RUS - Санкт-Петербургский государственный университет

Соотношение системы и нормы языка
Проблеме современной произносительной нормы будут посвящены шесть лекций. Но прежде
чем говорить о произносительной норме, нужно обязательно рассмотреть вопросы языковой
нормы вообще, взаимоотношение логической системы и нормы. Прежде всего необходимо
поставить вопрос, а нужно ли знать нормы русского литературного языка или нормы любого
другого языка? Ответ может быть только положительным, потому что хотелось бы, чтобы все
люди, окружающие нас, говорили правильно, чтобы вокруг была слышна речь, лишенная каких бы
то ни было ошибок: синтаксических, грамматических, лексических, фонетических — любых, т. е.
речь нормативная. Простые, на первый взгляд, вопросы, где научиться правильно говорить, кто
знает, как правильно, оказываются очень непростыми.
Мы слушаем людей, нас окружающих, слушаем депутатов Государственной думы, членов
правительства, и очень хотелось бы не отвлекаться от смысла, содержания высказывания на
внешнюю форму, хотелось бы, чтобы не было каких-то неясных слов, не встречались
нетрадиционные построения фразы, не было бы нечеткого членения предложения на
осмысленные части — на синтагмы. Можно привести простой пример: Как удивили его слова
брата! Какой смысл этой фразы: как удивили его слова брата или как удивили его слова брата.
Конечно, очень бы хотелось, чтобы не было неправильно произнесенных слов. Но как нужно
произносить сегодня правильно: /v’isná/ или /v’esná/? В безударной позиции должен
произноситься звук /e/ или /i/? Как нужно произносить /vodá/ или /vadá/? Ответ на второй вопрос,
очевидно, простой — конечно, /vadá/, но что касается ответа на первый, /v’isná/ или /v’esná/, он,
может быть, стал простым сегодня, но не был простым 100—150 лет назад, потому что были две
возможности произнесения этого слова: в Петербурге говорили /v’esná/, в Москве — /v’isná/, но
то и другое было правильно.
Важно обратить внимание на то, что развитие средств массовой информации, особенно радио и
телевидения, привело к распространению звучащего слова и, что особенно приятно, в последние
годы к распространению речи спонтанной, не чтения заранее подготовленного текста, а
свободного изложения мыслей, почти импровизации. Это избавило нас от часто
неэмоционального монотонного чтения, и мы услышали прекрасных ораторов, нас окружающих.
Но в этих условиях, когда расширился круг лиц, чья речь может определенным образом влиять на
речь других, особое внимание должно быть обращено на фонетическую сторону речи, на
произношение.
Несомненно, каждый человек, владеющий языком, должен не только в совершенстве владеть
письменной формой языка, но и грамотно писать, грамотно говорить. И вот, для того чтобы
понять, каковы же сегодня нормы русского литературного языка, произносительной нормы,
наверное, вначале нужно подумать над тем, откуда эта норма берется, где ее можно взять,
прежде чем описать, какими методами, способами можно ее исследовать, каковы
взаимоотношения между фонологической системой любого языка и нормой.
Хотелось бы начать с этих общих теоретических положений: каковы взаимоотношения системы и
нормы, лингвистический статус нормы, что представляет собой норма и может ли она жить в
своих вариантах, поговорить о кодификации нормы, о социолингвистическом факторе, который
оказывается очень важным и, конечно, о том, влияет ли письменная форма речи на устную.
Например, в слове весна мы видим написанную букву Е, но повлияет ли она на произнесение или
влияла ли когда-нибудь? Известно, что сегодня идущий вариант нормы и, по существу,
единственный — [и], /v’isná/, но раньше было иначе. Можно было произносить /v’esná/ и /v’isná/.
Но было ли это первое произнесение /е/ в безударной позиции связано с написанием или нет? На
все эти вопросы мы и попытаемся найти ответы.
При изучении языка лингвист неминуемо сталкивается с двумя видами явлений, имеющих
одинаково важное значение. Во-первых, это свойства данного языка как системы, такие свойства
обычно называют внутренними. Во-вторых, это социолингвистические и психолингвистические
факторы, связанные с тем, что язык живет, функционирует в определенном языковом коллективе
и, конечно, в определенный период времени. Вот эти психолингвистические,
социолингвистические факторы, как правило, называются внешними. Противопоставление
внутренних и внешних факторов вряд ли можно осуществить ввиду тесной связи и
взаимообусловленности их в жизни языка.
Любой национальный язык, т. е. язык всей нации, представляет собой совокупность самых
разнообразных явлений, таких как литературный язык, просторечие, территориальные и
социальные диалекты, жаргоны. Классификация этих явлений приводит нас к необходимости
понимания того, как переплетены собственно лингвистические внутренние свойства языка и
внешние социолингвистические, психолингвистические свойства.
Литературный язык — это язык образцовый, его нормы считаются обязательными для носителей
языка. Наша задача понять, каковы эти нормы произношения, если речь идет о фонетической
стороне языка, о звучании. Но в национальный язык входит не только литературный язык, но и
диалекты. Территориальные диалекты, которые называют местными говорами, — это устная
разновидность языка ограниченного числа людей, живущих на одной территории. Эти диалекты
часто сохраняют языковые особенности, которые уже устарели, те особенности, которые
характеризуют период, предшествующий созданию литературного языка. Но диалекты, говоры
подвергаются очень значительному воздействию со стороны литературного языка, и постепенно
мы наблюдаем процесс утраты ярких местных территориальных черт.
Социальные диалекты — диалекты отдельных групп людей, порождаемые социальной,
сословной, может быть, профессиональной, производственной однородностью общества. Но в
понятие национального языка входит еще и просторечие. Просторечие, в отличие от социальных и
территориальных диалектов, не характерно для какой-то территориальной или социальной
группы людей и может быть охарактеризовано лишь как отклонение от литературной нормы.
Отклонения эти могут возникать по разным причинам, но в первую очередь они определяются
недостаточным владением литературным языком. Просторечие и диалекты существуют только в
устной форме, хотя, безусловно, есть описание этих диалектных и просторечных черт.
Литературный язык имеет и письменную, и устную форму. Но важно иметь в виду, что
представление о литературности и нелитературности или нормативности и ненормативности со
временем изменяется. И связано это в первую очередь с процессами развития и изменения
литературного языка.
История изучения языка, определение понятия «язык» в разные периоды показывают, что учет
какой-то только одной группы факторов, например, только внешних или только внутренних,
приводит к односторонней трактовке этого сложного и противоречивого явления. Если мы
вспомним тот период развития языка и его изучения, когда рассматривали язык главным образом
как явление психическое, связанное с деятельностью человека, а также утверждение, что «язык
не покоящаяся сущность, а протекающая деятельность духа, с одной стороны, и деятельность
тела, т. е. органов речи, с другой», то поймем, что такой подход учитывает только внешний
фактор, а не внутренний, только психические явления. Такой подход возможности всестороннего
изучения языка и понимания языковых процессов не давал. В очень интересных трудах известных
ученых XIX и ХХ вв. Гумбольдта и Штейнталя такой подход мы в первую очередь и встречаем. Как
раз этот подход отражает психолингвистическую обусловленность языковых явлений, что
абсолютно объективно. Но противоположный подход, который ставит во главу угла внутренние
системные свойства, мы находим в лингвистических работах конца уже не XX, а XIX в., например, у
грамматиков, которые говорили, что «язык — застывшая система, взятая в абстракции от речевой
деятельности». Или подход, который мы встречали у представителей социологической школы:
«язык — лингвистическая форма, тяготеющая над всеми индивидами данной социальной группы
и реализующаяся у каждого из этих индивидов в виде пассивных отпечатков таких же
индивидуальных систем речевых навыков». Так вот и этот, тоже односторонний подход,
учитывающий только внутренние языковые факторы, не давал возможности понять сложные
языковые явления, взаимодействие этих внутренних свойств и внешних по отношению к языку.
И действительно, противоречивость в подходе к языку, к трактовке понятия «язык» создавалась
вследствие неразграниченности таких двух очень важных и понятных нам сейчас явлений, как
язык и речь, понятных, наверное, тоже не до конца. Фердинанд де Соссюр первым
сформулировал общелингвистическую теорию, отграничившую социальное от индивидуального,
потенциальное от реального, язык как систему условных средств от речи как формы
существования этой системы, как последовательности конкретных языковых проявлений. Язык и
речь входят в речевую деятельность как два ее компонента. Язык — абстрактная система
отношений, речь — материальная последовательность сигналов. Хотелось бы подчеркнуть тот
факт, что, противопоставляя язык и речь, Ф. де Соссюр вообще норму не упоминает, он как будто
бы обходится без этого понятия, не называет его, но, рассматривая явление аналогии, говорит о
двух системах: системе для того, чтобы делать нечто, и готовой системе. Вот, наверное, первая и
есть система языка, не реализованная полностью, а вторая, по существу, норма. Он употребляет
термины «язык», «речь», «речевая деятельность», но характеризует только язык и речь, а понятие
речевой деятельности у него осталось неопределенным.
По существу, понятие речевой деятельности как особого явления открыл Лев Владимирович
Щерба , воспользовавшийся только термином Ф. де Соссюра . Смысл теории Л. В. Щербы в том,
что он вводит троичное противопоставление. Первое — язык, и объясняет, что такое язык с его
точки зрения. Язык — это языковая система, словарь и грамматика. Второе — это языковой
материал. Языковой материал — это совокупность всего говоримого и понимаемого. Наконец,
третья составляющая этого троичного противопоставления — речевая деятельность. Речевая
деятельность — это процессы говорения и понимания. Лев Владимирович Щерба учитывает и
внутренние, и внешние факторы, так как для него языковая система есть то, что объективно
заложено в данном языковом материале. А языковой материал — совокупность всего говоримого
и понимаемого, и Л. В. Щерба подчеркивает, «говоримого и понимаемого в определенной
конкретной обстановке, в ту или другую эпоху жизни данной общественной группы». И конечно,
из этого следует, что изменения в условиях существования данной социальной группы не могут не
отразиться на изменении речевой деятельности. Принимая теорию Льва Владимировича Щербы,
наверное, следует считать, что выбор нормы, с его точки зрения, происходит именно в процессе
речевой деятельности. Таким образом, язык — это система потенциальных средств,
определяющая все многообразие ее реализации, а речь — форма существования системы. Вот
такое понимание языка и речи и привело к противопоставлению системы и нормы. Нужно сразу
заметить, что между речью и нормой нет прямого совпадения. И конкретные, не всегда простые
отношения между речью и нормой рассмотрим далее.
Лев Владимирович Щерба в ряде работ говорил о том, что язык находится постоянно в состоянии
«лишь более или менее устойчивого, а чаще и вовсе неустойчивого равновесия», т. е. постоянно в
развитии, постоянно в изменении. Именно это постоянное развитие языка и создает
определенные трудности при его описании и, конечно, при решении вопросов современной
нормы.
Опираясь на подход Л. В. Щербы, хотелось бы подумать над тем, а что же представляет собой
языковая норма, каковы ее отношения с языковой системой, является ли норма лингвистической
категорией. В языковедении, если мы вспомним период от античности примерно до конца XVIII в.,
существовало такое представление: «Язык — это хаос». В связи с этим задача языковедов, задача
грамматики, в широком понимании этого слова, состояла в том, чтобы внести в него
определенный порядок. Языковедение рассматривалось как наука нормативная. Такое
понимание было связано с тем, что в это время происходил процесс образования единого языка.
Нормализаторская деятельность грамматиков, конечно, имела важное значение при выборе
общего из различных диалектов и говоров. Но следует подчеркнуть, что и тогда были ученые,
которые понимали объективную обусловленность нормативной грамматики. И таким ученым был
Михаил Васильевич Ломоносов , который первым прочитал в Петербургском университете в 1755
г. лекции на русском языке, весь курс лекций по физике, в течение семи лет был ректором
университета. Представители естественно-научных направлений считают его своим, но
Ломоносов много дал и языку, лингвистике, и вот именно в его «Российской грамматике» мы
находим такие слова: «Хотя она из общего употребления происходит, — она, грамматика, —
однако правилами показывает путь самого употребления».
Существование грамматического строя в самом языке в период становления национальных
литературных языков было признано потом и другими лингвистами. И именно в это время
выдвигается требование объективного исследования языка, понимания того, что язык живет по
своим законам. И задача лингвистов в первую очередь заключается в том, чтобы изучить и понять
эти законы. Что же касается нормы, то вопрос о том, заложена ли нормативность в самом языке
или она вносится в язык извне, в течение долгого времени оставался открытым. Ряд вопросов до
конца не решен и сегодня. Очевидно, решению этих, на первый взгляд, простых вопросов мешало
неразличение двух аспектов нормы. Во-первых, нормы как внутриязыковой категории, связанной
с наличием потенциальных возможностей обозначения одного и того же явления,
представляемых языком как системой. При этом норма — результат действия ряда социальных
факторов, определяемых существованием данного языка в определенном речевом коллективе в
определенный период времени. Это одна сторона или один аспект проблемы. Во-вторых, нормы
как осознания тех или иных средств языкового выражения в качестве правильных, образцовых и
приписывание их к употреблению. Вот этот второй аспект нормы и стали называть кодификацией
нормы. Здесь очень важно понять роль обоих аспектов.
Очень важно с теоретической точки зрения, рассматривая норму, подчеркнуть, что
внутриязыковой, объективный ее характер в зависимости от системы кодификации есть не что
иное, как отражение этой объективной нормы в различных словарях, справочниках и пособиях.
Приведем пример. Система, фонологическая система русского литературного языка, дает две
возможности: в сочетаниях двух согласных перед вторым мягким согласным может употребляться
и твердый согласный, который перед этим мягким стоит, и мягкий, т. е. в слове в банке мы знаем,
что перед мягким /к’/ стоит твердый /n/, а в слове в баньке, перед мягким /к’/ стоит мягкий /n’/. И
то и другое разрешено языковой системой.И мы, изучая эту систему, вот это разрешение системы
обнаруживаем. Но дальше есть целый ряд случаев, когда процессу коммуникации, пониманию
того, что произносится, не помешает мягкий или твердый согласный, употребленный перед
другим мягким. Например, 150 лет назад можно было сказать дверь открыта /d’v’er’/, имея в
виду, что /d’/ мягкое перед /v’/ в слове дверь, и можно было сказать дверь открыта /dv’er’/: /d/
твердое перед /v’/ мягким в этом же самом слове. Это не мешало пониманию смысла слова, и
был период времени, когда оба эти варианта были приняты как нормативные и оценивались
таким образом. Но постепенно оказалось, что вариант с твердым согласным /dver’/ в отличие от
/d’v’er’/ победило. И словари, кодифицированные, принадлежащие разным авторам, эту
возможность в свое время двух вариантов произнесения, а впоследствии единственно
правильного /dv’er’/, а не /d’v’er’/ зафиксировали. Значит, норма, с одной стороны, — это
внутриязыковая категория, и надо иметь в виду, что понятие нормы действительно оказывается
очень важным именно для тех языков, языков флективного типа, которые дают разные
возможности обозначения одной и той же языковой сущности. А с другой стороны, норма — это
осознание тех или иных средств языкового выражения в качестве правильных, образцовых и
предписывание их употребления.
Но хотелось бы подчеркнуть, что автор такого словаря, справочника, пособия, который берет на
себя право показать носителям языка, как правильно произносить, должен четко понимать, что
любые его рекомендации, кодифицированная норма должны быть результатом очень серьезного
исследования и, если речь идет о произносительной норме, очень серьезного
экспериментального фонетического исследования.