ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ ВЕБЕРОВСКОЙ МЕТОДОЛОГИИ В

ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 18. СОЦИОЛОГИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ. 2011. № 4
А.И. Кравченко, докт. социол. наук, проф. кафедры истории и теории
социологии социологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова*
ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ ВЕБЕРОВСКОЙ
МЕТОДОЛОГИИ
Статья представляет систематизированную картину веберовской методологии, которая находится на пересечении гуманитарных и естественных наук. Освещаются взгляды М. Вебера на концепцию идеального типа и
отнесение к ценности, причинно-следственное (каузальное) объяснение
исторических закономерностей, чистые и средние типы, проблему интерпретации, отношение между статистикой и дополнительностью, сравнительно-исторический метод и др.
Ключевые слова: М. Вебер, веберовская методология, концепция идеального
типа и отнесения к ценности, причинно-следственное (каузальное) объяснение исторических закономерностей, чистые и средние типы, проблема интерпретации, отношение между статистикой и дополнительностью,
сравнительно-исторический метод.
Article is the systematized picture of Weber’s methodology, which is located on
the intersection of humanitarian and natural sciences. The views of M. Weber on
ideal type concept and reference to the value are illuminated, the cause-effect
(causal) explanation of historical regularities, clean and average types, the problem
of interpretation, the relation between the statistics and complementarity,
comparative-historical method and others.
Key words: M. Weber, Weber’s methodology, the concept of the ideal type and to
assign values of cause-effect (causal) explanation of the historical patterns, clean
and medium types, the problem of interpretation, the relationship between statistics
and complementarity, comparative-historical method.
В начале исследовательского пути М. Вебера его идеи формировались в традициях исторической школы, затем он пошел в социологии независимым путем. Об этом можно судить по содержанию
серии статей под общим названием “Рошер и Книс, логические
проблемы исторической национальной экономии”, вышедших с 1903
по 1905 г. В них Вебер сводит счеты с теоретико-методологической
позицией ранних представителей исторической школы. Расхождения между ним и его коллегами обозначились не в области политических или идеологических предпочтений, а в сфере высокой
методологии. Именно этими принципами, полагал автор “Протестантской этики”, нельзя поступиться.
*
Кравченко Альберт Иванович, e-mail: [email protected]
153
Решая ключевые вопросы социологии, Вебер не ставил задачи
собрать огромное количество эмпирических фактов (которые его
предшественники представляли в качестве исходной основы научного поиска), а затем на их основе делать теоретические умозаключения. Вебер начинал скорее с проработки методологической
позиции, а затем уже на базе четко сформулированных познавательных принципов возводил сложное теоретическое здание науки
и подкреплял его неопровержимыми эмпирическими фактами.
В основании веберовской методологии лежат следующие элементы:
— концепция “идеального типа”;
— метод причинно-следственного (каузального) объяснения исторических закономерностей;
— принцип сопереживающего понимания мотивов поведения;
— принцип отнесения к ценности.
Веберовскую методологию и его философские принципы познания принято квалифицировать как неокантианство. В своих ранних методологических эссе Вебер отрицал, что социология: 1) способна открывать универсальные законы человеческого поведения,
сравнимые с законами естественных наук; 2) собрав эмпирические
данные, может с их помощью подтвердить тот, казалось бы, неоспоримый для большинства социологов (особенно французских)
факт, будто конкретные общества и человеческое общество в целом претерпевают эволюционный прогресс; 3) вправе выносить
какие-либо оценки или моральное оправдание любому из существующих порядков или социальных устройств (обществ); 4) вправе
оперировать коллективными понятиями типа “государство” или
“рабочий класс”, если их нельзя конституировать с позиций индивидуального действия.
Социология должна стремиться прежде всего к пониманию не
просто человеческого поведения, а его значения и делать это на
базе разработки формальных моделей, или идеальных типов, которые создаются методом кросскультурного и трансисторического
сравнения.
Вводимые социологами понятия “бюрократия” или “социальный институт” должны иметь такой же аналитический статус, т.е.
быть эвристичными, конкретными и операциональными, как и
экономические понятия “абсолютная рента”, “чистая прибыль”
и т.д. Социология не сводится к субъективной интерпретации действий, как иногда думают. Она должна быть приравнена к таким
объективным наукам как естествознание, а это означает, что социологи обязаны руководствоваться своеобразным “ценностным нейтралитетом”. Поступая так, они совершают научные открытия, которые всегда доступны академической критике и независимой
154
проверке. Вебер оценивал статистику и социальные опросы как
существенную помощь в проведении социологического исследования, но не как его главную цель. Статистические данные должны
подвергаться выверенной оценке и теоретической интерпретации.
Естественные и гуманитарные науки
Прежде всего Вебер предпринял достаточно смелую попытку
преодолеть ту пропасть между естественными и гуманитарными
науками, которая возникла в результате деятельности немецкой
философии, в частности неокантианства (Г. Риккерт) и философии жизни (В. Дильтей), с одной стороны, а также немецкой исторической школы (В. Рошер, К. Книс) — с другой. Какие бы различия между этими течениями социальной мысли ни наблюдались,
их главный методологический порок, по Веберу, заключается в психологизации познания.
Для социологии, если она стремится быть объективной наукой,
такой путь неприемлем. Преодоление разрыва носило у Вебера достаточно компромиссный характер: он намеревался оставить в социологии все ценное и от методов естествознания, и от методов
гуманитарных наук. Из последних он сохранил принцип отнесения к ценности (соответствие принципам культуры, исторической
среде) и в то же время отверг метод оценочных суждений (субъективных мнений ученого, его пристрастий), требовавшийся в неокантианском варианте гуманитарного знания, но неприемлемый
в естествознании. Позиции естественно-научного метода еще более
укрепились, когда Вебер провозгласил необходимым для социологии изучать закономерности и причинно-следственные связи.
Ценности для Вебера имели совсем иной смысл, нежели, например, для Зиммеля. Он выбрал как бы промежуточный вариант
между двумя крайностями — надысторическим, трансцендентальным пониманием Риккерта и субъективно-психологической трактовкой Дильтея. Ценность Вебер понимал скорее как установку
той или иной исторической эпохи, как свойственное ей направление интереса. Но интерес эпохи — это гораздо более устойчивое и
объективное образование, нежели частный интерес (оценочное
суждение) того или иного исследователя1. Иначе говоря, принцип
отнесения к ценности как исследовательский прием означает просто философское осмысление частнонаучного объекта исследования, методов сбора и анализа эмпирической информации. Такую
процедуру сегодня осуществляет практически каждый профессиональный социолог. При этом он чаще всего даже не подозревает,
что неявно пользуется принципами веберовской методологии.
1
История буржуазной социологии XIX — начала ХХ века. М., 1979. С. 257.
155
Вебер был против того, чтобы социологи изучали такие “метафизические универсалии”, как “общество”, “народ” или “государство”. Они суть лишь метафоры, в этих “тотальностях” теряется
конкретный индивид либо он рассматривается как пассивный элемент, винтик, клеточка, а ведь каждый индивид обладает сознанием
и рациональным поведением. Стало быть, любой общественный
институт (государство, производство, право, семья), как и общество
в целом, надо рассматривать как бы с точки зрения интересов индивидов. Иными словами, в этих обобщающих абстракциях, отображающих совместное поведение людей, будь то государство, право,
надо искать то, что имеет значение для индивида, осмысленно для
него, значимо; только то, что ценится им как влияющее на его
собственное поведение, реально с социологической точки зрения.
Социолог призван понять смысл поступков человека, но мерить
их не на свой аршин, не подгонять их под свои рубрики и классификации. Ученый должен выяснить, какой смысл придает своим
поступкам сам человек, какую цель и значение вкладывает в них,
какими мотивами и стимулами движим.
Таким образом, Вебер приглашает социологов избавиться от
метафизических сущностей и не исходить как из своих предпосылок из общества вообще, государства, классов. Это шаг навстречу
естественно-научному методу. Но отступлением от него и шагом
к чистой философии является принцип “понимания”. Действие
индивида, размышляет Вебер, мы можем понять, но “действие”
капитализма или промышленности — нет. Для исследования всеобщих универсалий таких как общество или государство Вебер
употреблял другую категорию и другой метод — “идеальный тип”,
который лучше всего работает в сфере исторического анализа.
Методы изучения
Что касается собственно социального действия, изучаемого в
социологии, то его понимание может происходить двумя путями.
Первый — непосредственно наблюдаемое понимание субъективного
значения данного действия как такового, включая вербальные выражения. Когда мы произносим вслух или читаем формулу 2 × 2 = 4,
то ее смысл мы понимаем непосредственно. Точно так же мы понимаем вспышку раздражения благодаря тому, что она выражается
соответствующими жестами, мимикой или восклицанием. Это непосредственно наблюдаемое понимание эмоциональных реакций.
Подобным образом мы понимаем действие лесоруба, человека,
прикасающегося к двери или нацеливающего ружье на животное.
Второй способ — объясняющее понимание. Здесь уже надо прибегать к понятию “мотив действия”. Допустим, нам знакомо значе156
ние формулы 2 × 2 = 4, но мы еще не знаем причины, побудившие
конкретного индивида воспользоваться этой, а не другой формулой, сделать это сейчас и при данных обстоятельствах. Возможно,
индивид воспользовался арифметическими операциями для того,
чтобы с их помощью разобраться в экономическом балансе своей
фирмы, освоить бухгалтерский учет или он решает какую-то научную проблему. Выяснение подобных причин и есть рациональное
понимание мотивации, благодаря которому мы включили данное
действие (математический счет) в систему рациональных значений, т.е. в понятийный (вразумительный) контекст объяснения.
Точно так же мы понимаем действия лесоруба или нацеленное ружье в терминах мотивов — в дополнение к непосредственному наблюдению (первому виду понимания). Если мы при этом, конечно, точно установили, что человек, срубающий деревья, 1) делает
это ради заработка, 2) припасает ветки для костра, 3) просто прореживает рощу (т.е. является лесником) или 4) освобождает участок для строительства дома, а может быть, 5) им овладел приступ
сильного гнева, и он поступает иррационально.
Подобным образом можно проанализировать любые действия
любого человека и выяснить мотивы его поступков. Логика изучения должна строиться таким образом, чтобы каждое отдельное
действие можно было поместить в цепочку других мотивируемых
и рационально понятых движений. При этом надо помнить, что
одно действие может обусловливаться сложным набором мотивов,
т.е. обладать комплексом субъективных значений. Однако каждое
из этих значений, если оно не прямо наблюдается, является подразумеваемым значением. Ученый догадывается или подразумевает, но делает это на твердом фундаменте научных правил. Их применение подскажет, какой смысл вкладывает индивид в свои
поступки.
Комментируя данное место из веберовской книги “Экономика
и общество”, Т. Парсонс полагает, что термин “gemeinter Sinn” (подразумеваемое значение) Вебер интерпретировал совсем не так, как
это было принято раньше. Понятие “подразумеваемое значение”
вовсе не ограничивается классом осознаваемых, рациональных
действий. Оно применимо также к иррациональным действиям.
Вообще, некорректно ставить вопрос, осознает или нет человек
значение своих действий, существует ли оно для него реально, как
факт. Действие может быть настолько рутинным, много раз повторяющимся (например, перекладывание чугунной болванки с одного
места на другое), что его “смысл” для человека давно уже стерся,
он не актуален.
В известном смысле стереотипные трудовые операции вообще
лишены субъективного “смысла” для данного индивида. Он дей157
ствует автоматически. Однако со стороны, с точки зрения логики
и последовательности его операций, этот смысл понять несложно.
Поэтому, считает Парсонс, Вебер применял понятие “подразумеваемое значение” как методологический инструмент. В этом смысле
оно выступает “операционным” понятием. Его цель — вооружить
социолога такой логической системой координат, которая позволила бы ему сделать научно значимые наблюдения. Проверка на
валидность подобных наблюдений заключается вовсе не в том, доступен ли непосредственному пониманию на уровне здравого
смысла объект (т.е. значение социального действия) или нет. Суть
в другом: если понятие “подразумеваемое значение”, что называется, работает, то результаты наблюдения, будь они технически
корректно выполнены, должны непротиворечиво увязываться с другими понятиями в общую систему знания2.
Свою модель понимания социального действия Вебер считал
подходящей для следующих ситуаций: 1) исторического подхода —
значение конкретного индивидуального действия подразумевается
реально; 2) социологического исследования, если оно изучает массовые феномены, оперирует средними величинами и приближенными значениями, то и оно имеет дело с реально подразумеваемым
значением действий; 3) научного анализа, оперирующего идеальными (чистыми) типами, при помощи которых описываются распространенные (обычные) явления или коллективные, характеризующие социальные группы и общности, действия.
Задача социолога, считает Вебер, — четко осознавать такие мотивационные ситуации, анализировать и изучать их, даже если они и
не являются частью сознательных намерений индивида. Не страшно, если анализ мотивов будет неполным, вероятностным. Ведь
процесс социального действия может быть растянутым во времени
и пространстве, он может включать в себя как составные части
различные акты, иногда противоположно ориентированные по отношению друг к другу и потому побуждаемые различными мотивами. Наконец, два или несколько поступков, которые наблюдателю кажутся сходными или даже тождественными, на самом деле
вызываются разными комплексами мотивов. Такие ситуации социолог обязан интерпретировать порознь и каждый раз искать самостоятельные мотивы и субъективный смысл.
Кроме того, действующее лицо даже в одной и той же ситуации
способно поддаваться прямо противоположным импульсам, каждый из которых социолог также должен изучить. Блуждая в лабиринтах подразумеваемого значения поступков, выдвигая лишь
приблизительные оценки и гипотезы, социолог ориентируется в
2
158
Weber M. Economy and society. Vol. 1. Berkeley, 1978. P. 58.
конечном итоге на результат действия противоборствующих мотивов, их результирующую. Она-то и выступает единственным твердым основанием для научного суждения.
Методология “идеальных типов”
Роль статистики в социальных исследованиях Вебер ценил
очень высоко. С ее помощью в череде случайно мелькающих событий удается подметить тенденции и закономерности. Но было бы
ошибкой думать, будто Вебер видел один-единственный способ
обнаружения закономерностей — индуктивно-эмпирический, идущий как бы снизу. Ничего подобного! Ему должен предшествовать
другой, дедуктивно-теоретический способ обнаружения закономерного и повторяющегося в окружающей нас реальности. И называется этот способ методологией идеальных типов.
Чтобы в эмпирическом хаосе выявить повторяющиеся в разные
исторические периоды устойчивые черты поведения, Вебер сконструировал свои “идеальные типы” — домохозяйство, бюрократию, предприятия, которые и позволили превратить социологическое исследование в сравнительно-историческое. Только таким
способом социологическая теория вооружает ученого измерительными средствами, т.е. эмпирическими типами, с помощью которых
абстрактные категории можно операционализировать до уровня
наблюдаемых признаков. Если эмпирия обеспечивает надежность
выводов, то история позволяет формулировать причинно-следственные объяснения. Социологическая теория Вебера, по словам
переводчика и комментатора его сочинений Гюнтера Рота, выросла
на широком историческом материале и сконструирована для того,
чтобы снова быть приложенной к истории.
“Идеальный тип” использовался Вебером как эвристический
инструмент, с помощью которого он намеревался открыть: а) сходные черты в исторических событиях, что было первым шагом на
пути причинного объяснения, б) несходство и отличие похожих
явлений (отрицательное сравнение), которое позволяло уйти в сторону от всеобщих универсальных схем эволюционно-прогрессивистского образца.
Так, например, монархии в различные исторические периоды,
допустим в Древней Месопотамии и в Германской империи, несмотря на различие форм, выполняли одну общую функцию: они
сохраняли равновесие между низами общества и его верхами (дворянство и духовенство). В результате такого подхода веберовская
типология социальных и экономических действий позволяла установить не только различие между старым и новым, но и выяснить
причину этих различий. Причем для того, чтобы лучше разобраться
159
в специфике европейского капитализма, Вебер изучил итальянский и испанский языки и уже с их помощью мог анализировать
исторические явления по первоисточникам.
Выделяя сходное в исторических явлениях, Вебер обнаружил
существование феодализма уже в Античности и Средневековье.
Но, изучая различие исторических условий, он четко констатировал своеобразие каждого типа. Так, средневековый феодализм характеризовался распылением воинов по районам сельской округи,
подвластной одному сеньору (поместью лорда). Напротив, античный феодализм был типично городским. Это два различных типа
социальной организации жизни — децентрализованный и централизованный. Античная цивилизация формировалась на побережьях
морей и вдоль рек, торговля и обмен были здесь высокоприбыльным занятием, хотя и незначительным по объему. В противоположность торговым империям древности средневековый феодализм
развивался как следствие собственности на землю. Из деклассированных граждан здесь формировался “потребительский пролетариат”, который конечно же нельзя еще называть “рабочим классом”.
Главной производительной силой в Античности оставались рабы.
То же самое относится и к капитализму, многие черты которого
Вебер обнаружил уже в Античности. Он возражал тем, кто считал,
будто в Античности нет капитализма, на том основании, что здесь
никогда не существовало крупномасштабного предпринимательства,
свободного (наемного) труда и разнообразной, квалифицированной рабочей силы. Такой подход, по его мнению, сужал проблему
и переносил на другие эпохи то, что характерно для современного
капитализма.
Примером идеального типа служат “законы” экономической
теории, допустим теории спроса и предложения или концепции
обмена. Они говорят о том, какова будет последовательность действий людей, если они протекают как строго рациональные, не
подверженные таким иррациональным факторам как эмоции или
ошибки. Экономические “законы” описывают действия людей
в “чистом” виде. Такие действия недвусмысленно направлены на
определенную цель, в частности максимизацию дохода, прибыли.
Конечно, в реальной жизни подобные случаи скорее крайность,
иногда они происходят на бирже. Но даже в этих случаях экономические действия представляют собой лишь аппроксимацию
идеального типа.
Поэтому ученый вынужден чаще всего оперировать гипотезами: точные мотивы действий ему обычно неясны. Еще сложнее
строить причинно-следственные цепочки событий. На первый
взгляд индивид руководствуется вполне осознаваемыми мотивами, очевидными даже для него самого. Однако при более глубоком
160
рассмотрении за очевидным мотивом скрываются различные “побуждения”, “сдерживания” и “мотивы”, которые составляют реальную причину поступка3. В результате даже искренний самоанализ
индивидом своих поступков имеет только относительную ценность.
Чистые и средние типы
“Законы” социологии — это, по Веберу, социологические обобщения, т.е. “типичные вероятности”, ограниченные или сведенные к наблюдению. Утверждения наблюдения, или вероятностные
предположения, подводят социолога к выводу, что при определенных условиях должна произойти ожидаемая последовательность
социальных действий, которые интерпретируются в терминах типичных мотивов и типичных субъективных намерений действующих лиц. Причем речь идет о рациональных действиях, соответствующих схеме “средства — цель”. В отличие от цели, которая
выбирается индивидом свободно, средства ее достижения “задаются” объективно, т.е. самой ситуацией, как “неизбежные”.
Не только функциональный, но и психологический подход выполняет по отношению к социологии вспомогательную роль. Психология, по мнению Вебера, связана с социологией ничуть не теснее,
чем другие науки. Недоразумение может происходить из неправильного понимания термина “психическое”, которым обозначают все, что не является “физическим”. Однако не каждая процедура,
связанная с интеллектуальным процессом, — применением решений или рассуждениями — относится к психическим актам. Все
они — чисто рациональные действия. И большинство утверждений о “законах” социологии имеют ту же самую природу.
Можно считать доказанным, полагает Вебер, что социология
нацелена на формулирование понятий, связанных с “чистым типом”. Она обобщает инвариантные явления в эмпирических процессах. Этим социология отличается от истории, которая ориентирована на причинный анализ и объяснение индивидуальных
действий, на описание структур и способов присвоения личностью
культурных смыслов. В основании и социологии и истории, в формулировке их понятий лежит эмпирический материал. В сравнении с историей социологические понятия и обобщения более абстрактны, менее конкретны. Зато последние представляют собой
более точные инструменты познания, так как нацелены на изучение “значения” поведения. Познавая рациональные, а частично
также и иррациональные акты (аффективные и мистические действия), социология формулирует их “значение” или смысл в терминах теоретических понятий.
3
Ibid. P. 9.
161
С одной стороны, социология больше оторвана от реальности и
витает в абстракции, с другой — благодаря этому она помогает
глубже понять реальность. Социология показывает, с какой степенью приближения конкретные исторические явления могут быть
отнесены к той или иной социологической категории. Так, например, одно и то же историческое явление в первом случае можно
классифицировать как феодальное, во втором — как родо-племенное (патримониальное), в третьем — бюрократическое, в четвертом — харизматическое. Для того чтобы установить точное значение этих терминов, социологу необходимо сформулировать чистые
идеальные типы соответствующих форм действия, которое в каждом случае включает в себя наивысшую степень вероятности логической интеграции благодаря их полной адекватности на уровне
значения. Конечно, в жизни трудно найти такой феномен, который
бы точно подходил под идеально сконструированный чистый тип.
Подобная ситуация напоминает физическую реакцию, уравнение которой рассчитывается исходя из предположения об абсолютном вакууме. Поэтому-то социологи, не имея абсолютно точного инструмента, пользуются средними величинами или типами,
которые имеют статистический характер, т.е. такими понятиями,
которые не требуют кропотливой методологической разработки,
тщательного обсуждения. Но всякий раз, когда мы оперируем статистически типичными случаями, термины, описывающие их, должны соотноситься с методом понимания. Соотнесение статистического типа с идеальным уместно до тех пор, пока не появилось
новое понятие, отражающее идеальный тип. Ведь любая теоретическая классификация условна.
В социологии средние величины, или средние типы, могут формулироваться с относительной степенью точности и только там,
где они описывают незначительные расхождения между действиями, которые в принципе качественно остаются одними и теми же.
И вот что примечательно: в подавляющем большинстве мотивы
реальных действий являются качественно гетерогенными (разнородными). Поэтому невозможно и неправильно говорить о “средних” величинах в истинном смысле слова. В экономической теории идеальные типы социального действия являются по этой
причине абстрактными, т.е. нереалистичными. Ведь они говорят
о том, что должно происходить при идеальных условиях, когда,
например, действие является чисто рациональным или ориентированным исключительно на экономические цели.
Разумеется, идеальный тип может использоваться и в тех ситуациях, в которых действие людей не детерминировано только экономическими целями, в которых значительны всевозможные
отклонения, вызванные традициями, аффектами, ошибками и навязыванием внеэкономических ценностей. Чтобы применение иде162
ально-типической конструкции было корректным, надо произвести
две процедуры. Во-первых, выяснить степень, с какой в каждом
конкретном случае (или в среднем по данному классу случаев)
действие детерминировано экономическими причинами не целиком, а лишь частично, наряду с влиянием других факторов, последствия которых также ощущаются. Во-вторых, надо отметить
различие между реальными событиями и идеальным типом, а также проанализировать роль неэкономических мотивов.
Та же самая процедура применяется и в истории, которая оперирует причинными связями. Так, объясняя кампанию Мольтке,
необходимо мысленно представить себе, как должен был действовать каждый ее участник, обладай он всей полнотой сведений о противнике и своих собственных возможностях. Затем исследователь
сравнивает с мысленной конструкцией реальное поведение и пытается дать причинное объяснение наблюдаемым отклонениям,
которые можно приписать влиянию таких факторов, как дезинформация, стратегические просчеты, логические ошибки, личный
темперамент и т.д. Здесь он действительно использовал идеальнотипическую конструкцию рационального поведения, хотя таковая
не была разработана им во всех деталях.
По мнению Вебера, теоретические понятия социологии являются идеальными типами, но не только с объективной точки зрения, но и в их приложении к субъективным процессам. В подавляющем большинстве случаев реальное действие протекает таким
образом, что его субъективное значение вообще не осознается или
осознается индивидом только наполовину, т.е. является неартикулируемым. Действующее лицо вероятнее всего только подразумевает точное значение своих поступков, нежели “знает”, что делает,
или твердо отдает себе отчет в этом. В большинстве случаев его
действия регулируются импульсами или навыками. Очень редко, и
то в стандартных ситуациях либо в качестве общей тенденции,
субъективное значение как рациональных, так и иррациональных
поступков осмысленно. Идеальный тип полностью осознаваемых
действий — это скорее маргинальный случай. Любое социологическое и историческое исследование, если оно имеет дело с эмпирическими фактами, должно учитывать подобное обстоятельство.
Проблема интерпретации
Научно интерпретируя человеческие действия, социолог поступает так же, как специалист любой другой отрасли науки. Он сверяет
свою гипотетическую модель о предполагаемом событии с реально
наблюдаемой совокупностью действий. К сожалению, предупреждает Вебер, такой способ верификации дает не абсолютную, а относительную точность, да и случается он крайне редко — обычно
163
лишь в психологических экспериментах4. Подобный способ проверки истинности гипотез возможен также при изучении массовых явлений с помощью статистических методов, но не все они
дают надежную информацию, степень приближения к истинности
в них сильно варьируется.
Во всех остальных случаях у исследователя остается только одна
возможность — подобрать как можно больше исторических примеров или современных явлений и классифицировать их, сравнивая
между собой таким образом, чтобы в одну и ту же группу попали
действия, которые во многом сходны между собой, но различаются
одним решающим моментом — своим отношением к конкретному
мотиву или фактору, роль которого для этой группы действий ранее уже изучена. Это Вебер называет “фундаментальной задачей
сравнительной психологии”5.
К сожалению, такого рода построения, и в этом Вебер отдает
себе отчет, случаются редко — только в крайне неопределенных
процедурах, называемых “мысленным экспериментом”. Их суть в
исключении каких-то элементов из общей цепи мотивации и построение такой логики действия, которая была бы более правдоподобной, учитывая цели причинного объяснения. Такова в общих
чертах веберовская теория логических условий доказательства причинно-следственных связей.
В качестве примера неудачного “мысленного эксперимента”
Вебер рассматривает, в частности, попытку Э. Майера реконструировать влияние Марафонской битвы на судьбы западной цивилизации и развитие Греции: Майер интерпретирует значение тех событий, которые должны были произойти по предсказаниям
греческих оракулов в связи с нашествием персов. Однако сами
предсказания можно непосредственно верифицировать, полагает
Вебер, только изучив реальное поведение персов в тех случаях,
когда они оказывались победителями (в Иерусалиме, Египте и
Малой Азии). Но подобная верификация не может удовлетворить
строгий вкус ученого. Майер не сделал главного — не выдвинул
правдоподобной гипотезы, предлагающей рациональное объяснение событий, и не объяснил способа ее верификации. Часто историческая интерпретация только кажется правдоподобной. В каждом конкретном случае необходимо указывать исходную гипотезу
и метод ее проверки.
Мотив, по Веберу, — это комплекс субъективных значений, которые представляются действующему лицу или наблюдателю адекватной основой поведения6. Если мы интерпретируем ту или иную
4
Ibid. Р. 10.
Ibid.
6 Ibid. Р. 11.
5
164
цепочку действий, сообразуясь лишь с нашим здравым смыслом,
нашими стереотипами мышления, то подобную интерпретацию
надо считать “субъективно приемлемой” (достаточной) либо “корректной”. Однако если интерпретация основывается на индуктивных
обобщениях, т.е. носит интерсубъективный характер, то ее можно
считать “казуально адекватной”. Она показывает вероятность того,
что данное событие реально произойдет при тех же самых условиях и тем же порядком. Здесь применимы статистические методы,
измеряющие степень корреляции событий, или устойчивости связи
повторяющихся явлений.
Оба способа интерпретации событий имеют свои пределы. Так,
суждение о смысле социальных действий на основе общепринятых
или обыденных норм влечет за собой включение в научный анализ
типичных ошибок, свойственных здравому смыслу. Они отразят
пристрастие или субъективные предпочтения одних норм другим.
“Субъективная адекватность” действительна лишь в рамках “закрытого” поведения. “Открытое” поведение, когда смысл поступков
проявляется во внешних результатах, видимых глазу реакциях, поддается скорее статистическому анализу, количественным методам.
Статистика и дополнительность
Оба метода — назовем их “качественным”, направленным на
постижение скрытых мотивов, и “количественным”, призванным
измерять степень корреляции повторяющихся действий, — должны
дополнять друг друга в любом социологическом исследовании. Такое
синтетическое исследование Вебер называет “корректной казуальной интерпретацией”7; оно соединяет в себе преимущества “коррективного”, т.е. субъективного постижения значения (или мотивов)
социального действия, и “казуального”, т.е. статистически-вероятностного измерения связи составных частей того же социального
действия. Иными словами, взгляд “изнутри” и взгляд “снаружи”.
Вместе с тем синтез элиминирует недостатки каждого метода,
применяемого по отдельности. Если, например, нам не удалось
адекватно постичь субъективное значение (мотивы) поступков, то
ценность статистического метода, как бы технически хорошо он
ни применялся, падает. Статистическая мера связи, вероятность
событий сама по себе является “голым”, т.е. бездоказательным
фактом. Она приобретает доказательную силу, если под нее подведен фундамент “субъективной адекватности”. Иначе говоря, если
ученый выявил количественную связь явлений, протекающих в рамках одного социального действия, то в добавление к ней он должен
доказать, что такая связь не случайна, а обусловлена внутренним
смыслом событий, логикой поведения действующего лица.
7
Ibid. Р. 12.
165
Таким образом, оба метода интерпретации социальных действий являются дополнительными. Только в совокупности они дают
полную картину реальности. Подобную методологию можно встретить, например, в квантовой механике, в которой интерпретации
элементарной частицы как волны и корпускулы, несмотря на их
противоположность, являются взаимодополнительными. Применение их порознь дает искаженную картину действительности.
В своих комментариях к веберовской работе Парсонс отмечает
именно такую особенность методологии немецкого социолога: результаты наблюдения на уровне субъективного значения (мотивов)
должны дополняться результатами объективного, т.е. статистического, измерения. Правда, последнее возможно, как правило, в случае “открытого” поведения, которое фиксируется наблюдателем
через ссылку на “состояние сознания”, а не внешне демонстрируемые акты, реакции, результаты8.
Соединение двух методов дает не просто всестороннюю картину, но и адекватную в точном смысле слова, ибо они еще и контролируют друг друга. Однако соединение не следует понимать как
наложение методов или замещение одного другим. В таком случае
многомерность изображения переходит в одномерность, ведь каждый из них сам по себе только частично адекватен реальности.
Субъективное “подразумевание” значения или мотивов действия
дает такую же приблизительную картину, как и объективное измерение при помощи статистических средних величин.
Недостаток статистики в том, что она приводит все события к
единому знаменателю, вносит в них единообразие, похожесть. Социальные действия, процессы и явления в полном смысле слова
становятся “приведенными”. В то же время каждое индивидуальное действие по-своему уникально, неповторимо. И все же именно
статистика служит источником социологических обобщений. Правда, такие обобщения приобретают статус социологических типов
действия только в соединении с субъективно “подразумеваемым”
значением.
Сложность методологии “социологического типа эмпирического
процесса” Вебера раскрывается на следующем примере. Всем известны, говорит он, коэффициенты смертности, степень усталости,
уровень производительности оборудования или количество осадков. Подобные показатели можно выразить довольно точно, но они
являются статистическими в узком смысле. К социологической же
статистике мы должны отнести иные показатели, а именно: уровень преступности, распределение профессий, статистику цен или
средние урожаи с акра земли. Разумеется, примеры социологических показателей можно продолжить, но суть не в этом. Главное
8
166
Ibid. Р. 59.
для Вебера — выяснить их отличие от несоциологической статистики. Социологическими Вебер называет те показатели, которые
касаются социальных действий людей, их рациональных поступков, не важно индивидуальных или групповых. Если то или иное
явление не может быть “понято”, т.е. не имеет внутреннего значения, оно не относится к социологии. Социология учитывает их
лишь в роли побочных факторов поведения — условий, стимулов,
благоприятных или неблагоприятных обстоятельств.
Принято считать, что социология — единственная наука, которая точно знает, что думает и чего хочет среднестатистический человек. Действительно, при помощи количественных распределений
ответов на вопросы анкеты социология показывает среднетипичное мнение большой группы людей. Как наука она отражает объективную реальность своеобразным, присущим только ей способом.
Социология имеет дело с поведением достаточно больших масс
людей. Поэтому задача социолога — обнаружить индивидуальные
различия людей, носящие систематический характер, обобщить их
в закономерности, освободившись от всего случайного, не главного.
Тем самым он описывает устойчивые свойства социального явления или процесса.
Инструментом выявления устойчивых свойств служит закон больших чисел. Он применяется социологами во всех статистических
расчетах, без него немыслима эмпирическая социология. Закон незаменим при анализе процентного распределения ответов респондентов (опрашиваемых). Он гласит, что совокупное действие большого числа случайных факторов (причин, условий) приводит к
результату, почти не зависящему от случая. Если социолог выбирает
достаточно большое число наблюдений, т.е. спрашивает множество
людей, и каждое наблюдение не зависит друг от друга или все они
от какой-то общей причины (иными словами, когда респонденты
при заполнении анкеты не влияют друг на друга), то он выявляет
устойчивые связи, массовый процесс. На законе больших чисел
строится процедура выборочного обследования в социологии (его
принцип: о многих судить на основании знания о немногих).
Результаты выборочного исследования подвергаются математической обработке, после чего они принимают форму числовых
выражений, которые описывают один или несколько фактов. Их
называют статистическими фактами. Статистический факт определяется как типические сводные числовые характеристики, полученные в ходе массового наблюдения. Статистические факты —
это сырой, необработанный материал науки. Они не могут служить
эмпирической основой социологии. Ее эмпирической базой выступают социальные факты.
Статистический факт выявляет некоторую тенденцию, но мы
еще не знаем, о чем она говорит и является ли устойчивой, т.е. за167
кономерной. Знание о закономерном дает нам социальный факт,
фиксирующий устойчивые тенденции. Его называют еще научным
фактом за то, что он облекает цифровой материал в теоретически
обоснованные формы.
Предметом социологического исследования, основанного на обобщении статистических фактов, выступает закономерность, т.е. мера
вероятности наступления какого-то события или явления либо их
взаимосвязи. Слабым видом закономерности выступает тенденция, показывающая основное направление развития событий, приближение реального процесса к объективной закономерности. При
многократном наложении различных тенденций обнаруживается
устойчивая связь, которая и формулируется как закон. Законы выражают то, что существует объективно, т.е. независимо от сознания
людей, их статистических расчетов и выкладок. В законе запечатлевается сущность явления, поэтому они служат предметом теоретической социологии. Как видим, понятия тенденции, закономерности и закона отражают повторяющуюся и устойчивую связь
социальных явлений. Но тенденция определяет лишь возможность, своего рода склонность тех или иных событий развиваться в
данном направлении, а закономерность — уже ставшую реальным
фактом ту же самую возможность (связь событий), получившую
статус необходимости. Тенденция и закономерность характеризуют массовые процессы, которые проявляют себя в среднем. Это
значит, что индивидуальные отклонения в ту или иную сторону
взаимопогашаются.
Индивидуальное и коллективное
«Действие в смысле субъективно понимаемой ориентации поведения существует только как поведение одного или более индивидов. Для других научных целей может быть полезно или даже
необходимо рассматривать индивида, например, как совокупность
клеток, как комплекс биохимических “реакций или изучить его
психическую жизнь”»9. Несомненно, подобные исследования приведут к ценному знанию причинно-следственных связей. Однако
субъективно понимаемое поведение — это нечто иное. Подобное
утверждение, считает Вебер, справедливо и для психологии: чем
точнее с точки зрения правил естествознания измеряются психические элементы, тем меньше они доступны субъективному пониманию. Однако для социологии и истории важно именно последнее.
Даже психопатологи изучают поведение, лишенное субъективного
значения.
Для практических целей или в юридической науке подчас необходимо рассматривать социальные коллективы — государство, ас9
168
Ibid. Р. 13.
социации, деловые корпорации, учреждения — так, как если бы
они были отдельными индивидами. Они могут быть истолкованы,
например, как субъекты права или обязанностей или исполнители
легально значимых действий. Но в социологии, которая в центр
внимания ставит субъективную интерпретацию действий, такие
коллективы должны рассматриваться исключительно как результирующие или как способы организации конкретных действий отдельных людей, поскольку только они могут интерпретироваться
как агенты или носители субъективно понимаемых действий. Тем
не менее социолог не должен полностью игнорировать, считает
Вебер, понятия о коллективах, пришедшие в социологию из других наук.
В целях субъективной интерпретации действий возможны по
крайней мере три отношения социолога к коллективным понятиям. Имеют место ситуации, когда нужны лишь очень простые коллективные понятия, которые заменяют обыденные представления
более “интеллигибельными” терминами. Скажем, и в лексике юристов, и в повседневной речи употребляется одно и то же слово “государство”. Оно — из ряда коллективных понятий, но для социологии необязательно пользоваться им для объяснения социальных
действий. В социологии, говорит Вебер, вообще не существует таких вещей, как коллективная личность, которая как-то “действует”.
Когда социологу приходится обращаться к таким “коллективностям”,
как государство, нация, корпорация, семья или армия, то он должен отдавать себе отчет, что они обозначают только определенный
вид развития реальных или возможных социальных действий индивидов. Можно назвать этот вид качеством, свойством, типом, формой или стадией развития социальных индивидуальных действий.
Таким образом, юридические термины, обозначающие “коллективности”, в социологическом смысле неточны.
Второе значение, в котором употребляются коллективные понятия, — нормативный порядок. Человеческое поведение и взаимодействие людей ориентированы на определенные коллективные
нормы и ценности или коллективные идеи, в которые верят, как в
предписанный порядок, и согласуют с ними свои действия. Нормативные предписания, традиции, коллективные образцы поведения,
совместные ритуалы, обычаи и обряды имеют огромные, иногда
решающие силу и влияние на действие отдельных личностей. Вера
в легальный закон, упорядочивающий взаимодействие людей, является важнейшим фактом существования современного общества
наряду с субъективным значением индивидуального действия личности10. Если использовать только социологические термины, то
коллективные понятия в этом их значении придется исключить,
10
Ibid. Р. 14.
169
заменив их другими. Правда, в данном случае коллективные термины обозначают уже не юридические понятия, а реальный процесс
действия.
Третья ситуация порождена деятельностью так называемой “органической” школы в социологии. Так, в работе Шаффли, на которого ссылается Вебер, дан образец описания социального взаимодействия на основе категории “целое”. По отношению к такому
целому каждая его часть выполняет ту или иную функцию. Для целей социологического анализа функциональные рамки вполне
уместны, но лишь как практическая иллюстрация либо временная
(служебная) ориентация. И то не как полезная, а, скорее, как необходимая, неизбежная процедура. Стоит только переоценить познавательное значение функционального подхода, как для социологии возникает опасность материализации незаконных понятий,
превращения абстрактного “общего” в конкретное явление. Кроме
того, функциональный метод не есть специфически социологический, каковым выступает метод понимания.
Функциональный подход выводит социальную организацию непосредственно из функционального разделения труда, чего делать
нельзя. Всякое сведение социологического подхода к функциональному основано, по мнению Вебера, на нашем невежестве, т.е.
неполном знании о предмете. Его употребление должно рассматриваться в качестве временной меры. С точки зрения социологического подхода, базирующегося на усмотрении внутреннего смысла, между людьми и животными существует огромная дистанция,
а с точки зрения функционального подхода ее вроде бы и нет. Например, определенную степень функциональной дифференциации
можно найти и в человеческих и в животных сообществах, в частности в пчелином улье или муравейнике.
Сам по себе функциональный подход служит лишь подспорьем
для социолога. Он уместен при решении строго определенного
класса задач. Так, анализ уровня специализации функций поможет
выявить фазу эволюции того или иного социального целого, сравнить ее низшие и высшие формы. Он является наилучшим для изучения тех способов, с помощью которых подвиды живых существ,
в том числе и люди, обеспечивают свое выживание, добывают пищу,
защищаются, воспроизводят себя, перестраивают свою структуру.
Именно в качестве носителей различных функций социолог описывает людей как “королей”, “солдат”, “рабочих” и т.д. Однако если
ограничиваться лишь рамками функционального подхода, то нетрудно скатиться в пропасть домыслов и абстрактных спекуляций.
Функциональный анализ не дает социологу главного понимания
логики и смысла поступков людей.
Стоит ему задаться вопросом о том, почему группы, выполняющие одни и те же функции, скажем рабочие или солдаты, в типич170
ных ситуациях ведут себя таким образом, что результатом их действий оказывается сохранение групповых ценностей, борьба за
выживание, а не что-либо еще, как необходимость выхода за рамки
функционального подхода станет очевидной.
Сравнительно-исторический метод
На основании историко-социологического экскурса Вебер формулирует два важных методологических принципа, знание которых
необходимо для аутентичного прочтения концепции разделения
труда. Во-первых, не существует никаких общественно-экономических формаций в том смысле, какой в это вкладывает Маркс.
Более поздние экономические стадии — вещь весьма относительная. Они могут и обычно воспроизводят более ранние структуры и
потому не являются гомогенными образованиями. Отсюда отрицание Вебером всех теорий общественного прогресса, в том числе
и марксизма: общество не движется от более примитивных стадий
к более зрелым, от одной формации к другой, как у Маркса, или от
общины к обществу, как у Ф. Тенниса.
Во-вторых, экономические, социальные, религиозные и другие
структуры либо аспекты явлений надо анализировать независимо
друг от друга. Только в этом случае можно адекватно понять развитие общества. Это означает, что если социолог обнаружил развитую экономическую структуру, например рыночное хозяйство,
сейчас, то это вовсе не значит, что ему должны соответствовать такие же зрелые формы религии и политики: остальные социальные
формы могут соседствовать с развитыми экономическими институтами и т.д. Поэтому элементы капиталистического хозяйства
можно наблюдать, по Веберу, и в Античности, и в Средневековье,
когда, казалось бы, для этого не созрели ни религиозные, ни политические предпосылки.
Методологическую позицию Вебера можно еще назвать “трансэпохальным”, или “кросскультурным исследованием”. Его интересовали фундаментальные, повторяющиеся черты социальных действий, но понятые в своей эмпирической, конкретной данности:
люди ведут себя таким-то и таким-то образом потому, что верят в
силу законов и авторитета, побуждаются к действию некими административными органами, точно рассчитывают свои интересы и
выгоды и, наконец, обладают к тому определенными способностями.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
История буржуазной социологии XIX — начала ХХ века. М., 1979.
Weber M. Economy and society. Vol. 1. Berkeley, 1978.
171