e-mail: Н. Р. Шопина ИЗОБРАЖЕНИЕ ЛЮБОВНОГО ЧУВСТВА В ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
реклама
УДК 821.14 Н. Р. Шопина канд. филол. наук, доц. каф. классической филологии МГЛУ; e-mail: [email protected] ИЗОБРАЖЕНИЕ ЛЮБОВНОГО ЧУВСТВА В ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ (ЭПОС, ЛИРИКА, ТРАГЕДИЯ) Сопоставление любовной лексики, обозначающей любовное чувство, в гомеровском эпосе, ранней лирике и аттической трагедии позволяет проследить постепенное обогащение и «этизацию» любовного чувства. Гомер изображает любовное чувство как насущную физическую потребность человека и никаких любовных переживаний не передает. Лирики уже различают любовь, несущую радость, и любовь мучительную. Еврипид это различие переносит в сферу этического – несет ли любовь добро или зло. Поэт изображает борьбу долга и страсти в душе человека. Хотя эротическое все глубже проникает в сферу этического, однако поскольку это чувство необъяснимо возникает и необъяснимо исчезает, оно не может быть основой брака, союза, длительный характер которого предполагается изначально. Ключевые слова: Древняя Греция; лексика любовного чувства; эпос; ранняя лирика; трагедия; эрос и супружество; этика и эротика. Анализ любовной лексики в гомеровском эпосе, древнегреческой лирике и трагедии показывает, что на протяжении длительного периода времени греческий язык пользовался одной и той же лексикой для обозначения любовного чувства, однако слова приобретали новые оттенки значения, отражая изменение отношения к этому чувству, его восприятие и изображение в художественных произведениях. Исследование полностью подтверждает мнение И. М. Тронского, высказанное им по отношению к латинскому языку II–I в. до н. э.: «Семантическое обогащение … лексики, обрастание слова более отвлеченными, более углубленными значениями, повышающими его способность выражать душевные переживания, расширение круга лексических и синтаксических сочетаний … является не менее существенным достижением языкового развития … чем непосредственное увеличение словарного состава» [6, с. 190]. Понятие сексуальной любви прежде всего связано со словами – «страстное желание» и () – «страстно желать», 171 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 причем употребление этих слов с эротическим оттенком неуклонно возрастает. : Гомер и Гесиод – 8+21, лирики – 23+24, Еврипид – 41+18; (): Гомер и Гесиод – 8, лирики – 15, Еврипид – 17. Эти слова обозначают чувство внезапное, как вспышка, предусмотреть его появление нельзя, именно поэтому от глагола () употребляются только формы прошедшего и настоящего времени, т. е. только констатируется наличие эроса. Интересно, что чувство, обозначаемое , воспринимается как более грозное, чем обозначаемое однокоренным глаголом, может быть, оттого, что представляется как нечто, стоящее вне человека и влияющее на него, тем более что это же слово является и именем бога. Для Гомера – естественная физическая потребность организма, как потребность в еде, сне и т. п. Но воспринимается эрос героями Гомера объективно, вне человека, существующая грозная неодолимая сила, которой он вынужден подчиниться, а потому, если даже эрос и грозит печальными последствиями: страсть Париса – ахейцам, троянцам и ему самому; страсть женихов – сначала дому Одиссея, а потом и им самим, – осуждения окружающих не вызывает. Принимают это чувство как должное и откровенно признаются предмету своей страсти. Любят, чаще всего, прельстившись красивой внешностью. Само собой разумеется, что вызывает это чувство бог, но прямо об этом не говорится, единственно только в Гимне к Афродите (ст. 144) сказано, что она вложила в Анхиса – «желание», и того охватил . Эпические герои принимают любовь как данность и не делают попытки ее осмыслить. Говорить об общих чертах архаической древнегреческой лирики в изображении любовного чувства можно, естественно, лишь как о тенденции, поскольку различные поэты в силу особенностей того вида поэзии, которому они привержены, а также в силу личных стремлений и взглядов изображают это чувство по-разному. Восприятие любви как физической потребности организма лирическая поэзия сохраняет. Но если для эпического героя любовь – такая потребность по преимуществу, то для лирического героя этого уже недостаточно. Героям лирических произведений любовь представляется не как нечто неизменное, одинаково действующее на любое живое существо. Теперь это чувство рассматривается как многоликое, отсюда и его разнообразное воздействие на людей. У Гомера всегда любят 1 Вторая цифра указывает употребление в качестве имени бога. 172 Н. Р. Шопина присутствующего, лирический герой уже страдает от своего чувства, страдания же вызваны либо тем, что объект чувства где-то далеко, либо он не отвечает взаимностью. Эрос начинает рассматриваться даже как некое отклонение от нормы. Алкей и Феогнид рассматривают его так из-за последствий. Ивик говорит: «Мне же никогда не дает вздохнуть / Эрос. Летит от Киприды он / Темный, вселяющий ужас всем – / Словно сверкающий молнией северный ветер фракийский, и душу / мощно до самого дна колышет / жгучим безумием» (ст. 286). Собственно для лириков любовь – не нормальное состояние человека, а болезнь1, безумие. Даже Анакреонт, для которого любовь – сладостное и приятное развлечение, любовная игра, отмечает, что игральными костями Эрота являются безумие и смятение. У лириков особенно чувствуется, что любят за красоту. Справедливы, по-видимому, слова Фласельера: «Через все произведения греков проходит острая и тонкая чувствительность к красоте, мужской ли женской ли. Наивное, может быть, мнение, что физической красоте обязательно соответствует моральная» [13, с. 158]. Следует особенно отметить мнение Сапфо, до нее, да и у ее современников не встречающееся – «красиво то, что любишь» (16,3–4). Эпическому герою неведомы страдания от любви, поскольку физическая потребность находит удовлетворение, а вопрос о взаимности даже не возникает. Для лирического же героя главным становятся любовные переживания, описание которых является одним из значительных моментов лирики. Важно, что чувство становится самоценным, а потому появляется необходимость и возможность его изображения. Архилох признается: «От страсти обезжизневший, жалкий, лежу я, и волей богов несказанные муки насквозь пронзают кости мне» (фр. 193). Гомер никак не характеризует это чувство, при существительном «» никогда не бывает определения, мало того, эрос одинаков у всех, что находит выражение в употреблении одинаковых эпических формул. Лирики уже понимают, сколь это чувство разнообразно, что каким-то его проявлениям надо подчиняться, каким-то нет. Такое отношение к чувству связано как с теми последствиями, хорошими или плохими, к которым оно ведет, так и с самоощущением влюбленного. Двойственное отношение к эросу точно 1 Эллинистические врачи, продолжая традиции Гиппократа [11, с. 68–79], рассматривают симптомы любовной болезни [8, с. 66–86], следовательно, к тому времени любовь настолько прочно соединилась в сознании с болезнью, что такое сравнение перестало быть только поэтическим тропом. 173 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 выразила Сапфо, назвав его «сладко-горьким неотвратимым змеем» (ст. 130). Отношение испытывающего эрос более активно, чем у Гомера, герои которого чувству лишь подчиняются. Лирический герой уже радуется любви, пьет ее, избегает и т. д. Важно отметить, что именно в лирической поэзии впервые обозначает чувство, испытываемое женщиной. Эсхил и Софокл следуют в основном гомеровской традиции. Софокл при этом подчеркивает мысль о всесилии Эрота-эроса и бесполезности сопротивления его всевластию. Еврипид, запечатлевший в своих произведениях мучительные раздумья и поиски ответов на многие остро встававшие в его время вопросы, когда рушилась мораль предков, не могущая удовлетворить человека, все более осознававшего себя индивидуумом, пытается также осмыслить и любовь, даже ставит вопрос «что такое любовь?» и отвечает на него устами кормилицы в «Ипполите» (ст. 348), что это самое приятное и самое тягостное в жизни, т. е. для него, как и для лириков, с любовью связаны и удовольствия и муки. Эрос – это действенная сила, побуждающая людей совершать поступки, которые они не совершили бы без его вмешательства. Он даже делает поэтом человека, прежде чуждого музам (фр. 665). Гомер не знает несчастной любви, человек Гомера не мог страдать от нахлынувшей страсти. Лирики уже различают любовь, несущую радость, и любовь мучительную. Еврипид это различие переносит в сферу нравственного: один вид эроса связан с мудростью, благоразумием, добродетелью и ведет к доброй славе, другой осуществляется через хитрости, ложь, ведет в Аид и порождает раздоры. Неумеренный эрос, отношение к которому вполне определенно – что до Еврипида не отмечалось – выражается устами Беллерофонта ( – ненавижу – Сф.21), этот эрос разрушает гармонию (брака?) и его нужно избегать. Отсюда борьба в душе человека, борьба долга и страсти, о которой говорит и употребление при «военной» лексики (Ип. 39, 392, 525; Тр. 255; фр. 431). Такая борьба до Еврипида не была известна. У лириков ярко изображаются физические страдания влюбленного, по которым мы можем догадаться и о душевных переживаниях. Особенно ярко эти страдания передаются в произведениях Сапфо, где любовь, наряду с невидимыми стороннему наблюдателю внутренними действиями: немеет язык, под кожей пробегает жар, ничего не видят глаза, в ушах стоит звон – находит внешние и видимые проявления: человек обливается потом, становится зеленее травы 174 Н. Р. Шопина и, как следствие всего этого, предчувствует приближение смерти (фр. 31). Еврипид же на примере Федры рисует нравственные страдания. Мы видим, как мучительна душевная борьба на грани безумия, борьба, в которой противостоит долг (сфера этики) и страсть (сфера эротики). Федре даже не приходит в голову, в отличие от Сапфо, просить божество помочь ей в ее страданиях. Следовательно, хотя поэт, как и его предшественники, признает, что в возникновении любви повинен Бог, но для него роль божества на этом заканчивается, а дальше человек сам должен бороться с эросом или подчиниться ему. Отсюда и появившаяся ответственность человека за НЕ ТО чувство, отсюда трагическая смерть Федры – вспомним, что умереть она решила задолго до того, как Ипполит отверг ее любовь. Утверждение Ромилли, что герои Еврипида в соответствии с духом времени не ответственны за любовь и перекладывают ответственность на других, кажется излишне категоричным, хотя его замечание, что мысль о всесилии любви проходит через всю поэзию греков, вполне справедлива [21, p. 310–318]. Слово «» у всех авторов обозначает «желание», в том числе и любовное. Его употребление постепенно уменьшалось: Гомер – 10, лирики – 4, трагики – 8 (Эсхил – 4, Софокл – 2, Еврипид – 2). У Гомера – «любовное желание», которое, как и эрос, само может охватить человека, но и божество (Афродита или Зевс) может вложить в душу. Это любовное желание, которое ведет к физической близости. Причем в поэмах обязательно соседствует с или , что и придает ему sensus eroticus. Из лириков только Алкман и Симонид употребляют с эротическим оттенком, обозначая им любовное чувство, находящее выражение в пении, музыке. Эсхил именно этим словом обозначает любовное чувство и для него sensus eroticus определяется уже не соседством или , а заключено в самом слове. Софокл и Еврипид не вносят в употребление этого слова ничего нового. – «желание отсутствующего или потерянного» – эротический оттенок впервые приобретает в лирической поэзии, где любовное чувство отнюдь не всегда направлено на того, кто перед глазами. Объект любви часто недостижим, что и порождает тоску, любовное томление, для обозначения которого лирическая поэзия и пользуется словом , характеризуя это чувство как «сладко-истомное» 175 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 (букв. «расслабляющее члены»). Софокл, в отличие от лириков, не описывает расслабляющего действия , наоборот, в «Трахинянках» Геракл, побуждаемый этим чувством, разрушает город, чтобы заполучить Иолу. У Еврипида , как и , захватывает человека и находится в ведении Афродиты и Эрота, возникает при взгляде на объект. Хотя в отношении к этому чувству нет того многообразия, как по отношению к эросу, однако и воспринимают отнюдь не однозначно, о чем свидетельствуют слова женщин хора в «Ифигении в Авлиде», просящих у Киприды благочестивой, чистой любви ( – ст. 555). Оно не несет, за несколькими исключениями, тех тягот, которые связаны с эросом. Несколько раз встречается даже в значении «нега», «услада». Употребление его с эротическим значением постепенно возрастало: Гомер – 0, лирики – 8, трагики – 12 (из них 7 у Еврипида). Слова с корнем - обозначают прежде всего чувства родства, дружеского расположения. Глаголом Гомер определяет чувства супругов, отмечая заботливое, родственное отношение мужа к жене. Этим же глаголом Гомер характеризует и любовный союз, противостоящий законному (Од. VIII 309. 316; XVIII 325), но предполагающий такое же заботливое отношение, что и союз семейный. Следовательно, кого-то другого при этом не любят совсем или любят меньше. такого противопоставления не предполагает, может быть потому, что обозначает сиюминутные желания, же указывает на длительный характер чувства, о чем свидетельствует тот факт, что этот глагол не встречается в форме аориста. У лириков в интересующем нас значении употреблен 8 раз. Семонид применяет к чувствам супругов, которые вместе старятся, породив прекрасное и славное потомство (7.86). У Анакреонта (402с1) и Феогнида (1255) это чувство связано с эстетическим удовольствием, получаемым от того, кого любят. Сапфо сохраняет гомеровское противопоставление – любит не меня, а кого-то другого. Этому следует и трагедия. Наиболее сильное противопоставление можно отметить в «Хоэфорах» Эсхила (ст. 906–907), где Орест говорит Клитемнестре: «Когда этого мужа (Эгисфа) любишь, а того, кого следовало любить (Агамемнона), ненавидишь». 176 Н. Р. Шопина Существительное у Гомера преобладает в значении amor venereus и в сочетании с глаголом (мешать, смешивать) означает concubitus, которым можно наслаждаться, радоваться ему, но от которого можно и удержаться, т. е. указывает на физическую близость, не обязательно обусловленную привязанностью или какимто добрым отношением. У лириков обозначает любовную связь, в одних случаях соединенную с душевным расположением, близкую к дружбе, в других – ближе к concubitus, но всегда это любовные отношения, а не просто чувство. Следовательно, как справедливо отмечает Норманн, «у Гомера корень - выражает общее представление о связи, а именно – специфически эротическое его употребление – случайность» [18, c. 51]. Такое широкое, а потому не очень определенное значение этого корня, сохраняется у всех исследуемых авторов. Этим, повидимому, и объясняется постепенное вытеснение в интересующей нас сфере слов с корнем - словами других корней, имеющими более определенное значение: у Гомера – 7, у лириков – 8, у Еврипида – 4; у Гомера и Гесиода – 79, у лириков – 16, у трагиков не встречается. Употребление исследованной лексики позволяет сделать вывод, что две сферы человеческих отношений, этическая и эротическая, у Гомера практически не соприкасаются. Современное понимание любви как единства психического и физического чуждо гомеровскому эпосу. Эротическое – это физическая потребность, и никаких этических проблем здесь не возникает. Вспомним Зевса, спокойно перечисляющего Гере богинь и смертных, к которым его влек эрос (Ил. XIV 318–328), вспомним Париса, не принимающего упреки Елены в трусости и требующего удовлетворения своего эроса (Ил. III 442). Можно было бы еще сослаться на Одиссея, стремящегося домой, к семье, но без колебаний делящего ложе с Киркой и Калипсо; правда, чувство Одиссея нигде не характеризуется как эрос, но только как . Этическое и эротическое, казалось бы, должны были бы сливаться в браке. Однако в браке эрос, по-видимому, отсутствует. Брак – категория экономическая, династическая, и личные чувства супругов здесь роли не играют. Исключением можно считать отношения Андромахи и Гектора, свидетельствующие о том, что между супругами может возникнуть горячая симпатия, чувство сильной привязанности друг к другу, но их отношения не характеризуются как эрос. 177 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 У лириков же можно отметить соприкосновение этического и эротического. Они отходят от сугубо чувственного понимания эроса. Эрос связан с какими-то душевными волнениями, хотя еще не всегда достаточно отчетливо изображаемыми. Он заставляет человека страдать, и эти волнения и страдания индивидуализируют чувство, которое изливается в лирических произведениях. На соприкосновение и даже взаимопроникновение этического и эротического указывает и то, что любовь воспринимается как болезнь, как безумие1, как нарушение гармонии, свойственной в этой области гомеровскому человеку. Эрос Гомера сильно действовал на человека или Бога, но не посягал на этические отношения, оставаясь в своей сфере. У лириков эротическое проникает в этическое и иногда разрушает его, отсюда и двойственное отношение к эросу – он как будто и желанен, но от него и бегут, это чувство нежно, но оно и тягостно и т. д. Эрос теперь воспринимается не как нечто для всех одинаковое, а как чувства, которые различаются не интенсивностью действия на человека, что можно было, хотя и в слабой степени, отметить у Гомера, а различным влиянием на человека и различными последствиями. Уже у Гомера мы видели печальные последствия, к которым может привести эрос, но в эпосе это еще не осознавалось столь отчетливо, как у лириков. У Гомера неприятные последствия не связаны с эросом непосредственно, хотя толчком для такого, а не иного хода событий явился эрос. Подобная же картина и у Эсхила, хотя он никогда не обозначает любовную страсть как эрос. Гемона в «Антигоне» Софокла к гибели в значительной степени ведет эрос. Можно считать, что впервые в греческой литературе изображен герой, который покончил с собой из-за любви к женщине. Конечно, здесь эрос – не просто физическое влечение, нет, здесь отчетливо проступает и духовное единение, т. е. у Софокла более определенно, чем у его предшественников, проявляется взаимопереплетение этического и эротического. Мы даже можем предположить, что для Гемона эти две сферы слились, так как его влечет к Антигоне не только эрос, но и ее нравственная чистота и осознание справедливости ее действий. 1 Трудно согласиться с К. Довером, что любовь рассматривается как безумие из-за «трудности ее осуществления» [10, c. 210]; скорее она считается безумием из-за последствий, которые несет, и из-за состояния любящего. По-русски ведь тоже говорят «потерял рассудок» из-за кого-то. 178 Н. Р. Шопина В произведениях Еврипида мы уже находим конфликт между этическим и эротическим. Эрос влечет Федру к Ипполиту («Ипполит»), но это чувство вступает в противоречие с ее отношением к Тесею, с ее положением жены и матери, и это противоречие, этот конфликт заставит Федру уйти из жизни. Мы видим, что и Гемона, и Федру к гибели ведет любовь, но по-разному: Гемон не может жить, потеряв любимую, Федра же не в состоянии терпеть дольше терзающую ее борьбу долга и эроса. Свидетельством того, что для Еврипида эротическое перестало быть сферой, отделенной от этической, являются многочисленные указания на существование двух видов любви, одна из которых осуждается, другая приветствуется и охотно принимается. К сожалению, трудно определенно сказать, что подразумевается под этими двумя видами любви. По-видимому, охотно принимается та, в которой эрос играет подчиненную роль, любовь умеренная, не разрушающая сложившиеся узы1, любовь, которую можно при необходимости усмирить и заглушить. Изменение отношения к любви очень наглядно проявляется в изменении отношения к Елене2. Гомер принимает поступок Елены как должное, и хотя сама она чувствует свою вину за страдания троянцев и поносит себя (Ил. «бесстыдная» − III 180; «отвратительная злокозненная собака» − VI 344, «та, которую все ненавидят» – XXIV 775), троянцы ее нисколько не осуждают3. «Вся античная этика развивалась, собственно говоря, уже после Гомера. Для Гомера гораздо важнее красота тела, физическая сила, великолепие одежды, блестящее развитие интеллекта, счастье, успех, слава, чем мораль в собственном смысле слова» [4, c. 176]. Причина, по-видимому, в том, что, с точки зрения 1 По мнению А. Ф. Лосева, «античный эрос как раз отличается чертами стихийности и телесности» [3, c. 241]. 2 Правда, здесь может проявляться изменение взгляда на женщину вообще, которая первоначально представлялась как пассивный объект страсти мужчины, отсюда и стремление покарать соблазнителя, а не неверную жену. В дальнейшем же женщина начинает играть в любви более активную роль, отсюда и изменение взгляда на виновника измены. 3 Уже Геродот (История, 2, 120) не понимает, как могли бы троянцы не выдать Елену, и потому он признает, что ее не было в Трое. Софист Горгий, как бы разъясняя позицию героев Гомера, говорит: «То, что она сделала, она сделала либо по воле судьбы, либо по замыслу богов, либо по определению необходимости, либо потому, что была насильно похищена или убеждена словами (или пленена любовью)» (II, Diels, 82 (76), пер. Т. А. Миллер). 179 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 поэта, все события предопределены волей Зевса, и ничего не может случиться помимо судьбы [1; 9]. У лириков уже встал вопрос о виновности; Сапфо как будто оправдывает Елену1, Алкей же называет ее безумной («приведенная в исступление» − 283). Эсхил характеризует Елену как преступницу (Аг. 408). Еврипид неоднократно безусловно осуждает ее, если не считать трагедию «Елена», где по условиям сюжета Елена не совершает поступка, достойного осуждения2, так как в Трое находился созданный Герой двойник Елены, а сама она все эти годы провела в Египте. Вторым мотивом, в котором отчетливо прослеживается линия развития в изображении любовного чувства, является мотив смерти от любви. Впервые он появляется в Гимне к Афродите. Анхис согласен умереть, лишь бы его эрос получил удовлетворение, т. е. здесь выразилось эпическое восприятие любви как насущной жизненной потребности. В лирической поэзии, которая концентрирует внимание на описании переживаний влюбленного, допускается смерть от чрезмерной силы этих переживаний. У Сапфо впервые проявляется ставшее общим местом в эллинистической поэзии желание влюбленного умереть из-за того, что предмет любви не с ним (фр. 95; 96). В трагедии герой либо добровольно приемлет смерть (Гемон, Эвадна), не желая жить, потеряв любимого человека, либо не в силах вынести разрывающую его душу борьбу страсти и долга (Федра). Брак, как кажется, с любовью не связан. Общепризнано, как важно иметь хорошую жену. Семонид говорит: «Жена, если она хорошая, есть лучшее для мужа, самое страшное − плохая жена» (фр. 6), такое же мнение еще ранее высказал Гесиод (Труды и Дни, ст. 702), а затем Софокл (фр. 621) и Еврипид (фр. 1056). Для всех брак – это категория социальная, в супружество отдают родители, не интересуясь чувствами детей. Наглядным подтверждением этого является эпизод из «Андромахи» Еврипида, где Гермиона говорит Оресту в ответ на его предложение руки, что ее брак в руках отца (ст. 987), и это после того, как именно отец (Менелай) отдал ее Неоптолему и этот брак стал для нее несчастным. Хотя уже у Гомера можно отметить 1 Следует отметить удивительную терпимость Сапфо, ее понимание, что человек не может полюбить и разлюбить по своей воле. 2 Однако А. Н. Егунов, считая, что Еврипид утверждает: «Она виновата, даже если и не виновата»,– замечает: «Еврипид доконал Елену: он осуждает ее и за несодеянное» [2, c. 509]. 180 Н. Р. Шопина взаимную склонность вступающих в брак, о чем лирики прямо говорят, однако для брака, основанного на чувстве любви, места в литературе архаического и классического периодов так и не находится [19, c. 82]. В основном отношения в браке характеризуются словами с корнем -, в котором прежде всего заключено понятие «своего», «родного». Представление об идеальной жене наиболее полно выражено во фрагменте из трагедии Еврипида «Эдип»: «Красота не приносила пользы ни одной женщине, добродетель же – многим; ведь всякая хорошая женщина, выйдя замуж, умеет быть благоразумной. Самое важное следующее: даже если супруг некрасив, умной женщине надо считать, что он прекрасный, ибо судить должен ум, а не глаза. Когда он что-нибудь говорит, следует считать, что говорит хорошо, даже если на самом деле это не так, и делать на радость супругу то, что ему доставляет удовольствие. Если же у супруга что-нибудь неладно, то ему приятно, что жена огорчается вместе с ним и принимает участие в его горе и в его радости» (фр. 909). Эрос, даже если и ведет к браку, то к несчастному. Примером этого может служить союз Медеи и Ясона, заключенный под влиянием эроса, по крайней мере, со стороны Медеи. Хотя и можно заключить, что эрос развивается от простого физического влечения к духовному, все более вторгаясь в сферу этического, однако поскольку это чувство необъяснимо возникает и необъяснимо исчезает, оно не может быть прочной основой брака, союза, длительный характер которого предполагается изначально. Следовательно, «Киприду», даже если она есть, надо скрывать, как явствует из диалога Андромахи и Гермионы в трагедии Еврипида «Андромаха» (ст. 240). Следовательно, для древнегреческого автора, в отличие от современного, любовь и чувства, испытываемые супругами друг к другу, находятся в разных плоскостях. Однако положение, когда страсть и брак противоположны друг другу, уже не удовлетворяет героев Еврипида. Идеалом, пожалуй, явилась бы супружеская любовь, зачатки которой мы уже находим у Еврипида. Эвадна, супруга Капанея («Просительницы»), бросающаяся в костер, где лежит тело ее погибшего мужа, являет нам образец жены, кончающей с собой именно из-за любви к мужу, поскольку у нее нет других причин уходить из жизни. В ее предсмертных словах: «Соединившись в пылающем пламени с милым супругом, лежа с ним телом к телу, я пойду в чертоги Персефоны, никогда не предав в своем сердце тебя, умершего, под землей» 181 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 (Пр. 1028-30), читатель отчетливо видит проявление любви и даже нравственного единения. Можно, по-видимому, заключить, что этическая и эротическая стороны любви у Эвадны счастливо сочетались. Однако чувство героини никак не названо, поскольку это не эрос в привычном для грека того времени понимании. Важно отметить, что итогом развития стало осознание любви как самостоятельной ценности в жизни, хотя она и не стала центром, вокруг которого вращается все остальное. Следовательно, возникает отношение к любви, которое найдет широкое распространение позднее, и которое назовут романтическим. Стеблин-Каменский отмечает наличие в этой концепции любви «идеализации и сентиментализации полового чувства, его трактовки как чего-то особенно достойного изображения и заслуживающего восхищения. Ореол, которым половое чувство благодаря этой концепции оказывается окруженным, становится важнейшим средством самоутверждения личности. Любовные страдания подчеркивают личностный характер самого чувства, делают более заметным внутренний мир личности» [5, c. 76]. Конечно, все это присутствует здесь лишь в зачаточной степени. Субъект еще не отделил себя в эротической сфере от окружающей природы, о чем свидетельствуют отрывки из трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида, повествующие о космической силе Киприды. Однако эротическое начинает рассматриваться как что-то личное, как часть «Я» субъекта, и именно это сближает и роднит древнюю и современную литературу. Исследование эротической лексики, используемой в древнегреческой литературе, дает возможность выяснить подход античных авторов к изображению любви в художественных произведениях. Использование этой лексики говорит о значительном различии в принципах изображения этого чувства в древней и современной литературе, а следовательно, подчеркивает невозможность оценивать образы в произведениях древних авторов только с позиций нашей современности. С другой стороны, прав В. Н. Ярхо, когда он пишет: «Однако, если в эпоху, когда в браке главную роль играли соображения материального порядка, у Еврипида возникло стремление создать такой идеал (супружеской любви. – Н. Ш.), это значит, что и в этой области древние греки оказались в состоянии предвосхитить определенные этические постулаты, которые остаются все еще идеалами и для нашего времени» [7. c. 268]. 182 Н. Р. Шопина СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Гордезиани Р. В. Проблемы гомеровского эпоса. – Тбилиси : Изд-во Тбилис. ун-та, 1978. – 351 с. 2. Егунов А. Н. Трагедия Еврипида «Елена» // Древний мир. – М. : Изд-во. вост. лит-ры, 1962. – С. 501−512. 3. Лосев А. Ф. Эстетическая терминология греческой литературы (эпос и лирика) // Ученые Записки Мос. гос. ин-та им. В. И. Ленина, 1954. – Т. 83. − С. 42−262. 4. Лосев А. Ф. Гомер. – М. : Учпедгиз, 1960. – 350 с. 5. Стеблин-Каменский М. И. Мир саги. − Л. : Наука, 1971. – 106 с. 6. Тронский И. М. Очерки по истории латинского языка. – М.–Л. : АН СССР, 1953. − 269 с. 7. Ярхо В. Н. Трагедия // Древнегреческая литература: собр. тр. – М. : Лабиринт, 2000. − 352 с. 8. Crohms H. Zur Geschichte der Liebe als Krankheit // Archiv für Kulturgeschichte. – B. 3. − Berlin, 1905. − S. 66−86. 9. Dihle A. Homer – Probleme. – Opladen: Westdeutsch Verb, 1970. – S.45−93. 10. Dover K. J. Greek popular morality in the time of Plato and Aristotle. − Oxford: Basil Blackwell, 1974. – 330 p. 11. Dümortier J. Le vocabulaire medical d’Eschyle et les écrits hippocratiques. − Paris: Les belles letters, 1935. – 283 p. 12. Euripidis Fabulae, t. 1−3. / Ed. Murray. – Oxonii: E typographeo clarendoniano, 1921−24. 13. Flacelière R. Love in ancient Greece. – N. Y.: Mactadden Books, 1964. – 159 S. 14. Hesiodus. Theogonie. Les travaux et les jours. Le bouclier / Ed. P. Mazon. – Paris: Les belles letters, 1951. − 158 p. 15. Homere. Hymnes / Ed. J. Humbert. – Paris: Les belles letters, 1941. – 251 p. 16. Homerus. Opera, v. 1−4. / Ed. D. B. Monro et Th. W. Allen. – 2-me ed. – Oxonii: Scriptorum classicorum bibliotheca oxoniensis, 1911. 17. Jambi et elegici graeci ante Alexandrum cantati, v. 1−2. / Ed. M. L. West. − Oxonii: E typographeo clarendoniano, 1971−72. 18. Normann Fr. Die von der Wurzel - gebildeten Wцrter und die Vorstellung der Liebe im Griechischen. – Diss. − Münster, 1952. − 166 S. 19. Perls H. Goethes Ästhetik und andere Aufsätze zu Literatur und Philosophie. – Bern-München: Francke, 1969. − 194 S. 20. Poetae melici graeci / Ed. D. Page. – Oxford: Clarendon press, 1962. − 623 p. 21. Romilly J. de. L’excuse de l’invincible amour dans la tragédie grecque // Miscellanea tragica in honorem J. C. Kamerbeek. – Amsterdam, 1976. – P. 309−321. 183 Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013 22. Sophocles. Oeuvres. t. 1−2. / Ed. P. Masqueray. – Paris: Les belles letters, 1940−1944. 23. Theognis / Ed. E. Diehl-Young. – Lipsiae: Teubner, 1961. – 170 S. 24. Tragicorum graecorum fragmenta / Ed. Nauck. – Lipsiae : Teubner, 1889. – 1022 S. 184
