remarks - Personal pages of the CEU

Наброски для построения cтруктурной поэтики средневековой литературы.
Ниже пойдет речь в первую очередь о средневековой агиографии. Однако, повидимому, есть основания считать, что общая схема, предлагаемая ниже, сохраняет
известную актуальность и применительно к другим средневековым жанрам (особенно
если учесть условность самого понятия «жанр»). Она (схема) самоочевидна, поэтому
требует огромного объема доказательств и примеров, в силу чего мы их фактически
опустили.
Общеизвестно изречение, гласящее, что художника следует судить по его
собственным законам. Однако если по отношению к литературе Нового времени
данное правило обычно действительно хотя бы стремятся соблюдать, то по
отношению к литературе Средних веков это до сих пор невозможно просто потому,
что этих законов мы себе фактически не представляем. Тем не менее, как кажется, при
наличии доброй воли вполне реально до некоторой степени воссоздать их на
основании того обширного комплекса текстов, которым мы располагаем. Разумеется,
это задача весьма и весьма непростая. Но все же хотелось бы предложить рабочий
вариант предельно обобщенной схемы соотношений «читатель-автор», которые и
сами по себе явно отличаются от соответствующих соотношений в литературе Нового
времени.
Еще одно отступление. «Средневековье», конечно, понятие предельно широкое,
и, очевидно, ни одно явление не могло за этот период не претерпеть значительных
изменений. Однако, прежде чем говорить об изменениях, о динамике процессa,
необходимо обрисовать хотя бы какой-то синхронический срез этого процесса или же
общую канву, внутри которой такие изменения осуществлялись. Схема, данная ниже,
строилась на основании общих особенностей некоторых текстов V-XI вв. Возможно,
что следующий период потребует некоторых корректив, а возможно, что данные
коррективы будут касаться только более частных уровней.
Тезис сводится к следующему: влияние Библии, самого понятия
богодухновенного текста сказывалось в Средние века не только на словаре и
мотивной структуре произведений, но и на самих представлениях авторов о задаче
литературы. Что имеется в виду? Сюжет Библии – поучение Бога людям. Такие тексты
Библии, как, прежде всего, Псалтирь и в значительной степени книги пророков – это
послания от людей к Богу. Как кажется, аналогичные отношения можно выделить и во
всей как минимум агиографической литературе средневековья.
Понятие авторства здесь отличается от понятия авторства в литературе Нового
времени, однако это не значит, что оно отсутствует. Если в последней автор, желая
вызвать у читателя определенные мысли, чувства, эмоции, конструирует
художественный мир произведения по своим собственным законам, создает
собственную систему ценностей, то в литературе Средних веков автор не создает
сознательно свой, новый, художественный мир; он фактически является проводником,
через который выражает себя божественное начало – отсюда топос, общее место
«ничтожества» автора, которому тем не менее помогут справиться с его задачей Бог и
святые.
Нередко
в
соответствующих
фрагментах
можно
наблюдать
противопоставление: красноречивость изложения (от человека) VS нравственная,
духовная чистота (от Бога).
Одновременно сам автор – один из тех, к кому направлено это божественное
послание. Отсюда столь частые в житиях славословия, молитвы, прямые обращения к
Богу, ангелам, святым1. Другое следствие подобного «распределения ролей» – то, что
Бог и ангелы существуют на одном уровне-полюсе шкалы ценностей художественного мира
произведения. Святой может или изначально принадлежать тому же уровню, или же с течением
времени возвыситься до него. Заметим здесь – в сноске, чтобы не обременять центральную схему – что
1
на одном и том же повествовательном уровне оказываются не только автор и читатель,
как это происходит в Новое время, но и герои текста. Этим обусловлено частое
употребление в житиях местоимения «мы», глаголов 1 л. мн.ч., сочетаний «наше
время», «наш святой», «наши пороки», а также часто встречающееся обращение
автора к героям. Приведем один пример. В т.наз. втором житии Адальберта
Пражского автор легенды, Бруно Кверфуртский, рассказывает, как Войтех стоит на
пригорке связанный и смотрит на человека, который собирается его убить; затем автор
обращается к своему герою, утешая его, а потом прося о заступничестве для всех:
«Вот то, к чему ты всегда стремился – претерпеть смерть за любовь ко Христу... Не
бойся опасности, не бойся смерти горькой, смерти мучительной!.. Как бы ты ни
согрешил... омывшись, очистившись семью ранами, попри ногами бездну и землю;
поднявшись надо всей тварью, приблизься к сладчайшему Творцу. Блажен тот, кого
приняла слава рая... он познает то, о чем говорится: «не видел того глаз, не слышало
ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим его»... Я не
знаю, что за страшной болезнью мы страдаем: удовлетворив желания, сильнее
жаждем, и... никогда не говорим: Довольно... Если можешь – а ты можешь многое –
излечи наши раны». И лишь затем следует описание собственно гибели персонажа –
т.е. Бруно говорил, когда тот еще мог его слышать.
Задача автора – раскрытие полноты божественного промысла, божественного
поучения, открытого людям через судьбу того или иного святого, через те или иные
события. С этим связана принципиальная «формульность», «компилятивность»
средневековых произведений, проявляющаяся на уровне как отдельных
словосочетаний, так и целых фрагментов – дело здесь не в «неразвитости»
литературы, а в авторской задаче. В основе, конечно, их словарь (в самом широком
смысле) восходит к тексту Библии – ведь именно здесь содержится наиболее точная
запись Божественных деяний, вдохновленная Богом же. Свобода заимствования из
произведений, созданных предшественниками, также вполне объяснима – если
одному удалось подметить один из возможных путей реализации божественного
замысла, вполне уместно и остальным обратить внимание на ситуации, могущие
оказаться сходными. Свобода обращения с фактическим материалом перестает
казаться недостатком, если мы будем иметь в виду задачу, стоявшую перед
книжником. Средневековый автор не фантазирует, он проницает духовную подоплеку
событий. Осознанный, чистый вымысел в литературе того времени невозможен.
Таким образом, центральным при анализе поэтики средневекового жития должен
быть следующий вопрос: как автор решает задачу раскрытия Божественного
промысла в рассматриваемых им событиях? На то, что эта задача могла быть решена
лучше или хуже, указывает уже само количество дошедших до нас произведений,
посвященных одной теме, одному святому. Постановкой данного вопроса мы здесь
пока и ограничимся.
методика построения образов героев в средневековой литературе опять-таки принципиально отлична от
привычной нам. Важны конкретные действия, мысли, эмоции персонажей. Каждое из этих действийэмоций имеет определенную оценку на шкале ценностей от полюса зла-дьявола до полюса добра-Бога.
Некоторые герои постоянно принадлежат либо «дьявольскому», либо «божественному» уровню, но
часто один и тот же персонаж может совершать и добрые, и злые поступки. Не исключено, что «широта
диапазона» центрального героя может служить показателем изменений, происходивших в сознании
авторов житий на протяжении столетий; если это и не так, то данный параметр тем не менее обладает
огромной важностью для раскрытия творческого метода конкретного автора.