ФИЛОСОФИЯ - Новгородский государственный университет

1999
ВЕСТНИК
НОВГОРОДСКОГО
ГОСУДАРСТВЕННОГО
УНИВЕРСИТЕТА №12
ФИЛОСОФИЯ
ББК 87.8
В.П.Большаков
ОБ ИНТЕРЕСЕ И ПОЛЬЗЕ ФИЛОСОФСКОЙ ЭСТЕТИКИ
The author ponders on sense and relevance of philosophical aesthetics.
В нашем обществе снова стало вроде бы не до эстетики. И уж во всяком случае — не
до эстетической теории. И именно поэтому любопытно задать вопрос: вообще-то зачем эта
теория нужна, если в пору всеобщего кризиса становится не до нее? И правда ли, что не до
нее?
Правда то, что уходит в прошлое миф догматизированной псевдомарксистской
идеологии, мифическое представление о практической пользе, которую якобы должна
приносить всякая научная, а стало быть и эстетическая, теория, убеждение, согласно
которому чуть ли не главным достоинством исследования, на радость коньюнктурщикам
всех мастей, объявляли его актуальность. Актуальность же предполагала своевременность и
возможность практического использования. Однако если вспомнить Аристотеля, который о
философии писал, что все науки полезнее, чем эта (прибавляя, что нет лучше ни одной), и
если иметь в виду, что эстетические концепции представляют собой едва ли не
квинтэссенцию тонкости философского осмысления мира, то попытки свести значение
теоретической эстетики к практическому изменению и без нее сумасшедше меняющегося
бытия — выглядят уже не столь убедительно. Более того, конкретный философ может
сколько угодно гоняться за призраком истины и даже быть уверенным, что он ее постиг, но,
как известно, собственно философским достижением была скорее постановка вопроса: что
есть истина? Платон оказался особенно глубоким эстетиком именно тогда, когда, рассуждая
о прекрасном в диалоге «Гиппий Больший», завершил его выводом: нелегко дается
прекрасное.
Тривиально, конечно, то, что философия, теоретическая этика, теоретическая
эстетика не решают конкретных задач и проблем. В учебниках под предметом философии
часто подразумевают наиболее общие проблемы действительности. Но ведь проблемы
предельной общности или не имеют решения, или если получают его (как было с рядом
проблем, обсуждавшихся в древней философии), то перестают быть предельно общими, а
значит и философскими. Философия не имеет дела с проблемами, очевидно и однозначно
решаемыми. Даже если такого решения пока что нет, — проблемы эти являются
проблемами для естественных или гуманитарных наук.
Все известные в истории попытки сделать философию методологией научного
познания (начиная хотя бы с Ф.Бэкона) не увенчались успехом. Другое дело, что в разное
время сам термин «философия» насыщался разным содержанием, и в стремлении понять
философию в качестве метанауки методологические вопросы трактовались как
философские. Но собственно философия лишь опосредованно связана с методами познания.
Это не значит, что научные концепции и теории не имеют философских оснований.
Основания эти, однако, не имеют методологического характера. Тогда в каком смысле
можно говорить о философских основаниях теоретического знания и практических
действий? Постановка некоторых проблем, причем нестандартная (именно постановка, а не
путь постановки, не решения и не методы решений), — вот что реально может идти и идет
от философии в теорию и сказывается на практических действиях.
Представляется вероятным, что теоретическая эстетика, в частности, как философия,
рассматривающая мир в эстетическом ракурсе, интересна прежде всего в качестве
мыслительного творчества. Н.А.Бердяев, развивавший подобное понимание философии,
считал, что «философия — особое искусство, принципиально отличное от поэзии, музыки
или живописи, — искусство познания» (см. лит.).
Думается, не обязательно даже называть теоретическую эстетику искусством, но и по
отношению к ней верно то, что в философии должно проявляться искусство «творить
существенные идеи» (Н.А.Бердяев). Для математика, физика, филолога, психолога и т.д. —
чем бесспорнее выглядит его теоретическая концепция, тем лучше.
Философ, занимается ли он гносеологей, этикой, эстетикой, — не может быть
бесспорным. Он и правда больше похож на художника, чем на ученого, несмотря на порой
ужасно рационализованную форму изложения. Ведь художник вынуждает зрителя,
слушателя переживать как бы вместе с ним или под его воздействием. И философ, эстетик
вынуждает читателя мыслить вместе с ним и даже если вопреки ему, то под его
воздействием. Художник будит чувство и мысль. Философ тоже будит мысль и чувство, и
интерес, а если не будит, то его и читать не станут. Есть более популярные и более трудные
философы и эстетики, более популярные и более специальные их труды. И обращены они
то к относительно широкой публике, то именно к специалистам: самим философам,
эстетикам, ученым, искусствоведам, художникам. И в том и в другом случае интересно
читающей публике или специалистам не решение проблемы и не метод ее решения, а само
ее развертывание (и в логике, и в стиле, и в эмоциях), которое пробуждает в читающем
желание думать, додумывать, понимать, не соглашаться, спорить, идти дальше. В известной
мере это похоже на игру, хотя и очень серьезную мыслительную игру, которая увлекает не
каждого. Но она и предназначена не для каждого.
Сейчас «игра» затруднена необходимостью освобождения от некоторых ставших
традиционными, казавшихся незыблемыми установок и принципов. Но необходимо
сопротивление и новым установкам на актуальность в философской и теоретической
эстетике. Теперь ведь всё хотят поставить на службу «обновления общества» и
возрождения «духовности». И опять редсоветы и издательства нацелены на отбор не того,
что глубоко и интересно, а того, что легче привлечет внимание в данный момент. Это
ненормально, когда философию и эстетику сводят к злобе дня (хотя тот или иной философ
или эстетик может, естественно, выступать и как публицист).
Вечные «проклятые» вопросы не исчерпаны. Наоборот, сейчас требуются и мудрость
и мужество для того, чтобы заново осмыслять: что такое Истина, что такое Вера (о которой
столько кричат), что такое Добро, что такое Любовь, Человечность, и наконец, уж если речь
идет об эстетике, — что такое Красота и может ли она все-таки спасти если не мир, то хоть
кого-нибудь в ситуации, когда уже непонятно, удастся ли ее-то спасти.
Эти и множество других проблем рассматривались в классической философии и
эстетике, в философии и эстетике XX века, развивавшихся вне пределов нашей страны и
плохо известных у нас. Частично они рассматривались или хотя бы затрагивались и в нашей
философии, этике, эстетике. Но, думается, сейчас есть о чем снова поразмышлять,
используя открывшуюся возможность свободы выражения и порой трагичный
теоретический и практический опыт прошедших десятилетий, который поворачивает
особым образом старые проблемы и определяет своеобразие постановки новых вопросов,
идущих из сумятицы настоящего в будущее.
В частности, для нашей современной эстетики важно заново философски осмыслить
проблему содержания и формы, искажения в постановках и разработках которой связаны с
почти постоянной борьбой господствовавшей идеологии с так называемыми
формалистическими тенденциями в эстетической и искусствоведческой теории и в
практике искусства, борьбой, которая приводила не только к разгрому интересных школ и
направлений, но и к физической или духовной гибели интересных мыслителей и
художников.
Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М.: Правда, 1989. С.269.