Е. В. Сомова ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ ИСТОРИИ В РОМАНЕ Э. БУЛЬВЕР-ЛИТТОНА «ПАВСАНИЙ-СПАРТАНЕЦ»
реклама
УДК 82–31 Е. В. Сомова д-р филол. наук, доц., проф. каф. литературы МГЛУ; e-mail: [email protected] ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ ИСТОРИИ В РОМАНЕ Э. БУЛЬВЕР-ЛИТТОНА «ПАВСАНИЙ-СПАРТАНЕЦ» Статья посвящена малоисследованному роману Э. Бульвер-Литтона «Павсаний-спартанец» и вводит в научный оборот новый материал. Анализируются основные принципы создания исторического повествования, традиции В. Скотта в романе, специфика работы романиста с источниками при воссоздании исторической эпохи. Художественное осмысление исторического процесса в романе Э. Бульвер-Литтона позволяет выявить своеобразие исторической концепции английского писателя в этико-философской системе викторианской Англии XIX века. Ключевые слова: исторический роман; традиция; философская система; античная философия; историографический источник. Вопросы времени, прогресса, смены эпох становятся предметом художественного осмысления в неоконченном романе Э. БульверЛиттона «Павсаний-спартанец» («Pausanias the Spartan», 1876), опубликованном через три года после смерти писателя. Романист вновь возвращается к истории Древней Греции. Для художественного повествования он избирает эпизод из истории Греко-персидских войн (479 г. до н. э.), который уже становился объектом его историографического исследования в работе «Афины. Их возвышение и падение» («Athens. Its Rise and Fall», 1837). В романе «Павсаний-спартанец» Э. Бульвер-Литтон обращается к событиям в Спарте и ее колониях V в. до н. э. Сын писателя, Эдвард Роберт Бульвер-Литтон, подготовивший первое издание к печати, посвятил этот роман Бенжамину Кеннеди, доктору канонического права, профессору греческого языка в Кембриджском университете. Сам Э. Бульвер-Литтон в неопубликованных мемуарах описывает своего современника как человека, обладающего широчайшей эрудицией и глубокими знаниями античной культуры. Благодаря Б. Кеннеди незавершенные и разрозненные фрагменты рукописи были подготовлены к публикации и, по мнению Э. Р. Бульвер-Литтона, «не были преданы забвению в потоке Времени» [11, р. x]. По свидетельству Э. Р. Бульвер-Литтона, к работе над композицией и текстом романа его отец периодически обращался в течение 137 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 пятнадцати лет. Другие замыслы отвлекали его внимание, но история Павсания продолжала занимать воображение писателя. В 1856 г. он упоминал о том, что работа над «Павсанием» близится к завершению. История спартанского регента, его военный и политический успех и трагическая судьба представляют интерес и для специальных исторических исследований, и с точки зрения изучения человеческой природы. Если бы грандиозный политический заговор Павсания увенчался успехом, то «поток истории» Греции, по выражению Э. Р. Бульвер-Литтона, изменил бы свое направление [11, р. vi]. Но цель романиста – не только воссоздать исторические события, но и изобразить характер. Э. Бульвер-Литтон противопоставлял свой «психологический» исторический роман «романтическому» историческому роману во Франции 20-х гг. XIX в. с его «воодушевлением, волнением, суетой, помпой и сценическими эффектами», отказавшись «от романтических злодеев и титанических страдальцев» [10, p. 9–10]. В представлении Э. Бульвер-Литтона, психологизм как органическое сочетание мысли, борьбы страстей и анализа их мотивов рассматривается в соотношении с понятием «нравоописательное». «Если бы я задумал написать роман, я, прежде всего, стал бы наблюдать людей и их нравы. Затем, изучив в окружающем мире последствия людских поступков, я старался бы путем размышлений установить их причины, и лишь после этого я обратился бы к более легким, изящным предметам – стилю и форме» [13, p. 294]. Павсаний, спартанский военачальник, сыграл важную роль в объединении греческих войск и после блестящей победы над персами при Платеях (479 г. до н. э.) выдвинул Спарту на первое место среди других греческих государств. В романе Э. Бульвер-Литтона Павсаний проходит сложный путь от высокого патриотизма к сомнениям, а затем к идее заговора и личной власти. Личность и судьба Павсания не получила однозначной оценки у античных историографов. Э. Бульвер-Литтон подробно исследовал все известные ему источники: труды Геродота («История»), Фукидида («История»), Диодора («Историческая библиотека» (ок. 90–21 гг. до н. э.), Павсания («Описание Эллады», III в. н. э.), Дж. Грота «История Греции» («A History of Greece», 1846–1871). Геродот в IX книге «Истории» изображает Павсания как храброго и талантливого полководца, одержавшего «самую блестящую победу 138 Е. В. Сомова из всех известных нам», когда решился исход борьбы «быть ли Элладе свободной или порабощенной» (IX, 64) [3, c. 436]. Геродот обращается лишь к тем эпизодам и историческим анекдотам, в которых Павсаний предстает справедливым, доблестным в битве, милосердным к пленным врагам. В «Истории» Фукидида события, связанные с фигурой Павсания, представлены наиболее полно. Следуя Геродоту в описании сражения при Платеях, Фукидид прослеживает и дальнейшую судьбу греческого полководца до момента его трагической гибели. Подробно и точно излагая события, Фукидид со свойственным ему стремлением к беспристрастности не дает моральной оценки заговору Павсания против Спарты. В «Сравнительных жизнеописаниях» Плутарха в главах «Аристид» и «Кимон» Павсаний противопоставлен двум афинским полководцам. Историк отмечает его тяжелый нрав, высокомерие и надменность в обращении с союзниками. Если Павсаний в своей «безумной гордости» поддерживал власть суровой и жестокой дисциплиной, то Аристид, «действуя словом и личным обаянием, незаметно отнял у спартанцев верховное владычество над Грецией» [8, c. 537]. Аристид и Кимон, склоняя союзников на свою сторону, просят эфоров Спарты отозвать Павсания, «по вине которого подвергается бесчестью Спарта и сеется смута по всей Греции» [8, c. 538]. Признавая исторические заслуги Павсания как создателя первого греческого морского союза, Плутарх в нравственном аспекте расценивает честолюбивые замыслы и заговор Павсания как измену. Э. Бульвер-Литтон разделяет сложившееся в XIX в. мнение, что Плутарх нередко бывает весьма далек от исторической истины. Однако романист видит в античном историографе выдающегося моралиста и психолога. Биографы писателя отмечают, что еще в университете проявился интерес Э. Бульвера-Литтона к «Сравнительным Жизнеописаниям» и «Моралиям» Плутарха. В романе «Павсанийспартанец» романист не только воссоздает исторический конфликт – объединение греческих полисов на фоне борьбы Греции с персами, но и обращается к нравственной проблеме долга и честолюбия. Другим источником, на который Э. Бульвер-Литтон ссылается в тексте романа, стал двенадцатитомный труд Дж. Грота «История Греции». Как отмечает сын Э. Бульвер-Литтона в «Предисловии» к роману «Павсаний-спартанец», Дж. Грот, как все современные ему 139 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 историки, во многом зависит от античных источников. Имя Павсания было «славой и ужасом всей Греции» [4, с. 10], что объясняется необыкновенной силой его характера. Дж. Грот говорит о своеобразном политическом гении, позволявшем осуществлять его грандиозные замыслы, в том числе и преступные. Из противоречивых и отрывочных суждений историков Э. БульверЛиттон создает общую картину событий и характера Павсания. На художественное своеобразие романа «Павсаний-спартанец» оказал влияние опыт Э. Бульвер-Литтона в создании историографического труда. Художественному образу предшествовала тщательная работа писателя как историка, нашедшая воплощение в очерке о личности Павсания в работе «Афины. Их возвышение и падение» – книга I, части XII–XXV; книга II, части I–VIII. Имитируя точность Фукидида в воссоздании событий, Э. Бульвер-Литтон, подобно Плутарху, не стремится к беспристрастности суждений и выступает как моралист. Его цель – выявить причины крушения Павсания, его падения с вершины достоинства («loftier virtues») и славы к заговору и измене. Слава сделала победителя при Платеях высокомерным и склонным к роскоши, что не свойственно обычаям Спарты. Он начертал на золотом треножнике, пожертвованном греками в честь победы в Дельфийский храм, свое имя, подчеркнув тем самым свою исключительность: Эллинов вождь и начальник Павсаний в честь Феба владыки Памятник этот воздвиг, полчища мидян сломив [9, c. 57]. Эгоизм и тщеславие спартанца вызвали неприязнь союзников, и позднее надпись была заменена другой, где перечислялись греческие города и умалчивалось о Павсании. По выражению Э. Бульвер-Литтона, человека столь честолюбивого и гордого судьба («Fate») поставила перед искушением непреодолимым («great temptation»). Вождь греческих армий и опекун юного спартанского царя, Павсаний находился на вершине власти. Но по законам Спарты по окончании срока регентства он должен был вернуться к строгому и простому образу жизни обычного воина, гражданина Спарты. «Его характер от природы высокомерный («temper naturally haughty»), натура сильная и властная, не желающая подчиниться ограничениям, обрекли его на испытания и страдания» [12, р. 28]. Не благоприятствовали ему и политические обстоятельства, когда греческие 140 Е. В. Сомова союзные войска хотели видеть во главе Греции Афины как морское государство, а не Спарту. Преследуемый Судьбой, Необходимостью («Necessity») Павсаний был поставлен в драматическую ситуацию выбора. За великой целью процветания и могущества родины скрывается тайное желание личного возвышения. По выражению Э. Бульвер-Литтона, его «падение было делом его собственных рук». Своей резкостью и высокомерием он вызвал раздражение офицеров союзных Афин, Хиоса, Самоса, Лесбоса и по их требованию был отозван в Спарту. Обвинение в измене и судебный процесс, хотя и закончившийся оправданием, стали ударом для Павсания. Однако даже это не смогло «погасить его безумные надежды и страсти и заставить отказаться от дерзких и опасных замыслов» («bold and perilous intrigues» [11, р. 34]). Э. Бульвер-Литтон исследует любопытный, с его точки зрения, психологический факт, когда долго подавляемое пылкое воображение и сильные страсти вырываются на свободу. Подобно своего рода безумию, («madness»), они поражают сознание, заставляя действовать вопреки рассудку. Трагический выбор Павсания, изменившего чувству долга и патриотизма, предопределила его любовь к прекрасной византийке Клеонике. В исторический очерк Э. Бульвер-Литтон включает легендарный исторический анекдот, который еще более «окружает интересом и таинственностью драматическую судьбу Павсания. Эпизод, отсутствующий у Геродота и Фукидида, воспроизводится по «Сравнительным жизнеописаниям» Плутарха и «Описанию Эллады» Павсания. «Рассказывают, что Павсаний приказал доставить к нему некую деву по имени Клеоника, родом из Византии <…> У входа в спальню она попросила стоявших у двери людей погасить свет, а сама, подходя в темноте к ложу, нечаянно опрокинула светильник. Встревоженный шумом и вообразив в полной темноте, что к нему приближаются враги, Павсаний схватил персидский кинжал и ударил девушку» [8, c. 537]. С тех пор как Клеоника умерла, Павсаний «не мог больше спать». Она не давала ему покоя, являясь по ночам во сне в виде призрака. Голос убитой, как передает Плутарх, провозглашал роковую гибель: «Каре навстречу гряди: необузданность гибельна мужу». Как утверждает Павсаний в «Описании Эллады», спартанец «никак не мог очиститься от этого преступления, хотя и обращался с молениями к Зевсу 141 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 Фиксию (Обращающему в бегство)» [7, c. 231]. Чтобы избавиться от мук, Павсаний отправляется в Гераклеи к жрецам-прорицателям, которые с помощью мрачных чар вызывают души умерших. По утверждению Плутарха, тень Клеоники, которую Павсаний умоляет смягчить свой гнев, говорит, что «по прибытии в Спарту он освободится от мук, намекая, по-видимому, на гибель, которая его ожидала» [8, c. 537]. Как отмечает в «Предисловии» к роману сын Э. Бульвер-Литтона, данная легенда повторена у многих историков. Но в XIX в. все, что относится в истории Клеоники к области сверхъестественного, исследователи обходили вниманием. Лишь Дж. Грот в «Истории Греции» частично воспроизводит эпизод с целью усилить мрачный колорит событий, связанных с судьбой Павсания. Убийство Клеоники становится лишь одним из многочисленных преступлений спартанского регента. У Э. Бульвер-Литтона в «Афинах» в связи с этим эпизодом появляется соотношение судьбы Павсания с героями греческих мифов и античной трагедии – Аяксом и Эдипом. Неистовый гнев и безрассудство усугубляют трагическую вину и вызывают гнев богов. В историческом очерке Э. Бульвер-Литтона описание гибели Павсания, воссозданное по «Истории» Фукидида и «Описанию Эллады» Павсания, обретает трагическое звучание. Эфоры окружили убежище, скрывавшее нечестивца, несшего на себе бремя преступления. «Приговорив его к смерти, они замуровали выход, оставив победителя персов умирать от голода. Если верить историческому анекдоту в изложении Корнелия Непота, подобное насилие было свойственно природе спартанцев. Его мать, старая Алетейя, предложившая подобное наказание, собственной рукой положила камень в основание кладки» [12, р. 364]. Согласно Фукидиду, тело Павсания захоронили вблизи храма, поставив у алтаря Афины Меднодомной две медные статуи. Эти два скульптурных изображения спартанского регента еще в III в. н. э. видел историограф Павсаний. Как сам он свидетельствует в «Описании Эллады», это памятник тому, кто «понес наказание, которое и должен был понести, как возмездие за свои преступления» [7, c. 231]. Так закончилась, по выражению Э. Бульвер-Литтона, одна из наиболее трогательных картин античной истории («touching pictures»), представившая славу и преступления гордого спартанца. 142 Е. В. Сомова К образу Павсания Э. Бульвер-Литтон обращается в конце творческого пути, во многом переосмысливая место и значение его личности в истории Греции. Исторический персонаж романа воссоздан как фигура трагическая, обреченная на непонимание своей родиной и эпохой. Действие романа, согласно сохранившемуся плану, охватывает период в 7–9 лет, с момента победы при Платеях (479 г. до н. э.) до гибели Павсания в 470 г. до н. э. Начало романа в традиционной для Э. Бульвер-Литтона манере представляет шумный многоголосый порт Византии, города, впитавшего традиции греческой и восточной культур. На фоне ярких красок, суеты, громкого быстрого говора почти всех народов греческого цивилизованного мира на борту судна, украшенного цветами и гирляндами, беседуют два афинянина – Аристид и Кимон. Специфика образной системы романа заключается в том, что все персонажи являются историческими личностями, существование которых зафиксировано в исторических источниках. Вымышлены лишь некоторые эпизодические лица. В соответствии со свидетельством Фукидида, афинские вожди, Аристид и Кимон, созданы по принципу калокагатии. Доблестный дух воина облечен в величественные и гармоничные формы, воплощающие «божественную природу греческой красоты». Первая и вторая главы романа соотносятся с эпизодами «Илиады». Аристид, слава и гордость афинской армии, выступающий в роли Ахиллеса, обращается к надменному Павсанию – Агамемнону. Войска союзников недовольны высокомерием и несправедливостью главнокомандующего в разделе военной добычи. Яростно бранится иониец Улиад: его низкий рост, безобразная внешность и непочтение к власти явственно соотносят его с гомеровским Терситом. Название триремы Улиада, «Химера», символично и подчеркивает его уродство. Далее в тексте романа Павсаний сравнивает себя с Агамемноном: «Даже Агамемнон и Ахиллес ссорились. Аристид не осуждает меня, даже при том, что я совершил ошибки худшие, чем Агамемнон. Я не стал врагом Ахиллеса. Но если готовится заговор, то Терсита уже невозможно заставить замолчать ударом скипетра» [11, р. 113]. При очевидной мифологизированности данный эпизод исторически достоверен. Ссылаясь на Плутарха, Э. Бульвер-Литтон упоминает не только резкость и высокомерие Павсания по отношению к вождям союзных армий, но и жестокость к воинам, которых наказывали палками. 143 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 Аристид и Кимон отмечают и другую перемену, произошедшую с доблестным победителем при Платеях. Его мидийские одеяния, расшитые золотом, длинные, вопреки спартанскому обычаю умащенные ароматами волосы, мало напоминали простой и строгий вид воина. В романе Э. Бульвер-Литтон цитирует анекдот, приведенный в «Истории» Геродота. Оказавшись в шатре побежденного перса Мардониуса, Павсаний был изумлен зрелищем пестрых ковров и золотой посуды. Сравнив обед спартанца и пышное пиршество перса, он указал эллинам на безрассудство предводителя мидян, который «живет в такой роскоши и все-таки пришел, чтобы отнять наши жалкие крохи» [3, c. 442]. Однако Павсаний быстро научился ценить изобилие, негу и роскошь Востока, и уже трудно было узнать в блистательном сатрапе («luxurious satrap» [11, р. 32] с изнеженностью и манерами восточного варвара прежнего сурового воина. Павсаний называет себя потомком Геркулеса, Алкидом, и не раз обращается к божественному предку с горячей мольбой. Поэтому в тексте закономерно упоминается мифологичекий сюжет о позорной службе Геракла в женских одеждах и с прялкой в руках у царицы Омфалы. Аристид с горькой иронией замечает перемену, произошедшую с Павсанием. Однако осознает, что боги работают на благо Афин. Политику Афин, действия, направленные на ослабление Спарты, Э. Бульвер-Литтон исследовал в книге II главе 8 книги «Афины. Их возвышение и падение». Павсаний внушает недоверие союзным войскам, и если позволить «его безумию» продолжаться, то, прежде чем Спарта окончательно захватит власть, Афины возвысятся и будут господствовать. В первой главе романа возникают образы, которые далее обретают характер лейтмотива и выражают сущность трагического конфликта. Замысел Павсания сделать Спарту повелительницей морей, возвысить ее над Грецией, предприятие, по выражению Плутарха, «безрассудное и рискованное» [8, c. 144], воспринимается спартанцами как преступное честолюбие. В тексте песни, имитирующей военные песни Алкея, в романе появляется образ моря как символ непостоянства и перемен. Multitudes, backward! Way for the Dorian; Way far the Lord of rocky Laconia. Steel and fate, blunted, break on his fortitude; Two evils only never endures he – 144 Е. В. Сомова Death by a wound in retreating, Life with a blot on his name. Rocky his birthplace; rocks are immutable; So are his laws, and so shell his glory be. Time is the Victor of Nations, Sparta the Victor of Time. Watch o`er him heedful on the wide ocean, Dangerous to Sparta the seas [11, р. 42]. Бескрайнее море, по которому «братья эллины держат путь», опасно для Спарты. Спартанский образ жизни и система взглядов на мир представлены в романе Э. Бульвер-Литтона противоречиво. Афиняне восхищаются спартанцами, природе которых свойственно сочетание физического совершенства, силы духа и спокойного отношения к миру. На олимпийских играх никто не мог соперничать со спартанцами выносливостью и благородством осанки. Для греческих скульпторов они, по выражению Э. Бульвер-Литтона, служили воплощением идеальной формы («nobler ideal», «purest form», «harmony of countenance») [11, p. 39]. В V–VI главах романа Э. Бульвер-Литтон, избирая в качестве источника сочинения Плутарха и Платона, описывает воспитание и повседневную жизнь спартанцев. Суровая дисциплина, умеренность, культ физического совершенства, достигаемого с помощью гимнастических упражнений, формировали стойких, мужественных воинов. Но Плутарх отмечал, что «воспитание сводилось к требованиям беспрекословно подчиняться, переносить лишения и одерживать верх над противником» [8, c. 59]. Неоднозначные оценки спартанского государственного устройства представлены не только в историческом очерке, включенном в текст романа, но и в диалогах действующих лиц. Афинянин Кимон пытается выяснить у Лисандра, чем привлекательны для спартанца суровые законы его страны. Военные упражнения в Спарте более привычны, чем многословная агора. Равенство исключает желания подняться выше другого. «Гармония и закон – в этом красота нашей общественной жизни, спокойной и размеренной, в стороне от перемен» [11, р. 202]. Лисандр родился слабым мальчиком и, по обычаям Спарты, был обречен на гибель. Павсаний уговорил суровых родителей пощадить ребенка, и позднее Лисандр, выросший сильным и выносливым, стал его собратом по оружию, гордостью своего народа. Лисандр предан Спарте, не тяготится ее суровыми законами, а Павсания считает воплощением Спарты. 145 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 То, что составляет славу и счастье каждого спартанца, в душе Павсания вызывает лишь ненависть и желание освободиться от оков закона и традиций. Причины глубокого внутреннего конфликта героя Э. Бульвер-Литтон исследует в ретроспективной главе (Кн. I, Гл. 2), когда Павсаний вспоминает железную дисциплину сурового, безрадостного детства, жестокость наставников. Его мать – Алетейя – гордость Спарты, но в ее душе нет доброты и тепла. Когда Павсаний отправился в свою первую криптию – преследовать в горах несчастных илотов – именно мать потребовала показать по возвращении меч, обагренный кровью врага. Момент в прошлом, изменивший его взгляд на мир, представлен в романе как напряженная драматическая сцена. Получив приказ убить илота, три раза возглавлявшего восстание рабов, Павсаний оказывается в горах у бурного потока рядом с глубокой и мрачной пропастью. Он спустился к воде, мучимый жаждой, и через несколько мгновений встретился взглядом с гигантом в грубой одежде из собачьих шкур. Почувствовав смертельную опасность: словно ножницы Судьбы заскользили по нити его жизни («shears of the Fatal deities»), Павсаний был все же рад, что поединок будет честным, поскольку убить врага во сне было бы подлостью. Неожиданно илот показал ему относительность законов и правил: то, что с точки зрения спартанца является доблестью, с точки зрения илота, – преступление и жестокость. В Спарте один рожден потомком богов, другой – рабом. Но в горах все равны. В подтверждение этого илот, одержав победу в яростной схватке, пощадил Павсания. Но и Павсаний спас своего врага: услышав голоса преследователей, он увел их в другую сторону, совершив тем самым преступление с точки зрения государства. С тех пор он стал единственным спартанцем, которого почитали илоты. В работе «Афины. Их возвышение и падение» Э. Бульвер-Литтон отмечает, что сведения об илотах, государственных рабах в Спарте, в исторических источниках немногочисленны. Ссылаясь на Диодора Сицилийского («Историческая библиотека») (XI, 63–64) и «Законы» Платона (VI), он упоминает восстание в 469–468 гг. до н. э., одно из тех, что постоянно сотрясали Спарту. Ни давнее проклятье рабства, ни жестокость «железных» солдат Спарты («iron soldiery») не уничтожили надежды илотов обрести свободу. Сражаясь при Платеях в армии Павсания, илоты обрели отвагу противостоять 146 Е. В. Сомова спартанцам. Общая опасность и общая с Павсанием слава дала надежду, что, участвуя в его заговоре, они получат свободу. В сознании Павсания постепенно утверждается мысль о несправедливости нравственных законов в Спарте. В размышлениях персонажей о личной свободе и принципе общего блага («individual liberty» – «common good») возникают лейтмотивные образы свободы и несвободы, духовного «рабства» свободных. Павсаний называет себя рабом («slave») Спарты, приносящим в жертву государству свою личную свободу («personal liberty»). Клеоника убеждена, что нет по-настоящему свободных, что все люди – рабы обычаев и закона («slaves of custom and law») [11, p. 242]. Вслед за Дж. Гротом традиционную для жанра исторического романа проблему подавления свободы человека ради блага государства, Э. Бульвер-Литтон объясняет через стремление каждого общества к самосохранению. Опираясь также на сочинения Геродота и Ксенофона, романист обращается к эпохе возникновения Спарты, к полумифологическим временам Ликурга. Строгие, суровые законы были созданы для того, чтобы сохранить Спарту, жившую в окружении врагов. Э. Бульвер-Литтон утверждает, что никакие человеческие законы не совершенны и создаются в зависимости от обстоятельств. Описывая тираническую власть эфоров, романист ссылается на «Историю Греции» Дж. Грота. Судьба Павсания, его смелые политические замыслы оказались всецело зависимы от власти, основанной на непреодолимых законах. В романе возникает символический образ Спарты-тюрьмы, клетки, из которой невозможно вырваться. Свобода в Спарте более напоминает «вечное рабство» («eternal servitude») [11, р. 62], а люди – военные машины («machines»), «в дни войны – полубоги, в дни мира – рабы». Каждое действие ограничено установленными правилами, железными оковами суровой традиции («of iron custom», «sullen custom»). Железная жизнь («iron life») состоит из круговорота тиранических обязанностей («tyrannic duties»). «Унылая, бесстрастная Спарта, ты – тюрьма души. Твои бесплодные скалы и застывшие правила способны погубить любую смелую мысль» [11, р. 105]. Мотив тюрьмы, рабства, тесноты, «неестественной неволи» («unnatural bondage») еще отчетливее звучит в эпизоде, когда Павсаний на борту своего судна созерцает морской простор. Образ моря, появляющийся в начале романа как символ перемен и непостоянства, 147 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 становится символом свободы и движения вперед. Павсаний осознает, что несовершенное государственное устройство препятствует развитию Спарты. Как сын своего Отечества, истинный патриот, он одержим стремлением исправить «темные» («dark»), неестественные («unnatural») законы, разрушить цепи, сдерживающие развитие страны («galling chains of custom»). Он мечтает взойти на трон предков и возвысить Спарту, поставив ее во главе Греции. Один из центральных эпизодов романа – обращение Павсания к эфорам с пламенной речью. Он пытается доказать, что все его замыслы направлены на благо страны. Когда военные действия будут перенесены с суши на море, где обладают преимуществом афиняне, Спарте придется уступить первенство. Чтобы остаться во главе союза, Спарта не должна допустить объединения Афин и Ионии. Эфоры убеждены, что возвышение Спарты неизбежно приведет к значительным переменам в обычае и образе жизни государства. Спарта должна ограничить политику самозащитой. Ей не нужны новые земли и богатства: лучше довольствоваться малым, чем в процессе борьбы потерять многое. Эфорам море представляется враждебной стихией: «Спартанцы не знают моря, пусть Афины властвуют над ним. Море ужасно. Что стоит доблесть против бури! Мы можем за день потерять столько воинов, что и за столетие не восстановить» [11, р. 128]. Противопоставление развития, движения вперед и статичности, страха перемен составляет сущность трагического конфликта романа. Павсаний стремится убедить эфоров, решающих судьбу страны, что Спарта застыла в развитии, что нужно двигаться вперед, создавать флот, заниматься торговлей. Пагубно думать, что все уже сделано и уже нет необходимости совершенствоваться. Однако эфоры приходят к решению, что Спарта будет жить по законам, установленным предками. В речи Павсания, обращенной к греческим полководцам, возникает мотив «старости нации»: «Греция не растет, не развивается. А когда человек не растет, он сначала останавливается, затем мышцы слабнут, стан сгибается и наступает немощная старость» [11, р. 126]. В романе Э. Бульвер-Литтона Павсаний воплощает образец греческого сознания, которое, по мнению Дж. Грота, имело характер «подвижный и прогрессивный». Как отмечает в предисловии к роману Э. Р. Бульвер-Литтон, на политические речи Павсания, насыщенные 148 Е. В. Сомова яркими живыми образами и сравнениями, на его аргументы и общий пафос оказал влияние собственный значительный опыт Э. БульверЛиттона-политика [11, р. xi]. Романист следует замечанию Дж. Грота о важности политической речи в управлении государством: «Преобладание силы слова было одной из причин умственного превосходства греческой народности над остальными». В то время как «все окрестные нации, в сравнении с эллинами, были погружены в состояние умственного бездействия», Греция, по выражению Дж. Грота, произвела изумительное множество творческих умов» [4, c. 23]. Появились не только ораторы, несравненные мастера в искусстве убеждать, но также и философы, чьи открытия значимы для развития мировой мысли. Своеобразным интеллектуальным центром повествования в романе является философский диалог центральных персонажей. Павсаний, Клеоника и Алкман от этико-социальных категорий личной свободы и патриотизма в процессе диалога приходят к общефилософским и космогоническим проблемам возникновения мира, бессмертия души, соотношения в космосе добра и зла. Посредством художественных образов Э. Бульвер-Литтон воссоздает в романе своеобразие философских исканий эпохи. Романист опирается на собственные исследования ранней греческой философии, представленной в виде краткого очерка в работе «Афины. Их возвышение и падение» (Книга IV, части XIV–XXII). Э. Бульвер-Литтон отмечает, что если в создании историографических трудов Рим соперничал с Грецией, то в области философии Элладе не было равных. Относя расцвет философской мысли к милетской и элейской школам, Э. Бульвер-Литтон называет имена мудрецов, излагает суть философских учений, комментирует отдельные тезисы космогонических и этических воззрений. Среди милетских философов, искавших первоначало, выделяется Анаксимандр, размышлявший над категориями «Все» («Everything»), «Ничто» («Nothing») и «Бесконечное» («Infinite»), пришедших на смену мифологическому Хаосу («Chaos»). Философов элейской школы: Ксенофона, Парменида, Зенона, Анаксагора, Гераклита Эфесского – Э. Бульвер-Литтон называет глубокими мыслителями, первыми метафизиками, основавшими идеализм как одно из главных направлений мировой философии. 149 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 Из философов элейской школы особое внимание Э. БульверЛиттона привлекают «высокий спиритуализм» («lofty spiritualism») Анаксагора и взгляды Ксенофона на природу Божества. Особое место в греческой философии занимает, по мнению романиста, личность и философская система Пифагора Самосского. В главах XVI–XX IV книги сочинения «Афины. Их возвышение и падение» Э. Бульвер-Литтон представляет Пифагора как человека, сочетавшего мышление политика с восторженной мечтательностью, героя тысяч легенд, окружавших его рождение и жизнь, полубога и мошенника («demigod and impostor»). Пифагор изображается как политический деятель, обладавший честолюбивыми замыслами, разработавший собственную социально-политическую систему. В очерке Э. Бульвер-Литтона, посвященном Пифагору, выражена мысль о том, что философ обогатил человеческие знания в различных областях – математике, метафизике, этике, астрономии, музыке. Он составил целую эпоху в истории мировой мысли, и его интеллектуальные открытия значимы и непреходящи. Влияние идей метемпсихоза явственно ощутимо в романах «Последние дни Помпей» (1835), «Занони» («Zanoni, 1842), «Павсаний-спартанец» (1876). Наиболее оригинальным мыслителем эпохи «золотого века» Перикла Э. Бульвер-Литтон считает Анаксагора. В очерк помещены биографические сведения о его сложном пути в философии, изгнании и основные тезисы его учения. Э. Бульвер-Литтона привлекает идея деятельного «Ума» («Nous») – движущей силы, которая упорядочивает первоначальный хаос, созидает и преобразует мир. Традиционная мифологическая система, согласно которой гармония, порядок («Symmetry», «Order») созданы из Хаоса, обогащается у Анаксагора категорией Разума («Intelligence»). Историографические и философские исследования Э. БульверЛиттона находят отражение в тексте романа «Павсаний-спартанец». В первой части III главы, построенной по модели философского диалога, образную и философскую систему организует проблема бессмертия души. В песне Алкмана «Остров Душ» («The Isle of Spirit») появляется образ серебряного острова («silver isle»), где вдали от земли живут души великих героев древних времен. Путь к безмятежной земле Духа («tranquil spirit-land») пролегает по беспокойным водам («troubled waters») Понта Эвксинского. Антитеза 150 Е. В. Сомова вечного покоя и вечной изменчивости, символическим воплощением которой становятся бурные воды моря, рефреном завершает второй и пятый катрены. На основе антитезы строится вся образная система поэтического отрывка. Сражения, страдания, гнев, иллюзорная слава противопоставлены спокойствию и умиротворению вечного лета на острове Душ. Образы из песни Алкмана о земле Душ («Land of Souls»), откуда никто не возвращался, приводят героев не к мотивам и сюжетам греческой мифологии, а в сферу ранней философской мысли. Философский диалог ведут Алкман, поэт и философ, и византийка Клеоника. Алкман, скитаясь по Греции с армией Павсания, слушал философов и певцов, в чьих сочинениях воплотилась мудрость народа. Из «цветов знаний на полях мудрости», из разрозненных фрагментов учений различных философских школ он сплел («weave», «unit») свою концепцию души («conception of the Soul»). Клеоника в романе – последовательница мудрецов из Милета и Пифагора. В тексте романа «Павсаний-спартанец» Э. Бульвер-Литтон вновь обращается к свойственному его художественной манере приему. В эклектичных и разносторонних знаниях персонажей отражается сложная система взглядов на мир ранних греческих философов. Павсанию-воину почти не знакомы сложные вопросы, чуждые культуре Спарты. В традициях мифологических верований он убежден, что посмертие на Блаженном острове душ ожидает лишь тех, кто родственен богам. А бескровные тени мертвых («bloodless»), утратившие радость жизни, бредут сквозь Вечность. Клеоника утверждает, что философы из Милета впервые открыли бессмертие души не только для полубогов и героев, но и для всех смертных. В поисках первоначала («ethereal element») – земли, огня, воздуха, водной стихии, милетцы пришли к выводу, что созидательным элементом, движущим развитие мира, является Душа («Soul»). Она одухотворяет стихии, привносит в мир гармонию, свет и радость («harmony, light and joy»). Разработанная Пифагором идея очищения души и ее посмертных странствий отражается в размышлениях Алкмана: «И в тех областях, куда уходит душа, она сохраняет сущность и лишь освобождается от ограничений и ложных суждений, которые портили и искажали ее при жизни. Она отходит в верхние сферы («into the upper air») и становится частью универсальной свободы («universal freedom») и всеобщего 151 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 света («universal light»). Следовательно, душа – не призрак, не бледная память («pale memory») о том, что было. Она есть эманация Божественного Закона («emanation Divine Principle»), который проникает всюду и составляет сущность всего («penetrates everywhere»)» [11, р. 345]. В тексте «Павсания-спартанца» Э. Бульвер-Литтон, помимо философских понятий и терминов: эманация («emanation»), универсальное («universal»), первоначало, первоэлемент («ethereal element»), ничто («nought»), пустота («void»), включает такие категории, как Божественный Закон («Divine Principle»), Необходимость («Necessity»), Природа («Nature»). В романе нашли отражение и идеи Анаксагора об активном Разуме («Intelligence»), который упорядочивает хаос и преобразует мир. В словах Алкмана, которому довелось слушать Анаксагора во время одного из путешествий философа по Греции, возникает образ Божественного, созидающего начала («Divinity, Creative»): «Из первоначального хаоса («primeval chaos»), однажды одухотворенного («ensouled»), возник мир. Вообразите сотрясения Космоса, в муках соединяющиеся элементы. Первые формы, порожденные созидающим началом, были искаженными, уродливыми фрагментами («incomplete, deformed ghastly fragments»). Но постепенно возник этот блистательный мир, эфир и звезды» [11, р. 348]. Э. Бульвер-Литтону близки в учении Анаксагора идея деятельного Разума и идея борьбы противоположностей. Картина творения в словах Алкмана может быть соотнесена с отрывком из Анаксагора, каким он сохранился у Теофраста: «Когда все было вместе, вмешался Ум, который, разделив все, привел все в порядок. Плотное, влажное, темное и холодное собралось в середине; из затвердения возникла земля. Противоположное же им – теплое, светлое, сухое и легкое устремилось в верхнюю часть эфира» [5, c. 133]. Процесс изменений, происходящих в природе, Анаксагор, как и Гераклит, определял как борьбу противоположностей, как рознь, созидающую гармонию. По мнению Аристотеля, Анаксагор из Клазомен утверждает, что «все возникает и уничтожается только через соединение и разделение» (Физика, I, 430–435) [1, c. 68]. Дуалистическую концепцию Анаксагора, состоящую в том, что гармония и красота не возникают без борьбы, Э. Бульвер-Литтон объясняет 152 Е. В. Сомова с помощью образа скульптора. Из бесформенной необработанной глыбы мрамора сначала появляются первые грубые формы – темница, в которой томится душа. Скульптор придает камню красоту, превращая в храм человеческого тела («human temple»). Данная метафора в романе объясняет существование зла и ненависти, преодолевая которые, мир стремится к гармонии. Земля, космос сравниваются с мастерской скульптора («the sculptor`s work-room is the Ears») [11, р. 346]. Все вещи и сущности мира обретают соразмерность, порядок («order») в результате борьбы противоположностей («war of contraries»). «Хаос – это не совершенный, а становящийся мир, и каменная глыба не есть еще статуя Аполлона. Ненависть («Hate») необходима для энергии творящей силы, зло («Evil») – для того, чтобы добро было активным» [11, р. 348]. Идея деятельного Разума («active Intelligence») у Э. БульверЛиттона, помимо сходства с философской концепцией Анаксимандра, созвучна философии И. В. Гёте. В романе «Рейнские пилигримы», созданном под влиянием «Вильгельма Мейстера» Гете, его ищущего, думающего героя, звучит мысль о том, что покой – всегда остановка в движении вперед, и не в этом заключается высокое предназначение человека на земле. В романе «Павсаний-спартанец» Э. Бульвер-Литтон продолжает поиск деятельного, мыслящего героя: «Мы не должны останавливаться, мы должны действовать («we must work on») до тех пор, пока зло и ненависть не будут подчинены, как скульптор подчиняет камень» [11, р. 359]. Обращение к этико-философским проблемам добра и зла, свободы, времени позволяет романисту показать многоплановость характеров, исследовать своеобразие сознания героев: «На крыльях философии («wing of the philosophy») возносились они к высотам Олимпа и спускались в такие глубины, где и Тартар не отзовется эхом на вопли Коцита» [11, р. 362]. Как отмечает Э. Р. Бульвер-Литтон, Э. Бульвер-Литтон провел в романе глубокое исследование человеческой природы («a profound knowledge rather of human nature») [11, p. xi]. Он видел свою задачу не только в том, чтобы уточнить место и значение Павсания как государственного деятеля в истории Греции, не только в том, чтобы изобразить человека, захваченного сложным и опасным политическим замыслом. Его цель – воссоздать своеобразие духовного мира спартанского регента, представить его как выдающуюся личность своей эпохи. 153 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 Э. Бульвер-Литтона всегда интересовала проблема создания психологически сложного характера. В романе «Павсаний-спартанец» представлен образ многогранный и противоречивый: душа Павсания подобна «темной воде («dark water»), к которой сквозь облако пробивается звездный свет» («star light»). Сознание героя занято честолюбивыми замыслами, сердце взволновано бурными страстями. Сложность внутреннего мира Павсания, его двойственную мятущуюся натуру Э. Бульвер-Литтон подчеркивает посредством портретной характеристики, изображая внешние проявления душевных движений. По выражению романиста, Павсаний совершенно не соответствовал представлению греков об идеальном герое, который «ведет за собой, пребывая в спокойной уверенности и безмятежности». После того как политические замыслы Павсания были расценены эфорами как тщеславные и преступные, регент оказался в трагической ситуации выбора. В его сознании сталкиваются патриотизм и стремление к свободе: «Несчастье родиться в Спарте! Если бы я был рожден афинянином, я никогда бы не восстал против своей страны. Свободные Афины, мы стремились бы вперед вместе» [11, р. 387]. Согласившись на предложения Ксеркса, Павсаний осознает собственную преступность. «Надежды освободиться от власти эфоров сделали меня изменником своей страны, ищущим милости ее врага», «во мне и герой, и предатель» [11, р. 73–74]. Выбор Павсания предопределен любовью к византийской деве Клеонике. Упоминаемая в историографических трудах античности как эпизодическая и полулегендарная фигура, Клеоника представлена в романе «Павсаний-спартанец» как характер сложный и глубокий. В творчестве Э. Бульвер-Литтона Клеонику можно соотнести с образом Гертруды («Рейнские пилигримы»), Эдит («Гарольд, последний саксонский король»), леди Анны («Последний барон»). Им свойственно стремление понять тайну бытия, осмыслить трагическую личную судьбу и воспринимать неизбежную гибель как вечное продолжение жизни. Идея неуничтожимости всего сущего в романе «Павсанийспартанец» реализуется с помощью мотивов пифагорейской философии, последовательницей которой является Клеоника. Павсаний в ее сознании связан с героическими образами эпических сказаний и поэм. Она видела в нем высокое воплощение Греции, потомка полубогов, победителя при Платеях, спасителя Эллады. Но в то же время 154 Е. В. Сомова сострадала ему как человеку «одинокому среди армий», находящемуся на вершине «темной и опасной славы». Любовь Павсания опасна как бурный поток, как удар молнии. В изображении гибели Клеоники Э. Бульвер-Литтон следует хронологии Плутарха, отодвигая трагический эпизод до момента возвращения Павсания в Византию, в то время как историк Дж. Грот утверждает, что смерть Клеоники произошла значительно раньше. Удаление героини из повествования в середине романа не соответствовало бы общему замыслу автора изобразить катастрофу, крушение, когда человек, находящийся на вершине славы и власти, добившийся любви, неожиданно теряет все. В плане романа отражено стремление автора исследовать изменение характера Павсания под влиянием бессильного отчаяния и трагических воспоминаний. А также намерение включить в повествование элемент сверхъестественного. По мнению Э. Р. Бульвер-Литтона, Клеоника в последних частях романа «движется сквозь него как рок, судьба» («moved through it like a fate») [11, р. xxi], появляясь в наиболее важные моменты. Незримо присутствуя, она оказывает влияние на неистовый, страстный («fierce», «passionate») характер ее преступного возлюбленного. «Мы можем предположить, – замечает Э. Р. Бульвер-Литтон, – что далее во всех сценах этой трагедии Клеоника могла бы действовать как одно из сверхъестественных явлений («supernatural agencies»). К изображению сверхъестественного мой отец, следуя примеру его великого предшественника В. Скотта, в жанре исторического романа прибегал исключительно редко» [11, р. xxi]. Дж. Г. Байрон, обращаясь к роковой истории регента Спарты в драматической поэме «Манфред» (1817), смещает акцент именно на сверхъестественное. По выражению Т. Мура, Манфред, подобно Павсанию, несет на себе «тяжкий грех невинной крови» [14, p. 723], преследующий его до конца дней. Пафос и ужас этого темного рокового эпизода заключается в том, что оба героя невольно становятся причиной гибели возлюбленной. Соотнося судьбу Манфреда с трагедией Павсания, Дж. Г. Байрон включает в текст драмы эпизод с появлением призрака умершей Астарты. Подобно Клеонике, она предсказывает гибель Манфреду. Осталось мне – воззвать из гроба мертвых, Спросить у них, что нас страшит? Ответить 155 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 Они должны <…> Клеоника Ответила спартанскому царю Что ждет его. В неведеньи убил он Ту, что любил, и умер непрощенным, Хотя взывал к Зевесу и молил Тень гневную о милости; был темен Ее ответ, но все же он сбылся (II, 2, пер. И. А. Бунина) [2, c. 26]. Образ героя у Э. Бульвер-Литтона противоречив. Его душой владеют и тщеславие, и желание возвысить Спарту. В романе он представлен трагической фигурой, обреченность которой ясна уже в начале романа. Лейтмотивное сравнение Павсания с Гераклом придает его образу героические черты. Агесилай, один из эфоров, уподобляет Павсания орлу, выпущенному внезапно из тесноты клетки, гиганту, расправившему плечи. «Наше государство слишком тесно для него, как оно было тесным для Геракла» [11, р. 235]. В соответствии с античной концепцией героической эпохи Павсаний стремится разрушить старое, уничтожить хаотические силы, нарушающие гармонию и упорядоченность мира. Деятельная природа Павсания не позволяет ему смириться с тесными рамками спартанских законов. Символом свободы в романе становится не только море, но и свободно растущее дерево, образ, значимый для английских романистов и мыслителей XIX в. Т. Карлейль, Дж. С. Милль, Г. К. Честертон в форме метафоры развивают мысль, что человек должен походить не на «паровую машину», построенную по одному образцу с остальными, а на дерево, которое может «расти во все стороны сообразно стремлению своих внутренних сил» [6, c. 115–116]. Э. Бульвер-Литтон в романе «Павсаний-спартанец» также обращается к этой метафоре. В Спарте возвышение одного гражданина подвергает опасности равенство. Поэтому невозможно одному дереву стать выше других и затмить все остальные. Антагорас напоминает афинским воинам, чьи голоса подобны «рокоту моря перед штормом», о надменности и ошибках Павсания. Э. Бульвер-Литтон полагает, что этот момент греческой истории стал началом возвышения Афин. Замысел Павсания, по мнению романиста, был изначально обречен ходом истории. Спарта должна уступить место более прогрессивным Афинам. В тексте романа это выражается с помощью метафоры. Заходящее солнце символизирует закат 156 Е. В. Сомова морского господства Спарты. Автор отсылает читателей к Плутарху, утверждая, что начинается новая выдающаяся эпоха для античной цивилизации («an epoch most signal in the records of the ancient world» [11, p. 303]). Время в романе Э. Бульвер-Литтона воспринимается как непрерывное движение, вечное обновление. В отличие от других исторических романов, в заглавие «Павсания-спартанца» не выносится образ «last» («последний»). Однако появляется мотив «старости наций», связанный с изображением уходящей эпохи. Время подтачивает государства, «как поток утес». Неизбежно наступает «старость наций, когда их слава исчезает и ее уносит время в потоке столетий» [11, р. 398]. Самые сильные человеческие страсти и стремления недолговечны и преходящи. Мотивы быстротечности жизни Э. Бульвер-Литтон находит в поэзии Мимнерма. Помимо рукописи «Павсания-спартанца» сохранилось большое количество материалов к роману, в том числе и на греческом языке, примечаний, комментариев, фрагментов и поэтических отрывков, не вошедших в основной текст. Лирическая поэзия Мимнерма, как отмечает Э. Бульвер-Литтон, наполнена «вздохами о жестокости времени, уносящем молодость, цветущую красоту и любовь» [11, р. xi]. Мотив недолговечности любви и славы, мимолетности счастья сопровождает образ Павсания. В романе возникает мотив непостоянства Фортуны. Аристид, наблюдавший за быстрым возвышением Павсания, предвидит его падение: счастье – капризное божество. Аристид размышляет о том, чего больше всего следует опасаться, когда находишься на вершине счастья и удачи. И принять меры для того, чтобы не упасть, когда достигнешь высот. Подобная трактовка образа Павсания позволяет Э. Бульвер-Литтону соотнести свой персонаж с Эдипом у Софокла. В примечаниях к работе «Афины. Их возвышение и падение» Э. Бульвер-Литтон определяет перипетию с помощью метафорического образа «катастрофы» («that the catastrophe should be unhappy» [12, p. 360]). По его мнению, задача драматурга – передать ужас катастрофы, когда мудрейший из людей сломлен несчастьем и повергнут в прах. Подобную катастрофу Э. Бульвер-Литтон изображает в романе «Павсаний-спартанец». Спартанский регент, достигший вершин 157 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 власти, счастливый возлюбленный, волею судьбы невольно становится убийцей и изменником. В романе звучит свойственный Софоклу мотив тщеты земной мудрости. Ум и талант Павсания оказались бессильны в борьбе с судьбой, надменный гордый дух сломлен душевными муками. Павсаний предстает в романе как трагический герой, судьба которого предопределена. Художественное своеобразие «Павсания-спартанца», как и ранних исторических романов Э. Бульвер-Литтона, во многом определяется драматизмом повествования. В романе доминируют диалоги и монологи, описания лаконичны, характеры второстепенных персонажей представлены в форме ремарок. Таким образом, в последнем историческом романе Э. БульверЛиттон хотя и воссоздает весьма точно один из эпизодов античной истории, но следует Плутарху в том, что изучение человеческих характеров и объяснение побуждений и поступков более значимо, нежели просто описание какого-либо исторического события. «Павсаний-спартанец» – поздний роман, поэтому тяготеет не к катастрофам и панорамности (битва при Платеях у Э. Бульвер-Литтона лишь упоминается), а к изображению частной судьбы в потоке истории. Акцент смещен с исторического события на историю внутренней борьбы героя. Это соответствует общей тенденции английского исторического романа XIX в. (Ч. Диккенс, У. Теккерей, У. Пейтер). Э. Бульвер-Литтон исследует «катастрофу» личности, обреченной исторической эпохой. Несколько десятилетий отделяют роман «Павсаний-спартанец» от историографического исследования «Афины. Их возвышение и падение». Э. Бульвер-Литтон-художник дает иную интерпретацию характера и роли Павсания в истории Спарты. Его герой стремится не к достижению честолюбивых целей, а действует ради блага страны, желая возвысить Спарту. Опираясь на этико-философскую концепцию «деятельного разума» Анаксагора, на традицию И. В. Гете, Э. БульверЛиттон создает героя, который преобразует существующий мир. Один из главных принципов творчества Э. Бульвер-Литтона – интеллектуальное, философское начало, стремление привести героев к размышлениям над сущностными проблемами бытия, находит воплощение не только в психологических, но и в исторических романах. 158 Е. В. Сомова Романы Э. Бульвера-Литтона, воссоздающие античный мир, занимают значимое место среди исторических произведений писателя. В отличие от В. Скотта с его доминирующим вниманием к Средневековью, Э. Бульвер-Литтон возрождает интерес современников к миру античности и является в этом плане предшественником У. Коллинза, Дж. Уайт-Мелвилла, Ч. Кингсли, Н. Уайзмена, Дж. Г. Ньюмена. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Аристотель. Физика // Собр. соч.: в 4 т. – М. : Мысль, 1981. – Т. 3. – С. 59–262. 2. Байрон Дж. Г. Собр. соч.: в 4 т. – М. : Правда, 1981. – Т. 4. – 345 с. 3. Геродот. История в 9 кн. – Л. : Наука, 1972. – 600 с. 4. Грот Дж. Из истории Греции: в 2 ч. – СПб. : Публичная библиотека, 1860. – Ч. 2. – 158 с. 5. Маковельский А. О. Досократики. Первые греческие мыслители в их творениях, в свидетельствах древности: в 3 т. – Казань : М. А. Голубев, 1919. – Т. 3. – 287 с. 6. Милль Дж. С. О свободе. – СПб. : В.И. Губинский, 1901. – 237 с. 7. Павсаний. Описание Эллады: в 2 т. – М. : Ладомир, 1994. – Т. 1. – 413 с. 8. Плутарх. Сравнительные жизнеописания: в 2 т. – М. : Наука, 1994. – Т. 1. – 672 с. 9. Фукидид. История. – М. : Наука, 1993. – 542 с. 10. Lytton E. G. Bulver-Lytton. Ernst Maltravers. – Leipzig : B. Tauchnitz, 1942. – 394 p. 11. Lytton E. G. Bulver-Lytton. Pausanias the Spartan. An unfinished historical romance / Ed. by his Son. – L. : G. Routledge and Sons, 1876. – 376 p. 12. Lytton E. G. Bulver-Lytton. Athens: Its Rise and fall // The complete works : in 20 v. – V. 12. – Leipzig: B. Tauchnitz, 1834-1843. – 346 p. 13. Lytton E. G. Bulver-Lytton. Miscellanous prose works: in 4 v. – V. 4. – Leipzig: B. Tauchnitz, 1868. – 457 с. 14. Moor T. Byron G. N. G. Letters and journals of Lord Byron: with notice of his life. – Francfort: Bronner, 1830. – 642 p. 159
