Элина Колесникова «ВАС ТУТ НЕ СТОЯЛО»: ДВА ТИПА

Колесникова Э.В. "Вас тут не стояло": два типа синтаксических фигур с точки зрения грамматики и прагматики
/ Э.В. Колесникова // Современная наука: тенденции развития. Сб. научных трудов. В 2 томах. Т. 1. - Краснодар:
НИЦ Априори, 2014. - С. 85-93.
Элина Колесникова
«ВАС ТУТ НЕ СТОЯЛО»:
ДВА ТИПА СИНТАКСИЧЕСКИХ ФИГУР
С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ГРАММАТИКИ И ПРАГМАТИКИ
Plurality should not be posited without necessity.
Occam's razor
Потому что число континентов в мире
с временами года, числом четыре,
перемножив и баки залив горючим,
двадцать мест поехать куда получим.
Иосиф Бродский. «Песня невинности, она же — опыта».
Если рискнуть одной фразой описать отношения между античной грамматикой и
античной риторикой, то она должна будет, по всей видимости, выглядеть так: риторика и
грамматика отличаются друг от друга присутствием / отсутствием прагматического
измерения. Античная грамматика — это риторика минус прагматика. Соответственно,
античная риторика — это грамматика плюс прагматика. Как для текста в целом, так и для
каждой его единицы в частности риторика неизбежно ставит вопрос: зачем это сказано и как
это будет понято? Конечно, тут сразу же вспоминаются Чарльз Моррис (который, напомню, и
ввел термин прагматика в научный оборот) и Джон Остин, вписывавшие риторику в
прагматический контекст [2; 3]. Теснейшая связь между риторикой и прагматикой особенно
хорошо видна в той ее области, которая постепенно стала центральной, оттеснив на глухую
периферию все остальные, – в области теории фигур. Именно на примере фигур Пол Грайс
показывал, как работают импликатуры [1].
Представление о риторике как «вторичной грамматике» является одним из наиболее
устойчиво транслируемых в современных риторических и парариторических исследованиях.
Эта точка зрения поддерживается двумя факторами: во-первых, моделью образовательной
системы, в которой риторика следовала за грамматикой; во-вторых, самой структурой
классической «пятичастной риторики», представляющей риторическую обработку текста (в
том числе и на уровне фигурообразования) «вторичным усилием», то есть операцией
совершенствования исходного текста. В упрощенном виде это можно представить так:
черновик пишется по законам грамматики, окончательный текст — по законам риторики.
При таком подходе неизбежным оказался следующий шаг: попытаться обнаружить
этот исходный – «грамматический» – текст, над которым надстроилась риторика; если нельзя
1
обнаружить – хотя бы смоделировать. Такого рода попытки предпринимались как в области
общей риторики, так и в более частной области – в области теории фигур. Эти попытки
исходили из примерно следующей посылки: нефигурированная речь существует там, где не
нужна (или даже невозможна) культивация, где говорящий не ставит перед собою задачи по
«вторичной обработке» речи. Последовательные неудачи, к которым приводили подобного
рода усилия, говорят, по всей видимости, о том, что фигурообразование работает по законам,
существенно отличающимся от тех, которые я только что схематично обрисовала.
Когда античная нормативная риторика обращалась к грамматике, это была или
нормативная грамматика (отвечающая за recte dicendi), или стилистическая грамматика
(отвечающая за bene dicendi). Распределение ролей между этими грамматиками можно
описать так: нормативная грамматика ведала требованием правильности, стилистическая –
требованием украшенности. Разумеется, фигуры речи проходили по ведомству последней,
мыслившейся «надстройкой» над нормативной грамматикой: только правильную речь имеет
смысл украшать, то есть подвергать некоторой вторичной обработке.
Я полагаю, что если вообще возможно вести разговор (хотя бы на метафорическом
уровне) о риторике как «надстройке» над грамматическим «базисом», то эта надстройка
имеет явно выраженный прагматический, а не орнаментальный характер, поскольку именно
прагматику можно рассматривать в качестве вторичного – по отношению к грамматическому
– кода. «Грамматику можно определить как множество кодов, а прагматику – как множество
нелогических умозаключений (nonlogical inferences), выводимых из этих кодов» [4, c.xiii].
В этом ракурсе наибольший интерес представляют синтаксические фигуры.
Синтаксические фигуры играли в греко-римской нормативной риторике очень заметную
роль; собственно, само использование фигур в риторике началось с синтаксиса: знаменитые
«горгианские фигуры» были фигурами синтаксическими. При этом репертуар
синтаксических фигур, предлагаемый (и предписываемый) классической риторикой,
представлял собою набор операций, служащих для того, чтобы обособить риторический
текст от обыденной разговорности (особенно ярко мы видим это на примере тех же
«горгианских фигур»). Фигуры, нарушающие синтаксический строй языка (то есть
нарушающие правила и идущие тем самым в разрез с нормативной грамматикой), в этом
репертуаре фактически отсутствовали. Однако в живой риторической практике мы
встречаемся с такими фигурами сплошь и рядом.
Попробуем отвлечься от представления о фигурировании речи как о косметической
отделке готового текста и взглянуть чуть иначе. Пусть механизм фигурообразования на
уровне синтаксиса устроен так: носитель языка обладает способностью порождать
бесконечное множество правильных высказываний на родном языке; также он способен
интуитивно отличать правильные конструкции от неправильных (доступа к устройству
грамматики у него нет, и оценка правильности происходит не на уровне грамматично /
неграмматично, но на уровне приемлемо / неприемлемо); в то же время носитель языка умеет
интуитивно определять те участки синтаксической структуры, на которых возможно
провести операцию фигурообразования. Тогда для теории риторики встают два вопроса: 1)
каким образом носителю языка удается определить эти участки и 2) можно ли описать эти
участки как закрытое множество?
Поскольку механизм фигурообразования я рассматриваю здесь не как
самостоятельное явление, а как часть общей теории риторики, необходимо заметить, что
фигуры (и тропы как их частный случай) с точки зрения классической риторики
2
представляют собою языковое средство, к которому прибегают для выполнения одного из
канонических требований к элокуции – требования украшенности. При этом в греко-римской
риторической модели все четыре требования – ясность, правильность, уместность,
украшенность – мыслились как неразрывное единство: хорош только тот текст, где
соблюдены они все; невозможно выбрать ad hoc какое-то одно (или два-три в любых
комбинаторно возможных сочетаниях), а про оставшиеся просто забыть. А раз это так, всякая
фигура речи, будучи средством украшенности, подлежит тестированию с точки зрения
ясности, правильности и уместности. С точки зрения правильности предполагается
следующее допущение: у говорящего и слушающего единообразно действующая интуиция,
которая не позволяет слушающему интерпретировать фигуру как ошибку.
Традиционно — со времен античных теорий риторики – фигура мыслится как
некоторое отклонение от нейтрального употребления языковых единиц. Образцом подобной
«нейтральности» античная риторика считала обыденную разговорность, sermum quotidianum
в терминологии Квинтилиана. Однако всё оказалось не так просто, и впоследствии
выяснилось, что разговорный язык фигурирован не в меньшей степени, чем
кодифицированный. Поиск эталона «нейтральности», от которого отклоняется
фигурированная речь, превратился в самостоятельную лингвистическую проблему. Пожалуй,
в наиболее явном виде ее можно обнаружить в «Общей риторике» Группы μ: бельгийские
исследователи определили нейтральную речь как нулевую ступень, однако это так и осталось
метафорой, не получив в их работе не только формального, но и интуитивного определения.
Все синтаксические фигуры можно разделить на два больших класса: (I) не
нарушающие синтаксические правила данного языка и (II) нарушающие синтаксические
правила данного языка. Для удобства присвоим индексы, с помощью которых можно
разметить все возможные высказывания на языке L. В качестве индексов будем использовать
латинские буквы o (от слова ornatus, которым в латинской риторической традиции
обозначалось требование украшенности) и l (от слова latinitas, которым обозначалось
требование правильности). Тогда по наличию / отсутствию украшенности (т.е. собственно
фигур речи) и нарушения правил грамматики все высказывания на языке L с точки зрения
синтаксиса можно разделить на четыре группы:
[o-l+] неукрашенные и правильные
[o+l+] украшенные и правильные
[o+l-] украшенные и неправильные
[о-l-] неукрашенные и неправильные
Например:
(1) Инженер огорчен неудачей [o-l+]
(2) Философия нищеты и нищета философии [o+l+]
(3) *Пришел в пиджаке с накладным карманом и с женой [o+l-]
(4) *Большой книга лежало на столом [o-l-]
Хорошо видно, что все возможные синтаксические фигуры обязательно включают
признак [o+] и разделяются на две категории по признаку [l+/l-]. Фигуры типа [o+l+] будем
далее называть орнативами (от лат. ornatus – 'украшенный'), фигуры типа [o+l-] –
3
неаптивами (от лат. aptus – 'подходящий'). Как для теории языка, так и, в частности, для
теории риторики неаптивы представляют наибольший интерес. Орнативы касаются лишь
стилистики и не затрагивают грамматическую структуру языка, представляя собою
исключительно культурные артефакты. Для неаптивов, напротив, стилистическая функция
является, так сказать, «побочным эффектом», суть же их заключается в первую очередь в
нарушении того или иного участка грамматической структуры. Еще раз замечу, что под
нарушающими грамматическую структуру подразумеваются неприемлемые, а не
неграмматичные конструкции: то есть такие, которые п р и з н а ю т с я носителями языка в
качестве неправильных (неграмматичность, не осознаваемая говорящим и/или слушающим,
заведомо не может стать фигурой речи).
Среди всего множества синтаксических фигур, относящихся к неаптивам, наиболее
широко представлены фигуры двух типов: а) изменение тематической арности глагола и б)
синтаксическая омонимия. Совершенно очевидно, что к а-б) могут принадлежать и
синтаксические конструкции класса [o-l-]. Они особенно частотны в области синтаксической
омонимии: подобные ошибки возникают не только в спонтанной речи, но и в
кодифицированной, например, в текстах сетевых и печатных СМИ.
(5) Некогда популярная исполнительница авторских песен Вероника Долина сделала
ряд крайне неоднозначных заявлений.
(6) Веселая дамочка. Старых холостяков не любит. Особенно в подпитии.
(7) Также нужно исключить из своего рациона пиво, лимонад, молочные коктейли,
шипучие вина и другие напитки, от которых в желудке накапливаются газы, а заодно и
сливочное масло, торты и пирожные.
(8) Посмертное осуждение Сергея Магнитского в Соединенных Штатах назвали
«надругательством над здравым смыслом»
Ответственность за такого рода ошибки несет когнитивный механизм говорящего,
видящего в омонимичной конструкции только один смысл (тот, который имеется в виду), не
замечая второго.
Разумеется, есть сложности с различением l+ и l-, однако в большинстве случаев
носитель языка способен вынести суждение о приемлемости / неприемлемости
синтаксической конструкции. Различение же о+ и о- представляет собою проблему
совершенно иного рода, лежащую не в области грамматики, а в области прагматики. С точки
зрения классической риторики, основной категорией которой было понятие
культивированной речи, всякая фигура представляет собою заведомо намеренный прием
говорящего. С этой точки зрения уснувшую или находящуюся в процессе засыпания
метафору нельзя считать фигурой речи, поскольку говорящий использует подобного рода
метафоры спонтанно, не ставя перед собою задачи украсить с ее помощью речь. Сделать
правильный вывод о намерении говорящего не всегда возможно, поэтому, в терминах Дж.
Остина, иллокутивное намерение может не совпасть с перлокутивным эффектом.
Орнативам очень трудно дать формальное описание: в синтаксических конструкциях,
включающих эти фигуры, не нарушено никакое правило, они полностью соответствуют
предписаниям нормативной грамматики и отличаются от нефигурированных конструкций
лишь тем, что говорящий думал не только о том, что сказать, но и о том, как сказать.
Предложения Они долго шли по безлюдной улице и Они шли и шли, и шли, и шли по безлюдной
4
улице в равной степени грамматически правильны и различаются лишь тем, что второе
содержит фигуру, а первое — нет. Неаптивы же могут возникнуть там и только там, где
возможна ошибка. Однако как ошибка не может быть допущена где угодно, так и неаптив
возможен не на любом участке синтаксической структуры на усмотрение говорящего.
Например, в языках, имеющих категории лица, числа и рода, говорящий никогда не ошибется
в согласовании по этим категориям, тем более не образует фигуры речи, основанной на
нарушении подобного согласования. Фигуры типа *большая серое кот залезли на дерево
невозможно себе представить. Такую ошибку представить себе еще сложнее. Ср.: англ. *I
reads two book, исп. *Juan cantas y Maria bailamos, турецк. *Siz de türkçe konuşmuyorum. Так
может сказать лишь иностранец, очень плохо владеющий языком. Между тем участки
синтаксической структуры, на которых совершают ошибки носители языка (в том числе и
носители стандарта, не только просторечноговорящие), представляют возможность для
образования неаптивов. Одним из таких участков является тета-система (Θ-система).
Рассмотрим это на конкретном примере, на который обратил внимание в 1961 г.
К.И.Чуковский: «[М]олодежью стал по-новому ощущаться глагол переживать. Мы говорили:
''я переживаю горе'' или ''я переживаю радость'', а теперь говорят ''я так переживаю'' (без
дополнения), и это слово означает теперь: ''я волнуюсь'', а чаще: ''я страдаю'', ''я мучаюсь''.
Такой формы не знали ни Толстой, ни Тургенев, ни Чехов. Для них переживать всегда
было переходным глаголом. А теперь я слышал своими ушами следующий пересказ одного
модного фильма о какой-то старинной эпохе:
– Я так переживаю! – сказала графиня.
– Брось переживать! – сказал маркиз.» [Чуковский 1961: 4].
После выхода книги прошло чуть более полувека, и употребление глагола
переживать без Θ-роли вошло в норму. Как видим, в приведенных контекстах глагол
переживать превратился из бинарного в унарный, утратив аргумент с Θ-ролью темы. Таким
образом, произошла смена его Θ-структуры:
(9) Иван [-c +m] переживает горе
экспериенцер
тема
(91) Иван [-c +m] переживает
экспериенцер
Совершенно очевидно, что (91) стало возможным при семантическом переосмыслении
глагола переживать, по аналогии с такими унарными глаголами, как страдать или
грустить.
(10) Иван [-c +m] очень страдает
экспериенцер
Сегодня подобное употребление глагола переживать весьма прочно вошло в узус.
Переживать в современном узусе употребляется как лабильный глагол: транзитив (кафедра
переживает тяжелые времена) и неэргатив (завкафедрой очень переживает). При этом
употребленный без аргумента глагол переживать воспринимается слушающим во втором
5
своем качестве:
(11) – Мама переживает.
– Из-за чего?
(111) – Мама переживает.
# – Что?
Когда подобного рода употребление глагола переживать входило в узус, основная
масса высказываний с ним в качестве неэргатива относилась, конечно, к классу [o-l-]. Однако
в то же время вполне возможно, что это новое употребление поддерживалось в том числе и
языковой игрой, т.е. использование глагола переживать как неэргативного было
синтаксической фигурой. (Подобно тому как в речи носителей стандарта в качестве языковой
игры используются ненормативные формы ложить или созво́нимся). Таким образом,
укоренению в узусе глагола переживать в качестве неэргативного способствовали два
явления: ошибка [o-l-] и языковая игра [o+l-].
Случаи изменения Θ-структуры глагола в целях языковой игры – весьма
распространенное явление: как финитные, так и нефинитные формы глагола «убегают» от
обязательных Θ-ролей. Как правило, причиной этого «убегания» является экспансия
ошибочного (с точки зрения стандарта) употребления, вызывающая последующее изменение
нормы. Однако причиной может являться и языковая игра, т.е. использование синтаксической
фигуры. Таким образом, фигуры речи, являющиеся социокультурными артефактами,
внедряясь в синтаксическую структуру языка, влияют на полное или частичное изменение Θструктуры глагола. Попробую показать это на нескольких примерах.
Во-первых, это глагол зависеть, который в целях языковой игры стал употребляться
без второго аргумента. В норме этот глагол не может употребляться без аргумента с Θ-ролью
темы, выраженного хотя бы пустой категорией. В 70е-80е годы в узком кругу говорящих (в
основном, научных работников, хотя и не только их) стало употребляться выражение Это
зависит (по явной аналогии с английским It depends). По всей видимости, именно узость
круга говорящих явилась причиной того, что подобного рода употребление не вошло в
широкий узус и тем самым не имело шансов повлиять на норму.
Во-вторых, это употребление глагола доставлять в качестве бинарного, весьма
распространенное в современном сетевом жаргоне и постепенно входящее в устную речь.
Как и в предыдущем случае, этот глагол стал употребляться без аргумента с Θ-ролью темы,
ср.:
(12а) Чтение[-c-m] доставляет мальчику[-c+m] удовольствие[-c-m]
агенс
бенефициант
тема
(12б) Комментарии[+c-m] доставляют
тема
(12в) Автор[+c+m] доставляет
агенс
6
Как видим, с точки зрения способности убегать от аргумента с Θ-ролью темы глаголы
переживать и доставлять ведут себя аналогичным образом: и в том, и в другом случае
глагол теряет аргумент, одновременно подвергаясь некоторому семантическому
переосмыслению.
В-третьих, наряду с рассмотренными выше примерами утраты Θ-ролей, в речи
определенных социокультурных групп наблюдается и обратное явление: глагол может
присоединять к себе аргумент, в норме не допускаемый его Θ-структурой. Например, глагол
гулять в речи собаководов присоединяет к себе аргумент с Θ-ролью пациенса:
(13а) Я[+c+m] гуляю собаку[-c-m]
агенс
пациенс
вместо нормативного
(13б) Я[+c+m] гуляю с собакой
агенс
Особо следует остановиться на примере
(14) Вас тут не стояло
Механизм языковой игры в этом случае весьма прозрачен: неэргативный глагол ведет
себя как неаккузативный, т.е. внешний аргумент с Θ-ролью агенса заменяется на внутренний
аргумент с Θ-ролью темы, при этом лексической замены не производится. Замечательно, что
(14)
представляет
собою
классический
тест
на
определение
неэргативности/неаккузативности: неаккузативный глагол возможен в отрицательных
конструкциях с генитивом, неэргативный – нет. Ср.:
(15) Лампа[-c-m] стоит на столе
тема
(151) Лампы на столе не стояло
(16) Мальчик[+c+m] стоит у стола
агенс
(161) *Мальчика у стола не стояло
Рассмотренные примеры изменения тематической арности глагола позволяют увидеть
общий принцип образования неаптивов: может быть нарушено правило конкретного языка,
но не могут нарушаться универсальные синтаксические правила, обязательные для всех
языков. Все приведенные выше примеры изменения Θ-структуры глагола не нарушают
универсального закона Θ-теории: одному аргументу может соответствовать одна и только
одна Θ-роль, и одна Θ-роль может быть выражена одним и только одним аргументом [5].
Этот закон никогда не позволит порождать синтаксические фигуры типа *Машу Иван видит
7
Олю или *Петя пытался камнем забить гвоздь молотком.
Подобное поведение неаптивов можно наблюдать не только на примере Θ-структуры
глагола. Разумно предположить, что все синтаксические неаптивы могут быть образованы
согласно единому правилу: всё, что не запрещено универсальной грамматикой, разрешено.
Литература
1. Грайс Г.П. Логика и речевое общение. // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. Х. – М.:
Прогресс, 1985.
2. Моррис Ч.У. Основания теории знаков. // Семиотика: Антология. – М.: Академический
проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001.
3. Дж.Л.Остин. Слово как действие. // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. – М.:
Прогресс, 1986. – С.22-129.
4. Ariel Mira. Pragmatics and Grammar. – New York: Cambridge University Press, 2008.
5. Reinhart Tanya. The Theta System – an overview. // Theoretical Linguistics. Vol.28. Issue 3. –
2008 – P.229-290.
8