стереотип и социальная угроза как факторы восприятия

СТЕРЕОТИП И СОЦИАЛЬНАЯ УГРОЗА КАК ФАКТОРЫ ВОСПРИЯТИЯ
ИММИГРАНТОВ РУССКИМИ1
С. А. Щебетенко, М. В. Балева, Д. С. Корниенко
Ключевые слова: восприятие иммигрантов, социальная угроза, стереотип
Целью нашего исследования является изучение факторов, которые могли бы определять восприятие русскими иммигрантов в Россию. Одним из основных вопросов является
определение «круга» этих факторов. Можно предположить, что этот круг достаточно широк, и изучать его во всей широте в рамках одного исследования совершенно невозможно.
В такой ситуации мы постарались применить некоторые теоретические подходы, разрабатываемые в современной социальной психологии, которые могут помочь в объяснении
заявленной проблемы.
В теоретическом отношении представленное в этой статье исследование продолжает
линию работ, выполненных с позиций теории управления страхом смерти (Greenberg,
Pyszczynski, & Solomon, 1986; Pyszczynski, Greenberg, & Solomon, 1999) и гипотезы о пространственно-символической угрозе (Burris & Rempel, 2004). В таком теоретическом контексте мы предприняли попытку экспериментального исследования восприятия русскими
образов иммигрантов. Экспериментально восприятие образов иммигрантов ставится в зависимость от уровня ощущения испытуемыми социальной угрозы. Также определяются
вклады стереотипности – контрстереотипности образа иммигранта, а также его национальной принадлежности.
Теоретические предпосылки
Теория управления страхом смерти
Теория управления страхом смерти (Terror Management Theory) предполагает, что уникальная человеческая способность осознавать неизбежность своей смерти имеет ряд социально-психологических следствий. Теория получила широкую эмпирическую поддержку
более чем в 100 исследованиях, выполненных в США, Канаде, Германии, Израиле и Голландии (см. обзор: Arndt, Routledge, Cox, Goldenberg, 2005; Greenberg, Solomon, &
Pyszczynski, 1997).
Согласно теории, при возникновении мыслей о своей смерти, образов, связанных со
смертью, человек применяет одну из двух защитных стратегий: проксимальную или дистальную. Проксимальная защита предполагает сдерживание мыслей о смерти, отведение
1
Исследование выполнено при поддержке Российского гуманитарного научного фонда и администрации
Пермской области, проект № 06-06-82602 а/У
1
проблемы неизбежности своей смерти в отдаленное (и в этом смысле неактуальное) будущее. Проксимальная защита применяется человеком в случае, когда он «стоит перед
фактом» своей смертности, т.е. в ситуации, когда мысли о своей смерти находятся в фокусе сознания. По большей мере, функцией проксимальной защиты является вытеснение угрожающих мыслей из сознания.
В отличие от проксимальной, дистальная защита действует «в постоянном режиме».
Функция дистальной защиты – перманентный контроль возможного «потенциала тревоги», связанной со смертью, даже если мысли о своей смертности находятся вне фокуса
сознания «в данный момент». Известно, что имплицитные представления, явного понимания и осознавания которых у индивида «в данный момент» нет, могут влиять на широкий
спектр социально-психологических качеств, включая установки, стереотипы, предубеждения и самоуважение (Greenwald & Banaji, 1995; Wegner & Smart, 1997). Дистальная
стратегия управления ужасом как раз относится к разряду таких имплицитных представлений.
Функция дистальной защиты заключена в перманентном поддержании на достаточном
уровне самоуважения и осмысленности (ценности) мировоззрения индивида. В частности,
дистальная защита может предполагать идентификацию с более длительными, чем человеческая жизнь и значительными по своему содержанию социальными институтами и
идеями. С учетом неизбежности своей смерти, такая идентификация становится в некотором смысле «единственным выходом» для человека, а сама неизбежность смерти в свете
дистальной защиты воспринимается человеком менее драматично. Именно дистальная
защита и может представлять особый интерес в части социально-психологических эффектов.
За 20 лет исследований, выполненных в рамках теории управления страхом смерти, на
множестве выборок было показано, что при экспериментальной активации мыслей о
смерти (mortality salience) люди особенно целеустремленно защищают свои представления
об ин-группах (см. обзор: Greenberg et al., 1997)2. В то же время, существует масса свидетельств в пользу того, что дистальная защита приводит к когнитивному обесцениванию и
поведенческому избежанию членов аут-групп (см., напр.: Burris & Rempel, 2004; Florian &
Mikulincer, 1998; Nelson, Moore, Olivetti, & Scott, 1997; Ochsmann & Mathay, 1996). Эмпирически этот эффект был установлен в отношении гендерных, этнических и сексуальных
аут-групп. Экспериментальная активация мыслей о своей смерти может приводить к (а)
более жестким суждениям о тех, кто нарушает культуральные нормы и к более благопри2
Этот общий эффект, однако, может иметь ограничение, связанное с негативной оценкой индивидом ингруппы. В этом случае возникновение мыслей о своей смертности может приводить и к дезидентификации с
«плохой» ин-группой (Arndt, Greenberg, Schimel, Pyszczynski, & Solomon, 2002).
2
ятным суждениям о тех, кто эти нормы поддерживает (Florian & Mikulincer, 1997), (б) увеличению привлекательности тех, кто высоко оценивает мировоззрение индивида и снижению привлекательности тех, кто его критикует (Greenberg, Pyszczynski, Solomon,
Rosenblatt, Veeder, Kirkland, & Lyon, 1990), (в) повышению ин-группового фаворитизма,
поведенческого избежания членов аут-группы, а также их стереотипизации (напр.,
Ochsmann & Mathay, 1996), (г) усилению агрессивности в отношении тех, кто противодействует убеждениям индивида (McGregor, Leiberman, Greenberg, Solomon, Arndt, Simon, &
Pyszczynski, 1998), (д) усилению этноцентрических установок (Navarrete & Fessler, 2006).
В дополнение к сказанному, высокий уровень диспозиционального самоуважения (а также
экспериментальное увеличение самоуважения) сокращают или элиминируют эффект
страха смерти на мировоззренческую защиту (Harmon-Jones, Simon, Greenberg,
Pyszczynski, Solomon, & McGregor, 1997).
Исследователи теории управления страхом смерти используют разнообразные приемы
для активации мыслей о смерти в эксперименте: шкалы страха смерти c открытыми вопросами, фильмы с летальными событиями, тексты о событиях и существах, контекстуально связанных со смертью и т. п. Различные приемы операционализации показывают
достаточную согласованность в своих экспериментальных эффектах.
Пространственно-символическая угроза
Burris and Rempel (2004) предположили, что страх, связанный с собственной смертностью может быть частным случаем более «широкого» страха, связанного с разрушением
«маркеров идентичности» (identity markers) человека, символизирующих то, кем является
человек, какова его история и его положение в этом мире. Идея маркеров идентичности
восходит к классическим работам Уильяма Джемса, посвященным структуре Я (James,
1892/1985). Согласно Burris and Rempel, маркерами идентичности могут быть мысли и
идеи, территории и объекты, а также межличностные отношения, с которыми человек себя идентифицирует. Угроза разрушения или причинения ущерба маркерам идентичности
представляет собой угрозу мировоззрению индивида, устойчивости его субъективного
мира. Класс таких угроз получил название пространственно-символических (spatialsymbolic threats).
В этом смысле, смерть является одним из случаев (пусть и наиболее терминальным)
разрушения маркеров идентичности. Burris and Rempel (2004) получили эмпирические
данные в поддержку этого предположения: отношение человека к членам аут-групп (в их
эксперименте – к гомосексуалистам) может меняться в результате пространственно-
3
символической угрозы. Наиболее важным фактом является то, что эти изменения аналогичны тем, которые происходят при активации мыслей о своей смерти.
Стереотип и угроза
Schimel, Simon, Greenberg, Pyszczynski, Solomon, Waxmonsky, and Arndt (1999) утверждают, что стереотипные образы аут-групп могут служить сохранению мировоззрения
индивида, поддерживая групповую идентичность и сохраняя социальный порядок. С этой
точки зрения, аут-группы могут рассматриваться как стабильные, различаемые части социального ландшафта, а связанные с ними стереотипы содействуют существующей идентификации членов аут-групп как «плохих». Члены аут-групп, соответствующие укоренившимся стереотипам, представляют угрозу преобладающему в обществе мировоззрению. Однако данные исследования Schimel et al. (1999) показали, что активация мыслей о
смерти приводит к предпочтению стереотипных членов аут-групп в сравнении с контрстереотипными членами аут-групп. Авторы полагают, что такое, на первый взгляд, парадоксальное предпочтение стереотипных членов аут-групп контр-стереотипным связано со
стремлением сохранить устойчивость и предсказуемость своего мировоззрения. Это
стремление, в свою очередь, вызвано «кризисом», спровоцированным в эксперименте
мыслями о своей неизбежной смерти.
В самом деле, в серии исследований, включивших белых или гетеросексуальных американских участников, Schimel et al. (1999) обнаружили, что при низкой выраженности
мыслей о смерти, образы афро-американцев или гомосексуалистов, содержавших контрстереотипные качества (т.е. не присущие стереотипным образам афро-американцев и гомосексуалистов), воспринимались более благожелательно в сравнении со стереотипными
образами этих же групп.
Это, безусловно, имеет смысл, поскольку «типичные» члены аут-групп должны оцениваться по определению негативно. В то же время, «отклонения» отдельных членов аутгрупп от стереотипного образа должны приветствоваться, что и было установлено экспериментально Schimel et al. Однако при активации мыслей о своей смерти предпочтение
контр-стереотипных членов аут-групп элиминировалось, или даже наблюдалось нечто
противоположное. То есть, в перспективе неизбежности своей смерти и желания сохранить свой мир устойчивым и предсказуемым, участники «переставали обращать внимание» на контр-стереотипность члена аут-группы, воспринимая его «просто как чуждого» и
«плохого».
Burris and Rempel (2004) получили эмпирическую поддержку пространственносимволической гипотезы и в этом направлении. В частности, они обнаружили, что при
4
низком уровне угрозы (участники читали тексты, рассказывающие о древесных жуках, не
представляющих угрозы для человека) участники выше оценивали контр-стереотипный
образ гея (как путанного и неорганизованного, интересующегося техникой, тяжелой атлетикой, хоккеем и плотническим делом) в сравнении со стереотипным образом гея (как
разговорчивого, чувствительного и педантичного, увлекающегося изящными искусствами, театром и фигурным катанием). В то же время это предпочтение полностью элиминировано в случае испытуемых, предварительно читавших тексты о так называемых «трупных жуках» (уровень активации угрозы смерти), или о пылевых клещах (существах, живущих в огромном количестве в любой постели, но не причиняющих непосредственного
вреда человеку; уровень пространственно-символической угрозы маркерам идентичности). Этот результат, с одной стороны, поддерживает данные Schimel et al. (1999) о роли
мыслей о своей смерти в восприятии контр-стереотипных членов аут-группы. С другой
стороны, этот результат показывает, что пространственно-символическая угроза маркерам
идентичности влияет на восприятие контр-стереотипных членов аут-групп аналогично
влиянию угрозы смерти.
Угроза, стереотип и восприятие иммигрантов
Восприятие иммигрантов русскими представляет собой не только социальную и политическую проблему. По всей видимости, оно имеет также психологические корни. При
этом психологические механизмы изменения восприятия иммигрантов русскими до сих
пор экспериментально изучены довольно слабо. В то же время, приведенный выше обзор
позволяет сформулировать в этом отношении некоторые предположения. В этом контексте можно предположить, что пространственно-символическая угроза маркерам идентичности может являться важным фактором, влияющим на восприятие этнических аут-групп
в России. В частности, разновидностью пространственно-символической угрозы может
быть угроза социальная. Под социальной угрозой мы понимаем воспринимаемую индивидом угрозу своей ин-группе. Приведенные выше теоретические концепции и результаты
исследований позволяют сформулировать следующую гипотезу:
1. Увеличение социальной угрозы может приводить к ухудшению отношения русских
участников исследования к образу иммигранта;
Можно также предположить, что в этот эффект вносит вклад стереотипность – контрстереотипность образа иммигранта. Основываясь на ранее полученных данных можно
предполагать, что увеличение социальной угрозы приведет к значительному ухудшению
отношения к контр-стереотипным образам иммигрантов. В то же время, при низком уров-
5
не ощущения социальной угрозы можно ожидать предпочтение контр-стереотипных образов иммигрантов образам стереотипным.
2.1. При низком уровне ощущения социальной угрозы русские участники исследования могут оценивать выше контр-стереотипные образы иммигрантов в сравнении со стереотипными образами иммигрантов;
2.2. При увеличении ощущения социальной угрозы отношение русских участников исследования к контр-стереотипным образам иммигрантов будет ухудшаться;
Наконец, имеет смысл изучить, опосредованы ли эти эффекты национальной принадлежностью иммигранта. В настоящем исследовании мы сравнивали восприятие образа одного из типичных иммигрантов в Россию (выходца из одной из стран Содружества Независимых Государств) с восприятием иммигранта нетипичного (выходца из одной из стран
Евросоюза). Поскольку оба образа должны рассматриваться русскими участниками как
аут-групповые, мы предположили, что фактор национальности иммигранта в таком виде
эффектов не произведет.
3.1. Национальная типичность образа иммигранта (типичный – нетипичный иммигрант
в Россию) не будет влиять на отношение русских участников исследования к образу иммигранта;
3.2. Национальная типичность образа иммигранта (типичный – нетипичный иммигрант
в Россию) не будет взаимодействовать с факторами социальной угрозы и стереотипностью образа иммигранта.
Исследование
Участники исследования
В исследовании приняли участие 246 студентов Пермского государственного педагогического университета (исторический факультет, факультет социальной педагогики и
факультет физического воспитания) и Пермского государственного института искусства и
культуры (факультет культурологии и художественно-педагогический факультет). Их возраст был в диапазоне от 17 до 25 лет. Средний возраст составил 19,7, стандартное отклонение – 1,6. Из них – 98 мужчин, 148 женщин. 48 человек из общего числа участников
описывали свое восприятие образа русского, и образовали контрольный уровень.
Метод
Был выполнен 3-факторный экспериментальный межгрупповой план.
Отношение к образу иммигранта. В качестве зависимой переменной измерялось отношение к образу иммигранта. С использованием методологии Burris and Rempel (2004)
6
для измерения отношения к образу иммигранта мы разработали Шкалу отношения к образу рассказчика (см. Приложение 1). Шкала включила в себя 7 утверждений, каждое из
которых участник исследования оценивал по 7-значной шкале Лайкерта от 1 (совершенно
не согласен) до 7 (совершенно согласен). Оценка согласованности пунктов шкалы дала
высокие результаты (α Кронбаха = 84.1; средняя межпунктная корреляция r = .45, p <
.001). В качестве показателя отношения к образу иммигранта использовалось среднее
арифметическое 7 пунктов шкалы.
Ощущение социальной угрозы. Первой независимой переменной был уровень социальной угрозы. Поскольку все участники исследования были студентами дневного отделения,
мы предположили, что социальная угроза в данном случае должна быть связана с темой
высшего образования. В этой связи мы создали два альтернативных текста (см. Приложение 2). Тексты были оформлены в идентичном дизайне. Каждый участник получал якобы
ксерокопию статьи, опубликованной в журнале «Вестник образования». Участник мог
разглядеть дату публикации (сентябрь 2006 г). На странице также размещались три фотографии, тематически коннотирующие с темой высшей школы. Оба текста приписывались
одному и тому же вымышленному автору. По окончанию работы участникам сообщали о
том, что прочитанный ими текст вымышлен.
Первый текст – «Высшее образование не для всех» – описывал ситуацию, связанную с
дополнительной и сложной системой сертификации дипломов о высшем образовании, с
которой должны будут столкнуться в ближайшем будущем выпускники вузов. В случае
непрохождения сертификации потенциальные выпускники могут остаться и без диплома о
высшем образовании. Контрольный текст – «Задачи реформирования высшего образования» – представлял собой размышления о современной высшей школе, носившие в основном отвлеченный характер. Следует сразу отметить, что фактор социальной угрозы в таком виде не произвел каких-либо эффектов или взаимодействий на отношение к иммигрантам3. В этой ситуации мы разработали коэффициент ощущения социальной угрозы, на
основе данных контрольной шкалы ощущения угрозы, заполнявшейся участниками сразу
же после прочтения статьи.
Коэффициент ощущения социальной угрозы включил в себя 3 пункта пар прилагательных: «безопасный – опасный», «угрожающий – безобидный», «страшный – нестрашный» со шкалой от 1 (прилагательное слева) до 7 (прилагательное справа). Во избежание
интерференции ответов эти три пункта были размещены среди других 9, прямо с угрозой
3
Можно предположить, что эффект манипулирования текстом был элиминирован индивидуальными различиями участников исследования в тревожности, или, например, в студенческой идентичности. Поскольку
участники заполняли ряд личностных вопросников, мы планируем протестировать это предположение. Хотя
мы и не ожидали такого результата, изучение эффекта ощущения угрозы (социальной тревоги) способом,
представленным ниже, укладывается в задачи нашего исследования.
7
не связанных (например, «возвышенный – низменный», «поверхностный – основательный», «неинтересный – интересный»). При этом коэффициент α Кронбаха для трех пунктов шкалы составил 82,1 при средней межпунктной корреляции r = .61. После этого мы
получили три группы участников, различающихся между собой по степени выраженности
ощущения социальной угрозы: группа с ощущением низкой угрозы, группа с ощущением
средней угрозы, группа с ощущением высокой угрозы. Следует отметить, что участники,
читавшие два разных текста, явно различались по попаданию в эти три группы, F (1, 244)
= 168,48, p < .0001. Иначе говоря, высокое ощущение угрозы значительно чаще испытывали те участники, кто читал «угрожающий» текст. В то время как низкое ощущение угрозы испытывали значительно чаще те участники, которые читал текст контрольный. Таким
образом, дальнейшие квазиэкспериментальные анализы осуществлялись с показателем
«ощущение социальной угрозы».
Национальность иммигранта. В качестве образа типичного иммигранта в Россию был
создан образ «иммигранта – узбека». В качестве образа нетипичного иммигранта в Россию
был создан образ «иммигранта – немца». В качестве контрольного уровня был создан стереотипный образ русского. Стереотипный образ русского использовался также при создании контр-стереотипных образов иммигрантов.
При создании текстов мы просили независимую группу русских студентов (экспертов)
в количестве 120 человек описать по установленным критериям типичного с их точки зрения узбека, немца, или русского. На основе этих данных были созданы якобы «автобиографии» людей трех национальностей, «проживших в Перми более года». «Автор» рассказывал о своих интересах, привычках, симпатиях, антипатиях и т.д. в одной и той же текстовой последовательности (см. приложение 3). Каждый участник читал только один из
текстов.
Стереотипность образа. Стереотипность образа иммигранта задавалась за счет включения в «рассказ иммигранта» именно тех качеств, которые и приписали русские эксперты
данному этносу. Контр-стереотипность образа иммигранта задавалась за счет включения в
«рассказ иммигранта» тех качеств, которые эксперты приписывали русскому этносу.
Применялся 3-факторный дисперсионный анализ ANOVA (межгрупповой план, регрессионный подход) 3 (ощущение угрозы от текста) x 2 (национальность)4 x 2 (стереотипность).
Результаты
4
Восприятие русского (контрольный уровень) в представленный здесь анализ не включено. Анализу результатов в этой части будет посвящена отдельная публикация.
8
Независимые факторы главных эффектов на отношение к образам иммигрантов не
произвели. Однако было зафиксировано значимое взаимодействие всех трех независимых
факторов, F (2, 186) = 3,56, p < .031 (см. таблицу 1).
Таблица 1. Взаимодействия факторов «Уровень восприятия социальной угрозы», «Национальность
«иммигранта»» и «Стереотипность образа иммигранта» по переменной «Отношение к иммигранту» (средние и стандартные отклонения, межгрупповой 3-факторный план)
Уровни
n
Иммигранты
восприятия
«Узбек»
социальной
угрозы
«Немец»
Стереотипность образа иммигранта
Стереотип
Контр-стереотип
Стереотип
Контр-стереотип
Высокий
69
31.25 (2.08)
31.50 (2.08)
31.50 (1.96)
31.21 (1.91)
Средний
60
26.87 (2.08)
33.20 (2.15)
32.79 (2.22)
26.80 (2.15)
Низкий
69
32.31 (2.31)
28.70 (1.73)
33.45 (1.86)
32.77 (2.31)
Примечания: n = 198; Уровень восприятия социальной угрозы x Национальность «иммигранта» x «Стереотипность образа иммигранта», F (2, 186) = 3,56, p < .031.
Ощущение угрозы х Национальность х
Стереотипность образа (средние значения)
F(2, 186)=3,5625, p=,03032
40
38
ОТНОШЕНИЕ К ИММИГРАНТУ
36
34
32
30
28
26
24
22
20
УГРОЗА
высокая
средняя
низкая
"УЗБЕК"
УГРОЗА
высокая
средняя
низкая
Стереотип
Контр-стереотип
"НЕМЕЦ"
9
Рисунок 1. Взаимодействие факторов «Уровень ощущения социальной угрозы», «национальность иммигранта» и «Стереотипность образа иммигранта» по фактору «Отношение к иммигранту».
Из рисунка 1 можно видеть, что взаимодействие факторов проявилось в различных направлениях. Наиболее простым и понятным для интерпретации является функция ухудшения отношения к стереотипному немцу по мере возрастания ощущения социальной угрозы (рис. 2).
Рисунок 2. «Ощущение социальной угрозы» (стереотипный немецкий образ)
Этот результат согласуется с нашей первой гипотезой и общими теоретическими положениями: возникновение ощущения социальной угрозы может приводить к ухудшению
отношения к образу иммигранта. Однако следует отметить, что этот тренд все-таки статистически был явно незначим (p > .45 при post hoc сравнении).
Прочие функции имеют более сложный характер (см. рис. 1). На наш взгляд, эти результаты можно понять, проанализировав последовательно тренды от низкого уровня
ощущения угрозы к среднему. В дальнейшем и отдельно можно проанализировать показатели отношения к иммигрантам при высоком уровне ощущения социальной угрозы.
Так, от низкого к среднему уровню ощущения угрозы происходит ухудшение отношения к стереотипного узбекскому образу (p < .09 при post hoc сравнении) и, в то же время, к
контр-стереотипного немецкому образу (p < .06 при post hoc сравнении). Ухудшение отношения к стереотипному узбеку согласуется с все той же первой гипотезой. Интересно
10
при этом, что отношение к образу контр-стереотипного, «обрусевшего», узбека при увеличении ощущения угрозы до средних значений становится лучше (p < .11 при post hoc
сравнении; рис. 3).
Рисунок 3. «Ощущение социальной угрозы» х «Стереотипность образа иммигранта» (узбекский образ)
Иначе говоря, с увеличением социальной угрозы русские участники исследования в
большей степени симпатизировали «контр-стереотипным», похожим на них самих, представителям узбекского этноса в сравнении с низким уровнем ощущения социальной угрозы. Такой результат противоречит нашим гипотезам, согласно которым при увеличении
социальной угрозы мы ожидали ухудшения отношения к контр-стереотипному образу
иммигранта. С другой стороны, участники с ростом ощущения социальной угрозы перестали симпатизировать «стереотипным» узбекам. Это согласуется с нашими гипотетическими ожиданиями. Такой результат особенно любопытен в контексте того, что при низком ощущении угрозы наблюдается кардинально противоположная тенденция в восприятии узбекского иммигранта, что также противоречит гипотезам (см. рис. 4). В этом состоянии участники выше оценивали стереотипного узбека в сравнении с контрстереотипным (p > .21 при post hoc сравнении). Анализ контрастов показал значимое
взаимодействие для образа узбека факторов «стереотип образа иммигранта» х «ощущение
социальной угрозы» (низкое, среднее), F (1, 186) = 5.72, p < .02.
11
Рисунок 4. Эффект «Стереотипности образа иммигранта» (узбекский образ; ощущение низкой социальной угрозы)
Значительное ухудшение отношения к контр-стереотипному образу немца по мере
роста ощущения социальной тревоги (p < .06) хорошо согласуется с нашими гипотезами
(рис. 5).
12
Рисунок 5. «Ощущение социальной угрозы» (контр-стереотипный немецкий образ)
Наконец, остается вопрос об оценках образов иммигрантов при высоком уровне ощущения социальной тревоги. Как видно из рисунка 6 и таблицы, различия в оценках разных
групп иммигрантов в такой ситуации явно незначимы.
Ощущение угрозы х Национальность х
Стереотипность образа (средние значения)
F(2, 186)=3,5625, p=,03032
40
38
ОТНОШЕНИЕ К ИММИГРАНТУ
36
34
32
30
28
26
24
22
20
УГРОЗА
высокая
средняя
низкая
"УЗБЕК"
УГРОЗА
высокая
средняя
низкая
Стереотип
Контр-стереотип
"НЕМЕЦ"
Рисунок 6. «Национальность образа иммигранта» х «Стереотипность образа» (высокий уровень ощущения социальной угрозы)
Обсуждение
В целом, результаты исследования согласуются с гипотезами лишь отчасти. Вопервых, ухудшение отношения к образу иммигранта с ростом ощущения социальной угрозы наблюдалось в отношении немецкого образа и стереотипного узбекского образа. Однако восприятие контр-стереотипного узбека значительно улучшалось. Судя по всему,
восприятие немецкого образа значительно лучше соотносится с идеей аут-группы в сознании русских. Так, например, проявившаяся на фоне роста ощущения социальной угрозы
«неожиданная» контр-стереотипность, похожесть немца на русского, может представлять
собой фактор усиления тревоги и, как следствие, ухудшения его оценки. Действительно,
Burris and Rempel (2004) тестировали свою гипотезу на материале явной аут-группы – гомосексуалистов, для испытуемых предварительно сообщивших о своей гетеросексуальной
ориентации. Другая поддерживающая этот результат теория, теория управления страхом
смерти, в основном тестировалась на материале сексуальных и расовых различий. Резуль13
таты же нашего исследования говорят о том, что отношение русских студентов к узбекам
во многом противоречит положениям теории управления страхом смерти. В этой связи
можно предположить, что образ узбека не волне укладывается в принципы отношения к
аут-группам у русских. Так, улучшение отношения к контр-стереотипным, «обрусевшим»
узбекам на фоне роста социальной тревоги можно рассматривать как склонность рассматривать контр-стереотипного иммигранта как «своего», чего явно нельзя сказать о стереотипном образе узбека, или об образе немца. Предпочтение же стереотипного образа узбека контр-стереотипному при низкой социальной тревоге может говорить о том, что улучшение восприятия стереотипного образа узбека лежит в плоскости снижения ощущения
социальной угрозы русскими.
Следует также отметить, что анализ контрастов дал значимое взаимодействие факторов 2 (национальность) х 2 (стереотипность) при среднем уровне ощущения угрозы, F (1,
186) = 8.20, p < .005. Иначе говоря, оценки образов иммигрантов в наибольшей степени
дискриминируются (на «хороших» и «плохих») именно при среднем уровне ощущения
социальной угрозы. На низком же уровне ощущения социальной угрозы оценки образов
(особенно немецкого) значительно сближаются между собой. То есть, повышение уровня
социальной тревоги до некоторых средних значений усиливает различия в оценках иммигрантов.
Наконец, чем можно объяснить результаты, полученные в части высокого уровня
ощущения социальной угрозы? На наш взгляд, одним из объяснений может быть действие
некоего «феномена усреднения оценки», связанного со слишком высоким уровнем ощущения социальной тревоги. При этом средние значения отношения к иммигранту для каждой группы при высоком уровне ощущения социальной угрозы очень близки к среднему
значению для выборки в целом (ср.: M = 31.03, SD = 2.07 с таблицей 1). Возможно, что
участники, ощущая повышенную социальную угрозу, смоделированную в эксперименте,
просто «отказывались» оценивать образы иммигранта, давая средние оценки. Однако, для
более существенных комментариев здесь необходимы специальные исследования, что не
входило в наши задачи.
Заключение
Наше исследование поставило значительно больше вопросов в отношении природы
восприятия иммигрантов русскими, нежели дало конкретных ответов. Судя по всему, объяснительная сила теории управления страхом смерти и пространственно-символической
гипотезы в этой части имеет свои ограничения. Можно определить некоторые перспективы дальнейших исследований психологии восприятия иммигрантов. Во-первых, дальнейшие исследования могут быть связаны с изучением собственно страха смерти. Такое ис14
следование поможет лучше понять возможности этой теории и результаты представленного здесь исследования. Во-вторых, неясно, какие эффекты могут иметь факторы, противоположные социальной угрозе. Таким фактором, в частности, может быть социальная поддержка участников исследования. В-третьих, остается открытым вопрос о вкладе диспозициональных личностных характеристик русских в обнаруженные эффекты. Вчетвертых, поскольку гипотеза об отсутствии эффектов национальности иммигранта на
его восприятие не получила должной эмпирической поддержки, открытым остается вопрос и о вкладе национальной принадлежности. Наконец, в-пятых, наше исследование показало,
что
восприятие
иммигрантов
русскими
является
сложным
социально-
психологическим феноменом. Следовательно, актуальным является изучение роли других,
отличных от социальной угрозы и стереотипизации, социально-психологических факторов в восприятии иммигрантов русскими.
Литература
Arndt, J., Greenberg, J., Schimel, J., & Pyszczynski, T. (2002). To Belong or Not to Belong, That Is the Question: Terror Management and Identification With Gender and Ethnicity.
Journal of Personality and Social Psychology, 83, 1, 26–43.
Arndt, J., Routledge, C., Cox, C. R., & Goldenberg, J. L. (2005). The worm at the core: A
terror management perspective on the roots of psychological dysfunction. Applied and Preventive Psychology, 11, 191–213.
Burris, C. N., & Rempel, J. K. (2004). “It’s the End of the World as We Know It”: Threat
and the Spatial–Symbolic Self. Journal of Personality and Social Psychology, 86, 1, 19–42.
Florian, V., & Mikulincer, M. (1997). Fear of death and the judgment of social transgressions: A multidimensional test of terror management theory. Journal of Personality and Social
Psychology, 73, 369–380.
Florian, V., & Mikulincer, M. (1998). Terror management in childhood: Does death conceptualization moderate the effects of mortality salience on acceptance of similar and different
others? Personality and Social Psychology Bulletin, 24, 1104–1112.
Greenberg, J., Pyszczynski, T., & Solomon, S. (1986). The causes and consequences of a
need for self-esteem: A terror management theory. In R. F. Baumeister (Ed.), Public self and private self (pp. 189–212). New York: Springer-Verlag.
Greenberg, J., Pyszczynski, T., Solomon, S., Rosenblatt, A., Veeder, M., Kirkland, S., &
Lyon, D. (1990). Evidence for terror management: II. The effects of mortality salience on reactions to those who threaten or bolster the cultural worldview. Journal of Personality and Social
Psychology, 58, 308–318.
Greenberg, J., Solomon, S., & Pyszczynski, T. (1997). Terror management theory of selfesteem and social behavior: Empirical assessments and conceptual refinements. In M. P. Zanna
(Ed.), Advances in experimental social psychology, (Vol. 29, pp. 61–139). New York: Academic
Press.
Greenwald, A. G. & Banaji, M. R. (1995). Implicit social cognition: Attitudes, self-esteem,
and stereotypes. Psychological Review, 102, 4-27.
Harmon-Jones, E., Simon, L., Greenberg, J., Pyszczynski, T., Solomon, S. & McGregor, H.
(1997). Terror management theory and self-esteem: Evidence that increased self-esteem reduces
mortality salience effects. Journal of Personality and Social Psychology and Social Psychology,
72, 24-36.
15
James, W. (1985). Psychology: The briefer course. Notre Dame, In: University of Notre
Dame Press. (Original work published 1892)
McGregor, H., Leiberman, J., Greenberg, J., Solomon, S., Arndt, J., Simon, L. &
Pyszczynski, T. (1998). Terror management and aggression: Evidence that mortality salience
promotes aggression against worldview-threatening individuals. Journal of Personality and Social Psychology, 74, 590-605.
Navarrete, C. D. & Fessler, D. M. T. (2006). Desease Avoidance and Ethnocentrism: The
Effects of Desease Vulnerability and Disgust Sensitivity on Intergroup Attitudes. Evolution and
Human Behavior. (in press).
Nelson, L. J., Moore, D. L., Olivetti, J., & Scott, T. (1997). General and personal mortality
salience and nationalistic bias. Personality and Social Psychology Bulletin, 23, 884–892.
Ochsmann, R., & Mathay, M. (1996). Depreciating of and distancing from foreigners: Effects of mortality salience. Unpublished manuscript, Universität Mainz, Mainz, Germany.
Pyszczynski, T., Greenberg, J., & Solomon, S. (1999). A Dual-Process Model of Defense
Against Conscious and Unconscious Death-Related Thoughts. An Extension of Terror
Management Theory. Psychological Review, 106, 4, 835-845.
Schimel, J., Simon, L., Greenberg, J., Pyszczynski, T., Solomon, S., Waxmonsky, J., &
Arndt, J. (1999). Stereotypes and terror management: Evidence that mortality salience enhances
stereotypic thinking and preferences. Journal of Personality and Social Psychology, 77, 905–
926.
Wegner, D. & Smart, L. (1997). Deep cognitive Activation: A new approach to the unconscious. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 65, 984-995.
16
Приложение 1
Шкала отношения к образу рассказчика
(1) Мне понравился рассказчик
(2) На мой взгляд, рассказчик является умным человеком
(3) Я разделяю ценности рассказчика
(4) Я не представляю, как бы я жил по соседству с рассказчиком (обратный пункт)
(5) Я не хотел бы ехать с рассказчиком в одном купе (обратный пункт)
(6) Рассказчик вызвал у меня отвращение (обратный пункт)
(7) Образ жизни рассказчика для меня неприемлем (обратный пункт)
Приложение 2
Социальная угроза (стимульные тексты)
17
Приложение 3
«Рассказы иммигрантов» (стимульные тексты)
Узбек (стереотипный образ)
Меня зовут Шавкат Уразбаев. Я узбек. Мне 25 лет. Я родился и вырос в Самарканде. Я
приехал из Узбекистана, живу в Перми около года. Я работаю поваром, раньше торговал
на рынке. В работе я настойчивый, терпеливый и упорный. По характеру я добродушный
и работящий, немножко прижимистый, иногда простоватый. Я веселый человек, смеюсь
над смешными шутками, анекдотами, над другими людьми, над собой тоже.
Я мусульманин, верю в Аллаха, живу по Корану и исламским обычаям. Я думаю, что
узбеки самые трудолюбивые. Я люблю свою страну, она самая лучшая. В других странах
можно найти работу и заработать деньги. Я думаю, что другие народы совсем не похожи
на нас, но не лучше узбеков.
Когда я отдыхаю, я танцую, люблю кататься на лошади, ишаке. Я люблю кушать плов,
шашлык из барана, наши национальные блюда. Со своими друзьями я говорю о работе, о
вкусной еде, о женщинах. В женщинах я ценю хозяйственность, верность, послушание и
красоту. В мужчинах я ценю состоятельность, способность содержать семью, смелость и
гордость.
Я хочу иметь хороший дом, семью, богатое хозяйство. Я боюсь кары Аллаха. Я сильно
не забочусь о своем здоровье, хорошо кушаю, отдыхаю. Вредные привычки у меня –
только курение и выпивка. Семья для меня – святое, почти все.
Немец (стереотипный образ)
Меня зовут Клаус Ройтер. Я немец. Мне 25 лет. Я родился и вырос в Дюссельдорфе. Я
приехал из Германии, живу в Перми около года. Я занимаюсь бизнесом, работал менеджером в сфере автомобилестроения. В работе я пунктуальный, трудолюбивый, усидчивый. По характеру я аккуратный, открытый, вежливый, спокойный, немножко педантичный, расчетливый, иногда бываю агрессивным. Я веселый человек, смеюсь над анекдотами, например, над анекдотами о других странах, смешными ситуациями.
Я придерживаюсь протестантских традиций, люблю пивные фестивали, разные праздники. Я верю в себя и в свою страну. Я думаю, что немцы – самые лучшие в работе, в проведении досуга, немцы – стержневая нация. Я люблю свою страну, она самая лучшая, надежная, с большими ресурсами, мощная и процветающая. Другие страны в чем-то лучше
Германии, в чем-то хуже, вообще я отношусь к ним с уважением. Хотя Германия все равно лучше. Я думаю, что другие народы не такие, как мы, зачастую легкомысленные, не
думают о завтрашнем дне, бывают суетливыми и ленивыми.
Когда я отдыхаю, я люблю пить пиво в шумной и веселой компании, ходить в кафе,
клубы и рестораны. Я люблю футбол, лыжи и биатлон. Со своими друзьями я говорю о
работе, о спорте, пиве и женщинах. В женщинах я ценю бережливость, аккуратность, преданность и красоту. В мужчинах я ценю пунктуальность, мужество, силу и отзывчивость.
Я хочу твердо стоять на ногах, жить счастливо и спокойно, мечтаю о благополучии
своей семьи, и чтобы наша сборная выиграла чемпионат мира по футболу. Я боюсь непредсказуемости, банкротства и смерти. Я забочусь о своем здоровье, регулярно занимаюсь спортом, посещаю фитнес-центр. Вредные привычки у меня две: люблю пить пиво и
курю. Семья для меня – это тыл, крепость, место, куда я могу вернуться после тяжелого
дня.
Русский (стереотипный образ)5
5
Использовался для создания контр-стереотипных узбекского и немецкого образов.
18
Меня зовут Алексей Смирнов. Я русский. Мне 25 лет. Я родился и вырос в Самаре,
живу в Перми около года. Я занимаюсь предпринимательством, работал на заводе, в
принципе могу выполнять любую работу. В работе я трудолюбивый, упорный, целеустремленный, но немножко ленивый. По характеру я добрый, смекалистый, трудолюбивый,
немножко наивный, ленивый, люблю выпить. Я веселый человек, смеюсь над смешными
шутками, анекдотами и над собой тоже.
Я справляю все традиционные праздники: Новый год, Пасху и другие. Я верю в светлое лучшее будущее, в Бога, в самого себя. Я думаю, что русские – самые лучшие, умные
и мудрые, все мы – друзья и братья. Моя страна – самая великая и могучая держава во
всем мире, правда она находится в депрессии: ее легко разграбить и она незащищенная. В
других странах люди живут лучше, но не идеально. Я думаю, что другие народы – тоже
люди, со своими традициями, хотя многие из них – тупые и глупые.
Когда я отдыхаю, я люблю ходить в клубы, на дискотеки, выпивать, ездить на природу, рыбалку или охоту. Люблю есть пельмени, борщ и мясо. Я люблю футбол и хоккей. Со
своими друзьями я говорю о женщинах, работе, машинах, отдыхе и выпивке. В женщинах
я ценю привлекательность и красоту, ум и хозяйственность. В мужчинах я ценю дружбу и
взаимовыручку, силу и ум.
Я хочу достичь благополучия, жить хорошо и счастливо. Я ничего не боюсь, правда,
немного боюсь нищеты и смерти. Я особенно не забочусь о своем здоровье, хотя иногда
занимаюсь спортом, при необходимости – лечусь. Вредные привычки у меня – только алкоголь и курение, иногда я нецензурно выражаюсь. Семья для меня – главное и самое
ценное в жизни.
19