ЗАМОРОЖЕННЫЕ КОНФЛИКТЫ КАК ПРЕДМЕТ ДИАЛОГА О ЕВРОПЕЙСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ Главному редактору: Употребляя это понятие, мы, как писал в свое время Фридрих Ницше при формулировании своего генеалогического метода, забываем о его истинном происхождении, его семантике. В связи с этим возникает вопрос: а почему кипрский или корейский конфликт нельзя считать замороженным? Первый, к тому же, по современным (гео)политическим реалиям соответствует критерию территориальности, даже является европейским. Таким образом, изначально авторы этого понятия исходили скорее из роли России, чем из специфики самих конфликтов. Поэтому, говоря о замороженных конфликтах, мы должны рассуждать прежде всего о злополучном российском факторе. Представляется, однако, что диалог в рамках европейской безопасности стоит, конечно же, вести о региональных конфликтах в принципе, и тогда не только Россия будет вынуждена отвечать на неприятные вопросы. ИНДЕКС БЕЗОПАСНОСТИ № 4 (95), Том 16 177 Р О Т К А Д Е Как часто происходит, любая дискуссия упирается в употребляемую терминологию. Понятие замороженные конфликты явно является калькой с английского аналога frozen conflicts, который начал употребляться в 90-е гг. в западном научном и общественнополитическом дискурсе как описание конфликтов, возникших в рамках неоимперской политики Москвы. Считалось, что frozen conflicts – это следствие не столько внутренних противоречий конфликтующих сторон, сколько действий России, заинтересованной в манипулировании конфликтами для сохранения в бывших республиках СССР своего геополитического влияния. Р Автор очень удачно выделила те уровни анализа, которые необходимы при рассмотрении феномена замороженных конфликтов – внутренний, региональный и международный. В статье учтены многие шероховатости рассматриваемой международнополитической реальности, например, несводимость всех конфликтов к межэтническим, дилемма поиска пути российской политики по отношению к новым независимым государствам в постимперский период, отсутствие конкретных положений относительно региональных конфликтов в Договоре о европейской безопасности, предложенном Д.А. Медведевым в ноябре 2009 г. Однако некоторые аспекты статьи вызывают определенные возражения, которые хотелось бы высказать в рамках заявленной журналом Индекс Безопасности научной дискуссии. У Замороженные конфликты привлекают сегодня к себе все более пристальное внимание, что, в первую очередь, связано с так называемым кавказским кризисом и постепенной милитаризацией в зоне армяно-азербайджанского конфликта. В этом смысле статья Н.К. Арбатовой, опубликованная в №3 (94) журнала Индекс Безопасности, отражает стремление отечественного научного сообщества осмыслить этот вызов и, что отрадно, сделать это с точки зрения общеевропейской безопасности. В разделе об участии России в развитии конфликтных ситуаций на постсоветском пространстве Н.К. Арбатова противопоставила эпохи Ельцина и Путина как время неоимперского идеализма и прагматизма (с небольшими оговорками). В этом смысле оценка внешней политики России происходит в рамках доминирующего сейчас дискурса, в котором такого рода противопоставление хаотичности, непродуманности, с одной стороны, и прагматичности, с другой, выглядит очевидным. Однако нельзя не отметить, что во времена как Ельцина, так и Путина в российской внешней политике присутствовала одна значимая константа, которая оказывала большое влияние на ее политику в конфликтах на пространстве бывшего СССР. Эту константу можно сформулировать как постоянную боязнь очутиться исключенной из системы формирующейся европейской/евроатлантической безопасности и, как следствие, боязнь неудач интеграции в эту систему, зигзагообразность, непоследовательность, эмоциональность многих внешнеполитических действий. При слабо выраженном интересе большей части западных элит к полноценной интеграции России, и Ельцин, и Путин, и Медведев то рассуждали о стратегическом партнерстве и давали сигналы о готовности к подлинному взаимодействию, то стремились к самоутверждению относительно Европы, исходя из одного и того же тезиса о зоне ответственности, зонах влияния и так далее. Политика постсоветской России до сих пор базируется на зыбкой основе расколотой идентичности, когда неясно, какая же цель преследуется руководством страны – собственный геополитический, или русский, проект либо стремление стать частью Европы или Запада. В 1994–1995 гг. Россия, не встретив готовности западных партнеров тратить свои ресурсы на урегулирование конфликтов у ее границ и с учетом их нежелания укреплять ОБСЕ как общеевропейский институт, заявила о претензиях на особые права в миротворчестве на постсоветском пространстве и, например, синхронизировала, как в случае с Приднестровьем, вывод своих войск и вооружений с урегулированием конфликта. В 2008 г. Москва пошла на признание Абхазии и Южной Осетии. В обоих шагах просматривается симметричность действиям Запада, своего рода попытка заочного диалога с ним по проблемам, открыто не обсуждаемым во взаимно приемлемом формате. Причем эта попытка всегда была ориентирована на инклюзивность, ведь даже в случае с косовским прецедентом Россия демонстративно не признала Приднестровье, как бы показав, что на Грузии и Сербии стоит поставить точку в девальвации международных норм. Таким образом, в самих конфликтах российский фактор всегда играл двойственную роль. Но, как удачно отмечали в своих работах американские эксперты Нейл Макферлейн и Джефф Чинн, Россия явно манипулировала конфликтами на постсоветском пространстве и продолжает это делатью В то же время ее отсутствие в этих конфликтах имело бы гораздо более плачевные последствия для безопасности всей Европы. С оценкой Н.К. Арбатовой влияния геополитических планов Запада на внешнюю политику России стоит полностью согласиться. Однако западная стратегия – это такая же незавершенность, как и российские внешнеполитические приоритеты. Конечно же, Россия до сих пор воспринималась Западом в контексте дискурса о Восточной Европе, как его описал Ларри Вульф в своей книге «Конструируя Восточную Европу». Россия со своей претензией на равноправное положение внутри Европы вызывала в европейском сознании образ значимого Другого, который играет определенную роль в процессе становления так называемой европейской идентичности. Как и в эпоху Просвещения, маркиза де Кюстина и Советского Союза Россия продолжает быть Другим, но, как отметил Томас Диес, этот образ имеет темпоральный характер, то есть Россия демонстрирует Европе ее образ в прошлом. В 90-е гг. в европейском сознании начал формироваться комплекс идей о неоимперском характере политики Москвы, и замороженные конфликты были в этом отношении хорошим аргументом. В начале 2000-х гг. в ЕС в связи с формированием собственного проекта безопасности (ЕПБО) вспомнили о замороженных конфликтах, попытавшись активизировать свое участие в их урегулировании. В этом контексте Брюссель предложил России в 2003 г. 178 ЗАМОРОЖЕННЫЕ КОНФЛИКТЫ КАК ПРЕДМЕТ ДИАЛОГА О ЕВРОПЕЙСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ сменить ее миротворцев в Приднестровье, чем породил, в некотором смысле, ситуацию с Меморандумом Козака. Тогда Евросоюз исходил из представления о себе как о ключевом акторе в системе европейской безопасности, и Меморандум Козака стал для этих представлений дополнительным аргументом об инаковости России. В 2008 г. образ российских танков вблизи Тбилиси и самолетов, разрушающих военную инфраструктуру Грузии, ужаснул Европу сильнее, чем агрессия Саакашвили. Многие европейские и американские эксперты и политики рассуждали в этот период либо о сдерживании Москвы, либо о выжидании того момента, когда объективные процессы приведут к тому, что Россия вынуждена будет отказаться от своих амбиций в тех или иных регионах. В частности, в выступлениях советника Бундестага от ХДС/ХСС Мартина Грунда, посвященных урегулированию приднестровского конфликта, напрямую сказано о том, что постепенная европеизация приведет к объединению Молдовы и Приднестровья, а Россия не сможет оказать этому какого-либо сопротивления. Такая же логика экстраполировалась и на другие регионы, с учетом более долгосрочной перспективы. Однако в действиях американских и европейских руководителей заметны признаки того, что они готовы к ведению полномасштабного диалога с Москвой по проблематике европейской безопасности. Вряд ли в современных условиях возможно заключить всеобъемлющее соглашение между Россией и Западом, тем более что обе стороны уже высказались о своих принципиальных позициях: приоритет hard security (жесткой безопасности) и приоритет внутреннего контура безопасности (общие ценности). Скорее, речь должна идти о пилотИНДЕКС БЕЗОПАСНОСТИ № 4 (95), Том 16 179 Р О Т К А Д В связи с этим одной из интересных инициатив была идея, высказанная по итогам встречи Д.А. Медведева и Ангелы Меркель в 2010 г. о создании комиссии ЕС–Россия по проведению совместных миротворческих миссий. На данный момент эта идея остается нереализованной, наверное, по той причине, что у хороших многосторонних инициатив всегда найдутся влиятельные противники с каждой из сторон. Кроме того существует пресловутая бюрократическая и ментальная инерция, а также лоббисты постоянной конфликтности. Инициатива о создании комиссии ЕС–Россия по миротворческим операциям была более важной в рамках дискуссий о замороженных конфликтах, чем даже известные предложения Д.А. Медведева по архитектуре европейской безопасности, так как предполагала начать строительство единой безопасности с совместной ответственности в рамках общих институтов безопасности. Именно такие инициативы наряду с реанимацией режима ДОВСЕ способны создать прорыв в строительстве единой архитектуры безопасности. Е Насколько зависит судьба замороженных конфликтов от дискуссий по созданию общеевропейской системы безопасности? Как представляется, эти региональные конфликты, особенно приднестровский и нагорнокарабахский, могут сами по себе послужить поводом для обсуждения совместных инициатив, прежде всего, России и ЕС. Р В свою очередь, специальный доклад американской Комиссии по России, созданной по инициативе Барака Обамы, говорит о том, что Россия имеет легитимные интересы в Европе (включающей большую часть постсоветского пространства), а США не должны проводить политику, направленную на отрыв новых независимых государств от России и постройку собственной зоны влияния вблизи российских границ. На этих же идеях основывается совместное письмо Ангелы Меркель и Николя Саркози «Security, our joint mission», посвященное ситуации, сложившейся в сфере европейской безопасности. Стоит вспомнить позицию Франции и Германии относительно перспектив вступления Украины и Грузии в НАТО. У Стоит вспомнить, что в так называемом кавказском кризисе Европа, как актор, склоняющийся к дипломатическому пути решения конфликтов, противопоставлялась не только России, но и США, которые, как отметил доклад специальной Европейской комиссии по установлению фактов в югоосетинской войне, осуществляли поставки оружия режиму Саакашвили и преследовали собственные геополитические цели в Черноморском регионе. ном сотрудничестве в значимых регионах или предметных областях, что создаст основы для взаимопонимания между сторонами. То есть приоритетным видится постепенное складывание общих основ обеспечения европейской безопасности на базе практического сотрудничества, а не заключение широкомасштабных договоренностей. Они возможны лишь в предельно кризисной обстановке, примером которой может быть холодная война, в результате которой появилось то, что мы сегодня называем Западом. Конечная конфигурация этой системы может быть самой неожиданной, но не обязательно малоэффективной. Андрей Девятков Ассистент Кафедра новой истории и международных отношений Тюменский государственный университет 625003, Тюмень, ул. Семакова, 10 E-mail: devyatkovav@gmail.com