ÔÈËÎÑÎÔÑÊÀß ÊÎÍÖÅÏÖÈß ÌÈÐÀ È ×ÅËÎÂÅÊÀ  ÏÎÂÅÑÒÈ ÂÈÊÒÎÐÀ ÀÑÒÀÔÜÅÂÀ «ÖÀÐÜ-ÐÛÁÀ»

ÃÓÌÀÍÈÒÀÐÍÛÅ ÍÀÓÊÈ
ББК 83.3(2 Рос=Рус)6-022
Н. В. Тимофеева
ÔÈËÎÑÎÔÑÊÀß ÊÎÍÖÅÏÖÈß ÌÈÐÀ È ×ÅËÎÂÅÊÀ
 ÏÎÂÅÑÒÈ ÂÈÊÒÎÐÀ ÀÑÒÀÔÜÅÂÀ «ÖÀÐÜ-ÐÛÁÀ»
Повесть Виктора Астафьева «Царь-рыба» была опубликована в журнале «Наш современник» в 1976 г., хотя отдельные главы появились в печати еще в 1973 г.
Основная философская проблематика заключена в главе «Царь-рыба», название которой
является и названием повести. Философский смысл данного рассказа состоит в том, что человек
должен и будет держать ответ за бездумное отношение не только к природе, но и к себе подобным.
В историко-литературном плане повесть «Царь-рыба» во многом – явление «деревенской
прозы», но этим не исчерпывается ее значение. Она составляет ту часть «деревенской прозы»,
в которой проблемы деревни отступают на второй план. В 60–80-е гг. XX в. такого рода произведения составили целый пласт русской литературы: «Комиссия» С. Залыгина, «Прощание
с Матерой» и «Пожар» В. Распутина, «Белый пароход» и «Плаха» Ч. Айтматова, «Жила-была
Семужка» Ф. Абрамова и др. В этих произведениях рассматриваются взаимоотношения человека и природы во всей, обнажившейся к исходу XX столетия, остроте и неприглядности.
Восторг перед величием природы, соотнесение мимолетной земной человеческой жизни
с бесконечной и бессмертной природой мы находим в русской классике, в стихотворениях
Г. Державина, А. Пушкина, М. Лермонтова, в прозе И. Тургенева, С. Аксакова, Л. Толстого и других русских писателей и поэтов. Но с начала XX столетия становится очевидной опасность гибели
природы, исчезновения ее красоты и величия под натиском «стальной конницы» технического прогресса, недостаточное развитие которого преподносится как безусловное доказательство экономической и общественной отсталости России. Отторжение слепого преклонения перед прогрессом наметилось в произведениях А. Куприна, А. Толстого, С. Есенина, М. Булгакова, А. Платонова,
М. Пришвина, К. Паустовского… Русская литература XX в. настороженно встретила идею машинного рая, а потому имеет единую антитехнократическую направленность.
В рассказе «Капля» (одной из глав повести «Царь-рыба») повествователь из искалеченных
«прогрессом» мест попадает в мир девственной природы. Там, при виде готовой упасть и обрушить гармонию мироздания капли – символа хрупкости, красоты и величия природы, геройрассказчик размышляет: «Нам только кажется, что мы преобразовали все, и тайгу тоже. Нет, мы
лишь ранили ее, повредили, истоптали, исцарапали, ожгли огнем. Но страху, смятенности своей
не смогли ей передать, не привили и враждебности, как ни старались…» [1, с. 250].
«Деревенская проза», включившись в диалог о природе, техническом прогрессе и человеке, обратила свой элегический взгляд на прошлое русской деревни, где, по мнению «деревенщиков», отношения крестьянина и земли были гармоничными. Экологические проблемы воспринимались в 60–80-е гг. XX в. как следствие распада деревни.
У произведения «Царь-рыба» сложная жанровая природа. Так, Н. Яновский, вслед за автором, называет произведение «повествованием в рассказах», Т. Вахитова – и «повестью»,
и «повествованием в рассказах»: главы, составляющие произведения, именуются «рассказами».
Название повести берет начало в переосмысленной народной поэзии. Правда, в русском
фольклоре тождественного персонажа с таким «именем» нет, но в образе царь-рыбы ощущается
древний фольклорный слой, связанный с русскими сказками и преданиями о могучей рыбе.
Не менее правомерна ссылка на плодоносную языковую традицию, где понятия «царь», «царский» связываются с понятием главенства, высшей степенью проявления каких-либо свойств
или качеств. В астафьевской царь-рыбе, помимо реального природного, фольклорного, литературного наполнения, присутствует еще и предметное материальное, «вещественное». Но эта
«вещественность» царь-рыбы, зафиксированная еще В. Далем, – тоже неоднозначна. С одной
стороны – это первая рыба, царский «презент» [2, с. 590], с другой – это царский «кус», на который соблазнились и претендуют недостойные. Соблазн богатством, вещами – один из распространенных пороков времени появления в свет книги Астафьева. С помощью образа царь-рыбы
писатель переводит злободневную для того времени тему борьбы с потребительством в разряд
если не вечных, то традиционных для русской словесности. Недаром упоминание о царь-рыбе
связывается в повествовании с временами стародавними, дедовскими.
71
ISSN 1812-9498. ÂÅÑÒÍÈÊ ÀÃÒÓ. 2010. № 2 (50)
Вложенная в уста чушанского «деда» заповедь представляет собой стилизацию фольклорного текста: «А ешли у вас, робята, за душой што есь, тяжкий грех, срам какой, варначество –
не вяжитесь с царью-рыбой. Попадется коды – отпушшайте сразу» [1, с. 173]. Здесь стилизация
– один из приемов пародии. Пародируется фольклорный мотив несокрушимой силы всемогущего существа, а не конкретный фольклорный персонаж. Астафьевская сатира заключает в себе
значительный трагедийный элемент.
Предметом сатиры становится здесь и популярный в идеологии Нового времени миф
о человеке – царе природы. Астафьев, вероятно, специально напоминает о популярной мифологеме XX в.: «Реки царь и всей природы царь – на одной ловушке» [1, с. 189]. «Всей природы
царь», воплотившийся в лице деловитого, аккуратного, непьющего, почти во всем положительного «механика» Зиновия Игнатьевича Утробина, оказывается не менее уязвимым, чем пойманная им рыба, потому что он браконьер и в прямом, и в переносном смысле. Сюжетная схема
«производственной» повести о тяжком «труде» охотников и промысловиков здесь доводится до
абсурда и тем самым пародируется: своей «работой» астафьевские охотники, рыбаки и браконьеры приближают не счастливое будущее, а «последний час природы» и свой последний час.
Опасная «работа» Игнатьича вызвана не стремлением избыть голод, обрести кусок хлеба –
он его и без того имеет, будучи неплохим работником. И здесь очевиден еще один аспект темы
природы, еще один объект сатиры Астафьева: жадность, алчность («ненасытная утроба» – образ
просторечия каламбурно соотносится с фамилией героя) заставляют чушанского рыбака грешить против людей и природы. Сниженный образ царь-рыбы олицетворяет и жадность: «Почему же он раньше-то не замечал, какая это отвратная рыба на вид! Отвратно и нежно бабье мясо
ее, сплошь в прослойках свечного, желтого жира, едва скрепленного хрящами, засунутое в мешок кожи – все-все отвратно, тошнотно, похабно. Из-за нее, из-за этакой гады забылся в человеке человек! Жадность его обуяла! Сколь помнит себя, все в лодке, все на реке, все в погоне
за нею, за рыбой этой клятой» [1, с. 261], Страх вынуждает человека видеть отталкивающее в том,
что ранее манило царственной красотой и скорым обогащением. Царь-рыба становится навязчивой манией, она близка привидевшейся молодым охотникам соблазнительной Шаманке (глава
«Бойе»), недостижимым белым горам. «Царь-рыба» – жажда обогащения, жадность заставляют
рисковать жизнью и проливать кровь человеческую и кровь «братьев наших меньших».
Царь-рыба, этот огромный и красивый осетр, составляет один ряд с верной собакой Бойе,
с туруханской лилией, с тайгой и населяющими ее охотниками, крестьянами, рыбаками, с автобиографическим героем. Поэтому и ее спасение (как и спасение Игнатьича) в повести символизирует торжество жизни, спасение природы, а значит, и самой жизни от погубления человеком.
Царь-рыба превращается в образ универсальный, «всеобъемлющий», объединяющий все главы,
сопрягающий противоречивые чувства, мысли, события, персонажей в единое лирикопублицистическое и сказово-лирическое повествование о том, как и почему «забылся в человеке
человек». Истоки бед видятся писателю в том, что в погоне за царь-рыбой браконьеры забыли
о своем крестьянском происхождении и человеческом предназначении: «На... речке родительский
покос дурниной захлестнуло. В библиотеку со школы не заглядывал – некогда. Был председателем
школьного родительского комитета – содвинули, переизбрали – не заходит в школу» [1, с. 268].
Очевидно, свое название повествование получило не только по самому яркому рассказу,
а по самому объемному, значительному символическому образу, родственному и фольклорному
прототипу, и литературным образам А. Куприна («Листригоны»), Э. Хемингуэя («Старик и море»). Этот образ полемизирует с образами этих произведениями: «природы царь» у Астафьева
не торжествует, доказывая свое превосходство над могучей рыбой, а вымаливает у нее спасение.
В «Царь-рыбе» деревни, как таковой, уже практически нет. Есть поселок Чуш (из множества возможных названий автор избрал комически-каламбурный вариант), сохранились упоминания
о Боганиде, упоминаются Плахино, Сушково и другие «становища», промысловые «избушки».
В этом можно увидеть северную «специфику» – традиционные для Центральной России и даже
юга Сибири многочисленные поселения там – большая редкость. Но можно увидеть и иное. Повествование, за исключением главы «Не хватает сердца», охватывает события послевоенные. Это
время демографического переворота, ускоренного либерализацией общественной жизни (снятие
ограничений на выезд из деревни), и, как следствие этого, – опустевшие деревни и села.
Свой «вклад» в этот процесс внесли и многочисленные завершенные и незавершенные
стройки, с болью и горечью упоминаемые в «Царь-рыбе».
72
ÃÓÌÀÍÈÒÀÐÍÛÅ ÍÀÓÊÈ
В изображении «ухода» села творчество Астафьева оказалось созвучным творчеству
В. Шукшина, В. Распутина («Последний срок», «Прощание с Матерой», «Пожар»), В. Абрамова
(«Деревянные кони», «Алька», «Братья и сестры») и других писателей. «Всякий раз, когда улетаю
из Красноярска и самолет, уделенный носом в пространства, подрожит, понервничает, доведет
себя до ярости, взревет диким жеребцом и рванется с Покровской горы, я озреваю родные места.
Судьбе угодно было сделать мне еще подарок – пролетая по скалистому коридору Енисея,
самолет иной раз проходит над моим селом, и мне почему-то всегда кажется: вижу я его в последний раз и прощаюсь с ним навсегда» [1, с. 311].
Основной художественный конфликт в «Царь-рыбе» развертывается как столкновение
добрых начал человеческой коллективности и солидарности, проявления которых писатель постоянно подмечает и выделяет в своих героях, и человеческого индивидуализма. В иерархии
ценностей человеческого общежития открытость для В. Астафьева – одна из высших. Есть
в «Царь-рыбе» проходящий через все произведение мотив распрямления и вместе с тем умягчения человека, будь то герой или повествователь. Человека вдруг отпускает почему-либо сковывавшая его напряженность, душа смягчается, открывается навстречу другому человеку и окружающему миру. Именно в этом состоянии чаще всего протягиваются между людьми нити доверия и приязни, усиливается чувство причастности человеческому сообществу и природе. Таким
людям, как бакенщик Павел Егорович, по наблюдению писателя, свойственны внутренняя свобода, мягкость душевная, в отличие от тех людей, главным пафосом которых стало самоутверждение. Павел Егорович как бы изначально распрямлен, потому что не стремится брать у жизни, но, напротив, готов отдать все свое, «вплоть до сердца». Потому-то, по мысли писателя,
и «душевно легка, до зависти свободна жизнь таких людей».
Согласно авторской концепции, это и есть истинная свобода, а вовсе не та, что вроде бы
свойственна Гоге Герцеву. Истинная открытость предполагает активность души, душевность,
доброту, чего как раз и не наблюдается в Герцеве. Вместо доброты – в нем агрессивность личной воли, использующей людей для своих целей. Его свобода – самоутверждение в независимости от людей, в возвышении над ними.
Отметим, что именно изначальная открытость Павла Егоровича, ее неуязвимость и неистребимость – существенный момент авторской концепции человека. Словно бы сама природа
счастливо позаботилась вложить в Павла Егоровича ту душевность, которую уже ничто
не в силах победить. Герой не становится, но пребывает таким, каким его сделала природа. Человек здесь берется В. Астафьевым главным образом как природное, родовое существо, в его как бы
доличностной сути. Вот и общность людей на Боганиде тоже в известном смысле доличностна.
Основа общности людей на Боганиде – работа, совместный труд. Достаточно ли прочна
она, удержится ли на ней гармония межчеловеческих связей? Ответ на этот вопрос дает писатель в главе повести, где рассказана история трех промысловиков, оставшихся на зимовку в окружении безбрежной тундры и тайги, среди бесконечных снегов и безлюдья. Именно в этот
эпизод, как в зеркало, смотрится боганидский «мир».
Тех промысловиков тоже объединяла работа. Но как только они вынуждены были прервать ее – стабильность их взаимоотношений сразу же сильно пошатнулась. Единство рушится
потому, что не подкреплено, не обеспечено высшим началом в самом человеке, которое и делает его личностью, – духовностью. Способностью подняться над случайностью условий и обстоятельств, нетускнеющим внутренним, душевным зрением видеть в другом человеке близкое,
родное себе существо.
Аким – главный персонаж «Царь-рыбы». Как и автобиографический герой, он действует
в большинстве глав-рассказов, а во второй части он – главное действующее лицо, выражающее
авторские представления о пусть не совершенном, но близком автору человеческом типе.
Естественно, Аким далек от «идеала», да Астафьев и не задается целью создать идеальный образ ни в «Царь-рыбе», ни в других произведениях. Даже бабушка Катерина Петровна получает от односельчан и автобиографического героя «Последнего поклона» ироническое прозвище «генерал» за властность и «нравность». Вообще, понятие «идеал» герой Астафьева более
склонен связывать с чуждой ему эстетикой «социалистического» канона, чем с представлениями о «правде жизни».
73
ISSN 1812-9498. ÂÅÑÒÍÈÊ ÀÃÒÓ. 2010. № 2 (50)
В Акиме автор отмечает ослабленное волевое начало, внешнюю непривлекательность, заурядность. Астафьев намеренно «снижает» в нем черты «высокого» героя: «бесцветные» жидкие
волосы, наивность, расточительность... Но при всем том Аким – единственный персонаж, выдерживающий поединок с медведем-людоедом. Он один открыто противостоит сатирическому «антигерою» астафьевской прозы – самовлюбленному поборнику личной свободы Гоге Герцеву.
Несоответствие между социальным положением, внешностью персонажа, восприятием его
окружающими и его духовностью издавна составляло основу интриги произведений русской литературы от Н. М. Карамзина до Ф. М. Достоевского. В XX столетии близкий мотив развивает
и М. Булгаков в своем «закатном романе» «Мастер и Маргарита». И Иешуа, и Мастер воспринимаются окружающими вначале как наивные и недальновидные чудаки, обоих подозревают в безумии. Истинность их образа жизни и образа мыслей становится очевидной лишь с течением романного «времени». Трансформируя этот мотив, Астафьев показал беззащитность добра перед
агрессивным, напористым, приобретшим черты привлекательности (Гога Герцев) злом.
Сложная, противоречивая проблема отношений человека и природы лишь весьма условно
может быть соотнесена с фигурой Акима. Поэтому так велика в повествовании роль автобиографического героя-повествователя. Он не только рассказывает о событиях, но и участвует
в них, выражает чувства по поводу происходящего, размышляет... Это придает повести, включающей в себя очерковые («У Золотой Карги», «Летит черное перо») и лирико-философские
главы («Капля», «Нет мне ответа»), особого рода лиризм и публицистичность.
В русском фольклоре образы из мира природы: былиночка, ракита, береза – связаны
с мифологией, обрядами и традицией песенного бытования. Астафьевская тайга, царь-рыба, капля через фольклор приобретают священные свойства. Среди созвучных астафьевских образов –
образ тайги и стародуба в рассказе «Стародуб», образ тайги в рассказе «Царь-рыба».
Символические образы, воспринимающиеся как священные, сакральные, создаются
в «Царь-рыбе» и через ассоциирование изображаемого с историческими событиями, их знаками
и эмблемами. Вспомним столкновение Акима и Гоги Герцева из-за медали Киряги-деревяги.
Циник Герцев делает блесну из медали (священной в общественном сознании эмблемы войны,
знака патриотической идеи), полученной инвалидом за воинскую доблесть. «Даже в поселке
Чуш, перенаселенном всякими оческами, обобрать инвалида войны, выменять последнюю
медаль мог один только человек» [1, с. 146].
Это выразительный и яркий, однако вовсе не новый для русской литературы XX в. художественный прием.
Сознание человека, оказавшегося на краю гибели, способно выстроить и свою «мифологию». Астафьевский Игнатьич вспоминает об оскорбленной им однажды женщине, и царь-рыба
представляется ему мстящей за это. Раскаяние Игнатьича перед царь-рыбой, олицетворяющей
природу, перед оскорбленной в юности женщиной, перед родителями и детьми «за весь грех
людской» как бы предсказано героями Достоевского: «Возьми себя и сделай себя же ответчиком за весь грех людской».
Через все творчество писателя проходит мотив «река – спаситель-погубитель». Енисей
«забрал» у автобиографического героя «Последнего поклона» и «Царь-рыбы» мать, и поэтому
он «погубитель». Но он же несет людям «пропитание» и красоту, и потому он «кормилец». Он
может казнить и миловать, и в этом его сакральная, почти божественная функция в повести,
связывающая его и с образом царь-рыбы, которая по символическому наполнению может быть
соотнесена с образом терпящей бедствие, но оттого не менее величественной сибирской тайги.
Но существует и неявное трагедийное созвучие этого образа с судьбой Акима. Царь-рыба
уходит в темную глубь Енисея, пронзенная смертоносными крючками. Обреченным за добро
на пренебрежение, насмешки и презрение оказывается и бездомный Аким.
Аким тоже вправе заявить о себе: «И я свободный» [1, с. 279]. Но свобода Акима – это
свобода выбора между добром и злом. Его позиция близка авторскому мировосприятию.
Идеи «Царь-рыбы» были развиты автором в более поздних произведениях. В опубликованных в 80–90-е гг. главах «Последнего поклона» («Пеструха», «Забубённая головушка»),
в «затесях» этого периода экологическая тема – одна из главных. В рассказе «Тень рыбы» (2000)
родственная царь-рыбе красота соседствует теперь с угрожающим уродством. Такое соседство
обнаружило себя уже в прозе Астафьева 60–70-х гг. («Стародуб», «Синие сумерки», «Царьрыба»). Позднее, в 90-е гг., Астафьев подчеркивает безотрадные результаты попыток возродить
74
ÃÓÌÀÍÈÒÀÐÍÛÅ ÍÀÓÊÈ
гармонию отношений человека и природы. И все же у автора остается надежда на то, что есть
еще на земле люди, заслужившие «высший сан на земле – называться человеком», что зерна
любви, «уроненные доброй рукой в родную слезами и потом орошенную землю, всенепременно
дадут всходы». Как сделать, чтобы, преобразуя землю, сохранить и приумножить земное богатство? Обновляя, спасти и обогатить красоту природы? Как избежать, не допустить печальных
последствий неразумного посягательства на естественные законы природы? Эти глубоко нравственные проблемы поднимает Астафьев в повести «Царь-рыба». Осознание их, по Астафьеву,
необходимо каждому, чтобы не истоптать, не повредить природу бездушием и духовной глухотой. Произведение В. Астафьева не замкнуто, оно напрямую обращается к жизни с вопросами,
и решение этих вопросов зависит только от людей.
К концу жизни Астафьев признавался, что написать что-либо подобное «Царь-рыбе» уже
не в состоянии, и не потому, что таланта не хватит, а душевных сил не достанет: «Пусть придут
другие радетели слова и отразят «деяния» свои и наши, постигнут смысл трагедии человечества,
в том числе и поведают о сокрушении Сибири, покорении ее, отнюдь не Ермаком, а гремящим,
бездумным прогрессом, толкающим и толкающим впереди себя грозное, все истребляющее
оружие, ради производства которого сожжена, расплавлена, в отвалы свезена уже большая часть
земного наследства, доставшегося нам для жизни от предков наших и завещанных нам Богом.
Они, богатства земные, даны нам не для слепого продвижения к гибельному краю, а к торжеству разума. Мы живем уже в долг, ограбляя наших детей, и тяжкая доля у них впереди, куда
более тяжкая, чем наша» [3, с. 421].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1.
2.
3.
Астафьев В. П. Царь-рыба // Собр. соч.: в 4 т. – Т. 4. – М.: Молодая гвардия, 1981. – 558 с.
Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. – Т. 4. – М.: Русский язык, 1991. – 685 с.
Астафьев В. П. Комментарии // Собр. соч.: в 15 т. – Т. 6. – Красноярск: ПИК «Офсет», 1997. – 432 с.
Статья поступила в редакцию 25.06.2010
PHILOSOPHICAL CONCEPTION
OF THE WORLD AND A MAN
IN VICTOR ASTAFIEV’S STORY "TSAR FISH"
N. V. Timofeeva
The main philosophical problems of Victor Astafiev’s story "Tsar Fish"
are considered in the paper. One of the chapters has the same title. The philosophical meaning of this story lies in the fact that a man must be responsible for his
thoughtless attitude not only to the nature, but to the people like him. The principal artistic conflict of the story is the collision of human collectivity, solidarity
and aggression of personal will, using people for his sake. Openness is the highest
value in the hierarchy of human values for V. Astafiev. It is the state, when internal tension may suddenly disappear; human soul is softened, and becomes open
for another person and the surrounding world. It is under this condition when the
threads of trust and amity arise among people, and the feeling of belonging to the
human community and the nature becomes more intensified. V. Astafiev points
out the results of unsuccessful attempts to revive the harmony in relations between a man and nature. Nevertheless, the author hopes that there are the people
on the Earth who deserve "the highest dignity in our universe – the dignity to be
called a man", that the seeds of love "sown with a kind hand into native land irrigated with tears and sweat will sprout".
Key words: philosophical problems, artistic conflict, human community
and nature, author’s conception, moral problems, thoughtless progress, approaching catastrophe.
75