Безопасность человека - Цыганков Павел Афанасьевич
advertisement
МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. М.В. ЛОМОНОСОВА ФАКУЛЬТЕТ ПОЛИТОЛОГИИ БЕЗОПАСНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА В КОНТЕКСТЕ МЕЖДУНАРОДНОЙ ПОЛИТИКИ: ВОПРОСЫ ТЕОРИИ И ПРАКТИКИ (МАТЕРИАЛЫ НАУЧНОГО СЕМИНАРА) Под редакцией П.А. Цыганкова Москва – 2010 Безопасность человека в контексте международной политики: вопросы теории и практики. Материалы научного семинара/ Под. Ред. П.А. Цыганкова.- М.: изд. Московского университета. 2010. ISBN Рецензенты: доктор философских наук, профессор Л.Н. Панкова, доктор политических наук, профессор Ю.В. Косов В последнее время на передний план не только теоретических, но и политических обсуждений, связанных с безопасностью, все более заметно выдвигаются гуманитарные вопросы и, в частности, проблематика безопасности человека. Каковы особенности трансформации механизмов взаимосвязи между безопасностью человека, общества и государства в эпоху глобализации? Как меняется главный референтный объект безопасности в условиях возрастания всеобщей взаимозависимости, бурного развития новейших технологий и транснационального терроризма? Возможно ли сегодня оценить, с точки зрения безопасности человека, риски нестабильности во многих регионах мира, не принимая во внимание дефицит природных ресурсов, деградацию окружающей среды и неудовлетворительное состояние международного сотрудничества с целью устойчивого развития? Какова иерархия интересов и целей, ценностей и культур, смыслов и идентичностей в обеспечении человеческой безопасности? Наконец, какое место она занимает / должна занимать во внешней политике нашей страны? Указанные вопросы и проблемы стали предметом обсуждения в формате научного семинара, который состоялся на факультете политологии в марте 2010 года с участием ученых факультета политологии СПбГУ, Нижегородского и Казанского университетов, а также ряда ВУЗов Москвы и институтов РАН. В ходе обсуждения выявились три основных "центра притяжения" исследовательских интересов: теоретические вопросы human security; проблемы обеспечения безопасности человека в условиях глобализации международной политики; вопросы человеческой безопасности в контексте отечественных политических реалий. Они и легли в основу структуры предлагаемой вниманию читателя книги. Для преподавателей и научных работников, а также для студентов и аспирантов, изучающих политическую социологию и международные отношения. СОДЕРЖАНИЕ ВВЕДЕНИЕ ………………………..…………………………………………………………. Раздел I. ВОПРОСЫ ТЕОРИИ Цыганков П.А. Человеческая безопасность: теоретические споры и ответственность ученых …………………………………………………………………………………………… Радиков И.В. Безопасность человека: реальность или фикция? ……………………..………. Митева В.В. Есть ли будущее у концепции человеческой безопасности? ………………….. Терновая Л.О. Символы безопасности: к формированию интердискурса по вопросам безопасности человека ………………………………………………………………………… Мухарямов Н.М. Мотивы безопасности человека в дискурсах о языковой политике …….. Раздел II. БЕЗОПАСНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА В ГЛОБАЛЬНОЙ ПОЛИТИКЕ Худайкулова А.В. Human security в политическом дискурсе и международной практике ….. Задохин А.Г. Человеческая безопасность как составляющая стратегии устойчивого развития ………………………………………………………………………………………….. Ланцов С.А. Безопасность государства-общества-человека в контексте противодействия терроризму ………………………………………………………………………………………... Квашнин Д.А., М.Г. Прозорова, М.И. Рыхтик. Безопасность человека в условиях развития биотехнологий: постановка проблемы …………………………………………………………. Кочетков В.В., Е.В. Пак Человеческая безопасность в контексте дефицита водных ресурсов ……………………………………………………………. ……………………………. Рыжов И.В., Д.М. Золина Человеческая безопасность в свете соперничества между государствами Ближнего Востока за водные ресурсы ………………………………………… Раздел III. БЕЗОПАСНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА И РОССИЯ Ачкасов В.А. Кризис национальной идентичности и проблемы безопасности России …… Литвин А.Н. Безопасность человека, мировоззрение народа и жизнеспособность страны: к вопросу о защите «конституционного строя» России …………….…………………………. Соловьев Э.Г. «Человеческая безопасность» и «мягкая сила» во внешней политике РФ …. Чихарев И.А. Россия и США в пространстве глобальной безопасности: разделительные линии и потенциал сотрудничества …………………………………………………………….. ЗАКЛЮЧЕНИЕ ………………………………………………………………………………….. БИБЛИОГРАФИЯ ……………………………………………………………………………….. СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ …………………..…………………………………………………. ВВЕДЕНИЕ В последнее время на передний план не только теоретических, но и политических дискуссий, связанных с проблематикой международной безопасности, все более заметно выдвигаются гуманитарные вопросы и, в частности, проблематика безопасности человека. Разумеется, она не может считаться абсолютно новой. Уже в Х1Х и ХХ вв. серьезным вкладом в теорию и практику человеческой безопасности явились теоретическая разработка (здесь общепризнанными считаются заслуги российского юриста Ф. Мартенса) и становление международного гуманитарного права, в частности, Гаагские1, Женевские конвенции и Всеобщая декларация прав человека 1948 г. Особое место в документах международных организаций проблематика безопасности человека получила после окончания холодной войны. Здесь следует указать, прежде всего, Доклад ПРООН о человеческом развитии 1994 г., в котором впервые появляется концепт человеческой безопасности (human security). Провозгласив необходимость глубокого перехода в мышлении, авторы Доклада подчеркивают, что в отличие от традиционных представлений о безопасности, делающих акцент на защите территории от внешней агрессии, на отстаивании национальных интересов во внешней политике или же угрозе глобального ядерного холокоста, human security основное внимание привлекает к частной жизни людей. Ключевыми проблемами, здесь названы благосостояние и качество жизни человека, его развитие, предупреждение и урегулирование внутригосударственных конфликтов. В этой связи в структуре human security выделяется семь универсальных взаимозависимых элементов: экономический, продовольственный, санитарный, экологический, личностный, коммунитарный и политический2. В последующем эта концепция развивалась, оставаясь постоянно в поле зрения не только ООН, но и ее институтов, а также региональных МПО. Уже в 2000-е годы состоялось несколько международных конференций по человеческой безопасности с участием ОБСЕ, АСЕАН, Африканского союза и Юнеско в Центральной и Юго-восточной Азии, в Африке и Европе. Ряд стран, таких как Канада, Норвегия, Дания, Швеция и Япония, отчасти страны ЕС, провозгласили ориентацию своей внешней политики на приоритеты человеческой безопасности и выработку международным сообществом концептуального инструментария, необходимого для активного продвижения идеалов человеческой безопасности и легитимного "гуманитарного вмешательства" в случае реальных угроз или же прямых случаев ее нарушения, в развитие статей VI и VII Устава ООН. В академическом сообществе на эту тему издано множество работ – в основном за рубежом3 и меньшей степени в нашей стране4. При этом концепция human security встретила как Напомним что две первые из них – 1899 и 1907 гг. были созваны по инициативе России, так же как и то, что по инициативе России в 1999 г. была созвана III Конференция мира, проходившая в 2 этапа – в Гааге и Петербурге. 2 См.: New dimensions of human security. - Документ: http://hdr.undp.org/en/media/hdr_1994_en_chap2.pdf 3 Аrcudi (Giovanni). La sécurité entre permanence et changement.Bellamy (Alex J.) & Matt McDonald. "The Utility of Security: Which Humans? What Security? A Reply to Thomas & Tow" // Security Dialogue. Vol. 33 (3), September 2002; Buzan (Barri). People, States and Fear: An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era, Boulder, 1991; Booth (Ken) (ed.). Critical Security Studies and World Politcs. Boulder, Lynne Rienner, 2005; Godson (Roy). "Transstate Security". In: "Security Studies for the 21st Century". Edited by Richard H.Shultz, Jr., Roy Godson, and George H.Quester. Washington & London: Brassey's, 1997; Krause (Keith) & Michael William (eds.). Critical Security Studies. Concepts and Cases/ - Minneapolis: Minnesota University Press. 1997; Makinda (Samuel M.). "Sovereignty and Global Security" // Security Dialogue. Vol. 29, N 3, September 1998; McRoe (Rob) et Don Hubert (dirs.). Protection des personnes, promotion de la paix. – McGill-Queen University Press. Montréal & Kingston – London – Ithaca, 2002; Newman (Edward). "Human Security and Constructivism" // International Studies Perspectives, N 2, 2001; Woever (Ole). Securitization and Desecuritization. / Ronnie Lipschutz (ed.). On Security. Columbia University Press, 1995. 1 своих сторонников, с энтузиазмом отстаивающих и развивающих ее положения, так и скептиков, сдержанно и даже критически относящихся к некоторым из ее тезисов. Разногласия существуют как по вопросам эпистемологического характера, касающимся проработанности положений концепции, соотнесения ее с т.н. традиционными подходами, общезначимости ее выводов, так и по поводу рекомендаций практического характера, а особенно – отталкивающихся от нее международнополитических действий5. Эти разногласия не случайны, они свидетельствуют о сложности и неоднозначности вопросов, связанных с человеческой безопасностью. В самом деле, каковы особенности трансформации механизмов взаимосвязи между безопасностью человека, общества и государства в эпоху глобализации? Как меняется главный референтный объект безопасности в условиях возрастания всеобщей взаимозависимости, бурного развития новейших технологий и транснационально терроризма? Возможно ли сегодня оценить, с точки зрения безопасности человека, риски нестабильности во многих регионах мира, не принимая во внимание дефицит природных ресурсов, деградацию окружающей среды и неудовлетворительное состояние международного сотрудничества с целью устойчивого развития? Какова иерархия интересов и целей, ценностей и культур, смыслов и идентичностей в обеспечении человеческой безопасности? Наконец, какое место она занимает/должна занимать во внешней политике нашей страны? Несмотря на очевидную важность указанных вопросов, следует признать, что за исключением нескольких, все еще немногочисленных публикаций, они пока не стали предметом специального внимания в отечественной литературе. Целью предлагаемой книги является попытка заполнить данный пробел путем ознакомления читателя с результатами их обсуждения в формате научного семинара, который состоялся на факультете политологии. Семинар состоялся в марте 2010 года с участием ученых факультета политологии СПбГУ, Нижегородского и Казанского университетов, а также ряда ВУЗов Москвы и институтов РАН. Семинар выявил три основных "центра притяжения" исследовательских интересов участников дискуссии: теоретические вопросы human security; проблемы обеспечения безопасности человека в условиях глобализации международной политики; вопросы человеческой безопасности в контексте отечественных политических реалий. Они и легли в основу структуры предлагаемой вниманию читателя книги: в первом разделе рассматриваются вопросы теории, второй содержит анализ различных аспектов безопасности человека в условиях глобализации политики, наконец, третий раздел посвящен изучению проблематики человеческой безопасности применительно к внешней политике нашей страны. П.А. Цыганков См., напр.: Бойко А.Ю. Устойчивое развитие глобальной системы как условие человеческой безопасности // Обозреватель. – 2010.- № 6; Капица Л.М. Человеческая безопасность // Экономика. Право. Политика. Безопасность. – 2005. – № 1; Косов Ю.В. Безопасность: геополитический аспект. http://www.nationalsecurity.ru/library/00008/00008report3.htm; Лабюк O. «Ответственность по защите» и право на вмешательство. // Международные процессы. Том 6. номер 3(18). Сентябрь–декабрь 2008 - http://www.cairn.info/revuerelations-internationales-2006-1-page-97.htm ; Степанова Е. Государство и человек в современных вооруженных конфликтах // Международные процессы. Том 6. номер 1(16), январь-апрель 2008. 5 Отчасти эта проблема находит свое отражение и в дипломатии. Так, глава МИД РФ С.В. Лавров в выступлении на 46-й Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности, 6 февраля 2010 года, настаивал на необходимости исходить из равноценности всех измерений безопасности – гуманитарных и военно-политических, не противопоставляя их друг другу. (См.: http://www.mid.ru/brp_4.nsf/0/D39B2461D308890EC32576C40039F20E) 4 РАЗДЕЛ I. ВОПРОСЫ ТЕОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ СПОРЫ И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ УЧЕНЫХ П.А. Цыганков Введение Проблемы безопасности были и остаются центральными как для представителей науки, так и для всех уровней властных структур. При этом безопасность человека всегда трактовалась как неотъемлемая сторона безопасности государства, главной функцией которого считалась защита человека и социума от внутренних и внешних угроз. Исторически, внутренняя и внешняя безопасность обеспечивались разными средствами и представляли собой две разных сферы государственной деятельности. Поэтому традиционно они оставались предметами разных дисциплин. Изучение внутренней безопасности велось, прежде всего, в рамках криминологии и уголовного права, а в политическом плане его объектом выступали антигосударственные движения и силы, представляющие угрозу общественному строю. Исследования же внешней безопасности были направлены преимущественно на выявление военных угроз выживанию государства в анархической среде межгосударственных взаимодействий. Во многом подобная картина сохраняется и в наши дни. Между тем, глобализация и рост взаимозависимости, размывающие традиционные границы между внутренней и внешней политикой, подрывающие монополию государства как международного актора и его возможности "единоличного" защитника человека и общества от новых угроз, усложняют ситуацию. Все большая часть современных вызовов безопасности носит транснациональный характер, требуя для своего решения невоенных подходов. Растущее значение приобретают вопросы, связанные с защитой прав человека, его благосостояния, общественного и индивидуального развития. В таких условиях исторически сложившихся подходов к исследованию проблем безопасности оказалось недостаточно. Появляются новые подходы и теории, ставящие своей задачей освоение нетрадиционных вопросов и проблем, и предлагающие пути их решения. Заметное место среди них занимает теория человеческой безопасности, постулирующая новые подходы к анализу и обеспечению международной безопасности. Задача предлагаемой статьи – выявить общие особенности различных версий теории человеческой безопасности, обратить внимание на возможные последствия ее практического воплощения и затронуть возникающие при этом этические коннотации. В данной связи в первой части прослеживается эволюция традиционных подходов к исследованию международной безопасности; во второй - рассматриваются основные постулаты и выводы теории человеческой безопасности; в третьей – последствия их практического применения на примере гуманитарной интервенции НАТО в бывшей Югославии; наконец, в четвертая часть посвящена проблеме моральной ответственности ученого. 1. Как относительно самостоятельное направление политической науки исследования проблемы безопасности получают наиболее широкое распространение в период холодной войны6. Их традиционный объект – военно-политические отношения между государствами. В условиях биполярного противостояния эти исследования были призваны способствовать выстраиванию по возможности максимально тесных взаимодействий между политической и военной сферами государства. С 1960-х гг., в связи с революцией в военном деле (РВД) и опасностью ядерного столкновения сверхдержав, одним из приоритетных направлений в исследованиях безопасности становятся поиски оптимизации военно-технологических и организационных систем. В целом же для традиционных исследований этого периода характерна концентрация на государстве, как на главном и по сути единственном референтном объекте безопасности, и на изыскании эффективных средств его защиты от внешних угроз. По мнению западных специалистов (D'Aoust, Grondin, Mc Leod), после 1945 года и до окончания биполярного противостояния исследования безопасности характеризовались доминированием политического реализма и прошли четыре фазы в своем развитии 7. Первая из них продолжалась до 1955 г. Одним из достижений этих лет считается сформулированная в 1950 году дилемма безопасности (John H. Herz). Согласно этой дилемме, в анархической среде международных отношений безопасность для одного государства – это источник опасения для другого. Государство, которое наращивает свои вооружения, даже для собственной обороны, воспринимается другими как угроза, требующая ответа. В свою очередь, этот ответ вызывает беспокойство первого государства и т.д. Другим важным вкладом первой фазы стало предложенное в 1952 А. Уолферсом определение, на которое и сегодня опираются многие эксперты и аналитики: "Безопасность в объективном смысле означает отсутствие угроз центральным ценностям, а в субъективном смысле она характеризуется отсутствием страха, что эти центральные ценности станут объектом нападения"8. Вторая фаза (1955-65 гг.) отмечена доминированием исследований, предметом которых выступает гипотетическая возможность ядерной войны. Основное внимание аналитиков концентрируется на разработке теории игр, концепциях устрашения и сдерживания, на контроле вооружений и т.п. При этом объективно преуменьшается значение других стратегических проблем, в частности, связанных с американской войной во Въетнаме. Иначе говоря, исследования безопасности в данный период концентрируются на хотя и важном, но наименее вероятном виде вооруженных кнфликтов. Это стало причиной их стагнации в ходе третьей фазы (1965-1979 гг). С окончанием вьетнамской войны, вводом советских войск в Афганистан и новым витком биполярной конфронтации, инициированной президентом США Р.Рейганом, исследования в области безопасности получают новый стимул. Новая, четвертая их фаза, отмечена См. об этом: Fortmann M. Les études de sécurité : une sous-discipline (security studies) à la croisée des chemins // Penser l'internatinal : perspectives et contributions des sciences sociales / Sous la dir. de F.Crépeau et J.-Ph. Thérien. – La Presse de l'Université de Montréal, 2007, р. 117-125. 7 См. об этом подробнее: Introduction aux relations internationales. Théories, pratiqes et enjeux / Sous la dir. de S.Paquin et D.Deschênes. – Chenellière Éducation inc., 2009, р. 56-57. 6 8 Цит. по: Dario Battistella. Théories des relations internationales. 2 e edition revue et augmentée. – Paris. Presses de Sciense Po. 2006, p. 461-462. возникновением неореализма, основы которого были изложены в книге К. Уолца "Теория международной политики". Другие характерные отличия этой фазы – появление множества исследовательских центров, специализированных журналов, вокруг которых формируется сообщество профессионалов в области стратегических исследований. Предметное поле безопасности еще в большей мере, чем раньше, заполняется именно стратегическими исследованиями, в которых внутренняя и внешняя безопасность максимально разводятся, а сама безопасность рассматривается через призму войны и обеспечение неугрожаемого состояния государства. Завершение холодной войны и распад СССР знаменуют переход исследований проблем безопасности новую – пятую – фазу. Несмотря на то, что распространение ядерных технологий продолжает влиять на международное равновесие, угроза "большой войны" между великими державами с применением ядерного оружия минимизируется. Военно-стратегическое соперничество заметно переходит на региональные уровни. Возникают новые типы конфликтов, не вписывающиеся в традиционные подходы исследований проблем безопасности. Утрачивает свою идентичность военный союз НАТО, перед которым остро встает проблема самосохранения, ибо исчезновение советской империи лишает его противника, вокруг которого все было задумано и организовано. Формируются благоприятные условия для углубления евроинтеграции и расширения Евросоюза. Традиционные стратегические исследования, концентрирующиеся на безопасности государства и отражении военных угроз, не только теряют роль главного аналитического приоритета, но и подвергаются сомнению, как не отвечающие новым международным реалиям. Изменение иерархии рисков и угроз неизбежно сужает традиционное исследовательское поле проблем безопасности: утрачивает свою актуальность часть проблем, связанных с изучением ядерной стратегии, биполярного противостояния и т.п. Острота угроз, связанных с гибелью людей в ходе вооруженных столкновений смещается в сторону этнополитических, межклановых, межгрупповых и иных конфликтов, участники которых зачастую апеллируют к религиозным или культурным ценностям. Подобные конфликты отличаются не только от традиционных межгосударственных войн; они имеют чаще характер гражданских столкновений, не затрагивающих напрямую отношения между странами. При этом, показывают специалисты, преобладающим типом современных конфликтов становятся конфликты, связанные с угрозами гуманитарной безопасности9. Одновременно все более ощутимыми становятся вызовы, затрагивающие сами основы человеческого социума: критические пределы загрязнения окружающей среды, учащающиеся природные катастрофы, исчерпаемость энерго- и биоресурсов, новые виды болезней и т.п. Указанные вызовы опять-таки не связаны непосредственно с дилеммой безопасности в ее вышеописанном понимании, их осмысление и выработка адекватного ответа на них требуют новых подходов. Подчеркнем при этом, что новые угрозы и вызовы не отменяют прежние, известные с глубоких времен проблемы международной безопасности: государства не перестают вооружаться, ведущую роль по-прежнему играют великие державы, соперничество и/или сотрудничество которых Подробнее об эволюции вооруженных конфликтов и их типологии см.: Екатерина Степанова. Государство и человек в современных вооруженных конфликтах // Международные процессы. Том 6. номер 1(16). январь-апрель 2008. < http://www.intertrends.ru/sixteenth/003.htm#note2 > 9 определяет характер мирополитического устройства, регулирующая роль права продолжает определяться соотношением сил… Иначе говоря, проблемы межгосударственных взаимодействий никуда не делись, хотя значительно усложнились во всех своих аспектах и приобрели неизвестные ранее стороны. Сохраняют свою актуальность и указанные выше направления в изучении проблем безопасности. Хотя, разумеется, здесь наблюдаются существенные изменения, касающиеся их тематики, исследовательских целей и подходов. Изменения происходят и в самой структуре изучения проблем безопасности. В частности, сужается область традиционных стратегических исследований. Распространение в разных регионах мира зон напряженности и этнополитических столкновений смещает центр аналитических интересов: сравнительно большее распространение получает полемология – область исследования вооруженных конфликтов и войн, основы которой были заложены работами группы ученых под руководством Куинси Райта еще во второй половине 20-х годов прошлого века. Новое дыхание получает и иренология – изучение способов недопущения вооруженных конфликтов, их регламентации и путей достижения мира. Как известно, традиционная полемология, ставит своей целью объяснить феномен войны через выявление их причин, динамики, участников, функций и последствий для общества. Для этого она стремится объединить достижения всех социальных наук по проблемам безопасности – от антропологии, биологии, психологии и социологии до теологии – а также использовать методы точных наук: накопление максимально возможного количества эмпирических данных о вооруженных конфликтах; выдвижение верифицируемых гипотез; их проверка путем сравнения с имеющимися статистическими данными и данными дальнейшего мониторинга; формулирование предварительных выводов о сути изучаемого предмета и.д. Резкий всплеск внутригосударственных и ассиметричных конфликтов, наблюдавшийся в 1990-е годы, возродил интерес к изучению причин, динамики и типов гражданских войн, герильи, подрывных действий, что придало определенный стимул обращению к опыту и методам полемологии. Одновременно новый виток внутригосударственных конфликтов, квазирелигиозных и этнических столкновений в "Третьем мире", массовизация миграционных потоков и связанные с этим гуманитарные проблемы, привели к востребованности классической иренологии, проблематика которой связана с вопросами моральных и правовых основ вооруженных конфликтов, их урегулирования, поиска путей решения противоречий и, наконец, прекращения противоборства и принуждения к миру. Вместе с тем, новая фаза в развитии исследований безопасности отличается и все более заметным стремлением адаптировать методы, используемые указанными направлениями, к изучению новых конфликтов. Более того, в конечном итоге, речь идет о стремлении к выходу за пределы всех трех классических направлений в исследовании безопасности и о попытках формирования нового исследовательского поля. Это связано, в частности, с тем, что традиционная полемология и классическая иренология, во многом, так же как и стратегические исследования, делают упор на государство и национальные интересы, на разделение внутренней и внешней политики, и потому зачастую оказываются не в состоянии полностью адекватно осмыслить стремительно меняющиеся реалии. Между тем, новые условия формируют качественно иную среду безопасности. Возникает потребность обратить взор на проблемы, связанные с невоенными угрозами – экологическими, экономическими, энергетическими… – а также необходимость выйти за пределы отождествления национальной и международной безопасности. Последнее, в свою очередь, ведет к стремлению преодолеть государственно-центричное видение проблем безопасности, разделение их на внутренние и внешние, а также к попыткам более широкого – панорамного, общемирового взгляда на вопросы, связанные с угрозами безопасности, наконец – к переосмыслению в этой связи места и роли личности. 2 В этом контексте появляются критические теории, которых объединяет расширенная интерпретация безопасности. Государство перестает оставаться единственным референтным объектом безопасности. Проблемы безопасности переосмысливаются с учетом анализа рисков, вызовов и угроз, которые затрагивают не только государства и межгосударственные отношения, но также общество и человека, касаясь тем самым не только внешнего, но внутреннего поля безопасности и более того – размывая грани между ними. Теоретические основы подобного переосмысления создаются уже в 1980-гг. трудами постструктуралистов (Р. Эшли, Р. Уокер, Дж. Дер Дериан), идеи которых были восприняты и развиты, в том числе применительно к человеческой безопасности, в работах Р.Ульмана, Дж. Мэтьюз, Б.Бузана10. А в 1991 г. публикуется основанная на этих идеях новая работа Б. Бузана11, в которой традиционное понимание национальной безопасности, не исчезая, становится лишь одним из элементов более широкого поля безопасности, включающего помимо военной, безопасность политическую, экономическую, социетальную и экологическую. Эти элементы не отделены друг от друга непроницаемыми границами, а находятся в постоянном и непрерывном взаимодействии. Бузан согласен с реалистами, что международная анархия сталкивает каждое государство с дилеммой безопасности. В то же время он считает, что неореалисты ошибаются, начиная изучение проблем безопасности с системного уровня анализа. Такой подход верен в отношении великих держав, безопасность которых действительно связана с взаимодействиями на уровне международной системы в ее совокупности. Однако он не годится для исследования проблем безопасности других государств. Дело в том, считает Б. Бузан, что международная система, вопреки мнению реалистов, не остается неизменной, она претерпевает эволюцию, в процессе которой укрепление международных норм и институтов способствует смягчению международной анархии. По сравнению с прошлыми временами, сегодня она уже гораздо меньше подвержена произволу и спонтанным конфликтам великих держав. Иначе говоря, после холодной войны международная система более или менее уверенно развивается на пути к зрелой анархии. Поэтому современные государства находятся в большей безопасности, благодаря не только их силе, но и вследствие институализированных норм, регулирующих их взаимные отношения. Иначе говоря, дилемма безопасности не угрожает их отношениям с былой остротой. В то же время полной зрелости международная анархия еще не достигла, т.к. ряд регионов – в Африке, Юго-восточной Азии, на Индийском субконтиненте, Ближнем Востоке – все еще остается в зоне традиционной анархии и влияния дилеммы безопасности. Таким образом, комплексная проблема безопасности состоит в том, что международная система 10 Cм.: Buzan B., People, States and Fear: The National Security Problem in International Relations, Brighton, 1983. 11 1991. Buzan B. People, States and Fear: An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era, Boulder, характеризуется сочетанием созревающей анархии в целом и остатками незрелой анархии в отдельных регионах. На уровне соотношения военных сил великих держав дилемма безопасности в целом оказывается смягченной, в остальном же незрелая анархия принимает форму постоянной борьбы за доминирование12. Отмечая сохраняющееся значение военной безопасности, связанное с выживанием государств, Бузан вместе с тем подчеркивает возрастающую роль других измерений безопасности. Так, политическая безопасность выражается, в институциональной стабильности государств, их систем правления и легитимности их идеологий. Экономическая безопасность, касается доступа к ресурсам, финансовым рынкам, необходимого для устойчивого поддержания на приемлемом уровне благосостояния населения и государственной власти. Безопасность окружающей среды обеспечивается путем сохранения локальной и общепланетарной биосферы как условия сохранения в конечной счете любой человеческой деятельности. Наконец, социетальная безопасность определяется как устойчивость идентичности, выражающейся в языковых особенностях и культурных кодах, национальных и религиозных традициях. При этом безопасность понимается не как объективная реальность, а как социальная конструкция, "производный концепт": "Безопасность, – пишет Б. Бузан, – есть то, что мы из нее делаем. Это эпифеномен, создаваемый интерсубъективно" Идеи Бузана были развиты представителями Копенгагенской школы, в частности, О.Вэйвером, который объединяет бузановские элементы в две группы, формирующие дихотомию "государственная безопасность/социетальная безопасность"13. Первая относится к государству и его суверенитету. Вторая - к обществу и его идентичности. Их объединяет только конечная цель – выживание: соответственно сохранение суверенитета или идентичности. Таким образом, все то, что составляет угрозу выживаемости "Мы" в отличие от "Других" – идет ли речь о нации, этносе, или религиозном сообществе – потенциально относится к вопросам безопасности. Потенциально, потому что угрозы социетальной безопасности являются больше субъективными, чем объективными. Как считает О.Вэйвер, для того, чтобы определить наличие или отсутствие угроз социетальной безопасности, необходимо исследовать процесс, в ходе которого социальная группа воспринимает свою идентичность как находящуюся под угрозой, начинает на этой основе действовать соответствующим образом, и выяснить последствия этих действий. Он называет это секьюритизацией. Социетальный вопрос становится проблемой безопасности через дискурсивную практику социальных агентов. Благодаря могуществу языка социальным агентам удается секьюритизировать проблему, представляя ее как явно или скрытно релевантную безопасности. Так, миграционные потоки становятся проблемой безопасности после того, как они были секьюритизированы в 1980-е гг. (иммигранты как угроза национальной идентичности в ее культурном измерении). В то время как в предыдущий период они трактовались с экономических позиций (иммигранты как приглашенная рабочая сила). Таким образом, под секьюритизацией" понимается дискурсивная конструкция угроз, ведущая к деполитизации референта безопасности. Но если дискурс может создать ситуацию не- Цит. по: Dario Battistella. Théorie des relations internationales. 2e edition revue et augmentée. – Paris. Presses de Sciense Po. 2006, p. 477-478. 13 Подробнее об этом см.: Giovanni Аrcudi. La sécurité entre permanence et changement. 12 < http://www.cairn.info/revue-relations-internationales-2006-1-page-97.htm > безопасности, то возможен и обратный процесс. Проблематика десекьюритизации связана с возможностью представить объект в терминах, не связанных с безопасностью. Десекьюритизация, как пишет О.Вэйвер, может быть достигнута только через дефиницию безопасности как языкового акта, противоположного ее пониманию как объективной угрозы14. Однако, следует признать, что подобная операция возможна не всегда и не во всех ситуациях она способна оказаться эффективной. Как, например, десекьюритизировать приближение НАТО к российским границам, военные приготовления Грузии, или американские приготовления по размещению элементов ПРО в Восточной Европе? Наблюдатели считают, что поскольку Вэйвер трактует безопасность как дискурсивный акт и социальный конструкт – результат процесса секьюритизации – постольку его подход не дает возможности рассматривать в качестве объекта безопасности индивида, т.к. последний представляет собой не более, чем кирпичик в общей социальной конструкции15. Этот недостаток, по мнению Giovanni Аrcudi, восполняет Р.Л. Доути – в частности, в статье "Иммиграция и политика безопасности"16. Отталкиваясь от идей Бузана и Вэйвера, она включает в исследовательское поле безопасности проблематику индивида, понимаемого не только как социальное, но и как человеческое существо. Такая логика позволяет ей включить в анализ безопасности все вопросы, затрагивающие общество через индивида. Доути ассоциирует человеческую безопасность с общественным благосостоянием. Не отождествляя человеческую безопасность с безопасностью индивида, она приходит к триаде: национальная безопасность – социетальная безопасность – человеческая безопасность. Последняя рассматривается в терминах достоинства и благосостояния личности. В свою очередь, это позволяет рассматривать человеческую безопасность в контексте глобального сообщества и единого человечества. В результате человек выступает как объект безопасности, независимо от территории, суверенитета национальности или конкретного общества. Это означает, что наконец-то референтным объектом безопасности становится сам человек, его окружение (жизненная среда), его деятельность, его риски, угрозы и уязвимости. Таким образом, как считает Дж. Арсюди, появляются концептуальные средства, позволяющие освободить исследовательское поле безопасности от стратегических исследований, а безопасность человека – от безопасности государства. Одним из наиболее значительных последствий, к которым привели на практике критические теории безопасности и, в частности, составляющий их основу концепт человеческой безопасности, стали т.н. гуманитарные интервенции, которые, как считают некоторые российские ученые, спровоцировали скачок сепаратизма в 1990-х годах17. 3 14 Woever O. Securitization and Desecuritization. / Ronnie Lipschutz (ed.). On Security. Columbia University Press. 1995, p. 56-57 15 Giovanni Аrcudi. La sécurité entre permanence et changement. <http://www.cairn.info/revue-relations-internationales-2006-1page-97.htm > 16 Doty R. L. « Immigration and the politics of security », Security Studies, vol. 8, n° 2-3, 1998/1999 17 Подробнее об аргументах политологов "за" и "против" гуманитарных интервенций см.: Ольга Лабюк. «Ответственность по защите» и право на вмешательство. // Международные процессы. Том 6. номер 3(18). сентябрь–декабрь 2008. Режим доступа: http://www.intertrends.ru/eighteenth.htm В книге, опубликованной в 2002 году при активном участии Л. Эксуорти, бывшего министра иностранных дел Канады, одного из энтузиастов человеческой безопасности и воплощения ее идеалов в международную практику, гуманитарная интервенция определяется как "использованное военных средств, позволяющее достигать гуманитарных целей и защиты имеющих к этому отношение физических лиц"18. В противовес мнению ряда политологов, которые полагают, что силовые операции в основном осуществлялись там, где совпадали гуманитарные и стратегические интересы 19, Л. Эксуорти на саммите Г-8 в Кельне 9 июня 1999 утверждал, что ни одна из стран НАТО не имеет никакого стратегического интереса для военной интервенции в Косово, где нет ни нефти, ни выхода к морям: "Это не холодный расчет приверженцев "Real Politik"… Единственный критерий – преступления против человечности"20. Приводя эти слова, авторы одной из глав книги особо подчеркивают, что вооруженная интервенция гуманитарного характера не направлена против территориальной целостности или независимости какого-либо государства и не имеет целью захват чужих территорий. Ее цель – положить конец насилию и убийствам мирного населения в границах данного государства, когда его правители проявляют неспособность, или отказываются принять для этого необходимы меры21. Среди оснований для вооруженной интервенции гуманитарного характера и критериев его справедливости авторы книги называют следующие22: - необходимость срочного вмешательства (люди гибнут!); угроза распространения конфликта на региональный или международный уровень; неспособность международного сообщества (ООН) принять адекватное решение; подтверждение угроз человеческой безопасности, полученное от заслуживающей доверие третьей стороны; наличие четко определенного мандата, адекватных ресурсов и интегрированности в международное сообщество; нацеленность на ответственных за насилие или используемые ими инфраструктуры при гарантиях сохранения гражданских лиц и окружающей среды; многосторонность и широкая поддержка в среде международного сообщества; прочность и длительность: вооруженная интервенция гуманитарного характера как составная часть долговременной стратегии по строительству мира (включающему эффективное управление, создание демократических институтов, приоритеты права), установление прочного мира и предупреждение конфликтов. Don Hubert et Michel Bonser. Intervention militaire à caractère humanitaire // Protection des personnes, promotion de la paix / Sous la dir. de Rob McRoe et Don Hubert. – McGill-Queen University Press. Montréal & Kingston – London – Ithaca, 2002, р.123. 18 См. об этом: Ольга Лабюк. Цит. соч. Цит по: Protection des personnes, promotion de la paix / Sous la dir. de Rob McRoe et Don Hubert. – McGill-Queen University Press. Montréal & Kingston – London – Ithaca, 2002, р.125 . 21 Don Hubert et Michel Bonser. Intervention militaire à caractère humanitaire // Protection des personnes, promotion de la paix / Sous la dir. de Rob McRoe et Don Hubert. – McGill-Queen University Press. Montréal & Kingston – London – Ithaca, 2002, р.126. 22 Don Hubert et Michel Bonser. Intervention militaire à caractère humanitaire // Protection des personnes, promotion de la paix / Sous la dir. de Rob McRoe et Don Hubert. – McGill-Queen University Press. Montréal & Kingston – London – Ithaca, 2002, р.133-135. 19 20 В главе "Воздушная кампания в Косово" авторы называют следующие причины, которые, по их мнению, вызвали необходимость НАТОвских бомбардировок бывшей Югославии23: 1. Неоспоримые доказательства этнических чисток. 2. Защита универсальных прав человека и международного гуманитарного права. 3. Угроза региональной стабильности по причине массовой миграции беженцев из Косово в соседние страны. 4. Исчерпанность всех средств, способных убедить правительство Милошевича принять предлагаемые международным сообществом меры. 5. Недееспособность ООН, из-за непримиримой позиции России и Китая, принять совместную резолюцию, разрешающую гуманитарную интервенцию. Впрочем, авторы не скрывают, что одной из причин была поддержка оппозиционных правительству сил в бывшей Югославии. Кроме того, они подчеркивают ту (по мнению некоторых экспертов, достаточно спорную) мысль, что в результате косовской операции НАТО оказался "на высоте", показав себя эффективным инструментом гарантии мира и стабильности. Таким образом, авторы считают доказанным, что основным мотивом НАТОвских действий была защита не интересов, а ценностей. Правда, они не отрицают, что были и интересы: это угроза регионального кризиса ввиду возможного разрушения хрупкой демократии в Албании, Македонии и Боснии из-за массового потока беженцев, а также угроза репутации НАТО и западной модели демократии и рыночной экономики в случае неспособности альянса предпринять решительные меры. Конечно, пишут авторы, главный приоритет в ходе описываемой гуманитарной интервенции состоял в том, чтобы избежать потерь среди гражданского населения. В то же время, с их точки зрения, следует учитывать три обстоятельства: 1) что нулевые потери невозможны; 2) что международное гуманитарное право допускает сопутствующие потери среди гражданских лиц при поражении военных целей, в том случае, если первые не являются непропорциональными по сравнению со вторыми; 3) что, учитывая масштабы целей и задач гуманитарной интервенции, ставшие ее следствием гражданские потери – разумеется, достойные сожаления – оказались ничтожными, легально и морально оправданными24. Однако, как известно, «“несколько дней” планируемых бомбардировок обернулись месяцами затяжных ударов, далеко не “точечных”, по дорогам, заводам, электростанциям Сербии и Косово, и далеко не гуманным изгнанием сербов из исторически принадлежащего им Края»25. Напомним, что гражданскими жертвами натовских бомбардировок стали 2000 человек убитыми и 7 тысяч раненых (в том числе дети) и что именно бомбовые удары стали причиной лавины беженцев26. Как показывает руководитель Центра по изучению современного балканского Paul Heinbecker et Rob McRae. La champagne aérienne au Kosovo,рр. 136-138. Paul Heinbecker et Rob McRae. La champagne aérienne au Kosovo, рр.146-147; 138-139. 25 Григорьева Ю. “Третьи стороны” и региональные конфликты. Внутренние и внешние факторы балканского кризиса. < http://www.rau.su/observer/N3_2006/3_11.HTM > 23 24 26 Гуськова Е. Зачем Европе несколько албанских государств? <http://www.lgz.ru/article/id=668&top=26&ui=1182326722737&r=318> кризиса Института славяноведения РАН Ю. Гуськова: "В последующие месяцы, ситуация в крае перманентно усугублялась повседневным террором, преступлениями, массовыми нарушениями прав человека и этническими чистками сербов, цыган, горанцев, турок, египтян". Так называемая Армия освобождения Косова – террористическая организация27, боровшаяся за создание независимого моноэтнического государства – и другие вооружённые албанские банды не были демилитаризованы, разоружены и расформированы. Край превращён в рекрутский центр террористов, базу организованной международной преступности, контрабанды наркотиков, оружия, работорговли и отмывания денег. Только за один год присутствия миротворцев в Косово совершено 5 тысяч терактов, более тысячи человек убиты и более 960 похищены, разрушены более 85 средневековых религиозных объектов и памятников истории и культуры28. При этом тактика военно-воздушной кампании НАТО согласовывалась с наземными действиями ОАК во главе с Х. Тачи, который в последующем возглавил правительство поспешно признанного, а точнее – созданного НАТО независимого Косова29. В декабре 2010 года представитель ПАСЕ, швейцарский сенатор Дик Марти опубликовал доклад, в котором говорится, что премьер-министр Косово Хашим Тачи был связан с преступной группировкой, занимавшейся торговлей человеческими органами30. Тема преступлений албанских сепаратистов в Косово против мирных сербов, заключавшихся в торговле человеческими органами тех сербов, которые попадали им в плен, впервые была поднята в опубликованной в 2008 г. книге бывшего главного прокурора Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии - Карлы дель Понте. Как пишет представитель американских консервативных кругов Джеймс Джордж Джатрас: " Общепринятое представление о Косове было таким: это великая история успеха. И сопровождалась она соответствующим заголовком: США и их союзники по НАТО благородно вступились за Косово, чтобы остановить геноцид злобных сербов. Но в действительности все было иначе. Соединенные Штаты силой привлекли кричавших и упиравшихся союзников по НАТО к оказанию поддержки мусульманской мафии, которая осуществляла геноцид против христиан-сербов"31. 27 Как сообщает Википедия, по некоторым сведениям, АОК была замечена в связях с Аль-Каидой еще в конце 1990-х. Как утверждает «The Washington Times», западные разведслужбы сообщали о том, что её члены проходят подготовку в учебных лагерях Аль-Каиды (см. документ: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D1%80%D0%BC%D0%B8%D1%8F_%D0%BE%D1%81%D0%B2%D0%BE%D0%B1%D 0%BE%D0%B6%D0%B4%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F_%D0%9A%D0%BE%D1%81%D0%BE%D0%B2%D0%B0) 28 Гуськова Е. Зачем Европе несколько албанских государств? <http://www.lgz.ru/article/id=668&top=26&ui=1182326722737&r=318> 29 При этом эксперты считают, что главным идеологом и спонсором провозглашенной в феврале 2008 года косовской независимости, когда косовский парламент в одностороннем порядке принял решение об отделении от Сербии, являются США. "Белград фактически утратил контроль над краем с 1999 года — после агрессии НАТО против Югославии. Эти военные действия, в свою очередь, начались после попытки тогда еще югославской армии остановить геноцид сербского населения Косово". (См.: Дмитрий Пановкин. «Заоблачный вариант» косовской проблемы. < http://www.rosbalt.ru/2010/07/22/756012.html>) 30 См. об этом: Продолжение темы. Косово не готово к самостоятельности - Елена Гуськова <http://www.otechestvo.org.ua/main/2010 12/2111.htm> ; Хашим Тачи. Для друзей - просто дон Тачи. -< http://www.rian.ru/analytics/20101216/309442296.html>; Эксперт Интститута Славяноведения рассказал о торговле органами в Косово. - <http://www.kp.ru/online/news/522987/ и др.> 31 Джеймс Джордж Джатрас. Насколько важно, что администрация Косова причастна к торговле органами? ("American Council for Kosovo", США). - <http://inosmi.ru/usa/20101217/164984921.html> Все это возвращает к проблеме моральной ответственности ученых за политические последствия практического воплощения выводов их теорий политическими деятелями, принимающими решения. 4 Децентрализация вооруженных конфликтов, распространение террористической угрозы, рост жертв среди мирного населения на фоне бурного развития средств массовых коммуникаций и обменов значительно актуализировали вес проблемы морально-политической ответственности ученых. На это указывает и то, что в 2007 г. данная проблема стала темой очередного ежегодного конгресса Американской ассоциации международных исследований. В центре обсуждения оказались следующие вопросы: несет ли ученый ответственность за понимание и использование академических идей вне их социального и профессионального контекста? за этические стандарты, лежащие в основе исследования? за последствия их восприятия в рамках других традиций? способствуют или препятствуют они межкультурному и межцивилизационному диалогу?32 Были высказаны разные точки зрения. Так, по мнению Piki Ish-Shalom, который анализирует проблему на примере теории демократического мира, теоретики не несут моральную ответственность за использование их выводов лицами, принимающими внешнеполитические решения, например, для развязывания войны в Ираке. Они не могут быть обвинены в неверном истолковании их теории, поскольку не имеют возможности влиять на ее восприятие политическими деятелями. Их ответственность может состоять лишь в том, что они, как граждане, должны помнить о возможности подобного неправильного восприятия. Поэтому, заключает Piki Ish-Shalom, они должны быть готовы к публичному обсуждению своих выводов и даже к отказу от их позитивистской трактовки как политически нейтральных33. Очевидно, однако, что не менее, если не более важным является вопрос о том, что даже при правильном использовании теории политическими деятелями она может нанести вред – в том числе и безопасности людей – в силу неправильности самой теории. В этом, пожалуй, состоит один из важнейших аспектов моральной ответственность ученого: он всегда должен сомневаться в непогрешимости своих научных выводов и задумываться об их возможных политических последствиях. Так, пример политической интерпретации теории демократического мира и их конкретного использования в практике внешней политики администрации Дж. Буша (мл.), показал, что ее положения и выводы далеки от непогрешимости. И все же, насколько можно судить, еще не было случая, чтобы ее создатели и приверженцы, как и потребители их идей, признали данный факт. В лучшем случае дело не шло дальше заявлений о том, что их "неправильно поняли". Со своей стороны, Murielle Cozette отмечала, что представители классического реализма, вопреки распространенному в последнее время мнению, глубоко осознавали моральное значение своих идей для внешней политики и подчеркивали недопустимость силового навязывания этических ценностей. Г.Моргентау предупреждал против навязывания либерального морального кодекса другим нациям, напоминая, что "крестовые походы", добивающиеся триумфа той или иной См. об этом: Responsible Scholarship in International Relations: edited by J. Ann Tickner and Andrei P. Tsygankov, a symposium in a special issue of International Studies Review, Vol.10, No 4, 2008 32 33 См. там же. идеологии, всегда вели к ожесточенным и кровавым конфликтам. Не менее обоснованным в контексте внешней политики Дж. Буша выглядит и предостережение Р.Арона, касающееся ограниченности кантианского представления о конце истории. Поэтому идеи классического реализма об умеренности и осторожности, как критериях нравственной внешней политики, и их положения, согласно которым моральные стандарты могут варьироваться в зависимости от национальных и культурных границ, выглядят гораздо предпочтительнее для инициирования межнационального и межкультурного диалога, чем некоторые либеральные теории 34. Продолжая эту мысль, Giorgio Shani утверждает о неспособности критических теорий освободиться от западноцентричного восприятия мира и предложить действительно солидаристскую и объединяющую в этическом отношении международно-политическую теорию. С его точки зрения, гораздо более адекватными новым вызовам безопасности человека и обладающими большим объединительным потенциалом выглядят мусульманская концепция Уммы и сикхская концепция Халса Пант (Khalsa Panth): в отличие от критических теорий человеческой безопасности, они не являются сугубо индивидуалистическими, и при этом референтом безопасности для них тоже являются не государства, а сам человек35. Действительно, индивидуалистичность критических теорий человеческой безопасности проявляется в том, что личность, индивид и его свобода противопоставляются не только государству и обществу, но и другому индивиду. "Освобождая" индивида от социума и политии, критические теории безопасности оставляют его беззащитным перед возможной угрозой со стороны другого индивида, возвращая тем самым в "естественное состояние". Ведь, в конечном счете, кредо и критерий т.н. деонтологической этики – сам индивид: “Деонтологическая этика признает действие нравственно справедливым, если оно отвечает нормам, которые нравственны сами по себе, независимо от их возможных последствий и соответствия общепризнанным ценностям существующей морали”36. Если же преимущество деонтологической этики, как считают ее сторонники, состоит в возможности установления на ее основе жестких пределов для любого действия индивида или в отношении индивида, то неизбежно возникает вопрос о субъекте таких установлений при отсутствии этих функций у государства и общества. Будучи неприемлем для незападных традиций, индивидуализм критических теорий безопасности не может не представлять собой препятствие для межкультурного диалога, а тем самым и для международной стабильности. Как пишет Дж. Шани, "тонкий" космополитизм критических теорий не выходит за пределы "толстой" светской, рационалистической западной методологии. По его мнению, критические теории, так же как и осуждаемые ими конвенциональные подходы, остаются ориентированными на Запад и для Запада. Создание же "более инклюзивной” теории требует взаимного обмена идеями с "менее тонкими" культурами Незапада. Поэтому, считает Дж. Шани, действительно "постзападные" критические теории, к созданию которых необходимо стремиться, в самих основаниях потенциального “межцивилизационного диалога” должны сохранять культурные различия37. *** См. там же. См. там же. 36 Гизен К.Г. Между теорией принятий решений и струкутрализмом: слабая роль индивидуальной этики в теориях международных отношений. // Мишель Жирар (рук. авт колл.). Индивиды в международной политике. - М., 1996, с.47. 34 35 37 Giorgio Shani. Towards a Post-Western IR: The Umma, Khalsa Panth and Critical International Relations Theory Теория человеческой безопасности содержит два главных постулата: радикальное расширение поля безопасности и вытеснение из этого поля государства, мешающего перспективе формирования универсального космополитического, политико-морального сообщества безопасности. Что касается первого, то чрезмерно расширительная трактовка пространства безопасности, в которую включается все – от угрозы ядерного холокоста, до несоблюдения правил дорожного движения автомобилистами и пешеходами – делает категорию человеческой безопасности малооперциональной в прикладном анализе международной политики. Как подчеркивает В.М. Кулагин, – "Беспредельное расширение этого пространства грозит поглощением феноменом безопасности всего комплекса международных отношений и мировой политики"38. На это указывают и зарубежные исследователи39. Постулируемый же сторонниками теории человеческой безопасности разрыв и даже противопоставление государства и человека как объектов безопасности приводят их к ложному парадоксу, в соответствии с которым, чем в большей безопасности государство, тем в менее безопасной ситуации оказывается личность. Однако, как верно подметил Д. Батистелла, если не исходить из идеи о том, чтобы "поменять народ", то критические теоретики безопасности должны признать, что в глазах самих индивидов, от имени которых они выступаю, "базовой политической единицей" и в наши дни остается государство40. В моральном отношении теория человеческой безопасности не выходит за пределы "этики убеждения", представители которой, по словам М. Вебера, исходят из вечных и неизменных норм абсолютной морали. При этом, как писал Вебер, они “не чувствуют реально, что они на себя берут, но опьяняют себя романтическими ощущениями”, не заботясь о последствиях своих действий. Если же такие последствия окажутся скверными, то сторонники этики убеждения винят в этом кого угодно — глупость людей, несовершенство мира, волю Бога — только не самих себя, ибо они всегда руководствуются чистыми помыслами и благородными побуждениями, опираясь на всеобщие ценности41. Не менее важно и то, что гипотетическое "универсальное космополитическое политикоморальное сообщество безопасности вне суверенных государств-наций" мыслится сторонниками критических теорий без учета межкультурных различий, что препятствует межцивилизационному диалогу и не способствует ни укреплению безопасности человека, ни международной стабильности. Даже притом, что некоторым из сторонников теории человеческой безопасности такое сообщество видится утопическим проектом42. Привлечение внимания к необходимости выхода за рамки традиционного, военностратегического понимания безопасности, раскрытие многоаспектности и глубины связанных с этим проблем – несомненная заслуга разработчиков различных вариантов теории human security. Не менее важно и то, что, несмотря на вышеуказанные признаки ее уязвимости, рассматриваемая теория актуализирует проблемы человеческой безопасности, ставя их по существу в один ряд с 38 Кулагин В.М. Глобальная и мировая безопасность // Современная мировая политика: Прикладной анализ / Отв. ред. А.Д. Богатуров. – М.: Аспект Пресс, 2009, гл. 9, с.193. 39 Fortmann M. Les études de sécurité : une sous-discipline à la croisée des chemins // Penser l'internatinal : perspectives et contributions des sciences sociales / Sous la dir. de F.Crépeau et J.-Ph. Thérien. – La Presse de l'Université de Montréal, 2007, р. 127. 40 Dario Battistella. Théorie des relations internationales. 2 e edition revue et augmentée. – Paris. Presses de Sciense Po. 2006. p. 489. 41 Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. // М. Вебер. Избранные произведения. - М., 1990, с.704. 42 См. об этом: Dario Battistella. Op. cit., p. 487 глобальными вызовами современности. Однако предлагаемая теоретиками human security альтернатива – реализм или этический солидаризм в масштабах безгосударственного социума – не выглядит убедительной. Поиски решения проблемы человеческой безопасности имеют перспективы, скорее всего, не на пути противопоставления интересов государств, международного сообщества и человека, а на пути их согласования. Движение к глобальному социуму, в котором человеческая безопасность может найти наиболее полные гарантии, неосуществимо без достижения компромиссов в том, что касается предпочтений, целей и ценностей различных стран, культур и их представителей. БЕЗОПАСНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА: РЕАЛЬНОСТЬ ИЛИ ФИКЦИЯ? И.В. Радиков Мы не можем обеспечить развитие, не обеспечив безопасности, мы не можем обеспечить безопасность, не обеспечив развития, и мы, конечно же, не можем обеспечить ни того, ни другого без обеспечения прав человека… Эту аксиому сформулировал Генеральный секретарь ООН в докладе, озаглавленном «При большей свободе: к развитию, безопасности и правам человека для всех»(9). Вряд ли сегодня кто-то станет возражать, что для нормального существования человеку необходим весь комплекс прав, как политических, гражданских, так и социально-экономических. В десятилетия, прошедшие с момента принятия Всеобщей декларации прав человека, на всех континентах был сделан существенный прогресс в области прав, которые в ней перечисляются. И все же, спустя 60 лет, сотни миллионов людей в мире остаются лишенными фундаментальных свобод. Реальность насилия и обострения разного рода опасностей и угроз разрушает надежды людей на благополучную, безопасную и достойную жизнь Напомним, что статья 3. Всеобщей декларации прав человека ООН устанавливает, что каждый человек имеет право на жизнь, на свободу и на личную неприкосновенность. Эти права принадлежат человеку по факту рождения и являются независимыми от расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, имущественного, сословного или иного положения. В ходе исторического развития набор гражданских прав и свобод человека дополнялся. Представляется, что содержательно эти изменения могло бы охватить право человека на безопасность. С учетом этого укажем на ряд принципиально важных моментов, которые должны учитываться в реальной политике: - Права и свободы человека, равно как и право на безопасность принадлежат человеку от рождения, а не предоставляются, или даруются государством; - Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина, и что очень важно подчеркнуть, права человека на безопасность — обязанность государства; - права и свободы предоставлены в равной мере всем и каждому; - нормы о правах и свободах человека должны быть непосредственно действующими, а не декларацией. Сделанный здесь акцент на праве человека на безопасность определяет более отчетливо практический смысл, содержание и применение законов, направленность деятельности государственной власти и местного самоуправления. Это тем более необходимо подчеркнуть, потому что в современных документах ООН сформулирована задача развития человеческого потенциала, или человеческого развития. В широком смысле слова в понятие «человеческое развитие» включены все аспекты развития личности – от состояния здоровья до степени его экономической и политической свободы. Иначе говоря, человеческое развитие – это главная цель современного государства. А раз так, то безопасность человека приоритетна. Проблема индивидуальной безопасности существовала уже в глубоком прошлом. Практически все предшествующие поколения жили во враждебном мире, полном тайных и явных угроз. Опасность подстерегала человека повсюду: дикие звери, стихия, болезни, набеги врагов, зависть соседей - все это превращало жизнь в беспрерывную борьбу за существование. Именно поэтому безопасность всегда являлась основной потребностью человека, наряду с потребностью в еде, жилье, общении, первостепенным, одним из основных мотивов деятельности людей и сообществ. Опасность же блокирования или непосредственное блокирование базовых потребностей и метапотребностей (включая потребность в самоактуализации); угроза условиям, обеспечивающим возникновение этих потребностей; обстоятельства, которые угрожают целостности организма, чувству базового доверия к миру и чувству уверенности в себе; и наконец, угроза высшим ценностям назывались факторами, вызывающими субъективное ощущение угрозы(7, 77-105). Безопасность – это глобальная ценность всего человечества, сущность и причина действия каждого человека. Стремление к безопасности обусловило объединение людей в сообщества, формирование силовых структур (армии, полиции и многочисленных служб охраны и защиты, в том числе от стихийных бедствий), предопределило образование многих международных организаций и, в конечном счете, привело к созданию ООН, призванной обеспечивать безопасность существования всего населения Земли. Но была ли в прошлом когда-либо обеспечена безопасность отдельного человека? И гарантируется ли она сегодня? Удовлетворение потребности в безопасности в различные исторические эпохи определялось уровнем общего развития не только государства (общества), его экономической и культурной составляющих, но и самого человека, живущего в данной среде и воспринимающего её в силу особенностей своего характера и окружения. В этой связи обратим внимание на эволюцию термина безопасность в российской истории. Изменение содержание термина предопределяло политику по обеспечению безопасности: вектор ее направленности, иерархию объектов и субъектный состав механизма по ее обеспечению. Так, уже в период расцвета Киевской державы, в XI в. встречается древнерусское слово опасъ (церковнославянское опасьнъ), опасение, обозначающее не что иное, как внимательность, осторожность, то есть тревогу в предвидении какой-либо неприятности. Мы видим, что представления о возможности опасности очень заужены, не обобщены. Они касаются какого-либо конкретного предприятия, а не угрозы. С XIII в. употребляется слово опасти, то есть спасти, обезопасить, спасти, но не сохраниться, что говорит о понимании опасности, как о преходящей возможности, но не постоянной. И только с XV в. мы встречаем вариант опасати ся, то есть бояться, робеть, трусить, предвидя худо, не решаться на что-либо. Вообще слово опасность происходит от слова пасти. В древнерусском языке – пасти употреблялось не только в значении пасти скот, питать, но и как стеречь, руководить, управлять, беречь, хранить, боронить, оберегать, держать в целости, надзирать, блюсти, соблюдать, охранять, остерегать(4,460). Заслуживает внимания трактовка слова опасный, что буквально значило – требующий защиты, осторожности, то есть опасным было то, что при известных условиях можно было не сохранить, лишиться человеку (хозяину имущества), обществу (горожанам) и государству. И именно такое определение опасности, где источник всякой опасности не во внешних влияниях, а в самом предмете, было присуще гражданам Древнерусского государства. Опасный - значило не осторожный, не защищённый, не искусный. С этих позиций безопасный (опасливый) есть осторожный, предусмотрительный, защищённый, неопасный, неугрожающий, не могущий причинить зла или вреда (4,44,434). Но в XIII – XIV в.в., даже в XV в. слово безопасный еще не встречается в русском лексиконе(2,60-64). Напомним, что в XIII в. Россия находилась в кольце недружных соседей. Политическая раздробленность, разобщённость государств-княжеств, монголо-татарское нашествие, беззащитность всякого княжества властно потребовали объединения. И это объединение преследовало целью обезопасить (хотя этого слова ещё не было) княжества, их конфедерацию. В таких условиях происходит переосмысление отношения к опасности. Подчеркнем и то, что в древности, и особенно в средневековье под безопасностью индивидуума имели в виду лишь спасение самого главного – души (иначе говоря, возможность попасть в рай), о безопасности же в каком-либо другом смысле вряд ли могла идти речь. В сущности, безопасность была связана с потусторонним миром, в котором лишь рай сулил избранным жизнь, свободную, наконец, от страхов, внезапных бед и смерти, то есть без-опасность. Гарантом такой возможности выступала церковь, поэтому проблему личной безопасности человек решал в сакральном контексте. Наиболее эффективным путем к ней представлялась аскеза. К тому же, вне религиозного контекста личностный фактор для государства в традиционном обществе попросту отсутствовал. Иного представления о безопасности человека быть и не могло. В мире, где доминировала забота о средствах к существованию, несомненно, важной психологической потребностью была потребность в абсолютных критериях, а также в представлении о некоей непогрешимой высшей силе, заботами которой все, в конечном счете, должно быть решено. Одной из ключевых функций религии было дать человеку чувство надежности в среде, которая порождала множество опасностей и угроз в жизни человека и не внушала чувства безопасности. Именно религиозная идея придавала высшую степень легитимности государственной власти, которая тем самым представала служащей людям не как индивидуумам, а как членам единого организма, вписанного в сакральное пространство. И сегодня, когда современная Россия переживает сложный процесс модернизации всех сфер жизнедеятельности, перевода их на рыночные отношения, церковь вновь включается в процесс формирования чувства безопасности у человека. Современные российские преобразования проходят в условиях противоречивого и подчас болезненного бытования российского социума, сопровождаются его расслоением, упадком нравственности, деградации, ростом агрессивности людей. Человек во все большей степени становится заложником негативных последствий социально-политических, экономических, научнотехнических и иных технологий общественного развития, способов преобразования общественной жизни, в которых он выступает часто либо второстепенным объектом внимания и воздействий, либо предметом очередных социальных экспериментов и манипуляций. Все это сужает социальную базу всех преобразований, делает общество нестабильным. Вот почему современное российское государство на всех его уровнях провозгласило необходимость возврата к духовным источникам, прежде всего к русскому православию, актуализирует пристальное внимание к институту религии, религиозным организациям, как важным элементам гражданского общества, способствующим формированию стабильного, социально и духовно безопасного общества. В свою очередь, государство в истории представлялось как инструмент, служащий высшей идее. Степень причастности к идее и истине, следование закону, данному свыше, определяли безопасность государства, а значит, и его граждан. Россия, включившись в историю христианского мира, присоединившись к нему, а тем самым к определенному сакральному пространству, обретала высшую безопасность. Киевская Русь после крещения стала представлять собой великое княжество, расположенное на самом севере православной эйкумены. Приняв православие, страна приобрела особое измерение - не только узкоконфессиональное, но и культурно-политическое, цивилизационное. Таким образом, безопасность человека в традиционном обществе обеспечивалась в рамках его стабильности и сформированного уровня социальной безопасности. И хотя установленные в этих обществах культурные нормы ограничивали применение насилия, отдельно взятый человек фактически существовал в условиях негарантированности выживания. Вообще, отношение к опасности изменялось с момента зарождения первых цивилизаций, культуры, в основе которой находилась религия не как обособленная культовая система, а уже как мерило жизни общества, Для сравнения отметим, что при завоевании Америки, испанские конквистадоры удивлялись поразительному презрению к смерти, существовавшему у некоторых народов новооткрытого материка. У народов же европейских цивилизаций (римляне, эллины) и цивилизаций Ближнего Востока (ассирийцы, персы) отношение к опасности было иным. Человек этих цивилизаций осознавал, почему он пренебрегает опасностью или же страшится её. Он осознанно преодолевал опасность, что есть уже становление и дальнейшее обеспечение собственной безопасности и, в силу определённых убеждений, безопасности страны. Процессы секуляризации постепенно привели к тому, что церковь перестала играть роль всеобщего и универсального гаранта духовной безопасности, а сама духовная безопасность отошла на второй план. Ее место заняли проблемы материального благополучия и социальной защищенности человека. Изменяется не только вектор личной безопасности, меняется и гарант этой безопасности: место церкви занимает государство. При этом, когда интересы государства и личности не совпадают, государство само становится источником опасности и угроз для человека. Термин «безопасность» на практике стал стимулироваться развитием научно-прикладных и технических знаний. Безопасность требовала знаний. Незнание же содержало в себе скрытую угрозу, скрытую опасность. Получив первоначальные сведения об окружающем мире, человек встал на путь преодоления существующей, либо возможной опасности, а это повлекло за собой развитие общих знаний и практических навыков. Знание рождало новое знание, знание для знания. А вместе с ним - безопасность для безопасности. Из самого развития и вытекает их взаимосвязь. Так, с древнейших времён и до наших дней прослеживается постоянство: открытие - новое знание - безопасность, что подчёркивает гуманистический или образовательный аспект безопасности. Безопасность - понятие динамическое, гибкое, никогда не постоянное, способное к саморазвитию и самореализации. Посттрадиционное общество, построенное на принципах рыночной экономики, рационального правосознания и безусловного признания прав и свобод гражданина, и ориентированное на его самостоятельность, привело к изменению толкования категории «безопасность человека». На первый план вышли, прежде всего, его экономическая и физическая безопасность. Современные общества характеризуются более высоким уровнем свободы и мотиваций, но, одновременно, более низким уровнем социальной безопасности. Это объясняется быстрыми социальными изменениями, нарастающим темпом этих изменений; нарушением межгенерационной преемственности; снижением семейной и общественной спаянности и неясными, неотчетливо выраженными социальными ролями. В результате этих процесса возникает феномен нестабильности явлений, происходящих в обществе. Нестабильность становится фактором риска, источником опасности для общества, государства и отдельного человека. В потребительском обществе благополучие человека становится доминантой его поведения. Современное европоцентристское понимание безопасности проникнуто высокой оценкой безопасности личности, являющейся одной из главнейших культурных ценностей, а общество, соответствующее наивысшему уровню ее фактического обеспечения, иногда называют «обществом безопасности». Однако анализ событий последних десятилетий позволяет заявить, что такое общество скорее мечта, идеал, к которому стремится человечество. Сегодня, возразим У. Беку(1,40), который писал: «История распределения рисков показывает, что риски, как и богатство, распределяются по классовой схеме, только в обратном порядке: богатства сосредоточиваются в верхних слоях, риски в нижних… Те, кто имеет высокие доходы, власть и образование, могут купить себе безопасность и свободу от риска. Такое же распределение риска касается и стран. Богатые страны могут позволить купить себе безопасность, бедные страны, находящиеся внизу, аккумулируют риски в гораздо большей степени». В противовес этому скажем, что мы скорее живем в «обществе риска», и что купить себе безопасность и свободу от рисков уже не представляется реально возможным. Это объясняется качественным изменением вызовов, опасностей и угроз XXI века. В современном обществе актуализируются опасения за физическое существование человека, выживание в условиях возрастающих вызовов, а духовная составляющая в структуре безопасности человека становится все менее значимой. Современный человек практически не чувствует никакой «ценностной» опасности, в нем нет реального страха перед духовно-нравственной деградацией. Приведем в этой связи мысль Сенеки, заметившего в «Письмах к Луцилию» о нравственности, что человек тем слабее ощущает болезни, поражающие его душу, чем более те прогрессируют(6). Категория безопасности, начиная с середины прошлого века, становится в числе особо значимых при содержательных характеристиках современных политических режимов. Не случайно, уже в октябре 1993 года на встрече в Вене глав государств и правительств была определена роль Совета Европы как гаранта демократической безопасности. Являясь краеугольным камнем стабильности и мира на континенте, демократическая безопасность позиционировалась как важнейшее дополнение безопасности в военной области. Ее основополагающими принципами признавались уважение прав человека, демократия и верховенство закона. На Страсбургском саммите в октябре 1997 года были определены меры по активизации деятельности Совета Европы в четырех областях: демократия и права человека, социальная сплоченность, безопасность граждан, демократические ценности и многообразие культур. В Политической декларации и Плане действий, принятых на саммите в мае 2005 года, государствачлены наметили основные задачи Совета Европы на ближайшие годы. Среди них- (1) продвижение общих основополагающих ценностей: права человека, верховенство закона и демократия; - (2) укрепление мер, направленных на обеспечение безопасности европейских граждан, в частности, в области борьбы с терроризмом, организованной преступностью и торговлей людьми. Россия ратифицировала Европейскую Конвенцию о защите прав человека и основных свобод 30 марта 1998 года. В XXI веке, с появлением новых опасностей и угроз, новых факторов развития возникает потребность в новой парадигме безопасности и осуществляющей ее на практике системы безопасности. Любая система безопасности является неотъемлемым слагаемым мироцелостности, в основе которой лежит фундаментальная оппозиция «порядок – хаос» и связанный с ней нелинейный характер любого процесса. Прежде всего, бесспорным является детерминация дилемм безопасности человека и общества набором ценностей и идеалов, изменяющейся внешней и внутренней средой и пр. Если традиционная система обеспечения безопасности главным объектом безопасности считала государство, то в новой модели приоритетными объектами становятся отдельный человек, общество в консенсусном взаимодействии с государством. В этой связи отметим, что иерархия этих объектов безопасности неоднозначна. Более того, распространенные представления о том, что в развитых обществах человек всегда является приоритетным объектом безопасности, требуют уточнения. Копируемая многими государствами модель обеспечения национальной безопасности США, акцентирует внимание на защите США как свободного государства, его неизменных основополагающих институтов и ценностей. Безопасность все чаще здесь рассматривается сквозь призму триады «безопасность индивида - безопасность государства - международная безопасность» (эта модель приобрела особую значимость в свете событий 11 сентября 2001 г.), причем в этой схеме индивид передоверяет большую часть забот о своей безопасности государству . Парадокс современной западной либеральной цивилизации заключается в том, что свобода и безопасность индивида все более становятся зависимыми от государства, давление последнего на индивида продолжает нарастать, что обусловлено появлением новейших информационных технологий и технических систем, представляющих опасность основам земной цивилизации. Перед нами дилемма безопасности индивида и государства, когда разграничение частного и общественного становится весьма затруднительным, что способствует легитимному «отвоевыванию» государством плацдарма свободы у индивида. Катализатором данного процесса служит дилемма безопасности государства и международной безопасности. Модель обеспечения национальной безопасности России на протяжении всей истории (и фактически сегодня), в сущности, игнорировала значимость индивида и общества. Если Запад развивался по схеме «от безопасности личности к безопасности государства», то России присуще всегда было доминирование принципа безопасности государства. 20 лет постсоветской риторики мало что изменили в реальном продвижении страны «от безопасности государства к безопасности индивида». Безопасность человека в стране и сегодня находится под угрозой в силу следующих обстоятельств: государство не может обеспечить безопасность личности из-за не уменьшающейся преступности, слабости власти, из-за приоритетного обеспечения безопасности привилегированных слоев населения, коррупции чиновников. Одной из существенных причин этого является неразвитость политико-правового механизма, гарантирующего безопасность личности. Концепт «человеческой безопасности» ставший так популярным в политической лексике, претендует на статус высшей формы обеспечения безопасности, по отношению к которому все остальные являются подчинёнными. В какой мере справедливы эти претензии? Что в реальности представляет собой сегодня безопасность отдельного человека? В решениях ООН последних десятилетий красной нитью проходило утверждение, что безопасность человека есть защита основ человеческой жизни способами, которые содействуют расширению свобод человека и их осуществлению. Безопасность человека понимается как защита основных свобод. Это означает обеспечение защиты людей от серьезных и широко распространенных угроз и ситуаций, путем укрепления их сил и расширения возможностей. Это означает также создание политических, социальных, природоохранных, экономических, военных и культурных систем, обеспечивающих людям основные элементы для выживания, сохранения достоинства и существования. Поддерживать на приемлемом уровне безопасность человека можно только через соответствующую, правильно выстроенную социальную организацию, где приоритеты безопасности поддерживаются всеми направлениями цивилизованного социума. При этом обеспечение безопасности должно являться приоритетной целью и внутренней потребностью человека, общества, цивилизации. Это может достигаться путем развития нового мировоззрения, системы идеалов и ценностей, норм и традиций, в целом культуры безопасности. Когда мы говорим о безопасности человека, то имеем в виду не только угрозы, которые напрямую ведут к его гибели, но и которые нарушают, ослабляют или создают предпосылки к его деградации. Мы видим, что понятие безопасности человека по своей сути нечто гораздо большее, чем просто отсутствие насильственного конфликта. Оно охватывает сферу прав человека, «благого управления» и доступ к экономическим возможностям, образованию и медико-санитарному обслуживанию. В докладе Генерального секретаря ООН о работе организации 3.09.1997г в «благое управление» было включено главенство права, эффективность государственных институтов, транспарентность и отчетность в рамках управления государственными делами, уважение прав человека, а также реальное участие всех граждан в протекающих в их государствах политических процессах и в принятии решений, затрагивающих их судьбы. Это всеобъемлющая концепция, которая охватывает проблематику «избавления от страха и нужды» и в основу которой положены стратегические рамки с акцентом на «защиту» и «расширение прав». Реальность безопасности человека основана на вероятности различных рисков и эффективности различных контрмер. Но в повседневной жизни безопасность часто сводится к субъективным ощущениям личностей, социальных общностей тех или иных опасностей и угроз. Считается, что «ощущения субъектов, что им ничего не угрожает и есть безопасность»(10). Следуя Гегелю, назовем такую безопасность «субъективной выдумкой»(фикцией)(3,312). В обыденном сознании безопасность, как правило, расценивается как состояние свободы кого-либо от страха и тревоги, т.е. как субъективная оценка человеком его состояния в связи с угрозами извне. Традиции такого подхода давние. Так, согласно словарю Робера, сам термин «безопасность» начал употребляться с 1190 года и означал спокойное состояние духа человека, считавшего всего защищенным от любой опасности(8,10). Психологический аспект безопасности объясняется тем, что у всех людей и групп имеется онтологическая потребность в ощущении безопасности. Но ощущения эти субъективны. Человек может быть в безопасности, даже когда он этого не чувствует. Но с другой стороны он может также чувствовать себя в безопасности, когда в действительности это не так. Каждый человек живет в своей реальности, наивно предполагая, что его понимание реальности «самое правильное». Многочисленные фильтры, через которые проходит получаемая человеком информация, личностная призма их восприятия, определяемая, в том числе наличием или отсутствием политологического знания, часто создают человеку искаженную реальность, в которой он живет, принимая ее за истинную реальность. Раз это так, то существует возможность неадекватного (искаженного, не соответствующего реалиям) восприятия тех или иных опасностей и угроз. Диапазон этой неадекватности огромен: от недооценки, игнорирования (классические примеры – начало Великой Отечественной войны, отдельные ее операции, например, наше отступление на Юго-Западном направлении летом 1942 года; авария на Черныбыльской АЭС в апреле 1986 года), до умышленного раздувания опасностей и угроз заинтересованными правителями, предпринимаемое иногда с целью сохранения власти или прихода к ней (пример: слух о наличии ядерного оружия в Ираке). Это приводило не только к достижению прагматических целей, но и к возникновению реальных угроз безопасности государства, общества, к колоссальным непроизводительным затратам ресурсов и омертвлению капиталов. В этой связи еще раз укажем на огромную роль средств массовой информации. Современные СМИ могут воздействовать на различные слои населения и тиражировать искаженное видение опасностей и угроз. Они могут искусственно создавать образ незримо присутствующего и непрерывно готовящегося к агрессии противника или широкомасштабной деятельности внутренних врагов. Возникающая при этом обстановка страха и неуверенности является благоприятной средой для развертывания гонки вооружений, разработки и финансирования дорогостоящих и губительных для экономики государств программ и проектов, прихода к власти авторитарных режимов. С не меньшим успехом может создаваться образ безопасного существования, замалчивания объективно существующих опасностей и угроз, способных при известных условиях превратиться из потенциальных в реальные. При этом формируется обстановка благодушия, что затрудняет предотвращение опасностей и угроз. Сформулируем здесь несколько важных положений: - Большинство людей более обеспокоены опасностями и угрозами, которые являются для них новыми, чем теми, с которыми они уже свыклись за некоторое время; - Большинство людей меньше опасаются естественных опасностей и угроз, чем тех, которые провоцируются человеком. Например, многие люди больше боятся радиации от захоронения ядерных отходов или даже от сотовых телефонов, чем солнечной радиации, которая представляет собой большую опасность; - Большинство людей меньше опасаются опасностей и угроз, которые они выбирают самостоятельно, чем тех, которые им навязываются; - Большинство людей меньше опасаются тех опасностей и угроз, с которыми сопряжены еще и некоторые выгоды; - Большинство людей меньше опасаются опасностей и угроз, исходящих от людей, мест, правительств, которым они доверяют, и больше боятся опасностей и угроз, которые связаны с источниками, которым они не доверяют; - Большинство людей больше боится опасности, которая затрагивает их лично, чем опасности, которая угрожает другим(11). Таким образом, степень влияния опасности на человека определяется, во-первых, его личным отношением к этой опасности, к ситуации, складывающейся из ее значимости для него, опытом нахождения и взаимодействия в подобной ситуации, а, во-вторых, социальным значением этой ситуации, показателем которого служит общественная оценка ее опасности и последствий, как для отдельного человека, так и для общества в целом. Укажем здесь, что при определении характера и степени той или иной опасности должны учитываться как сами объективно существующие опасности и угрозы, так и тот их уровень, который лишает человека возможности выполнять его ролевые функции, препятствует его физическому, духовному и интеллектуальному развитию; затрудняет достижение и поддержание общественного согласия, установление политической, экономической и социальной стабильности, развитие международного сотрудничества на основе партнерства. Только когда люди начинают осознавать, что причиной ущемления их потребностей, интересов являются конкретные субъекты (лица, группы, классы, государства), возникает напряженность, наступает состояние адресной депривации, стимулирующей переход напряженности, во – первых, в опасность, а потом и угрозу, а, во – вторых, в действие по защите. Распространению обыденных представлений о безопасности способствует и то, что даже в стратегии национальной безопасности РФ до 2020 среди основных приоритетов национальной безопасности безопасность человека не называется (приоритетами определены: национальная оборона, государственная и общественная безопасность). Безопасность человека, по стратегии, обеспечивается защитой основных прав и свобод человека и гражданина. Обеспечение же личной безопасности является одной из гарантий повышения качества жизни российских граждан. Таким образом, в условиях продолжающихся социальной трансформации и политической модернизации в России самым незащищенным объектом национальной безопасности является личность. Одной из существенных причин этой незащищенности является неразвитость политико-правового механизма, гарантирующего безопасность личности. Функционирование данного механизма тем эффективнее, чем полнее политические институты, прежде всего государство, учитывают и реализуют интересы, ценности и потребности личности в сфере безопасности. Рассматривая безопасность человека в контексте международной политики, укажем, что отношение к этой проблеме, степень реального наполнения категории «безопасность человека» в значительной степени обусловлены тем, какое место занимает человек в самих международных отношениях. Если эти отношения отчуждены от конкретного человека (государствоцентристский подход), то тогда человек рассматривается, лишь как средство обеспечения безопасности государства, как простой «винтик» общего механизма ее обеспечения и его личная безопасность становится фактически вторичной, а жизнь его есть служение делу обеспечения государства, его безопасности. Когда же международные отношения понимаются с позиций человека, как обеспечивающие интересы человека (социогуманитарный, антропоцентристский подходы), то безопасность человека начинает занимать приоритетное место в триаде объектов национальной безопасности. Иначе говоря, степень безопасности человека определяется степенью человеческого измерения политики, а международные отношения не только формируются человеком, но и сами формируют человека. Международному сообществу необходимы сегодня не только стабильность, порядок, консенсус, но и инициативная, творческая, самостоятельная личность, владеющая информацией, политико-управленческими навыками, обладающая личностными, гуманитарными ориентациями. Именно от таких личностей (и лидеров, и исполнителей) зависят формирование, воспроизводство и трансформация международных отношений, международной и национальной безопасности. Проблема безопасности - это проблема качества человека, его выбора по отношению к себе, обществу, государству. С сожалением следует признать, что большинство людей к участию в создании современной антропоцентристской модели мироустройства, новой архитектуры международной и национальной безопасности, главным объектом которых является человек, и особенно к ответственности за них, не готово. Напомним, что возможности радикального переустройства мира на новых принципах, общечеловеческих ценностях так и не были воплощены в реальность за два последних десятилетия. Актуализировалась проблема совместимости цивилизаций, национальных культур, в том числе и культур обеспечения безопасности. Но человек может быть не только объектом или субъектом обеспечения безопасности. Он сам может являться источником опасностей и угроз для других людей, в целом для общества и государства. В созидательном смысле человек является преобразователем, конструктором, защитником среды своего существования, в негативном - разрушителем, дезорганизатором, носителем опасностей и угроз. Таким образом, человек прямо или опосредованно включен и разнообразную, сложно организованную систему отношений и процессов, выполняя в них активно-созидательную, пассивно- созерцательную или разрушительную роль. Однако весь линейный прогресс существования человека техногенной цивилизации пока не вписан в общепланетарную гармонию и заключается в том, что, решая текущие проблемы, он порождает новые, еще более масштабные и опасные. Одним из важнейших условий существования и развития личности является обеспечение ее безопасности, то есть создание совокупности таких социально-экономических, политических, правовых и иных условий жизнедеятельности, в которых личность чувствовала бы себя полностью социально защищенной. Состояние безопасности личности — важнейший критерий демократичности и цивилизованности современного общества. Речь идет о приемлемом для личности социуме, где созданы нормально-действующие механизмы социальной защиты личности, ее интересов, прав и свобод. Это относится и к российскому обществу, находящемуся в стадии социальной трансформации и реформирования. Однако реальность насилия и обострения разного рода опасностей и угроз разрушает надежды людей на благополучную, безопасную и достойную жизнь. Совершенные в последнее время теракты в отношении граждан России свидетельствуют о том, что проблема обеспечения безопасности личности является одной из ключевых политических проблем и должна лечь в основу политики устойчивого развития России. Соответственно, политическая наука не может находиться в стороне от этой проблемы, поскольку мероприятия, связанные с обеспечением безопасности, осуществляются политическими институтами, прежде всего государством. Безопасность человека в современном обществе стала делом самого человека, государства и общества. Современное российское общество нуждается в личностно-ориентированной политике государства, всех его институтов. Государство, обеспечивая надежную безопасность человеку, определяющим образом делает безопасным свое существование. Необходимая безопасность человека и всего общества не может формироваться и осуществляться без участия граждан и их ассоциаций. Состояние безопасности человека — важнейший критерий демократичности и цивилизованности современного общества. ЕСТЬ ЛИ БУДУЩЕЕ У КОНЦЕПЦИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ? Митева В.В. Концепция человеческой безопасности формировалась в условиях серьезных изменений на мировой арене. Распад СССР и окончание «холодной войны» привели к возникновению качественно новых угроз безопасности, к изменению характера международных конфликтов. Процесс глобализации способствовал усилению проницаемости национальных границ, возрастанию роли новых негосударственных акторов (зачастую становящихся источником новых угроз). Как известно, глобализация способствует обострению традиционных угроз безопасности и возникновению новых. К последним относят международную преступность, бедность, голод, пандемии, экономические и финансовые кризисы, вооруженные конфликты и их последствия и пр. Так, одним из серьёзнейших последствий глобализирующегося мира является международная преступность, распространение которой стало представлять собой каждодневную угрозу человеческой безопасности, не получающую адекватного ответа со стороны национальных государств43. Криминальные синдикаты распространили свою деятельность через границы, создавая глобальные сети взаимодействия, используя проницаемость границ для трафика оружия и людей, отмывания денег и пр. Новые технологии не только способствуют созданию новых рабочих мест, но интенсифицируют рост преступности в финансовой сфере. В эпоху глобализации террористические сети оперируют множеством ячеек, которые могут находится как в Северной Америке, так и в Европе, на Ближнем востоке и т.д. Государства в борьбе с международной преступностью сталкиваются с несоответствием механизмов и инструментов такой борьбы процессам глобализации, а сотрудничество государств по этим вопросам находится только в своем начале. Усиливающаяся экономическая и финансовая взаимозависимость также может представлять угрозу безопасности. Так последствия азиатских финансовых кризисов, а также мирового финансового кризиса 2008 года, привели к дестабилизации жизней миллионов людей во всем мире, значительно сократили перспективы экономического роста в затронутых кризисом регионах, а также в мире в целом. Следствием экономических и финансовых кризисов стал рост цен на продовольствие, различные медикаменты и пр. Кроме того произошел резкий рост безработицы, драматически выросло число бедных. Можно говорить, что на сегодняшний день глобальная экономика остается уязвимой перед такими кризисами, что влечет за собой ощутимые и порой тяжелые последствия для жизни людей в различных регионах мира. Еще одним вызовом безопасности стало распространение заболеваний. Он не является новым, однако усиление глобального взаимодействия приводит к тому, что распространение заболеваний становится все сложнее сдерживать. Несмотря на то, что современные медицинские технологии могут предотвратить смертельный исход многих заболеваний, но логика неолиберальной глобализации ведет к тому, что не все страны могут позволить себе приобретать эти лекарства44. Угрозу человеческой безопасности представляют также внутригосударственные конфликты. Так число погибших и пострадавших в ходе внутренних вооруженных конфликтов значительно превышает те же показатели для межгосударственных конфликтов. Так, в 90-е годы около 3.6 млн. 43 44 E. Newman Human Security: Mainstreamed Despite the Conceptual Ambiguity? STAIR 1, No. 2 (2005) Mary Kaldor. Human security: reflections on globalization and intervention. Polity Press, 2007. человек погибло в результате внутренних конфликтов (для сравнения 220 тыс. за тот же период в ходе межгосударственных войн), к концу 2000 года эта цифра возросла до 6 млн 45. Происходит усиление роли негосударственных акторов в таких конфликтах. Так, например, различные негосударственные группы могут продавать оружие любой из сторон конфликта (а иногда и обеим сторонам). При этом оно нередко приобретается на деньги, полученные от незаконного контроля над местными ресурсами. Локальные конфликты, происходят чаще всего на этнической и религиозной почве и оказывают значительное влияние на глобальную сферу, в том числе на рост международной преступности, транснационального терроризма и пр. В будущем причиной конфликтов вполне могут стать такие глобальные проблемы, как изменение климата, деградация окружающей среды и нехватка водных ресурсов46. Иначе говоря, растущий интерес к вопросам человеческой безопасности с начала 90-х годов ХХ века, можно объяснить особым историческим и социальным контекстом, который привел к эрозии государственно-центристской, милитаризованной парадигмы национальной безопасности. В таких условиях политики опередили академические круги, введя понятие человеческой безопасности в практическую плоскость. Речь идет, прежде всего, о Докладах Программы развития ООН (ПРООН), в которых делается акцент на том, что обеспечение безопасности должно фокусироваться не на защите национальных границ, а в первую очередь на людях, на их экономическом благосостоянии, на необходимости проведения улучшений в сфере здравоохранения, образования, расширении политических свобод и т.п. Так, в Докладе «Новые измерения человеческой безопасности» 1994 года человеческая безопасность связывается с такими понятиями, как свобода от страха (подразумевающее под собой свободу от насилия) и свобода от нужды (т.е. свободу от нищеты). В Докладе отмечается, что «в конечном счете, безопасность человека – это ребенок, который не умер; заболевание, которое не получило распространение; рабочее место, которое не было сокращено; межэтническая напряженность, которая не привела к вспышке насилия; инакомыслящий, которого не принудили к молчанию. Безопасность человека – это не вопрос оружия; это вопрос человеческой жизни и достоинства» 47. В 1999 году тема человеческой безопасности была затронута в новом докладе ПРООН, но уже в свете азиатского кризиса 1998 года и его последствий. Авторы отчета призывают государства к тщательно спланированным действиям по обеспечению человеческой безопасности во время экономических кризисов, а также к сокращению других угроз, таких как международная преступность, деградация окружающей среды и угроза культурному разнообразию48. Изменение среды безопасности под влиянием глобализации и озабоченности международного сообщества новыми вызовами развитию придали новый импульс научной разработке проблематики, связанной с обеспечением безопасности человека. Особое внимание ученых привлекли вопросы, связанные с увеличивающейся значимостью проблем защиты прав человека, дебатами относительно гуманитарного вмешательства, а также угрозами социетального и личностного характера. Разработчики научной концепции человеческой безопасности поставили под сомнение подход неореалистов к пониманию безопасности, указав на то, что для большинства людей большей угрозой являются внутригосударственные конфликты, эпидемии, голод, деградация окружающей среды, международная преступность и пр. Кроме того, угроза может исходить уже не только извне, UNDP 2002. Human development report 2002. http://hdr.undp.org/en/media/HDR_2002_EN_Complete.pdf Kaldor M. Human security: reflections on globalization and intervention. Polity Press, 2007. 47 http://hdr.undp.org/en/reports/global/hdr1994/ 48 http://hdr.undp.org/en/reports/global/hdr1999/ 45 46 но и изнутри, то есть от самой государственной власти. Концепция человеческой безопасности подвергает сомнению подходы, отдающие предпочтения сфере так называемой «высокой» политики, и связанные с ними институты, действующие в ущерб обеспечению безопасности отдельных индивидуумов. Согласно сторонникам человеческой безопасности традиционное понимание международной безопасности, определяемое в категориях территориальной целостности, не обязательно коррелирует с человеческой безопасностью, более того чрезмерный акцент на обеспечение национальной безопасности, может в свою очередь нанести ущерб благосостоянию граждан. Исходя из этого, сторонники концепции человеческой безопасности, не отрицая необходимость рассматривать безопасность в традиционных категориях, не считают возможным этим ограничиваться. Концепция человеческой безопасности также затрагивает вопрос о предпосылках эволюции государственного суверенитета. Традиционно государственный суверенитет основывается на способности обеспечивать территориальную целостность, государственную независимость и признание со стороны других стран. Роль граждан заключается в поддержке такой системы. Сторонники концепции человеческой безопасности предложили подойти к рассмотрению этой взаимозависимости с другой стороны: согласно их представлению государство (а также государственный суверенитет) должно служить и оказывать поддержку своему народу, от которого оно получает свою легитимность. Международная легитимность национального суверенитета основывается не только на возможности гарантировать территориальную целостность, но также на возможности государства обеспечить определенный уровень в области защиты прав человека и благосостояния своего населения. В конечном счете, концепция человеческой безопасности является нормативным подходом. Прежде всего, это связано с тем, что она указывает на существование этической ответственности за смещение акцента в сфере обеспечении безопасности на человека, на необходимость руководствоваться в этом международными стандартами в области прав человека. Среди сторонников концепции в политических кругах особое значение придается практическому воплощению ее положений. Однако дело осложняется тем, что на сегодняшний день не существует единого и всеобъемлющего определения человеческой безопасности. Хотя все сторонники рассматриваемой концепции сходятся в том, что в качестве объекта безопасности должен выступать индивид, вопросы, касающиеся характера и содержания угроз, наиболее значимых для обеспечения безопасности человека, вызывают расхождения. Так, один из имеющихся подходов основывается на широком понимании человеческой безопасности. Его сторонники стремятся учитывать все возможные угрозы качеству жизни, в числе которых они называют, прежде всего, недостаточное развитие, бедность, лишения, делая акцент на важность развития для обеспечения человеческой безопасности. В то же время, нельзя не видеть, что чрезмерно широкое понимание человеческой безопасности жертвует аналитической точностью в пользу общей нормативной обоснованности49. Еще один подход основан на трактовке человеческой безопасности в более узком смысле. Его сторонники, анализируя последствия вооруженных конфликтов и угроз, исходящих от авторитарных правительств и несостоявшихся государств по отношению к своему населению, указывают, что рост количества внутренних конфликтов в последние десятилетия, привел к увеличению числа беженцев и вынужденных переселенцев, в особенности среди женщин и детей. В большинстве современных 49 Commission on Human Security. Human Security Now: Report of the Commission on Human Security. New York: United Nations. 2003; Tadjbakhsh S., and Chenoy, A. Human Security Concepts and Implications. London: Routledge. 2006 вооруженных конфликтов основными жертвами являются мирные граждане. Поэтому, для того, чтобы изменить подобную ситуацию следует принимать все необходимые меры, в том числе и такие, которые не исключают вмешательства во внутренние дела суверенных государств50. Третий подход опирается на положения концепции человеческой безопасности для борьбы против новых угроз международной безопасности, таких как незаконное распространение наркотиков, международный терроризм, торговля оружием и пр51. Наконец, ряд исследователей объединяют широкое и узкое понимание человеческой безопасности, с целью интегрировать концепцию в теоретические исследования международной безопасности52. Подобные расхождения в интерпретации содержания человеческой безопасности ставят ряд вопросов. В первую очередь, это касается того, до какой степени отсутствие четкой определенности относительно понятия человеческой безопасности сказывается на ее нормативных возможностях. Так, например, Ньюман указывает на то, что хотя в академических дебатах не удалось достичь определенной концептуальной ясности по данной проблеме, зато на уровне политики, проводимой ООН, концепция человеческой безопасности занимает одно из центральных положений53. Со своей стороны, Питер Хоуг указывает на необходимость «расширения» и «углубления» понятия человеческой безопасности, не только как противопоставление анахронизму реалистских подходов к пониманию безопасности, но и в целях смещения акцента безопасности на уровень индивидов54. Другой, не менее важный, вопрос касается того, насколько концепция человеческой безопасности может выступать в качестве основы для дальнейшего международного сотрудничества. Ряд исследователей подчеркивают существование достаточного количества примеров, в которых ее использование служило центральной точкой осуществления возможного глобального управления55. Поскольку безопасность и благосостояние гражданского населения, которые традиционно были сферой ответственности государств, в последнее время уже не находят своего полного обеспечения, соответствующего возросшими потребностями в развитии человека, постольку государства встали перед необходимостью выработки соответствующих международных соглашений и договоренностей. Их целью становится не только регулирование международной торговли, но и контроль за незаконным распространением оружия, охрана окружающей среды, соблюдение прав человека и т.п. В итоге внутренняя политика уже не может рассматриваться в отрыве от внешней, т.к. практически любая внутренняя проблема сегодня имеет международное измерение и наоборот56. В наши дни существует целый ряд международных соглашений, направленных на поиск решения глобальных проблем, однако новые угрозы человеческой безопасности, как в развитом, так Mack, A. (2004) A Signifier of Shared Values. Security Dialogue 35 (3); MacFarlane, S.N., and Khong, Y.F. (2006) Human Security and the UN: A Critical History. Bloomington: Indiana University Press 51 Brauch, H.G. (2005), Environment and Human Security: Freedom from Hazard Impact. Intersections 2/2005. Bonn: UNU Institute for Environment and Human Security; Grayson, K. (2008) Human Security as Power-Knowledge: The Biopolitics of a Definitional Debate. Cambridge Review of International Affairs 21 (3) 52 Thomas, C. (2002) Global Governance and Human Security. In R. Wilkinson and S. Hughes (eds.) Global Governance: Critical Perspectives. London: Routledge; Roberts, D. (2008) Human Insecurity: Global Structures of Violence, London: Zed Books. 53 E. Newman Human Security: Mainstreamed Despite the Conceptual Ambiguity? STAIR 1, No. 2 (2005) 54 P. Hough. Who's Securing Whom? The Need for International Relations to Embrace Human Security. STAIR 1, No. 2 (2005) 55 S. Ogata. Human Security: Theory and Practice. STAIR 1, No. 2 (2005) 56 Shahrbanou Tadjbakhsh, Anuradha M. Chenoy. Human security: concepts and implications. Taylor & Francis, 2007. 50 и в развивающемся мире не всегда поддаются решению с помощью этих соглашений. Опираясь в течение довольно длительного времени на переговорный процесс, государства основывались на том, что национальные правительства осуществляют суверенный контроль внутри своих границ. Однако в действительности часто не все государства хотят или имеют возможность осуществлять свои международные обязательства (к примеру, в сфере обеспечении прав человека), что становится причиной, по которой традиционные межгосударственные договоры оказываются неэффективными в сфере осуществления человеческой безопасности. Когда государства не хотят выполнять международные договоренности, их отказ чаще всего формулируется в терминах верховенства национального суверенитета. В других случаях государства не имеют возможности выполнять международные обязательства из-за неспособности обеспечить легитимный контроль над своей территорий, или отсутствия стабильного правительства, что может возникнуть по ряду причин, вплоть до идущего внутри государства конфликта. В слабых и несостоявшихся государствах отсутствие порядка чаще всего влечет за собой не только конфликты, но и экономический и социальный коллапс, имеющий следствием голод и массовую иммиграцию населения. В таких условиях человеческая безопасность подвергается серьезным угрозам. В обоих случаях – и когда государства не желает, и когда оно не может обеспечить безопасность своим гражданам – перед международным сообществом стоит вопрос, каким образом оказать им помощь? Ответ не всегда очевиден. Международные соглашения и организации не обладают всеми инструментами, необходимыми для обеспечения безопасности гражданского населения. Международная система, сформировавшаяся после окончания Второй мировой войны, смогла выработать механизмы предупреждения и сдерживания межгосударственных конфликтов. Эти конфликты являются войнами за территорию, они пересекают границы государств. Сегодня же чаще всего конфликты возникают в самих государствах, между соперничающими группами, где межгосударственные механизмы не применимы и где требования соблюдать государственный суверенитет направлены на предотвращение вмешательства извне. Проблема заключается в необходимости разработать новые механизмы, как государственные так и мкждународные, направленные на обеспечение безопасности мирных граждан в ходе вооруженных конфликтов. Сегодня международное сообщество находится в начале процесса выработки таких механизмов. Будет ли это превентивная дипломатия, использование операций по поддержанию мира, или усилия, направленные на построение мира, любая угроза, затрагивающая человеческую безопасность, потребует применения специфических инструментов, учитывающих особенности каждого отдельно взятого случая. Самым большим вызовом является необходимость разработки таких инструментов, которые позволят международному сообществу предотвращать возникновение основных угроз, связанных с человеческой безопасностью. Обеспечение человеческой безопасности, в особенности защита гражданского населения в ходе вооруженных конфликтов, затрагивает вопрос пересечения национальных границ. Такие механизмы как Оттавская Конвенция о запрете противопехотных мин, создание Международного уголовного суда, принятие Факультативного протокола к Конвенции о правах ребенка, касающегося участия детей в вооруженных конфликтах, требуют межгосударственной кооперации, но в тоже время они направлены на ограничение суверенитета самих государств. Новые межгосударственные соглашения в сфере обеспечения человеческой безопасности, интернационализируют вопросы безопасности, которые до этого традиционно рассматривались как часть внутренней политики государств. При этом одним из наиболее спорных остается вопрос о применении военной силы как инструмента обеспечения человеческой безопасности, в частности, определение ситуаций, в которых использование силы является оправданным. И все же, несмотря на то, что академическим кругам пока не удалось разрешить фундаментальные вопросы, касающиеся методологических основ и предметной области концепции человеческой безопасности, в практической политике влияние ряда ее положений и подходов прослеживается достаточно ощутимо. Поэтому существующий на сегодня академический интерес к ней вполне правомерен. Концепция человеческой безопасности представляет собой новый подход к пониманию неугрожаемого состояния людей, необходимость которого обусловлена стремительно меняющейся средой международных отношений. Ее преимущество перед традиционными подходами состоит в том, что ей удалось охватить важные вопросы современной сферы международной и внутренней политики, стать важным элементом в повестки дня многих стран и международных организаций. В свете сказанного думается, что как в академической среде, так и в политических кругах интерес к данной концепции в дальнейшем будет только возрастать. Ведь речь идет о новом подходе к пониманию безопасности, необходимость которого обусловлена обострением глобальных проблем, меняющейся средой международных отношений и возвышением потребностей современного человека в свободном развитии. Важно, чтобы продолжение осмысления вызовов и угроз такому развитию сопровождалось учетом негативных политических последствий теоретических разработок и самокритичным отношением сторонников концепции человеческой безопасности к ее положениям и выводам. МОТИВЫ БЕЗОПАСНОСТИ ЧЕЛОВЕКА В ДИСКУРСАХ О ЯЗЫКОВОЙ ПОЛИТИКЕ. Н.М. Мухарямов Проблематика языка и языковых процессов включается в широкие смысловые контексты, связанные с безопасностью, по множеству линий и способов взаимодействия. Это получает дискурсивно многообразное отражение в концептуальном конструировании и практическом осуществлении языковой политики, в ее дискурсивном оформлении. 1. Язык как объект национальной безопасности. В рамках протекционистской языковой политики язык преимущественным образом интерпретируется «эссенциалистски», субстанционально, т. е. в качестве предмета, как такового подлежащего защите перед лицом определенных угроз, как правило, социолингвистической природы. Отсюда – широко распространенные в законодательстве формулы «защиты языка», «равноправия языков». Характерная в этом отношении норма содержалась в законе «О языках народов РСФСР» (от 25 октября 1991 г.): «Языковой суверенитет – совокупность прав народов и личности на сохранение и развитие родного языка, свободу выбора и использования языка общения. …Языковой суверенитет народов и личности охраняется законом» (Статья 2.). Разумеется, «языковой суверенитет личности» никаких шансов на превращение в работающую правовую норму с самого начала иметь не мог, и объясним лишь политико-идеологическими реалиями момента. В названном контексте идентификация угроз связана с широким внедрением иноязычных заимствований (англицизмов), непомерным распространением сниженных стилистических форм (брани, вульгаризмов), массовым ослаблением языковых компетенций и проч., а также с некоторыми коммуникативными и статусными характеристиками языка 57. Выражаемые при этом тревоги и озабоченности абсолютно обоснованы и разделяются широкими общественными кругами. Однако, чаще всего, это не сопровождается предлагаемыми механизмами противодействия угрозам, соответствующей системой мер (сил и средств), обеспечивающих безопасность в контексте языковой политики как целенаправленного курса. Таким образом, языковые аспекты национальной безопасности получают в политико-правовом смысле декларативное оформление. 2. Язык как объект безопасности на групповом и локальном уровне фигурирует в «экологическом» дискурсе языковой политики. В данном случае в качестве основного приоритета выдвигается задача сохранения культурно-языкового многообразия. Проблематика личных прав и безопасности человека здесь также оттеснена на задний план. Причем, в ряде случаев это делается не просто de facto, но эксплицитно. К примеру, в Пояснительном докладе к «Европейской Хартии о региональных языках и языках меньшинств» содержится трактовка: «11. Хартия нацелена на защиту и поддержку региональных языков или языков меньшинств, а не самих языковых меньшинств. …17. Понятие языка, используемое в Хартии, базируется, главным образом на культурной функции языка. Именно поэтому он не определяется субъективно таким образом, чтобы закреплять См., например: Безопасность языка – безопасность России // http://journal.spbu.ru/2002/11/7/html; Воротников Ю.Л. Русский язык и проблемы национальной безопасности России // Языковая политика в современном мире. – М., 2007. – С. 8-10; Тер-Минасова С.Г. Языковые проблемы безопасности в современном обществе // Влияние информационных технологий на национальную безопасность. IV Ежегодная конференция «Построение стратегии общества через образование и науку» 25-27 июня 2001 г. – М., 2001. – С. 369-372. 57 конкретное право человека – право говорить на «своем» языке, поскольку право определять такой язык есть у каждого человека». 3. Язык как средство обеспечения национальной безопасности – проблема, получающая актуализацию в связи со стратегическими потребностями, усилением глобальных террористических угроз и интернационализацией множества региональных и локальных конфликтов в современном мире. Реагированием на соответствующие вызовы в США становится принятие программ изучения «критически необходимых иностранных языков» - арабского, китайского, русского, хинди, фарси, начиная с детских садов и, заканчивая университетами, включая рабочие места в военных и разведывательных ведомствах (См.: National Security Language Initiative. 5 January 2006). В комментариях к принимаемым в США решениям говорится, например, о том, что в американских колледжах число изучающих древнегреческий язык (20,8 тыс. человек) превышает число изучающих арабский язык (10,5 тыс.), корейский язык (5,2 тыс.), фарси (1,1 тыс.) и пушту (14). 4. Интерпретация языковых прав человека – включая мотивы индивидуальной безопасности – в свою очередь также зависит от содержательных особенностей разнообразных дискурсов о языковой политике. Экспертами в данной области (У. Кимлика и А. Паттен) предложена логика классификации, основанная на выделении четырех дилемм применительно имплементации языковых прав человека: - права, ориентированные на толерантность, VS права, ориентированные на «промоушн»; - права нормативно-аккомодационного характера VS права в области «официального» языка; - персональный режим языковых прав VS территориальный режим соблюдения языковых прав; - индивидуальные языковые права VS коллективные языковые права 58. Названные различительные критерии имеют существенное аналитическое и нормативное значение, что позволяет идентифицировать качественно различные ситуации. Толерантность по отношению к языковым правам индивидов означает защиту индивидуального языкового выбора от вмешательства со стороны властвующих инстанций, означает право, позволяющее людям использовать язык по собственному усмотрению в частном обиходе, в быту, в рамках институтов гражданского общества и проч. Права, ориентированные на «промоушн», охватывают языковое функционирование в публичной сфере – в практике судов (шире – в процессуальных отношениях), в сфере предоставления публичных услуг, в общественной образовательной системе. При этом справедливо отмечается сложность имплементации языковых прав. Носитель любого языка (особенно с учетом миграционных ситуаций) не может претендовать на юридически закрепленное право получать публичные услуги на языке по собственному усмотрению или прибегать к судебной защите таких прав. Аналогичным образом обстоит дело и в ситуации найма на работу. Иное дело, когда на «промоушн»-права в той ли иной конкретной мере претендуют при наличии достаточных оснований представители автохтонных этно-языковых меньшинств. 58 См.: Patten A. and Kymlicka W. Introduction: Language Rights and Political Theory: Context, Issues, and Approaches // Language Rights and Political Theory. – Oxford, 2003. – P. 26-31. «Нормативно-аккомодационные» языковые права предполагают, что в случае необходимости – к примеру, в области юрисдикции – лицу, не владеющему «официальным» языком, предоставляются услуги перевода. Это делает возможной как таковую коммуникацию между индивидом и судебной (правоохранительной) инстанцией. Дилемма персонального и территориального подходов к языковым правам предусматривает то, что граждане могут наделяться набором прав независимо от того, в какой части страны они находятся (канадская «модель) или такой набор варьируется в зависимости от конкретного региона (бельгийская и швейцарская «модель»). Индивидуальные и коллективные права по-разному реализуются. В одних случаях с учетом количественного критерия (численности это-языковой группы), в других – таких, как судопроизводство – без учета этого обстоятельства. Следовательно, безопасность человека в сфере языкового функционирования – проблема, обладающая ситуативной природой, и не имеющая универсальных стандартов регулирования. 5. Содержательные особенности дискурсов о языковой политике формулируются под воздействием того, какие аспекты языкового функционирования получают приоритетное значение. В современной социолингвистике принято дифференцировать функции языка как средства коммуникации; функции языка, обеспечивающие доступ к культуре; символические функции языка в качестве маркера идентичности. В соответствии с этим выявляются определенные аспекты, составляющие в совокупности и «языковую безопасность» человека, и саму «безопасную языковую среду». Конкретизации темы безопасности человека с точки зрения его взаимодействия со средой может способствовать еще одно различение языковых прав на «моральные» и «легальные» категории, с одной стороны, и «инструментальные» и «не-инструментальные» языковые права, с другой стороны (В. ванн Дейк, Р. Рабио-Марин) 59. Такой подход делает возможной идентификацию конкретных случаев и отношений, которые подлежат нормативно-правовой регламентации со стороны государства или, напротив, относятся к области неотчуждаемых прав, которые никем не делегируются и принадлежат человеку естественно. Безопасность человека в области языкового функционирования и языкового выбора складывается из разноплановых оснований – из права на сохранение собственной языковой самобытности, на пользование родным (материнским) языком, права на воспроизводство групповой индивидуальной и групповой этно-языковой идентичности и культуры. В то же время, такая безопасность предполагает не просто защищенность от дискриминации по языковому принципу, но и отсутствие барьеров на путях доступа индивидов к участию – в публично-правовом, гражданском, демократическом, социально-экономическом, образовательном, профессиональном, информационно-коммуникативном смыслах. 6. Тема безопасности человека в контексте политико-языковых отношений в наши дни получает возросшие шансы на развитие и перемещение из области фрагментированных и по преимуществу эксплицитных мотивов в область специального концептуального осмысления. Это связано с современными теоретическими разработками в области языковой политики, 59 См.: Rubio-Marin R. Language Rights: Exploring the Competing Rationalities // Ibid. – P. 52-80. претендующими на выход за рамки традиционного, классического понимания предмета, обнаруживающего свою нерелевантность в ситуации информационного общества. Доминировавший модернистский дискурс о языковой политике был сформирован вокруг проблем официального – правового, административного - регулирования социолингвистических процессов. В сегодняшних публикациях усиливаются тенденции концептуальных сдвигов. Государство-центричная модель языковой политики начинает уступать место более широкому видению многообразия акторов, в том числе – индивидов, способных играть активную роль в современной медиатизированной среде. Далее, акцентированию языка как системы и предмета официального политикоуправленческого воздействия идет на смену существенно расширенная феноменология речевых практик в безбрежном пространстве современных коммуникаций. Это раздвигает границы проблемного поля безопасности человека в объект-субъектном статусе языкового функционирования. Политико-языковая среда, как отмечают исследователи, становится полицентричной, предполагающей чрезвычайное многообразие практик, не обязательно связанных с национальногосударственными юрисдикциями 60. Таким образом, безопасность человека приобретает тематическую значимость с точек зрения интересов, рисков, угроз, системы обеспечения защищенности в условиях небывало усложняющейся коммуникативной среды. Личность не только как носитель языковых прав, но и в роли политически значимого субъекта говорения, и в качестве субъекта речевого воздействия сталкивается с бесчисленным вызовами. Спектр этих вызовов весьма пространен – от реализации прав в сфере образования (например, права сдавать ЕГЭ на языке обучения) до судебной практики, связанной с вербальными правонарушениями (когда критические высказывания могут интерпретироваться как «возбуждение ненависти по признаку социальной принадлежности»). 60 См.: Media, multilingualism and language policing: an introduction // Language policy. – 2009. – No 8. – P. 203-207. СИМВОЛЫ БЕЗОПАСНОСТИ: ФОРМИРОВАНИЕ ИНТЕРДИСКУРСА ПО ВОПРОСАМ БЕЗОПАСНОСТИ ЧЕЛОВЕКА Л.О. Терновая Чем богаче набор изменений в мире и чем они глубже, тем шире спектр реакции людей на такие перемены. В основе такого разнообразия лежит, в том числе и разное понимание рисков и вызовов безопасности. Окончание «холодной войны» вызвало расширение представлений о пространстве безопасности. В то же время некоторые исследователи считают, что возросла популярность ревизионистского прочтения понятия «безопасность»61. На самом деле для этого, на наш взгляд, были весьма веские причины. Мир стал испытывать напряжение в связи с новыми рисками которые оборачиваются угрозами не только государству и обществу, но и каждого отдельного человека. Все это определяет важность поиска индикаторов рисков безопасности, что стало предметом научного дискурса, включающего поиск истоков не только самих рисков, но и признаков, указывающих на их возможное возникновение. Исторически большая часть таких индикаторов рисков связана с миром знаков. Их расшифровка в аспекте безопасности часто затруднена из-за того, что природа знаков исключительно сложна, скрыта, не всякий знак может восприниматься адекватно, быть знаком в подлинном смысле слова, понятия. Вместе с тем без решения этой задачи невозможно выявить ни психологические особенности восприятия знаковых систем, ни то, как они помогают понять реалии других систем, в том числе систем национальной и международной безопасности. В знаковых системах особое внимание обращается на символы. Мир символов в политике реализуется не только через сложившуюся политическую символику и эмблематику, но и посредством создания и внедрения в сознание людей мифологемы данной политической системы, во многом опирающейся на известные символы и архетипы. Многие исследователи считали знаки особым средством понимания. Например, Дж. Локк был убежден, что наука о путях и способах познания неотделима от исследования знаков, которыми человеческий ум пользуется для понимания вещей62. Понятие «символ» происходит из древнегреческого σύμβολον, означающего «брошенные вместе», т.е. какой-либо или какие-либо разделенные предметы, которые могут составить одно целое. Это был древний знак идентификации. С течением времени понимание символического существенно расширилось: от бытового восприятия или событийной оценки оно перешло к несобытийному осмыслению мира, дав рождение таким течениям, как символизм, постмодернизм и пр. Можно утверждать, что обращение к анализу мира символического было связано с важностью поиска ответа на вопросы, появляющиеся в связи со стремлением осмыслить политические и социальноэкономические реалии, особенно те, которые в периоды бурных общественных перемен весьма неоднозначно воздействовали на область массового сознания. Символами чаще всего называются знаки, применение которых связано со спецификой человеческой деятельности. А под непосредственно знаком мыслится выражение более широкой понятийной базы. Она включает не только специфически человеческие знаки с общественным содержанием, но и разнообразные вспомогательные метки, например сигнального значения (дым костра, звук тамтамов, сигналы животных) и т.д. Знаковая ситуация образуется тогда, когда 61 См.: Балуев Д.Г. Понятие human security в современной политологии // Международные процессы. Т.6. 2008. №1(16). Янв. - апр. 62 См.: Локк Д. Избранные философские произведения. В 2 т. М., 1960. нарушается непрерывность деятельности, а переход от одного действия к другому оказывается затрудненным, а то и вовсе невозможным. Одним из известных примеров знаковой ситуации в истории международных отношений стала расшифровка послания Дария скифам, о которой в четвертой книге своей «Истории» рассказывает Геродот63. По Геродоту, скифам удалось достаточно далеко заманить войска Дария на свою территорию. И только после этого цари скифов послали вестника, принесшего в дар Дарию птицу, мышь, лягушку и пять стрел. На вопрос персов о значении подарков посланец отвечал, что ему было приказано только, отдав дары, как можно скорее удалиться, а персы так мудры, что поймут значение послания. Сам Дарий на том основании, что мышь живет в земле, питаясь теми же злаками, что и человек, лягушка - в воде, птица более всего походит на лошадь; стрелы же означают, что скифы отдают свою военную мощь, высказал мнение, что скифы отдают ему и самих себя, и землю, и воду. Но один из его сподвижников, Гобрий, предположил, что эти дары указывают на угрозу персам, которые, если не улетят в небо, обратившись в птиц, не укроются в земле, став мышами, или не прыгнут в болото, обратившись в лягушек, пораженные стрелами скифов, не вернутся назад. Гобрий отказался прав. А пример, приведенный Геродотом, и сейчас служит указанием на то, как важно правильно прочитывать знаки, содержащиеся в послании соперника. Это касается и тех знаков, которые, на первый взгляд, невидимы, о чем свидетельствует другой не менее поучительный исторический пример. 18 января 1915 г. японский посол предъявил китайскому правительству ноту, состоявшую из «21 требования». Необычной была обстановка вручения этого документа. В нарушение установившихся обычаев он был вручен, минуя министерство иностранных дел, лично президенту Юань Шикаю, к которому японский посол явился ночью. Первое, что увидел Юань Шикай, развернув ноту, были дредноуты и пулеметы, изображенные водяными знаками на бумаге, в которой излагались японские требования. Это был ультиматум, но такой, открытой информации о котором Япония опасалась. Однако китайское правительство сообщило его содержание европейским странам, а сами требования отклонило. Тогда из списка была убрана пятая группа требований, касавшаяся назначения японских советников по политическим, финансовым и военным вопросам в правительственные органы Китая, создания в ряде местностей смешанной, японо-китайской полиции и других вопросов, затрагивающих безопасность каждого. И уже сокращенный набор в виде «13 требований» был принят Юань Шикаем. Из приведенных примеров видно, если знаковая ситуация возникает в результате того, что материальные ориентиры не могут выполнять свою роль, то эта роль и принимается на себя знаками. В этом плане знак также выступает в качестве средства политической связи. Но необходимо рассматривать и своеобразное «движение» знаковой системы, которое выражается в первоначальном воздействии человека посредством знака на других людей, а затем на самого себя. Знак приобретает функцию овладения собственным поведением и может выступать как искусственно созданный стимул или регулятор поведения человека, сохраняя общий принцип, связанный с пониманием идеального, выраженного в структуре нервной системы, но уже в некой «закодированной» форме. Такой формой может выступать архетип. Известно, что в позднеантичной философии архетип понимался как идея, прообраз. В XX веке вслед за Карлом Густавом Юнгом архетип стал повсеместно восприниматься как врожденная структура, связанная с коллективным бессознательным и лежащая в основе общечеловеческой символики. Притом что символ сам в широком смысле - знак, отмеченный ограниченностью и взаимосвязанностью всех сторон того или иного образа, архетип составляет костяк 63 См.: Геродот. История в девяти книгах / В переводе Ф.Г. Мищенко. М., 1888. устоявшихся представлений в различных сферах общественной жизни. И сфера политики дает представления о собственных архетипах. Тогда как архетипы являются общими для всего человечества, то миф представляет собой осознанное отражение архетипа, но только в какой-либо вариации. Поэтому и в повседневной жизни, и международной практике мы обнаруживаем переплетение политики и мифотворчества, в каждой стране и каждый период приобретающее специфические черты. А.Ф. Лосев в «Диалектике мифа» писал, что «миф есть бытие личностное или, точнее, образ бытия личностного, личностная форма, лик личности»64. Личность же определяется стремлением к самопознанию, что часто оказывается затрудненным из-за устоявшихся или внедряемых архетипов. Здесь же Лосев приводит образы врага, содержащиеся в советских публикациях 20-х годов. В них оживал «призрак, который ходил по Европе», «выли шакалы империализма», «оскаливали зубы гидры буржуазии», «зияли пастью финансовые акулы». Тут же сновали такие фигуры, как «бандиты во фраках», «разбойники с моноклем», «венценосные кровопускатели», «людоеды в миртах». А на фоне «темных сил» вставала «красная заря мирового пожара» и поднималось «красное знамя» восстаний. Эти примеры высвечивают специфику конкретной политической ситуации, прежде всего той, в которой все вопросы безопасности человека воспринимаются особенно пронзительно. Политическая история, характеризующаяся оценкой конкретных фактов, будь то внутренний или международный конфликт, способы его разрешения, деятельность политических лидеров и т.д., не может быть адекватно воспринимаема без учета политической психологии, специфических настроений масс и элит, влияющих как на формирование приоритетных направлений практической деятельности, так и на политические ритуалы и символы. В сфере безопасности символы во многом играют свойственную им и в других областях политической жизни роль, поэтому значительная часть символов безопасности отсылает исследователей к проявлениям стихий природы. Первоначально это была растительная символика, которая стала дополняться и уточняться образами животного мира, ярче отражающими нравственные или же физические качества носителя того или иного символа. Особая, изначальная, роль растительной символики вполне понятна в свете того, что она развивает идеи, заложенные в образе мирового древа - arbor mundi, являющимся во многих традициях каркасом Вселенной и выступающим символом единства мира. Несмотря на то, что с образом arbor mundi связано достаточно много видов деревьев (ясень, дуб, сосна, явор, яблоня, вишня, баньян и др.), у него имеется немало знаков-синонимов, которые акцентируют внимание на каком-либо одном его свойстве. Это – мировая гора, столб, лестница, арка, цепь, корабль и т.д. В различных вариациях они развивают и идеи безопасности человека, причем часто безопасности, так необходимой ему в сложной ситуации, например, ситуации перехода, безопасность которого обеспечивают символические мосты, ворота, колеса. Естественно, во всех таких символах их связь с мировым древом теряется за множеством деталей. Поэтому сама жизнь человека, ее продолжение в потомках, ее безопасность связывается в большей степени с древом жизни. В ряде традиций утверждается, что и оно, и древо познания добра и зла росли там, где сливаются Тигр и Евфрат. Сейчас в Эль-Курне в Ираке недалеко от берега за бетонным забором растет хурма. Но большая часть дерева, которое ассоциируют с древом познания, высохла еще после первой войны в Заливе, когда в него попал снаряд65. С другой частью растительной символики, цветочной, проблема безопасности человека связана через использование цветов как знаков идентификации. Само слово «герб» имеет 64 Лосев 65 См.: А.Ф. Из ранних произведений. М., 1990. С. 459. Зыгарь М. Вавилонское столпокрушение // Коммерсантъ-власть. 2003. №13. «растительное» происхождение от травы – herbe. Во многом герб, действительно, напоминал лист травы. Язык геральдики «блазон» является наследием классического Средневековья, в значительной степени сохранился без изменений в той части, которая раскрывает символику цветов, встречаемых в геральдике. Как правило, цветы выражали удачу, сопутствующую владельцу герба. Чаще других встречались изображения розы, лилии, чертополоха. Поскольку фамильный герб наследовался только старшим сыном, в рисунок герба младших детей в дополнение к основной символике вплетались изображения лилий, роз или абстрактных цветов, для того, чтобы их герб не повторял полностью герб отца или принявшего наследство старшего брата. Наверное, мысль о том, что «дети – цветы жизни», была присуща большинству периодов истории человечества. А забота о детях всегда была важнейшей задачей обеспечения безопасности человека. В развитии традиции античного мира, где боги могли представать в виде животных, а животные были связаны с некоторыми богами, что способствовало символическому прочтению их образов, средневековые бестиарии (сборники зоологических статей с иллюстрациями) помимо описания реальных животных, чаще всего с нравственными или аллегорическими целями, рассказывали и о нереальных существах (драконах, грифонах, василисках и др.). Образы животных подтверждали представление о природе как пространстве столкновения «чистых» и «нечистых» сил, ведущих борьбу за человека. Отсюда же берет начало употребление образов животных как символов той или иной страны: галльский петух, британский лев, шотландский единорог, русский медведь и пр. Позднее символика безопасности начинает опираться на образы других сил природы – огня, воды и земли. Здесь нельзя не упомянуть о трансформации содержания такого огненные символы, как свастика. Древнеиндийское понятие «svastika» буквально переводится как «связанное с благом», что давало основание отмечать таким знаком благоприятные объекты. Реалии XX века вызвали возвращение символики свастики как знака возрождения к новой жизни, наступления нового порядка. Но свастика германских национал-социалистов, отождествляющая их идеи с «арийским» началом, определила последующее отрицательное отношение к этому символу. Внесение огненных знаков в политическую символику может служить отражением национальной, социальной, освободительной борьбы. Но немало примеров, когда такая борьба не заканчивается с конституционным урегулированием жизни и утверждением государственной символики, а переходит на новый уровень и, закрепившись в символе, грозит вспыхнуть с новой силой. Воду всегда ценили и всегда ждали. Она могла придти в виде дождя с небес, прилива рек, чудесного источника из земли. Вода считалась божественным даром. Так, древнеиндийский сборник гимнов «Ригведа» содержит большое количество гимнов, обращенных к повелителю потоков Индре. Особое, трепетное отношение к воде понятно в засушливых районах, однако древнескандинавские наскальные изображения также связывались с магией вызывания дождя. И если воды не было или ее было слишком мало, она становилась предметом соперничества. Заметим, что в английском языке слова river (река) и rival (соперник), как и во многих других европейских языках, – однокоренные. К сожалению, до сих пор не затихают конфликты вокруг рек, звучащие как отголоски далекого прошлого. Точно также сохраняются многочисленные примеры почитания рек. Вода – не просто источник жизни, она еще и измеритель времени. Вода не всегда помогает узнать точное время, бывает и так, что она его искажает, что угрожает безопасности человека. На земле имеется немало мест, где наблюдается смещение времени: хронометры начинают заметно ошибаться в своих показаниях в районе падения Тунгусского метеорита, в зоне Бермудского треугольника. Почти все известные районы с аномальным течением времени связаны с местами, где наблюдается течение огромной массы воды. Это и гигантский водоворот на Бермудах, и крутой изгиб Волги в районе Жигулей. Опыты доказывают зависимость между скоростью вращения тела и ходом времени: в центре вращения часы начинают отставать, а на периферии – спешить. Не только в таких местах вода показывает свой строптивый характер. Поэтому из глубокой древности известны умилостивительные жертвоприношения водоемам. Ксеркс при переходе через Геллеспонт бросил в него цепи. В 539 г. при переправе франков через реку По их король приказал бросить в реку в качестве жертвы женщин и детей побежденных готов. Жертвы приносили не только пресным водоемам, но и морям. Венецианские дожи бросали в море золотые кольца. Традиция разбивать бутылку шампанского о новое судно при спуске его на воду продолжает обряды жертвоприношения. У некоторых народов считалось грехом спасать утопающего, поскольку он угоден богу вод. В Средние века наиболее распространенным испытанием ведьм было испытание водой. Сохранились обычаи приносить жертвы священным источникам, которые из-за этого требовалось периодически очищать, также совершая для этого специальные обряды. Современная привычка бросать монетку в море или какой-либо другой водоем, по сути, отражение тех давних обычаев. И в то же время загрязнение источников всегда наказывалось. Проблему потребления воды справедливо рассматривают как глобальную. Именно на такое ее видение направлен Доклад о развитии человека за 2006 г. «Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов»66. Ценность этого доклада заключается в том, что его авторы, не отрицая «мрачную арифметику» водного дефицита, исходят из того, что причина глобального кризиса состоит «не в физическом отсутствии водных ресурсов, а во 67 властных отношениях, бедности и неравенстве» . Свыше миллиарда людей живут без безопасной питьевой воды. Разумеется, большинство проблем водопотребления надо рассматривать в контексте развития и безопасности человека. Да и само понятие «человек», как считают ученые, возникло от понятия «земля», поскольку это подтверждают названия человека, образованные от корня со значением «земля»: в латыни это homo и humus - «земля, поверхностный слой земли - почва, перегной»; в древне-ирландском duine и du (р. падеж don) - «земля»; в литовском žmogus и žeme - «земля». Все эти названия служат обозначением человека и указывают на его «земляное, земное» происхождение, потому что они и восходят к общему индоевропейскому корню gzhem - gzhom, представленному также в греческом как χθών - «земля, почва». Вероятнее всего, причина появления такой характеристики человека объясняется необходимостью выстроить оппозицию «земной» - «небесный», в которой человек («земной») противопоставляется божеству («небесному»). Осознание связи человека с землей не препятствовало поклонению Матери-Земле, которое известно в разных культурах. С отношения к ней начиналось формирование этнического самосознания. Но на ранних ступенях этого процесса у людей отсутствовало представление о себе и о своих соседях, как об определенной территориально организованной политической общности. Историки считают, что, например, у германцев, такие связи стали прослеживаться с IV века. Об этом говорят встречаемые в сочинениях Исидора Севильского, Григория Турского, Фредегара упоминания о terra Francorum, limes Alamannorum, patria Gothorum68. При этом мало племен могло долгое время удерживаться на одной и той же территории. Миграция становилась необходимым условием выживания бытия в силу разных причин: хозяйственных, природных, военных, союзнических и т.д. Однако при всех передвижениях См.: Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов. Доклад о развитии человека 2006. М., 2006. 67 Там же. С. 2. 68 См.: Буданова В.П. «Желанная Земля» в духовной традиции германской элиты / Переходные эпохи в социальном измерении. История и современность / Отв. ред. В.Л. Мальков. М., 2002. С.17. 66 сохранялся образ исконной земли обитания. И чем дольше племя было вдали от этой земли, тем более сказочной и прекрасной она становилась, превращаясь в optatum solum – «желанную землю». У восточных германцев такой образ воплотился в земле Ойум. В более поздние времена исследователи искали ее следы на обширных пространствах от Дуная до Днепра. Такая связь желанной земли с водой не случайна, поскольку слово «ойум» готского происхождения (aujom) восходит к древнегерманскому ahwo – «вода». Вода была естественным условием защиты от врагов. Земля, окруженная водой, со всех точек зрения оказывалась более защищенной, чем безводное пространство. Но такая земля могла находиться лишь в теплом южном крае. И тогда страна Ойум восточных германцев оказывалась близкой мифической стране восточных славян, которая также как и их вариант мирового древа носила название Вырий. Здесь обнаруживаются связи не только с теплым южным краем, но и местом, откуда приходит весна. Весна приносила с собой новые возможности по освоению земли, ее обработке. А так как девизом того времени были слова Nulla terra sine domino (нет земли без господина), то закрепление земли после победы или пришествия на нее было важнейшим делом, предшествующим ее обработке. Так, шаг за шагом оформлялось пространство terra nostrum, как территория относительного подчинения власти и порядка. Но, как выяснилось, геополитические механизмы удержания terra nostrum, не подкрепленные механизмами геокультурного воздействия, оказывались неэффективными. И мир неоднократно сталкивался с превращением такого пространства в terra nulla, ничью землю, которую опустошали не только вооруженные конфликты, но и безжалостная эксплуатация всех ее ресурсов, включая людские. В символике безопасности не менее значимы цветовые и звуковые индексы, дополняющие предметные символы. Цвет способен придать им особый смысл и психологическую направленность. Издревле известно многофакторное влияние цвета на человека. Различные части цветового спектра органично вписались в палитры государственных флагов и не менее органично стали идентифицироваться с целями, а то и характером различных общественных движений. Еще с XVII века распространены «цветные книги», под которыми понимаются публикации политических документов, издаваемых в разных странах в виде тематических сборников, часто по самым острым проблемам их внешней политики и национальной безопасности. Цветовые сочетания помогают дать более точную и яркую оценку того или иного политического события или состояния. Наибольшее влияние на символику безопасности человека оказывают красный, зеленый, желтый цвета – цвета светофора, который в современном, трехцветном виде появился в 1920 г. на улицах Детройта и Нью-Йорка. Но и среди них выделяется желтый цвет. В Европе желтый или желто-черный флаг обозначал карантин, а желтый крест - чуму. Во Франции желтый считался цветом рогоносцев. Еретиков, осужденных инквизицией, в Испании сжигали в желтых одеждах, символизировавших их измену Господу. В оккупированных странах нацистские власти заставляли евреев носить повязки с желтой звездой, называя их «повязками позора». Термин «желтая пресса» относится к тем временам, когда только появлялась цветная печать в периодических изданиях. В 1895 г. в «Нью-Йорк Уорлд» возник персонаж комиксов мальчик в желтом платье – «Желтый малыш». И тогда же некоторые западные газеты стали пугать своих читателей «желтой опасностью», т.е. угрозой миру из-за роста населения Китая и Японии. Негативное понимание этого цвета пришло и в левые общественные движения. Можно напомнить о тех упреках в предательстве дела пролетариата, звучавшие со стороны Коминтерна в 20-е гг. прошлого века в адрес социалдемократов, которые вступили под «желтые» знамена Социнтерна. Переходя в коричневый, темнотемно желтый уже одним своим напоминанием о германском национал-социализме, вызывает резко негативную реакцию. Но нельзя не напомнить о том, что в современном мире желтый цвет чаще всего используется в случая обеспечения мер безопасности. В него окрашиваются спасательные вертолеты, а в некоторых странах перекрашивается ранее красное пожарное оборудование. По исследованию Министерства транспорта Великобритании, желтый – самый безопасный цвет на дороге. Цвет тесно связан с восприятием времени. Так, в истории многих стран отмечены как «красные», так и «черные» дни. А когда этнополитическая ситуация в США перестала отвечать теории «плавильного котла», то ее поспешили заменить на теорию «радуги». В то же время политкорректость вынудила убрать из политического лексикона слова «черный» и «цветной», заменив их усложненной отсылкой к территориальному происхождению отдельных групп американских граждан. А после 11 сентября 2001 г. все более актуальными стали цветовые индексы в другой, антитеррористической сфере. Министерством внутренней безопасности в марте 2002 г. была введена пятиуровневая шкала уровней внутренней безопасности (Homelands Security Advisory System – HSAS)69. Степень террористической угрозы по этой шкале обозначается по мере возрастания зеленым, синим, желтым, оранжевым и красным цветами. Такие цветовые индикаторы предполагают, что силовые структуры берут под контроль транспортные узлы, магистрали, аэропорты, жизненно важные объекты, из общественных зданий эвакуируются сотрудники и посетители, возможно введение комендантского часа. Подобные цветовые индикаторы опасности имеются и в других странах. Однако в различных культурах сложились собственные традиции восприятия цветовой символики, что создает дополнительные сложности для международного взаимодействия. Звуковые индикаторы безопасности человека важны отнюдь не меньше, чем цветовые. О том, что слово имеет особую силу известно давно. Гиппократ считал слово самым безвредным лекарством, но слово могло становиться оружием. Психолингвистами выявлено влияние каждой единицы звукового ряда на эмоциональный мир человека. У большинства народов имеются более или менее стандартные фонемы. Так, звук [м] несет в себе голос нежности и любви. Звукосочетания, включающие [р], чаще встречаются в словах, которые означают угрозу, призывы к разрушению, поэтому ими насыщена революционная лексика всех времен и народов. Звук [ф] наиболее близок к природе (флоре, фауне), а звук [ц] подчеркивает целостность и даже замкнутость объекта, пространства. Языки, насыщенные звуками [г], [к], [х], которые соответствуют представлениям об активной направленности действий их носителей, приверженности традициям. Также установлена взаимосвязь фонетического воздействия и его графического изображения. Замечено, что психология народа, сменившего письменную традицию, начинает меняться, что указывает на опасные политические последствия как графических революций, так и графических реставраций. Первое, с чем столкнется каждый человек, приехавший в другую страну – иностранный язык. Известно, что люди, приезжающие для отдыха или осмотра достопримечательностей, особого внимания языку страны не уделяют, ведь они его не используют для широкого общения. Но они его слышат в окружающей их среде, поэтому возможны самые разные ассоциации. Одно из многих слов, на которое многие обращают внимание в Чехии – слово pozor (внимание). Об этом пишет российский турист: «…Я даже слегка ошалел, когда первый раз услышал это слово на железнодорожном вокзале. Сначала думал, что это справочная так кого-то критикует, правительство, например, а потом, когда увидел много подобных знаков на улице, догадался, что 69 http://www.dhs.gov/files/programs/gc_1156876241477.shtm. это значит»70. Но надо представлять, что значило это слово, написанное на многочисленных табличках в Праге, после 20 августа 1968 г. Тогда в обязанность введенным в страну войскам стран Варшавского Договора вменили замазывать эти таблички белой краской. Слово – великая сила. Но звук далеко не всегда облекается в слово. Есть звуки, которые предупреждают об опасности, не складываясь в слова. Из них необходимо, прежде всего, выделить звук колокола. Считается, что звук, издаваемый колоколом, обладает необычной силой. Родиной колокольчиков называют Китай, где они появились еще в XXII–XXI веках до н. э. Колокола широко употреблялись в общественно-политических целях, чтобы собрать народ в случае беды. Имеются многочисленные легенды о том, как колокола начинали сами гудеть, предвещая войну, голод, или замолкали, попав в неволю. Также есть примеры, когда победители наказывали не только побежденный народ, но и его колокола, сбрасывая их с башен или лишая языка. Выяснилось, что рассказы о выздоровлении больных при звуках колокола имеют научное подтверждение. Исследователями установлено, что уникальная спиралевидная траектория звука, получающаяся при ударе в колокол, оказывается губительной для многих болезнетворных микробов. Структуры микробных клеток приходят в резонанс и разрушаются за счет специфического распределения мощности звуковой волны. Такие возможности колокола обуславливали его восприятие как магического атрибута и приводили к запрещению колоколов в разное время и в разных странах. Вместо них, например, на христианском Востоке из-за запрета использовать колокола на всей территории Османской империи получили распространение била, звук которых не был столь пронзительным. Но в то же время било, считаясь новозаветным инструментом, противопоставлялось ветхозаветному рогу (трубе). Искусство трубить в полый рог животного или раковину уходит в самые давние времена, когда издаваемый этими древними инструментами звук свидетельствовал об опасности или выполнял связующую функцию. Числовая символика не менее важна для понимания безопасности человека, чем звуковая. Выражение «Числа правят миром» приписывается одному из величайших мыслителей древности – Пифагору. Несомненно, без точной информации, выражаемой, в том числе с помощью чисел, управление на любом уровне не может быть эффективным. Однако важно не только владеть числовой информацией, но и представлять последствия ее влияния на сознание. Магия чисел и круглых дат возникла как результат попыток проникнуть в тайны времени и научиться предсказывать возможные неприятности на основании нахождения числовых совпадений или даже закономерностей. Подобно любой магии, числовая магия имела глубокую притягательность, поэтому с ее помощью люди старались привлечь к себе других и даже подчинить их. Но над возможностями чисел передавать смысл того или иного явления задумывались и ученые. В середине 50-х гг. XX века. Дж. Миллер, обобщив имеющиеся данные об объеме понимания и связав их с объемом кратковременной памяти, показал, что этот объем определяется не числом слов в предложении, а числом информаций и даже сем, равным 7±271. Это открытие получило название числа Миллера. Если учесть, что сама сема выступает как единица значения и смысла слова в отличие от фонемы и морфемы, то смысловая нагрузка может выстраиваться от ограниченно конкретной до безгранично абстрактной. Количественная сторона объектов относительно свободна от их качественной стороны. Математическая гипотеза также дает возможность на основе знаковых операций предвидеть некоторые изменения репрезентируемых знаками объектов. 70 http://www.nevozhay.com/rus/prague.htm. 71 См.: Миллер Дж.А. Магическое число семь плюс или минус два. О некоторых пределах нашей способности перерабатывать информацию / Инженерная психология. Пер. с англ. М., 1964. Числа выступают в качестве элементов особого кода, посредством которого описываются и мир, и сам человек. Поэтому числа можно назвать частью системы метаописания. Зачатки этой системы обнаруживаются в ранних, архаичных, культурах. Уже в них числа проявляют самостоятельность от объектов, которые они характеризуют. Тогда появляется возможность с помощью чисел конструировать образы мира, особенно связанные с цикличностью развития. В этом случае числовой код, связывающий объекты, прежде всего, сакрально значимые, иерархическими отношениями, помогает преодолеть последствия периодических разрушений, приближающие мир к хаотическому состоянию. Во многих традициях числа прямо связывались с божественным миром. Это может быть соединение божества и абстрактной идеи числа, как в шиваизме, а может быть отражение происхождения чисел, как в трагедии Эсхила, где Прометей утверждает, что он изобрел числа для людей. Числа являются основой подведения итогов экономики, но они также активно вторгаются в политическую жизнь. И речь идет не только о нумерации правлений государей или понтификатов, хотя это самые известные случаи обращения к числовым обозначениям. Согласно Книге рекордов Гинесса для чисел, обладателем самого высокого номера являлся Генрих LXXV граф Реусский, правящий Германией с 1799 г. по 1801 г.72 Такая идентификация, отражающая преемственность поколений одной фамилии, свойственна не только знати. В американских семьях, существует традиция прибавлять к имени латинские числа в случаях, когда сыновья носят имена отцов. С помощью числовых координат, часто указывающих на длительность действия, наименовались крупные военные конфликты: Столетняя (1337-1453), Тридцатилетняя (1618-1648) или Семилетняя (1756-1763) войны. Но и более краткие вооруженные столкновения могут войти в историю с помощью числовых обозначений, отражающих их длительность. Так, по аналогии с Шестидневной войной (5-10 июня 1967 г.) Кавказский кризис августа 2008 г получил название «Пятидневной войны». Числа, выраженные в датах, начинают играть самостоятельную политическую роль. Числа не только фиксируют определенные периоды истории. Они мифологизируют исторический опыт отдельных стран и побуждают к его повторению в совершенно других условиях. Москва хотела быть «Третьим Римом», а германские фашисты использовали отнюдь не только для пропаганды светлого будущего идею «Третьего рейха», но и убеждали, что Германия уже вошла в эту реальность. Постепенно складывается нумерология международных отношений. Числовые архетипы находят воплощение в различных проявлениях международной жизни73. Это происходит в результате закономерной массовизации политики. С конца XIX века расширяется пространство всеобщего избирательного права, растет число членов политических партий и движений. И в XXI веке новые институты гражданского общества, апеллируя к индивидуумам по самым животрепещущим вопросам, способны мобилизовать подъем гигантской протестной волны, например, против войны в Ираке. Политическим сознанием манипулируют с помощью цифр в рейтингах и ценах на энергоносители. Числовая символика, естественно, присуща всем моделям международных систем. Числовой миф сыграл недобрую шутку в современном глобальном лидерстве США, которые поддались влиянию числовой магии. Но монополярный, однополюсный или моноцентричный мир, такой, каким его пытались построить Соединенные Штаты после окончания «холодной войны», не состоялся. Так и в прошлом подобные модели были политическим PR держав, которые стояли у их См.: Фоли Дж. Энциклопедия знаков и символов. М., 1997. С. 32. См.: Степанов А.И. Число и культура. Рациональное бессознательное в языке, литературе, науке, современной политике, философии, истории. М., 2004. 72 73 истоков: Франции – в Вестфальской модели, Австрии - в модели «европейского концерта» и др. А вот биполярность, наоборот, как общее отражение бинарных противопоставлений оказалась весьма устойчивой. Числовая логика замечена и в практике международных организаций. Так, еще в годы Первой мировой войны в военной медицине и деятельности Красного Креста появился термин «триаж», означавший деление раненых на три группы по степени тяжести. Максимальное внимание следовало уделять пациентам второй группы, т.е. средней тяжести. Эта же тактика свойственна сейчас Международному валютному фонду. По такой же модели выстраивается процесс триангуляции. В геометрии – это разбивка поверхности на треугольники для измерения. А в политологии – прием для реализации идей оппонентов, но уже в собственном изложении. Мы знаем несколько левых, коммунистических и социалистических, Интернационалов: I, II, III и даже II½ («двухсполовинный»). И столь же странные числительные обозначают определенные лакуны в Уставе ООН, например, «глава 6½», касающаяся международных миротворческих миссий. После Венского конгресса (1815), на котором обозначились пять великих держав появился термин «шестая держава», подразумевающий прессу. В наши дни множится число форматов международных отношений: «европейская тройка», «ближневосточный квартет», «ядерная пятерка», «Группа восьми», «Группа двадцати», «Группа 77» и т.д. Можно заключить, что числовая символика свойственна всем традициям и развивалась на протяжении нескольких тысячелетий, что-то неизбежно при этом теряя, но охватывая новые для себя сферы. Галилей утверждал, что природа говорит с нами на языке математики. На этом же языке говорит с людьми и геополитика, для которой характерно оперирование большими пространствами. А понять их особенности без знания их числовых параметров невозможно. Это говорит о справедливости утверждения, что числа правят миром и в начале XXI века. Задача изучения разнообразия расшифровок символов обусловлена тем, что они могут служить индикаторами ситуации повышенной опасности, в которой могут оказаться различные страны. А выход из такой ситуации в свою очередь может потребовать создания нового символа, который своевременно не замечен мировым сообществом, что может указывать на угрозу безопасности уже регионального характера. Мир символов тесно соприкасается с языком политических метафор, в данном случае означающих особое речевое воздействие на мировое сообщество с целью создания положительного или отрицательного мнения о той или иной международной ситуации. При характеристике состояния безопасности нельзя не учитывать специфику наиболее распространенных в описании миропорядка метафор, которые, с одной стороны, формирует модель восприятия действительности, а, с другой, в которых отражаются представления о роли того или иного актора международных отношений. Особое место в политическом дискурсе занимает метафора войны. Например, американцы привыкли к разным «войнам»: «войне с наркотиками», «войне с бедностью», «войне с преступностью», поэтому они едва заметили, что администрация США, когда это соответствует политическим целям, трактуют «войну» в чисто метафорическом смысле как настоящую войну. Как пишет С. Сонтаг, «когда президент Соединенных Штатов объявляет войну раку, или бедности, или наркотикам, мы понимаем, что “война” - это метафора? Разве кто-нибудь думает, что эта война война, объявленная Америкой терроризму, - метафора. Но это метафора, причем ведущая к серьезным последствиям»74. 74 The New York Times. September 10, 2002. Для оценки безопасности не менее значима метафора препятствия. Одним из самых ярких вариантов этой метафоры стал образ «стены». «Стены» являются наиболее заметным результатом политики автаркии, ограниченности, национального эгоизма. За «стенами» обычно скрываются «враги». Слом «стены», прежде всего, означает прорыв в новую жизнь. В достижении безопасности нельзя игнорировать специфику метафоры пути. В международном политическом диалоге актуальна потребность в формулировании целей продвижения по пути сотрудничества, а в урегулировании конфликтов важна конструктивная дорожная карта. В начале XXI века метафора пути расширилась за счет таких понятий, как «трансфер», «транзит», «хаб» и др., которые уже имеют не только геоэкономический смысл, но и несут геополитическую нагрузку. Следует заметить, что все они развивают метафору пути, привнося в нее новые акценты, в частности, касающиеся вопросов безопасности. Самыми распространенными можно считать метафоры, которые используют в своих кодах концептуальные поля «свои - чужие», «мир – война», «безопасность – угроза». Из этого следует, что перечисленные концепты имеют первостепенное значение для анализа реалий международной жизни. В современном мире не умаляется, а наоборот, возрастает значение политической символики и эмблематики. Всем известны символы ООН, Европейского союза, НАТО и др. Если взять эмблему НАТО, принятую Североатлантическим советом в 1953 г. в качестве официального символа Североатлантического альянса, после чего в Париже прошла церемония поднятия флага, то можно заметить, что окружность символизирует единство и сотрудничество, а компасная роза общий путь к миру, который избрали 19 стран-членов альянса. В то же время эта эмблема весьма прозрачно отражает стремление НАТО распространить влияние на все стороны света, что не противоречит и девизу военного комитета «Твердо, честно, дружелюбно», и общему девизу альянса - Animus in consulendo liber (В совете дух свободен), утвержденного по инициативе Генерального секретаря НАТО Поль-Анри Спаака, который также являлся одним из инициаторов европейской интеграции. Такие примеры говорят о пересечении многих концептуальных полей безопасности человека и общности их символического описания. Можно заключить, что в современных политических условиях сложился своего рода интердискурс, поскольку и политики, и исследователи, и журналисты в различных странах мира нередко используют похожие метафорические образы 75. Дальнейшее развитие этого интердискурса зависит не только от реального состояния международной и региональной безопасности, но и от того, насколько имеющиеся и вновь создаваемые символы безопасности помогают поверить обществу в то, что разрабатываемые стратегии действительно способствуют ее обеспечению, а также от того, фиксируют ли такие символы реальное продвижение мира к стабильности и обеспечению безопасности человека. См.: Будаев Э.В. Журналистика и массовые коммуникации // Известия Уральского государственного университета. Сер. Проблемы образования, науки и культуры. 2009. № 3(67). 75 Раздел II. БЕЗОПАСНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА В ГЛОБАЛЬНОЙ ПОЛИТИКЕ HUMAN SECURITY В ПОЛИТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ И МЕЖДУНАРОДНОЙ ПРАКТИКЕ А.В. Худайкулова Сегодня анализ системы безопасности все чаще происходит в терминах безопасности личности. Концепция личностной безопасности (human security) активно обсуждается в академических кругах и пропагандируется в международных организациях с начала 1990-х гг. Однако до сих пор существует множество прочтений концепции личностной безопасности и акторы по-разному определяют ее содержательную нагрузку. На фоне существования множества трактовок безопасности личности все сходятся в одном – речь идет об отказе от традиционной парадигмы безопасности государства и принятии нового формата режима безопасности, когда на центральный план выдвигается защита индивида и общества в целом. Существующее многообразие подходов к интерпретации данной концепции можно свести к четырем основным видам, которые развивались в хронологическом порядке. Так, изначально речь шла о достаточно широкой концепции человеческой безопасности, представленной в 1994 г. Программой ООН по развитию. Во главу угла были поставлены основные человеческие потребности (в продовольствии, здравоохранении, экологии, культурной среде, работе, достойных доходах), гарантирующие качество жизни, и необходимость обеспечения безопасности и свободы личности. В развитие данной трактовки появилось новое, хотя и смежное по характеру направление, акцентирующее внимание на социальных параметрах безопасности в формате стратегии долгосрочного развития как средства достижения свободы и благосостояния личности. Подход ПРООН сводился к взаимозависимости различных видов безопасности и развития, о чем свидетельствует опубликованный в 2003 г. специальной комиссией ООН доклад по человеческой безопасности «Человеческая безопасность сегодня», в котором содержался призыв к выдвижению глобальной инициативы по продвижению безопасности людей76. Таким образом, был усилен тезис о Доклад был посвящен анализу основных вопросов, решение которых необходимо для достижения и сохранения человеческой безопасности. Список вопросов включал в себя следующие задачи - защита людей в насильственных конфликтах, включая распространение оружия; защита и предоставление возможностей для реализации прав людям, переселяющимся либо с целью улучшить свое экономическое положение, либо вынужденных бежать, чтобы защитить себя от конфликтов или серьезных нарушений прав человека; защита и предоставление возможностей для реализации прав людям, находящимся в постконфликтных ситуациях, включая сложный процесс восстановления обществ, разрушенных войной; поддержка экономической безопасности путем обеспечения минимального уровня жизни во всем мире и предоставления людям возможности выбраться из бедности; поддержка всеобщего доступа к базовому медицинскому обслуживанию, особое внимание уделяется борьбе с глобальными инфекциями и заболеваниями, угрозами, сопутствующих бедности, и проблемам здоровья, вызванных насилием; предоставление возможностей всем 76 необходимости защиты скорее людей, чем территорий и не с помощью оружия, а через устойчивое развитие путем совершенствования здравоохранения, образования и политической свободы в дополнение к экономическому благосостоянию. Ежегодные доклады Программы по развитию впоследствии дополнили и структурировали концепцию безопасности личности, обозначив основные ее характеристики – универсальный характер, взаимозависимость компонентов, использование превентивных методов, нацеленность на интересы людей. Следующий подход основывается на противодействии невоенным угрозам безопасности, таким как массовые эпидемии, экологические катастрофы и стихийные бедствия, распространение наркотиков, торговля людьми, преступления в сфере информационных технологий, терроризм и пр. Наконец, последний, наиболее противоречивый и чувствительный подход, оформился ближе к концу 1990-х гг., когда на фоне эскалации этнических и межконфессиональных конфликтов в миротворческой практике стал формироваться новый тип операций - «гуманитарные интервенции» - соединивший в себе абсолютно разноплановые понятия глобальной справедливости, военной силы, гуманности и ответственности. Исходным постулатом интервенционистской трактовки концепции безопасности личности стало положение о том, что безопасность государства не обязательно соотносится с безопасностью его граждан и, учитывая чрезвычайно высокий уровень жертв конфликтов среди мирного населения, а также ситуации, когда государства не только не выполняли обязательства по отношению к собственному населению, но и в определенной степени представляли угрозу их существованию, допускается проведение операций гуманитарного вмешательства, даже если они затрагивают суверенные прерогативы государства. Имея высокогуманную цель защиты граждан от насилия, концепция личностной безопасности при этом не исключает возможности применения военной силы. Так, на протяжении последних десятилетий в международной практике имели место новые по своему характеру и абсолютно разные по степени эффективности международные вмешательства в Боснии, Косово, Восточном Тиморе и Афганистане. В качестве аргументации сторонники данного прочтения концепции выдвигают положение о том, что безопасность личности сегодня не зависит от безопасности государства и становится всё менее гарантированной77. Поэтому гуманитарное вмешательство предпринимается для прекращения геноцида, религиозных или этнических чисток, а также предотвращения ситуаций, которые чреваты преступлениями против человечности. В пользу интервенций также приводится аргумент о меньшей возможности возникновения угрозы миру и безопасности в результате вмешательства, чем в результате продолжения конфликта и/или преступной политики правительства. Однако при всей справедливости и гуманности идеи людям путем всеобщего доступа к базовому образованию; соотнесение необходимости наличия общего понятия принадлежности к человеческому роду с правом людей иметь свою индивидуальность и причислять себя к определенным группам. Бывший министр иностранных дел Канады Л.Эскуорти предлагает шесть компонентов новой стратегии безопасности личности: 1. Возможность незамедлительного и энергичного вмешательства с использованием принудительных мер, включая санкции и военные вмешательства, как в Боснии или Косово; 2. Оценка человеческих «издержек» стратегий безопасности - как международных, так и связанных с безопасностью отдельного государства; 3. Обеспечение тесной интегрированности политики безопасности в стратегию поддержки прав личности, демократии и развития; 4. Обеспечение многостороннего характера сотрудничества для решения транснациональных проблем безопасности личности; 5. Усиление операциональной координации вовлеченных акторов; 6. Продвижение человеческой безопасности через НПО гражданского общества. 77 человеческой безопасности столь категоричное утверждение наталкивается на ряд объективных возражений - правовой статус, неоднозначные и спорные последствия вооруженного вмешательства во внутренние дела государств, а также гарантии осуществления беспристрастного вмешательства. Концепция безопасности личности не заменяет традиционные концепции национальной и международной безопасности. Скорее она выступает в качестве дополнения, подчеркивая важную взаимозависимость между развитием, безопасностью и правами человека. В самом общем виде можно выделить ряд ключевых составляющих личностной безопасности. Во-первых, возможность для всех граждан жить в мире и безопасности в пределах границ государства. Во-вторых, использование гражданами всего набора гражданских, политических, социальных, экономических и культурных прав. В-третьих, социальная включенность граждан и возможность участвовать в общественной жизни. В-четвертых, верховенство закона и независимость судебной системы. Бывший Генеральный секретарь ООН Кофи Анан включает в определение личностной безопасности следующие составляющие – экономическое развитие, социальная справедливость, защита окружающей среды, демократизация, разоружение, защита прав человека и верховенство закона78. В качестве наиболее емкого определения можно процитировать определение Д.Балуева, который рассматривает личностную безопасность как свободу от угроз для жизни отдельного индивида и ее качества, при одновременном создании условий для свободного развития личности и реализации ее прав и возможностей участвовать в общественной жизни (как на национальном, так и на глобальном уровне)79. Таким образом, важнейшим положением и достижением концепции безопасности личности является смещение акцента от безопасности государств к безопасности людей при сохранении за государствами центральной роли в обеспечении защиты своих граждан. Основным условием реализации концепции личностной безопасности как по линии безопасности, так и развития является включенность гражданского общества в процесс обсуждения и принятия решений и мобилизация общественного мнения. По мнению М.Калдор, гражданское общество в данном случае выступает центральным элементом. В силу того, что легитимность во многом зависит от возможности заключения социального контракта между обществом и правительством, гражданское общество выступает как средство обсуждения и согласования подобного социального контракта80. Концепция личностной безопасности, как правило, анализируется в двух плоскостях. Узкое понимание безопасности личности (Канада: «freedom from fear») фокусируется на защите граждан от внутреннего насилия, т.е. речь идет о защите граждан в условиях вооруженных конфликтов и политической нестабильности, предотвращении конфликтов, миротворческих операциях и т.д. В данном случае концепция безопасности личности строго ограничивается ситуациями вооруженных конфликтов и/или применением насилия. При всей своей концептуальной ясности и понятном операциональном инструментарии столь узкое понимание угроз личностной безопасности не включает в себя реагирование на транснациональные угрозы и, таким образом, далеко не полным образом отвечает на нужды людей в повседневной жизни. Сторонники широкой интерпретации (ПРООН, Япония: «freedom from want») настаивают на том, что основные угрозы исходят в первую 78 Kofi Annan. ‘Towards a Culture of Peace’. <http://www.unesco.org/opi2/letters/TextAnglais/AnnanE.html> 08/22/01 Балуев Д. Понятие human security в современной политологии // Международные процессы. – 2003. Том 1. Номер 1 (1). Сайт: http://www.intertrends.ru 79 80 Kaldor M. Human Security. Reflections on Globalization and Intervention. Cambridge: Polity Press, 2007. p.195. очередь от стихийных бедствий, нарушений прав человека, голода, массовых заболеваний, экологических катастроф, экономической нестабильности, транснациональной организованной преступности, которые по своей сути представляют большую опасность, нежели чем военные конфликты. Преимуществом широкого прочтения концепции является комплексный характер реагирования на транснациональные угрозы. Однако критики отмечают, что столь широкое видение проблем безопасности личности является удобным поводом для цитирования всех возможных бедствий человечества, а попытка установить причинно-следственную связь между социальноэкономическими и политическими вопросами или между защитой отдельного индивида и поддержанием международного мира на деле не дает никаких практических объяснений по реализации необходимых мер. Личностная безопасность, таким образом, рассматривается в довольно широком формате, предлагая новый подход к безопасности и развитию через рассмотрение комплекса взаимозависимых угроз, связанных с современными военными и невоенными угрозами. Критика в ее адрес основывается именно на обвинениях в размытости определения, разницы в акцентах и идеалистическом характере. Так, зачастую концепцию личностной безопасности сравнивают с другой, не менее широкой концепцией устойчивого развития, которую «все поддерживают, но никто не имеет четкого представления о сути». В любом случае личностная безопасность, быстро заняв одно из центральных мест в международном политическом дискурсе многих государств, а также ООН, ЕС и «Группы 8» 81, анализируется как часть международной повестки дня. Многие государства (например, Канада, Норвегия и Япония) включили положение о личностной безопасности в свои внешнеполитические концепции82. Важной вехой стало создание в 1999 г. Human Security Network, в которую вошли 14 государств из всех регионов, проводящие ежегодные встречи по обсуждению инициатив по продвижению комплексной безопасности людей. Но вероятность того, что в ближайшем будущем будет принято единое официальное определение безопасности личности довольно низка83. Безопасность личности как концепция представляет собой новый взгляд на традиционное понимание проблем безопасности и развития и включает в себя признание следующих ключевых положений: существование помимо военно-политических новых угроз, включая недостаточный уровень социально-экономического развития и нарушения прав человека; Так, в заявлении 1999 г. министров иностранных дел особо отмечалось, что эффективная защита людей как в индивидуальном, так и в коллективном порядке по-прежнему является центральным вопросом повестки дня и страны «Группы 8» преисполнены решимости бороться с коренными причинами многочисленных угроз безопасности человека и привержены делу создания таких условий, в которых будут гарантированы основные права, безопасность и само выживание всех людей. 81 82 Концепцию безопасности личности приняли многие государства, также как и международные и региональные организации. Причины её принятия государствами очевидны – динамика внутренней политики государства (как в случае с Канадой), желание элиты использовать политику продвижения концепции в качестве способа усиления собственного веса на международной арене и обеспечения большей безопасности в отношении международных институтов. 83 Критики данной концепции, включая Китай, Индию, Францию, опасаясь, что подобный подход приведёт к возникновению новых предлогов для неоправданных вмешательств и тем самым еще больше повлияет на размывание государственного суверенитета, скорее всего будут голосовать против принятия подобной резолюции. необходимости взаимодействовать не только с правительством государства, но, прежде всего, с населением; необходимость принятия многостороннего формата при решении возникающих проблем; признание того факта, что операции по вмешательству могут иметь как позитивный, так и абсолютно противоположный эффект. Вопрос, который остается открытым для обсуждения – возможно ли использование концепции личностной безопасности в практической плоскости при решении традиционных дилемм безопасности? Другими словами, сможет ли концепция безопасности личности служить операциональным базисом для проведения различного рода акций? Какими могут быть контуры практического ее использования? Практическое применение концепции личностной безопасности зачастую наталкивается на использование акций гуманитарного вмешательства. К началу XXI века большинство государств официально согласились с «ответственностью по защите» населения, обязавшись соблюдать права своих граждан и участвовать в коллективных усилиях по предупреждению гуманитарных катастроф на территории других государств. Именно с точки зрения политики вмешательства концепция личностной безопасности выводит на новый уровень анализа целый ряд идей и вопросов: Какие акторы наделяются правом «обеспечивать» личностную безопасность, т.е. на ком лежит «ответственность по защите»? С помощью какого набора инструментов необходимо реагировать на комплексные транснациональные угрозы безопасности, лежащие поверх государственных границ? Возможно ли ожидать решения вопроса о легитимизации вмешательства? В декабре 2001 г. Международная комиссия по вмешательству и государственному суверенитету выпустила доклад «Обязанность защищать», в котором, несмотря на то, что основной акцент был сделан на сложной проблеме ответственности государств перед своими гражданами, также затрагивался вопрос безопасности личности. Доклад, характеризуя безопасность личности как набирающую обороты концепцию, содержит призыв включать в список приоритетов национальной безопасности государств не только военные аспекты, но также и компоненты внутренней социальной безопасности. В докладе отмечается, что концепция безопасности личности становится одним из ключевых элементов международной системы, обеспечивая создание концептуальных рамок для проведения международных действий. Согласно традиционной парадигме безопасности, отстаивающей постулаты суверенитета и невмешательства, гуманитарное вмешательство является более чем спорной формой миротворчества. В условиях меняющейся природы суверенитета в сторону его расширенного толкования - от защиты границ государства до ответственности обеспечения благосостояния его граждан - ответственность за обеспечение личностной безопасности ложится в первую очередь на государства. Как справедливо отмечает В.Иноземцев, «для того, чтобы наполнить в целом плодотворную идею гуманитарных интервенций современным содержанием, следует признать суверенитет не «естественным атрибутом» любой существующей на карте страны, а свидетельством адекватного управления ею»84. Таким образом, силу или слабость государства можно оценивать не только и не столько по его способности решать вопросы, связанные с угрозами военной безопасности, но и предотвращать угрозы в отношении качества жизни его граждан. В этой связи наиболее острым остается вопрос о так называемых «несостоявшихся» и слабых 84 Иноземцев В. Гуманитарные интервенции. Понятие, задачи, методы осуществления / В. Иноземцев // Космополис. - 2005. - №1(11). - С. 20. государствах, территория которых является во многом неуправляемой. Все большую популярность приобретает мнение, что суверенитет многих государств признан ошибочно и преждевременно, что определяет саму возможность и даже неизбежность гуманитарного вмешательства 85. Следуя данной логике, можно заключить, что объектом гуманитарного вмешательства будет выступать не государство, а населенная территория, где государственные институты подвержены глубокой эрозии. В случае, когда государство не в состоянии или не желает брать на себя всю полноту ответственности, смогут ли другие акторы, например, коалиции государств или международные организации, брать на себя ответственность за принятие необходимых мер? В этой связи правомочен вопрос о том, будет ли считаться подобная акция агрессией. Дискуссия о том, кто должен брать на себя ответственность за обеспечение личностной безопасности граждан в слабых и/или несостоявшихся государствах тесно переплетается с общим политическим дискурсом о международном вмешательстве. Считается, что для проведения «гуманитарных интервенций» необходимыми условиями являются грубые нарушения прав человека, влекущие гуманитарные катастрофы. Однако даже при наличии данных условий начало любой акции подобного рода будет сдерживаться соображениями порядка, т.к., например, в случае если нарушения прав человека будут иметь место в ведущих развитых государствах, условия для начала «гуманитарной интервенции» будут сочтены недостаточными, поскольку проведение такой акции кардинально нарушит международный политический порядок. Неразрешимой проблемой проведения гуманитарных вмешательств остается невозможность примирить интервенционисткую политику, путь даже и во имя гуманизма и справедливости, с современным международным правом86. Толкование концепции суверенитета, по мнению авторов доклада «Обязанность защищать» Международной комиссии по вмешательству и государственному суверенитету, должно исходить из ответственности государств по защите населения в своих границах. Термин «гуманитарная интервенция» был заменен на понятие Там же. С.23. В настоящее время выделяют четыре политические стратегии в отношении проведения гуманитарного вмешательства, которые, со своими преимуществами и недостатками, в различной степени нашли применение в рамках существующего миропорядка Во-первых, речь идет о «стратегии статус-кво» с сохранением существующей международно-правовой системы с неизменной направленностью на сотрудничество в рамках ООН и достижение консенсуса СБ, который остается единственным центром принятия силовых решений. Стратегия сохранения статус-кво опирается на необходимость более тесной координации постоянных членов СБ ООН в решении гуманитарных вопросов, однако гарантий достижения согласия между ними в отношении реагирования на гуманитарные кризисы не существует. Во-вторых, имеется в виду «ad hoc стратегия», которая предусматривает проведение «гуманитарных интервенций» при чрезвычайных обстоятельствах и блокировании работы СБ ООН. Вместе с тем данная стратегия не ставит под сомнение исключительный характер СБ и, соответственно, непоколебимость соблюдения международноправовых норм. Напротив, «ad hoc стратегия» также как и «статус-кво стратегия» стремится сохранить центральную роль ООН при решении вопросов войны и мира, однако в экстремальных ситуациях гуманитарной необходимости, не оставляющих выбора средств, она предусматривает отклонение от норм международного права. «Ad hoc стратегия» направлена на выработку неких правил поведения постоянных членов СБ ООН для достижения консенсуса в случае возникновения чрезвычайных обстоятельств. В-третьих, обсуждается «стратегия исключительности с установлением субсидиарного права гуманитарного вмешательства», направленная на изменение существующего международного права через принятие поправок к Уставу ООН или практику государств с возможностью игнорирования исключительной роли СБ ООН в случае его неэффективности. В-четвертых, в той или иной степени рассматривается «стратегия установления обычного права гуманитарного вмешательства», в рамках которой необходимость получения санкции ООН не предусматривается вообще. Данная стратегия представляет собой наиболее радикальный вариант изменения международно-правового порядка, оставляя право проводить силовые гуманитарные операции без мандата СБ ООН по усмотрению другого международного механизма либо группы государств. Возможности универсального признания и оформления данной стратегии сведены к минимуму и фактически невозможны, однако также как и в предыдущей стратегии, возможно принятие декларации о гуманитарном вмешательстве региональной организацией или группой государств. См. подробнее: Humanitarian Intervention. Legal and Political Aspects. Copenhagen, DUPI, Danish Institute of International Relations, Submitted to the Minister of Foreign Affairs, December 7, 1999, 135 p. (called the “Danish Institute Report”). 85 86 «ответственность по защите» в свете того, что основной фокус внимания был смещен на интересы пострадавшего от военных действий гражданского населения, защиту которого, в случае неспособности или нежелания государства, обязано обеспечивать международное сообщество. Найти оптимальный баланс между правомочностью и целесообразностью вряд ли удастся, а, следовательно, возможность легитимизации вмешательства в рамках нынешней международноправовой системы сведена к минимуму. Хотя косовский прецедент, по мнению многих международников, обозначил явный скачок с пути международного классического права государств на путь космополитического права международного сообщества87. По мнению А.Кассесе, «в настоящее время происходит новая легитимация использования силы, формируется новое право вследствие допущенных нарушений права существующего (принцип ex injuria jus oritur)»88. Таким образом, сторонники гуманитарного вмешательства, справедливо отмечая многие внутренние противоречия и несовершенства в структуре международного права, полагают, что динамика его развития в отношении нормативного закрепления гуманитарного вмешательства будет происходить как раз через нарушение существующих норм и последовательное внедрение новой практики государств, opinio juris ее поддерживающую. Несомненно, за последнее десятилетие интерес к концепции личностной безопасности возрос, проблематика поставленных вопросов оказалась актуальной в условиях возникновения нового поколения угроз. В своем нынешнем состоянии концепция не отличается идейной стройностью, часто критикуется за размытость и широту определения, содержание и слишком амбициозный характер. Однако концепция смогла выйти за рамки теоретической схемы и предложила формат, помещающий индивида в центральный фокус анализа и действия, оставаясь хорошим заделом для реализации личности. Концепцию, так или иначе, приняли многие государства, ООН и некоторые региональные организации. Она получила широкую поддержку со стороны неправительственных организаций. Неоспоримым достоинством является тот факт, что в плане прикладного значения данная концепция представляет собой неплохую площадку для координации усилий правительств по решению многоплановых задач защиты людей и требует комплексного подхода с привлечением широкого круга акторов. Существует ряд очевидных проблем относительно принятия концепции личностной безопасности в качестве инструментария. Так, несмотря на тот факт, что личностная безопасность нацелена на установление справедливости и защиту граждан, она вызывает серьёзные опасения, что на практике повлечет увеличение военных операций и приведёт к закреплению интервенционистской политики. Критики открыто заявляют, что столь широкое наполненное содержание концепции личностной безопасности на деле представляет собой предлог для инициирования любой интервенционистской акции. При сохранении всей остроты дискуссии об «ответственности по защите» очевидно, что новые формы вмешательства для обеспечения коллективной личностной безопасности должны включать не только военное вмешательство как реакцию на кризис, но и ответственность за предотвращение кризиса и комплексное постконфликтное строительство. Скорее, приходится искать более или менее устойчивый баланс между, с одной стороны, экстренными мерами воздействия на критическую ситуацию, как гражданского (защита гражданского населения, санитарная и продовольственная помощь), так и военного (средства «дозированного – de contingentement насилия) характера, а, с другой – мерами См. подробнее: Хабермас Ю. Зверства и гуманность / Ю. Хабермас // Логос. - 1999. - №5. - С.15. Cassese A. “Ex iniura ius oritur: Are We Moving Towards International Legitimation of Forcible Humanitarian Countermeasures in the World Community?” The European Journal of International Law, Vol.10, No.1, 1999. 87 88 долгосрочного политического воздействия, как гражданскими (помощь развитию, восстановление инфраструктуры, защита окружающей среды), так и военно-дипломатическими (урегулирование кризисов, организация и проведение выборов, управление нестабильными регионами). По сути, любая подобная акция должна заканчиваться не военной стадией и прекращением насилия, а созданием на территории государства условий для реализации базовых элементов правопорядка, создания дееспособных властных структур и восстановления жизненно необходимой инфраструктуры. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ КАК СОСТАВЛЯЮЩАЯ СТРАТЕГИИ УСТОЙЧИВОГО РАЗВИТИЯ А.Г. Задохин Устойчивое развитие пока реально не является приоритетной задачей мировой политики и политики национальных государств. В то же время наличие глобальных проблем и отсутствие какихлибо существенных скоординированных действий международного сообщества по их решению ставят человеческую цивилизацию и человека социального и как вида перед вызовом выживания. Причем если не единственной причиной такой ситуации является само человечество и его деятельность, то и от него зависит его будущее. Типологизация, требующих своего разрешения «глобальных проблем человечества», может быть такова: проблемы, связанные с природными - геологическими и биологическим процессами, протекающими на Земле и в космосе; проблемы, возникающие как следствие естественной (неосознанной) деятельности человека как части живой земной природы, но имеющей свою видовую специфику; проблемы, возникшие как результат осознанной деятельности человека, то есть деятельности с определенными и конкретными целями, направленными на изменение геологической и биологической среды его обитания; проблемы, связанные с политической, в том числе международной деятельностью человека и человеческих групп как особого рода социальной деятельности человека, приобретшей самостоятельный характер; проблемы, связанные с определением направления будущего развития человеческой цивилизации и выживания человека. В современной науке и формально в политике с решением глобальных проблем связывают обеспечение международной, глобальной и национальной, в том числе и человеческой. Это придает глобальным проблемам, как кажется, высший статус, нацеливая на обеспечение безопасности непосредственно человечества и человека вне их принадлежности к тем или иным суверенным государствам, политическим системам и идеологиям. Но в реальной политической практике даже в развитых демократических государствах глобальные проблемы тонут, не говоря уже о проблемах выживания человека и его безопасности, в текущей практике государства, а главное - в геополитике и ссылках на национальную безопасность. И здесь свои реальные приоритеты. Актуальным примером, может быть российская официальная трактовка национальной безопасности. Во всех редакциях доктринальных документов Российской Федерации, в том числе и последней под понятием «национальная безопасность» - понимается «состояние защищенности личности, общества и государства» от внутренних и внешних угроз, которое позволяет обеспечить конституционные права, свободы, достойные качество и уровень жизни граждан, суверенитет, территориальную целостность и устойчивое развитие Российской Федерации, оборону и безопасность государства89. При всем том, что социологическая наука рассматривает категорию «государство» только, как всего лишь политический институт, наделенный определенными Стратегия национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года. (утв. Указом Президента РФ от 12 мая 2009 г. N 537. 89 управленческими функции, этому институту в доктринальных документах отводится место в ряду с безопасностью личности и общества. Правильно было бы говорить о безопасности личности, общества (или различных социальных групп населения) и нации в целом. А государству как функциональному институту поставить задачу обеспечить безопасность перечисленным субъектам. В официальной же интерпретации выходит, что государство требует особой защищенности, но не ответственности перед личностью и обществом/нацией. Возможно, авторы документа отождествляют государство с нацией, национальным государством или нацио-государством. Но об этом можно только догадываться. Для понимания такого положения вещей следует обратиться к истории возникновения государственной идентичности. Институт государства возникает как некое продолжение абсолютного авторитета института главы рода, вождя племени, монарха, по отношению к которым шла самоидентификация группы и ее отдельных субъектов. В течение всего времени с возникновения и существования института власти в обществе утверждалась сакральная вера в некое его мессианское предназначение – защитника общества от внешних и внутренних угроз. В реальном политическом процессе категория «национальная безопасность» часто используется не только как своего рода основа национальной интеграции и мобилизации, но и как способ поддержания высокого политического статуса некоторых элитных групп и/или прикрытия их экономических интересов. Тем более, как отмечают исследователи, “cама логика русского языка закладывает элемент фикции в понятие «безопасность”90. Во-первых, человеческая жизнедеятельность изначально окружена опасностями и угрозами, то есть буквально жизнь без опасностей не существует по определению. Таким образом, к ней – «безопасности» можно стремиться вечно и бесконечно. А главное, что ссылки на национальную безопасность могут оправдывать любые действия все того же государственного института. Во-вторых, “зазор, который образуется между недостигаемый и желаемым, можно мифологизировать бесконечно: никакой уровень безопасности не может быть принят достаточным”91. Информационная эскалация темы безопасности заставляет изыскивать новые и новые опасности и угрозы, чтобы затем самоотверженно бороться с ними. Каждая отраслевая группа интересов и их лоббисты бесконечно увеличивают семантический ряд категории «безопасность». Соответственно, появляются такие понятия, как продовольственная безопасность, информационная безопасность, энергетическая безопасность, военная безопасность, общественная безопасность и т.д.92 Таким образом, текущей функциональной обязанности того или иного ведомства придается в контексте категории «национальная безопасность», нечто большое, а то и – вообще священное. В конечном итоге безопасность непосредственно личности человека оказывается на периферии отраслевых забот бюрократии и политики или присутствует формально. В то же время сохраняющиеся претензии государства на монополию интерпретации, понимания проблем безопасности нации может и часто становится препятствием в решении вопросов элементарного выживания человека. Более того, в ряде случаев внутренняя и внешняя 90 Ваганов А. Поле общественного невроза. НГ Наука. 2006. 26.04. 91 92 Там же. См.: Общая теория национальной безопасности. М., РАГС. 2002. политика отдельного государства, группы государств создает и может создавать проблемы человеческой безопасности, а то и прямо угрожать человеку. Во всяком случае, именно озабоченные геополитикой государства ввергли человечество в две мировые войны и создали ядерное оружие и другие средства массового уничтожения людей. Более того, ядерное оружие уже применялось. Одно государство его применило в конце Второй мировой войны, а другое уже после ее окончания, проведя испытания на своем народе. И в том, и другом случае оправданием была геополитика и озабоченность национальной безопасности. Окончание холодной войны и распад биполярной системы международных отношений породило надежду не просто на мир без военных угроз на основе борьбы за стратегический паритет, а на такой мир, где общество может претендовать на равное с государством и свое понимание национальной безопасности. Соответственно возникают различные концепции национальной и международной безопасности альтернативные традиционным государственноориентированным. Основной тезис «мирных исследователей» состоял в том, что стабильная международная безопасность возможна только при опоре на внутренние «структуры мира» (peace structure), состоящие из общественных групп и институтов93. Формирование альтернативных подходов к национальной безопасности связано с возникновением новых и переосмыслением старых типов мышления и деятельности, специальности и профессий. Проблематика нового – пусть еще не существующего и кажущегося маловероятным, в том числе будущего – это прогнозирование тенденций, проектирование, моделирование, программирование и т.д. А во-вторых - это оценка настоящего состояния системы безопасности, в том числе системы деятельности государства и профессионалов в этой области. Реальность меняется быстрее, чем происходит осознание ее. В этой связи альтернативное видение необходимо само по себе как осознание себя и окружающей реальности, старых и новых проблем развития. В этом контексте альтернативистские интерпретации безопасности и являются таковыми. Они оспаривают сложившуюся в процессе истории возникновения и развития государств и доминирующую в политической и военной практике государственно-центричный и силовой подход к обеспечению безопасности и высказываются за расширение определения безопасности, за такое понятие безопасности, которое исходит от индивидуума как отправной точки и делает возможным глобальное определение безопасности, развивающееся независимо от иерархических дихотомических оппозиций «порядок – анархия»94 «социально-политическая стабильность – права человека», «личное - общественное», «внешние – внутренние угрозы» и т.д. В конце XX века в качестве альтернативы традиционной государственно-ориентированной концепции национальной безопасности и геополитических подходов к ней возникло понятие «человеческой безопасности» (human security). Исследователи отмечают, что “подобно всем фундаментальным понятиям, ... человеческая безопасность проще воспринимается через ее отсутствие нежели присутствие”95. И это вполне логично, ибо само по себе описание/характеристика понятий «опасность» и «безопасность» при различных интерпретациях легче дать через сопоставление или констатацию их категориальной «парности». Эта концепция, не подвергая 93 Bjorn Moller. The Concept of Security: The Pros and Cons of Expansion and Contraction. COPRI Working Paper. 2000. № 26. P.2 - 3. 94 См.: Этатизм и анархизм как типы политического сознания. М., 1989. 95 New Dimensions of Human Security. UNDP Human Development Report 1994. P. 23. сомнению легитимность исторически сложившейся и существующей системы суверенных государств как в целом формально ответственных за безопасность и отдельного человека, предлагает свое понимание подходов к безопасности. Разрабатываемая концепция человеческой безопасности обращается к проблемам выживания человечества напрямую, если не минуя государство, то ставит человека в центр глобальных проблем и желаемого образа политики безопасности. Причем следует расширить понимание проблем человеческой безопасности, то есть не сводить их только к физической и «правам человека». Как представляется, речь следует вести о том, что «спасение человечества в руках самого человека». Современная эволюция шаг за шагом и естественным образом ставит человечество перед такими системными проблемами, которые даже несколько развитых государств не способно решить, не создавая условия для самореализации личности. Собственно говоря, успехи развитых государств – это и есть успехи личностного начала человека. Как отмечают исследователи, “в тенденции, чем выше степень устойчивого неравновесия системы со средой, тем сложнее и изощреннее поведение системы и тем сложнее и изощреннее поведение системы и динамичным, дифференцированным отражением мира такое поведение опосредуется”96. В современном понимании развитие как ответ на вызовы эволюции – это бесконечный рост уровня разнообразия и дифференциации, что и обеспечивает через конкуренцию идей интеллектуальное разнообразие индивидуумов. Другое дело, не все национально-государственные образования этому следуют. Те же, которые следуют этой закономерности становятся лидерами. В этом контексте подход, отдающий приоритет обеспечению прав личности перед суверенитетом государств в целях ее защиты как источника разнообразия мысли необходимого для решения упомянутых глобальных проблем, озабочен проблемой выживания человека и сохранения тех его особых человеческих качеств (или по другому - человечности), которые и могут обеспечить бесконечное инновационное развитие. Безусловно, антропоцентричный подход создает проблемы для аппарата государства. Но это уже проблема управления и баланса интересов общего и частного – упреждения и разрешения конфликтов, но при минимальном ущербе для условий личностной самореализации или иначе – прав человека. Концепция человеческой безопасности совпадает с такими альтернативистскими подходами к национальной и международной безопасности, как забытый пацифизм и по-прежнему игнорируемый профессиональным мужским шовинизмом пацифистский феминизм. Дело не в том, что альтернативистские концепции могут предложить нечто или в критике монополии государства в толковании национальной безопасности, а в наличии оппозиции как таковой. Перейти на другой уровень понимания реальности или будущего – это значит, помимо всего прочего предложить другой Образ безопасности. Несмотря на неоднозначность подхода сторонников человеческой безопасности, как и подхода альтернативистов к существующему статусу суверенного государства, антропоцентрическая концепция, сопрягаясь/соревнуясь с традиционными государственноориентированными моделями безопасности, по крайней мере, повышает ответственность государства за безопасность своих граждан, и отдельной личности. В определенной степени это 96 Назаретян А.П. Человеческий интеллект в развивающейся вселенной: истоки становления, перспективы. М., 1990. С. 31. вызов государству и традиционным интерпретациям роли государства в обеспечении безопасности человека или тем государствам, которые не справляются со своими функциями или их игнорирующих. Очевидно, с этой же целью был создан Международный уголовный суд (МУС), который, как отмечает генеральный секретарь ООН Пан Ги Мун, “дает возможность … оставаться безнаказанными преступлениям против человечности”97. МУС остается судом последней инстанции, который начинает действовать лишь тогда, когда национальные суды ничего не предпринимают (или не могут предпринять), чтобы предотвратить или осудить геноцид, геноцида, военные преступления и преступления против человечности, наконец, нарушение прав человека. Неизбежно и то, что война во имя национальной безопасности и ради победы неизбежно во все века сопровождается военными преступлениями. По словам Пан Ги Мун, “чем более шокирующий характер имеет преступление, тем оно более эффективно как средство ведения войны”98. В этом ключе можно рассмотреть и проблему продолжающейся гонки вооружений как одной из глобальных проблем человеческой цивилизации. Гонка вооружений является следствием того, что производство вооружений, возникшей в недрах традиционной политики национальной безопасности и выйдя за ее рамки, превратилось в самодостаточный глобальный процесс, который трудно объяснить только ссылкой на национальную и международную безопасность, и даже … на получение сверхприбыли, или какие-то иные сверхцели. Скорее всего, гонка вооружений стала формой существования/самореализации и самомобилизации ряда властных национальных элит без какой-то определенной и четко осознанной рациональной цели. Этим гонка вооружений и представляет особую опасность для человечества, ибо деморализует и нейтрализует человеческие начала и выхолащивает его социальность и поглощает его интеллект. Изощренность и цинизм новейших изобретений в области вооружений в плане способов уничтожения человека и масштабы его производства и торговля оружием отвлекают от решения других проблем и создают новые. Но главное не только препятствуют демилитаризации национальных сознаний и международных отношений, но и создают угрозы и стимулирует цепь конфликтов, в которых гибнут сотни тысяч людей и тратятся миллиарды долларов. Вопиющим примером отмеченного может быть Африка. Половина «высокоинтенсивных» и 38% всех мировых вооруженных конфликтов приходятся на Африку. По меньшей мере 95% всего оружия, используемого в военных конфликтах на континенте, поступает из-за рубежа. С 1990 по 2005 годы потери в ходе 23 конфликтов в Африке достигли 284 млрд долл. Эта сумма равна объему международной помощи основных стран-доноров за тот же период99. Если бы эти деньги не были потрачены на военные конфликты, их могло бы хватить для разрешения таких связанных с человеческой безопасностью проблем, как ВИЧ и СПИД. Или этой суммы хватило бы для удовлетворения нужд образования, очистки воды и здравоохранения в целом. Решить проблему импорта оружия в Африку можно лишь при участии мирового сообщества, в частности в рамках принятия международного договора о торговле оружием (МДТО). Однако договориться странам — экспортерам вооружения будет крайне сложно. Все страны-экспортеры Пан Ги Мун. Эпоха ответственности. Международный уголовный суд – краеугольный камень глобального правосудия. – Независимая газета. 2010. 06.01. 97 98 99 Там же. Жуйков Д. Оружие или лекарства? - РБК daily. 2007. 12.10. считают, что их торговля оружием легальна и легитимна и осуществляется во имя региональной безопасности. Реально же правительства торгуют оружием, преследуют лишь краткосрочные цели: получение прибыли, помощь союзникам и т.д. Одновременно следует констатировать, что в политике национальной интеграции попрежнему патриотизму сопутствует милитаризм100. Упорно в национальном сознании сохраняются и культивируются мифы о «священных» и «справедливых» войнах и на первое место ставится национальная безопасность и оборона от бесчисленных внешних врагов и их внутренних пособников в ущерб устойчивому развитию и человеческой безопасности. Национальная память в целом отдает предпочтение полководца, а не дипломатам. При этом наличие оружия (например, «оружия сдерживания» или «оборонительных вооружений», «поддержание баланса сил» и т.д.) представляется чуть ли ни главным условием мира. Но развернувшаяся на рубеже XIX и XX годов гонка серийного производства и распространения новых видов вооружений уже давно способствовала тому, что изменилась философия войны. Теперь это война нацелена на тотальное уничтожение противника и нанесение ущерба гражданскому населению тыла, национальной экономике и инфраструктуре. Все это наглядно проявилось во Второй мировой войне, Вьетнамской войне и других войнах ХХ столетия. А с другой стороны, реально в практике международных отношений периода холодной войны не известное «оружие сдерживания» предотвратило возможные катастрофические последствия ожидаемой или возможной Третьей мировой войны, а осознавшие это политики и дипломаты двух враждующих сверхдержав и непримиримых идеологических миров, которые без оружия и с помощью своего интеллекта разрешили Карибский кризис. Последний же лишний раз подтвердил, что наличие ядерного оружия не является гарантией безопасности, а скорее напротив – угрозой всего человечества. При всем этом гонка вооружений продолжалась и продолжается в настоящее время. А прекращение конфронтации сверхдержав в силу исчезновения одной из них – СССР не только не способствовало решению глобальных проблем или хотя бы продвижению в этом направлении, например, через конверсию военных производств и бюджетов государств, но и породило новые проблемы глобального характера, такие, как международный терроризм и трансграничную преступность, нелегальную миграцию и контрабанду людей, контрабанду наркотиков и социобиологические проблемы и др. Безусловно, названные проблемы существовали и в период биполярного мира, но при его распаде они приобрели именно глобальный характер. Как представляется, при отсутствии геополитических противовесов не просто усилилась мощь единственной сверхдержавы, а отсутствуют стратегические идеи развития человеческой цивилизации. Начинается соревнование не за безопасность человека как цивилизационной стратегии, а с Америкой как таковой. В то же время не только Соединенные штаты потенциально угрожают международной безопасности, а тем более нет доказательств, что США намерены напасть на капиталистическую Россию. Не трудно заметить, что нерешаемость глобальных проблем в большей степени угрожают безопасности и благосостоянию непосредственно человеку. Очевидно, что перечисленные проблемы не всегда проистекают от внешнеполитической деятельности того или иного государства или группы государств. Поэтому их разрешение требует международного сотрудничества, 100 Литовкин В. Всех – в ружье! – Независимое военное вооружений. 2010. 19 – 25 февраля. кооперации и ответственности каждого государства перед международным сообществом. Другими словами, речь идет об осознании разрушительного характера некоторых видов человеческой деятельности и выведении глобальных проблем на уровень принятия, а главное - реализации управленческих решений национального, межгосударственного и мирового характера. Устойчивое развитие – это такая форма самоорганизации человечества, когда удовлетворение потребностей ныне живущего поколения людей осуществляется без ущерба для будущих поколений. Суть же концепции устойчивого развития выражается в ориентации человека и человеческих групп на модели поведения альтернативные разрушающим формам политической, экономической и интеллектуальной деятельности, конфликтным и целевым экспансионистским и эгоистичным установкам во внутренней и внешней политике. Концепция устойчивого развития имеет своею целью гармонизации отношений человека и его групп со средой обитания101. То есть “погружение социально-экономических систем и процессов в природу как естественный фундамент существования человечества”102. Это предполагает трансформацию человеческой, социальной и политической культуры, в том числе и в сфере международных отношений. Исследователи считают, что “стратегия устойчивого развития не может быть определена исходя из традиционных общечеловеческих представлений и ценностей, стереотипов мышления”103. При всей кажущейся идеалистичности высказанного, важно держать в фокусе внимания мировой политики данный вопрос. В то же время невыполнение, игнорирование рекомендаций международных форумов, касающиеся проблем человеческого выживания, является практикой для многих государств под различными предлогами все той же национальной безопасности, а то и без всяких предлогов. В том числе и теми государствами, которые определяют характер процесса глобализации или претендуют на это в качестве лидера или одного из полюсов многополюсного миропорядка. Сама же концепция многополярности, как представляется, по сути, в большей степени является попыткой еще раз зафиксировать или сохранить традиционные амбиции государств центров силы на глобальное и региональное управление международными отношениями, и таким образом вернуться во времена, предшествующие биполярности. Не отрицая реальной мощи государств-полюсов, следует противопоставить пока по сути силовой многополюсной модели международных отношений модель, основанную на пацифистском сотрудничестве и взаимной ответственности всех государств мира. И не только государств. Во-первых, многополюсности не хватает все той же «пресловутой» идеологии – идеологии развития человечества и альтернативности сценариев, которая существовала конкуренция идей в двухполярном мире. Очевидно, что для успешного разрешения проблем выживания человечества недостаточно полагаться на усилия отдельных государств-полюсов или союзов государств: НАТО, ОДКБ, ШОС и т.д. И дело не только в неоднозначности деятельности некоторых или недостаточности их ресурсов. Существует необходимость интенсификации международного сотрудничества и расширения его за счет представителей гражданского общества и неправительственных организаций с их альтернативным государству пониманием безопасности как безопасности человека. Логично было бы утверждать, что без начала процесса свертывания гонки вооружений трудно говорить о каких-то перспективах даже выживания человечества. Тем более, что эта гонка Пригожин И. Порядок из хаоса: новый диалог человека с природой. М., 1986. Стратегия и проблемы устойчивого развития России в XXI веке. М., 2002. С. 21. 103 Там же. С. 20. 101 102 привела к тому, что в последнее время актуализировалась проблема ядерной угрозы в связи с тем появились новые обладатели ядерного оружия и те, кто стремится его получить. В этой связи стоит напомнить, что во внешнеполитическом тезаурусе СССР традиционно присутствовала как центральная проблематика именно «борьба за мир». Она являлась составной частью «социалистической идеи» как национальной идеи и альтернативной в плане глобальной стратегии человеческого развития. Другое дело, что реализация социалистической идеи в стране не могла быть обеспечена тотально огосударствленной экономикой, а социальная и интеллектуальная инициатива тонула в бюрократизме государства и не приветствовалась. Более того, «построение социализма» подрывалось мессианскими потугами «передового отряда человечества», а «борьба за мир» реально сводилась к гонке вооружений, пусть и с целью достижения и поддержания «стратегического паритета». Тот факт, что она не была реализована СССР, не дает основание отвергнуть ее по сути. При всем отмеченном, вполне очевидно, что для российской нации, пережившей трагедию войны, гибель десятков миллионов людей и все, что было с войной связано, политика «борьбы за мир», а не за многополярность, в целом была бы понятна и поддерживалась. Так, почему бы России сегодня не только опять поднять знамя пацифизма, но и предложить соответствующие инициативы, а главное предпринять какие-то практические действия в этом направлении. Это было бы альтернативой и во внутриполитическом плане – просто человеческой безопасности граждан России и будущих поколений страны. В этом плане не заключение очередного российскоамериканского договора по сокращению СНВ можно было бы считать движением политиков и дипломатов, а согласие «сесть за стол» с целью обсудить еще и такой аспект человеческой безопасности, как безопасности усыновленных американцами российских детей. И здесь можно было бы увидеть шаг в направлении решения проблем человеческой безопасности. И в заключение хотелось бы для мобилизации нашего сознания привести слова одного русского поэта Серебряного века. В 50-ее годы прошлого столетия Георгий Иванов в ответ на только начавшуюся гонку ядерных вооружений выдохнул из своего сердца такие строки: Не станет ни Европы, ни Америки Ни Царкосельских парков, ни Москвы – Припадок атомической истерики Все распылит в сиянье синевы Потом над морем ласково протянется Прозрачный, всепрощающий дымок… И Тот, кто мог помочь и не помог, В предвечном одиночестве останется. Будем надеяться, что разум и усилия тех государств, кто ответственен за появление оружие массового поражения, найдут способ не допустить трагического финала человечества. ПРОБЛЕМЫ ОБЕСПЕЧЕНИЯ БЕЗОПАСНОСТИ ГОСУДАРСТВА, ОБЩЕСТВА И ЧЕЛОВЕКА В КОНТЕКСТЕ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ СОВРЕМЕННОМУ ТЕРРОРИЗМУ Ланцов С.А. Переосмысление понятия безопасности в теории международных отношений, переход от традиционного военно-политического измерения данного феномена к более комплексному и многогранному начался в 70-е гг. XX в. Уже тогда в ряде научных концепций в качестве субъектов и объектов обеспечения безопасности стали рассматриваться не только национальные государства, но и разнообразные негосударственные акторы, традиционным военным угрозам стали противопоставляться иные, невоенные, но не менее опасные вызовы. В качестве примера можно отметить социологическое направление теории международных отношений, в рамках которого обсуждаются и вопросы обеспечения безопасности. Представители этого направления рассматривают мировую политику под углом зрения социальных ценностей, норм и правил, идентичностей, культуры и социализации. Акцент в международных отношениях смещается с государства на общество. А.Вендт, формулируя основные положения социологического подхода, отмечает, что основными единицами анализа в исследовании международных отношений являются государства, а государственные интересы формируются в большей степени социальными структурами104. Представители социологического подхода вкладывают в понимание «дилеммы безопасности» социальный, субъективный смысл, утверждая, что государства в данном случае пытаются обеспечить свою собственную безопасность, поддерживая военную уязвимость других государств. В «сообществе безопасности» государства доверяют друг другу и разрешают споры исключительно невоенными средствами 105. Дилемма безопасности основана на правилах, которые создают и воспроизводят сами участники. Взаимодействие культур, распространение информации может изменить эти правила и поведение государств. Международные институты и организации социализируют государства, «обучают» их тому, какие нормы и ценности более соответствуют современности и какое внешнеполитическое поведение более приемлемо. Как уже было отмечено выше, особую роль представители социологического подхода отводят обществу, так как именно оно формирует содержание политики безопасности. В последних десятилетиях XX в. традиционные подходы к определению безопасности и проблемам ее обеспечения в теории международных отношений стали подвергаться критике в рамках постмодернистского направления. С.Вебер, С.Делби, Д.Кемпбел, Р.Уолкер и другие исследователи переосмысливают концепции международной безопасности, говоря о расширении источников угроз, невозможности отделить проблемы безопасности от проблем окружающей среды и прав человека. С точки зрения критических теорий международных отношений, «безопасность не может быть локализована в одном месте, не важно идет ли речь о государстве или международной организации; безопасность необходимо создавать во множестве мест и на множестве уровней» 106. Многогранность угроз безопасности на разных уровнях – от индивидуального (личности) до всеобъемлющего (общество) – требует, по мнению постмодернистов, плюрализма концепций безопасности. Системы региональной безопасности, режимы нераспространения, различные организационные формы обеспечения безопасности, в том числе и коллективный подход играют Wendt A. Anarchy is What States Make of It. // International Organization. Vol. 46. № 2. 1992. См.: Frederking B. Resolving security dilemmas: a constructivist explanation of the Cold War // International politics. June 1998. № 35. P.212. 106 Walker R. One world, many worlds. Struggle for a just world peace. London, 1998. P. 120. 104 105 важную роль. Хотя сегодня идея коллективной безопасности является синонимом блоковой системы, предполагая в качестве участников только государства. Постмодернистская трактовка проблем безопасности основана на критическом отношении постмодернистов к роли национальных государств в современной мировой политике. Политическая власть объединила людей на определенной территории, где и формировалось характерное для XIX и XX вв. тождество между гражданским обществом, государством и нацией. Именно это тождество лежало в основе прежнего представления о безопасности, в соответствии с которым между интересами личности, общества и государства нет серьезных различий, когда речь идет о противодействии внутренним и особенно внешним угрозам. В конце XX в., по мнению постмодернистов, роль территориального фактора в политике резко уменьшилась. Современные информационные технологии, развитие транспорта позволяют преодолеть территориальную разобщенность и устранить пространственные ограничения, оказывавшие большое влияние на социально-политические процессы в прошлом. Население перестает быть однородным и территориальный принцип теряет свое значение. С одной стороны, множество политических, этнических, религиозных, культурных, профессиональных общностей действует в масштабах, далеко выходящих за пределы государственных образований, с другой стороны, большое число общностей, социальных групп и отдельных индивидов существует внутри каждого государства, поэтому становится актуальной внетерриториальная и внегосударственная форма организации политических, социально-экономических и социокультурных процессов. Постмодернисты полагают, что на смену территориальным общностям идут общности сетевые, существующие и действующие на основе общих интересов и ценностей и не зависящие от территории проживания их участников. Такие факторы, как принадлежность к той или иной религии, экономические интересы или политическая солидарность, могут перевесить гражданскополитическую лояльность по отношению к государству. Более того, постмодернисты отмечают, что государство не только не способно обеспечить безопасности в традиционном ее понимании, но и само становится источником угроз для общества и для личности. Как отмечает российский исследователь Д.Балуев, личностная безопасность хотя и не может полностью заменить традиционное видение безопасности, но должна стать одним из основных элементов концепций безопасности107. Личностная безопасность включает как количественные, например, определенный материальный уровень, так и качественные моменты – человеческое достоинство, контроль над собственной жизнью, возможность принимать участие в жизни общества. Постмодернисты полагают, что всеобщая безопасность будет обеспечена только тогда, когда в качестве ее субъектов будут рассматриваться просто люди как отдельные индивиды, а не граждане какого-либо государства и, тем более, не сами эти государства. Выразителями такого взгляда на безопасность стали, по мнению известных постмодернистов Р.Уолкера и Р.Фалька, новые социальные движения, участники которых озабочены проблемами сохранения мира, культурных различий, экологии, бедности, защиты гражданских прав человека, а не военнополитической безопасностью тех государств, в которых они сами живут и чьими гражданами являются108. Ученые постмодернистского направления выражают мнение, что в современном мире обсуждение вопросов безопасности должны выйти за пределы компетенции только профессиональных военных и политиков. Традиционные способы обеспечения национальной и 107 См.: Балуев Д.Г. Современная мировая политика и проблемы личностной безопасности. Нижний Новгород, 2002. С.118 – 119. 108 См.: Walker R. One world, many worlds: Struggles for a just world peace. London, 1988; Falk R. The Western State system. Princeton, New York, 1992. международной безопасности не способны справиться с новыми угрозами. Новая концепция безопасности не может быть единой, унифицированной и никто не может обладать монополией на ее толкование109. Постмодернистские концепции подтолкнули представителей других школ и направлений в теории международных отношений к переходу от традиционного одностороннего восприятия феномена безопасности к пониманию его как сложного и многоуровневого. В качестве объекта безопасности современная теория и практика международных отношений рассматривает различные сферы общественной жизни. Формируется новое определение международной безопасности: «Мировая политика по обеспечению безопасности выходит как за рамки реализма с его опорой на баланс сил и коалиции, так и за рамки обычных мер коллективной безопасности. Расширенное определение безопасности включает одновременно экономику и политику, культурные ценности и материальные, государства и неправительственные акторы»110. «Понятие безопасности, – констатировалось в документах Конференции ООН по проблемам окружающей среды и устойчивого развития в Рио-де-Жанейро в 1992 г., – развивается. Оно все меньше и меньше касается военной сферы и, по существу, сливается с задачами налаживания устойчивого общепланетарного развития»111. Наряду с традиционными военными и военно-политическими видами безопасности сегодня выделяют такие виды безопасности, которые квалифицируются как «новые», «альтернативные», «мягкие». К ним относятся: экономическая безопасность, экологическая безопасность, энергетическая безопасность, информационная безопасность, продовольственная безопасность, демографическая безопасность, радиационная безопасность, безопасность от распространения опасных инфекционных болезней, этнокультурная безопасность. Российский исследователь А.Неклесса называет современные угрозы безопасности, связанные с развитием общества, усложнением его технологических, экономических, социальных и политических структур и институтов, это – угрозы глобального финансово-экономического кризиса, перспективы дальнейшего социального расслоения мира, возможность возникновения принципиально новых идеологических конструкций, формирование новой географии конфликтов и распространение «войн за ресурсы», радикальный отход некоторых ядерных держав от существующих правил игры, более свободное применение военных средств, демонстрационное использование оружия массового поражения, прямая угроза его применения, растущая вероятность региональных ядерных конфликтов, превращение терроризма в международную систему, транснационализация и глобализация асоциальных и криминальных структур, децентрализация международного сообщества112. Необходимость новых подходов к обеспечению безопасности хорошо видна на примере такой глобальной проблемы современной мировой политики как проблема противодействия международному терроризму. Хотя сам феномен терроризма не является принципиально новым, он связан с необходимостью обеспечения новых видов безопасности. В прошлом терроризм нес прямую угрозу институтам политической власти и ее прямым носителям. Русские народовольцы, например, 109 110 Walker R. One world, many worlds. Struggle for a just world peace. London, 1998. P. 144. Brown S. World interests and changing dimensions of security // World security: challenges for a new century. N.Y., 1994. P.25. 111 Доклад Конференции ООН по окружающей среде и развитию / A/conf 151 26 (vol. IV) 20.IX.1992. P. 66. 112 Неклеса А. Управляемый хаос: движение к нестандартной системе мировых отношений // Мировая экономика и международные отношения. 2002. № 9. С.108. охотились за царем Александром II и высокопоставленными сановниками империи, стараясь не затрагивать интересы общества и рядовых обывателей (хотя это не всегда им удавалось). Отношение большей части русской либеральной общественности к деятельности террористов было и в конце XIX и в начале XX вв. довольно благосклонным. Можно вспомнить известный инцидент с Верой Засулич, совершившей преступление, но оправданной судом присяжных, выразившим господствовавшие в тогдашнем российском обществе настроения. Сегодня террористические акты существенно снижают уровень безопасности не только общества в целом, но и отдельных его граждан. Например, активность террористов из ЭТА привела к ухудшению экономической ситуации и, следовательно, к снижению степени экономической и социальной безопасности населения Страны Басков, бывшей в свое время наиболее развитым и благополучным регионом Испании. В результате современных террористических акций гибнут сотни, а иногда и тысячи людей. В числе таких террористических актов можно назвать атаки террористов-смертников на здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке и Пентагона в Вашингтоне, взрывы на общественном транспорте в Мадриде и Лондоне. К их числу относятся и недавние преступления террористов в России – подрыв «Невского экспресса» и взрывы в Московском метро. То, что объектом террористических акций становятся ни в чем не повинные люди, в немалой степени связано с организационной и идейно-политической эволюцией современного терроризма. В прошлом терроризм был связан с внутриполитическими процессами и конфликтами в отдельных странах. К террористическим способам политической борьбы прибегали экстремистские группы и организации, вдохновлявшиеся различными радикальными идеологиями. В качестве своих врагов террористы рассматривали существующую государственную власть и ее представителей. В обычных же людях «с улицы» они, скорее, видели своих потенциальных сторонников, ради интересов которых и ведется борьба. С тех пор феномен терроризма существенно видоизменился. «В современных условиях, – отмечал российский политический психолог Д.Ольшанский, – налицо эскалация террористической деятельности особых экстремистских организаций. Это уже далеко не случайные террористические акты малоподготовленных партизан – теперь это специально организованная, часто почти профессиональная деятельность целенаправленно подготавливаемых в течение долгого времени боевиков или специальных агентов. В современном мире непрерывно усложняется характер терроризма, быстро нарастает изощренность его методов, интенсивно усиливается антигуманность террористических актов, приобретающих все более массовый и, вследствие этого, жестокий характер»113. Терроризм, первоначально имевший внутриполитический характер, со временем стал международным, а сегодня и транснациональным. Эти понятия – «международный» и «транснациональный» терроризм – нередко используются как синонимы. Но между ними все же имеются различия. В зарубежном энциклопедическом издании, посвященном проблемам терроризма и политического насилия, об этом говорится следующим образом: «Транснациональный терроризм совершается автономными, негосударственными акторами вне зависимости от того, получают ли они какую-либо поддержку со стороны симпатизирующих государств или не получают. Международный терроризм совершается индивидами или группами, контролируемыми суверенным государством»114. Появление международного терроризма было следствием процессов интернационализации, развернувшихся во второй половине XIX – начале XX вв. В отличие от внутреннего, международный терроризм выражался в акциях, которые затрагивали интересы не одного, а нескольких государств, влияли на 113 114 Ольшанский Д. Психология терроризма. СПб., 2002. С. 195. Thackrah, John Richard. (ed.) Encyclopedia of terrorism and political violence. London; New York, 2004. P.69. международные отношения, а не только на внутриполитическую обстановку в конкретной стране. Эволюция международного терроризма в конце XX в. привела к тому, что он приобрел транснациональный характер. Транснациональный терроризм можно рассматривать как международный терроризм эпохи глобализации. Он отразил в себе такие черты современной мировой политики, как все увеличивающуюся транспарентность границ, рост численности и активности негосударственных акторов политического процесса. Так же как и неправительственные организации эпохи глобализации, современные террористические группировкам все чаще основываются на сетевом принципе функционирования. Неолиберальные теоретики предполагали, что сетевые структуры будут преследовать исключительно позитивные цели, например, охрану окружающей среды или защиту прав человека. Действительность оказалась куда сложнее и противоречивее. В процессе становления и эволюции международного терроризма менялись и организационные принципы террористических группировок. Во второй половине XX в. наиболее типичным явлением стали террористические организации, построенные по принципу централизации и иерархии. Это подтверждает и пример наиболее известных террористических организаций того периода – ИРА и ЭТА. Для них обеих было характерно наличие своеобразного базиса в виде террористического подполья и надстройки в виде легальных политических партий, призванных представлять и артикулировать идеи и цели террористов широкой общественности. Для ИРА в качестве легальной надстройки выступала партия «Шин фейн», а для ЭТА – партия «Эри Батасуна». Террористы-боевики действовали не сами по себе, а в соответствии с поставленными политическим руководством целями. Как отмечает российский политолог Э.Соловьев, «модель террористической организации второй половины XX в. предполагала наличие не просто идеологического центра управления с боевой организацией при нем и вокруг него. Финансовые возможности подобных террористических организаций были при этом сравнительно ограниченными, а структуры управления относительно уязвимыми. Подобного рода организации действительно остро нуждались в спонсорстве – как финансовом, так и в политическом. Такая поддержка могла быть оказана главным образом извне (обеспеченный тыл – территория, куда бойцы организации могли откатиться на отдых и пополнение, где располагались базы подготовки и т.д.)»115. Таким образом, террористические организации, построенные по иерархическому принципу, не были в полной мере самодостаточными. Они нуждались во внешней поддержке, что в немалой степени способствовало возникновению такого явления как «спонсорство международного терроризма». Отличие сетевых террористических структур от иерархических заключается в том, что в рамках сетевых структур практически невозможно выделить какое-либо политизированное крыло. Каждый из отдельных элементов сети может самостоятельно и практически без контроля со стороны центра корректировать в соответствии с конкретными условиями свои программные установки и осуществлять террористические акции. Присущий сетевым структурам горизонтальный характер связей и отсутствие прямой иерархической соподчиненности придают им дополнительную гибкость и устойчивость. Каждый из отдельных узлов сети на практике полностью автономен, а вся она представляет собой нечто подобное добровольной коалиции участников. Поэтому если ликвидировать или нейтрализовать отдельные элементы или даже ядро организации, это не будет означать прекращение ее деятельности в целом. 115 Соловьев Э.Г. Трансформация террористических организаций в условиях глобализации. М., 2006. С. 17. Новый сетевой способ организации террористической деятельности позволят достичь более высокого уровня ее конспиративности и эффективности. «Ее финансовые возможности в глобализирующемся мире оказываются самодостаточными, – отмечает Э.Соловьев, – (за совмещение легальных и нелегальных сделок с организацией террористической деятельности У. бен Ладена, например, называют даже “бизнес-террористом”). В связи с распространением информационных технологий у террористических организаций появляется возможность оперативно координировать любые акции отдельных боевых групп в планетарных масштабах. При этом идеологический центр может не принимать непосредственного участия в подготовке и проведении конкретных боевых операций, ограничиваясь общим идеологическим руководством, финансированием и постановкой глобальных задач»116. В результате исчезает четкое представление о реальных масштабах террористических организаций и ставится под сомнение само их существование. Так, иногда высказываются сомнения в реальности существования «АльКаиды» и самого бен Ладена, в которых видят фантомы, существующие в СМИ и в возбуждаемом этими СМИ массовом сознании. Наиболее распространенной разновидностью современного транснационального терроризма стал исламистский терроризм. Однако следует помнить, что нельзя отождествлять ислам, как одну из мировых религий, и исламизм, как разновидность политического экстремизма. В качестве врагов современные транснациональные террористические структуры, вдохновленные идеями радикального исламизма, рассматривают не только такие государства, как Соединенные Штаты Америки и Израиль. В качестве врагов ими воспринимаются также и умеренные политические режимы в мусульманских странах, институты власти и гражданского общества государств Европы, России, Китая и всех других стран, которые могут стать препятствием на пути достижения конечной цели исламистских экстремистов – создания всемирного халифата. Как отмечает российский эксперт по проблемам борьбы с терроризмом А.Сафонов, ссылаясь на данные спецслужб, изначально планы Аль-Каиды включали несколько этапов достижения этой конечной цели: «Первый этап – “пробуждение”, – рассчитанный на три-четыре года, датировался примерно 2000-м или 2001-м годом, и смыслом его было совершить какую-то акцию, которая привлекла бы внимание всего мира. Она и была проведена 11 сентября 2001 года. Второй этап – “встать с колен” – ставил задачу заставить главного противника – Соединенные Штаты – развязать войну против двух-трех исламских государств, чего, собственно, они и добились. Сейчас мы переживаем переходный период между вторым и четвертым этапами. Задачи, которые ставятся к исходу 2010 – 2011 годов, таковы, что наиболее ортодоксальные прозападные “еретики”, режимы Саудовской Аравии, Египта, Иордании, Пакистана, должны рухнуть, с тем чтобы контур всемирного халифата уже был как-то обозначен. Заключительная стадия этого плана, если верить опять-таки в реально существующий план, приходится на 2020 год – это победа и образование всемирного халифата и окончательная победа над западными идеалами»117. Как подчеркивает А.Сафонов, для радикальных исламистов Соловьев Э.Г. Трансформация террористических организаций в условиях глобализации. М., 2006. С. 19. Сафонов А. Враг не родился 11 сентября, он, скорее, просто встал в полный рост // Международная жизнь. 2007. № 12. С.79. 116 117 «терроризм выступает не самоцелью. Это, скорее, все-таки средство. Им нужен другой мир. И терроризм лишь средство построения, “входа” в этот иной мир»118. Для террористов, преследующих столь глобальные цели, жизни отдельных людей, тем более иноверцев, не представляют никакой ценности. Террористы, вдохновленные исламистской идеологией, готовы и к самопожертвованию, о чем свидетельствуют многочисленные примеры террористических актов, совершенных самоубийцами. Исламистский терроризм сегодня – это угроза не только для государственных институтов, но и для обычных граждан, включая, к сожалению, и россиян. Возрастание опасности со стороны терроризма для интересов государства, общества и человека обусловлено также техническим и технологическим прогрессом. Появление новых видов оружия и способов вооруженной борьбы создает предпосылки для возникновения новых разновидностей терроризма. Так, наличие и потенциальная возможность распространения ядерного оружия породили угрозу ядерного терроризма. О характере этой угрозы и о причинах ее возникновения в одном из современных отечественных исследований по проблемам международного терроризма говорится следующее: «Наиболее опасной разновидностью современного терроризма является ядерный терроризм. В последние годы созданы все условия для его проявления: наличие большого количества ядерных стран (Россия, Великобритания, Франция, Китай, Индия, Пакистан, Израиль) с многочисленными претензиями друг к другу; существование огромного числа пороговых стран (по оценкам специалистов, более 20 стран находятся на пороге создания ядерных боеприпасов), которые дают мощный толчок к дальнейшему распространению ядерного оружия; накопление огромных ядерных арсеналов, несмотря на разоруженческий процесс в мире; существование на территории более чем 30 стран мира около 450 промышленных, а также сотни исследовательских реакторов; наличие множества различных ядерных объектов инфраструктуры. Все это создает объективные предпосылки для расширения сферы деятельности преступных и террористических группировок и распространения возможных актов терроризма на ядерно-оружейном и ядерно-промышленном комплексах. Положение усугубляется еще и тем обстоятельством, что в сферу обеспечения деятельности ядерных объектов вовлечены сотни тысяч специалистов и вспомогательного персонала, что существенно повышает уязвимость систем их защиты»119. К счастью для человечества реальных актов ядерного терроризма пока не было. Но если такие произойдут, то их последствия могут быть сравнимы с последствиями так называемой «ограниченной ядерной войны». Точно также как появление ядерного оружия обусловило появление угрозы ядерного терроризма, наличие химического и бактериологического оружия стало предпосылкой для возникновения соответствующих разновидностей терроризма. В отличие от ядерного терроризма, непосредственная опасность со стороны химического и бактериологического терроризма более реальна. Примером акции химического терроризма можно назвать использование отравляющих газов в токийском метро японской сектой «Аум Сенрикё» в марте 1995 г. «Современный биологический терроризм, – говорится в уже упомянутом исследовании проблем международного терроризма, – разновидность терроризма, в основе которого лежит использование террористическими структурами достижений современной биологической науки. Он представляет реальную угрозу витальным интересам личности, жизненно важным интересам общества и государства. Ведь при совершении террористического акта используются биологические средства Там же С. 80. Международный терроризм: борьба за геополитическое господство / Авт. колл. А.В.Возжеников, М.А.Выборнов, К.И.Поляков и др. М., 2005. С. 47. 118 119 (бактерии, вирусы, риккетсии и т.п.) против населения с целью уничтожения максимального количества людей»120. Потенциальная опасность использования террористами биологического оружия и иных биологических ресурсов для совершения насильственных акций делает все более актуальной задачу обеспечения биобезопасности121. Новые возможности для террористов открылись с наступлением эпохи информационного общества. Уже упоминавшийся российский специалист А.Сафонов в связи с этим отмечает: «Конечно, нельзя обойти стороной вопрос использования террористами современных информационных технологий. Интернет используется ими для распространения пропаганды своих идей, а также вербовки кадров. Это очень большой вызов, брошенный всем нам» 122. Развитие информационных технологий и компьютерной техники создали предпосылки для появления еще одной разновидности террористической угрозы – кибертерроризма. Научно-технический прогресс отражается не только в информационной сфере, под его воздействием меняются и другие сферы общественной жизни. С технологической точки зрения современное общество стало намного сложнее даже по сравнению с недавним прошлым. Одновременно оно стало более уязвимым для возможных террористических атак. Сегодня террористы могут использовать угрозы диверсий на производственных объектах, в системах жизнеобеспечения для достижения своих преступных целей. Таким образом, технологический терроризм становится еще одной, и весьма опасной, разновидностью терроризма. Наличие террористических угроз затрагивает сегодня интересы как государства и общества, так и отдельных людей. Но степень этих угроз для них в разное время и в разных ситуациях неодинакова. Не следует забывать, что терроризм – это всегда политический феномен. Террористы прежде всего преследуют цели политического характера, стремятся оказать воздействие на государственную власть в целом и на ее отдельные институты. Цели же террористов обусловлены идеологией, которой они руководствуются. Для достижения поставленных целей террористы стремятся дестабилизировать ситуацию в обществе, вызвать растерянность, панику, страх. Жертвами насильственных террористических актов сегодня становятся преимущественно рядовые граждане. Борьба с терроризмом является прямой задачей государства, его соответствующих органов и специальных служб. Как показывает практика, успешная борьба с терроризмом невозможна без поддержки общественного мнения. Помимо государственных структур к борьбе с терроризмом должны привлекаться институты гражданского общества, в частности, СМИ. Этой борьбе могут способствовать и отдельные граждане. И реально это происходит, когда обнаружить террористов или подготовку террористического акта помогают простые люди, – неравнодушные и наблюдательные – предоставляющие соответствующим органам важную информацию. В случаях усиления степени террористической угрозы каждый гражданин должен соблюдать меры безопасности, при этом избегая паники. Ведь действия террористов часто напрямую преследуют именно такую цель – создание атмосферы паники и страха. Однако общество и отдельные люди не могут постоянно находиться в состоянии повышенного напряжения, ожидая террористических атак. Хотя о потенциальной возможности террористических акций все знают, рано или поздно наступает усталость, меры личной и общественной безопасности перестают 120Международный терроризм: борьба за геополитическое господство: Монография / Авт. колл. А.В.Возжеников, М.А.Выборнов, К.И.Поляков и др. – М., 2005. С. 64. 121 Завриев С., Колесников А. Проблемы биобезопасности и противодействия биотерроризму //Мировая экономика и международные отношения. 2009. № 12. 122 Сафонов А. Терроризм Апокалипсиса // Международная жизнь. 2006. № 5. С. 14. соблюдаться и террористам удается повторить свои акции в схожей ситуации. Но одно дело – частные лица и общественные организации, другое дело – государственные профессиональные структуры. Государство как институт и существует, помимо прочего, для того чтобы защищать человека и общество от угроз, от которых те самостоятельно защититься не могут. Одной из таких угроз и является угроза терроризма. В современном мире трудно найти государство, которое не декларировало бы в качестве приоритетов своей внутренней и внешней политики борьбу с терроризмом. Но далеко не всегда контртеррористическая политика государств является активной и, самое главное, эффективной. К тому же подходы государства к борьбе с терроризмом не всегда могут соответствовать интересам общества и отдельных индивидов. Государство может использовать борьбу с терроризмом как предлог для достижения иных целей своей внутренней и внешней политики. Так, предпринятая после террористической атаки 11 сентября 2001 г. контртеррористическая операция в Афганистане стала началом широкомасштабного использования администрацией президента США Дж.Бушамладшего военной силы за рубежом. До этого момента в американском обществе сохранялось влияние «вьетнамского синдрома» и большинство американцев отрицательно относились к широкомасштабному использованию вооруженных сил за пределами собственной территории, если непосредственной угрозе подвергались жизни американских военнослужащих. Так, в начале 90-х годов, когда среди проводивших миротворческую операцию в Сомали морских пехотинцев имели место значительные жертвы, реакция американской общественности была резко негативной. После 11 сентября 2001 г. американское общественное мнение уже было готово к неизбежным рискам, связанным с силовыми действиями, если это оправдано высшими интересами национальной безопасности. Необходимость борьбы с терроризмом на фоне тысяч погибших в Нью-Йорке и Вашингтоне оправдывала пребывание войск и ведение активных военных действий в Афганистане. Поэтому республиканская администрация Дж.-Буша-младшего решила использовать предлог «борьбы с международным терроризмом» и для решения других внешнеполитических задач. Одной из таких задач, по мнению ближайшего окружения американского президента, было свержение режима С.Хуссейна в Ираке, который причислялся к так называемой «оси зла». После казавшихся успешными вооруженных действий в Афганистане было найдено и оправдание силовым действиям в Ираке, предпринятым в обход решения Совета Безопасности ООН. Силовые действия за тысячи километров от собственной территории объяснялись не только необходимостью ликвидировать опасность угрозы применения якобы имевшегося у режима С.Хуссейна оружия массового поражения, но и необходимостью противодействия международному терроризму. В результате никакого оружия массового поражения обнаружено не было, а Ирак превратился в один из центров террористической активности не только в регионе, но и во всем мире. Можно сослаться на пример несколько иного характера из нашего собственного политического опыта. После террористического акта в Беслане в сентябре 2004 г., когда жертвами в основном стали дети, на фоне вполне понятного общественного возмущения руководство страны выступило с рядом инициатив. В частности, предлагалось изменить порядок избрания глав субъектов Федерации, пересмотреть избирательную систему, сделав ее целиком построенной на пропорциональной основе. Эти меры также оправдывались необходимостью усиления борьбы с террористической опасностью, хотя, очевидно, они предпринимались совершенно по другим соображениям. Подобные изменения не имели прямого отношения к задачам борьбы с терроризмом, а уровень террористической угрозы в Российской Федерации сохраняется на высоком уровне и сегодня, о чем свидетельствуют последние события в стране. Противостояние террористической угрозе теоретически защищает не только интересы государства и общества, но также жизнь и здоровье людей. Одновременно само государство может представлять, как уже отмечалось, угрозу для личной безопасности, прав и свобод граждан. Известно, что в условиях антидемократических режимов не соблюдаются права человека, поскольку общественное мнение либо вообще как развитый социальный институт отсутствует, либо не способно оказывать существенного влияния на политику. При таких обстоятельствах государство не стеснено в выборе средств и иногда может добиваться успехов в борьбе с преступностью и с терроризмом. Однако эти успехи часто связаны с серьезными издержками для общества и конкретных людей, поэтому в условиях демократии антидемократические методы и средства борьбы с терроризмом неприемлемы. Как показывает практика стран со стабильными демократическими режимами, при проведении контртеррористической политики возникает четыре основных проблемы с соблюдением либеральных принципов, и, прежде всего, прав человека. Эти проблемы таковы: разработка и принятие антитеррористического законодательства, совместимого с демократическим характером политической системы; использование военизированных антитеррористических подразделений; проведение разведывательных операций на территории собственной страны; государственный контроль за СМИ в условиях противодействия терроризму 123. Опыт ряда стран, столкнувшихся с террористической угрозой, показывает, что такие проблемы решаются, но решения зачастую найти сложно. Степень разработанности специального антитеррористического законодательства зависит от характера и уровня террористической угрозы. Например, те западноевропейские страны, которые не сталкивались с серьезными угрозами со стороны международного терроризма, как правило, не имеют развитого антитеррористического законодательства. Напротив, такие страны как Великобритания, Германия, Испания, Италия и Франция, где террористические акты совершались часто, располагают большим числом юридических актов, на основе которых возможно противодействие преступной деятельности террористов. Более того, антитеррористическое законодательство в этих государствах постепенно ужесточалось и приобретало более репрессивный характер. Общественное мнение здесь, несмотря на приверженность либерально-демократическим ценностям, одобряло подобное ужесточение, оправдывая это как «необходимое зло», навязанное обществу «бóльшим злом», т.е. деятельностью террористов124. Так, в Великобритании были значительно расширены права полиции и службы безопасности на проведение обысков и арестов лиц, подозреваемых в терроризме. Возможность применения аналогичных мер узаконена в ФРГ. Кроме того, там ограничили, а в некоторых случаях даже запретили адвокатам, подозреваемым в содействии террористам, защищать участников уголовных процессов, связанным с терроризмом. В Испании в соответствии с антитеррористическим законодательством 1980 г. судьям было предоставлено право запрещать политические организации и закрывать СМИ, поддерживающие террористов, а срок досудебного предварительного заключения был увеличен до двух с половиной лет. В Италии, в соответствии с принятыми на рубеже 70-80-х гг. XX в. законами, срок досудебного заключения был увеличен на треть и сегодня может составлять целых 12 лет. Расширение внесудебных процедур, применяемых в борьбе с терроризмом, сопровождалось расширением масштабов использования силы в ходе проведения антитеррористических мероприятий. Правда, вопрос о размерах и пределах использования силы в борьбе с терроризмом остается спорным в большинстве стран Запада. Столь же спорным является 123 124 Луппов И.Ф. Западноевропейские демократии в борьбе против терроризма. СПб., 2009. С.274. Луппов И.Ф. Западноевропейские демократии в борьбе против терроризма. СПб., 2009. С. 275. и вопрос о формах и методах разведывательных и контрразведывательных мероприятий, осуществляемых спецслужбами в целях противодействия терроризму. В соответствии с европейской Конвенцией о защите прав человека государство имеет законное право проводить секретные разведывательные операции для своей защиты и одновременно обязано защищать права и свободы отдельных граждан. Это создает сложную дилемму для спецслужб демократических государств. «В связи с этим, – отмечает российский специалист В.Ф.Луппов, – необходимо, чтобы все операции, проводимые спецслужбами в рамках противодействия терроризму, преследовали четко определенную цель, осуществлялись строго в рамках закона, были направлены только на тех лиц, в отношении которых существуют законные подозрения в их причастности к совершению тяжких преступлений. Это позволит свести к минимуму опасность предвзятости и произвола. Если не обеспечить этого, то деятельность спецслужб может вызвать негативную реакцию в обществе»125. Однако периодически возникающие скандалы, связанные с деятельностью спецслужб в Италии, Израиле, США, Швейцарии и других странах с демократическими режимами показывает, что соблюдать вышеозначенные требования не всегда удается. Поскольку современное общество приобрело ярко выраженный информационный характер, вопрос о деятельности СМИ в условиях борьбы с терроризмом также стоит весьма остро. С одной стороны, террористы стремятся обратить на себя максимальное внимание со стороны печатных и особенно электронных средств массовой информации. С другой стороны, свобода СМИ, отсутствие государственной цензуры является важным принципом их функционирования в демократическом обществе. Задачи борьбы с терроризмом неизбежно накладывают определенные ограничения на СМИ. В тех странах, которые подвергались в последние годы террористическим атакам, сложилась практика политического и правового регулирования их деятельности. Среди мер антитеррористического характера по отношению к средствам массовой информации можно отметить следующие: запрет на передачу интервью с террористами по радио и телевидению; право по решению суда закрывать СМИ, уличенные в симпатии к террористам; запрет на публикацию программных заявлений, манифестов и пропагандистских материалов террористических групп и организаций; определенные ограничения работы журналистов при проведении антитеррористических спецопераций126. Правда, в странах, где угроза терроризма непосредственно не проявляется, часто сквозь пальцы смотрят на публикации в СМИ экстремистских материалов, допускают освещение деятельности террористов в благожелательном тоне. Однако России, уже не первый год живущей в обстановке реальной террористической опасности, следует опираться на опыт не этих стран, а таких как Великобритания, Израиль, Испания, Италия, Франция, ФРГ, не раз сталкивавшихся с вылазками террористов. Практика перечисленных государств показывает, что в борьбе с терроризмом могут применяться весьма жесткие меры. Об свидетельствует и опыт США, где после 11 сентября 2001 г. был принят «Патриотический акт», который некоторые американские защитники либеральных свобод оценили как антидемократический127. Но наличие демократического режима не означает вседозволенности и полной свободы действий для террористов. Поэтому попытки отдельных «правозащитников» под предлогом защиты свободы, демократии и прав человека выступать добровольными «адвокатами» террористов должны осуждаться, отвергаться и пресекаться. Такие попытки имели место в нашей стране в 90-е гг., но иногда они наблюдаются и Луппов И.Ф. Западноевропейские демократии в борьбе против терроризма. СПб., 2009. С. 281 – 282. Там же. С. 283 – 284. 127 «Антитеррор» по-британски и по-американски // Ваш тайный советник. 12. 04. 2010. № 13. с. 11. 125 126 сегодня. Например, по сообщениям российских СМИ, отец террористки-самоубийцы М.Шариповой, взорвавшей бомбу в Московском метро 29 марта 2010 г., был связан с «правозащитной» организацией «Матери Дагестана». Эта организация пытается оказывать поддержку лицам, подозреваемым в террористической деятельности, помогать некоторым из них уйти от ответственности. Подобная практика не имеет ничего общего с подлинной защитой прав человека. Важнейшее из прав человека – право на жизнь. Именно этому праву угрожает терроризм, поэтому борьба с ним является условием обеспечения безопасности каждого отдельного гражданина, всего общества, а также безопасности демократического, правового, социального государства. БЕЗОПАСНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА В УСЛОВИЯХ РАЗВИТИЯ БИОТЕХНОЛОГИЙ: ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ Д.А. Квашнин, М.Г. Прозорова, М.И. Рыхтик Современная эпоха биополитики поставила перед исследователями целый ряд вопросов, связанных с теорией и практикой биополитического администрирования жизни, в том числе и в сфере безопасности человека. Одна часть ученых, занимающихся данной проблематикой, склонна видеть в биополитике лишь усиленное развитие биотехнологий, способных изменить возможности человеческого организма. Другая группа исследователей полагает, что биополитика представляет собой совершенно особый тип властных практик, осуществляющих управление социумом посредством контроля над «живым как биологическим видом». В настоящей главе мы постараемся проанализировать теоретические и практические аспекты биополитики с точки зрения влияния этого феномена на политику безопасности человека. Биополитика: теоретические аспекты проблемы Несомненный интерес в изучении влияния биополитики на формирование механизма обеспечения безопасности человека представляет теория биополитики М.Фуко. Как отмечали последователи М.Фуко, оценивая его теоретический вклад в изучении властных технологий: «Если когда-нибудь существовал мыслитель, целиком сосредоточенный на проблеме отношений власти и жизни и потому представлявший медицину как знание и как власть над жизнью, то это несомненно Мишель Фуко»128. Интерес к феномену биополитики связан с тем, что его изучение позволяет нам обнаружить особый инструментарий власти, затрагивающий непосредственно физиологию и личность индивида, а также рассмотреть механизмы властного вмешательства в повседневную человеческую жизнь на самом глубинном «биологическом уровне» (семьи, брака, воспитания, здоровья и т.п.). Как полагал М.Фуко, биополитика зарождается «там и тогда, когда и где в социальной истории впервые появляется интерес к политическому использованию человеческого тела, где оно обособляется в роли индивидуализированного объекта надзора, тренировки, обучения и наказания»129. Проблему фукционирования власти М.Фуко рассматривал с точки зрения сосуществования трех видов управленческих практик: суверенитета, дисциплины и биополитики. Суверенитет, по мнению М.Фуко, представляет собой первую историческую технологию власти; дисциплина как управленческая практика возникла гораздо позже в историческом масштабе – ее отличительной особенностью является направленность на тело человека; биополитика – самая поздняя из перечисленных властных практик, отличается тем,что ее объектом является не конкретный человек, а население в целом. Таким образом, современная биополитическая власть осуществляет управление множеством субъектов, под которым упрощенно понимается население. Соответственно, безопасность человека рассматривается сквозь призму политики безопасности населения в целом. 128 129 Дюпюи Жан Пьер. Медицина и власть // Отечественные записки. №1 (28). 2006. С.5. Подорога В.А. Власть и познание (археологические поиски М.Фуко) // Власть. – М, 1989. – С. 223. Концепты безопасности отражены в биополитике в стремлении к максимизации качества жизни населения с точки зрения биологических характеристик (продолжительности жизни, борьбы с болезнями, усилиями по сохранению и улучшению генофонда и т.д.). Тем не менее, осознанная политика формирования потребностей человека исключительно как биологического существа позволяет современным механизмам безопасности, производя впечатление более мягких практик по сравнению с дисиплинарными, так же глубоко забираться в самого человека и контролировать его изнутри, как это происходит при воздействии дисциплины130. При этом биополитика исходит не из единого центра власти, она идет не от суверена и не имеет прямой корреляции с государственной властью. Как отмечал М.Фуко: «Обыкновенно мы придаем государственной власти особую значимость. И многие полагают, что другие формы власти проистекают из нее. Однако я думаю, что даже если и рано говорить, что государственная власть проистекает из других видов власти, то, по крайней мере, она на них основана и как раз они позволяют государственной власти существовать. Как же можно заявлять, что вся совокупность властных отношений, существующих между двумя полами, между детьми и взрослыми, в семье, на работе, между больными и людьми в добром здравии, между нормальными и ненормальными проистекает из государственной власти? Если мы хотим изменить государственную власть, нужно перестроить те разнообразные отношения власти, которые действуют внутри общества» 131. Властные отношения биовласти, по мнению М.Фуко, незаметно пронизывая социальную ткань общества, конституируют все сферы человеческой жизнедеятельности, включая семейные отношения, вопросы здоровья и воспитания. Особенность биополитической власти заключается в том, что она не запрещает и не ограничивает, она создает условия для формирования соответствующих представлений в обществе о том, как нужно жить, питаться, какие продукты потреблять, как следить за своим здоровьем,как организовывать профилактику болезней и т.д. Биополитика, как отмечает М.Фуко, стала выражать «себя не через право, а через определенную технику власти, с помощью не закона, а нормы, посредством не наказания, а контроля, и осуществляет себя на таких уровнях и в таких формах, которые выходят за пределы государства и его аппарата»132. Таким образом, биовласть – это «не институт, не структура и даже не могущество, которым наделены некоторые: это название, которым обозначают сложную стратегическую ситуацию данного общества»133. Под властью в эпоху биополитики следует понимать множественные проявления силы, которые присущи всем областям человеческой жизни, они встречают человека с его рождением и сопровождают до его смерти, конституируя все области жизнедеятельности индивида - власть вездесуща, но при этом она абсолютно анонимна, поскольку ее локализацию и структуру невозможно определить. Особенность и вместе с тем неотъемлемая черта биовласти заключается в том, что она старается быть неузнанной и непричисленной к миру политики, она аполитична по сути. Одним из основных направлений биполитики является формирование механизмов безопасности населения. В создании «общества безопасности» участвуют различные Мартынов М.Ю. Дисциплинарная власть и проблема объективации индивида www.rusnauka.com/PRNIT_2006/Politologia/17271.rtf.htm 131 М.Фуко. Дисциплинарное общество в кризисе. Лекция во франко-японском институте Кансай в Киото 18 апреля 1978 года. http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Fuko_intel_power/Fuko_16.php 132 Фуко, Мишель. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. – М. – Касталь, 1996. С. 118. 133Там же. С. 123. 130 управленческие практики: от дисциплины до собственно биополитических методов управления социумом, отличающихся большим разнообразием. Если в эпоху господства дисциплинарных практик безопасность человека обеспечивалась за счет «политики исключения» отдельных индивидов (изолирование больных, преступников и т.п.), то в эпоху биополитической власти техники безопасности стали направлены на все население в целом (иммунизация, профилактика,санитария и т.п.). Биополитическая власть оперирует не запретами и изоляцией, а рекомендациями и профилактикой. Как писал М.Фуко, в эпоху биополитики властные установки смещаются от принципа «заставить умереть или позволить жить» на «заставлять жить или позволить умереть». Таким образом, современная биополитика развивается в двух основных формах, которые представляют собой два полюса развития, связанных друг с другом. «Один из этих полюсов… центрирован вокруг тела, понимаемого как машина: его дрессура, увеличение его способностей, выкачивание его сил, параллельный рост его полезности и его покорности, его включение в эффективные и экономичные системы контроля - все это обеспечивается процедурами власти, которые составляют характерную особенность дисциплин тела. Второй центрируется… вокруг тела, которое пронизано механикой живого и служит опорой для биологических процессов: размножения, рождаемости и смертности, уровня здоровья, продолжительности жизни, долголетия… - попечение о них осуществляется посредством целой серии вмешательств и регулирующих способов контроля настоящая био-политика народонаселения. Дисциплины тела и способы регулирования населения образуют те два полюса, вокруг которых развернулась организация власти над жизнью» 134. Второй тип властных технологий, описанных М.Фуко, собственно и составляет биополитику, которой свойственно использование такого набора знаний о человеке, как клиническая медицина, анатомия, демография, генетика, санитария. Причем, как мы отмечали ранее, характер «управления телами» отнюдь не подразумевает собой практики открытого насилия – биополитика внешне направлена на усовершенствование жизни населения, на улучшение условий существования и качества жизни, ее продолжительности. С самого рождения человек попадает под пристальное внимание биополитики – нескончаемые оценки и замеры роста, веса, состояния здоровья, уровня интеллекта - все эти характеристики определяют нахождение индивида в некой системе координат, отправной точкой которой является критерий «нормы». «Иерархический надзор, непрерывная запись и регистрация, вечная оценка и классификация»135 помогают власти осуществлять постоянное наблюдение за процессом развития индивида и учитывать самые различные характеристики его индивидуальности. Современный режим биовласти, по мнению выдающихся современных философов М.Хардта и А Негри, «возвышается над социумом как суверенная сила, превосходящая всякое бытие и навязывающая ему свой порядок»136. Нынешняя власть, по мнению этих ученых, основана на принципиально новом качестве управления, которое вытеснило превалирующие до этого принудительные и дисциплинарные практики, заменив их биополитикой. Вслед за М.Фуко, М.Хардт и А.Негри развили тезис о биовласти как важнейшей характеристике нового мирового устройства - с помощью биополитики власть поддерживает свой порядок, распространяя господство через тела и души управляемых (через тотальный социальный самоконтроль). Фуко, Мишель. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности.- М.- Касталь, 1996. С.293. Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999. С.323. 136 Хардт М., Негри А. Империя. – М.: Праксис, 2004. С.12. 134 135 Политика биовласти не требует мирового правительства, поскольку власть капитала с помощью «биополитического производства» осуществляет надгосударственное господство, не нуждаясь в функциях государства как такового. Глобальная империя нашла альтернативу дисциплинарным практикам, в которых «власть выражает себя как контроль, полностью охватывающий тела и сознание людей и одновременно распространяющийся на всю совокупность социальных отношений»137, - эта альтернатива заключается в расширении возможностей и увеличения стратегий биовласти и биополитического производства.138 Понятия «биовласть» и «биополитическое производство» являются центральными звеньями сложившейся в глобальном масштабе «империи», которая формирует удобных в управлении индивидов. С помощью формирования у людей определенного отношения к себе, своему здоровью, к восприятию жизни и ее правилам, «империя» может отказаться от дисциплинарных практик, полностью заменив их техниками биовласти. Эта власть, которой обладает капитал, по мнению М.Хардта и А.Негри, без прямого принуждения может продолжать выполнять все те же функции управления обществом, которые раньше были возложены на государство. В рамках глобальной биополитики «механизмы принуждения становятся еще более “демократическими”, еще более имманентными социальному полю»139. Соглашаясь с М.Фуко, М.Хардт и А.Негри признают, что «контроль общества над индивидами осуществляется не только через сознание или идеологию, но и в теле и вместе с телом. Для капиталистического общества важнее всего биополитическое, биологическое, соматическое, телесное измерения»140. М.Хардт и А.Негри отмечают, что в наши дни социальные институты, составляющие основу «дисциплинарного общества» (семья, школа, учреждения здравоохранения, фабрики) повсеместно находятся в кризисе. Разрушение этих институтов, исчезновение гражданского общества и выравнивание социального пространства приводит к созданию сетевой структуры общества контроля. Имперская власть, по мнению авторов, осуществляется не средствами дисциплинарного воздействия, а при помощи инструментов биополитического контроля. «Биовласть – это другое имя реального подчинения общества капиталу, а также синоним глобализированного порядка производства»141. Переход от «дисциплинарной» модели общества к «обществу контроля» подчеркивал и Жиль Делез. В своей статье «Общество контроля» он писал: «Повсюду мы фиксируем кризис пространств заключения разного типа - кризис пенитенциарной системы, кризис медицины, кризис производства, кризис школы и семьи. Семья подвержена тому же кризису, как и все остальные "внутренние" пространства, организованные по модели "пространств заключения". Администрации разных уровней постоянно провозглашали необходимость реформ: образовательных реформ, промышленных, медицинских, пеницентиарных и военных. Но каждый уже знает, что все эти институты обречены, как бы долго ни продлилась их предсмертная агония»142. 137 138 Хардт М., Негри А. Империя. – М.: Праксис, 2004. С.37. Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия в эпоху империи. М.: Культурная революция. 2006. С.201. Хардт М., Негри А. Империя. – М.: Праксис, 2004. С.36. Мишель Фуко. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. Часть 2. - М.: Праксис, 2005. С.188. 141 Хардт М., Негри А. Империя. – М.: Праксис, 2004. С.306. 142 Делез Ж. Общество контроля // "Элементы", №9, М., 2000 http://arcto.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=547 139 140 Контроль заменил прежние дисциплинарные методы, поскольку его новые механизмы оказались более эффективны и привлекательны для общества: не нужно помещать человека в дисциплинарные пространства или изолировать его, гораздо лучше предложить ему самому контролировать себя и свое тело в соответствии с новыми представлениями о здоровье и красоте при этом Ж.Делез ссылается на экстраординарные фармацевтические продукты, на молекулярную инженерию, пластическую хирургию и генетические манипуляции, которые успешно навязываются населению в форме нормативных представлений о здоровье и способах его поддержания и лечения. «Общества контроля» функционируют не через изоляцию (поскольку большинство дисциплинарных институтов находятся в состоянии кризиса), а посредством постоянного контроля над телом человека, мгновенной коммуникации и высоких технологий - таким образом, «управляемая масса» превращается в массу «контролируемую». Вторым отличительным признаком «общества контроля» является, по мнению Ж.Делеза, использование «кода». «В обществах контроля … существенным является уже не номер или подпись, но код; код - это пароль доступа»143. Коды позволяют получить доступ к самым скрытым и вместе с тем эффективным механизмам контроля над человеческим телом – от нутрициологии, науки о питании организма на клеточном уровне (в частности, питания в соответствии с группой крови, где группа крови служит «кодом доступа», позволяющим человеку получить информацию, необходимую для управления собственным здоровьем) вплоть до воздействия на генетический код человека и вопросов клонирования144. Как отмечает Ж.Делез, «кризис традиционных клинических заведений, таких как районные больницы, госпитали и ежедневные процедуры (все они основаны тем или иным образом на "пространствах заключения"), может вначале открыть новую свободу, но в дальнейшем новые механизмы контроля приведут к последствиям, превышающим по своей сути грубейшие формы заключения. Речь идет не о страхах или надеждах. Но только о поиске нового оружия». В «обществах контроля» действуют более тонкие управленческие практики, которые опираются на современные достижения в технологической области, искусстве коммуникаций и в сфере биотехнологий. Самую удручающую и пессимистическую концепцию биовласти и биополитики представил современный итальянский философ Дж.Агамбен, который под биополитикой понимает внеправовые формы власти в либеральном обществе, направленные на выведение субьектов управления (индивидумов) из правового поля посредством низведения человека к его животным, биологическим функциям. Дж.Агамбен отмечает, что когда человек оказывается вне правового поля, его можно лишать и естественного (или биологического) права человека – права на жизнь (именно таким образом поступали с заключенными в концлагерях, с «врагами народа» в сталинских лагерях или с заключенными на военной базе Гуантанамо). «Биовласть», таким образом, управляет не с помощью права, а вне самой его идеи (юридического мышления). «Суверенная власть» традиционной политики - пишет Дж.Агамбен – древнее право казнить и миловать – уступило место новому праву современного научного государства, имеющего власть и средства «заставлять жить и давать умереть»145. 143 Делез Ж. Общество контроля // "Элементы", №9, М., 2000 http://arcto.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=547 144 Стаф И. Медицина между взглядом и дискурсом: анализ М.Фуко // Отечественные записки. №1 (28). С.31. 145 Giorgio Agamben. State of Exseption. The University of Chicago Press. 2005. P.95. Отмечая радикальную трансформацию власти, произошедшую в прошлом веке, Дж.Агамбен полагает, что в нацистских лагерях проявилась самая скрытая и вместе с тем основная функция биополитики, заключающаяся в том, чтобы свести индивидов исключительно к биополитической субстанции. Лагеря стали не просто средством уничтожения индивидумов, а в первую очередь, способом формирования примитивной биологической массы - заключенный лагеря «не только демонстрирует собой эффективность биовласти, но также и раскрывает её секретный шифр… «Биовласть» старалась произвести свой окончательный секрет; выживание, отделенное от любой возможности рассказа о нем, некая абсолютная политическая субстанция, которая, будучи изолированной, позволяет наделение человека демографической, этической, национальной и политической идентичностью»146. Таким образом, биовласть погружает человека в зону неразличения между жизнью и смертью, делает его живым мертвецом или носителем «голой» жизни - такой продукт биовласти Дж.Агамбен назвал Homo Sacer. Вслед за К.Шмиттом и М.Фуко, Дж.Агамбен полагает, что в либеральном обществе существуют зоны, имеющие внеюридическую направленность, и пространство этих «внеправовых зон» в полной мере и используется «биовластью». С.Жижек, соглашаясь в этих рассуждениях с Дж.Агамбеном, писал, что «на самом элементарном уровне все мы являемся исключенными... в смысле нашего «нулевого» положения как объектов «биополитики», и что возможные политические и гражданские права даруются нам вторичным жестом в соответствии со стратегическими биополитическими соображениями» 147. Критикуя подобные проявления постполитики, С.Жижек отмечает, что она стала результатом обманчивой маски дисциплинарных механизмов «биовласти», наивысшим выражением которой и были концентрационные лагеря. Дж.Агамбен приходит к парадоксальной мысли о том, что в мире постполитики мы все оказываемся в роли Homo Sacer, поскольку суверенная власть может каждого из нас исключить из правового поля, лишив нас прав не только гражданина, но и человека – соответственно, в либеральном обществе не существует границы, отделяющей полноправных граждан от homo sacer. Целью такого общества, считает итальянский ученый, является тотальное закрытие управляемого мира, в котором все мы сводимся к статусу объектов «биополитики». Таким образом, фундаментальной чертой постполитики является сведение политики к «биополитике» в узком смысле управления и регулирования «простой жизни»148. Дж.Агамбен указывает на простой способ исключения индивидов из правового пространства, которым все чаще и чаще пользуется власть – это режим чрезвычайного положения, которое получило всемирное распространение. «Нормативный аспект права может быть безнаказанно обесценен; наперекор ему может выступить власть правительства, которая заграницей игнорирует международное право, во внутренней политике вводит перманентное чрезвычайное положение, а потом делает вид, что все еще использует право»149. В итоге современная «биополитика» стирает границы политического и биологического – само понимание жизни часто сводится к пространству, где обитает «голая жизнь». Рассуждая о способностях биовласти раздвигать границы управления человеческим телом, Дж.Агамбен Giorgio Agamben. Homo Sacer. Sovereign Power and Bare Life. Stanford: Stanford University Press, 1998. P. 28. Жижек С. Добро пожаловать в Пустыню Реального. М.: Фонд «Прагматика культуры», 2002.С.39. 148 Там же. С.41. 149 Giorgio Agamben. State of Exseption. The University of Chicago Press. 2005. P.105. 146 147 рассматривает, например, реанимационный бокс, в котором колеблются между жизнью и смертью "новомертвый", "запредельщик" и "лже-живой" и который являет собой пространство исключения, где нам предстает в чистом виде «голая жизнь», впервые полностью контролируемая человеком и его технологиями. Все это означает, что сегодня жизнь и смерть являются не собственно научными понятиями, но понятиями политическими, которые, в силу своей политической природы, приобретают точное значение лишь в результате специального решения150. Таким образом, возможности суверенной власти преодолевают границы политического и тесным образом пересекаются с медицинским и биологическим знанием. Дж.Агамбен специально обращает наше внимание на то, сколь широки полномочия власти в определении того, что считать самой жизнью. На примере людей, впавших в кому, автор рассуждает о том, что прерогативой власти является решение продолжить существование тела, чтобы воспользоваться возможностью донорства или установить момент конца. «Это колебание смерти в сумеречной зоне, лежащей за пределами комы, отражается и в аналогичном колебании между медициной и правом, между решением врачебным и решением судебным», - отмечает Дж.Агамбен. «Только государство может это сделать... Организмы принадлежат общественной власти: тело национализируется. Никогда ранее власть не заходила так далеко по пути политизации голой жизни; но в современных демократиях стало можно публично говорить то, чего не осмеливались произнести нацистские биополитики, - и это явный признак того, что биополитика пересекла в своем развитии новый рубеж»151. Современная биополитика: практические аспекты Биополитика даёт нам новые мировоззренческие ориентиры для анализа проблем безопасности. «Биос» планеты рассматривается биополитиками в качестве сложной сетевой структуры, где «отсутствует» иерархия. Таким образом, человечество, по мнению биополитиков должно организовываться на базе горизонтальных сетевых структур. В последнее время в российской политологии возросло внимание к изучение этого феномена современной мировой политики152. Как отмечают российские исследователи, власть над жизнью в рамках современной биополитики развивается в двух плоскостях: с одной стороны, путем манипулирования с телом (управление, контроль, использование методик обучения, воспитания и дисциплинарные воздействия); а с другой стороны – путем контроля над популяционными характеристиками (рождаемостью, смертью, здоровьем и т.д.)153. Основной целью биополитической власти является управление населением с точки зрения его биологического вопроизводства - контролю со стороны государства, в этой связи, подлежат, в первую очередь, вопросы, связанные со здоровьем и воспитанием человека. По мнению ученых, занимающихся междисциплинарными исследованиями в области биополитики, общество уже создало систему мероприятий для контроля за размножением людей (институты родовспоможения, Дж.Агамбен. Политизация смерти // Homo Sacer. http://simulacres.by.ru/texts/ztk/agamben.htm Дж.Агамбен. Политизация смерти // Homo Sacer. http://simulacres.by.ru/texts/ztk/agamben.htm. 152 Соловьев Э. Сетевые организации транснационального терроризма // Международные процессе Том 2. номер 2 (5). Май-август 2004. http://www.intertrends.ru/five/006.htm 153 Сокулер, З.А. Знание и власть: наука в обществе модерна. Спб.: РХГИ, 2001. Сс.58-82. 150 151 центры планирования семьи и медико-генетические консультации), их смертностью (противоэпидемические меры и институты и др.), здоровьем (медицинские учреждения и др.), состоянием окружающей среды и др. – все это отражает биологический потенциал политики в плане политического воздействия на «биологическое начало» человека.154 Таким образом, биовласть открывает нам пространство проблематизации человеческой жизни, сформированное многообразием дискурсивных и внедискурсивных практик биомедицины, занятых производством человека в качестве “субъекта” и “объекта”. Биовласть детерминирует индивидуальное самочувствие и самосознание людей, пронизывает их микро- и макросоциальные связи, суля здоровье и предлагая защиту от патогенных влияний. Современные биотехнологии, включающие в себя классические методы врачевания (в том числе и психоанализ), а также его новейшие формы – генодиагностики и генотерапии, клонирования, трансплантологии, экстракорпорального оплодотворения, суррогатного материнства и т.п. стирают границу между лечением человеческого тела и биотехнологической «модернизацией» последнего, что, по нашему мнению, формирует новую повестку дискуссии по проблемам безопасности человека.155 Одним из главных базисов безопасности страны является, прежде всего, здоровье ее граждан и состояние среды их обитания. Человек, как биологический вид, являясь продуктом эволюции, может существовать лишь в узких пределах параметров среды, обеспечивающихся функционированием всего биосферного комплекса. Поэтому будущее не только отдельно взятой нации, но и всего человечества, связано не столько с наличием используемых ресурсов и их запасов, сколько с сохранением условий, пригодных для жизни. Исходя из биосферного, а не антропоцентристского мировоззрения общества потребителей, современная биология настаивает на понимании человека как существа укорененного в живой природе, связанного с ней факторами генно-культурной коэволюции. Основы современной биополитики, принятые мировым сообществом в качестве руководства к действию при определении стратегии выживания, заложены в фундаментальном учении отечественного ученого В.И.Вернадского о биосфере. Мощным толчком к активации международной деятельности в области обеспечения химической и биологической безопасности послужила конференция ООН по окружающей среде и развитию, состоявшаяся в Риоде-Жанейро в июне 1992 года. В 1995 году Российская Федерация ратифицировала Конвенцию о биологическом разнообразии, а также подписала "Протокол о биологической безопасности", регулирующий обработку и межграничный перенос "любых живых измененных организмов, являющихся результатом использования биотехнологических методов и способных оказать неблагоприятное воздействие на сохранение и устойчивое использование биологического разнообразия организмов". Медицина в рамках современной биополитики и в век развития биотехнологий получила новое предназначение – не только исцелять, но и распространять идеи о здоровом обществе, контролировать человеческое тело с тем, чтобы навязать ему представления о параметрах жизни – то есть фактически биовласть наделила медицину принудительными и дисциплинарными функциями. Сегодня очевидно, что одной из актуальных проблем современной политической науки должно быть управление рисками в сфере человеческой безопасности, непосредственнно вытекающих из ускоренного развития биотехнологий. 154 Олескин А.В. Перспективы биополитики с точки зрения политической философии, политической науки и практической политики // Биополитика. http://biopolitika.ru/publ/1-1-0-20 155 Тищенко П.Д. Био-власть в эпоху биотехнологий // Библиотека РГГУ. http://www.iu.ru/biblio/archive/tichenko_bio/ Можно выделить следующие сферы управления рисками в области безопасности человека, связанные с развитием биотехнологий: - контроль за качеством продуктов, произведенных с применением современных биотехнологий. Следует создать институциональную систему контроля, гарантирующую безопасность людей, потребляющих данные продукты; - технологии управления обществом. Поскольку применение современных биотехнологий (например, в медицине) зачастую носит элитарный характер и доступно отнюдь не всем слоям населения, то расслоение социума по принципу потребления продуктов биотехнологий потребует особых стратегий и практик управления таким обществом; - безопасность лабораторных исследований и научных изысканий. Следует выработать эффективный ряд мер, направленных на обеспечение безопасности тех научно-исследовательских учреждений, которые занимаются развитием биотехнологий. Поскольку многие из них входят в структуры частных корпораций, университетов и лабораторий, то следует учитывать, что возможности государства в этом направлении могут быть ограничены; - проблемы экологии. Испытания продукции, произведенной с применением биотехнологий, может иметь определенные негативные последствия для окружающей среды. Особую озабоченность вызывают проблемы хранения и утилизации отходов; - этические аспекты внедрения в жизнь современных биотехнологий. По мнению авторитетных исследователей, достижения в области биотехнологий в перспективе позволят «переделать» программу, записанную в ДНК, чтобы «выключить» процессы старения организма. В этом случае человек нарушит привычную гармонию мира, серьёзные испытания предстоят также этике, основанной на «страхе перед смертью»; - отношение социума к биореволюции. Страхи и фобии перед дальнейшим развитием биотехнологий, также как и неоправданные завышенные ожидания могут способствовать росту напряженности в обществе. - биотехнологии и международная безопасность. Несмотря на то, что большинство экспертов скептически оценивают стратегическую и тактическую эффективность применения биологического оружия, однако существуют риски попадания каких-либо элементов био-оружия в руки террористов или организованных преступных групп. Сегодня в сфере безопасности человек сталкивается с несколькими видами биополитических рисков. С одной стороны – это внутренние риски. Они характеризуются особенностями действующего законодательства, структурой и формой организации органов власти, отвечающих за разработку и реализацию политики в социально-экономической сфере. Особое место в этом ряду занимает область медицины. К внешним рискам можно отнести общеэкономическую ситуацию, а также риски, связанные с бионасилием и био-терроризмом. Медицина в рамках современной биополитики и в век развития биотехнологий получила новое предназначение – не только исцелять, но и распространять идеи о здоровом обществе, контролировать человеческое тело с тем, чтобы навязать ему представления о параметрах жизни – то есть фактически биовласть наделила медицину принудительными и дисциплинарными функциями. Сегодня очевидно, что одной из актуальных проблем современной политической науки должно быть управление рисками в сфере человеческой безопасности, непосредственно вытекающих из ускоренного развития биотехнологий. В.Прайд выделяет следующие явления, связанные, например, с процессом увеличения продолжительности жизни: - изменение в структуре социальной стратификации общества; - развитие переквалификации, обучения взрослых и пожилых людей (влияние образовательного уровня на уровень смертности); - возможное снижение популярности радикальных движений (по мере увеличения продолжительности жизни и сокращения количества молодёжи может произойти снижение радикализма) и др.156 Принятие мировым сообществом двух основополагающих базисных правовых документов, регламентирующих процесс создания режима биобезопасности (Конвенция о запрещении биологического (токсичного) оружия (1972 г.) и Конвенция о биологическом разнообразии (1992 г.)), должно было снизить уровень биоопасности. Однако на практике человек остается слабозащищённым от подобных угроз. Одна из проблем в сфере безопасности человека связана с ростом инфекционной заболеваемости населения и ухудшением демографических показателей. Сегодня наблюдается «возврат», казалось, уже «побеждённых» инфекционных болезней. Таким образом, прогнозы на полную ликвидацию ряда социально-значимых инфекций к концу ХХ века не оправдались. Кроме того, в настоящее время четко зафиксирован рост числа так называемых эмерджентных инфекционных заболеваний, который опережает и будет опережать возможности современной медицины157. Особую опасность для безопасности населения представляет группа эмерджентных инфекций вирусной природы, против которых отсутствуют эффективные терапевтические средства. Более того, всё возрастающий спектр патогенных микроорганизмов требует расширения диагностических тест-систем и различных иммунобиологических препаратов, что влечет за собой не только огромные материальные затраты на их разработку, производство и приобретение, но и содержат проблему их рационального применения. Особая проблема в сфере безопасности человека заключается в угрозе распространения искусственно модифицированных организмов и возросших рисках биопреступлений. Современные биотехнологии имеют потенциальные возможности для обеспечения основных потребностей страны в широком спектре биотехнологических препаратов медицинского и ветеринарного назначения, в пищевых продуктах, в средствах защиты растений и биоудобрениях, в биопрепаратах для проведения природоохранных мероприятий, для добычи минерального сырья, для получения новых материалов, в создании возобновляемых источников энергии и создании электронных приборов различного назначения. Одновременно следует учитывать тот факт, что См. подробнее: Новые технологии и продолжение эволюции человека? Трансгуманистический проект будущего / Отв. ред. В. Прайд, А,В. Коротаев. – М,: Изд-во ЛКИ, 2008. Сс. 106-108. 156 Евстигнеев В.И. Проблемы обеспечения биологической безопасности России// Проблемы биологической безопасности РФ. Сборник докладов 1 Российского симпозиума по биологической безопасности. М. 2003. http://www.bio.su/old/evr.htm 157 биотехнологическое производство может представлять опасность для человека и экосистем, так как даже непреднамеренно в хозяйственный оборот и окружающую среду может быть выпущен опасный экопатоген с трудно прогнозируемыми последствиями. Принято считать, что 99% генноинженерных организмов, используемых в исследовательских целях и в промышленности, не оказывают неблагоприятного воздействия на здоровье людей или окружающую среду. Тем не менее, абсолютной безопасности в биотехнологии, как, впрочем, и в других отраслях деятельности человека, достичь невозможно. Утечка опасного биологического материала из научноисследовательского учреждения при аварии и его использование в биопреступлении может привести к возникновению биолого-социальной чрезвычайной ситуации. Наибольшую потенциальную угрозу безопасности человека представляет преднамеренное использование террористами природных или искусственно созданных (трансгенных) биологических агентов для поражения людей, животных, растений и других объектов. Непредсказуемость биотеррористических атак по времени, объекту, мотивам и используемому поражающему агенту, масштабам последствий выдвигают данную проблему сегодня на первый план. Существующие биологические риски (биопреступления, биокатастрофы, биотерроризм) приводят к разрушению социальной морали, экономической и политической нестабильности, наносят огромный вред экономике, здравоохранению и сельскому хозяйству. К сожалению, в Концепции национальной безопасности Российской Федерации отсутствуют указания о приоритетности решения задач биобезопасности. Как следствие политической недооценки важности решения проблем биобезопасности в Российской Федерации сохраняются риски, связанные со следующими дестабилизирующими факторами: • ухудшение экологической и санитарно-эпидемической обстановки; • ослабление биобезопасности; • централизованной государственной системы обеспечения сокращение объема фундаментальных и прикладных биологических исследований; • нарастающее отставание от мирового уровня в темпах развития научного и промышленного секторов обеспечения биобезопасности; • недостаточная обеспеченность диагностическими препаратами. населения страны лекарственными и Идея применения болезнетворных микроорганизмов в качестве средств поражения возникла вследствие того, что инфекционные болезни постоянно уносили много человеческих жизней, а эпидемии, сопутствовавшие войнам, вызывали крупные потери и среди войск, предрешая иногда исход сражений или даже целых кампаний. Возникавшие в военное время в глубоком тылу среди населения эпидемии также имели серьезные последствия, приводя к дезорганизации промышленности, транспорта и государственного аппарата в целом. В наше время инфекционные болезни все еще могут оказывать заметное влияние на ход боевых действий. Эксперты различных стран придают важное значение возможности применения биоагентов в диверсионных и террористических целях. При этом следует отметить относительную простоту приобретения и использования, низкую стоимость, возможность скрытного применения и селективность действия биоагентов. Согласно оценке военных специалистов стран НАТО, наиболее вероятным является применение биоагентов типа возбудителей брюшного тифа, паратифа, дизентерии, холеры, токсина ботулизма и др. в зданиях и общественных местах, оборудованных системами кондиционирования и вентиляции воздуха, а также в хранилищах питьевой воды, продуктов питания и косметических товаров. На основании вышеизложенного можно сделать вывод об объективном наличии источников и угроз биологической безопасности Проблемы предотвращения угроз должны быть признаны одним из приоритетных направлений в деятельности международных организаций, государства, институтов гражданского общества и частного бизнеса. Современные биотехнологии, дающие большие возможности для развития генной инженерии, создании совершенно новых лекарственных препаратов и другие инновационные технологии дают возможность человечеству возможность бороться с самыми опасными болезнями и инфекциями. Вместе с тем, современные технологии порождают новую опасность. Таким образом, общий концептуальный подход к управлению рисками в условиях дальнейшего развития биотехнологий, заключается в анализе основных факторов воздействия биотехнологий на социум; разработке мер, уменьшающих ущерб от воздействия негативных факторов, в том числе до конца неучтённых рисков, непредвиденных обстоятельств; реализации такой системы адаптирования населения к рискам, при помощи которой могут быть не только нейтрализованы или компенсированы вероятные негативные последствия, но и максимально использованы шансы для обеспечения высокого уровня безопасности граждан. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ В КОНТЕКСТЕ ДЕФИЦИТА ВОДНЫХ РЕСУРСОВ Кочетков В. В., Пак Е. В. Вода, а не нефть, является наиболее ценным видом жидкости в нашей жизни. Вода - это вещество, из которого зародилась сама жизнь на Земле и от которого она продолжает зависеть. Если у нас закончится нефть или другие виды ископаемого топлива, мы можем использовать альтернативные источники энергии. Если у нас не будет чистой питьевой воды, то наши дни сочтены. Более чем в 50 странах дефицит чистой воды был признан одной из важнейших проблем XXI века158. Основная забота человечества по отношению к водным ресурсам заключается в серьезной и всемирной нехватке пресной воды. На данный момент вода занимает ¾ поверхности Земли. Вся ирония заключается в том, что, несмотря на это, воду, пригодную для использования, не всегда можно найти в тех местах, где в ней есть необходимость, особенно в нужных объемах. Из 326,071,300 кубических миль водного покрова земли, 97,5% водных ресурсов находится в океанах. Такая вода непригодна для питья и слишком соленая для ирригации. Еще 2% пресной воды находится в форме льда и снега в Гренландии и Антартике, либо содержится в месторождениях подземных вод. И менее чем 1% - а именно 0,01% всей воды на Земле – считается пригодной для человеческих нужд. Подавляющая часть этой воды удалена от мест расселения людей. На пороге XXI века около миллиарда людей на планете не имеет доступа к безопасной питьевой воде. Около 2,4 миллиардов людей – 40% мирового населения – испытывают недостаток воды для надлежащей гигиены, а 3,4 миллиона людей умирает ежегодно от заболеваний, связанных с нехваткой воды. Постоянное чувство жажды стало неотъемлемой частью образа жизни не только обитателей Сахары и Ближнего Востока, но теперь и жителей Кореи и Бечуаналенда (государство Ботсвана). Сегодня население Австралии, как никогда прежде, испытывает нехватку воды. Жители северных штатов США с тревогой наблюдают, как обезвоживаются зеленые лужайки к концу засушливого лета, а уровень воды в водохранилищах опускается все ниже и ниже. Наоборот, в местах, богатых пресной водой, люди засоряют ее неочищенными сточными водами и промышленными отходами. Как утверждает один из ведущих мировых экспертов по пресным водным ресурсам, Питер Глейк, глобальная неосведомленность в отношении этих фактов со стороны национальных правительств является «самой важной ошибкой ХХ века и главным вызовом ХХI века»159. Существуют различные классификации конфликтов из-за воды. Так, например, Голышев А.И., Гирина А.М. в своей работе «Болгария: примеры водных конфликтов»160 делят международные водные конфликты на интраграничный и экстраграничные; Дайнов Е. и Ванеев В. на конфликты по поводу водных ресурсов, конфликты по иным поводам, в которых водные объекты рассматриваются в качестве средства или дополнительного аргумента для достижения целей; использование водных ресурсов (включая системы водоснабжения) в террористических целях; конфликты, в которых водные объекты используются в качестве боевого средства (оставляя в 158 По данным обзора Международного Научного Совета (International Council for Science). 159 Gleick P. H. Water and Conflict Washington, D.C. Island Press. 1993. 160 Голышев А.И., Гирина А.М. Болгария: примеры водных конфликтов // Московский государственный университет природообустройства, Москва, Россия. 1999. стороне допустимость и законность такого их использования)161. Конфликты по поводу водных ресурсов также бывают реальные и потенциальные162; международные и внутригосударственные163. Специалисты Тихоокеанского института по изучению вопросов развития, окружающей среды и безопасности представили свою классификацию водных конфликтов: - конфликты, где основная цель - контроль над водными ресурсами для удовлетворения собственных нужд (государственные или негосударственные акторы); - конфликты, где водные ресурсы используются как военное средство (государственные акторы); - конфликты, где водные ресурсы используются как политическое орудие (государственные или негосударственные акторы); - конфликты, в которых водные ресурсы являются объектом терроризма: гидротерроризм (преимущественно негосударственные акторы); - конфликты, в которых водные ресурсы являются объектом военной мишени (государственные акторы); - конфликты, в которых контроль над водными ресурсами захватывается для препятствия развития государств, или других негосударственных акторов (государственные и негосударственные акторы)164. Представители Орегонского университета в 1948–1999 годах изучили все существующие международные водные бассейны. Было обнаружено 263 трансграничных бассейна, по каждому из которых был проведён анализ взаимодействий государств в области водных ресурсов. Исследование выявило 1 831 взаимодействие (507 конфликтов, 1 228 случаев сотрудничества, 96 нейтральных или незначительных взаимодействий)165. Данное исследование показало, что существуют 3 основных фактора, которые угрожают международным водным бассейнам: «интернационализация» водных бассейнов в связи с появлением новых независимых государств; принимаемые в одностороннем порядке планы развития (прежде всего, проекты строительства плотин без предварительных двусторонних юридических соглашений); общая напряжённость в отношениях между странами, не связанная с «водными» проблемами. Остановимся на каждом из этих факторов подробнее. Первый фактор говорит о появлении новых независимых государств, плохо обеспеченных водой, таких как Таджикистан, Киргизия, Узбекистан, Казахстан, Туркменистан. Среди примеров 161 Dainov E., Manev V. Bulgaria: Creating a watershed council along Varbitsa River. Case №142. : http://www.gwpforum.org. 2010. 162 Слова Старца Паисия Святогорца: Духовное Пробуждение. Том I, 1999 г. Переведено с греческого иеромонахом Доримедонтом. На сайте: http://www.fatheralexander.org. 2010. 163 Pal Tamas. Water scarcity and conflict: Review of applicable indicators and system of reference. – UNESCO-IHP, Paris, 2003. – 29 p. 164 Официальный сайт Тихоокеанского института по изучению вопросов развития, окружающей среды и безопасности//www.pacinst.org. 165 Вульф А., Натариус Дж., Даниелсон Дж., Ворд Б., Пендер Дж. Международные речные бассейны планеты//Международный журнал развития водных ресурсов, т.15, №4, декабрь 1999 г., стр.387-427. конфликтов можно отметить конфликты, возникшие в связи с использованием и потреблением вод рек Аму-Дарьи, Сыр-Дарьи, Иордана, Нила, а также бассейна Аральского моря и др. Второй фактор заключается в том, что в определенный период развития, а именно «когда спрос на воду по показателям «приближается вплотную к уровню обеспеченности водными ресурсами, одно из государств, разделяющих трансграничный водный бассейн, как правило, региональная держава, принимает решение о реализации проекта, который серьёзно ущемляет интересы хотя бы одного из других приграничных государств. Региональная держава может пойти на такой шаг, рассчитывая продолжать обеспечивать свои существующие потребности в воде, столкнувшись со стремительно сокращающейся доступностью водных ресурсов. Среди примеров – планы Египта построить высокую дамбу на реке Нил, поворот реки Ганг властями Индии с целью защиты порта Калькутты»166. По третьему фактору в качестве примера можно привести Палестинскую Автономию и Израиль. Между палестинцами и израильтянами и так существует достаточно большая напряжённость в отношениях, в которую также входит и религиозная составляющая. Конфликты из-за водных ресурсов между этими странами только накаляют общую политическую обстановку. Проблема дефицита пресной воды имеет тенденцию постоянно нарастать на протяжении истории. Первые международные конфликты по поводу воды были отмечены еще до нашей эры, но наибольшее распространение они получили в ХХ веке, перенеся причины вооруженных конфликтов с борьбы за землю на борьбу за воду. Следует отметить, что по вопросам истории вооруженных конфликтов из-за водных ресурсов практически нет комплексных исследований, за исключением работы Питера Глейка «Водные ресурсы и конфликты»167, в которой он отмечает несколько десятков вооруженных конфликтов за последние пять столетий с использованием водных ресурсов как инструментов войны. Известность также получила его работа «Хронология водных конфликтов»168, в которой в сжатой форме приводятся даты, причины, стороны и описание каждого водного конфликта, начиная с 30 века до нашей эры по 2008 год. Основной причиной вооруженных конфликтов по проблемам пресной воды следует считать ее нарастающее потребление при остающемся неизменным количестве. Если обратиться к первопричине такого повышенного потребления, то можно заметить, что данная ситуация обусловлена ростом мировой экономики и нарастающим продовольственным кризисом. Уже в 2000 году была пройдена критическая точка несоответствия имеющихся и потребляемых водных ресурсов, в связи с чем Генеральным секретарем ООН Кофи Аннаном было сделано заявление о постановке водного вопроса в один ряд с глобальными проблемами человечества, имеющими первостепенное значение169. Рассмотрим хронологию водных конфликтов на протяжении истории человечества. Во все времена водные ресурсы служили не только целью войн, но и инструментами достижения государствами своих целей. Межгосударственные конфликты были вызваны многими факторами, включая религиозную враждебность, идеологические и приграничные споры, экономическую конкуренцию. 166 Голицин В. Конфликтный потенциал водных ресурсов» // Власть. №6. 2009. С.81. Там же. 168 Gleick P. H. Water Conflict Chronology. Washington, D.C. Island Press. 2008. 169 Пильников Б. Итоги Всемирного саммита ООН по устойчивому развитию в Йоханнесбурге // КОМПАС. 2002, 18 сентября. 167 Не следует отделять эти факторы друг от друга. В некоторых регионах вода может играть разные роли в разное время, определяя местные конфликты. Характеристики, которые определяют воду как стратегическую цель вооруженного конфликта, можно представить следующим образом: - уровень дефицита пресной воды; - степень, до которой снабжение водой разделено больше, чем одним регионом или государством; - относительная энергия водного бассейна государства; - отсутствие альтернативных пресных водных источников170. В 1980-е годы спецслужбами США было установлено порядка десяти районов в мире, где могут возникнуть конфликты, связанные с водой. К таким регионам были, прежде всего, отнесены Аравийский полуостров и Ближний Восток. Также возникновению данного рода конфликтов подвержены Эфиопия и Египет, Ангола и Намибия, Индия и Китай. Что касается водных бассейнов, то среди них следует отметить реки Нил, Тигр, Евфрат, Иордан и Инд171. Раздел бассейна реки Иордан служит причиной достаточно долгих конфликтов между Израилем, Иорданией и Палестинской автономией. После обретения Израилем в 1948-1955 годах собственной государственности, данные страны так и не смогли прийти к разумному соглашению относительно дальнейшего развития или распределения водных ресурсов. Выдвинутые странами предложения были выгодны каждой стране по отдельности, но не могли быть реализованы в масштабах всего региона. Поскольку общего соглашения между странами не было заключено, каждая из них приступила к собственному плану водохозяйственного развития, что не могло не повлечь за собой проблем в сфере безопасности172. Так, к примеру, в 1951 году Иордания обнародовала свои планы на орошение в долине реки Иордан, подействовав на реку Ярмук. Израиль ответил, начав осушение болот Хула, расположенных в демилитаризованной зоне между Израилем и Сирией. Из-за этого возникали стычки на границе между Израилем и Сирией. В 1948 году во время первой арабо-израильской войны арабские войска отрезали водоснабжение в Западном Иерусалиме. В 1962 году Израиль уничтожил ирригационный канал в демилитаризованной зоне в нижнем Таркифе. В 1955 году Израиль организовал Национальную водохозяйственную компанию для отвода воды из реки Иордан в южные регионы Израиля и пустыню Негев, где численность населения постоянно росла. Поэтому в 1964 году Иордания и Сирия организовали строительство дамбы в целях изменения течения рек Баньяс и Ярмук, чтобы помешать проводимой Израилем компании. И, как результат, возникли разногласия, которые явились причиной войны 1967 года, когда Израиль разрушил построенную дамбу и занял сектор Газа, Голанские высоты и берег реки Иордан, укрепив свои позиции в контроле над пресноводными ресурсами таких источников, как верховье и источники реки Иордан, 170 Жильцов С., Зонн И. Борьба за воду // Национальная безопасность. № 6188. 8 декабря 2008. 171 Там же. Там же. 172 часть реки Ярмук и верховье реки Баньяс. И, как следствие, Израилем были организованы несколько крупных ирригационных проектов173. В последние 20 лет усиление освоения водно-энергетического потенциала вод Евфрата Турцией вызвало беспокойство Сирии и Ирака, т.к. они считали, что план по строительству 22 плотин (7 – на Евфрате) лишит их от 40 до 90% стока воды Евфрата. В связи с чем в 1987 году между Турцией и Сирией была достигнута договоренность, в соответствии с которой Турция должна была обеспечивать ежегодный сток воды на сирийскую территорию в объеме 500-850 м³/сек. Уже в 1990 году Сирия и Ирак решили, что турецкая плотина Ататюрк будет забирать слишком большую часть стока Евфрата для орошения равнины Урфа в Турции. Причиной данного опасения стал тот факт, что Турцией в 1990 году на месяц был перекрыт Евфрат для заполнения водохранилища. По причине грандиозной водохозяйственной деятельности Турции возникали неоднократные попытки урегулирования водных кризисов со стороны недовольных стран. И, чтобы как-то снизить накал межгосударственных противоречий, Турцией был предложен проект Трубопровод мира строительство крупного водовода по подаче воды рек Сейхан и Джейхан в Сирию, Израиль, Иорданию, страны Персидского залива. В свою очередь, Ирак организовал строительство водохозяйственного комплекса Тартар на реке Тигр, который вмещал 69 % суммарного стока страны – 105 км³.174 В 1990-е годы река Нил также стала причиной споров между Суданом, Египтом и рядом других стран, таких как, Танзания, Эфиопия, Уганда, Кения в силу быстрого роста численности населения данных стран и, как следствие их возрастающей потребностью в водных ресурсах. Данные противоречия, привели к заключению односторонних и многосторонних договоренностей по опреснению и переброске вод между этими странами. В 1947 году была построена плотина, которая поделила реку Ганг между Бангладеш и Индией. Строительство плотины Фаракке в Индии началось в 1962 году, усиливая напряженность. Споры были урегулированы краткосрочными соглашениями в 1977 – 1982 годах, 1982 – 1984 годах, 1985 – 1988 годах, и 30-летний договор был подписан в 1996 году. В 1947-1960-х годах водораздел поделил бассейн Инда между Индией и Пакистаном; споры возникали по поводу орошения. Впоследствии в суданской провинции Дарфур вспыхнули военные действия из-за нехватки воды и продовольствия во время засухи. Борьба велась за доступ к водохранилищу, снабжавшему водой более 60 тыс. сингальцев. В кровопролитии погибло порядка 1000 человек, и данная история послужила поводом для более масштабных конфликтов. Раздел водных ресурсов рек Тигр, Иордан, Нил и Евфрат неоднократно приводил к угрозе военных действий. Так, например, Дамаск выдвинул требование об увеличении количества забираемой из Евфрата воды, на что Анкара ответила отказом. Египет долгое время занимал жесткую позицию в отношении Нила, пытаясь сконцентрировать наибольшее количество водных ресурсов на своей территории, как, например, в 1960-е годы при строительстве Асуанской плотины. Проблема воды становится для Египта все более насущной, к тому же Судан, исламистски радикально настроенный, стремится разорвать соглашение 1959 года относительно раздела вод Нила 175. Серьезные проблемы с водными ресурсами существуют в Центральной Азии. В данном регионе протекают реки Амударья и Сырдарья, которые формируются из снега и ледников в горах Gleick P. H. Water Conflict Chronology. Washington, D.C. Island Press. 2008. Gleick P. H. Water Conflict Chronology. Washington, D.C. Island Press. 2008. 175 Gleick P. H. Water and Conflict. Washington, D.C. Island Press, 1993. 173 174 Таджикистана и Киргизии. В результате Казахстан, Туркменистан и Узбекистан находятся в серьезной зависимости от Таджикистана и Киргизии176. В 1980-м году была зафиксирована катастрофическая ситуации полного разбора рек Амударьи и Сырдарьи, что произошло по причине непродуманного решения водных проблем. Межгосударственные конфликты в этом регионе все более нарастают за последние десятилетия, т.к. каждая из стран Центральной Азии пытается использовать водные ресурсы максимально интенсивно177. Таким образом, следует отметить, что проблема дефицита пресной воды имеет давние корни и берет свое начало еще в 3000-х годах до нашей эры. По мере развития человечества, борьба за водные ресурсы приобретает все более угрожающие формы. Она все чаще приводит к межгосударственным конфликтам. Эта ситуация будет только обостряться потому, что вода стоит в числе первостепенных по важности ресурсов. Дефицит воды не просто накладывает ограничения на рост населения и экономический прогресс, но и, что не менее важно, ставит под угрозу здоровье миллионов людей. Проблема дефицита пресной воды все чаще озвучивается ведущими учеными мира и главами представительств основных мировых агентств по проблемам водных ресурсов. При этом даются достаточно пессимистические оценки будущих сценариев водообеспеченности, наряду с теми, которые в истекшие столетия приводились относительно сценариев всемирного голода. В результате вырисовывается довольно-таки страшная картина апокалипсического кризиса, когда «конкуренция за все более скудные ресурсы будет порождать конфликты внутри стран и «водяные войны» между странами»178. Но следует отметить тот факт, что данный взгляд на проблему достаточно узок, и в ряде случаев дефицит водных ресурсов является лишь следствием неправильной политики управления водными ресурсами. Поэтому реализация надежного водоснабжения является одной из ключевых мировых задач для полноценного существования человечества. В настоящее время существует большое число исследований в этой области, рассматривающих проблему в различных аспектах. Наиболее крупные из них можно разделить по следующим категориям: 1. Общие обзоры179, 2. Исследования, содержащие предложения по решению проблем180, 3. Социально ориентированные исследования181, 176 Султанова А. Казахстану не хватает воды // Независимая Газета - Дипкурьер. 31 марта 2008. Gleick P. H. Water Conflict Chronology. Washington, D.C. Island Press. 2008. 178 Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов // Доклад ООН о развитии человека. 2006. – С.133. http://www.un.org/russian/esa/hdr/2006/. 179 исследование Международного института управления водными ресурсами (International Water Management Institute), доклад ООН «Вода в меняющемся мире», доклад ООН о развитии человека «Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов». 180 исследование Международного института управления водными ресурсами (International Water Management Institute), доклад ООН о развитии человека «Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов», Пресс-коммюнике ЮНЕСКО N°2009-21. http://typo38.unesco.org/. 177 4. Исторические исследования182, 5. Региональные исследования183, 6. Обзоры конфликтов из-за воды184, 7. Обзоры, содержащие санитарные нормы185, 8. Исследования экономических аспектов нехватки водных ресурсов186. Среди всех этих исследований следует отметить одно, которое может принадлежать практически ко всем обозначенным нами категориям: доклад ООН о развитии человека «Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов»187. Одним из наиболее значимых в области проблемы дефицита водных ресурсов можно считать исследование Международного института управления водными ресурсами (International Water Management Institute)188, в котором приводятся данные о том, что через 25 лет, в связи с ростом числа населения земного шара до 8,5 млрд. человек и увеличением количества потребляемой воды, запасы пресных ресурсов могут закончиться. По прогнозам экспертов к 2050 году уровень потребляемой воды увеличится в два раза, а если учесть, что уже сейчас существует дефицит пресной воды в некоторых регионах, то кризис водных ресурсов очевиден. В своем докладе «Вода в меняющемся мире»189 ООН приводит такие фактические данные об использовании водных ресурсов, как состояние водного цикла, самые крупные потребители водных ресурсов, связанные с водой болезни, вода во взаимосвязи с продуктами питания, влияние роста населения, миграции, климата на водные ресурсы, переработка и хранение воды и т.д. В нем также приводятся конкретные примеры некоторых стран, регионов и городов (Стамбул, Судан, Камерун, Голландия, Испания, бассейны Ла Платы и озера Мерин, Свазиленд). Данный доклад является результатом работы 24 подразделений ООН и публикуется раз в три года Всемирной программой по оценке водных ресурсов190. 181 доклад ООН о развитии человека «Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов», Пресс-коммюнике ЮНЕСКО http://typo38.unesco.org/. 182 доклад ООН о развитии человека «Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов», Peter H. Gleick. Water Conflict Chronology Washington, D.C. Island Press, 1993. 183 Пресс-коммюнике ЮНЕСКО N°2009-21. http://typo38.unesco.org/. 184 Peter H. Gleick. Water Conflict Chronology. Washington, D.C. Island Press, 1993. 185 Жуков И. Пресной воды осталось на 25 лет. От употребления грязной воды к 2020 году погибнут 76 миллионов человек. 186 Вода в меняющемся мире: Факты и цифры. Из доклада ООН, Пресс-коммюнике ЮНЕСКО N°2009-21, исследования Тихоокеанского института, доклад ООН о развитии человека «Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов», Пресс-коммюнике ЮНЕСКО N°2009-21. 187 Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов/Доклад ООН о развитии человека. Перевод на русский язык — Издательство «Весь Мир», 2006. – С.133. http://www.un.org/russian/esa/hdr/2006/. 188 International Water Management Institute. http://www.iwmi.cgiar.org/. 189 Данные к докладу ООН о глобальном использовании водных ресурсов «Вода в меняющимся мире» на Пятом Всемирном водном форуме (Стамбул Турция 16-22 март 2009 года) http://www.worldwaterforum5.org/. 190 WWAP - World Water Assessment Programme. Достаточно масштабно проблема дефицита воды затронута в докладе ООН о развитии человека «Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов» 191. Данный доклад обозначил ряд основных проблем, касающихся нашей темы: 1) неприоритетность во многих странах проблемы воды и канализации; 2) слишком высокая цена за воду для бедных, вынужденных обходиться без коммунальных услуг; 3) низкий приоритет в глазах мирового сообщества проблем воды и канализации. Данным докладом эксперты ООН пытаются донести всю важность существующей проблемы, докричаться до мирового сообщества для того, чтобы данный вопрос все-таки был поставлен как приоритетный, привлек к себе внимание и необходимые ассигнования для решения проблемы. В рамках этого доклада были рассмотрены: причины, по которым проблемы водоснабжения и канализации должны решаться в глобальном масштабе; уроки истории, издержки кризиса с точки зрения развития человека; глобальный кризис в системе водоснабжения и канализации; причины, по которым бедные за воду платят больше, чем богатые, но не всегда имеют к ней доступ; вопросы эффективного управления системой водоснабжения; дефицит систем канализации; отставание развития систем канализации от систем водоснабжения; дефицит водных ресурсов; риски дефицита воды; решение проблем уязвимости и риска; конкуренция за воду в сельском хозяйстве; управление оросительными системами; уровень производительности водных ресурсов для бедных; управление трансграничными потоками; гидрологическая взаимозависимость; состояние развития человека. По данным ООН, наиболее ограничены в водных ресурсах страны Ближнего Востока и Северной Америки: на них приходится всего лишь 1% мирового водостока. Самыми крупными потребителями воды являются такие страны как Индия, США, Китай, Япония, Таиланд, Пакистан, Мексика, Россия, Бангладеш и Индонезия. В докладе ООН приводятся немногочисленные данные по объему потребляемой воды: в Индии (646 км³/год), в Кабо-Верде (Республика Кабо-Верде находится на одноименных островах в Атлантическом океане в 620 км. от западного побережья Африки и состоит из 10 крупных и 5 мелких островов. Территория страны возвышенная и достаточно сухая, до 16% страны занимают сухие щебнистые нагорья) и в Центрально-африканской Республике (30 км³/год). По другим данным, «больше всего водных ресурсов на душу населения приходится в Французской Гвиане (609 091 м³), Исландии (539 638 м³), Гайане (315 858 м³), Суринаме (236 893 м³), Конго (230 125 м³), Папуа Новой Гвинее (121 788 м³), Габоне (113 260 м³), Бутане (113 157 м³), Канаде (87 255 м³), Норвегии (80 134 м³), Новой Зеландии (77,305 м³), Перу (66 338 м³), Боливии (64 215 м³), Либерии (61 165 м³), Чили (54 868 м³), Парагвае (53 863 м³), Лаосе (53 747 м³), Колумбии (47 365 м³), Венесуэле (43 8463 м³), Панаме (43 502 м³), Бразилии (42 866 м³), Уругвае (41 505 м³), Никарагуа (34 710 м³), Фиджи (33 827 м³), Центральной Африканской Республике (33 280 м³), России (31 833 м³). Меньше всего водных ресурсов на душу населения приходится в Кувейте (6,85 м³), Объединённых Арабских Эмиратах (33,44 м³), Катаре (45,28 м³), на Багамах (59,17 м³), в Омане (91,63 м³), Саудовской Аравии (95,23 м³), Ливии (95,32 м³)»192. В среднем на Земле, на каждого человека приходится 24 646 м³ (24650000 литров) воды в год. 191 Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов/Доклад ООН о развитии человека. Перевод на русский язык — Издательство «Весь Мир», 2006. http://www.un.org/russian/esa/hdr/2006/. 192 Потребление воды в мире. 2010. http://ununu.ru/blog/potreblenie_vody_v_mire/2010-02-05-275. Как известно, самым большим потребителем воды является сельское хозяйство, поэтому без улучшения его уровня водопользования питьевые водные ресурсы земли могут значительно сократиться, а потребность в воде для сельского хозяйства в мировом масштабе может возрасти на 70-90%193. Большую угрозу относительно снижения количества питьевой воды представляет собой рост населения планеты, который, по оценкам специалистов ООН, в ближайшие годы составит порядка 1,8 миллиарда людей, при этом 95% этого роста придется на жителей развивающихся стран. В будущем также прогнозируется увеличение нагрузки мигрантов на прибрежные зоны, в районах, где расположены мегаполисы, при этом смена места жительства будет обусловлена воздействием факторов, связанных с водой. Серьезные последствия может повлечь за собой изменение климата. Так, даже небольшое изменение температуры на 1,2° способно спровоцировать катастрофические последствия. Поскольку более половины населения планеты проживает в засушливых районах, то уже «в 2030 году 47% мирового населения будут жить в районах с высокой нагрузкой на водные ресурсы»194. Специалисты Международного института управления водными ресурсами предлагают свое решение проблемы, которое выражается в том, чтобы строить водохранилища, в сельском хозяйстве переходить на устойчивые к засухе культуры и более активно использовать дождевую воду для их полива. Как отмечают эксперты ООН, одним из способов решения проблемы дефицита пресной воды могла бы стать переработка соленой воды и использование переработанных сточных вод для орошения культур в сельском хозяйстве. Министр финансов Нигерии Нгози Оконджо-Ивеала195 раскрыл вопросы поэтапного финансирования для достижения целей развития тысячелетия в сфере водоснабжения и канализации. В настоящее время уже существуют финансовые механизмы, способствующие массированной мобилизации финансовых ресурсов на цели развития. Таким примером является международный финансовый механизм (МФМ), который «мобилизует ресурсы на международных рынках капитала посредством выпуска долгосрочных ценных бумаг, проценты по которым затем оплачиваются сторонами-донорами»196 в течении 20-30 лет. Пример реализации данного механизма хорошо представлен на примере иммунизации. При этом следует отметить выгоду данных инвестиций, которая составляет порядка 8 долларов на душу населения. Проблема недостатка воды во многих случаях объясняется неэффективным управлением водными ресурсами, так как по планетарным масштабам воды на земле достаточно, чтобы удовлетворить нужды многих людей. В первую очередь сказывается неравномерность распределения ресурсов. Так, например, в Бразилии существуют громадные контрасты по обеспеченности территорий водой: людям в засушливых местах воды не хватает, а по общим показателям Бразилия считается Вода в меняющемся мире: Факты и цифры. Из доклада ООН. 3 декабря 2009. http://www.aquaby.by/index.php/news/13/56/voda-v-menyayuschemsya-mire-fakty-i-tsifry. 194 Данные к докладу ООН о глобальном использовании водных ресурсов «Вода в меняющемся мире» на Пятом Всемирном водном форуме (Стамбул Турция 16-22 март 2009 года) http://www.worldwaterforum5.org/. 195 Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов // Доклад ООН о развитии человека. Перевод на русский язык — Издательство «Весь Мир», 2006. http://www.un.org/russian/esa/hdr/2006/. 196 Там же. 193 страной с высоким средним количеством воды на человека, поэтому большую роль играет доступность инфраструктуры. Доклад ЮНЕСКО указал на существующую опасность, а сама организация предложила свое сотрудничество правительству Ирака в целях восстановления карезов197 и обеспечения населения водой. По словам генерального директора ЮНЕСКО Коитиро Мацуура, который будет официально представлять от имени ООН этот доклад на форуме в Стамбуле 16 марта 2009 года: «В условиях растущего дефицита эффективное управление водными ресурсами сегодня важно, как никогда. Борьба с бедностью зависит также и от умелого инвестирования средств в этот ресурс»198. В результате анализа существующих исследований авторами было определено, что многие страны уже достигли предела уровня водопользования, что также усугубляется изменениями климата. Поэтому обострение идущей на протяжении веков борьбы за воду не за горами. Борьба эта будет вестись не только между странами, но и между отраслями промышленности, городом и деревней, и окраска этих конфликтов будет политической. На данный момент проблема конфликтов из-за воды приобретает все более угрожающий характер, и существуют многочисленные данные, доказывающие этот факт. В настоящее время в мире насчитывается более 30 перманентных вооруженных конфликтов из-за доступа к водным ресурсам (в основном, доступа к пресной воде). Тенденция такова, что количество конфликтов будет расти экспоненциально. Настоящие причины войны иногда маскируются под религиозными составляющими, но несложно заметить по действиям, предпринимаемым сторонами, истинную основу конфликта. К примеру, в случае с конфликтами между арабами и израильтянами, можно увидеть, что оккупация палестинских территорий была вызвана стремлением Израиля контролировать подземные воды. В международных отношениях чувствуется нехватка общепризнанных норм, регулирующих отношения в области водопользования. Трансграничных рек на свете много, и каждая из них может стать "яблоком раздора". Требуются новые многосторонние конвенции и органы, контролирующие их соблюдение. Но, быть может, лучшим способом урегулировать все подобные конфликты (в том числе и потенциальные) было бы переведение водных отношений в экономическую плоскость, закрепив за водой международный режим. В таком случае обычная речная и озерная вода может стать предметом интенсивной торговли на бирже. Такого подхода придерживается Всемирный водный совет, который считает «приватизацию» источников пресной воды необходимым и правильным решением существующих проблем. Об экспорте воды за рубеж высказывал свое мнение и председатель Госдумы Борис Грызлов: «Обострение дефицита воды ставит ее в один ряд с другими ключевыми ресурсами, такими как нефть, цветные и черные металлы, природный газ. Полагаю, уже через пять, максимум через десять лет для России экспорт воды может стать 197 Карез – это система подземной ирригации. Карезы были специально разработаны для районов с засушливым климатом. Хорошо известны своей способностью снабжать водой поля даже в засушливые годы. 198 Пресс-коммюнике ЮНЕСКО N°2009-21. http://typo38.unesco.org/. реальностью. Возможностей у нашей страны для этого хватает. А у многих наших соседей есть потребности в воде»199. Говоря о прогнозах на будущее, следует сказать, что их нельзя назвать оптимистичными. Как сообщают Бен Рассел и Найджел Моррис, конфликты из-за воды в будущем будут так же возникать по причине глобального потепления200. Министр обороны Великобритании Джон Рид озвучил мрачный прогноз о том, что в грядущие десятилетия «повышается вероятность насилия и политических конфликтов из-за того, что климатические изменения превращают землю в пустыню, растапливают ледовые поля и отравляют водные ресурсы»201. Климатические изменения в мире повлекут за собой наводнения, опустынивание, таяние вечной мерзлоты, за чем в свою очередь последует разрушение экономической инфраструктуры, потеря сельскохозяйственных угодий, отравление запасов воды. В зоне конфликтов по причине глобального потепления окажутся такие страны, как Израиль, Палестина и Иордания; Сирия и Турция; Индия и Китай; Намибия и Ангола; Египет и Эфиопия; Индия и Бангладеш. Говоря о роли России в борьбе за водные ресурсы, следует отметить, что водно-ресурсный потенциал России является «достаточным не только для удовлетворения внутренних потребностей страны в природной воде на длительную перспективу, но и для оказания, при наличии определенных экономических условий, помощи другим странам в решении проблем водообеспечения»202. При этом Россия является активным участником всемирного водного партнерства. Она участвовала в подготовке ряда международных актов, регламентирующих вопросы использования и охраны трансграничных вод, ратифицированных в 1990-ых годах. Эти акты сформировали ту правовую основу, которая позволяет нашей стране в настоящее время конструктивно выстраивать трансграничные диалоги. Россия имеет 70 трансграничных водных объектов, более 40 тыс. км. государственной границы проходит по трансграничным водотокам, озерам и морям. Использование водных ресурсов данных трансграничных объектов осуществляется в рамках двусторонних межправительственных соглашений, давая возможность сторонам достигнуть оптимума в водных взаимоотношениях. Существуют три основных фактора, угрожающие международным водным бассейнам: - «интернационализация» водных бассейнов в связи с появлением новых независимых государств; - принимаемые в одностороннем порядке планы развития (прежде всего, проекты строительства плотин без предварительных двусторонних юридических соглашений); 199 Миловзоров А. Водные ресурсы приближаются к точке кипения. 16 августа 2010 // Ежедневная электронная газета. http://www.utro.ru/. 200 Рассел Б., Моррис Н. Из-за глобального потепления в мире могут вспыхнуть «водные войны» // Деловая газета «Взгляд». 5 декабря 2007. 201 Там же. 202 Прохорова А. «Борьба за воду». Руководитель Федерального агентства водных ресурсов М.В. Селивёрстова ответила на вопросы программе «В Центре Событий» телеканала ТВ Центр // Федеральное агентство водных ресурсов. 2009. http://voda.mnr.gov.ru/part/?act=more&id=4749&pid=625. - общая напряжённость в отношениях между странами, не связанная с «водными» проблемами. Один из ведущих политиков Израиля Шимон Перес в своей работе «Новый Ближний Восток», определяет четыре причины того, что регион нуждается в воде: быстрый рост народонаселения, естественные природные явления, политика, которая нуждается в корректировке, нерациональное использование воды. «Мы оказались заложниками такой ситуации, когда, как только увеличивается бедность, происходит рост народонаселения и уменьшается количество воды, что в свою очередь приводит к бедности и к новому витку в увеличении народонаселения» 203. Подводя итоги, необходимо понимать, что водные ресурсы Земли не заканчиваются в буквальном смысле слова. Люди испытывают все большие трудности с управлением, распределением и сбережением той воды, которая существует на Земле. В некоторых районах гидрологический цикл – в соответствии с которым чистая дождевая вода и снег в конечном итоге испаряются, конденсируются в облака и выпадают снова в виде осадков – может занимать больше времени до момента достижения завершающей стадии. Таким образом, люди используют воду быстрее, чем природа может ее воспроизводить. В настоящее время неоспорим тот факт, что требуется выработка четких правовых гарантий в отношении доступа и потребления водных ресурсов странами водоразделов. При определении решений необходимо придерживаться геополитических и исторических особенностей регионов, концентрироваться на справедливом распределении водных ресурсов, также требуется создание структуры защиты ущемленных территорий. 203 Водные войны - вечные конфликты // Aqua Expert. Информационное интернет-издание. 2007. http://old.aquaexpert.ru/analytics/?t=4&id=136. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ В СВЕТЕ СОПЕРНИЧЕСТВА МЕЖДУ ГОСУДАРСТВАМИ БЛИЖНЕГО ВОСТОКА ЗА ВОДНЫЕ РЕСУРСЫ И.В. Рыжов, Д.М. Золина Ближний Восток на протяжении столетий остается одним из наиболее конфликтных регионов планеты, а с момента образования Государства Израиль он уже 62 года находится в перманентном напряженном состоянии, сопровождающемся не прекращающимися террористическими актами и вспышками насилия. Ситуация осложняется тем, что напряженность в отношениях существует не только между палестинцами и израильтянами, но и между Израилем и его непосредственными соседями такими, как, например, Сирия и Ливан, что оказывает значительное влияние на формирование внешней и внутренней политик государств. В Израиле военная доктрина и доктрина национальной безопасности формировались одновременно с созданием государства, одной из основных задач национальной безопасности Израиля долгое время являлось оказание силового давления на главных реальных и потенциальных противников среди арабских государств. Однако национальная безопасность включает в себя не только (а иногда и не столько) военную составляющую, но и ряд других факторов. Для ближневосточного региона вопросы гуманитарной безопасности представляют наиболее сложными, для решения которых необходимы усилия всех государств региона. Для региона, расположенного в пустынной и маловодной местности, вода может стать главной причиной разногласий в XXI веке. Рост численности населения, экономическое развитие и неконтролируемая урбанизация делают вопрос о доступе к питьевой воде для всех государств региона одним из основных. В 1985 году Ближний Восток насчитывал 205 миллионов жителей, в 2020 согласно расчетам ООН число жителей региона достигнет 425 миллионов204. Таким образом, арабские государства, число жителей которых составит 320 миллионов человек, будут испытывать недостаток в воде в размере более 127 миллиардов кубических метров. Уже сейчас население Ближнего Востока составляет 5% жителей Земли, а запасы пресной воды составляют менее 0,9 %205. На каждом саммите арабских государств вопросы нехватки воды вписаны в повестку дня и каждый раз ничего не решается, дело в том, что одни арабские государства решить ничего не могут – основные реки региона Иордан, Нил и Евфрат напрямую контролируются неарабскими государствами – Израиль, Турция, Эфиопия. Египет зависит от Нила на 98% , Ирак - на 82% от Тигра и Евфрата, Иордания - на 96 % от Иордана и Сирия - на 75 % от Евфрата. Израиль также находится в весьма деликатной ситуации. Иордан обеспечивает 80% потребностей воды и 67% водных ресурсов исходят из Голанских высот, Сектора Газа и Западного берега206. Однако, проблема воды для Израиля также стоит достаточно остро – развитие сельского хозяйства, экономики – все это требует дополнительных водных ресурсов. Demographic statistics// http://data.un.org/Exp;orer.aspx?d=POP http://www.fao.org/n/water 206 Allan Т. Israel and water in the framework of the Arab-Israeli conflict/ T. Allan// http://www.albab.com/arab/env/water.htm 204 205 Вода рассматривается в качестве одной из пяти составляющих арабо-израильского конфликта: статус Иерусалима, границы, проблемы поселения и беженцев и водные ресурсы. Таким образом, одним из наиболее остро стоящих вопросов в регионе становится обеспечение человеческой безопасности, т.е. в самом широком понимании - обеспечении безопасности каждого конкретного человека, и здесь, конечно, опять же имеется в виду не только военная составляющая, но и в большей степени гуманитарная. Вспомним составленную американским психологом А. Маслоу пирамиду потребностей, в основе которой лежат именно физиологические потребности – в пище, воде и т.д. Вряд ли у кого-то возникнут сомнения по поводу того, что, только удовлетворив самые основные физиологические потребности, человек способен развиваться дальше. Со времен первобытнообщинного общества именно неудовлетворенность физиологических потребностей была причиной войн. Теперь в 21 веке мы рискуем получить ту же самую картину – войну за пищу и воду (что уже можно наблюдать в ряде регионов планеты, в том числе и на Ближнем Востоке), а это повлечет за собой и распространение ОМУ, и обычных вооружений. Подобное развитие событий переносит проблему обеспечения человеческой безопасности с государственного на мировой уровень, когда только совместные усилия государств способны решить проблему. Люди сконцентрировались на безопасности индивидуумов, которая подчеркивает концепцию человеческой безопасности, в 1990-х годах после Холодной войны. Ведущие публикации Программы развития ООН, Доклад о развитии человека 1994 г., призывающий обратить внимание на «свободу от страха». Более четко это относится к понятию безопасности по устранению угроз, без сомнения, в основных семи сферах: экономическая безопасность, пищевая безопасность, безопасность здоровья, политическая безопасность, общественная безопасность, личная безопасность и защита окружающей среды. Комиссия по человеческой безопасности затем определила важность сохранения основного ядра человеческой жизни и по сути мира вообще: существование, пропитание и чувство достоинства. «Если мы заглянем в будущее, мы увидим реальную угрозу того, что ресурсы истощаются, особенно пресная вода, так же как и ухудшение состояния природы – все это может привести к социальным и политическим проблемам непредсказуемым, но скорее всего развивающимся в опасном русле. Эти новые вызовы безопасности заставляют нас думать более креативно, адаптируя наши традиционные подходы для того, чтобы отвечать на эти новые вызовы.207 » Итак, вернемся к ситуации на Ближнем Востоке. Причины существования проблем нехватки воды в Ближневосточном регионе: недостаточное количество доступной пресной воды, быстрый рост потребления этих ресурсов из-за увеличения численности населения и программ развития стран региона, включая программы развития ирригационного сектора, неумелое регулирование использования водных ресурсов, неэффективное использование этих ресурсов в некоторых случаях, использование устаревших способов ирригации, старые водопроводы с высоким уровнем потерь, выращивание культур требующих значительного полива, неиспользование альтернативных водных ресурсов эффективно (таких, например, как опреснение соленой воды). 207 Kofi A. Annan, Millennium Report, 2000// http://www.un.org/millennium/sg/report/full.htm Три отдельных категории водных проблем существуют на Ближнем Востоке, каждая с различными участниками. Первая включает речные системы Иордана и Ярмука, а также системы Западного берега и Газы. Заинтересованными странами являются Иордания, Израиль, Сирия, Ливан и Палестинские территории. Основными проблемами являются распределение и обладание водными ресурсами. Израиль и Иордания находятся в меньшей степени риска, так как оба государства полностью используют доступные водные ресурсы. Во вторую категорию проблем вовлечены речные системы Тигра и Евфрата, с Сирией, Турцией и Ираком, для которых основным вопросом также является распределение водных ресурсов. Третью группу проблем представляет регион Нила, с Египтом, Суданом и Эфиопией. Общими проблемами для всех трех групп становятся загрязнение, особенно для нижних притоков, равномерное распределение имеющихся ресурсов, игнорирование которых приведет в дальнейшем не только к уменьшению водных ресурсов, включая подземные воды, но и к росту напряженности между странами. В нашем исследовании мы основное внимание уделим первой системе проблем, так как именно в этом регионе наиболее ярко проявляются нарушения основ человеческой безопасности – обеспечения основных физиологических потребностей. Река Иордан Река Иордан делится на две главные части. Верхний Иордан состоит из вод рек Дан, Хасбани и Баниас, которые стекаются в месте, находящемся на территории Израиля, в шести километрах от его границ, и продолжают свой путь к озеру Тиберия. Часть реки, вытекающая из озера Тиберия по направлению к Мертвому морю, называется Нижний Иордан. В Нижний Иордан вливаются воды реки Ярмук, главного притока, берущего начало в Сирии. Ярмук образует границу между Сирией и Иорданией в верхнем течении, и между Иорданией и Израилем – в нижнем. Общий годовой потенциал воды Иордана составляет около 1,4 миллиардов куб.м., из которых 640 миллионов куб.м. Израиль отбирает из озера Тиберия.208 Хотя вклад Иордана менее значителен, чем других рек региона, использование его вод представляет гораздо более значительные сложности, что выливается в противостояние государств использующих его воды — Ливан, Сирия и Иордания, с одной стороны, и Израиль с другой, что может привести к значительному водному кризису. Итак, конфликт по использованию воды реки Иордан восходит к первому арабскому саммиту, проходившему с 13 по 17 января 1967 г., который с тех пор стал неофициальным квази-институтом. Целью этого саммита был поиск возможностей поворота русла р. Иордан в сторону Израиля. Самым важным решением данного саммита стало создание Органа по эксплуатации вод Иордана, финансируемого арабскими государствами, но война 1967 г. помешала реализации данного проекта. Что касается Израиля, то он продолжил подъем реки начиная с озера Тиберия (33 миллионов кубометров воды в год) и получил гидроресурсы с Голанских Высот (200 миллионов кубометров воды в год). 208 Isaac, J. Core issues of the Palestinian-Israeli water dispute/ J. Isaac// Environment and Conflicts project. ENCOP occasional papers center for security studies, ETH Zurich: Swiss peace foundation – Zurich, Berne, 1995 p. 56-74 Население Иордании увеличивается ежегодно на 3-5%, в 2000 г. потребности Иордании в воде составили 1,1. миллиард кубических метров в год, против 870 миллионов в 1985 г. это увеличение потребления составило дефицит в нехватки воды в 25% по сравнению с имеющимися ресурсами209. Для преодоления подобных проблем Иордания скооперировалась с Сирией, перед которой стоят такие же проблемы, для строительства дамбы Вахда (Wahda) на иордано-сирийской границе для перекрытия части воды реки Ярмук. Но Израиль уже в 1965 г. помешал строительству данной плотины начав бомбардировки строительной площадки и пригрозив военным вмешательством против проекта, который уменьшал уровень воды в Иордане в случае его реализации. Основным источником воды для Иордана является река Ярмук, значительный приток Иордана, которая течет через восточного канала Ghor. Другие источники воды для Иордана включают водоносные слои с ограниченными возможностями, такие как, например, практически полностью истощенный оазис Azraq, обеспечивающий водой Аман. Восточный канал Ghor, созданный Иорданией в 1957 г., был первым этапом реализации амбициозного плана, Великий Ярмукский проект, по разделению водных ресурсов, предложенного в начале 1950-годов посланников США Эриком Джонсоном. Проект включал строительство двух дамб на р. Ярмук, включая Юнити дамбу на границе Иордании и Сирии, строительство западного канала Ghor с переходом через Иордан, чтобы соединить ее с Восточным каналом, строительство семи дамб для использования сезонных потоков.210 США согласились финансировать строительство Юнити дамбы и двух ирригационных каналов, как и Израильскую национальную водную транспортную систему, которая должна была забирать воду из реки Иордан. Израиль должен был обеспечивать Иорданию ежегодно 100 миллионов кубометров воды из Тивериядского озера. Речная система Иордана провоцирует гораздо большее число конфликтов, чем любая другая речная система на Ближнем Востоке. До подписания иордано-израильских соглашений в 1994 г., речная система Иордана была катализатором одного из самых значительных конфликтов, с тех пор как оба государства начали активное использование его вод. Соглашения 1994 г. Более менее разрядили обстановку переведя ситуацию из конфронтации в переговорное русло. Река Литани. В 1948 г. Д. Бен Гурион записал в своем дневнике : «Ахиллесова пята арабской коалиции это Ливан, управление мусульман в этой стране искусственно и может быть свержено. Христианское государство должно быть там установлено и с ним мы подпишем договор об альянсе. Его южная граница будет проходить по реке Литани». 211 Военное присутствие Израиля с 1978 г. в Южном Ливане также имело реальное и существенное водное значение: израильское присутствие гарантирует непрерываемый поток рек Ваззани и Хазбани, которое берет свое начало на территории Ливана и течет в Израиль. Ливан Rekacewicz, P., Diop, S. Gestion de l’eau: entre conflits et cooperation/ P. Rekacewicz, S. Diop// http://blog.mondediplo.net/2008-01-14-Gestion-de-l-eau-entre-conflits-et-cooperation 210 Rogers, D. J. Innovative solutions for water wars in Israel, Jordan and the Palestinian Authority/ D.J. Rogers// http://web.mst.edu/~rogersda/umrcourses/ge342/Article-Innovative%20Solutions%20Water%20Wars%20with%20header.pdf 211 Hussein, A. A. The Litani river of Lebanon// A.A. Husein// Geographical Review, Jul93, Vol. 83 Issue 3, p. 229 -238 209 также подозревал Израиль в желании заполучить ресурсы реки Литани, которая берет начало в Ливанских центральных горах и течет в море в 40 милях на юг от Бейрута. С 1983 г. израильтяне проводят геологические и топографические подземные исследования, предполагалось в 1985 г. «проложить подземные каналы, чтобы повернуть воды реки Ваззани (приток Литани) в окрестностях города Марьяум в сторону озера Тиберия», 212 не подтверждая этого, Израиль говорит о том, что откачки воды не осуществляется, но Ливан потребляет сегодня только 80 % возможностей реки. Некоторые исследователи предполагают, что военные действия Израиля против ливанской «Хезболлы» летом 2006 года имели целью еще и разведку пути к реке Литани (Litani), которая дает в год около 920 миллионов кубометров воды213. Идея заключалась в том, чтобы продлить воды реки до озера Тиберия. Нужно отметить, что вопрос касательно реки Литани играет значительную роль в ливано-израильских отношениях. После оккупации Израилем в 1982 году Южного Ливана израильские инженеры изучали все технические документы касательно реки и ее гидроэлектро сооружений. Сейчас представляется весьма сомнительным, что Израиль в одностороннем порядке может изменить направление течения реки, однако данный вопрос останется одним из основных в череде проблем отношений между государствами даже в среднесрочной перспективе. Израиль. Таким образом, не секрет, что самым развитым государством региона является Израиль и именно с ним связаны наиболее остростоящие водные проблемы региона, затрагивающие обеспечение человеческой безопасности в регионе. Основные израильские водные ресурсы: озеро Тиберия (Tiberiade) пересекаемое Иорданом, источники пресной воды в Секторе Газа и на Западном берегу реки Иордан. Еще в 1991 году Израиль на 55% зависел от источников воды на территории сопредельных государств214. Объем имеющегося водного ресурса Израиль Голанские высоты Западный берег р. Иордан Ливан, Сирия, Иордания ИТОГО Объем ежегодного потребления воды Израилем. В миллионах куб. м/год 745 280 415 215 1, 655 1, 655 212 ibid Libiszewski S. Water Disputes in the Jordan Basin Region and their Role in the Resolution of the Arab-Israeli Conflict/ S. Libiszewski// http://meadeastweb.org 213 214 Allan Т. Israel and water in the framework of the Arab-Israeli conflict/ T. Allan// http://www.albab.com/arab/env/water.htm Правительство Израиля серьезно озабочено вопросами обеспечения человеческой безопасности в плане обеспечения граждан необходимым уровнем потребления воды, и обеспечить все необходимые условия для развития экономики государства. Израильский закон от 1959 года признал воду общественным достоянием, находящимся под контролем государства215. Однако этот закон предполагал свободное использование водных ресурсов палестинцами. В 1964 г. Израиль успешно аннексировал воды Тивериадского озера, построив платину на его южном выходе, без каких-либо международных соглашений и протянул национальный водную систему на Юг. В ответ Саммит Лиги арабских государств решил отвести русла северных притоков Иордана, Хазбани и Ваззани, текущих из Южного Ливана и реки Баниас, расположенной на Сирийских Голанских высотах, через Сирию и вниз к реке Ярмук. Реализация Арабского проекта началась в 1965 г., Израиль ответил серией воздушных атак на начало проекта, которые в 1967 г. закончился рейдами в Сирию и ростом напряженности, связанной с водой, что привело в итоге к арабо-израильской войне 1967 г. Израильские старания по поиску водной безопасности могут считаться одной из основных причин войны 1967 года. Война 1967 г. закончилась победой Израиля, что увеличило запасы пресной воды Израиля и наземных источников (на Западном берегу). Что в свою очередь разрушило работу на Восточном Канале, с прекращением огня Израиль получил контроль над половиной длины реки Ярмук по сравнению с 10 км обладания до войны. Дальнейшее развитие реки Ярмук зависело от решений Израиля. Иордано-израильские соглашения 1994 г. Значительно смягчили данную проблему. После шестидневной войны Израиль пошел дальше в своей политике в Секторе Газа и на Западном берегу. Теперь был введен запрет на строительство любых новых гидроинфраструктур, бурение скважин и колодцев без разрешений, и конфискация водных ресурсов, которые были объявлены собственностью государства. Для реализации данного закона Израиль использовал военные декреты, регламентирующие использование воды на палестинских территориях, например216: рытье колодцев на территории запрещено без разрешения Израильских властей, с начала период оккупации только 23 разрешения было выдано, основу их составляли замены уже старых иссушенных колодцев, таким образом, с 1968 г. потребление воды на сельское хозяйство не изменялось, только потребление в домашней сфере выросло на 20% на западном Берегу палестинцам разрешено бурить скважины только на 60-140 метров в глубину. Что касается израильтян, то они осуществляют бурение на 300-400 метров, чтобы достичь наиболее полноводных подземных рек и получить лучшую по качеству воду, что также ведет к тому, что вода их палестинских скважин перетекает в более глубокие, особенно это заметно в иорданской долине. С 1967 года Израиль контролирует потребление воды на палестинских территориях. Paul D. Water issues in the Arab-Israeli conflict/ D. Paul// http://salam.org/palestine/water.html Attili, S., Phillips, D. The Jordan River Basin: 2. Potential Future Allocations to the Co-riparians / S. Attili, D. Phillips// Water International, Volume 32, Issue 1 March 2007 , pages 39 - 62 215 216 С образование ООП после войны 1967 г. борьба за воду все больше принимает политическую составляющую. ООП проводит активную кампанию против израильских поселений в Иорданской долине, выплеснувшиеся 1968-69 гг. в рейды против израильских водных сооружений. Израильский ответ выразился в серию военных попыток остановить деятельность ООП. К 1969 г. израильский кабинет изменил свои методы — имеющие целью оказать давление на короля Хусейна выступить против ООП, Израиль атаковал восточный Канал несколько раз, значительно повредив иорданскую систему. В 1970-1971 ГГ. король Хусейн изгнал ООП из Иордании, и канал был построен заново, хотя исходный план никогда реализован не был. В то время наличие значительного числа общих интересов между Иорданией и Израилем привело к мирному решению потенциальных кризисов в последующие 20 лет, дальнейшее развитие работы на Восточном и Западном Каналах было остановлено. В добавок к воде, полученной из реки Ярмук и водных источников Западного Берега, Израиль получил около 20 % воды из оспариваемых Голанских Высот, которые включают истоки реки Иордан, которая обеспечивает и Иорданию, и Израиль. Совместно Западный Берег и Голанские высоты составляют более двухтретей водных источников Израиля. Переговоры израильтян и сирийцев по поводу Голанских высот включают более чем стратегические вопросы. Для обоих государств доступ к водным ресурсам – значительная проблема. Декларация о принципах, подписанная сторонами в 1993 г., не дала четкого понимания того, что вода должна находиться под контролем палестинцев в течение переходного периода. В статье 7 договора говорится, что необходимо создание Административного органа по палестинской воде, который должен быть создан после подписания Соглашения с Палестинским Советом.217 Однако, не было разъяснено , что подразумевает под собой значение административный — означает ли это только управление системой распределения воды или включает в себя и некоторый юридический контроль над самими ресурсами. Также две стороны согласились о необходимости создания совместного Комитета по экономической кооперации, задачами которого среди всех остальных и сотрудничество в сфере использования воды. В задачи этого комитета будет входить предложения по изучению и планированию прав на воду каждой их сторон, так же как и разумное использование совместных водных ресурсов во время переходного периода. Соглашения Газа-Иерихон вносят некоторые разъяснения в возможности Палестинских властей, в частности в нем говорится о том, что «вся вода и сточные системы и ресурсы, находящиеся на территории Газы и в районе Иерихона должны находиться под контролем и управляться палестинскими властями так, чтобы не нанести вреда водным ресурсам»218. Однако были внесены и ограничения, так «существующие системы по доставке воды в поселения и военные поселения, а также системы и ресурсы на этих территориях будут контролироваться и управляться Mekoroth water Co»219, компанией контролируемой израильским правительством. Таким образом, палестинские власти получали под свой контроль территории с нехваткой водных ресурсов, к тому же с нехваткой оборудования — все это заставляло палестинские власти обращаться к доставкам воды из Израиля. Lein, Y. Thirsty for a solution. The water crisis in the Occupied Territories and its resolution in the final status agreement/ Y. Lein// Jerusalem: B’Tselem – 2000 – p. 109 218 ibid 217 219 ibid В течение лета 1995 г. дата подписания промежуточного соглашения переносилась несколько раз, одной из причин был и вопрос о контроле за водными ресурсами. Палестинская сторона выдвигала требования по признанию их прав на использование водных ресурсов, израильтяне же выступали за сохранение статуса кво до тех пор, пока окончательные соглашения по статусу территорий не будут достигнуты. Израильское правительство заявляло, что поможет палестинцам в поиске альтернативных источников воды – например при помощи опреснительных установок, однако подчеркивало, что не откажется от имеющихся у него квот на наземные воды в пользу палестинцев.220 Таким образом, подписание соглашения состоялось лишь 24 августа, где Израиль официально признал права палестинцев на воду на Западном Берегу, но вопрос об определении этих прав был отложен до переговоров по постоянным поселениям. Согласно статье 40 договора Осло 2 признается право палестинцев на воду, однако распределение потребления воды осталось прежним. Таким образом, 80 % воды достается Израилю и 20% остается на Палестинскую Автономию221. Ресурсы - необходимое условие для выживания и развития. И это представляет из себя основную тему для переговоров между израильтянами и палестинцами. Приток советских мигрантов также имел воздействие на усиление конкуренции за ресурсы. В настоящее время Израиль, чьи граждане живущие в поселениях на территории Палестинской Автономии употребляют воды в три раза больше, чем арабское население, настаивает на сохранении административного контроля за водными ресурсами на оккупированных территориях, особенно за старыми водоносными слоями, из которых и Израиль, и Западный берег получают основную долю воды. Палестинское население на Западном Берегу зависит от источников и наземных вод. В то время как израильские поселения и военные посты на Западном берегу получают воду через водопровод, от 70 до 80% арабских деревень получают воду через водонапорные баки из Израиля, поставляемые компанией Mekorot Ltd.222 С 1967 г. только 34 разрешения на бурение колодцев было выдано палестинцам в основном для домашнего или ирригационного использования все с запрещением глубокого бурения. К тому же Израиль периодически прикрывает доступ воды в Газу и на Западный берег, использую это как меру наказания. Обладание Израилем наземными водами также понижает уровень водного слоя в некоторых арабских деревнях, есть все признаки загрязнения водоносного слоя Yarkon-Tanimin сточными водами из израильских поселений. Потребление воды на Голанских высотах также ограничено, нагрузка на водные ресурсы Газа не достигла кризисных размеров. Там, использование водоносного слоя превышено настолько, что очевидно внедрение морской воды, что делает воду соленой и непригодной для домашнего использования или использования в сельском хозяйстве, создавая угрозу существованию фермерских хозяйств Газы. Успех проведения переговоров между Израилем и палестинцами, так же как и с Сирией и Леваном, во многом зависит и от успехов решения проблем по водным ресурсам. Основные водные источники Израиля находятся вне его установленных в 1967 г. границ, а на арабских территориях, которые сейчас находятся под его контролем. Израиль не может просто передать эти земли в обмен на мир без обеспечения водных ресурсов, так же как на политическую безопасность. Один ibid Rekacewicz, P. Gestion de l’eau: entre conflicts et cooperations/ P. Rekacewicz // http://blog.mondediplo.net/200801-14-Gestion-de-l’eau-entre-copnflicts-et-cooperation 222ibid 220 221 Западный берег обеспечивает от 30 — до 50 % потребностей в воде. Созданием палестинского государства на Западном берегу скорее всего приведет к утрате в будущем воды, если новое государство будет проводить политику по активному выкачиванию водоносного слоя , что сейчас запрещено как для евреев, так и для арабов, по причине того, что водная поверхность неглубока или если неразрешенные проблемы приведут к саботажу либо диверсиям против водоснабжения Израиля. Вопросы управления водой и распределение воды неразделимы. Причина тому лежит в том, что улучшение управления обычно ведет к высоким экономическим, социальным и политическим затратам. Это особо ярко проявляется, когда управление касается развития ресурсов таких как опресненная морская вода, или транспортировка воды их других удаленных регионов. Реализация таких проектов с региональной сетью всегда будет ставить вопрос о том, кто в итоге получает большую выгоду и кто от кого зависит каждая сторона будет сравнивать затраты на дополнительную воду с затратами на ресурсы. И ни одна сторона не согласится с дорогостоящими решениями, если не будет считать, что именно оно является для нее наиболее экономически выгодным. Определение прав палестинцев на воду, это ключевой элемент решения существующего конфликта. Любое решение этого вопроса должно включать совместный мониторинг и управление водными ресурсами, так как большинство водных ресурсов, включая реку Иордан, находятся в совместном использовании. Распределение водных ресурсов между Израилем и будущим Палестинским государством должно осуществляться в рамках международного права, опираясь на Хельсинские правила – правила пользования водами международных рек, принятых в 1966 г., и Конвенцию ООН о несудоходном использовании международных водотоков 1997 г. Конвенция 1997 г. устанавливает как «материальные», так и «процедурные» нормы, которым государства-участники обязаны следовать в своих взаимоотношениях по поводу водопользования на трансграничных водотоках. Она поощряет государства, разделяющие один и тот же водоток, заключать соглашения, которые применяют или приспосабливают конвенционные положения к специфическим характеристикам данного водотока, хотя участие в Конвенции не затрагивает юридической силы действующих соглашений. Основополагающие нормы международного права водных ресурсов в целом – принцип разумного и справедливого использования вод международного водотока и принцип непричинения значительного ущерба другому государства водотока – получили в Конвенции дальнейшее развитие и конкретизацию. Наряду с ними в этом документе содержатся другие важные нормы, такие как общее обязательство сотрудничества, при использовании международного водотока, включая обмен информацией, процедурные обязательства уведомления и консультаций при планировании мер, способных вызвать значительные неблагоприятные последствия для других государств водотока, положения, касающиеся защиты и сохранения экосистем водотока, мирного разрешения международных споров и т.д. Хотя Конвенция 1997 г. еще не вступила в силу, ее основные положения, прежде всего принцип справедливого и разумного использования, являются юридически обязательными даже для не участвующих в ней государств, постольку, поскольку они отражают общепризнанные нормы обычного права. Вместе с тем в силу рамочной природы Конвенции ее положения имеют весьма общий характер и предназначены, прежде всего, служить своего рода моделью при разработке более детальных соглашений по конкретным водотокам с учетом специфических обстоятельств и потребностей того или иного бассейна либо региона.223 На наш взгляд именно соблюдение и следование основным международным принципам способно помочь в решении проблемы. Соглашения по распределению и контролю над водными ресурсами напрямую затрагивают права человека в отношении палестинцев и израильтян. В случае, если диалога достичь не удастся, то это снижает возможности сторон адекватно и оперативно отвечать на угрозы, связанные не только с качество воды и водоснабжения, но и провоцирует другие проблемы, которые мы рассмотрим ниже. Иные проблемы Нехватка воды в регионе чаще всего описывается с точки зрения количества, но значительную роль играет и качество воды. Попадание соленой морской воды в пресные источники, повышение уровня солености пресных водоемов, как например, произошло озером Тибериас (Tiberias). Загрязнение воды, прежде всего отходами сельского хозяйства. Теплый климат и доминирование сельского хозяйства в экономике региона способствуют распространению употребления удобрений и пестицидов. В Израиле законодательство по использованию сельскохозяйственных химикатов достаточно нестрогое, что привело к тому, что использование пестицидов и удобрений на гектар земли в Израиле самое большое в мире. Ситуация значительно хуже на Палестинских территориях, где механизмы контроля и мониторинга просто не существуют, таким образом нет информацию по уровню загрязнения воды. Для нормального существования человеку требуется от 2 до 5 литров свежей воды в день. Бедуины живут на 20-30 литров включая затраты на приготовления и помывку. Для остального населения 100 литров на человека в день для домашнего использования являются необходимым минимумом для обеспечения нормальной жизни в идустриально-развитых странах потребление воды составляет от 250-350 литров на человека в Европе и около 500 литров в Северной Америке.224 Но ведь пресная вода важна не только для нормального существования человека, это также необходимое условие для практически всей экономической активности государства. В современном мире 92% водных ресурсов используется вне прямого использования в домашних условиях, прежде всего в сельском хозяйстве (мировой исследовательский институт)225. Для роста человека требуется около 300 кубических тон воды ежегодно — около тонны в день. И основное количество этой воды получается не за счет осадков, а благодаря орошению полей. 69% мировых запасов воды требуется для орошения земель. Высокоразвитые индустриальные страны запада основную массу воды используют именно для удовлетворения индустриальных потребностей. Экономическая стабильность, а в результате и политическая, в регионе зависит от способности государств обеспечить необходимые поставки и продуктов для людей. К тому же одна из основных проблем Ближнего Востока, с которой сталкиваются правительства стран региона, Конвенция ЕЭК ООН по охране и использованию трансграничных водотоков и международных озер 1992 г.// http://www.un.org/russian/documen/convents/waterconr.pdf 224 Mikail , B. Le probleme de l’eau dans le conflit israelo-palestinien/ B. Mikail// http://www.irisfrance.org/cv.php?fichier=cv/cv&nom=barah 225 Hildering, A., Molen, V. D. Water: cause for conflict or cooperation?/ A. Hildering, V. D. Molen// http://www.scienceandworldaffairs.org/PDFs/VanDerMolenHildering_Vol1.pdf 223 является обеспечение достаточным количеством еды по приемлемым ценам, отвечающим все возрастающим потребностям населения. Все зависит от того, могут ли государства обеспечить людей едой благодаря внутренней промышленности или торговли. В отличие от государств торгующих нефтью на Ближнем и Среднем Востоке, которые получают значительные дивиденды от продаж и имеют сильные торговые позиции, страны, входящие в речную систему реки Иордан, принадлежат к иной категории государств. Их торговый баланс всегда негативен и, за исключением, Израиля, они не обладают достаточными ресурсами для улучшения управления водной системой и возможностью диверсифицировать свои экономики. Таким образом, проблемы нехватки воды напрямую связаны с социально-экономической жизнью населения стран региона. Что касается сельского хозяйства, то среди указанных стран наименее зависимым от него является Израиль в том числе и благодаря активной селекционной деятельности, Иордания также не так сильно зависит от сельского хозяйства, как, например, Сирия и Палестинские территории, где число людей занятых в этой сфере составляют от 20 до 30% населения.226 Промышленность также зависит от потребления водных ресурсов. Несмотря на то, что она составляет всего от 5-7% использования пресной воды, после домашнего сектора она составляет наиболее быстро развивающуюся, а следовательно растет и потребность в пресной воде, сфер. В промышленности приветствуется использование опресненной морской воды, создание систем, позволяющих использовать пресную воду несколько раз, однако все эти разработки достаточно экономически затратные, их развитие среди стран региона может позволить себе только Израиль. Что надо сказать, он достаточно успешно и реализует. Таким образом, все страны региона сталкиваются с одними и теми же проблемами, решение которых в будущем будет даваться еще труднее. Проблема, носящая вполне гуманитарный характер, провоцирует рост числа конфликтов между странами. Ресурс грунтовых вод Западного берега и побережья Средиземного моря, включая сектор Газа, составляет приблизительно 960 миллионов куб.м. Из них только 6% использует Палестина в секторе Газа, который является территорией с самой высокой плотностью населения в мире. Сектору Газа реально угрожает опасность нехватки воды. Вместо нормативных 60 млн.куб.м. там сегодня из грунта извлекается 100 млн.куб.м. воды.227 В итоге уровень грунтовых вод падает, и качество воды ухудшается из-за смешения пресной и морской воды. Поскольку почти весь ресурс пресной воды реки Иордан используется на грани нарушения водного равновесия, особое значение приобретают альтернативные решения по водоснабжению, такие как опреснение морской воды, вторичное использование воды. Кроме того, определенную роль могут сыграть управление водопотреблением, эффективная ценовая политика, рациональное распределение воды, институциональные и структурные реформы в секторе водного хозяйства. Со стратегической точки зрения спорные территории в Арабо-Израильском конфликте т.е. Голанские Высоты и Западный берег реки Иордан имеют чрезвычайно важное значение. Два из трех притоков Иордана берут начало на Голанских Высотах, а Западный берег располагает большими запасами грунтовых вод. Ход мирных переговоров подтверждает сложность решения проблемы водоснабжения на этих территориях. Оккупация Голанских Высот и Западного берега 226 Isaac, J. Core issues of the Palestinian-Israeli water dispute/ J. Isaac//Environment and Conflicts project. ENCOP occasional papers center for security studies, ETH Zurich: Swiss peace foundation – Zurich, Berne, 1995 p. 56-74 227 Lein, Y. Not even a drop. The water crisis in Palestinian villages without a water Network/ Y. Lein// http://www.btselem.org/Download/200107_Not_Even_A_Drop_Eng.doc позволяет Израилю в одностороннем порядке контролировать водные ресурсы региона. В настоящее время половину своей потребности в воде Израиль покрывает за счет ресурсов, находящихся в границах Израиля после войны 1967г. Таким образом, спорные территории означают физический доступ к воде. Если бы была реализована формула мирного процесса, Израиль должен был бы частично поступиться контролем над водными ресурсами. Детальные договоренности между Израилем и Иорданией по вопросу распределения воды Иордана и Ярмука не были основаны на экономических интересах или интересах безопасности, но на том, что между этими двумя странами не было территориальных споров. Поэтому неудивительно, что они урегулировали проблему воды. Проблема раздела водных ресурсов между Израилем и Палестиной напрямую связана со степенью автономности Палестины. Пока не будет урегулирован вопрос с окончательным статусом Палестинской территории, вопрос о перераспределении водных ресурсов не будет решен. Сирия объявила, что до урегулирования вопроса о спорных территориях, она не будет проводить переговоры ни по каким другим вопросам. Таким образом, региональное соглашение по водным ресурсам бассейна реки Иордан будет зависеть от разрешения Арабо- Израильского конфликта в целом. Переговоры между Израилем Сирией и Ливаном, а также Израилем и Палестиной по вопросам воды проходят наименее успешно, чем переговоры между Израилем и Иорданией. В первом случае водный вопрос в основном рассматривается в качестве части стратегического консенсуса, однако тем не менее успех переговоров по поводу функциональных вопросов таких как управление водой может интенсифицировать переговоры и способствовать построению некого доверия так необходимого для решения подобного вопроса. Что касается Израиля и палестинских территорий, то здесь основным тормозом является собственно сам палестинский вопрос. Особенностью данного направления является прежде всего то, что водный вопрос неотделим от политического урегулирования существующего конфликта. Каким мог бы быть выход из создавшегося положения? Решением проблемы нехватки воды более эффективно, чем, нежели решением при помощи силы и оружия, могли бы стать дипломатические методы, переговоры и сотрудничество с другими странами. После конференции в Мадриде 30 октября 1991 года арабы и израильтяне находятся в переговорном процессе, который то активизируется, то вновь сходит на нет. Но в любом случае никаких значительных улучшений, а тем более прорыва в переговорном процессе достигнуто не было. Примером результативности двустороннего диалога в недалеком прошлом служили и демонстрировали отношения между Турецкой Республикой и Государством Израиль. Так, 1 июня 2004 года вышеобозначенные государства подписали договор, согласно которому Израиль берет на себя обязательства в течение 20 лет построить флот из 50 танкеров для транспортировки 50 миллионов кубометров воды в год из Турции [8]. Договор стал результатом развития двустороннего сотрудничества между странами, начатого в 1996 году. Данное сотрудничество, для Турции в частности, вписывалось в Декларацию о принципах, заключенную в 1993 году между Израилем и Организацией Освобождения Палестины и мирном договоре между Израилем и Иорданией, подписанном в 1994 году. Турция надеялась, опираясь на водное сотрудничество, усилить свои позиции в мирном процессе и стабилизации ситуации в регионе. Были разработаны два основных проекта: доставка воды по морю и создание нефтепровода мира между Турцией, Ближним Востоком и Персидским заливом. Оба проекта провалились. Создание нефтепровода было экономически невыгодно, к тому же Израиль должен был зависеть от нефтепровода в Сирии. Итак, израильское руководство не было готово к подобному сотрудничеству с Сирией. Второй проект был остановлен 4 мая 2006 года. Турецкая сторона объяснила остановку разработки проекта поднятием цен на нефть. Израильское же руководство сослалось на открытие станции по опреснению воды в Ашкелоне (Ashskelon). В действительности же основными причинами прекращения были политические мотивы: израильское правительство стремилось уменьшить свою зависимость от исламистской партии, находящейся у власти в Турции, которая высказывала недовольства проводимой израильской политикой в Секторе Газа и на Западном берегу реки Иордан. Соглашения между Израилем и Иорданией 1994 года по совместному использованию водных ресурсов могут послужить путем для решения оставшихся проблем по использованию вод в регионе, где до сих пор существуют значительные противоречия между государствами. Вполне понятно, что только сотрудничество и переговоры способны улучшить ситуацию и способствовать разрядке напряженности. Подчеркнем еще раз, что человеческая безопасность тем и характерна, что для ее обеспечения необходима координация усилий всех государств. Таким образом, решение проблемы нехватки воды могла бы способствовать и разрядки напряженности в регионе. Используя технологические достижения Израиля, экономическую помощь международного сообщества и активную политику арабских государств по предотвращению деятельности террористических формирований, правительства государств региона могли бы решить данную проблему. Даже, несмотря на то, что Израиль имеет технологические и экономические возможности для самостоятельного улучшения ситуация – например, совершенствование системы орошения полей, строительство опреснительных станций и т.д., критичное положение с водой в соседних государствах будет провоцировать появление новых противоречий и усиление конфронтации. Раздел III. БЕЗОПАСНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА И РОССИЯ КРИЗИС НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ И ПРОБЛЕМЫ БЕЗОПАСНОСТИ РОССИИ В.А. Ачкасов «В современном мире... культурные идентичности (этнические, национальные, религиозные, цивилизационные) занимают центральное место, а союзы, антагонизмы и государственная политика складывается с учетом культурной близости и культурных различий», - отмечал еще в начале 1990-х гг. С.Хантингтон. 228 Именно культурные идентичности лежат в основе легитимации государств-наций. Пока у граждан национального государства имеется представление об общем для них всех прошлом, о единстве исторической судьбы, пока эти общности желают сохранять свою культурную “особость”, пока они ставят свою национальную идентичность выше классовых, конфессиональных, этнических или региональных отличий, существует и нация. Э. Ренан еще в XIX веке придумал очень удачную метафору, сравнив существование нации с ежедневным плебисцитом - действительно пока мы солидарны с нашими согражданами, пока мы держимся в основном схожих верований, ценностей и мифов, мы остаемся членами одной нации. Причем, национальная культура это “цемент общественных отношений” не только потому, что она передается от одного человека к другому в процессе социализации и контактов с представителями других культур, но также и потому, что формирует у людей чувство принадлежности к определенной общности, т.е. чувство идентичности. Нельзя себе представить человека (общечеловека) вне определенной культуры и нет культуры, которая была бы “ничьей” (общечеловеческой), не была бы порождением тех или иных народов. В то же время проблема национального самоопределения и формирования национальной идентичности крайне актуальна для России. “В современной научной литературе, да и в политической практике вопрос об идентичности современного российского общества становится центральным”, - отмечали еще в 1990-е годы отечественные исследователи.229 Заканчивается уже второе десятилетие реформ, а российское общество так и не смогло выработать общенациональной идеологии, сформировать значимых политических субъектов, преодолеть политический и социокультурный раскол. После распада СССР российская политическая и интеллектуальная элита не сумела понять, что помимо строительства новых политических институтов и рыночной экономики следует также создать или воссоздать государствообразующий национальный миф и систему ценностей, на которых может основываться самоидентификация общества после такого перелома, каким были для России события рубежа 1980 – 1990-х гг. Однако справедливости ради отметим, что сегодня это не только российская проблема, по словам Хантингтона: «Кризис национальной идентичности стал глобальным 228 Хантингтон С. Столкновение цивилизаций и изменение мирового порядка (отрывки из книги) // Pro et Contra. М., Т.2, № 2 . Весна 1997, с.142-143. 229 Обновление России: Трудный поиск решений. М.,1998, с.72. феноменом»230 Известный британский социолог Э.Гидденнс отмечает, в связи с этим, что обретение идентичности в современном обществе процесс сложный и далеко не беспроблемный. Индивид в поисках идентичности сталкивается с рядом «дилемм самоопределения». Гидденс выделил четыре такого рода дилеммы: 1. Унификация и фрагментация; 2. беспомощность (отсутствие возможностей) или их многообразие; 3. устойчивые авторитеты и самоопределение в условиях их отсутствия; 4. индивидуальный опыт или стандартизированное, уподобляемое товарному рынку поведение.231 Как своего рода компромисс между испытываемой многими в условиях трансформационного кризиса социальной ненадежностью и острой потребностью в защищенности – национальная идентичность становится для многих универсальной формулой ответа на вопрос о смысле существования и социального действия. Как заметил Мирослав Хрох, «когда терпит крах общество, последней опорой начинает казаться нация».232 И это не случайно, поскольку идентичность является одним из важнейших механизмов личностного освоения социальной действительности, лежащего в основе формирования системы личностных смыслов. Потребность в идентичности психологи относят к базовым потребностям человека. В соответствии с субъективно определяемыми идентификациями человек организует и направляет свое поведение. Национальная идентичность выступает мощным фактором формирования и консолидации групп и укрепления их социальных связей. Следовательно, идентификация с национальной общностью может служить достаточно сильным катализатором массового поведения и политического действия (особенно в кризисном обществе). А посему, распространенность и укорененность определенной групповой индентификации (в частности, национальной) может стать и одним из факторов прогноза возможного направления политического развития социума. Национальная идентичность является, прежде всего, важнейшим средством легитимации и делигитимации политической власти и ее институтов в переходном обществе, поскольку она легитимирует деятельность национальных элит и создает необходимые предпосылки существования национального государства. В современном мире доминирует дискурс, который через понятия «нация» и национальный интерес» описывает все актуальные социальные проблемы. Различные трактовки этих понятий использовались и используются как инструмент консолидации общества, исключения «чужих» и сплочения «своих». Поэтому, по мнению В.А.Тишкова, который определяет национальную идентичность «как общеразделяемое представление граждан о своей стране, ее народе и как чувство принадлежности к ним», она не менее, а даже более важна для государства, чем охраняемые границы, конституция, армия и другие институты. Процесс воспроизводства и сохранения национальной идентичности в мировоззренческой сфере, а в политике – отстаивание национальных интересов страны и ее народа составляют во многом то, что принято называть национализмом в широком смысле этого слова». 233 Легитимность в дискурсе идентичности «связана в основном с ответом на вопрос о том, насколько определенные институты правление представляют «народ» и служат его Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. М., 2004, 12. См.: Giddens A. Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late Modern Age. Stanford, Calif., 1991. 232 Хрох М. От национальных движений к полностью сформировавшейся нации // Нации и национализм / Б.Андерсон, О.Бауэр, М.Хрох и др. – М., 2002, с.142. 233 Тишков В.А. Что есть Россия и российский народ // Наследие империй и будущее России / Под ред. А.И. Миллера. М., 2008, с.470. 230 231 интересам; национализм – это риторика или дискурс, который используется для установления того, что именно представляет собой народ. Эта категориальная индентичность (национальная – прим. авт.) конструируется при помощи дискурса национализма. В этом случае вызов предположительно не легитимным правительствам может быть брошен от имени нации».234 Известный американский политолог С.Верба отмечает в этой связи: «если индивидуумы, которые в физическом и юридическом смысле являются членами данной политической системы (т.е. гражданами), не ощущают своей принадлежности к данной системе в психологическом смысле, возможности упорядоченного изменения системы невелики».235 Действительно развал СССР, который был осуществлен без учета воли его народов, без соответствующих переговоров о границах новых независимых государств, легитимным назвать нельзя. Для россиян результатом распада стало «государство, которого никто не хотел» (Л.Дробижева). Радикальные изменения конфигурации и организации пространства нашей страны имели следствием изменение коллективных представлений о нем, что привело к нарушению или даже к “потере” национальной идентичности. «Распад СССР и превращение русских в разделенный народ, дискриминация русских в СНГ и странах Балтии, потоки беженцев из этноконфликтных регионов, резкое ослабление международных позиций России и невнятная внешняя политика Москвы, утрата самосознания и статуса «старшего брата», ущемленная национальная гордость – все это болезненно деформировало идентичность самого многочисленного народа России», - отмечает, в частности В.Филиппов.236 Отмеченное многими исследователями, формирование в 1990-е годы в России региональных мифов и идентичностей отражало процесс актуализации региональной самоидентификации граждан в условиях острого кризиса национальной идентичности. Поэтому, можно согласиться с тем, что «национальная идентичность критический фактор для понимания современных политических проблем России».237 Общепризнанно, что современное государство является одним из самых важных агентов идентификации и номинации. «…Государство (в терминах П.Бурдье) монополизирует или стремится монополизировать не только легитимную физическую, но и символическую власть. Такая государственная власть располагает правом присваивать имя, идентифицировать, категоризировать, решать, что есть что, и кто есть кто… Таким образом, государство является важным «идентификатором», … потому что у него имеются материальные и символические ресурсы, чтобы навязывать категории, классификационные схемы и способы социологического учета» - отмечают Р.Брубейкер и Ф.Купер.238 «Я не знаю ни одного государства, - вторит им польский исследователь Р.Траба, - которое не пыталось бы сплотить свое общество вокруг годовщин и дат, то есть позитивного послания, определенной системы ценностей, частью которого становится любая годовщина. Это естественная форма коммуникации с обществом, которое нуждается в направляющем знаке, чтобы сказать «Я поляк (русский, немец и т.д.), потому что…» - и Калхун К. Национализм. М., 2006, с. 240. Цит. по: Шаран П. Сравнительная политология. Ч.II. М.,1992, с.160. 236 Филиппов В.Р. Кризис этнического федерализма в России // Регионы и регионализм в странах Запада и России. М., 2001, с.188. 237 Брудный И.М. Политика идентичности и посткоммунистический выбор России // Полис, 2002, №1, с.101. 238 Брубейкер Р. Купер Ф. За пределами идентичности // Ab Imperio. Казань, 2002. № 3, с. 86. 234 235 дальше можно перечислить знаковые даты и события, позволяющие нам понять друг друга и провести черту между «своими» и «чужими».239 В то же время, сегодня трудно найти в мире страну, в которой бы, как в России отсутствовал консенсус по столь широкому кругу базовых проблем и в которой граждане столь серьезно расходились между собой в понимании геополитической, социально-экономической, культурной специфики и роли своей Родины, в оценке практически всех «знаковых» исторических событий и годовщин. Нет согласия и в интеллектуальной среде в том, «следует ли считать Россию нациейгосударством, и надо ли стремиться к тому, чтобы она стала таким государством. Ясно заявлена позиция, согласно которой Россия не просто была империей, но и обречена ею оставаться, и тем самым нацию-государство строить не следует. Есть и такая точка зрения, согласно которой России следует поискать какую-то принципиально новую конструкцию, поскольку традиционная форма империи, и форма нации-государства устарели. Также в обществе присутствует представление, что нация есть, просто мы этого не понимаем или не хотим признать. Нет единства в том, следует ли считать современные границы России приемлемой данностью и т.д.».240 Нет согласия и по содержанию самого понятия «нация». «Основной внутренний вызов Российскому государству, - по мнению В.Тишкова, - заключается в вялом утверждении нового образа страны среди населения, в отсутствии в необходимой степени общеразделяемой гражданской идентичности россиян, чувства гражданской ответственности и патриотизма. В стране на уровне политиков, этнических активистов и экспертов до сих пор отвергается существование многоэтничной гражданской нации, несмотря на высокий уровень социально-культурной гомогенности населения страны…».241 В результате, если в официальном языке употребление понятий «россияне», «российская нация» стало практически нормой, то в обыденном языке (в том числе языке элит) это совсем не так. Поэтому часто слово «российский» становится не объединяющим термином, а маркером «нерусскости». Этому (прямо или косвенно) способствовал и «русский проект» партии «Единая Россия», поскольку если «русскость» предлагается ими как замена «российскости», то крайне обостряется проблема тех граждан России, которые не идентифицируют себя как русских и чувствуют себя дискриминированными. В то же время, поскольку «национальная принадлежность», то есть этничность большинством россиян по-прежнему мыслится как нечто врожденное и неизменное, то это на практике почти неизбежно провоцирует неприятие все более массовых групп трудовых мигрантов и конфликтное противостояния с ними. Если нация – это этнос, то отнюдь не все население и даже граждане страны могут в нее включаться и наделяться равными гражданскими правами, и, конечно же, из российской нации исключаются мигранты, особенно так называемые «видимые мигранты». Ведь участившиеся в последнее время в нашем отечестве случаи агрессии против «чужих» определяются не столько этнокультурными, сколько расовыми, фенотипическими отличиями. Нападающие, как правило, не знают, к какой конкретно этнической группе принадлежит жертва, их не интересует какой у нее родной язык и какое гражданство. Траба Р. Польские споры об истории XXI века // Pro et Contra. 2009. № 3-4 (46), май – август, с. 53. Миллер А. Тема нации в российской политике последних лет // Два президентских срока В.В.Путина: динамика перемен: Сборник научных трудов / Отв. ред. и сост. Лапина Н.Ю. – М., 2008, с. 324. 241 Тишков В.А. Межэтнические отношения и конфликты: перспективы нового тысячелетия // Антропология власти: Хрестоматия по политической антропологии: В 2 т. /Сост. и отв. ред. В.В.Бочаров. Т. 2. Политическая культура и политические процессы. СПб., 2006. С. 486. 239 240 Тревогу вызывает и другое: этническое противостояние все чаще «накладывается» на конфессиональное, создавая мультипликативный эффект. Так, отвечая на вопрос «Какая религия кажется вам наиболее чуждой?», большинство (26%) россиян указали на ислам.242 «Основной питательной средой… антимусульманских настроений служит ксенофобия, процветающая на почве…кризиса самосознания, с одной стороны, и очевидной экспансии «торговых меньшинств» в России на фоне общего социально-экономического неблагополучия – с другой», - писал еще в 1998 г. социолог А.В.Кудрявцев.243 Известный российский исламовед А. Малашенко сегодня к этому добавляет: «Миграционные потоки с Северного Кавказа приносят в российские города десятки тысяч молодых мусульман, отношения которых с коренным населением, мягко говоря, не складываются, - достаточно вспомнить известные события в Кондопоге. В таких регионах, как Большая Москва, Астраханская и Волгоградская области, Ставропольский и Краснодарский края, где удельный вес мусульман растет довольно быстро, коренные жители начинают воспринимать усиливающийся приток мигрантов как экспансию, как угрозу существующему статус-кво …И это приводит к нарастанию социальной напряженности».244 В особенности это опасно тогда, когда иммигрантские группы хорошо сплочены, демонстрируют чувство превосходства по отношению к «местным» и не обнаруживают сколько-нибудь заметного стремления к тому, чтобы интегрироваться в принимающую среду. Так, более трех четвертей мигрантов с Кавказа имеют устойчивую установку на сохранение своей культуры, строгое соблюдение этнических обычаев и ритуалов, т. е. у них нет установки на аккультурацию - освоение новых культурных ценностей и моделей поведения, заимствованных в результате контактов с другим этническим сообществом (прежде всего - русскими).245 В результате практически ни один государственный символ и ни один из официальных «национальных» праздников современной России, за исключением «Дня Победы», не признается «своим» сколько-нибудь значительной категорией россиян. Однако в последние годы и такое сакральное для россиян историческое свершение как Победа над фашизмом пытаются «дегероизировать» наши ближайшие соседи, власти которых стремятся радикально реконструировать историческую память народа и сформировать определенную модель политического видения недавнего общего прошлого: то ставя под сомнение ведущую роль СССР в победе над нацистской Германией; то, реанимируя миф о том, что вторая мировая война на востоке Европы была ни чем иным как столкновением «двух тоталитаризмов» в борьбе за мировое господство, причем, явно или неявно, победа «советского тоталитаризма» рассматривается как худший исход для народов Центральной и Восточной Европы; то, утверждая, что война нацистской Германии против СССР это только превентивная защитная мера против угрозы развязывания Советским Союзом войны с Германией и странами Запада и т.д. Любое общество в периоды острых социальных кризисов сталкивается с явлением актуализации прошлого, что является признаком кризиса идентичности. В то же время обращение к прошлому, историческим корням является одним из способов преодоления этого кризиса. Таким образом, актуализация прошлого выступает как средство самоидентификации кризисного общества, как поиск ответов на вопросы «кто мы?» и «откуда мы?». Именно в такие моменты появляется См.: Малашенко А.В. Каким нам видится ислам // Россия в глобальной политике. 2006, № 5, с. 48. Кудрявцев А.В. Исламофобия в постсоветской России // Ислам в СНГ. М. ИВ РАН, 1998. С. 170. 244 Малашенко А. Ислам и политика в России // Pro et Contra. Журнал российской внутренней и внешней политики. 2006. Т. 10. № 5-6 (34). С. 78. 245 См.: Дятлов В. Кавказцы в Иркутске: конфликтогенная диаспора // Нетерпимость в России: старые и новые фобии / Под ред. Г.Витковской, А.Малашенко. М., 1999, с. 113-135. 242 243 сильнейший соблазн нового прочтения истории. При этом отнюдь не потребности дальнейшего развития исторической науки играют здесь решающую роль. На первый план выходят политические интересы и соображения конъюнктуры. Однако сегодня поражает размах, с которым в посткоммунистическом мире история используются в политических целях. Так называемая «политика памяти», то есть «намеренные и формально легитимные действия политиков и чиновников, которые направлены на укрепление, удаление или переопределение отдельных фрагментов общественной памяти» (Л.Нияковский),246 стала инструментом национального строительства (конструирования национальной идентичности) на всем посткоммунистическом пространстве. Причем, прежде всего, акцентируется беспрецедентность и уникальность свершений и особенно страданий народов новых государств, испытанных в тоталитарном коммунистическом прошлом. Так, социологические исследования последних лет показывают, что две трети поляков полагают, что в истории польско-российских отношений больше негативных, чем позитивных моментов, причем молодежь (18-24 года) особенно настаивает на преобладании негативных моментов. Больше половины поляков считают, что Россия должна ощущать чувство вины по отношению к Польше в связи с события Второй мировой войны, Катынью, а также социалистическим периодом, когда Польша зависела от СССР. В то же время, более 80 % поляков уверены, что Польша не должна иметь чувства вины по отношению к России в связи с историческим прошлым.247 Причины сегодняшних трудностей также изыскиваются в прошлом и, конечно же, вне своей нации. Всеобщим «козлом отпущения» и предлагаемым внешним «врагом» стала Россия, а внутренним на постсоветском пространстве – русские или так называемые «русскоязычные». В результате новые интерпретации истории используется как главный аргумент во внутренних политических дебатах и при выяснении отношений с Россией как правопреемницей СССР. В свою очередь, рождение на постсоветском пространстве новых государств и национальных историй, которые заявили свои права на значительную часть истории русской и на новую (зачастую диаметрально противоположную) интерпретацию многих исторический событий (особенно ХХ века), с одной стороны, привели в России к появлению феномена «утраченного прошлого», а с другой - к уже отмеченной дегероизации и дискредитации недавнего общего прошлого. Это, в конце концов, вызвало ответную реакцию – «стремление защитить собственную историю от посягательств». Однако назвать реакцию российской политической и интеллектуальной элиты на все эти проблемы адекватной было бы большим преувеличением. С одной стороны, действительно необходимо реагировать на политизацию и дегероизацию истории недавнего общего прошлого народов СССР, использование ее как политического ресурса. С другой стороны, создание президентом РФ Д.А.Медведевым специальной «Государственной комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России» означает, что наша элита приняла те «правила игры», по которым осуществляется «политика памяти» в посткоммунистических странах Восточной Европы. Теперь и у нас история и национальная память признаны ареной политической борьбы с внешним и внутренним противником Цит. по: Траба Р. Польские споры об истории XXI века…, с. 59. См.: Лыкошина Л.С. Некоторые аспекты исторического и национального сознания в Польше // Системные изменения и общественное сознание в странах Восточной Европы. Сб. науч. трудов. М., 2008, с. 104. 246 247 и потому альтернативная или конкурентная интерпретация исторических событий историками стала недопустима, поскольку это наносит урон не только патриотическому воспитанию нового поколения, но и безопасности государства. Отсюда, похоже, уже сделан вывод - история слишком политически важна, чтобы оставить ее на откуп историкам. Как следствие, формирование «госзаказа» на единственно истинную и патриотическую версию истории, которая, негласно навязывается обществу и как ни странно, оказывается выгодной вполне определенным политическим силам. «С одной стороны, власть обращается к обществу с призывом к национальному миру и консолидации – например, учреждая новый государственный праздник национального единства 4 ноября или заявляя о том, что голоса всех политических сил должны дойти до избирателя. С другой стороны, та же власть демонстрирует стремление монополизировать представительство «национальных интересов» и вытолкнуть своих оппонентов из политического процесса как «антинациональные силы», нагнетает ощущение враждебного окружения». 248 Мезальянс российской власти и русской православной церкви также не способствует консолидации россиян, поскольку их значительная и постоянно растущая часть – это мусульмане, католики, буддисты и приверженцы других конфессий. Однако, как ни странно это может показаться на первый взгляд, из всего этого действительно вырастает серьезная угроза национальной безопасности России. Как представляется, она связана с неспособностью политических и интеллектуальных элит дать адекватный ответ на появившиеся вызовы, предложить россиянам ценностные ориентиры и надежное чувство принадлежности, сплотить их на, признанной большинством, позитивной ценностной базе, без поиска внешних и внутренних врагов, найти новых или вернуть старых союзников и, соответственно, самоопределиться в качестве современного субъекта в мировой политике, в системе международных отношений и международного экономического разделения труда. Результат - общество без мотивации, «национальной идеей» которого стало потребление, а главной целью - деньги. Эталонной, «модальной личностью» стал российский нувориш, получающий сверхприбыли и вкладывающий их не в производство и инновации, а в паразитическое потребление, покупающие за рубежом все больше яхт и замков, футбольных клубов и бриллиантов своим подружкам. Все это с упоением демонстрирует российское ТВ, порождая все большее раздражение и отчуждение в обществе. По мнению известного российского социолога Ю. Левады именно в 1990-е годы доминирующим социальным типом стал «человек ловкий», ориентированный на ближайший успех и не связанный ни ценностными, ни социально-групповыми рамками ответственности».249 Поэтому «выход из коммунизма» привел к новому экономическому и социокультурному расколу. Сегодня разрыв в доходах между самыми богатыми и самыми бедными достиг в России критической точки, и сопоставим только со странами Тропической Африки. «Еще важнее то, что быстро ржавеют социальные лифты, ответственные за вертикальную мобильность. Подняться на высшую ступеньку социально-имущественной лестницы становится все труднее, зато опуститься вниз все легче … Собственность никогда не была священной на Руси, но не стала и 248 249 См.: Миллер А. Тема нации в российской политике последних лет…, с. 322, 330, 331. Левада Ю. От мнений к пониманию. Социологические очерки. 1993-2000. М., 2000, с. 274. законной. Она воспринимается как ворованная и усиленно стимулирует рост представлений о несправедливости распределения богатств».250 На этой основе сформировался мощный запрос на социальную справедливость. В такой ситуации и «возникает соблазн истолковать неравенство в этнических терминах, отождествить понятия «бедный» и «русский» и соответственно понятий «богатый» и «нерусский».251 Тем более что история знает множество примеров движений социального протеста, прикрытых этническими или религиозными лозунгами. «Поиск социальной справедливости превращается в результате в поиск злых сил. Ненависть доведенных до отчаяния людей к кровопийцам-толстосумам достигает крайних пределов, а уж если эти толстосумы еще и инородцы, эта ненависть беспредельна».252 Исчерпывающим образом, объясняя происходящее, такого рода теория заговора позволяет массам справляться с фрустрацией, ну а элитам выгодней направить гнев низов на этнических «козлов отпущения», чем позволить ему обрушиться на действительного виновника – правящий класс. В современной России комплекс социальных обид растет очень быстро, однако характерно то, что он, прежде всего, принимает форму национальных обид, чувства притеснения со стороны других: этнически чуждых, национальных врагов. В результате возникают и получают широкое хождение мифы: о засилье «черных», азербайджанцев, цыган и др. Как представляется, дальнейшее затягивание процесса национального самоопределения чревато не только «утратой Россией своих законных и естественных места и роли в мировой политике, а в более широком плане в глобальном историческом процессе в целом», - что отмечает С.В.Кортунов. И не только тем, что, «Россия может быть отодвинута на периферию мирового развития, что имело бы крайне негативные последствия не только для нее, но и для всего мира». 253 Это ставит под сомнение само существование России как суверенного национального государства. Кризис национальной идентичности России определяет и неспособность элит четко формулировать, а, следовательно, и отстаивать ее национальные интересы. Поэтому они почти неизбежно подменялись либо несбыточными (Россия как часть «общеевропейского дома»), либо ущербными идеями и целями (Россия - младший партнер США). В этом одна из основных причин того, что важнейшие внутри- и внешнеполитические решения принимались и принимаются в современной России не на основе осознанных национальных интересов, а являлись и являются реакцией на уже произошедшие события и исходили и исходят исключительно из прагматических соображений политических лидеров страны, без просчета возможных последствий для страны. Не удивительно, что российская политическая элита так пока и не смогла четко сформулировать принятую обществом стратегию национального развития, не смогла определить национальные интересы и приоритеты во внешней политике. Все попытки такого рода неизбежно наталкивались нерешенную проблему определения национальной идентичности. Без ответа на важнейшие вопросы: «Кто мы?» «С кем мы?», «Откуда и куда идем?» невозможно сделать стратегический выбор во внешней политике. Если мы часть «Большого европейского дома», то главный вектор российской внешней политики – евроатлантический. Если мы претендуем на статус Паин Э. Распутица: Размышления о предопределенности пути России. - М., 2009, с.179-180, 177. Достаточно, в связи с этим, вспомнить предвыборный слоган партии В. Жириновского 2003 года: «Мы за бедных! Мы за русских!». 252 Малахов В.С. Понаехали тут… Очерки о национализме, расизме и культурном плюрализме. – М., 2007, с. 24. 253 Кортунов С.В. Становление национальной идентичности: Какая Россия нужна миру? – М., 2009, с.5. 250 251 особой цивилизации и стремимся стать самостоятельным центром силы в мире, то тогда во внешней политике необходимо следовать «многовекторной дипломатии» и жестко отстаивать национальный интерес России. Если мы «мост между Европой и Азией», то внешнеполитическая стратегия должна быть иной. А может быть российскую правящую элиту вполне устраивает потенциальная «…маргинализация страны, превращение ее не в смешную и неуклюжую «Азиопу», а во вполне конкретный Евро-Китай»?254 Внятного ответа на все эти вопросы пока нет. Поиск Россией своей национальной идентичности и соответственно определение национальной стратегии развития осложняется также с происходящими в мире сложными и противоречивыми процессами глобализации. С одной стороны, глобализация делает проницаемыми границы между странами и народами ставит под вопрос прежнюю роль государства, стирая грани между внешней и внутренней политикой и размывая содержание понятия «государственный суверенитет», что приводит к кризису национальных идентичностей. С другой стороны, та же глобализация, способствуя унификации и стандартизации культур различных национальных общностей, усиливает потребность в переопределении своей культурной и цивилизационной идентичности. Подъем национализма во всем мире, включая развитые страны Запада, оказывается ответом на унифицирующие вызовы культурной глобализации, через актуализацию и реконструкцию локальных идентичностей, что в свою очередь ставит под вопрос сохранение целостности многих государств. Знаменательно, что родоначальник транзитологии Д.А.Растоу назвал единственным предварительным условием для успешного перехода к демократии именно национальное единство. При этом по Растоу, “...понятие "национальное единство" не содержит в себе ничего мистического типа "Blut und Boden" и ежедневных обетов верности им, или личной тождественности в психоаналитическом смысле, или же некой великой политической миссии всех граждан в целом. Оно означает лишь то, что значительное большинство граждан потенциальной демократии не должно иметь сомнений или делать мысленных оговорок относительно того, к какому политическому сообществу они принадлежат..., т.е. когда национальное единство признается на бессознательном уровне»255. Действительно, поскольку демократизация современного мира требует перехода к новым универсальным «правилам игры» как во внутренней, так и во внешней политике, постольку от их принятия - не только элитами, но массами - зависит успех перехода к демократии и ее консолидация. Это, в свою очередь, возможно только при наличии чувства национального единства и принимаемой всеми национальной идентичности. В российском обществе и сегодня нет признаков консенсуса по вопросам ценностей, общих целей и институтов, на которых базируется национальная идентичность. Такое положение не только ненормально, но и крайне опасно. Можно согласиться с мнением известного американского политолога Крейга Калхуна: «Главный вопрос – сможет ли Россия остаться единым государством, единым обществом, сможет ли набрать силы, которые позволят хоть какую-то последовательную политику». 256 Перед нами по- прежнему остро стоит сложнейшая проблема создания легитимных институтов и формирования национальной идентичности, которые смогут обеспечивать внутреннее единство страны. Тренин Д. Интеграция и идентичность: Россия как “новый Запад». М., 2006, с. 11, 12. Растоу Д.А. Переходы к демократии: попытка динамической модели //Полис.1996, №5, с.6-7. 256 Калхун К. Теории модернизации и глобализации: кто и зачем их выдумал // Русские чтения. Вып. 3 (Сборник материалов программы Института общественного проектирования «Русские чтения» за январь – июнь 2006 г.) М., 2006, с. 19. 254 255 БЕЗОПАСНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА, МИРОВОЗЗРЕНИЕ НАРОДА И ЖИЗНЕСПОСОБНОСТЬ СТРАНЫ: К ВОПРОСУ О ЗАЩИТЕ «КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОЯ» РОССИИ А.Н. Литвин Вопрос о защите «конституционного строя»257 России имеет не только научное, политическое и правовое значение, но и является важным для понимания человеком картины мира, цели жизни, выбора своего пути, своего отношения к стране и к её судьбе. При этом следует учитывать, что суждения и действия, обусловленные поиском ответа на этот вопрос, могут привести к уголовному преследованию и к лишению свободы. Уход же от ответственности за судьбу страны ведёт к угрозе уничтожения русского народа (не как национальности, а как исторически сложившегося человеческого сообщества, выходящего за рамки понятий «nationality» и «ethnic group»), к его превращению в часть «стада человекоподобных организмов» и к уничтожению страны, удивительным образом сформировавшей и сохранившей пока свою богатую культуру258. Вступление России в начале 90-х годов прошлого века в новый период своей государственности для многих всё же было связано с надеждами на построение действительно свободного демократического правового государства. Взамен этого большинство населения получило в результате «либеральных» реформ разграбленную, униженную, обескровленную страну, пьянство, разврат и ложь о скором светлом будущем. Как не вспомнить, что культ поклонения богам Либеру и Либере, затем отождествлённых Дионису (Бахусу, Вакхе) и Персефоне сопровождался пьянством, развратом и «особенно торжественны были вакханалии, отмененные в 186 г. вследствие крайне отвратительной формы, в которой они отправлялись»259, «мистерии сопровождались шествием Диониса в сопровождении вакханок, сатиров, менад и бассаридов с тирсами (жезлами), увитыми плющом; опоясанные змеями, они всё сокрушали на своём пути»260. Оценку нынешней либеральной идеологии очень точно дал Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл: «Либерализм это путь к апокалепсису»261. Несмотря на обыденность и кажущуюся простоту содержащихся в названии данной статьи понятий представляется жизненно важным вновь обратиться к ним, поскольку всё очевиднее становится главная тенденция современных международных отношений – мир стремительно несётся к пропасти, к духовной и природной катастрофе. Похоже, человечество никогда ранее не нуждалось так остро в необходимости переосмысления своего отношения к Миру. Заметим, что издревле на Руси слово мир понималось в двух значениях: «миръ» – как спокойствие, тишина, желание благополучия и «мiръ» – как вселенная, земное пристанище людей, род человеческий. В этом отразилось стремление русского народа жить в единстве с другими народами, в гармонии с природой, вселенной. Наряду с этим на протяжении всей истории Несмотря на множество определений «конституционного строя» смысл этого понятия заключается в соответствии реалий и перспектив государственного и общественного строя Конституции. Важнейшей характеристикой такого строя является выполнение статьи 3: «Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ». Само же слово народ, к сожалению, с подачи иностранных толкователей понимается не как, прежде всего, семья, род, родина, а как «толпа, стадо». См.напр.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т., Т. 3. - М.: АСТРЕЛЬ*АСТ. 2004. С.45. понимается по 258 Обратим внимание, что в русском языке слова «национальный» и «нация» появились на Руси только при Петре I. См.: Фасмер М. Там же. С.51. 259 См. напр.: Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. http://dic.academic.ru/dic.nsf/brokgauz_efron/61081/Либер 260 См. Напр.: Исторический словарь. http://dic.academic.ru/dic.nsf/hist_dic/10498 261 Святая Русь – вместе или врозь? Патриарх Кирилл на Украине. – М.: Даниловский благовестник, 2009, с. 127-132. 257 существования русскому народу, Руси, России необходимо было быть всегда готовыми к войне и к защите своей страны. В последнем столетии прошлого тысячелетия человечество претерпело ужасы двух мировых войн, ведущихся с применением всё более опасных военных средств уничтожения людей, и пока не осознало опасность прошедшей менее заметно третьей мировой воны, получившей название «холодной» и переросшей «четвёртую мировую» войну262. Ещё не успокоились волны от затихшей одной «мировой революции», а уже бушуют «мировой терроризм и экстремизм», войны за «утверждение демократии» и социальные протесты, вызванные «мировым кризисом». Всё настойчивее навязываются новые «проекты мирового порядка» – «мировое правительство», «дух времени» и тому подобные. В новом тысячелетии, начавшемся с бурной «глобализации», характеризующейся, в частности, «борьбой с международным терроризмом» и «мировым финансово-экономическим кризисом», вечная проблема войны и мира обусловлена более значимым противоречием – «Война» и «Мiръ». Сразу после окончания Второй мировой войны американский разведчик Л.Фараго, изучив материалы о деятельности идеологов и спецслужб гитлеровского фашизма, отметил, что наряду с традиционной войной фашисты вели широкомасштабную войну нового типа – «интеллектуальную войну» или «войну умов», длительное время понимавшейся также как «психологическая война» 263. Эта идея была внедрена и в практику ведения американским правительством и его спецслужбами «холодной войны» против Советского Союза и других социалистических стран. Война переносится в сферу сознания и идеологии, а её основной формой становится «идеологическая диверсия». Смысл этой войны хорошо показан в известном «плане Даллеса». Не вдаваясь в дискуссию о подлинности этого плана, отметим – если он и является фальшивкой, то происходящие в нынешней России процессы полностью соответствуют заявленным целям. Опасность войны, ведущейся путём изменения мировоззренческих установок, уничтожения исторической памяти, культурных, духовных ценностей и другими способами уничтожения человека разумного, имеющего совесть, стыд и чувство справедливости, ведётся незаметно и облачается в привлекательные соблазны. Однако последствия этой войны ещё более опасны, чем вооружённое вторжение, и в конечном итоге разрушают не только тех, в отношении кого ведётся война, но и её организаторов. В ходе борьбы за власть, ресурсы и праздную жизнь под видом борьбы за «достойную жизнь», за «свободу прав человека», за «демократию» произошла переориентация людей на удовлетворение своих индивидуальных интересов и на потребительское отношение к жизни. В погоне за карьерой, деньгами люди уходят от заботы о духовных проблемах, от мыслей о предназначении человека и о его ответственности за варварское отношение к природе, за пренебрежение правом других людей не только на «достойную», но и на саму жизнь. Всё более реальной становится угроза жизни человечеству, возникшая в результате его же деятельности, понимаемой как преобразование естественной природной среды и самого человека в продукт потребления и наживы. Погоня за культивированными современной цивилизацией удобствами и благами привела к тому, что и «блага» стали опасными для человека и сама Природа отторгает человека. Сам же человек упорно не желает этого сознавать и преклоняется пред им же созданными и возвеличенными «ценностями». Видимо не случайно согласно новым правилам См. напр.: Константин Сивков: «Резолюция Совбеза ООН толкает мир к Третьей мировой войне». http://www.rusk.ru/news_rl/2009/09/25/konstantin_sivkov; Третья мировая война уже началась. http://www.inosmi.ru/world/20060721/228983.html; Третья мировая война уже началась. http://www.ruskapravda.com/index.php/201003237090/novosti/politika/2014.html. 263 См. напр.: Фараго Ладислас. Война умов. Анализ шпионажа и разведки. М.; Изд. Академии Наук СССР. 1956. 304 с 262 русского языка слово «интернет», обозначающее всемирную информационно-техническую паутину уже требуется писать с большой буквы. Человек такой чести не удостоен. Пожалуй, это и соответствует нынешнему положению человека, характеризуемому всё большей его зависимостью и подчинённостью искусственным, точнее кибернетическим, компьютерным, роботизированным и иным не человеческим системам. Ещё в 1971 году британский кибернетик Стаффорд Бир обосновал и ввёл в практику управления людьми «кибернетический синергизм», используя для этого «кибернет». В книге «Мозг фирмы» Бир отмечал, что главное, в чем «разобралась» кибернетика, - это разнообразие, его создание, его количественный рост, его увеличение и уменьшение, его фильтрация и управление им. Достижения кибернетики Бир использовал для совершенствования теории управления и успешно применил свои идеи не только в практике организации работы крупной фирмы, но и для управления процессами в Чили при С. Альенде.264 Однако эти же идеи и возможности компьютеризации жизни легли и в основу глобального манипулирования людьми. Превращение интернет-сети в глобальную систему предоставило возможность современному человеку иметь доступ к самой разнообразной информации. Но именно это разнообразие не столько помогает развитию, столько разрушает целостную картину мира. Интернет стал не кладовой и средством обмена полезной информации, а Сетью, окутавшей весь мир, и гигантской свалкой в которой можно отыскать хорошее, но придётся переворошить кучи мусора. При этом он всё больше втягивает человечество в виртуальный мир, имеющий свои законы, диктующий свои правила и превращающийся в кибергосударство. Очень точно сформулировали В.И.Бояринцев и Л.К.Фионова острейшую проблему современного человечества в названии своей книги – «Война против разума»265. Китайские стратагемы победы противника путём использования его стремления к выгоде, лжи, обмана, разложения страны изнутри, чему учил почти три тысячи лет назад Сунь-Цзы в своём «Искусстве войны», превратились в основу международной политики. При этом высшим достижением такого «искусства» можно считать возможность уничтожения противника не только с минимальными военными действиями, а так, чтобы он до последнего момента считал происходящее выгодным для него. Специалисты в области манипуляций сознанием отмечали и ранее, что суверенные права личности не более чем миф и что общество и личность неотделимы друг от друга. По мнению Ломаке, Берковица и многих других «зачатки культуры уходят корнями в сотрудничество и коммуникацию»266. Характерной чертой современного мироустройства стало то, что одной из наиболее опасных угроз безопасности не только отдельного человека, но и народов, человечества в целом становится «забота о человеке» наднациональных корпораций, правительственных и международных структур. При этом людям не просто угрожают опасности, а и смерть. Направленность политики, науки, образования на человека принято обозначать терминами, происходящими от латинского слова «humanus» - человеческий, человечный. К сожалению, «гуманизм» нынешней мировой политики выражается, например, в расширении практики проведения «гуманитарных интервенций», позволяющих осуществлять вооруженное вторжение на территорию другой страны «с целью прекращения гуманитарного кризиса либо нарушений прав человека». Такая «гуманная» забота о человеке осуществляется путем ракетных ударов, ковровых См. напр.: Бир С. Мозг фирмы: Перевод со второго английского издания. Изд.2. 2005. 416 с.; Michael C. Jackson (2000), Systems Approaches to Managemen; http://analysisclub.ru/index.php?page=schiller&art=2706. 265 В.И.Бояринцев, Л.К.Фионова. Война против разума. М., 2010. С.123 266 Г. Шиллер. Манипуляторы сознанием. — М., 1980; http://analysisclub.ru/index.php?page=schiller&art=1024 264 бомбардировок, убийств, массовых арестов и других средств насильственного утверждения «демократических ценностей», не исключая и применение оружия массового уничтожения людей. Именно забота о «human» позволяет стратегам геополитики не скрывать целей уменьшения населения Земли на 5 миллиардов, а населения России более чем на 100 миллионов человек. Рассматривая проблему безопасности человека в контексте международных отношений, зададим всё же вопрос – в отношении какого человека и каких народов идет речь. Поскольку мы живём в России, представляется важным и поставить вопрос, прежде всего, о безопасности не человека вообще, а человека, живущего в стране, называемой испокон веков Россией и очерченной в настоящее время границами Российской Федерации. Необходимость такого уточнения обусловлена уже тем, что именно Россия в последние два десятилетия оказалась по смертности на первом месте в мире. Население страны катастрофически уменьшается в связи с ухудшением условий жизни большей части населения, потерей людьми жизненных ориентиров, их неуверенностью в будущем, отсутствием государственной политики, ориентированной не на обогащение «избранных» людей, а на весь народ страны267. За годы становления российской государственности на руинах Советского Союза в сознание населения активно внедряется тезис о том, что интересы личности и права человека должны главенствовать над интересами народа, страны, государства. «Государство» всё более понимается уже не как целостная структура, не как форма соорганизации населения для совместного проживания на территории определенной страны в гармонии с Природой, а как властная структура, существующая весьма независимо от простого человека, общества, народа. Очевидны и набирающие силу процессы, направленные на утверждение наднациональных, надгосударственных правил жизни людей в современном мире, на уничтожение культурной самобытности народов и их права на свой путь развития268. Поэтому, несмотря закрепленное в Конституции Российской Федерации положение о том, что источником власти в стране, в государстве является народ и деятельность органов власти соответственно должна быть направлена на обеспечение интересов народа, практика организация жизнедеятельности страны приобрела направленность на обеспечение приоритетов отдельных лиц. Население страны настойчиво втягивается в некое «мировое сообщество», на условиях, устанавливаемых этим самым «сообществом», независимо от нежелания народа раствориться в общей биомассе, забыв о своих предках, создавших и сумевших сохранить наше Отечество, несмотря на непосильные испытания и смертельные опасности. Несмотря на то, что Россия испокон веков называется также Русью, а её народ русским, в последнее время об этом говорить не принято. Заострение же внимания на проблеме русского человека в современной России порой и не безопасно, поскольку можно оказаться обвинённым в национализме, экстремизме, фашизме и в посягательстве на конституционный строй. В результате вначале создания, а затем развала СССР и создания новых государств на основе входивших в него республик, пространственные рамки в которых не одну тысячу лет жил русский народ перестали совпадать с рамками, так называемой российской цивилизации. Сам народ оказался разрезанным по живому и втиснутый в границы новых государственных образований. Россия, провозгласив в своей гуманной и демократической Конституции, что «человек, его права и свободы являются высшей ценностью», оказалась в ситуации человеческой катастрофы. При этом миллионные людские потери только в результате смерти в условиях мирного времени абсолютно спокойно воспринимаются преимущественным большинством пока еще живых 267 В этом плане показательны, так называемый, «русский крест» и исследования, показывающие зависимость сокрушительных темпов смертности и проведённых «реформ». 268 О нарастании тревоги и страха человечества перед угрозой войны свидетельствует целый ряд публикаций не только в России, но и во всём мире. Правда, чаще всего речь идет о «третьей мировой войне». жителей России, не только не попавших в списки «золотого» состава населения, но и существующих за гранью нищеты. История не имеет примеров такого покорного массового самоубийства, сопровождаемого умными рассуждениями о пути вперед, гламурными шоу, празднествами и торжествами победы «демократии» над «коммунизмом». Не одну тысячу лет православная Россия, сталкиваясь с угрозой своему существованию и неся огромные потери, могла не только справиться с врагом, но и стать еще сильнее и лучше. Сможет ли она найти в себе силы в этот раз объединиться перед чрезвычайно опасным и невидимым врагом, скрывающейся за личиной благодетеля, в том числе и военным путём зависит от каждого из нас. Не стоит забывать, что враги России готовы и не скрывают своих планов безжалостно уничтожить её, так же как Югославию. Напомним, что принятие действующей Конституции было обосновано в целом хорошими помыслами: «чтя память предков, передавших нам любовь и уважение к Отечеству, веру в добро и справедливость, возрождая суверенную государственность России…»; «стремясь обеспечить благополучие и процветание России, исходя из ответственности за свою Родину перед нынешним и будущими поколениями…». Однако в практике государственного строительства эти положения Конституции превратились только лишь в прикрытие разграбления и распродажи народных богатств, сопровождаемые уничтожением народа и основ его существования. Примечательно, что и в стране, преподносимой народу России в качестве образца демократии, наступает понимание нечеловечного характера курса США. В этом плане показательна и статья о проблеме выбора американского: солдата выполнять приказы или следовать Коснтитуции? При этом иностранный автор, подписавшийся Джордано Бруно отмечает (явно не изза переизбытка свободы слова), отмечает: «Понятия, выдвинутые такими пропагандистами, как подполковник запаса Ральф Питерс, подразумевают, что единственной задачей солдата является убивать, что вопросы морали и этики "относительны" (идеи выдвинуты Макиавелли и Маркизом Де Садом), и что чтобы победить, современный американский солдат должен заглушить голос совести и стать таким же монстром, как и его враг» 269. Подводя итог, отметим: не существует страны без народа; народ без памяти о предках, без ответственности за судьбу страны и без стремления к общинности обречен на исчезновение; человек, забывший о народе превращается или в предателя или в человекоподобное существо; проблема защиты «конституционного строя» предполагает, прежде всего, обеспечение жизнеспособности народа; жизнеспособность народа основана не на удовлетворении потребительской жажды и алчности человека, а на его духовности; противодействие манипулированию людьми с корыстными целями невозможно без развития трезвого мировоззрения и духовности; бездуховность «homo economicus» привела к уничтожению Природы и к угрозе исчезновения Человечества. 269 www.americanpendulum.com/2010/02/giordano-bruno-military-conundrum-follow-or… «ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ» И «МЯГКАЯ СИЛА» ВО ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ РФ Э.Г. Соловьев В последние годы в силу ряда причин оказалась предельно актуализирована проблематика эффективности российской внешней политики и улучшения имиджа страны за рубежом. Наличие серьезных проблем с международным имиджем является для современной России данностью. Нужно отметить, что Россия в этом не одинока – достаточно вспомнить о сложностях, с которыми за последние годы столкнулись Соединенные Штаты Америки. Но в отличие от многих стран, переживающих «временные трудности», российская «имиджевая немощь» носит традиционный характер. Безусловно, ни одна самая успешная акция, формирующая внешний имидж, не может компенсировать внутренние проблемы. Их наличие будет тем очевиднее, чем большие усилия приложит государство к саморекламе. Однако при этом нельзя не заметить и очевидного дефицита идей по преодолению сложившихся негативных стереотипов. Для российской внешней политики это действительно больная тема. Дело в том, что с распадом СССР, исчезновением информационного занавеса и прекращением целенаправленной антисоветской пропаганды проблемы внешнего восприятия новой России, вопреки оптимистическим ожиданиям, не только не исчезли, но даже значительно обострились. Ситуация геополитической стабильности времен холодной войны поддерживалась за счет жесткого межсистемного противостояния и не располагала к непредвзятым оценкам, однако она обеспечивала постоянную заинтересованность в познании СССР – как опасного врага или сильного друга. Не будучи «всеобщим любимцем», Советский Союз, тем не менее, «продавливал» любые информационные барьеры, генерировал собственное смысловое поле и организовывал вокруг себя политическое пространство, чем привлекал повышенное международное внимание. С распадом СССР исчез элемент определенности, служивший фундаментом былых представлений. Без него позитивная информация, призванная обеспечить стране более привлекательный имидж за рубежом, упорно не желала распространяться. Негатив же, напротив, заполнял информационную нишу, не сталкиваясь с серьезными препятствиями и прежними ограничениями. Мировой экономический кризис, способствовавший грандиозному обвалу на российском фондовом рынке и резкому ухудшению финансовых и экономических показателей страны, может еще более осложнить ситуацию. Провал российской модели развития в ходе нынешнего финансово-экономического кризиса (на фоне успехов других стран БРИК, например) поставил под сомнение обоснованность наших притязаний на особую роль на постсоветском пространстве. Россия предстала страной, экономика которой выступает своего рода сырьевым и энергетическим придатком других государств и в решающей степени зависит от ситуации в мировой экономике. На самом деле трансформация образа новой России в мире тесно связана не только с проблемами нашей имиджевой немощи, но и с острым дефицитом т.н. «мягкой силы», т.е. способности несиловым способом, без внешнего принуждения осуществлять влияние на других Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ. Проект № 10-03-00264а «Национальные интересы России в многополярном мире: субъекты формирования и тенденции эволюции» акторов системы международных отношений за счет привлекательности генерируемых идей и образов, аттрактивности модели социального и политического развития, креативности элиты и т.д. Комплекс вопросов, связанный с развитием потенциала «мягкой силы» только в последнее время оказался в фокусе внимания представителей отечественного экспертного сообщества. Специалисты продолжают дискутировать о том, возможно ли в принципе сознательно управлять потенциалом «мягкой силы» и насколько эффективны построенные на ее применении инструменты влияния270. Дискуссии на этот счет далеки от завершения. Однако ясно, что развитие потенциала «мягкой силы» требует активизации усилий по нескольким направлениям. Прежде всего, необходимо повышение интенсивности и изменение качества контактов российской элиты и российского общества с представителями нынешней и перспективной элиты различных стран мира, а также – более активная и адресная работа с широкой общественностью. Что касается первого направления, то очевидна необходимость интенсифицировать работу по линии подготовки кадров. Необходимо продумать систему грантов и квот для предоставления образовательных услуг, потенциально формируя группы поддержки России в среде научной, политической и военной элиты соответствующих стран. Нужно обеспечить бόльшую плотность контактов ученых гуманитарного и технического профиля и осуществление совместных научных проектов (под эгидой РГНФ, Россотрудничества, либо независимых некоммерческих фондов и организаций). Отчасти проекты, осуществляемые под эгидой фонда «Русский мир», уже восполняют существующие в данной сфере пробелы. Но концентрируются они в основном на «соотечественниках», на «русском мире», на диаспоре. В то время как политически эффективным и целесообразным с точки зрения перспективного позиционирования России в мире был бы также акцент на целенаправленную работу с элитами соответствующих стран. Стипендии и гранты российских фондов, возможность получения образования или повышения квалификации должны предоставляться молодежи, аспирантам, молодым ученым, поскольку именно эти люди являются будущими «хозяевами дискурса», будущими политиками, экспертами, политологами, журналистами. Одновременно нужно искать новые формы работы со СМИ, расширять доступную информацию из России (в т.ч. через Интернет) и повышать уровень доверия к официальным и полуофициальным каналам ее распространения. Что касается работы с широкой общественностью, то тут существуют, как принято выражаться, «объективные трудности». Разумеется, нам трудно тягаться с «мягкой силой», идеологическим влиянием США и в целом стран Запада в современном мире. Относительно скромные (но точечные, хорошо рассчитанные по времени и месту) вливания средств американцами, причем не только государственными, но и неправительственными структурами, способны серьезно влиять на референтные группы в различных странах, воздействовать на «умы и сердца» широких слоев населения. Именно потому, что кроме денег у Запада есть нечто иное. Все, что связано с идеями свободы, либерализма – ассоциируется с США и другими странами Запада (равно как и высокий жизненный уровень, и недостижимые стандарты потребления). Идти в ногу с американцами, означает для многих чуть ли не идти в ногу с прогрессом. Отсюда способность правительственных и неправительственных фондов и структур с минимальными расходами эффективно мобилизовать через относительно немногочисленную когорту политических антрепренеров значительный волонтерский потенциал на местах, практически в любой стране мира. Надо признать, что у поскоммунистической России такого потенциала влияния нет и не будет. 270 См. об этом: Nye J.S. Soft Power: The Means to Success in the World Politics. N.Y., 2004. В российских реалиях проблемой является более активное вовлечение в транснациональные проекты российских НГО. Это проблема двоякого рода. Прежде всего, очевидно обусловленное рядом факторов и особенностей незавершенного российского демократического транзита недоверие российских властей к политической инициативе, исходящей от независимых групп интересов и групп давления. В результате мы по факту оказываемся не в состоянии эффективно использовать этот инструмент. Он становится бессильным и отчасти бессодержательным придатком государственной машины. Иными словами существующие НГО либо носят полугосударственный характер, либо финансируются из-за рубежа и имеют в связи с этим совершенно определенную повестку дня, не всегда совпадающую с долгосрочными российскими внешнеполитическими интересами. Кроме того, реально независимых организаций с привлекательной для зарубежных конрагентов повесткой дня у нас практически нет. НГО в основном занимаются эксплуатацией остаточного советского потенциала, либо вообще пытаются продвигать доморощенную версию нового российского «либерального империализма», в целом не слишком убедительную в широком международном контексте. В результате все наши попытки подключения общественного фактора к решению внешнеполитических задач оказываются весьма затратными и крайне малоэффективными. Между тем без активизации общественной составляющей, без привлечения финансовых возможностей российских бизнес-структур к различным проектам (образовательным, культурным и т.д.) добиться успеха в плане позитивного позиционирования России на международной арене будет очень сложно. Вопрос состоит в том, за счет чего можно восполнить очевидный недостаток «мягкой силы» и активизировать потенциал НГО. Думается, одним из факторов, который способен хоть в какой-то мере повлиять на увеличение «мягкой силы» России на международной арене, является не генерирование все новых и новых глобальных инициатив вроде концепции неделимой евроатлантической безопасности и им подобных, а более гибкое использование (прежде всего российскими НГО, типа «Федерации мира и согласия» и др. «профильных» институций) уже имеющихся, но недостаточно разработанных и зачастую игнорируемых у нас концептуальных инструментов. К их числу относится и концепция «человеческой безопасности». В принципе положения концепции human security неплохо корреспондируются с необходимостью скорректировать имидж страны и увеличить потенциал «мягкой силы» России в мире. Ясно, что для этого инициативы во внешней политике РФ должны быть адресованы широкому спектру акторов (включая НГО, международные и транснациональные организации). Должна быть четко проявлена ориентация на многостороннее сотрудничество, поскольку многие угрозы и вызовы в современном мире транснациональны по своей природе. Ну и выдвигаемые идеи должны быть универсальны по своей сути, т.е. обращены к самой широкой международной аудитории. Концепция «человеческой безопасности» отвечает всем этим критериям. Разумеется, не со всеми положениями концепции human security можно согласиться, однако как раз в рамках широкой международной дискуссии можно поставить вопрос об их релевантности и способствовать распространению российской точки зрения на соответствующую проблематику. Специфичность положений концепции human security связана с контекстом, в котором она возникла и бытовала до последнего времени. Концепция возникла в 90-х годах прошлого века. Впервые о новых стандартах человеческой безопасности в стремительно меняющемся после окончания «холодной войны» мире заговорил в 1992 г. тогдашний генеральный секретарь ООН Б.Бутрос Гали. Он акцентировал внимание на том, что противостояние сверхдержав осталось в прошлом, но от таких проблем как вооруженные конфликты, экономические кризисы, голод, болезни человечеству избавиться так и не удалось. И в этой связи необходима новая повестка дня в сфере безопасноти, которая касалась бы каждого человека, его безопасности от насилия и угроз и его защищенности от разрушительных стихийных бедствий, экологических и социальных проблем. В результате в более или менее целостном виде концепция была озвучена в 1994 г. под эгидой ООН в рамках Программы развития. Доклад о развитии человеческого потенциала впервые актуализировал проблематику необходимости освобождения человека от «нужды» и от «страха» (“freedom from want” and ”freedom from fear”). Эта тематика получила дальнейшее развитие на Копенгагенском саммите по социальному развитию (1995 г.) и в ходе целого ряда других мероприятий под эгидой ООН. По классификации ООН человеческая безопасность включает в себя семь основных разделов – экономическую безопасность, продовольственную безопасность, безопасность здоровья, экологическую безопасность, личную безопасность, безопасность сообществ и политическую безопасность. Под экономической безопасностью здесь понимается обеспечение достойного уровня жизни работающих индивидов и/или наличие инструментов социальной помощи в критических ситуациях (эрозия человеческого капитала, связанная с безработицей, разрушением инфраструктуры и распадом экономики тех или иных стран и т.д.). Продовольственная безопасность означает физический доступ людей к продовольствию и их экономическую способность быть эффективными потребителями продовольственных ресурсов. Причем основная проблема на сегодняшний день видится многим экспертам не в недостатке продовольствия как такового (в мире благодаря результатам «зеленой революции» производится относительно избыточное количество продуктов питания), а в проблемах доступа к нему, в проблемах его распределения и в покупательной способности населения прежде всего в развивающихся странах мира. Безопасность здоровья означает прежде всего обеспечение доступа людей к качественной медицинской помощи, но не только. Это еще и здоровый образ жизни, защита от последствий загрязнения окружающей среды, от инфекций и паразитов (две последние позиции ежегодно уносят в мире 17 млн. человеческих жизней). Экологическая безопасность предполагает защиту человека от угроз, связанных с природными катаклизмами и рукотворным загрязнением окружающей среды. Личная безопасность исходит из необходимости защиты индивида от всех видов физического насилия, включая насилие со стороны государственных органов, иностранных государств, криминальных и военизированных негосударственных структур. Безопасность сообществ предполагает защиту индивидов от угрозы потери традиционных, групповых ценностей, идентичности и от насилия по групповому принципу – этническому, расовому, конфессиональному или иному. Обеспечение безопасности сообществ таким образом предполагает и защиту прав различных меньшинств. Под политической безопасностью понимается гарантия основных политических и гражданских прав личности. Вслед за ООНовской программой развития и некоторыми НГО целый ряд политиков и общественных деятелей подхватил тезис о том, что «жесткой» безопасностью государств и международной безопасностью ныне отнюдь не исчерпывается повестка дня мировой политики. Хотя сухая статистика свидетельствовала о снижении числа вооруженных конфликтов в мире и конфликтологи с удовлетворением констатировали гармонизацию международной обстановки после окончания «холодной войны», ряд авторов отмечал противоположную тенденцию применительно к безопасности конкретного человека. Новые вызовы и угрозы безопасности (в т.ч. экологические, биологические, связанные с распространением наркотиков, международного терроризма и т.д.), незащищенность индивидов в ходе нередко весьма брутальных внутренних конфликтов ставили в международную повестку дня вопрос о поиске новых подходов к обеспечению безопасности. В центре этих подходов должен находиться конкретный человек. С точки зрения авторов данной концепции необходимо прежде всего оценивать «человеческие издержки» стратегий, которые имеют целью продвинуть национальную безопасность того или иного государства или международную безопасность. В этом смысле человеческая безопасность не всегда совпадает с государственной, а то и прямо ей противопоставляется. Не случайно концепция получила наибольшее распространение в таких странах, как Канада, Япония, Норвегия, Дания, ряд европейских стран, где вопросы национальной безопасности после окончания «холодной войны» явно отошли на второй план. Таким образом, проблематика человеческой безопасности оказалась тесно увязана с вопросами развития, с защитой прав человека в самой широкой их интерпретации и с проблематикой гуманитарного интервенционизма. Последнее направление развития концепции оказалось особенно востребовано на рубеже XX-XXI вв. Некоторый перекос в сторону гуманитарного интервенционизма отчетливо проявился в рамках работы Международной комиссии по государственному суверенитету и гуманитарному вмешательству (2001 г. - International Commission on Intervention and State Sovereignty (ICISS)). Ну а дополнительный импульс возникновению подобного «интервенционистского» крена был придан в публикациях и выступлениях К.Аннана271. Было особо отмечено, что государства несут «ответственность» за защиту широкого набора гражданских, политических и социальных прав людей. И в случае несоответствия предложенным комиссией стандартам (прежде всего предотвращения массовых жертв среди населения), государства не могут уже ссылаться на свой суверенитет в противодействии интервенционистским практикам272. Подобный перекос в развитии концепции human security был неслучаен и оказался тесно связан с распространением интервенционистских практик западных держав в третьем мире и в странах с переходной экономикой в последнем десятилетии XX в. В самой концепции гуманитарного интервенционизма был заложен целый ряд противоречий. С одной стороны, «гуманитарный интервенционизм» требовал более широкой международной легитимации и твердого морального основания осуществления вмешательства в дела других государств. С другой – как бы изымал творцов интервенционистской политики из международно-правового контекста. Ведь имплицитно предполагалось, что объектами интервенции будут не только «несостоявшиеся» государства, но и многочисленные «страны с переходной экономикой» и государства третьего мира. А субъектами будут выступать развитые страны Запада во главе с США. Гуманистический пафос концепции human security таким образом очевиден. Но не менее явной была и политическая подоплека ее утверждения в международной повестке дня. На рубеже XX-XXI вв. концепция получала активную поддержку в США, поскольку позволяла внятно в этическом и политическом смысле обосновать значимость американских интервенционистских практик на Балканах и в иных регионах мира. Генсек ООН К.Аннан также счел ее весьма См. об этом доклад комиссии с детальным обоснованием мотивов и легитимных предлогов для гуманитарной интервенции The Responsibility to Protect. Report of the International Commission on Intervention and State Sovereignty // URL: http://www.iciss.ca/report2-en.asp. 272 Evans G. The Responsibility to Protect: Ending Mass Atrocity Crimes Once and For All. Washington DC: Brookings Institution Press, 2008. 271 своевременной на фоне «миллениума», репрезентируемого как важный рубеж в истории человечества – вступая в XXI век было важно обозначить новые приоритеты и новые правила игры на мировой арене и примирить концепцию «гуманитарной интервенции» с текущей политической практикой ведущих мировых держав. Однако вскоре после 11 сентября 2001 г. США в значительной мере утратили интерес к концепции, и далее она приобрела собственную логику развития в рамках академических исследований (школа «исследований мира»), в ходе выявления и артикуляции внешнеполитических приоритетов таких государств, как Канада, Япония, Скандинавские страны. Более того, косвенным образом концепция «человеческой безопасности» ударила и по Соединенным Штатам. В период борьбы с последствиями урагана Катрина (август 2005 г.) уже сами США подверглись критике со стороны многих европейских НГО и СМИ за игнорирование принципов и неспособность поддержать стандарты «человеческой безопасности». Существующие интерпретации концепции human security крайне разнообразны273. Целый ряд стран по-своему расставляет акценты в понимании того, что есть «человеческая безопасность». Канада, например, активно рассматривает в рамках концепции самый широкий круг проблем, включая проблематику борьбы с терроризмом, контрпартизанские действия в Ираке и Афганистане, и в особенности (канадский внешнеполитический «конек» последних десятилетий) вопросы борьбы за запрещение противопехотных мин (которые рассматриваются как исключительно антигуманное оружие, обусловливающее возникновение колоссального сопутствующего ущерба и сохраняющее свою деструктивную мощь на протяжении многих лет после окончания конфликтов). Это обстоятельство создает поле для маневра российским институтам и структурам. Они получают возможность выступать не просто реципиентом некоего набора концептуальных положений, но полноправным участником дискуссии по проблематике сущности и основных направлений «человеческой безопасности». Если и не для официальных лиц, то хотя бы для НГО (типа российской «Федерации мира и согласия» и иных профильных организаций) открывается широкое поле интерпретаций проблематики «человеческой безопасности». Между тем содержательных вопросов по поводу основных принципов концепции «человеческой безопасности» немало. Остановимся лишь на некоторых из них. Насколько оправданно противопоставление безопасности индивида безопасности государства, свойственное подавляющему большинству концептуализаций проблематики human security? Ведь очевидно, что наибольшая степень безопасности обеспечивается в рамках эффективных государственных структур современных социальных и правовых государств. Кто и как определяет допустимость интервенционистских практик в каждом конкретном случае? Каким образом и в рамках каких политических институтов и структур наиболее эффективно может быть оказана гуманитарная помощь? И как решить проблему «имплементации», т.е. такого применения принципов гуманитарного интервенционизма, которое исключит нанесение миротворцами «непропорционального ущерба», как это случилось, например, в Югославии? Готовых ответов нет. Идет дискуссия на национальных и международном уровнях. Наше игнорирование имеющих место дебатов оставляет нас в роли раздраженного зрителя, несогласного с ходом полемики, временами брюзжащего в стороне, но неспособного на нее реально повлиять. На сегодняшний день 273 См. об этом Human Security in Theory and Practice. N.Y., 2009; Thomas C. Global Governance, Development and Human Security: Exploring the Links // Third World Quarterly, 2001, Vol. 22, No.2 представляется очевидной настоятельная необходимость подключения к этим дебатам российской общественности (в лице НГО) и представителей экспертного сообщества. Бытует мнение, что у нас слишком много проблем с обеспечением стандартов «человеческой безопасности» у себя дома, и потому бесперспективно пытаться разыгрывать эту карту на международной арене. Действительно, Россия в последние десятилетия довольно бледно выглядит в рамках многочисленных исследований качества человеческого капитала, индексов человеческого развития и т.д. Это связано с относительным упадком таких жизненно важных для нормального функционирования общества и воспроизводства человека сфер деятельности, как образование и медицина (в особенности их среднего уровня) и с колоссальными демографическими проблемами страны. Это очевидно связано с коренными трансформациями, произошедшими в рамках российского общества, с коммерциализацией самых разных сторон жизни общества. Это напрямую связано с кровавыми вооруженными конфликтами на территории страны. Однако реальная целостная картина ситуации в России не столь однозначна и не настолько мрачна. И в общем нет оснований вести речь о существенной или тем более необратимой деградации человеческого капитала в стране. У России были (установленные еще в советский период) и даже поныне остались некоторые высокие стандарты экономической и социальной безопасности населения. Очевиден прогресс в сфере обеспечения продовольственной безопасности граждан (не путать с продовольственной безопасностью страны, о которой пекутся некоторые наиболее ретивые «государственники»). Есть позитивные подвижки в области защиты прав человека. И в принципе этот список можно продолжать. Так что нет никаких объективных причин для того, чтобы избегать подключения к дискуссии. В особенности, если оно произойдет посредством активизации деятельности российских НГО. В отличие от государственных структур, ограниченных в своей деятельности целым рядом формальностей и условностей, общественные организации могут более свободно оперировать на поле производства «новых смыслов» и трансформации концепции «человеческой безопасности». Что будет пониматься в мире и в рамках ООНовских структур под понятием «человеческая безопасность» (учитывая отсутствие консенсуса по поводу определения), и чему будет отдаваться предпочтение в рамках данной концептуализации – борьбе за запрет противопехотных мин и за права меньшинств или повышению эффективности предупреждения наркотрафика или актов терроризма – во многом будет зависеть от убедительности и весомости предлагаемых нами аргументов. Равно как будет зависеть от этого увеличение потенциала «мягкой силы» Российской Федерации. РОССИЯ И США В ПРОСТРАНСТВЕ ГЛОБАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ: РАЗДЕЛИТЕЛЬНЫЕ ЛИНИИ И ОБЪЕДИНИТЕЛЬНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ274. И.А. Чихарев Концептуальные истоки представлений о неделимости безопасности можно найти в истории международно-политической мысли как реалистского, так и либерально-идеалистического направлений. В рамках реалистской традиции неделимость безопасности связывалась с целостностью системы равновесия сил государств на мировой арене, в русле либеральной – с общностью человеческого рода, универсальным характером прав человека, возможностью укрепления нормативно-институциональных основ международного взаимодействия. Общемировое значение понятие неделимости безопасности начало приобретать в первой половине XX в. в связи с замыканием планетарного пространства политического противоборства. В духе реализма эту тенденцию отразила интенсивно развивавшаяся тогда геополитика – силовое взаимодействие держав на мировой арене начинает происходить в рамках единого планетарного поля, географически замкнутого пространства. На карте мира практически не осталось белых пятен, территорий, на которые могли бы вступить великие державы, не встретив силового противодействия со стороны равных им по силе метрополий. Версальско-Вашингтонская система международных отношений впервые ввела в центральный круг международного взаимодействия Североамериканские Соединенные Штаты и Советскую Россию, что знаменовало собой распространение системы равновесия сил на оба полушария. Была создана первая квазиуниверсальная международная организация – Лига Наций. В международно-дипломатический дискурс понятие «неделимости мира» было введено в 1935 г. Народным комиссаром по иностранным делам СССР М.М. Литвиновым. Надо заметить, что ему же принадлежала весьма значимая роль в установлении дипломатических отношений СССР и США на переговорах с Президентом Фраклином Рузвельтом (ноябрь 1933 г.) В кратких взаимных нотах министра и президента о готовности к нормальным дипломатическим отношениям отмечалась приверженность идее сотрудничества двух государств для сохранения всеобщего мира. Среди гарантированных друг другу условий восстановления отношений основное внимание уделялось гарантиям невмешательства во внутренние дела, недопущения действий, подрывающих спокойствие, процветание, порядок и безопасность двух стран, любой агитации и пропаганды, имеющей целью нарушение территориальной целостности, изменение политического и социального порядка. Государства также обещали воздерживаться от актов вооруженной интервенции в отношении друг друга. США особо акцентировали требование обеспечения религиозных прав и свобод для своих граждан на территории Советской России. Немногим более месяца спустя Франция и советское руководство предложили создать в Европе систему коллективной безопасности. Против предложения, в конечном счете, выступили Германия и Польша. В 1934 г. Советский Союз вступил в Лигу наций. В январе 1935 г. в речи на Совете Лиги наций, посвященной Саарскому вопросу, М.М. Литвинов сделал свое известное заявление: «Мир неделим, и все пути к нему выходят на одну большую широкую дорогу, на которую 274 Статья подготовлена по материалам исследования, проведенного автором в рамках Института по проблемам формирования политики США в области безопасности, Ньюарк-Бостон-Нью-Йорк-Вашингтон, январьфевраль, 2011. Автор выражает признательность научному руководителю программы, заслуженному профессору Департамента политической науки и международных отношений Университета штата Делавер Марку Джону Миллеру. должны вступить все страны. Пора признать, что нет безопасности лишь в собственном мире и спокойствии, если не обеспечен мир соседей, ближних и дальних». Попытки создания системы коллективной безопасности закончились неудачей, и в следующий раз понятие неделимости мира вспомнится уже после начала Второй мировой. «Где бы ни был нарушен мир, мир везде, во всех странах – в опасности» – гласило радиообращение президента США Франклина Рузвельта 3 сентября 1939 г. Второе рождение идея неделимости безопасности переживает в эпоху разрядки – она получает международно-правовое закрепление в Заключительном акте Совещания по безопасности и сотрудничестве в Европе в Хельсинки. В контексте СБСЕ, неразделимость безопасности означает, что безопасность каждого государства и региона неразрывно связана с безопасностью всех остальных государств. Понятие неразделимости дополняется в этот период еще одним смыслом – «всеобъемлющая безопасность». Всеобъемлющий подход к безопасности включает три основных «измерения» пространства безопасности (т.н. «три корзины») – военно-политическое, экономическое и экологическое, человеческое. Все три измерения понимаются как в равной степени необходимые для обеспечения долгосрочной безопасности. В середине 70-х гг. концепт неделимости безопасности опирается на ряд новых исторических трендов: рост международной взаимозависимости как в военно-стратегическом, так и в экономическом отношении, интеграционные процессы в Европе, формулирование глобальной проблематики, включая экологические и энергетические проблемы. Названные тенденции нашли отражение и в интеллектуальном поле, получив теоретическую трактовку в концепциях структурного реализма, неолиберализма, теории интеграции. В 90-е гг. понятие неразделимости безопасности начинает использоваться еще более широко. Решающим фактором стало разрушение советского блока и ожидаемая ликвидация разделительных линий в Европе и в мире. В Парижской хартии «За Новую Европу» (1990 г.) декларируется, что «безопасность неделима, а безопасность каждого государства-участника нераздельно связана с безопасностью всех других». Хартия о европейской безопасности, принятая в 1999 г. в Стамбуле, была призвана содействовать формированию общего и неделимого пространства безопасности в регионе ОБСЕ, свободного от разделительных линий и обеспечивающего сопоставимые уровни безопасности для всех. В ней также акцентируется понятие кооперативной безопасности. Маастрихтская стратегия по противоборству угрозам безопасности и стабильности в XXI в. (2003 г.) декларирует, что «многомерная концепция общей, всеобъемлющей, кооперативной и неразделимой безопасности» в полной мере отвечает на вызовы безопасности нового столетия. В российско-американских отношениях в начале 90-х XX в. обсуждаемый концепт также находит яркое отражение. В тексте Хартии американско-российского партнерства и дружбы (1992) говорится о «неделимости безопасности от Ванкувера до Владивостока». Понятия пространства безопасности и его неделимости в этот период времени представляют собой своего рода компенсацию блокового мышления времен холодной войны и символ окончательного разрушения железобетонных разделительных стен этого исторического периода. Однако в последние почти двадцать лет в отношениях России с США и европейскими государствами постоянно намечаются контуры новых разделительных линий. С точки зрения России можно обозначить несколько таких контуров. Во-первых, предметом озабоченности России является приближение НАТО к ее границам. Во-вторых, военно-стратегическое присутствие США в Центральной и Восточной Европе. В-третьих, возможные стратегии укрепления антироссийской ориентации постсоветских государств, их включение в американскую и европейскую сферы влияния. В-четвертых, возможная поддержка со стороны США и их союзников сепаратистских тенденций на Северном Кавказе. Этот четвертый контур потенциальных разделительных линий не только создает возможность отторжения названных регионов, но проникает во внутрисоциальную сферу, обостряя внутренний конфликт между группами мигрантов и коренным населением центральных регионов России. Внешнее участие может усматриваться и в других внутрисоциальных расколах. Например, возможна интерпретация, что международные правозащитные организации, пользующиеся поддержкой США и союзников, противопоставляют индивида и государство, заявляя, что российское государство представляет собой угрозу индивидуальным правам и свободам. Если говорить об угрозах информационно-культурной безопасности, внутреннему социальному расколу может содействовать и пропаганда жестокости, насилия и эгоистического потребительства в массовой культуре, проникающей в Россию Запада. Эта сеть социальных трещин, с точки зрения наиболее алармистски настроенных кругов, создает угрозу распада России как целостного и независимого государства. Эти угрозы и потенциальны расколы достаточно давно и подробно обсуждаются в российских медиа, официальных, интеллектуально-политических кругах. Менее известны у нас западные представления о возможных разделительных линиях, намечающихся по вине России. Любопытным пособием в этом плане является достаточно влиятельная в политических и академических кругах книга «Разрушая Запад: атлантическая повестка России» заведующего кафедрой Восточноевропейских исследований Центра стратегических и международных исследований в Вашингтоне Януша Бугайски. С его точки зрения, «Кремль стремится к расширению евразийского пространства, на котором Россия является доминирующим политическим игроком, к фрагментации и нейтрализации Евро-Атлантической зоны безопасности»275. Одной из стратегий на пути к достижению этой цели является «разделение и доминирование». Реализуя ее, Москва усугубляет международные разделительные линии, чтобы подорвать становление единой (евроатлантической) политики и подвергает отдельные государства интенсивному давлению. Россия, с точки зрения автора, фрагментирует ЕС, переводя отношения с отдельными его членами на двустороннюю основу, «национализируя» их. Подкупая «старые» европейские столицы с помощью торгово-экономических средств, дискредитируя роль США в Европе и в мире, Россия якобы пытается отделить новые независимые государства от Евроатлантического пространства, превратив их в сферу своего имперского влияния. Россия фрагментирует пространство международной безопасности, расчленяя территорию независимой Грузии, консервируя конфликты на территории бывшего СССР, Югославии, а также поддерживая анклавы антиамериканизма в Северной Корее, Сирии, Ливии, Венесуэле, на Кубе276. Однако основополагающими упреками в адрес России являются выражаемые американской и европейской сторонами оценки российского политического режима как недемократического, обвинения в нарушениях гражданских и политических прав на ее территории. Эти претензии действительно могут служить основанием для исключения России из пространства безопасности, так как и в общеевропейских, и в российско-американских соглашениях вопросам демократии и прав 275 276 Bugajski J. Dismantling the West: Russia’s Atlantic Agenda. Washington: Potomac Books, Inc. 2009, P.1. Ibid. человека придается фундаментальное значение. В российско-американской хартии говорится о том Евро-Атлантическое сообщество безопасности открыто для сотрудничества со всеми демократическими государствами. Российское руководство, начиная примерно с середины 90-х до начала двухтысячных годов, периодически поднимало вопрос о новых разделительных линиях в пространстве безопасности, однако целостное видение пространства безопасности и возможных инициатив по преодолению наметившихся в нем расколов начинает складываться к 2007-2008 гг., на новом этапе внешней политики современной России. Критерием для выделения этого этапа является расширение международной ответственности нашей страны, попытка предложить собственные подходы к решению проблем глобального управления. В Обзоре внешней политики России, опубликованном в марте 2007 г., особо выделяется тезис о том, что «сильная, более уверенная в себе Россия стала важной составной частью позитивных перемен в мире»277. Утвержденная в июле 2008 г. президентом Д.А. Медведевым Концепция внешней политики РФ призывает «переосмыслить приоритеты российской внешней политики с учетом возросшей роли страны в международных делах, повышения ее ответственности за происходящее в мире и открывшихся в связи с этим возможностей участвовать не только в реализации международной повестки дня, но и в ее формировании»278. В новой концепции также впервые говорится о необходимости повышения управляемости мирового развития и возможном здесь позитивном вкладе РФ279. В данный период проблематика новых разделительных линий в Европе и в мире была сформулирована в «Мюнхенской речи» экс-президента РФ В.В. Путина: «нам пытаются навязать уже новые разделительные линии и стены – пусть виртуальные, но все-таки разделяющие, разрезающие наш общий континент. Неужели вновь потребуются долгие годы и десятилетия, смена нескольких поколений политиков, чтобы «разобрать» и «демонтировать» эти новые стены?»280. Любопытно, что в выступлении Путина очерчена концепция пространства безопасности: «проблематика международной безопасности много шире вопросов военно-политической стабильности. Это устойчивость мировой экономики, преодоление бедности, экономическая безопасность и развитие межцивилизационного диалога. Такой всеобъемлющий неделимый характер безопасности выражен и в ее базовом принципе: «безопасность каждого – это безопасность всех»281. Сопоставление измерений безопасности, акцентированных В. Путиным, с концепцией ОБСЕ, обнаруживает одно очевидное расхождение: измерение «прав человека» заменено «развитием межцивилизационного диалога». Можно предположить, что тем самым неудобная для России тема прав человека переводится в плоскость, где может множество цивилизационных интерпретаций гуманитарной проблематики. Несколько иначе развернуто измерение экономической безопасности – акцентирована проблематика неравномерности мирового экономического развития. Конкретные механизмы, которые, с точки зрения российского руководства, могут способствовать преодолению разделительных линий в мировом и европейском пространстве безопасности, были предложены уже Президентом Медведевым. Речь идет об инициативе МИД России. Обзор внешней политики Российской Федерации. 28 марта 2007. Москва. Концепция внешней политики Российской Федерации. Утверждена 12 июля 2008 г. 279 Подробнее см.: Чихарев И.А. Внешняя политика современной России – Polityka zagraniczna Federacji Rosyjskei (Pod redakcie L. Zyblikiewicza et al.), Krakow, 2010. p.11-31. 280 Путин В.В. Выступление на Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности 10 февраля 2007 года // Известия, 12.2.2007 281 Там же. 277 278 подписания нового Договора о европейской безопасности. В официальной интерпретации, главная цель Договора – «кодификация» принципа неделимости безопасности, создание единого правового военно-политического пространства в Европе, без зон с различающейся степенью безопасности282. Надо отметить, что российские усилия некоторыми обозревателями на Западе были восприняты не как попытка объединения пространства безопасности, но как попытка разрушить систему Евро-Атлантической стабильности. Более того, были и отдельные попытки использовать российские инициативы как информационный повод для рециркуляции тем российского неоимпериализма и в для целом антироссийской пропаганды. Можно привести пример из уже цитировавшейся книги Я. Бугайски. В ней, в частности, цитируется выступление Д. Медведева на встрече с представителями германских политических, парламентских и общественных кругов, в котором впервые предложение о заключении нового Договора о европейской безопасности было сформулировано на публично-дипломатическом уровне. Цитата, однако, выведена из контекста и приведена некорректно. В результате читатель может сделать принципиально искаженный вывод. Текст книги: «Атлантизм как единственный принцип исторически изжил себя. НАТО тоже никак не может обрести смысл своего существования». Следовательно, для российских лидеров Евразийство стало полезным геостратегическим контрапунктом Атлантизму» 283. Оригинальный транскрипт речи: «Атлантизм как единственный принцип исторически изжил себя – теперь речь должна идти о единстве всего евроатлантического пространства: от Ванкувера до Владивостока. Сама жизнь подсказывает именно такую формулу взаимодействия»284. Очевидно, что разделительные линии существуют не только в «физическом» пространстве безопасности, но и в пространстве информационно-интеллектуальном. И здесь нельзя не вспомнить соглашения Рузвельта-Литвинова, где говорилось о недопустимости взаимной деструктивной агитации и пропаганды. Весьма важно, что если не сама по себе инициатива подписания нового договора, то лежащий в ее основе посыл был конструктивно воспринят Белым домом. Об этом свидетельствуют сформулированные Государственным секретарем США Х. Клинтон «ключевые принципы будущей европейской безопасности»285: 1) «Краеугольным камнем безопасности является суверенитет и территориальная целостность всех государств… Мы не стремимся создавать разделения между соседями и партнерами. Уверенность России в ее собственной безопасности увеличивает нашу (уверенность)». 2) «Безопасность в Европе должна быть неделимой. На протяжении слишком долгого времени публичный дискурс по вопросам безопасности Европы был сфокусирован на географических и политических разделительных линиях. Некоторые даже сейчас, при взгляде на континент, видят Западную и Восточную Европу, старую и новую Европу, Европу, входящую и не входящую в НАТО, входящую или не входящую в Европейский Союз. Но реальность такова, что множества Европ не существует, есть только одна. И это Европа, Lavrov S.V. The Euro-Atlantic Region: Equal Security for All - http://eng.globalaffairs.ru/number/The_EuroAtlantic_Region:_Equal_Security_for_All-14888 283 Bugajski J. Opt. cit., p. 8. 284 Медведев Д.А. Выступление на встрече с представителями политических, парламентских и общественных кругов Германии 5 июня 2008 г. http://президент.рф/transcripts/320 285 Сlinton H.R. Remarks on the Future of European Security. January 21, 2010. Paris, France. http://www.state.gov/secretary/rm/2010/01/136273.htm 282 которая включает в качестве партнера Соединенные штаты. И это Европа, которая включает Россию». При этом даже во втором тезисе, несмотря на его дипломатическую выверенность, можно усмотреть контрапункт по отношению к созвучной ему российской позицией. Очевидно, что Европа, не имеющая прямого отношения к НАТО, существует. Хотя бы потому, что Европа, по словам самой Х. Клинтон, включает Россию. Некоторые дальнейшие пункты, предлагаемые Клинтон в качестве ключевых, также видятся дискуссионными. «Мы сохраняем непоколебимую приверженность обязательству, закрепленному в пятой статье Североатлантического договора, что нападение на одного есть нападение на всех. Мы будем продолжать базировать войска в Европе, как для того, чтобы сдерживать (deter) атаки, так и для того, чтобы быстро отвечать в случае их возникновения». В данном контексте очевидно настораживающе звучит термин «сдерживать», вызывающий блоковые аллюзии. Однако и этот вполне «по-республикански» звучащий тезис секретарядемократа, «упакован» в пакет весьма конструктивных предложений по созданию единой системы противоракетной обороны с участием России, идей в области ядерного разоружения, новых режимов контроля за обычными вооружениями. Последний же ключевой принцип настоящей и будущей европейской безопасности состоит, согласно Х.Клинтон, в том, что «безопасность подразумевает не только мирные отношения между государствами, но возможности и права для индивидов, которые в них живут». Этот тезис очевидно призван уравновесить первый тезис о суверенитете и территориальной целостности как «краеугольном камне» безопасности. Подводя итог этому краткому анализу официальных американских взглядов на обсуждаемый вопрос, стоит упомянуть также, что г-жа Клинтон предлагает перейти в наступление в деле продвижения ценностей евроатлантической цивилизации, что еще раз противопоставляет ключевые различия в видении пространства безопасности двумя странами. Казуистический разбор аргументов по разные стороны разделительных линий в пространстве международной безопасности вряд ли продуктивен и едва ли будет находиться в научной плоскости. Вместо этого в статье предлагается теоретический анализ пространства мировой безопасности и некоторые прикладные его импликации. Пространственные интерпретации проблем международной безопасности имеют теоретические основания в различных подходах к изучению мировой политики и международных отношений. 1. Традиционный геополитический подход. Здесь рассматривается территориальная локализация угроз безопасности и возможности противодействия им путем создания «буферных зон», «поясов», «контейнеров» или аннексия территорий, от которых исходит угроза. 2. Структурно-реалистский подход. Сфера международной безопасности воспринимается как соотношение силовых возможностей основных держав или блоков. Обеспечение безопасности видится на основе баланса сил. 3. Либерально-демократический подход. Сфера международной безопасности трактуется как сообщество демократических государств, поддерживающих мирные отношения друг с другом. Угрозы международной безопасности исходят от авторитарных режимов, способ обеспечения безопасности – демократизация этих режимов. 4. Неолиберальный подход. Пространство глобальной безопасности трактуется как сфера взаимозависимых рыночных демократий; не интегрирующиеся в глобальную экономику зоны воспринимаются как источник угрозы, способы противодействия – постепенная интеграция на основе торгово-экономических инструментов или насильственная ликвидация политических барьеров, препятствующих расширению глобального рынка. 5. Неоклассический либеральный подход. Пространство безопасности трактуется с точки зрения человеческого измерения, обеспечения прав человека и интересов личности; угрозы личной безопасности могут быть локализованы на любом уровне – местном, региональном, государственном, глобальном. 6. Либерально-институциональный подход. Пространство безопасности создается на основе равной коллективной безопасности. Угрозы связаны с нарушением норм международного права. 7. Глобалистский подход. Основные угрозы безопасности носят планетарный характер, способ борьбы с ними – объединение усилий большинства государств и негосударственных акторов. 8. Конструктивистский подход. Пространство безопасности предстает как согласованное и признаваемое пространство взаимодействия, за пределами которого находятся непрозрачные, некоммуникабельные угрозы. 9. Постсовременная геополитика. Пространство безопасности – контролируемая современным средствами наблюдения и разведки и обеспеченная инструментами быстрого реагирования сфера. Угрозы турбулентны, непредсказуемы, повсеместны. В современной международной практике эти подходы тесно переплетаются и на различных уровнях – публичном, экспертном, официальном – предстают в различных сочетаниях. Как уже приходилось отмечать, наиболее устойчивым является традиционный геополитический, территориальный подход. Само понятие «территория» этимологически связано с понятием «угроза». Популярные страхи, основанные на слабой осведомленности публики, активно эксплуатируются политиками. Родство геополитического подхода с традиционными, мифлогическими, цивилизационными, домодернистскими схемами политического восприятия парадоксально смыкает его с постмодернистским конструктивизмом, также озабоченным образами врага и интерсубъективными представлениями об угрозах. Геополитический подход культивируется современными медиа, новыми СМИ, для которых удобны форматы триллера и боевика. Британско-американское понимание безопасности в последнее время ассоциируется с глобальным интервенционизмом, выстраиванием системы глобального контроля. Оно основывается на традиционной и постсовременной версиях геополитики, а также объединяет три версии либерализма – республиканскую, коммерческую и гуманитарную. В случае малопредсказуемости или наличия ревизионистских планов у политического режима или негосударственного актора, непроницаемого для прямого торгово-экономического влияния или давления со стороны международных гуманитарных организаций, создается образ угрозы, которая начинает всесторонне контролироваться. Одновременно разрабатываются планы быстрых операций по силовой нейтрализации угрозы. Российский подход также не избегает инерционного влияния «классической геополитики» и структурного реализма, но опирается на либеральный институционализм и коммерческий либерализм, а также на глобалистский подход. Геополитический подход поддерживается энергетическими императивами российской внешней политики. Структурный реализм проявляется в пристальном внимании к вопросам соотношения власти в мировой политике, содействии становлению многополярности. Однако в духе синтеза неореализма и неолиберализма середины 80-х, российским руководством в качестве составной части международной структуры рассматривается институциональная надстройка. Можно говорить о том, что идеальной моделью, лежащей в основе современных построений Кремля и МИД в сфере международных отношений и безопасности, является «институциализированная многополярность». Наиболее приближенным к идеалу практическим выражением этой модели является Совбез ООН в умеренно реформированном виде. Важнейшим моментом, объединяющим Россию и США в вопросах безопасности, является опора обоих государств на коммерческий либерализм в сфере международных отношений. Появление новых разделительных линий во многом детерминируется классической дилеммой безопасности. Возможности преодолеть эту дилемму или выйти на положительную сумму заключаются либо в появлении некоей общей для двух государств системной угрозы, либо во всестороннем развитии режимов контроля за вооружениями. Третий сценарий – достижение баланса сил за счет развития консолидированной европейской военной силы. Это, по сути, единственная дилемма, которая лежит в физико-географическом измерении пространства безопасности. Однако любой реалистичный сценарий ее разрешения находится в плоскости ценностей, институтов и доверия к ним, или восприятия. Как отмечалось выше, ключевой разделительной линией является противопоставление демократия/недемократия. Теория демократического мира (ТДМ) утверждает, что демократические режимы на международной арене склонны в большей степени к сотрудничеству, нежели к конфликту. Таким образом, в ней постулируется связь между различными уровнями демократического процесса – демократизация «отдельно взятых» государств способствует тому, что на мировой арене они становятся равноправными партнерами развитых демократий. Тем самым обеспечивается становление демократического мира, то есть сообщества демократий, формирующих систему мироуправления на либеральной основе. Это сообщество, в свою очередь, оказывает воздействие на государства недемократические, призывая или заставляя их двигаться по пути демократизации. ТДМ обнаруживает ряд противоречий. Речь идет не столько о «казусной» критике ТДМ, то есть выявлении исторических или современных случаев конфликтогенного поведения признанных демократий, сколько о самих теоретических основаниях и практических импликациях ТДМ. Прежде всего, весьма противоречивой является сама идентификация демократического сообщества и отдельных включаемых в него государств в качестве демократических. Вопрос о критериях и основаниях отнесения государства к «демократическому лагерю» адресует к одной из наиболее острых проблем современной демократической теории и политической науки в целом – проблеме определения и измерения демократии. По этому поводу в политической науке и публицистике ведется обширная дискуссия. Можно выделить несколько основных моментов, ставящих под сомнение современную самоидентификацию демократического лагеря. Прежде всего, это критика демократии в США, которые считаются лидером и идейным вдохновителем демократического мира. Сомнения в демократических качествах президентского правления и противоречивость текущей ситуации в области обеспечения базовых прав и свобод человека в США – наиболее острые критические стрелы. Другое важное направление критического дискурса – демократический релятивизм, то есть подход, в соответствии с которым демократия не сводима к единому образцу и наполняется в каждой стране специфическим культурноцивилизационным содержанием. Этот подход достаточно распространен и пользуется популярностью, в частности в российском интеллектуально-политическом сообществе (ср. упоминавшееся выше измерение межцивилизационного диалога, составляющее, по Путину, одно из ключевых измерений безопасности). Такой взгляд на определение и оценку демократии не лишен оснований, однако, может использоваться в контексте легитимации и консервации недемократических и антидемократических режимов. Более перспективным видится иное направление конструктивной критики демократической теории «основного течения» - рассмотрение еще более «продвинутых» форм демократии. Тезис Г. О’Доннела и Ф. Шмиттера, прозвучавший в одной из программных транзитологических работ286, о «транзите второго поколения» - переходе к демократии благосостояния, социальной и даже социалистической демократии – родился, конечно, не в самое удачное время. Он был отодвинут на второй план идеологически мотивированным противопоставлением демократии и социализма, которое в конце 80-х-90-е гг. XX в. разрешилось «торжеством» либеральной трактовки демократии. Однако уже в 1996 г. в одной из наиболее известных статей по проблемам определения демократии287 можно встретить «максималистскую дефиницию/концепцию» демократии, которая включает в себя социоэкономическое равенство, и/или высокий уровень участия народа в процессах принятия решений на всех политических уровнях. Очевидно, что с точки зрения критериев этой дефиниции демократии, иначе выглядят претензии США на лидерство в распространении демократии. Безусловно, радикальный подход, провозглашающий, к примеру, Китай локомотивом социальной демократизации, лишен оснований. Как отмечают О’Доннел и Шмиттер, всегда находятся радикалы, защищающие точку зрения, что желателен прорыв к социализму «в обход» полиархии, но также и «реакционеры», утверждающие, что переходя к политической демократии, общества неизбежно движутся по пути к социальной демократии. Более сбалансированным и перспективным является подход, в соответствии с которым лидерами современного демократического процесса являются, в частности, некоторые североевропейские политии. Среди них многие являются лидерами по индексу полиархии Даля и одновременно наиболее мощными государствами благосостояния. На мирополитическом уровне эти государства часто следуют многосторонним подходам. Во многом определяя внешнеполитические стратегии ЕС, в области распространения демократии они привержены линии долгосрочного выстраивания демократических институтов на основе экономического, социального и человеческого развития в обществах, управляемых авторитарными режимами. Так, в современном Афганистане европейские вооруженные силы функционируют в формате Групп восстановления провинций, то есть ведут не столько военные действия, сколько реконструируют социальноэкономический фундамент политического строительства. Фундаментальную критику ТДМ с точки зрения обоснованности самопровозглашения демократического лагеря предлагает структурный реализм288. Использование теоретического инструментария структурного реализма в рассмотрении взаимосвязи мирополитического и национально-государственного уровней демократического процесса обусловлено тем, что эта концепция акцентирует значение именно системного уровня международных взаимодействий. В рамках системы международной политики, структуры распределения сил между государствами, демократический лагерь представляет собой, прежде всего, блок союзников. Внутренние характеристики режимов, входящих в этот блок, вторичны. Стремясь к поддержанию своей идентичности, государства блока позиционируют друг друга именно в качестве демократий. Зачастую такая характеристика весьма «натянута». Аналогичным образом, далеко не всегда O’Donnel G., Schmitter P. 1989. Transitions from authoritarian rule. Tentative conclusions about Uncertain Democracies. Baltimore and London 1989. 287 Collier D., Levitsky S. 1997. Democracy with Adjectives: Conceptual Innovation in Comparative Research. - World Politics, Vol. 49. 288 Waltz K. 2000. Structural Realism after the Cold War. – International Security, Vol. 25, No. 1, Summer 286 оправданы характеристики режимов, включаемых в альтернативный блок в качестве автократических. Наиболее разительными современными примерами является признание демократическими режимов прибалтийских государств, а также Грузии и Украины. Очевидно, что такой способ самоидентификации демократического сообщества не только не благоприятствует распространению демократии, но дискредитирует практику демократизации. На основе на концепции, согласно которой демократизация «в отдельно взятых» государствах интегрирует их в демократическое мировое сообщество и способствует мирному сотрудничеству в глобальном масштабе, США и НАТО развертываются доктрины распространения демократии и «расширения пространства свободы», не исключающие и применения военных инструментов. Реализация этих доктрин представляет собой наиболее противоречивый момент для ТДМ и базирующейся на ней трактовке пространства безопасности. Прежде всего, «зависимость от внешних властей» - не меньший «грех» политического режима, чем зависимость от военных властей или олигархов. Зависимый режим не может быть демократическим по определению – ему более соответствовали бы характеристики «инодемократия» или «демократия под внешним управлением». Импликацией доктрин и практик распространения демократии становится еще один парадокс – демократические государства, воюющие за распространение демократии, неизбежно свертывают демократию на внутриполитической арене. Современная война не может вестись в режиме «удаленного доступа» - этому препятствует всепроникающий характер глобальных коммуникаций. Война инфильтрируется на территорию воюющих демократий в форме террора, что влечет за собой ограничение прав и свобод граждан (досмотры, прослушивания, слежка), нарастание автократических и антигуманных тенденций в политике (в качестве примера можно привести вето на закон о запрете пыток в США). Наиболее ярким современным выражением обозначенных противоречий является снижение уровня свободы в Афганистане, отмечаемое Домом свободы289 – сама практика распространения демократии порождает антидемократические тенденции. Концептуальным и политическим противовесом ТДМ и практике распространения демократии может быть концепция «демократического миропорядка». Она предполагает, что развитию демократического процесса в современном мире способствует демократизация процесса принятия решений на международном уровне, многосторонний подход к проблемам политического развития государств, испытывающих политические кризисы и авторитарные репрессии. Демократизация могла бы осуществляться на основе международной помощи развитию (экономической, гуманитарной, технической). Этот подход к демократизации, который можно назвать европейским, мог бы стать «мостом» в евроатлантическом пространстве безопасности. В то же время цивилизационно-релятивистская трактовка демократии и прав человека не выглядит перспективной, но лишь далее разделяет США и Россию в пространстве глобальной безопасности. Цивилизационный дискурс тесно связан в западных представлениях с империализмом и фундаментализмом. Кроме того, он видится крайне несамокритичным вариантом трактовки современной российской государственности, которая, несомненно, нуждается в дальнейшем политическом развитии. 289 Puddington A. 2009. Freedom in the world 2009: Setbacks and resilience http://www.freedomhouse.org/uploads/fiw09/FIW09_OverviewEssay_Final.pdf Более перспективным выглядит подход, трактующий гуманитарное измерение безопасности более объемно. В частности, как отмечает С.В. Лавров, деятельность ОБСЕ в основном концентрируется на «гуманитарной корзине», причем избирательно. Так, представители этой организации постоянно акцентируют российскую проблематику в сфере обеспечения гражданских и политических прав, но не уделяют внимания проблематике свободы передвижения в рамках расширенного европейского пространства290. Представляется, что возможно обнаружить и другие потенциально сближающие позиции России и США проблемы гуманитарной безопасности. Так, последнюю можно трактовать с точки зрения развития человеческого потенциала, что перевело бы акцент на социальные права и позволило бы сконцентрироваться на базовых для человеческой безопасности общих задачах в области здравоохранения, современного образования, вместо политизации гуманитарной повестки. Эти задачи могли бы стать объединяющими для США, ЕС и России не только в плане единства евроатлантического пространства, но и роли указанных трех субъектов в обеспечении глобальной безопасности. В этом плане проблематика ликвидации мирового неравенства и диспропорций в развитии кажется важным измерением глобальной безопасности. Потенциально именно в этом свете может рассматриваться проблема борьбы с транснациональным терроризмом, наркотраффиком, распространением ОМУ и другими общими для США и России угрозами. Здесь «мостом» мог бы так же стать европейский опыт в области международной помощи развитию. Наряду с потенциальными связующими нитями в гуманитарном измерении пространства безопасности, можно указать и на возможные «скрепы» в военно-политическом пространстве. Безусловно, основой для преодоления разделительных линий может стать четкая приверженность США и России принципам территориальной целостности, суверенитета и невмешательства во внутренние дела. Такой достаточно непривычный для американской внешней политики поворот мог бы опираться на неоизоляционизм, безусловно присущий современному американскому обществу и получающий серьезное теоретическое обоснование 291. Эти принципы в отношениях США и России имеют серьезную историко-дипломатическую основу. В современном контексте данные классические правила международного взаимодействия позволили бы подчеркнуть, что два государства исключают для себя деструктивные и имперские стратегии. На сегодняшний момент можно говорить о прогрессе в укреплении режимов контроля за вооружениями. Вступил в силу новый Договор о сокращении стратегических наступательных вооружений. Существуют перспективы строительства совместной ПРО и укрепления договорных отношений в сфере контроля за вооружениями в космосе, а также в области обычных вооружений. Однако в связке США-ЕС-Россия наиболее многообещающим представляется сценарий формирования европейских военных сил качественно нового типа – ориентированных на миростроительство, содействие развитию, помощь в чрезвычайных ситуациях. Это способствовало бы деэскалации военных угроз в отношениях России и государств ЕС, а также содействовало бы интеграции двух измерений безопасности, выделяемых ОБСЕ. Концентрация на вопросах помощи развитию, как в рамках европейского пространства, так и в более широком международном аспекте, также способствовала бы интеграции российского и предлагаемого ОБСЕ взглядов на современное пространство безопасности. 290 291 Lavrov S.V. Opt. cit. См. к примеру: Walt S. Taming American Power. N.Y., L. 2005. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Как в этом мог убедиться читатель, участниками семинара были высказаны разные точки зрения относительно концепта human security, а также по таким проблемам, как содержание человеческой безопасности в контексте современной международной политики и вопросы обеспечения безопасности человека в современной России. В то же время, многообразие точек зрения и позиций участников не означает отсутствия общих выводов. Один из таких выводов состоит в том, что концепт и теория человеческой безопасности, несомненно, обогащают теорию международных отношений, вносят важные нюансы в осмысление мировых процессов, идентифицируя возрастающие в условиях глобализации и взаимозависимости, новые риски и угрозы развитию и самому существованию человека. Международные организации и государства, ориентирующиеся в своей политике на потребности безопасности человека, привлекают внимание к широкому комплексу проблем, связанных с бедностью, недоеданием, незащищенностью от болезней значительной части населения Планеты, с деградацией окружающей среды, личной и общественной безопасности. Это само по себе является определенным вкладом в выработку мер если не решения, то хотя бы смягчения указанных проблем. Расширенное понимание безопасности, учитывающее интересы человека, сегодня стало составной частью национальных стратегий многих стран. В Концепции национальной безопасности России не случайно зафиксирована формула "безопасность личности, общества и государства", недвусмысленно указывающая на приоритеты в этой области. В то же время постулируемый некоторыми сторонниками человеческой безопасности разрыв и даже противопоставление государства и человека как объектов безопасности способны приводить к ложному парадоксу, в соответствии с которым, чем в большей безопасности находится государство, тем в менее безопасной ситуации оказывается личность. Как известно, согласно гипотетическому общественному договору государство было создано в результате делегирования людьми части своих свобод политическому институту, получающему от них верховную власть в обмен на гарантии безопасности каждого человека (прекращение состояния "войны всех против всех") внутри государства. Глобализация не «отменяет» государство – в наши дни с этим согласны, практически, все серьезные исследователи. Помимо всего прочего, это означает и то, что при всех трансформациях, касающихся соотношения между внутренней и внешней политикой, различия между ними остаются. Поэтому и сегодня безопасность человека может быть обеспечена только в том случае, если гарантирована безопасность государства. При этом если внутри государств безопасность обеспечивается правоохранительными органами, которые осуществляют его монополию на законное применение силы, то в мировой политике ответственность за мир и безопасность лежит, как правило, на наиболее сильных государствах, что требует от каждого нести свою долю этой коллективной ответственности. Подчеркивая данный факт, немецкий политолог Ганс Иоахим Шпангер констатирует, что такие действительно общие, но противоречивые по своей природе, вызовы, как изменение климата, транснациональный терроризм, организованная преступность, слабость государства, провал государства на Глобальном Юге, нераспространение оружия массового уничтожения и т.п., еще недостаточны для преодоления закоренелых разногласий между государствами 292. Это означает, что традиционное понимание внешних угроз безопасности государства и человека продолжает сохранять свое значение. Это относится и к внешней безопасности России и ее граждан: она Ганс Иоахим Шпангер. И снова о «холодной войне»: уроки прошлые и нынешние // Вестник аналитики 2010, №1, с. 62. 292 остается заботой российского государства, в отличие, например, от Канады, или Японии, внешняя безопасность которых обеспечивается Соединенными Штатами и которые, фактически, не имеют (не испытывают необходимости) собственной, национальной внешней политики293. Что касается внутренних угроз, то многие из них действительно связаны с самим государством. Противоречия между государством, обществом и человеком неизбежны, поскольку государство всегда стремится узурпировать как можно больше полномочий, а человек и общество – вернуть как можно больше свобод. Проблема контроля государства со стороны гражданского общества решается в каждой стране по-разному, отражая ее историю, традиции, внутреннюю политическую и социально-экономическую ситуацию, геополитическое положение, состояние внешних рисков и угроз безопасности. Однако, справедливо указывая на это обстоятельство, защитники рассматриваемой теории (особенно в ее радикальной критической версии), бескомпромиссно вставая на сторону общества и (чаще всего абстрактного) человека, обвиняя государство в сугубо инструментальном отношении к личности, чаще всего оставляют без внимания тот факт, что без государства невозможно решить ни одну из задач человеческой безопасности – будь то социальная защищенность, противодействие терроризму, или продвижение по пути укрепления гражданского общества, демократических прав и индивидуальных свобод. Спору нет, в области прав человека и демократических свобод мы далеко отстаем от западноевропейских государств и США: мздоимство и казнокрадство, произвол чиновничества, фактический развал правозащитной системы... Все это делает крайне острой необходимость трансформирования отношений российского государства, общества и человека, потребность выстраивания системы, в которой вышеперечисленные злоупотребления станут невозможными и, соответственно, человеческая безопасность более обеспеченной. Вместе с тем, важно подчеркнуть, что в условиях современной России необходимое движение к свободе и безопасности человека не может осуществляться за счет ослабления государственности, за счет культурного и политического суверенитета. Именно слабостью государства и его правоохранительных структур объясняются провалы в борьбе с организованной преступностью, коррупцией и нарушением прав человека. Еще один вывод связан с восприятием теории человеческой безопасности и возможностью ее интегрирования в формирующуюся отечественную ТМО. Свойственная рассматриваемой теории чрезмерно расширительная трактовка безопасности, в которую входит все – от угрозы ядерного холокоста, до несоблюдения правил дорожного движения автомобилистами и пешеходами – делает категорию человеческой безопасности малооперциональной в прикладном анализе международной политики. Следует учитывать и то обстоятельство, что основные положения теории человеческой безопасности сформулированы в конкретном (западном) социо-культурном контексте, отражают взгляды, потребности и проблемы, касающиеся не только общемирового характера, связанного с глобализацией, но и интеллектуальные убеждения, политические обстоятельства, статус соответствующих стран Запада и амбиции их политических элит. С учетом этого, некоторые из ее положений не могут быть механически перенесены на российскую почву и должны быть переосмыслены. Это касается не только соотношения государства и общества, о чем говорилось выше, но и представлений об угрозе безопасности, как преимущественно субъективном восприятии. Проблематика секьюритизации / десекьюризации связана с возможностью представить объект в терминах, имеющих или не имеющих отношения к реальным угрозам безопасности. Десекьюритизация, как пишет О.Вэвер, может быть достигнута только через дефиницию Косвенно это подтверждают споры по данному вопросу в канадской академической среде. См., например: Stéphan Paquin et Annie Challoux. Comment vit-on aux marges de l'Empire ? Les relations Canada – États-Unis etla nature de la relation transatlantique // Revue Études internationales, volume XL, no 2, juin 2009. 293 безопасности как языкового акта, противоположного ее пониманию как объективной угрозы294. Однако следует признать, что подобная операция возможна не всегда и не во всех ситуациях она способна оказаться эффективной. Дело не только в том, что повод для секьюритизации проблемы может оказаться (как это было в случае с решением о бомбардировках Сербии) надуманным, а сама она – чрезмерной и явно односторонней. Но и в том, что десекьюритизация может оказаться запоздалой, либо не произойти, хотя бы задним числом (как ее не произошло вплоть до сегодняшнего дня в вышеуказанном случае), что ставит вопросы морально-нравственного порядка. Кроме того, секьюритизация гуманитарных вопросов и, наоборот, десекьюритизация проблем традиционной безопасности, по словам С. Лаврова, «не отражает всеобъемлющего подхода» и, по существу, не способствует, а затрудняет обсуждение вопросов безопасности на равноправной основе во всех измерениях. Подчеркнутая российским министром необходимость «исходить из равноценности всех измерений безопасности, каждое из которых имеет важное значение и должно рассматриваться с прицелом на достижение максимально эффективных договоренностей» свидетельствует о том, что человеческая безопасность не должна рассматриваться и не может быть обеспечена как противовес традиционной безопасности. Постулаты человеческой безопасности не заменяют, а дополняют и обогащают проблематику безопасности. Человек как ее референтный объект не вытесняет в этом качестве государство и общество, а конкретизирует задачи обеспечения прав граждан на гарантии защищенности от угроз их жизни, здоровью, свободам и возможностям духовного развития и материального благосостояния. Следуя уже сложившейся традиции, хочется выразить убеждение в плодотворности обсуждения и, конечно же, искреннюю благодарность всем, принявшим участие в семинаре. При этом, как справедливо отмечали участники, дискуссию нельзя считать завершенной. Требуют дальнейшего обсуждения, например, вопросы взаимосвязи становления национальной идентичности и безопасности человека в условиях современной России, нуждается в продолжении исследования проблематика защищенности человека в свете обострения глобальных вызовов и необходимости выработки согласованной всеми членами международного сообщества стратегии устойчивого развития… Наконец, представляется несомненным, что не только сохранится, но и будет возрастать актуальность изучения противоречивых тенденций и последствий усиливающейся взаимозависимости для безопасности личности, общества и государства в глобализирующемся и одновременно регионализирующемся мире. П.А.Цыганков 294 Woever O. 1995, p. 56-57 БИБЛИОГРАФИЯ Абрамян А., Аршинов В., Беклемышев В., Вартанов, Дубровский Д. Философские проблемы развития и применения нанотехнологий. // Наноиндустрия. № 1, 2008. Агамбен Дж. Политизация смерти // Homo Sacer. http://simulacres.by.ru/texts/ztk/agamben.htm «Антитеррор» по-британски и по-американски // Ваш тайный советник. 12. 04. 2010. № 13. Балуев Д.Г. Понятие human security в современной политологии // Международные процессы. – 2003. Том 1. Номер 1 (1). Сайт: http://www.intertrends.ru Балуев Д.Г. Современная мировая политика и проблемы личностной безопасности. Нижний Новгород, 2002. Безопасность языка – безопасность России // http://journal.spbu.ru/2002/11/7/html Бир С. Мозг фирмы: Перевод со второго английского издания. Изд. 2. 2005. Бояринцев В.И., Л.К.Фионова. Война против разума. М., 2010. С.123 Брубейкер Р. Купер Ф. За пределами идентичности // Ab Imperio. Казань, 2002. № 3. Брудный И.М. Политика идентичности и посткоммунистический выбор России // Полис, 2002, №1. Будаев Э.В. Журналистика и массовые коммуникации // Известия Уральского государственного университета. Сер. Проблемы образования, науки и культуры. 2009. № 3(67). Буданова В.П. «Желанная Земля» в духовной традиции германской элиты / Переходные эпохи в социальном измерении. История и современность / Отв. ред. В.Л. Мальков. М., 2002. С.17. Ваганов А. Поле общественного невроза. НГ Наука. 2006. 26.04. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. // М. Вебер. Избранные произведения. - М., 1990. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну./Пер. с нем.М.:Прогресс Традиция,2000. Вода в меняющемся мире: Факты и цифры. Из доклада ООН, Пресс-коммюнике ЮНЕСКО N°200921, исследования Тихоокеанского института, доклад ООН о развитии человека «Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов», Пресскоммюнике ЮНЕСКО N°2009-21. http://www.aquaby.by/index.php/news/13/56/voda-vmenyayuschemsya-mire-fakty-i-tsifry. Водные войны - вечные конфликты // Aqua Expert. Информационное интернет-издание. 2007. http://old.aquaexpert.ru/analytics/?t=4&id=136. Воробьев Ю.Л. Основы формирования безопасности жизнедеятельности населения. М.: Деловой экспресс, 2006. Воротников Ю.Л. Русский язык и проблемы национальной безопасности России // Языковая политика в современном мире. – М., 2007. Вульф А., Натариус Дж., Даниелсон Дж., Ворд Б., Пендер Дж. Международные речные бассейны планеты//Международный журнал развития водных ресурсов, т.15, №4, декабрь 1999 г., стр.387-427. Гегель Г. Эстетика, т. 2, М., 1969. Геродот. История в девяти книгах / В переводе Ф.Г. Мищенко. М., 1888. Гизен К.Г. Между теорией принятий решений и струкутрализмом: слабая роль индивидуальной этики в теориях международных отношений. // Мишель Жирар (рук. авт колл.). Индивиды в международной политике. - М., 1996. Голицин В. Конфликтный потенциал водных ресурсов» // Власть. №6. 2009. С.81. Голышев А.И., Гирина А.М. Болгария: примеры водных конфликтов // Московский государственный университет природообустройства, Москва, Россия. 1999. Григорьева Ю. “Третьи стороны” и региональные конфликты. Внутренние и внешние факторы балканского кризиса. < http://www.rau.su/observer/N3_2006/3_11.HTM > Гуськова Е. Зачем Европе несколько албанских государств? <http://www.lgz.ru/article/id=668&top=26&ui=1182326722737&r=318> Даль В.И. Толковый словарь русского языка. Современная версия.М.:Изд-во Эксмо,2004. Данные к докладу ООН о глобальном использовании водных ресурсов «Вода в меняющимся мире» на Пятом Всемирном водном форуме (Стамбул Турция 16-22 март 2009 года) http://www.worldwaterforum5.org/. Делез Ж. Общество контроля // "Элементы", №9, М., 2000 http://arcto.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=547 Джеймс Джордж Джатрас. Насколько важно, что администрация Косова причастна к торговле органами? ("American Council for Kosovo", США). <http://inosmi.ru/usa/20101217/164984921.html> Доклад Конференции ООН по окружающей среде и развитию / A/conf 151 26 (vol. IV) 20.IX.1992. Доклад ООН о развитии человека «Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов», Peter H. Gleick. Water Conflict Chronology Washington, D.C. Island Press, 1993. Дюпюи Жан Пьер. Медицина и власть // Отечественные записки. №1 (28). 2006. Дятлов В. Кавказцы в Иркутске: конфликтогенная диаспора // Нетерпимость в России: старые и новые фобии / Под ред. Г.Витковской, А.Малашенко. М., 1999. Евстигнеев В.И. Проблемы обеспечения биологической безопасности России// Проблемы биологической безопасности РФ. Сборник докладов 1 Российского симпозиума по биологической безопасности. М. 2003. http://www.bio.su/old/evr.htm Жижек С. Добро пожаловать в Пустыню Реального. М.: Фонд «Прагматика культуры», 2002. Жильцов С., Зонн И. Борьба за воду // Национальная безопасность. № 6188. 8 декабря 2008. Жуйков Д. Оружие или лекарства? - РБК daily. 2007. 12.10. Жуков И. Пресной воды осталось на 25 лет. От употребления грязной воды к 2020 году погибнут 76 миллионов человек. Завриев С., Колесников А. Проблемы биобезопасности и противодействия биотерроризму //Мировая экономика и международные отношения. 2009. № 12. Зыгарь М. Вавилонское столпокрушение // Коммерсантъ-власть. 2003. №13. Иноземцев В. Гуманитарные интервенции. Понятие, задачи, методы осуществления / В. Иноземцев // Космополис. - 2005. - №1(11). - С. 20. Исследование Международного института управления водными ресурсами (International Water Management Institute), доклад ООН о развитии человека «Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов», Пресс-коммюнике ЮНЕСКО N°2009-21. http://typo38.unesco.org/. Калхун К. Национализм. М., 2006. Калхун К. Теории модернизации и глобализации: кто и зачем их выдумал // Русские чтения. Вып. 3 (Сборник материалов программы Института общественного проектирования «Русские чтения» за январь – июнь 2006 г.) М., 2006. Колоткина О. А. Право личности на безопасность: понятие, место в системе прав человека и особенности изучения в курсе конституционно го права РФ // Право и образование. М., 2007. №11. Конвенция ЕЭК ООН по охране и использованию трансграничных водотоков и международных озер 1992 г.// http://www.un.org/russian/documen/convents/waterconr.pdf Константин Сивков: «Резолюция Совбеза ООН толкает мир к Третьей мировой войне». http://www.rusk.ru/news_rl/2009/09/25/konstantin_sivkov Концепция внешней политики Российской Федерации. Утверждена 12 июля 2008 г. Кортунов С.В. Становление национальной идентичности: Какая Россия нужна миру? – М., 2009. Кудрявцев А.В. Исламофобия в постсоветской России // Ислам в СНГ. М. ИВ РАН, 1998. Кулагин В.М. Глобальная и мировая безопасность // Современная мировая политика: Прикладной анализ / Отв. ред. А.Д. Богатуров. – М.: Аспект Пресс, 2009, гл. 9. Лабюк О. «Ответственность по защите» и право на вмешательство. // Международные процессы. Том 6. номер 3(18). сентябрь–декабрь 2008. Левада Ю. От мнений к пониманию. Социологические очерки. 1993-2000. М., 2000. Литовкин В. Всех – в ружье! – Независимое военное вооружений. 2010. 19 – 25 февраля. Луций Анней Сенека. Нравственные письма к Луцилию. М., Изд-во "Наука", 1977. Серия «Литературные памятники». Перевод, подготовка издания С.А. Ошерова. Отв. ред. М.Л. Гаспаров. Лыкошина Л.С. Некоторые аспекты исторического и национального сознания в Польше // Системные изменения и общественное сознание в странах Восточной Европы. Сб. науч. трудов. М., 2008. Малахов В.С. Понаехали тут… Очерки о национализме, расизме и культурном плюрализме. – М., 2007. Малашенко А. Ислам и политика в России // Pro et Contra. Журнал российской внутренней и внешней политики. 2006. Т. 10. № 5-6 (34). Мартынов М.Ю. Дисциплинарная власть и проблема объективации индивида www.rusnauka.com/PRNIT_2006/Politologia/17271.rtf.htm Маслоу А. Мотивация и личность. СПб.:Евразия,1999. Медведев Д.А. Выступление на встрече с представителями политических, парламентских и общественных кругов Германии 5 июня 2008 г. http://президент.рф/transcripts/320 Международный терроризм: борьба за геополитическое господство / Авт. колл. А.В.Возжеников, М.А.Выборнов, К.И.Поляков и др. М., 2005 МИД России. Обзор внешней политики Российской Федерации. 28 марта 2007. Москва. Миллер А. Тема нации в российской политике последних лет // Два президентских срока В.В.Путина: динамика перемен: Сборник научных трудов / Отв. ред. и сост. Лапина Н.Ю. – М., 2008. Миллер Дж.А. Магическое число семь плюс или минус два. О некоторых пределах нашей способности перерабатывать информацию / Инженерная психология. Пер. с англ. М., 1964. Миловзоров А. Водные ресурсы приближаются к точке кипения. 16 августа 2010 // Ежедневная электронная газета. http://www.utro.ru/. Назаретян А.П. Человеческий интеллект в развивающейся вселенной: истоки становления, перспективы. М., 1990. С. 31. Негри А. Труд множества и ткань биополитики // Синий диван. №12. 2008. http://www.polit.ru/research/2008/12/03/negri.html Неклеса А. Управляемый хаос: движение к нестандартной системе мировых отношений // Мировая экономика и международные отношения. 2002. № 9. Новые технологии и продолжение эволюции человека? Трансгуманистический проект будущего / Отв. ред. В. Прайд, А,В. Коротаев. – М.: Изд-во ЛКИ, 2008. Обновление России: Трудный поиск решений. М.,1998. Общая теория национальной безопасности. М., РАГС. 2002. Олескин А.В. Перспективы биополитики с точки зрения политической философии, политической науки и практической политики // Биополитика. http://biopolitika.ru/publ/1-1-0-20 Ольшанский Д. Психология терроризма. СПб., 2002. Основы экономической безопасности / под ред. Е. А. Олейникова. – М.: ЗАО «Бизнес школа», 1997. Официальный сайт Тихоокеанского института по изучению вопросов развития, окружающей среды и безопасности//www.pacinst.org. Паин Э. Распутица: Размышления о предопределенности пути России. - М., 2009. Пан Ги Мун. Эпоха ответственности. Международный уголовный суд – краеугольный камень глобального правосудия. – Независимая газета. 2010. 06.01. Пановкин Д. «Заоблачный вариант» косовской проблемы. < http://www.rosbalt.ru/2010/07/22/756012.html>) Пильников Б. Итоги Всемирного саммита ООН по устойчивому развитию в Йоханнесбурге // КОМПАС. 2002, 18 сентября. Подорога В.А. Власть и познание (археологические поиски М.Фуко) // Власть. – М, 1989. Потребление воды в мире. 2010. http://ununu.ru/blog/potreblenie_vody_v_mire/2010-02-05-275. Пресс-коммюнике ЮНЕСКО N°2009-21. http://typo38.unesco.org/. При большей свободе: к развитию, безопасности и правам человека для всех| Доклад Генерального секретаря ООН,2005 март А./59/2005/ www.un.org/russian/largerfreedom/add1.htm Пригожин И. Порядок из хаоса: новый диалог человека с природой. М., 1986. Продолжение темы. Косово не готово к самостоятельности - Елена Гуськова <http://www.otechestvo.org.ua/main/2010 12/2111.htm> . Прохорова А. «Борьба за воду». Руководитель Федерального агентства водных ресурсов М.В. Селивёрстова ответила на вопросы программе «В Центре Событий» телеканала ТВ Центр // Федеральное агентство водных ресурсов. 2009. http://voda.mnr.gov.ru/part/?act=more&id=4749&pid=625. Путин В.В. Выступление на Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности 10 февраля 2007 года // Известия, 12.2.2007 Рассел Б., Моррис Н. Из-за глобального потепления в мире могут вспыхнуть «водные войны» // Деловая газета «Взгляд». 5 декабря 2007. Растоу Д.А. Переходы к демократии: попытка динамической модели //Полис.1996, №5. Родачин В.М. Безопасность как социальное явление // Право и безопасность.2004.№4(13). Ропейк Д., Грей Дж. Риск: Руководство для принятия решений о том, что действительно безопасно и что представляет угрозу в окружающем мире. / www.securitylab.ru/analytics/350799.php Сlinton H.R. Remarks on the Future of European Security. January 21, 2010. Paris, France. http://www.state.gov/secretary/rm/2010/01/136273.htm Сафонов А. Враг не родился 11 сентября, он, скорее, просто встал в полный рост // Международная жизнь. 2007. № 12. Сафонов А. Терроризм Апокалипсиса // Международная жизнь. 2006. № 5. Святая Русь – вместе или врозь? Патриарх Кирилл на Украине. – М.: Даниловский благовестник, 2009. Слова Старца Паисия Святогорца: Духовное Пробуждение. Том I, 1999 г. Переведено с греческого иеромонахом Доримедонтом. На сайте: http://www.fatheralexander.org. 2010. Малашенко А.В. Каким нам видится ислам // Россия в глобальной политике. 2006, № 5. Сокулер З.А. Знание и власть: наука в обществе модерна. Спб.: РХГИ, 2001. Соловьев Э. Сетевые организации транснационального терроризма // Международные процессе Том 2. номер 2 (5). Май-август 2004. http://www.intertrends.ru/five/006.htm Соловьев Э.Г. Трансформация террористических организаций в условиях глобализации. М., 2006. Стаф И. Медицина между взглядом и дискурсом: анализ М.Фуко // Отечественные записки. №1 (28). Степанов А.И. Число и культура. Рациональное бессознательное в языке, литературе, науке, современной политике, философии, истории. М., 2004. Степанова Е. Государство и человек в современных вооруженных конфликтах // Международные процессы. Том 6. номер 1(16). январь-апрель 2008. < http://www.intertrends.ru/sixteenth/003.htm#note2 > Стратегия и проблемы устойчивого развития России в XXI веке. М., 2002. Стратегия национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года. (утв. Указом Президента РФ от 12 мая 2009 г. N 537. Султанова А. Казахстану не хватает воды // Независимая Газета - Дипкурьер. 31 марта 2008. Тер-Минасова С.Г. Языковые проблемы безопасности в современном обществе // Влияние информационных технологий на национальную безопасность. IV Ежегодная конференция «Построение стратегии общества через образование и науку» 25-27 июня 2001 г. – М., 2001. Тишков В.А. Межэтнические отношения и конфликты: перспективы нового тысячелетия // Антропология власти: Хрестоматия по политической антропологии: В 2 т. /Сост. и отв. ред. В.В.Бочаров. Т. 2. Политическая культура и политические процессы. СПб., 2006. Тишков В.А. Что есть Россия и российский народ // Наследие империй и будущее России / Под ред. А.И. Миллера. М., 2008. Тищенко П.Д. Био-власть в эпоху биотехнологий // Библиотека РГГУ. http://www.iu.ru/biblio/archive/tichenko_bio/ Траба Р. Польские споры об истории XXI века // Pro et Contra. 2009. № 3-4 (46), май – август. Тренин Д. Интеграция и идентичность: Россия как “новый Запад». М., 2006. Третья мировая война уже началась. http://www.inosmi.ru/world/20060721/228983.html Фараго Ладислас. Война умов. Анализ шпионажа и разведки. М.; Изд. Академии Наук СССР. 1956. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т., Т. 3. - М.: АСТРЕЛЬ*АСТ. 2004. Филиппов В.Р. Кризис этнического федерализма в России // Регионы и регионализм в странах Запада и России. М., 2001. Фоли Дж. Энциклопедия знаков и символов. М., 1997. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. – М. – Касталь, 1996. Фуко М. Дисциплинарное общество в кризисе. Лекция во франко-японском институте Кансай в Киото 18 апреля 1978 года. http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Fuko_intel_power/Fuko_16.php Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999. Фуко М. Око власти / М.Фуко. Интеллектуалы и власть: избранные политические статьи, выступления и интервью. - М.: Праксис, 2002/ Фуко М. Рождение клиники / М.Фуко. - М.: Смысл, 1998. Фуко М. Рождение социальной медицины / М.Фуко. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. Ч. 3. - М.: Праксис, 2006. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности / М.Фуко.- М.- Касталь, 1996. Хабермас Ю. Зверства и гуманность / Ю. Хабермас // Логос. - 1999. - №5. - С.15. Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. М., 2004. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций и изменение мирового порядка (отрывки из книги) // Pro et Contra. М., Т.2, № 2 . Весна 1997. Хардт М., Негри А. Империя. – М.: Праксис, 2004. Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия в эпоху империи. М.: Культурная революция. 2006. Хашим Тачи. Для друзей - просто дон Тачи. < http://www.rian.ru/analytics/20101216/309442296.html>; Хрох М. От национальных движений к полностью сформировавшейся нации // Нации и национализм / Б.Андерсон, О.Бауэр, М.Хрох и др. – М., 2002. Чихарев И.А. Внешняя политика современной России – Polityka zagraniczna Federacji Rosyjskei (Pod redakcie L. Zyblikiewicza et al.), Krakow, 2010. Что кроется за нехваткой воды: Власть, бедность и глобальный кризис водных ресурсов // Доклад ООН о развитии человека. Перевод на русский язык — Изд. «Весь Мир», 2006. http://www.un.org/russian/esa/hdr/2006/. Шаран П. Сравнительная политология. Ч.II. М., 1992. Шиллер Г. Манипуляторы сознанием. — М., 1980; http://analysisclub.ru/index.php?page=schiller&art=1024 Эксперт Интститута Славяноведения рассказал о торговле органами в Косово. <http://www.kp.ru/online/news/522987/> Agamben Giorgio. Homo Sacer. Sovereign Power and Bare Life. Stanford: Stanford University Press, 1998. Agamben Giorgio. State of Exseption. The University of Chicago Press. 2005. Allan Т. Israel and water in the framework of the Arab-Israeli conflict/ T. Allan// http://www.albab.com/arab/env/water.htm Allan Т. Israel and water in the framework of the Arab-Israeli conflict/ T. Allan// http://www.albab.com/arab/env/water.htm Annan Kofi. ‘Towards a Culture of Peace’. <http://www.unesco.org/opi2/letters/TextAnglais/AnnanE.html> 08/22/01 Annan Kofi. Speech of the UN secretary- general to the General assembly. 20 september 1999. New York: United nations, 1999. Attili, S., Phillips, D. The Jordan River Basin: 2. Potential Future Allocations to the Co-riparians / S. Attili, D. Phillips// Water International, Volume 32, Issue 1 March 2007 , pages 39 - 62 Axworthy Lloyd. Canada and human security: the need for leadership. International journal. 52, 1997. Battistella Dario. Théorie des relations internationales. 2e edition revue et augmentée. – Paris. Presses de Sciense Po. 2006. Bjorn Moller. The Concept of Security: The Pros and Cons of Expansion and Contraction. COPRI Working Paper. 2000. № 26. Этатизм и анархизм как типы политического сознания. М., 1989. Booth K. Security and self: reflections of a fallen realist. Critical security studies. Concepts and cases. London: UCL press, 1997. Brown S. World interests and changing dimensions of security // World security: challenges for a new century. N.Y., 1994. Bugajski J. Dismantling the West: Russia’s Atlantic Agenda. Washington: Potomac Books, Inc. 2009, P.1. Buzan B. People, States and Fear: An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era, Boulder, 1991. Buzan B. People, States and Fear: The National Security Problem in International Relations, Brighton, 1983. Canton J. “The Social Impact of Nanotechnology: A Vision to the Future”// Nanotechnology Research Directions. Workshop Report. The National Science and Technology Council’s Interagency Working Group on Nano Sciecne, ENgeneering, and Technology. 1999. http://www.wtec.org/loyola/nano/IWGN.Research.Directions/IWGN_rd.pdf Cassese A. “Ex iniura ius oritur: Are We Moving Towards International Legitimation of Forcible Humanitarian Countermeasures in the World Community?” The European Journal of International Law, Vol.10, No.1, 1999. Collier D., Levitsky S. 1997. Democracy with Adjectives: Conceptual Innovation in Comparative Research. World Politics, Vol. 49. Dainov E., Manev V. Bulgaria: Creating a watershed council along Varbitsa River. Case №142. : http://www.gwpforum.org. 2010. Battistella D. Théories des relations internationales. 2e edition revue et augmentée. – Paris. Presses de Sciense Po. 2006. Demographic statistics// http://data.un.org/Exp;orer.aspx?d=POP Doty R. L. « Immigration and the politics of security », Security Studies, vol. 8, n° 2-3, 1998/1999 Newman E. Human security: mainstreamed despite the conceptual ambiguity? St. Antony's international review, 1, 2005. Evans G. The Responsibility to Protect: Ending Mass Atrocity Crimes Once and For All. Washington DC: Brookings Institution Press, 2008. Fortmann M. Les études de sécurité : une sous-discipline (security studies) à la croisée des chemins // Penser l'internatinal : perspectives et contributions des sciences sociales / Sous la dir. de F.Crépeau et J.-Ph. Thérien. – La Presse de l'Université de Montréal, 2007. Frederking B. Resolving security dilemmas: a constructivist explanation of the Cold War // International politics. June 1998. № 35. Giddens A. Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late Modern Age. Stanford, Calif., 1991. Аrcudi G. La sécurité entre permanence et changement. <http://www.cairn.info/revue-relationsinternationales-2006-1-page-97.htm > Gleick P. H. Water and Conflict. Washington, D.C. Island Press. 1993. Gleick P. H. Water Conflict Chronology. Washington, D.C. Island Press. 2008. Hildering, A., Molen, V. D. Water: cause for conflict or cooperation?/ A. Hildering, V. D. Molen// http://www.scienceandworldaffairs.org/PDFs/VanDerMolenHildering_Vol1.pdf Human Security in Theory and Practice. N.Y., 2009. Hussein, A. A. The Litani river of Lebanon// A.A. Husein// Geographical Review, Jul93, Vol. 83 Issue 3, p. 229 -238 International Water Management Institute. http://www.iwmi.cgiar.org/. Isaac, J. Core issues of the Palestinian-Israeli water dispute/ J. Isaac// Environment and Conflicts project. ENCOP occasional papers center for security studies, ETH Zurich: Swiss peace foundation – Zurich, Berne, 1995 p. 56-74 Kaldor M. Human Security. Reflections on Globalization and Intervention. Cambridge: Polity Press, 2007. p.195. Kofi A. Annan. Millennium Report, 2000// http://www.un.org/millennium/sg/report/full.htm Lavrov S.V. The Euro-Atlantic Region: Equal Security for All - http://eng.globalaffairs.ru/number/The_EuroAtlantic_Region:_Equal_Security_for_All-14888 Lein Y. Not even a drop. The water crisis in Palestinian villages without a water Network/ Y. Lein// http://www.btselem.org/Download/200107_Not_Even_A_Drop_Eng.doc Lein Y. Thirsty for a solution. The water crisis in the Occupied Territories and its resolution in the final status agreement/ Y. Lein// Jerusalem: B’Tselem – 2000 – p. 109 Libiszewski S. Water Disputes in the Jordan Basin Region and their Role in the Resolution of the ArabIsraeli Conflict/ S. Libiszewski// http://meadeastweb.org McSweeney Bill. Security, Indentity and interests: a sociology of international relations. Cambridge university press, 1999. Media, multilingualism and language policing: an introduction // Language policy. – 2009. – No 8. Mgbeoji Ikechi. “The civilized self and the bsrbsric other: Imperial delusions of order and the chellenges of human security”. Third world Quaterly. 27, 2006 Michael C. Jackson (2000), Systems Approaches to Managemen; http://analysisclub.ru/index.php?page=schiller&art=2706. Mikail B. Le probleme de l’eau dans le conflit israelo-palestinien/ B. Mikail// http://www.irisfrance.org/cv.php?fichier=cv/cv&nom=barah New Dimensions of Human Security. UNDP Human Development Report 1994. Nye J.S. Soft Power: The Means to Success in the World Politics. N.Y., 2004. O’Donnel G., Schmitter P. Transitions from authoritarian rule. Tentative conclusions about Uncertain Democracies. Baltimore and London 1989. Pal Tamas. Water scarcity and conflict: Review of applicable indicators and system of reference. – UNESCO-IHP, Paris, 2003. – 29 p. Patten A. and Kymlicka W. Introduction: Language Rights and Political Theory: Context, Issues, and Approaches // Language Rights and Political Theory. – Oxford, 2003. Paul D. Water issues in the Arab-Israeli conflict/ D. Paul// http://salam.org/palestine/water.html Gleick Peter H. Water Conflict Chronology. Washington, D.C. Island Press, 1993. Protection des personnes, promotion de la paix / Sous la dir. de Rob McRoe et Don Hubert. – McGillQueen University Press. Montréal & Kingston – London – Ithaca, 2002. Puddington A. Freedom in the world 2009: Setbacks and resilience. http://www.freedomhouse.org/uploads/fiw09/FIW09_OverviewEssay_Final.pdf Rekacewicz, P., Diop, S. Gestion de l’eau: entre conflits et cooperation/ P. Rekacewicz, S. Diop// http://blog.mondediplo.net/2008-01-14-Gestion-de-l-eau-entre-conflits-et-cooperation Responsible Scholarship in International Relations: edited by J. Ann Tickner and Andrei P. Tsygankov, a symposium in a special issue of International Studies Review, Vol.10, No 4, 2008 Roco M., Bainbridge W. Converging Technologies for Improving Human Performance: Nanotechnology, Biotechnology, Information Technology, and Cognitive Science. NSF/DOC Sponsored report. Arlington. 2002. Rogers, D. J. Innovative solutions for water wars in Israel, Jordan and the Palestinian Authority/ D.J. Rogers// http://web.mst.edu/~rogersda/umrcourses/ge342/ArticleInnovative%20Solutions%20Water%20Wars%20with%20header.pdf Shani Giorgio. Towards a Post-Western IR: The Umma, Khalsa Panth and Critical International Relations Theory. Thackrah, John Richard. (ed.) Encyclopedia of terrorism and political violence. London; New York, 2004. The New York Times. September 10, 2002. The Responsibility to Protect. Report of the International Commission on Intervention and State Sovereignty // URL: http://www.iciss.ca/report2-en.asp. Thomas C. Global Governance, Development and Human Security: Exploring the Links // Third World Quarterly, 2001, Vol. 22, No.2. Walker R. One world, many worlds. Struggle for a just world peace. London, 1998. Falk R. The Western State system. Princeton, New York, 1992. Walt S. Taming American Power. N.Y., L. 2005. Waltz K. 2000. Structural Realism after the Cold War. – International Security, Vol. 25, No. 1, Summer Wendt A. Anarchy is What States Make of It. // International Organization. Vol. 46. № 2. 1992. Woever O. Securitization and Desecuritization. / Ronnie Lipschutz (ed.). On Security. - Columbia University Press. 1995. СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ Ачкасов Валерий Алексеевич – доктор политических наук, профессор кафедры, зав. кафедой международных политических процессов СПбГУ; e-mail: val-achkasov@yandex.ru Задохин Александр Григорьевич – доктор политических наук, профессор, Дипломатическая академия МИД РФ; e-mail: aleksander_1945@mail.ru Золина Дарья Михайловна – аспирантка кафедры международных отношений факультета международных отношений Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского; e-mail: fmo@fmo.unn.ru Квашнин Денис Алексеевич – соискатель ННГУ им. Н.И. Лобачевского; e-mail: fmo@fmo.unn.ru. Кочетков Владимир Викторович – д.с.н., профессор кафедры социологии международных отношений социологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова; e-mail: kochetkov@socio.msu.ru Ланцов Сергей Алексеевич – доктор политических наук, профессор кафедры международных политических процессов СПбГУ; e-mail: s_lantsov@mail.ru Литвин Александр Николаевич – кандидат юридических наук, доцент Академии ФСБ; e-mail: al.nicolaev@mail.ru Митева Виктория Валентиновна – кандидат политических наук, научной сотрудник факультета политологии МГУ им. М.В. Ломоносова; e-mail: miteva@mail.ru Мухарямов Наиль Мидхатович – доктор политических наук, профессор, зав. кафедрой политологии и права, директор Инст-та экономики и социальных технологий Казанского энергетического ун-та; email: nail@mail.ru Пак Егор Викторович – аспирант кафедры истории международных отношений и мировой политики факультета мировой политики МГУ имени М.В. Ломоносова (e-mail: formail@inbox.ru). Прозорова Марина Геннадьевна – доктор политических наук, профессор кафедры международных отношений и политологии Нижегородского государственного университета им. Н.А. Добролюбова; email: marigenn@mail.ru Радиков Иван Владимирович – доктор политических наук, профессор, зам. декана факультета политологии СПбГУ; e-mail: ivirrad@gmail.com Рыжов Игорь Валерьевич – доктор политических наук, профессор кафедры международных отношений факультета международных отношений Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского; e-mail: iryzhoff@rambler.ru Рыхтик Михаил Иванович – доктор политических наук, заведующий кафедрой международнополитический коммуникаций и страноведения ННГУ им. Н.И. Лобачевского; исполнительный директор НП «Нижегородский политологический центр». ФМО ННГУ, e-mail: mpkis@mail.ru Соловьев Эдуард Геннадьевич – кандидат политических наук., зав. сектором теории политики ИМЭМО РАН; e-mail: solovyev@imemo.ru Терновая Людмила Олеговна – доктор исторических наук, профессор РАГС при президенте РФ; email: 89166272569@mail.ru Цыганков Павел Афанасьевич – доктор философских наук, профессор кафедры сравнительной политологии факультета политологии МГУ им. М.В. Ломоносова; e-mail: tsygankp@mail.ru Чихарев Иван Александрович – кандидат политических наук, доцент кафедры сравнительной политологии ф-та политологии МГУ им. М.В. Ломоносова; e-mail: ichikharev@yandex.ru.