Для меня как немца представляет особую честь и радость
advertisement
Для меня как немца представляет особую честь и радость произнести речь перед этой высокой палатой - парламентом моей немецкой родины, который собрался здесь как демократично избранное представительство народа, чтобы трудиться ради добра Федеративной Республики Германии. Хочу поблагодарить господина председателя Бундестага за то что он пригласил меня произнести эту речь, также как и за вежливые слова приветствия и уважения, которыми меня приветствовал. Сейчас обращаюсь к Вам, Дамы и Господа, несомненно, также как и ваш земляк, всю жизнь чувствующий себя обязанным своим происхождением и лично все время заинтересован судьбами этой страны. Но я приглашен произнести эту речь как папа, епископ Рима, несущий высочайшую ответственность за католическое христианство. Таким образом, Вы признаете ту роль, которую играет Апостольский Престол, как партнер в сообществе народов и государств. Исходя из этой моей международной ответственности, я хочу представить Вам некоторые соображения относительно основ демократического правового государства. Позвольте, что начну эти мои рассуждения об основаниях права из небольшого библейского рассказа. Третья Книга Царств повествует нам, что Бог позволил молодому царю Соломону по случаю его воцарения свободно просить о чем-либо. О чем попросит молодой властелин в том важном моменте? О везении, богатстве, долгой жизни, гибели врагов? Ни о чем таком он не просил. Отвечает: «даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы судить народ Твой и различать, что добро и что зло» (3 Царств 3,9). Библия, описывая это событие, хочет показать нам, что в конечном итоге важное для политика. Его конечным правилом и основанием его труда как политика не должен быть успех, ни тем более материальная корысть. Политика должна быть стяжанием справедливости и созданием, таким образом, основных предпосылок для мира. Конечно, политик будет искать успеха, без этого невозможно действенно заниматься политикой. Однако успех подчиняется правилу справедливости, стремлению соблюдать право и знанию права. Успех может быть обманчивым, приводя, таким образом, к фальсификации права, к уничтожению справедливости. «Чем же тогда являются лишенные справедливости державы, как только великими бандами разбойников?» - сказал некогда св. Августин. Мы, немцы, знаем из собственного опыта, что те слова – не пустые угрозы. Мы испытали отделение власти от закона, противопоставление власти закону, попрание властью права, так что государство стало инструментом уничтожения закона, - оно стало хорошо организованной бандой преступников, которая угрожала всему миру и могла поставить мир на край пропасти. Служение закону и борьба против несправедливости остается основной задачей политика. В этом историческом моменте, когда человек достиг власти совершенно невообразимой, эта задача становится особенно срочной. Человек в состоянии уничтожить мир: может манипулировать сам собой. Он в состоянии, так сказать, творить человеческие существа и иные существа лишать человеческого бытия. Как распознать, что справедливо? Как отличить добро и зло, закон справедливый и лжезакон? Соломонова просьба остается решающим вопросом, который также и сегодня встает перед политиком и политикой. По отношению к громадному количеству дел, нуждающихся в правовом регулировании, правило большинства может быть достаточным. Но очевидно, что по основным вопросам закона, где на кону человеческое достоинство и человечность, принцип большинства недостаточен: в процессе создания права всякое лицо, осознающее ответственность, должно само искать правил ориентировки. В третьем столетии великий богослов Ориген таким образом оправдывал сопротивление христиан некоторым имеющим тогда место правовым нормам: «Если бы ктонибудь оказался бы посреди скифов, которые руководствуются безбожными законами, и был бы вынужден жить среди них (…), несомненно, отреагировал бы очень разумно, если бы во имя правды, которая среди скифов как раз нелегальная, вместе с другими, так же и чувствующими, создавал бы в том числе и сообщества вопреки существующему закону…» На основании такой уверенности действовали бойцы сопротивления нацистскому режиму и другим тоталитарным режимам, отдавая, таким образом, услугу закону и всему человечеству. Для тех людей было совершенно очевидно, что действующее законодательство на самом деле бесправно. Но в случае с демократичным политиком вопрос о том, что действительно соответствует закону правды, что действительно справедливо и может составлять закон, не столь очевидно. То, что справедливо и может стать законом в отношении основных антропологических вопросов, неочевидно само по себе. Никогда не было простым ответить на вопрос, как распознать то, что действительно верно и таким образом может служить справедливости в законодательстве, сегодня же - в условиях большего объема наших познаний и умений – этот вопрос стал еще сложнее. Как распознается то, что справедливо? На протяжении истории законы обосновывались почти всегда религиозно: то, что между людьми справедливо, решается на основании отношения к божеству. В отличие от других великих религий христианство никогда не обременяло государства и общества божественного закона, правовых урегулирований, произведенных из божественного Откровения. В то же время призывало к натуре и разуму как истинным источникам закона – призывало к согласию между разумом объективным и субъективным, к согласию, которое в свою очередь предполагает существование обоих областей, созданных в творческом уме Божьем. Таким образом, христианские богословы присоединились к философскому и правовому движению, которое образовалось, начиная со второго столетия до Христа. Впервой половине второго столетия до Христа встретились развитое философами-стоиками общественное натуральное право и влиятельные учители римского закона. Этот контакт породил западную правовую культуру, которая имела и по сей день имеет решающее значение для мировой правовой культуры. От этой дохристианской связи права и философии проложен путь, ведущий – через христианское средневековье – к правовому развитию времени Просвещения, по Декларацию Прав Человека и нашей немецкой Конституции, благодаря которой наш народ в 1949г. признал «неприкосновенные и неотъемные права человека как основу всякой человеческой общины, мира и справедливости в мире». Для развития права и для развития человечества решающим было то, что христианские богословы высказались против религиозного права, требующего веры в божества, и встали на сторону философии, признавая источником права обязательные для всех разум и натуру, взаимно связанные. Этот выбор совершил уже св. Павел, когда в послании Римлянам утверждает: «ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую)» (Римлянам 2, 14-15). Тут проявляются два основных взгляда на натуру и совести, согласно которым «совесть» есть не что иное, как Соломоново «разумное сердце», разум открыт речи бытия. Если тем самим во времена Просвещения, Декларации Прав Человека после второй мировой войны и по провозглашение нашей Конституции вопрос основ законодательства казался ясным, то в последнее полвека имело место драматическое изменение положения. Идея натурального закона считается сегодня специфически католическим учением, которое не стоит дискуссии во внешней среде, больше того, почти стыдно называть его. Хочу кратко обрисовать, как к такому положению дел пришло. Прежде всего основным является здесь тезис, согласно которому между бытием и должностью имеет место непреодолимая пропасть. С бытия нельзя вывести обязанности, так как это две совсем разные области. Основанием такому утверждению служит позитивистическое представление натуры и разума, сегодня почти всеобще принятое. Если понимать натуру – как сказал Ганс Кельсен – «как набор объективных данных, взаимно соединенных как причины и следствия», то на самом деле нельзя вывести оттуда ничего, что каким-то образом могло бы иметь этический характер. Позитивистический взгляд на натуру, чисто функциональное, как представляют это естественные науки, не может проложить кладки между этикой и законом, всего лишь может привести к тем же функциональным ответам. То же касается и разума в позитивистическом представлении, которое многие считают единственным научным взглядом. Согласно ему, то, что непроверяемо или может быть фальсифицировано, не принадлежит, строго говоря, области разума. Поэтому этику и религию следовало бы отнести к области субъекта, удаляя с области разума в строгом понимании. Там, где господствует исключительно позитивистический разум, - а так дело обстоит в значительной степени в нашем публичном сознании – классические источники познания этики и права исключаются. Это драматичная обстановка, которая затрагивает всех и требует публичного обсуждения; немедленное призвание к тому является основной целью этой речи. Позитивстическое видение натуры и разума, позитивстическое мировоззрение в целом, является большей частью человеческого знания, которого никоим образом мы не должны отрекаться. Однако само оно в совокупности не является достаточной и соответствующей культурой бытия человеком во всей полноте. Когда позитивстический разум понимает себя одного как достаточную культуру, отсылая все остальные культурные реальности к категории субкультур, уменьшает тем самим человека и угрожает человечности. Говорю это, имея ввиду именно Европу, в которой широкие круги пытаются признать один только позитивизм общей культурой и общим основанием образования закона, в то время, как все остальные убеждения и другие ценности нашей культуры сводятся к уровню субкультур. Таким образом, ставят Европу, в сравнении с другими всемирными культурами, в положение отсутствия культуры, равно как и побуждают экстремальные и радикальные течения. Позитивистический разум, рассматриваемый как исключительный, и не будучи в состоянии воспринять что-либо другое, не просто функциональное, становится похоже на железобетонные здания без окон, в которых сами создаем микроклимат и свет, не желая воспринимать этих вещей из огромного Божьего света. И все же невозможно отрицать, что и в таком нами построенном мире будем тайно черпать с Божьих «ресурсов», которые переработаем в наши изделия. Надо снова широко открыть окна, мы должны снова увидеть широту мира, небо и землю, и научиться, всем тем пользоваться должным образом. Но как это совершится? Как найдем себя в широте, в целом? Как разум сможет снова найти свое величество, не ускользая в то, что иррациональное? Как натура может снова проявиться в своей настоящей глубине, в своих притязаниях и со своими указаниями? Хочу обратить внимание на одно течение новейшей политической истории, надеясь, что меня пойму правильно и что не вызовет это слишком много односторонних дискуссий. Я бы сказал, что явление в немецкой политике начала семидесятых годов экологического движения, хотя и не было широким раскрытием окон, стало, однако, и все остается зовам о свежем воздухе, зовам, которого нельзя не замечать или отодвигать в сторону, поскольку замечается за ним слишком много иррационального. Молодые люди осознали, что в наших отношениях с природой имеется нечто несвойственное; что материя не является всего лишь обрабатываемым материалом, но что и сама земля заключает в себе собственное достоинство, и должны направляться ее указаниями. Вполне очевидно, что не занимаюсь сейчас пропагандой в пользу определенной политической партии. Когда в нашем соприкосновении с реальностью нечто несвойственно, мы должны серьезно задуматься о целом, и все мы призваны к вопросу об основах самой нашей культуры. Позвольте мне еще остановиться на этом. Значение экологии конечно неоспоримо. Мы должны слушать речь природы и надлежаще отвечать. Но я хочу изо всех сил поднять еще один вопрос, который сегодня, как и вчера, повсеместно игнорируется: это экология человека. Также и человек обладает натурой, которую должен уважать и которой не может манипулировать ради собственного удовольствия. Человек есть не только свобода, создаваемая ради самой себя. Человек не создает сам себя. Он – дух и воля, но еще и природа, а его воля справедлива, когда он слушает и природу, когда уважает ее и принимает себя таким, как есть, не собою созданного. Именно таким образом и только таким образом осуществляется настоящая человеческая свобода. Вернемся к основным взглядам на натуру и разум, от которых мы вышли. Великий теоретик правового позитивизма, Кельсен, в 1995г, когда ему было уже 84 года, отбросил двойственность бытия и должности. (Утешаю себя, что даже и в таком возрасте еще возможно разумно рассуждать). Он сказал, что стандарты могут производиться только из воли. Следовательно, натура может заключать в себе стандарты только тогда, если бы воля поместила в ней эти стандарты. Это предполагало бы в свою очередь Бога-Творца, которого воля записана в натуре. Кельсен заметил в связи с тем, что «дискутировать о правде той веры совершенно напрасно». На самом ли деле? – хочу спросить. Разве действительно смысла лишено рассуждение о том, предполагает ли объективный разум, проявляющий себя в натуре, Разум Творца, Creator Spiritus? В этом месте следует прозвать на помощь культурное наследие Европы. На основании убеждения о существовании Бога-Творца была выдвинута идея прав человека, идею равенства всех людей перед законом, понимание неприкосновенности человеческого достоинства в каждой отдельной личности и сознание ответственности людей за их действия. Эта уверенность в разуме составляет нашу культурную память. Ее игнорирование или же восприятие всего лишь как прошлое являлось бы отнятием нашей культуры в ее целостности и лишало бы ее полноты. Культура Европы порождена встречей Иерусалима, Афин и Рима – встречей веры в Бога Израиля, философского разума греков и правового мышления Рима. Эта тройная встреча создает глубокое самосознание Европы. Эта встреча, осознающая ответственность человека перед Богом и признающая неприкосновенное достоинство человека, всякого человека, укрепило правила закона, которых защита есть наша задача в настоящее историческое время. Молодой царь Соломон в момент своего воцарения смог представить свое прошение. Что случилось бы, если бы нам, сегодняйшим законодателям, позволено было о чем-то просить? О чем бы мы просили? Думаю, что также и сегодня, в конечном счете, мы бы не могли просить ни о чем другом, как только о сердце разумном – умении различать добро и зло, творении, таким образом, настоящего права и служении справедливости и миру.
