«Духовное ядро» как системообразующий фактор цивилизации
реклама
РОССИЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ Аркадий ЛИПКИН «Духовное ядро» как системообразующий фактор цивилизации: Европа и Россия Некоторые существенные черты кризиса, который переживает Россия, могут быть зафиксированы и осознаны только в терминах кризиса цивилизаций. Без цивилизационного самоопределения трудно ответить на поставленные учеными, публицистами, писателями вопросы о сущности русской нации, степени близости России и Европы и другие. Цивилизации — это относительно самодостаточные замкнутые единицыорганизмы» культурно-исторического развития, имеющие много различных проекций 1. В авторском варианте культурно-исторического подхода к анализу цивилизаций в качестве основы их различения выступает система ответов на вопрос о «смысле жизни», составляющая «духовное ядро» цивилизации. Такой подход «идеалистичен» в том смысле, что система идеалов данного общества рассматривается не как вторичная, производная от материальных явлений, а как движущая сила значимых для общества процессов2. «Духовное ядро» в древнеримской и западноевропейской цивилизациях «Духовное ядро» древнеримской цивилизации первоначально выступает в виде системы традиционных норм и ценностей, определяющих индивидуальное поведение, в которую входят virtus («мужество») как синоним «добродетели» и «похвала народа» («общины» — civitas) в виде honos («почет») или gloria («слава»). Суровость римских добродетелей диктовалась важнейшим для начала римской истории «общим делом» (res publica) — непрерывными войнами за существование. Первый пережитый Римом духовный кризис «ядра» произошел в связи с распадом гражданской общины, с ее социальной дифференциацией. Победа в Пунических войнах и хлынувшие в Рим после нее богатства привели к обособлению профессиональной армии, росту продажности как сената, так и плебса, появлению некомпетентной «толпы», манипулируемой умелыми «политиками». Критерий «похвалы», на который ориентировалась жизнь индивида, повис в 1 Речь идет о культурно-исторических единицах, которые Н. Данилевский называл «культурноисторическими типами», О. Шпенглер — культурами, А. Тойнби — «цивилизациями» (одновременно используя это слово и для обозначения более высокой, чем варварство, ступени развития общества). 2 Пример этого демонстрируют сценарии, развернутые в нашумевшей статье С. Хантингтона «Столкновение цивилизаций». «Полис», 1994, № 1. Л u n к и н А. И.— старший преподаватель кафедры Истории отечества Московского физикотехнического института. 57 воздухе: «похвала кого»? Появились невозможные прежде тема «несправедливого суда народа» и образ склонной к пороку толпы3. Характерная форма осознания этого кризиса — сетования о «падении нравов» и идеализация «нравов предков», которые стали, начиная с Катона Старшего (II век до н. э.), лейтмотивом выступлений римских ораторов и писателей. Преодоление кризиса (в значительной степени связанное с именем Цицерона) происходило путем преобразования реальных ценностей civitas и honos в идеалы vir bonus («достойного мужа») и konestum ( «нравственнопрекрасного»). Создавая образ римского гражданина, Цицерон соединил в нем черты римского воина и эллинистического стоического мудреца, перенес суровые воинские добродетели на область внутриполитической деятельности гражданина Рима. Роль судей он отвел не реальному римскому народу, большая часть которого, включая сенаторов, в его сочинениях предстает в виде некомпетентной, раболепствующей перед наслаждениями, богатством, внешним почетом и властью «порочной толпы», а немногочисленному обществу свободных и мудрых «достойных мужей», в котором был воплощен обобщенный образ Катонов, Сципионов и прочих носителей ценностей «духовного ядра». Эта линия римского стоицизма в дальнейшем была продолжена Сенекой и Марком Аврелием 4. Из приведенных фактов следует, что, во-первых, «духовное ядро» специфично для определенной цивилизации, характеризует ее лицо и образуется в определенный исторический момент. Во-вторых, оно создается на основе норм реального общества, но впоследствии преобразуется в систему идеалов, наличие которых подразумевает факт разрыва между нормой и реальностью. При этом идеализируются как «духовное ядро», так и его носители («философы» у Платона, «достойные мужи» у римских стоиков, «истинно верующие» в «мировых» религиях). В-третьих, необходимым условием формирования «ядра» является наличие некоего характерного для данной цивилизации «поля деятельности». В-четвертых, «духовное ядро» устойчиво во времени в отличие от быстро меняющихся социального бытия Древнего Рима, его политической и экономической систем. *** Лицо западноевропейской цивилизации определилось к X—XII векам. Здесь сформировалось несколько носителей «духовного ядра», что было связано с многосословностью средневекового общества. В «зрелом средневековье» XI—XII веков можно выделить рыцарей, выкупивших себе свободу (кто у папы, кто у короля, кто у феодального барона), города и объединявшего их монарха. Причем все эти субъекты существовали в едином социокультурном пространстве, образованном христианскими и древнеримскими представлениями и институтами. Феодальный институт рыцарства — специфически западноевропейское явление. Исходное поле его деятельности — феодальные войны, поэтому важным компонентом рыцарской системы идеалов являлся принцип: «сам себе право» и сам себе защита этого права. Второй компонент восходил к дружинным идеалам верного служения вождю, приумножения личной и родовой чести и славы посредством военных подвигов. На эти представления накладывались христианские, в первую очередь монашеские, идеалы служения Богу, аскезы, духовного подвига. «Из рыцарских обетов образовался целый кодекс, целое уложение нравственности для рыцарей,— пишет историк Т. Грановский.— Уклонения от этих законов, хотя были нередки, но подвергались строгим нареканиям»5. Необходимыми атрибутами идеального рыцаря являлись жажда подвигов, завоеваний, побед, стремление к первенству, славе, удаль, граничащая с безрассудством, обычай защищать слабого против сильного. Ему не свойственны и чужды расчет, понятие 3 4 Цицерон М. Т. Избранные сочинения. М., 1975. Подробнее см. Л и п к и н А. И. Духовный кризис и национальное возрождение (попытка культурно-исторического анализа). Философский очерк. Н. Новгород, 1993. 5 ГрановскийТ. Н. Лекции по истории средневековья. М., 1986, с. 256. 58 личной выгоды. Третья составляющая рыцарской этико-эстетической системы идеалов — культ Дамы и тесно связанный с ним праздник — рыцарский турнир. «Идеальный рыцарь» средневековья выполнял в западноевропейской цивилизации ту же функцию, что «достойный муж» в древнеримской, он был олицетворением рыцарской системы идеалов. В средневековых городах формировались иные ценности. Их население — купцы, ремесленники — выдвинули другой тип идеального героя — неунывающего, плутоватого, смышленного, всегда находящего выход из любой трудной ситуации благодаря собственному уму и способностям. Этот тип зафиксирован в жанрах городской литературы (фаблио, шванки, плутовской роман), бросавших вызов рыцарскому куртуазному роману. В противоположность «идеальному рыцарю» горожан характеризует трезвый, практический взгляд на мир, они наделяются такими чертами, как житейская мудрость, практическая сметка, жизнелюбие. Бюргерам (в противоположность рыцарям) присущи реализм, рассудительность, ограниченность и заземленность интересов. Если рыцарский элемент все время присутствует в феномене западноевропейской личности (в «титанах Возрождения», в гуманистах, ученых, первопроходцах, в романтическом герое Нового времени), то бюргерский элемент определяет такие социокультурные феномены, как Реформация и капитализм. Возрождение, которое мы во многом связываем с рыцарской традицией, и Реформация — порождение «городской» идеологии — развиваются, по сути, параллельно друг другу. Тема первого — любовь и творчество, последней — смерть и спасение. Главной причиной апокалиптического ощущения «конца времен», хрупкости жизни, бренности и ничтожества человеческого существа у средневекового горожанина была «абсурдная иррациональная экономическая ситуация, которую с утилитарной точки зрения невозможно разрешить; ее приходится превозмогать с помощью новых нравственных ориентаций... Нарождающемуся мануфактурному капитализму предстояло либо погибнуть... либо обрести «второе дыхание» путем радикальной переоценки ценностей. Императивом выступило моральное возвышение «честной наживы»... Морально возвысить ее означало убедить верующих в том, что трудолюбие, бережливость и производительное употребление нажитого с их помощью капитала являются радующими Бога и благоприятными для личного спасения» 6. М. Лютер и Ж. Кальвин создали «идеологию честного труда», ставшую знаменем Реформации и связанных с ней буржуазных революций XVI— XVII веков в Старом Свете и американской — в Новом Свете. Столь же фундаментальную роль, что и немецкая Реформация, в становлении капитализма сыграли французский Абсолютизм и французское Просвещение. Ими был начат процесс развития наций как нового бессословного состояния общества, в котором причудливым образом взаимодействуют рыцарский и бюргерский компоненты «духовного ядра» западноевропейской цивилизации. Тут мы находим и третью составляющую этого ядра — «объединяющую роль монарха». Балансируя между феодалами и городами, короли преследовали свои собственные династические интересы, силою обстоятельств довольно часто совпадающие с интересами складывающихся национальных общностей. В результате этого к XV—XVI векам в ходе конкурентной борьбы феодальных княжеств между собой в основном сложились территориально-политические границы монархий Португалии и Испании, Франции, Англии, Скандинавских стран. На следующем этапе, в эпоху абсолютизма, закладываются культурные основания уже достигнутого политического единства. Социокультурный образец абсолютной монархии дали Франция и «король-солнце», Людовик XIV, правивший с 1643 по 1715 год. Его дворец — это уже не крепость, как в средние века, а «низведенный на землю Олимп, где все говорит о том, что здесь обитают боги» 7. Культура эпохи абсолютизма — культура аристократическая, это культура коро6 С о л о в ь е в Э . Ю. Прошлое толкует нас. Очерки по истории философии и культуры. М.. 1991, с. 64—67. 7 Ф у к с Э. Иллюстрированная история нравов. Галантный век. М., 1994, с. 13. 59 левского двора и подражавших ему дворов вельмож. Она впитала в себя куртуазную рыцарскую культуру, но на нее наложилось и нечто новое — идеал целостности государства, воплощенный в лице абсолютного монарха. Более того, хотя король и окружающая его аристократия были исполнены презрения к «простонародью», культура дворцов через вхожих в аристократические салоны деятелей литературы и искусства, высшие слои буржуазии становится и культурой «третьего сословия», отчасти демократизуется. Абсолютизм делает важный шаг к созданию общенационального «литературного языка» 8 (в широком смысле слова, включая все виды искусства), формирующего (а не только выражающего) и структурирующего мир психологических и эстетических переживаний индивида. Этот «мир души» последовательно расширяется и усложняется, проходя сквозь классицизм, сентиментализм, реализм эпохи Просвещения. Эпоха Просвещения — третий, завершающий и важнейший этап формирования нации. Если в правление Людовика XIV «третье сословие» стремилось приобщиться к культуре аристократии, то в эпоху Просвещения, пафос которой состоял в равенстве всех людей, культурное лидерство постепенно переходит к «третьему сословию». Другим результатом этого процесса демократизации единой культуры явился перенос символа объединения нации с образа короля и истории его дома на образ народа, с которым отождествляло себя «третье сословие», и на национальную историю. Последняя выполняет при этом роль, во многом аналогичную «государственной религии», объединяющей граждан (подобно культу города Рима)9. В результате формируются «национально-историческая» культура и национальные типы личности. Просвещение выдвигает новый тип героя — яркой, деятельной, уверенной в себе индивидуальности. Это Фигаро — во Франции, Натан Мудрый — в Германии, Том Джонс и Робинзон Крузо — в Англии. Последний тип личности, по сути, стал базовой моделью политических, экономических и гносеологических систем эпохи Просвещения. Характерной чертой «национального», постсословного этапа (или состояния) цивилизации является светскость. Религия и проблемы Спасения, Страшного Суда отходят на второй план. Это проявляется, в частности, в чрезвычайной веротерпимости, установившейся после длительных религиозных войн XVI—начала XVII века. Религия, все более становясь ритуалом и праздником, уступает центральное место Разуму, Науке, Природе, Прогрессу. Роль Библии во французском Просвещении сыграла Великая Энциклопедия, вокруг которой были приведены в систему и сгруппированы как идеи, так и деятели Просвещения. Предприятие разрасталось и все более и более сплачивало вокруг себя умственные силы Франции. В течение двадцати лет (1751—1771) вышло 17 громадных томов; пущенная при этом в обращение сумма превышала, по утверждению Вольтера, сумму торговых оборотов Ост-Индской компании. Именно французское Просвещение подняло авторитет науки и разума, веру в динамизм истории и в прогресс, именно оно распространило по всей Европе идеи английского парламентаризма. Во Франции «третье сословие» под флагом Просвещения в ходе антисословной борьбы создало идею и образец нации, которые Французская революция разнесла по другим странам Европы в начале XIX века 10. Идеалы Просвещения образуют основную часть этического «духовного ядра» 8 Важный шаг в формировании национального литературного языка — осуществляемый в ходе Реформации перевод Библии на национальные языки. 9 В отличие от «мировых религий, решающих этические проблемы отношения индивида и мира, «государственные» религии выступают в качестве «идеологического интегратора» государства. Классическим примером этого служит институт «государственных» богов древних государств. Нередко «мировые» религии (православие, католицизм, ислам) начинают функционировать в качестве «государственных». 10 Подчеркну, что нации в отличие от этносов и цивилизаций — относительно недавние образования, сформировавшиеся, по моему мнению, не из «племен-этносов», а из частей («номов-королевств») высокоразвитых цивилизаций. Поэтому они являются, скорее, культурно-политическими, чем этническими образованиями, хотя их этническая составляющая может «просвечивать» в «национально-исторической» культуре через этнический язык, склад характера, тип эмоциональности, «народно-традиционные» составляющие культуры, общность истории. «Тысячелетняя» германская (литовская или любая другая) история не есть в строгом смысле история нации. 60 западноевропейской цивилизации в ее новом бессословном, национальном состоянии. Нация выступает здесь как новое идеальное единство общества, обретающее свои границы в сфере психологическо-эстетических переживаний индивида, заданных сформировавшимися светскими «национально-историческими» культурами как основами национального самосознания11. Но главное в структуре классических европейских либеральных «наций граждан», не граница, отделяющая от внешних врагов (как это было у племен и этносов), а интегрирующий нацию в целое культурный центр, возникающий в результате создания национальной истории, национального типа личности и формирующий основу ее переживаний культуры. В основе функционирования классического типа нации лежит принцип интеграции, а не разделения. Иначе шел процесс формирования, создания, осознания национальной идентичности у европейских наций «второго эшелона», например в Германии и в России. В Германии объединение началось не в политической, а в «идеальной» сфере. На базе позднего немецкого романтизма происходило формирование романтически-народнической идеологии. В отличие от образования классических «наций граждан» происходило смещение акцента с индивида на народ (коллектив) , с формирования личности на ее слияние с народной массой. Это связано с тем, что интенсивное становление национального сознания происходило здесь позже — во второй половине XIX века, когда процесс индивидуализации в Западной Европе зашел столь далеко, что в ходе развития цивилизации встала проблема преодоления изолированности индивида. Один из вариантов решения этой проблемы — деиндивидуализация человека при посредстве общинного («народнического») национализма. В связи с этим могут быть рассмотрены в социокультурном плане немецкий национал-социализм и сталинская версия коммунистического социализма, где слияние людей происходит не только в мысли, но и в действии (коллективный энтузиазм в труде, на войне, в праздничном шествии, на митинге и в погроме). В этих случаях, как в племени и этносе, акцент делается не на личность, а на коллектив, не на культуру, а на «родство по крови» («форма носа» и т. п.), не на внутреннее развитие и культурные центры, а на границу, разделяющую на «мы» и «они» 12. Такой акцент делает межэтнические границы потенциально конфликтными и взрывоопасными. Поскольку они проходят в «подсознательной» сфере, то на уже возникший конфликт трудно воздействовать разумными доводами и «прагматическими» (т. е. экономическими, политическими и прочими апеллирующими к разуму и пользе) средствами. Усиление роли этничности при формировании нации особенно опасно, если этнические конфликты сливаются с политическими, что неизбежно при национально-территориальном принципе политического построения государства. Создание наций «третьего эшелона» происходит в результате развала полицивилизационных колониальных империй в ходе национально-освободительных движений XX века. Здесь формирование наций и «национальноисторических» культур вызвано экспансией западноевропейской цивилизации на другие регионы и цивилизации и процессом «модернизации». В этом случае процесс формирования «национально-исторической» культуры и национального сознания индуцирован во многом извне и происходит значительно быстрее, но в узком социальном слое. 11 Правда, образуемое идеалами Просвещения единство оказалось внутренне противоречивым. С одной стороны, его идеология вместе с «переваренной» Просвещением аристократической культурой абсолютизма впитала существенную часть рыцарских идеалов, с другой — после буржуазной революции 1848 года доминирующие позиции заняли идеи потерявшего революционный пафос прагматического бюргерства. Поэтому очень скоро культура Просвещения стала расслаиваться на романтическую и реалистическую, на элитарную и массовую, которые как бы наследовали прежние — рыцарскую и бюргерскую — составляющие «духовного ядра» западноевропейской цивилизации. В Германии подобные постпросвещенческие мотивы появились гораздо раньше. Мы их можем найти уже в творчестве «бурных гениев» конца XVIII века, которым тесно было в современном им обществе, регламентированном бюргерскими традициями, и они обращались за вдохновением к рыцарским временам. 12 См. N a s h M. The ethnic cauldron of the modern world. Chicago, 1989. 61 Россия и Европа Попытаемся теперь сквозь призму ретроспективного анализа «духовного ядра» различных цивилизаций взглянуть на историю России и выявить степень ее своеобразия. Прежде всего отметим ставшее классическим со времен Чаадаева противопоставление России и Запада как православной и католической цивилизаций. В сфере анализируемых нами этических идеалов между восточнохристианскими (православными) и западнохристианскими (католическими и протестантскими) представлениями действительно заметны существенные различия. Рассматривая христианство в широком смысле не как идеологию, а как богатый язык, на котором формулировались очень разные, порой во многом противоположные учения, можно утверждать, что если для Западной Европы доминирующими были мотивы Страшного Суда, проблемы Спасения, ветхозаветного страха Апокалипсиса апостола Иоанна, то для православной России доминирующий мотив — мотив христианской любви, провозглашенной апостолом Павлом, и «Фаворского света» исихастов, благословивших в лице Сергия Радонежского становление Московской Руси в XIV веке 13. Но и те, и другие мотивы исходно присущи христианству, содержатся в Новом Завете. Поэтому речь идет, скорее, о расстановке разных акцентов в рамках относительно единого этического мировоззрения. Взаимопонимание полностью не теряется, и эти различия, скорее, субцивилизационного уровня 14. Так называемые «мировые» религии часто используются для идентификации цивилизаций. Они, как правило, фиксируют существенные элементы соответствующего «духовного ядра» цивилизации, но не все. Конечно, такие явления, как рыцарская культура, искусство Возрождения, наука Нового времени и др., во многом являются переосмыслением тех или иных идей, заложенных в христианстве. Но не следует преувеличивать роль религии ни в средние века, ни тем более в Новое время, когда развитие «духовного ядра» наций идет под знаком светской культуры. Еще одна, подчеркиваемая многими авторами специфически российская черта — отсутствие характерных для Запада развитых правовых представлений, наследованных от Древнего Рима. Их место в Московской Руси занимали византийские и татаро-монгольские представления о власти. Но вместе с тем правомерно говорить об абсолютизме XVII—XVIII веков как об общем «знаменателе», присущем государственности Европы и России этой эпохи. Особенностей московского самодержавия совершенно не достаточно для того, чтобы противопоставлять на цивилизационном уровне Россию и Европу, как это делают, например, евразийцы. Проводимое ими на основе анализа политических структур противопоставление Восток—Запад вполне укладывается в различия этапов, а не цивилизаций. Поведение Ивана Грозного в социокультурном плане не сильно отличалось от действий современных ему монархов Западной Европы. Аналогично обстоит дело при сравнении привилегированных сословий России и Европы, составляющих «духовное ядро» нации. Громадные пространства, постоянные набеги соседних, легких на подъем кочевых народов, наличие довольно крупных торговых городов, далеко отстоящих друг от друга и требовавших постоянной защиты, привели в России к другой форме организации военного сословия, нежели в Западной Европе. Боярско-дружинная культура Москов13 См. П р о х о р о в Г. М. Этническая интеграция в Восточной Европе в XIV веке. «Труды отдела древнерусской литературы». Т. 34. М., 1979. 14 Помимо понятия «цивилизация» целесообразно употребление понятия «субцивилизация» (например греческая и римская субцивилизации внутри античной цивилизации, арабская и иранотаджикская субцивилизации внутри мусульманской). Субцивилизации имеют некоторые различия в «духовном ядре», которые не мешают, однако, их тесному культурному взаимодействию и совместному историческому развитию. 62 ской Руси существенно отличалась от описанной выше западноевропейской рыцарской. Становление Московской Руси, как и становление Древнего Рима, происходило в ходе тяжелых продолжительных войн с соседями, войн на выживание. Московская Русь, по выражению Ключевского, «родилась не в скопидомном сундуке Ивана Калиты, а на Куликовом поле». Здесь, как и в Древнем Риме, основным полем деятельности было «общее дело» государственного строительства, а не рыцарские походы и турниры, как в средневековой Западной Европе. Пафос защиты «земли русской» характеризует уже былинных богатырей князя Владимира. Как и в Древнем Риме, честь, почет в боярско-дружинной среде были главным смыслом жизни. Но, в отличие от Рима, эти почет и честь здесь принадлежат не столько индивиду, сколько роду. Честь определяется в значительной степени заслугами рода в целом, фиксируемыми в его родословной. Великий князь Московский мог казнить любого боярина, но не мог лишить род чести, которая фиксировалась традицией в форме системы «местничества», определявшей место данного рода и за княжеским столом, и на государственном совете, и при занятии государственной должности» 15. Таким образом, системы идеалов привилегированных сословий Московской Руси и Западной Европы имели существенные различия. На Руси доминировал пафос «общего дела», в Европе — пафос завоевания и суверенности. Но общей основой этих систем являлись одни и те же дружинные и христианские представления. В XVIII веке происходит существенное сближение идеалов. При Петре I (отчасти уже при Иване Грозном) местническая система окончательно разрушается. «Общее дело» остается тем же по смыслу, но основанием чести становится индивидуальный вклад данного человека, которому в соответствии с этим и воздается по заслугам. Появляется новый герой — молодой незнатный дворянин, наделенный острым разумом, находчивостью, отвагой, способностью к наукам и трудолюбием. При этом, в отличие от Древнего Рима, его заслуги и почести определяются не общиной, а царем. При Екатерине II расцветает фаворитизм, и знакомая еще античности нравственная проблема (что можно «казаться, а не быть») встает в полный рост. Дворянская культура решает ее в стоическом духе (не случайно дух римского стоицизма был весьма популярен среди декабристов и близких им по настроению людей). в ней были сформированы идеалы индивидуальной чести, долга и «благородного дворянина» (аналога «vir bonus») 16. Повторяется и сенековское перемещение «общего дела» из службы в досуг, т. е. служение обществу из сферы государственной службы, связанной с карьерой, переходит во внеслужебную сферу «досуга» деятельность тайных обществ или литературную деятельность. Тем самым «благородные дворяне» противопоставляли себя «чиновничеству». Первые породили могучую русскую литературу XIX века и сформировали дух и душу, а последние посвятили себя организации «тела» Российского государства 17. Такова российская «дворянская» линия процесса этической индивидуализации. На этот процесс в XVIII веке, особенно при Екатерине II, накладывается импортируемая из Франции культура абсолютизма. Санкт-Петербург строится и живет по образцам Версаля и Парижа, а российские губернские города — по 15 См. З и м и н А. А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV первой трети XVI века. М., 1989. 16 Именно следование идеалам чести и долга отличает Гринева в «Капитанской дочке» А. Пушкина и от предателя Швабрина, и от Пугачева, и других представителей бунтующего простого народа. 17 Аналогичное раздвоение в отношении к проблеме власти и мощи государства происходит в среде духовенства начиная с конца XV века — времени спора Иосифа Полоцкого и Нила Сорского (главы «нестяжателей»). «Иосифляне» ставили во главу угла мощь государства и мессианскую идею «Москва — третий Рим». Противостоящие им «нестяжатели» ориентировались на преобразование не внешнего мира, а души. Продолжая тем самым традицию мистиков-исихастов — вдохновителей Куликовской битвы (митрополит Алексий, Сергий Радонежский),— через старцев Оптиной пустыни «нестяжатели» оказали сильное воздействие на русскую литературу и философию XIX — начала XX века (в лице Н. Гоголя, Л. Толстого, Ф. Достоевского, Вл. Соловьева и др.). 63 образцам столицы. Оттуда же дворянской средой, говорившей порой по-французски лучше, чем по-русски, интенсивно впитываются идеи французского Просвещения. Франция (позже Германия) для российской светской культуры Нового времени играет ту же роль, что Византия для Киевской Руси. Под этим влиянием и на фоне эмоционального подъема, связанного с серией военных и внешнеполитических побед XVIII — начала XIX века, в России происходит формирование национальной истории и литературы (Н. Карамзин, А. Пушкин) с типичной для Нового времени проблематикой индивидуальных переживаний и страстей («Бедная Лиза» Карамзина, «Повести Белкина» и «Маленькие трагедии» Пушкина). В XIX веке в лице Л. Толстого, Ф. Достоевского, А. Чехова мы уже выходим в европейской литературе на ведущее место и создаем одну из самых мощных национальных европейских культур с общеевропейской проблематикой и системой стилей 18. Этот процесс во многом напоминает формирование наций в Западной Европе. В частности, как и на Западе, нации формировались в первую очередь на базе городской культуры и горожан. Поэтому можно сказать, что переход России из сословного состояния в бессословное, формирование наций происходили параллельно процессу урбанизации. Не случайно национально-исторические культуры европейской части Российской империи, созданные в XIX веке, были интенсивно востребованы в 60—70-х и 90-х годах нашего века — в период интенсивной урбанизации. Однако формирование наций в России шло не столь последовательно, как на Западе. В Российской империи, как и в Германии, процесс формирования наций начался не с политического объединения и создания территориальных государств, а с рождения национально-исторических культур. Установление же аналогичных западноевропейским территориально-политических границ и завершение процесса уничтожения старых сословий произошли лишь в советский период. Однако это парадоксальным образом совпало с искоренением образовавшихся в XIX веке национально-исторических культур как «буржуазных» (сохранились и даже культивировались лишь этнографические, «народные», а не национальные пласты культуры). Место последних заняли единая для СССР «пролетарская» культура «соцреализма» (надо сказать, достаточно адекватно выражавшая массовое мироощущение советского периода 30—50-х годов) и идеология марксизмаленинизма. Возрождение национальной культуры, истории и личности происходит уже в 60—70-е и 90-е годы нашего века внутри советской субцивилизации. Для всех наций, кроме русской, ситуация очень напоминает рассмотренный выше процесс формирования наций в Западной Европе. Для русского же национального возрождения ситуация оказывается двойственной, ибо, как и в XIX веке, русская культура и история одновременно играют роль и национальных, и субцивилизационных (как в рамках бывшего СССР, так и в рамках собственно России). В ключевом для понимания современного духовного кризиса XIX веке российская интеллигенция, создававшая и потреблявшая эту богатейшую культуру, в отличие от своих западных аналогов не представляла активного политического слоя — «третьего сословия», которое могло бы сказать: «Народ — это мы» 19. Основная масса российской интеллигенции — как дворянской, так и разночинной — после декабристов самоопределялась как «прослойка» и (по крайней мере до большевиков) говорила: «Народ — это они, т. е. угнетенные крестьяне». В результате интеллигенция создала «народничество» — сформировавшийся и получивший мощное развитие после разгрома декабристов в 1825 году комплекс 18 Чуть позже аналогичный процесс пошел на Украине, в Белоруссии, на Кавказе, в Прибалтике, в Молдавии. Роль Парижа — «столицы мира» — для них играл Санкт-Петербург. 19 В 1789 году один из идеологов французской революции аббат Сийес выпустил памфлет «Что такое третий класс?», в котором сам же и дал ответ: «третий класс есть все, это — целая французская нация». Для Вольтера нация состоит из «правоведов и ученых, негоциантов и ремесленников, одним словом, из всех тех, в ком нет ни капли тиранических устремлений». 64 идеалов, характеризующийся идеализацией «народа», интеллигентским чувством вины перед ним и вытекающими отсюда ориентациями на народ и его стиль жизни, а не на личность и культуру; на жертву и страдание, а не на творчество и свободу; на нравственные установки правды и совести, а не на идеи прав и обязанностей граждан. Для народничества характерны идеализация народа — крестьянства (позже пролетариата), а не индивида и следование идеалу «социальной правды». «Было народничество консервативное и революционное, материалистическое и религиозное,— писал Н. Бердяев.— Народниками были славянофилы и Герцен, Достоевский и революционеры 70-х годов. И всегда в основании лежала вера в народ как хранителя правды... Основной русской темой будет не творчество совершенной культуры, а творчество лучшей жизни» 20. В рамках подобных ориентации развивался не столько идеал личности, сколько идеал «народа» (посредством идеализации нравов допетровской России или пролетариата грядущей революции). Так в российской культуре сформировались две линии: либеральная и народническая, во многом аналогичные линии французского Просвещения и немецкой Реформации в Западной Европе (в России они оказались разнесены не географически, а социально). Первая, либеральная, сделала огромный вклад в развитие литературы (от Пушкина до М. Булгакова), искусства и экономики (многие крупные промышленники и финансисты конца XIX — начала XX века были выходцами из крестьян и мелких ремесленников во втором-третьем поколении и никакого умиления по поводу того слоя, из которого они вышли, не испытывали). Вобрав в себя посредством «старчества» Оптиной пустыни духовные богатства древнерусской культуры, нестяжателей и мистиков-исихастов, она формировала типично европейскую светскую русскую национально-историческую культуру и, следовательно, культурные основы нации. Вторая, народническая, была представлена двумя ветвями: официально-державной, или национально-черносотенной (от Уварова до Пуришкевича), и революционной (от Герцена до Ленина), которые в основном сосредоточились на проблеме социально-политического устройства России21. Революционное народничество, в ходе своей эволюции породившее движение большевиков, очень напоминает явление Реформации и является, скорее, конфессиональным, чем национальным. В определенной степени идеалы народничества были близки к идеалам народной культуры. «Идейным фокусом, стягивавшим и объединявшим все линии народной культуры,— пишет историк А. Клибанов,— [культуры, связанной с кругами бюргерства и городского плебса, и культуры], отмеченной мировоззрением патриархального крестьянства... [являлась] «социальная Правда...» [имевшая] небесное происхождение... Народный идеал Правды — совершенного состояния рода человеческого, включающего понятия «божьей земли» и святыни труда... понятия «братства»... [утверждал идеал] «земного рая» 22. Эта утопическая идеология являлась частью «простонародной» компоненты российского «духовного ядра» и была впитана революционными народниками. У наследников последних — большевиков — мы обнаруживаем как эти идеи, так и ориентации и пафос, аналогичные тем, которые были характерны для ситуации Реформации. Повторяется схожая иррациональная («абсурдная», но не экономически, а политически) «ситуация, которую с утилитарной точки зрения уже 20 Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века. «О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья». М., 1990,21с. 131. Особое, промежуточное, место занимают славянофилы. С одной стороны, славянофилы пытались произвести изменения в идеальной сфере, реформировать идеологию и культуру с помощью «русской идеи» и вовсе не стремились изменить социально-политический строй. С другой стороны, именно они сформулировали идеалы «народа» и «жертвы», которые стали центральными для революционных народников. 22 См. Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России. М., 1977, с. 11, 19, 22. (В квадратных скобках введенные мной смысловые связки.— Прим. авт.) 3 ОНС, № 2 65 невозможно разрешить», порождающая героику «мучеников, готовых действовать даже без надежды на успех». Как и Реформация, народничество привело к конфликтам и революции, только не буржуазной, а социалистической. На Западе социальные утопии также вдохновляли крестьян и пролетариев на подобные революции, но в силу специфики российской истории, слабости ее буржуазии именно в России это явление переросло масштабы бунта. Как и в Реформации, новая религия (в данном случае коммунистическая идеология) была враждебна любой другой вере или безверию, а следовательно, и светской культуре. Как и Реформация, народничество привело к «контрренессансу», если под ренессансом понимать «серебряный век» русской культуры. Октябрьский переворот 1917 года был не верхушечным переворотом, а проявлением глубоко укорененных в истории России тенденций, явлением не менее закономерным и исторически значимым, чем Реформация в истории Германии или Просвещение и Великая французская революция в истории Франции. Все это — варианты победившей социально-политической революции, устанавливавшей отвечающее Новому времени бессословное состояние23. В силу специфики истории место западных «робинзонов-буржуа», персонифицировавших идеалы индивидуальной независимости и благородной наживы, в России занимал такой субъект, как «крестьянская община» с идеалом коллективной социальной правды. Проанализируем теперь основные проекты возрождения российского самосознания, пропагандируемые различными политическими силами в сегодняшней России. Прежде всего это проект «особого пути», полагающий российскую культурнополитическую общность как особую, отличную от европейской цивилизации и имеющую «особый российский путь» (и даже особые законы развития общества). Одной из его разновидностей является традиционалистский проект православного возрождения, «возвращения к нравам предков». Он исходит из спорных утверждений «евразийцев» о цивилизационной специфике России. Существенные различия в «духовных ядрах» средневековых Западной Европы и Московской Руси при этом утрируются, искусственно преувеличиваются. Пропасти между западноевропейской и восточноевропейской цивилизациями не существовало в действительности ни до 1917 года, ни после несмотря на «железный занавес». Об этом свидетельствует и сам факт влияния, какое оказала культура России на европейскую культуру XX века. Россия XVIII—XX веков развивается социокультурно во многом по европейской логике, проходя те же фазы в искусстве (классицизм, сентиментализм, реализм, романтизм, авангардизм) и в мышлении (эпоха Просвещения, материализм, позитивизм, постпросвещенческий идеализм, феномены массовой культуры)24 . Нельзя абсолютизировать фактор православия и сводить к нему всю социокультурную специфику России. Ни православие царской России, ни коммунизм Советской России, ни католицизм или протестантизм Западной Европы не исчерпывают содержательно социокультурного своеобразия «духовного ядра» цивилизации. Близок этой утопии национал-социалистический проект «Россия для русских», осмысляющий Россию, по сути, как этническую общность. Ключевой политический лозунг — силой восстановить Российскую империю в границах 1913 года или в еще более широких. Это одна из модификаций фашизма со всеми вытекающими последствиями. «Космополитический» (или «либеральный») проект ставит во главу угла общеевропейскую (называя ее «общечеловеческой») цивилизационную общность. В нем Россия определяется как отставшая (заблудшая) европейская страна-нация 23 При этом Вера и Спасение Реформации, Разум и Прогресс Просвещения, Научность (в марксистско-ленинской интерпретации) и Коммунизм (социальная утопия правды и социальной справедливости на Земле) революционных народников и большевиков носят надындивидуальный характер. 24 Возможно, что Россию и США XIX—XX веков можно рассматривать как два крайних эксперимента («идеалистический» и «прагматический»), поставленных европейской цивилизацией. 66 (или совокупность стран), перед которой стоит задача модернизации (понимаемой как построение политических и экономических институтов западноевропейского типа). В рамках такого понимания ситуации основная проблема для России — как осуществить модернизацию. При этом отвергается возможность «особого российского пути». «Сколько можно повторять одну и ту же ошибку?»,— говорят приверженцы данного проекта. Проект отличается прямолинейностью и упрощением реального сложного мира. Он пренебрегает субцивилизационной спецификой, игнорирует отсутствие примеров успешной модернизации по чисто «западническим» моделям, недооценивает имеющих серьезные основания утверждений о «постпросвещенческом» кризисе в самой западной цивилизации. Западноевропейская цивилизация подошла к некоторому рубежу-пределу и в природном (экология), и в социальном (тоталитарные режимы, мировые войны) планах. Пока не ясно, идет ли речь о кризисе западной «прагматической» установки, новоевропейской светской культуры или вообще западноевропейского «духовного ядра», но игнорировать признанное даже на Западе существование этого глубокого цивилизационного кризиса нельзя. Наиболее перспективным представляется проект возрождения (отсюда его название «возрожденческий») российской общности как субцивилизационной (или национальной) общности в рамках европейской цивилизации, находящейся в состоянии кризиса. Этот проект подразумевает опору на дореволюционный тип субцивилизационного и национального самоопределения. Задача преодоления российского кризиса ставится не как копирование или внедрение чужих образцов, а как творческая разработка идей развития и возрождения России в соответствии с требованиями реальной обстановки в мире в конце XX столетия. А. Липкин, 1995 67
