Шакиров С. М.

Вестник Челябинского государственного университета. 2012. № 5 (259).
Филология. Искусствоведение. Вып. 63. С. 169–172.
С. М. Шакиров
О ПАРАКРИТИКЕ
В статье рассмотрены возникшие в новейшей литературной критике тенденции отклонения от задач разбора и оценки литературных произведений. Происходящие изменения лишают литературно-критические тексты концептуальной значимости и глубины, превращая их в
средство самовыражения их создателей. Попытки классификации и анализа паракритических
явлений вызывают агрессивное сопротивление со стороны некоторых представителей критического сообщества.
Ключевые слова: литературная критика, паракритика, литературно-художественные журналы, эстетическая оценка, интерпретация текста, современная русская литература.
Термин «паракритика» был предложен американским литературоведом Ихабом Хассаном
в работе «Паракритика»1 (1975). Характеризуя
своеобразие постмодернизма, Хассан отмечал,
что «гибридизация, имеющая место под влиянием тенденций внежанровости, может порождать неясные формы: «паралитература»,
«паракритика»2. Критика стремится стать философской и художественной одновременно.
Главными особенностями «паракритического»
стиля являются фрагментарность и афористичность. Однако возможно и иное понимание паракритики.
Лингвист и литературный критик Юлия
Щербинина предложила свою трактовку этого
термина: «Под паракритикой следует понимать
<...> процесс отклонения литературной аналитики от непосредственного разбора-оценивания художественного произведения в сторону
решения побочных (внелитературных) задач. А
также результат этого процесса – совокупность
текстов, отражающих признаки последовательной деконструкции литературной критики
под влиянием культурных сдвигов в постиндустриальном социуме»3. Статья Щербининой
«Под парусами паракритики» вызвала бурную
полемику. Владимир Березин, соглашаясь с
негативной оценкой состояния современной
литературной критики, главным недостатком
статьи объявил особый «птичьий» (орфография
оригинала – С. Ш.), «как бы научный» язык:
«Если человек не может в общедоступном журнале говорить просто, значит, растёт недоверие
к содержанию». Профессиональная критика в
ее классическом понимании умерла, считает
Березин, так как изменился социальный статус
литературы, изменилось финансирование «толстых» журналов, и все интересные разборы
перешли в социальные сети: «Зачем выводить
специальную породу филолога-профессионала,
<...> когда можно черпнуть из бурного моря народных отзывов»4.
Мысль Березина о непонятности и неуместности использования «научного» языка в критике была подхвачена Василием Ширяевым.
Критик журнала «Урал» в довольно вольной
манере попробовал «перевести» статью с «академ-волапюка», «чтоб читатели могли следить
за базаром» (курсив наш. – С. Ш.). «Юлия
Владимировна дербанит паракритику паракритическими средствами», – делает вывод
Ширяев. Такими «средствами» он называет
«курсив», «аллитерацию», «фигуры», «умные
слова», «московские разводки»5. По мнению
Ширяева, «форма и есть смысл», следовательно, «непонятная» широкой читательской аудитории форма статьи Щербининой выражает
столь же непонятный смысл. Мнение Ширяева
было поддержано Сергеем Беляковым. Подводя
итоги литературного года, заместитель главного редактора журнала «Урал» назвал статью
Щербиной «скучной», «безграмотной» и «наукообразной»6. Отметим, что все перечисленные
негативные отзывы лишены концептуальной
аргументации.
В поддержку статьи Щербининой выступили писатели А. Слаповский, А. Иличевский,
критик Е. Сафронова. «Щербинина разложила
по полкам современную литературную критику, с тактичным сарказмом уличив ее в «семи
грехах». Думаю, многие зоилы с неудовольствием себя узнают», – написал в своем блоге в «Живом Журнале» Алексей Слаповский7.
«Отличная, профессиональная, содержащая
академические выводы, при этом легко читающаяся, внятная статья. Этический аспект текста
Щербининой <...> вызвал у меня чувство обретения единомышленника, поддержки и раз-
170
вития моих личных мыслей <...> Щербинина
обратила внимание, как часто критики вместо
обсуждения чьего-либо творчества сползают
в обсуждение совсем иных вещей, часто относящихся сугубо к сфере частной жизни», –
сказала в интервью «Литературной России»
Елена Сафронова8. Запись в блоге и реплика
в интервью неформальны и комплиментарны.
Положительные отзывы, как видим, также неконцептуальны. Это побуждает подробнее рассмотреть предложенную Щербининой концепцию.
Претензии к критике носят «вполне конкретный, но довольно бессистемный характер»3.
Конфликт в сфере литературной критики очевиден, но это не внутренний (между коллегами
по цеху) и не внешний (между авторами и читателями) конфликт, это конфликт «взаимной
неадекватности формы и содержания», семиотический по своей природе, утверждает Юлия
Щербинина. Вместо извлечения первичных
подлинных значений критика транслирует суррогаты, видимости и мнимости. Информация
о произведении не переходит в знание о нем.
Публичная рефлексия сводится к набору частных мнений. Фрагментарность разрушает системность анализа. Все это приводит к снижению качества экспертной оценки. Щербинина
называет семь «грехов» паракритики.
1. Конспирологическое объяснение литературных явлений. Суждения критика слабо мотивированы контекстом, благодаря чему возникает простор для разного рода намеков и недоговоренностей.
2. Замещение сущности оригинальностью.
Яркие метафоры, витиеватые суждения, афористические формулировки замещают аргументацию и итоговые выводы.
3. Анализ формата вместо анализа текста.
Автор помещается на ту или иную концептуальную полку («постмодернист», «новый реалист», «детективщик» и т. п.). Произведение
превращается в феномен книгоиздания, продукт потребления, а не становится явлением
словесности.
4. Предельный эгоцентризм. Рефлексия художественного произведения замыкается на фигуре самого рефлексирующего. Литературнокритический текст становится способом и средством самовыражения его создателя.
5. Презумпция правоты. Эта уверенность
основана на внелитературных и экастралингвистических обстоятельствах: на свободе доступа
к информационным ресурсам, статусе конкрет-
С. М. Шакиров
ного СМИ, общественной позиции пишущего,
его былых заслугах и заработанном ранее авторитете, на личном темпераменте.
6. Редукция содержания. Рецензия подменяется аннотацией, анализ сводится к комментарию, авторский портрет сужается до биографической справки, обозрение становится
топ-листом. Заведомо сложное свертывается до
абстрактно простого. Возникает стратегия «навешивания ярлыков»: наделение объекта анализа яркими и запоминающимися, но малозначащими и слабо обоснованными определениями. Оценка произведению дается посредством
краткой шаблонной характеристики.
7. Подмена свободы слова словесным произволом. Мнение заслоняется самомнением, суждение – осуждением.
Концепция Щербининой не носит чисто
теоретический характер. Ее основные положения были сформулированы при анализе
конкретного произведения – романа Алексея
Иванова «Блуда и МУДО». Критики, по мнению Щербининой, поспешили обвинить автора в избыточности эротических описаний, нарочитости сексуальной образности и даже откровенной порнографии и не разглядели философского смысла этого произведения. «Блуда
и МУДО» – это не сатирический, а социальнофилософский роман об «энтропии массового
сознания», порождающей «ложь и пороки во
всех сферах и на всех уровнях человеческих
взаимоотношений», – заявляет Щербинина.
Герой Иванова «сталкивается с по-настоящему
экзистенциальной проблемой современности:
быть успешным или быть подлинным», главный философский вопрос романа – «вопрос
критериев и доказательств истинности бытия»9
(Курсив автора – С. Ш.). А в критике, заявляет Щербина, до сих пор ведутся споры о том,
является творчество Иванова «серьезной» литературой или все-таки продуктом масскульта.
Недоумение вызывает и постоянное упоминание о «пермскости» писателя Иванова. В этом
Щербининой видится «манипулятивное снижение значимости»10. В статьях и рецензиях
встречаются и откровенно агрессивные выпады
и даже оскорбительные инсинуации в адрес писателя, к профессиональной критике никакого
отношения не имеющие («Внешне писатель
Алексей Иванов похож на сексуального маньяка...»11). А всё это потому, что критики привыкли к «литературному мерчендайзерству»,
жесткому распределению литераторов по творческим «нишам». «Для адекватного понимания
О паракритике...
романа Алексея Иванова и точного определения его места в современной литературе необходимо, как Моржову в финале, выпасть из системы Пиксельного Мышления. Выпутаться из
блудо-дискурса», – делает вывод Щербинина12.
При разборе конкретного произведения названы четыре «греха» паракритики. Это замещение сущности оригинальностью («пермский
писатель»), редукция содержания («избыточность эротических описаний»), подмена свободы слова словесным произволом («похож на
сексуального маньяка») и анализ формата вместо анализа текста («представитель массовой
литературы»). Предложенная Щербининой интерпретация не претендует на однозначность,
о чем свидетельствует подзаголовок ее статьи
– «Роман Алексея Иванова «Блуда и МУДО»
в зеркале критики и паракритики». То есть в
статье предпринята попытка обобщения существующих интерпретаций романа («в зеркале»),
определения их недостаточности («критика и
паракритика») и формулирования собственной
концепции, открытой для обсуждения. Однако,
как уже отмечалось выше, никакой дискуссии
не получилось. И дело здесь, как нам кажется,
не только в заведомой «цеховой» предубежденности критиков (Юлия Щербинина – лингвист,
автор книги «Речевая агрессия и пути ее преодоления»).
Критики восприняли статью Щербининой
как наукообразный текст, основанный на устаревших теориях. Имена Р. Барта, Ж. Дерриды,
упоминаемые в статье, на наш взгляд, стали
«словами-сигналами», вызвавшими ее однозначно негативную оценку. Постструктурализм,
в понимании критиков, это уже давно освоенная
и во многом отвергнутая философская парадигма. «Постмодерные гуманитарии» еще в 1990-е
годы выполнили свою роль «разрушителей советской системной иерархии» (И. Булкина).
Литературный процесс большинство современных критиков видят как непрерывную
смену эстетических систем, обусловленную
прежде всего социальными причинами. Об
этом достаточно прямолинейно сказал Сергей
Беляков в статье «Новые Белинские и Гоголи
на час»: «Смена политического курса влечет
за собой перемены в литературе». Середина
1990-х годов, по мнению Белякова, была временем «отрезвления, разочарования, пессимизма. Отрезвления после перестроечного литературного бума, разочарования в читателе. <...>
Оковы пали, но одновременно печатное слово
девальвировалось <...> Из властителя дум кри-
171
тик превратился в PR-менеджера»13. Критерии
оценки обесценились, «бойкий и веселый колумнист» занял место былого властителя дум,
критика стала превращаться в «отрасль рекламного бизнеса» (далее в статье Беляков рассматривает историю «нового реализма»).
Произошедшие
изменения
показаны
Беляковым как объективно обусловленный
процесс, в котором литературе и критике отведена пассивная роль: «оковы пали», «печатное
слово девальвировалось», «критерии оценки
обесценились». «Литературная критика, оказавшись на скудной газетной почве, стала быстро мельчать <...> Немного информации и несколько резких, категоричных, бездоказательных оценок. На большее не хватило газетного
пространства». Выходом из этой кризисной
ситуации стало появление «новых реалистов»:
«Пришло время, появился герой» (курсив наш.
– С. Ш.). Время диктует критике свои законы.
Время выталкивает критику на «скудную газетную почву» и «девальвирует печатное слово».
Время создает новых «героев». Рассуждения
Белякова уводят нас в абстрактную сферу абсолютных отвлеченностей.
К типологически сходному результату приходит Инна Булкина в статье «У нас нет литературной реальности». Белинский использовал
гегелевскую систему описания литературного
процесса. С этого момента российская литературная критика стала выстраивать «модели, обращенные назад, в <...> собственную историю,
но не в сторону, не на соседние и синхронные
контексты»14. Разрушение этой «системной
иерархии» началось в 1990-е годы. В роли
«разрушителей» выступили «постмодерные
гуманитарии». В результате возникла новая
критика, где «исторического Немзера «сопровождал» и аннигилировал «деконструктивный»
Курицын»14. Происходило все это на высочайшем уровне самозабвения и самодостаточности. Стало возможно «выстраивать какие угодно ряды из каких угодно имен»: ряды условны,
а имена взаимозаменяемы. Исчез осознанный,
осмысленный контекст (курсив наш. – С. Ш.).
В результате критика теперь не знает ответа
на вопрос, что же читает потенциальный «читатель». Читатель начинает руководствоваться
не критикой (не поспевающей за контекстом), а
рекламой, телевидением, Интернетом. Критики
не поспевают за синхронным контекстом.
Булкина делает вывод: «У нас есть литература
и у нас нет литературной реальности». Там, где
у Белякова было время, у Булкиной появляется
С. М. Шакиров
172
контекст. Щербинина добавляет к этой парадигме рефлексию. Паракритика есть следствие
«затруднений рефлексии литературных произведений», вызванных «изменением общественной формации».
Проблема «ценностной подлинности суждений», действительно, важная. «Трансляция
книги в обществе» и «включение в общекультурный оборот» справедливо названы
Щербининой целями подлинной критики. Но
зададимся вопросом: а что, если современному
обществу стали не нужны эти «трансляции»?
Одним из главных идеологических ориентиров первого десятилетия нового века явилась
«стабилизация» как естественная реакция на
«бурные девяностые». Мир стал более или менее безопасным, понятным и предсказуемым.
Сокращения числа «внешних раздражителей»
привело к уменьшению разнообразия явлений.
Литературная жизнь стала более предсказуемой. Из общественного института критика
стала превращаться в индустрию, связанную
больше с книгоизданием и рекламой, чем с литературой. Это социально-культурные предпосылки появления паракритики.
С другой стороны, причиной появления
паракритики можно считать эклектику, понимаемую как «смешение множественных и разных, при этом равноправных и равнозначных,
культурных срезов и философских парадигм»15.
«Эклектический» период развития словесности оказался, по мнению Т. Н. Марковой,
плодотворным16. Суждение это справедливо
и глубоко аргументировано. Эклектика «интенсифицирует повествовательную форму» в
новейшей прозе, определяет направление поисков «нового художественного синтеза»17.
Однако применительно к литературной критике эклектика непродуктивна и даже опасна. В
самом начале «эклектической эпохи» об этом
размышлял А. Архангельский. «Эклектическая
культура» формирует особый «тип всеядной
личности», «человека, у которого совмещение в тесных пределах его разума Евангелия и
рок-энциклопедии не вызовет интеллектуальной боли, потому что он и к тому, и к другому относится не как к ценностям, а как к информации»18. «Homo informaticus», убежден
А. Архангельский, обладает бездеятельным сознанием, плывущим по течению и в конце концов «вымывающимся» из культуры. Ситуация
«вседоступности» – это «отрицательный предел свободы»18. Истинная свобода заключается
в свободе выбора ценностей и, подчеркивает
критик, необходимости «отвечать за этот выбор
… Нравственный кругозор личности должен
быть обратно пропорционален информативному кругозору культуры»19. Паракритика ведет к
искажению этого культурного императива.
Примечания
См.: Paracriticisms : Seven Speculations of the
Times. Urbana : University of Illinois Press, 1975.
2 Керимов, Т. X. Постструктурализм //
Современный философский словарь. М., 1996.
С. 381‑382.
3 Щербинина, Ю. Под парусами паракритики //
Континент. 2010. № 145. URL : http://magazines.
russ.ru/continent/2010/145/sh24-pr.html.
4 Березин, В. Паракритика паракритики // Лит.
Россия. 17.12.2010. № 51. URL : http://www.litrossia.ru/2010/51/05838.html.
5 Ширяев, В. Всё утопить // Урал. 2011. № 2. С.
233.
6 Итоги минувшего года : взгляд критиков //
Лит. Россия. 14.01.2011. № 1. URL : http://www.
litrossia.ru/2011/01/05876.html.
7 Slapovsky journal. URL : http://slapovsky.livejournal.com/tag/паракритика.
8 Сафронова, Е. Этический аспект паракритики / Е. Сафронова, А. Карасев // Лит. Россия.
21.01.2011. № 2–3. URL : http://www.litrossia.
ru/2011/02-03/05895.html.
9 Щербинина, Ю. Штрихи к одному писательскому портрету. Роман Алексея Иванова
«Блуда и МУДО» в зеркале критики и паракритики // Вопр. лит. 2009. № 6. С. 147, 154.
10 Там же. С. 160.
11 Там же. С. 161.
12 Там же. С. 162.
13 Беляков, С. Новые Белинские и Гоголи на час
// Вопр. лит. 2007. № 4. С. 78, 80.
14 Булкина, И. У нас нет литературной реальности // Знамя. 2008. № 7. С. 197.
15 Маркова, Т. Н. Русская проза 1970–2000 годов : динамика стилей и жанров // История русской литературы XX века. В 4 кн. Кн. 4 : 1970–
2000 годы : учеб. пособие / Л. Ф. Алексеева и
др. М., 2008. С. 81.
16 Там же. С. 91.
17 Там же. С. 43.
18 Архангельский, А. Размышления у парадного
подъезда // Дружба народов. 1989. № 10. C. 247.
19 Там же. С. 248.
1