Нечто вроде вступления

Нечто вроде вступления
6
Нечто вроде вступления
7
Нечто вроде вступления
Кто он, этот непостижимый человек? Режиссер? Создатель
уникального театра с до сей поры не ставшей привычной
эстетикой? Впрочем, она изначально и не рассчитана на
то, чтобы стать привычной. Возмутитель спокойствия и
театральной благостности? Писатель, чьи прозаические
произведения удостоены престижных наград? Автор и
ведущий циклов телевизионных программ на канале
«Культура», в которых эмоционально, с яркой отчетливостью предстают перед зрителями те, кто давно уже вошел
в историю не только русского, но и мирового театра? Автор интереснейшего исследования о жизни и судьбе Александра Таирова, вышедшего в престижной серии «Жизнь
замечательных людей»?
Творец, обостренно ощущающий токи времени и причудливые игры человеческой психики? Замечательный знаток
литературы и искусства?
Загадка — недоступная разгадке за те немалые десятилетия,
что я пристально наблюдаю за всем, этим человеком сделанным… Когда мы стали много общаться, неожиданно
выяснилось, что Судьба словно водила нас по некоему
загадочному кругу: общие знакомые и друзья, у которых почему-то никогда не встречались, общие пристрастия в чтении, общие вкусы в театре, общие увлечения в
юности. Водила, но — не сближала, как будто готовила
самый подходящий для этого момент. И однажды это
время наступило, создалась именно та «структура момента», как сказано в романе Курта Воннегута «Колыбель
для кошки». Фрагмент этого романа был включен в его
спектакль «Хроника широко объявленной смерти», а по
другому роману этого замечательного писателя, «Бойня
№ 5, или Крестовый поход детей», культовому для нашего поколения, Михаил Левитин поставил когда-то завораживающий спектакль «Странствия Билли Пилигрима»
в Центральном академическом театре Советской армии.
Спектакль, не забытый теми, кто видел его, до сих пор.
Нечто вроде вступления
8
Итак, имя названо.
Михаил Левитин должен стать героем моего повествования,
главной «темой», что расщепляется на множество вариаций, каждая из которых требует своей разгадки или, по
крайней мере, попытки объяснения. Но как отыскать эти
разгадки в том многообразии, которое являют его жизнь
и творчество? И если мне не удалось это за несколько десятилетий, есть ли хоть малейшая надежда, что это удастся сделать, пока пишется книга о нем — неуловимом,
существующем в собственном, во многом придуманном
мире, словно в некоем многограннике, который отсвечивает то одной, то другой своей стороной, а то вдруг вовсе
исчезает?
Но ведь тем и интереснее, что об этом режиссере-писателекультурологе невозможно, непростительно писать буднично: родился, учился, женился, поставил, написал…
Он весь — против хронологии, строгой логики повествования, рамок и ограничений, каких-то ярлыков, определений. Словом, против всего того, что раз и навсегда закрепляется и становится стереотипом.
В одной из своих авторских телевизионных программ, посвященной Арнольду Арнольду, Михаил Левитин заранее
предупреждает зрителей: «Он был фигурой неуловимой,
поэтому я избегаю какой бы то ни было последовательности в изложении».
Могу повторить эти слова и по отношению к своему герою.
Именно поэтому все должно быть не таким, как обычно бывает в книгах подобного рода. Тем более что его жизнь,
неотделимая от творчества, в творчестве и запечатлена
почти исчерпывающе.
Каким же он должен предстать со страниц этой книги?
Неуловимым и притягательным, как токи его личности и
творчества.
Немного сумбурным и повышенно эмоциональным, как его
театр.
Смешанным из разных красок — от откровенно гротесковых
до подлинно трагических.
Гармоничным, как его книги, в которых все словно вынуто
из собственной жизни и из собственной души. Как писал
Булат Окуджава: «И из собственной судьбы я выдергивал по нитке…» Михаил Левитин живет во многом по
тому же принципу, «выдергивая нитки» и сплетая их в
9
Нечто вроде вступления
необычный узор, состоящий из его прошлого, никогда
не бывшего настоящего, из примеривания фрагментов
чужих судеб и объяснения их через собственные черты
характера, комплексы, боли и радости, — и в реальности, и в театре, и в литературе. В эстетике его сходятся
в естественной и печальной зависимости прошлое и будущее, которое видится отнюдь не радужным. А настоящее… ну что с него взять, оно лишь некий переходный
момент, который просто выпал на нашу долю. От этого,
вероятно, и стремление не анализировать, не погружаться в него, а почти скороговоркой высказать — торопливо, не заботясь особенно о внятности. Но момент — приятный, вопреки всему радующий бесконечно самим этим
процессом: жить!
И противостоять в меру своих сил тому в нередко раздражающем настоящем, против чего восстает душа,
весь культурный опыт, все принципы, накопленные за
жизнь, — необходимо!
К слову сказать, уже написав эту фразу о времени, я совершенно случайно узнала, что Михаил Левитин нередко
повторяет сходные слова о доставшемся нам времени, которое, как известно, никто не властен выбрать — «в нем
живут и умирают», вот и все, что дано. И вспомнила, как
когда-то Михаил Левитин «сформулировал» свою будущую эпитафию: «Очень любил прошлое, равнодушно относился к будущему, с удовольствием жил в настоящем».
С удовольствием — несомненно, но торопливо: не оттого, что
слышит зов будущего, а потому, что властно прикован к
прошлому, проступающему через настоящее, словно фантомная боль.
И остается вопрос, состоящий лишь в том, как именно жить
и умирать. Это решает каждый сам для себя…
Когда я думаю о Михаиле Левитине с вечным карандашом
в руках, он порой начинает представляться мне сказочником какой-то особой, трудно уловимой породы, сжимающим в пальцах волшебную палочку. С помощью этого
нехитрого инструмента он словно театрализует все вокруг — собственную жизнь, литературные и сценические
опыты, телевизионные сюжеты, которые своей неуемной
энергией, фантастической заразительностью и захватывающим артистизмом делает событиями. Он верен
единственной, сознательно избранной внутренней линии
Нечто вроде вступления
10
существования, которую усвоил для себя, кажется, уже в
самом начале творчества.
В первой своей книге «Чужой спектакль», вышедшей три
с лишним десятилетия назад, Михаил Левитин писал:
«…Какая, в сущности, уязвимая профессия — режиссура. Как мы все беззащитны… Мы беспомощны. Беспомощны, когда у нас нет сцены, нет актеров, нет
пьес, нет зрителей. Мало на земле таких зависимых
профессий».
Тогда эти слова запали в душу какой-то пронзительной печалью — печалью по судьбе режиссера, мечтающего о
собственном театре-доме, печалью по тому разительному
контрасту, что существует между взглядом изнутри и
снаружи. Сегодня они вспоминаются и воспринимаются
иначе — дистанция времени словно придала этому признанию иной объем, а в словах о беспомощности зазвучала неожиданно нота не той, прежней, зависимости, а другой, окрашенной эпохой, в которую мы живем.
Это — тема отдельная, какой бы животрепещущей она
ни была, и размышления о ней неизбежно займут свое
место на этих страницах. А пока — попытаемся порассуждать о нашем герое.
Нет, слово «порассуждать» — абсолютно чуждо природе
человеческой и творческой, которой судьба наградила
Михаила Левитина. Угадывать его можно только через
то, что он делает, о чем думает, хотя и это путь довольно
опасный: ведь он только кажется распахнутым настежь,
на самом же деле он настолько глубоко скрыт в самом
себе, что порой начинает казаться: Левитин всю жизнь
пытается разгадать себя самого, и это ему если и удается,
то далеко не до самого конца.
Примитивнейшее сравнение: возьмите в руки кубик Рубика.
По первому ощущению, сложить гармонично все его грани
не удастся никому и никогда, пестрота и беспорядочность
каждой из сторон наводит уныние, потому что преодолеть
ее кажется занятием увлекательным, но невозможным.
Но… кто-то находит математически точный расчет, кто-то
действует по интуиции, кто-то обладает волшебной ловкостью рук и — все получается со временем.
Сколько же надо времени, чтобы сложить в стройную, гармоничную картинку не простой кубик, а жизнь человека,
творца? Десятилетия, а может быть, столетия?
11
Нечто вроде вступления
Вряд ли у меня это получится, но уж слишком соблазнительна попытка…
Тем более что Михаил Левитин не укладывается в какието определения, стереотипы. Можно попытаться лишь
внимательно и пристрастно вглядеться в каждую из граней его во многом уникального дарования. И не просто
внимательно и пристрастно — непременно с любовью, с
горячим желанием что-то угадать, не угаданное прежде,
в чем-то оправдать его и оправдаться самой, увидеть
сделанное давно с дистанции времени иначе, пусть хотя
бы немного иначе, потому что в противном случае, «с
холодным носом» ничего не получится.
Итак, приступим!..
И только одно признание Михаила Левитина, словно случайно сорвавшееся с губ, должно непременно стать нам
напутствием. Признание времен книги «Чужой спектакль»:
«Театр! Прости за то, что пишу о тебе грустно.
Никто не возлагал на меня миссии режиссера, я не принадлежу к театральной династии и мог быть свободен.
Суть даже не в любви к тебе, а в сходстве наших с тобой натур. Так же, как и ты, я нуждаюсь в сообществе
людей, так же, как ты, ищу присутствия талантливых рядом, в минуты слабости я криклив и самонадеян,
но разве то же самое нельзя сказать и о тебе?
Я пришел к тебе очень рано, без подсказки, и иногда мне кажется, что я надорвался в попытке заполнить тебя собой.
Быть может, я преувеличил сходство наших натур? И
ты не просто натура, имеющая свой предел, а нечто
всеобъемлющее, кощунственней скажу, — даже не вместившееся в мироздание. Иначе — чем объяснить, что
существуешь ты по другим законам?
Ты дразнишь жизнь, напоминая ей об идеале. Ты льстишь
жизни, прикидываясь простачком и шутом, ты — самый
нежный, самый любимый человек из всех, мною встреченных, театр, — если можешь, — ответь мне любовью».
ЧАСТЬ I
Импровизатор
Фокусник
Сказочник
Маг