих городов,
после которых Пермь, и тем более Москва, казались шедеврами, Виктор ошеломленно
смотрел на беззаботно гуляющих, хорошо одетых парижан и старинный, сверкающий
огнями, ухоженный город. Все, о чем он так много читал, слышал и видел в кино и по
телевизору, вдруг предстало перед ним. «Знаменитость» можно было потрогать, в нее
можно было войти, сфотографировать. Потратив на знакомство с Парижем почти весь
первый день, Виктор вместе с изобретателем забойного двигателя Никомаровым и
незнакомым
ему
представителем
«Лукойла»
утром
следующего
дня
занялся
выставочными делами. Начав их с того, что расскандалился с устроителями выставки,
добившись, чтобы их экспонат, который «упекли» в отдаленный угол, выставили в центре
среди самых престижных новинок. Затем занялся распространением буклетов, которые по
качеству оказались ничуть не хуже норвежских, американских и арабских. После этого
внимательно осмотрел выставку, открытие которой должно было состояться завтра. И был
поражен тем, как далеко шагнула зарубежная буровецкая наука и техника. Там было все
— от элегантной непромокаемой спецодежды и уникальных химических реагентов до
полностью автоматизированных буровых установок. «Сколько же задолжалиумникиученые и вороватые чиновники нам, буровикам. Сидят, сволочи, на нефтяной игле, пухнут
164
от нажитых долларов и хоть бы что-то сделали или придумали для простого работяги», —
думал он, изучая экспонаты и фотографируя их.
Уже в первый день работы выставки винтовой забойный двигатель привлек
внимание именитых посетителей. У стенда постоянно торчала толпа. В ней были
владельцы, президенты и вице-президенты компаний, знаменитые конструкторы, ученые
и специалисты. Виктор и Никомаров едва успевали отвечать на вопросы, сыпавшиеся со
всех сторон. Вот некоторые из них: какова максимально допустимая нагрузка на
двигатель? Каким должно быть предельно допустимое давление промывочной жидкости?
А скорость бурения на глинистом растворе? А на воде? Оптимальное число оборотов в
мягких породах? В крепких? Есть ли модификации двигателя по диаметрам? И можно ли
двигатели небольшого диаметра использовать при капитальном ремонте скважин?
Досталось и официальному представителю «Лукойла». Заявки на покупку,
получение технической документации и изготовление двигателя сыпались со всех сторон.
Очень непросто было работать и переводчикам. Разные языки, специальные термины и
названия нередко ставили их в тупик. Наконец переводчица с французского, совсем
молодая дама, откровенно призналась, что нуждается в отдыхе. Ее тут же заменили,
прислав другую, более опытную. Виктор разговаривал с арабом, окончившим Губкинский
нефтяной институт и поэтому знавшим русский язык, когда кто-то дотронулся до его
плеча: «Виктор, это ты?». Он обернулся и обомлел: перед ним стояла Ляйсан. Не веря
глазам, он зажмурился и снова открыл глаза. Нет, это не сон и не наваждение. Стройная
по-прежнему, несмотря на возраст, красивая женщина в строгом черном костюме
смотрела на него и улыбалась. Иностранцы, заметив возникшее замешательство,
притихли, ожидая, что будет дальше. Бойченко наконец пришел в себя. Он взял руку
Ляйсан и поцеловал ее. И в тот же миг почувствовал, что она обнимает его. Среди
наблюдавших эту сцену возникло оживление, кто-то даже захлопал в ладоши.
— Что они говорят? — спросил он, улыбаясь и глядя на нее.
— Обсуждают нас. Говорят, что мы старые друзья и, наверное, когда-то любили
друг друга, — ответила Ляйсан. — И еще, что ты очень симпатичный русский и что тебя
привезли сюда тоже как живой экспонат.
— Передай им, что у нас в России таких «экспонатов» пруд пруди, — рассмеялся
Виктор.
165
До конца дня, несмотря на занятость, они несколько раз встретились глазами, с
нетерпением поглядывая на часы. Выйдя из павильона после окончания рабочего дня,
Бойченко присел на скамейку и стал ждать Ляйсан. Все, что связывало их, всплыло в
памяти так отчетливо, словно было совсем недавно…
Ляйсан почти выбежала из выставочного павильона, села рядом и обняла его.
— Ничего, что я так веду себя? Я действительно страшно, нет, просто ужасно рада,
что вижу тебя, — она посмотрела ему в глаза. — А ты?
— Даже не знаю, как передать свое состояние. Дикая радость? Восторг? Нет, это не
те слова… Нужны другие, но они не приходят на ум. Хотя нет… — Виктор как-то
загадочно посмотрел на нее. — Знаешь, что? Я, кажется, схожу с ума. Вот мое состояние.
— Тогда ты первый поцеловал меня. Я сделала вид, что рассердилась, а сама очень
хотела этого. А сейчас… Можно я поцелую первой? Ведь ты ждешь встречи с моими
губами? Они все еще помнят тебя.
Виктор не сопротивлялся. Когда они целовались, он и впрямь превращался в
сумасшедшего, не понимая, что с ним происходит. Обнявшись, они медленно брели по
заснеженной аллее. Потом останавливались, целовались и снова шли, вызывая
восхищение у проходивших мимо парижан.
— Я больше так не могу, — проговорила тихо Ляйсан, когда они остановились,
чтобы снова поцеловаться. — Ну ты понимаешь, о чем я… Я хоть и немолодая, но все еще
женщина. По-моему, и ты находишься в таком же состоянии.
— Если не в более возбужденном…
— Помолчи, не договаривай, я все прекрасно понимаю. Ты умеешь держать себя в
руках. Я говорила тебе это еще тогда, когда после шампанского там, на пляже, решила
выкупаться обнаженной. Ты весь дрожал, вытирая меня своей рубашкой, но не
воспользовался… И сейчас тоже держишься. Как тебе это удается? А, может, я совсемсовсем тебе не нравлюсь? Витенька! Ты честный, порядочный муж, я догадываюсь… Нет,
не говори ничего, я наконец хочу сказать все, о чем думаю. Много лет назад я наказала
себя, выйдя замуж за этого француза, как оказалось, нелюбимого. Потом, уже живя в
Париже, я ночью часто уходила под каким-то предлогом от него, доставала иконку
Божьей Матери, которую мне подарила твоя мама, Нина Михайловна, и плакала. Как я
166
молила твоего православного Бога, чтобы он сохранил тебя! Как умоляла его о встрече с
тобой! Хоть на пять минут, но только бы увидеть тебя, прикоснуться, может быть,
поцеловать в губы. То, что мы встретились, — это чудо, которое произошло благодаря
вашему Богу. Он услышал меня и пожалел. Ваш Господь добрый.
Говоря это, Ляйсан плакала, не стесняясь слез, очень напоминая в эти минуты ту
зареванную девчушку, что провожала на автовокзале уезжавшего в Пермь практиканта
Витю Бойченко, которого, едва полюбив, тут же потеряла. Виктор попытался сказать чтото успокаивающее, но застрявший в горле комок мешал говорить. Он глубоко вздохнул,
набрал в легкие свежего воздуха и сконфуженно замолчал.
— Вот видишь, до чего мы себя довели, — Ляйсан прижалась к нему и погладила
по щеке. — Но ничего, мы с тобой сильные, правда? Только, наверное, немножко глупые.
Особенно я. Обязательно что-то делаю не так. Вот и сейчас надоедаю тебе со своими
ухаживаниями, а зачем? Мы прожили с тобой две разных жизни, которые сделали нас
чужими. Во всяком случае , я так считала, думая о тебе все эти годы. Но когда увидела
тебя , поседевшего, но по-прежнему сильного, красивого и уверенного, поняла, что все эти
тридцать с лишним лет я любила этого пермского практиканта, то есть тебя. А наши с
тобой поцелуи все напомнили и свели нас с ума. Но я ни о чем тебя не прошу. И мне
ничего от тебя не нужно. Только не уходи от меня сейчас, побудь со мной еще немного.
— Вот что, — Виктор решил, что пора брать инициативу в свои руки. «Раскис, как
кисейная барышня. Это надо же дойти до такого — потерял дар речи!» — со злостью
подумал он о себе. — Вот что, — повторил Виктор. — Ни в какую гостиницу я не пойду.
Это — раз. Мы идем в ночной клуб или на худой конец — в кафе. Это — два. Ты сейчас
же звонишь своему Депардье или как там его…
— Пьеру…
— Звонишь своему Пьеру и говоришь, что задерживаешься на выставке по просьбе
начальства, потому что слишком много посетителей. Это — три.
— Вот что, дорогой мой счетовод. Слушай, что скажу я. Мой Пьер по
дипломатическим делам в Австралии и вернется только через неделю. Сын Мишель, он
режиссер, сейчас в Каннах, готовит в составе комиссии очередной фестиваль. Так что
дома я совсем одна-одинешенька, поэтому никаких кафе и тем более ночных клубов!
Идем ко мне. Не бойся, я тебя не трону. Все, пошли, я живу совсем близко отсюда.
167
Дом, в котором жила Ляйсан, оказался старинным замком.
— Пьер говорил, что когда-то он принадлежал самому Наполеону, — она
перехватила восхищенный взгляд Виктора. — Нравится? Мне тоже. Нам принадлежит
весь второй этаж. Отец Пьера был заместителем министра иностранных дел, когда
президентом Франции был еще Де Голь, и получил это богатство за верную службу.
После смерти отца Пьер унаследовал это жилье.
— Ничего себе «жилье»! — Бойченко ходил по бесчисленным холлам, залам,
гостиным, пораженный их размерами, убранством и роскошью. Ляйсан нашла его,
заблудившегося, в одном из залов.
— Идем, я провожу тебя в ванную, и после этого садимся ужинать, — сама Ляйсан,
видимо, уже приняла душ, потому что от нее исходил аромат чего-то сверхъестественно и
волшебно пахнущего. В ярком коротком халатике, с хорошо уложенными волосами она
совсем не походила на женщину, которой за пятьдесят. Виктор не удержался и сделал ей
комплимент. Ляйсан рассмеялась.
— Что ты, милый! Я старая, несчастная женщина. Таких уже не любят. А вот ты
действительно выглядишь прекрасно. Если бы я не знала, сколько тебе лет, то дала бы не
больше сорока-сорока пяти. Догадываюсь, как тебе удается так хорошо выглядеть.
Ухаживаешь, конечно, за молодыми женщинами и даже девушками. Иногда влюбляешься,
— и, заметив, что Виктор смутился и покраснел, добавила: — Ну и правильно. Что
хорошего в нас, старухах?
— Если ты не прекратишь сейчас же нападки на свой возраст, я уйду. Слышишь?
— Бойченко подошел к Ляйсан и обнял ее. — Ты поразительно хороша. Невозможно так
прекрасно выглядеть в твои годы. Извини, но я постоянно ловлю себя на мысли, что мне
хочется тебя видеть обнаженной. Так ты притягиваешь. И, наверное, мы сейчас можем
позволить себе все. Но что будет потом? Упреки, слезы, уверения в верности и в
чувствах? А это новая боль и новые страдания. Когда-то, много лет назад, мы, совсем
молодые, слава Богу, все пережили. И хорошо, что у нас хватило на это сил. Еще одно
такое испытание может лишить нас самого дорогого, что у нас с тобой есть, — семьи и
детей. Я, например, не представляю, как буду смотреть в глаза обманутой жене, а ты —
своему мужу, — Виктор отошел от Ляйсан и сел на стул. Так он видел ее всю —
стройную, красивую, невероятно привлекательную. — Или я говорю что-то не то?
Ошибаюсь?
168
— Ты, как всегда, говоришь трезвые, разумные вещи. И соответственно себя
ведешь — безукоризненно правильно. Хотя, если честно, хочется, чтобы ты однажды взял
и махнул рукой на свою сдержанность и воспитанность… Впрочем, о чем это я? Извини,
но, может, закончим этот тяжелый разговор?
— Я не против.
— Тогда беги в душ, а я займусь ужином.
…Выйдя из ванной, Виктор прошел в небольшой зал, где Ляйсан накрывала стол.
Увидев его, она протянула ему бутылку шампанского.
— С тех пор это мой самый любимый алкогольный напиток. Открой, пожалуйста, я
снова хочу быть немного нетрезвой. Такой, как в ту ночь, когда мы пили шампанское на
пляже под покосившимся грибком в нашем поселке Ак-Буа.
— Я запомнил ту ночь на всю жизнь.
— Я тоже. Между прочим, ты очень хорошо смотришься без пиджака и галстука.
Становятся заметны и твоя талия, и бицепсы. Не забывай об этом, ухаживая за девушками
и молодыми женщинами.
— Мерси, мадам, — Виктор галантно наклонил голову. Несмотря на все
усиливающуюся грусть, явно переходящую в безысходную тоску, он пытался шутить,
стараясь не поддаваться плохому настроению. — Вы даже неглиже способны свести с ума
хоть древнего месье, хоть сопливого юношу.
…Они проговорили до утра. Каждый, рассказывая о себе и о прожитых годах,
говорил все, стараясь не упустить даже мельчайших деталей. Затем, сопоставляя эти
детали и соединяя мелочи, они незаметно для себя как бы объединяли свои отдельно
прожитые жизни в одну общую, о которой они теперь знали все. И теперь она для обоих
стала очень близкой и родной.
— Мама заболела, и я не смог отправиться работать в свою нефтяную Полазну, —
рассказывал Виктор. — Пришлось идти на завод. Там встретил парня, который,
оказывается, был еще и актером народного театра. Вскоре туда поступил и я. И знаешь, о
чем я мечтал в те дни? — хитро прищурившись, он посмотрел Ляйсан в глаза. — О том,
чтобы, став профессиональным артистом, оказаться с театром на гастролях в Париже.
169
Представляешь? Ты приходишь на спектакль и видишь меня на сцене. И узнаешь. Правда,
здорово?
— Да… — она закрывала глаза, представляя эту картину. Потом, продолжая
мечтать, печально смотрела на него. — А я к этому времени уже родила Мишеля. Он
немного подрос, и я пошла на курсы переводчиков — французский, английский. Потому
что жила одной сказочной мечтой: однажды приехать с делегацией в Пермь, найти твою
маму, тебя и сказать вам, что я очень вас люблю…
Когда пришло время прощаться, Ляйсан выпила каких-то капель и, пытаясь
улыбаться, подошла к нему.
— Это чтобы не расплакаться, — объяснила она. Но непрошеные слезы вдруг
показались в ее печальных глазах. — Против тебя бессильна даже медицина. Ну и пусть
будут слезы. Какое же расставание без них? — Она взяла его лицо в свои ладони и
прижалась своими губами к его губам. Это был не поцелуй, а что-то более значимое. Так
прощаются люди, которые знают, что больше они никогда не встретятся…
На другой день в секции, где находился экспонат пермяков, снова появилась
молодая переводчица, та, которую заменила Ляйсан. Встревоженный Виктор вынул
визитную карточку, которую Ляйсан в самый последний момент сунула ему, и набрал
указанный в ней номер сотового телефона. Автоматический голос на французском стал
что-то объяснять ему. Недослушав, Виктор выключил телефон. Через полчаса позвонил
снова. И снова — голос-автомат. Так и не дозвонившись, в конце рабочего дня послал
Ляйсан эсэмэску: «Не нахожу себе места. Что случилось? Завтра улетаю. Позвоню.
Виктор».
Вечером, время от времени безрезультатно набирая номер Ляйсан, Бойченко
попытался найти ее особняк. Но, проплутав несколько часов, окончательно заблудился и
попал в гостиницу лишь благодаря опытному таксисту, который, услышав название
гостиницы, безошибочно доставил его.
Рано утром Виктор вылетал в Москву. До Ляйсан он дозвонился только из
пермского аэропорта Большое Савино. Отчаявшись и уже ни на что не надеясь, он всетаки набрал ее номер и вдруг услышал ее слабый голос.
— Неужели это ты, Ляйсан?
170
— Да, Витенька, это я.
— Ты не отвечала. Что случилось?
— Когда ты ушел, я не выдержала, расплакалась. Чтобы хоть немного уснуть,
наглоталась снотворных таблеток. И, видимо, выпила их слишком много. Когда пришла
домработница, я уже была без сознания. Меня отвезли в больницу. И вот только что
приехала оттуда. Но ты не волнуйся. Все хорошо. Ты уже дома?
— Почти. Ляйсан… Обещай, что позже мы созвонимся и решим, когда ты к нам
приедешь. Приедешь обязательно! Я познакомлю тебя с семьей, близкими, друзьями. Вы
Вы подружитесь, не сомневаюсь. Договорились?
— Хорошо, я подумаю.
— Никаких «подумаю»!
— Хорошо, обещаю. Хотя мне очень нелегко будет на это решиться.
— Но почему?
— Да пойми же… Я помнила тебя и думала о тебе все эти годы. Но, встретившись
с тобой, поняла, что не могу жить без тебя. Но ты исчез. И я снова одна. Через несколько
дней появится мой нелюбимый муж, от которого я уходила не раз. Но я принадлежу ему и
обязана терпеть его опостылевшие ласки. Это пытка, Витенька, мучение. Ты не знаешь,
что это такое, и слава твоему Богу. Скажи ему спасибо за то, что он защитил тебя от
любви нелюбимого человека, — Ляйсан помолчала и продолжила другим, более
спокойным, тоном: — Конечно, я могу к тебе приехать. Но зачем? Чтобы увидеть, как ты
купаешься в ласках своей молодой красавицы? Или посмотреть на твоих довольных
жизнью друзей? Нет уж, лучше не знать ничего, не видеть и не слышать. Так спокойнее.
— Господи, как ты зачерствела в этом своем захолустном Париже! Брюзжишь, как
одинокая старая дева. И это с твоей-то внешностью и таким именем!
— А ты знаешь, что означает мое имя?
— Представь себе, знаю. Ляйсан — значит «первая, щедрая, весенняя капель».
— Верно.
171
— Так вот, дорогая «капель». Немедленно диктуй свой домашний телефон и адрес.
Не очень-то я верю всяким сотовым… Между прочим, у меня тоже неплохое имя.
— Да, «Виктор» в переводе с латинского означает «победитель». Это так?
— Все-то тебе известно…
— …Когда ваш автобус скрылся, я ушла к нашему грибку и вдоволь наплакалась.
И вдруг увидела нашу бутылку из-под шампанского. Как я обрадовалась, Витенька! Я
схватила ее, принесла домой, вымыла и хранила до самого отъезда из поселка. А когда
уезжала, закопала ее в песок под тем грибком. Возможно, она все еще там…
— Обязательно съездим и откопаем ее.
— Ты шутишь? А про эту бутылку вспомнила вот почему. Я ее тогда спрятала
среди книг, которые стояли на полке в моей комнате. Была там и Малая советская
энциклопедия. На глаза попался том на букву «В». Я открыла его и прочла: «Виктория» в
переводе с латинского означает «богиня победы», а «Виктор» — «победитель». Ты
соответствуешь своему имени. Меня ты сразил раз и навсегда. Мне очень без тебя плохо.
Но попробую сейчас обойтись без слез. Буду учиться расставаться с сухими глазами.
Давай попрощаемся, пока я не расплакалась, хорошо? Да и тебе нужно сейчас забыть
меня, чтобы собраться и перед встречей с семьей выглядеть соскучившимся.
— Да, об этом стоит подумать.
…Когда присланная за Бойченко машина проезжала Пермь, он закрыл глаза, чтобы
не видеть загаженные, в сугробах неубранного грязного снега городские улицы. После
ухоженного, идеально чистого Парижа это зрелище было особенно неприятным. Но вот
Toyota вылетела на Головановский тракт, по обеим сторонам которого стоял смешанный
лес. Виктор рассеянно смотрел по сторонам, пытаясь представить встречу с Никой и
Лизой. Но сосредоточиться не удавалось, мешали одолевавшие мысли: «Что теперь будет
с Ляйсан? Как сложатся наши отношения и какими они будут? Нужно ли ей приезжать?
Конечно, это будет тяжелейшее испытание для Ники. Да и для меня тоже. Может, не
стоит рисковать? Вдруг давно утихшая страсть вспыхнет с новой силой? Что тогда?
Последствия непредсказуемы. Можно в очередной раз жениться и даже оказаться в
Париже. И спокойно доживать свой век в самом центре Европы. Господи! Какая чушь! О
172
чем я?! Все, никаких звонков, писем и встреч! Только так можно потушить это тлеющее
чувство. Но как это жестоко по отношению к Ляйсан! Так что же делать?».
Филипп
Окончательно запутавшись в мучивших его вопросах, Бойченко попросил водителя
— совсем молодого незнакомого парня — остановиться. Они уже въехали в Полазну, до
дома оставалось каких-нибудь 15–20 минут ходьбы, время, достаточное, чтобы привести
мысли в порядок. «Я думаю только о Нике и Лизе. Я не видел их целую неделю,
соскучился. Люблю только этих дорогих мне людей и никого больше. И еще сына,
который вот-вот появится на свет», — убеждал себя Виктор, подходя к своему коттеджу.
Ему не пришлось играть роль, изображая из себя соскучившегося. Едва он вошел в
дом и увидел кинувшихся к нему жену и дочь, как нахлынувший прилив нежности сковал
его. Но через мгновение подхватил Лизу и, обняв свободной рукой Нику, прижался к ней.
— Родные мои, дорогие… — шептал он, чувствуя, как слезы жены текут по его
лицу. — Как я вас люблю! Скажи, что вы тоже без меня скучали!
— О чем ты, Витенька? Жили только твоими звонками, — Ника погладила Лизу по
голове. — А она просто измаялась. Все спрашивала: а скоро папа приедет?
Виктор давно не чувствовал себя таким счастливым, как в этот день. Вначале они
разбирали привезенные им подарки, потом просматривали фотографии Парижа,
сделанные Виктором, а потом, уютно устроившись на диване, слушали его рассказ об
этом удивительном, самом красивом городе мира. Все трое в эти минуты испытывали
такое чувство привязанности и любви друг к другу, что, казалось, превращались в одно
целое.
До отказа забитые делами и заботами дни проносились один за другим, словно
мгновения. Март наступил быстро и неожиданно. Еще вчера закутанные в пласты снега
деревья оголились, обнажая зазеленевшие почки. В эти дни, несмотря на невероятную
занятость, Виктор ухватывал каждую свободную минутку, чтобы побыть с Никой, которая
за считанные дни до родов оказалась в плену панического страха, словно впереди были не
роды, а расставание с жизнью. Виктор, как мог, успокаивал ее. На какое-то время это
действовало, но проходил час-другой, и Ника снова начинала плакать. Однажды, после
173
очередного нервного срыва, у нее начались схватки. Случилось это рано утром, еще до
рассвета. Виктор с помощью Марии Ивановны одел жену и усадил в машину. Вскоре она
лежала в родильном отделении одной из пермских больниц, где у Бойченко были
знакомые врачи.
Родила она вскоре и на удивление легко. Крепкий с покрытой пухом головкой
малыш, едва появившись на свет, то ли закричал, то ли заплакал так громко, что
принимавшая роды врач, пожилая женщина, прикрыла ладонями уши.
— Сразу видно — жилец! С характером. А вы молодец, поздравляю! —
улыбнулась она Нике.
Узнав о рождении сына, дежуривший в приемной Виктор кинулся в ближайший
магазин и вскоре вернулся с букетами цветов, шампанским и коробками конфет, которые
раздал всем, кто помогал появиться на свет его сыну. Ему передали очень трогательную
записку от Ники, в которой она благодарила его за малыша. И еще просила не
беспокоиться и умоляла уехать домой и отдохнуть. «Не волнуйся, любимый, мне уже
приносили его кормить. Он — вылитый ты! Такой же живой и неугомонный. Позвони
Лизе и Марии Ивановне, обрадуй их. Я пока не могу пользоваться телефоном. Господи!
Как я рада! Целую тебя, мой родной. Твоя Ника», — писала она. Виктор ответил короткой
запиской: «Я самый счастливый на свете пожилой отец. Но, пока не увижу наше чудо,
никуда отсюда не уеду». Спускались сумерки, когда в окне второго этажа родильного
отделения наконец показалась Ника. Бледная, немного растерянная, но счастливая, она
держала в руках небольшой сверток, из которого выглядывало сморщенное, как у старика,
курносое личико. Не сдержавшись, Виктор заплакал. «Как ты добр к нам, Господи! А мы
так редко тебя вспоминаем и благодарим. Прости нас…», — вспомнил он о Боге, петляя
по грязным пермским улицам.
Дома его ждали взволнованные Мария Ивановна и Лиза, которым он сообщил
радостную весть, позвонив по дороге в Полазну.
— Это тебе от братика, — он подхватил Лизу на руки, поцеловал и вручил дочери
большую коробку конфет. — А это вам! — Виктор протянул Марии Ивановне цветы и
бутылку шампанского.
— Может, обмоем рождение сына, Виктор Сергеевич? — несмело предложила она.
174
— Лучше подождем, когда они здесь появятся. Тогда и… — так же нерешительно
возразил Бойченко.
— Да, наверное, лучше подождать, — согласилась домработница. Она все
последние дни почти круглосуточно оставалась в доме Виктора, опекая Лизу. Девочка,
между тем, забралась на колени к отцу.
— Пап, а какой он, мой братик? Ты видел его?
— Да, видел. Мама показала его в окно. Он похож на тебя и на маму. Такой же
красивый.
— А на тебя похож?
— Немного и на меня.
— А как мы его назовем?
— Не знаю. Вот соберемся все вместе и решим. Тебе какое имя нравится?
— Надо подумать, папа. В садике в нашей группе есть хороший мальчик, мы с ним
дружим. Ну, как дружим? Чаще всего играем вдвоем. Он защищает меня, если кто-то
хочет обидеть. Зовут его Саша. Правда, хорошее имя?
— Лиза, доченька! Тебе имя нравится или этот мальчик?
— Пока не знаю, папа. Думаю, что и мальчик и имя…
— Хорошо, одно имя уже есть. А ваши предложения? — обратился Бойченко к
Марии Ивановне, которая находилась тут же и слышала этот разговор (Виктор попрежнему, несмотря на почти семейные отношения, обращался к ней на «Вы»).
— Саша — хорошее имя. Мне оно тоже нравится. Да и звучит красиво —
Александр Викторович!
— Итак, с вами все ясно. Теперь очередь за Вероникой Михайловной. Что скажет
она? У меня, честно скажу, пока никаких предложений на этот счет. Одна сумасшедшая
радость. Ну все. Давайте спать, — Виктор ссадил Лизу с колен. Та послушно подошла к
Марии Ивановне, взяла ее за руку, и они ушли в детскую спальню.
175
Укладывая девочку в кроватку, Мария Ивановна украдкой смахнула выступившие
слезы. Лиза ей безумно нравилась. Очень красивая, не по возрасту рассудительная и
разумная, она притягивала к себе. И Мария Ивановна вначале подружилась с ней, а потом
и полюбила, как свою родную внучку. Часто, направляясь к дому Бойченко, она ловила
себя на мысли, что испытывает радость от предстоящей встречи с девочкой, которая тоже
к ней привязалась. Радовало и то, что вскоре после переезда в Полазну Виктор Сергеевич
и Лиза стали общаться, как отец и дочь. Он называл ее «дочкой», она его «папой».
Чувствовалось, что девочка воспринимает его, как родного отца. Виктор, в свою очередь,
вел себя, как настоящий папа. Откровенно баловал Лизу, защищая от строгостей Ники,
помногу играл с ней в детские игры и даже рассказывал на ночь придуманные им сказки.
Он же первым предложил удочерить девочку. Решили, что сделать это лучше после
рождения малыша.
В эту ночь Бойченко никак не мог заснуть. Переполнявшая его радость бодрила. Он
в который раз представлял, как малютка появится в доме, как все будут, волнуясь,
суетиться вокруг него, готовясь впервые купать. И небывалый прилив нежности подымал
его с постели, заставляя подолгу ходить из угла в угол.
Заснул Виктор только под утро. И тут же увидел страшный сон. Будто он опять в
армии и дежурит посыльным по штабу батальона. И ждет-не дождется телефонного
звонка. Неизвестно от кого. Наконец телефон звонит. Звонки идут один за другим,
длинные, настойчивые. Но он не берет трубку. Бойченко проснулся, но не сразу понял,
что звонит квартирный телефон, стоящий на прикроватной тумбочке. Несколько секунд
он тупо смотрит на него, потом поднимает трубку.
— Слушаю!
— Бойченко Виктор Сергеевич?
— Да, это я.
— Вам позвонили из родильного отделения пермской городской больницы, где
вчера родился ваш сын. Так вот… — женский голос умолк, но тут же продолжил: —
Приезжайте немедленно. Вы еще застанете сына живым. Надежды на его спасение
никакой. Все остальное узнаете здесь…
176
Голос в трубке продолжал что-то говорить, но Виктор уже не слушал и бросил
трубку. В считанные секунды он оделся, заглянул в спальню к Лизе, где его ждала
встревоженная звонком Мария Ивановна.
— Я в город, — бросил он ей, выбегая из дома. Через минуту его «Ауди» неслась в
сторону Перми. Когда Виктор подъезжал к Головановскому посту ГАИ, стрелка
спидометра прыгала на отметке сто двадцать километров. Но он продолжал жать на
педаль газа, находясь в каком-то исступлении. Стоявшие на посту гаишники знаками
потребовали от него остановиться. Но Виктор продолжал гнать машину. Постовые
впрыгнули в гаишные «Жигули» и кинулись в погоню. Виктор посмотрел в зеркало и
понял, что милиционеры настигают его. «Все, не уйти. Начнутся разборки, уйдут
драгоценные минуты…» — он в отчаянии стукнул кулаком по приборной панели.
Неожиданно из-за поворота навстречу вынырнул черный «Мерседес». Виляя из стороны в
сторону, он несся на большой скорости по встречной полосе. Виктор резко взял влево,
избежав столкновения. Раздавшийся сзади страшный скрежет и тупой сильный удар
заставили его снова взглянуть в зеркало. Было ясно, что, уклоняясь от встречи с «пьяным»
«Мерседесом», гаишники резко затормозили, их машина перевернулась, вылетела за
дорожный бордюр и врезалась в дерево. Постовые тут же выскочили из машины и
побежали к стоявшему «Мерседесу». «Живы, и слава Богу!» — с облегчением подумал
Бойченко и сбавил скорость.
В приемной родильного отделения, куда он вбежал, толпились люди. Было шумно,
несколько человек плакали, уткнувшись в ладони, другие стояли, явно находясь в
оцепенении или в состоянии шока. Отбиваясь от хватавших его за руки медсестер и
вахтеров, Виктор прорвался в кабинет заведующей отделением. Бледная, до смерти
уставшая, немолодая женщина вопросительно посмотрела на него.
— Вы Бойченко? — догадавшись, кто перед ней, негромко произнесла она. — Да, я
просила сообщить вам. Садитесь, пожалуйста. Мы пытаемся спасти вашего сына и еще
несколько новорожденных. Хотя шансов… ну вы понимаете, о чем я… никаких нет.
Виктор продолжал стоять, хотя чувствовал, что ноги, вмиг ослабев, не
поддерживают его, и он в любой момент может рухнуть на пол.
— Да скажите же вы наконец, что случилось? — почти закричал он.
177
— Произошло ужасное, — заведующая встала из-за стола, подошла к Бойченко и
усадила его на стул. Потом смочила ватку нашатырем и приставила к его носу. — Теперь
вы в состоянии меня слушать и понимать? Так вот, в нашем корпусе прорвало трубу
отопления. Горячая вода затопила кабели электроснабжения, произошло замыкание.
Отделение осталось без тепла и света. Не было даже аварийного освещения. Нескольких
младенцев удалось спасти, их вовремя успели отдать мамам, которые отогрели их своим
теплом, накормив грудью. У остальных, в том числе и у вашего сына, от переохлаждения
воспалились легкие. Для только что родившегося — это смертельно опасно. А если
начнется отек легких… — заведующая замолчала, но, увидев, что Бойченко поднялся и,
пошатываясь, направился к двери, добавила: — Конечно, все, что в наших силах, мы
сейчас делаем. Кстати, ваш сын сейчас находится с мамой…
Но Виктор не слышал последних слов. Выйдя из отделения, он сел в машину и
какое-то время сидел, положив голову на руль. Потом медленно выехал с территории
больницы, не представляя, куда и зачем едет. Улицы, дома, редкие прохожие проплывали
мимо, как во сне. В себя он пришел, только оказавшись возле Слудской церкви, что на
улице Орджоникидзе. Утренняя служба еще не началась. Не очень надеясь, что его
услышат, Виктор постучал в закрытые двери храма. Неожиданно дверь открылась, и на
пороге показался одетый в ризу священник.
— Батюшка, разрешите войти. Мне очень нужно! — попросил Бойченко. Его слова
больше напоминали стон.
— Но служба еще не началась, — возразил священник, но все же отошел в сторону,
впуская Виктора. — А что случилось?
— Сын… Вчера родился, а сегодня уже при смерти. И никакой надежды на то, что
выживет.
— Молитесь, Господь услышит вас. На все его воля. Поставьте свечи и молитесь,
— священник протянул Бойченко несколько свечей. — Зажгите их перед распятием
Христа, опуститесь на колени и просите Господа заступиться за младенца. Я буду
молиться вместе с вами. Как зовут вашего сына?
— Нет еще у него имени… — растерялся Виктор. — Он же только-только родился.
— А как бы хотели его назвать? — не унимался батюшка.
178
— Может быть, Филиппом? Нам всем нравится это имя.
— Хорошее имя. Молитесь за Филиппа, — священник осенил себя крестным
знамением и нараспев начал читать молитву. — Господи Иисусе Христе, Сыне Божий,
молитв ради Пречистыя Твоея Матери и всех святых, помилуй нас. Аминь. Ангеле Божий,
хранителю мой святый, на соблюдение мне от Бога с небес данный, прилежно молю тя: ты
мя днесь просвети и от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави и на путь
спасения направи. Аминь.
Виктор пытался, стоя на коленях, читать «Отче наш», единственную молитву,
которую знал наизусть, но голос священника и мольба, звучащая в этом голосе, словно
околдовали его. На какое-то мгновенье ему показалось, что он стоит перед самим
Господом и тот внимает его просьбам сохранить сына. И то, что говорил в эти минуты
священник, он даже считал своими словами.
— …Сохрани, Господи, жизнь рабу твоему, Филиппу, младенцу новорожденному и
безгрешному. Тебе, Владыка Всея, послушному и аки ангел чистому. Не дай, Господи,
восторжествовать злым силам, его умертвляющим. Спаси и сохрани его. Аминь, —
продолжал священник.
Постепенно Виктор стал понимать смысл того, что говорил батюшка, и обратился к
Богу своими словами. Он умолял, просил Всевышнего не отнимать у него сына, предлагая
себя самого в обмен за жизнь младенца. «Накажи меня, как захочешь, на все твоя воля.
Только оставь его живым, — умолял он Бога. — Не может человек, еще не начавший жить
на этом свете и не нагрешивший, расплачиваться за грехи его родивших. Возьми у меня
все, что хочешь, — силы, здоровье, саму жизнь, но сохрани его. Умоляю тебя, Господи…»
Началась утренняя служба. Церковь стала заполняться людьми.
— Встаньте с колен и продолжайте молиться. Я начну службу и позже подойду к
вам. А вы молитесь с верой в Бога, — священник прикоснулся рукой к голове Виктора.
Спустя час он снова подошел к нему.
— Поезжайте к своему сыну. Думаю, он в полном здравии.
— Почему вы так уверены, батюшка?
179
— Нам все ведомо.
— А как вас зовут? Меня Виктором Сергеевичем…
— Отец Филипп я. В миру — Николай Александрович.
— Как я должен благодарить вас, отец Филипп?
— Благодарите Господа нашего, Иисуса Христа. Прощайте и идите с Богом! —
священник чуть наклонил голову, повернулся и медленно направился к клиросу.
…Сотовый зазвонил, когда Бойченко уже подъезжал к родильному отделению.
Несколько секунд он опасливо, почти с испугом смотрел на заливающийся трелью
телефон, не решаясь к нему прикоснуться. Наконец взял и нажал кнопку.
— Витенька, мой родной, любимый! Жив наш сыночек, жив! Врачи спасли его! —
срывающимся от безумной радости голосом почти кричала Ника. — Сейчас я кормлю его.
Мой маленький, мой хороший, — обращалась она к сыну, — скажи что-нибудь своему
папе, ну, родненький!
Виктор прижал телефон к уху. Сквозь посторонние шумы было слышно, как
малыш, пыхтя и посапывая, чмокает губами. Бойченко был готов без конца слушать эти
дорогие звуки только начинающейся жизни. Но сопение вдруг прекратилось и раздался
пронзительный громкий крик.
— Это он разговаривает с тобой, — сообщила Ника. — Ты слышишь, милый?
— Конечно, слышу, — шепотом ответил Виктор. От волнения горло перехватило, и
голос пропал. — Я без ума от него. Хочу видеть, хочу носить его на руках, целовать…
— Потерпи, любимый, совсем немного. Скоро мы все будем вместе, — видимо,
сдерживая слезы, ответила она.
Виктор поцеловал телефон, положил его в нагрудный карман пиджака, развернулся
и поехал к ближайшему «Вивату». За спасение сына он готов был отблагодарить врачей
даже не цветами и шампанским, а сейчас же отдать им свою «Ауди».
Вместо эпилога
180
…Конец декабря 2010 года выдался не морозным и снежным. Это природа, словно
желая добра всем встречающим новый год, выдавала хорошую погоду. По предложению
Виктора собраться в новогоднюю ночь решили у него в Полазне. Первыми приехали
Настя с Максимом и детьми — Денисом и Аленой. Затем появились друзья — Анатолий
Дзубенко и Юрий Братушин с женами. Чуть позже из Березников прибыли Полина
Яковлевна и Марина. Не смогли приехать Надя с Сашей и дочерью, улетевшие на новый
год к родителям Саши в Белоруссию. Огорчил Лобачев: заболела жена Тамара, о чем он
сообщил, позвонив по телефону и извинившись, что не сможет приехать. Последним
гостем оказался Афанасьич. Он появился, когда его уже не ждали.
Оказалось, из-за снежных заносов он едва выбрался со своей базы. Был Афанасьич
изрядно навеселе. Присоединившись к сидящим за столом, он первым попросил слова и,
поднявшись с рюмкой водки в руке, вдруг заговорил о политике. О том, что вот уже почти
три года во главе страны находится молодой, энергичный и умный президент. Который, в
отличие от бывшего главы, не читает речи по бумажке, а говорит простыми и понятными
словами. Который взялся за ворюг-чиновников, схватился со взяточниками и лодырямигубернаторами. Который успевает все — и побывать за границей, и заглянуть в школу или
в больницу. На Афанасьича зашикали, и он, поняв, что «несет не то», извинился и,
посмотрев в сторону Виктора и Вероники, вдруг рявкнул «горько!». Раздался такой
оглушительный хохот, что сидевшие в соседней комнате за своим «чайным» столом дети
— Лиза, Филипп, Дениска и Алена, встревожившись, прибежали к взрослым. Застолье
получилось по-настоящему праздничным — шумным, веселым, с песнями, шутками и
анекдотами. После нестандартного и по-человечески доброго новогоднего поздравления
президента все, одевшись, отправились на горки и катушки, намороженные на площади
перед Домом техники. После прогулки, уложив детей спать, еще долго сидели за столом,
созерцая новогоднее телевизионное шоу с вездесущими и основательно надоевшими
Пугачевой, Киркоровым и Басковым. Отвечая «между делом» на звучавшие телефонные
звонки и поздравления. Первым позвонил аккуратный до невозможности Гарик Ионесян.
Узнав от Виктора, что Марина находится у них, он попросил передать ей трубку.
Говорили они довольно долго, после чего Марина скрылась в ванной комнате и вышла
оттуда заплаканная. Виктор и Ника подошли к ней.
— Слезы в новогоднюю ночь? Ну что ты, Марина… — попытался успокоить ее
Бойченко.
181
— Люблю я его, Виктор Сергеевич, понимаете? Очень люблю. И никого мне, кроме
него, не надо, — глубоко вздохнув, ответила Марина.
— Он тоже любит тебя, я знаю, — Виктор, чуть прищурившись, посмотрел на
девушку. — Но Гарик никогда не оставит свою семью. И ты это знаешь. Так что, любите
друг друга, как у вас получается. Взаимная любовь — это тоже счастье. Хоть и горькое
оно у вас. Ну а теперь — еще раз к столу, все, успокоились! — последние слова Виктор
произнес почти приказным тоном и, обняв Марину за плечи, повел к веселящимся
друзьям.
Вскоре позвонила Бэла. Ее звонок был большой неожиданностью. Уже несколько
лет оба — ни она, ни Виктор — не созванивались и, кажется, забыли о существовании
друг друга. Оказалось, нет.
— Я помню и буду всегда помнить тебя, Виктор, — поздравив с новым годом,
счастливым голосом произнесла она. — Ты всегда вел себя, как настоящий мужчина.
Таких, как ты, сейчас, увы, почти нет… Звоню еще и потому, что я наконец стала мамой.
Несколько лет у нас с Борисом не было детей. Мы уже почти отчаялись. Хотели
усыновить малыша из детского дома. И вдруг такое счастье! В честь папы сына назвали
тоже Борисом. Ему уже три недели и он почти держит головку.
— Поздравляю с новым годом и еще больше с сыном! А ты молодец и хорошая
мама, — расчувствовавшись, ответил Бойченко. Ника, стоявшая неподалеку, догадалась, с
кем говорит муж (со слов Виктора, она кое-что знала о японке), но, сдержавшись, не
сказала ни слова, хотя выступившие на глазах Виктора слезы ее неприятно удивили.
Спать укладывались уже под утро, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить спящих
детей. Но все равно это происходило весело, с бесконечными шутками и приколами.
Наконец все стихло. Ника разбирала постель, когда телефонный звонок вдруг разрезал
устоявшуюся тишину. От неожиданности она вздрогнула и чуть не выронила подушку,
которую держала в руках. Виктор был в ванной, поэтому, справившись с испугом, она
подошла к телефону и подняла трубку.
— Позвонила Ляйсан из Парижа, — женский голос в трубке заговорил первым. —
А кто у телефона?
182
— Жена Виктора Сергеевича Бойченко, зовут меня Вероника. Хотя муж называет
Никой.
— Звучит красиво. Вероника, скажите, пожалуйста, я могу услышать вашего мужа?
Мне хотелось бы поздравить его с новым годом. Вас я, пользуясь случаем, уже
поздравляю.
— Спасибо. Извините, не запомнила, как вас зовут?
— Ляйсан, татарское имя.
— Ляйсан, Виктор сейчас занят, дело в том, что у нас гости. Думаю, пока мы с
вами знакомимся, он освободится, — нашлась Ника.
— А вы знаете, Вероника… Может быть, и хорошо, что он не свободен. Передайте
ему, пожалуйста, что звонила Ляйсан и что я желаю любви и счастья ему и всей вашей
семье.
— Передам обязательно. Скажите, вы давно знакомы с Виктором? И, если можно,
скажите, сколько вам лет?
— Мы одного возраста. Познакомились очень давно, когда были еще подростками.
И полюбили друг друга. А потом я совершила ошибку, о которой жалею всю жизнь.
Вышла замуж за французского дипломата, позже уехала с ним в Париж, родила сына. И
стала привыкать к жизни с этим нелюбимым человеком. И вдруг на выставке в Париже
встретила Виктора. Как я была счастлива! И еще поняла, что только его любила все эти
годы. От мужа я все-таки ушла. Живу с сыном.
— Вы по-прежнему любите Виктора?
— Не знаю, что вам ответить… Конечно, люблю. Но я знаю, что он счастлив с
вами, поэтому… поэтому нам лучше не встречаться даже по телефону.
— Ляйсан! Виктор освободился. Я передам ему трубку?
— Нет, нет, Вероника! Не нужно. Вы очень славная девочка. Можно я позвоню вам
как-нибудь?
— Конечно, звоните. Прощайте, Ляйсан!
183
— Прощайте, Вероника!
Последние слова и фразы Вероника произнесла почти шепотом, чтобы не слышал
Виктор, который, стоя перед зеркалом, причесывал волосы.
— Ты с кем-то говорила? Интересно, с кем? — спросил он, подходя к ней.
— Да, звонила Ляйсан из Парижа. Поздравила с новым годом, пожелала всем нам
счастья.
— Почему ты не позвала меня?
— Она просила не делать этого. Понимаешь, Витя… Эта женщина по-прежнему
тебя любит. И я очень хорошо ее понимаю. Скажи, а ты ее еще помнишь? Или, может
быть, даже любишь? И почему ты никогда мне о ней не рассказывал?
— Ты, как следователь на допросе, — скажи, ответь… Отвечаю: я люблю только
тебя, слышишь? — Виктор прижался к Нике всем телом и крепко поцеловал ее.
— А ты не будешь, как твои друзья, заглядываться на других женщин? — не
унималась Ника.
— Другие женщины для меня не существуют. Все, оставим эту тему.
— И все-таки, чем закончились романы Анатолия и Юрия?
— Господи! Какая ты любопытная! Ничем. Роза помирилась с мужем и родила
сына. Юрина скрипачка получила диплом и уехала в свой родной Тагил…
Из детской спальни донеслись какие-то звуки. Виктор и Ника метнулись к детям.
Но там все было спокойно. Мальчики — Денис и Филипп спали, разбросавшись по
постели. Девочки — Лиза и Алена, наоборот, спали, плотно прижавшись друг к другу.
— Наверное, кто-то из них увидел сон и заговорил, — прошептала Ника. —
Интересно, что дети видят во сне?
— Какие-нибудь игры, забавы. Больше им ничего не положено видеть, — Виктор
поправил одеяльца на телах мальчиков. — Как вымахали парни! Настоящие мужики
растут.
184
— Интересно, как сложатся их судьбы? — стоя возле спящих девочек, Ника
любовалась их чистыми красивыми лицами. — Так хочется, чтобы все у них было
хорошо. И поменьше бы им таких испытаний, через которые прошли мы с тобой.
— Не волнуйся, — он подошел к жене и обнял ее. — К счастью, нам наконец
повезло с президентом, который решительно намерен навести порядок в стране. Так что,
жить они будут в других условиях. Вырастут, женятся, выйдут замуж, нарожают нам
внуков. И произойдет это совсем скоро. Нашему Филе скоро пять лет. А кажется, еще
вчера он ползал, потом пытался ходить. Время летит…
— Я помню, как однажды, ему было годика три, я за какой-то проступок поставила
его в угол. Ты подошел ко мне и сказал: «Посмотри в его глаза». Я взглянула в глаза Фили
и увидела, что они смотрят на меня… с каким-то жутким, холодным безразличием. Я
ужаснулась. Никогда не думала, что малыши так болезненно могут реагировать на
наказания. И, когда мы остались с тобой одни, ты произнес: «Детей не надо воспитывать.
Их нужно просто любить». С тех пор я ни разу его не наказала. И поняла, что дети,
выросшие в любви, не могут стать плохими.
— Ты очень правильная мама и справедливая.
— И, наверное, любимая?
— Если я скажу «нет», ты все равно не поверишь…
— Тогда скажи «да».
— Лучше так: наша любовь и рождение Филиппа сделали меня по-настоящему
счастливым. Надеюсь, и тебя тоже.
— Да, милый. Только…
— Что только?
— Только я не думала, что любовь может быть такой сильной.
— Я тоже. Оказывается, она способна творить с людьми чудеса. Труса может
сделать отважным, слабого — могучим, неуверенного и нерасторопного — решительным
и боевым. Даже некрасивый, если он любит и любим, превращается в красавца. А о нашем
брате, пожилых, и говорить нечего. Превращает в двадцатилетних юношей.
185
— Мой дорогой юноша! — прижавшись к Виктору, Ника крепко поцеловала его.
— Скоро начнет светать, а мы еще ни минуты не были наедине…
Виктор легко поднял Нику на руки и вышел из детской спальни.
…Заканчивалась ночь, уступая место первому дню две тысячи одиннадцатого года.
И миллионы влюбленных — и пожилых, и молодых, и таких, как наши герои,
проснувшись в это утро, или так и не уснувших, чувствовали себя необыкновенно
счастливыми. Потому что любовь — это обязательный спутник и главное условие
человеческого счастья.
Конец второй книги.
Июль 2011 года. Пермь.
186