Постклассические гендерные исследования

Санкт-Петербургский государственный университет
Философский факультет
Кафедра культурологии
Центр современной философии и культуры (Центр
«СОФИК»)
Постклассические
гендерные исследования
Издательский Дом
Санкт-Петербургского государственного университета
Санкт-Петербург
2011
ББК 71.0
П63
Рецензенты: д-р филос. наук, проф. Ю. Н. Солонин (С.-Петерб. гос. ун-т),
д-р философии (University of Helsinki), проф. А. А. Темкина
(Европейский ун-т в Санкт-Петербурге)
Печатается по постановлению
Редакционно-издательского совета
Философского факультета
Санкт-Петербургского государственного университета
П
63
Постклассические гендерные исследования:
Коллективная монография/отв. редактор Н. Х. Орлова. –
СПб.: Изд-во С-Петерб. ун-та, 2011. – 204 с.
ISSN 1818-734X
В коллективной монографии рассматриваются
вопросы, связанные с культурологическими, теологическими, философскими и историческими аспектами исследования феномена гендера в современной культуре.
Издание предназначено для преподавателей и
научных работников высшей школы, аспирантов,
студентов и всех, кто интересуется проблемами
взаимоотношений между полами.
ББК 71.0
© Н.Х. Орлова, отв. редактор, 2011
© Философский факультет СанктПетербургского государственного
университета, 2011
Содержание
Вместо предисловия 4
Кон И. С.
Три в одном:
сексуальная, гендерная и семейная революции 8
Орлова Н. Х.
Иерархический порядок: деконструкция смыслов 33
Пушкарева Н. Л.
Устная история и гендерная история:
перспективы сближения и развития 88
Еремеева А. Н.
Женские образы в кинотекстах
революционной России 108
Уваров М. С.
Вузовская педагогика
в оптике отечественного кинематографа 138
Каплан Ф. В.
Женское как материнское:
западные мелодии и российские вариации 158
Демидова О. Р.
A She-private eye –
вариант «новой женственности»? 183
3
Памяти Игоря Семеновича Кона посвящается
Вместо предисловия
Гендерные исследования давно перешли из статуса
маргинального в статус сложившегося, признанного
направления гуманитарного знания. Множество диссертаций, монографий, тематических сборников и периодических изданий, посвященных гендерным исследованиям, позволяют говорить о них в категориях
«классического». В названии данной монографии слово
«постклассические» не означает противопоставления,
альтернативности, опрокидывания авторитетов. Тем
более что идею монографии поддержали своим участием классики отечественных гендерных исследований.
В книгу вошли семь очерков в неожиданной, но,
надеемся, слаженной комбинации. За каждым из них
стоят научные размышления, наблюдения, находки и
книги авторов. Все начинается с «революционного»
сюжета Игоря Семеновича Кона («Три в одном: сексуальная, гендерная и семейная революции»), написанного им по мотивам публичной лекции, прочитанной на
международной конференции «Российский гендерный
порядок: искусство, литература, массовая культура» в
рамках Дней Петербургской философии 19 ноября
2010 г. По мнению патриарха отечественных гендерных исследований, трансформации в системе семейных и сексуальных отношений позволяют говорить о
революционных масштабах перемен.
В контексте христианской антропологии брачносемейных отношений гендерного «беспорядка» в сложные процессы переосмысления половой дуальности человека добавляет статья Надежды Орловой («Иерархи-
4
ческий порядок: деконструкция смыслов»). Богословский дискурс всегда страдал амбивалентностью в своем отношении к этим непростым темам. Развивая идею
брака, христианские мыслители, с одной стороны, наполняют ее идеальным содержанием понятия «таинство», с другой, превращают брак в систему дисциплинирующего контроля, в котором половые отношения и
репродуктивное поведение выводятся на периферию.
В культуре XX века набрал силу и утвердился эгалитарный принцип в отношении социального функционирования человека-мужчины и человека-женщины. Это
ставит церковных писателей перед необходимостью
радикального переосмысления места и значения женщины в социальной жизни общества.
Гендерные исследования фиксируют внимание на
противоречиях в понимании и трактовке сложившегося в истории гендерного порядка. И устная история в
ее гендерном измерении стала новым инструментом,
обнаруживающим всю противоречивость интерпретаций гендерной истории. Об этом – работа Натальи
Пушкаревой («Устная история и гендерная история:
перспективы сближения и развития»). Автор предлагает задуматься о возможности асинхронии (неодновременности) личных и общественных переживаний.
Как показывает практика, гендерные исследования
в оптике художественного опыта оказываются более
чутким к социальным, политическим, культурным процессам и изменениям, нежели классическое научное
знание. В монографии с помощью двух кинематографических сюжетов анализируются, казалось бы, разные исторические пласты отечественной культуры. В
них хорошо показано, как нарабатываются и встраиваются в повседневность гендерные стереотипы и
идеологемы. В предсоветской и раннесоветской культурах (статья Анны Еремеевой «Женские образы в кинотекстах революционной России») кинематограф эксплуатирует женский образ, в котором противоречиво
воспроизводится тоска по утрачиваемой женщине как
5
объекте удовольствия, женщине-жертве. А еще - по рождающейся женщине-революционерке, воительнице,
труженице, хозяйке своей судьбы. Эти образы были
достаточно востребованными и эффективным с точки
зрения пропаганды моделей «правильного» поведения
женщины в ситуации гражданского противостояния.
В кинематографе позднесоветского и постсоветского периодов (статья «Вузовская педагогика в оптике
отечественного кинематографа» Михаила Уварова) мы
обнаруживаем устойчивые, но тонко завуалированные
стереотипы в интерпретации образов педагоговмужчин и педагогов-женщин. Темы школьной и вузовской педагогики в гендерной перспективе почему-то
выпадают из сферы продуктивного (и научного, и художественно-психологического) анализа. Вместе с тем
они провоцируют множество самых разных вопросов
по поводу специфики профессиональной жизни преподавателей обоих полов и трансформации восприятия
образов «лихих доцентов» и «милых классных дам» у
различных социальных групп.
Гендерная проблематика в целом, а женская и феминистская в частности, не только в кинематографе,
но и в иных арт-практиках (таких как инсталляции,
хеппенинги, перформансы, видео-арт) появляются одновременно с их артикуляцией в научном дискурсе. В
этом смысле феномен материнского и его инкарнации
в действительности являются весьма привлекательными (статья Феодоры Каплан «Женское как материнское:
западные мелодии и российские вариации»). Через видео- и звукоряд арт-практик выявляются не только интерпретации «сущности» материнского, его многочисленные маски в современной культуре, но и его роли в
творческом процессе. Доминантой видео-артовских
репрезентаций материнского опыта выступает травматический опыт женской телесности, обреченной на
«ужасы» дисциплинарных пространств родильных домов и гинекологических кабинетов. Проговоренный от
лица женщин, этот опыт, хотя и понимается как способ
6
обретения женской субъективности, тематизируется в
категориях экстремальности, репрессированности, своего рода репродуктивной обреченности.
В категориях экстремальности функционирует и образ героини «частного детектива» («A She-private eye –
вариант „новой женственности‟?» – статья Ольги Демидовой). Типологический портрет ее достаточно узнаваем, благодаря моде на детективный жанр не только
как традиционно литературный, но и весьма широко
представленный в сетке большинства телеканалов. Исходная конструкция «новой женственности» выстраивается как «дуальный образ на грани» с одновременными отсылками к традиционному образу мужчиныдетектива и традиционному образу «типичной женщины». Между тем, двойная маргинальность, курсирование между традиционно «мужским» и традиционно
«женским» на всех уровнях бытования удивительным
образом создает своеобразную капсулу успешности и
неуязвимости.
С известной степенью уверенности можно сказать,
что культура во все времена провоцировала и актуализовала обращение к стратегиям «собственной дуальности», причем не только в женских, но и в мужских сценариях. Однако, как правило, такие практики
воспринимались как девиантные и нарушающие привычный миропорядок. Двадцатый век показал, что и в
дальнейшем новые стратегии будут набирать силу. Мы
полагаем, что недовольство культуры по поводу новых
статусов человека-мужчины и человека-женщины
должно становиться все менее невротичным.
Надежда Орлова
7
И. С. Кон
Три в одном:
сексуальная, гендерная и семейная революции
В отличие от политической революции, которую
часто, хоть и неправомерно, отождествляют с захватом
власти, социальная революция подразумевает радикальные сдвиги, происходящие относительно быстро,
но достаточно длительное время. Это не событие, а
процесс. С этим ограничением, можно утверждать, что
во второй половине ХХ в. на Западе начались и до сих
продолжаются три глобальные революции – сексуальная, гендерная и семейная. В этой статье, резюмируя
многочисленные, в том числе собственные,1 исследования, я пытаюсь обобщить внутреннюю взаимосвязь и
макросоциальные последствия этих процессов.
Сексуальная революция
Пик первой из этих революций, сексуальной, в развитых странах Запада приходится на 1960–1970-е годы. Ее главные исторические предпосылки (индивидуализация,
ослабление
внешнего
контроля
за
сексуальным поведением и появление эффективной
контрацепции) и конкретные поведенческие результаты (снижение возраста сексуального дебюта, отделение
сексуального поведения от брачного, рост числа до- и
внебрачных связей, ослабление двойного стандарта
См.: Кон И. С. 1) Сексология: учеб. пособие для студентов
высших учебных заведений. М., 2004; 2) Мужчина в меняющемся мире. М., 2009; 3) Мальчик – отец мужчины М., 2009;
4) Клубничка на березке. Сексуальная культура в России,
изд. 3-е, испр. и доп. М., 2010.
1
8
и т. д.) хорошо изучены. За поведенческими сдвигами
стоит глубинный дискурсивный процесс отделения
сексуальности от репродукции.
Филогенетически сексуальность была вспомогательным механизмом репродукции: сексуальное удовольствие, вероятно, возникло как награда за примерное (успешное) репродуктивное поведение. Базовые различия
мужских и женских сексуальных стратегий, которые
эволюционная психология выводит из особенностей отцовского и материнского родительского вклада, в общем и целом, сохраняются и у современного человека.2
Однако сексуальность полифункциональна. Уже у высших животных она имеет важные знаковые (пенильный дисплей у приматов, из которого в дальнейшем
развились фаллические культы) и коммуникативные
(сексуальные привязанности как элемент формирования внутригрупповой иерархии у бонобо) функции.
Чтобы уловить разницу между сексуальным и репродуктивным поведением на мотивационном уровне,
человеку достаточно сопоставить, сколько детей он
сознательно, а не потому что «так получилось», зачал и
произвел на свет, с тем, сколько раз на протяжении
жизни и для чего он осуществлял те или иные сексуальные действия. Но поскольку репродуктивные аспекты
сексуальности биологически и социально наиболее
важны, от них зависит сохранение вида и популяции,
они всегда и везде подвергались более тщательному и
строгому социальному регулированию. Нерепродуктивным, гедонистическим аспектам сексуальности культура уделяла значительно меньше внимания, антисексуСм.: Buss D. M. Sexual Strategies Theory: Historical Origins
and Current Status // The Journal of Sex Research. 1998.
Vol. 35, N 1. P. 19–31; Beziehungsformen und Beziehungsverläufe im sozialen Wandel, Eine empirische Studie an
drei Generationen, Teil 1 / G. Schmidt, K. Starke, S. Matthiesen,
A. Dekker, U. Starke // Zeitschrift für Sexualforschung. 2003.
Jg. 16, Hft 3. S. 195–231.
2
9
альные культуры даже считали их «противоестественными». Человеческому обществу потребовалось так
много времени для легитимации страсти и романтической любви именно потому, что они, при всем их различии, подрывали социальный порядок и делали мир
непредсказуемым. Лишь в новейшее время общественное сознание Запада признало, что сексуальность сама
по себе не направлена на деторождение, не нуждается
в оправдании и самоценная.
В конце ХХ в. под мотивационное разделение сексуальности и репродукции была подведена и материальная база. С одной стороны, эффективная контрацепция позволяет людям заниматься сексом, не
опасаясь нежелательного в конкретный момент зачатия. С другой стороны, вспомогательные репродуктивные технологии (ВРТ) и экстракорпоральное оплодотворение (ЭКО) сделали принципиально возможным
«непорочное зачатие», без какого бы то ни было сексуального общения и контакта родителей. Первый младенец в результате оплодотворения in vitro появился на
свет в 1978 г., хотя ЭКО вызывает много религиозноэтических и правовых вопросов, по данным Всемирной
организации здравоохранения (ВОЗ), ни физическое
здоровье, ни психическое развитие детей, зачатых с
помощью ЭКО (в мире насчитывается свыше 4 млн. таких людей), принципиально не отличается от тех, которые были зачаты естественно. Разработчик этой технологии, к огорчению Ватикана, получил в 2010 г.
Нобелевскую премию.
Эмансипация сексуальности от репродукции повлекла за собой разграничение понятий и критериев
сексуального и репродуктивного здоровья (ВОЗ разрабатывает эту проблему с 1974 г.), причем первое понятие значительно шире второго. Это важно не только
для развития здравоохранения, но и для массового сознания. В рекламе средств поддержания и продления
сексуальной функции деторождение, как правило, даже не упоминается. В системе прав человека появилась
10
категория сексуальных прав, включающих право на
сексуальную свободу, автономию, интимность, удовольствие, эмоциональное самовыражение, свободный
и ответственный репродуктивный выбор, сексуальную
информацию, основанную на научных исследованиях,
всеобъемлющее сексуальное образование и охрану сексуального здоровья (Декларация Всемирной сексологической ассоциации, Валенсия, 1997 г.).
Одно из мировоззренческих последствий отделения
сексуальности от репродукции – реабилитация и нормализация нерепродуктивной сексуальности (мастурбация, оральный секс и многие другие сексуальные
техники, заведомо не ведущие к оплодотворению и зачатию). Антисексуальные религии считают их не только
греховными, но и «противоестественными». Между тем
они массовы. Согласно данным последнего американского репрезентативного национального опроса (5865
респондентов от 14 до 94 лет),3 одиноким самоудовлетворением в 2009 г. занимались 62% 14–15-летних
мужчин, у 25–29-летних цифра возрастает до 84%, после чего медленно снижается, но даже после 70-ти лет
составляет 46%. У женщин соответствующие цифры –
40, 72 и 33% . Среди опрошенных в 2006 году французов мастурбировали 90% мужчин, причем начинают
они очень рано, и 60% женщин, которые начинают
позже.4 Весьма распространен и оральный секс: в
2010 г. тридцатилетних американцев «получали» и 69%
«давали» его своим партнершам.
Эти сдвиги тесно связаны с общими тенденциями
развития европейской культуры. Как показали Норберт
The National Survey of Sexual Health and Behavior (NSSHB)
// Journal of Sexual Medicine. 2010. Vol. 7 (suppl. 5), Special
Issue. October 1.
4 Enquête sur la sexualité en France. Pratiques, genre et santé.
Сoordonnée par Nathalie Beltzer, préface de Maurice Godelier.
Paris, 2008; ср.: Кон И. С. Новое о мастурбации // Андрология и генитальная хирургия. 2006. № 1. С. 15–22.
3
11
Элиас и М. М. Бахтин, буржуазная эпоха начиная с
ХVI в., ознаменовалась усилением социального контроля над телом и сексуальностью. Кульминацией этой десексуализации5 западной культуры стала викторианская Англия. Однако с конца ХIХ в. и на протяжении
всего ХХ столетия, с пиками в 1920-х и 1960–1970х годов, направление развития изменилось в сторону
ресексуализации, которую Гас Воутерс называет сексуализацией, но этот термин, по-моему, не совсем
удачный, потому что в психологической литературе он
уже приобрел негативный смысл, обозначая коммерциализацию, примитивизацию и объективацию секса,
особенно в массмедиа. В действительности речь идет о
гораздо более сложном макросоциальном процессе. Ресексуализация любви (преимущественно для женщин) и
эротизация (или сенсуализация) секса (преимущественно для мужчин) ослабляет гендерную поляризацию и
означает эротизацию и ресексуализацию повседневной
общественной жизни. Эти тенденции тесно связаны с
соотношением процессов формализации и информализации.6 Формализация манер и способов дисциплинирования, ограничивающая поведенческие и эмоциональные
проявления
индивидов,
неизбежно
сопровождается их десексуализацией, подавляя и криминализируя многие социально безопасные сексуальные практики. Напротив, информализация, тяга к неформальности, благоприятствует вариативности и
многообразию.
В связи с этим изменилось само понятие сексуальности. В отличие от недавнего прошлого, когда сексуальность рассматривалась в жестко фиксированных
бинарных оппозициях (гетеро vs гомо, брачная vs внебрачная, нормальная vs извращенная), в которых втоWouters C. Sexualization: Have Sexualization Processes
Changed Direction? // Sexualities. 2010. Vol. 13. P. 723–774.
6 Wouters C. Informalization: Manners and Emotions since
1890. London, 2007.
5
12
рой полюс был заведомо «неправильным», современная
культура, а вслед за ней и наука понимают сексуальность как нечто пластичное, гибкое, текучее и подвижное: «пластичная сексуальность» Энтони Гидденса,7 «текучая любовь» Зигмунта Баумана,8 «сексуальная
текучесть» Лисы Даймонд.9 Хотя каждый из этих терминов имеет свои специфические значения, эти метафоры имеют общий смысл - сексуальные желания формируются
в
соответствии
с
индивидуальными
потребностями – выступают маркерами личной идентичности, их нельзя подгонять под общий стандарт. На
бытовом уровне сексуальная индивидуальность присутствовала всегда, но культура стремилась эти различия
минимизировать и нивелировать. Как сказал известный американский сексолог Милтон Даймонд, «природа любит разнообразие. К сожалению, общество его ненавидит».
Теория сексуального сценария (sexual script) различает в нем три уровня: социокультурный, индивидуальный и партнерский. Теперь норматив все чаще подстраивается под индивидуальные особенности, а
вариации перестают считаться девиациями. В сексологической литературе давно уже говорят не о «человеческой сексуальности», а о сексуальностях во множественном числе. Эти идеи присутствуют и в современной
психологии развития.
Частный случай этой трансформации – нормализация однополой любви. На индивидуально-бытовом
уровне она существовала всюду и везде, но всегда оставалась маргинальной, причем не только по степени
своей распространенности, что естественно (популяGiddens A. The Transformation of Intimacy. Sexuality, Love
and Eroticism in Modern Societies. London, 1992.
8 Bauman Z. Liquid Love: On the Frailty of Human Bonds. London, 2003.
9 Diamond L. M. Sexual Fluidity: Understanding Women’s Love
and Desire. Cambridge (MA.), 2008.
7
13
ция, состоящая из одних гомосексуалов, обречена на
вымирание), но и культурно-символически. В современном мире однополая любовь широко распространена. По материалам уже цитированного американского
опроса,10 около 7% женщин и 8% мужчин называют себя геями, лесбиянками или бисексуалами, практический опыт однополого секса имеет большее число людей. Данные других опросов варьируют. Например,
согласно международному Интернет -опросу, проведенному Би-би-си в 2005 г. (свыше 200 000 респондентов, в основном из англоязычных стран), 90% женщин
считают себя гетеросексуальными, 7% бисексуальными
и 3% лесбиянками; 91% мужчин называют себя гетеросексуалами, 4% бисексуалами и 5% геями.11 В Англии в
2000 г. наличие гомосексуального опыта признали 6,7%
мужчин и 7% женщин.12 Доля француженок, признавших наличие опыта однополого секса, в 2006 г. составила 4% (против 2,6% в 1992 г.), у мужчин цифра осталась прежней – 4,1%, но число испытывающих
однополое влечение женщин превышает число мужчин
(6,2 против 3,9%).13 Ни в какую бинарную схему (гомо
или гетеро) эти данные не вписываются.
Изменилась и нормативная культура. Пока сексуальность трактуется как побочный продукт репродукции, однополая любовь неизбежно выглядит странной и
The National Survey of Sexual Health and Behavior (NSSHB).
Lippa R. A. The Preferred Traits of Mates in a Cross-national
Study of Heterosexual and Homosexual Men and Women: An
Examination of Biological and Cultural Influences // Archives
of Sexual Behavior. 2007. 36. P. 193–208.
12 The accuracy of reported sensitive sexual behavior in Britain:
exploring the extent of change 1990–2000 / A. J. Copas,
K. Wellings, B. Erens, C. H. Mercer, S. McManus, K. A. Fenton,
C. Korovessis, W. Macdowall, K. Nanchahal, A. M. Johnson //
Sex Trans. Infect. 2002. Vol. 78, N February. P 26–30.
13 Enquête sur la sexualité en France. Pratiques, genre et santé
/ Сoordonnée par Nathalie Beltzer, préface de Maurice Godelier.
Paris, 2008.
10
11
14
противоестественной, противоречащей репродуктивному императиву и семейным ценностям. Хотя некоторые общества (например, античная Греция) выделяют
ей собственную культурную нишу, в большинстве обществ она символизируется как грех, преступление или
болезнь. В Новое время положение постепенно изменилось. Во Франции, Бельгии, Нидерландах и Люксембурге декриминализация (отмена уголовного преследования) гомосексуальности произошла в начале ХIХ в. - с
кодекса Наполеона (1810 г.), в остальных странах Западной и Центральной Европы – между 1967 и
1978 гг., в России – в 1993 г. Депатологизация (гомосексуальность перестали считать психическим заболеванием) осуществилась в США в 1973 г., в 1990 г. эту
точку зрения приняла ВОЗ, в 1995 г. к ней присоединилась Япония, в 1999 г. – Россия, в 2001 г. – КНР. Это
стимулировало уравнение инаколюбящих в гражданских правах. Страны ЕС считают опасными для демократических институтов и благополучия своих граждан
не гомо- или бисексуальность, а гомофобию.
Новое понимание сексуальности обусловлено не
только общим расширением сферы свободы, но и новой
философией телесности, ослаблением дуализма тела и
духа. Цивилизационный процесс раннебуржуазной
эпохи означал усиление социального контроля и самоконтроля над телом. Если в начале ХIХ в. «воспитание
чувств» подразумевало прежде всего умение владеть
собой, то в ХХ столетии стали акцентировать умения и
способы самораскрытия и самовыражения. То и другое
чревато издержками, но они разные.
Налицо не столько расширение границ допустимого
и ослабление социального контроля, сколько изменение
его критериев и методов. В демократических странах
никто не запрещает и не навязывает людям ту или
иную сексуальную технику, зато резко повысились
нормативные, моральные и юридические требования к
уровню добровольности, защите от виктимизации,
прямого и косвенного сексуального принуждения соци-
15
ально слабых и незащищенных. Появились новые, неслыханные в историческом прошлом, возрастные ограничения, направленные на защиту детей (возраст согласия) и т. п. Это создает множество новых,
неизвестных ранее социально-нравственных и юридических проблем и коллизий – защита ребенка от сексуальной эксплуатации может вступать в противоречие с
его правом распоряжаться собственным телом, а платные сексуальные услуги не всегда легко отличить от
торговли людьми, причем отсутствие готовых и пригодных на все случаи жизни решений нередко воспринимается обществом как проявление аномии.
Гендерная революция
Социально-культурные сдвиги, которые первоначально выглядели как сексуальные, очень скоро переросли в революцию гендерную. Сексуальная революция
ХХ в. была по преимуществу женской. Практически все
поведенческие и дискурсивные перемены, которые ассоциируются с этим понятием, будь то снижение возраста сексуального дебюта, изменение характера партнерских отношений или отношения к эротике,
выражены у женщин значительно сильнее, чем у мужчин.
Ослабление гендерной поляризации началось отнюдь не в постели, а в сфере общественного разделения труда.14 В доиндустриальном и индустриальном
обществе грани потенциального соперничества мужчин
и женщин были социально жестко фиксированы. Мужчины и женщины должны были «покорять» и «завоевывать» друг друга, используя для этого веками отработанные гендерно-специфические приемы и методы, но
крайне редко конкурировали друг с другом на макросоциальном уровне. Соперником мужчины был другой
мужчина, а соперницей женщины – другая женщина.
Великосветские львицы бальзаковской эпохи были не
14
Кон И. С. Мужчина в меняющемся мире.
16
менее энергичны, властолюбивы и жестоки, чем их
мужья и любовники. Но в тех исторических условиях
честолюбивая женщина могла сделать общественнополитическую карьеру только опосредованно, подыскав
соответствующего мужа, а если она ростом (или происхождением) не вышла, – организовав своими, специфически женскими средствами, включая обольщение
всех его начальников, социальное продвижение своего
избранника. Сегодня эти ограничения отпали. Женщина может сама, без посредства мужчины, добиться высокого социального статуса, и это существенно меняет
мотивацию и характер взаимоотношений мужчин и
женщин при тех же самых природных задатках.
Современные мужчины и женщины открыто конкурируют друг с другом в широком спектре общественных отношений и деятельностей. В сфере трудовой
деятельности происходит постепенное разрушение традиционной системы гендерного разделения труда, ослабление дихотомизации и поляризации мужских и
женских социально-производственных ролей, занятий
и сфер деятельности. Женщины сравниваются с мужчинами и даже опережают их по уровню образования,
от которого во многом зависит профессиональная
карьера и социальные возможности. Мужчины утрачивают монополию на политическую власть. В том же направлении гендерного равенства, хотя с большим хронологическим
отставанием
и
множеством
этнокультурных
вариаций,
развиваются
брачносемейные отношения. Существенно изменился и характер социализации детей. Всеобщее школьное обучение,
без которого невозможно подготовить детей к предстоящей им сложной общественно-трудовой деятельности, повышает степень влияния общества сверстников,
а совместное обучение по общим программам подрывает гендерную сегрегацию и делает привычные представления о гендерных различиях способностей и интересов проблематичными.
17
Для патриархального сознания разговор о «конкуренции» мужчин и женщин равносилен концу света:
женщина всегда была лучшим другом человека (английское слово the man обозначает одновременно «человека» и «мужчину»), какая тут может быть конкуренция?! Но лучший друг человека – это собака, которая
все понимает, только сказать ничего не может. Если бы
собака вдруг заговорила, сразу же выяснилось бы, что
она понимает не все и не так, и стала бы она из нашего
лучшего друга собакой. На протяжении веков мужчин
больше всего раздражало в женщинах то, что они говорят слишком много и не то, что надо, но преодолеть
этот женский «недостаток» мужчины так и не смогли.
Вряд ли это удастся сделать сегодня.
Изменения в содержании и структуре гендерных
ролей и идентичностей преломляются в социокультурных стереотипах, представлениях мужчин и женщин
друг о друге и о самих себе. Хотя массовому сознанию
нормативные мужские и женские свойства часто попрежнему кажутся альтернативными и взаимодополнительными, принцип «или/или» уже не безраздельно
господствует. Многие социально-значимые черты и
свойства считаются гендерно-нейтральными или допускающими существенные социально-групповые и
индивидуальные вариации. Темпы и глубина этой гендерной деполяризации крайне неравномерны в разных
странах, социально-экономических слоях, социальновозрастных группах и среди разных типов мужчин и
женщин, но общая тенденция сомнений не вызывает.
Как эти перемены сказываются на индивидуальноличностных свойствах мужчин и женщин? В обыденном сознании, а отчасти и в науке, эти процессы часто
описываются негативно, в терминах «феминизации
мужчин» и/или «маскулинизации женщин». Привести
примеры того или другого не составляет труда, но никакой доказательной силы они не имеют. Ослабление
гендерной поляризации не отменяет полового диморфизма и не устраняет половых различий ни в лично-
18
стных свойствах, ни в связанных с гендерной принадлежностью интересах и профессиональных предпочтениях,15 особенно в такой чувствительной области,
как соотношение общественно-производственных и
семейных функций. Отчасти эти различия коренятся в
эволюционной биологии (материнский вклад выше отцовского, требует больших усилий и временных затрат,
если женщины от этих функций откажутся, человечество вымрет), отчасти – в унаследованных от прошлого
соционормативных ограничениях, отчасти – в привычных стереотипах массового сознания. Однако ведущими процессами стали индивидуализация и плюрализация, позволяющие мужчинам и женщинам выбирать
стиль жизни и род занятий более или менее безотносительно к их половой принадлежности, как в соответствии с традиционными нормативными предписаниями,
так и вопреки им.
Подобно сексуальной революции, ломка исторического гендерного порядка порождает многочисленные
социальные и психологические проблемы, причем мужчины и женщины испытывают давление в противоположных направлениях. Вовлеченные в общественное
производство и политику женщины вынуждены развивать необходимые для конкурентной борьбы «мужские»
качества (настойчивость, энергичность, силу воли), а
мужчины, которые уже не могут опираться главным
образом на власть и силу, – вырабатывать традиционные «женские» качества – способность к компромиссу,
эмпатию, умение ставить себя на место другого. Ничего
сверхъестественного в этом нет, то же самое происходит в сфере межнациональных и межгосударственных
отношений, где принцип господства и подчинения постепенно уступает место отношениям осознанной
Lippa R. A. Sex Differences in Personality Traits and Genderrelated Occupational Preferences across 53 Nations: Testing
Evolutionary and Social-environmental Theories // Archives of
Sexual Behavior. 2010. Vol. 39, N 3. July. P. 619–636.
15
19
взаимозависимости, однако на почве нормативной неопределенности часто возникают конфликты, особенно
острые – в сфере брачно-семейных отношений.
Некоторым людям кажется, что раньше было лучше,
когда именно «раньше» и кому именно «лучше», – не
уточняется. Но гендерная революция необратима, история назад не ходит. Чтобы вернуть патриархальный
порядок, даже если бы это было возможно политически, необходимо: а) радикально изменить разделение
труда, убрав женщин из общественного производства,
науки и образования; б) заставить семью жить на одну
мужскую зарплату; в) полностью изменить женское самосознание, побудив женщин отказаться от своих социальных притязаний и принять традиционный статус
слабого пола. Первого не выдержит экономика (женщины составляют больше половины рабочей силы),
второго не вынесет семейный бюджет, а о третьем даже говорить смешно. Все это еще более нереалистично,
чем мечты о восстановлении мировой колониальной
системы или советско-российской империи.
Семейная революция
Брачно-семейные отношения – один из самых парадоксальных сюжетов современного общественного сознания. Практически все международные опросы общественного мнения показывают, что люди западного
мира выше всего ставят семейные ценности. Современный человек недоверчиво относится к государству,
не любит правящую бюрократию и отдает пальму первенства собственному семейному очагу. В то же время
только ленивый не говорит о слабости и даже отмирании семьи.
Противоречие? Или мы просто больше ценим то, чего уже нет и что стало дефицитом? Думаю, что вопрос
сложнее.
Когда в 1990 г. население 43 стран спрашивали, какая сфера жизни для них самая важная, на первое место – 83% всех ответов – вышла семья. За последние
20
три десятилетия почти во всех странах выросло число
людей, согласных с тем, что «для счастливого детства
ребенок нуждается в доме, где есть и отец и мать».16 В
аспекте большого европейского проекта (с 1999 по
2003 г. было опрошено более 34 тыс. женщин и мужчин
от 18 до 75 лет из 14 стран) большинство респондентов
выразили тревогу по поводу ослабления семьи. К росту
разводимости
отрицательно
относятся
79%,
к снижению рождаемости – 75%, к растущему числу
одиноких родителей – 75%, к увеличению количества
одиноких людей – 61%, к бездетным парам – 60% опрошенных. Для большинства опрошенных наиболее
привлекательным остается совместное проживание пары с детьми (нравятся ли европейцам современные демографические тенденции).
Жалобы на слабость «современной семьи» (кстати,
отнюдь не новые, вы найдете их и у Достоевского, и у
немецких романтиков, и у французских просветителей,
и у древнегреческих трагиков, и у библейских пророков) фиксируют прежде всего ее неустойчивость. Это
действительно серьезная проблема, особенно когда
речь заходит о воспитании детей. Но нестабильность
отношений – прямое следствие ускорения ритма жизни
и роста индивидуальной избирательности и вариативности. Самое благополучное общество по этому критерию – то, где господствует крепостное право: ни тебе
легкомысленных переездов с места на место, ни текучести рабочей силы, ни разводов, ни завышенных притязаний – «каждый оставайся в том звании, в котором
призван». Все однозначно решает добрый барин, а если
он не особенно добрый, то все равно его Бог послал!
Современные семейные ценности, как и сами семьи, весьма дифференцированы. На отечественном
Inglehart R. Modernization and Postmodernization. Cultural,
Economic, and Political Change in 43 Societies. Princeton,
1997.
16
21
материале это лучше всего показано С. Ушакиным.17
По мере того как некоторые старые экономические и
социальные функции семьи (семья как производственная единица, как ячейка потребления и как институт
первичной социализации детей) отмирают или приобретают подчиненное значение, увеличивается ценность
психологической близости между членами семьи, будь
то супруги или родители и дети. Поскольку внутрисемейные отношения стали более интимными, повышается автономия и значимость каждого отдельного члена
семьи. Такие отношения менее устойчивы, чем церковный брак или основанный на общности имущественных интересов буржуазный брак по расчету, именно
потому, что они более индивидуальны. Переход от брака по обязанности или по расчету к браку по свободному выбору (в ХХI в. даже короли отвоевали право жениться по любви) предполагает также возможность его
расторжения по психологическим мотивам, что делает
институт брака менее устойчивым. Кроме неодинаковой длительности любовных чувств у разных людей, на
статистику разводов влияет увеличение общей продолжительности жизни (раньше было меньше разводов, но
многие семьи разрушались вследствие смерти одного
из супругов и по другим причинам) и уменьшение размеров семьи: прожить вдвоем, не надоев друг другу,
пятьдесят лет гораздо труднее, чем прожить 15–20 лет
в большом семейном коллективе. Нельзя забывать и о
бесчисленных соблазнах, которым подвергают современного зрителя электронные СМИ; по сравнению с
идеальными образами телегероев наши реальные избранники сплошь и рядом выглядят недостаточно привлекательными.
Семейные узы. Модели для сборки: Сб. статей. Кн. 1, 2 /
Сост. и редактор С. Ушакин. М., 2004.
17
22
Все эти сдвиги происходили в течение длительного
времени, о них с 1976 г. пишет А. Г. Вишневский.18 Но
в последних трех поколениях они настолько ускорились, что социологи заговорили о настоящей «семейной
революции», которая изменяет общество еще сильнее,
чем сексуальная революция 1960–1970-х годов. При
когортном исследовании трех поколений немцев (интервью с 16-, 30-, 45- и 60-летними мужчинами и
женщинами в Гамбурге и Лейпциге) выяснилось, что
более молодые мужчины и женщины вступают в брак
реже и позже, чем это происходило раньше, а их браки
чаще распадаются. Наряду с браком появились различные формы небрачных союзов. Из-за частого распада семей, все больше детей воспитываются без участия одного из родителей. Брак утратил монополию на
оправдание сексуальности и легитимацию партнерских
и семейных отношений. Сегодня «парой» фактически
признается любой союз, где двое людей говорят, что
они образуют единое целое, независимо от семейного
статуса и пола партнеров, а «семьей» считается любая
пара, имеющая детей, независимо от того, зарегистрированы ли их отношения и воспитываются ли дети в
одном или двух домохозяйствах.19 Аналогичные данные
получены в Швеции и ряде других стран. В недавнем
большом (около 20 000 респондентов) Интернет-опросе
о сексуальном поведении немцев, вопроса о брачном
статусе даже не задавали ввиду его незначимости (другое дело – различие партнерских отношений и случайных, временных связей).20
Вишневский А. Г. Избранные демографические труды: в 2х т. Т. 1: Демографическая теория и демографическая история. М., 2005.
19 Beziehungsformen und Beziehungsverläufe im sozialen Wandel. S. 195–231.
20 Drey N., Pastoetter J., Pryce A. Sex-Study 2008 – Sexual Behaviour in Germany. Duesseldorf; London, 2008.
18
23
Как показало первое общероссийское репрезентативное когортное демографическое исследование, проект «Родители и дети, мужчины и женщины в семье и
обществе»,21 сходные тенденции существуют и в России. Как и на Западе, в России снижается роль зарегистрированного брака. С середины 1990-х годов средний возраст жениха увеличился более чем на два года,
а невесты – почти на два года. В то же время произошло снижение не только возраста сексуального дебюта,
но и возраста установления первых партнерских отношений. Если в поколениях, родившихся перед войной и
в 1940-е годы, первый партнерский союз к 20-летнему
возрасту создавали менее 30% женщин, то в поколениях, родившихся в начале 1970-х – почти 50%. В общем,
это закономерный коррелят или следствие снижения
возраста сексуального дебюта, но эти отношения, как
правило, остаются неформальными, регистрировать их
не принято. «В молодом возрасте сожительство зачастую носит характер временного союза, основанного исключительно на сексуальном партнерстве, не претендующего на статус полноценной семьи, в которой
предполагается рождение детей».22
Добрачные сожительства и «пробные браки», разумеется, существовали и раньше, причем эта тенденция
постоянно усиливалась. По подсчетам С. В. Захарова, в
поколениях россиян, родившихся перед войной и формировавших свои семьи в 1950-е годы, не меньше 20%
мужчин и женщин к 30-летнему возрасту начинали
Родители и дети, мужчины и женщины в семье и обществе. По материалам одного исследования: Сб. аналитических
статей. Вып. 2 / Под ред. С. В. Захарова, Т. М. Малевой,
О. В. Синявской. М., 2009.
22 Захаров С. В. Трансформация брачно-партнерских отношений в России: «золотой век» традиционного брака близится
к закату? // Родители и дети, мужчины и женщины ….
Вып. 1 / Под ред. Т. М. Малевой, О. В. Синявской. М., 2007.
С. 126.
21
24
свой первый партнерский союз с юридически неоформленных отношений. Однако у поколений, родившихся после 1960 г., распространение неформальных
отношений приняло взрывной характер. Сегодня не
менее 25% женщин к 20 годам и не менее 45% к 25 годам отношений со своим первым партнером не регистрировали. Данные для мужчин подтверждают эту тенденцию: 40–45% первых союзов – неформальные.
В клерикальных кругах это вызывает панику, но
призывы прекратить дальнейшее распространение «незаконных сожительств» не находят сочувствия у молодежи. Консенсуальные или, как их теперь называют,
гражданские браки (хотя изначально это понятие означало именно законный брак, в отличие от церковного)
перестали считаться девиантными и стали привычным
вариантом нормы. О них открыто говорят в прессе и по
телевидению, «гражданские мужья» и «жены» публично
ссорятся и судятся из-за детей и т. д.
Согласно репрезентативному всероссийскому опросу Фонда «Общественное мнение» (ФОМ), 56% россиян
(а у людей в возрасте 18–35 лет – 71%) имеют среди
своих знакомых или родственников пары, которые проживают совместно и ведут общее хозяйство, но не
заключают официального брака. Осуждают таких людей только 18% россиян, как правило, не первой молодости (среди респондентов старше 55 лет доля осуждающих составляет 32%, а среди молодежи – только
9%). Пятая часть опрошенных (21%) - пары, которые
живут вместе без заключения официального брака, одобряют, а еще 57% относятся к ним нейтрально. С
расхожим мнением: «когда мужчина и женщина проживают совместно, но не заключают официального
брака, это означает, что они недостаточно уверены, что
их брак будет удачным» – согласились 42% опрошенных
(столько же – 41% – не согласились); но 63% согласились
также и с мнением: «если мужчина и женщина проживают совместно, ведут общее хозяйство, их можно счи-
25
тать мужем и женой, даже если они не заключили официального брака» (не согласились – 28%).23
Вопреки опасениям традиционалистов, изменение
формы брака не означает ни отмирания самого этого
института, ни массового перехода россиян к «серийной
моногамии». Среднее число «постоянных партнерств»
на протяжении жизни у россиян невелико, а продолжительность их супружеской жизни, несмотря на увеличение количества разводов, «длинна, как никогда
прежде».24 Не сказывается эта трансформация и на
рождаемости; внебрачные зачатия часто стимулируют
юридическое оформление партнерских отношений.
Превращение брака в свободное партнерство резко
уменьшает
возможности
административнобюрократического «регулирования» семейных отношений сверху. Однако юридическое оформление отношений не теряет значения и смысла. Не говоря уже о дополнительных
правовых
гарантиях,
зарегистрированные брачные союзы даже в самых либеральных скандинавских странах статистически устойчивее незарегистрированных, и это отвечает интересам ребенка. Общая тенденция состоит в том, что
если раньше оформление отношений предшествовало
практике, то теперь отношения чаще начинаются с
сексуальной близости, затем возникает домохозяйство,
и только после этого союз оформляется (или не оформляется) юридически. Впрочем, в разных странах и средах это происходит по-разному.
В современном браке гораздо больше гендерного
равенства, «справедливое распределение домашних
обязанностей» становится одним из важнейших услоНезарегистрированные браки: семья и дети. 24.07.2008
[отчет] [Опрос населения] http://bd.fom.ru/report/cat/home_fam/famil/civ_marr/d0829
24.
24 Захаров С. В. Трансформация брачно-партнерских отношений в России … С. 75–126.
23
26
вий семейного благополучия. С. И. Голод зафиксировал
это уже в 1970-е годы.25 Психологизация и интимизация супружеских отношений с акцентом на взаимопонимание несовместимы с жесткой дихотомизацией
мужского и женского.
Это распространяется и на родительство. Международные сравнительные психологические исследования
показывают не только кризис авторитарной модели отцовства, но и то, что индивидуальные свойства каждого родителя психологически важнее, чем их соответствие традиционным гендерным ролям и стереотипам
(строгий отец и любящая мать).26 Различия индивидуальных родительских практик (parenting), которые
раньше оценивались по тому, насколько они соответствовали традиционному поляризованному канону отцовства (fatherhood) и материнства (motherhood), в современном
обществе
все
чаще
признают
естественными. Появились понятия «новое родительство» и «новое отцовство».27 Иначе говоря, как и в сфере
сексуальности, индивидуальные практики оказываются
важнее абстрактных нормативных предписаний.
Одно из проявлений плюрализма в семейной жизни
– нормализация (принятие) нетрадиционных форм
брака, семьи и родительства. Раньше от этих категорий пренебрежительно отмахивались как от «неполноценных», «ненастоящих» или маргинальных, и это действовало как самореализующийся прогноз. Ритуальные
заклинания малограмотных психологов, что одинокая
Голод С. И. Стабильность семьи: Социологический и демографический аспекты. Л., 1984.
26 Lamb M. E., Tamis-Lemonda C. S. The Role of the Father: An
Introduction // The Role of the Father in Child Development: 4
ed. / Ed by M. E. Lamb. New York, 2004.
27 См., напр.: Майофис М., Кукулин И. Новое родительство и
его политические аспекты // Pro et Contra. 2010. Т. 14, № 1–
2. Январь–апрель; Ответственное отцовство: Новые формы
социальной работы / Гаевский А. А, Еремин Н. Н., Захаров С. Я. и др. СПб., 2010.
25
27
мать не в состоянии «правильно» воспитать сына, не
только не помогают материнским семьям преодолевать
свои реальные трудности, но стигматизируют миллионы ни в чем не повинных детей. В демократических
странах, для которых суть отношений важнее их формы – государство само по себе не создает форм брака и
семьи, а только легитимирует или не легитимирует их, –
альтернативные формы брака внимательно изучают,
стараются понять их специфические проблемы и помочь им максимально успешно воспитывать своих детей. Как справедливо отмечает Ж. Чернова, изменение
репродуктивных и семейных паттернов жителей выражается в увеличении числа разводов и, как следствие, роста числа одиноких родителей. В западном дискурсе для обозначения такого типа семей используется
понятие монородительство. «Данное понятие используется не только для того, чтобы подчеркнуть многообразие семейных отношений, характерное для современного общества, которое не могло быть адекватно
изучено в рамках нормативного представления о семье,
состоящей из двух родителей и детей, но также для того, чтобы легитимировать этот тип родительства, обозначить его широкое распространение в странах Западной Европы. Наименование таких семей как
монородительские является показательным – особенно
в сравнении с отечественным дискурсом как советского, так и постсоветского периода, поскольку оно предполагает большую нейтральность и не несет в себе негативной коннотации в сравнении с понятием
неполная семья, которая связывается с отклонением от
нормы».28
Меняется и отношение к однополым семьям. В первом десятилетии XXI в. однополые браки полностью
узаконили 11 стран (Нидерланды, Бельгия, Испания,
ЮАР, Канада, Норвегия, Швеция, Португалия, ИсланЧернова Ж. Молодая семья как объект / субъект семейной
политики - http://polit.ru/analytics/2010/11/30/family.html.
28
28
дия, Аргентина и Мексика), во многих других странах,
чтобы избежать конфессиональных конфликтов, их легитимируют под другими названиями - типа «гражданских партнерств». Никаких сомнений относительно будущего этот тренд не оставляет.
Разумеется, ситуация в разных странах неодинакова, причем многое зависит от характера конкретной
проблемы. Например, отношения отцов и детей после
развода родителей в России и во Франции выглядят
весьма сходными.29 В то же время, сравнивая нормативные взгляды россиян и французов на семью,
В. С. Магун нашел, что при наличии общих проблем и
тенденций развития, россияне по многим вопросам
консервативнее французов, заметный сдвиг в сторону
новых норм супружества и родительства произошел у
них на 20 лет позже, чем во Франции.30
Далеко не все российские проблемы порождаются
консерватизмом массового сознания. Нынешние российские власти по многим вопросам консервативнее
человека с улицы и действуют по правилам Вороньей
слободки: «как захочем, так и сделаем». Достаточно
вспомнить официальную позицию лужковской Мосгордумы, что «безопасного секса не бывает», а единственная защита от ВИЧ – полное половое воздержание до
брака, призывы РПЦ восстановить мужское верховенство в семье или уподобление гомосексуальности клептомании (не буду напоминать, кто и где это сказал).
«Пронаталистский вариант современной семейной
политики, в пользу которого сделало выбор государство, ставит Россию вне контекста западных трендов
гендерных отношений. Неотрадиционализм как устойчивая тенденция трансформации гендерных отношеПрокофьева Л., Валетас М.-Ф. Отцы и дети после развода
// Население и общество. 2000. № 50. Ноябрь.
30 Магун В. С. Нормативные взгляды на семью у россиян и
французов: традиционное и современное // Родители и дети,
мужчины и женщины … Вып. 2.
29
29
ний в современной России отмечался многими исследователями с конца 1990-х годов; на сегодняшний день
можно говорить, что данная тенденция является доминирующей, а также об институционализации традиционалистского дискурса в отношении семьи. В чем он
заключается? Во-первых, в общественном и политическом дискурсе произошла абсолютизация семьи, приписывание ей наивысшей ценности, идеализация традиционной модели семьи и патриархатных гендерных
отношений. Так, например, по словам Дмитрия Медведева, основная цель проведения Года Семьи заключается в том, чтобы “вернуть российской семье тот авторитет, который она имела в начале прошлого века”. Вовторых, для неотрадиционалистов характерно негативное отношение к деятельности государства в отношении семьи, реализуемой на предыдущем этапе, советская
семейная
политика
рассматривается
как
политика, направленная на разрушение традиционной
семьи. В-третьих, происходит сведение всего многообразия функций, выполняемых семьей в современном
обществе, исключительно к репродукции. Однодетные
и малодетные семьи рассматриваются в рамках традиционалистского дискурса как негативное явление. В
качестве нормативного типа провозглашается семья,
состоящая из двух родителей и трех-четырех детей. В
рамках данного дискурса пропаганде многодетности
уделяется особое внимание. В-четвертых, кризисное
состояние семьи связывается с негативными процессами, происходящими в обществе, поэтому необходимо
повысить значимость семейных ценностей. В-пятых,
современный этап семейной политики, реализуемый в
России, выделение особого направления молодежной
семейной политики направлен на поддержку только
одного социально желаемого типа семьи (семья с двумя
родителями и тремя и более детьми). Стимулирование
рождаемости и воспроизводство населения рассматриваются наиболее важными задачами семейной полити-
30
ки, что делает ее фактически синонимом демографической политики».31
Но в отличие от фольклорной избушки на курьих
ножках («Баба-яга проект») современное общество
щучьему веленью не подвластно. Безответственные и
нереалистические проекты создают эффект бумеранга
и только усугубляют социальные трудности.
Глобальный сдвиг в брачно-семейных отношениях,
на мой взгляд, заключается в изменении критериев
оценки: формальные количественные (например, продолжительность брачного союза) и объективные (например, наличие детей) показатели сменяются качественными.
На
первый
план
выходит
понятие
субъективного благополучия (subjective well-being), которое занимает центральное место во всех общественных и гуманитарных науках. Счастливой считается
лишь та семья, в которой хорошо всем ее членам. Этот
же критерий действует и при сравнительной оценке
социальных систем и человеческих сообществ.
Традиционалисты обвиняют современный мир в
безнравственности. Подобные обвинения не новы. Ни
одно реально существовавшее общество никогда не соответствовало своему «славному прошлому», на это жаловались и древние римляне, и древние египтяне. Но о
какой морали идет речь? Обеспечить счастье и удовлетворенность жизнью всем своим согражданам не может никакой общественный строй. При патриархальном сексуальном, гендерном и семейном укладе жизнь
казалась проще, потому что на все случаи существовали однозначные (увы, лишь на первый взгляд) правила,
освобождавшие индивида от тяжкого бремени выбора
и личной ответственности. Однако монополия на толкование этих норм всегда принадлежала жрецам и
иным представителям властной элиты, для конкретных
же индивидов они были прокрустовым ложем. «Первый
Чернова Ж. Молодая семья как объект / субъект семейной
политики - http://polit.ru/analytics/2010/11/30/family.html.
31
31
и единственный принцип сексуальной морали – обвинитель всегда неправ», – иронически заметил Теодор
Адорно.32
Принципы
современного
мира
–
ответственность и толерантность – предполагают гораздо большую социально-нравственную активность и
самостоятельность индивидов. Насколько это социологически реально и эффективно – большой вопрос, эмпирические данные на сей счет противоречивы. Но
другого пути нет. Жить в сегодняшнем мобильном и
изменчивом мире по понятиям воображаемого прошлого люди не захотят и не смогут.
Цит. по: Davenport-Hines R., Phipps C. Tainted Love // Sexual Knowledge, Sexual Science. The History of Attitudes to Sexuality / Eds R. Porter and M. Teich. Cambridge University
Press, 1994. P. 367.
32
32
Н.Х. Орлова1
Иерархический порядок:
деконструкция смыслов
Я всегда удивлялся тому, что женщин пускают в
церковь. О чем могут они
беседовать с Богом?!2
Ш. Бодлер
Продолжая линию «революционных» сломов в гендерной картине отношений, дополним ее еще одним
сюжетом – коллизиями теологического дискурса по поводу половой определенности человека. В богословских
и религиозно-философских дискуссиях полемика фокусируется вокруг нескольких осей. Базовую составляет
различение идеи пола как творческого замысла Бога
или как вынужденной спасающей меры. Если замысел,
то какова природа «гнушения» полом вообще, и женским полом в особенности, и каково к этому наше отношение. Можем ли мы говорить об иерархии полов, в
чем ее смысл и предел? можем ли мы, читая человек,
всякий раз полагать: и мужчина и женщина? Если нет,
то какие критерии даются нам для различения текстов
о человеке, о мужчине, о женщине? Можем ли мы счиОрлова Надежда Хаджимерзановна, доктор философских
наук, профессор Санкт-Петербургского государственного
университета, руководитель Лаборатории постклассических
гендерных исследований на Философском факультете СПбГУ.
2 Бодлер Ш. Мое обнаженное сердце: Дневник Бодлера. М.,
1907. С. 16.
1
33
тать, что «райское блаженство» было предложено одновременно и мужчине и женщине (И взял Господь Бог
человека, [которого создал] и поселил его в саду Едемском)? Значит ли это, что все последовавшие наказы
были обращены к человеку-мужчине и человекуженщине? И кого опознает человек во время своего необыкновенного сна? Должен ли буквально только муж
оставить отца и мать (и прилепиться к жене), а перед
женой такой задачи не ставится? Эти же вопросы мы
задаем, если исходим из идеи, что пол и «полосочетание» есть результат падения человека. Отдельным вопросом выступает «вклад» мужчины и женщины в преступление
заповеди
Бога
и
последующей
ответственности, который выводит нас на идею «первородного греха» и каналы ретрансляции падшей природы человека. Эти и другие вопросы обнаруживают
сложность решения проблемы половой дуальности в
христианской традиции.
Вместе с тем заслуга христианской церкви, на мой
взгляд, заключается в том, что с помощью учения о таинстве брака она предприняла попытку вывести сексуальность человека, отношения между мужчиной и
женщиной из нормативно-экономической детерминированности в пространство нравственно-духовного выбора. Однако ей так и не удалось, как пишет Иоанн
Мейендорф, преодолеть смешения своего учения с действительностью, ухода во внешнюю ритуализацию и
юридическое нормирование, что можно признать как
фактическую секуляризацию таинства брака. Несмотря на то, что вокруг человека христианская церковь
стремится установить закономерный порядок, именно
пол и половые отношения труднее всего ему подчиняются. Развивая идею брака, христианские мыслители, с
одной стороны, наполняют ее идеальным содержанием
понятия «таинство», с другой, превращают брак в систему дисциплинирующего контроля, в котором сексуальность и репродуктивное поведение человека выводятся на периферию.
34
«Сумерки» пола
По мысли А. Шопенгауэра, «пикантность и забава»
для мира состоит в том, что «самое важное и интересное для всех людей совершается тайком. А на вид им
как можно больше пренебрегают. Этому соответствует
и та важная роль, какую играют половые отношения в
человеческом мире, где они, собственно, представляют
собой незримый центр всех дел и стремлений и просвечивают везде, несмотря на все покровы, которыми их
облекают».3
Обзор подходов в решении проблемы пола и половой дуальности в свете христианской антропологии позволяет разделить их условно на три основных направления.
Первое исходит из того, что пол в человеке есть
маркер «скотского» (природного), делающего его подобным животному. Ум, в свою очередь, олицетворяет собой образ Бога, обнаруживает отличие человека от животного мира и возвышает его над ним. У
приверженцев второго направления (пантеистического)
пол наделяется сверхприродным статусом. Базовый посыл исходит из того, что грань между Богом и человеком (миром нетварным и миром тварным) размыта.
Третье направление строится на признании сложности
(и даже невозможности) рационалистического разрешения антиномий в доктринальной сфере.
Христианская мораль пола (morale sexualle) и этика
брака, нарабатываются постепенно и значительно отличаются от нормативных канонов дохристианской
эпохи.
Вместе
с
тем
многие
исследователи
(Р. Крафт-Эбинг, Б. Рассел, А. Форель, М. Фуко, К. Юнг
и др.) обнаруживают, что и в язычестве и в христианстве есть фундаментальные позиции, которые во все
времена как-то регламентировались или, по крайней
Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. М., 2001.
С. 428.
3
35
мере, ритуализировались. Согласно исследованиям4
чувственность, не нашедшая удовлетворения, может
находить себе эквивалент в том числе и в религиозной
мечтательности. Возможно именно поэтому «ультраблагоговейное преклонение перед Мадонной и Спасителем
в средневековых монастырях так часто оканчивалось
религиозно-эротическим неистовством».5 Отождествление эроса с «ужасом греха», а телесное проявление
нежности с уступкой «скотскому», выстраивают дефиницию добродетели через отвращение к собственному
телу. И если телесное всегда виновно, а душевное невиновно, то все ограничения неизбежно артикулируются вокруг различения в любви телесного (виновного) и
душевного (невинности). Сексуальность человека уже в
ранних христианских текстах ассоциируется со злом,
грехопадением. Так, например, в «Педагоге» Климента
Александрийского,6 мы еще обнаружим опору на совокупность библейских предписаний и принципов из
языческой философии, но одновременно уже находим
осуждение однополых отношений, утверждение правила моногамии, прославление воздержания и пр.
Ключевыми мотивами в расшифровке замысла Бога
при создании мужчины и женщины (деления по полу)
становятся идеи предвидения необходимости и вынужденной меры. Это своего рода попытки согласовать
сложившуюся в культуре «враждебность» к полу и категориальную определенность, конкретность, опознаваемость пола в словах «мужчину и женщину сотворил
их». Например, в «Кратком библейском толкователе»
Г. Г. Геллея делается предположение, что «Бог заранее
См. напр.: Крафт-Эбинг Р. Половая психопатия, с обращением особого внимания на извращение полового чувства. М.,
1996; Форель А. Половой вопрос: Естественнонаучное, психологическое, гигиеническое и социологическое исследование: в 2 т. Харьков, 1927. и др.
5 Фидлер Я. К вопросам пола. СПб., 1910. С. 70.
6 Климент Александрийский. Педагог. М., 1996.
4
36
знал о том, что случится, поэтому Он рассматривал сотворение человека как средство и шаг к тому славному
миру, который произойдет в будущем, о чем говорится
в последних главах Откровения».7 Следуя же логике Августина, первые люди были сотворены «в потенции мироздания, как бы в семени по слову Божию». Совершив
же грех, они как бы пересотворились другим образом,
«актуально», в том действии, которое задает половой
способ размножения.8
Современное догматическое богословие, опираясь
на известный фрагмент Книги Бытия,9 говорит о двух
человеческих ипостасях, обладающих единой природой, которые практически сразу получают благословение на размножение и владычество над всей землей.10
Далее уточняется порядок и образ происхождения пер-
Геллей Г.Г. Краткий библейский толкователь. Торонто,
1984. С. 69.
8 Августин бл. О книге Бытия // Августин бл. Творения: в
2 т. Т. 2. СПб.; Киев, 1998. С. 450.
9 «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их»
[Быт. 1:27].
10 Согласно Основам социальной концепции Русской Православной Церкви, принятой на юбилейном Архиерейском Соборе в августе 2000 г. «различие между полами есть особый
дар Творца созданным Им людям. <…> Особенности полов не
сводятся к различиям телесного устроения. Мужчина и женщина являют собой два различных образа существования в
едином человечестве. Они нуждаются в общении и взаимном
восполнении. Однако в падшем мире отношения полов могут
извращаться, переставая быть выражением богоданной любви и вырождаясь в проявление греховного пристрастия
падшего человека к своему “я”. (Основы социальной концепции Русской Православной Церкви, принятые на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 г.
Инф. бюллетень. Отдел внешних церковных связей Московского Патриархата. 2000. № 8. Август. С. 5–105).
7
37
вых людей.11 Адам появляется в мир не посредством
рождения, а по творческой воле Бога; Ева также не
рождается, а исходит из ребра Адама. Но различный
образ происхождения первых людей не нарушает их
единосущия.12 Таким образом, третье тысячелетие христианской истории начинается с того, что богословской
мыслью, хотя и признается единосущие мужчины и
женщины, но по-прежнему говорится о различном образе их происхождения.
Уже в первой главе библейского текста мы читаем о
творении мужчины и женщины, которые появляются
одновременно, и оба по образу и подобию Божию на
шестой день творения мира [Быт. 1:27]. Сравнение
различных переводов дает возможность достаточно
уверенно считать, что речь идет о создании человека
изначально именно двуполым, именно самцом и самкой по аналогии с иными представителями животного
мира. В подлинном еврейском тексте это «закар» и
«нэкба», в англоязычной версии – «male and female», на
французском языке – «male et femelle» и т. д. Часто это
сводит рассуждения к идее первоначального человека –
андрогинна, в котором есть и мужское и женское, но
«И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул
в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою. И
взял Господь Бог человека, [которого создал,] и поселил его в
саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его. И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул,
взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию. И создал
Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к
человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и
плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята
от мужа [своего]. Потому оставит человек отца своего и мать
свою и прилепится к жене своей; и будут [два] одна плоть. И
были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» [Быт. 2:7,
15, 21–25].
12 Алипий (Кастальский-Бороздин), архимандрит, Исайя (Белов), архимандрит. Догматическое богословие: Курс лекций.
Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2000. С. 209.
11
38
сам он не мужчина и не женщина в известном нам
смысле. Либо как, например, разъясняется у
С. В. Троицкого в «Христианской философии брака»,13
что если животные создаются как представители рода
(«по роду их»), то и о человеке при сотворении мира говорится не как об индивидуальном существе, а как о
представителе рода человеческого (биологического вида). Собственно мужчина и собственно женщина как
бы появляются позже, как следствие дополнительных
усилий Бога, и это уже социальные существа, сочетающие в себе и биологические признаки пола и гендерные
различия.
Творение человека сразу же сопровождается благословением: «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте
землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами
морскими [и над зверями], и над птицами небесными,
[и над всяким скотом, и над всею землею], и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» [Быт.
1:28]. Отметим, что наказ «плодитесь и размножайтесь», прозвучавший хронологически как бы до истории личной встречи первой супружеской пары, обращен к мужчине и женщине одновременно: «И
благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь» [Быт. 1:28].
Во второй главе Книги Бытия мы вновь сталкиваемся с темой создания мужчины и женщины; правда,
здесь, скорее, обозначаются их социальные роли мужа
и жены (причем не только в смысле брачного статуса).
То, что они наделяются именами собственными Адам и
Ева, свидетельствует о том, что здесь мужчина и женщина уже опознаются как индивидуальные существа.
Согласно распространенной интерпретации, мужчина
(по тексту – человек) вводится в Эдем первым, здесь
ему в подчинение приводятся все твари, коим он дает
имена. Подчеркивается, что при описании событий
Троицкий С. В. Христианская философия брака. Paris,
1933.
13
39
«помещения» в рай («И насадил Господь Бог рай в Эдеме на востоке; и поместил там человека, которого создал» [Быт. 2:8]) и его изгнания оттуда («И выслал его
Господь Бог из сада Эдемского, чтобы возделывать
землю, из которой он взят. И изгнал Адама…»[Быт. 3:23,24]) речь ведется именно о мужчине. За
ним как бы закрепляется представительская иерархия,
которая все же предполагает участие жены и в том, и в
другом обстоятельстве.
Согласно богословским толкованиям, предложив человеку не только «райское блаженство» в предуготовленном Эдемском саду, Бог наделяет его способностью
к свободному, личному общению с Ним, чтобы через
«свободный отклик», исполненный «веры, доверия и
верности», человек мог «превзойти свое человечество и
стать человеком» через общение с Богом.14 Далее становится очевидным, что не может человек оставаться в
уединении или общении лишь с существами, неравными ему. Как существу разумному и духовному ему необходимо общение с помощником, подобным ему и
способным «к восприятию и взаимному общению мыслей и чувств», т. е. мы видим в этом мотив обоснования
целесообразности и необходимости появления помощника.
В пятой главе Бытия в родословии Адама делается
разворот в прошлое, к свершившемуся в шестоднев
творению человека. Здесь мы находим подчеркнутое
указание на то, что мужчина и женщина наделяются и
достоинством человека (нарек им имя: человек), и достоинством образа Бога. Причем достоинство это приобретается ими обоими изначально, до взятия в рай:
«когда Бог сотворил человека, по подобию Божию создал его, мужчину и женщину сотворил их, и благословил их, и нарек им имя: человек, в день сотворения их»
Сапронов П. А. Реальность человека в богословии и философии. СПб., 2004. С. 10.
14
40
[Быт. 5:1–2]. Слова: «в день сотворения их» служат как
бы меткой возврата в тот день.
В богословских толкованиях обнаруживается, что
зачастую в расшифровке творения человека опора
идет на [Быт. 1:26; Быт. 1:28] и [Быт. 2:7],15 и как бы
обходится молчанием [Быт. 1:27]16 и [Быт. 5:1–2].
Именно в Адаме-мужчине предлагается опознавать
первозданного человека, который наделяется изначально нравственной и духовной красотой, соотносимой с образом Бога. Ева же в разговоре о первочеловеке как бы помещается в скобки, в контекст Адама
(мужчины). Если Адам – это творение по образу и подобию, то Ева – это создание Бога, хотя и одной с Адамом
природы, но созданная из него и для него (здесь и вовсе опора идет на вторую главу Книги Бытия). В буквальном понимании заданного порядка можно считать,
что речь идет о мужчине и женщине как о биологических существах, т. е. о половом диморфизме. По мнению К. Хорни, история Адама и Евы описана в Ветхом
Завете с мужской пристрастностью и нанесла серьезный ущерб отношениям мужчин и женщин. Уже тем,
что Ева сделана из ребра Адама, как бы обесценивается ее способность давать жизнь. А, предложив Адаму
«И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему [и] по
подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, [и над зверями,] и над
скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле» [Быт. 1:26]; «И благословил их Бог, и
сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте
землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими [и над зверями,] и над птицами небесными, [и над
всяким скотом, и над всею землею,] и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» [Быт. 1:28]; «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» [Быт. 2:7].
16 «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их»
[Быт. 1:27].
15
41
вкусить от древа познания, она и вовсе выступает как
«совратительница, ввергающая мужчину в несчастье».17
И хотя Адам осуждается за то, что послушался женщину, но все же ключевой фигурой здесь выступает именно Ева.
Вместе с тем нарабатывавшийся параллельно тезис,
согласно которому женщина появляется как объект
возможной «полной и совершенной» любви Адама, подобной любви к Богу, свидетельствует о попытках христианства поднять социальный статус женщины, одухотворить отношение мужчины к женщине, наполнить
в
целом
отношения
между
полами
духовнонравственным содержанием.
По образу и подобию…
На наш взгляд, наибольшая трудность возникает
при соотнесении образа Бога, который с первого мига
создания отражается в человеке, с идеей, что первоначально мужское и женское в нем ограничивалось «самчеством». Ведь очевидно, что в своем совете «Создадим
человека – Наш образ и Наше подобие – чтобы он господствовал»,18 а затем в самом творчестве «Бог сотворил человека, образ Свой, Божий образ Он сотворил,
мужчину и женщину сотворил»,19 образ Бога дается в
связке с человеком («сотворил Бог человека по образу
Своему») и с двуполостью человека («мужчину и женщину сотворил их»). Здесь как бы самим актом сотворения двух полов сразу определилось половое различие,
как людей, так и всего сущего. Однако в трактовке
именно этого факта довольно рано появляются разногласия уже в святоотеческой литературе.
И тогда дискуссионной темой выступает соотношение с образом Бога именно человека-мужчины и челоХорни К. Женская психология. СПб., 1993. С. 81.
Ветхий Завет / Пер. с др.-евр. Книга Бытия. М., 2002.
С. 16.
19 Там же.
17
18
42
века-женщины. Сыгравшая значительную роль в формировании всей нравственно-правовой системы нормирования отношений между полами (в том числе и в
браке), она и сегодня остается темой ускользающей и
сложной. Здесь возникает поле полемики и существенных разночтений. В фокусе этой полемики проблематизируется соотношение плотского и духовного, плотское
в пространстве греха, наделение женщины знаками
греховного соблазна: «И нашел я, что горче смерти
женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки,
руки ее – оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а
грешник уловлен будет ею» [Еккл. 7:26].
Говоря о дуализме подходов в определении соотношения мужчины и женщины с образом Бога, отметим,
что один из них отражен рельефно в учении
Гр. Нисского, который полагал, что творение человека
завершено («приведено к окончанию») в момент, когда
«сотворил Бог человека по образу Своему». А слова
«мужчину и женщину сотворил их» следует относить к
устройству мира, но не к первообразу. Неопределенность выражения «Сотвори Бог человека» как бы «указывает на все человеческое», и «имя сотворенному человеку дается не как какому-то одному, но как вообще
роду».20 Таким образом, по мысли Гр. Нисского, актом
творения человека объемлется творение всего человечества. И «по образу Божию» означает не сходство в
части естества, а то, что «как бы в одном теле сообъята
Богом всяческих полнота человечества».21
Во второй главе трактата «Об устроении человека»
Гр. Нисский привлекает хронологический анализ, объясняя, почему человек последний в творении тем, что
сначала должно было быть подготовлено все «богатство
твари» и на земле и на море, а уж затем человек –
«великая и досточестная тварь». Целесообразность твоСв. Григорий Нисский. Об устроении человека // Творения
Святых Отцов. 1861–1871. М., 1861. С. 143.
21 Там же. С. 144.
20
43
рения человека «отринута на самый конец» потому, что
«вместе с началом бытия должен был стать царем подчиненных».22
В
таком
случае
предложенная
Гр. Нисским хронология дает возможность предположить, что женщина и мужчина – именно субъекты царственного владения. Они появляются даже после человека (еще не наделенного полом), творение которого,
как Гр. Нисский предлагает считать, приведено к
окончанию в момент, когда «сотворил Бог человека по
образу Своему». Заданная логика суждений никак не
определяет иерархических различий между мужчиной
и женщиной, которые могут детерминироваться временным разрывом прихода в мир (мы не раз найдем
опору в таком тезисе). Кроме того, нет иерархических
различий, обусловливаемых различием в соотнесении с
образом Бога. И Гр. Нисский как бы подтверждает это
логикой своего детального разбора второй части [Быт.
1:27].
Вторая часть стиха «мужчину и женщину сотворил
их», по мысли Гр. Нисского, говорит об акте разделения
человека на полы как некой технической модернизации. Причем в каждом поле наличествуют из божественного – «словесность и разумность, что не допускает
разности в мужском и женском поле», и телесное устройство, в котором и фокусируется различие (не иерархия). Таким образом, речь у Гр. Нисского ведется об
одновременном появлении мужчины и женщины, где
каждый из них и подобен Божественному Первообразу
через способность к слову и разуму, и не имеют никакого отношения к Божественному Первообразу, так как
в Первообразе «нет ни мужеского пола, ни женского:
ибо все вы одно во Христе Иисусе» [Гал. 3:28].
Другое дело, что действия Творца объясняются
Гр. Нисским вынужденной необходимостью. Он объясняет факт состоявшегося разделения на два пола тем,
что Бог, имея в «предвидении» знание о способности
22
Там же. С. 85.
44
человека в будущем к «самоуправству и самовластию»,
изобретает два разных образа человека: мужской и
женский, как бы предвидя уже будущее грехопадение
человека. С этого момента устройство человека сочетает в себе и божественное бестелесное, не делящееся на
полы и телесное, «скотское», разделяемое на мужской и
женский пол. И Бог, который «будущее видит наравне с
настоящим», дает заповедь к размножению, так как
предвидением своим видит, что «полнота человеческого
рода войдет в жизнь рождением, какое свойственно
животным», «поскольку вообще для человечества такой
способ рождения необходимым сделала наклонность
нашей природы к униженному».23
Иначе выстраивается картина творения человека у
Иоанна Дамаскина, который разъясняет, что «по образу» – это значит быть способным к уму и свободной воле, а «по подобию» – способным к добродетели. Изначально человек был сотворен безгрешным по природе, а
восприимчивость к греху «обусловливалась не природою его, но скорее свободной волей».24 В отличие от
Григория Нисского, Иоанн Дамаскин считает, что человека Бог изначально создал именно мужчиной (значит ли это, что первообраз обладал полом?), его наделил
Своей благодатью, через него предписал общение с
Ним. Именно мужчину Бог наделяет умом и свободой,
наделяет властью над всем живущим. Именно мужчина
подобен Богу. Здесь, по мысли Иоанна Дамаскина,
мужчина также появляется в уже подготовленный для
владения мир, а лишь потом появляется помощница,
подобная ему (мужчине). Очевидно, что Иоанн Дамаскин в расшифровке появления мужчины и женщины
делает опору на вторую главу Книги Бытия. Появление
и назначение помощницы как бы спровоцировано драматическими событиями райской неудачи человека,
Булгаков С. Н. Пол в человеке. Т. 2. С. 177.
Св. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры. М., 2000. С. 153.
23
24
45
«чтобы после преступления род (человеческий) сохранялся через посредство рождения, сменяя один другой;
ибо первое образование называется творением, а не
рождением».25
Иоанн Дамаскин также обращается к хронологическому анализу, что позволяет, следуя заданной логике,
вновь обнаружить ситуацию, когда мир как бы готовится для прихода в него Евы. Если речь идет именно о
человеке мужского пола, а женщины еще нет, то женщина появляется потом не как «подначальная тварь»
(такими уже завершено творение мира), а пожалуй, как
главная фигура, для которой и наполнялся мир, в том
числе и мужчиной. И функция «доброго гостеприимца»,
которую выполнил Бог, готовя мир для прихода в него
гостя-мужчины, с появлением женщины закрепляется
за мужем. Отныне он должен заботиться о том, чтобы
был дом, чтобы в нем был достаток, чтобы сохранялись
и умножались богатства его дома. И в этом смысле человек (мужчина) есть «подобие Божией царственной
власти». Кроме того, отличительной чертой подобия Богу должна быть любовь и источник любви, потому что
«где нет этой любви, там искажены все черты образа»,26
и это гуманизирует отношения между мужчиной и
женщиной, должно выводить их на новую нравственную высоту.
Мысль о том, что разделение человека на два пола
совершается Богом в предвидении грехопадения и завершается именно после грехопадения, повторяется в
учении Максима Исповедника. Предвидя, что человек,
наделенный свободой и независимостью делать свой
выбор, способен «уклониться», Бог как бы «надбавил» к
образу разделение на полы, которое теперь уже не имеет никакого отношения к первообразу. Само грехопадение проявляется тогда, когда человек, впадая в
одержимость страсти, пассивно подчиняется силам
25
26
Там же. С. 188.
Св. Григорий Нисский. Об устроении человека. С. 90.
46
своей природы, тем самым как бы утрачивая свободу
воли. В этот момент он теряет способность узнавать и
созерцать Бога и божественное.
Максим Исповедник, как и Григорий Нисский, видит тление человека именно в греховном рождении от
семени мужского. Здесь «рождение» проявляется синонимом первородного греха. Через него «немощь» естества как бы репродуцируется и распространяется в мире,
вследствие чего человек лишается возможности низшее
подчинять высшему, иначе говоря, желания плоти подчинять воле духа. Задача первочеловека виделась Максиму Исповеднику в том, чтобы в своей собственной
природе преодолеть разделение на два пола путем бесстрастной жизни по первообразу Бога, соединить рай с
земной жизнью, соединить в себе весь чувственный и
сверхчувственный мир и вручить Богу всю Вселенную,
соединенную в человеческом существе. В этом видении
возвращение к идее андрогинности через преодоление
в себе природы пола путем бесстрастности и инфантильного вручения себя Отцу.
Мысль об известном человеку способе размножения
как вынужденной мере мы находим и у Игнатия Брянчанинова. Однако он отделяет уничижительность полового акта от самого деления на полы. Замечая, что в
Библии не указывается на известный нам способ размножения, он предполагает, что «этот способ есть попущение Божие, есть горестное следствие нашего падения, есть знак отвращения Божия от нас (курсив
мой. – О. Н.)».27 Иначе говоря, зачатие в беззакониях и
рождение в грехах как бы установлено Богом, и мы
рождаемся уже инфицированные этим первородным
грехом: «Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила
меня мать моя» [Пс. 50:7].
Брянчанинов Игнатий, святитель. Слово о человеке // Брянчанинов Игнатий, святитель. Собр. соч.: в 3 т.
Т. 3. М., 2001. С. 366.
27
47
Говоря же о соотношении человека с Первообразом,
Игн. Брянчанинов под словом «образ» понимает «снимок» существа человека с существа Бога, где «подобие»
отражает сходство всех оттенков образа, обеспечивая
полноту сходства, которое в равной степени относится
и к мужчине и к женщине. По мысли Брянчанинова,
сочетание двух природ в человеке («созерцаемой умом»
и чувственной) означало «большую премудрость и щедроту Творца к той и другой».
Однако и у Брянчанинова присутствует хронологическое различение момента появления мужчины и
женщины и наделения их Deo Imago. Жена, подобно
мужу, создана по образу и подобию Божиим, и в ее образе также проявляются три лица единого Бога, и акт
творения жены есть также величественное «сотворим»
[Быт. 2:18], но предвечный «совет», говорящий о сознательном плане творения человека-жены, Брянчанинов
слышит в словах «не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника» [Быт. 2:8]. И она появляется
как новая человеческая личность, с той же природой,
той же плотью, но если до грехопадения они нераздельно дополняют друг друга, то после грехопадения природы человека-мужа и человека-жены разделяются, и
они выступают как два различных существа, связанных внешними отношениями власти.
Игн. Брянчанинов не разделяет понятия мужчина/муж и женщина/жена. Говоря о жене, он имеет в
виду именно женский пол, а говоря «сотворим человека», он имеет в виду мужчину. И для Брянчанинова
именно человек-муж появляется после первого совещания Бога с Самим Собою: «Сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему» [Быт. 1:26].28
В богословской литературе текст [Быт. 1:26] служит также
для иллюстрации «предвечного» совещания Бога с Троицей.
28
48
Здесь мы вновь натыкаемся на логический разрыв,
так как из анализа исключается [Быт. 1:27],29 вслед за
чем хронология появления человека-мужчины сводится
к [Быт. 1:26; 2:7],30 а человека-женщины к [Быт. 2:21–
23].31 Этим задается иерархия отношений мужа и жены, которая обосновывается тем, что муж поставлен
«представителем человечества, его деятелем». Таким
образом, в суждениях Брянчанинова прослеживается
эволюция взглядов на мотив целесообразности появления женщины. Хотя творение человека начинается с
творения именно мужчины, однако деление на полы
(появление женщины) – это уже не вынужденная мера,
а необходимая целесообразность. В то же время сам половой акт, половая жизнь уничижаются до степени отвращения, которое загрязняет отношения между полами, так же как и возникшие в результате грехопадения
властные отношения.
В
«Библейской
истории
Ветхого
Завета»
А. П. Лопухина (1887 г.) образ и подобие Бога соотносятся первоначально именно с человеком – Адамом. Богоподобие человека-мужчины состоит в духовном сыновстве Богу, «в стремлении к умственному и
«И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их»
[Быт. 1:27].
30 «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему [и] по
подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, [и над зверями,] и над
скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» [Быт. 1:26; 2:7].
31 «И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он
уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию. И
создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и
привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа [своего]» [Быт. 2:21–23].
29
49
нравственному совершенству, дающему ему возможность господствовать над природой».32 Согласно заданной логике, с одной стороны, человек-мужчина не
только сам личность, но и образ Божественной личности, с другой, он не может быть сведен только к образу
(пусть и Божьему), так как в этом случае реальность
становится иллюзорностью, симулякром, лишенным
самобытия. Нетварное бытие Бога стало первообразом
для тварного бытия человека, задав условия для его
личностного бытия. Здесь происходит своеобразный
взаимообмен: образ Отца не умаляет «ипостастности»
(личностности) Сына, а «ипостась» Сына, в свою очередь, открывает пребывающий в нем образ Отца. На
наш взгляд, в лексических выражениях о соотнесении
Божеского и человеческого доминируют понятия «он»,
«отец», «сын», «человек-муж». Это создает лакуну, заполнение которой стоит определенного напряжения, ибо
богословский дискурс столь же фаллогоцентричен, как
и всякая научная мысль и идеология.
Мужской пол (через него и пол вообще) опознается и
прославляется через совершаемое в восьмой день обрезание. Максим Исповедник считал, что Иисус появляется в человеческом мужском теле только для того, чтобы быть узнанным, а, переходя в духовное состояние,
избавляется от различия полов.
Соотнося творение человека с творением именно
мужчины (Адамом), раскрывая образ и подобие через
«духовное сыновство» Богу, мы вовлекаемся в соблазн
недоверия: а соотносится ли «помощник, подобный
ему» с образом Бога и в какой мере? Ведь хронологически «помощник» появляется после того, как человек
(мужчина) обнаруживает необходимость в нем «не
только для удовольствия и счастья, но еще более для
совершенства божественного дела».33 Избавиться от
Лопухин А. П. Библейская история Ветхого Завета. Монреаль, 1986. С. 6. (репринт. с изд. 1887 г.).
33 Там же. С. 7.
32
50
«недоверия» мы можем единственно, опираясь на: «и
сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их».
Здесь «образцом» становится сам Бог, наделяющий человека (мужчину и женщину) чем-то, изначально соответствующим ему. Свойства и жизнь пола в человеке
могут рассматриваться как частные проявления его
личности, к которым, по мысли В. Н. Лосского,34 личность несводима.
Признание, что половой диморфизм есть частный
аспект человеческой природы, дает повод как для позитивного принятия его свойств, так и для «гнушения»
полом, а вслед за этим – и полосочетанием и репродукцией. Половой аспект человеческой природы может
рассматриваться как «узилище», «темница», «поврежденность», которая становится преградой на пути к
«обожению». Здесь зарождаются идеи преодоления пола, избавления от пола как условия достижения высшего идеала.
По мысли В. И. Несмелова, если человек приходит к
отрицанию себя как «вещи мира» и утверждает себя
лишь в качестве сверхчувственной личности, тогда он
неизбежно приходит к сознанию, что только в качестве
чистого духа он способен осуществить идеал своего назначения. В этом случае он может рассматривать свой
физический организм как «несчастную могилу своего
бессмертного духа».35 Но очень скоро непосильная тяжесть борьбы с наличным бытием обнаруживает иллюзорность прекрасной мечты. Личность несводима к
природе, но она также и неотделима от своей природы
и реализуется именно в ее контексте.
И текстуально, и хронологически половая дуальность заложена в человеческой природе Богом уже в
Лосский В. Н. Богословское понятие человеческой личности // Лосский В. Н. Богословие и боговидение: Избр. статьи.
М., 2002. С. 289–302.
35 Несмелов В. И. Опыт психологической истории… С. 364.
34
51
момент творения человека [Быт. 1:27] и выполняет роль
«метафизического маркера» его тварности. Мужчина и
женщина опознают себя, соотносясь с личностью «другого». С одной стороны, конституируется не-полнота,
не-завершенность (о них пишет С. Н. Булгаков, правда,
обосновывая появление Евы для компенсации неполноты Адама) каждого. С другой, в этой недовершенности
обнаруживается динамичное напряженное стремление
обрести «самого себя как тождество иного в себе и себя
в ином».
Казалось бы, заданный ход разрешения проблемы
полового диморфизма в человеческой природе открывает возможность устранить антагонизм между идеально-догматическими построениями и реалистическоканонической практикой. Однако мы обнаруживаем,
что «примирение» возможно лишь в той части, где мы
не затрагиваем вопросов иерархии, которые, как показала история человечества, неизменно проецируются
на повседневную социальную жизнь мужчин и женщин. Открытым остается вопрос обоснования этой иерархии, к которой христианская церковь стремилась
свести личностное бытие мужчин и женщин.
«Второй» пол
В попытке обосновать исходящую из порядка создания мужа и жены иерархию полов Петр Ломбардский36 подчеркивает, что женщина сотворена не из головы Адама, так как ее назначение не господствовать
над мужчиной, не из ноги его, так как не должна быть
и его рабой, но именно из ребра, так как назначение ее
быть ему другом и товарищем. Согласно доминирующим интерпретациям, сон был «наведен» именно на человека-мужчину. Он опознает жену, созданную во вреПетр Ломбардский (ок. 1100 – ок. 1160), средневековый
богослов, епископ Парижский, известный как Magister
Sententiarum (Учитель Сентенций, по названию его главного
произведения).
36
52
мя его глубокого сна, и понимает ее появление как желание Творца наделить человека счастьем для общественной жизни. В словах «вот, это кость от костей моих
и плоть от плоти моей; она будет называться женою:
ибо взята от мужа» [Быт. 2:23] звучит положение, которое отныне становится законом брака.
В более поздних комментариях «очевидная» властная иерархия нивелируется идеями равенства в любви
и привязанности: «Жена сотворена из ребра Адама,
чтобы весь род человеческий, по своему происхождению, был одним телом, и чтобы потому все человеки по
самой природе склонны были друг к другу и любили
друг друга».37
Здесь сотворение одного из плоти другого наделяется символическим значением той скрепы, которая детерминирует стремление к любви и слиянию в одну
плоть. Именно из обстоятельств сотворения жены и из
этих слов устанавливается следующий порядок брака:
муж и жена представляют собой единство; брак должен
быть моногамным, т. е. это союз одного мужчины с одной женщиной; жена должна быть подчинена мужу как
помощница, созданная из него и для него. Заложенный
в этом символе идеал взаимного положения и взаимного отношения мужа и жены должен был реализоваться
через идею таинства брака, однако, как показала история человечества, ни в прошлом, ни в настоящем этого
не случилось.
Заданная культурой оппозиция мужское/женское
через противопоставление активное/пассивное, сила/слабость, доминирование/подчинение и т. д. задавала иной символический порядок, который отражается в символическом «ребре» Адама. Порядок «она из
него», случившийся однажды, как бы опровергает (или
опровергается?) репродуктивную функциональность ее,
где он вновь и вновь из нее.
Дьяченко Г. Вера. Надежда. Любовь: Катехизические поучения: в 3 т. Т. 1. М., 1993 (1897). С. 73.
37
53
Рассмотрим последовательность наказов в драматической истории «потери» рая, которая начинается со
слов: «И насадил Господь Бог рай в Эдеме на востоке, и
поместил там человека, которого создал» [Быт. 2:8].
Обширные территории Эдемского сада обладали всем
необходимым для жизнеобеспечения людей и требовали
труда многочисленных рук. Если исходить из слов
Гр. Нисского о том, что в одном «теле» сотворенного человека «сообъята Богом всяческих полнота человечества», т. е. сотворено человечество как совокупность
множества мужчин и женщин,38 тогда и в рай могла
быть помещена эта «всяческих полнота человечества».39
Косвенно это подтверждается и тем, что у «человека», о
котором идет повествование, нет имени. Это еще не
Адам. И мы можем предположить, что это именно тот
человек (человечество), который введен впервые в мир
в шестой день творения.40 Логичен в этом случае первый наказ попечительского содержания о саде: «возде-
В Гл. 5 Книги Бытия словом «человек» лексически маркируется и мужчина и женщина. «Мужчину и женщину сотворил их, и благословил, и нарек им имя: человек, в день сотворения их» [Быт. 5:2]. «He created them male and female and
blessed them. And when they were created, he called them
“man” [Gen. 5:2]. И в русскоязычном варианте, и в англоязычном мы не находим ни логического, ни хронологического
разрыва между сотворением обоих полов.
39
Учение:
Пятикнижие
Моисеево / Пер.
с
др.-евр.
И. Ш. Шифмана. М., 1993.
40 «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему [и] по
подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, [и над зверями,] и над
скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил Бог человека по образу
Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину
сотворил их» [Быт. 1:26–27].
38
54
лывать его и хранить его».41 В раю предоставляется
возможность делания «бесконечного преуспеяния»,
«изучение всесовершенного и бесконечного Бога».42
Следующим (вторым) звучит единственный запретительный наказ не прикасаться к древу познания добра и зла.43 Он также обращен к человеку (человечеству) и дает ему первые нормативные ограничения
свободы воли44. Третий наказ – дать имена всему живущему45 – вовлекает человека в активное узнавание и
обустройство мира. Именно ощущение присутствия Бога в мире делало возможным для человека «опознавать»
и считывать Его волю. Поэтому человек, согласно религиозным толкованиям, увидев возле себя животных,
мог считать «обязанным изучать их природу и жизнь»,
воспринимая эту задачу как «особое дело Божьей воли».
Смысл этой задачи в том, чтобы человек через позна«И взял Господь Бог человека, [которого создал,] и поселил
его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его»
[Быт. 2:15].
42 Брянчанинов Игнатий, святитель. Слово о человеке.С. 385.
43 «И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла
не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него,
смертью умрешь» [Быт. 2:16–17].
44 Чаще мы встречаем интерпретацию, согласно которой наказ не прикасаться к запретным плодам был дан первоначально мужчине, который затем должен был внушить его
жене. Судя по диалогу со змием, женщина была хорошо информирована о запрете и последствиях его нарушения. Вопрос о канале, по которому была получена информация, остается открытым, так как мужчина «молчал». Нам ближе
точка зрения В. И. Несмелова о том, что симфония первых
людей с Богом была тем каналом, по которому опознавался
окружающий мир, и получались необходимые знания, как
мужчиной, так и женщиной.
45 «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и
всех птиц небесных, и привел [их] к человеку, чтобы видеть,
как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей» [Быт. 2:19].
41
55
ние природы и жизни «узнал бы творческую волю и
мысль единого мирозиждителя».46 Текстуально все три
наказа решают социализирующие задачи по отношению к человеку.
Наиболее интересен для нас наказ, который хронологически прозвучал как четвертый и последний: оставить отца и мать и не быть одному.47 Запрет на кровосмешение дополняется направлением энергии либидо
в социально организованный и контролируемый брак.
Подчеркнем, что речь по-прежнему идет о человеке.
Предваряется наказ экстатическим сном (и навел Господь Бог на человека (!) крепкий сон) – состоянием, во
время которого происходит индивидуальный выбор и
опознание этого мужчины и этой женщины. Сами по
себе половые отношения представляли для доисторического человека удовлетворение полового инстинкта и
условие рождения потомства (это всего лишь «плодитесь и размножайтесь»). Появление осознанной избирательности, обнаружение индивидуальности партнера,
социальная регламентация переводят половые отношения в уровень брачных и упорядочивают их. Таким образом, жизнь пола регламентируется через идею супружества, новое наполнение которого – в духовном
личностном общении и избавлении от одиночества
душ. Тогда отношения между полами не сводятся лишь
к полосочетанию и деторождению, но получают и идеальное нравственное наполнение.
С. Н. Булгаков обращает внимание на то, что в греческом переводе слово «сон» в этом сюжете переводится как «экстаз». На наш взгляд, в таком особом, необыкновенном состоянии находится человек, когда из
безликого множества женщина опознается как единстНесмелов В. И. Метафизика жизни и христианское мировоззрение // Несмелов В. И. Наука о человеке: в 2 т. Т. 2.
СПб., 2000. С. 219.
47 «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут [два] одна плоть» [Быт. 2:24].
46
56
венная (жена). И Адам – это не просто мужчина из
множества мужчин: он – муж, и этим единичен для жены.
В описанном сюжете опознания жены как мультипликационный образ отображается матримониальный
сценарий жизни человека. Мужем и женой может и
должен становиться всякий, ставший самостоятельным, человек. Прежде же чем появляется вероятность
вступления в брак, Бог дает возможность человеку
увидеть мир, узнать его, дать имя (упорядочить) всему
в этом мире. «И нарек человек имена всем скотам и
птицам небесным и всем зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, подобного ему» [Быт.
2:20]. Разве не есть это время взросления для человека?
Затем наступает время, когда человек видит, что всякая тварь в этом мире не одна, а он одинок. «И сказал
Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему» [Быт. 2:18].
Четкое различение человека-мужа и человека-жены
дается нам в момент, когда «создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку»
[Быт. 2:22]. Происходит личная встреча двух людей –
мужчины и женщины. Далее, в «совершительный» момент брака, каждый из них получает характерные для
супружества имена мужа и жены («она будет называться женою: ибо взята от мужа») [Быт. 2:23]. Парадоксально нелогично звучат следующие затем слова: «оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к
жене своей» [Быт. 2:24]. Казалось бы, прозвучавшее
ранее «создал из ребра», «привел ее к человеку», «взята
от мужа» указывает на жесткую иерархию супружеских
ролей. Доминирование делегируется мужу, подчинение
– жене. Однако установлением нормы брака именно
жизнь человека-мужчины подвергается жесткому регламенту: становясь мужем, он уходит из родительской
семьи и ограничивается моногамной связью с женой.
Возможно также, что здесь мы имеем дело со «следами»
матриархатных культур.
57
Более определенно иерархия отношений устанавливается в кульминационный момент райской жизни.
Наказанием для женщины отныне будет «влечение к
мужу» и его господство над ней [Быт. 3:16]. Христианский брак указывает на скромное положение жены, назначение которой быть в послушании к мужу и всячески служить спасению его души. Исполняя это
назначение, жена совершает и собственное спасение, и
трудится для «блага вечного». Послание апостола Павла
в этом случае истолковывают как указание на владычество мужа и подчиненность жены. Митрополит Антоний Сурожский видит в этом послании указание на
взаимную любовь, «которая является жертвенной героической любовью мужа, и на которую жена может
ответить такой же жертвенной любовью».48
Нормирование взаимного положения мужчины и
женщины в обществе и семье базировалось на идее
прихода в мир жены от Адама («Ибо не муж от жены,
но жена от мужа» [1 Кор. 11:8]), догматическом учении
о таинстве брака, церковных канонах и законах. В богословских дискурсах признается доминирование идеи,
что жена и дети обязаны быть в послушании, уважении
и страхе перед мужем и отцом лишь потому, что он –
мужчина. Однако обнаруживается, что в сознании далекого от идеала человека, как бы уходит на периферию понимание того, что в основе иерархии должна
лежать символическая симфония мужчины как образа
Христа, и женщины как образа Церкви. Во всяком случае, в разработке учения о таинстве брака богословие
опирается именно на эту идею. Согласно ей, только в
христианском брачном союзе возможна любовь обоюдно жертвенная, безграничная, преданная и заботливая.
В аналогии – опора на тяжелый путь самоотречения и
самоотвержения до крестной смерти, который прошел
Христос прежде, чем сделался главою христианской
Сурожский Антоний, митрополит. Таинство любви: Беседа
о христианском браке. СПб., 1994. С. 29.
48
58
церкви.49 И подобие повиновения жены повиновению
церкви Христу, в идеале должно исходить не из «рабского страха или внешней необходимости», а на основе
глубочайшего чувства любви, на сознании жизненной
опоры в муже и признательности ему.50
Расширение аналогии отношений мужа и жены, как
Христа и Церкви за узкие рамки семьи и брака, в религиозно-философских учениях выводило к поискам источников живучести и «премудрости» мира в рождающем лоне бытия «Матери-земли». Их мы встречаем в
языческой софиологии и софиологических мифологемах в работах В. С. Соловьева, П. А. Флоренского,
С. Н. Булгакова.
Христианское сознание признает, что Церковь, понятая в широком космическом (метафизическом)
смысле, – носитель единства мира. Тогда в этом смысле
она выступает как «источник и основа единства мира,
его живучести, его гармонического строя».51 Согласно
логике дальнейших рассуждений, Церковь – это и объединяющее начало, связывающее посредством данными
Богом узами любви все мировое бытие, и само бытие. А
человек, задуманный Богом как руководящая миром
сила, связывается с Церковью особой космологической
связью. Далее бытие подчиняется человеческой сфере,
которая представляет собой субстрат Церкви. Таким
образом, через Церковь, ее силу, гармонизирующую
бытие, и поддерживается жизнь, и мир наделяется неисчерпаемой мощью. Космическая функция Церкви
«Но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; Смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» [Фил. 2:7,8]
50 Струженцов М. Православно-христианское учение о браке
по поводу воззрений на брак гр. Л. Н. Толстого и некоторых
современных публицистов (Публичное богословское чтение).
Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902. С. 28.
51
Зеньковский В. В. Основы христианской философии.
С. 184.
49
59
(женщины, жены, матери) здесь представлена той
скрепой, благодаря которой мир не распадается, не
превращается в хаос.
Исходя из заданной аналогии, функция женщины
как бы наполняется космологическим мирообразующим смыслом, обеспечивающим тот самый «гармонический строй», о котором говорит В. В. Зеньковский в
связи с космологической функцией Церкви, и о котором Кант сказал как о высшем замысле в отношении
человеческого рода при создании женщины, решающем задачи сохранения рода и облагораживания женственностью культуры общества.52 В то же время противники этих идей считали, что все эти поиски скорее
запутывают проблемы космологии, а «толки о “вечно
женственном”, всякое сведение natura naturans к женственному началу проходят мимо того, что мир управляется и живится Господом Иисусом Христом».53
Таким образом, христианская мысль оказалась в
трудной ситуации, когда, с одной стороны, женский
пол через материнство наделяется почти мистической
славой богоматери: «Блаженно чрево, носившее Тебя, и
сосцы, Тебя питавшие!» [Лук. 11:27], восклицает женщина, слушая Иисуса. Не стыдясь назвать одну из
женщин своей матерью, являя образцы бережного отношения к женщине даже самого низкого статуса, Иисус Христос возвеличивает женский пол, открывает ему
путь к спасению наравне с мужчинами. С другой стороны, место женщины остается в тени, назначение ее в служении мужу. Закрепляется жесткая иерархия полов посредством церковных правил и уложений. Не любовь, а страх и трепет перед мужем (своим) определяют
главное содержание ее положения.
Кант И. Антропология с прагматической точки зрения.
СПб., 1999. С. 406.
53 Зеньковский В. В. Основы христианской философии. М.,
1997. С. 187.
52
60
Принижение женщины, превознесение аскетизма с
неизбежностью вошло психологическим конфликтом в
сферу отношений между полами, брака и семьи. История христианства воспроизводила этот конфликт в самых уродливых54 и жестоких формах,55 которые, по
мнению некоторых исследователей, отражали в том
числе и протестную реакцию против неестественного
подавления полового инстинкта. Идеи греховности и
подчиненности жены мужу проецировались в систему
гражданского права, которое ограничивало личную
свободу женщины выбором между браком и монастырем.
Можно сколько угодно декларировать, что Ева обладает той же полнотой человечества, что и Адам. Однако
если «равенство полов» «усиливается» тезисом об иерархии и порядке, которые задаются тем, что Ева происходит от Адама, то мы остаемся во власти фаллогоцентристского детерминизма в своем дискурсе. И все
предыдущие построения выглядят ханжеской облаткой,
скрывающей стремление сохранить доминирование
мужского. Неопровержим тот исторический и научный
факт, что идея равенства полов, как и практика социального неравенства, есть приобретения маскулинной
культуры. Причем «идея» обосновывается таким образом, что это, скорее, напоминает механизм психологи-
Историческим курьезом выглядит факт, когда в средневековой церкви для исполнения партии сопрано в кафедральных хорах женщин заменяют на евнухов. Причем это происходит на фоне, когда постановления Вселенских и
Поместных Соборов осуждали оскопление и приравнивали
его к греху самоубийства.
55 «Молот ведьм» (1486) – бесспорно, один из самых мрачных
трудов по демонологии. Он был общеобязательным кодексом,
объединявшим древние легенды о черной магии с церковной
догмой о ереси. Его авторы стремились воплотить в действие
библейское указание: «Ворожеи не оставляй в живых» [Исх.
22:18].
54
61
ческой защиты, включающийся при обнаружении фактов «практики».
Возможные упреки в радикальном феминизме, обусловленном болезненным самолюбием «обиженного человечка» (женщины), впишутся в традиционный способ
вести полемику по этим вопросам. Уместно заметить,
что именно мужские тексты, на которые мы добросовестно опираемся, не дают оснований занять иную позицию. Второй упрек, возможный в этом случае, касается
отсутствия женского дискурса. И этот упрек также стал
традиционным, он обнаруживается еще в публикациях
XIX в. Здесь уместно вспомнить, что церковные писатели, богословы и философы имели возможность почти
всю историю христианства упражняться в своих поисках. Мы вынуждены признать, что универсальных учений, этических систем и руководств найдено не было.
До сих пор, по словам одного из современных богословов, «церковь предполагает такое истолкование Книги
Бытия, которое дает мужчинам возможность винить в
своих проблемах женщин, не признаваясь в собственной несостоятельности».56
«Непоправимый» сценарий
Исторически мы обнаруживаем возникновение проблемы пола в библейском сюжете о грехопадении, который, по мнению некоторых исследователей, отражал
собой попытку объяснить возникновение у человека
чувства стыда.57 Для Тертуллиана, например, спасение
Крабб Л., Хадсон Д., Эндрюс Э. Молчание Адама. СПб.,
2001. С. 100.
57 Феофан Прокопович так объясняет половой стыд: «…не
иная тому причина, как та только, что члены, которые более
бывают подвержены понуждению к похоти в толикой стыд
прародителей наших приводили. Ибо под именем вожделения, повреждения, падения, хотя разумеется наклонность ко
всякому пороку, однако здесь находится особливая плотская
похоть <…> И так теперь видно для чего оное дерево названо древом познания добра и зла». (Прокопович Феофан. Бого56
62
души ставится в зависимость с проявлением стыдливости (у мужчины и женщины в равной мере), так как
всякий человек – это храм Бога, в котором чувство
стыдливости выполняет охранную (контролирующую)
функцию, не допуская «ничего низменного и нечестивого», оскорбительного для Бога.
Христианская моральная теология смещает психологическую борьбу личности в ситуации нарушения запрета на половое общение, причем ключевой фигурой
здесь выступает женщина. Возникает ситуация мучительного конфликта между требованиями половой природы человека и христианскими принципами половой
морали. Отныне нравственная чистота и стыдливость
предполагают в первую очередь репрессии над имманентными индивидууму и роду импульсами пола. Девственность и безбрачие на этом фоне возводятся в ранг
высочайших добродетелей и включаются в нормативную христианскую идеологию.
Здесь, по мнению В. Н. Лосского, богословская
мысль теряет свою четкость и не может быть ясно выражена, так как переплетаются два плана – план сотворения и план падения. Мы оказываемся в ситуации,
когда план сотворения может восприниматься только
сквозь план падения. Мы вынуждены воспринимать
проблему пола в том виде, в каком она проявляется в
падшей природе человека, что носит характер «разрыва и раздробленности». И даже преодоление пола в новой полноте в таинстве брака и «ангельском образе»
монашества не устраняют этой ограниченности.58
«Стыд пола» проявляется как некий надлом в нем, изменение нашего к нему отношения.
Сюжет грехопадения имеет еще одну очень выразительную транскрипцию, которая во всю историю христианства влияла и продолжает влиять на представлесловское учение о состоянии неповрежденного человека,
или о том, каков был Адам в раю? М., 1785. С. 172).
58 Лосский В. Н. Очерк мистического богословия. С. 83.
63
ния о природе и сущности женщины, а вслед за этим,
на отношения между полами. Вина за грехопадение
легла всецело на женщину, что отражают и библейские
сюжеты, и теологические тексты. Причем вина эта неискупима, во всяком случае, в мире чувственном; лишь
девственность могла преодолеть в малой доле презрение к виновнице со стороны церкви и общества.
Тертуллиан, предписывая женщине ходить в скромном одеянии и раскаянии, восклицает: «И ты еще не
знаешь, что Ева – это ты? Приговор Божий над женским полом остается в силе, пока стоит этот мир, а
значит, остается в силе и вина. Ведь именно ты по
наущению дьявола первой нарушила Божью заповедь,
сорвав с запретного дерева плод. Именно ты соблазнила того, кого не сумел соблазнить дьявол. Ты с легкостью осквернила человека, это подобие Бога; наконец,
исправление вины твоей стоило жизни Сыну Божьему».59
Кроме того, по мысли Тертуллиана, Ева не только
«зачала от слова дьявола», что довело ее до того, что ей
предстояло рабское повиновение мужу и рождение в
Тертуллиан. О женском убранстве // Тертуллиан. Избр.
соч. М., 1994. С. 345. – Перевод в издании 1847 г. хорошо
отражает настроение уничижения и презрения к женщине:
«Всякая жена не может не сознать в лице своем первопреступной Евы, потому что она, подобно ей, рождает детей в
болезнях, терпит те же муки, состоит в той же зависимости.
Наказание первой жены не перестает лежать на всем ее поле, который посему как будто не может участвовать и в ее
преступлении. Как же, несчастная жена!. Ты была так сказать дверью для дьявола, ты получила от него для нашей гибели запрещенный плод, ты первая возмутилась против
Творца твоего, ты соблазнила того, на кого дьявол не смел
напасть, ты изгладила в человеке лучшие черты божества,
наконец исправление вины твоей стоило жизни самому Сыну
Божьему». (Творения Тертуллиана, христианского писателя в
конце второго и в начале третьего века. Ч. 2. СПб., 1847.
С. 162).
59
64
болезнях детей, но она произвела на свет братоубийцу
Каина (иначе – потомство дьявола). Преступление женщины столь велико, что естественное ее состояние
должно быть наполнено огорчением и покаянием, которое должно подчеркиваться ношением самой «грубой
и простой одежды».
Тертуллиан в своих рассуждениях о первородном
грехе опирался на идеи стоического традуционизма,
считая, что свойства души передаются (наследуются)
от родителей. У души есть свое семя (semen animae),
которое одновременно с телесным семенем внедряется
в утробу матери. И нет хронологического разрыва между зачатием, развитием и рождением души и тела. Согласно этой логике, и то и другое семя передается от
отца, и из Адама происходит все множество человеческих душ, в том числе и душа Евы – это как бы «отросток» души Адама, а не создана заново Богом.
Произошедшая коренная порча человеческой природы (vitium originis) стала наследственной для всего
человеческого рода, для всех потомков первочеловека.
По мысли Тертуллиана, последствия греха Адама (Adae
delictum) сводятся к осуждению (judicium) и Божьему
приговору (sententia Dei). Тертуллиан обосновывает это
наследование с помощью все того же традуционизма,
согласно которому всякая душа через родителей получает в наследство нечистоту природы Адама. А поскольку каналом передачи служит половой акт («плотское соединение», «полосочетание»), в котором плоть
предстает орудием (instrumentum), становится понятным дискредитация Тертуллианом «полосочетания» (в
том числе и в браке) в принципе, как источника размножения «поврежденных» душ.
Здесь возникает желание уточнить, повредилась ли
природа Евы? Воплотившись в человеческую плоть через плоть женщины, Иисус усваивает ее как бы неповрежденной именно потому, что в этом рождении не
участвует мужское семя. Этим и возвеличивается
женщина: «Ангел, вошед к Ней, сказал: радуйся, Благо-
65
датная! Господь с Тобою; благословенна ты между женами; благословенна Ты между женами и благословен
плод чрева Твоего!» [Лук. 1:28, 42]. Мария, по «благоволению» Бога зачавшая не от «семени мужского», служит
не только цели воплощения и вочеловечивания сына
Бога, но выплачивает тем самым «праматерний» долг и
как бы искупает вину Евы.
Вместе с тем, на каждой женщине лежит проклятие
«первопреступницы», со-причастной поврежденной
природе Адама. И образ Марии утверждается не посредством эмансипированного восстания, а через смирение, когда «вознесенная превыше Херувимов и Серафимов, Она скрывается за Сыном Своим во время
земной Его жизни».60 Можем ли мы, опираясь на заданную логику суждений (в том числе и Тертуллиана),
говорить о том, что природа Адама, передающаяся посредством его семени, становится поврежденной онтологически, в то время как природа женщины остается
онтологически неповрежденной, но становится сопричастной греху?
В любом случае в анализе последствий грехопадения
заметен логический зазор: казалось бы, анализируется
«поведение» женщины и ей ставят в упрек «действие»,
однако в лексическом обороте толкований доминируют
понятия «грех Адама», «поврежденная природа Адама»
и пр. Кроме того, в идее «непорочного зачатия» само
«зачатие», совершившееся в человеческом теле женщины, сохраняет свою функциональную значимость. «Порочным» зачатие становится именно от соучастия в
нем человеческого тела мужчины. Проступающая амбивалентность в оценке вклада в нарушение заповеди,
а вслед за этим и путей «оправдания», спасения обнаруживаются в толкованиях вновь и вновь.
Одним из первых Тертуллиан формулирует учение о
первородном грехе и его наследственном характере, а
Августин вводит юридическое понимание «первородно60
Женщина-христианка. СПб.; М., 2002. С. 6.
66
го греха»,61 что означает ответственность, которую несут все люди уже самим фактом наличия в них поврежденной природы. Не личный грех каждого человека, а
первоначальный грех прародителей стал причиной того, что каждый рождающийся через «полосочетание»
подлежит закону смерти. В этом смысле, даже тот, кто
не имеет личных грехов, уже в силу своего плотского
рождения обладает этой перспективой. Даже младенцы
«ответственны за грехи предков не только первых людей, но и своих, от которых сами родились».62
Для Августина рождение до того порочно, что даже
рожденный в законном браке должен не забывать, что
«в беззакониях я зачат». И Адам есть олицетворение
нашей общей социальной природы, и грех Адама не
есть только акт единичной воли, а родовой, социальный фактор. И Дева Мария, хотя и была матерью Иисуса, не избежала смерти, как «причастная» ветхой
природе прародителей. Склонность к злу приобретает в
человеке как бы «физический закон жизни» [Рим. 7: 21–
23]. По В. И. Несмелову, мы вынуждены здесь мыслить
только «в противоречивых формулах».
Григорий Палама объясняет, что плотское вожделение, «будучи независимым от воли и явно враждебным
закону духа <…> рождает, конечно, для истления, и является страстным движением человека, не сознающего
чести».63 И даже у целомудренных, которые путем силы
воли держат желания пола в рабстве и уступают им
только в целях деторождения, они не утрачивают своей
греховной сути. Здесь мы видим повторяющиеся мотиПо словам Е. Н. Трубецкого, «философский умозрительный
элемент римской юриспруденции целиком укладывается в
рамки теократического идеала великого отца церкви». (Трубецкой Е. Н. Миросозерцание Блаженного Августина: в 2 ч.
Ч. 2. М., 1892. С. 253).
62 Августин бл. Творения: в 2 т. Т. 1. С. 32.
63 Св. Григорий Палама. Беседы: в 3 т. Т. I: Гомилия 16. М.,
1994. С. 155.
61
67
вы наследования греховной природы через половой
акт. Именно в силу страстного рождения зло становится частью природы человека, и человек несет наказание за преступление прародителей, хотя и не так, как
за свои личные грехи. Иисус был единственным, не зачатым в «беззакониях», т. е. не усвоившим последствий
испорченного тела человека. Становятся понятными
богословские споры о непорочном зачатии самой Марии, так как тогда исключаются всякие сомнения в неповрежденности ее тела как матери Иисуса.
Таким образом, в анализе грехопадения человека
богословская мысль указывает на три вектора совершенного зла: само непослушание, нарушение запрета,
что отождествляется с оскорблением, нанесенным лично Богу, причем Ева маркируется как «первопреступница», соблазнившая Адама. На втором векторе повреждение
грехом
всего
существа
человека,
опрокидывание его в бездну «тленности». Третий вектор
воспроизводит «гибельные» последствия греха как для
собственной природы человека, так и для всего человеческого рода. Каналом передачи, а следовательно, и
умножения последствий грехопадения, выступает
именно «полосочетание» (половой акт), так как только
таким путем «мужское семя», содержащее в себе генотип зла, получает возможность сохраняться в поколениях.
Молчание Адама как проблема ответственности
Текст Библии, «непоправимый» для комментаторов,
дает нам историю грехопадения в третьей главе Книги
Бытия, когда заповедь размножения и характерное
ощущение («вот плоть от плоти моей») Адамом своей
жены уже были даны. Следовательно, можно оспаривать опережающий план падения в божественном
предвидении его возможности и «предуготовления» пола к этому. Библия дает ясное представление о том, что
«полосочетание» ветхозаветных людей было подчинено
«кроткому деторождению», было благословлено и радо-
68
стно. Пророки здесь пророчествовали, летописцы записывали, законодатели узаконивали, как будто весь народ – это «священный родильный дом».64 Согласно некоторым трактовкам психологического строя первых
людей, их воля «стремилась прилепиться к Господу Богу, она хотела делать только угодное Ему. Как невинные
дети, первые люди жили Богом, – Богом утешались, Богом дышали: и началом и концом их мысли и желания
и дела был Господь Бог».65
Как в богословии, так и в религиозно-философской
мысли существует значительное число толкований на
библейскую драму, развернувшуюся в Эдемском саду.
Однако сравнительно недавно в них появляется акцентуация на тему «легкости», с которой она совершилась.
Следуя за текстом книги Бытия, можно видеть, что
«грехопадение произошло с чрезвычайной легкостью,
бросается в глаза отсутствие борьбы».66 В современной
православной христианской этике отсутствие «видимой
борьбы» в ситуации, когда грех был очевидно невыгоден
человеку,
называется
«великой
нравственнопсихологической загадкой». Вместе с тем онтологическая и нравственная катастрофа традиционно толкуется как результат желания человека «быть как Бог».
Именно в словах «Будете как боги, знающие добро и
зло», была заложена приманка – искушение «уподобиться» Богу, «выйти из своего тварного (и плотского) состояния и приобрести иерархическую, но безответственную власть над всем тварным миром».67
На наш взгляд, «легкость», с которой праотцы «преступили» единственную отрицательную заповедь Бога –
«не ешь» [Быт. 2:16–17] – «удивляет», если мы соотносим
Сущность брака. М., 1901. С. 188.
Дьяченко Г. Вера. Надежда. Любовь. Т. 1. С. 77.
66 Лавокат Р. Эволюция, происхождение человека и христианская вера. СПб., 2003. С. 66.
67 Свешников В. Очерки христианской этики: Учеб. пособие.
М., 2001. С. 59.
64
65
69
случившееся с поведением мужчины. Анализ текста
обнаруживает, что все же некоторое сомнение по поводу возможности вкушения запретного плода звучит, и
именно из уст женщины: «И сказала жена змию: плоды
с дерев мы можем есть. Только плодов дерева, которое
среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к
ним, чтобы вам не умереть» [Быт. 3:2,3]. И именно поведение женщины дает пищу для многочисленных психологических интерпретаций случившегося, так как
Адам попадает в поле зрения интерпретаторов лишь,
когда Бог призывает его к ответу.
Например, в «Библейской истории Ветхого Завета»
А. П. Лопухина поведение женщины объясняется такими ее качествами, как способностью поддаваться увлечению, невинностью и любопытством. Невинность не
позволили ей сразу распознать коварство в вопросе
змия «Подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого
дерева в раю?» [Быт. 3:1]. Распознав же ложь, она осталась в диалоге со змием именно в силу природного любопытства. Коварное слово возбуждает в душе женщины тревожные сомнения и борьбу: «Что такое добро и
зло, которые она может узнать? И если люди блаженствуют в теперешнем состоянии, то в каком же блаженстве будут они, когда станут, как боги?».68 Заметим, что
здесь подчеркивается мысль о желании преступников
приблизиться к блаженству Бога.
Жена в этой драматической ситуации – и объект
обольщения змием, и активный субъект событий. Она
вступает в переговоры с искусителем, высказывает сомнение, начинает рассматривать дерево («и увидела
жена»), оценивает посредством разума достоинства дерева («дерево хорошо для пищи», «оно приятно для
глаз», «вожделенно», «дает знание»), вкушает плод сама
и дает мужу. Адам же выступает в этом сюжете абсолютно пассивным: «и дала также мужу своему, и он ел»,
«…жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и
68
Лопухин А. П. Библейская история Ветхого Завета. С. 9.
70
я ел» [Быт. 3:6,12]. Преподобный авва Дорофей толкует
эти слова Адама, как дерзость обвинения Бога в том,
что он сам дал ему жену, которая и ввергла его в грех.
Человек-муж перекладывает ответственность на жену и
на самого Бога, намекая ему, что само сотворение привело его к злу. Здесь Адам – «первый детерминист».69
Жена в ответе Богу тоже предпринимает попытку отклонить от себя вину (Змий обольстил меня, и я ела
[Быт. 3:13]), и эти слова правдивы, но виной стала
ложь отклонения вины.
Катехизические поучения Г. Дьяченко (1897 г.) объясняют колебания Евы уже охватившим ее страхом
смерти и недоверием к строгости заповеди. Вслед за
этим у жены могли возникнуть два сомнения: либо Бог
по зависти запретил, чтобы люди не уподобились Ему,
либо Адам неточно передал истинный смысл запрета.
Здесь комментаторы исходят из того, что саму запретительную заповедь жена могла слышать именно от
мужа. Однако страх смерти как гаранта послушания
снимается обещанием змия «не умрете» с уточнением
названия дерева «познания добра и зла». И жена начинает смотреть на дерево не как на предмет заповеди
Бога, а исходя из собственного любопытства и недоверия. Ева теряется в своих многочисленных собственных помыслах и желаниях, теряет симфоническую
гармонию с истиной и волей Бога. Прельщение и похоть как бы образуют ту воронку влечения к греху, в
которой вслед за влечением следует греховное действие
и рождается действительный грех. И в которую вовлекается и Адам.
В учебнике по догматическому богословию мы находим следующую психологическую интерпретацию
поведения жены. В ее недоверии к змию: «Плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к
ним, чтобы вам не умереть» [Быт. 3:2–3] – нам предла69
Лосский В. Н. Очерк мистического богословия. С. 253.
71
гается слышать нотки недовольства строгостью заповеди (именно в словах: «не прикасайтесь к ним, чтобы
вам не умереть»). Более того, женщина уличается в сочувствии «злобе» искусителя, что дает ему возможность
действовать настойчиво и клеветать на Бога: «…нет, не
умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите
их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги,
знающие добро и зло» [Быт. 3:4–5].
Далее все сомнения жены объясняются ее неспособностью поступать по уму, но лишь по «прельщению»
чувств. Похотью плоти определяется ее состояние, когда «увидела жена, что дерево хорошо для пищи», и похотью очей, когда увидела, «что оно приятно для глаз».
Гордыней маркируется ее стремление к равному с Богом всеведению, когда она обнаруживает, что «вожделенно, потому что дает знание».70
Как видим, желание «знать» в потенции ведущее к
действию, выступает своеобразной предпосылкой греха. По мысли В. Н. Лосского, грех начинается тогда, когда «ум прилепляется к привходящей мысли», когда появляется
«некоторый
интерес
или
внимание,
указывающие уже на начало согласия с вражеской волей, ибо зло всегда предполагает свободу, иначе оно
было бы лишь насилием, овладевающим человеком извне».71
Аналогичная психологическая интерпретация дается и в тексте Закона Божьего, призванного быть настольной книгой каждого христианина. Искушаемая
змием, жена увидела в запрещенном дереве не то, что
заповедал Бог, но то, что пожелала увидеть. Перед
вкушением плода она попадает во власть похоти плоти,
страсти к наслаждению и гордости житейской, когда
захотела изведать высшего знания («мечтание кичливо-
Алипий (Кастальский-Бороздин), архимандрит, Исайя (Белов), архимандрит. Догматическое богословие. С. 235.
71 Лосский В. Н. Очерк мистического богословия. С. 99.
70
72
го многоведения»).72 Планом первого греха как бы охватывается все существо женщины. Ее поведение объясняется устремленностью к приятным ощущениям, желанием наслаждаться без рассуждения. В то же время
в анализе дается оговорка, что грехопадение не связано с физической любовью между мужем и женой: вопервых, сам Бог дал им заповедь «плодитесь и размножайтесь…», во-вторых, жена согрешила первая и одна,
а не вместе с мужем. Здесь косвенно подчеркивается и
меньшая ответственность Адама за случившееся.
Заметно отличается от доминирующих интерпретаций психологический анализ поведения женщины в
драматической
ситуации
грехопадения
у
В. И. Несмелова. Прежде всего, он опровергает то, что
в поведении женщины присутствовал элемент враждебного недоверия к Богу, хотя смысл действий дьявола заключался именно в том, чтобы доказать, что запрет связан с нежеланием людям добра и вызвать
чувство вражды. По мысли Несмелова, змию не удалось
подтолкнуть Еву к такому строю мыслей, и в момент,
когда она решилась преступить заповедь, она любила
Бога не меньше, чем до этого. Свидетельством тому
служит тема диалога с искусителем: обсуждается лишь
информация, которую дает змий, но не обсуждается
заповедь или действия Бога. С одной стороны, это свидетельствует об отсутствии критичного недоверия к запретительному слову Бога, с другой стороны, это оказалось той ловушкой, в которую попала Ева.
Сосредоточившись на свойствах дерева, она пропустила в себе вопросы о смысле заповеди, и почему запрет связан с угрозой смерти. Несмелов убежден, что,
учитывая благоговейное отношение к Богу, эти вопросы развернули бы ход ее мыслей: смертельно не само по
себе запретительное дерево, но смерть возможна как
результат нарушения запрета, так как «познание может
Закон Божий: Для семьи и школы / Сост. прот. Серафим
Слободский. СПб., 2000. С. 134.
72
73
быть достигнуто людьми только путем неуклонного сохранения данной им заповеди».73 В этом случае женщина неизбежно обнаружила бы ложь в словах змия и
противостояла ей.
В отличие от традиционной интерпретации, Несмелов нарушение заповеди связывает не с желанием сделаться равными Богу, так как психологический строй
первобытной жизни людей, их религиозное настроение
может свидетельствовать только о желании достигнуть
полноты «божеского ведения» о добре и зле. И сама устремленность первых людей к чистому служению Богу
должна была мотивировать такое желание. Ева в своем
желании достигнуть божественного знания («и только
одного знания») о добром и злом («и только добром и
злом»), подчеркивает Несмелов, руководствовалась
только мыслью о достойном служении Богу. Исходя из
логики таких суждений, можно говорить лишь о «несчастной ошибке», но не о противодействии воле. Заключая свои размышления о преступлении первых людей, Несмелов приходит к выводу, что смысл драмы не
в том, что они ели с запрещенного дерева, а в том, что
«суеверно» ели для того, чтобы стать более совершенными, чем как бы нарушили «истину божественной
идеи бытия».
Избавившись от личностного одиночества в соединении с другим полом, Адам и жена (она еще не Ева)
приобретают и тяготы пола. Женщина отныне будет в
муках рожать: «Жене сказал: умножая умножу скорбь
твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать
детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою». Женская судьба как бы очерчивается репродуктивной функциональностью и брачной зависимостью от мужчины. Мужчине – тяжелым
трудом добывать хлеб: «В поте лица твоего будешь есть
Несмелов В. И. Метафизика жизни и христианское мировоззрение. Т. 2. С. 242.
73
74
хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты
взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься» [Быт. 3:19].
В отношении мужчины также можно говорить о социально очерчиваемых границах бытия, сведения их к
посюсторонним заботам выживания и ответственности. В наказании Адаму также явственно проступает
мифологический архетип «матери-земли», возделывание
которой мистически связано с сексуальностью и плодородием.
Библейский сюжет очерчивает не только «рождение
в болезни и муках», но и опознает творческую радость
материнства, которая как бы компенсирует наказание:
«Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что
пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в
мир» [Ин. 16:21]. Оправдательно-примиряющие мотивы
мы обнаруживаем в идее, что Бог дает способ восстановить утерянное после грехопадения равновесие через
богоматерь Марию. Превознося ее, он дает возможность повысить статус самой женщины, освободить от
рабства. Неожиданно мы можем найти повод для сочувствия именно мужчине, потому что определенный
ему удел полон тягот, опасностей и изнурительного
труда, избавление от которых возможно лишь смертью:
«доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят»
[Быт. 3:19].
Часто мы встречаем смещение акцента ответственности именно на женщину, что порой используется для
объяснения сложившихся традиций противоборства в
отношениях между полами. Хотя в призыве к ответственности первое обращение направлено именно к Адаму, само наказание первым падает на змия, затем на
жену как первую преступницу и виновницу гибели мужа и уж потом на мужа как предпочетшего послушание жене, а не Богу.
Уже в старину книжники описывают женщину как
соблазнительницу, способствующую греху, взгляд на
которую «рождает уязвление, уязвление рождает по-
75
мышление, помышление родит разжение, разжение родит дерзновение, дерзновение родит действо, действо
же исполнение хотения, исполнение же хотения родит
грех, грех же родит смерть и иже его по смерти поиметь осуждение и по осуждении – вечное мучение».74
Именно грехопадение, читаем у священника Дмитрия Соколова, в котором дьявол использовал жену как
орудие совращения, исказило до основания отношения
мужчины и женщины. Первой сделав то, что запретил
Бог, и, предложив последовать за ней мужу, женщина
«из соблазненной тотчас же сделалась соблазнительницею».75 С этого момента муж, стремясь избавиться от
бремени забот и трудов (посланных ему в качестве наказания за грехопадение), превращает жену сначала в
работницу, а потом и в рабу. Стремление же жены освободиться от рабской подчиненности провоцирует ее
на хитрость и лукавство, которые с этого момента наделяются прилагательным «женское».
Следуя за библейским повествованием, создается
впечатление, что «основной жизненной фигурой является женщина, а не мужчина».76 Она же – и таинственное существо, имеющее магическую власть, которую
может использовать во вред мужчине. Мужчина стремится оберегать себя от могущества женщины, держа
ее в покорности.77
Созданная по замыслу как жена-подруга, женщина
должна была своей любовью сделать блаженство человека полным. Подчеркивается, что место ее не ниже
мужчины, так как лишь равный может оказать достойную помощь, с другой, «место это второстепенное, зависимое: жена сотворена после мужа, создана для муЗабелин И. Е. Женщина по понятиям старинных книжников // Забелин И. Е. Опыты изучения русских древностей и
истории. М., 1872–1873. С. 150–151.
75 Лопухин А. П. Библейская истории Ветхого Завета. С. 9.
76 Менегетти А. Проект «Человек». М., 2001. С. 103.
77 Хорни К. Женская психология. СПб., 1993. С. 81
74
76
жа».78 Здесь муж означивается как исполнитель воли
Бога, призванный своей суровостью «быть блюстителем
своей жены» и давать «позволения» или «запрещения»
жене такие, «какие внушает ему Бог».79 Однако, как
видно из библейского текста, Адам не справился в раю
с этим призванием по отношению в жене. Адам молчал.
Текстуально и хронологически мы не находим в библейских текстах указания на то, что Адама не было рядом с Евой в момент грехопадения. Например, в англоязычном варианте Библии буквально говорится о
том, что они были вместе возле злополучного дерева:
«she also gave some to her husband, who was with her,
and he ate it» [Gen. 3:6]. На древнееврейском языке иврите фраза «который был с нею» имеет еще более конкретный смысл. Еврейская конструкция слова imha содержит в себе предлог im («с») и личное местоимение
третьего лица женского рода ha («ею»). Причем im означает настолько тесную близость, что аналогом ей может
служить сексуальное, физическое общение. Таким образом, в еврейском тексте буквально указывается на
то, что Адам был пространственно именно рядом с женой.80
Стиль повествования информирует нас об отсутствии и временного разрыва между моментом вкушения
плода женой и моментом, когда она дала его Адаму.
Одновременно у них появляется и характерное ощущение наготы и стыда («и открылись глаза у них обоих, и
узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и
сделали себе опоясание» [Быт. 3:7]). И ситуация радикально меняется, если мы признаем, что Адам все время был рядом с женой.
Однако «молчание» Адама редко выступает предметом
как
теологического,
так
и
религиозноЖенщина-христианка. С. 4.
Затворник Феофан, святитель. Спасение в семейной жизни. М., 1995. С. 27.
80 Крабб Л., Хадсон Д., Эндрюс Э. Молчание Адама. С. 103.
78
79
77
философского анализа. Зачастую создается впечатление, что жена, вкусив запретный плод, отправилась на
поиски Адама, чтобы предложить ему присоединиться
к ней. Тогда становится понятным смещение тяжести
обвинения за грехопадение на женщину. Мужчина же
либо пассивно последовал ее примеру, либо вкусил запретный плод, чтобы не оставить ее одинокой в своем
грехе. В худшем случае мужчину можно упрекнуть в
пассивности и безволии, которое Адам как-то пытается
оправдать своим упреком, что «жена, которую Ты мне
дал, она дала мне от дерева, и я ел» [Быт. 3:6,12].
Не объясняется поведение Адама и предположением, что он не знал происхождения плода, так как «ум
первых людей был светел и без труда знал все окружающее».81 Мы видим силу этого как бы провидческого
знания в сюжетах, когда Адам дает имена приведенных к нему «тварей», и когда после экстатического сна
опознает в жене «плоть от плоти» своей. Кроме того,
версия о неосведомленности Адама делает его фигурой
нулевой, даже не символической. Становится еще более
непонятным, что такое «грех Адама», на котором строится учение о первородном грехе?
Для каждого из нас действительность первородного
греха опознается постоянно присутствующим в нас борением между духом и плотью, разумом и страстями,
добром и злом. И в поведении Евы отражается вся
гамма этой борьбы, в то время как Адам выведен и
библейским повествованием, и интерпретаторами из
драмы борений, сомнений, выбора.
Следует признать, что молчание Адама логически
вписывается в контекст всего библейского повествования. Молчание Адама – это молчание библейского мужчины, когда следует говорением как бы утверждать волю Бога. Трудно не согласиться с тем, что Адам имел
возможность и должен был говорить несколько раз:
предостерегать жену в диалоге со змием, активно обли81
Дьяченко Г. Вера. Надежда. Любовь. Т. 1. С. 77.
78
чать змия в коварстве и лжи, попытаться удержать
жену (проговорить свои сомнения, отказ) от вкушения
запретного плода. Но Адам предпочел молчание, а затем и согласие с нарушением заповеди Бога. Иначе говоря, Адам отошел от заповеди не в момент, когда вкусил плод, а в момент, когда промолчал, т. е. еще
раньше женщины.
Парадоксальным образом мы обнаруживаем в женщине активного субъекта христианской истории (с момента грехопадения). Возможно, поэтому ее деятельность подлежит регламентации и ограничениям в
первую очередь.
Сосуд скверны
Богословские и религиозно-философские взгляды на
пол, половой акт, первородный грех, женщину опосредовано влияли и на репродуктивное поведение человека. Рождение ребенка как бы напоминает об изначальной греховной сущности. Женщина в этом случае,
будучи телом, посредством которого происходит чадозачатие, чадо-вынашивание и чадо-рождение, маркируется как сосуд скверны и нечистоты первородного
греха и как бы несет тяжесть ответственности за исполнение чадородной миссии.
В этом случае отказ от чадородия можно рассматривать как способ сохранения чистоты, но женщина
осквернена уже самой способностью к рождению ребенка. Она не во всякие дни может приходить в храм,
даже будучи девственницей и «жене нечистой непозволительно ходить в церковь, ни целовать Евангелие, ни
приобщаться Святых Тайн, а можно только вкушать
антидор». В этом видны отзвуки ветхозаветных законов, которые позволяли убийце откупиться перед родственниками за убитых раба или женщину, но преду-
79
сматривали суровое наказание за половые отношения в
период месячных очищений.82
Ветхозаветное деторождение, благословенно и радостно, в то же время мы находим указание на период
очищения от родовых кровей, связанных с мистической тайной жизни и смерти. Нечистота дифференцируется в зависимости от пола младенца: рождение
мальчика предусматривает очищение в течение сорока
дней, а рождение девочки – в течение восьмидесяти.83
Рождение младенца женского пола как бы усугубляло
«нечистоту» женщины, в то время как рождение сына
искупало часть греха.
Новозаветное отношение к процессу родов и роженице не только впитывает в себя ветхозаветный мистический страх, но и дополняет его символической связью с первородным грехом. Женское тело – как сосуд,
через который воспроизводится «ветхая» природа человека, самой своей детородной способностью загрязняется, что требует специальных очистительных молитв.
Здесь обнаруживается двойственность: с одной стороны, таинство, «благодать», чадородие, любовь, заповедь
Бога: «прилепись к жене» и будь «единою плотью» с ней,
«великая тайна» по отношению к Христу и Церкви, где
женщина исполнила то, для чего ей дается благодать, и
о чем она молилась в Церкви. С другой стороны,
«Если кто ляжет с женою во время болезни кровеочищения, и откроет наготу ее, то он обнажил истечения ее, и она
открыла течение кровей своих; оба они да будут истреблены
из народа своего» [Лев. 20:18].
83 «Если женщина зачнет и родит младенца мужеского пола,
то она нечиста будет семь дней; как во дни страдания ее
очищением, она будет нечиста. И тридцать три дня должна
она сидеть, очищаясь от кровей своих; ни к чему священному не прикасаться, и к святилищу не должна приходить, пока не исполнятся дни очищения ее. Если же она родит младенца женского пола, то во время очищения своего она будет
нечиста две недели, и шестьдесят шесть дней должна сидеть,
очищаясь от кровей своих» [Лев. 12:2,4,5].
82
80
«скверна», что-то нечистое, «низшее отправление» вместо «тайны». Родив ребенка, она становится недостойной причащения, как «осквернившаяся» и за это ей в
течение 40 дней запрещается ходить в церковь. В сороковой день о ней молятся как о недостойной: «Омый
ея скверну телесную и скверну душевную во исполнение четыредесяти дней творяй ю достойну и причащения честнаго тела и крови Твоея».
На эту противоречивость обращал внимание
В. В. Розанов, для которого ребенок в моральном и религиозном мире факт «устойчивый и не переменный»,
первый верующий, «первый прозелит чего угодно и в
том числе всякой религии». Для Розанова рождение не
случайно, не эмпирично, а содержит в себе глубокую
философию. И если отделять рождение от церкви, тогда встает вопрос, что же тогда благословляет церковь?
Философ упрекает христианскую церковь в том, что
деторождение «куда-то запихано ногами, в какую-то
яму: и отношение родившей к рожденному до того опозорено, заплевано, загажено, в такой погреб бытия
спрятано»,84 что остается лишь сокрушаться, как все
еще рожают.
Противоречивость и в обряде крещения младенца,
когда к купели допускаются не кровные родители, а
духовные, которые, однако, не будут нести каждодневные заботы о ребенке. Здесь как бы подчеркивается,
что связь крестных (не кровных) родителей с младенцем, суть религиозная, духовная, как бы более высокого порядка в противовес «плотским родителям, коих
связь с ребенком типично антирелигиозна», не священна, и даже грешна. Нет молитв ни для зачатия, ни для
колыбели, в то время как Иисус сказал: «Не мешайте
детям приходить ко мне; разве вы не знаете, что таковых – Царствие Небесное». Презрение же должно быть
направлено не на любящих и рождающих, а на «неРозанов В. В. Семейный вопрос в России: в 2 т. Т.1. СПб.,
1903. С. XI.
84
81
рождающих, бесплодных». В этом смысле Татьяна Ларина пуста и неподражательна.
Протоиерей Валентин Свенцицкий в попытке развести эту двойственность, объясняет, что молитвы
Церкви в сороковой день касаются того первородного
греха, который воспроизводится природой рождения
человека. Здесь молитва не от скверны брачных отношений, которые благословлены Богом. Здесь молитва от
скверны, действующего в человеке первородного греха,
который в каждом из нас, и который «запечатлен в
нашем рождении и в нашей плоти».85
Таким образом, «проклятие и нечистота оскверняют
роды и делают женщину виновной потому, что им
предшествовала и являлась обусловленным началом
похоть».86 Именно поэтому необходимо очищение родильницы от нечистоты рождения. Из молитвы за родильницу «Владыко Господи Боже наш <…> помилуй и
прости вольная и невольная ея прегрешения <…> и
очисти ю от телесныя скверны <…> Прости рабе Твоей
(имярек), днесь родившей <…> и всему дому в немже
родися отроча, и прикоснувшимся ей, и зде обретающимся всем» следует, что родами осквернены и помещение, в котором она находится, и все окружающие ее
люди.
А вот как объясняет смысл и целесообразность этого
предписания епископ Варнава (Беляев) в своих «Основах искусства святости» (1922–1928). Ссылаясь на
Афанасия Великого, он обосновывает сказанное: и во
гресех роди мя мати моя, как нашу причастность уже
самим способом нашего появления в мир к преступлению Евы, которая первая породила грех, возжелав удовольствия. Далее указывается на коллизии перевода
Свенцицкий Валентин, протоиерей. Диалоги. М., 1995.
С. 115.
86 Варнава (Беляев), епископ. Основы искусства святости:
Опыт изложения православной аскетики: в 4 т. Т. 2. Нижний
Новгород, 1996. С. 94.
85
82
слова «роди» с греческого, которые с учетом филологических тонкостей приводят нас к тому, что в греческом
тексте речь идет скорее о желании беременной женщины особенной (кислой, соленой) пищи. Еврейский подлинник также дает слово отглагольное от йахам (разгорячаться), из которого уже и происходит зачинать.
Заметим, что в зачатии ребенка участие принимает
и муж, но в правилах христианской церкви он не делит
с женой тяготы очищения от телесной и душевной
скверны первородного греха, и на него не накладывается запрет посещения храма. Если исходить из положения, что собственно брачные отношения «не скверны», а точкой минимума пола выступает родовая
функция, тогда понятно, почему муж как бы остается
за границей суда: опосредованно постулируется «непричастность» мужчины к «плодитесь и размножайтесь».
Почему же человек не остается первоначальным андрогинном, – существом, в котором нет «ни мужского,
ни женского» (если таковым он был)? Откуда, когда и
зачем все-таки появляются женщина и мужчина? Не
потому ли половые отношения – всегда готовый материал для шуток, что в их основе, как точно подметил
Шопенгауэр, лежит глубочайшая серьезность? Не рожден ли женский пол греховной чувственностью, и не
является ли женщина лишь «обольстительной похотью»,
«пленительной лживостью», «злой отравой»? И уже совсем жесткий вопрос: человек ли женщина? Согласно
летописи епископа Григория Турского в конце VI в. на
Маконском Соборе (585 г.) инициируется вопрос о правомерности употребления слова homo (человек) к женщине. «На том же соборе поднялся кто-то из епископов
и сказал, что нельзя называть женщину человеком. Однако после того как он получил от епископов разъяснение, он успокоился. Ибо священное писание Ветхого
завета это поясняет: вначале, где речь шла о сотворении богом человека, сказано “…мужчину и женщину
сотворил их, и нарек им имя Адам” [Быт. 5:2], что зна-
83
чит – “человек, сделанный из земли”, называя так и
женщину и мужчину; таким образом, он обоих назвал
человеком. Но и господь Иисус Христос потому называется сыном человеческим, что он является сыном девы,
т. е. женщины. И ей он сказал, когда готовился претворить воду и вино: “Что Мне и Тебе, Жено?” [Ин. 2:4] и
пр. Этим и многими другими свидетельствами этот вопрос был окончательно разрешен».87
Всю историю христианства вопросы эти ставились
и получали непримиримые друг с другом ответы от
полного женоненавистничества, изгоняющего женщину
из мира,88 до священного поклонения вечной женственности. В средневековье «культ Девы идет бок о бок
со сжиганием ведьм, поклонением “чистому” материнству, полностью лишенному сексуальности, соседствует
с жестоким уничтожением сексуально соблазнительных
женщин»,89 как наиболее наделенных таинственной магией пола (страстно желаемых и недоступных). В средневековой женщине - ведьме все - протест, который
исключает ее из сферы социального уважения, вызыЦит по: Турский Григорий. История франков. С. 338–339:
«Extetit enim in non posse vocitari. Sed tame nab episcopis
racione accepta quievit, eo quod sacer Veteris Testamenti
liberedoceat, quod in principio, Deo hominen creante, ait:
Masculum et feminam creavit eos, vocavitque nomen eorum
Adam (Genes. 5:2), qupd est homo terrenus; sic utique vocans
mulierem ceu virum; utruque enim hominem dixit. Sed et
dominus Jesus Christus ob hoc vocitatur filius hominis, quod
sit filius virginis, id est mulieris». (Избранные места из «Historia Francorum» Григория Турского. Харьков, 1916. С. 67–68).
88 Религиозная философия средневековья однозначно и жестко закрепляет идею неполноценности женщины и определяет ей положение как «похотливого» и «нечистого» во всех
отношениях существа. Эти взгляды питали и средневековую
женоненавистническую ведьмоманию. Часто вина «ведьмы»
заключалась в том, что она была «дьявольски» привлекательна.
89 Розанов В. В. В темных религиозных лучах. М., 1994. С. 82.
87
84
вает страх и ненависть. Априорный взгляд на женщину
как на носительницу греха, доминирующий в христианстве на уровне догмы веры, проявлялся в каждом
акте церковной общины. Женщине было недоступно
священнодействие, хотя в древней церкви и были диаконисы90 и духовные вдовы (ими могли быть девушки
или вдовы преклонного возраста), но в клир они не
вводились, и выполняли некоторые второстепенные
обязанности.91 Ауксерский Собор 578 г. принял канон
36, в котором запрещал женщинам касаться руками
святых даров. Во многих церковных постановлениях
встречается запрещение приближаться к алтарю во
время богослужения. Можно было бы снисходительно
отмахнуться от этого архаического факта, если бы не
их живучесть как неких универсальных этических конструктов на протяжении всей христианской истории.
Женщина, даже находящаяся в законном браке, самой природой своей воспроизводит грех с завидной и
независящей от нее регулярностью: ежемесячные регулы, покорность мужу в его сексуальных притязаниях
(жена да убоится мужа; не уклоняйтесь друг от друга),
роды. Пожалуй, лишь безбрачие, истязание своего тела
голодом (тогда менструации могут прекратиться) и отказ от рождения детей позволят женщине подняться на
высоту чистоты и святости. Лишь полный отказ от
Троицкий С. В. Диаконисы в православной церкви. СПб.,
1912.
91 Фома Аквинский в «Сумме богословия» разбирает вопрос о
прерогативе мужского священства. Исходя из культуры своего времени, он утверждает, что женский пол необходимо
подчинен мужскому, а Христос воплотился именно мужчиной потому, что мужской пол благороднее женского. В то же
время Фома Аквинский признает, что в Библии нет прямых
указаний на запрет священства женщины, следовательно, и
говорить надо не о невозможности, а о «непозволительности»
в силу обычая возлагать на женщину обязанности священника. Иначе говоря, право крестить у женщины есть, но по
обычаю не полагается.
90
85
жизни пола, умерщвление его в себе дают возможность
соответствовать правилам христианской церкви и избежать епитимии. Фиксация на репродуктивной функциональности женщины невротически связывается с ее
мистической «нечистотой».
Если женщина – соблазн и похоть, то избавление от
пола и восстановление первоначальной андрогинности
рассматривается как искупление. Мы обнаруживаем,
что в призывах отказа от пола все сводится к отказу
именно от женского. Но упразднение женщины путем
возвращения ее внутрь Адама, не избавляет от пола,
потому что Адам-то остается. Алогичность, на наш
взгляд, здесь видится в том, что отказ от пола через
аннулирование женского может означать признание,
что существует только женский пол. А мужской это вовсе не пол, и как только мы «очеловечиваем» женское,
то, как бы исчезает та матрица, через которую определяется мужское.
Как видим, христианское воззрение на сексуальность человека всегда имело и имеет два полюса: на
одном – оправдание, даже освящение через брак; на
другом – высокая оценка девственности и безбрачия.
Очевидна противоречивость этих подходов. Кроме того, богословская мысль вынуждена искать способы ввести женщину в мир, соотнести ее с образом Бога, не
имея универсального категориального аппарата, делая
это опосредовано, через категорию «мужа», «мужского».
И если жена, как и муж, несет в себе всю полноту богоподобия, то мужской дискурс образа Бога в жене как
бы уничижает этот образ, делает его иерархически ниже, а в некоторых концепциях низводит до образа антихриста. Замысел Бога, выраженный словами «сотворим их», богословской мыслью сужается до «сотворил
его».
86
Интересен диалог У. Эко и кардинала Мартини по
этому вопросу.92 В своем ответе философу кардинал
признает «горячим» вопрос о женщине. Церкви еще
предстоит осознать и «извлечь полезные уроки» из противоречащего культурным традициям своего времени
послания Христа, что женский пол ничем не хуже мужского. Принцип sexus masculinus est nobilior quam feminus (мужской пол благороднее женского) стал камнем преткновения: он до недавнего времени казался
очевидным, и вместе с тем явно противоречил отношению Христа к женщине. В современном богословии
осознается проблема согласования двухтысячелетней
церковной практики с повышением роли и участия
женщин в общественной и церковной жизни.
Эко Умберто и Мартини, кардинал. Диалог о вере и неверии. М., 2004. С. 38–45.
92
87
Н. Л. Пушкарева1
Устная история и гендерная история:
перспективы сближения и развития
Рождение междисциплинарной практики, позволяющей извлекать информацию из устных источников
как способа восполнения наших знаний о прошлом,
связывается в зарубежной историографии с именем
американского профессора, работавшего в Колумбийском университете, – Алана Невинса, который еще в
1938 г. призвал своих коллег создать организацию, «которая систематически собирала бы и записывала устные рассказы, а также мемуары видных американцев
об их участии в общественной, политической, экономической и культурной жизни страны». Через 10 лет, в
1948 г., по его инициативе в Колумбийском университете был создан «Кабинет устной истории» для записи
мемуаров людей, сыгравших значительную роль в жизни Америки.2
Таким образом, идея найти способ обретать знания
о прошлом на основе записей устных рассказов, казалось бы, не нова. На записи устных рассказов опирались и те, кто создавал свои «истории» полтора-два века
(да и больше) тому назад. В нашей стране такой путь
получения исторической информации более привычен
этнографам, нежели историкам, достаточно вспомнить
о «сводах данных этнографических материалов» архива
кн. В. Н. Тенишева: информаторы созданного князем в
Пушкарева Наталья Львовна, доктор исторических наук,
ведущий научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН (Москва).
2 Бэрг М. П. Устная история в США // Новая и новейшая история. 1976. № 6. С. 213.
1
88
1890-е годы. Этнографического бюро опрашивали десятки людей в разных губерниях России и скрупулезно
систематизировали потом поступившие записи «об образе жизни русского народа». Программа бюро включала около 500 вопросов и опиралась на опыт сбора подобных материалов в XVIII–XIX вв. (Академией наук,
Вольным экономическим обществом, Русским Императорским географическим обществом и др.). Полученные
из разных губерний ответы хранились в С.-Петербурге
и по сей день доступны в Рукописном отделе Российского этнографического музея.
Впрочем, когда письменных источников не хватало,
историки поначалу не отказывались от записей устных
рассказов. Уже в первые годы Советской власти, сразу
после революции и Гражданской войны, начался сбор
воспоминаний их участников, а с 1931 г. необходимый
импульс получил и проект воссоздания «Истории фабрик и заводов» – и тоже (в том числе) на основании записей и устных воспоминаний.3
Однако во всей мировой историографии (и российская не оказалась, к сожалению, исключением) признание устной истории равноправным и равноценным
методом получения знаний о прошлом, который породил свое, по сути, самостоятельное исследовательское
направление,4 относится не ранее, чем к последней
Зак Л. М. История фабрик и заводов http://slovari.yandex.ru/dict/bse/article/00030/62900.htm;
см. также: Горький А. М. и создание истории фабрик и заводов: Сб. документов и материалов. М., 1959.
4 Чтобы точнее определить место устной истории в системе
гуманитарного знания, подчеркну: она выступает методом,
породившим направление в исторических науках, – но никак не дисциплину. Устная история не может быть уравнена с другими вспомогательными историческими дисциплинами
(скажем,
эпиграфикой,
нумизматикой,
источниковедением, дипломатикой), поскольку не имеет своего – отличного от обычной истории – предмета изучения.
Именно поэтому биографика – это дисциплина в гуманитар3
89
четверти XX в., если не к последнему двадцатилетию.
Этот вывод можно сделать, если жестко развести понятия случайных записей очевидцев, а также слухов и
«практики научно организованной устной информации
участников или очевидцев событий, зафиксированной
специалистами» (курсив наш. – Н. П.), которую одну
только и можно, строго говоря, назвать устной историей.5
Итоги развития этого направления, размышления о
причинах долгой непопулярности устной истории в
нашей историографии подведены к настоящему времени во множестве публикаций, в том числе в центральных научных журналах, сборниках,6 в них же обозначены и перспективы развития – как их видят
авторы. Реже они задумываются над тем, почему институционализация устной истории как самостоятельного направления и как приема работы с эмпирическим материалом идет в наших науках столь долго и не
без трудностей. Назову здесь лишь некоторые из упреков, которые обычно предъявляют «устным историкам»:
притязания на равноправность (в сравнении с письменными, документальными свидетельствами); уравнение записей, сделанных специалистами, со слухами
(«передачей эмоционально значимых для аудитории
ном знании (пусть не признанная всеми), а просопографический (от др.-греч. προσοπος – личность, γράφω – пишу) метод –
это только метод, хоть и основанный на биографиях и так
тесно связанный с биографикой.
5 Шмидт С. О. Предпосылки «устной истории» в историографической культуре России // Реализм исторического мышления. Проблемы отечественной истории периода феодализма: Чтения, посвященные памяти А. Л. Станиславского.
Тезисы докладов и сообщений. М., 1991. С. 262.
6 Историографию см.: Урсу Д. П. Методологические проблемы
устной истории // Источниковедение отечественной истории. М., 1989. С. 16–32; Орлов И. Б. Устная история: генезис
и перспективы развития // Отечественная история. 2006.
№ 2. С. 136–148.
90
сведений по каналам межличностной коммуникации»);7
центрированность более на эмоциональной окраске события (нежели на нем самом), на значении факта или
явления, а не на факте или явлении как таковом, а отсюда – «необъективность» сиречь пристрастность (тема
объективности – «священная корова» традиционного
историописания: прикосновение к ней, отрицание возможности полной объективности, допустимость необъективности в научном сочинении – равно почти смерти
его автора, остракизму, исключению). Отсутствие единого предмета исследования, наличие множественности точек зрения – все это составляющие «устной истории», которые и делают ее интересной и которые так
препятствуют принятию ее в «приличное общество»
традиционных исторических направлений и устоявшихся тем.8
Что касается «гендерной истории», гендерного аспекта реконструкции прошлого и гендерного подхода в
работе с источниками, то (как ни парадоксально) это
направление также начало складываться еще до Второй мировой войны в аспекте рождавшейся тогда «истории женщин», обрело понятийный аппарат в 1970е годы., а оформилось в признанное научное направление на Западе примерно 20–30 лет назад. Иначе говоря, оно прошло ровно те же этапы и имеет примерно ту
же (в хронологическом смысле) историю.
Поясню эти положения конкретными фактами.
«Женская тема в истории» – как и устная история
революции и Гражданской войны – родилась еще до
Второй мировой. Первый призыв написать «историю
женщин», выделить во всеобщей истории как отдельные составляющие «истории полов» прозвучал в 1933 г.
на VII Международном конгрессе историков. Именно
там был заслушан доклад польской исследовательницы
Орлов И. Б. Устная история… С. 145.
Подробнее см.: Пассерини А. В чем специфика устной истории? // Женская устная история. Бишкек, 2004. С. 15–31
7
8
91
Л. Харевичовой «Возможно ли написать специальную
историю женщины?». В прениях по докладу говорилось
о необходимости создания работ по истории социального
положения женщин в разных странах в различные
эпохи. Л. Харевичова готовила к изданию монографию о женщине польского средневековья, но ее выходу
в свет помешала война и смерть исследовательницы в
фашистском застенке.9
Должны были пройти несколько десятилетий, чтобы
термин «гендер», введенный американскими учеными
сексологом Джоном Мани и психоаналитиком Робертом
Столлером10 в 1950-е, наконец-то обрел права граж-
Подробнее см.: Пушкарева Н. Л. Женщины Древней Руси.
М., 1989. С. 197.
10 В 1955 г. выдающийся сексолог Джон Мани, которому при
изучении гермафродитизма и транссексуализма потребовалось разграничить общеполовые свойства, пол как фенотип,
от сексуально-генитальных, сексуально-эротических и сексуально-прокреативных качеств, ввел понятие «гендер», однако
в большинстве современных работ слава первооткрывателя
новой дефиниции приписана не ему, а Роберту Столлеру. В
1958 г. в университете Калифорнии в Лос-Анджелесе открылся центр по изучению гендерного самоосознания, занимавшийся проблемами транссекусализма. Сотрудник этого
центра психоаналитик Роберт Столлер обобщил результаты
своей работы в нескольких книгах, активно используя этот
термин для обозначения понятия «пол в социальном контексте». С предложением активнее пользоваться дефиницей
Р. Столлер выступил и в 1963 г. на конгрессе психоаналитиков в Стокгольме, сделав доклад о понятии социополового
(или – как он назвал его – гендерного) самоосознания. Его
концепция строилась на разделении биологического и культурного: «пол», считал Р. Столер, относится к биологии (гормоны, гены, нервная система, морфология), а «гендер» – к
культуре (психология, социология). См.: Money J. Linguistic
Resources and Psychodynamic Theory // British Journal of
Medical Sexology. 1955. Vol. 20. Р. 264–266; Stoller R., Sex and
Gender: on the Development of Masculinity and Femininity. New
9
92
данства в гуманитарном знании и прорвался на страницы в том числе и исторических трудов. На волне молодежной и сексуальной революций конца 1960-х, в условиях утверждения «женской темы в истории» и
благодаря рождению «женских исследований» (в истории в том числе) появился призыв переписать историю
с учетом вызовов времени, не просто дополнить традиционную историю женскими именами, но и услышать
их голоса, заметить отличия их аксиосферы, признать
существование женского социального опыта, в конечном счете – учесть гендерный фактор.
Таким образом, как направление изучения прошлого гендерный подход в исторических науках утвердился в мировой науке не ранее середины 1970-х годов,
когда сформировалось направление женских и гендерных исследований (W&GS) в гуманитаристике и, на новой волне женского движения на Западе, началось
сближение теоретического феминизма, феминистской
эпистемологии и истории.11
В российской науке и про устную историю как равноправный с иными способ сбора данных и метод реконструкции прошлого, и про женскую и гендерную
историю как самостоятельные направления изучения
ушедших эпох отдельные ученые знали, возможно,
давно. Кто-то бывал на зарубежных конференциях и
конгрессах, кто-то в меру сил и возможностей продвигал свои исследования в духе этих прогрессивных начинаний. Но реальная институционализация этих направлений
началась
только
после
преодоления
предписываемого всем научного единомыслия, т. е. с
конца 1980-х – в 1990-е годы. Едва марксизм негласно
отступил от своих притязаний на главенствующее положение, едва «из центра» перестали диктовать, какиYork, 1968; McIntosh M. Der Begriff «Gender» // Argument.
Bd. 190. Berlin, 1991. S. 845–860 (esp. 845–846).
11 См. подробнее: Пушкарева Н. Л. Гендерная теория и историческое знание. СПб., 2007.
93
ми источниками можно и должно пользоваться, а какие
и источниками-то считаться не могут (устные рассказы, слухи, сплетни), так тут же в нашей науке (и не
только исторической) началось активное обсуждение
новых способов получения исторического знания – с
учетом фактора пола, с учетом субъективного видения
событий отдельным индивидом…
Биографические источники предстали неким новым
измерением социального опыта, которым ранее в нашей историографии пренебрегали. Внимание к биографике совпало с бурными спорами в отечественной
гуманитаристике о роли и месте «качественной исследовательской парадигмы» в социологии. Во время тех
споров феминистские теоретики были записаны в один
лагерь с этнометодологами, марксистами нового поколения (Л. Альтюссером), а также всеми «антинатуралистами» и методологическими релятивистами.12 И само
по себе это было не плохо и в каком-то смысле справедливо - ведь все они искали пути написать картину общества по-новому. Ясно одно: всего 15–20 лет назад не
только «устная история» была под подозрением как
продуцирующая не слишком проверенные факты, а
потому далекая от репрезентативности и пресловутой
научной объективности, но и кажущаяся поначалу незатейливой и иллюстративной история женщин и их
взаимоотношений с мужчинами.
«Конец невинности» для женской истории наступил
тогда, когда она теснейшим образом соприкоснулась с
теоретическим феминизмом, и именно он дал ей (и
гендерной истории) новый импульс, отход от описательности, глубокую аналитичность.
Батыгин Г. С., Девятко И. Ф. Миф о «качественной социологии» // Социологический журнал. 1994. № 2. C. 28–42;
Козлова Н. Н. Опыт социологического чтения «человеческих
документов», или размышления о значимости методологической рефлексии // Социологические исследования. 2000.
№ 9. С. 22–32.
12
94
Феминистская критика социальной науки заставила
увидеть в отношениях мужчин и женщин на протяжении веков властные отношения, т. е. отношения господства и подчинения. Ею было введено и часто используемое ныне понятие гендерного порядка. Вслед за
Р. Коннел,13 гендерным порядком именуется социальный порядок распределения благ и престижа по признаку пола.14 Неравенство этого распределения обнаружилось во всех сферах жизни общества, в том числе
и культурной, и научной, вообще в самом получении и
распределении знания. Женской, мужской, гендерной
истории до поры до времени не было потому, что пол
действующих лиц прошлого просто не замечали, что
женская история считалась тождественной истории
мужской или всеобщей, но прежде всего потому, что
веками и тысячелетиями доступ к познавательным ресурсам представлялся жестко структурированным и
организованным в интересах сохранения мужского
господства. Именно мужчины определяли, что важно и
что существенно, а в науке, во всех исторических интерпретациях фактов и явлений – что именно требует
изучения и что приоритетно. Женский социальный
опыт казался неважным, женское видение мира и женская система ценностей считались инвариантами общечеловеческих (мужских), а потому специальное изучение этих вопросов долгое время представало не
обязательным.
Теоретический феминизм XX в. поставил под сомнение возможность и далее не замечать женщин и их
Роберт Вильям Коннел – австралийский социолог (рожд.
1944 г.), сменивший пол после того, как овдовел, и ставший
женщиной с именем Рейвин Коннел. Работы Р. Коннел по социологии образования, гендерным исследованиям, политологии широко цитируются и используются социологами всего
мира.
14 Connell R. Gender and Power: Society, the Person and Sexual
Politics. Stanford., 1987.
13
95
социальной роли. Феминистски ориентированные историки подвергли ревизии сложившиеся, т. е. «мужские»,
интерпретации прошлого и настоящего, раскритиковали преимущественное право лидеров традиционной
науки («патриархов») означать, классифицировать, интерпретировать эмпирические данные, указывать на
одни из них как важные и репрезентативные, а на другие – как на ничего не значащие и второстепенные. И в
этом смысле эти историки оказались очень близки сторонникам институционализации устной истории и, фигурально выражаясь, протянули им руку дружбы. Вместе с устной историей женская история (а вместе с ней
и микроистория, и история повседневности обычных,
неродовитых, неизвестных людей) стали попыткой вернуть индивидам их способ понимания пережитого. А
он, в свою очередь, оказался отличным от общепринятого, от общего, потребовал соотнесения проявлений
индивидуального с нормами и смыслами общего (у феминологов: прежде всего самого неартикулированного,
более скрытого – женского) восприятия.
Убежденность феминистских теоретиков в существенности не столько количественных, сколько качественных характеристик социальных явлений,15 дополненная гуманистическим идеалом (право каждой
социальной группы на свое мировидение и, следовательно, свою историю) привела их в лагерь «новой социальной истории». В этом же лагере в настоящий момент можно обнаружить сторонников микроистории,
исторической биографики, имагологов (изучающих образы, в том числе образы и представления народов
друг о друге), повседневноведов, которые желают «ви-
В социологии это сторонники «понимающей социологии», в
философии – приверженцы классической германской феноменологии с ее понятием Verstehen, в науках о прошлом – те,
кто работает в области биографической и микроистории.
15
96
деть историю в зеркале быта»,16 а также сторонников
направления устной истории. Новый подход к источнику и новые темы, рожденные эпохой постмодерна,
выразились и в том, что явления (как и факты) стали
изучаться наиболее подходящими методами, и исследователи подчас перестали задумываться над тем, какой
дисциплине эти методы принадлежат. Это означало
подлинную междисциплинарность, отрицание барьеров, созданных каждой наукой, отвержение прежних
позитивистских схем… Новые методы и подходы впервые заставили исследователей задуматься о возможности асинхронии (неодновременности) личных и общественных переживаний.
И устная история, и гендерный подход к текстам,
ею аккумулируемым, – стали новыми инструментами,
новыми орудиями интерпретации прошлого, которое
уже давно не выглядит «клубком», разматывающимся в
общую, единую для всех бесконечную нить. Современные историки воспринимают прошлое не как «клубок»,
а как «лавину саморазвивающегося живого вещества»,
стараясь принять во внимание альтернативы, перекрестки, моменты выбора пути, когда нельзя предсказать
дальнейшее развитие.17 Такой подход невозможен без
учета мнений отдельных, подчас незначимых для
прежней истории, людей, без устной истории, которая
рождает и новую просопографику. С помощью устной
истории восстанавливаются истории важных социальных событий, трудно реконструируемые по письменным источникам или искаженно (неполно) зафиксированные ими18 (история голода в Украине и Поволжье в
Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции
русского дворянства XVIII – начала XIX вв.. СПб., 1994.
С. 10.
17 Лотман Ю. М. Клио на распутье // Лотман Ю. М Избранные труды. Т. 1. Таллин, 1996. С. 466.
18 Linde Ch. Life Stories. The Creation of Coherence. New York;
Oxford, 1993.
16
97
1930-е годы, репрессии, некоторые типы миграций и
вынужденных перемещений, это и «другая история известного» – периодов индустриализации, коллективизации, ленинградской блокады, история сталинизма, нацизма). Незаменимой устная история оказывается и в
реконструкции совсем недавних страниц нашего прошлого, поскольку живы ее носители.19 «Устная история
армейской службы в постсоветской России» – это история экзистенциальных переживаний современных молодых россиян на фоне «эпохи перемен». Совершенно
не фиксируемое современными культурологами прошлое и настоящее российской сексуальной культуры в
XX в. – это не «что-то такое, больше относящееся к медицине», а история социокультурного феномена и его
трансформаций в новейшее время, которая была бы
невосстановима без устных свидетельств.20
Собственно, в неоднозначности оценок прошлого,
которое дарят исследователю те, что собирают живые
свидетельства памяти отдельных индивидов (которые
могут очень разнится с общей, усредненной оценкой), и
те, что заставляют услышать голоса женщин (которые
опять-таки могут не совпадать с голосами тех, кто
формирует наше знание), – главная значимость этих
двух направлений для нашей науки. Неофициальность
памяти, возможная непризнанность оценок – все это
роднит устную историю и историю, написанную с применением методов гендерной экспертизы фактов и явлений. В условиях политизации, идеологизации науки
Labow W., Walecky J. Narrative Analysis. Oral Version of Personal Experience: Oral Versions of Personal Experience. Three
Decades of Narrative Analysis. Special Volume of Narrative and
Life History. 1997. V. 7. P. 3–32.
20 Women’s Words. The Feminist Practice of Oral History / Ed.
by S. B. Gluck, D. Patai. Routledge, 1991; Темкина А. Динамика сценариев сексуальности в автобиографиях современных
российских женщин: опыт конструктивистского исследования сексуального удовольствия // Гендерные тетради / Под
ред. А. Клецина. Вып. 2. СПб., 1999. C. 20–54.
19
98
(что типично для XX в. и современности) устная история, включая устную женскую историю, – это возможность сохранить без искажений слово правды и справедливости, возможность донесения до читателя
голосов «молчаливого большинства».21
Один из примеров, связанных с историей пережитой нашей страной Великой Отечественной войны, –
участие в ней женщин. Для начала отметим, что (несмотря на кажущуюся изученность темы), масса цифр
остается по сей день закрытой. Однако мы знаем, что
участвовало примерно 800 000 женщин, что около 8%
личного состава составляли женщины (в партизанском
движении – 9,8%, т. е. около 28 000).22 А вот какова
была мотивация женского добровольчества? Если судить по официальным документам и СМИ, то мотивом
был патриотический порыв, сконструированный еще в
предвоенные годы, отчасти – стремление отомстить за
погибших родственников или мужа, последовать примеру родителей и реализовать семейный этический кодекс. А анализ устных женских рассказов о войне позволяет
выявить
«трудно
классифицируемое
23
разнообразие».
Женщины вспоминают сейчас, что
ими двигало чувство самосохранения, стремление выжить, сердечная привязанность к командиру и вспыхнувшее вопреки войне чувство.24
Бойм С. Общие места. М., 2002.
Fürst J. Heroes, Lovers, Victims – Partisan Girls during the
Great Fatherland War: an Analysis of Documents from the Spetsotdel of the Former Komsomol Archive // Minerva: Quarterly
Report on Women and the Military. 2000. Vol. XVIII. N 3–4.
P. 38–75.
23 Никонова О. Ю. Женщины, война и «фигуры умолчания» //
Неприкосновенный запас. 2005. № 2–3 (40–41). С. 5.
24 См. подборку белорусских участниц проекта по гендерным
особенностям исторической памяти
(www.gender.ehu.by/memory/docs/interwiews), а также:
Алексиевич С. У войны – не женское лицо. Минск, 1985.
С. 25–27.
21
22
99
Это совсем иная история, иная картина войны…
Общим для устной истории и ее гендерного варианта (записи рассказов гендерно-сегрегированных групп,
мужчин отдельно от женщин для сравнения их жизненных опытов и впечатлений) выступает и ориентация не на экспертов в какой-либо среде (а так было
всегда принято),25 а на рядовых, обычных людей как
информантов.26 Они выбирают не только культурно
маркированные ситуации и процессы, но готовы рассказать о любом фрагменте повседневности. При этом
приверженцы устной и гендерной истории оставляют в
стороне и требования статистики, и идею массовости.
И это тоже роднит два новых направления и два новых
метода.
И чем же тогда приверженец устной истории, повседневновед, гендеролог отличен от этнографа? Отличие – в отношении к жизненному пути информанта.
Этнограф собирает только то, что касается его темы
(этнология семьи, брака, особенности быта, нравов,
фольклора, материальной культуры); приверженца же
устной истории отличает желание узнать, как конкретные события жизни страны и общества прокатились по
жизненному пути интересующего его человека, который не просто носитель «ФИО, возраста, социального
происхождения», но и семейной истории, вписанной в
общий контекст страны. И первыми такое научное любопытство проявили именно гендерологи, собиравшие
устные истории женщин.27
Когда употребляется понятие гендерного аспекта
устной истории, гендерной экспертизы прозвучавших
и записанных текстов, то предполагается, что аналитик
будет не просто фиксировать принадлежность того или
Квале С. Исследовательское интервью. М., 2003.
Голофаст В. Б. Новые ветры в социологии http://www.pseudology.org/Golofast/Golofast_New_winds.htm.
27 Cosslett T., Lury C., Summerfield P. Feminism and Autobiography: Texts, Theories, Methods. London, 2000.
25
26
100
иного текста мужчине или женщине, но сможет это
знание использовать для получения более разносторонней, углубленной информации. Из сказанного вытекает
желание понять, умение сопереживать изучаемому
объекту. Эти желания и умения связывают феминистских теоретиков со сторонниками этнографического
метода «включенного наблюдения», биографического
метода, плотного (или насыщенного описания)28 и «гуманной социологии».29
Шведская исследовательница М. Хиден, обосновывая различия мужского и женского подходов к самому
сбору информации, обратила внимание и на его последствия: мужчины акцентировали внимание на цели
(«почему/зачем он так делал»), в то время как женщины
подчеркивали обстоятельства («как он это делал») и последствия акта, как физические, так и эмоциональные.
Таким образом, выявились совершенно разные пласты
в рассказах об одном и том же.30 Таким образом, микроистория биографических рассказов возвращает индивидам – мужчинам и женщинам – их собственный
способ понимания пережитого. А он отличен и от общего, коллективного, и мужской/женский друг от друга.
По мысли автора метода «плотного описания», К. Гирца,
оно возможно только в свете определенной теории или группы теорий, позволяющих оценить ситуацию в целом. Только
тогда собираемые «плотные описания» перестают быть «записками из бутылок», отрывочными фиксациями случайных
фактов, только тогда собранное предстает не серией примеров, а разносторонним описание факта, явления, ситуации
(см.: Geertz C. The Interpretation of Cultures. New York, 1973.
Р. 26).
29 Hammersley M., Atkinson P. Ethnography: Principles in Practice. London, 1983; Plummer К. Documents of life: An Introduction to the Problems and Literature of a Humanistic Method.
London, 1983.
30 Ярская-Смирнова Е. Р. Нарративный анализ в социологии
// Социологические исследования. 1997. № 3. С. 57.
28
101
Специфика качественных методов (или качественного подхода) в общей социологии в том, что его сторонники постоянно имеют дело с идеографическим,
т. е. с теми символами и знаками, которые обозначают
индивидуальную неповторимость данной жизненной
истории, индивидуальный рассказ о себе, индивидуальный текст, индивидуальные совокупности практик.
Сторонницы направления женской и гендерной истории идут дальше. В их исследованиях идеографического также присутствует акцент на теме неповторимости,
индивидуальности, но он иной, поскольку преодолевает
аррогантность (надменность) обычного социологического описания отдельных судеб.
Ведь обычный исследователь индивидуального может себе позволить наблюдать за сценой социального
театра как бы со стороны, из «царской ложи», с исторически безопасного расстояния. Он может себе позволить писать о жизни своих соотечественников как о
«чужих» (например, именуя человека-современника
«homo soveticus», а жизнь, его окружавшую, называть
«советским зверинцем»),31 будто он сам не в этой общей
истории, будто история вокруг него не встроена в его
собственную жизнь, тело, язык, как будто он не наследник свершившихся событий, а у него самого как
бы нет биографии. Да еще будет в этом случае хвастаться своей объективностью, тем, что он – всезнающий, лишенный чувств эксперт, холодным взором окидывающий предмет своего изучения.
Исследователь (чаще, исследовательница), разделяющий феминистскую способность к пониманию и
вчувствованию, такого не допустит.32 ИсследоваЩербаков В. П. Homo soveticus в сетях повседневности //
Человек постсоветсткого пространства: Сб. статей. Вып. 3 /
Под ред. В. В. Парцвания. СПб., 2005. С. 471–476.
32 Devault M. L. Talking and Listening from Women’s Standpoint: Feminist Strategies for Interviewing and Analysis / Social
Problems. Vol. 37, N 1. February, 1990. Р. 96–116.
31
102
тель(ница) биографий и восстанавливающий(ая) историю с феминистских позиций прежде всего историоризирует самого (саму) себя – обозначая время и место в
пространстве и на шкале времени, в котором совершается исследование, высказываясь в качестве участника(цы) и не пытаясь вещать с позиций «абсолютно объективного исследователя», демиурга Великой науки,
Разума или Истории. Феминистский исследователь(ница) выявляет умолчания, биографические моменты, где возникает повторная травма (когда о чем-то
спрашивают, а рассказать трудно, почти невозможно) –
и далее: Он/Она – переживают и сопереживают рассказчику(це).
И тем они категорически отличны от обычного аналитика, а феминистский метод потому и отличен от
тех, что излагаются в большинстве учебников. Все сообщенное информантами соотносится феминистским
исследователем с личной биографией; обращение же к
собственному жизненному пути доступно каждому – и
тому, кто наблюдает социум извне, и тому, кто в нем
живет. Этот методический прием – лучший способ избежать суждения, диктуемого привилегированной позицией (мол, «я лучше тех, кого описываю, знаю их
жизни»). Ученый старшего поколения, пишущий с таких позиций, уже поостережется считать себя, скажем,
принадлежностью «совка» или «советского зверинца»:
ведь в этом «зверинце» была проведена большая часть
его единственной и неповторимой жизни.33
Исследовательницы, разделяющие феминистские
подходы понимающей (гуманной) социальной антропологии, призывают постоянно учитывать собственную
включенность в процесс – в ту самую историю, которую рассказывают в своих жизненных историях инКозлова Н. Н. Опыт социологического чтения «человеческих документов», или размышления о значимости методологической рефлексии // Социологические исследования.
2000. № 9. С. 27.
33
103
форманты. Только тогда обнаружится то, чего нет у исследователя, желающего писать и видеть процессы как
бы со стороны, извне: пишущий о своем, о своей включенности в культуру и историю, сам обладает «памятью
тела». Каждый из нас, какие бы проблемы ни изучал и с
каким бы периодом огромной человеческой истории ни
связывал свою научную биографию, еще и обладает
памятью своего тела, наполненного немотой воспоминаний, тела маркированного, нагруженного уже свершившейся историей. В этой памяти – и запахи, и визуальные намеки, и речевые аллюзии, и личные
душевные переживания, оказавшиеся неожиданно похожими на чьи-то еще – в этом, давно свершившемся,
прошлом. Именно потому, что каждый обладает этой
памятью тела, воспроизведение ее приносит радость
обретения действительности (хранившееся в дальних
уголках памяти, неожиданно воскрешается совпадениями, реализуется и всплывает на поверхность, даря
исследователю радость). А ведь это – та дополнительная
информация, которую годами избегали сообщать историки, пишущие на темы, которые их глубоко волновали.
Феминистски
ориентированные
исследователи,
стремящиеся побудить женщин говорить о себе (ведь
женщины обрели право голоса много позже, чем мужчины, в России – не ранее XVIII в., до этого женские
эгодокументы почти не известны), рассказывать больше, проговаривать пережитое, по сути, превращают
устную историю в воспитательную и даже манипуляторскую практику.34 Но не стоит сбрасывать со счета в
этом контексте: говоря о себе, рассказывая женщинам
о своих проблемах, женщины учатся оказывать под-
Голофаст В. Б. Новые ветры в социологии – электронная
версия.
34
104
держку друг другу, «жить решительно».35 Женская устная история – огромный ресурс пробуждения женского
социального самосознания.
Не забывая, что сверхзадача любого социального
исследования - изучение сети социальных связей (а не
просто суммы казусов, отдельных судеб), гендерологи,
работающие с материалами устных жизненных историй (прежде всего автобиографий, записанных или
рассказанных устно) не оставляют надежды выявить
специфику повторяющихся форм человеческих взаимодействий через понимание присущего им субъективного смысла. Ведь социальные отношения, складывающиеся в разных областях (например, в научном
сообществе), не зависят от сознания и воли отдельного
человека (хотя иногда он лишь тщится повлиять на них,
особенно если занимает властные позиции). Можно
сказать и так: человеческие взаимодействия всегда, во
все эпохи оказывали структурное принуждение. Поэтому изучение женских эгодокументов, а через них –
женских жизненных сценариев предпринимается, чтобы увидеть, как за кажущимися случайностями жизни,
очень индивидуальными жизненными путями и предстающими добровольными решениями скрывается социально-структурирующее начало. Спектр альтернатив
небесконечен, и не случайно поэтому очень часто необходимость выдается за добродетель. Не стоит забывать
и того, что современный исследователь изучает прошлое России, исходя из «участвующего» или «включенного наблюдения» ее постсоветского настоящего.
В чем сложность использования устных рассказов,
какой бы суперсовременный понятийный аппарат мы
ни вовлекали в свое дело (я имею в виду понятия «дискурс», «рутина», «обиход», «повседневные практики»,
«интерсубъективные коммуникации», «интенции», «эмРейнхарц Ш. Феминистская устная история // Воспоминания женщин: устные истории переходного периода. Теория и
практика. Сб. статей. Бишкек, 2001. С. 41.
35
105
патия», «герменевтика» и т. д.)? Сложность – в балансе
описательности и проблематизации. Как формализовывать полученную информацию? Как систематизировать
и проблематизировать ее? Зачем историку эта сумма
казусов и уникальных жизней? Как их вписать в макроконтекст? На каком этапе остановиться и прекратить сбор записей, считая полученный материал необходимым и достаточным для достоверных выводов?
Ответ – у этнографов. У них есть простое правило.
Любой элемент повседневной культуры достоин исследовательского внимания, если он встречается неоднократно (не менее трех раз) в условиях полевых наблюдений или у разных информантов. Этнографы пришли
к нему чисто опытным путем.36 Социологи в аналогичных ситуациях пользуются методом триангуляции – используют несколько исследовательских методов как
способ получения более достоверных эмпирических
данных по сравнению с результатами, получаемыми
при применении какого-либо одного метода в отдельности.37 Если элемент повседневной культуры выявлен
при анализе разных источников и при перепроверке
разными методами (устной истории и истории традиционной, основанной на письменных свидетельствах) –
значит, вывод о распространенности этого элемента
верен.
Значимость новых – обоснованных гендерной теорией – подходов в том, что они утверждают неполноту,
частичность любой точки зрения, настаивают на необходимости полифонии репрезентаций, где нарративный анализ с позиций эмпатии (сопереживания) не панацея, а всего лишь один из подходов, только полезное
дополнение к классическому научному знанию. Мелкое
Итс Р. Ф. Введение в этнографию. Л., 1991.
Триангуляция // Национальная социологическая энциклопедия. http://voluntary.ru/dictionary/577/word/%D2%F0%E8%E0%
ED%E3%F3%EB%FF%F6%E8%FF
36
37
106
– оно столь же важное, и требует интерпретации в не
меньшей мере, чем уже распространенное и неоднократно «обкатанное» в известных моделях.
Благодаря устной истории мы пересматриваем окостеневшие макротеории. Кроме того, настоящая наука
делается на целине, а не в изъезженной колее. Она не
живет среди трусости, невежества и конформизма.
Тот, кто работает с материалами устной истории, в
особенности – если он (или она) феминистскиориентированы, если они в ладах с гендерной теорией,
– уже бесстрашны, уже мало зависимы от оценок
«свыше» и потому продуцируют более совершенное научное знание.38
38 Ср.: Вайль П. Правда женского рода // Российская газета. Федеральный выпуск. № 4673. 2008. 30 мая; Воронина М. А. Это должно быть призванием. Женская устная история // Гендерные исследования. Вып 13. СПб., 2004. С. 47.
107
А. Н. Еремеева1
Женские образы
в кинотекстах революционной России
В историческом сознании россиян революционные
события 1917–1920 гг. неотделимы от их художественного воплощения. Интерес к художественной интерпретации поворотного момента в истории России со
стороны как создателей, так и аудитории не ослабевает
уже много десятилетий. Особое значение имеют художественные тексты, современные событиям. Они – результат непосредственных впечатлений, мгновенный
слепок с самой атмосферы эпохи. Кроме того, произведения искусства революционных лет активно формировали дискурс, актуализируя в массовом сознании те
или иные моменты, предлагая свои модели решений
насущных проблем и восприятия специфических реалий гражданского противостояния.
Политики «красного» и «белого» лагерей, движимые
стремлением поставить искусство на службу режиму,
интенсивно контактировали с художественной интеллигенцией. Искусство рассматривалось как важный
инструмент в создании привлекательного образа власти
и дискредитации ее противников. Анализируя художественную продукцию революционных лет, невозможно
отличить гражданские откровения художника от четкого исполнения политического заказа. В условиях частых смен власти (что было характерно для многих российских
регионов)
художественное
воплощение
Еремеева Анна Натановна, доктор исторических наук,
профессор Краснодарского университета культуры и искусств.
1
108
идеологий враждовавших режимов нередко осуществлялось одними и теми же мастерами.
В нашей статье сделана попытка рассмотреть кинотексты эпохи революции и Гражданской войны на
предмет трансляции женских образов. Анализируются
фильмы, созданные как для чисто коммерческих целей,
так и по заказу пропагандистских органов.
Отдельные аспекты темы уже привлекали внимание
исследователей. В ряде трудов рассматривались художественные тексты периода революции и Гражданской
войны (в основном, пропагандистская художественная
продукция большевиков), их роль в распространении
официальной идеологии, формировании образа советской женщины.2 Авторы работ по истории российского
кино в той или иной степени касались гендерных ас-
Полонский В. Русский революционный плакат. М., 1925;
Бутник-Сиверский Б. Советский плакат эпохи гражданской
войны, 1918–1921. М., 1960; Бабурина Н., Артамонова С.
Женщины в русском плакате. М., 2001; Агитационное искусство Советской России / под ред. В. П. Толстого. М., 2002;
Волкова П. С., Еремеева А. Н. Мужчина и женщина в художественном дискурсе периода революции и гражданской
войны // Мужское и мужественное в современной культуре:
научные доклады и сообщения / отв. ред. Н. Х. Орлова. СПб.,
2009. С. 146–149; Stites R. Revolutionary Dreams: Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. New
York; Oxford, 1989; Geldern J. Bolshevik Festivals, 1917–1920.
Berkeley; Los Angeles, 1993; Bonnel V. Iconography of Power.
Soviet Political Posters under Lenin and Stalin. Berkeley; London. 1997; Waters E. The Female Form in Soviet Political Iconography, 1917–32 // Russia’s Women. Accommodation, Resistance, Transformation / Ed. by Clements B. E., Engel B. A.,
Worobec Ch. D. Berkeley; Los-Angeles, 1991. P. 225–42; Eremeeva A. Woman and Violence in Artistic Discourse of the Russian Revolution and Civil War / Translated by Dan Healey //
Gender & History. 2004. Vol. 16, Issue 3. November. P. 726–
743.
2
109
пектов фильмов революционной эпохи.3 Наконец, изучалась гендерная составляющая революционных событий в России: трансформации гендерной политики, семейно-брачных отношений, участие
женщин
в
гражданском противостоянии и т. д.4
Источниковая база исследования обширна и разнообразна. Это прежде всего фильмы революционной
эпохи. Значительная их часть не сохранилась. Однако
на сегодняшний день существуют достаточно полные
базы данных, включающие описания кинокартин. В
1961 г. Вениамином Вишневским были опубликованы
каталоги первых советских фильмов и фильмов частного производства (1917–1921 гг.).5 Составитель опирался, главным образом, на данные столичных и провинциальных журналов и газет (как специализированных
изданий по кино и театру, так и общественнополитических), фондов архива фото-, фоно-, кинодокументов. По возможности указывались метраж картины, место производства, исполнители ролей, иногда
вкратце излагался сюжет. Издание начала XXI в. – «Ве-
Гинзбург С. Кинематография дореволюционной России. М.,
1963; Аксенов В. 1917 год: социальные реалии и киносюжеты
// Отечественная история. 2003. № 6. С. 8–21; Янгиров Р.
«Рабы Немого»: Очерки исторического быта русских кинематографистов за рубежом. 1920–1930-е годы. М., 2007.
4 Подробная и достаточно полная библиография дана в книге
Н. Пушкаревой «Русская женщина: история и современность.
Два века изучения «женской темы» русской и зарубежной
наукой. 1800-2000. Материалы к библиографии». М., 2002.
См. также: Гендерная реконструкция политических систем /
Ред.-сост. Н. М. Степанова, Е. В. Кочкина. СПб., 2004.
Гл. 3,4; Еремеева А. Н. Женщины искусства в контексте
Гражданской войны // Клио. 2004. № 2 (25). С. 149–155.
5 Советские художественные фильмы: Аннотированный каталог / Сост. В. Вишневский: в 4 т. Т. 1, 3. М., 1961.
3
110
ликий кинемо…»6 – содержит каталог сохранившихся
игровых фильмов России и вводит в научный оборот
широкий круг печатных и архивных материалов –
фильмографические справки, синопсисы картин, отклики и рецензии прессы, а также мемуарные свидетельства. В «Летопись российского кино. 1863–1928»7
вошли хроника кинопроизводства и факты, связанные
с государственным руководством кинематографом, с
созданием материальной базы кино, с цензурой и т. д.
В качестве источников используются официальные
документы, воплощающие язык властных структур, периодика, мемуары, дневники, частная переписка создателей фильмов и зрителей 1917–1920 гг. Частично
они опубликованы, отдельные документы впервые вводятся в научный оборот.
Не сосредоточиваясь на киноведческом анализе, я
попытаюсь представить женские персонажи фильмов в
контексте социально-политических реалий революции
и Гражданской войны.
Февральская революция 1917 г., молниеносно изменившая политический строй бывшей Российской империи, стала важным этапом в трансформации российского гендерного порядка. Женщинам были
предоставлены избирательные права, гарантированы
равная оплата труда, равные с мужчинами права занимать государственные должности и т. д.
В результате набора женщин в мужские военные
части появились специальные женские подразделения.
В мае 1917 г. возник Женский батальон смерти; по его
образцу создавались женские батальоны во многих городах. Комментируя это, американский историк
Р. Стайтс, автор хрестоматийного труда о женском осВеликий кинемо: Каталог сохранившихся игровых фильмов
России, 1908–1919 / Сост.: В. Иванова, В. Мыльникова,
С. Сковородникова, Ю. Цивьян, Р. Янгиров. М., 2002.
7 Летопись российского кино. 1863–1928 / Сост.: В. Е. Вишневский и др. М., 2004.
6
111
вободительном движении в России, отмечал, что, «повидимому, многие женщины больше не верили, что
мужчины могут выиграть войну».8
Расширение прав женщин и рост их социальной активности широко обсуждалось в российской прессе,
особенно весной-летом 1917 г. Что касается художественного воплощения темы, то наиболее оперативной
была реакция сатириков. Одни противопоставляли социальную активность и патриотические порывы женщин инертности и трусости мужчин.9 Другие акцентировали внимание на негативных последствиях,
искусственности включения женщин в мир политики.
Иллюстрацией этой позиции выступают героини сатирических опусов, которые желают идти в армию, но не
могут подобрать «материю к лицу»,10 негодуют по поводу отсутствия фотографий кандидатов в органы власти
(«вдруг подашь голос за какого-нибудь старика»),11 хором поют «Дамскую Марсельезу» («…теперь не пугают
нас дети, мужчин мы заставим рожать»).12
Как отреагировало кино на произошедшие изменения? В целом, кинопроизводство между Февралем и
Октябрем 1917 г. продолжало развиваться в векторе,
заданном предшествующими военными годами. По
мнению американского исследователя культуры России
Х. Жана (H. Jahn), фильмы, снятые в годы Первой мировой войны, можно разделить на три основные группы – кинохроника, патриотические игровые фильмы и
подавляющее большинство – те, которые были попуСтайтс Р. Женское освободительное движение в России.
Феминизм, нигилизм и большевизм. 1860–1930. М., 2004.
С. 408.
9 Иллюстрацией могут служить карикатуры и тексты журнала «Новый Сатирикон» за 1917 г. (1917. № 22. С. 8. «Новобранца провожают»).
10 Рисунок С. Олесевича //Бомба (Одесса). 1917. № 18. С. 10.
11 Рисунок Sigismond’a // Там же. 1917. № 19. Обложка журнала.
12 Нуар Ж. Дамская Марсельеза //Там же. 1917. № 14. С. 13.
8
112
лярны до войны. Воплощая дух времени, фильмы заимствовали типы героев и героинь из популярной литературы – социальные карьеристы, падшие женщины,
расчетливые аристократы, жестокие предприниматели.13 После Февраля военную кинохронику потеснила
революционная, патриотические игровые фильмы – историко-революционные. Стали актуальными картины,
обличавшие прежний режим. Несколько изменились
подходы и к самой массовой части кинопродукции
(«популярной до войны»).
Как справедливо резюмирует историк В. Б. Аксенов,
кинематограф быстро отреагировал на свершившуюся
революцию, сделав предметом и темой постановок самые актуальные темы, исходя прежде всего из коммерческого расчета. Морально-нравственный упадок революционизированного
общества
способствовал
процветанию «парижского жанра», превратив его в
полнометражное кино. Эротическая направленность
стала залогом успеха многих кинолент.14
Заметное место в кинематографе заняла так называемая распутинская тема. Она идеально сочетала в
себе возможности обличений царского режима и эффектной подачи интимных подробностей. Вот как выглядела реклама одного из таких фильмов в газете
«Приазовский край»: «Демонстрируется сенсация на
злобу дня “Григорий Распутин”. Драма в 4-х частях
(Грехопадение. За кулисами благочестия. То, о чем молчали. Смерть предателя)».15
В так называемых психологических драмах, наводнивших кинорынок, женщине отводилась, как и до революции, роль пассивной жертвы чужих страстей и несчастных случайностей.
Jahn H. Patriotic Culture in Russia During World War I. Ithaca; New York, 1995. P. 154.
14 Аксенов В. 1917 год: социальные реалии и киносюжеты.
С. 13, 16.
15 Приазовский край (Ростов-на-Дону). 1917. 22 марта.
13
113
Параллельно с декадентскими сюжетами в кинематографе развивались и совершенно иные мотивы, в
центре которых стояла борьба человека, его стремление
к жизни и утверждению в ней. Та же тема несчастной
любви приобретала тут совершенно иные формы. Бурная деятельность в борьбе становилась главной темой
подобных сюжетов. Героиней их нередко выступала
роковая женщина, которую идея любви или мести толкала на самые безумные поступки. Среди подобных
фильмов можно назвать «Тиграна – женщина-бандит»,
«Роковая
страсть»,
«Дева
степей»,
«Женщинамстительница».16
Иные женские образы транслировались в фильмах
историко-революционного жанра. Примерно в половине из них именно женщины были главными персонажами.
В
июне
1917
г.
акционерным
обществом
«А. Дранков и К°» был выпущен фильм «Бабушка русской революции» (другое название – «Мученица за свободу»).17 Это кинобиография видной народницы, а затем эсерки Е. К. Брешко-Брешковской. Женщина,
родившаяся в дворянской семье, участница «хождения
в народ» 1874 г., узница Петропавловской крепости,
много лет проведшая в ссылке, а после Февральской
революции энергично поддержавшая А. Ф. Керенского
и Временное правительство, была в атмосфере постреволюционной эйфории эталоном борца за демократию.
И в реальной жизни фигура Брешко-Брешковской один из колоритных персонажей революционных зрелищ. Сам ее приезд в отдельном вагоне, чествование на
официальном уровне, агитационные поездки по стране,
проживание по приглашению Керенского в Зимнем
дворце, избрание в Учредительное собрание создавали
Аксенов В. 1917 год: социальные реалии и киносюжеты.
С. 19.
17
Режиссер
Б. Светлов,
сценаристы
А. Дранков,
В. Горянский, оператор Г. Лемберг, продюсер А. Дранков.
16
114
соответствующий ореол. Она написала и издала в
1917 г.
автобиографию
«Бабушка
Е. К. БрешкоБрешковская о самой себе...», серию брошюр, в которых доступно изложила основные положения эсеровской программы, 1 июля 1917 г. Брешко-Брешковская
прислала приветствие 1-му женскому военному съезду,
призвала вступить в женский «батальон смерти». Историей собственной жизни, многократно растиражированной средствами массовой информации, «бабушка
русской революции» доказывала плодотворность участия женщины в переустройстве общества.
Военно-кинематографическим отделом Скобелевского комитета, специализировавшимся на производстве патриотических картин, в военные годы производившем съемки, в основном, в войсковых частях, в
1917 г. был снят фильм «Товарищ Елена» («Елена Чернецкая»). Сценарий написал А. Вознесенский, в качестве режиссера выступил Б. Михин. Главную роль сыграла широко известная по театральным и киноролям
В. Юренева. Актриса имела опыт создания образов
сильных, независимых женщин. В годы войны вышло
две серии фильма «Женщина завтрашнего дня» по сценарию того же А. Вознесенского (мужа В. Юреневой),
где героиня – врач Анна Бецкая «смело отстаивала свое
право на свободную жизнь». Один из критиков заметил, что «лента представляет интерес благодаря известной идейности, направленности в сторону феминизма,
ее сюжета».18
Елена Чернецкая на глазах у зрителя превращалась
из наивной девочки-институтки в убежденную революционерку. В ее душе боролись два чувства – долг перед
партией и любовь к мужу. Елена предотвратила подготовленный ее товарищами террористический акт, когда увидела, что он мог коснуться и ее мужа, но убила
последнего, когда тот передал ее организацию в руки
18
Великий кинемо: ... С. 197, 199.
115
властей.19 Критика отметила отсутствие глубины замысла, оригинальности идеи, однако дала высокую
оценку актерскому мастерству В. Юреневой, создавшей «яркий, волнующий, психологический образ идейной партийной работницы».20
Образ Елены можно рассматривать как одну из
предтеч героинь классических советских произведений
(«Сорок первый» Б. Лавренева, «Любовь Яровая»
К. Тренева и других) – женщин, выбирающих между
любовью к мужчине и революцией и сделавших выбор
в пользу последней.
За короткий промежуток времени дважды героиней
фильма или ее прототипом стала Софья Перовская.
30 мая 1917 г. фабрикой И. Ермольева была выпущена
картина «Не надо крови (Дело Ольги Перновской)» (режиссер Я. Протазанов). В ней были задействованы известные актеры О. Гзовская, В. Гайдаров. Рецензент
«Киножурнала» отмечал, что «в затхлый, удушливый
воздух салонно-любовных сюжетов ворвалась свежая
струя
и
сокрушила
пресловутый
Geiner
любовь-ревность-смерть. Отчетная картина смотрится с
каким-то новым для посетителей кинематографа чувством… Если и здесь мы встречаемся с “любовью” и со
“смертью”, то, однако, в иной окраске, на другой плоскости… Артистка создала безупречный образ молодой
девушки, идущей на мученический подвиг борьбы против царских угнетателей».21
Ольга Перновская, в отличие от Софьи Перовской
(приговоренной к повешению по процессу «первомартовцев» и казненной), осуждена за политическое убийство на двадцатилетнюю каторгу. Героиня осознала
порочность террора (что, в целом, соответствовало духу
бескровной Февральской революции) и в конце фильма
Аксенов В. 1917 год: социальные реалии и киносюжеты.
С. 13–14.
20 Великий кинемо: Каталог ... С. 407–409.
21 Там же. С. 394.
19
116
погибла от рук провокатора. Советский историк русского дореволюционного кино С. Гинзбург отмечал, что
Протазанов, «не отказываясь от мелодраматических
эффектов, даже превратил жестокого самодура генерала Перовского в нежного, страдающего отца, поставил
перед собой задачу и морального плана: можно ли лишать жизни человека даже ради блага народного? –
спрашивает он своим фильмом. И дает на этот вопрос
отрицательный ответ».22
3 августа 1917 г. фабрикой Д. Харитонова был выпущен фильм «Софья Перовская» (другие названия –
«Борцы за свободу», «Процесс 1881 г.») режиссера
П. Чардынина.
В
роли
С. Перовской
снялась
М. Горичева, А. Желябова играл один из популярнейших актеров русского кино Осип Рунич. Фильм не сохранился. С. Гинзбург, вероятно, основываясь на рецензиях, утверждает, что «судьба Софьи Перовской
явилась только поводом к созданию эффектной мелодрамы на историческом материале».23 Оператор
А. Лемберг в воспоминаниях расставляет другие акценты: «Марии Горичевой предстояло первой создать на
экране образ женщины, преданной делу революции.
Зрители, которым удалось посмотреть этот фильм в
свое время, никогда не забудут ее лицо: все в ней говорило о бесстрашии революционерки, о ее готовности
принять смерть во имя грядущего торжества народного
дела».24 По мнению современного исследователя
В. Щеблановой, такое зрительское восприятие созвучно
распространенным и весьма влиятельным в начале
Гинзбург С. Кинематография дореволюционной России. М.,
2007. С. 438.
23 Там же.
24 Лемберг А. Из архива кинематографиста // Советский экран. 1968. № 5. С. 2–3 (цит. по: Щебланова В. В. Кинорепрезентации терроризма: героический акт, театрализованное
действо, предательская ошибка? // Журнал социологии и
социальной антропологии. 2008. Т. XI, № 2. С. 43.).
22
117
ХХ в. представлениям, согласно которым терроризм
мыслился как неизбежный спутник революционного
движения, отождествлялся с формой революционной
борьбы, функцией революционных партий, со способом
самообороны общества от произвола властей, имеющим
агитационное значение.25
Женская тема нашла отражение и в хронике революции, запечатлев манифестацию 19 марта, организованную Лигой равноправия женщин. Помимо демонстрантов
были
засняты
«поборницы
женского
равноправия Вера Фигнер и Шишкина на автомобиле»,
восторженно встреченные толпой.26
Установление советской власти, политика большевиков в отношении кинематографа (предварительная
цензура фильмов, организационные меры, пресекавшие любые действия кинопроизводителей и прокатчиков в обход государства) стимулировали массовый отъезд летом 1918 г. кинопромышленников под видом
экспедиций на Юг. В черноморские города перенесли
деятельность
А. Ханжонков,
Д. Харитонов,
И. Ермольев, А. Дранков.
Разрабатывая планы работы на Юге, кинопромышленники формировали коллективы актеров и режиссеров. Предпочтение отдавалось, разумеется, звездам.
Д. Харитонов пригласил в Одессу В. Холодную,
О. Рунича, В. Максимова, В. Полонского (два последних
вскоре вернулись в Москву, а Вера Холодная умерла в
Щебланова В. В. Кинорепрезентации терроризма … С. 43.
Росоловская В. Русская кинематография в 1917 г. Материалы к истории. М.; Л., 1937. С. 85. В. Н. Фигнер в сопровождении председательницы Совета Российской Лиги Равноправия Женщин П. Н. Шишкиной-Явейн обратилась к
председателю Совета рабочих и солдатских депутатов
Н. С. Чхеидзе и товарищу председателя М. И. Скобелеву с
вопросом, как они относятся к избирательным правам женщин, объяснив, что этим вопросом интересуются те несколько тысяч участниц манифестации. М. И. Скобелев обещал
поддержать справедливые требования женщин.
25
26
118
феврале 1919 г.) и профессионально работавшего в
разных
жанрах
режиссера
П. Чардынина.27
И. Ермольев
сделал
ставку
на
И. Мозжухина,
Н. Лисенко и режиссера Я. Протазанова (осенью 1919 г.
все они уже перешли работать на одесскую фабрику
Харитонова). А. Ханжонков, уехавший из Москвы еще
весной 1917 г. из-за прогрессировавшей болезни, предложил работать на Юге артистке Л. Рындиной, режиссеру И. Старевичу (пытаясь найти достойную замену
умершему
в
1917 г.
талантливому
режиссеру
Е. Бауэру), заключал разовые контракты с другими
знаменитостями, оказавшимися на Юге.
Юг России в 1918–1920 гг. был одним из эпицентров гражданского противостояния. Частая смена власти сделалась там явлением привычным. Известный
режиссер А. Каплер, живший тогда в Киеве и начинавший в возрасте пятнадцати лет актерскую карьеру,
вспоминает об этом сквозь призму просмотров знаменитого американского многосерийного фильма «Тайны
Нью-Йорка», снятого в США в 1914 г.:28 «Всякий раз
как демонстрация “Тайны Нью-Йорка” доходила до
четвертой серии, в городе происходила смена власти,
синематограф ввиду боевых действий закрывался, а
когда снова открывался, картину начинали крутить
опять с первой серии».29
Важным стимулом активной деятельности художественной интеллигенции было наличие потенциальной
зрительской аудитории. На Юге в те годы было огромФигаро (Одесса). 1918. № 4. С. 13.
Оригинальное название фильма «The Exploits of Elaine». По
сюжету богатая наследница становится жертвой махинаций
авантюриста, а затем китайских бандитов. Постепенно
хрупкая девушка становится достойным противником злоумышленников. Каждая серия фильма обрывалась на самом
интересном месте, а зритель с нетерпением ожидал продолжения.
29 Каплер А. Загадка королевы экрана. М., 1979. С. 6.
27
28
119
ное количество беженцев из российских столиц. Реальные метаморфозы произошли даже с небольшими городами. Ярко и образно ситуацию воссоздала писательница и мемуаристка З. Жемчужная: «Тихий
провинциальный Екатеринодар превратился в столицу… Крупная буржуазия, дипломаты, чиновники, адвокаты, политики, шикарно одетые женщины наводняли улицы и днем и ночью… Магазины сияли
огромными витринами – духи, пудра, шоколад, шелка,
кружева. В ювелирных магазинах выставлялись редкие
фамильные драгоценности, свезенные со всех концов
России.… Вечерами еще больше, чем днем, город гудел,
шумел, переливался пестрыми людскими волнами, световые рекламы зазывали в места развлечений, музыка,
заглушая разноголосый шум, вырывалась на улицу из
кафе и ресторанов. Гастролировали столичные артисты
большой и малой сцены… Общее впечатление было как
от “пира во время чумы”».30
Мемуаристы рисовали похожие картины южнороссийских, уральских, сибирских городов, ставших центрами беженства. И практически все акцентировали
внимание на обилии зрелищ.
Власти, исходя из различных соображений, были
заинтересованы в ритмичной работе зрелищных учреждений, в том числе кинематографов. Финансовые отчисления в виде налогов и сборов, отвлечение населения от повседневных тягот были достаточно вескими
аргументами для руководства режимов. Кроме того,
посредством кино велась политическая пропаганда.31
Репертуар кинотеатров состоял отчасти из дореволюционных отечественных и зарубежных фильмов. Демонстрировались и новые работы русских кинематоЖемчужная З. Пути изгнания. Урал, Кубань, Москва, Харбин, Тяньцзин: Воспоминания. New York, 1987. С. 235.
31 Подробнее об этом см.: Еремеева А. Н. «Под рокот гражданских бурь...» (Художественная жизнь Юга России в 1917–
1920 гг.). СПб., 1998. Гл. 3.
30
120
графистов, снятые в столицах в 1917–1918 гг.: «Позабудь про камин – в нем погасли огни», «У камина»,
«Женщина, которая изобрела любовь», «Последнее танго» («Под знойным небом Аргентины»). Пресса отмечала
огромный успех и в столицах, и в провинции новой работы режиссера Я. Протазанова «Отец Сергий» (фабрика И. Ермольева, в главной роли – И. Мозжухин), по
праву вошедшей в золотой фонд отечественной кинематографии.
В южнороссийском кинопроизводстве, судя по данным каталога В. Вишневского, преобладали драмы: любовно-мистические, приключенческие, уголовные, психологические, с зазывными, характерными для
дореволюционного кинематографа названиями
–
«Безупречная женщина», «О женщины, ничтожество
вам имя», «Грех и искупление», «Оброненная мечта»...
Несмотря на то что праздных курортников на побережье сменили беженцы, снимались курортные истории («Бокс выручил», «Девушка моря»). Было предпринято несколько экранизаций классиков: «Что делать?»
Н. Г. Чернышевского, «Ненужная победа» А. П. Чехова.
Создавались драмы из еврейской жизни, фильмы на
кавказские и восточные сюжеты.
По-прежнему были популярны экранизации песен,
романсов. Информация и иллюстрации одесского журнала «Фигаро», касающиеся фильма «Черный Том» – экранизации популярной песенки Изы Кремер – дают
возможность представить в общих чертах характер постановки:
Ранним летним утром, когда улицы еще пусты, на
Дерибасовской из причудливого кэба выходит женская
фигура. За ней движется загруженный свертками черный мальчик, преданно и печально смотрящий на
предмет своего обожания. Звучит песенка, как бы
оживляющая Леди:
Ты смешон на вид рожей и костюмом,
будешь мне служить и за мной ходить, называться
грумом.
121
Кэб отъезжает, прекращается треск аппарата –
сцена готова. Следующая снимается на одной из одесских дач. Здесь много нарядно одетой публики, Леди со
своим женихом – рыжим джентльменом и предчувствующий недоброе Том с ножом... Постепенно оживает
грустная песенка о любви черного Тома к прекрасной
Леди.32
Всероссийскую премьеру, несмотря на политические перипетии, получил двухсерийный боевик «Молчи
грусть, молчи», поставленный П. Чардыниным в честь
десятилетия его работы в кино. Для участия в кинобенефисе Чардынин пригласил самых популярных актеров
–
В. Полонского,
О. Рунича,
В. Максимова,
В. Холодную. Героиня Холодной – цирковая артистка
Пола – становится игрушкой в руках богатых мужчин.
В конце фильма «это было безвольное существо, совершенно выбитое из колеи».33 Фильм собрал, как и ожидалось, рекордные сборы.34
Залогом зрительского успеха этого, как и многих
других фильмов, был состав актеров. Звезды кинематографа пользовались огромной популярностью. Вне конкуренции была «королева экрана» Вера Холодная. В отличие от многих женщин-звезд, она не была женой
режиссера или сценариста. Молниеносного успеха добилась мать двух маленьких дочерей (одна из которых –
приемная), жена офицера, защищавшего Родину на
фронтах Первой мировой.
Попытка художественного осмысления феномена
Веры Холодной была предпринята в 1918 г., когда киевской студией Д. Харитонова был поставлен кинороман В. Висковского «Тернистый путь славы». Роль главной героини Веры Северной сыграла сама Вера
Холодная. В фильме также снялись О. Рунич (премьер),
П. Чардынин (оператор), Б. Валевский (кинорежиссер).
32
33
34
Фигаро. 1918. № 7. С. 12.
Великий кинемо: Каталог ... С. 451.
Там же. С. 527.
122
Судя по отзывам рецензентов, фильм был неудачным,
однако сама по себе экранизация женской кинокарьеры симптоматична, тем более, что ни один мужчина из
числа звезд русского экрана не удостоился ничего подобного.
Огромные
сборы
делал
на
Юге
отснятый
П. Чардыниным последний фильм с участием Веры Холодной – «Похороны Веры Холодной», где мертвая актриса была наряжена в один из лучших своих туалетов
и тщательно загримирована. Этот сюжет вскоре обошел
экраны и всей советской России, будучи включенным в
кинохронику «Кинонеделя» (№ 43).35 На экране были
тысячи реальных людей, провожавших в последний
путь «королеву экрана» и море цветов (в феврале).
Известный политический деятель монархистского
толка В. В. Шульгин представил фильм как значительное событие тех дней:
Одесса. Конечно, пришли посмотреть Веру Холодную. После своего трагического конца она стала «посмертным произведением», тем, чего уже нет. Меня
потянуло взглянуть… на живую покойницу. Я вошел в
один из освещенных входов. Что это такое? Офицерское собрание или штаб военного округа? Фойе было
сплошь залито, как сказали бы раньше, «серой шинелью» и, как правильней сказать теперь, – «английской»… Нельзя сказать, чтобы Верочка Холодная все
же не доставила мне удовольствия. Как жадно стремимся мы все насладиться хотя бы в последний раз
тем, чего уже нет, и много ли нас осталось бороться
за то, чего еще нет… Ангел смерти витал над «поставленным к стенке» городом.36
Слухи – непременный атрибут общественной жизни
тогдашнего времени – наделяли В. Холодную качествами не только кинематографической, но и истинной геЛетопись российского кино. 1863–1928. С. 284.
Шульгин В. В. Дни. 1920: Записки / сост., вступ. ст.
Д. А. Жукова; коммент. Ю. В. Мухачева. М., 1989. C. 310.
35
36
123
роини. К. Г. Паустовский вспоминал, что «даже самые
матерые скептики верили всему, вплоть до того… что
киноактриса Вера Холодная собрала свою армию и,
как Жанна Д’Арк, вошла на белом коне во главе своего
бесшабашного войска в город Прилуки, где и объявила
себя украинской императрицей».37 Муссировались версии об отравлении актрисы деникинской контрразведкой по причине «красных» симпатий и при этом большого влияния на начальника штаба союзных войск на
юге России.
Кино в годы революции и Гражданской войны рассматривалось как важное орудие пропаганды. Органами пропаганды противоборствовавших режимов был
налажен выпуск хроники, «агиток», идеологически ориентированных игровых фильмов. Советскую кинопродукцию курировали кинокомитеты Наркомпроса, военно-политических организаций. Снимались фильмы
на базе национализированных киностудий бывшими
сотрудниками частных фирм.
В советских фильмах 1917–1920 гг. женская тема
слабо актуализировалась. Героями большинства художественных агитационных картин, по утверждению
авторов фундаментального труда «История советского
кино», была революционная масса, иногда персонифицированная в образах рабочего, крестьянина, солдата
или комиссара.38 Как исключение можно рассматривать созданный фабрикой «Нептун» по заказу Московского кинокомитета в честь первой годовщины Красной армии фильм «Мы выше мести» («В дни борьбы»).
Главную роль сыграла известная, востребованная в те
годы актриса З. Баранцевич. Ее героиня – дочь генерала, сестра милосердия у «белых» – взята в плен «красПаустовский К. Г. Повесть о жизни. Начало неведомого
века // Паустовский К. Г. Собр. соч.: в 6 т. Т. 3. М., 1958.
С. 705.
38 История советского кино, 1917–1967: в 4 т. Т. 1: 1917–
1931. М., 1969. С. 168.
37
124
ными». При допросе выяснилось, что служба у «белых» –
результат принудительной мобилизации; мало того –
девушка спасла жизнь «красному» командиру. В итоге
дочь генерала освободили из-под ареста.39
Нельзя не упомянуть еще об одном, нереализованном проекте. В 1919 г. молодой (впоследствии знаменитый) журналист, недавно ставший мужем знаменитой актрисы В. Юреневой, М. Кольцов взялся за
сценарий фильма по пьесе Лопе де Вега «Фуэнте Овехуна» («Овечий источник»). Такому решению предшествовал грандиозный успех поставленного в Киеве режиссером К. Марджановым спектакля «Овечий источник»,
где главную роль крестьянки Лауренсии сыграла Юренева. Спектакль задумывался и получился не только
как художественное, но и как мощное пропагандистское действо. Первая его постановка была осуществлена весной 1919 г. в захваченном Красной Армией Киеве. Восстание крестьян в средневековой Испании
осмысливалось авторами постановки с позиций современности. Кульминацией спектакля стал монолог Лауренсии. Простая крестьянская девушка вырастала на
глазах зрителя в бесстрашную героиню. Вырвавшаяся
из рук насильника, в окровавленном и изодранном
одеянии, со спутавшимися волосами, она клеймила
своих односельчан за бездействие и призывала к восстанию. После монолога действие спектакля непрерывно нарастало, восстание разгоралось. К спектаклю была
выпущена листовка, в завершении звучал «Интернационал». Спектакль шел сорок два дня подряд, его просмотрело огромное количество красноармейцев, буквально из театра уходивших на фронты Гражданской
войны.40 Спектакль неоднократно повторялся в Моск-
Фильм не сохранился. В. Вишневский воспроизвел его сюжет (См.: Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог. Т. 1. С. 13.).
40 Гугушвили У. И. Котэ Марджанишвили. М., 1979. С. 218.
39
125
ве, Петрограде, в том числе и вне театральных стен –
на открытом воздухе.
В стане «белого» движения созданием фильмов пропагандисткой направленности специально занимался
кинематографический отдел художественной части Освага – деникинского осведомительного агентства.41
Возглавлял
отдел
литератор
В. А. АмфитеатровКадашев.42
Активно работали благотворительные организации,
имевшие целью поддержать антибольшевистское движение. Среди них Комитет скорой помощи чинам Добровольческой армии под председательством вдовы генерала М. В. Алексеева (сокращенно – Алексеевский
комитет). Важной составляющей его деятельности была
художественная сфера. В Алексеевском комитете были
издательский, кинематографический, театральный, музыкальный отделы.43 Алексеевский комитет, так же как
и Осваг, заказывал фильмы киностудиям, базировавшимся на Юге.
В дневнике В. А. Амфитеатров-Кадашева выделены
следующие основные сферы работы кинематографического отдела Освага: съемка хроники, создание больших картин американского типа с антибольшевистской
тенденцией, комедий из современной жизни (последние – силами крымских частных фирм). В записях приведена схема одного из задуманных фильмов «американского типа»: вместо благородных ковбоев –
Государственный архив Российской Федерации. Ф. 440.
Оп. 1. Д. 1. Л. 1.
42
В. А. Амфитеатров-Кадашев. (1888–1942) – сын
А. В. Амфитеатрова – известного публициста, драматурга,
театрального критика. До революции Амфитеатров-Кадашев
состоял сотрудником газеты «Русское слово» в Риме. В 1917 г.
работал в столичных периодических изданиях. В 1918 – уехал на Юг, где выступал в печати с сатирическими сочинениями.
43 Театр и Алексеевский комитет // Театр (Одесса). 1919.
№6. С. 10.
41
126
добровольцы и барышня, а вместо злодеев – большевики и другая барышня, влюбленная в добровольца и из
ревности переходящая к красным, но в последнюю минуту ценою своей жизни спасающая любимого.44
Фильм «американского типа», вероятно, так и остался на уровне проекта. Однако тема любовного треугольника, как и во все времена, в текстах революционной эпохи была достаточно популярной. Женщинам
предписывалась классовая бдительность в выборе
партнера. В ситуации гражданского противостояния,
когда нередко брат воевал с братом, а сын – с отцом,
требования к женщинам возводились художественными текстами в ранг нормы. Типичный любовный треугольник времен гражданской войны выглядел так:
мужчина «свой» – мужчина «чужой» – женщина, обязанная, во избежание неприятностей, выбрать «своего».
Одной из иллюстраций может служить поэма известного сатирика, в годы Гражданской войны сотрудника Освага Е. Венского «Партизанская любовь».45 Ее
действие происходят в одном из центров «белого» движения Ростове-на-Дону. Красавица и всеобщая любимица Надя Львова дружит с гимназистом Колей, но затем за девушкой начинает настойчиво ухаживать
человек, не желающий служить в армии, предпочитающий отсиживаться в тылу. Надя, к всеобщему негодованию, отвечает ему взаимностью. Ее позицию сравнивают
с
позорным
Брестским
миром,
символизировавшим в антибольшевистском дискурсе
предательство союзников и унижение перед врагом. Но
справедливость все-таки торжествует: Коля вступает в
ряды Белой армии, а Надя становится сестрой мило-
Амфитеатров-Кадашев В. А. Страницы из дневника /
Публ. С. В. Шумихина // Минувшее: исторический альманах.
Т. 20. М.; СПб., 1996. С. 571.
45 Донская волна (Ростов-на-Дону). 1919. № 22–24 (50–52).
С. 12.
44
127
сердия. Перед молодыми людьми – реальные перспективы.
В советском варианте (в художественных текстах, в
том числе и в кино 1920-х годов) любовный треугольник нередко трансформировался. Роль «своего» мужчины
замещалась
либо
духовным
наставникомбольшевиком, либо самой революцией, открывающей
женщине глаза на возлюбленного и подсказывающей
верный алгоритм действия.
Наиболее значимыми с точки зрения пропагандистского эффекта в «белой» России были игровые фильмы,
главными персонажами которых были женщины.
Один из них – «Жизнь – родине, честь – никому» (в
газетах давался и другой вариант названия – «Жизнь
Родине или никому»). Фильм постоянно рекламировался
в южнороссийской прессе; после окончания Гражданской войны он был обнаружен во Французской синематеке. Картина снята режиссером Н. Лариным на студии
М. Трофимова «Русь» в Ялте. В главной роли снялась
О. Южакова.46
Краткий сюжет в изложении газет тех лет выглядел
так: в начале фильма показана деятельность германских шпионов до революции, выражавшаяся во взрывах на заводах, пропаганде среди рабочих, субсидиях
на ведение большевистской агитации. Далее дана картина отпора большевизму в лице Добровольческой армии, завершающаяся сценой взятия Москвы белогвардейцами.
В описании, сделанном С. Сковородниковой по сохранившейся копии, сюжет детализирован и расстав-
Как сообщали газеты, съемки производились и в Ростове;
подчеркивался также факт «покровительства Комитета скорой помощи Добровольческой армии им. М. Алексеева (см.:
Юг (Севастополь). 1919. 21 нояб. (4 дек.); Жизнь (Ростов-наДону).1919. 26 нояб. (9 дек.); Приазовский край. 1919.
3(18) дек., 8(21) дек.)
46
128
лены несколько другие акценты. Приведем его с незначительными с сокращениями:
На одном из военных заводов преступная группа под
руководством немецкого шпиона Коха устроила взрыв.
Во время митинга, созванного после диверсии, выстрелом из кабинета директора завода Беляева убит рабочий. Спасаясь от расправы, Беляев вместе с дочерью
Ниной и влюбленным в нее молодым офицером Борисом
Марковым бежит на Дон, в казачью станицу к отцу.
Марков уходит, чтобы создать армию для борьбы с
большевиками. Большевики, захватившие власть в
станице, пытались убить Беляева и подвергли насилию Нину. После смерти отца Нина уходит в ряды
Добровольческой армии, где встречает Маркова.47
Жорж Садуль – знаменитый французский киновед,
коммунист, непосредственный свидетель и участник
(как офицер союзнических войск) Гражданской войны
в России – во «Всеобщей истории кино», опубликованной
в
русском
варианте
под
редакцией
С. И. Юткевича, называет Нину женой, а затем вдовой
владельца завода. Подчеркивается факт ее многократного изнасилования, в том числе рядом с «трупом попа,
убитого в священном облачении». Офицер, в свое время
бежавший на Юг с семьей владельца завода, освободив
Царицын и Москву от большевиков, женится на Нине,
которую давно тайно любил.48
Рецензенты-современники отмечали несомненные
достоинства картины: хорошо составленный сценарий,
богатство массовых сцен, отличная игра артистов наряду с некоторыми погрешностями при демонстрации,
касавшимися музыкального оформления.49
47Великий
кинемо: Каталог ... С. 484–485.
Садуль Ж. Всеобщая история кино: в 6 т. Т. 3: Кино становится искусством. 1914–1920. М., 1961. С. 439.
49 Критик, в частности, отмечал, что во время боя добровольцев и большевиков почему-то звучал венгерский марш
«Рокоччи» (вероятно «Марш Ракоци» Г. Берлиоза), а богослу48
129
По сообщению симферопольской газеты «Таврический голос», «в день первой годовщины Добровольческой армии картина эта демонстрировалась бесплатно
для народа в городском саду в Ялте: смотреть ее собралась такая масса народа, что положительно негде было
яблоку упасть. На сеанс собрались даже жители окрестностей Ялты: из Ливадии, Ореанды, Массандры и др.
Картина имела колоссальный успех. Отдельные сцены
потрясающего драматизма вызывали слезы. Появление
на сцене частей Добровольческой армии встречались
криками “Ура!” и громкими аплодисментами».50
Ж. Садуль, с высоты пройденных десятилетий, высоко оценил фильм с технической точки зрения («довольно умело скроенный и смонтированный»). При этом
отмечается, что это было «произведение, яростное по
своей контрреволюционной устремленности, напыщенное и вместе с тем наивное»; сценарий его был навеян
полицейскими фильмами типа «Фантомас».51 Негативная оценка фильма дана и в трудах советских авторов;52 акцент при этом сделан исключительно на
контрреволюционном содержании.
Известный кинорежиссер Яков Протазанов на ялтинской студии И. Ермольева снял фильм «Голгофа
женщины» («Голгофа русской женщины»). Фильм не сохранился. Пресса рекламировала его как «кино о современности, отразившее правду наших дней», показывавшее «страдания любящей женской души, у
которой жизнь отнимает все, что ей было дорого».
«Прекрасно выполненная в бытовых тонах и проникнутая высоким патриотическим смыслом, картина смотрится с огромным интересом, оставляя в душе зрителей
глубокие впечатления», – отмечал корреспондент одной
жение в православной церкви сопровождалось музыкой Генделя. Юг. 1919. 21 нояб. (4 дек.)).
50 Цит. по: Янгиров Р. «Рабы Немого» ... С. 31.
51 Садуль Ж. Всеобщая история кино. Т. 3. С. 439.
52 См.: История советского кино … Т. 1: 1917–1931.
130
из харьковских газет и здесь же сообщал, что на просмотре присутствовал Главнокомандующий Добровольческой армией генерал В. З. Май-Маевский.53 В пространство фильма были включены документальные
кадры: зрители видели на экране «выезд добровольческих частей из Харькова и Екатеринослава, пребывание Главнокомандующего и восторженная встреча его
населением… танки, бронепоезда и т. д.».54
В роли русской женщины снялась известная артистка Н. Лисенко – жена и партнерша И. Мозжухина.
Зритель уже неоднократно сопереживал страданиям
героинь Н. Лисенко: достаточно вспомнить ее Катюшу
Маслову в одноименном фильме или Кручинину в картине «Без вины виноватые». Новая героиня показана
как жертва большевистской революции.
Начальник Освага Б. Энгельгардт вспоминал, что
вверенным ему ведомством была выпущена «пара картин, не без искусства составленных и производивших
впечатление». В одной из них была довольно ярко изображена драма семьи, пострадавшей во время революции.55 Речь идет, скорее всего, об одном из двух описанных выше фильмов.
В пользу того, что именно эти фильмы имели наибольший успех с точки зрения пропаганды, свидетельствует документ из коллекции Б. И. Николаевского архива Гуверовского института войны, революции и
мира. Это «Докладная записка пражского отделения
“Общего дела” и телеграфного агентства “Унион” о необходимости доставки в его адрес в Чехословакию русских кинофильмов для ведения с помощью экрана агитации
в
пользу
русских
сил,
борющихся
с
большевизмом» от 24 сентября 1920 г. Автор записки –
Летопись российского кино. 1863–1928. С. 302.
Там же. С. 307.
55 Энгельгардт Б. Контрреволюция: Из воспоминаний начальника отдела пропаганды Добровольческой армии //
Диалог. 1996. № 5–6. С. 93.
53
54
131
пражский представитель В. Л. Бурцева (руководителя
базировавшихся в Париже «Общего дела» и «Униона»)
Лев Магеровский.56 Приведем текст записки с некоторыми сокращениями:
В числе средств воздействия на настроение народных масс в Чехословакии вслед за прессой имеет большое значение КИНОЭКРАН. Посещаемость кинематографов в Чехии колоссальна. Можно сказать, что
народная масса и даже интеллигентная общественность Чехословакии воспитываются киноэкраном.
В связи с этим выясняется необходимость срочно
бросить на чешский киноэкран ряд русских патриотических картин. Пражское отделение “Общего дела”
очень просит немедленно выслать ему негативы соответствующих фильмов или самыя кинофильмы…
В особенности фильмы нужны сейчас, так как в
пражских кинематографах начали демонстрироваться кинопасквили на русскую действительность (дифирамбы большевизму) заграничного производства.
Конкретно Пражское отделение “Общего дела” указывает на следующие ему известные фильмы – 1 бывшего отдела пропаганды добрармии “Голгофа женщины” и 2 – той же постановки: “Жизнь Родине – честь
никому”, находящиеся в Севастополе. Желательная
присылка и других кинофильмов по выбору компетентных лиц из наличного числа кинокартин в Крыму.
Демонстрирование таких фильмов, правильно отражающих современную русскую жизнь, в чешских кинематографах оказало бы большое содействие успеху
Магеровский Лев Флорианович (1896–1986) – общественный и научный деятель русской эмиграции, один из организаторов Русского Заграничного исторического архива
(«Пражского архива»), организатор Бахметьевского архива
Колумбийского университета. В годы Гражданской войны –
сотрудник Освага. В 1920 г. в Крыму совместно с
В. Л. Бурцевым работал в службе прессы и информации правительства Юга России.
56
132
антибольшевистской работы в Чехии и подняло бы
авторитет русской патриотически настроенной общественности в глазах чешских масс.57
Передвижной «Музей современных событий в России», который возил в 1920-е годы по Европе и Америке бывший полковник Белой армии, неутомимый собиратель документов революционной эпохи Я. Лисовой,
имел в своих фондах «пять тысяч либретт фильмы “Голгофа русской женщины”».58
Известный киновед М. Ферро в программной статье
«Кино и история» предпринял, в частности, сравнительный анализ двух пропагандистских фильмов (прои антисоветской направленности) революционной эпохи: «Уплотнение» и «Дни ужаса в Киеве». Автором сценария фильма А. П. Пантелеева «Уплотнение» был наркомом просвещения А. В. Луначарский. Этот фильм
«хотел передать слияние пролетариата и интеллигенции». В основе сюжета – история о профессоре химии,
увлеченном передовыми идеями, чей сын ведет агитацию против большевиков. Рабочего с дочерью, живших
в сыром подвале, подселяют в квартиру профессора.
Вскоре враждебность семьи по отношению к этому рабочему и его дочери исчезает, и квартиру начинают
посещать рабочие, а профессор читает лекции в своеобразном клубе, который там образуется. Сын профессора влюбляется в дочь рабочего, и они соединяют свои
судьбы.
Автор первого, по мнению М. Ферро, антисоветского
фильма «Дни ужаса в Киеве» неизвестен. Он был поставлен с одобрения немецких властей, которые поддерживали Скоропадского. Приглашения на просмотр
были на двух языках – немецком и французском.
Фильм показывает, как красные взяли власть в Киеве.
Hoover Institution Archives. Boris I. Nicolaevsky Collection.
Serias 10. Box 18. Folder 23.
58 Лисовой Я. Памятка «Музея современных событий в России» // Белый архив: в 3 т. Т. 1. Париж, 1926. С. 219.
57
133
Насилие и беззаконие там правят бал: уважаемые жители ограблены, дома их заняты. «Большевистский
ужас» (в немецком переводе) описывает трагедию одной мелкобуржуазной семьи. Отец семейства потерял
свое место, потом его бывший слуга, который занимает
крупный пост у большевиков, выселяет их вместе с женой из квартиры. Их дочь, которая работает на большевиков, хочет помочь родителям устроиться. Но они
отказываются от денег, заработанных бесчестным путем. Отца посылают на принудительные работы, дочь
пытается организовать его побег за границу. Но их обнаруживают, арестовывают и расстреливают.
Сравнивая фильмы, М. Ферро констатирует, что
«несмотря на противоположные цели, они на одну и ту
же тему. Они ставят проблему взаимоотношений между защитниками Октября и мелкой буржуазией». Отмечается, что некоторые черты сходства между двумя
фильмами выходят за рамки сознательной или бессознательной воли режиссеров; в частности, то, «что в основе идеи сближения классов лежит идиллия, классическая тема мелодрамы по типу Ромео и Джульетты.
Однако в “Большевистском ужасе” инициатива исходит
от девушки, которая уходит из своей семьи, что “неприлично”, в то время как в большевистском фильме
она очень сдержанна, и чувствуется, что она хорошо
воспитана. Таким образом, два эти фильма, несмотря
на противоположную концовку, определяют добро и
зло, исходя из поведения девушки...».59 Это замечание
М. Ферро чрезвычайно важно, так как обозначает тенденцию, характерную для многих пропагандистских
художественных текстов.
Обращение к женским образам в пропагандистских
фильмах эпохи Гражданской войны поддается объяснению. Ведь в преимущественно мужском действе, ка-
Ферро М. Кино и история // Вопросы истории. 1993. № 2.
C. 51–52.
59
134
ким была братоубийственная война, женщины присутствовали, причем в различных ипостасях.
Прежде всего они были жертвами противостояния.
Вообще, исходя из традиционных представлений о человеческой природе, женщинам приписывалась виктимность, а мужчинам – насилие. Мужчины или символы, традиционно олицетворявшие мужское начало,
почти всегда выступали в качестве субъекта насилия.
Они же, за редким исключением, фигурировали и в роли спасителя женщин. В оппозиции «свой – чужой»
страдающая женщина (так же как и ребенок, старик,
инвалид) почти всегда была в стане «своих», и каждый
политический режим различными средствами, включая
художественные, провозглашал ее защиту делом чести.60
Женщины принимали и непосредственное участие в
Гражданской войне. Как справедливо отмечает историк В. П. Булдаков, среди добровольцев было немало
женщин – от доблестных казачек и романтических институток, следовавших за своими женихами, до авантюристических садисток и беспощадных мстительниц,
расстреливавших пленных.61 Разнообразные персонажи
со спектром мотиваций были и среди женщин, находившихся на службе в Красной армии, ЧК и т. д.
Компетентные современники рассматривали женщин как вполне реальную силу. Донской атаман, например, 18 ноября 1919 г. ввел отмененную год назад
его предшественником смертную казнь для женщин.
«Жизненный опыт показал, что преступления женщинбольшевичек порою затмевают аналогичные преступления мужчин и носят часто более злостный характер,
что влияние женщин как подстрекательниц действует
на толпу сильнее, чем агитация мужчин», – так мотивиПодробнее об этом см.: Eremeeva A. Woman and Violence ...
P. 726–743.
61 Булдаков В. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997. С. 235.
60
135
ровалось это решение.62 В антибольшевистской листовке «Будьте молчаливы» – обращении к офицерам и солдатам русской армии якобы от имени русских матерей
- подчеркивается: «Особенно избегайте разговоров с
ЖЕНЩИНАМИ, знакомыми и незнакомыми. Среди них
много шпионов».63
Ратные подвиги женщин широко освещались в печатных изданиях, особенно в антибольшевистских.
Причем практически всегда храбрые женщины противопоставлялись отсиживавшимся в тылу мужчинам.
Вот фрагмент одной из множества таких статей: «Им,
этим женщинам, не было стыдным и позорным умереть
с оружием в руках в те дни, когда мужчины доставали
фальшивые бороды и паспорта и, сидя в теплом кабинете, с циничной улыбкой острили о женщине-воине и
женщине-сестре».64 Столь же эмоциональными были
статьи и фельетоны о женщинах из стана врага. Их
деятельность описывалась с особой тщательностью,
причем противоестественность ситуации аргументировалась как с общечеловеческих, так и с гендерных позиций.65
Как видим, образ женщины-жертвы, как и женщины сражающейся был достаточно распространен и рассматривался эффективным с точки зрения пропаганУтро Юга (Екатеринодар). 1919. 23 нояб. С. 3.
Hoover Institution Archives. Russian Subject Collection.
Box 13. Folder 13.
64 Пенков Ф. Сестра Оля: посвящается русским сестрам милосердия // Донская волна. 1919. № 26(54). С. 3–4; см. также: Наташин К. Три сестры // Там же. 1918. № 2; Эйхенбаум И. А. Женщины-добровольцы // Там же. 1918. № 17.
65 См.: Карпенко И. Усы Розы Люксембург // Радуга (Ростовна-Дону). 1919. № 1. В ростовском журнале «Донская волна»
публиковались фотографии большевичек с соответствующими пояснениями: портрет Ларисы Кулаковой – «донской Коллонтай» (1918. № 7. С. 12), Зявкиной – «сирены из красного
штаба», «увлекавшей офицеров в сети советской контрразведки» (1918. № 8. С. 19) и др..
62
63
136
ды. Посредством кино формировались модели «правильного» поведения женщины в ситуации гражданского противостояния. Персонажи самодостаточных
революционерок, расшатывающих основы режима, так
популярные в кинематографе послефевральского периода, в годы Гражданской войны потеряли прежнюю
актуальность. На смену им пришли женщины, страдающие от социальных потрясений, сражающиеся наряду с мужчинами (или следуя за ними) во имя скорейшей победы. Их страдания и подвиги «работали» на
формирование позитивного имиджа заказчиков фильмов и негативного – их соперников.
137
М. С. Уваров1
Вузовская педагогика
в оптике отечественного кинематографа
Гендерные аспекты вузовской педагогики не часто
становятся предметом серьезного анализа. Фольклорная (юмористическая) традиция давно и в интригующем ключе затрагивает данную тему. Вспомним хотя
бы знаменитую репризу Аркадия Райкина о «тупом доценте», вступающем в дискуссию со студентом Авасом.
«Серьезное» искусство тоже от нее не отрекается.
Отечественный кинематограф время от времени обращается к этой теме, хотя, как правило, с непредсказуемыми и не слишком оптимистическими результатами.
Общественное сознание очень согревает, например, сатирический образ профессора-экзаменатора в новелле
«Наваждение» из фильма Леонида Гайдая «Операция
‘Ы’». Сама же проблема остается скорее эмпирически
поставленной, чем теоретически осмысленной.
Заметим, что обычно ирония, неприятие или же сочувствие обращены к мужчине-педагогу. С его статусом чаще всего связывают народное высказывание, согласно которому он – один из тех, кто «в очках, да еще
шляпу надел». Да и «человек рассеянный с улицы Бассейной» у К. И. Чуковского очень напоминает вузовского персонажа.
Когда же в бой вступает женщина, маскулинное начало ее «немужской» работы дает о себе знать в полной
мере. Доходит даже до того, что образ скучноУваров Михаил Семенович, доктор философских наук,
профессор Санкт-Петербургского государственного университета, руководитель Центра современной философии и
культуры (Центр «СОФИК»).
1
138
несчастной институтской «доцентши» (преподавателя
политэкономии социализма) выводится в качестве эпиграфа к черной комедии российского пошиба (образ,
созданный Жанной Болотовой в первых кадрах кинофильма Алексея Балабанова «Жмурки»).
Здесь я хочу привести один историко-литературный
пример. Вспомним известный персонаж из чеховской
пьесы «Дядя Ваня» (и из одноименных фильмов на
этот сюжет). Профессор Александр Серебряков – эстетик, литературный критик, музыковед, в общем, тот
самый университетский профессор, который в России
середины-конца XIX века появляется в «штатном» режиме. Когда смотришь различные постановки «Дяди
Вани» на театральной сцене и в кино, становится непонятным, почему известный ученый, профессор, читающий публичные лекции в Петербурге, изображается
таким неприятным типом (чего сам Чехов, кажется, совсем не имел в виду). Почему дядя Ваня так ополчился
на Серебрякова, ополчился именно как на профессионала, которому он всю жизнь поклонялся и отчего Серебряков так ему отвратителен?
Чехов все это психологически тонко оправдывает
личными и «семейными» мотивами, но за драматургическими характеристиками человеческих судеб, за
рамками личных отношений Ивана Войницкого и профессора Серебрякова мне всегда казалось, что изображенный Чеховым профессор – это прототип русского
интеллигента, связавшего себя с педагогическим поприщем. Он работает в зазоре между систематичностью научного (эстетического в данном случае) дискурса, педагогическими удачами/неудачами и попыткой
понять, что же такое искусство. А вот дядя Ваня хочет
понять искусство из самого искусства. Ему малоинтересны педагогические мучения и теоретические штудии. И в этом своем непонимании, в веренице жизненных проблем и разочарований всю тоску и злобу он
срывает на профессоре – бывшем своем кумире. То
есть дело заключается в противоречии между жизнью
139
искусства и ее теоретической (в том числе и педагогической) интерпретациями, обильно сдобренными повседневными проблемами.
Когда я перечитывал самые популярные русские
журналы гуманитарного профиля конца XIX – начала
XX века, то находил в них чрезвычайно много талантливых работ. Это был серьезный уровень эстетикохудожественного исследования, в котором первую
скрипку играли профессора университетов. Тот уровень, до которого мы и сегодня, возможно, еще не доросли. Эстетика, искусствоведение и философия искусства того времени были полем профессиональной
работы серьезных исследователей – как в научнотеоретическом, так и педагогическом плане.
Но пренебрежительное отношение к «профессору» и
«философу искусства», емко изображенное Чеховым,
перешло в нашу сегодняшнюю ситуацию. Несмотря на
то, что общий фон отношения к дореволюционной вузовской педагогике в России является, безусловно, положительным.
Парафразом на эту чеховскую тему представляется
изображение А. И. Солженицыным в романе «В круге
первом» (этот эпизод представлен и в одноименном телесериале Глеба Панфилова, вышедшего на экраны в
2004 г.) «высокоинтеллектуального» диалога дипломата
- «благородного предателя» со своим родственником,
известным писателем. Какое, отношение имеешь ты,
лауреат, спрашивает наш герой, к великой русской литературе, и тема эта звучит не только рефреном самооправдания собственных грехов. Но и предчувствием
будущих споров о «физиках» и «лириках» в среде советских шестидесятников, а также всех тех борений, которые происходят вокруг нобелевских премии по литературе, присужденных в разные годы нашим
соотечественникам.
В призме отображения педагогического поприща
гораздо больше повезло отечественной школе. Школьные педагоги часто становятся предметом кинораз-
140
мышлений в гендерном аспекте (например, в киноработах Динары Асановой, Роллана Быкова или же в знаменитых фильмах Александра Митты «Звонят, откройте дверь!» и Сергея Ростоцкого «Доживем до
понедельника»). Да и песен/стихов о вузовских педагогах наше искусство как-то не придумало, хотя хороших стихов/песен о школьной жизни, о школьных учителях написано довольно много.
Эта традиция имеет давнюю историю. Образ чеховского Платонова из пьесы «Без названия» (и фильма
Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино») напрямую связан с темой
школьного учительства в России. Умный и перспективный человек, студент университета, Михаил Платонов,
испытав муки неразделенной юношеской любви, в конечном итоге бросает свою учебу и становится простым
сельским учителем. При этом талант, благородство души, умение любить и другие человеческие качества остаются с ним, но жизнь год от года течет уже в другом
русле. Судьба несчастного благородного человека становится лейтмотивом этой вечной чеховской темы –
темы русского интеллигента в русских же обстоятельствах. Сходным образом звучит лейтмотив школьного
учительства в рассказе Чехова «Анна на шее» и в одноименном фильме Исидора Анненского (1954).
Отец Анны – разоренный и спившийся учитель гимназии, и одновременно - в высшей степени благородный человек, наделенный всеми несчастиями, сопутствующими традиционному образу учителя.
Только в советский период имидж школьного учителя получает прямо противоположную окраску, благодаря «идеальному типу» педагога, конструируемого в образе
воспитателя
трудных
подростков
(А. С. Макаренко).2 Кинематографическое воплощение
Русские писатели. XX век. Биобиблиографический словарь:
В 2 ч. Часть 2: М - Я. М., 1998. С. 6-8; Макаренко А. С. Педагогические сочинения: В 8 т. М., 1983-1986. Особенно стоит
2
141
судьбы Макаренко-педагога состоялось в фильмах «Педагогическая поэма» (1955), «Флаги на башнях»
(1958), «Большие и маленькие» (1963).
Многое было сказано и довоенными советскими художественными фильмами, где образ учителя (учительницы) становится символом хотя и трудной, но счастливой доли (фильм «Учитель» 1939 г. с Борисом
Чирковым в главной роли и др.). Дополняет эту палитру
образ Викниксора и его коллег-учителей из легендарного фильма А. Полоки «Республика ШКИД» (1966 г.) по
одноименному произведению Г. Белых и Л. Пантелеева.
Ну а дальше – уже упомянутые киноработы Ростоцкого,
Быкова («Внимание, черепаха!», «Чучело») и Асановой
(«Ключ без права передачи»). Учитель в этих киноповествованиях совсем не всегда идеальный герой, но
одним из определяющих векторов его существования
является благородный труд на школьном поприще.
Между тем, тема школьной педагогики, ставя особые вопросы перед педагогикой вузовской, содержит в
себе ряд «скользких» подвопросов. Как формируется
образ современной вузовской «класс-дамы» и умудренного опытом (или же зеленого) мужчины-доцента? В
чем смысл трансформации восприятия этих образов у
различных социальных групп? Есть ли специфика личной жизни у доцента, и чем она маркирована (в вариантах служебных отношений и повседневного опыта)?
Что происходит с мужчиной и женщиной на стадии перехода от ассистентства к доцентству и от доцентства
к профессорству? В чем состоят критерии научного
роста и вершины карьеры с точки зрения «вузовских»
мужчины и женщины? Как складывается профессиональная жизнь преподавателей обоих полов в связи с
ненормированным рабочим днем, необходимостью аувспомнить «Педагогическую поэму» А. С. Макаренко, посвященную А. М. Горькому. Она, собственно, и сделала Макаренко знаменитым. Первое полное издание «Педагогической
поэмы» опубликовано только в 2003 году.
142
диторной работы и чтения научной литературы (лень,
тоска, работоспособность, домашние заботы, стенания
о непомерной преподавательской нагрузке, посещение
библиотек, бань и ресторанов)? Когда доцент (профессор) перестает читать книги и начинает читать только
лекции? Насколько узнаваем образ отечественного доцента (профессора)? В чем преимущества и недостатки
семейных доцентских пар? Кто и почему предпочитает
преподавателей-женщин (мужчин)? Может ли женщина
быть философом? Может ли мужчина быть культурологом?
Таких вопросов - серьезных и не очень - можно поставить довольно много. Смысл же их заключается в
том, что данная сторона жизни современного человека
почему-то выпадает из сферы продуктивного (и научного, и художественно-психологического) анализа.
В отношении вузовской педагогики общие гендерные
проблемы,
характерные
для
советского/российского общества, имеют определяющий смысл.
Как пишут отечественные исследователи этой темы,
«гендерный порядок в советском обществе был этакратическим, т. е. в значительной степени определялся государственной политикой и идеологией, задающей
возможности и барьеры для действий людей».3
В современной литературе посвящено много места
следующей идее. В зависимости от того, какие признаки доминируют у того или иного типа личности, можно
определить степень относительной мужественности или
женственности его характера. Этот анализ помогает, в
частности, объяснить феномен мужественных женщин
и женственных мужчин.4
Здравомыслова Е., Темкина А. Советский этакратический
гендерный порядок // Российский гендерный порядок: Социологический подход. СПб., 2007. С. 92.
4 Овчаров А.А. (1991). Мужественность и женственность в
типах
//
Интернет
ресурс.
Режим
доступа:
3
143
Существуют различные, даже полярные мнения об
интеллектуальном и духовном потенциале обоих полов,
но особенное внимание здесь уделяется женщине. Воззрения людей в последние столетия в значительной мере эволюционировали в направлении идеала равенства
между полами. На смену религиозным догматам и стереотипам в мышлении и поведении приходит приоритет способностей, заложенных в человеке. Половые различия накладывают свой отпечаток на способ
реализации этих способностей, но гендерные признаки
остаются определяющими в выборе цели и методах ее
достижения.
Поскольку для большинства цивилизованных народов установились более-менее единые стандарты, касающиеся женских и мужских стереотипов поведения,
перечислим их и сопоставим с принятыми в типологии
признаками5.
Для мужественности:
1.
а) надежность (за мужчиной «как за каменной стеной»);
б) последовательность (сказал - сделал);
в) предсказуемость поступков;
г) постоянство привычек и занятий;
д) приверженность системе, нормам, принципам;
2.
а) объективность оценок;
б) независимость поступков и суждений от личных
симпатий и антипатий;
в) прямолинейность в высказываниях;
г) бескомпромиссность;
д) суровость, сухость и безэмоциональность (особенно в формальных отношениях);
http://www.socionic.ru/index.php/2010-10-14-21-0753/2987-2010-11-09-23-42-23
5 См.: Овчаров А.А. Указ. соч.
144
3.
а) реалистичность (воспринимаю мир таким, каков
он есть);
б) практичность;
в) владение ручными навыками;
г) высокая степень выживаемости и приспосабливаемости;
д) хорошие физические данные: сила, реактивность,
развитость органов чувств;
4.
а) лидерские задатки;
б) демонстративность;
в) уверенность в словах и поступках;
г) склонность к расширению деятельности и контактов.
Для женственности:
1.
а) гибкость в поведении;
б) спонтанность в поступках;
в) сильная зависимость от своего текущего состояния;
г) частая переключаемость;
2.
а) зависимость в поступках от своих чувств и отношений;
б) субъективность в оценках и суждениях;
в) повышенная эмоциональность;
г) эмпатия (сопереживание);
3.
а) наличие элемента непредсказуемости (и, значит,
загадочности) в поведении;
б) глубокая проницательность;
в) неуверенность и беззащитность в условиях суровой реальности;
г) склонность к мечтаниям, фантазиям, иллюзиям;
4.
а) скромность и застенчивость;
145
б) ориентация на внутренние личностные мотивы;
в) уступчивость, склонность подчиняться, а не
управлять;
г) узкий круг интересов и контактов.
При выборе сферы деятельности и профессии «мужественные» типы женщин часто отдают предпочтение
традиционно мужским занятиям: управлению, строительству, вождению транспорта, работе в правоохранительных органах и т. п. Однако в этом ракурсе выбор
женщиной стези вузовского преподавателя объясняется
не до конца. В самом деле, легко предположить, что
«педагогическая реализация» вписывается в общие
традиции эмансипации и маскулинного поведения
женщины. Вместе с тем роль женщины в системе вузовского образования толком до сих пор не исследована. По этой причине тот водораздел, который явно
имеет место между женщиной - школьным учителем и
женщиной - вузовским педагогом все еще остается непроясненным.
На уровне статистических исследований, затребованных официальными структурами, гендерный аспект
вузовской педагогики почти никого не интересует. В
докладах и статистических выкладках, ей посвященных, дилемма «мужское-женское» практически не анализируется. В этих выкладках широко используется
термин «преподавательские кадры вуза». Но статистику
почему-то мало интересует вопрос о том, сколько женщин и мужчин-педагогов работает в этих самых вузах.
Весь интерес исчерпывается на уровне официальных
цифр приема в аспирантуру и докторантуру, где тщательно высчитывается процент поступивших и защитившихся женщин и мужчин. Когда же речь заходит о
штатных сотрудниках вузов, дело ограничивается выяснением вопроса о том, сколько докторов, кандидатов
наук, какого возраста и каких специальностей работает
в высшей школе. Неявно декларируется установка на
то, что вузовская педагогика - мужское по преимуще-
146
ству занятие (как школьная педагогика - женское), и
говорить здесь, собственно, не о чем. Женщина, ставшая преподавателем вуза, должна, в основном, подчиняться корпоративным интересам мужского вузовского
сообщества. И совсем не редок образ вузовского руководителя-мужчины, с большой неохотой принимающего
на работу женщину-преподавателя, пусть даже умудренную блестящими знаниями и опытом и принципиально не претендующую на декретный отпуск. Впрочем, не редко возникает по видимости «контрарная»
ситуация, когда женщина-руководитель столь же неохотно принимает на работу коллегу женского пола,
как и руководитель-мужчина.
Какой же может быть интерес к более тонким деталям взаимоотношений мужского и женского начал,
обозначенным выше, если в основу трактовки проблем
вузовского образования заложены такие стереотипы?
Между тем, как пишет, опираясь на известную концепцию В. А. Геодокяна об эволюционной необходимости двух полов, один из современных авторов, «социологи обнаружили, что за последнее десятилетие
впервые за всю историю цивилизации женщины на
планете заняли больше рабочих мест, чем мужчины. И
те же социологи установили, что есть устойчивая тенденция к переходу от локального явления феминизма в
обществе к феминизации общества в целом. То есть
цивилизация отдает свое развитие в физическом мире
в руки женщин.6 Далее автор говорит о том, что роль
своеобразного «третьего пола» в современной цивилизации принимают на себя компьютерные технологии,
скрадывающие противоречия между мужчиной и
женщиной в сфере труда. При этом модифицируются и
женская, и мужская функции. Женщины начинают отвечать все в большей степени за развитие, поскольку
Гуриев М.А. Стратегия информационно-технологического
развития России // Компьютерные инструменты в образовании. 2003. №.4. С. 36.
6
147
мужчины, освобождая женщинам путь в различные
управленческие структуры, существующие в реальном
мире, обретают новую степень «самососредоточенности», начинают внутренне развиваться в направлении
виртуальных миров.
Можно заметить, что основная тенденция, затрагивающая многие стороны развития современной информационной цивилизации, связана с диалогической
переориентацией на восприятие женского начала в качестве действенного, системосозидающего, самостоятельного. На этом фоне появляются работы, в которых
мужское и женское начало вузовской педагогики рассматриваются, скорее, метафорически, чем актуально.
В
частности,
меткие
и
образные
зарисовки
В. В. Савчука переводят проблему в жанр легкого (а
иногда
и
сатирического)
шаржа,
философскопсихологического эссе или же ностальгических воспоминаний7.
Логика подобного дискурса довольно проста: мужчина есть судья женского «вузовского начала». Поэтому
он либо самоироничный бытописатель женских (доцентских?) слабостей, либо изощренный наставник
мнимой женской (профессорской?) силы. Аудитория же
может быть только женщиной, впитывающей наставления и указания, сублимирующая по поводу дискурса
наставника-мужчины.
Нельзя не признать емкости и достаточной узнаваемости описываемых Савчуком сюжетов. И даже хочется проявить обычную мужскую солидарность.
Но все-таки проблема более глубока, чем представляется она через изящный абрис шаржа. Как пишет
один из современных авторов, «фигура преподавателя
университета трагична. Объективно он - даже не Учитель и не организатор информационного и дисциплиСм.: Савчук В.В. Режим актуальности. СПб, 2004 (раздел
«Аудитория как женщина»); Савчук В.В. Из жизни доцентов.
СПб., 1997.
7
148
нарного пространства образования. Социум поручил
ему функцию воспроизводства культурного потенциала, но не дал свободы. Фактически, преподаватель <…>
не способен изменить студента. Преподаватель функционирует в учебном цикле; степень его влияния на
сам процесс зависит от его профессиональной компетенции, педагогического настроя и психологической
индивидуальности»8.
Но что такое индивидуальность преподавателя? Согласно общей логике изложения автора книги, гендерный аспект не имеет решающего значения. Преподаватели вузов как бы выстроены по ранжиру мужского
начала, не требующему половых различий и тем более
особых практик, эти различия культивирующих.
Представляется, что подобное положение вещей таит в себе большую опасность. Советский образ жизни,
воспитавший отношение к женщине как к «товарищу и
брату», которую/которого необходимо воспевать за
трудовой героизм (последний, конечно, может сочетаться и с женственностью/жертвенностью), поставил
перед отечественной системой образования две проблемы. Во-первых, школьная педагогика, лишенная по
базовым экономическим причинам мужского начала,
постепенно девальвировалась и привела к не самому
блестящему положению дел со средним образованием.
Во-вторых, педагогика вузовская, выстроенная по
строгому мужскому сценарию, игнорирующая, как
правило, собственно женское начало как именно женское, привела к качественному снижению уровня духовно-душевного общения с учениками, в частности, в
гуманитарной сфере. Таким образом, в системе образования была разрушена двойная диалогическая связь
«учитель - ученик»: в школе за недостатком мужского
связующего начала; в вузе - женского.
. Маркова О.Ю. Мифы, идеалы и реальность образовательного процесса. СПб., 2000. С. 62.
8
149
Эти фундаментальные обстоятельства во многом
становятся причинами того, что в общественном сознании одинаково тускло выглядит и образ «милой дамы» - педагога, и образ «лихого доцента» - мужчины.
Происходит
своеобразный
символический
обмен
(Ж. Бодрийяр): женская слабость означивает мужскую
силу, и наоборот. Но этот взаимный обмен, к сожалению, зачастую ведет не к развитию, но к деградации. А
в более общей перспективе наличное состояние образовательного процесса лишь подчеркивает необходимость
серьезных исследований и изменений в этой сфере.
Вернемся теперь к самому началу разговора и посмотрим, каким образом реализуется этот «гендерный
порядок» в отечественном кинематографе.
Анализ фильмов показывает, что повседневное бытие вузовского педагога как отражение нестабильности
и «растерянности» современного общества (от позднесоветского периода к нашим дням), как правило, доминирует в тех редких случаях, когда сценариста и
режиссера вообще интересует эта тема.
Сначала вспомним два фильма, появившихся почти
одновременно и получивших одинаковое название –
«Кафедра». Эти фильмы целиком посвящены взаимоотношениям между преподавателями вузов.
Первый фильм, снятый в 1981 году (премьера
1982 г.) режиссером Иваном Каисашвили по одноименной повести Ирины Грековой (1978), повествует о
ситуации, связанной с переменами жизни кафедрального коллектива. Немолодой профессор Завалишин, известный ученый, заведующий кафедрой института, однажды начинает понимать бесперспективность своей
дальнейшей карьеры. Научная стезя становится неинтересной и малопродуктивной. Умирает любимая жена,
и это заставляет профессора отказаться от преподавательской работы. После смерти Завалишина на его место назначается новый заведующий, который искренне
хочет улучшить работу кафедры. Затем возникает маловероятная в реальности ситуация, когда новый заве-
150
дующий, трезво оценивая свои силы, добровольно оставляет свой пост.
Собственно, главным конфликтом в фильме становится борьба хорошего с очень хорошим, временами
разбавляемая искренними и узнаваемыми человеческими страстями. Воплощением последних, естественно, становится женщина-педагог Нина Игнатьевна –
ученица Завалишина, начинающая борьбу за честное
имя своего покойного учителя и применяющая в этой
борьбе особые (и, надо сказать, странные) методы.
Второй фильм, вышедший на экраны в том же 1982
году, является экранизацией пьесы Валерии Врублевской и – одновременно - телеверсией спектакля Марка
Розовского «Кафедра». Здесь возникает ситуация во
многом напоминающая рассмотренную выше. Мужские страсти в фильме Розовского обильно сдобрены
образом действий принципиальной женщины – секретаря партийной организации. Заведующий кафедрой
большого института Брызгалов злоупотребляет своим
служебным положением. Многие сотрудники, как водится, с этим мирятся: некоторые из боязни перед заведующим, другие же рассчитывают на покровительство Брызгалова взамен на свою беспринципность.
Женский глаз партийного секретаря Бравинской вносит в эту атмосферу типичную нотку бодрого позднесоветского оптимизма…
Если же взять основную массу отечественных
фильмов на эту тему, то ситуация выглядит гораздо более пессимистичной.
Первое, что бросается в глаза: образ вузовского педагога анализируется почти исключительно на «мужском материале». Женщины появляются или в качестве
второстепенных персонажей, или же совсем не появляются в кадре. Поскольку судьба этих киногероев
весьма противоречива – от несуразности и трагических
ноток до почти полного разочарования в жизни – не
оставляет подозрение, что мужские характеры пропущены здесь сквозь призму женского вузовского начала.
151
Иными словами, мужчина-педагог олицетворяет собой
своеобразного «вузовского андрогина»: на его примере
анализируется полноценный и не очень радостный образ вузовской педагогики в целом.
Здесь есть, пожалуй, два исключения.
В качестве первого рассмотрим сюжет замечательного фильма Ильи Авербаха «Монолог» (1972), в котором образ ученого и одновременно университетского
профессора передан с исключительной художественной
силой (одна из лучших ролей в кино Михаил Глузского).
Директор крупного НИИ и профессор Ленинградского
университета оставляет свой пост, чтобы заняться чистой наукой, главным своим делом. Но не это главное в
фильме. Речь, в основном, идет о личной судьбе профессора, его, казалось бы, не слишком ладно сложившейся жизни. Жена от него ушла. Через много лет
вдруг объявилась уже взрослая дочь, оказавшаяся пустой и бездарной мещанкой, которую он безропотно и с
любовью принял, осознавая все ее недостатки. Наградой за терпимость и великодушие стала внучка (одна
из первых ролей Марины Нееловой), все радости и печали которой он переживает острее, чем собственные.
«Монолог» - фильм о том, каким следует быть человеку,
независимо от его профессиональных устремлений.
Грустная и светлая картина рассказывает нам о вторичности даже самой престижной профессии, если в
повседневности человеческой судьбы ты не проявляешь
лучших своих качеств.
Второй пример – прямо противоположного характера. В лирической мелодраме Вилена Новака «Принцесса на бобах» (1997) изложена современная версия сказок «Принцесса на горошине» и «Золушка». И все бы
ничего, если бы контрапунктом через весь фильм не
проходила тема несчастной судьбы вузовских педагогов.
Еще достаточно молодые люди, преподаватели научного коммунизма, с приходом перестройки оказались
никому не нужными (заметим, впрочем, что ситуация
152
эта почти нереальная: бывшие преподаватели марксизма-ленинизма, как правило, прекрасно чувствуют
сегодня на кафедрах отечественных вузов и в иных
структурах). Главной героиней является женщина («героическая» роль Елены Сафоновой), а ее муж предстает
в жалком обличье интеллигента-неудачника, бездельника и нахлебника (Владимир Конкин). В постепенном
превращении Золушки и принцессу, происходящем в
этом фильме, конечно же, много иронии. Но сам факт
мужественного преодоления жизненных и педагогических невзгод - через упорный труд, сохранение чувства
долга и умения любить по-настоящему - конструируют
образ «вузовского андрогина», но только с обратным
знаком. Женщина - бывший педагог воплощает в себе
и лучшие мужские, и присущие только ей качества, независимо от мифической родословной графов Шереметевых, которая является лейтмотивом чудесных превращений в этом фильме.
Но, как уже говорилось, это два исключения из общего правила. Посмотрим теперь, как складывается
«реальная» судьба вузовского педагога-мужчины в зеркале отечественного кинематографа.
«Осенний марафон» - фильм Георгия Данелия по
сценарию, написанному Александром Володиным на
основе своей одноимѐнной пьесы (1979).
Андрей Бузыкин (Олег Басилашвили) - талантливый
переводчик в издательстве и тоже, (как герой фильма
«Монолог»), преподаватель Ленинградского университета. Его преподавательская деятельность показана в
фильме штрихами, почти намеками. Здесь мы видим
полный набор характеристик повседневной университетской жизни: недовольство начальством, кафедральные неувязки, талантливо проведенные занятия со студентами с подтекстом «как мне все это надоело» и даже
профессиональные встречи с датским профессоромпереводчиком. В личной жизни герой мечется между
женой и любимой молодой женщиной (возможно, это
повзрослевшая героиня «Монолога» в исполнении все
153
той же Марины Нееловой). Больше всего Бузыкин боится огорчить свою жену и предпочитает угождать всем,
поддерживая видимую нормальность ситуации все более и более нелепыми объяснениями.
Перед нами формируется развернутый образ «повседневного конформиста», так любимый кинорежиссерами, пытающимися говорить о вузовском педагогическом
процессе.
Фильм
заканчивается
почти
шизофренической сценой, когда герой так и не может
сделать окончательного выбора в тривиальной житейской ситуации. Последние кадры фильма, где наш Бузыкин бежит вместе со своим другом-датчанином в
безнадежность будущего, становится иронической и
одновременно трагикомической метафорой отечественной повседневности.
«По главной улице с оркестром» - фильм режиссера Петра Тодоровского (1986).
Пятидесятилетний Василий Муравин (одна из лучших ролей в кино Олега Борисова), доцент технического вуза, приходит к выводу, что жизнь его не удалась.
Он убежден в том, что дома его ни во что не ставят,
считают неудачником и мямлей. Забыты старые песни,
заброшена любимая гитара, нереализованным остался
композиторский дар. В его жизни нет ни любви, ни
взаимопонимания, ни справедливости. Ему оказывают
в заслуженной честной работой должности заведующего кафедрой, и он смиряется с этим без боя. Любящая
его всю жизнь коллега по кафедре отвергнута, отношения в институте не складываются. Единственная отдушина – все та же гитара, которая даже теперь может
перевернуть его жизнь, направить ее в творческое русло.
Короче говоря, его вузовская профессия становится
абсолютно ненужной, и только музыка пробуждает в
герое лучшие чувства любви и сострадания. Таким образом, перед нами опять образ хорошего человека, основная профессия которого только мешает ему жить
полноценной жизнью.
154
«Любовник» - киноповесть Валерия Тодоровского
(2002).
Дмитрий - профессор вуза (блестящая роль
О. Янковского), лингвист, считает себя утонченным человеком и, судя по всему, чаще пребывает в мире высоких материй, чем в реальности. Повседневный антураж небогатой квартиры не мешает ему чувствовать
себя состоявшейся личностью – как в повседневной
жизни, так и в основной профессии.
Жена уходит от него тихо, ясным осенним утром:
она умирает в результате разрыва сердца. Муж и сын
пытаются совладать с обрушившимся на них горем,
наладить свой нехитрый быт, жить дальше. В это же
время происходит самое страшное в жизни Дмитрия,
более страшное, чем смерть любимой женщины: из сохранившегося письма он узнает о пятнадцатилетней
связи покойной жены с любовником, которая продолжалась до самой ее кончины. Что могла найти она в
Иване, отставном военном? Как вышло, что Дмитрий
не знал об этой связи столь продолжительное время?
Как она могла сделать это? Эти вопросы не дают покоя
герою. Но самое для него мучительное – это невозможность получить ответы от потерянного прошлого.
Что же с профессией нашего героя? Ее отголоски
мы встречаем в редких кадрах, когда Дмитрий показан
в университетской среде, в студенческой аудитории, в
отрывочных диалогах с коллегами. Горе и невосполнимость ушедшего делают из благополучного профессора
педагогического «монстра», не видящего ничего за пределами своего несчастья. В очередной раз профессия
служит даже не фоном, а своеобразным «отточием» трагедий реальной жизни вузовского педагога.
«Груз 200» - одиннадцатый фильм режиссера Алексея Балабанова (2007).
Фильм представляет собой жесткую драму, о нравах провинциального города на закате советской эпохи, и повествует о персонажах той поры. Фильм вышел
в российский прокат, однако во многих кинотеатрах
155
после нескольких дней проката был снят, хотя и заслужил один из престижных призов Российской гильдии
кинокритиков.
На ночной дискотеке дочь местного партийного
босса Анжелика встречается со своим знакомым. После
дискотеки они выпивают, и в конце концов знакомый
девушки предлагает поехать за город к бывшему заключенному Алексею, чтобы купить «добавки».
Тем временем ленинградский интеллигент, профессор и заведующий кафедрой научного атеизма Артем
едет к матери, успев перед этим побывать у своего брата. В пути «Запорожец» ломается, что вынуждает его
обратиться за помощью к хозяину ближайшего дома тому самому Алексею. Алексей радушно – по меркам
своего непростого характера - принимает гостя, приглашая его выпить водки. У них завязывается спор о
религии и вере, в ходе которого наш профессор демонстрирует все атрибуты беспомощности догматического
атеизма перед здравым человеческим рассудком. Что,
впрочем, не мешает новым знакомым выпивать дальше.
Профессор решает не злоупотреблять гостеприимством незнакомого человека и уже в нетрезвом виде
возвращается к брату, понимая, что до Ленинска он не
доедет.
Как раз в это время на хутор прибывают Анжелика
со своим знакомым Валерием. Валерий оставляет девушку в машине, обещая вскоре вернуться, и идет в
дом к Алексею. Там он на пару с хозяином напивается
до потери сознания. Появляется один из главных персонажей – милиционер-маньяк, и закручивается
страшный сюжет черной трагедии...
Профессор научного атеизма в конце фильма проходит через своеобразное «испытание верой», которое
потрясает основы его научного мировоззрения. Трудно
сказать, как это отразилось на будущей профессиональной карьере заведующего кафедрой Ленинградского университета (так обозначено в картине). Но ник-
156
чемность его профессиональной деятельности, благодаря сюжетным ходам, предпринятым режиссером, становится очевидной для зрителей.
Из приведенного анализа можно заключить, что
повседневность, находящая свое выражение в приведенных выше «киноцитатах», почти не ощущает ни в
вузовской педагогике, ни в ее представителях какихлибо романтических, возвышенных или же просто позитивных моментов. Этот взгляд явно отличатся от
взгляда на школьную педагогику. Вузовский педагог
чаще всего олицетворяет собой типаж неудачника, для
которого даже высшие профессиональные отличия не
могут стать щитом от жизненных неурядиц и заблуждений.
Можно спорить о том, почему так получается. Ответы, наверное, будут разными. Но одно, пожалуй, очевидно: жизнь современного отечественного вуза в его
педагогическом изводе требует новых осмыслений и
интерпретаций.
157
Ф. В. Каплан
Женское как материнское:
западные мелодии и российские вариации
Философия как способ спекулятивного постижения
бытия и мироздания и художественное творчество как
путь преимущественно чувственного их освоения и
приобщения к ним - вместе с тем это и формы самосознания культуры, а на индивидуальном уровне –
средство трансцендирования, выхода за пределы наличного.
Для каждого отдельного исторического периода в
западной культуре (именно о ней пойдет речь) характерны свои особые взаимоотношения между искусством и теоретическими взглядами на эстетическое, с
одной стороны, и философией, и с другой, наукой в целом. Не вдаваясь глубоко в это проблемное поле в контексте настоящих рассуждений, нам все же кажется
небезосновательным и полезным кратко обрисовать историю этого взаимодействия.
В греко-римской культуре истина, красота и благо
были неразделимы и исчерпывающе репрезентировались в категории калокагатии. Для гносеологической
парадигмы философии Нового времени характерно отделение категории истины от ценностных категорий
добра и красоты, а искусство рассматривается лишь в
качестве одного из способов познания, постигающее
всеобщее в форме единичного. Ситуация меняется в
мировоззрении эпохи романтизма, теоретики которого
усматривали основы бытия в художественном озарении, духовном интуитивном созерцании, одним словом
– в искусстве. С приходом в гуманитарное знание во
второй половине XIX в. экзистенциальной парадигмы
ситуация меняется еще более отчетливо, искусство ста-
158
новится «высшим способом постижения мира», а экзистенциальное измерение человеческой жизни во всех ее
многообразных конкретных проявлениях находит свое
наиполнейшее отражение в художественном творчестве.1
XX век расставил новые акценты в диспозиции художественного и философского, искусства и науки, что
позволяет современным исследователям говорить о
формировании «новой рациональности», «новой научной парадигмы». Философия не может быть изолированной от бытия чувственного и его конкретных проявлений, смыслов и ценностей человеческой жизни.
Искусство же тяготеет к сущностям, концептам, закономерностям, стоящим за феноменальной, художественно репрезентированной реальностью.
Чтобы продемонстрировать потенциал и значимость художественного опыта в его тандеме с опытом
спекулятивным, достаточно вспомнить, что искусство
XX в. оказывается более чутким к социальным, политическим, культурным процессам и изменениям, нежели
классическое научное знание. Общепризнано, что постмодернизм изначально проявился именно в области
художественного сознания и только после был осмыслен в философских и теоретических работах: «воззрения на искусство У. Эко, Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Бодрийара,
Ж. Делеза,
И. Хассана,
Р. Рорти,
П. де Мана,
Ф. Джеймисона, Ж. Деррида и некоторых других современных философов позволяют понять не только
сферу художественного, но в целом своеобразие постмодернистской ситуации и ее преломление в различ-
Cм. подробнее: Конев В. А. Философия культуры среди парадигм философского мышления // Философские науки.
1991. № 6. С. 16–30; Воронина Н. Ю. Философия: в поисках
себя: Вводный курс лекций. Самара, 2001. С. 62–74.
1
159
ных областях человеческой деятельности: науке, политике, этнографии, этике».2
Современная гуманитарная мысль характеризуется
особенной диалектикой искусства и философии, где
искусство стремиться стать философией, а философия,
если и не стремится стать искусством, то находит в искусстве зоны философствования через непосредственное к нему обращение, при этом язык философии тяготеет к поэтическому, метафорическому. Красноречиво
говорит о взаимопроникновении философии и искусства и тот факт, что теоретики искусства становятся
его практиками, и наоборот, художники приходят к
теоретическому осмыслению своей деятельности, что
фиксируют в текстуальной форме – программных
статьях и манифестах – мировой художественный процесс знает тому множество примеров. Кроме того, показательным для современного искусства и его институционального функционирования стало появление
фигуры куратора – лица, зачастую берущего на себя
роль автора или идейного интерпретатора художественной концепции, воплощаемого впоследствии одним
или целой группой художников.
Все эти трансформации необратимо влекут за собой изменения в тех вопросах, которые ставит перед
собой философия. Так, В. А. Конев пишет: «Новая рациональность ориентирована на осмысление логики
творчества, которая в наиболее полной мере выражена
в искусстве. Причина творчества – небытие, а именно
искусство… обладает силой вызывать бытие из небытия… Переход философии от вопроса “Что есть истина?
” к вопросу “Что есть творчество?” лежит через эстети-
Дианова В. М. Постмодернистская философия искусства:
истоки и современность. СПб., 1999. С. 192.
2
160
ку как науку о чувственно-рациональном постижении
мира».3
Таким образом, одним из возможных путей философского исследования того или иного феномена реальности становится аналитика художественных практик и произведений искусства, в которых эти
феномены находят свое осуществление. Путь этот тем
более продуктивен, поскольку в эстетической форме и
в сфере искусства как ее приоритетном местонахождении реальность, будь то психическая или социальная,
отрефлексирована чувственно, что способствует отысканию в изучаемом явлении локусов, сопротивляющихся языковой интерпретации.
В свете изложенного, с нашей точки зрения, в качестве сущностно важных выдвигаются вопросы о
природе и онтологических основаниях творчества, особенностях творческой субъективности и мотивах художественной деятельности, внутреннем содержании
экспрессивного акта и смыслов, обнаруживаемых в
произведении искусства, а также сценариях и значениях его функционирования как в социальнокультурном пространстве, так и в эмоциональном мире
воспринимающего субъекта. Наиболее последовательно
и рельефно эти темы в течение XX столетия разрабатывались в аспекте психоаналитического дискурса, психоаналитически ориентированной арт-критики и, как
это ни парадоксально, – в феминистской критике истории и теории искусства, т. е. в гендерной теории. И
здесь примечательно то, что психоанализ, не будучи ни
наукой в полном смысле слова, поскольку он не утверждает объективных истин, ни медицинской практикой,
хотя и имеет дело с душевными недугами, сам представляет собой, по завещанию своего основателя, искусство, а именно – искусство толкования. В то же
Конев В. А. Искусство и философия: полюса, стягивающие
культуру // В диапазоне гуманитарного знания: Сборник к
80-летию профессора М. С. Кагана. СПб., 2001. С. 56–57.
3
161
время идеи психоанализа с момента его возникновения
оказывали и продолжают оказывать существенное
влияние на художественную практику – взять хотя бы
сюрреализм, вооружившийся методами психоаналитического анализа. История же феминистского движения
начиная с 70-х годов XX в. – это история практической
теории или теоретической практики, поскольку зачастую оно разыгрывается как раз в том самом ключе, о
котором уже шла речь – сосуществования манифестов
и их художественных проекций в социальное поле. При
этом психоанализ и гендерные исследования имеют не
одну точку пересечения в своих предметных сферах –
от вопросов различия полов, идентичности, репрезентации, креативности и их символического проявления
до закономерностей межличностных взаимодействий и
переживаний, социальных отношений, и в целом –
культурной жизнедеятельности.
Не имея намерения подвергнуть анализу все наличествующие аспекты такого взаимопроникновения
дискурсов и вытекающих из него следствий, которые,
несомненно, весьма многообещающи и сулят неуемному научному любопытству удовольствие от потенциальных открытий, мы остановимся на одном, очевидно,
фундаментальном явлении – феномене материнского и
его инкарнациях в действительности, имеющих непосредственное отношение ко многим из актуальных вопросов, касающихся творчества и искусства. При этом
мы будем иметь дело с самим понятием и сущностью
материнского, с его ролью в творческом процессе, а
также с опытом материнского и его репрезентацией – с
собственно произведениями искусства, т. е. с многочисленными масками материнского.
Так уж получилось, что роль матери в психоанализе
была осознана и проанализирована гораздо позже роли
отца. В работах Фрейда мы находим утверждение о
сублимационной природе художественного творчества
и искусства, в основе которого всегда лежит травматическая ситуация неисполненного желания, которое на-
162
стойчиво ищет своего осуществления в фантазиях, исправляющих неудовлетворяющую действительность.
Фрейд проводит различие побудительных желаний по
двум основным направлениям, подчеркивая их зависимость от пола фантазирующего субъекта: «Это либо
честолюбивые желания, служащие возвеличиванию
личности, либо эротические. У молодых женщин почти
без исключений господствуют эротические желания,
ибо их честолюбие, как правило, поглощается стремлением к любви; у молодых мужчин, наряду с эротическими, довольно важны себялюбивые и честолюбивые
желания».4 Фантазии, а значит и художественное творчество, приобретают здесь фаллическое значение и
связаны с эдипальным периодом – будучи способом
преодоления комплекса кастрации и результатом соперничества с отцом у мальчиков, и эротического влечения к отцу и «зависти к пенису» у девочек, поскольку
основой для фантазий взрослого, по мнению Фрейда,
выступают воспоминания о психофизических переживаниях детства. Это утверждение не заставит впоследствии ждать появления ему обратного – в аспекте того
же «фаллического значения» творчества Карен Хорни, а
затем Жанин Шассге-Смиржель объяснят творчество
мужчин через «зависть к матке» и желание компенсировать неспособность давать жизнь.5
Однако, несмотря на многочисленные упреки
Фрейда в аннигиляции роли матери в психическом
развитии ребенка со стороны его последователей, уже в
работе «Воспоминание о Леонардо да Винчи» мы находим такие строки: «Любовь матери к грудному младенцу, которого она кормит и лелеет… представляет собой
Фрейд З. Художник и фантазирование // Художник и фантазирование. М., 1995. С. 130.
5 См., напр.: Шассге-Смиржель Ж. Женское чувство вины. О
некоторых специфических характеристиках женского Эдипова комплекса // Французская психоаналитическая школа.
СПб., 2005. С. 385–425.
4
163
полностью удовлетворяющую любовную связь, которая
реализует не только все психические желания, но и все
физические потребности».6 Казалось бы, именно такое
наиполнейшее удовлетворение и имеет своей целью акт
творчества, но тема материнского не получает дальнейшего развития. Тем не менее, анализируя иконографию художника, Фрейд помещает ее в контекст не
только взаимоотношений да Винчи с отцом, но также с
матерью и мачехой. При внимательном прочтении работы, здесь же обнаруживается и еще один плодотворный для дальнейшего повествования мотив, а именно –
упоминание о мифологических богах-гермафородитах,
соединяющих мужские и женские признаки пола
(обычно в форме присоединенного к женскому телу
фаллоса) и олицетворяющих собой «творческую первосилу природы» (курсив наш. – Ф. К.) и идею о том, что
«лишь соединение мужественности и женственности
способно предложить удовлетворительное отображение
божественного совершенства».7 А поскольку человек
подобен богу и в способности творить, то логичным образом в художнике для его креативного осуществления
необходимо присутствие и мужского и женского начал.
Открытия и идеи Фрейда положили начало одному
из влиятельнейших дискурсов гуманитарной сферы и
нашли свое развитие в трудах как его приверженцев,
так и противников. Ученица Фрейда Мелани Кляйн обратилась к доэдипальной стадии развития психики ребенка, на которой центральную позицию занимают отношения младенца с матерью. Она открыла новую
перспективу в исследовании развития сознания ребенка и его взаимосвязи с внутренними и внешними объектами – такой подход способствовал более глубокому
пониманию структуры изменения эго, процесса восприятия внешнего мира и символизации получаемого
Фрейд З. Воспоминание о Леонардо да Винчи // Художник
и фантазирование. М., 1995. С. 202.
7 Там же. С. 191.
6
164
опыта. При этом первичным объектом для ребенка неизбежно было и есть материнское тело, распознаваемое
ребенком в качестве фрагментарного, но вместе с тем
как часть его самого (параноидо-шизоидная позиция).
На этой стадии мать – источник, с одной стороны,
удовлетворения жизненных потребностей ребенка, с
другой – амбивалентных чувств любви и агрессии, и
как следствие – чувства вины за агрессивные импульсы, возникающие на стадии осознания матери как отдельного субъекта (депрессивная позиция). В основании творческой активности, согласно теории Кляйн,
лежит желание восстановить, пересоздать утраченный
и разрушенный любимый объект как снаружи, так и
внутри эго на основании осознания ребенком ответственности за деструкцию объекта и памяти о том прекрасном времени, когда объект был его частью. Стремление создать мир заново неотделимо от развития
реальных отношений с внешним миром и выступает
ядром истинной креативности.8
В своих работах Кляйн часто обращалась к материалу искусства и к феномену креативности, но, как и
Фрейд, она, скорее, использовала благодатный материал искусства для развития собственно психоаналитической теории, но не феномена эстетического опыта. Тем
не менее ее открытия стали инструментально важными
для психоаналитической эстетики, разрабатываемой ее
последователями.
Х. Сегал вслед за М. Кляйн рассматривает процесс
создания произведения искусства как эквивалентный
психическому процессу воссоздания утраченного объекта, но акцент у нее смещается на установление возможных причин существования «хорошего» искусства,
и «плохого», неаутентичного, причины появления которого она усматривает в неудачном разрешении конСм. подробнее: Glover N. Psychoanalytic Аesthetics: the British
School
http://www.psychoanalysis-andtherapy.com/human_nature/glover/chap3.html.
8
165
фликта на депрессивной стадии, зачастую называя такое искусство «невротическим». Согласно Сегал, невротик, как и «плохой» художник, сконцентрирован на
своем патологическом внутреннем мире, тогда как
«настоящий» художник осознает объекты внешнего мира так же глубоко, как объекты внутреннего, и обладает большей способностью к преодолению своего душевного беспокойства и к воссозданию тех и других
объектов во всей их выразительной полноте. И хотя такой художник склонен к погружению в сферу своих
личных фантазий, он более успешен, чем большинство
людей, в коммуникации и передаче своего видения.
Эстетическое же наслаждение, получаемое публикой от
произведения искусства, заключается в бессознательном переживании воспринимающим субъектом креативного опыта художника, в котором происходит гармонизация
болезненного
хаотического
состояния
депрессивной позиции.9
Необходимо, однако, заметить, что обозначенные
выше взгляды Фрейда, Кляйн и Сегал на природу творчества исходят из пессимистического взгляда на агрессивную человеческую природу и из понимания культурных
и
художественных
достижений
как
вытекающих из репрессивного характера внешней
действительности и защитных механизмов психики.
Дальнейшее развитие взглядов на креативность и культуротворчество в целом пошло по пути преодоления
этого в некотором смысле редукционистского подхода.
В то время как Кляйн и Сегал в своих работах были
сосредоточены на негативном аспекте параноидошизоидной позиции, связывая ее с маниакальным синдромом, Уилфред Бион подчеркнул сущностное и непрекращающееся взаимодействие процессов фрагментации, происходящих на шизоидной стадии, и
интеграции – на депрессивной. Именно эта связь, по
9
См. подробнее: Там же.
166
Биону, характеризует человеческое мышление и творческую процессуальность.10
Для Биона импульсом мыслительного и креативного
процессов выступает «катастрофическое изменение»,
которое сопровождает любое новое эмоциональное переживание, стимулируемое событием внутреннего или
внешнего мира. Новые ощущения всегда воспринимаются как потенциально разрушительные, изнуряющие
и состоящие из кажущихся несовместимыми хаотически направленных элементов. Способность преодолевать такой беспорядок результирует прогрессивным
развитием, но преодоление это всегда болезненно и зависит от умения личности противостоять распаду, тревоге и сомнению. Чувство катастрофического присутствует уже в первом крике младенца, и, по мысли
Биона, оно старше, чем сама жизнь – память о взрывных силах, приведших к появлению вселенной, хранят
молекулы нашего тела.11 Неудивительно, что только что
вступивший в мир хаоса ребенок не в силах справиться с ним самостоятельно, и тогда не кто иной, как мать
становится ключевой фигурой, от которой зависит
дальнейшее развитие и адаптация ребенка к действительности.
Центральное место в концепции Биона принадлежит связке «контейнер-контейнируемое», которая проистекает из процесса переноса ребенком его «невмещаемых» беспокойства, дискомфорта и тревоги на
мать, которая служит здесь контейнером для детских
страхов. Мать способна принять эти проекции и модифицировать их таким образом, что ребенок может интроецировать свой страх, но уже в обезвреженной
форме. Готовность и умение матери создавать значения, из сырых, необработанных данных, т. е. ее собственная креативность и воображение, преобразуют волнение и напряжение ребенка. В результате мать и
10
11
См. подробнее: Там же.
См. подробнее: Там же.
167
ребенок формируют «мыслящую пару» – конструктивный прототип любого последующего мыслительного или
творческого процесса. В случае неудачи матери выполнить столь важную функцию (если она сама страдает
патологическими психическими расстройствами) тревога, вместо того чтобы быть перенесенной на мать и
модифицированной ею, возвращается обратно к ребенку, и теперь с удвоенной силой.12
Немаловажный момент в теории Биона - категория
внутреннего (ментального) пространства, относящегося
к внутреннему миру, но генетически связанного с так
называемой первичной реальностью, которая «репрезентируя абсолютную истину в любом и любого объекта… не может быть познана человеческим бытием, ее
наличие может признаваться и чувствоваться, но о ней
невозможно знать».13 Признание существования этой
первичной реальности - необходимое условие любого
научного открытия или художественного творения, а ее
постижение возможно лишь при временном отказе от
предшествующих знаний, памяти, желаний и понятийных установок. Несложно заметить, что такой отказ
возможен лишь при позитивном опыте переноса детских проекций в материнский «контейнер».
Идеи Биона оказались созвучны аналитической позиции Дональда Винникотта, а именно – используемым
им понятиям «потенциального пространства», «переходного объекта» и признанию ведущей роли матери в
установлении ребенком связи с внешним миром. Он
разработал свою собственную концепцию изначальной
материнской заботы, в которой так же, как его предшественники, исходил из недифференцированности
восприятия ребенком внешнего и внутреннего миров
на ранней стадии психического развития. Мать воспринимается им как часть его самого, а собственные
действия не отчуждены от действий матери. Таким об12
13
Там же.
Bion W. Attention and Interpretation - Цит. по: Там же.
168
разом, для нормального развития у ребенка креативных и прочих способностей необходимо изначальное
совпадение интуитивных действий матери с потребностями ее дитя, что в первую очередь связано со своевременным кормлением. Возникающее при этом чувство удовлетворения, по Винникотту, ощущается
ребенком как результат его собственной воли и успех
его собственного творческого усилия. Такое, в сущности идеальное, положение вещей возможно лишь тогда,
когда в сознании ребенка имеет место иллюзия существования пространства его всесилия и уникальности,
где внешний мир слит воедино с его собственным «Я».
Сферы, заключающие такую иллюзию, Винникотт называет «потенциальными пространствами», а средства
и медиумы, способствующие переживанию этой иллюзии – «переходными объектами». Первичным переходным объектом и есть мать, а вслед за ней – ближайшие
объекты внешнего мира – игрушки и предметы быта,14
посредством которых ребенок учится справляться со
своей тревогой и преодолевать драматическое осознание ограниченности своих сил и возможностей. Далее
Винникотт добавляет: «…задача принятия реальности
остается нерешенной до конца, ни один человек не
может освободиться от напряжения, связанного с наличием внутренней и внешней реальности, а освобождение от этого напряжения обеспечивается промежуточной областью опыта (искусство, религия, и т. д.)».15
Из этого мы легко можем заключить, что искусство само по себе как раз - потенциальное пространство, а
произведение искусства – переходный объект, в котором происходит символизация внешнего мира и примирение с ним. Эта идея была впоследствии воспринята художественным критиком и теоретиком искусства
См. Winnicott D. Transitional Objects and Transitional Phenomena: A Study of the First «Not-me» Possession // The International Journal of Psycho-Analysis. 1953. № 34. P. 91.
15 Ibid. P. 95.
14
169
Питером Фуллером, перу которого принадлежит знаменитый сборник эссе «Искусство и психоанализ».16
Фуллер также подчеркивает важность парадигмы
«мать-и-дитя» как для творческой деятельности, так и
для эстетической восприимчивости. Именно иллюзия
ощущения собственной автономности, подобно иллюзии, которую создает для ребенка мать, но вместе с тем
– состояние свободы и дрейфа в безграничном неструктурированном пространстве, формируют эстетический отклик. Произведение искусства для Фуллера
«транзитивно», оно «вызывает смешение перцепции и
апперцепции, субъективного и объективного опыта,
которое превосходит как чистую фантазию, так и фактические очевидности непосредственной данности…
хороший художник создает иллюзию третьего пространства опыта, которое оправданно может быть названо пространством откровения».17
В то же время понятие потенциального пространства Винникотта с необходимостью отсылает нас к понятию внутреннего пространства Биона. Бионианское
ментальное пространство многомерно, огромно и бесконечно, оно не имеет прямого соответствия с реальностью чувственной. Однако в отличие от положения
Винникотта о «потенциальном пространстве» между
матерью и ребенком, которое оценивается автором позитивно и лишено меланхолических или садистических
коннотаций, психическое переживание «внутреннего
пространства» Биона имеет угрожающие аспекты,
вследствие которых оно может восприниматься (например, в состоянии психического нарушения) как
инородное, враждебное или пустое. Угроза быть поглощенным этим пространством сходно с ощущением бесконечного падения – ощущением отсутствия предела
возникающим беспокойству, тревоге, страху, ведущим
См.: Fuller P. Art and Psychoanalysis. London, 1980.
Fuller P.
Rocks
and
Flesh
http://www.artinfluence.com/issue3/Rocksnflesh.html.
16
17
170
-
к психической катастрофе – тому, что Бион назвал «катастрофическим хаосом» и «безымянным ужасом». Тем
не менее такой негативный аспект чрезвычайно важен
для понимания внутренней динамики произведения
искусства, что и констатировал Фуллер.
Легко заметить, что, в свою очередь, концепция
«внутреннего пространства» Биона имеет созвучие с
лакановской категорией Реального, которое в одной из
своих ипостасей представляет собой нечто подобное
материнскому чреву, олицетворяя органическую полноту, слитность с телом природы, изгнание из которого
травматично, и возвращение в которое невозможно:
«Феномен человека изначально возникает на месте разрыва с Реальным».18 Разделяя психоаналитический тезис о первоначальной неразделенности в психике ребенка его собственного и материнского тел, Лакан
утверждает, что впервые целостность своего образа и
телесную отстраненность от матери ребенок обретает
на «стадии зеркала», когда он может идентифицировать себя со своим отражением. Возвращаясь к теории
Винникотта, который констатировал, что изначально
свой образ ребенок находит в лице матери, находясь на
ее руках и пристально вглядываясь в его выражение,
можно расценить весьма вероятным то предположение,
что произведение искусства, как, впрочем, любой другой продукт креативной деятельности, для творящего
субъекта становится символическим воссозданием такой матери-зеркала для установления чувства собственной полноты, и в особенности в тех случаях, когда
мать по той или иной причине оказывается неспособной выразить детский образ в позитивной форме.
Продолжая мысль о значимости материнского в
творческом акте, о материнской роли в формировании
внутреннего пространства Биона, потенциального проЛакан Ж. Стадия зеркала и ее роль в формировании
функции Я» // Семинары. Кн. 2 («Я в теории Фрейда и технике психоанализа»). М., 1999. С. 512.
18
171
странства Винникотта, Реального Лакана и месте их в
процессе символизации опыта, как основания художественной деятельности, невозможно обойти творчество
Юлии Кристевой, в котором материнское, а также, как
это ни парадоксально, его роль имеют множество аспектов, но в целом приобретают гораздо более витальный, телесный характер, возможно, именно потому,
что с неизбежностью включают в качестве своего основания реальный, прочувствованный материнский
опыт.
Интродукцией в телесные коннотации материнского у Кристевой служит ее понятие отвратительного, переживание которого по своей природе физиологично,
так как связано с реакциями влечения и отторжения.
Отвратительное в индивидуальной археологии – это
«наши самые примитивные попытки благодаря автономии языка отделить себя от материнской целостности – даже прежде, чем начать экзистировать вне ее.
Отделение резкое и неуклюжее, его всегда подстерегает
опасность вновь попасть в зависимость от одновременно успокаивающей и удушающей власти».19 Этот болезненный процесс отделения от материнского тела маркирует границу между доэдипальной стадией развития
субъекта и последующей стадией вхождения в символический порядок. При этом доэдипальная стадия характеризуется Кристевой как принципиально феминная, материнская и в сущности своей – гетерогенная,
не знающая дихотомических различений жизни и
смерти, поглощения и выделения, орального и анального, мужского и женского, субъекта и объекта, духовного
и рационального. Овладение языком и способностью
означивать объекты реальности кладет конец этой материнской гетерогенности, которую, используя термин
Платона, Кристева называет «хорой»,20 и которая соКристева Ю. Силы ужаса: эссе об отвращении. СПб., 2003.
С. 50.
20 Там же. С. 51.
19
172
провождается ритмическими пульсациями – чувственными, эмоциональными, инстинктивными и несемантизированными параметрами желающего тела.
Именно этот ритм, по Кристевой, становится основой дискурса искусства, а в корне любой художественной практики лежит очищение от отвратительного через прямое к нему обращение. Отвратительное
сопротивляется установлениям Сверх-Я и возвращает к
асубъективности и нон-объективизму, к самому началу
символического, оно «тянет к обрыву смысла» и тем самым рождает новое значение.
Все теории, которые мы позволили себе кратко обрисовать в настоящей статье, подчеркивают особую
роль детско-материнских взаимоотношений не только в
развитии психической организации ребенка, но и в
формировании созидательного и эстетического отношения к действительности, выражающейся в частных
случаях в художественном творчестве. В силу того неоспоримого факта, что ребенок в этом тандеме неизбежно пассивен, мать становится доминирующей, а
значит, и ответственной стороной, а креативные способности помещаются в прямую зависимость от способности матери быть заботливой. Такое понимание
часто влечет за собой суждения, приобретающие оценочные коннотации, и может проявляться в избираемой авторами терминологии, подобно «достаточно хорошей матери» у Винникотта. Однако досадным
образом не учтенным оказывается непосредственный
женский опыт материнства, который помимо прочего
напрямую связан с субъективацией женского как такового. Кроме того, не стоит упускать, что невозможно
стать матерью, не побывав ребенком, а значит быть
освобожденным от материнского воздействия, столь,
как мы увидели, важного и существенного.
Кристева была одной из первых авторов, кто ввел
категорию материнского в философский дискурс изнутри, т. е. с позиций непосредственно переживаемого
опыта. Такая установка соответствовала общей на-
173
правленности «женских исследований», возникших на
Западе в 60-е годы XX в. и имеющих своей целью и
главной парадигмой включение женского жизненного
опыта в социальной и культурной действительности в
качестве основы научной работы, а также изменения
научных дискурсов с учетом этого опыта.21 Тем не менее, как отмечает сама же Кристева, внутри существующей психосимволической структуры (западной
христианской цивилизации и ее светских ответвлений)
«женщины чувствуют себя отрезанными от языка и
общественного договора, в которых они не находят ни
чувств, ни значений тех отношений, которые связывают их с природой, их телами, телами их детей, другой
женщиной или мужчиной».22 В поиске адекватных
средств выражения женского опыта, многие из теоретиков феминизма, как уже отмечалось ранее, пришли к
использованию языка современного искусства, который оказался близок телу и эмоциям.
Характерной особенностью западного феминистского искусства, выраженной в лозунге «личного как
политического», было обращение в первую очередь к
темам «мужского взгляда», специфике женской сексуальности, культурной эксплуатации женского тела и
общая направленность на критику и преодоление гендерного неравенства. Что же касается вариаций на
женские темы в отечественном современном искусстве,
то в силу культурно-исторических причин, и в частности – определенной специфики оппозиции «мужское-женское», которая в советской ментальности оказалась лишенной антагонизма, традиционного для
феминистских представлений о сексуальном различии
См.: Хоф Р. Возникновение и развитие гендерных исследований // Пол. Гендер. Культура. Немецкие и русские исследования. М., 2009. С. 31–61.
22 Кристева Ю. Время женщин // Гендерная теория и искусство. Антология: 1970–2000. М., 2005. С. 133.
21
174
и субъекте,23 тема женского как материнского оказалась более выразительной и представляет для нашего
анализа особенную ценность.
Как отмечают исследователи, гендерная проблематика в целом, и женская и феминистская в частности,
в изобразительном искусстве и других арт-практиках,
таких как инсталляции, хеппенинги, перформансы,
видео-арт, в России появляются в конце 1980-х, одновременно с их артикуляцией и в научном дискурсе.
В качестве пролога в репрезентации материнского
опыта на художественную авансцену выходит травматический опыт телесного, напрямую связанный с репродуктивной функцией и воплощенный в «ужасах»
дисциплинарных пространств родильных домов и гинекологических кабинетов. В инсталляции Айдан Салаховой «Бедная мама» (1990 г.) триумфальное гинекологическое
кресло
с
парчовым
сиденьем
и
металлическими медицинскими инструментами на золоченой подушке у его подножья соседствуют с фотографиями возлегающих одалисок и корчащихся лиц
рожениц. Трансформация женщины из сексуального и
обольстительного объекта «мужского взгляда» в страдающий объект «пола как судьбы» и современной медицины не предполагает места для субъективации
женского. Женщина как субъект, дающий новую
жизнь, здесь отсутствует. И это отсутствие «компенсируется» китчевым золоченым убранством интерьера,
иронично разоблачающим стереотипы восприятия материнства как чуда, непременно сопровождающегося
ликованием.
Тема травмы родов и гинекологии находит свое
продолжение в творчестве не менее знаковой для гендерного российского искусства 1990-х фигуры Натальи
Турновой. В работе «Символический обмен и смерть»,
анализируя модели тела, функционирующие в совреСм.: Бредихина Л. Антропология копулярного субъекта http://visantrop.rsuh.ru/news.html?id=357507.
23
175
менном обществе Ж. Бодрийяр писал: «Для медицины
базовой формой тела является труп. Иначе говоря, труп
– это идеальный, предельный случай тела в его отношении к системе медицины. Именно его производит и
воспроизводит медицина как результат своей деятельности, проходящей под знаком сохранения жизни».24
Очевидно, этот пассаж напрямую кореллируется с процессом деторождения, репрезентированного в живописном изображении младенца Н. Турновой (серия
«Рожающая», 1999 г.), надпись вокруг которого гласит:
«Нет чуда рождения ребенка. Есть способ вытащить его
наружу. Живым. Не по частям. Гинекология – изнанка
любви, ее лягушачья шкурка. Она остается даже тогда,
когда и любовь, и секс уже давно прошли».
Однако парадоксальным образом фрагментированным в процессе родов оказывается не столько тело
младенца, сколько тело самой матери, что также наглядно представлено художницей в инсталляции «Сидящая» (из проекта «Гинекология», 2000 г.). Нелепые
цветовые сочетания, расплывающиеся, отвращающие
«мужской взгляд» формы женских фигур, беззащитные
позы, обнаруживающие зияние «женской дефектности»
на месте «мужской самости», еще раз свидетельствуют о
репрессированном и молчаливом женском в фаллократичном мире.
Как указывалось выше, тематизация травматичности родов, фрагментарности женской телесности, репрессированности женского «генитального», является
лишь прологом в художественном осмыслении материнского. Цитируя Ю. Кристеву: «Беременность является серьезнейшим испытанием: это расщепление тела,
разделение и сосуществование “Я” и “Другого”, природы и знания, физиологии и речи. Этот фундаментальный вызов идентичности сопровождается фантазией о
целостности нарциссической самодостаточности. БеБодрийар Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000.
С. 216.
24
176
ременность есть своего рода институционализированный, социализированный и естественный психоз».25 И
этот психоз – расщепление и распад уже не тела, но
женской самости, идентичности – требует новых стратегий действия и новых механизмов обретения пусть
фантазийной (опять же, следуя Лакану, любая целостность субъекта иллюзорна), но целостной нарциссической самодостаточности. Одной из таких стратегий,
продиктованных социальной реальностью рубежа столетий, становится вынужденный героизм (что не исключает здесь и рефлексии над советским утверждением женского как материнского героического). Подобно
тому как героически женщины отслеживают и осознают свою постродовую телесную бесформенность, раздробленность и невостребованность, также героически
они входят в пространство социума в качестве матерей. Но оборотной стороной такого процесса становится логичным образом вытекающая маскулинизация и
более того – милитаризация женского, что наглядно демонстрирует фотопроект арт-группы «Четвертая высота» «Героическое» (2000 г.), персонажи которого – одетые в военную форму или космические скафандры
девы, вскармливающие и баюкающие младенцев.
Семиотика физиологичного женского тела приобретает новые смыслы в инсталляции Ирины Наховой «Побудь со мной» (2002 г.), представляющей собой материнскую утробу, в которую предлагается войти
зрителю, где его нежно обволакивает шелк. Противоречивым образом этот объект становится художественным высказыванием, связывающим сакральную репродуктивность женского как материнского с его
заботой и любовью к плоду, с политическим – утверждением в качестве центрального и определяющего
«генитального женского» в противовес доминирующему
в культуре «фаллическому мужскому». С одной стороны,
Кристева Ю. Время женщин // Гендерная теория и искусство… С. 140.
25
177
как мы отмечали выше, материнское чрево – репрезентирует ту полноту, с которой связана лакановская категория Реального. В другом прочтении Реальное у Лакана приобретает характеристики «ужасного объекта»:
«Перед нами явление образа, который внушает ужас,
воплощая и соединяя в себе все то, что по праву можно
назвать откровением Реального в самом непроницаемом его существе, Реального, не допускающего ни малейшего опосредования, Реального окончательного –
того объекта, который, собственно, больше и не объект
уже, а нечто такое, перед лицом чего все слова замирают, а понятия бессмысленны».26 Таким образом, Реальное находится за пределами языка, сопротивляется
символизации. Но материнская утроба в инсталляции
Наховой, вопреки традиционно должному молчанию и
«прислушиванию», приобретает голос – она уговаривает, взывает вошедшего остаться – присваивая тем самым традиционную активную позицию говорящего
мужского субъекта. В то же время здесь мы видим то
самое отвратительное, влекущее и отторгаемое, о котором говорит Кристева. Отвратительное воссоздается
художницей, чтоб быть прочувствованным и катарсически преодоленным.
Красноречивую трансформацию женщины-матери
в говорящего субъекта мы находим в видеомюзикле
платформы «Что делать?» «Три матери и хор» (2007 г.).27
Фильм представляет собой последовательное повествование трех молодых женщин о тяготах и противоречиях экзистенциального опыта материнства, более похожее на исповедь или плач. Рассказы при этом
комментируются репликами из хора, состоящего из колоритного разнообразия социальных (и гендерных) типов. Три матери также репрезентируют три модели и
Лакан Ж. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа
(1954/55). М., 1999. С. 235.
27 См.: Три матери и хор. Фильм Глюкли и Цапли («Фабрика
Найденных Одежд»), 2007 - http://vimeo.com/14291345.
26
178
роли поведения – одинокая мать, работающая мать и
мать-домохозяйка.
Визуальный, как и аудиальный, ряд фильма демонстрирует специфику опыта становления матерью в современном российском историческом контексте. Происходит отрицание женственности и женского тела как
такового. «Говорящие головы» трех молодых матерей
лишены тел и раздираемы какофонией тела социального, на разный лад транслирующего социальные, моральные предрассудки, стереотипы, ценности, императивы. Показательно и то, что «музыкальное», что
призвано погружать во «Тьму Бытия, где кроются все
начала и концы, все рождающее и питающее, материнское лоно и естество Вселенной»,28 более не принадлежит женскому, но противостоит ему. Таким образом,
произведение искусства превращается в инструмент
критического осмысления общества и культуры, в котором женщина и мать фрагментирована телесно, психологически и социально, и настойчиво взывает к необходимости
своего
специфического
механизма
идентификации, который бы предотвратил окончательную диссоциацию и развал нарциссического женского субъекта.
Тем не менее воображаемая идентификация – это
всегда «идентификация с оглядкой на Другого. Касается ли это любого подражания тому или иному образу
или любого “разыгрывания роли”, вопрос остается
один: для кого субъект играет эту роль? Чей взгляд учитывает субъект, идентифицируя себя с тем или иным
образом?».29 Любопытно, что из всего многообразия
представленных характеров в вышеописанном произведении и прочих арт-практиках изгнанным из поля
зрения (и вместе с тем из поля действия) оказывается
Лосев А. Ф. О мироощущении Эсхила // Лосев А. Ф. Форма.
Стиль. Выражение. М., 1995. С. 477.
29 Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999.
С. 112.
28
179
мужчина, будь то отец, муж или любовник. И это, на
наш взгляд, не что иное, как следствие методичного
уничтожения феминистской критикой «мужского
взгляда» фаллоцентричной культуры, который ранее,
возможно, и обеспечивал ту самую нарциссическую
женскую целостность.
Однако «изгнанное» мужское, обнаруживая себя в
этой новой и непривычной ситуации, изобретает новые
стратегии самопрезентации и субъективации, которые
находят свои отражения в современном российском
искусстве. Так в арт-проекте Филиппа Донцова «Свидетельство о рождении» (2008 г.) в числе прочих объектов
представлена анимационная работа, сюжетом которой
становятся «мужские роды». Пластифицированные и
гладкие мужские и женские тела, перверсия физиологий, функций и действий, сводящие практически к нулю различия пола, возраста и родства, с одной стороны, иллюстрируют размышления Бодрийара об
ослаблении половой маркировки, хаосе симуляций, механической объективации знаков пола, «торжестве
мужского как воплощенной несостоятельности и женского как нулевой ступени».30 Но, с другой стороны, такой угол зрения обнаруживает общность психологических и экзистенциальных сущностей человеческого, вне
его различий и определений биологическим полом или
гендерными конструктами. Опыт деторождения приобретает черты общечеловеческой территории. Это, на
наш взгляд, - в большей степени «свидетельство о рождении» нового общества, в котором мужское и женское,
материнское и отцовское, ужасное и возвышенное,
биологическое и социальное потенциально имеют некую общую стратегию действия, или, вернее, взаимодействия, и перспектив, в свете которых только и возможно
разрешение
существующих
социальных,
культурных, психологических противоречий. Возможно, все начинается с чистого листа, подобно тому как
30
Бодрийар Ж. Соблазн. М., 2000. С. 66.
180
во вновь возникшем «Гинекологическом кабинете» (работа 2009 г.) одной из ведущих современных российских художниц Ани Желудь присутствуют лишь нейтральные контуры, идеи предметов, свободные от
всякой плоти, дискурса репрессии и негативного эмоционального и исторического фона.
Несмотря на столь оптимистичный взгляд в будущее, мы вынуждены признать, что современное искусство не всегда находит понимание и признание в кругах критики и особенно массовой общественности,
возможно, именно потому, что в отличие от традиционного и массового искусства, покоящегося в большей
мере на миметических практиках, оно возникает в качестве «отвратительного объекта», возникая в границах
идентичности зрителя и угрожая разрушить ее целостность, подтолкнув к бесконечной бездне Реального, неопределенности и хаотичности «первичной реальности
внутреннего пространства», не демонстрируя при этом
реализации перверсивных желаний. Или же потому,
что «отвратительное» до сих пор существует преимущественно в категории «телесных отбросов» непотребных
для нашей культуры, что указывает на ее неспособность принять не только мать, но и, как подчеркивает
Элизабет Гросс, материальность самого тела, с его пределами и циклами, смертностью, болезненностью, экскрементами и менструальной кровью.31 А между тем
роль эстетических практик сложно переоценить не
только в качестве альтернативы фантазматической реальности «эпохи технической воспроизводимости», но и
доказательства относительности наших символических
конструкций и биологических предопределений.
Что же касается опыта материнского, проговоренного от лица женщин, то очевидно, что хотя он и есть
наипрямейший способ обретения женской субъективности, вместе с тем это экстремальный опыт как телесСм.: A Companion to Contemporary Art since 1945 / Еd. by
Amelia Jones. Oxford, 2006. P. 391.
31
181
ности, так и психики. Поскольку женское тело, одаренное репродуктивной функцией, изначально лишено самотождественности и способно на многочисленные варианты физических трансформаций, а становление
матерью – коробка с двойным дном и требует от женщины не только быть источником жизни, но и ежечасно воссоздавать ее полноту и гармонизировать хаос в
запутанных лабиринтах детских и собственных идентификаций.
182
О. Р. Демидова1
A She-private eye –
вариант «новой женственности»?
В конце 1990-х годов О. Дарк заметил, что в русском женском детективе все отчетливее проступают
черты триллера: героиням полагается метко стрелять,
лихо водить машину любой марки на любой дороге и в
любых погодных условиях, профессионально применять
различные приемы рукопашного боя и не особенно задумываться
о
проблемах
интеллектуальнонравственного порядка. Во всем этом критик усматривал очевидную связь с известными образами tough
guys американского «крутого» детектива.2 За истекшие
с тех пор десять лет число успешных женщин-авторов,
работающих в жанре женского детектива, существенно
возросло (хотя литературоведам и критикам так до сих
пор и не удалось прийти к единому мнению о том, что
же такое русский женский детектив). Количественный
рост свидетельствует не только о растущей популярности жанра на отечественном рынке книжной продукции, но и об обусловливающей его коммерческой успешности, – книги подобного рода, невзирая на порой
весьма невысокое художественное качество, оказываются востребованными читателем и приносят авторам
и издателям солидный доход.
Демидова Ольга Ростиславовна, доктор философских наук,
профессор РГПУ имени А. И. Герцена (Санкт-Петербург)
2 Подробнее см.: Треппер Х. Филипп Марлоу в шелковых чулках, или женственность в русском женском детективе? (О
фигуре женщины-частного сыщика у Марины Серовой) //
НЛО. 1999. № 40.
1
183
Героини женского детектива нередко занимаются
частным сыском, который в одних случаях составляет
основной род их деятельности, в других – выступает
чем-то вроде щекочущего нервы хобби. Очевидно, что
героиня «частный сыщик» не есть продукт развития
жанра на поле отечественной беллетристики, – она,
как, впрочем, и жанр в целом, представляет собой результат заимствования из литературы западной, преимущественно англоязычной, адаптированный к российским культурным условиям. В силу этого вполне
закономерно обращение к истокам, т. е. к тем образам
женщин-частных сыщиков (сыщиц?), к которым восходят все женские персонажи отечественного детектива,
продвигающиеся на этом поприще.
Пожалуй, первым и едва ли не главным при подобном обращении окажется образ, созданный представительницей так называемой второй волны «крутого» детектива американкой Сарой Парецки и ставший
сквозным в ее многотомной серии, главная героиня которой Ви. Ай. Варшавски – частный детектив, юрист
по образованию, феминистка по убеждениям, борец за
справедливость по призванию. Принято считать, что
Парецки радикально преобразовала образ и роль женщины в детективном романе, а успех образа главной
героини обеспечил невероятный успех серии в целом и
вызвал появление многочисленных подражаний как в
американской, так и в мировой литературе. Романы
серии переведены на тридцать языков (пять романов
изданы в русских переводах); как ни парадоксально,
самой большой популярностью за пределами США они
пользуются в Японии. Причина этого представляет
значительный интерес не только и не столько с точки
зрения собственно истории и социологии литературы
(специфики жанра и его восприятия в разных культурных и/или социальных сферах), сколько как явление
гендерного порядка. В одном из интервью Парецки
рассказала о впечатлении, которое произвел образ
главной героини серии на японских читательниц: более
184
всего их поразило не то, что она ведет «мужской» образ
жизни, занимаясь сугубо «мужским» делом профессионально, сколько то, что она говорит «мужским», «открытым» языком, которому в японской традиции противопоставляется «закрытый» язык женщин. Открытость
языка Варшавски стала тем фактором, который обеспечил ей успех в японской женской читательской аудитории и сделал ее образцом для подражания для женщин самого разного возраста.
Истоки замысла и история создания
Из четырнадцати написанных Парецки романов
двенадцать относятся к серии о Варшавски. Первый
роман серии – «Indemnity Only» («Заказное убийство») –
вышел в свет в 1982 г.; затем последовали «Deadlock»
(1984; «Тупик»), «Killing Orders» (1985; «Приказано
убить»), «Bitter Medicine» (1987; «Горькое лекарство»),
«Blood Shot» (1988; «Смертельный удар»), «Bum Marks»
(1990), «Guardian Angel» (1992), «Tunnel Vision» (1994),
«Hard Time» (1999), «Total Recall» (2001), «Blacklist»
(2003), «Fire Sale» (2005), «Hardball» (2009), «Body Work»
(2010).3
По признанию автора, замысел первой книги, положившей начало серии, и идея образа главной героини родились после длительного и тщательного изучения
мужских текстов, составляющих классический корпус
жанра; основное внимание уделялось при этом романам Р. Чэндлера, с типичной для этого автора главной
героиней, воплощающей абсолютное зло в силу наделенности выраженной женской сексуальностью. Как
отметила Парецки в интервью 2010 года, героиня у
Чэндлера – это «женщина, которая представлена именно своей сексуальной стороной и (которая) в силу этого
повинна во всех происходящих несчастьях». В том же
интервью, пытаясь дать ретроспективную оценку собственного замысла, она утверждала, что ей прежде всеПолную библиографию Парецки см. на сайте
http://en/wikipedia.org/wki/Sara_Paretsky#Bibliography.
3
185
го хотелось создать сильный женский характер, представляющий собой цельную личность, что вовсе не
предполагало отсутствия у героини сексуальности, однако эта сексуальность должна была быть «позитивной», т. е. не заключающей в себе зла и не несущей его
вовне. Кроме того, героиня должна была обладать способностью успешно разрешать разного рода проблемы,
которой женщины всегда наделены в реальности, но
очень редко – в литературе или кино.4
Прототипы от противного
У образа Варшавски были вполне определенные
мужские литературные прототипы, и читателю не составляет большого труда выстроить их ряд, поскольку
автор не только не скрывает их наличия, но и неизменно подчеркивает намеренную «цитатность» образа, задуманную как его исходную характеристику. Педалирование «цитатности от противного» вполне возможно
рассматривать как один из основных приемов, на которых
строится
образ
главной
героини:
(само)иронические аллюзии и отсылки к известным представителям
мужского
извода
образа
частного
детектива имплицитно вплетены в ткань повествования и эксплицируются иногда в самых неожиданных
ситуациях, что усиливает эффект самоиронии и подспудно разрушает (подвергает сомнению) установившиеся в канонизированной иерархии литературных
персонажей репутации.
В разных ситуациях героиня вспоминает и поминает добрым или недобрым словом Шерлока Холмса, первого частного сыщика американской литературы Рейса
Вильямса (год рождения героя – 1923, автор Кэрролл
«I wanted… a strong character… a woman who could be a
whole person, which meant that she could be a sexual person
without being evil. That she could be an effective problem solver, as women are in reality but not very often in fiction or on the
screen» (Interview to «January Magazine» by Linda Richards
(2001)).
4
186
Джон Дейли) и созданного Чэндлером частного сыщика
Филиппа Марло. Кроме того, встречаются упоминания
Кинси Милхоун – еще одной женщины-частного сыщика, героини «алфавитной» детективной серии американской писательницы Сью Графтон, современницы
Парецки и представительницы той же второй волны
«крутого» детектива. Показательно, что в романах почти нет отсылок к двум известным персонажам Агаты
Кристи, а те весьма немногочисленные упоминания о
ней, которые встречаются в ряде романов, носят самый общий характер и касаются фабулы и интриги, а
не образов мисс Марпл или Эркюля Пуаро.
Самый частотный по количеству упоминаний персонаж – Филипп Марло. Отсылки к нему служат своего
рода пространством самоутверждения через самоиронию и, в известном смысле, утверждения преимущества женского варианта пребывания в профессии и в
бытии по сравнению с мужским. Так, Варшавски
предпочитает обходиться без огнестрельного оружия –
не потому, что не умеет им пользоваться или не имеет
на него разрешения, а в силу неестественности (неорганичности) свойственной многим мужским персонажам привычки к нему, перерастающей в зависимость,
при которой пистолет превращается едва ли не в главную часть тела. Тем не менее в ситуациях предельного
риска она с сожалением вспоминает о своем «Смит и
Вессоне», хранящемся в надежном сейфе дома или в
офисе, и неизбежно сравнивает себя со своим прототипом: «My Smith&Wesson was locked in my closet at home.
I’m no Philip Marlowe forever pulling guns out of armpits
or glove compartments. Marlowe probably never fainted,
either, from the sight of a dead woman’s splintered skull».5
Оставшись на несколько часов с пятилетней внучкой
своего давнего знакомого, она поначалу предается самоуничижительным размышлениям, довольно быстро,
впрочем,
переходящим
в
самоутверждающе5
Paretsky S. Tunnel Vision. New York, 1995. P. 98.
187
иронические: «I don’t think Race Williams or Philip Marlowe ever did baby-sitting, but by the end of the morning I
decided that was because they were too weak to take on a
five-year-old».6 Упоминание подчеркнуто брутального и
малообразованного Вильямса7 и Марло в одном ряду
служит обоюдной типовой характеристикой частных
сыщиков-мужчин, имплицитно противопоставляя их
героине Парецки.
Однако образ Марло в романах Парецки - не только
объект аллюзивной иронии, отталкиваясь от которой,
автор выстраивает образ своей героини. Роль образа
сыщика-мужчины из серии Чэндлера носит структурообразующий характер для женского образа Парецки –
можно без большого преувеличения утверждать, что
Варшавски представляет собой своего рода «антиМарло»,8 обладая при этом многими его качествами,
которые реализуются иными способами либо в противоположном направлении.
Прежде всего необходимо отметить основанные на
сходстве противоречия внешнего порядка. Марло – воплощение личной справедливости в несправедливом
мире; profession de foi Варшавски, выраженное в одном
из первых романов серии, в самом общем виде сводится к этой же формуле, хотя понимание справедливости
и несправедливости у них далеко не во всем совпадает,
что обусловлено вполне естественными обстоятельствами места, времени, различиями в системах ценностей,
Paretsky S. Total Recall. New York, 2002. P. 9.
Ср. характеристику, данную Вильямсу в американской
критике: «Answering to no law but his own, quick to kill, brutal, violent, hard-talking, yet loyal to a call, Race Williams will
never be a thinking man’s detective. In fact, Race is almost defiantly illiterate, as though that’s a further sign of his toughness» (http://www.thrillingdetective.com/race.htm).
8 Именно «анти-Марло», а не «Марло в юбке» или «Марло в
шелковых чулках», как определяет Х. Треппер героинь Серовой и других российских авторов детективов, героиня которых – частный сыщик.
6
7
188
не в последнюю очередь основанных на гендерной
принадлежности героя и героини. Марло – «громила» в
шесть футов роста и сто девяносто фунтов веса, за
внешностью которого «под маской черного юмора и
самоиронии скрывается поистине романтическая душа».9 Варшавски почти одного роста с Марло (что, учитывая временной разрыв в несколько десятилетий между выходом в свет обеих серий, следует понимать
всего лишь как «женщина значительно выше среднего
роста»), атлетически сложена, владеет всеми необходимыми приемами самообороны, обладает почти нечеловеческой выносливостью и умудряется выжить в самых
невероятных обстоятельствах, но может едва ли не потерять сознание при виде обезображенного трупа или
расплакаться от обиды и/или отчаяния. И подумать
при этом, что «Marlowe never let his nerves get the better
of him».10 Марло никогда не сдается – жизненное кредо
Варшавски выражено формулой «Quitters never win and
winners never quit».11 Даже «Джонни Уокер Блэк Лейбл»,
излюбленный напиток Варшавски, отсылает к виски,
что почти всегда «прихлебывает» Марло. Правда, Варшавски, кроме того, знает толк в хорошем итальянском
вине и всегда держит при себе бутылку с питьевой водой – дань «женскости» образа, полуитальянскому (по
матери) происхождению героини и совершенно иной
эпохе.
Другой уровень совпадений-противоречий касается
собственно механизма выстраивания образов. Марло
не глуп, хотя ему далеко до интеллекта Шерлока Холмса
– объектом иронии Варшавски нередко становятся оба
знаменитых сыщика и их интеллектуальные способности. Марло присущи «ироничная мужественность» и
«легкое презрение к слабому полу», он не терпит никакого вмешательства в свою жизнь, сам устанавливает
Цит. по: http: www/armada.ru/8.htm.
Paretsky S. Guardian Angel. New York, 1993. P. 357.
11 Paretsky S. Blood Shot. New York, 1989. P. 239.
9
10
189
правила игры, отказывается подчиняться общим правилам, в одиночку борется со злом и не менее одинок
за пределами профессиональной деятельности. Все сказанное, за исключением презрения к слабому полу в целом, не отрицающему, впрочем, весьма скептического
отношения к представляющим его «типичным» женщинам, на первый взгляд, вполне приложимо к Варшавски, однако в отличие от Марло с вмешательством в
свою жизнь ей приходится мириться – причем нередко
добровольно-принудительно; правила игры она устанавливает с учетом внешних обстоятельств, норм, запретов и допущений, которым ей зачастую приходится
делать уступки;12 в борьбе со злом, пусть против собственной воли, ей приходится так или иначе учитывать
требование представителей полиции «не мешать им работать»;13 а ее частная жизнь - череда попыток выйти
Один из самых показательных примеров уступок традиционалистским установлениям, которые вынуждена совершать Варшавски, касается неизменного соблюдения ею dress
code: визит в любое официальное учреждение или солидную
фирму требует строгого женского костюма с непременной
блузкой и обуви на высоком каблуке – и при этом нужно
умудриться скрыть под легкой тканью пистолет, а при необходимости и спастись бегством; см., напр., пассажи подобного рода в двух ранних романах: «I was getting really sick of
panty hose and pumps, but put them on again so as to make a
favorable impression at the Department of Labor» (Paretsky S.
Blood Shot. New York, 1988. P. 87); «The decision on what to
wear was complex. I needed to look professional for a conversation with Paragon managers. I wanted to be cool. I needed to be
able to carry my gun. And I needed to be able to run if necessary» (Paretsky S. Guardian Angel. P. 202).
13 Полицейские в восприятии героини в ранних романах
отождествляются с представителями любой организованной
группы, волеизъявлению которой, основанному на манипулировании силой и властью, она стремится противостоять;
ср.: «Sometimes I think my whole job consists of standing outside different cliques – of cops or businessmen or whoever –
12
190
за пределы личного одиночества, не поступаясь убеждениями, что, как правило, ведет к весьма болезненным потерям.
Наконец, на том же принципе «от противного» основано соотношение статического и динамического в
обеих сериях и особенно в обоих образах. Как справедливо заметил один из исследователей, писавших о
Чэндлере, «обычное состояние Филиппа Марло – ожидание. Он… сидит в своей неказистой обшарпанной
квартире, набивает трубку или гасит сигарету в пепельнице, где уже и так полно окурков, прихлебывает
виски и ждет телефонного звонка».14 Это – ожидание в
статике как на внешнем, так и на внутреннем уровнях.
Варшавски тоже, по сути дела, большую часть времени
проводит в ожидании (что, вероятно, типично для
профессии детектива как таковой): она ждет телефонного звонка, результатов экспертизы, электронного
письма, ответа на запрос, сидит в засаде и ждет появления злодея/ев. Однако ее ожидание лишь переживается как таковое, реализуясь как статическое исключительно на внутреннем уровне. На уровне внешнем оно
находит выход в действии, и чем напряженнее ожидание, тем активнее действие: героиня почти непрерывно
в пути, она непременно должна куда-то успеть, с кемто встретиться, за кем-то проследить, кому-то что-то
передать, успеть выпить кофе, пообедать или поужинать. Порою создается ощущение избыточности сугубо
физического (пере)движения героини в пространстве и
необоснованности этой избыточности – казалось бы,
половину дел, которые она пытается совершить в предельно сжатый промежуток времени в противоположных концах города, вполне можно было бы проделать в
более спокойном ритме. Иначе говоря, ожидание Варwith a yellow flag to remind you that your outlook isn’t the only
one» (Paretsky S. Guardian Angel. P. 293).
14
Анджапаридзе Г. А. Феномен Раймонда Чэндлера http://www.philology.ru/literature3/andzhaparidze-97.htm.
191
шавски – ожидание «в маске» гиперактивности, что
тоже вполне соответствует атмосфере эпохи и типу
личности, значительно более напряженным, «нервным»,
нелинейным, чем в 1940–1950-е годы, когда создавались романы Чэндлера.
Варшавски: исходная конструкция
В соответствии с первоначальным замыслом, образ
героини «частного детектива» выстраивался одновременно как двойственный и как пограничный («дуальный образ на грани»). В силу этого его основными
структурообразующими характеристиками, задающими типологию, впоследствии мультиплицированную в
многочисленных подражаниях, оказались: двойная
маргинальность; многоуровневая парадоксальность и
пограничность; подчеркнутая ироническая цитатность
с уже упоминавшимися очевидными отсылками к традиционному образу мужчины-детектива, с одной стороны, и к традиционному образу «типичной женщины»,
с другой; сочетание и взаимопроникновение мужских и
женских качеств и привычек с некоторым исходным
преобладанием мужских, по мере развития образа превращающееся в осциллирование между традиционно
«мужским» и традиционно «женским».
Варшавски – женщина в профессии частного сыщика, полагаемой исключительно мужской как в жизни, так и в литературе, – т. е. маргинал по определению. Причем маргинальность эта двойная, поскольку
занятия частным сыском как таковые маргинальны по
отношению к официально признанной, санкционированной деятельности полицейских, которые уполномочены властью стоять на страже закона и защищать
права граждан, действуя по известной формуле «We
serve and protect» (эта установка неоднократно иронически обыгрывается в тексте как самими полицейскими, так и их антагонистами-преступниками и героиней). Очевидным образом и совершенно неизбежно
профессиональные отношения для героини приобретают форму отношений единомышленников – коллег –
192
друзей – соперников - врагов; весьма показательно при
этом, что она – единственный женский персонаж в
своем профессиональном пространстве. Правда, в некоторых романах у нее появляется помощница – бывшая женщина-полицейский Мэри Луиз Нили, как и
Варшавски, отвергшая систему официальной иерархии
и отторгнутая ею. Однако для Нили занятия частным
сыском не становятся первоочередным делом жизни,
она не получает удовольствия от погонь и засад, избегает чрезмерного риска и, в отличие от профессионала
высокого класса Варшавски, остается маргиналомлюбителем.
Позиция героини в сфере профессиональных отношений автоматически экстраполируется на отношения
личного характера с мужчинами, которые также строятся по указанной схеме и неизменно завершаются либо полным разрывом, либо сохранением отношений на
уровне дружески-деловых, сугубо профессиональнопартнерских, т. е. разворачиваются в режиме «вчерашний любовник – сегодняшний (возможный) единомышленник в силу обстоятельств – эвентуальный противник – неизменный соперник». В некоторых случаях
обусловленные жесткими условиями профессионального выживания бескомпромиссность Варшавски и преданность своему делу становятся причиной серьезного
осложнения отношений даже с единственной подругой
Лотти, хотя исходно они, в отличие от отношений с
мужчинами, основаны на абсолютном доверии, взаимопонимании и эмпатии, что в первых романах представляется как идеал женской дружбы в целом.
Пограничность образа героини эксплицируется на
всех уровнях: этническом, культурном, гендерном,
временнóм. По происхождению Варшавски принадлежит как минимум к двум культурам: ее отец – этнический поляк, потомок иммигрантов начала XX в., осевших в Чикаго; мать – итальянка, беженка из
фашистской Италии; у матери при этом – изрядная доля еврейской крови, что является предметом нелестных
193
высказываний о ней многочисленных родственников «с
другой стороны» и причиной многих неприятных детских воспоминаний героини. Варшавски выросла в одном из мультиэтнических и социально «малоблагополучных» районов Чикаго; ее юность пришлась на годы
подъема антивоенного и феминистского движения; она
окончила юридический факультет одного из самых радикально ориентированных университетов и по окончании несколько лет занимала должность помощника
при одном из судейских чиновников, после чего наступило естественное разочарование в жестко иерархизированном и патриархатно ориентированном «официальном» правосудии, послужившее причиной выбора
профессии частного детектива, в которой ей приходится подчиняться «приказам только одного человека – себя самой». И даже само имя, данное ей при рождении,
– Виктория Ифигения – погранично, символизируя осциллирование в ролевом пространстве между «исконно
мужской» ролью победителя и «исконно женской» –
жертвы. Впрочем, героиня не пользуется ни своим полным именем, ни его традиционным сокращенноуменьшительным вариантом, предпочитая «мужественное» Вик (Vic) и гендерно-нейтральное Ви. Ай. (V. I.)
в противовес гендерно оксюморонному Виктория Ифигения и/или «женственному» Вики (Vicki).15
Отец-полицейский научил ее драться и стрелять,
мать – готовить и играть на фортепиано, элегантно и со
вкусом одеваться и носить обувь на высоких каблуках
как один из атрибутов «настоящей женщины». В наРазмышления об имени, искусственно (извне, по чужой
воле) задающем судьбу и не соответствующем личности и
действительному самоощущению, неоднократно встречаются
в текстах; см., напр.: «Cindy, Kerry, Kim – all those cute, girlish names parents love to bestow on their daughters, which
don’t suit us when we’re middle-aged and grief-stricken. I
thanked my mother’s memory for her fierce correction of anyone
who called me Vicky» (Paretsky S. Guardian Angel. P. 343).
15
194
следство от отца ей досталось его именное оружие, от
матери – пара серег с бриллиантами. Фраза «Diamonds
from my mother, handguns from my father»16 становится
квинтэссенцией самоосознания героиней дуальности
собственной личности, задающей вектор жизни и в
моменты беспощадной саморефлексии переживаемой
как судьба.
Однако судьба есть результат выбора, совершенного
героиней на определенном этапе. В детстве мать, Габриэла, чья оперная карьера была в свое время прервана приходом к власти фашистов и вынужденным бегством из страны, готовила Варшавски к карьере
оперной певицы как высшему возможному для женщины достижению в профессиональной (творческой!)
сфере, о чем Варшавски неизменно вспоминает, в очередной раз оказавшись в ситуации, опасной для жизни. Впрочем, материнское воспитание не ограничилось
лишь подготовкой героини к сугубо «женской» парадигме жизненных ролей. Габриэла научила дочь противостоять трудностям, никогда не сдаваться, ни от кого
не зависеть, помогать слабым и не бросать ближнего в
беде. Вполне возможно, этот «стихийный» материнский
феминизм стал частью того жизненного опыта, который подготовил героиню к осознанному восприятию и
приятию той волны и того типа феминизма рубежа
1960–1970-х годов, что открылись ей в университетские годы.
Отец хотел для дочери более традиционной в патриархатном смысле судьбы: счастливого замужества и
радостей материнства. Единственный (довольно ранний) брак Варшавски был в известной мере уступкой
ожиданиям отца; но, как любая уступка – отступление
от себя, – он оказался неудачным и весьма травматичным для обеих сторон, причем травма осталась неизжитой до зрелого возраста и во многом определила
профессиональные отношения героини-частного детек16
Paretsky S. Tоtal Recall. P. 324.
195
тива с бывшим мужем «успешным юристом», разворачивающиеся в контексте фабулы одного из романов и
завершающиеся, как и следовало ожидать, мужским
поражением на всех уровнях.
Подобной же традиционно «женской» судьбы хочет
для нее и старый друг и бывший сослуживец отца Бобби Мэлори, достигший, в отличие от отца героини, довольно высокого положения в полицейской иерархии.
Мэлори не может принять и простить Варшавски сделанного ею выбора и, ощущая свою вину перед покойным другом, стремится вернуть его дочь к «нормальной» жизни, чиня ей препятствия в профессиональной
деятельности. Отношения с Мэлори, основанные на
чувстве вины и выраженном стремлении к мужскому
превосходству с его стороны, и на стремлении к личной
и профессиональной независимости – с ее, становятся
одним из сквозных мотивов серии.
Быт героини подчеркнуто аскетичен, беспорядочен,
почти на грани безбытности – однако она бережно хранит бокалы венецианского стекла, вывезенные матерью из Европы, и может по достоинству оценить бытовые удобства, комфорт, уют, царящие в домах друзей,
особенно по контрасту с собственным минимизированным бытом и антибытом профессии. Показательно, что
каждое вторжение злодеев в ее квартиру и/или офис,
завершающееся полным разгромом, переживается
Варшавски не как нарушение привычного бытового
уклада, а как вторжение в приватную сферу – то есть в
то, права на что патриархатная традиция для женщины не признает по определению. Практические бытовые проблемы, связанные с вандализмом бандитов,
злоумышленников и антагонистов другого рода, она
разрешает быстро, профессионально и без лишних
эмоций, в полном соответствии с мужской профессиональной моделью: приглашает представителя небольшой фирмы для уборки, заменяет железные двери и
замки, покупает новую мебель, устанавливает более совершенную систему защиты.
196
В области сексуальных отношений Варшавски тоже
ведет себя по-мужски: не только сама выбирает партнера, но и становится инициатором начала новых отношений и/или прекращения прежних.
Жизненная позиция героини в первых романах серии определяется установкой: «I just have to solve my
own problems. I don’t plan to turn into a clinging female
who runs to a man every time something doesn’t work out
right».17 Варшавски этого периода аррогантна на грани
агрессивности в отстаивании своего права на выбор
образа жизни, круга друзей и знакомых, профессиональной деятельности и права на полную независимость от кого бы то ни было. Кроме того, она привлекательна, элегантна, всегда со вкусом и адекватно
ситуации одета и не оставляет занятий музыкой. Как
не без остроумия заметил один из рецензентов, Варшавски «пьет Джонни Уокер Блэк Лейбл, незаконно
проникает в чужие жилища для сбора улик, на равных
участвует в уличных драках и успешно отражает нападения, но при этом уделяет внимание своей внешности,
следит за модой, поет оперные арии и наслаждается
сексом».
Казалось бы, образ героини был исходно задан как
предельно равновесный и самодостаточный и, как таковой, лишен способности к развитию: героиня, надежно защищенная непробиваемой броней собственной дуальности, обречена была переходить из романа в
роман, от одной победы к другой, успешно осциллируя
между мужским и женским пространствами и одинаково удачно используя собственную «мужественность» /
«женственность» в каждом из них. Однако исходная
конструкция, вопреки статически жесткой природе
конструкций, неожиданно оказалась динамической –
образ Варшавски, в силу присущей любому художественному образу способности к развитию, начал по мере
«жизни» героини в пространстве серии разворачивать17
Paretsky S. Killing orders. New York, 1990. P. 147.
197
ся новыми сторонами, обусловленными как собственной внутренней логикой, так и некоторым изменением
авторской позиции, вызванным причинами субъективного и объективного порядка.
Vulnerability
Довольно скоро сделалось очевидным то обстоятельство, что Варшавски, при всех своих многочисленных
«мужских» умениях, предельно жесткой жизненной позиции и способности постоять за себя в любых обстоятельствах, оказывается ничуть не более защищенной,
чем любая традиционная «слабая» женщина. Причины
этой незащищенности столь же банальны, сколь и неизбывны: неостановимый бег времени и человеческая
бренность. В текстах они получают воплощение в категориях возраста, болезни, смерти и насилия, разворачиваясь в соответствующих тематических векторах.
Темы болезни и смерти эксплицированы во всех романах серии и в известном смысле задают судьбу героини. Неизлечимая и длительная болезнь матери и ее
ранняя смерть, пришедшиеся на школьные годы и
юность Варшавски, остались для нее одним из самых
тяжелых жизненных испытаний и в значительной мере
сформировали то пространство эмоциональной и нравственной памяти, из которого она не может вырваться,
с одной стороны, и которое выступает как фактор спасения в ситуациях кризиса – с другой. Болезнь и смерть
отца стали причиной ее неудачной попытки выстроить
жизнь по традиционалистской схеме, надолго определившей стереотип любых «романтических» отношений.
Болезнь женщины, которую когда-то решительно взяла
под защиту мать Варшавски, приводит к тому, что героиня оказывается против своей воли втянутой в расследование, едва не стоившее ей жизни. Наконец, по
роду деятельности Варшавски регулярно сталкивается
с чужой смертью и рискует собственной жизнью, причем с возрастом это дается ей все труднее и имеет все
более серьезные последствия. Подруга Ви. Ай., врач
Лотти, «собирающая» героиню после очередной эскапа-
198
ды, неизменно напоминает ей, что у возраста есть свои
законы, а у человеческого тела – свои возможности, которые с годами становятся все более ограниченными:
«Just remember – your body is an aging organism. It will
repair itself more and more slowly as time goes by, and
the less help you give it, the less you will be able to rely
upon it».18
Тема возраста в первый раз появляется в романе
«Blood Shot» как смутная, но пока не отрефлектированная героиней угроза, которая может стать довольно
серьезной в будущем. В последующих романах, однако,
упоминания о возрасте становятся все более частотными, и их тональность существенно меняется: годы меняют отношение к профессии, к людям, к жизни.
Ощущение тревоги, незащищенности, неуверенности в
будущем, зависимости от своего стареющего тела разворачиваются по нарастающей как в пространстве одного текста, так и в следующих друг за другом по времени выхода романах серии, ср.: «The razor edge of
excitement that comes from chasing and being chased
seems to diminish with age» (Guardian Angel. P. 41); «The
day was coming when I wouldn’t be able to swing from the
chandeliers any longer – I could already feel its shadow in
my muscles» (Ibid. P. 278); «It was a foreshadowing of
what I might look like in great age» (Ibid. P. 306); «I’m almost forty. I can’t afford to get fired» (Tunnel Vision.
P. 18); «Incipient middle age was making me risk-averse. I
didn’t like that in myself at all» (Ibid. P. 28); «In four
months I would be forty. The dreams I’d had at twenty…
seemed as ghostly and futile as the bit of dirty silk the
spider had released in her death spasm» (Ibid. P. 69); «Now
I was almost forty and leaps like that were beyond me» (Ibid. P. 229); «You feel fifty coming toward you and start getting nervous about how you’re going to afford old age»
(Hard Time. P. 104); «I’m getting old. I hate it. I hate not
being able to count on my body» (Ibid. P. 234).
18
Paretsky S. Blood Shot. P. 243.
199
Постепенно тема возраста превращается в одну из
лейтмотивных и эксплицируется двояко: как страх перед грядущей старостью и как стремление противостоять обоим (страху и старости) во что бы то ни стало.
Возраст начинает переживаться как травма, блокируемая и вытесняемая на уровне бессознательного, в результате чего происходит нарушение одной из исходных авторских установок. В предисловии к роману
«Tunnel Vision» Парецки писала, что ее героиня действует в определенном историческом времени и меняется
вместе с ним, то есть естественным образом стареет,
как и все смертные. В первом романе Варшавски чуть
более тридцати, в последующих ее возраст меняется в
соответствии с реальной хронологией создания романа
и с возрастом автора. Однако во второй половине серии этот процесс искусственно останавливается: не
достигнув пятидесяти лет, героиня прекращает «прирастать годами», утрачивает возрастные характеристики и навсегда остается в возрастной группе «хорошо
сохранившейся моложавой женщины, ведущей активный образ жизни».
Как явствует из цитированных выше текстов, тема
возраста самым непосредственным образом связана с
темами телесности и насилия. Строго говоря, возраст
как таковой воспринимается героиней как насилие над
ее телом и ее личностью, и она вынуждена совершать
ответное насилие над собой, чтобы противостоять тому,
с чем не может примириться, выступая как объект и
как субъект насилия по отношению к самой себе. Кроме того, она регулярно становится свидетелем насилия,
совершенного над другими; объектом насилия извне;
субъектом насилия, направленного вовне. Соотношение
второго и третьего также меняется с изменением возраста Варшавски. По отношению к первым романам
допустимо говорить о равновесии и/или незначительном преобладании субъектной позиции: во-первых, во
многих ситуациях героине удается удачно избежать
прямого физического насилия, спрятавшись, перехит-
200
рив противника или попросту убежав от него; вовторых, она неизменно отвечает насилием на насилие,
и ответ зачастую превосходит посыл по силе переживания, жестокости и необратимости последствий. В
романах второй половины серии Варшавски нередко
сама становится жертвой жестокого насилия, проявляющегося в самых разнообразных формах и обстоятельствах (многочисленные реализованные на практике
угрозы и покушения на ее жизнь со стороны антагонистов; вербальное насилие, побои и заключение под
стражу со стороны полицейских; тюремное заключение
и приобретенный там травматический опыт борьбы за
выживание и пр.), на которое ей не всегда удается ответить тем же способом и не всегда хочется отвечать.
В целом при очевидной радикализации и возрастающей агрессивности внешних обстоятельств романов
второй половины 1990–2000-х годов (терроризм, последствия войны в Югославии, война в Ираке, рост необоснованной и неконтролируемой агрессии в обществе
и пр.) сама героиня становится менее радикально настроенной, менее агрессивной и более терпимой по отношению к окружающим в различных стрессообразующих профессиональных и типичных бытовых
обстоятельствах, не утрачивая или почти не утрачивая
при этом ни физической выносливости, ни стойкости и
силы духа, ни безоглядной храбрости, ни умения постоять за себя и других. Все это дает основание говорить о
динамике образа Варшавски в направлении от «мужественности в противовес женственности» первых романов к «мужественности как экспликации женственности» более поздних произведений (термины в
значительной мере условны). Хотя, разумеется, делать
какие-либо окончательные выводы преждевременно,
поскольку серия продолжается и героиня живет своей
жизнью не только по законам жанра, но и по законам
развития изначально заданного образа.
201
Научное издание
Постклассические гендерные исследования:
Коллективная монография
Философский факультет СПбГУ
Ответственный редактор Н.Х. Орлова
Макет обложки Н. Л. Балицкой
Компьютерная верстка Ф. В. Каплан
Материалы публикуются в авторской редакции
___________________________________________________
Подписано в печать с авторского оригинал-макета 22.06.2011.
Формат 60х84/16. Гарнитура литературная.
Усл. печ. л. 10. Заказ №
Издательство СПбГУ
199004, С.-Петербург, В.О., 6-я линия, д. 11/21
тел. (812) 328-96-17; факс (812) 328-44-22
www.unipress.ru
____________________________________________________________
Типография Издательства СПбГУ.
199061, С.-Петербург, Средний пр., 41
202