ОБРАЗ ВРЕМЕНИ В ФОЛЬКЛОРНО-ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА
реклама
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ «МОСКОВСКИЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ» На правах рукописи ЗИНОВЬЕВА Ирина Николаевна ФОЛЬКЛОРНО-ЯЗЫКОВАЯ КАРТИНА МИРА В ТЕКСТАХ АНГЛИЙСКИХ ДЕТСКИХ СТИХОВ NURSERY RHYMES специальность 10.02.04 – германские языки ДИССЕРТАЦИЯ на соискание ученой степени кандидата филологических наук Научный руководитель: кандидат филологических наук, доцент, Ю. Ф. Гурьева Москва 2014 1 СОДЕРЖАНИЕ Введение ………………………………………………………………………….4 Глава I. Фольклорно-языковая картина мира в текстах nursery rhymes и ее компоненты………........…………………………………………………..14 1.1 Фольклорная картина мира nursery rhymes как разновидность концептуальной картины мира англичан……………………………………................................................14 1.2 Понятие фольклорно-языковой картины мира nursery rhymes………...26 1.3 Пространство и время в художественном тексте и в фольклорноязыковой картине мира……………………………………………………33 1.4 Кумулятивное поле как фрагмент фольклорно-языковой картины мира nursery rhymes……………………………………………………………...39 Выводы по I главе ……………………………………………………………..49 Глава II. Время в фольклорно-языковой картине мира nursery rhymes …………………………………………………………………………...51 2.1 Образ времени…………………………………………………………….51 2.1.1. Элементы циклического времени…………………………….......54 2.1.2. Сочетание элементов циклического и линейного времени ……..61 2.1.3. Элементы линейного времени…………………………………….81 2.2 Состав и структура фольклорной периферии кумулятивного поля «time»………………………………………………91 Выводы по II главе……………………………………………………………106 Глава III. Пространство в фольклорно-языковой картине мира nursery rhymes…………………………………………………………………………..108 3.1 Образ пространства………………………………………………………108 3.1.1. Измерение и структурирование пространства по горизонтали..108 3.1.2. Измерение и структурирование пространства по вертикали…..113 3.1.3. Описание пространства с помощью топонимов………………..118 3.1.4. Описание размера предметов в пространстве ………………….125 2 а) Способы репрезентации «маленьких» предметов……………...127 б) Способы репрезентации «больших» предметов………………..151 в) Квантификация размера предметов на основании сравнения с эталоном…………………………………………….159 3.2 Состав и структура фольклорной периферии кумулятивного поля «space»……………………………………………160 Выводы по III главе…………………………………………………………..182 Заключение…………………………………………………………………….184 Список литературы……………………………………………………….......189 3 ВВЕДЕНИЕ Диссертация посвящена проблеме построения фольклорно-языковой картины мира в текстах английского детского фольклора nursery rhymes в рамках лингвокультурологического подхода. Внимание лингвистической науки к фольклорному материалу во 2-й половине XX – начале XXI вв. неслучайно. Это связано с тем, что активно протекающие в современном обществе процессы глобализации и интеграции подтолкнули людей к мысли об отсутствии одинаковой для всех, общечеловеческой культуры и актуализировали поиск «корней», истоков национальных культур и особенностей этнического менталитета. Фольклор же как глубоко национальное явление культуры, сопровождающее жизнь человеческого общества с древнейших времен и до наших дней, представляет собой перспективное и благодатное поле поиска характерных черт мировосприятия и элементов этнического сознания народа-носителя языка и фольклорной традиции. В ряду английских фольклорных произведений текстам nursery rhymes отводится особое место. Их уникальный внутрижанровый состав, стереотипные каноны композиционной организации, узнаваемые сюжеты и образы позволили ученым признать nursery rhymes ярко специфическим историко-культурным феноменом Британии (И. В. Гейнце, Н. М. Демурова, И. В. Степанова, Й. и П. Оупи и др.). «Английские дети начинают цитировать стихи nursery rhymes, еще не успев осознать их смысл, и с этих пор никогда уже не расстаются с ними» (Гейнце 1991:37). Частотность цитирования текстов nursery rhymes или их фрагментов, многочисленные апелляции к произведениям жанра nursery rhymes и литературные аллюзии свидетельствуют об их прецедентности. Так, известно, что при первом испытании фонографа в 1877 году Т. А. Эдисон записал знаменитую nursery rhyme «Mary had a little lamb» в своем исполнении. А герои пьесы Б. Шоу «Пигмалион» Хиггинс и Пикеринг в сцене знакомства с Элизой, услышав имя девушки, декламируют загадку «Eliza, Elizabeth, Betsy and Bess...», 4 причем для обоих джентльменов данный текст выполняет функции пароля: само знание данной nursery rhyme и общность воспоминаний заметно облегчают общение. Кроме того, «этой текстовой реминисценцией Хиггинс и Пикеринг как бы утверждают общность своего превосходства над Элизой, декларируя свой более высокий, чем у нее, социальный статус» (Слышкин 2000:101-102). Эти и множество других примеров убедительно доказывают, что произведения nursery rhymes являются элементом культурной грамотности представителей англоязычного сообщества. Помимо этого, благодаря многообразию источников возникновения и различной длительности бытования весь корпус данных текстов представляется возможным считать полистадиальным источником информации о культуре и менталитете британцев и американцев. Будучи столь заметным лингвокультурным явлением, произведения nursery rhymes неоднократно попадали в поле зрения исследователейлингвистов и литературоведов: изучались место и роль этих текстов в английской детской литературе (Демурова 1986). Также материал nursery rhymes рассматривался с фонетической точки зрения, а именно, исследовалась роль фонетической структуры поэтического текста в создании ритмического движения (Смусь 1988) и звукоизобразительность в традиционной английской детской поэзии (Егорова 2008). Подробно описаны фразеологические единицы в английском детском фольклоре (Гейнце 1991). Имеются работы лингвокультурологической направленности, где анализируется языковая картина мира в текстах nursery rhymes в виде тезауруса и в их переводах на русский язык (Анашкина 2005) и рассматриваются лингвоментальные (с позиций психолингвистики) и лингвокультурологические характеристики nursery rhymes (Степанова 2003). Выводы, полученные в вышеупомянутых работах, представляют несомненный интерес для нашего исследования, в частности, положение о том, что «в лексико-семантическом пространстве английских фольклорных стихов nursery rhymes содержатся архетипические структуры, которые 5 формируются под влиянием существующего типа сознания создателей стихов» (Анашкина 2005: 10). Бесспорно признавая и учитывая достижения ученых-исследователей английского детского фольклора, мы также представляем работу в русле лингвокультурологической теории. Однако нам бы хотелось абстрагироваться от стереотипного восприятия nursery rhymes как буквально детского фольклора, где может быть запечатлена исключительно детская картина мира, обобщающая особенности восприятия окружающей действительности ребенком. Также представляется целесообразным отойти от традиционного тематического принципа классификации и описания лексики nursery rhymes, который позволяет учитывать лишь номинативные лексические единицы. Нас, в первую очередь, интересуют nursery rhymes как фольклорные тексты, содержащие культурные слои разной хронологической глубины, включая самые архаичные. Следовательно, в них гармонично сочетаются языковые и ментальные образования, отражающие особенности мировоззрения англичан. Данное обстоятельство определило актуальность настоящего исследования. Также актуален сам подход к описанию анализируемого материала в форме фольклорной периферии кумулятивного поля. Подобный взгляд на nursery rhymes позволил сформулировать цель нашей работы: детально проанализировать категории времени и пространства, составляющие основу основ фольклорно-языковой картины мира, заключенной в произведениях nursery rhymes, в рамках широкого лингвокультурного контекста и максимально полно исследуемый материал в форме фольклорной периферии представить кумулятивных полей «time» и «space». В соответствии с намеченной целью мы ставили следующие задачи: - обобщить имеющиеся сведения о феномене языковой картины мира и дать общую характеристику языка фольклора; 6 - определить понятие «фольклорно-языковая картина мира nursery rhymes»; - обосновать важность пространственных и временных представлений в структуре фольклорно-языковой картины мира nursery rhymes; - описать образы времени и пространства в фольклорно-языковой картине мира nursery rhymes; - определить место и статус фольклорной периферии кумулятивного поля в рамках денотативной теории; - обобщить анализируемый материал в форме фольклорной периферии кумулятивных полей «time» и «space»; - выявить области пересечения вышеупомянутых фольклорных периферий и охарактеризовать единицы, лежащие в зоне их пересечения. Для достижения общей цели и решения частных задач исследования представляется необходимым рассматривать произведения nursery rhymes с позиций лингвокультурологии и лингвофольклористики, а также привлечь некоторые исследовательские методы когнитивной лингвистики. Важность комплексного подхода к изучению данных текстов объясняется тем, что на современном этапе развития антропологического языкознания наблюдаются тесные связи между входящими в ее круг науками. Отметим, что в категориальном аппарате каждой из них присутствует понятие картины мира вообще и языковой картины мира в частности. Одной из актуальных задач лингвокультурологии является «анализ языковых единиц, предполагающий построение на дедуктивной основе модели культурно-значимых отношений, например в виде матрицы, и определение языковых способов заполнения такой матрицы» (Карасик 2003: 91). Изучая принципы построения языковой картины мира на материале фольклорных произведений, советские и российские лингвофольклористы обнаружили, что свойства и характеристики лексем и фразеологизмов, находящихся в фольклорном контексте, изменяются. Данные наблюдения и сделанные на их основе выводы послужили поводом для выдвижения термина «язык фольклора». 7 Представители различных лигвофольклористических и лингвокогнитивных школ предлагают целый спектр методов и принципов анализа и систематизации выделенного из фольклорных произведений языкового материала: тезаурусный (С.Е. Никитина, Е. Ю. Кукушкина, Е. В. Филиппова), кластерный (А. Т. Хроленко, О. А. Петренко), концептуальный (Е. Б. Артеменко, В. А. Черванева), денотативный метод и метод построения кумулятивных полей (Т. В. Симашко, Т. С. Нифанова, С. А. Цапенко) и некоторые другие. Некоторые положения вышеперечисленных теорий легли в основу настоящей диссертации. Таким образом, теоретическую и методологическую базу нашего исследования составляют следующие труды: по лингвокультурологии и лингвокогнитологии (Н. Ф. Алефиренко, Ю. Д. Апресяна, Н. Д. Арутюновой, М. Я. Блоха, А. Вежбицкой, С. Г. Воркачева, В. В. Воробьева, А. А. Джиоевой, В. И. Карасика, О. А. Корнилова, З. Д. Поповой, И. А. Стернина, В. В. Красных, Г. Г. Слышкина, Г. В. Токарева, Е. С. Яковлевой), фольклористике (В. Я. Проппа, В. Н. Топорова, В. Н. Чистова) и лингвофольклористике (Е. Б. Артеменко, П. Г. Богатырева, А. Н. Веселовского, Е. Ю. Кукушкиной, С. Е.Никитиной, И. А. Оссовецкого, О. А. Петренко, А. Т. Хроленко, Т. В. Цивьян, В. А. Черваневой), этнолингвистике (А. С. Герда, Н. И. Толстого, С. М. Толстой), языковой категоризации человеческого опыта восприятия пространства и времени (Е. Г. Бруновой, Е. С. Кубряковой, Е. В. Урысон, О. Г. Чупрыны), изучению лингвистических особенностей текстов nursery rhymes (Н. Ю. Анашкиной, И. В. Гейнце, Н. М. Демуровой, Й. и П. Оупи, И. В. Степановой), денотативной теории концептуализации действительности (Н. Н. Морозовой, Т. С. Нифановой, А. С. Самойленко, Т. В. Симашко, С. А. Цапенко). Научная новизна исследования состоит в системном описании таких ключевых фрагментов фольклорно-языковой картины мира nursery rhymes как время и пространство. Кроме того, в нашей работе методика 8 формирования кумулятивного поля впервые применяется для анализа исключительно фольклорных, а не авторских текстов. Объектом исследования является фольклорно-языковая картина мира, заключенная в текстах nursery rhymes, отражающая наивные представления носителей фольклорного мышления об окружающей действительности. В качестве предмета исследования выступают разноструктурные языковые единицы – репрезентанты пространственно-временных коллективных представлений, лежащих в основе фольклорно-языковой картины мира nursery rhymes. Материалом для исследования послужили тексты nursery rhymes общим числом 1174, взятые из сборников Й. и П. Оупи «The Oxford Dictionary of Nursery Rhymes» (Opie 1996), «Mother Goose Rhymes» (Сост. Н. М. Демурова 1988). В работе рассматриваются в основном канонические тексты nursery rhymes и лишь изредка делается ссылка и проводятся параллели с вариантами данных произведений. Весь корпус исследуемых языковых единиц составил 781 контекст. В работе применяются следующие методы исследования: сплошной выборки, анализа словарных дефиниций, этимологического, контекстуального, семантического анализа, описательный метод, метод наблюдения и обобщения языковых фактов, статистический метод, а также метод концептуального структурирования. Положения, выносимые на защиту: 1. Фольклорно-языковая картина мира – это фрагмент общеязыковой картины мира этноса, где уникальная фольклорная реальность представлена средствами народно-поэтической лексики. В фольклорно-языковой картине мира, заключенной в текстах nursery rhymes, запечатлен целостный образ действительности, однако специфика концептуализации элементов окружающего мира и особенности их языковой репрезентации во многом обусловлены комплексом жанровых характеристик nursery rhymes, при этом ключевыми компонентами в структуре фольклорно-языковой картины мира 9 данного жанра являются категории времени и пространства, отношение к которым во многом предопределяет взгляд членов фольклорного сообщества на другие стороны жизни, включая морально-этическую и социальнобытовую. 2. Образы пространства и времени в описываемой фольклорно-языковой картине мира представлены в форме фольклорной периферии кумулятивных полей «time» и «space», где под фольклорной периферией кумулятивного поля подразумевается совокупность фольклорных периферий всех денотативных классов, входящих в данное поле. 3. Образ времени строится на сочетании циклической и линейной моделей восприятия времени, при этом унаследованные от мифопоэтической картины мира элементы цикличности видоизменяются: они привносят в образ времени упорядоченность и ритмичность, семиотические бинарные оппозиции «свой – чужой» и «сакральный – профанный» могут утрачивать символическое значение, переходя в разряд устойчивых фольклорных формул и демонстрируя тенденцию к обозначению благоприятного – неблагоприятного времени. 4. Образ пространства складывается под влиянием различных факторов: общефольклорных, национально-культурных, языковых, жанровых, а само пространство неоднородно и структурировано по вертикали и горизонтали. Основные принципы членения пространства nursery rhymes лежат в русле общефольклорной тенденции, однако при разделении пространства на центр и периферию, реализующем семиотическую оппозицию «свой – чужой», наблюдается тенденция к расширению «своего» пространства. 5. Описание размера предметов в фольклорно-языковой картине мира в текстах nursery rhymes напрямую связано с оценочностью. Анализ лексических положительная единиц оценка с квантитативной «больших» семантикой объектов и показал, предметов что является общефольклорной чертой, тогда как положительную оценку «маленьких» элементов пространства следует расценивать не только как требование 10 жанра, но и как английскую национальную особенность, иллюстрирующую явление «understatement». 6. Фольклорная периферия кумулятивного поля «time» представлена 18 денотативными классами: <time>, <year>, <season>, <winter>, <spring>, <summer>, <autumn>, <month>, <week>, <day>, <morning>, <evening>, <night>, <hour>, <past>, <future>, <age>, <speed>. В состав фольклорной периферии кумулятивного поля «space» входят 28 денотативных классов, представляющих наземное, водное, воздушное и рукотворное пространство: <sky>, <sea>, <water>, <river>, <sun>, <moon>, <land>, <place>, <area>, <ground>, <earth>, <hill>, <centre>, <country>, <county>, <town>, <village>, <distance>, <measurement>, <direction>, <hedge>, <house>, <home>, <building>, <church>, <London>, <body>, <tree>. Области пересечения денотативных классов образуют амбивалентные зоны внутри вышеназванных кумулятивных полей, наличие которых доказывает их – полей – непрерывность. 7. Некоторые единицы, ориентированные на компоненты moon и sun, а также содержащие топонимы и антропонимы, входят одновременно в фольклорную периферию кумулятивных полей «time» и «space» и составляют опорные точки фольклорно-языковой картины мира, представленной в текстах nursery rhymes. Теоретическая ценность работы заключается в том, что исследование текстов nursery rhymes впервые проводится на стыке лингвокультурологии, лингвофольклористики и когнитивной лингвистики, что позволяет углубленно изучить язык фольклора на основе английских произведений устного народного творчества. Это также дает возможность определить место пространственных фольклорно-языковой и временных картины мира представлений nursery rhymes в структуре и благодаря рассмотрению фольклорных текстов nursery rhymes в свете денотативной теории выявить наличие фольклорной периферии кумулятивного поля и дать определение этому понятию. 11 Практическая значимость диссертации состоит в возможности использования полученных результатов в курсах лингвокультурологии и лингвофольклористики, а также в спецкурсах по проблемам изучения языковой и фольклорно-языковой картин мира, лингвистического и мифопоэтического анализа фольклорного текста. Кроме того, работа открывает новые перспективы для изучения других английских фольклорных произведений в рамках денотативной теории. Структура диссертации: работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка. Во введении обосновываются теоретическая определяются актуальность и практическая и предмет и научная новизна, значимость, объект исследования, цель, излагаются задачи, положения, выносимые на защиту, дается представление о структуре и содержании работы. В первой главе "Фольклорно-языковая картина мира в текстах nursery rhymes и ее компоненты" обобщаются теоретические сведения о понятии "картина мира" и исследуются некоторые типы картин мира, актуальных для современной лингвистики; анализируются истоки и делается попытка определить феномен "фольклорно-языковая картина мира, запечатленная в текстах nursery rhymes"; время и пространство рассматриваются в качестве базовых категорий, лежащих в основе фольклорно-языковой картины мира; особое внимание уделяется понятию "кумулятивное поле", его структуре и составу. Во второй главе "Время в фольклорно-языковой картине мира nursery rhymes" описывается запечатленный в текстах данного жанра образ времени, а именно, детально анализируются роль и место элементов циклического и линейного времени; определяются состав и структура фольклорной периферии кумулятивного поля «time». В третьей главе "Пространство в фольклорно-языковой картине мира nursery rhymes" исследуется образ пространства, в частности, 12 характеризуются способы измерения и структурирования фольклорного пространства по горизонтали и вертикали, а также особенности описания размера предметов в пространстве; выявляются состав и структура фольклорной периферии кумулятивного поля «space». В заключении обобщаются результаты проведенного исследования, излагаются выводы и намечаются перспективы дальнейшей работы в данном направлении. Список литературы включает 198 наименований источников, использованных при написании настоящей диссертации. 13 ГЛАВА I ФОЛЬКЛОРНО-ЯЗЫКОВАЯ КАРТИНА МИРА В ТЕКСТАХ NURSERY RHYMES: ЕЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ И КОМПОНЕНТЫ 1.1. Фольклорная картина мира nursery rhymes как разновидность концептуальной картины мира англичан Вопрос взаимосвязи языка, культуры и этноса чрезвычайно актуален в современной науке, о чем свидетельствуют многочисленные исследования в области этнолингвистики, лингвокультурологии, лингвофольклористики, психолингвистики, когнитивной лингвистики и других наук. В круг интересов перечисленных дисциплин входит, в частности, построение или моделирование картины мира – сложной структуры, «лежащей в основе мировидения этноса, репрезентирующей сущностные свойства мира в понимании ее носителей и являющейся результатом всей духовной активности народа» (Постовалова, цит. по Черванева, Артеменко 2004:5). Важно также, что процесс отражения реальности в коллективном или индивидуальном сознании имеет двуединый характер, так как объединяет в себе логическое и чувственное познание. Эта особенность делает построение картины мира творческим, преобразующим и интерпретирующим процессом, а саму картину мира «логико-понятийным конструктом» (Брутян 1991:294). В рамках теории, разработанной М.Я. Блохом, картина мира определяется как "метафорически обозначенное отражение мира сознанием" (Блох 2007:101). Углубленное и всестороннее изучение данного феномена привело к необходимости разграничения видов картин мира. Ряд выдающихся ученых – психолингвистов, лингвокогнитологов и лингвокультурологов – поддерживают подобный подход. «Эта точка зрения, между прочим, высказана А.А.Леонтьевым еще в 1993 году, считавшим, что термины «образ мира», «языковая картина мира» и, наконец, «когнитивная картина мира» (то 14 есть научная) именуют специфические образования в сознании человека, которые надо различать» (Кубрякова 2006:4). Так, анализ способов познания окружающей действительности, а также составных частей картины мира и их природы показал неоднородность элементов этого образования. Следствием детального рассмотрения компонентов картины мира явилось противопоставление когнитивной модели наивной, концептуальной картины мира – языковой, современного мировидения – архаическому (Блох 2007, Корнилов 2003, Кубрякова 2006, Попова, Стернин 2002 и др.). М.Я. Блох, в частности, утверждает, что "в современном лингвофилософском знании выделяются две взаимосвязанные, но различные картины мира, а именно, концептуальная, понятийная картина мира, опосредованная языком, и языковая картина мира, содержащаяся внутри самой системы языка" (2007:101). Известно, что процесс жизнедеятельности отдельного человека и всего социума связан с созерцанием, познанием окружающей действительности, в результате чего накапливаются знания, на основе которых вырабатываются убеждения, идеалы, правила и нормы, система взглядов на окружающий мир. Таким образом, с помощью знаний жизнь человека упорядочивается, а само знание культуры» является (Алефиренко «базисной 2001:3), формой когнитивной «фундаментом организации культуры» (Токарев 2003:17). При этом знание одновременно выступает и как элемент культуры этноса, и как продукт культуры, так как знания в форме стереотипов, норм и правил усваиваются человеком путем включения их в реальную историческую практику людей – членов этнокультурного сообщества. Особый мир, образованный знанием в этнокультурном сознании, «всецело принадлежит культуре, более того, служит ее системообразующим фактором, содержательной (когнитивной) базой особого лингвокультурного пространства». Само же это пространство организуется языком (Алефиренко 2001:6). Именно средствами поэтического языка новые «кванты знания» 15 вводятся в концептуально-логический контекст уже существующей системы знаний. Мир знания, в свою очередь, строится на основе особых критериев, выработанных исторически сложившейся ценностно-смысловой системой (архаической, религиозной, научной, обыденной и пр.), в структуре которой на первый план выходят некие категориально-семантические доминанты, высшие ориентиры поведения, именуемые ценностями. Необходимо подчеркнуть, что ценности, структурируясь в этноязыковом сознании, предопределяют его целостность. В рамках уже сложившейся системы знаний новые ее элементы преломляются сквозь призму ценностей и даже способны изменить ценностный статус уже имеющихся знаний. В итоге, на первый план выходит культурное аксиологически релевантное для данной лингвокультурной общности или социума знание. «Каждая культурноисторическая система предлагает человечеству свои категориально- семантические доминанты (мировоззренческие, нравственные, образные стереотипы), благодаря которым знания превращаются в феномен культуры. Такие доминанты определяют своеобразие мировосприятия, типы осознания реальности, способы интерпретации событий (Алефиренко 2001:7). Все описанные выше операции составляют сущность процесса концептуализации – процесса образования концептов, концептуальных структур и концептосферы. Концептуализацию культурного знания можно считать ключом к разработке как картины мира в целом, так и отдельных её фрагментов (Красных 2003, Токарев 2003). Смена эпох, замена в этой связи одних ценностных ориентиров другими обусловливает изменчивость и динамичный характер концептуальной картины мира этноса. В отличие от нее язык, благодаря своей кумулятивной функции и консерватизму, способен сохранить в своем семантическом пространстве «следы исчезнувших представлений» (Черванева, Артеменко 2004:7). 16 Ученые отводят представлениям ключевую роль в процессе концептуализации и в формировании наивной картины мира, то есть системы донаучных, обыденных, отчасти национально детерминированных знаний (Апресян 1995, Токарев 2003), а, как известно, именно наивный образ действительности запечатлен в языковой картине мира (Апресян 1995, Урысон 1998:3, Яковлева 1994:12). Помимо донаучного характера представлений их особое положение объясняется тем, что они способны суммировать результаты процессов ощущения и восприятия и выразить это в виде образа, они не объясняют происходящее, но выделяют наиболее важный для членов лингвокультурной общности признак реалии. Кроме всего прочего, представления носят идиоэтничный характер. Наконец, в результате упорядочивания и структурирования содержания представлений образуются обыденные понятия, культурные установки, идеологемы и стереотипы, также называемые в числе атрибутов наивной картины мира (Токарев 2003:29-33). Немаловажным мыслится и тот факт, что из двух типов представлений – индивидуальных и коллективных – последние оказываются более важными для адекватного общения людей и ориентации в социальном и материальном мире (Красных 2003:54). Похожую точку зрения высказывает С.Е. Никитина. По ее мнению, коллективные представления создавали, сохраняли и укрепляли зависимость личности от социума. А коллективные тексты, в форме которых существовали данные представления, вносили элемент стабильности и порядка в жизнь людей: «участвовали в организации жизненного и годового циклов, давали людям веками отработанные формы и способы регулирования поведения человека во время тяжелых эмоциональных потрясений» (Никитина 1993:12). Наблюдения за особенностями функционирования коллективных представлений в мышлении людей позволили ученым сделать любопытные выводы: «и коллективные представления, которыми мы обладаем, и само наше мышление, обнаруживает массу черт мышления мифологического» (Красных 2003:59). Впервые идею о том, что коллективные представления 17 «примитивных народов» лежат в основе мифологического мышления, высказал Л. Леви-Брюль (1994). Среди характерных особенностей подобных представлений он выделял их эмоциональную интенсивность, нечувствительность к логическим противоречиям, непроницаемость для объективного опыта, мистическое содержание, наличие особых законов, по которым коллективные представления существуют, главный из которых – закон сопричастности (Стефаненко 2000, Красных 2003:58). В современном обыденном мышлении упомянутые черты проявляются в распространенных способах отношения к реальности: «…для нас сегодняшних так же, как и для «примитивных народов» (по Леви-Брюлю), характерны недискретность образов, некритичность восприятия, однозначность и субъективность оценок (или «хорошо», или «плохо», никаких «золотых середин» и аналитичности восприятия), значительная эмоциональность восприятия образов и значимость их (образов) в социальном плане» (там же). Эту мысль разделяют многие ученые, например, Р.П. Шульга считает, что мифологическое сознание составляет часть обыденного сознания, более того, именно на этом уровне его элементы наиболее жизнеспособны и действенны (Шульга 1993:40, цит. по Филиппова 2001:27). Данное положение представляется нам крайне важным, поскольку деятельность мифологического мышления, признаки которого перечислены выше, напрямую связана с мифопоэтической или архаической картиной мира. Ее производной, в свою очередь, считается фольклорная картина мира – предмет исследования настоящей работы. Для того чтобы наиболее отчетливо понять, в какой мере фольклорная картина мира охарактеризовать Мифопоэтическая обусловлена основные модель мифопоэтической, принципы (картина) мира нам построения – это предстоит последней. «сокращенное и упорядоченное отображение всей суммы представлений о мире внутри данной традиции, взятых в их системном и операционном аспектах» (МНМ 1982:161). При этом «мир» следует понимать как человека и окружающую 18 его среду в их взаимодействии, где элементы среды зачастую описываются с помощью антропоцентрических понятий, поскольку «человеческие» свойства и черты распространяются или проецируются на природу. По этой причине вариант сосуществования человека и природы, актуальный для мифопоэтической модели заключается не в непосредственном восприятии природы органами чувств, а в перекодировке первичных данных средствами знаковых систем, то есть мифопоэтическая модель в основе своей глубоко семиотична. Исследователи (Вяч. Вс. Иванов, В.Н. Топоров, Е.М. Мелетинский, Б.А. Успенский, М.М. Маковский и др.) утверждают, что базовые вселенские параметры особым образом реконструируются в мифопоэтической картине мира. К числу подобных параметров относятся: 1) пространственновременные (сакрализация пространства и основных элементов и синкретичность времени); 2) причинно-следственные (общие схемы происхождения и бытования всего, что есть в космологизированной вселенной); 3) этические (определение сфер хорошего и плохого, дозволенного и запрещенного, и создание на этой основе этических эталонов поведения); 4) количественные (установление числовых характеристик вселенной, постулирование неблагоприятных чисел – абстрактного чет и нечет, образа и благоприятных пр.); 5) и персонажные (противостояние положительных и отрицательных героев, реальных и нереальных персонажей); 6) семантические (серии противопоставлений, описывающих мир и организующих его) (МНМ 1982:162). Универсальным способом передачи обозначенных выше особых отношений в рамках мифопоэтической картины мира служит описание ее с помощью системы бинарных оппозиций, характеризующих структуру пространства (верх – низ, небо – земля, лево – право, север – юг, восток – запад и т.п.), временные координаты (день – ночь, весна (лето) – зима (осень), цветовые противопоставления (черный – белый, красный – черный), противоречия природно-естественного и культурно-социального начал 19 (мокрый – сухой, вода – огонь и др.), гендерные и социальные противопоставления (мужской – женский, старший – младший, предки – потомки, близкий – далекий, сакральный – профанный, свой – чужой). Указанные выше оппозиции группируются и образуют единства всех левых и всех правых их членов и на более высоком уровне абстракции трансформируются в пары счастье – несчастье (доля – не доля), жизнь – смерть, чет – нечет, являющиеся «эффективным средством усвоения мира первобытным сознанием» (МНМ 1982:162). В научной литературе отмечается приоритетное положение оппозиции «свой – чужой», что объясняется спецификой мировосприятия в архаическом обществе, а именно, своеобразным удвоением мира. «Помимо образа реальности, окружавшей человека, продуцировалось представление об «ином» мире (в сфере существования и действия мифологических персонажей), освоение которого дает благо человеческому коллективу, но невозможно для непосвященных и требует осуществления специальных действий ритуального характера» (Черванева, Артеменко 2004:9-10). Мифопоэтическая модель мира явилась субстратом для построения фольклорной картины миры, которая унаследовала множество черт своей предшественницы. Объясняя, почему фольклор не является бытописанием, известный ученый В.Я. Пропп отмечает, что в особенности на ранних ступенях своего развития фольклорная действительность представлена опосредованно «известным мышлением» (выражение В.Я Проппа), в системе которого нет причинно-следственных связей, нет обобщений, абстракций и понятий; пространство и время воспринимаются иначе; наблюдаются отличные от современных функции категорий единства и множества, качества субъекта и объекта (отождествление себя с животными), смешение реального и нереального. «В фольклоре поступают так, а не иначе, не потому, что так было в действительности, а потому, что это так представлялось по законам первобытного мышления. А, следовательно, это мышление и вся система первобытного мировоззрения должны быть 20 изучены. Иначе ни композиция, ни сюжеты, ни отдельные мотивы не смогут быть поняты, или мы рискуем впасть либо в своего рода наивный реализм, либо будем воспринимать явления фольклора как гротеск, экзотику, вольную игру необузданной фантазии» (Пропп 1976:27). Однако, несмотря на обилие сходных черт, между фольклорной и мифопоэтической картинами мира нельзя поставить знак равенства, поскольку фольклор, в отличие от мифа, глубоко национален. Национальный колорит фольклора появляется в его символичности. И если семиотичность фольклорных произведений можно считать наследием мифопоэтического мировосприятия, то символы всегда национальны, конкретны и зависят от жанра. Символами могут быть не только языковые единицы, но и действия и вещи, цвета и формы. В словесном тексте символичны слова и словосочетания. «Эти слова-образы указывают на глубинные традиционные смыслы в народной культуре, которые, как правило, не имеют прямой номинации, а выражаются в языковых единицах, сохраняющих одновременно свое прямое, непосредственное значение. <…> Фольклорная символика чрезвычайно разнообразна, для выражения одного глубинного фольклорного смысла может использоваться множество слов-символов, и наоборот – одно и то же слово может быть выразителем разных символических смыслов» (Никитина 1993:66-67). В результате символизации опорные слова фольклорного текста получают «дополнительный семантический груз», определяемый структурными свойствами фольклорной картины мира (Хроленко 1992:19). Вот поэтому понимание фольклорного текста, особенно обрядового, предполагает высокий уровень фоновых знаний, включающих в себя фольклорные коды, способы символизации и табуирования. При этом указанные фоновые знания усваиваются в традиционной фольклорной культуре бессознательно, вместе с запоминанием текстов в определенной обрядовой или бытовой ситуации (Никитина 1996:45). 21 Не менее важно отметить, что фольклорный мир – это мир нормы, мир должного и правильного, идеализированный мир. Тяготение к порядку, однажды заведенному и неукоснительно соблюдаемому, проявляется в наличии в фольклорных текстах постоянных эпитетов, «их функция – являть каждый раз предмет таким, каким он должен быть по своей природе и назначению, то есть соответствующим норме» (Никитина 1993:66). Стоит также обратить внимание на полистадиальность фольклора (термин В.Я. Проппа), состоящую в его способности аккумулировать и сохранять для потомков лишь те перемены в жизни сообщества, ценность которых прошла испытание временем, ведь фольклор не сразу регистрирует произошедшую перемену и надолго в новых условиях сохраняет старые формы. Данное утверждение смыкается с идеей многослойности фольклорного слова, высказанной С.Е. Никитиной (Никитина 2000:558). Суммируя все вышеперечисленные положения, мы приходим к выводу, что фольклорная картина мира – это разновидность концептуальной картины мира этноса, особое ментальное образование, в состав которого входят как универсальные элементы – осколки мифопоэтической картины мира, так и совершенно уникальные атрибуты, обусловленные национально-культурным своеобразием этнического сознания и языка. «Фольклорная картина мира» («фольклорный мир») – это не поэтическая метафора, а научный термин, обозначающий определенную разновидность ментальности» (Хроленко 1992:16-17). Параллельно с усвоением из устной традиции широкого круга сюжетов, жанровой специфики, основных идей и техники создания фольклорных произведений носитель фольклора усваивает и весь комплекс традиционных национальных воззрений, строй образного мышления, закономерности организации мировидения (там же:18). На современном этапе развития лингвофольклористики одним из приоритетных направлений в исследованиях стала реконструкция отдельных фрагментов или полностью фольклорной картины мира определенного жанра. Данной проблематике посвящены работы Е.Б. Артеменко, Е.И. 22 Кукушкиной, С.Е. Никитиной, Е.В. Филипповой, Т.В. Цивьян, В.А. Черваневой, Е.С. Яковлевой. Отправной точкой для подобных научных изысканий стало положение о том, что фольклорные тексты разделяются на жанры, в каждом из которых представлена своя «картинка» мира (Никитина 2000:559). Существует несколько важных предпосылок выдвижения данного тезиса: во-первых, это мысль о том, что каждый фольклорный жанр имеет тенденцию к цельному отражению всей жизни народа-носителя фольклорной традиции. Иными словами, отображение того или иного сектора жизни не закреплено за произведениями какого-то одного жанра. Напротив, жанры различаются между собой по способам «вторжения в действительность», вследствие чего характер отображения мира средствами определенного жанра обладает особым типом оценочности и акцентности, то есть выделяет существенные именно для него опорные точки, доминанты. «Каждый жанр потенциально стремится охватить все сферы художественного осмысления мира. В этом и особая форма фольклорного синкретизма» (Земцовский 1990:205-206). Во-вторых, каждый жанр фольклора обладает собственной концептосферой, а содержание одноименных концептов имеет отличия в разных жанрах (Черванева, Артеменко 2004:9). Так, оказывается, что определенные элементы концептуальной картины мира этноса испытывают влияние нескольких факторов: канонов архаического мировидения, национальных фольклорных кодов и стереотипов, а также установок, продиктованных особенностями конкретного жанра. Зарубежными и отечественными учеными традиционно отмечаются неоднородность и полифункциональность произведений жанра nursery rhymes (далее – NR). Причиной возникновения подобных характеристик явилось многообразие источников происхождения данных текстов (от фрагментов старинных баллад и фольклорных песен, древних ритуалов и обычаев до молитв и религиозных обрядов, криков уличных торговцев, непристойных песен и отголосков войн и бунтов) (Opie 1996:3-4). Очевидно, что большинство текстов NR, особенно те из них, которые появились до 1800 23 года, вовсе не были предназначены для детской. Лишь немногие произведения – рифмованные азбуки, потешки (infant amusements) и колыбельные – использовались как посредники в общении взрослого и ребенка (там же:4). Другой особенностью, которую важно учитывать помимо большого количества породивших NR источников, является и тот факт, что, с точки зрения морфологии данного жанра (термин В.Я. Проппа), весь корпус произведений NR представляет собой разветвленную систему поджанров. По этой причине исследователями предпринимались попытки систематизировать тексты NR (подробнее см. Opie 1996, Демурова 1988, Степанова 2003). Однако, в силу обозначенных выше особенностей данных текстов, выработать единый критерий или принцип их классификации не представляется возможным. Так, И.В.Степанова, например, предлагает выделить 5 критериев классификации произведений NR: тематический, возрастной, функционально-прагматический, генетический и структурно- композиционный (Степанова 2003:57). Мы, безусловно, разделяем данную точку зрения и приводим ее еще и для того, чтобы лишний раз показать, насколько неоднородна ткань жанра NR и какую трудность это представляет для анализа текстов. Однако принципиальным для данного исследования является положение о том, что произведения NR существуют как единое жанровое целое, несмотря на то, что их выделение в особый фольклорный жанр происходило несколько искусственно, а именно, в результате публикаций различных произведений в одних и тех же печатных сборниках (Анашкина 2005:28). Текстам NR свойственны специфические черты, присущие фольклору в целом: традиционность, синкретизм, вариативность, основанная на импровизации, ведь фольклорные произведения существуют в бесконечном количестве вариантов и множестве диалектов. Каждое новое исполнение фольклорного произведения есть процесс сотворчества, а в роли творца, таким образом, выступает коллективная языковая личность носителя фольклорной традиции (Никитина 1993:12). 24 Путем сравнения признаков и функций фольклорных текстов NR и архетипа было доказано, что NR отражают наиболее древние, архетипические мировоззренческие структуры. Гносеологическая функция произведений NR, то есть функция познания, хранения и передачи основ национального самосознания, традиций, культуры и истории народа, «выполняется посредством существования набора константных архетипических концептов (план содержания), определяющих основные признаки – аспекты, по которым происходит концептуализация внеязыковой действительности носителями языка, реализованных в текстах стихов (план выражения)» (Анашкина 2005:49-50). Осуществляя категоризацию, человек сравнивает некоторый элемент с эталоном или прототипом, в результате чего относит тестируемый элемент к определенной категории или отвергает его. В ходе психолингвистического эксперимента, например, было установлено, что прототипом категории «птицы» в английском языке является robin (малиновка) (Беляевская 2000:10). Данный пример весьма показателен, так как Robin Redbreast, как известно, является одним из наиболее популярных персонажей произведений NR. Принадлежность данных произведений единому самобытному жанру позволяет исследователям говорить о большом проценте повторяемости сюжетов и конструкций в текстах NR. Это, в свою очередь, предопределяет системность в использовании лексических средств в анализируемых произведениях. «Эта лексическая система состоит из определенных специфических единиц, которые создают особую, характерную для данного жанра, языковую картину мира, являющуюся отображением концептуальной картины мира данной нации» (Анашкина 2005:63). Итак, суммируя вышеизложенные факты, представляется возможным констатировать, что фольклорная картина мира, заключенная в текстах NR, представляет собой разновидность концептуальной картины мира англичан. При этом стоит говорить не только о взаимовлиянии в ней мифопоэтических, 25 национально-фольклорных и жанровых особенностей, но и об отражении в фольклорной картине мира NR всего комплекса особым образом закодированных представлений англичан как коллективной языковой личности об окружающей действительности, а вовсе не о детской картине мира, заключенной в исследуемых текстах, как можно ошибочно предположить, исходя из названия жанра. 1.2. Понятие фольклорно-языковой картины мира nursery rhymes Выделение феномена «фольклорно-языковая картина мира» невозможно без детального рассмотрения характеристик и компонентов языковой картины мира (далее – ЯКМ). Это понятие довольно давно вошло в обиход ученых, разрабатывающих проблему реконструирования образа мира по данным языка и пытающихся определить, в какой мере язык способен отразить концептуальную картину мира этноса и каково влияние самого языка и его категорий в этом процессе. Отвечая на эти вопросы, ученые с уверенностью говорят, что ЯКМ – это система данных, позволяющая нам описывать окружающую действительность и говорить о ней (Н.Д. Арутюнова, О.А. Корнилов, В.В. Красных, Е.С. Кубрякова и др.). Подобное образование отличается рядом признаков, в частности, консервативностью. Овладевая родным языком, его носитель наследует от предшествующих поколений и ЯКМ, которая «хранит опыт людей, говоривших на одном и том же языке, существуя тысячелетия» (Кубрякова 2006:5). Фиксируя опыт прошлого, ЯКМ, вместе с тем, способна «навязывать» людям некие представления, которые расходятся с научными данными, а иногда и противоречат им, ведь среди обыденных наивных представлений встречаются и заблуждения. Данное обстоятельство позволило ученым считать, что «ЯКМ – это та, главная часть семантической системы языка, в которой закреплены обиходные представления говорящих» (Урысон 2003:115). 26 Но стоит отметить, что наследуемыми элементами ЯКМ являются не только лексемы, фраземы и паремии, вобравшие в себя специфику народного мировосприятия. Не меньшей значимостью обладают грамматические и словообразовательные категории в их обобщенных значениях. Именно они формируют языковую «сетку координат, в рамках которой осуществлялось и осуществляется видение мира, его осмысление, понимание разных типов взаимодействия человека с окружающей его средой, начиная с актов простого восприятия мира всеми органами чувств, и обработки этой сенсомоторной информации и кончая сложнейшими процессами ориентации людей во времени и пространстве» (Кубрякова 2006:6). Таким образом, опорным для нашего исследования можно считать следующее определение ЯКМ: «ЯКМ – это запечатленный в словах, социально наследуемый (то есть передаваемый от поколения к поколению) «слепок» национального образа мира, как самый главный фактор, предопределяющий и гарантирующий воспроизведение в относительно неизменном виде национального образа мира в сознании сменяющих друг друга поколений представителей данной национальности, носителей данной культуры» (Корнилов 2003:81). Национальная ЯКМ, отражающая систему ценностей и действующие культурные коды, является результатом процессов репрезентации и языковой категоризации, причем языковая репрезентация связана с выражением смысла, «внедрением его в «тело» того или иного знака» (Токарев 2003:65), а цель категоризации – размещение этого знака в языковой системе, его «языковая прописка» (Телия, цит. по Токарев 2003). Известно, что национально-культурные особенности протекания названных процессов обусловлены не только спецификой национального склада мышления, но и объективно существующей уникальностью природной среды и рукотворной материальной культурой этноса. Некоторые специфические реалии среды обитания, обладающие ценностью в рамках данной культуры, сразу получают словесное выражение, которое изначально 27 «обречено» быть национально-языковым маркером» (Корнилов 2003:147). Иногда же лексика в меньшей степени детерминирована внешними факторами, в этом случае их влияние обнаруживается в языке не столь очевидно. В подобных ситуациях необходимо привлекать категории этнопсихологии, культурологии, истории. Национальная ЯКМ является сочетанием разноплановых и разноуровневых языковых средств. В ее создании принимают участие: 1. номинативные средства языка (лексемы, устойчивые номинации, фразеологизмы, а также лакуны); 2. функциональные средства языка, иначе, определение и отбор наиболее частотных языковых средств народа на фоне всего корпуса языковых единиц национальной языковой системы; 3. образные средства языка, то есть национально-специфическая образность, метафорика, направления развития переносных значений, внутренняя форма языковых единиц; 4. фоносемантика языка; 5. дискурсивные средства языка, представленные специфическими средствами и стратегиями текстопостроения, аргументации, приемами построения текстов разных жанров и др.; 6. стратегии оценки и интерпретации языковых высказываний (образцовые – не образцовые, убедительные – не убедительные, удачные – не удачные) (Попова, Стернин 2002:6-7). Таким образом, ЯКМ представляет собой особый сплав языковых средств, мало подверженный изменениям, являющийся гарантом того, что в сознании будущих поколений носителей данной культуры и языка национальный образ мира сохранится в относительно неизменном виде. 28 Говоря о построении ЯКМ фольклорных произведений, мы считаем необходимым отметить специфичность народно-песенного слова и языка фольклора в целом. Лингвистическому пониманию языка фольклора предшествовало изучение всей совокупности поэтических формул и правил их соединения с позиций фольклористики. Именно набор этих формул и рассматривался в качестве языка фольклора. Позднее внимание ученых привлекла специфика функционирования отдельных слов и фольклорных идиом, рассматриваемых в качестве единиц языка фольклора сегодня. Данной проблематике в разные годы посвящали свои работы такие известные ученые как В.В. Виноградов, П.Г. Богатырев, И.А. Оссовецкий, А.Н. Веселовский, А.Т. Хроленко, С.Е. Никитина, Е.Б. Артеменко. На современном этапе развития лингвофольклористики и лингвокультурологии язык фольклора следует рассматривать как «особый стилистический пласт, противопоставленный языку художественной литературы … и другим языковым стилям» (Никитина 1993:62). Согласно данной точке зрения, язык фольклора выделяется в уникальную и неповторимую замкнутую идиоматическую систему, которая не встречается за пределами фольклорных произведений. Более того, в нем «диалектически сплавлены его образующие, то есть и конкретные народные говоры, и диалектный язык как система всех соответственных диалектных явлений, и общенародный язык в целом, <…> причем все эти элементы представлены в языке фольклора не только в их современном состоянии» (Оссовецкий, цит. по Язык фольклора 2001:151). Неразрывная связь художественной функции фольклора и устной традиции его бытования способствовала выработке в языке фольклора специфического набора языковых выразительных средств. Кроме того, заметим, что эта связь предопределила своеобразие лексики фольклора, «она включает в себя много архаизмов, а также большое количество номинаций неизвестных исполнителю реалий, что обусловливает большую вариативность этой лексики или приводит к образованию новых сложных слов» (там же: 154). 29 Результатом переплетения функциональных, онтологических и лексических особенностей фольклора является фольклорный текст – «сложным образом закодированное сообщение», понимание которого осуществляется на нескольких уровнях. «Первый уровень предполагает знание языка <…>, то есть этот уровень предполагает прямое прочтение текста; непонимание, возникающее на этом уровне, частично устраняется с помощью диалектных и исторических словарей. Однако остаются необъяснимыми разного рода алогизмы в фольклорных текстах». Их осознание и раскодировка возможны лишь при переходе «от непосредственного прочтения текстов в мир смыслов, который предполагает знание фольклорной картины мира, его законов и существенных свойств его семантической структуры» (Никитина 1993:66). В целом, язык фольклора обособился и стал рассматриваться в качестве наддиалектной художественной формы языка благодаря следующим факторам: во-первых, в фольклорном тексте как в основе художественного произведения у слова, по мнению Д.С. Лихачева, возникает «прибавочный элемент», то есть в семантическом плане слово заметно отличается от своего внехудожественного эквивалента. Во-вторых, фольклорная семантика во многом обусловлена «совокупностью фольклорных денотатов, связей и отношений между ними, а также типичных ситуаций». В-третьих, семантическая структура фольклорного слова осложняется аккумулятивностью народного искусства. В-четвертых, представляется сложным установить первичность и вторичность фольклорного слова и устно-поэтического текста, поскольку слово без текста существовать не может, но в то же время текст приобретает свои характерные черты только на основе народно-поэтической лексики. В-пятых, фольклорное произведение – это текст, воспринимаемый в единстве с комплексом внетекстовых компонентов (напевом, декламацией, жестом и т.п.), что также влияет на семантику фольклорной лексики. Наконец, «устно-поэтическое слово – это результат обобщения свойств устной речи» (Хроленко 1992:15-20). 30 Набор перечисленных выше особенностей существования и функционирования фольклорного слова послужил благодатной почвой для развития у фольклорной лексики необычных, отличных от аналогичных в нефольклорной сфере, свойств: формульности, широкой парадигматичности, ведущей к блоковости и ассоциативности, а также символичности и семиотичности фольклорного слова. Рассмотрим перечисленные характеристики более детально. Под формульностью фольклорной лексики принято понимать ее тенденцию (склонность) к стереотипной форме вербализации стереотипных же, типовых ситуаций (Черванева, Артеменко 2004:11). «Формулен, каноничен именно традиционный смысл, и постоянство формы – следствие этого» (Мальцев, цит. по Черванева, Артеменко 2004:11). Свойство широкой парадигматичности фольклорного слова определяется автором данной теории А.Т. Хроленко как «предельно расширенная до неопределенности репрезентативность народно-песенного слова» (Хроленко 1992:64). Иными словами, это способность слова образовывать более широкий, чем в языке не-фольклора, синонимический ряд, члены которого могут заменять друг друга в одном контексте. В результате, наблюдается смысловая эквивалентность и обобщенность семантики парадигматических синонимов, что связано с нацеленностью фольклорной лексики на выражение родового, а не видового понятия (там же:26-64). Исследователями установлено, что фольклорная лексика развивает широкую парадигматичность по ряду причин, существующих на семантическом и на концептуальном уровнях. Так, в семантической структуре фольклорного слова на первый план выступает гиперсема, тогда как видовые значения лексической единицы частично нейтрализуются (Оссовецкий 1979:233-234). На концептуальном же уровне наблюдается нежесткая закрепленность фольклорных смыслов за средствами их языкового выражения. По мнению Е.Б. Артеменко, один и тот же смысл получает 31 воплощение в нескольких языковых единицах, а один языковой факт может представлять различные смыслы (Артеменко 2003). Основным критерием сближения лексических единиц служит не близость их лексических значений, т. е. их семантика, а «общность выполняемой ими семиотической функции, выражение одного культурного смысла» (Артеменко 2003:15). Прямыми следствиями расширенной парадигматичности фольклорной лексики мыслятся такие ее свойства, как блоковость и ассоциативность, причем последнюю представляется возможным считать разновидностью первой. И если блоковость, иначе, потенциальная неоднословность, реализуется в связанности одного слова с другим, однотипным словом в рамках одного узкого контекста, то ассоциативность – это «ориентированность на строго определенное слово» (Хроленко 1992:64-70). Благодаря узнаваемый названным свойствам художественный фольклорного эффект, который слова ярко достигается характеризует фольклорное произведение. К примеру, доказано, что в русской народной лирической песне ассоциативность является основным композиционным принципом (там же:67). Другим типичным аспектом устно-поэтического слова является символичность. Известно, что значительное количество образов-символов определило наличие сравнительно широкой группы слов, в которых символический компонент значения является доминирующим. Исследования показывают, что символичность и метафоричность в фольклоре иногда трудно разграничить, поэтому одна и та же лексема в зависимости от контекста может быть и символом, и просто поэтическим синонимом какоголибо слова. Ученые склонны считать, что символический компонент слова приравнивается в фольклоре к метафоре и является постоянным языковым, а не речевым компонентом семантической структуры слова. Семиотичность и связанная с ней оценочность представляют собой следующую характеристику фольклорной лексики. «Фольклорное слово не только обозначает реалию, но и реализует семантическую оппозицию» 32 (Хроленко 1992:96). В связи с этим, семиотический компонент семантики фольклорного слова на концептуальном уровне является постоянной величиной, константой, независимой от контекста (Артеменко 2003:14-15). Что касается оценочности, то ее принято рассматривать как частный случай семиотичности, так как весь мир традиционного светского фольклора строится на основе семиотических бинарных оппозиций, следовательно, ценностно окрашен (Никитина 1993:138). Учитывая специфику фольклорного слова, в особенности тот факт, что все указанные выше свойства возникают у него именно в фольклорном контексте, а также, принимая во внимание «целостность и всеохватность» языковой картины мира (Корнилов 2003:92-93), представляется целесообразным определить фольклорно-языковую картину мира как фрагмент общеязыковой картины мира этноса, где уникальная фольклорная реальность представлена средствами народно-поэтической лексики. Следовательно, фольклорно-языковая картина мира в текстах NR будет представлять собой специфическую разновидность подобной картины мира. 1.3. Пространство и время в художественном тексте и в фольклорноязыковой картине мира В последнее время повышенное внимание ученых обращено к исследованию пространственных и временных представлений и способов их воплощения в структуре различных картин мира (Е.Б. Артеменко 2003, Н.Д. Арутюнова 1997, Е.Г. Брунова 2007, В.Г. Гак 2000, С.Г. Проскурин 1990, Т.М. Филоненко 2004, О.Г. Чупрына 2000, Е.С. Яковлева 1994). В общефилософском понимании пространство и время трактуются как «категории, посредством которых обозначаются формы бытия вещей и явлений, которые отражают, с одной стороны, их событие, сосуществование (в пространстве), с другой – процессы смены их друг другом (во времени), продолжительность их существования. Пространство и время являют собой несущую конструкцию любой известной до сих пор объяснительной картины 33 мира» (Новейший ФС 1998). В указанной выше метафоре («несущая конструкция») заложена идея начала, отправной точки, основы основ. Иными словами, человек способен постигать мир и осознавать себя в этом мире, только представив себе фундаментальные параметры бытия, то есть хотя бы приблизительно определив пространственные масштабы и ритмику смены во времени всех действительных и потенциально возможных природных и общественных систем. В рамках культурологического подхода пространство и время рассматриваются как «атрибутивные характеристики бытия человека в культуре, универсалии культуры» (Забродина 2004:7). Оказывается, что подобно тому, как сами пространство и время образуют несущую конструкцию объяснительной картины мира, особенности восприятия данных категорий также формируют структурную систему – связь между такими культурными явлениями, как философия, религия, образование, эстетика, а также служат гносеологической посылкой в процессах приобретения знаний о пространстве и времени. В результате, с одной стороны, специфика восприятия названных категорий опосредует восприятие культурных явлений и отношение к ним. С другой стороны, мыслеобразы пространства и времени формируются под влиянием явлений культуры, то есть они обусловлены ценностным и семантическим содержанием культуры, и, как следствие, сами «имеют смысловую наполненность и обладают определенной культурной степенью ценности» (там же 2004:16). В истории философии известны несколько подходов к трактовке категорий пространства и времени. Отношение к ним представляется возможным рассматривать как эволюцию: от абсолютных форм бытия, полностью автономных от помещенных в них явлений и систем, через «такие порядки, такие «внутренние меры» природно-социальных систем, которые задаются их взаимодействием и обусловлены их природой и характером, к единому «пространству – времени», задающему многомерные метрики бытия и тем самым интерпретирующему время всего лишь как одну из координат 34 многомерного пространственно-временного континуума» (Новейший ФС 1998). Тот факт, художественные, что все отражают картины мира, нерасторжимое включая единство индивидуальнопространства и времени, подтолкнул ученых, в частности М.М. Бахтина, к введению в литературоведение понятия хронотопа, ранее использованного в естественнонаучных работах А.А. Ухтомского, как «конкретного единства пространственно-временных характеристик для конкретной ситуации» (Микешина 1998:143). Понимание М.М. Бахтиным хронотопа строится на кантовской трактовке пространства и времени как необходимых форм всякого познания. Напомним, что, по Канту, существуют две априорные, доопытные формы чувственности – пространство и время, где пространство систематизирует внешние ощущения, а время – внутренние. Необходимость введения единого термина для обозначения пространства и времени объясняется тем, что «в художественном хронотопе наблюдается пересечение рядов и слияние примет ... время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем» (Бахтин 1986:121-122). При этом, по мнению ученого, за временем в хронотопе закреплена ведущая роль. Идеи М.М Бахтина о неразрывной связи пространства и времени получили развитие в трудах И.Р. Гальперина, который предложил использовать термин «пространственно-временной континуум» в лингвистике текста (понятие «хронотоп» преимущественно используется в литературоведении). Континуум, который представляет специфическое художественное осмысление времени и собой пространства объективной действительности, выделяется им в особую категорию текста, что объясняется несколькими обстоятельствами. Во-первых, «категория континуума связана с отображением в тексте нерасчлененного потока 35 движения во времени и пространстве, которое заключается в определенной последовательности фактов, событий, развертывающихся во времени и пространстве, при этом процесс подобного развертывания протекает не одинаково в различных типах текстов» (Бабенко 2004:167). Во-вторых, эта категория имеет текстовую природу, так как воплощается в целостном тексте. Особенности изображения течения времени в изменяющемся пространстве выявляются лишь в рамках более крупного отрезка текста, чем предложение, поскольку только благодаря развитию сюжета представляется возможным наблюдать сплав связности, линейности и прерывности (там же). Пространственно-временной континуум выступает, таким образом, как «средство формирования и сообщения наиболее значимых компонентов художественного замысла» (Салимова, Данилова 2009:5). В целом, категория континуума играет важную роль в организации содержания художественного текста и в отображении знаний автора об устройстве мира. Дальнейшие углубленные исследования пространственно-временного континуума художественного текста позволили ученым сделать ряд любопытных наблюдений и выводов относительно специфики языковой репрезентации названной категории в целом и пространства и времени по отдельности. В частности, отмечается, что временные и пространственные лексические единицы выступают как «маркеры концептуально значимой информации текста, что позволяет им стать в тексте своего рода субстратом смысла» (Салимова, Данилова 2009:5). Кроме того, пространство и время являются моделируемыми категориями, при этом соответственные модели отражают прототипические представления, которые закреплены в языке. По отношению к тексту данные модели функционируют как метамодели (там же:28). Данное утверждение представляется особенно важным, поскольку, согласно последним достижениям лингвистической науки, концепция пространства усложняется: различные способы интерпретации пространства в текстах (с помощью тропов, метафоризации и др.) позволяют выявить новые грани в пространственных отношениях, а также понять, «в какой мере 36 через пространственный код и пространственные образы и понятия раскрывается картина мира, присущая той или иной национальной культуре, <…> как формируется символьно-образный, сюжетный, композиционный строй художественного творчества». (там же:29). В научной литературе пространство наряду со временем, знанием, числом, судьбой считается одним из наиболее существенных конструктов языковой модели мира. При этом подчеркивается универсальная фундаментальность пространственных представлений, которая объясняется физиологическим и культурным опытом человека, ведь именно окружающее пространство прежде всего познаваемо человеком, а представления о нем формируются на основе зрительных, тактильных и других ощущений. В пользу того, что пространственные представления носили дологический характер, говорит и факт отсутствия в древнеанглийском языке слова, обозначающего пространство конструировались множеством как таковое. Данные мифопоэтических представления образов конкретных объектов (Брунова 2007: 6-7). Место абстрактного понятия пространства занимало «синтетическое целое» (Топорова 1994:34), «диффузный конструкт, порожденный восприятием пространства и времени в их единстве (мифопоэтический хронотоп)» (Брунова 2007:34). Установлено, что пространственно-временной синкретизм в древнеанглийской языковой модели мира коренится в восприятии окружающей среды в движении. Также общим концептуальным выражением моделей времени и пространства является единая метафорическая модель «жизнь – это путешествие». Основанием для изоморфизма названных выше моделей служат такие общие атрибуты пространства и времени, как мерность, заполненность и расчлененность. Доказательством наличия в лексико-семантической системе древнеанглийского языка пространственно-временного синкретизма служат, например, лексические единицы sið «путешествие, движение» и «время»; first «потолок, внутренняя сторона крыши» и «промежуток времени» (Чупрына 2001, Брунова 2007). 37 В последствии происходит перенос физического опыта телесных ощущений не только на восприятие времени, но и других категорий и сфер жизни, т. е. на структуру познания. В результате, готовые пространственные образы становятся простейшими составляющими для формирования различных представлений в познавательном процессе. Аналогичный процесс протекает и на языковом уровне: в англосаксонской языковой модели мира пространственная лексика взаимосвязанных элементов, складывается отражающую в целостную специфику систему архаического познания мира. Пространственные метафорические модели также способны отображать представления членов архаического общества о судьбе, поскольку жизнь воспринималась ими как путь во времени. Следовательно, и вышеназванные представления укладывались в модель «жизнь – это путешествие» (Брунова 2007:35-36). Таким образом, обобщая всё вышесказанное, можно утверждать, что пространство и время выступают в качестве категорий познания, которые включают представления, знания о мироустройстве, месте и роли человека в нём, дают основания для описания и анализа способов их языкового выражения и репрезентации в художественном произведении. Отдельным, художественный частным образ, т. случаем е. такие категории «способ познания считается и освоения форма действительности в искусстве», которые характеризуются «нераздельным единством чувственных и смысловых моментов» (СЭС 1980:920). Художественные образы категорий пространства и времени в фольклорно-языковой картине мира NR сформировались как на основе представлений, унаследованных из мифопоэтической картины мира, так и на основе ощущений и эмоций, переживаемых членами фольклорного сообщества. Вся совокупность полученных в процессе жизнедеятельности людей знаний, ощущений и представлений укладывается в некоторые модели, которые, в свою очередь, находят словесное и синтаксическое 38 выражение в языке произведений NR. Гносеологическая функция художественных образов времени и пространства, закрепленных в текстах NR, состоит в их способности пронизывать все сферы жизни человека и проникать, например, в области трудовой деятельности и социального взаимодействия людей. Таким образом, пространство и время сближаются с этическими категориями, а пространственная и темпоральная лексика участвует в передаче норм и правил социально-этического существования и поведения членов фольклорного коллектива. 1.4. Кумулятивное поле как фрагмент фольклорно-языковой картины мира nursery rhymes Укоренившиеся в коллективном сознании фольклорного сообщества знания и представления о времени и пространстве систематизируются и классифицируются в фольклорно-языковой картине мира. Чтобы четко понять структуру и полноту наивных пространственных и временных представлений, считаем необходимым обобщить все языковые сведения о данных категориях в форме кумулятивных полей «time» и «space», которые, согласно нашей гипотезе, составляют базовую конструкцию фольклорноязыковой картины мира NR. Кумулятивное поле рассматривается как «информационное пространство, интегрирующее общенародные знания об определенном фрагменте действительности» (Цапенко 2006:43). Данная единица имеет сложную структуру, поскольку объединяет в своем составе ряд денотативных классов, выделяемых в составе кумулятивного поля индуктивным путем и представляющих собой «наиболее конкретную ступень обобщения сведений о мире». Тогда как в основе денотативного класса лежит денотат – объект мира, отраженный языковом сознанием, кумулятивное поле организуется вокруг обыденного понятия, стихийно сформировавшегося в результате обобщения языковым сознанием ряда денотатов (Цапенко 2006:43). 39 Для более глубокого понимания специфики построения кумулятивного поля следует прежде всего детально изучить основные характеристики денотативного класса – базовой структурной единицы кумулятивного поля. Денотативный класс определяется как «совокупность денотативно связанных единиц, разнообразных по значению, частеречной принадлежности, структуре, отображающих какую-то из сторон того или иного объекта и вскрывающих глубинный естественно сложившийся способ познания мира» (Симашко 2002:52-54). Все единицы денотативного класса характеризуются семантической однородностью, которая обусловлена наличием в их значениях одного и того же денотативного компонента, в силу ориентированности данных единиц на один объект действительности (Симашко 2006:16). Важно отметить, осуществляется с что учетом отбор единиц разнообразных денотативного способов класса языковой концептуализации, а именно: 1) частеречной принадлежности знака; 2) синтаксического средства выражения единицы (слово, словосочетание, предложение); 3) принадлежности знака к определенной подсистеме, подклассу, группе, элементом которой он является в силу своего происхождения и/или употребления; 4) внутренней формы слова; 5) значения как динамического комплекса, представляющего собой индивидуальную комбинацию признаков концептуального ядра и вероятностных компонентов (Симашко 2006:19-20). Таким образом, пополнение денотативного класса происходит как за счет единиц более сложной структуры, так и благодаря включению в его состав единиц с переносным значением при условии, что данные единицы содержат имя-метку или одну из единиц, входящих в ядро денотативного класса, в качестве внутренней формы. Ключевой структурной особенностью денотативного класса является его многослойность. Так, отмечается, что в состав каждого класса входят два взаимосвязанных слоя: базовый фонд и периферии, которых может быть несколько. 40 Базовый фонд представляет собой центральный компонент денотативного класса. Его единицы включают «слова, словосочетания и предложения и предстают в виде составных наименований, фразеологизмов и малых фольклорных жанров. Единицы базового фонда обладают рядом общих черт: являются воспроизводимыми, сложившимися в результате обыденной формы познания, характеризуются стихийностью создания и, как правило, непреднамеренностью употребления» (Симашко 2006:25). Ядро базового фонда составляют слова, обладающие денотативной общностью и отбираемые на базе литературных и диалектных словарей. Остальные же единицы вышеназванного слоя денотативного класса демонстрируют жесткую ориентацию на некоторый объект действительности, которая проявляется в наличии идентификатора в значении, во внутренней форме или в значении и внутренней форме единицы одновременно (Симашко 2006:25, Самойленко 2009:51). Что же касается периферий, то материалом для их изучения служит научная и художественная речь. Между единицами базового фонда и периферии наблюдается структурное сходство: периферия также может быть представлена словами, словосочетаниями и предложениями. Однако, в отличие от единиц базового фонда, единицы периферии обязаны своим появлением научной и художественной формам познания действительности, вследствие чего «они характеризуются преднамеренностью создания и употребления, производимостью (а не воспроизводимостью), подвижностью (окказиональностью) средств выражения, ограниченностью в употреблении» (Симашко 2006:33). Подмечено, что хотя в некоторой степени периферия дублирует закрепленные в единицах базового фонда представления о том или ином объекте или явлении, она также углубляет, расширяет и индивидуализирует их. В контексте вышеизложенного и применительно к исследуемому материалу представляется принципиальным ответить на следующие вопросы: что собой представляет фольклорная периферия кумулятивных 41 полей «time» и «space» и каковы основные подходы к отбору и классификации единиц, выделенных из текстов произведений NR. Идея представить результаты исследования фольклорного материала в виде кумулятивных полей выглядит весьма привлекательно и довольно обоснованно, поскольку, как уже отмечалось, фольклор, подобно языку, сам выполняет кумулятивную функцию. «Языковые единицы в кумулятивном аспекте – это капсулы хранения информации о выделенных языковым сознанием объектах мира» (Цапенко 2006:43). Те же языковые единицы, которые обработаны фольклорным сознанием, аккумулируют в себе не только обыденный опыт носителей языка и культуры, но и фрагменты мифопоэтического, религиозного мышления. Исследователи кумулятивного поля: выделяют четыре 1) основе в его основные лежит характеристики обыденное понятие, «извлеченное» из языкового массива лишь индуктивным путем, а не заданное дедуктивно; 2) в состав поля входят все единицы, содержательно связанные зависимости с организующим от их его (поля) структурных, обыденным частеречных, понятием, вне функциональных, генетических характеристик. Благодаря данному подходу воссоздаваемый фрагмент языковой картины мира будет отличаться целостностью. 3) Непрерывность смысловых связей между составляющими элементами кумулятивного поля обеспечивает его однородность и находит свое выражение в отсутствии строгих границ поля и возможности его пересечения с другими полями; 4) структура всякого кумулятивного поля специфична и предопределяется лежащим в его основе обыденным понятием (Цапенко 2006:46). Формирование понятий пространства и времени происходило постепенно и эмпирически. Длительный путь развития временных и пространственных представлений, запечатленный в рамках различных картин мира (мифопоэтической, религиозной, фольклорной, научной, художественной и др.) свидетельствует о том, что данные фрагменты 42 действительности разносторонне и хронологически глубоко освоены человеческим сознанием, а соответственные понятия не насаждались извне, а рождались и эволюционировали как обыденные внутри коллективного сознания. Кроме того, смысловая широта и всеохватность понятий «время» и «пространство», а также идея пространственно-временного синкретизма (хронотопа, континуума) позволяют говорить о непрерывности смысловых связей как внутри кумулятивных полей «time» и «space», так и между ними. Поскольку фольклорные в центре нашего произведения, внимания считаем оказываются необходимым только уточнить, что выделенные из них единицы анализа, репрезентирующие пространственные и временные представления, будут составлять фольклорные периферии кумулятивных полей «time» и «space» соответственно. Под фольклорной периферией кумулятивного поля мы понимаем совокупность фольклорных периферий всех денотативных классов, входящих в данное поле. Решение вопроса об отборе и классификации фольклорно-языкового материала представляет несомненный исследовательский интерес, но, в то же время, осложняется некоторыми обстоятельствами. Во-первых, подход к фольклорным произведениям в рамках денотативной теории неоднозначен. Во-вторых, внутрижанровое многообразие произведений NR и разнообразные подходы к их классификации исключают возможность рассмотрения данных произведений в едином ключе. Доказано, что ряд фольклорных текстов, а именно, малые нелирические жанры (пословицы, загадки, народные приметы, заклички), входят в состав базового фонда денотативных классов на основании их устойчивости и традиционности, т. е. воспроизводимости. Все указанные выше произведения отличает содержательная общность с другими единицами базового фонда, то есть «направленность на один факт, явление или их признаки, свойства». Также данные фольклорные тексты обладают структурно-семантической самодостаточностью, иначе говоря, целостностью и законченностью поэтической формулы. Это позволяет им 43 функционировать подобно словам и устойчивым словосочетаниям. Еще одним критерием, позволяющим причислять тексты малых фольклорных жанров к единицам базового фонда, является их отношение к имени денотативного класса: «текст как знак определенной ситуации, как развернутый образ мысли может быть поставлен в соотношение с именем класса, которое тоже является знаком, замещающим свернутую ситуацию и предстающим в развернутом виде благодаря сопоставленным ему текстам» (Симашко 2006:28-30). Кроме того, отмечается, что фольклорные произведения малых нелирических жанров по-разному выражают донаучные знания о тех или иных объектах действительности: в них концептуализируются разные свойства предметов и явлений. В загадках, например, в метафорической и зачастую утрированной форме закрепляются наиболее яркие типичные признаки некоего реального объекта. В отличие от загадок, народные приметы в прямом смысле отражают накопленный и систематизированный людьми опыт. Таким образом, фольклорные произведения иногда более полно, чем слова и словосочетания, раскрывают регулярно закрепленные сведения о предметах и явлениях (там же: 30-31). Совершенно в ином ключе рассматриваются такие фольклорные произведения, как календарные, обрядовые и трудовые песни, заговоры, отреченные молитвы, былины, сказки, баллады и т.п. В отличие от малых фольклорных жанров, они не образуют структурно-семантического единства и сближаются с литературными произведениями. В данных текстах лексические единицы с пространственным и темпоральным значениями вплетаются в повествовательную ткань событий, происходящих в произведении, и могут выступать яркими маркерами эпохи и места действия. По этой причине указанные единицы и содержащие их контексты «выходят за пределы базового фонда и могут быть рассмотрены в качестве одной из периферий» (Симашко 2006:29). 44 Как уже отмечалось, существует несколько принципов классификации столь разнообразных текстов, как NR, внутри единого жанра (см. с. 23-24 настоящей работы). Однако для нашего исследования представляется уместным разделить весь корпус исследуемых текстов на две группы: те NR, которые целиком могут быть включены в исследовательскую картотеку, и остальные, из которых необходимо вычленять единицы с локативной и темпоральной семантикой и рассматривать их либо отдельно, либо в семантически и синтаксически оправданном контексте. Так, к первой группе можно отнести загадки, приметы, некоторые пестушки и потешки, а также избранные NR, посвященные описанию временных и пространственных аспектов, тогда как во второй группе оказываются колыбельные, NR, генетически представляющие собой песни или отрывки песен и баллад, NR – отголоски древних языческих обрядов, фрагменты политических куплетов, сатирических листков и народных книг и некоторые другие произведения. Становится очевидным, что единицами анализа выступают не только лексемы, фразеологические единицы и полные тексты произведений NR, представляющих собой малые нелирические формы, но и фрагменты текста – поэтические контексты, выявленные с учетом имен-меток соответствующих денотативных классов и рассматриваемые нами как структурно- семантические единства, в которых отражен тот или иной концептуальный признак времени, пространства или и времени, и пространства в совокупности. применялась Аналогичная Н. С. методика Морозовой при отбора языкового изучении материала эстетического поля денотативного класса <снег> (на материале русской поэзии XVIII – XX вв.) (Морозова 2010). Объем привлекаемых фрагментов текста определяется в соответствии с одной из задач исследования – выявлением временных и пространственных представлений, опосредованных фольклорным мышлением англичан, поэтому среди основных критериев отбора выделяется целостность 45 изображения темпоральных и пространственных аспектов жизни фольклорного сообщества. Проиллюстрируем методику вычленения фрагментов текста на некоторых примерах. A diller, a dollar, A ten o’clock scholar, What makes you come so soon? You used to come at ten o’clock, But now you come at noon. (MGR 1988:201) В тексте приведенной NR высмеивается образ нерадивого ученика, при этом показателем его недисциплинированности и лени выступает именно небрежное отношение ко времени. Известно, что в фольклорном сознании англичанина закрепилось убеждение в том, что все хорошие дела, в том числе и учеба, должны совершаться утром (Ср.: Early to bed and early to rise makes a man healthy, wealthy and wise; An early bird catches a worm). Однако, словосочетание «a ten o’clock scholar» в отрыве от контекста не обладает смысловой целостностью, поскольку сама мысль о ценности времени и критика в адрес тех, кто пренебрегает нормой, реализовано в последующих строках. Кроме того, иронического эффекта удается достигнуть благодаря противопоставлению единиц с ярко выраженной темпоральной семантикой so soon – at noon. По этой причине в качестве единицы анализа следует рассматривать полный текст приведенной выше NR. There was a little man and he had a little cow, And he had no fodder to give her, So he took up his fiddle and played her this tune, «Consider, good cow, consider, This isn’t the time for the grass to grow, Consider, good cow, consider. »… (MGR 1988:435) В процитированном тексте обращает на себя внимание строка «This isn’t the time for the grass to grow». Вычленение данного фрагмента в качестве 46 единицы анализа представляется достаточным, поскольку, во-первых, в ней содержится имя-метка денотативного класса <time>, во-вторых, этот фрагмент текста отличается смысловой цельностью (описывает некий сезон, по-видимому, позднюю осень или зиму) и синтаксической связностью входящих в него компонентов (Зиновьева 2013:93). Обобщая вышеизложенные факты, можно сделать следующие выводы: 1. рассмотрение языка фольклора в русле денотативной теории построения языковой картины мира и систематизация отобранного материала в форме кумулятивных полей «time» и «space» является оправданным и эффективным благодаря кумулятивности языка и фольклора; 2. кумулятивное поле – это информационное пространство, интегрирующее общенародные знания об определенном фрагменте действительности. денотативные конкретную включающие классы, ступень В его представляющие обобщения семантически состав собой сведений о однородные входят наиболее мире, и единицы, ориентированные на один объект действительности; 3. в структуре денотативного класса выделяются базовый фонд и периферии, среди которых обнаруживается фольклорная периферия. Входящие в нее единицы опосредованы фольклорным мышлением народа-носителя английского языка и культуры; 4. в качестве единиц анализа выступают слова, словосочетания и предложения, выявленные в произведениях NR и имеющие в своем составе лексемы, обладающие пространственной и временной семантикой, а также лексические единицы, использованные для обозначения времени и места, но не имеющие темпорального или локативного значения. Наряду с названными единицами в фокусе исследовательского 47 внимания оказываются целые тексты NR и фрагменты текстов, отличающиеся семантической цельностью и содержащие единицы с пространственной и временной семантикой; 5. при изучении фольклорной периферии кумулятивных полей «time» и «space» невозможно заранее определить их характер и структуру, поскольку структура каждого кумулятивного поля индивидуальна и зависит от лежащего в его основе обыденного понятия; 6. исследовательский процесс осложняется тем обстоятельством, что фрагменты кумулятивных полей «time» и «space» на материале английского языка мало изучены. В частности, стоит отметить, что в работе А. С. Самойленко «Концептуализация годового оборота времени в современном английском языке» (2009) описывается кумулятивное поле «year circle», которое можно рассматривать как фрагмент более широкого недостаточная кумулятивного разработанность поля данной «time». Однако проблемы на материале литературных и диалектных словарей не позволяет четко отграничить круг единиц, входящих в базовые фонды соответствующих классов, от тех единиц, что представлены в их фольклорных перифериях. 48 ВЫВОДЫ ПО I ГЛАВЕ 1. Частной разновидностью концептуальной картины мира англичан является фольклорная картина мира английских детских стихов NR, в которой мифопоэтические особенности мировосприятия переплетаются с национально-фольклорными и накладываются на жанровое своеобразие NR. 2. Англичане как произведения NR, коллективная языковая личность, создавшая вложили в них (в тексты) особым образом закодированные представления об окружающей действительности и своем месте в ней. 3. Фольклорно-языковая картина мира – это фрагмент общеязыковой картины мира этноса, где уникальная фольклорная реальность передается средствами народно-поэтической лексики, основными характеристиками которой являются формульность, широкая парадигматичность, блоковость, ассоциативность, символичность и семиотичность. 4. Художественные образы пространства и времени в фольклорноязыковой картине мира NR представляют собой отдельные случаи категории познания, что позволяет им или их фрагментам – пространственным и временным представлениям – выступать в качестве составляющих для формирования морально-этических и социально-бытовых норм и принципов существования фольклорного коллектива. Данный процесс протекает и на языковом уровне, превращая пространственную и темпоральную лексику в универсальный инструмент выражения целого спектра разнообразных отношений. 5. Способ систематизации отобранного материала в форме фольклорной периферии кумулятивных полей «time» и «space» представляется продуктивным благодаря кумулятивности языка и фольклора. 49 6. Кумулятивное поле рассматривается в качестве информационного пространства, упорядочивающего общенародные знания об определенном фрагменте действительности. Это – особое образование, отличающееся непрерывностью, в его основе лежит обыденное понятие, а в состав поля входят все единицы, содержательно связанные с организующим поле обыденным понятием. Кумулятивное поле состоит из денотативных классов, представляющих собой наиболее конкретную ступень обобщения сведений о мире, включающих семантически однородные единицы, ориентированные на один объект действительности – денотат. 7. Малоизученность кумулятивных полей «time» и «space» на материале диалектных и литературных словарей осложняет исследовательскую задачу, так как не позволяет точно определить область пересечения базовых фондов и периферий денотативных классов, входящих в данные кумулятивные поля. 50 ГЛАВА II ВРЕМЯ В ФОЛЬКЛОРНО-ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА NURSERY RHYMES 2.1. Образ времени Художественный образ времени в фольклорно-языковой картине любого жанра, в том числе и жанра NR, есть результат взаимовлияния ряда важных факторов, таких как время создания и период бытования анализируемых произведений, их жанровое своеобразие, а также специфика интерпретации временных категорий в научной и мифопоэтической или архаической картинах мира, производной от которой, как известно, является фольклорная картина мира. Одним из ключевых элементов архаической картины мира выступает космологическая или циклическая модель восприятия времени, противопоставляемая исторической или линейной модели. По мнению Б. А. Успенского, в основе данных типов осмысления времени лежит различное отношение к прошлому, настоящему и будущему. Так, более древняя циклическая модель строится на соотнесении некоего явления с «первоначальным, исходным состоянием, которое как бы никогда не исчезает – в том смысле, что его эманация продолжает ощущаться во всякое время» (Успенский 1989: 18). Данное исходное состояние отождествляется с начальным временем или правременем, содержащим первопричины всех последующих действий, а также образцы и модели социального поведения в настоящем (Чупрына 2001: 22).Следовательно, поскольку циклическое время предполагает постоянное воспроизведение актов первотворения, прошлое, в сущности, является единственно возможным, так как настоящее, копирующее уже известные действия и события прошлого, фактически сливается с ним. «При таком подходе факты прошлого рассматриваются как вечно длящиеся и обладающие реальностью, и даже большей, чем факты настоящего» (Черванева, Артёменко 2004: 98). Высокая значимость 51 прошлого в рамках архаической модели предопределяет и отношение к будущему как уже существующему, однако, ещё не достигнутому, находящемуся пока в недоступном для человека месте. Современное же – более абстрактное – восприятие времени заключено в линейной модели, строящейся на основе причинно-следственных отношений между событиями. При этом каждое последующее явление или состояние есть прямое следствие предыдущего, но, в отличие от циклического времени, отсутствует первоначальное событие, то есть немедленной отсылки к акту первотворения здесь не предполагается. Благодаря этому становится возможным установить хронологию событий, а настоящее обладает большей значимостью, чем прошлое. Что касается будущего, то оно как таковое не существует, а когда наступит, оно также будет настоящим. Справедливо отмечается, что космологический и исторический типы сознания не являются взаимоисключающими (Чупрына 2001: 22). Напротив, «сочетание линейного восприятия времени с циклическим в разных формах можно наблюдать на протяжении всей истории; вопрос заключается в том, как соотнесены эти две различные формы осознания протекающего времени» (Гуревич 1972: 29-30). Данное утверждение мыслится особенно актуальным в отношении произведений жанра NR, если принять во внимание ряд взаимосвязанных факторов. Во-первых, категория времени отличается консерватизмом, в силу чего «наивно-природные, мифические и религиозные взгляды переплетаются в ней с тем, что говорят о времени естествоиспытатели и философы. Следы древнейших эпох неизбежно обнаруживаются в более поздних представлениях, зафиксированных в естественном языке» (Чупрына 2001: 22). Эта идея созвучна мысли о сближении языка и фольклора благодаря их уникальной способности накапливать и сохранять исторически и культурно ценную информацию. При этом консерватизм фольклора заключается в своеобразном «отбраковывании» тех мотивов и фактов, которые не имеют 52 принципиальной важности, и сохранении и вербальном тиражировании явлений, прошедших испытание временем и ценностными установками общества. Наконец, для выявления характера сочетания циклической и линейной моделей в произведениях NR необходимо учитывать момент их создания и, как следствие, возраст анализируемых текстов, а также источники, за счёт которых пополнялся фонд произведений английского детского фольклора. Вопрос о времени создания текстов NR представляется весьма сложным, поскольку возникновение данных произведений происходило на протяжении веков и даже тысячелетий, а установить точную дату создания той или иной NR не всегда возможно. Подобная неопределённость временных границ способна привести к заблуждениям и неверной интерпретации событий, описанных в некоторых произведениях. В частности, Й. и П. Оупи отмечают, что процент NR, дошедших до наших дней из глубокой древности, значительно ниже, чем ошибочно предполагают (Opie 1996: 6). С высокой долей уверенности исследователи говорят о периоде с начала 17 века до наших дней как о наиболее продуктивном времени, в течение которого появилось около 75% произведений жанра NR (там же). Тем не менее, 25% всех ныне известных NR уже существовали, преимущественно в устной традиции, к 1600 году. Среди них выделяют нерифмованные народные песни, имеющие эквиваленты в других европейских языках, некоторые считалки, потешки и ряд загадок. Факт их существования в древности и раннем Средневековье подтверждается записями, сделанными в 10-15 веках. Например, вариант загадки «Two legs sat on three legs» появляется в работах Беды Достопочтенного (672/673 – ок. 735), другая загадка «White birds featherless» была записана на латыни в 10 веке, к середине 15 века загадка «I have three sisters beyond the sea» также уже была зафиксирована в письменной форме (Opie 1996: 7, 268). Очевидно, большинство произведений были созданы спустя много лет после обращения Британии в Христианство, влияние которого, по мнению 53 учёных, во многом обусловило переход от циклического к линейному восприятию времени. Тем не менее, было бы неверным отрицать наличие в текстах NR «отголосков» архаического осмысления времени. Обобщая все вышеизложенные факты, можно предположить, что многовековая история бытования произведений NR предопределила тесную связь космологического и исторического типов сознания в понимании и репрезентации категории времени в фольклорно-языковой картине мира NR. Далее мы подробно остановимся на описании тех средств, с помощью которых космологическое и историческое сознание закрепились в текстах NR. 2.1.1. Элементы циклического времени Представление о цикличности времени в архаическом сознании сформировалось под влиянием объективных особенностей жизнедеятельности общества. Неразрывная связь действий человека с природными ритмами, в частности, их согласованность с фазами лунного и солнечного циклов (со сменой дня и ночи, времён года, с растущей и убывающей луной) обусловили ритуализацию многих процессов и видов деятельности. Данное обстоятельство нашло своё отражение в некоторых приметах, регулирующих сельскохозяйственную деятельность людей: If the moon shines a silver shield, Be not afraid to reap your field. (MGR 1988:329) Sow peas and beans in the wane of the moon; Who soweth them sooner, he soweth too soon. (MGR 1988:329) Определение времени суток по наличию или отсутствию светил также было присуще членам архаического общества, этот способ закрепился в строках популярной NR: 54 When the blazing sun is gone, When it nothing shines upon, Then you show your little light, Twinkle, twinkle all the night. ... For you never shut your eye, Till the sun is in the sky. (Opie 1996:397) Длительность сияния звезды, приравненная к длительности ночи, чётко задаётся в тексте двумя моментами солнечного цикла: закатом и восходом (появлением и исчезновением солнца). Характер восприятия времени в архаическом обществе часто сравнивается с образом времени в детской картине мира, где множество локальных времён связаны с отдельными объектами и действиями и не обладают одновременностью и равномерностью движений (Ахундов 1976, Гейнце 1994: 9). Время в мифопоэтической картине мира также неоднородно и не мыслится отдельно от заполняющих его событий (Успенский 1989: 34, Яковлева 1994: 153). Таким образом, для ребёнка, как и для человека в архаическую эпоху, время появления светил на небе есть безусловный сигнал к выполнению определённых действий. Подтверждение данной идеи находим в NR, которая сопровождает ритуал укладывания ребёнка спать: Whenever the moon begins to peep, Little boys must be asleep; The great big sun shines all the day, That little boys can see to play. (MGR 1988:370) Вместе с тем, не менее интересным представляется упоминание луны в следующем предложении – указателе времени: Boys and girls come out to play The moon doth shine as bright as day. (Opie 1996:99) На наш взгляд, присутствие луны в данном контексте не случайно. Известно, что в древности, в языческом обществе, многие обряды и ритуалы совершались ночью, при свете луны, которой приписывались магические свойства. На более поздних этапах развития общества игра как имитация 55 ритуального действа пришла ему на смену. Следовательно, в данном тексте закрепилось отношение к ночи как к магическому «чужому» времени. Другой пример NR о двух похищенных детях, погибших в лесу (этот же сюжет использован в сказке «The Babes in the Wood»), также содержит описания ночи и происходящих в это время событий: And when it was night, So sad was their plight, The sun it went down, And the moon gave no light! They sobb’d and they sigh’d, and they bitterly cried, And the poor little things, they lay down and died. (MGR 1988:294) Трагизм ситуации нагнетается как на содержательном, так и на лексическом и символическом уровнях. Во-первых, наступление ночи ознаменовано закатом солнца (The sun it went down), вместо которого не появляется другой источник света (And the moon gave no light). Во-вторых, тревожность и напряжённость ситуации передаётся благодаря использованию отрицательно окрашенных слов sad и plight. В-третьих, мотивы ночи и смерти помещены в один контекст. Под покровом ночи, судя по текстам NR, происходят и другие печальные, и даже трагические события, инициированные представителями «чужого» мира. Например, And then one night when it was dark, She (Lady Wind) blew up such a tiny spark, That all the house was pothered:... (MGR 1988:295) В этой связи необходимо отметить, что, по мнению английского мифолога Э. Лича, архаический образ времени не всегда цикличен, он также может выстраиваться по принципу маятника, качающегося между двумя полюсами: ночью и днём, жизнью и смертью, «старым» (мифическим) и «новым» (эмпирическим) временем (МНМ 1982: 621). «Мир внутри циклической модели функционирует в двух фазах – «жизнь – день» – «смерть – ночь», первая из которых принадлежит «своему» миру, а вторая – 56 «чужому». Соединение этих фаз происходит как столкновение двух миров или двух временных полюсов – «благополучного» и «неблагополучного» - и отмечено преобладающим воздействием чужого иномира» (Чупрына 2001: 34). Аналогичную идею полярности признаков, но уже применительно к фольклору, высказывает и С. Е. Никитина, полярность же влечёт за собой оценочность (Никитина 1997: 9). Стоит заметить, что в текстах NR ночь не противопоставляется дню, вместо этого в приметах и поверьях обнаруживаем оппозицию night – morning. Например, 1) Dreams at night are the devil’s delight, Dreams in the morning are the angels’ warning. (MGR 1988:363) 2) A red sky at night is a shepherd’s delight, A red sky in the morning is a shepherd’s warning. (MGR 1988:331) 3) Rainbow i’the morning, Shipper’s warning; Rainbow at night, Shipper’s delight. (MGR 1988:332) Так, пример №1, посвящённый вещим снам, убедительно подтверждает постулат о том, что традицию связывать ночное время с действием потусторонних сил не удалось искоренить даже с ведением Христианства. Что касается оппозиции night – morning (а не day), то её истоки следует искать в распространённом у англосаксов представлении о том, что на рассвете происходит столкновение «своего» и «чужого» миров (Чупрына 2001: 28). Значит, существительным morning обозначено очень раннее утро, достаточно зыбкое и неопределённое время, всё ещё не свободное от воздействия иррационального начала, однако благоприятное для человека. Но, тем не менее, этот период нельзя назвать «day», поскольку время, обозначенное существительным day, ограничено длительностью пребывания на небе солнца. 57 Любопытно, что пара существительных night – morning имеет синонимичную пару night – light, встречающуюся в тексте одной из NR – приметы, связанной с поведением людей: Laugh before it’s light, You’ll cry before it’s night. (MGR 1988:346) Предположительно, пара night – light также представляет семантическую оппозицию «свет – тьма» и имеет символическое значение, так как выражение before it’s light означает ночное время, не предназначенное для веселья, а фраза before it’s night употребляется в значении «днём». Иными словами, нарушение кодекса поведения ночью оборачивается неудачей днём. В примерах №№ 2 и 3 (см. предыдущую страницу) присутствует та же оппозиция night – morning, однако в основе её толкования лежит скорее не магия, а прагматическая установка текста, а также особенности отношения людей, занятых сельскохозяйственным трудом, к некоторым природным явлениям, например, к радуге. Длительное наблюдение за явлениями природы и погоды, также находящееся в русле циклического мировосприятия, помогает человеку скоординировать свою работу в соответствии с теми или иными условиями. Следовательно, красное небо, предвещающее плохую погоду, или радуга, с которой в 19 веке связывали отсутствие удачи (ODEF 2003: 289), увиденные ранним утром (in the morning), то есть в начале рабочего дня, могли насторожить человека, тогда как аналогичные явления накануне вечером (at night) говорили о благополучных условиях труда следующим днём. Вышеизложенные наблюдения позволяют сделать вывод о том, что хотя члены оппозиции в текстах аналогичной структуры остаются неизменными, существительные – члены дихотомии night и morning – могут утрачивать первоначальные значения и, как следствие, связанную с ними оценочность. 58 Ориентация на циклические процессы смены дня и ночи и движения небесных тел – безусловно, не единственная черта, перешедшая в фольклорную из архаической модели восприятия времени. Тексты NR содержат немало ссылок на вегетативные циклы растений и жизненные циклы животных. Вот некоторые из них: Down with the lambs, Up with the lark, Run to bed children Before it gets dark. (MGR 1988:369) Данный пример лишний раз подтверждает истинность аналогии, проводимой между процессом развития мышления в онтогенезе и в филогенезе: чем конкретнее мышление, тем больше человек или общество (этнос) тяготеет к фенологическому или циклическому способу отсчёта времени (Гумилёв 1993, Степанова 2003). Вполне естественно, что подобно тому, как члены архаического общества жили по законам окружающей природы, в унисон с ней, ребенок, далекий от абстрактного восприятия времени, следует тем же временным ориентирам: lambs, lark, darkness. Более того, во фрагменте другой NR L was a lark And wakes us betimes. (MGR 1988:376) манера вставать столь рано (с петухами) расценивается как норма или правильный поступок, о чем свидетельствует использование наречия betimes (рано, но вовремя) (НБАРС 1993: 224). Заметим, что процитированные строчки – это фрагмент рифмованной азбуки, где для описания буквы выбирались наиболее яркие и устойчивые ассоциации. Глубина и прочность закрепления в национальном менталитете данных особенностей ориентации во времени подтверждается тем фактом, что выражение to rise with the lark, например, в последствии пополнило фразеологический фонд английского языка (АРФС 1967: 529, 765). Следующие приметы также основаны на наблюдении за повадками животных: 59 If chickens roll in the sand, Rain is at hand. (MGR 1988:342) When sea birds fly to land, A storm is at hand. (MGR 1988:342) Небезынтересно отметить, что выражение-индикатор времени at hand иллюстрирует принцип пространственно-временного синкретизма, типичного для мифопоэтической и фольклорной моделей мира (Мелетинский 1976, Успенский 1989). Современное толкование данной фразеологической единицы имеет как пространственный, так и временной характер (АРФС 1967: 417), при этом временное значение (не за горами, на носу), очевидно, является производным от пространственного. А, как известно, пространственные отношения доминировали в сознании человека над временными до 13 века. (Гуревич 1972: 125, Арутюнова 1999). Значение деревьев в жизни британцев нельзя недооценивать. Некоторые из них, в особенности дубы, вязы, ясени, выполняли важную социальную и даже знаковую функцию, например, мест всеобщего сбора или маркеров границ, поскольку они «были старше любых обитателей, населявших некую территорию, и по этой причине символизировали длительность существования человеческого сообщества» (ODEF 2003:367). Именно благодаря культу деревьев в Британии различные фазы их развития, особенно момент появления молодой листвы, расценивались членами фольклорного сообщества в качестве временных ориентиров для начала выполнения сельскохозяйственных работ: When elm leaves are as big as a farden, You may plant your kidney beans in the garden;...( MGR 1988:337) Наблюдение за изменениями внешнего вида дерева в рамках его годового вегетативного цикла легли в основу нижеследующей загадки: In Spring I look gay, Decked in comely array, In Summer more clothing I wear; When colder it grows, 60 I fling off my clothes, And in winter quite naked appear. (MGR 1988:399) В данной NR заслуживает внимания способ репрезентации времени. Наравне с традиционными выражениями, называющими времена года, (in Spring, in Summer, in Winter) используется фраза when colder it grows. Следуя логике загадки, несложно догадаться, что данной фразой обозначается приход осени, однако в отличие от трех вышеупомянутых выражений, наделенных предельной семантической точностью значение последнего вычитывается только из и конкретностью, контекста. Подобную неопределенность, неточность исчисления времени, когда наступление осени отождествляется с приходом холодов, можно рассматривать как черту циклической модели его восприятия. Похоже обстоит дело и в другой NR, где начало и окончание зимы ассоциируются с выпадением и таянием снега: When the snow is on the ground, Little Robin Red-breast grieves;... We’ll strew him here some crumbs of bread, And then he’ll live till the snow is gone. (MGR 1988:326) Описанный выше пример – загадка о дереве – весьма показателен, так как он наглядно демонстрирует, насколько глубинна и тесна связь циклического и исторического времени в фольклорно-языковой картине мира NR. С одной стороны, загадка построена на самой идее цикличности, повторяемости, включающей в себя, пусть в метафорическом виде, мотив умирания и возрождения в урочный, предназначенный для этого час. С другой стороны, налицо характерный для линейного восприятия времени пример точной квантификации времени, где три из четырех времен года названы соответствующими лексическими единицами. 2.1.2. Сочетание элементов циклического и линейного времени Учеными доказано, что непростой, зачастую, довольно болезненный процесс перестройки сознания с космологического на историческое протекал 61 в англосаксонском обществе в древности и раннем средневековье и осуществлялся как естественным, так и насильственным путем по мере укоренения христианства. «Идея кругового развития соединялась с идеей исторической линейности и конечности всего существующего в земном мире, детерминированности всего и вся Божественным замыслом. Синкретизм восприятия мира постепенно уступал место абстрактной дифференциации и логической категоризации» (Чупрына 2001: 70-71). Таким образом, период создания большего числа произведений NR соответствует той эпохе, когда историческое сознание являлось доминирующим. Однако отголоски космологического прошлого все еще проявлялись на фоне линейной модели. Подобное сосуществование двух способов осознания времени порождало любопытные трансформации во взгляде на одно и то же явление. В качестве иллюстрации рассмотрим два текста NR, имеющих отношение ко времени проведения свадьбы: 1) Oh, rare Harry Parry, When will you marry? When apples and pears are ripe... (Opie 1996:199) 2) Marry in September’s shine, Your living will be rich and fine. (MGR 1988:321) Метод обозначения времени определенного события, в данном случае, свадьбы, в первом примере возможен, на наш взгляд, лишь в условиях циклической модели, о чем свидетельствует отсутствие точности в описании момента, а также ориентированность на окончание сельскохозяйственных работ, сроки проведения которых напрямую зависят от вегетативного цикла растений, в данном случае плодовых деревьев. О приблизительности исчисления времени говорят и исследователи картины мира древних славян, чей год считался от жатвы до жатвы (Завельский 1972, Цит. по Черванева, Артеменко 2004: 100). Можно предположить, что в приведенных строках заложена идея порядка, установленного однажды и актуального для персонажей данной NR. 62 Второй же текст по степени конкретности осмысления и оценки в нем времени находится на более высокой ступени, чем первый. В содержательном плане он является производным от предыдущего текста, так как передает аналогичную идею, но уже с помощью других средств. Помимо того, что в анализируемом тексте NR фигурирует существительное – название месяца (September), то есть период времени указан точно, в нем также содержится информация о желательных последствиях, ожидающих человека, вступающего в брак в течение обозначенного отрезка времени. Вместе с тем в данном тексте не объясняется, почему брак будет столь удачным. Становится очевидным, что идея нормы и правильности, вычитывающаяся из строк первого примера, трансформируется в идею благоприятности и желательности (Зиновьева 2011:89). В этой связи интересным представляется способ номинации месяцев. Из двенадцати рифмованных свадебных примет сочетание названия месяца с предлогом in находим в текстах четырех (in April, in July, in August, in October), еще один текст включает в себя фразу in the month of (May). Во всех остальных – период времени, соответствующий тому или иному месяцу, имеет более развернутую характеристику: when the year is new, in Lent, when March winds blow, when June roses grow, in September’s shine, in bleak November, when December snows fall fast. Как видно, названия двух месяцев (January, February) отсутствуют, вместо них предлагается их описательная характеристика – ассоциация, более информативная и значимая, аппелирующая к опыту носителя национальной фольклорной традиции. Так, на первое место выходит не начало нового месяца, а начало нового года; февральские погодные условия не идут ни в какое сравнение по степени важности с периодом Великого Поста, налагающего запрет на вступление в брак, что подтверждается соответствующей NR: If you marry in Lent You’ll live to repent. (MGR 1988:312) 63 При этом формальный глагол to repent, как и существительное Lent входящий в лексико-семантическое поле «религия», выполняет функции усиления табу, запрета на проведение светских мероприятий, которое в сознании христианина уже включено в ассоциативный ряд понятия Lent – the period of 40 days before Easter, during which Christians traditionally “give up something for Lent”, meaning that they stop doing something that they enjoy... (LDELC 2005: Как 795). следует из словарной дефиниции, продолжительность Великого Поста значительно превышает длительность календарного месяца. Тем не менее, временная протяженность периода, именуемого Lent, условно приравнивается к длительности месяца, на который приходится большая часть данного религиозного события. Во всех остальных номинациях отразились традиционные особенности восприятия месяцев года (bleak November и др.), а также опыт длительных фенологических наблюдений (when March winds blow, when December snows fall fast и т. д.). Стоит также отметить, что отрицательная характеристика месяца не подразумевает аналогичного прогноза на семейную жизнь. Например: If you wed in bleak November, Only joys will come, remember. (MGR 1988:325) Видимо, проведения благоприятность свадьбы привлекательностью не или или неблагоприятность соотносится с момента внешней, непривлекательностью для формальной месяца. Причиной предпочтения таких месяцев, как январь, апрель, сентябрь, октябрь и декабрь (именно они, согласно приметам, наиболее желательны для брака) коренятся глубже, в циклическом прошлом. Обобщая все вышеизложенные факты, представляется возможным говорить о наличии в данных произведениях «осколков» циклического времени, сохранившихся как на ментальном, так и на языковом уровнях. Отсчет времени путем разделения года на месяцы является прерогативой линейной модели, становление которой происходило под 64 влиянием христианских ценностей и «социального бытия человека, деятельности его ума, представлений, формируемых в процессе трудовой и социальной практики» (Чупрына 2001:25). Более мелкое, дробное членение времени на дни недели также является результатом воздействия подобных представлений. Однако осознание человеком одномерности, длительности и необратимости времени соседствует с таким пережитком космологической модели восприятия времени, как отсутствие его однородности. Это, в свою очередь, нашло отражение в форме ярко выраженного противопоставления Sunday – Friday, которое можно рассматривать как вариант оппозиций «благоприятный - неблагоприятный», «сакральный – профанный». При этом символичность обоих дней для носителей британской культурной традиции отнюдь не связана с мифическим временем сотворения всего сущего. Предположительно, поводом для того, чтобы считать пятницу несчастливым и опасным днем явилось косвенное следствие старинного католического правила, согласно которому, пятница – это день покаяния и искупления грехов.(ODEF 2003: 135). Исходная богобоязненность людей впоследствии трансформировалась в суеверия и приметы, вошедшие в коллекцию текстов NR: Friday’s a day that will have its trick, The fairest or the foulest day of the week. (MGR 1988:361) Приписываемая пятнице непредсказуемость и крайняя противоречивость выражены здесь парой антонимов – прилагательных, стоящих в превосходной степени. Исключительно религиозная первопричина благоговейного отношения к пятнице позднее стала подменяться связью данного дня недели со сверхъестественными силами. Это привело, в частности, к возникновению поверья, что в ночь с пятницы на субботу можно увидеть вещий сон: Friday night’s dream mark well, Saturday night’s dream never tell. (MGR 1988:363) 65 Friday night’s dream On Friday night I go backwards to bed, On the Saturday told, I sleep with my petticoat under my head, Is sure to come true, To dream of the living and not of the dead, Be it never so old. To dream of the man that I am to wed. (MGR 1988:363) (MGR 1988:362) То, насколько прочна вера людей в данную примету, подтверждается наличием в текстах NR выражений to mark well и to be sure to come true. Ассоциации британцев, связанные с воскресеньем как наиболее благоприятным днем недели, также берут начало из религиозных канонов. Согласно одной из десяти заповедей, воскресенье (Sabbath Day) – это день отдыха и молитв; несоблюдение предписанных правил поведения, попытки работать или устраивать празднества в этот день влекли за собой божью кару (ODEF 2003: 302). Несмотря на это, в текстах NR обнаруживаем характеристики воскресенья, говорящие о том, что этот день благоприятен как для отдыха и встреч, так и для праздников, свадеб и начала новых дел: ...On Sunday morning my love will come in, When he will marry me with a gold ring. (Opie 1996:377) ...And here come I, my Mother dear, To bring you cheer, A-mothering on Sunday. (MGR 1988:314) Mothering Sunday - это изначально религиозный праздник, известный с середины 17 века и приобретший позже более светский статус, несмотря на то, что он проводится в четвертое воскресенье Великого Поста (ODEF 2003: 245). В следующем фрагменте NR обращает на себя внимание полнота описания – количество и качество характеристик воскресенья: ...But of all days of the week We will call 66 Sunday, the rest day, The best day of all. (MGR 1988:361) Существительное Sunday обрамлено двумя выражениями, содержащими местоимение all, что в совокупности с превосходной степенью прилагательного good доказывает исключительное положение воскресенья на фоне остальных дней недели. Этот же факт косвенно подтверждается лаконичностью и сдержанностью описания будних дней в том же тексте. Ср.: Monday alone, Tuesday together,... Thursday we kiss, Friday we cry... (MGR 1988:361) Закрепившееся в сознании британцев противопоставление Friday – Sunday ярче всего проявляется в тексте приметы, касающейся времени выхода на корабле в море: Sunday sail, never fail, Friday sail, ill luck and gale. (MGR 1988:362) Стоит отметить, что в создании контраста между возможными последствиями задействованы только отрицательно окрашенные слова, где наречие never нейтрализует отрицательную семантику глагола fail. Архаическое представление о неоднородности времени в комплексе с цикличностью самого жизненного уклада фольклорного сообщества породило идею своевременности. Она реализовалась в распределении домашних дел между днями недели. В качестве иллюстрации рассмотрим следующий пример: Wash on Monday, Iron on Tuesday, Bake on Wednesday, Brew on Thursday, Churn on Friday, Mend on Saturday, Go to meeting on Sunday. (MGR 1988:361) 67 Очевидно, что виды деятельности, закрепленные за днями недели с понедельника по субботу (to wash, to iron, to bake и т.д.), резко отличаются от дел, которыми следует заниматься в воскресенье (to go to meeting), что вполне соответствует христианским принципам и вновь подтверждает особый статус воскресенья. Кроме того, подобное противопоставление видов деятельности дает основание предположить, что очередность домашних дел в будние дни и в субботу, как она представлена в этом тексте NR, имеет случайный характер. Исключение составляет лишь одно соответствие «Wash on Monday», которое имеет национально-культурную обусловленность. Для объяснения данного феномена представляется уместным сослаться на текст другой NR: They that wash on Monday Have all week to dry; They that wash on Tuesday Are not so much awry; They that wash on Wednesday Are not so much to blame; They that wash on Thursday Wash for shame; They that wash on Friday Wash in need; And they that wash on Saturday Oh! they are sluts indeed. (MGR 1988:360) Сохранившее в данном тексте правило, согласно которому следует заниматься стиркой по понедельникам, установилось в память об историческом событии, произошедшем в субботу 11 ноября 1620 г. по старому стилю. Первые эмигранты, приплывшие в Америку на корабле «Мейфлауер», в тот же день высадились на землю, но среди них были одни мужчины. Женщины покинули корабль двумя днями позже, в понедельник (здесь и в предыдущем предложении выделено нами – И.З.), и, оказавшись на суше после 66 дней плавания, устроили большую стирку (Демурова 1988: 636). Заложенная в данном тексте нормативность проявляется в постепенной 68 смене одобрения действий человека осуждением: not so much awry – not so much to blame – wash for shame – wash in need – they are sluts indeed. При этом наблюдается нагнетание отрицательного фона за счет использования конструкций с частицей not во второй и третьей строфах, резко критичных в данном контексте выражений in need и for shame в четвертой и пятой и уничижительного sluts в заключительной строфе. Присутствие личностнооценочного компонента в анализируемом произведении говорит об осознании своего исторического прошлого, что является признаком линейного времени. Анализ двух приведенных текстов показывает, что в фольклорной картине мира элементы линейной модели восприятия времени претерпевают влияние циклической модели, где предпочтения, желания и решения человека отходят на второй план и уступают место определенному ритму, правилам и устоям, которым подчинена вся жизнь сообщества. Таким образом, произошедшее однажды событие отпечаталось в коллективной памяти и сознании народа – носителя культурной и фольклорной традиции и получило новое осмысление в качестве правила поведения, ритма жизни. Высокая значимость и символичность дней недели для англичан подтверждается наличием большого количества текстов NR либо содержащих названия некоторых из дней, либо таких, где перечисление всех дней недели в порядке их следования служит структурообразующим элементом произведения. Подобные тексты NR могут касаться разнообразных сфер человеческой жизнедеятельности: от проведения гигиенических процедур и выполнения работ по дому до рекомендаций, какие драгоценные камни следует носить в тот или иной день. На фоне упомянутых произведений особняком стоят широко известные и популярные NR «Solomon Grundy» и «Tom married a wife on Sunday», где в недельный срок укладывается вся человеческая жизнь от рождения и до смерти, ведь свадьбу, условно говоря, также можно рассматривать как начало новой жизни человека. Данные тексты представляют большой исследовательский 69 интерес, поскольку, на наш взгляд, они также иллюстрируют факт совмещения двух моделей восприятия времени: линейной и циклической. С одной стороны, жизнь человека (как вариант: семейная жизнь) рассматривается здесь как линейный, однонаправленный процесс, что подтверждается на лексическом уровне, например, ...Buried on Sunday. This is the end Of Solomon Grundy. (MGR 1988:209) С другой стороны, идентичность состояния героев данных произведений в начале недели и по ее истечении предполагает некоторую цикличность и повторяемость. «Согласно циклической модели, «время жизни» или бытие представало как скольжение из одного неизменно повторяющегося состояния в другое; начало и окончание движения совпадают в одной точке» (Чупрына 2001: 35): ...Tom married a wife on Sunday, ...Glad was Tom on Saturday night To bury his wife on Sunday. (MGR 1988:220) Развивая мысль о том, что цикличность присутствует в жизни человека как ритм существования (Чупрына 2001: 35), необходимо уделить особое внимание роли календарных праздников и способов их репрезентации в фольклорно-языковой картине мира NR. Составляющие годовой цикл календарные праздники широко представлены в текстах NR с помощью имен собственных, например, Christmas, Easter (day), Michaelmas, April fool, (good) St. Faith, а также посредством количественных и порядковых числительных: the fifth of November, the twenty ninth of May и др. Также нами отмечен один случай, когда календарный праздник (St. Valentine’s Day) представлен прецедентным текстом: The rose is red, the violet is blue, The gillyflower sweet, and so are you. These are the words you bade me say 70 For a pair of new gloves on Easter day. (Opie 1996:375) Как известно, две первые строки этой NR представляют собой традиционное английское поздравление с днем св. Валентина, «хрестоматийно известное всем (или почти всем) носителям данного языка» (Караулов 1999: 44) и культуры, вследствие чего этот фрагмент способен вызвать ассоциации с соответствующим праздником в сознании людей. Данный пример интересен также и с социокультурной точки зрения. Согласно английской традиции, пара перчаток, полученная в подарок от поклонника, служила залогом нежной любви и серьезных намерений (Opie 1996: 375). Кроме того, сопоставив указатели времени в процитированном тексте, можно судить о динамике развития отношений между влюбленными. Все календарные праздники, упоминаемые в произведениях NR, имеет смысл разделить на две группы: церковные и светские. К числу церковных следует отнести следующие праздники: Christmas, Easter, Candlemas Day, St Thomas’s day (St Thomas Grey), St Paul’s Day, St Stephan’s day, St. Simon and Jude, Michaelmas, St Faith, St Swithin’s day. А такие события, как New Year’s day, April fool (time), the night of Hallowe’en, The fifth of November, The 29th of May (Oakapple Day), the First of May, следует объединить в группу светских праздников. Предложенный дифференцированный подход к анализу роли праздников и способов их обозначения обусловлен самим порядком становления линейного осознания времени: от обращения в христианство к развитию исторического мышления и исторической памяти. Как уже отмечалось выше, христианская религия послужила мощным толчком к формированию исторической модели восприятия времени, но все же в сознании людей ощущалось давление космологического миропонимания, невозможного без отправной точки – времени появления всего сущего из хаоса. Так, появилась необходимость поиска какого-то начального, исходного момента уже в рамках линейной модели. Несомненно, подобной вехой, ключевым этапом в истории могло послужить одно из важнейших событий Ветхого и Нового Завета (Успенский 1994). 71 Данная тенденция сохранилась и в произведениях NR, где присутствуют такие выражения, как since Adam was born, since our Lord was nailed on thee (bourtree), которые можно интерпретировать как «с незапамятных времен», «испокон веков». Стремление людей упорядочить свою жизнь, привнести в нее ритм и размеренность, помноженное на поиск сакральных ориентиров, породило внимательное отношение британцев, в первую очередь, как христиан, к церковным праздникам. Справедливо отмечается, что через соблюдение и воспроизведение таинств и церковных обрядов люди приобщаются, по их мнению, к начальному времени (Гуревич 1990, 1987, Цит. по Чупрына 2001: 29). Параллельно с этим происходит и ритуализация действий, из которых складывается подготовка к празднику и само празднование. Данный факт находит подтверждение в текстах NR: Christmas is coming, the geese are getting fat, Please to put a penny in an old man’s hat; (MGR 1988:328) Dame, get up and bake your pies, On Christmas day in the morning... (Opie 1996:141) St Thomas’s-day is past and gone, And Christmas is a-most a-come, Maidens arise And make their pies, And save poor tailor Bobby one. (MGR 1988:327) Из приведенных отрывков следует, что предрождественское время и Рождество ассоциируются с изобилием и благополучием, предпраздничными хлопотами и благотворительностью. Вместе с тем, последний из процитированных текстов NR показывает линейность восприятия времени членами фольклорного сообщества, так как день св. Фомы (St Thomas’s day), отмечаемый 21 декабря, знаменателен не только как день зимнего солнцестояния, что, кстати, также зафиксировано в одном из текстов NR (St 72 Thomas Grey, St Thomas Grey / The longest night and the shortest day (MGR 1988: 327)). Этот праздник является точкой обратного отсчета перед Рождеством. В пользу этого предположения также свидетельствует традиция ритуального выпрашивания еды, называемая thomasing, как своеобразная проверка готовности людей к рождественским мероприятиям (ODEF 2003:312). В другой NR, посвященной Рождеству, также очевидна идея линейного течения времени, за которой кроется мотив повторяемости, цикличности: Bounce, buckram, velvet’s dear, Christmas comes but once a year; And when it comes it brings good cheer, But when it’s gone it’s never near. (Opie 1996:104) Неизменно позитивное отношение людей к таким великим общехристианским праздникам, как Рождество и Пасха, вновь проявляется в общей идее благоприятности: He who is born on Easter morn Will never know want or care or harm. (MGR 1988:314) Выражение on Easter morn по силе своего положительного воздействия значительно мощнее сочетания отрицательно окрашенных существительных want, care и harm. Данный языковой факт позволяет предположить, что счастливый случай рождения на Пасху максимально приближает человека к сакральному началу и ограждает его от тягот жизни. Для сравнения рассмотрим еще одну NR – примету, связанную с рождением в праздничный день: He who is born on New Year’s morn, Will have his own way as sure as you are born. (MGR 1988:310) Если предыдущий пример построен на противопоставлении, за счет которого достигается необходимый художественный эффект, то здесь проводится параллель между наступившим годом и жизнью новорожденного. В данном контексте благодаря использованию словосочетания to have one’s 73 own way ответственность за жизнь человека перекладывается на него самого, а упомянутое выражение добавляет оттенок непредсказуемости. Следует отметить, что поверья британцев, связанные с церковными праздниками, варьируются от сугубо личностных, как то: гадание на жениха (St Simon and Jude, St Faith), до предсказания погоды (Candlemas Day, St Swithin’s day) и даже судеб королевства на грядущий год (St Paul’s Day, Christmas). В этом плане наиболее показательна следующая NR: If St Paul’s Day be fair and clear, It does betide a happy year; But if it chance to snow or rain, Then will be dear all kind of grain; If clouds or mist do dark the sky, Great store of birds and beasts shall die; And if the winds do fly aloft, Then war will vex the kingdom oft. (MGR 1988:311) При сопоставлении выделенных фрагментов в каждой из четырех пар строк в данном примере становится очевидным, что только первая строфа содержит благоприятное, однако лишенное какой-либо конкретизации, предсказание. Это происходит вследствие использования семантически многозначных прилагательных fair, clear и happy. Напротив, отрицательные прогнозы более детальны и касаются различных областей общественной жизни: экономической, политической, а также природных изменений. Следует подчеркнуть, что все приметы носят исключительно национальнорегиональный характер, о чем свидетельствует, в частности, наличие такой лексемы как kingdom. Заметим, что любое отклонение от ясной солнечной погоды, будь то дождь, снег, облачность или ветер, чревато не изобилием и изменениями к лучшему, а дороговизной (will be dear all kind of grain), мором (birds and beasts shall die) или даже войной (war will vex the kingdom oft). Данные наблюдения наводят на мысль о настороженном отношении британцев к переменам и об их консерватизме, стремлении к постоянству. 74 Среди всех религиозных праздников, упомянутых в текстах NR, следует особо отметить те, которые имеют сугубо британские корни, а так же те, которые сопровождаются типично британскими ритуалами. К подобным праздникам относятся St Stephen’s day и St Swithin’s day, а в соответствующих текстах NR заключен национально-культурный контекст их бытования. St Swithin’s day, if thou dost rain, For forty days it will remain; St Swithin’s day, if thou be fair, For forty days ’twill rain na mair. (MGR 1988:320) Как само упоминание дождя, так и периода времени, в течение которого он будет идти, не случайны. Историко-религиозным основанием данной приметы является житие св. Суизина – епископа Уинчестерского, умершего в 862 г. Будучи смиренным и скромным при жизни, он завещал похоронить себя вне стен собора, где бы по его могиле ходили люди и на нее падал бы дождь (where he would be trodden on and rained on) (ODEF 2003: 312). 15 июля 971 года мощи причисленного к лику святых Суизина попытались перезахоронить в соборе. Согласно легенде, святой ниспослал на страну сорокадневный ливень, результатом которого, как следует из более поздних хроник, стали повсеместные наводнения, человеческие жертвы и голод. В итоге появилось поверье, известное британцам с елизаветинских времен: какова погода в день св. Суизина (15 июля), такова она и будет в течение ближайших сорока дней (там же). Данная NR представляет собой еще один пример сосуществования линейной и циклической моделей осознания времени: с одной стороны, праздник обязан своим появлением развитому историческому мышлению, способности людей абстрагироваться от стародавнего прошлого и ориентироваться на события национальной истории. С другой стороны, мы сталкиваемся с ситуацией, когда исходным моментом может стать относительно недавнее событие локального масштаба, отсылка к которому происходит ежегодно. 75 Переплетение христианских и языческих традиций наблюдается в NR, сопровождающей празднование дня св. Стефана (St Stephen’s day): The wren, the wren, the king of all birds, On St Stephen’s day was caught in the furze, Up with the kettle and down with the pot, And gives us our answer and let us be gone. (MGR 1988:396) В процитированном примере с предельной точностью указано время, когда совершался ритуал охоты на вьюрка. Как известно, это священная, одна из самых почитаемых птиц в британском фольклоре, именно поэтому в тексте использовано выражение the king of all birds, несмотря на то, что вьюрок – это традиционно женский образ – супруга птицы малиновки (Robin Redbreast) (ODEF 2003: 397). Истоки культа вьюрка в Великобритании и Ирландии до конца не выяснены специалистами, однако, Эдвард А. Армстронг считает, что ритуал, описанный в приведенной NR, уходит корнями в древность. В языческую Британию культ вьюрка проник из средиземноморского региона в период Бронзового века. Сама же церемония охоты на данную птицу символизировала ритуальную победу света и жизни над силами подземного царства, воплощением которого и был вьюрок. Согласно одной из версий, вьюрок описывался как птица друидов, предсказывающая своим поведением и повадками будущее (Armstrong 1958: 161, 166). Говоря о времени проведения ритуала, который помимо непосредственно охоты включал в себя последующее хождение по домам с убитым вьюрком на украшенном лентами шесте и восхваление хозяев в надежде получить подарки и угощения, необходимо учитывать некоторые факты. В соответствии с поверьем, первые христианские миссионеры на Британских островах были крайне недовольны поклонением языческих жрецов вьюрку. По этой причине они приказали местным жителям убивать вьюрков утром на Рождество, впоследствии время охоты сдвинулось на утро следующего дня, 26 декабря (Демурова 1988: 641). Вместе с тем, существует и иное объяснение, почему охотиться на вьюрка следовало в день св. Стефана: как следует из жития этого святого, его побегу из тюрьмы помешал 76 именно вьюрок, который разбудил тюремщика, сев на его лицо (Armstrong 1958: 160). Так или иначе, в период введения христианства в Британии за образом вьюрка ненадолго закрепилась репутация предателя христианских святых. Так, по-видимому, происходило вытеснение культа вьюрка из сознания людей и замена его новыми, христианскими ценностями. Проведенный анализ историко-культурных и религиозных предпосылок соотнесения ритуала охоты на вьюрка с датой 26 декабря (днем св. Стефана) позволяет сделать следующий вывод: сам сюжет данной NR, а также соседство в тексте таких лексических единиц, как выражение «the king of all birds» и название праздника St Stephen’s day, есть результат наслоения более поздних, сформировавшихся после христианизации Британии взглядов на дохристианские, в которых доминирует идея цикличности (умирание живой природы зимой и ее последующее возрождение). Таким образом, хотя время совершения ритуальных действий и указано в тексте абсолютно точно, их связь с днем св. Стефана не прямая, а, скорее, опосредованная. В ряду календарных праздников, не имеющих отношение к религии, особое место занимают два весенних праздника: May Day и April fool’s day, а также знаменательные национально-исторические даты: Oakapple Day и The fifth of November. Хотя ранние упоминания праздников и содержат весьма неоднозначные сведения, учеными установлено, что обе эти даты были некими вехами, служившими для обозначения начала чего-то нового, возобновления некоего цикла. Так, в старину 1 апреля (как известно, именно в этот день отмечается April fool’s day) было последним днем новогоднего праздника, а сам год начинался с 25 марта (ЛС 2003:337). Что касается May Day, то с ним связывали приход теплого времени года и пробуждение природы. Обычай собирать в полях и лесах цветы и зеленые ветки, а после украшать ими дома и общественные здания получил название «going amaying» или «bringing in the may» (ODEF 2003:226). Как следует из различных источников, данная традиция широко соблюдалась в период с 77 середины 13 до начала 19 веков, однако позже ему на смену пришла практикуемая в южной и центральной Англии церемония: группы детей ходили по домам соседей, демонстрировали им украшенные цветочными гирляндами шесты, пели праздничные песни и просили за это деньги. Считается, что два упомянутых выше события имеют генетическую связь (там же: 227). Порядок и время проведения данной церемонии закрепились в следующей NR: Good morning, Mistress and Master, I wish you a happy day; Please to smell my garland ‘Cause it is the First of May. A branch of May I have brought you, And at your door I stand; It is but a sprout, but it’s well budded out, The work of our Lord’s hand. (MGR 1988:264) Как видно из процитированного текста, для номинации праздника используется порядковое числительное. Аналогичное обозначение времени обнаруживаем и в другой NR, представляющей собой популярное майское поверье: The fair maid who, the first of May, Goes to the field at break of day, And walks in dew from hawthorn tree Will ever after handsome be. (MGR 1988:318) Данный текст вновь иллюстрирует типичное для фольклора в целом явление – способность аккумулировать различные символические элементы в одном контексте. Помимо календарной даты проведения обряда (the first of May) в данном произведении также обнаруживаем упоминание обладающего особыми магическими свойствами предрассветного времени (at break of day). Подобная точность в указании времени есть, на наш взгляд, показатель популярности самого праздника и высокой степени веры людей в целительную силу майской росы, собранной с боярышника – символичного для британцев растения. 78 В целом, на основании устойчивых ассоциативных связей даты the first of May с такими словами и выражениями, как a branch of May, to smell my garland, dew from hawthorn tree представляется возможным утверждать, что современное восприятие праздника носителями национальной фольклорной традиции обусловлено древними языческими верованиями, ядро которых составляют цикличность и культ священных растений. Отмечаемый 1 апреля April fool’s day в текстах NR имеет следующие обозначения: Fool, fool, April fool и April-fool time. Первая из названных номинаций – это распространенная дразнилка, во втором же выражении содержится важная национально-культурная информация: April-fool time’s past and gone, You’re the fool and I’m none. (MGR 1988:315) Фраза April-fool time подразумевает не только отсылку непосредственно к дате, 1 апреля, но также и ко времени суток, когда проводятся все традиционные мероприятия, типичные для этого праздника. В Англии это первая половина дня, попытка же разыграть людей по истечении этого периода расценивается британцами как нелепая и неуместная, о чем и говорится в процитированной NR. Такие национальные праздники, как Oakapple Day и The fifth of November (известный также как Guy Fawkes Night или Bonfire Night) составляют неотъемлемую часть английского традиционного календарного цикла. Однако их уникальность состоит в том, что они имеют исключительно историческую первооснову, никак не связанную с религиозными или мифопоэтическими представлениями. Следовательно, своей популяризацией они обязаны, с одной стороны, историческому мышлению народа – носителя национально-культурной традиции, а с другой стороны, почтению англичан к имеющим многовековую историю институтам монархии и парламента в Великобритании. В этой связи отметим, что выбор самих праздников весьма символичен, поскольку оба они прославляют возрождение или сохранение монархии в государстве. Например, как известно, The fifth of November – это 79 день раскрытия Порохового заговора католического меньшинства с Гаем Фоксом во главе, которое готовило в 1605 году взрыв парламента с целью убить короля Якова I, а Oakapple Day отмечается 29 мая, то есть в день рождения короля Карла II Стюарта и его возвращения в Лондон, за которым последовала реставрация монархии в Англии в 1660 году. Способ двойной номинации данных национально-исторических событий с помощью комбинации числительного и имени собственного («The 29th of May is Oakapple Day» и «The fifth of November, Gunpowder treason and plot») убедительно доказывает, насколько важны эти даты для британцев, а также то, насколько прочно они осели в исторической памяти народа. Заключительные же строки анализируемых NR содержат прямой или завуалированный призыв регулярно отмечать эти праздники. Таким образом, идея преемственности и стабильности присутствует и в традиционном возгласе «God save the King!» (MGR 1988:318), и в строфе I know no reason Why gunpowder treason Should ever be forgot. (MGR 1988:326) Небезынтересно также отметить, что само название праздника Oakapple Day наглядно иллюстрирует кумулятивную функцию языка и фольклора: призванный сохранить память о реставрации династии Стюартов, данный праздник лишь частично связан с упомянутым выше событием. В основном же, номинацию Oakapple Day можно считать следствием другого исторического факта: после поражения в битве с армией Кромвеля под Вустером 3 сентября 1651 года король Карл II спрятался в дубе возле Боскобел Хауса в Шропшире (Демурова 1988:631, ODEF 2003:302). Очевидно, сближение в сознании англичан мотивов спасения короля и восстановления правящей династии оказалось достаточным условием для отождествления двух указанных событий, а также даты 29 мая и праздника Oakapple Day. 80 Подробный анализ роли и способов репрезентации традиционных английских календарных праздников в текстах NR позволил выявить следующие закономерности: 1. Подавляющее большинство входящих в годовой цикл событий имеют в своей основе мотив изначальности или возрождения вне зависимости от характера праздника. Оказывается, что в соответствии с этим критерием, такие праздники, как Easter и (религиозное, Christmas духовное возрождение) приравниваются по значимости, например, к датам The first of May (возрождение, пробуждение природы) и Oakapple Day (политическое возрождение, возвращение к стабильности, сохранение традиций). Данное наблюдение, в свою очередь, говорит о том, что соблюдение календарных праздников для англичан является залогом столь важной для них преемственности. 2. Ощутимое влияние циклической модели восприятия британцами времени проявляется в рамках календарного цикла на нескольких уровнях. Во-первых, внешняя цикличность в виде повторяемости событий структурирует год и привносит ритм в жизнь общества. Во-вторых, глубинная цикличность, наблюдаемая на внутреннем уровне, дает возможность считать время празднования большинства описанных в текстах NR календарных дат начальными, исходными точками их собственных циклов. 2.1.3. Элементы линейного времени Доминирование мифопоэтических представлений и элементов циклической модели восприятия времени в фольклорно-языковой картине мира NR вовсе не исключает наличия в ней признаков исторического мышления. Помимо известных случаев, когда атрибуты линейного способа 81 восприятия времени органично вплетаются в природные и календарные циклы, в текстах NR обнаруживаем способы обозначения времени, возможные только в рамках линейной модели. К их числу следует отнести личностное время и, как частную его разновидность, эпонимное время. Установлено, что личностное время выделяется именно в контексте линейного, исторического времени и «распространяется на события жизни отдельного человека» (Чупрына 2001:33). В том случае, если обозначение времени осуществляется посредством упоминания периода правления или фактов биографии того или иного монарха, речь идет об эпонимном времени (там же: 48-49). Данный способ указания времени типичен для произведений NR. При этом следует подчеркнуть, что подобные упоминания в текстах NR британских королей и королев не всегда подразумевают строго летописного соответствия между историческим лицом и происходившими во времена его правления событиями. Проиллюстрируем данное явление наиболее показательными примерами: 1) When good King Arthur ruled this land, He was a goodly king; He stole three pecks of barley-meal To make a bag-pudding. (Opie 1996:56) 2) Merrily sang the monks of Ely, As King Canute came rowing by. “Row to the shore, knights,” said the king, “And let us hear these churchmen sing”. (MGR 1988:292) В первом процитированном фрагменте NR время действия обозначено фразой When good King Arthur ruled this land. Тем не менее, исследователи утверждают, что к королю Артуру, полулегендарному или полуисторическому персонажу, герой данной NR не имеет отношения. Основанием для данного предположения служит сохранившийся более ранний вариант анализируемой NR, где вместо антропонима King Arthur фигурирует King Stephen. Кроме того, в одной из диалектных версий встречается упоминание королевы Елизаветы I (Our good Quane Bess / She 82 maayde a pudden (сохранена оригинальная орфография – И. З.)) (Демурова 1988: 585; Opie 1996: 56-57). Принимая во внимание указанные особенности бытования данной NR, представляется возможным утверждать, что наличие в фольклорном тексте антропонима, называющего монарха, не всегда стоит расценивать в качестве достоверного маркера времени, создающего исторический фон для описываемых событий. Это происходит, поскольку, во-первых, фольклорные произведения, благодаря изустности и длительности их существования, могут претерпевать изменения. Во-вторых, в представлениях носителей фольклорной и культурной традиций отсылка к периоду правления одного из монархов прошлого эквивалентна выражениям «давным-давно», «в стародавние времена». В-третьих, британские короли и королевы – это популярные национальные герои. Второй пример также подтверждает тот факт, что в фольклоре нет точности в исчислении времени (Гуревич 1972:92; Черванева, Артёменко 2004:101). С одной стороны, выражение As King Canute came rowing by задаёт определённое время действия в данной NR, с другой стороны, при сопоставлении исторических фактов и дат наблюдается их явное несоответствие. Объединённые общим контекстом и временем события никак не могли происходить одновременно в реальности, поскольку правление короля Кнута завершилось с его смертью в 1035 г., а строительство собора в Или (Ely) началось позднее, в 1083 г. (Демурова 1988: 628). Следовательно, появление имен собственных Ely и King Canute в одном тексте NR объясняется тем, что в исторической памяти членов фольклорного сообщества события, связанные с данными онимами, относятся к древнему прошлому, а поскольку точное исчисление времени неактуально для фольклора, они были сведены в одну точку. Таким образом, лексическая единица King Canute, подобно описанным выше антропонимам (King Arthur и др.), служит для обозначения давних времен. Любопытно отметить, что давнее прошлое в сознании англичан связано не только с исконно британскими персоналиями. Как показывает 83 проведенный анализ, в текстах NR присутствуют и другие способы обозначения этого времени. Рассмотрим, к примеру, следующий фрагмент NR, представляющей собой рифмованную азбуку: X was King Xerxes, Who, if you don’t know, Reigned over Persia A great while ago. (MGR 1988:377) Возникновение в подобного рода тексте антропонима King Xerxes, повидимому, объясняется тем фактом, что в английском языке довольно мало слов, начинающихся с буквы Х, при этом все они заимствованы из других языков, что делает их сложными для понимания. По этой причине имена нарицательные с трудом могли бы служить представителями соответствующей буквы алфавита. В отличие от них имя собственное более известно и способно вызвать необходимые ассоциации, в том числе, и временные. В то же время данная лексическая единица как индикатор времени не самодостаточна для носителей британской культурной традиции (Who, if you don’t know, / Reigned over Persia), поэтому её концептуальное содержание уточняется: определяется место и время жизнедеятельности указанного персонажа. Обозначение времени при помощи выражения A great while ago характеризуется неопределенностью и создает атмосферу далекого прошлого. Следующий способ введения стародавнего времени также имеет в своей основе ссылку на популярный английский персонаж. Однако в отличие от вышеописанных случаев, где опорным героем является монарх, т.е. реальное историческое лицо, здесь мы имеем дело с одним из центральных образов английского фольклора – Jenny Wren: It was on a merry time, When Jenny Wren was young… (MGR 1988:436) Данный пример заслуживает внимания по следующим причинам: вопервых, он наглядно иллюстрирует тяготение фольклорных произведений к 84 идеализированным описаниям действительности. В частности, традиция описывать давно ушедшие счастливые времена прилагательным merry соблюдается и в данном тексте (Ср. Merry England is England in former times, before the period when industry developed and large cities grew up. People sometimes imagine that life at that time was pleasant and simple, with lots of singing, dancing and enjoyment (LDELС 2005:878)). Во-вторых, представляется возможным констатировать, что в фольклорных произведениях NR выражения When Jenny Wren was young и When good King Arthur ruled this land в качестве указателей времени равноправны, т.е. факты жизнедеятельности исторических и полулегендарных личностей также значимы для определения времени, как и события из жизни фольклорных персонажей. Однако предположение о том, что любое (выделено нами – И. З.) упоминание имени монарха в текстах NR носит относительный характер и является отсылкой к давнему прошлому, ошибочно. В ряде произведений NR антропонимы помещены в контекст событий, реально происходивших с соответствующими историческими лицами. В подобных случаях имена собственные выполняют функцию временных ориентиров. Приведем некоторые примеры: 1) Good Queen Bess was a glorious dame, When bonny King Jemmy from Scotland came, We’ll pepper their bodies, Their peaceable noddies, And give them a crack of the crown. (MGR 1988:293) 2) King Charles the First walked and talked Half an hour after his head was cut off. (Opie 1996:115) 3) William and Marry, George and Anne, Four such children had never a man: They put their father to flight and shame, And called their brother a shocking bad name. (MGR 1988:227) 85 Если в одном из приведенных ранее примеров имя королевы Елизаветы I не играет роли указателя времени, то в первом из трех процитированных выше произведений выражения Good Queen Bess (популярное прозвище Елизаветы I Тюдор) и bonny King Jemmy (James VI of Scotland) создают временной и исторический контекст. Примечательно, что способы именования данных исторических лиц раскрывают отношение к ним англичан. В частности, сочетание постоянного эпитета good с краткой формой имени Elizabeth – Bess обозначает любовь и уважение английского народа к своей королеве и времени её правления, тогда как уменьшительнопренебрежительная форма имени James – Jemmy в совокупности с прилагательным bonny, имеющим территориальную соотнесенность и ассоциирующимся с Шотландией, а также мало подходящим для описания монарха, говорит о неприязни к наследнику престола и насмешке над ним. Антропонимы William, Marry, George, Anne также относятся к числу имен собственных, определяющих время действия в известной NR. Однако, в отличие от таких выражений, как King Charles the First, Lady Queen Anne или Good Queen Bess, которые, прямо называя британских монархов – символов своих эпох, не требуют дополнительного пояснения, следующие лексические единицы способны служить индикатором времени, только будучи употребленными вместе и в строго определенном контексте. Напомним, что Mary и Anne – имена дочерей короля Якова II, а William – это имя его зятя (William of Orange). Религиозные и политические противоречия между Яковом II Стюартом и его наследниками являются историческим фактом, суть которого и изложена в анализируемой NR. Несомненно, верное толкование описанных событий, равно как и определение времени, доступны только обладателям фоновых знаний, источником которых по праву считаются тексты NR. Итак, эпонимный способ обозначения времени задействован в текстах NR с разными целями: либо для обозначения неопределенного стародавнего времени, либо для указания конкретной даты или эпохи (Зиновьева 2010:65). 86 Сформированность исторического типа восприятия времени у членов фольклорного сообщества ярче всего проявляется в следующем произведении, озаглавленном «The four dates»: William the Conqueror, ten sixty-six, Played on the Saxons oft-cruel tricks. Columbus sailed the ocean blue, In fourteen hundred and ninety-two. The Spanish Armada met its fate, In fifteen hundred and eighty-eight. In sixteen hundred and sixty-six, London burnt like rotten sticks. (MGR 1988:259) В четырех строфах процитированной выше NR поэтично описаны четыре эпохальных события английской истории: битва при Гастингсе (1066), открытие Колумбом Америки (1492), разгром Непобедимой армады (1588) и Великий пожар в Лондоне (1666). Знание всех названных дат является элементом культурной грамотности британцев, данная же NR существенно облегчает процесс их запоминания. Характерной особенностью изображения времени в анализируемом тексте является совмещение прямого и косвенных способов его номинации. А именно: время совершения каждого из событий указано с помощью числительных (ten sixty-six, fourteen hundred and ninety-two и др.), которые сопровождаются не каноническими – общепринятыми – наименованиями произошедшего, а описаниями, содержащими характерные для данных событий реалии, например, William the Conqueror и Saxons – 1066, Columbus – 1492, the Spanish Armada – 1588, London – 1666. Наблюдаемую детальность в описании времени, как и сам факт упоминания данных событий в тексте NR, можно считать доказательством их значимости и ценности для британцев. 87 Как уже отмечалось, в рамках линейной модели особая роль отводится жизни человека, её длительности, началу, концу и другим основным этапам. Это обусловлено присутствием в структуре понятия времени такой величины, как антропогенность, представляющей собой опыт времени отдельного человека (Чупрына 2001:45-46). Данный опыт складывается из переработанных сознанием представлений о времени жизни (переживаемом или бытийном времени). «Время жизни осознается нами как некая самостоятельная категория человеческого существования и, соответственно, именно она подлежит описанию, поддается оценке или, другими словами, входит в сферу нашего менталитета» (Яковлева 1994: 85-86, Цит. По Чупрына 2001: 46). Одномерное и однородное объективное время, преломляясь сквозь призму человеческого восприятия, способно менять свои свойства: протекать быстрее или медленнее, быть более или менее продуктивным или удачным, заканчиваться вместе с человеческой жизнью или продолжаться в загробной жизни. Исчисление времени соотносится с этими параметрами, в результате чего возникают особые способы указания времени или обозначение его длительности. Так, в ряде произведений появляется возможность представить события на основе противопоставления прошлого и настоящего, оппозиции, приобретающей в исторической модели новое звучание. Внимание к таким вехам и периодам человеческой жизни, как рождение, детство, зрелость, старение / старость, смерть, а также к общей продолжительности жизни проявилось в их упоминании при обозначении времени в текстах NR. Например, значительное количество произведений начинается со слов When I was ... (a little boy; a little girl; a wee thing; a young Maid; young; a lad and so was my dad), определяющих срок давности события. Отмечается, что из всех личных местоимений, функционирующих в текстах NR, лидирующее положение занимает местоимение первого лица единственного числа I. Общая высокая частотность его употребления объясняется «самостоятельностью персонажей, их уверенностью в своих 88 силах, их участием в жизненных событиях, а также коррелирует с восприятием ребенка самого себя в мире как «мало сознающего свои пределы самости» (Бибихин 2001:157). Кроме того, данный показатель вполне согласуется со стереотипным восприятием англичан как нации индивидуалистов» (Степанова 2003:87). К изложенным выше объяснениям следует, на наш взгляд, добавить и то, что использование местоимения I апеллирует к личному опыту говорящего – героя произведения, а умение сопоставлять своё настоящее и своё прошлое свидетельствует о развитом историческом мышлении и отдельного человека, и всего общества. Выделение в жизни человека перечисленных выше значимых моментов соотносится с идеей порядка и своевременности. Дурные привычки, невоспитанность и несоблюдение правил могут повлечь за собой нарушение установленного порядка, сбой в очередности событий, который воспринимается как наказание: Tommy’s tears and Mary’s fears Will make them old before their years. (MGR 1988:406) If you sit on the table, You’ll be married before you’re able. (MGR 1988:357) Как видно из приведенных примеров, нарушение норм поведения чревато преждевременным старением (следовательно, сокращением продолжительности жизни) или чересчур ранней женитьбой / замужеством, то есть переходом во взрослую жизнь, когда человек к этому ещё не готов. Мысль о готовности человека к определенным действиям в предназначенное для этого время жизни, о «своеобразной жизненной программе» (Степанова 2003: 146) подтверждается рядом примеров, наиболее ярким из которых является следующий: If you are not handsome at twenty, Not strong at thirty, Not rich at forty, Not wise at fifty, 89 You never will be. (MGR 1988:410) Очевидно, что каждому возрасту соответствует своя добродетель, своё достижение, а поступательность в процессе становления личности рассматривается обществом как норма. Продолжительность жизни человека или другого живого существа в некоторых случаях представляет собой единицу измерения времени, выступая, таким образом, эталонной величиной. При этом длительность протекания других процессов описывается в сравнении с данной величиной. Например: Who sets an apple tree may live to see its end, Who sets a pear tree may set it for a friend. (MGR 1988:338) В данной NR речь идет об особенностях роста яблоневого и грушевого деревьев, разница в их вегетативных циклах выражена парой выделенных фраз. Иными словами, человек, посадивший яблоню, благодаря её достаточно быстрому развитию, имеет хороший шанс насладиться плодами своего труда, тогда как длительный период развития грушевого дерева от посадки до плодоношения фигурально изображается как превышающий продолжительность человеческой жизни. Сюжеты ряда произведений NR построены на соотнесении сроков рождения и смерти персонажей. Аналогичный прием, как могло бы показаться на первый взгляд, использован и в следующем фрагменте NR: He (a man) said he was going to his father’s funeral, Who died seven years before he was born. (MGR 1988:398) Присутствие в одном контексте лексических единиц died и was born создает иллюзию того, что речь идет о смерти и рождении действующих лиц данной NR, особенно при восприятии произведения на слух (напомним, что произведения NR изначально характеризовались изустностью бытования). Оказывается, что данная загадка основана на игре слов-омофонов died (умер) и dyed (красил) (Демурова 1988:641). 90 2.2. Состав и структура фольклорной периферии кумулятивного поля «time» Понятие времени чрезвычайно многогранно, что обусловлено длительным процессом формирования представлений о нем. Многообразие временных представлений нашло свое выражение в многообразии форм и средств языковой репрезентации обыденного понятия «time» в фольклорноязыковой картине мира. Также специфика времени как объекта исследования состоит в его нематериальном характере, то есть время не дается человеку в качестве самостоятельной, непосредственно воспринимаемой сущности. Процедура отбора исследовательского материала для кумулятивного поля «time» происходила в несколько этапов: 1) извлечение из текстов NR всех семантически однородных разноструктурных единиц, содержащих идентификаторы, ориентированные на объект time; 2) изучение словарных дефиниций слова time и установление идентификаторов, валидных для настоящего исследования; 3) перепроверка отобранных семантических единиц на однозначное соотнесение их с объектом time. В результате проведенного ранее исследования характеристик категории времени в фольклорно-языковой картине мира NR удалось выявить довольно широкий круг разноструктурных единиц – обозначений времени общим числом 388. Их дальнейшая классификация и систематизация потребовала определения всего набора идентификаторов – компонентов значения, отсылающих ту или иную исследуемую единицу к объекту time. С этой целью нами были проанализированы словарные статьи, озаглавленные time, в авторитетных британских и американских словарях издательств Oxford, Longman, Merriam-Webster. Обращение к американскому словарю оправдано тем фактом, что произведения NR получили широкое распространение и обрели популярность в США, при этом некоторые NR американского происхождения, например, Mary had a little lamb и Yankee Doodle даже пополнили фонд произведений этого жанра (Демурова 1988:16). 91 Данный факт также мог повлиять на языковые способы репрезентации времени. Путем сопоставления словарных дефиниций были выделены следующие идентификаторы: time, day, month, year, hour, minute, second, week, period, occasion, event, moment, life (lifetime), point, clock, season, speed, tempo, calendar, age, duration, continuum. Данные идентификаторы весьма многочисленны и разнообразны, что обусловлено многогранностью понятия time и, как следствие, многозначностью соответствующей лексической единицы. Так, в число исследуемых единиц вошли, например, следующие: betimes – lit. early, in good time (LDCE 1992:87); sometimes – on some occasions, but not all (LDCE 1992:1005), Lent – the forty days before Easter, during which Christians traditionally do no tallow themselves all their usual pleasures, and eat less food (LDCE 1992:599); fall – Am. E. the season between summer and winter (MED 2002:499) и др. Вслед за А.С. Самойленко, доказавшей, что «слова day и month демонстрируют однозначную денотативную направленность на годовой отрезок времени» (Самойленко 2009:56), который, в свою очередь, напрямую связан с понятием time, считаем необходимым включить в число идентификаторов наименования дней недели и месяцев – конкретных воплощений понятий day и month. В результате этого единицами кумулятивного поля «time» можно считать, например, Hallowe’en – the night of October, 31 (LDCE 1992:472); Whitsun bright and clear, / Will bring a fertile year. / Whitsun rain, blessing for wine, / Whitsun wet, Christmas fat. Whitsun – also Whit Sunday the seventh Sunday after Easter, when Christians celebrate the Holy Spirit coming down from heaven (LDELC 2005: 1573). При отборе единиц необходимо также учитывать, что в фольклорноязыковой картине мира NR укоренились архаические представления о времени, а именно, те, что ориентированы на вегетативные циклы растений и жизненные циклы животных, а также представления, основанные на наблюдении за небесными светилами – солнцем, луной, звездами. Таким 92 образом, формируемое кумулятивное поле «time» пополнилось за счет таких единиц, как Down with the lambs, / Up with the lark, / Run to bed children / Before it gets dark . И если лексемы lark и dark денотативно ориентированы на определенные периоды времени (be up with the lark (literary) to be awake and out of your bed very early in the morning (MED 2002:800); dark – the time of day when there is no light, a situation in which there is no light, esp. because it is night (LDCE 1992:260), то лексическая единица lambs получает темпоральную семантику только в контексте данного фольклорного произведения. В то же время лексическая единица owl, которая имеет денотативную соотнесенность с временным промежутком, а именно, ночью (owl – a night bird with large eyes, supposed to be very wise (LDCE 1002:737), не может быть включена в исследуемое поле, поскольку в контексте известной NR «A wise old owl lived in an oak» она не используется для описания или репрезентации времени. Другими иллюстрациями характеризуемой группы могут послужить следующие единицы: When will you marry? / When apples and pears are ripe или When they (apples (уточнение наше – И. З.)) are ripe and ready to fall. Приведенные строки служат для характеристики времени года опосредовано при помощи существительных apples, pears, прилагательных ripe и ready и глагола to fall. Хотя ни одна из выше названных лексических единиц не имеет временного значения, будучи помещенными в один контекст, они указывают на определенный момент в вегетативном цикле растений, а следовательно, на сезон (предположительно, конец лета или осень). В состав кумулятивного поля также входят единицы с идентификаторами sun и moon, например, the Moon doth shine as bright as day; till the sun is in the sky; the sun doth arise. Особого внимания заслуживает группа единиц, где идентификаторами являются названия частей суточного цикла, а именно dawn, morning, afternoon, evening, night, noon. Их представляется возможным рассматривать в качестве идентификаторов второго порядка, поскольку в их дефинициях 93 встречаются те базовые компоненты, которые были вычленены ранее (см. с. 90). Например, morning – the first part of the day, from the time when the sun rises, usually until the time when the midday meal is eaten (LDCE 1992:678), night – the dark part of each 24-hour period, when the sun can not be seen (LDCE 1992:700) и т.п. Следовательно, картотека исследуемого кумулятивного поля может быть пополнена такими единицами, как April-Fool time’s past and gone, / You’re the fool, and I am none. April Fool – a person who has been deceived or made fun of by a trick player on the morning of April the 1st (ODEF 2003:7); Christmas Eve – the day and esp., the evening, before Christmas (LDELC 2005:238) и др. Целая группа обнаруженных единиц имеет отсылку к идентификатору life, что не случайно, поскольку категория времени антропоцентрична. Согласно дефиниции, в одном из своих значений life – (5) the period between birth and death, between birth and the present time, or the present time and death (LDCE 1992:604). Именно поэтому в поле нашего зрения, помимо единиц, однозначно ориентированных на компонент life, например: in all their life, all her life, оказываются и те, которые соотносятся с лексемами birth и death, а также их однокоренными словами (to be) born, dead. Они, подобно названиями частей суток, выступают в качестве идентификаторов второго порядка. Например, at a birth; birth – an act, time or process of being born (LDCE 1992:92); at birth – at the time when you’re born (MED 2002:126); since Adam was born; burn me to death (выражение to death используется здесь в прямом значении). Однако следует отметить, что контексты с прилагательным dead можно включить в картотеку только в том случае, если данная лексическая единица используется в них в функции предикатива и в комбинации с предлогами, союзами и наречиями, обладающими темпоральным значением. Только в подобных случаях фраза будет указывать на время смерти или рождения. Те же контексты, где прилагательное dead используется в функции определения или подлежащего, например, she saw a dead man или blessed are the dead, исключаются из списка исследуемых 94 единиц, поскольку они не обладают темпоральным значением. Также указание на время утрачивают и те контексты с фразой to be born, где отсутствуют названные выше предлоги, союзы и наречия (till, when, as soon as). Например, предложение The calf is dead и подобные ему, нельзя, на наш взгляд, рассматривать в качестве единиц кумулятивного поля «time». Аналогичное замечание необходимо сделать и в отношении контекстов, содержащих глагол to die: сочетание данной лексемы с союзами till, when и др. гарантирует указание на время совершения действия, в противном случае контекст не будет обладать темпоральным значением. Ср.: And considered, and considered, and considered, / Till she died (до смерти) и “Cause not for a guinea my dog should die (в данном примере идентификатор второго порядка представлен недостаточно конкретизированно). Кроме того, в ряде произведений вместо фразы to be dead обнаруживаются синонимичные ей словосочетания, среди которых оказываются, например, следующие: made his will или (The Spanish Armada) met its fate. Лексико-семантические варианты will – an official statement of the way someone wants their property to be shared out after their death (LDCE 1992:1205) и fate – an end or result, esp. death (LDCE 1992:370) денотативно ориентированы на понятие death, поэтому представляется возможным рассматривать их в качестве единиц формируемого кумулятивного поля. В ряде произведений NR были выявлены контексты с существительным end. Было принято решение рассматривать в качестве единиц анализа те фрагменты текстов, в которых эвфемизм end обозначает a person’s death. Например, And that was the end of Corporal Tim. Одной из задач нашего исследования является выявление максимально полного объема знаний членов фольклорного сообщества о времени, поэтому при формировании картотеки также необходимо учитывать единицы, ориентированные на компоненты speed, tempo и, соответственно, выражающие скорость протекания процессов во времени. Однозначную денотативную направленность в этом плане демонстрирует лексема quick – 95 performing an action in an unusually short time; acting with speed; fast (LDCE 1992:852) и ее синоним fast – over a short period of time (MED 2002:506). Опосредованная отсылка к объекту time через названные выше компоненты наблюдается у таких единиц, как without delay =(quickly) (MED 2002:270), to hurry, in a hurry, haste, hasten, tarry, apace – lit. or old use quickly. В состав поля необходимо также включить единицы, в толковании которых идентификаторы year, years, age представлены имплицитно, однако наличие их в семантике данных единиц не вызывает сомнений. Примером подобного явления можно считать следующую NR: If you are not handsome at twenty, / Not strong at thirty, / Not rich at forty, / Not wise at fifty, / You never will be. (MGR 1988:410) Очевидно, что единицы at twenty, at thirty, at forty и at fifty указывают на возраст человека, то есть (at the age of) twenty или at thirty (years old) и т.п. Отличительной чертой фольклорной периферии кумулятивного поля «time» является наличие в ней онимов – маркеров времени, при этом, как уже отмечалось, присутствие антропонима или топонима в контексте может выступать и как точный показатель исторического момента или периода, и как обозначение стародавнего неопределенного времени. Ярким примером подобных единиц является следующий контекст: Huff the talbot and our cat Tib / They took up sword and shield, / Tib for the red rose, Huff for the white, / To fight upon Bosworth Field. (MGR 1988:287). Bosworth Field – where the final battle of the Wars of the roses was fought in 1485, where Richard III was defeated by Henry Tudor (LDELC 2005:148). Особого комментария заслуживают те единицы, в составе которых отсутствуют идентификаторы первого и второго порядка, тем не менее, их включение в состав поля, на наш взгляд, обязательно. Данные контексты можно разделить на две подгруппы. Первая подгруппа включает те произведения и их фрагменты, где в тексте присутствуют лексические единицы, ассоциативно связанные с идентификаторами первого и второго 96 порядка. Например, выражение go to bed в фольклорном сознании неразрывно связано с промежутком времени night, а глагол get up – с промежутком morning. Благодаря этому в корпусе исследуемых единиц оказывается NR – примета: If a rooster crows when he goes to bed / He’ll get up with the rain on his head. (MGR 1988:343) Лексема snow является частью ассоциативного ряда понятия winter, вследствие чего картотеку представляется возможным пополнить такими единицами, как When the snow is on the ground, till the snow is gone и др.. Аналогичное соответствие можно установить между названиями знаков зодиака и понятием month, поскольку для сельского календаря, построенного именно на перечислении созвездий зодиакального круга важны сменяющие друг друга месяцы, например, Ram – March, Bull – April, the Heavenly Twins – May и т.п., а не точные даты смены знаков зодиака. Вторая группа, довольно малочисленная, содержит NR – словесные сопровождения обрядов, совершаемых в канун или во время каких-либо календарных праздников. Основанием для включения данных единиц в состав поля является ритуализованность не только самих действий, но и сопровождающих данные действия текстов, а также их стабильная и однозначная закрепленность за некими датами. Рассмотрим в качестве примера следующее произведение: Two make it, / Two bake it, / Two break it. (MGR 1988:319). Согласно обычаю, «в канун Иванова дня, в ночь на 23 июня, две девушки должны были испечь пирог (dumb-cake), не обменявшись при этом ни словом. Пирог затем надо было разломить пополам. Каждая из девушек клала свою половину под подушку, чтобы увидеть во сне будущего мужа» (Демурова 1988:631). Очевидно, что местоимение it обозначает в приведенном примере пирог dumb-cake. Данная информация предельно ясна членам фольклорного сообщества без каких бы то ни было комментариев. Таким образом, весь текст целиком является отсылкой к конкретному моменту (как в данном случае) или периоду времени. 97 Довольно обширную часть произведений NR составляют рифмованные приметы, в большинстве которых закрепились знания и представления людей о времени. Многие из них были включены в картотеку полностью, в частности те, где: 1) перечисляются признаки того или иного промежутка времени, например, March brings breezes, loud and shrill, / To stir the dancing daffodil. (MGR 1988:312) или Cold and raw the north wind doth blow / Bleak in the morning early, / All the hills are covered with snow, / And winter’s now come fairly. (MGR 1988:327); 2) описывается одно и тоже действие, успех которого зависит от времени его совершения. К примеру, Plant pumpkin seeds in May, / And they will run away. / Plant pumpkin seeds in June, / And they will come soon. (MGR 1988:316). К этой же группе относятся свадебные приметы и приметы, связанные с временем рождения человека. Тщательная перепроверка 388 отобранных единиц позволила отсечь те из них, которые не имеют прямого соотношения с обыденным понятием time, и, следовательно, не могу быть включены в фольклорную периферию одноименного кумулятивного поля. В результате, в картотеку вошли 345 единиц. Таблица 1 Распределение единиц фольклорной периферии кумулятивного поля «time» по типам Тип единиц Лексикосемантические варианты слов Фразеологизмы Фрагменты произведений Целые произведения % 16 1 151 135 На основании анализа компонентов, реализующих установленные ранее идентификаторы, в периферии описываемого кумулятивного поля было выявлено 18 денотативных классов: <time>, <year>, <season>, <winter>, <spring>, <summer>, <autumn>, <month>, <week>, <day>, <morning>, <evening>, <night>, <hour>, <past>, <future>, <age>, <speed>. 98 Исследуемые единицы были следующим образом распределены по денотативным классам (см. таблицу 2): Таблица 2 Распределение лексики по денотативным классам Имя денотативного Количество Имя денотативного Количество класса единиц класса единиц <day> 107 <winter> 11 <time> 93 <age> 5 <month> 55 <evening> 5 <night> 37 <week> 5 <year> 24 <season> 3 <morning> 24 <spring> 2 <hour> 15 <future> 1 <speed> 15 <autumn> 1 <past> 12 <summer> 1 Обращает на себя внимание неравномерное наполнение классов единицами. Оказывается, что наибольшее количество выявленных единиц денотативно ориентировано на объекты day, time и month. Первенство денотативного класса <day> по количественным показателям не случайно и объясняется тем, что для носителей фольклорной традиции единица исчисления времени day является базовой. Во-первых, с древнейших времен под словом day подразумевалось светлое время суток, когда люди наиболее активны, вовлечены в повседневную трудовую деятельность, заняты привычными делами. Во-вторых, day в народном календаре – это особый день, праздник и, соответственно, повторяющиеся из года в год связанные с ним ритуалы и обряды. Что касается использования лексемы day для обозначения суточного промежутка времени, то, как показывает анализ, данное словоупотребление для произведений NR нетипично. 99 Денотативный класс <month> также представлен значительным количеством денотативно связанных единиц благодаря обилию календарных примет в корпусе произведений NR. Нельзя не отметить, что денотативный класс <month> пополнялся не только за счет тех произведений, где характеризуются непосредственно месяцы, например, January brings the snow, / Makes our feet and fingers glow. (MGR 1988:310) (они составляют большинство), но и за счет тех NR, где упоминаются знаки зодиака. Большое число единиц в составе денотативного класса <time> говорит о том, что в сознании членов фольклорного сообщества наряду с понятиями – определенными промежутками времени такими, как day, month, week и др. закрепилось и более неопределенное, размытое понятие time. При этом время time может быть правильным (Now’s the time for hide and seek) (MGR 1988:345) и неправильным (This isn’t the time for the grass to grow) (MGR1988:435), оно может отождествляться с особым периодом в жизни человека (In time of prosperity, friends will be plenty, / In time of adversity, not one in twenty) (Демурова 1988:408) или всей человеческой жизнью (There was an old woman of Leeds, / Who spent all her time in good deeds;) (MGR 1988:51) и т.п. Особо стоит отметить, что денотативные классы <night> и <morning> в рамках фольклорной периферии кумулятивного поля «time» имеют достаточно серьезное представительство: 37 и 24 единицы соответственно. Этот факт подтверждает, что архаические представления в сознании представителей фольклорного сообщества укоренились довольно глубоко. Ранее уже отмечалось, что многие NR – приметы построены именно на оппозиции night – morning. Помимо этих примеров контексты с компонентом встречаются в ряде произведений – описаний обрядов и гаданий, что доказывает следующее: обращение за помощью к иррациональному началу возможно только ночью, например, Good night, fair yarrow, / Thrice goodnight to thee; / I hope before tomorrow’s dawn / My true love I shall see. (MGR 1988:333). 100 Характеризуя подчеркнуть, что единицы их денотативного количественное класса преобладание важно <past>, над единицами, включенными в денотативный класс <future>, иллюстрирует постулат о том, что в основе фольклорно-языковой картины мира NR лежит циклическая модель времени, для которой будущее не актуально, но есть прошлое, постоянно воспроизводящееся в настоящем. Сравнение количественного наполнения денотативных классов <winter>, <spring>, <autumn> и <summer> показывает, что зима для носителей фольклорного мышления имеет большее значение, чем остальные времена года. Видимо, сказалось настороженное отношение людей к зиме как более сложному, требующему владения навыками выживания, периоду времени. Структура фольклорной периферии кумулятивного поля «time» отражена в схеме 1: Схема 1 Денотативные классы в составе фольклорной периферии кумулятивного поля «time» <future> <past> <age> <speed> <time> <year> <day> <hour> <month> <season> <morning> <evening> <night> <summer> <autumn> <winter> <spring> <week> 101 Из всего корпуса исследуемых единиц особо выделяются 63, денотативно ориентированные на 2 и даже 3 идентификатора. Они составляют 28 амбивалентных зон (термин Цапенко 2006:54), представленных в таблице 3: Таблица 3 Амбивалентные зоны фольклорной периферии кумулятивного поля «time» Амбивалентная Кол-во Амбивалентная Кол-во Амбивалентная Кол-во зона единиц зона единиц зона единиц <time-past> 4 <time-season> 1 <day-month- <time-month> 5 <time-winter> 1 year> <time-day> 3 <year-month> 1 <day-hour- <time-morning> 2 <season-month> 1 speed> <time-hour> 3 <spring-month> 1 <hour-morning- <year-day> 2 <summer-day> 1 night> <month-day> 2 <winter-night> 1 <week-day> 4 <winter- 1 1 1 1 morning> <day-night> 11 <day-evening> 1 <day-morning> 5 <day-hour> 1 <night- 5 <night-hour> 1 <evening-night> 1 <evening- 1 morning> morning> <month-speed> 1 Существуют различные причины появления амбивалентных зон в рамках кумулятивного поля. Одна из самых распространенных – это необходимость конкретизировать временную характеристику, сузить 102 промежуток времени, актуальный для некоторого действия или явления. В качестве примера приведем следующие контексты: From four in the morning till eight at night; in Spring’s sweet flowery month of May; It is the day of all the year, / Of all the year the one day, / And here come I, my mother dear, / To bring you cheer, / A-maying on Sunday. (MGR 1988:314). Во всех приведенных примерах присутствует отсылка к нескольким наименованиям временных отрезков, благодаря чему время определяется предельно конкретно, а в последнем из приведенном выше контекстов, помимо прочего, подчеркивается уникальность данного события и его соотнесенность с единственно возможным днем недели. Как уже отмечалось, произведения NR, содержащие значительное количество примет, предоставляют богатый материал для исследования способов изображения и концептуализации времени. Так, некоторые приметы также оказываются в амбивалентных зонах, поскольку в них в рамках одного контекста устанавливается взаимозависимость между двумя разными промежутками времени. Например, Ice in November to walk a duck, / The winter will be all rain and muck. (MGR 1988:325); If St. Paul’s be fair and clear, / It does betide a happy year; (MGR 1988:311). Включение в один контекст единиц – представителей разных денотативных классов позволяет установить причинно-следственные отношения между природными и погодными условиями в разные моменты или периоды времени. В частности, по состоянию погоды в ноябре судили о характере наступающей зимы, а в День Св. Павла, отмечаемый 25 января, можно сделать предсказание на весь грядущий год. Данные примеры входят в разные амбивалентные зоны: 1-й – в зону <month-winter>, а 2-й иллюстрирует зону <day-year>. Небезынтересно также проанализировать еще один пример, представляющий амбивалентную зону <day-month>: Monday – wash. / Tuesday – scour. / Wednesday – bake. / Thursday – devour. (MGR 1988:326). Данный контекст требует особого пояснения, так как указание на день недели имеется в самом тексте NR, тогда как указание на месяц содержится 103 только в дефиниции понятия Thanksgiving (Day) – an important public holiday in the US, on the fourth Thursday in November (LDELC 2005:1437). Еще одной причиной появления амбивалентных зон является близость временных промежутков или смежность их границ, вследствие чего не представляется возможным точно определить время действия. Например, As evening gave way to the shadows of night (MGR 1988:420). В анализируемом фрагменте NR, по-видимому, описывается период времени, называемый «сумерки». Однако в силу художественного замысла произведения, а также под влиянием наивных архаических представлений о времени прихода ночи, то есть с наступлением темноты, данный временной период получил более широкую словесную характеристику. Заметим также, что использование лексем «dusk» или «twilight», прямо называющих соответствующую часть суток, не было зафиксировано ни в одном произведении NR. Типичной причиной возникновения амбивалентных зон является противопоставление промежутков времени, сравнение их по какому-либо параметру, например по длительности, температурным показателям и т.п. Частным случаем подобного явления выступает следующий контекст: St Thomas Grey, St. Thomas Grey, / The longest night and the shortest day. (MGR 1988:327), где наименование праздника St. Thomas Grey (St. Thomas’s day – 21 December (ODEF 2003:312)) относится ко всему 24-часовому периоду времени, то есть называет сутки нерасчлененно, тогда как лексемы night и day называют только темное и светлое время суток соответственно. Характеристика амбивалентных зон фольклорной периферии кумулятивного поля «time» будет неполной, если не упомянуть примеры, не являющиеся народными приметами, но, подобно им, основанные на обобщении знаний и наблюдений людей за особенностями временных отрезков. Рассмотрим следующий пример – известный стишок, вошедший в собрание произведений NR после 1825 года и служащий для облегчения запоминания информации по длительности месяцев: Thirty days hath September, / April, June and November; / All the rest have thirty-one, / Excepting 104 February alone, / And that has twenty-eight days clear / and twenty-nine in each leap year. (MGR 1988:203). Данная единица денотативно ориентирована на 3 идентификатора: month, day и year. Она никак не связана с архаическим восприятием времени, напротив, она демонстрирует навыки обращения с календарем, поскольку только с его помощью возможно точно подсчитать количество дней в каждом месяце и отследить наступление високосного года (leap year). Следовательно, данный пример основан на линейной модели восприятия времени. Обобщая вышесказанное, важно подчеркнуть, что наличие и разнообразие типов амбивалентных зон в составе фольклорной периферии кумулятивного поля «time» подтверждает одну из ключевых характеристик поля – его непрерывность. Тщательный поэтапный анализ состава и структуры фольклорной периферии кумулятивного представления в поля «time» фольклорно-языковой показал, картине что мира временные NR играют немаловажную роль и отличаются разнообразием. Об этом говорит наличие 18 денотативных классов в составе исследуемой фольклорной периферии, а описанные выше амбивалентные зоны свидетельствуют о стремлении членов фольклорного сообщества установить логическую связь между временными представлениями и особенностями своей жизнедеятельности. 105 ВЫВОДЫ ПО II ГЛАВЕ 1. Образ времени в фольклорно-языковой картине мира NR строится на сочетании циклической и линейной моделей восприятия времени, причем элементы циклической модели привносят в образ времени упорядоченность и ритмичность. 2. Способ репрезентации времени в фольклорно-языковой картине мира NR посредством отсылки к природным ритмам (лунному и солнечному циклам, повадкам животных и вегетативным циклам растений) является типичной чертой циклической модели, пришедшей в фольклор из мифопоэтической картины мира. 3. Построение образа времени на основе семиотических бинарных оппозиций, свойственное архаическому мышлению, унаследовано и фольклорно-языковой картиной мира NR. Однако с течением времени и вследствие изменения отношения к нему людей некоторые оппозиции, например, night – morning, утрачивают символическое значение «своего» и «чужого» времени, переходя в разряд устойчивых фольклорных формул. 4. Введение Христианства в Британии значительно повлияло на особенности восприятия времени, но, тем не менее, полностью не искоренило архаических взглядов на его течение. Следствием этого стала трансформация идеи нормы и отклонения от нее в идею благоприятности и неблагоприятности совершения какого-либо действия в определенный момент или период времени. 5. На фоне главенствующей линейной модели восприятия времени, проявляющейся в наличии в текстах NR конкретных указаний на временные отрезки, архаический мотив изначальности и возрождения сохраняется. Это привносит стабильность и размеренность в жизнедеятельность людей. 106 6. Яркими чертами линейности в образе времени в рамках фольклорноязыковой картины мира NR являются эпонимное время и ориентация на ключевые вехи в жизни человека. В то же время не каждую ссылку на реальный исторический персонаж стоит расценивать как точный маркер времени, так как фольклор как форма искусства не тяготеет к точности летоисчисления. 7. Временные представления в фольклорно-языковой картине мира NR суммируются в виде фольклорной периферии кумулятивного поля «time», в состав которого входят 18 денотативных классов: <time>, <year>, <season>, <winter>, <spring>, <summer>, <autumn>, <month>, <week>, <day>, <morning>, <evening>, <night>, <hour>, <past>, <future>, <age>, <speed>. 8. В структуре фольклорной периферии кумулятивного поля «time» выявлено 28 амбивалентных зон, которые чаще всего появляются вследствие необходимости уточнить временную характеристику, установить причинно-следственные отношения между временными промежутками или противопоставить их, а также по причине невозможности четко разграничить временные отрезки. 107 ГЛАВА III ПРОСТРАНСТВО В ФОЛЬКЛОРНО-ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА NURSERY RHYMES 3.1. Образ пространства Исследователями выявлено, что слова, обозначающие элементы пространства в фольклорных текстах, несут глубокий символический смысл, а сам образ пространства в произведениях устного народного творчества имеет уникальные, присущие только ему особенности. 3.1.1. Измерение и структурирование пространства по горизонтали Характерной чертой мифологического пространства является его структурированность на сакральный центр и периферию, отождествляемую с хаосом. Так, преодолевая путь, герой стремится к центру, обладающему высшей сакральной ценностью. Вслед за В. Я. Проппом современные лингвофольклористы утверждают, что фольклорному пространству свойственна эмпиричность, то есть описать можно лишь то пространство, которое в данный момент окружает героя, причём именно изображение перемещения персонажа в пространстве и есть описание самого пространства (Пропп, Черванева, Артеменко). Иными словами, «поэтика фольклора есть поэтика движущихся тел» (Пропп 1998:152). Движение же служит средством структурирования мифопоэтического пространства. Подобная структура пространства и способ его описания унаследованы фольклорной картиной мира NR. Важно также, что, будучи частью духовной культуры, фольклор способен аккумулировать культурную информацию, что и является причиной многослойности языка фольклора (Никитина, Хроленко). Следовательно, благодаря аккумулятивной функции фольклора к мотиву движения, подразумевающего преодоление пути, добавляется национальный историко-культурный компонент. Рассмотрим, к примеру, NR, датируемую 16-м веком: 108 And then they (the little boys of London Town) go from hedge to hedge Until they come to London Bridge (Opie 1996:342) Известно, что в те времена частные владения и поля были огорожены живыми изгородями, выполнявшими также функцию «верстовых столбов» и служившими единицами пути. Данная особенность и закреплена в выражении «to go from hedge to hedge». Таким образом, движение – это одна из форм измерения и структурирования пространства. Фольклорное пространство NR неоднородно, напротив, в нём выделяются различные компоненты, имеющие немаловажное значение для понимания принципов строения данного пространства по горизонтали, а также для оценки расстояния между объектами. Как правило, «своё» пространство ограничено домом (home) или городом (town). Например, And trotted out of town; (MGR 1988:246) From the town to the grove Two and two, let us rove; (MGR 1988:317) Far from home across the sea To foreign parts I go; (MGR 1988:290) Факт перемещения персонажа на большое расстояние также лексически закреплён в выражениях over the green, across the sea, beyond the sea. Особая роль, которая отводится англичанами морю как некоему препятствию на пути героя, преодолев которое он оказывается в «чужом» пространстве (в пространстве «чужой» культуры), объясняется влиянием географического положения Великобритании. Следовательно, в данном контексте происходит расширение «своего» пространства (home, (London) town – native land), а своеобразной границей, разделительной полосой между двумя пространствами служит море. Таким образом, вполне объективные территориальные особенности Британских островов сопрягаются со спецификой восприятия предельности в мифопоэтической картине мира. 109 Примечательно, что цели перемещения человека «за море» (то есть на значительное расстояние), как правило, неизвестны, подчёркивается лишь факт поддержания им связи со «своим» пространством. При этом наиболее популярным средством сохранения отношений является обмен подарками: Remember me on your wedding day And send me a piece of your cake. (MGR 1988: 290) I have four sisters beyond the sea, Perrie, Merrie, Dixie, Dominie; And they each send a present to me (MGR 1988:206) Вместе с тем путешествия людей на менее далекое расстояние обычно мотивированы. Например, I’ve been to see my grandmother Over the green. (MGR 198:255) From the town to the grove Two and two, let us rove; A-maying, a-playing. (MGR 1988:317) Последний пример иллюстрирует ежегодную традицию – поход из города в рощу на майский праздник, отмечаемый в первое воскресенье мая и символизирующий окончание зимы и весны и начало лета. Носителям национальной фольклорной традиции совершенно ясно, что целью подобного путешествия является сбор цветов и трав для украшения жилищ и общественных зданий (going a-maying). Следующий фрагмент NR демонстрирует ещё один способ структурирования пространства посредством движения: How many miles to Babylon? Three score miles and ten. Can I get there by candle-light? Yes, and back again. …(MGR 1988:46) В этой NR представлены 2 способа измерения расстояния: с помощью числительных в милях «three score miles and ten» (Ср. тридевятое царство, 110 тридесятое государство), а также при помощи выражения «by candle-light», указывающего на время, проведённое в пути. Согласно английским фольклористам, супругам Оупи, выражение «Can I get there by candle-light?» было популярной поговоркой во времена Елизаветы I (Opie 1996:64), однако в приведённом примере вопрос, очевидно, используется в буквальном смысле (Зиновьева 2008:137). Как уже отмечалось, герой фольклорного произведения стремится к сакральному центру. В текстах NR закреплены следующие подлинные и вымышленные топонимы и объекты, обозначающие центр: London town, London Bridge, Babylon (возможно, искажённое Babyland), Banbury Cross. Некоторые из указанных лексических единиц называют реально существующие и существовавшие объекты и местности. Их присутствие в NR представляется вполне оправданным, т. к. Лондон издревле является средоточием общественной и экономической активности, Лондонский мост в данном случае выступает в роли символа города, Banbury Cross – стоявший на рыночной площади крест, уничтоженный пуританами в 1601 году. Иными словами, это объекты, несущие символическую нагрузку и печать исторической памяти. В отличие от вышеупомянутых случаев, топоним Babylon в NR использован для обозначения не реальной местности, а вымышленной. Так, в начале 17-го века Babylon – это далёкий, богатый, роскошный город (Opie 1996:66) Особняком стоит выражение the old crow’s nest, также называющее конечную точку пути и использованное в древней считалке: Eeny, weeny, winey, wo, Where do all the Frenchmen go? To the East or to the West, And into the old crow’s nest. (MGR 1988:89) Обращает на себя внимание тот факт, что каким бы ни был субъект (герой) этой NR (среди вариантов – а youngman, a poor Scotsman, sailors), в конце своего пути он непременно оказывается в птичьем гнезде. Стоит 111 отметить, что многие птицы – популярные священные персонажи английского фольклора. Пожалуй, ни одна другая фольклорная традиция не уделяла птицам такого пристального внимания, как английская, а обычай приписывать им разнообразные магические свойства уходит корнями в глубокую древность (Петренко 1996). Ворона, например, стойко ассоциируется с дурным предзнаменованием, знаком смерти. Следовательно, воронье гнездо – это воплощение нежелательного, фольклорного сообщества чуждого представителю местонахождения. традиционного Таким образом, в анализируемом тексте, возможно, нашла отражение ключевая оппозиция мифопоэтической и фольклорной моделей мира «свой / чужой», отсутствующая в описных ранее примерах, а само воронье гнездо (в более обобщенном виде, птичье гнездо, Ср. Some fly east, / Some fly west, / Some fly over the cuckoo’s nest) является воплощением «чужой» периферии. Становится очевидным, что время появления NR имеет большое значение для толкования представленных и ориентиров. В отношений частности, в чем ней пространственных древнее фольклорное произведение, тем теснее его связь с архаической картиной мира. Однако NR, появившиеся позже, утрачивают столь тесную связь с мифопоэтической картиной мира, вместо этого они всё в большей и большей степени ориентированы на современные им реалии. Также лингвофольклористы «семиотический компонент высказывают семантики идею фольклорного о слова том, что является постоянной величиной, независимой от контекста» (Черванева, Артеменко 2004:13), т. к. семантика языковых элементов фольклорного текста «мотивирована на уровне традиции, а не на уровне самого текста» (там же). Эта особенность наблюдается в проанализированных произведениях. Однако в более древнем примере семиотический компонент значения присутствует в имени нарицательном (crow, old crow’s nest), тогда как в 112 более поздних произведениях семиотическую нагрузку несут имена собственные. 3.1.2. Измерение и структурирование пространства по вертикали Фольклорное пространство NR членится не только по горизонтали, но и по вертикали. При этом данный способ организации пространства представляется чрезвычайно важным для рассмотрения, поскольку как утверждает С. Е. Никитина, что мир традиционного фольклора в основном ориентирован по вертикали (Никитина 1993:102). Мировидение людей во многом зависит от естественных физических условий их жизни, а также от представлений мифологического порядка. Так, условия проживания народа влияют на обыденное восприятие пространства. Вместе с тем точка зрения на пространство как на сакрализованную субстанцию кроется в области мифологии. Говоря о географических предпосылках вертикального членения мира в английской фольклорной традиции, необходимо принимать во внимание небольшие размеры и островной статус Великобритании. Влияние этих факторов особенно сильно в сочетании с укоренившимися в подсознании верованиями, предубеждениями и «осколками» магических ритуалов древних народов, населявших Британию. Этим, вероятно, объясняется выбор пространственных ориентиров: the moon, the hill, the tree, the house и др. Например, в загадке о звезде указываются такие ключевые элементы пространства, высота которых мыслится эталонной, как «дом» и «дерево»: Higher than a house, Higher than a tree; Oh, whatever can that be? (MGR 198:119) В тексте There was an old woman tossed up in a basket Seventeen times as high as the moon; …(MGR1988:232) 113 Cвоеобразной единицей измерения пространства является расстояние от Земли до Луны, при этом Луна рассматривается как важная точка в пространстве, обладающая значением некоего рубежа, предела человеческой досягаемости (в отличие, скажем, от Солнца). По этой причине с Луной связаны как радостные, так и печальные события из жизни человека. Сравним два примера, содержащих упоминание Луны: What’s the news of the day Good neighbour I pray? They say the balloon Is gone up to the moon. (MGR 1988:172) Способность человека достичь Луны на воздушном шаре явно расценивается здесь как выдающееся достижение. С другой стороны, значительная удалённость Луны от Земли породила отношение к небесному светилу как месту ссылки, изгнания, наказания, в результате чего возник популярный английский фольклорный образ – The Man in the Moon: The Man in the Moon was caught in a trap For staling the thorns from another man’s gap. (MGR 1988:156) Согласно преданию, этот персонаж, изображаемый обычно с фонарём и пучком колючек, был сослан на Луну за то, что он разбросал эти колючки ночью на дорожке, ведущей к церкви, чтобы помешать прихожанам идти на службу (ODEF 2003, Opie 1996). Справедливости ради стоит отметить, что в текстах NR встречается упоминание неба как ещё одного высокого уровня, находящегося, что интересно, выше Луны. Однако существительное sky в фольклорно-языковой картине мира NR имеет значение конечности, предельности и представляет небесный купол, небесную твердь, тогда как существительное air служит для репрезентации безграничного надземного пространства. Данный вывод можно сделать на основании анализа содержания NR о старушке в корзинке, включающей следующие строки: ...For in the hand she carried a broom... To brush the cobwebs off the sky. (MGR 1988:233) 114 Приоритет вертикального членения пространства перед горизонтальным можно также проиллюстрировать следующей авторской NR, датированной 1806 годом: Dance, little baby, dance up high: Never mind, baby, mother is by; … Up to the ceiling, down to the ground, Backwards and forwards, round and round: …(MGR 1988:43) В данном примере пространство дома ограничено по вертикали (ceiling – ground), однако ориентиры по горизонтали не названы. В текстах NR зафиксировано значительное количество случаев движения по шкале верх / низ, что является особенно важным для построения фольклорно-языковой картины мира NR. Вот лишь некоторые из них: Jack and Jill went up the hill To fetch a pail of water; Jack fell down and broke his crown And Jill came tumbling after; …(MGR 1988:125) … Down fell my hobby horse and I cried out; Up again, hobby horse, if thou be a beast. …(MGR 1988:117) … The wheelbarrow broke and my wife had a fall, Farewell wheelbarrow, little wife and all; …(Opie 1996:96) … When I got on and couldn’t ride, I fell off and broke my side. (Opie 1996:305) Humpty Dumpty sat on a wall, Humpty Dumpty had a great fall. …(MGR 1988:119) … She hopped upstairs to make her bed And she tumbled down and broke her head. (Opie 1996:89) Анализ данных фрагментов показывает, что движение вверх ассоциируется у носителей фольклорной традиции с весельем, прогрессом, 115 созиданием и даже спасением, что подтверждается выбором лексических средств, обладающих положительной коннотацией и эмоциональной окраской (dance up high, hopped upstairs to make her bed). Движение вниз, напротив, обозначает падение (наиболее частотные глаголы – to fall, to tumble), неудачу, провал, смерть. Эффект фатальности и вместе с тем предсказуемости достигается благодаря употреблению глаголов to fall, to tumble в сочетании с такими выражениями, как to make her will; to break one’s crown / side / bone / head; farewell wheelbarrow, little wife and all; and never went up again; couldn’t put Humpty together again. Мотив «движение вверх» также напрямую связан с идеей начала пути или следования своим путём, как правило, из центра. В данном случае мы сталкиваемся с любопытной ситуацией, где модель структурирования пространства по горизонтали накладывается на элементы вертикального членения мира. Чаще всего направление движения героя заложено в выражении to go up the hill, причём название холма иногда указывается в текстах NR (Pippen Hill, Sandy Hill, Brandy Hill). Отмечены случаи реализации оппозиции «верх / низ» в текстах, имеющих историческую подоплёку, причём описанные ранее символические знаки ориентации в пространстве также важны для интерпретации реальных фактов и событий. Рассмотрим, к примеру, текст NR, популярной ещё в годы правления Карла I: The King of France went up the hill With forty thousand men; The King of France came down the hill, And ne’er went up again. (MGR 1988:98) Исторической основой данной NR являются события 1610 года, когда французский король Генрих IV собрал армию в 40 тысяч, намереваясь начать войну. Этот мотив соответствует движению «вверх» (went up the hill).Однако в том же году король был убит в результате покушения, что и не позволило продолжить кампанию (Демурова 1988:597). 116 Мотив неудачи и смерти также описан в рамках семиотической оппозиции «верх / низ»: (came down the hill; ne’er went up again). Комическим описанием другого важного события из истории Англии – войны Алой и Белой розы (1455 – 1485) – является следующая NR, где также нашла отражение оппозиция «верх / низ»: ...Low lay Huff and long may he lie! But our Tib took little harm: He was up and away at dawn of day With the rose-bush under hi arm. (MGR 1988:287) Данная шутливая интерпретация событий полностью соответствует исторической правде. Так, поражение и гибель Ричарда III Йорка (Huff the talbot (уст.) борзая, гончая, ищейка) передано с помощью лексической репрезентации мотива «движение вниз» (low lay Huff), а победа Генриха VII (our cat Tib) ассоциируется с движением вверх и представлена выражением was up and away (Демурова 1988:627). Особый интерес представляют случаи употребления ключевых глаголов, вводящих оппозицию «верх / низ», в переносном значении и в эмоциональном контексте: … If you’ll be my little bride, I will raise my love notes a little higher, higher, higher; …(MGR 1988: 153) My little old man and I fell out, How shall we bring this matter about? (MGR1988:156) … I sent him (the dog) to the garden to pick some sage, He tumbled down and fell in a rage. (MGR1988:89) Приведённые примеры убедительно доказывают, что сфера человеческих эмоций и отношений также варьируется по шкале «верх / низ». Любопытно отметить, что в текстах NR преобладает мотив «движение вниз», и что, в свою очередь, объясняется семиотичностью фольклорного слова. Благодаря этой особенности глагол to fall и его синонимы способны 117 выражать широчайший диапазон смыслов. В этом плане интересен следующий пример – NR, сопровождающая известную детскую игру: I’m the king of the castle, Get down you dirty rascal. (MGR 1988:137) Правила данной игры сводятся к необходимости стянуть или столкнуть «короля», т. е. игрока, стоящего на возвышении, и занять его место (Демурова 1988:604). Мотив падения в этом тексте – вызове можно трактовать двояко: во-первых, сдать свои позиции в буквальном понимании значит потерпеть поражение в игре. В то же время, в данных строках заключена важная социокультурная информация: будучи свергнутым, «король» утрачивает своё доминирующее положение, так как перестаёт возглавлять социальную иерархию. Заметим, что репрезентирующего употребление мотив фразового «движение глагола вниз», to типично get именно down, для британского варианта данной NR, тогда как в более поздней американской версии присутствует глагол to get off (Opie 1996:254). 3.1.3. Описание пространства с помощью топонимов Отличительной чертой фольклорного пространства NR является его заполненность большим количеством объектов, представленных топонимами. Данное обстоятельство, на наш взгляд, вытекает из отсутствия жёстких жанровых требований, предъявляемых к структуре и содержанию произведений NR. Так, по сравнению, скажем, с волшебной сказкой, морфология которой подробно описана (см. В. Я. Пропп), жанр NR не диктует фольклорному социуму как творцу данных произведений незыблемых канонов, нарушение которых может разрушить жанровое своеобразие текстов NR. В результате, представляется возможным говорить о гибкости и проницаемости жанра NR для многочисленных национальнокультурных и языковых фактов. Указанное свойство английского детского 118 фольклора соотносится с такой общей характеристикой фольклора как многослойность. Прежде всего, стоит отметить, что тексты NR богаты топонимами, называющими страны (England, Scotland, France, Spain, Holland, Wales и др.), города (London, Dover, Kent, Bristol, Ely и др.), деревни (Noke, Thame, Brill, Beckley, Gretna Green и др.), графства (Lancashire, Hampshire и др.), районы городов (Islington, High Gate, Totnam=Tottenham и др.), городские объекты (Holloway, Washington Square, St. Paul’s, Piccadilly, Westminster Bridge, Stoken Church Fair, Canterbury, London Bridge и др.). Встречаются также названия вымышленных объектов, появившиеся в ходе игры с ребёнком (Cripplegate, Blanket Fair, Bedfordshire, Tom Tiddler’s Ground и др.). Анализируя тексты, содержащие наименования стран, приходим к выводу, что во всех этих произведениях так или иначе реализуется оппозиция «свой / чужой», так как Англия противопоставлена в них таким странам, как Испания, Франция, Голландия, Шотландия. Основания для подобного сравнения могут быть различными: историческими, политическими, религиозными, экономическими. Например, давняя вражда между Англией и Испанией нашла отражение в следующем тексте: Rain, rain, go to Spain, Never show your face again. (MGR 1988:253) Однако другое упоминание Англии и Испании в одном контексте, вероятно, описывает период «потепления» в отношениях между двумя странами, когда королева Мария I собиралась выйти замуж за испанского короля Филиппа II. Позднее возможный исторический подтекст отошел на второй план, и в наше время данная NR воспринимается только как загадка о рождественском пудинге с сухофруктами (Christmas pudding или Plumpudding): Flour of England, fruit of Spain, Met together in a shower of rain; ... (Opie 1996:161) В сознании англичанина формируются стойкие ассоциации и стереотипы, связанные с экономической, культурной, политической жизнью 119 некоторых стран, в частности, Франция воспринимается как страна веселья и удовольствий, а за Голландией закрепился образ передового производственного центра Европы. Именно в таком качестве данные страны упоминаются в текстах NR: 1) As I was walking o’er little Moorfields I saw St. Paul’s a-running on wheels, ... Then for further frolics I’ll go to France, While Jack shall sing and his wife shall dance...(MGR 1988:165) 2) The children of Holland Take pleasure in making, What the children of England Take pleasure in breaking. (MGR 1988:397) Огромный интерес представляет случай противопоставления Англии сразу нескольким странам, как это, например, происходит в NR, сопровождающей игру «What’s your trade?»: Two broken tradesmen, Newly come over, The one from France and Scotland, The other from Dover... (MGR 1988:30) Среди возможных причин сближения Франции и Шотландии представляется логичным указать длительные и тесные монархические связи упомянутых стран. В процессе анализа процитированных текстов NR удалось выявить любопытный факт: для номинации «своего» пространства, то есть Англии, используются Moorfields), разнообразные тогда как топонимы «чужое» (England, пространство Dover, почти St. Paul’s, никогда не конкретизируется, а обозначается преимущественно лексемами – названиями стран. Данное наблюдение лишний раз подтверждает уникальную способность фольклорного слова образовывать синонимические ряды не на основе тождественности лексических значений, а благодаря свойству разных по значению слов репрезентировать одно понятие в фольклорном контексте. 120 Тексты NR содержат значительное количество топонимов, связанных с историческими и социокультурными событиями, которые происходили на территории соответственных географических объектов. Проиллюстрируем данное явление несколькими наиболее показательными примерами: Bosworth Field – место, где в 1485 году произошло ключевое сражение, которым закончилась война Роз; He who sails on the wide sea/ Is a parishioner of Stepney. – Лондонский приход Степни, где, по традиции, записываются все дети, рождённые в море; Gretna Green – деревушка на границе Англии и Шотландии, где до 1940-х годов можно было вступить в брак без соблюдения установленных английским законом формальностей (Демурова, Томахин); A knight of Cales, and a gentleman of Wales, And a laird of the north country – A yeoman of Kent with his yearly rent Could buy them out – all three. (MGR 1988:408) Согласно комментарию У. и С. Бэринг-Гоулдов, Роберт Эссекс после победы при Кадисе в 1596 году даровал рыцарское звание шестидесяти своим приближённым, некоторые из которых не были людьми знатного происхождения (Демурова 1988:642). На наш взгляд, под топонимами Wales, Cales, the north country следует понимать схематичное изображение всей территории Великобритании вследствие большой удалённости указанных объектов друг от друга, в то же время a yeoman of Kent служит обозначением любого небогатого и незнатного человека (a yeoman – BrE especially lit a farmer who owns and works his own land (LDELC 2005:1601)). То есть топоним Kent, с одной стороны, является наименованием конкретной местности, известной своими сельскохозяйственными угодьями, а с другой стороны, в формате данной NR он, напротив, способен обозначить любую точку на карте Великобритании. Обращает на себя внимание тот факт, что в произведениях NR репрезентация различных частей Великобритании посредством топонимов неравноценна. Наиболее плотно и полно, судя по текстам NR, описана 121 Англия, в особенности её южная и юго-восточная части, что, вероятно, объясняется расположением в этом регионе Лондона, то есть политического, экономического, культурного и духовного центра, как уже отмечалось ранее. Действительно, помимо урбанонимов – топонимов, называющих наиболее заметные объекты в пределах города – в данном случае, Лондона, или известные районы этого города (Piccadilly, Westminster Bridge, London Bridge, Old Bailey, Shoreditch, High gate, Islington и другие), обнаруживаем большое количество лексических единиц – названий мест, расположенных в непосредственной близости от Лондона, в таких графствах, как Суррей (Cheam, Metcham, Croydon), Кент (Canterbury), Суффолк (Sutton), Оксфордшир (Brill, Noke, Thame, Beckley, Banbury), Кембриджшир (Ely). По мере удаления от Лондона характер репрезентации местностей меняется: графства, как правило, представлены крупными административными центрами, например, Gloucester, Exeter, Norwich, Newcastle, или же в тексте встречается лишь название графства. При этом в произведении уточняется факт удалённости данной местности от центра: Little boy, little boy, where wast thou born? Far away in Lancashire under a thorn...(MGR 1988:61) Примечательно, что в большинстве случаев упоминание того или иного географического объекта сопровождается комментарием, характеризующим данную местность с точки зрения климатических и природных особенностей, а также в плане традиций и обычаев, соблюдаемых местными жителями, их рече-поведенческих особенностей. Данное наблюдение подтверждается многочисленными примерами, среди которых хотелось бы выделить следующие: At Brill on the hill The wind blows shrill,... At Stow-on-the-Wold The wind blows cold,... (MGR 1988:64) 122 King’s Sutton is a pretty town, And lies all in a valley; (MGR 1988:306) Как видно, в данных фрагментах закреплены климатические и географические особенности упомянутых местностей. Следующие строки содержат указание на традиционные виды деятельности людей и их жизненный уклад: At Islington a fair they hold Where cakes and ale are to be sold, At High gate and Holloway The like is kept from day to day; (MGR 1988:292) I went to Noke, But nobody spoke;... I went to Beckley And they spoke directly.(MGR 1998:173) ...Where (in Lancashire) they sup sour milk in a ram’s horn. (MGR 1988:61) Некоторые географические объекты, судя по текстам NR, удостоены особого внимания благодаря превосходному качеству и / или изобилию производимых там товаров, а также уникальности находящихся в данной местности явлений или предметов, ставших их своеобразной визитной карточкой. Например, Sutton for good mutton, Cheam it is for beef, Metcham for a pretty girl, Croydon for a thief. (MGR 1988:308) The finest Hampshire rabbits... (графство Гемпшир, как известно, является лесистой местностью, где некогда располагались королевские охотничьи угодья). (In King’s Sutton) There is a pretty ring of bells,... Wine and liquor in good store, Pretty maidens plenty...(MGR 1988:306) 123 Особого внимания заслуживает частотность упоминания в текстах NR топонимов – репрезентантов строений культа: церквей и соборов, а также мест их расположения. Подобная популярность данных объектов имеет вполне логичное объяснение. С архитектурной точки зрения, церковные сооружения всегда были наиболее заметными строениями в городах, превосходившими по высоте остальные здания. С другой стороны, стоит учитывать и особую социокультурную роль, которая издревле отводилась религиозным центрам. Совокупность всех вышеупомянутых причин в итоге предопределила способы описания местностей и особенности употребления топонимов. Так, данные лексические единицы могут соотноситься непосредственно с религиозными обрядами, например, венчанием: Oh, madam, I will give you the keys of Canterbury, To set all the bells ringing when we shall be merry,...(MGR 1988:300) В процитированном фрагменте топоним Canterbury отождествляется с Кентерберийским собором (Canterbury Cathedral), одной из главных церквей Англии. При этом значимость и известность данного сооружения в истории и культуре Великобритании, а также устойчивые параллели в сознании англичан между собором и его местонахождением позволяют не прибегать к дополнительным объяснениям. Аналогичная ситуация наблюдается и в следующем отрывке: Merrily sang the Monks of Ely, As King Canute came rowing by. (MGR 1988:292) Ely (Или) – это небольшой город в графстве Кембриджшир, где находится один из самых важных соборов в Англии, следовательно, как и в предыдущем примере, здесь название города выступает в качестве номинации центрального в данной местности объекта. Процесс образования топонима (названия города) от названия расположенного в соответствующей местности прихода также можно проиллюстрировать фрагментом NR: Old Mother Niddity Nod swore by the pudding-bag, She would go to Stoken Church fair. (MGR 1988:169) 124 Согласно сопроводительному комментарию, Stokenchurch – это местность, по-видимому, деревня или городок на границе графств Оксфордшир и Бакингемшир (Opie 1996:322). Значит, доминирующая над данной территорией церковь дала название близлежащему поселению. Что касается лексической единицы Stoken Church fair, то её возникновение представляется уместным толковать, памятуя о том, что площади перед соборами и церквями всегда были весьма оживлённым местом, средоточием не только религиозной, но и торговой активности населения. Характеристика самих церквей в текстах NR чаще всего сводится к упоминанию колокольни собора (Upon Paul’s steeple stands a tree / As full of apples as may be;) или же его колоколов (вариант: колокольного звона) (Oranges and lemons / Say the bells of St. Clement’s; ... St. Martin’s, Old Bailey, Shoreditch, Stepney, Bow), что опять-таки связано с особенностями визуального и слухового восприятия пространства. Заметим, что появление в произведениях NR всех вышеупомянутых названий лондонских соборов и церквей имеет фактическую основу. Так, яблоня вполне могла бы вырасти на крыше Собора Св. Павла после того, как в июне 1561 года колокольня данного собора была разрушена молнией. А традиция проводить приговорённых к казни по улицам под похоронный звон колоколов позже закрепилась в известной NR «Oranges and lemons». 3.1.4. Описание размера предметов в пространстве Подобно тому, как время структурируется событиями, пространство наполняется предметами в самом широком смысле этого слова, поэтому при описании пространства в фольклорно-языковой картине мира NR необходимо учитывать, каким образом представлен размер предметов, в нем находящихся. Тщательный анализ текстов NR позволил выявить достаточно широкий круг существительных, называющих предметы и объекты, размер которых каким-либо образом описывается. Было установлено, что по величине данные предметы могут быть охарактеризованы как, условно 125 говоря, «большие» или «маленькие», а также тождественные / не тождественные другим предметам. Последующее рассмотрение и систематизация отобранного лексического материала помогли отметить следующие особенности параметрического изображения объектов: вопервых, анализ не выявил лексических единиц, называющих средний размер, норму, стандарт. Во-вторых, спектр параметрических прилагательных, определяющих предметы как «большие», значительно богаче (шире), чем набор прилагательных, характеризующих «маленькие» предметы и объекты. Так, лексемам great, big, long, giant, tall, deep, high, broad, fat, stout, large, thick, wide, bouncing, общим числом 14, противостоят 6 прилагательных, выражающих смысл «маленький», а именно, little, small, short, narrow, tiny, lean. Наконец, в-третьих, в количественном отношении в текстах NR преобладают характеристики, репрезентирующие маленький размер, за счёт высокой частотности употребления лексемы little в разных грамматических категориях (т. е. в качестве прилагательного, существительного и наречия). Возвращаясь к первой из вышеназванных особенностей, следует констатировать, что отсутствие репрезентации среднего (нормального) размера в текстах NR вполне закономерно, и обосновано как общеязыковыми явлениями, так и требованиями фольклорной эстетики. В частности, общепризнанным является тот факт, что в попытке выделить предметы и объекты из класса подобных язык стремится зафиксировать аномалию, а не норму (Арутюнова 1987:11). Внимание же к необычному, по мнению учёных, роднит язык и фольклор (Пропп 1976, Черванева, Артеменко 2004). Однако следующие примеры представляют собой исключения из общей тенденции: Little Betty Pringle she had a pig, It was not very little and not very big; …(MGR 1988:50) Little Jack Sprat Once had a pig; It was not very little, 126 Nor yet very big, It was not very lean, It was not very fat _ It’s a good pig to grunt, Said little Jack Sprat. (MGR 1988:247) Становится очевидным, что в воображении читателя или слушателя возникает образ животного (свиньи), ничем не отличающийся от подобных. Желаемый эффект достигается за счёт использования антонимов в параллельных отрицательных конструкциях, помимо прочего создающих ритмический эффект. а) Способы репрезентации «маленьких» предметов Как уже отмечалось, прилагательное little в текстах NR выступает как одно из наиболее частотных средств описания размера предметов. Это подтверждают следующие факты: всего насчитывается 322 словоупотребления лексемы little в различной частеречной принадлежности (из них около 300 случаев употребления имени прилагательного), тогда как общее число словоупотреблений всех лексических единиц, описывающих что-то большое, значительное, составляет всего 94. Данное явление, вызывающее большой исследовательский интерес, объясняется, по нашему мнению, взаимовлиянием специфических свойств английского языка вообще и семантики слова little в частности, характерных особенностей английского национального менталитета, а также важными чертами фольклорной картины мира и жанровым своеобразием NR. По этой причине мы считаем необходимым более детально изучить то, как функционирует лексема little в текстах NR. Лингвокультурологи утверждают, что основу существования англоязычного мира составляет здравый смысл, доминирующий над сферой души и эмоций. Как следствие, англичане весьма сдержаны в выражении своих чувств и эмоций. Подобная языковая сдержанность, недоговорённость, пронизывающая все сферы языка, проявляясь как в выборе лексических 127 средств, так и в интонационном оформлении высказывания, получила название «understatement» (Джиоева 2009, Тер-Минасова 2000). Возможно, в силу этого обстоятельства английский язык беден на уменьшительно-ласкательные суффиксы, употребление которых позволяет говорящему выразить всю полноту чувств. Тем не менее, С. Г. Тер-Минасова объясняет подобную чопорность и сухость речи представителей англоязычного социума следующим образом: «Представить себе носителей английского языка, говорящих dear little corridor или dear little hospital, невозможно – и не просто потому, что в английском языке нет такого количества и разнообразия уменьшительно-ласкательных суффиксов (как в русском – И. З.), а главным образом потому, что у них этого нет и в менталитете. А в менталитете нет, потому что нет в языке, они не приучены языком к таким «нежностям» (Тер-Минасова 2000: 155). Тем не менее, в текстах NR наравне с выражениями my little children, little baby, little Robin Redbreast и dear little foxes, находящимися в русле эстетики и жанровой специфики детского фольклора, обнаруживаем my little penknife, my little black stick, your little light и jolly little sixpence, the prettiest little parlor. Иными словами, помимо высокой частотности использования слова little отмечается не менее высокая степень его сочетаемости и с нарицательными одушевлёнными и неодушевлёнными существительными (111 случаев), и с именами собственными, например, little Nancy Etticoat (свеча), little Jack Horner, little Betty Blue, little Billy Breek (ёж) и пр. Принимая во внимание то большое количество объектов, для которых данный признак является существенным, мы сочли целесообразным объединить по тематическому принципу существительные, называющие предметы, в следующие группы: дети, взрослые, животные, птицы, части тела, артефакты, разное (см. диаграммы 1,2). 128 Диаграмма 1 Частотность словоупотреблений прилагательного little ж ивотные 20,4% дети - 23,2% взрослые 10,9% птицы - 10% части тела 12,3% артефакты - 11,8 разное - 11,4% Диаграмма 2 Сочетаемость прилагательного little животные 14,4% дети - 31,1% взрослые - 9,6% птицы - 7,5% части тела - 8,2% артефакты 15,8% разное - 14,4% Столь впечатляющий показатель сочетаемости слова little отчасти является следствием многозначности. его принадлежности Одноязычные английские нейтральному словари стилю и определяют прилагательное little следующим образом: 1) small in size or number: 1а) used in a positive way for referring to small people or things that you like (that are attractive or produce sympathy), 1b) used in a negative way for referring to small things that you do not like; 2) young and often small. This word is used especially by children or when talking to children; 3) short in distance or time; 4) not 129 important; 5) controlled and involving a small amount of movement, effort, or emotion (LDCE 1992:612, MED 2002:835). Как видно из словарных дефиниций, первое значение прилагательного little содержит явный оценочный компонент, причём оценка может быть как положительной, так и отрицательной (в этом случае контекст приобретает эмоциональную окраску). Также принципиально важной для нашего исследования является помета во втором значении, касающаяся использования слова little в детской речи и при общении взрослого с ребёнком. В этой связи следует напомнить, что детский фольклор выполняет две важные функции. С одной стороны, колыбельные, пестушки, потешки и другие фольклорные произведения облегчают общение взрослого с ребёнком: успокаивают его или, наоборот, поощряют к действию, стимулируют познавательную деятельность ребёнка (обучают счёту, названиям обиходных предметов и частей тела), а также забавляют и развлекают малыша. Иначе говоря, фольклор, и в частности тексты NR, «способствуют ритуализации ежедневных бытовых форм взаимодействия взрослого с ребёнком, разграничивают события в текущем опыте ребёнка, организуют его время» (Осорина 1983:37). С другой стороны, параллельно, детский фольклор приобщает ребёнка к культуре, рисуя ему простейшую модель мира, структурируя время и пространство. Типичные фольклорные персонажи становятся в детском сознании воплощениями доброго и злого начал, мужского и женского образцов поведения. В конечном итоге на элементарном уровне происходит осознание ребёнком своего и чужого пространства и своего места в мире. Вместе с тем любопытным представляется мнение публицистов и исследователей английского национального характера, согласно которому отношение англичан к детям не имеет ничего общего с умилением и сентиментальностью и в основном до недавнего прошлого сводилось сначала к уходу за ребёнком в период младенчества, а затем к назиданиям и 130 нравоучениям в годы отрочества. Несмотря на подобную сдержанность взрослых по отношению к детям и время появления NR, большинство которых было создано до начала ХХ века, а значит, до момента серьёзного пересмотра позиции ребёнка в обществе, героями многих произведений NR являются именно дети, причём в большинстве случаев существительные, их называющие, описываются прилагательным little. В качестве иллюстрации рассмотрим некоторые примеры подобного употребления. Представляется вполне логичным, что такие варианты номинации детей, как little children, a little boy и a little girl преобладают в текстах NR, прежде всего потому, что это не идёт в разрез с семантическими особенностями прилагательного little, которое в данных выражениях характеризует детей скорее по возрасту, чем по размеру. Наиболее отчётливо это наблюдается в NR, начинающихся фразой When I was a little boy …(MGR 1988:62, 281) When I was a little girl About seven years old …(MGR 1988:106) Далее, как правило, следует повествование о событиях, случившихся с этим ребёнком, или сравнение прошлого и настоящего. В результате более детального анализа тех NR, в которых говорится о детях собирательно, был обнаружен ряд синонимов слова children: … And the poor little things, they lay down and died. (MGR 1988: 294) … And thus when once, my little dears...(MGR 1988:294) … But if you haven’t any of these pretty little elves...(MGR 1988: 66) На фоне двух первых примеров, содержащих традиционные разговорные ласкательные формы, особняком стоит третий, включающий в себя метафору. Согласно The Oxford Dictionary of English Folklore, эльфы – это традиционные персонажи английского фольклора, известные своим добрым отношением к людям (ODEF 2003:109). Следовательно, существительное elf, первое и единственное словарное значение которого a small imaginary person (fairy) with magic powers, which is said to play tricks on 131 people (LDCE 1992:330), имеет положительную коннотацию. Важно, что не только сходство в манере поведения, но и небольшая величина ребёнка и волшебного фольклорного существа лежит в основе метафорического переноса. Фольклорный контекст способствует развитию новых значений некоторых слов, к числу которых относится и существительное children. The dogs of the monks Of St. Bernard go To help little children Out of the snow. ...(MGR 1988:430) Известно, что собаки породы сенбернар были выведены в монастыре св. Бернарда в Альпах для спасения заблудившихся в горах и замерзающих путников. В рамках данного контекста становится ясным, что little children – это вовсе не дети в прямом значении этого слова. Скорее всего, за словосочетанием little children стоит понятие «дети божьи», «паломники – христиане». В следующую группу объединены примеры, в которых прилагательное little выражает комбинацию значений: маленький по возрасту + маленький по размеру: Dance to your daddy My little babby, (сохранена оригинальная орфография – И. З.) Dance to your daddy, my little lamb...(MGR 1988:81) Bye, bye, baby bunting, Your daddy’s gone a-hunting...(MGR 1988:45) Hush little baby, don’t say a word...(MGR 1988:365) ...If ever I do bake at the mill, I’ll bake little baby a parkin. (MGR 1988: 440) В этих фрагментах колыбельных, потешек и пестушек (infant amusements), игр с маленьким ребёнком (knee-games и finger-games) 132 присутствует вполне предсказуемое в подобном контексте существительное baby или его стилистический синоним lamb, в семантике которого также заложено указание на небольшой размер, чистоту, беззащитность, покорность и необходимость проявления заботы об этом существе. Интересно, что прилагательное bunting, будучи старинной ласкательной формой, также косвенно указывает на размер: в соответствии с ОЕD (с пометой 1665год), bunting означает short and thick ... as a plump child. Заслуживает особого внимания и тот факт, что из всех частей тела маленького ребёнка лишь ноги, пальцы ног и рук, в особенности мизинцы, удостоены характеристики не по функциональному признаку (в отличие от таких единиц, как head bumper, chin chopper), а по параметрическому признаку, причём основным средством описания размера вышеназванных частей тела выступает именно прилагательное little. Нужно отметить, что значение словосочетания little finger как the smallest finger on your hand, which is farthest from the thumb (LDCE 1992:612) словарно закреплено. Пример использования данной лексической единицы находим в текстах NR: Which finger did it (the fish) bite? The little finger on the right. (MGR 1988: 176) Также отмечены случаи употребления имён собственных для обозначения мизинцев на руках: Little Jack-a-Dandy, Little Dick. Заметим, что оба имени относятся к числу наиболее распространенных английских мужских имён. Сама по себе практика отождествления пальцев руки с человеком в фольклорной традиции (например, Dance and sing you merry little men) не кажется странной, если учитывать ту ритуальную символическую нагрузку, которую несут некоторые пальцевые знаки и, следовательно, их высокую информативность. Удалось выявить существительных-названий случаи животных метафорического и их детёнышей использования в значениях «ребёнок», «палец (пальцы) рук и ног малыша». К ним относятся следующие примеры: 133 1) Round about there / Sat a little hare... (MGR 1988:111); 2) Little pig, / Pillimore, / Crimithistle, / Pennywhistle, / Great big Thumbo, / father of them all. (MGR 1988:238); 3) Tommy Tibule, / Harry Wibule, / Tommy Tissle, / Harry Whistle, / Little Wee-weewee. (MGR 1988:238); 4) This little pig went to market, / This little pig stayed at home... / And this little pig cried, Wee-wee-wee-wee-wee, / I can’t find my way home. (MGR 1988:183); 5) The pettitoes are little feet / And the little feet not big; / Great feet belong to grunting hog, / And the pettitoes to the little pig. (MGR 1988:182); 6) Shoe a little horse, / Shoe a little mare, / And let the little colt go bare, bare, bare. (MGR 1988:118). Приведённые примеры наглядно демонстрируют, что некоторые лексические единицы обладают в фольклоре расширенной семантикой за счёт метафоризации. Так, существительное pig помимо своего прямого значения может трактоваться и как мизинец на ноге (пример 2), и как любой из пальцев на руке (пример 4), и как ребёнок (пример 5). Подобный метафорический перенос осуществляется, по-видимому, благодаря сходству таких черт ребёнка и животного, как подвижность, вольность, непредсказуемость; немаловажную роль играет здесь и цветовая ассоциация, результатом которой является отождествление розового цвета пальцев младенца с розовым цветом поросёнка. Среди представленных примеров также находим случай метонимического переноса: звукоподражательное слово wee-wee-wee становится контекстуальным синонимом слова pig. Итак, очевидно, что одна лексическая единица служит для репрезентации различных смыслов, то есть за одним языковым фактом не закреплён некий единственный смысл. Ещё одной возможной причиной соотнесения образа ребёнка с детёнышем животного служит нежное, и даже благоговейное отношение англичан к домашним питомцам, в частности, к лошадям (пример 6). «Конь оказал огромное влияние на английский образ жизни и мышления. … Раз человек превратился в экономическую единицу, к нему приложимы все 134 психологические принципы коневодства» (Рейфилд, Цит. по Английский национальный характер 2006:61). Любопытны случаи двойного или дублированного указания на размер детей, нередко встречающиеся в произведениях NR. Помимо описанных выше примеров (baby bunting, little lamb, little colt) стоит подробно остановиться на выражении Little Jack Dandy-prat (варианты: Dandersprat, Sprat, Dandiprat). Исследователи NR Й. и П. Оупи утверждают, что Dandiprat – это насмешливое, ироничное слово, которым в старину называли мальчика маленького роста (an old derisive word for a small boy (Opie 1996:234)). Существительное sprat во втором значении с пометой «разговорное» означает малыш, шкет (НБАРС 1994: 332). Таким образом, происходит совмещение двух способов описания размера и, в то же время, двух способов оценки, поскольку прилагательное little имеет положительную коннотацию, тогда как Dandy-prat – это отрицательно окрашенное уничижительное слово. Проведённый анализ отобранных лексических единиц позволяет сделать некоторые предварительные выводы: во-первых, фольклорный контекст NR создаёт благодатную почву для формирования у некоторых лексических единиц широкой парадигматичности. Это явление, описанное А. Т. Хроленко, предполагает «способность фольклорного слова образовывать более широкий, чем в языке не-фольклора, синонимический ряд, члены которого способны заменять друг друга в одном контексте» (Черванева, Артеменко 2004:11). Так, к примеру, синонимами слова baby выступают существительные pig, colt, lamb, представляющие в фольклорном контексте один культурный смысл. Во-вторых, роль прилагательного little при описании детей лишь частично состоит в параметрической характеристике малыша, в большей же степени оно указывает на возраст ребёнка и способствует созданию идеализированного детского образа. Напомним, что фольклору вообще свойственно стремление запечатлеть идеальное. Вместе с тем, необходимо отметить, что существительное pig – не единственное слово, значение которого переосмысливается в фольклорной 135 реальности. Подобные трансформации значения претерпевает и существительное man, которое в сочетании с прилагательным little приобретает в фольклорно-языковой картине мира NR широкий диапазон дополнительных значений: от пальцев рук (пример приведён выше) до ягоды боярышника. Это позволяет говорить об антропоцентричности английского детского фольклора и тесной связи метафорического и символического в фольклорном слове. Чтобы проиллюстрировать данное явление приведём некоторые примеры: Riddle me, riddle me ree, A little man in a tree; A stick in his hand, A stone in his throat...(MGR 1988:193) По своей жанровой принадлежности данная NR является загадкой, а, как известно, продуктивным способом создания загадок считается олицетворение. Однако интересен сам принцип замещения одного предмета другим: чем проще исходный предмет, тем более возвышенной будет сфера принадлежности «заменителя» (Митрофанова 1968). Таким образом, соотнесение ягоды боярышника с человеком подтверждает этот тезис. Стоит всё же заметить, что изначально в загадке говорилось о вишне, о чём свидетельствует наличие немецкого эквивалента этой NR, (вообще, по свидетельству Оупи, мотив «a stick in his head, a stone in his throat» весьма популярен в фольклоре (Opie 1996:364)). И только с течением времени под влиянием национально-культурных факторов загадка о вишне получила новую отгадку. Факт особого почитания и даже страха англичан перед боярышником, его символичность, ассоциация с дурным предзнаменованием и, в то же время, вера людей в целебные свойства растения стали необходимым и достаточным условием для придания боярышнику человеческих свойств. Что касается определения little перед существительным man, то в данном случае можно говорить о характеристике предмета по размеру и о сообщении ему явной положительной оценочной коннотации. 136 Прилагательное little в словосочетании little men может быть индикатором положения объекта / объектов в некоей социальной иерархии. Примером данного явления может служить следующая NR: Six little mice sat down to spin; Pussy passed by and she peeped in. What are you doing my little men? Weaving coats for gentlemen...(MGR 1988:162) Мотив взаимоотношений, а точнее сосуществования, кошки и мышей традиционно пользуется популярностью в английском фольклоре. Причём кошка в данной паре занимает более высокое положение, что обусловлено не только природой поведения животного, его естественными повадками, но и тем предпочтением, которое оказывается кошке как любимому домашнему животному англичан. Сравнение двух вариантов номинации мышей в процитированной NR показывает, что в повествовательном контексте оба компонента словосочетания little mice употреблены в своих нейтральных прямых значениях, чего нельзя сказать о втором словосочетании, стоящем в прямой речи. Подобное обращение – my little men – сродни обращению королевы к своим подданным или начальника к подчинённым (кстати, среди значений существительного men присутствуют и такие, как слуги, вассалы (ист.), рядовые (НБАРС 1993:404). Следовательно, словосочетание little men приобретает скорее не квантитативное, а оценочное значение благодаря наличию оценочно-иерархического обертона в звучании прилагательного little. Список значений выражения little men не ограничивается описанными выше. Так, в следующем фрагменте NR, озаглавленной «Little Friend», In the greenhouse lived a wren, Little friend of little men...(MGR 1988:247) под little men понимаются мальчики. Подобного рода номинацию можно считать следствием отношения к детям как к маленьким взрослым. И всё же необходимо отметить, что в преобладающем большинстве анализируемых NR за выражением little man стоит образ мужчины, а не 137 мальчика. Однако в текстах NR встречается ряд других имён существительных (помимо man), которые в комбинации с прилагательным little называют мужчину. Вот некоторые из этих выражений: a little husband, my little old man (old man (sl.) = husband (LDCE)), little sir, a little slave, a little one-eyed gunner, a little rusty dusty miller, a little priest of Felton, Little General Monk, Little King Pippin, Little John. Из всех упомянутых примеров только в трёх (Little King Pippin, Little John, a little husband) описательное определение little может расцениваться как квантитативная характеристика, поскольку существует либо историческая/ фольклорная обусловленность подобной номинации, либо в тексте NR есть прямое указание на размер соответствующего персонажа. Так, наличие прозвища Короткий у реального исторического лица франкского короля Пипина (714 – 768) могло послужить основанием для появления номинации Little King Pippin в английском детском фольклоре (как отмечают супруги Оупи, король Пипин Короткий был популярным узнаваемым персонажем в конце 15 века (Opie 1996:352)). Вместе с тем, благодаря присутствующей в нём оценочности слово little в данном выражении способствует созданию привлекательного образа героя. По свидетельству источников, Little John, один из персонажей старинных баллад о Робин Гуде, получил данное прозвище, так как был человеком огромного роста. Якобы, в 18 веке в Дербишире даже показывали его могилу, достигавшую в длину 4-х метров (ODEF 2003:215). Подобное несоответствие прозвища действительному положению вещей не следует принимать за иронию, так как здесь не наблюдается попытки высмеять или намеренно преуменьшить реальность. Наоборот, в прозвище заложена высокая положительная оценка образа и поступков наделённого им персонажа. Оказывается, что в сознании англичан мило и любимо то, что невелико, поэтому, даже будучи гигантом, можно оставаться «маленьким». С. Г. Тер-Минасова трактует подобный феномен следующим образом: «Пылкое открытое словесное выражение любви, пусть даже и к Родине, не в духе англичан. Их знаменитая «языковая сдержанность», «недосказанность», 138 «недооценка» – understatement – накладывает свой отпечаток и на любовь во всех её проявлениях (Тер-Минасова 2000:182). Эти слова находят подтверждение и в следующем примере: I had a little husband, No bigger than my thumb; I put him in a pint-pot And there I bade him drum...(MGR 1988:119) Приведённая NR интересна тем, что помимо идеализации образа возлюбленного путём описания его с помощью прилагательного little, она содержит ещё два указания на размер персонажа, выраженных двумя разными способами: через сравнение с другим предметом, а также посредством упоминания контейнера, вмещающего данное существо. Говоря о первой из двух названных характеристик, следует признать, что существительное thumb называет некую единицу измерения величины объекта. Не подлежит сомнению, что размер предмета, именуемого thumb, является в сознании англичан фиксированным, постоянным и эталонным, что обеспечивает возможность описывать как маленький, так и большой объект, как живое существо, так и артефакт путём сравнения их величины с величиной большого неодушевлённого пальца предмета, на руке. При охарактеризованного этом изображение подобным образом, выглядит вполне реалистично, например, ...And in it (bag-pudding) put great lumps of fat As big as two my thumbs. (MGR 1988: 40) В то же время образ аномально маленького человека, созданный при помощи характеристики no bigger than my thumb, вызывает умиление и ассоциацию скорее с игрушкой, чем с человеческим существом. Этот факт напрямую связан с популярностью английского фольклорного персонажа Tom Thumb, чьё имя, кстати, использовалось в 18 веке для обозначения NR и по этой причине фигурировало в названиях ранних сборников NR, например, “Tommy Thumb’s Pretty Song Book” (1744) и “The Famous Tommy Thumb’s Little Story-book” (1760) (Opie). 139 Косвенная же оценка размера героя, заключённая в предложении I put him in a pint-pot, абсолютно ясна носителям английской национальнокультурной традиции, поскольку a pint-pot – это оловянная кружка вместимостью в пинту (пинта, напомним – это английская мера объёма жидких и сыпучих тел, равная 0,57 л) (НБАРС 1993:694). Таким образом, все три характеристики персонажа в данной NR оказываются обусловленными своеобразием мировидения и мировосприятия англичан, в основе которых лежат общие для всех представителей англоязычного социума знания. Анализ остальных семи выражений, называющих мужчин, позволяет сделать вывод о том, что прилагательное little в их составе не только обладает явной оценочностью, но и развивает на её фоне новые значения: «бедный», «несчастный» (Little General Monk, I’ll be your little slave) и «милый», «любимый» (O the little rusty, dusty miller). Причём в последнем примере little смягчает, почти нейтрализует отрицательную коннотацию прилагательных rusty и dusty. Аналогичная трансформация значения слова little наблюдается и в отношении некоторых других одушевлённых и неодушевлённых существительных, например, ...And his little heart was big with sorrow, sorrow, sorrow...(MGR 1988: 154) Благодаря переосмыслению значения прилагательного little в данном случае (бедное, а не маленькое сердце) его соседство с прилагательным big в одном контексте не кажется парадоксальным. Любопытными представляются случаи изменения семантики прилагательного little в зависимости от его сочетания с разными существительными, называющими один и тот же объект. В этом плане показательны следующие NR, в которых с помощью трёх разных номинаций назван один объект – звезда: 1. Twinkle, twinkle, little star, How I wonder what you are! ... Then you show your little light, Twinkle, twinkle, all the night.(MGR 1988:212) 140 2. I have a little sister, they call her Peep-Peep, She wades the waters deep, deep, deep; She climbs the mountains high, high, high; Poor little creature she has but one eye. (MGR 1988:180) Если в первом примере звезда воспринимается как неодушевлённый предмет, маленькое, загадочное небесное светило, имеющее большое значение в жизни людей, в частности, путешественников, то во второй NR, принадлежащей к жанру загадки, звезда – это одушевлённое существо, отождествляемое с человеком, а посему наделённое человеческими чертами и свойствами. Данное обстоятельство оказывает серьёзное влияние на значение прилагательного little в выражениях little star, a little sister, poor little creature. Так, у слова little в словосочетании a little star преобладает квантитативная семантика, хотя очевиден и положительный оценочный компонент. Напротив, при описании звезды как живого существа характеристика размера предмета, заключённая в лексеме little, отходит на второй план, вследствие чего акцент делается на эмотивную составляющую значения. Итак, оказывается, что номинация poor little creature (бедняжка) служит для выражения сочувствия живому существу, так как наличие всего одного глаза у человека или животного расценивается как аномалия. Как уже отмечалось ранее, преуменьшение или заведомая недооценка фактов и событий, именуемая understatement, является неотъемлемой частью англосаксонского менталитета и, следовательно, типична для языка всех классов и сословий (Джиоева, Иванова 2009:6). NR, находясь, как бы, вне сословий и классов и будучи достоянием всей нации, содержат значительное количество примеров understatement, построенных в том числе на основе использования лексемы little, которая, как известно, занимает не последнее место в ряду слов, способствующих созданию эффекта недосказанности. По этой причине нам представляется необходимым проанализировать несколько наиболее ярких примеров, иллюстрирующих данное явление. 141 Эмоциональная и, как следствие, языковая сдержанность британцев проистекает из традиций протестантского воспитания, согласно которым открытое проявление своих эмоций не приветствуется обществом. Тем не менее, «эмоциональная сдержанность имеет и оборотную сторону – аффектацию …. Так, британцы могут, не стесняясь, выразить свои эмоции, более сострадая, скажем, любимым животным, нежели своим собратьям…» (Кузьменкова 2005: 214). В качестве примера рассмотрим следующие строки: ...you shall have a little stick To beat a naughty bow-wow. (MGR 1988: 40) ...I took up my little black stick And knocked out all their (the blackbirds’) teeth. (MGR 1988: 123) В представлении англичанина избиение животного, будь то собака или птица, – это кощунство, недопустимое действие человека. Коль скоро факт совершения этого действия уже присутствует в тексте, необходимо снизить отрицательную коннотацию глаголов to beat и to knock out за счёт преуменьшения размера орудия избиения (a little stick). Аналогичными свойствами обладает определение little и в сочетании с существительным gossip: It costs little Gossip its income for shoes, To travel about and carry the news. (MGR 1988:406) Хотя сплетни осуждаются обществом, текст процитированной NR вовсе не носит обличительного характера. Во многом это объясняется осторожностью англичан в выражении критической оценки и своего отношения к предмету обсуждения, а также их нежеланием отходить от «норм эмоционально-нейтрального общения» (Кузьменкова 2005:215). Такие приёмы, как нивелирование отрицательной эмоциональной составляющей семантики слова gossip с помощью описательного определения little в совокупности с иронией и олицетворением обеспечивают достижение желаемого эффекта. 142 Нельзя оставить без внимания и тот потенциал для создания иронии, которым обладает прилагательное little: I’ll tell my own daddy, when he comes home, What little good work my mummy has done; She has earned a penny and spent a groat, And burnt a hole in a dad’s new coat. (MGR 1988:81) Данное произведение наглядно демонстрирует близость иронии и преуменьшения, причём и тонкая скрытая насмешка, и отсутствие резкости в суждении объясняются наличием в выражении прилагательного little в сочетании с лексемой good. Анализ отобранных лексических единиц позволяет утверждать, что в ряде случаев прагматическая установка текстов NR на то, чтобы воспитать подрастающее поколение, привить детям морально-этические нормы и национально-культурные ценности является одной из решающих причин использования в контексте прилагательного little. Рассмотрим одну из NR, обладающих определённой дидактической ценностью: Hearts, like doors, will open with ease To very, very little keys, And don’t forget that two of these Are “I thank you” and “If you please”. (MGR 1988:406) Наличие метафоры little keys в процитированной NR способствует, на наш взгляд, решению двух воспитательных задач. Во-первых, благодаря образности данного выражения ребёнок легче усваивает элементарные нормы вежливого общения: с помощью всего лишь одного слова можно заслужить расположение собеседника. Во-вторых, что не менее ценно, данная истина преподносится ребёнку не как наставление, а как совет, нечто необременительное, но в то же время чрезвычайно важное. Иными словами, желаемого результата можно добиться при помощи минимальных, но эффективных средств. При этом излишней назидательности удаётся избежать как раз благодаря использованию определения little, которое помимо 143 традиционной положительной оценочной коннотации приобретает дополнительное контекстуальное значение «простой», «несложный». Похожим свойством прилагательное little наделяет и некоторые предметы – орудия совершения действия. В этой связи внимания заслуживают следующие выражения: her little crook (пастушья палка с крюком), my little penknife, a little gun, the little spinning-wheel, где определение little не только характеризует данные предметы по величине, но и по степени полезности, действенности. Семантический потенциал прилагательного little востребован и в тех NR, которые предназначены для объяснения ребёнку устройства мира, философских категорий и ценностных ориентиров нации. Например, Little drops of water, Little grains of sand, Make a mighty ocean And a pleasant land. (MGR 1988:410) Глубокий философский смысл данной NR заложен в двух парах словосочетаний little drops – a mighty ocean, little grains of sand – a pleasant land, при этом пары little – mighty и little – pleasant можно считать контекстуальными антонимами, где в семантике прилагательного little сочетаются два смысла: маленький по размеру + незначительный, лишённый ценности, важности. Вместе с тем little в анализируемой NR можно расценивать и как положительно окрашенное слово, означающее факт восприятия «маленький, но необходимый, незаменимый». Следующие примеры также подтверждают англичанами малого как хорошего (варианта хорошего), приемлемого: Big box, Big house, Little box, Little house, Band box, Pig sty, Bundle. Barn. (MGR 1988:258-259) 144 В данных фрагментах старинного свадебного гадания речь идёт о сундуке с приданым и будущем доме девушки. Все варианты в них, очевидно, расположены в порядке от наиболее к наименее предпочтительному. Так, a big box и a big house представляются невесте идеальными, а, следовательно, не всегда достижимыми вариантами, тогда как a little box a little house следует считать также желательным, но гораздо более доступным исходом событий, выгодно отличающимся от альтернативы band box / pig sty и bundle / barn соответственно. Отсюда следует, что оба прилагательных big и little будут иметь положительную оценочную коннотацию при описании предметов, относящихся к «своему» пространству, с той лишь разницей, что big – это постоянный эпитет со значением «хороший, потому что большой», а little – это описательное определение, означающее «хороший, потому что свой, несмотря на то, что маленький». Данное наблюдение позволяет сделать некоторые выводы о трепетном отношении англичан к собственности и умении дорожить имуществом, пусть даже весьма скромным. Знаменитые мореплаватели, известные своим особым почтением к флоту и гордостью за свои морские победы, англичане объясняют ребёнку некоторые категории и правила иносказательно, проводя параллель между людьми и кораблями: Little ships must keep the shore, Larger ships may venture more. (MGR 1988:405) В процитированной NR именно присутствие прилагательного little, обладающего коннотацией «pleasantly small» (LDCE), а не эмоционально нейтральной лексемы small даёт возможность предположить, что за выражениями little ships и larger ships стоят образы ребёнка и взрослого, чьи поведенческие модели и диапазоны разрешённых поступков разнятся. Как уже отмечалось ранее, количество словоупотреблений прилагательного little в несколько раз превосходит число словоупотреблений всех остальных прилагательных, описывающих «маленькие» предметы и 145 объекты. Иногда сокращение случаев употребления этих лексем происходит в результате их замены словом little. Одним из примеров несвойственного для себя использования прилагательного little (вместо традиционного в данном контексте слова small) является словосочетание little а (маленькая буква а) в следующей NR: Great A, little a, Bouncing B, The cat is in the cupboard And it can’t see. (MGR 1988:36) В первых двух строках данной NR расшифровывается аббревиатура – знак «АаВ», который ставился в 18-19 веках на печатной продукции и товарах для детей и юношества, а также включался в названия предприятий, выпускавших и продававших подобные товары. Считается, что знак является производным от NR, появлявшейся в сборниках детских стишков и песенок в качестве начала рифмованной азбуки (Opie 1996:51). Именно прямое отношение данной NR к миру детства во многом повлияло на выбор прилагательного, описывающего маленькую букву «а», в пользу little, а не small. Прагматическая установка текста на ознакомление ребёнка с алфавитом в доступной форме проявляется также в использовании прилагательных great и bouncing, характеризующих «большие» предметы. Если в первом случае благодаря выбору лексемы great создаётся эффект ассонанса, способствующего более лёгкому запоминанию начала песенки, то во втором – bouncing B – помимо аллитерации, которая возникает и в сочетании big B, следует отметить ещё одну особенность. Согласно словарям, прилагательное bouncing определяется как healthy and active or strong, esp. of babies (LDCE 1992:111), что позволяет говорить о его большей уместности в данном контексте, чем big. В ряде выражений количественная семантика лексемы little сводится к минимуму или вовсе исчезает, уступая место сугубо качественной. Например, a little hundred, jolly little sixpence/ fourpence/ twopence, jolly little nothing. 146 Первое из приведённых словосочетаний встречается в NR, которая в 19 веке сопровождала разнообразные действия, такие как обучение малыша счёту, подсчёт ударов по волану при игре в бадминтон или угощение ребёнка конфетами, особенно если хозяин хотел подчеркнуть свою щедрость (Opie 1996:332): One’s none; Two’s some; Three’s many; Four’s a penny; Five’s a little hundred. (MGR 1988:175) Особого внимания заслуживают ассоциации, вызываемые каждым из чисел при счёте от 1 до 5, поскольку они лишь частично обусловлены спецификой восприятия числового ряда в мифопоэтической картине мира, но в остальном предопределены особенностями менталитета англичан и историческими фактами и реалиями. В частности, отголоски архаических верований заметны в первых трёх строках. Доказано, что мифологическое пространство строилось на бинарных оппозициях, поэтому «первой количественной константой в истории человеческого мышления явилось число «два» (Черванева, Артёменко 2004:22) (Two’s some). За осознанием двойственности приходит осознание единичности, однако, единица без пары – ничто (One’s none). Говоря о тройке как выразителе большого количества, следует помнить, что в течение долгого времени число «три» обладало значением предельности (Черванева, Артёменко 2004:25) и заключало в себе обобщённый смысл большой величины (Three’s many). Для объяснения ассоциации в четвёртой строке необходимо вспомнить год первой публикации данной NR в сборнике «The Nursery Rhymes of England» Дж. О. Хэлливелла: впервые она появилась в печати в 1842 году. Незадолго до этого в обращение была введена монета в 4 пенса (a fourpence), которая чеканилась в период с 1836 до 1856 года. В результате сопоставления фактических данных, а также памятуя о многослойности фольклора и нежёсткой привязанности средства выражения к смыслу в языке фольклора, 147 представляется возможным предположить, что лексема a penny, имеющая значение "монета в один пенс", используется в данном контексте для номинации монеты в 4 пенса (a fourpence). Несомненный интерес вызывает заключительная строка анализируемой NR, так как она содержит ещё одну лексему с обобщённой семантикой «очень много» – а hundred, которая соотносится при счёте с пятёркой. Следовательно, словосочетание a little hundred, на первый взгляд парадоксальное, можно трактовать как «почти так же много, как и hundred», при этом a little hundred – это больше, чем many. Выражения jolly little sixpence / fourpence / twopence / nothing обнаруживаем в повторяющихся конструкциях в каждой из четырёх строф популярной NR. На наш взгляд, прилагательное little в данных выражениях утрачивает количественную семантику и приобретает значения «милый», «чудесный», «дорогой», где оценочность усиливается сочетанием определений jolly и little. Создавая необходимый ритмический рисунок произведения, данная устойчивая комбинация прилагательных становится необходимым художественным приёмом. В результате проведённого анализа удалось установить, что в отличие от слова little с его богатейшей сочетаемостью, как с одушевлёнными, так и с неодушевлёнными существительными остальные прилагательные, описывающие «маленький» предмет, характеризуют преимущественно неодушевлённые существительные, и лишь в редких случаях объектом количественной оценки становятся слова, называющие живых существ, например, three small children, a lean pig. Примечательно, что в тех случаях, когда оценка предмета по осям координат принципиально не важна, употребляется гипероним small: a messenger small and slight, a nest snug and small, a small net, a dwelling exceedingly small. Лишь однажды обладающее обобщённой параметрической семантикой прилагательное small употреблено в одном контексте с лексемой tall, описывающей рост человека. При этом рифма является не единственной причиной противопоставления двух 148 вышеназванных прилагательных, восприятие ребёнком процесса взросления также принимается во внимание в данной NR. Известно, что в понимании ребёнка «взрослость» ассоциируется, в первую очередь, с большим ростом. В основном же, прилагательное small употребляется тогда, когда существует необходимость объективного, правдивого описания того или иного небольшого предмета, а также для введения оппозиции «большой – маленький», как это происходит, например, в следующей NR – песенке торговца мётлами (The broom squire’s song): Here’s a large one for the lady, / Here’s a small one for a baby; (MGR 1988:251) то есть величина предмета точно соответствует или напрямую зависит от возраста человека: маленький предмет предназначен для ребенка, а аналогичный предмет большой величины – для взрослого. Особо стоит отметить, что часто параметрические прилагательные употребляются в текстах NR в парах со своими антонимами, например, Long legs and short thighs, Little head and no eyes. (MGR 1988:143) (метафорическое описание частей щипцов) Shortest to marry; Longest to tarry. (MGR 1988:353) (данная NR представляет собой гадание на куриной дужке – a wishbone) It (a pig) was not very lean / It was not very fat – (MGR 1988:247) The streets were so Broad, and the lanes Were so narrow (MGR 1988: 281) Также известны случаи определения размера предметов через временную характеристику, прилагательных short и при long этом выражать используется как способность временные, так и пространственные отношения: The longer she (a candle – Little Nancy Etticoat) stands The shorter she grows. (MGR 1988:171) 149 Таким образом, размер, а именно, длина свечи находится в прямой зависимости от времени горения. Любопытными представляются иные, отличные от обращения к параметрическим прилагательным, способы описания «маленького» человека и «маленького» предмета. Среди них, в частности, отмечены сравнения с размером других объектов, использование интенсификаторов и другие методы. Рассмотрим пример подобного рода, в котором сочетаются разнообразные приёмы создания образов очень маленьких предметов: There was an old woman called Nothing-at-all, Who lived in a dwelling exceedingly small; A man stretched his mouth to its utmost extent, And down at one gulp house and old woman went. (MGR 1988:174) Описание человека аномально малого роста осуществляется в данной NR с помощью сложного существительного Nothing-at-all, использованного в качестве «говорящего» имени, так как в его семантике уже заложено отсутствие необходимого признака. Размеру человека соответствует и размер его жилища (a dwelling exceedingly small), причем, так как аномалия, в отличие от нормы, требует развёрнутой, подробной вербализации (Арутюнова 1987:15), одного параметрического прилагательного small оказывается недостаточно. Его значение в контексте усилено наречиеминтенсификатором exceedingly. В последующих строках анализируемой NR сравнение крошечного размера персонажа и его миниатюрного жилища с величиной раскрытого человеческого рта и с объёмом одного глотка накладывается на мотив «движение вниз, падение», ассоциирующийся, как упоминалось ранее, с крайне нежелательными последствиями. Таким образом, оказывается, что «маленький» человек, если только он не описывается прилагательным little, воспринимается фольклорным социумом негативно, тогда как отношение к неодушевлённым предметам, размер которых охарактеризован посредством прилагательных small, short, low, narrow, tiny, можно определить как эмоционально и эстетически ровное, нейтральное. 150 `б) Способы репрезентации «больших» предметов в пространстве Оценивая характер репрезентации полюса больших величин в фольклорно-языковой картине мира NR, следует подчеркнуть, что описание «больших» предметов и элементов пространства (природных и рукотворных) в основном осуществляется в рамках общефольклорного подхода. В частности, количество параметрических прилагательных – атрибутов «больших» предметов более чем в два раза превышает число лексем – характеристик «маленьких» предметов. Подобное многообразие использованных лексических средств, а также значительное количество фактов репрезентации исключительном большого внимании, размера которое позволяют уделяют носители говорить об фольклорной традиции данному аспекту. Согласно нашим наблюдениям, самым широким представительством в плане сочетаемости и употребимости в текстах NR обладают лексемы big (21сочетание с существительными / 24 словоупотребление), great (21 сочетание / 26 словоупотреблений) и long (12 сочетаний / 21 словоупотребление), тогда как у прилагательных high, large, deep, giant, tall, fat количество сочетаний колеблется в пределах от 3 до 5 имён существительных, а число словоупотреблений не превышает 7. Что касается таких лексических единиц, как broad, stout, wide, thick, bouncing, monstrous, то каждое из них встречается в произведениях NR лишь однажды. Нами также было выявлено, что среди существительных, описанных с помощью перечисленных выше прилагательных, присутствуют номинации природных и созданных человеком элементов пространства (sun, blue sea, water, tree(s), mountains, hill, cottage vale, streets, lanes, house), людей (boy, man, husband, Bonaparte, Jim, Tom of the Hall и др.), животных (dog, ram, pig, crow, brown hen и др.), реалий неживой природы (axe, lumps of fat, (roaring) bell, broom, slice, icicle, knife, bonnet, brewer’s pan и др.), прочих разнородных феноменов (way (off), hole, power, crowdy, grim, Christmas и др.). Очевидно, 151 что подавляющее большинство названных существительных относится к категории неодушевлённых. Говоря об образе «больших» предметов в фольклорно-языковой картине мира NR, необходимо учитывать тот факт, что фольклору вообще свойственно идеализировать действительность. «Аксиома культурной модели фольклорного мира говорит нам, что этот мир – мир идеальной нормы, где нарушение порядка – аномалия, которая должна быть устранена» (Никитина 1997:11). Из всех способов идеализации и поэтизации в фольклоре (фольклорной реальности) самым ранним, вытекающим из мифопоэтических представлений о создании (мира) пространства великанами, является гиперболизация (Пропп 1958). При этом важно отметить существенное различие между гиперболой в языке не-фольклора и в фольклоре: по мнению учёных, фольклорная гиперболизация не предполагает заведомого преувеличения объектов действительности, вместо этого она «отражает системные свойства денотатов фольклорной картины мира, а не выражает личную оценку объектов говорящим. Гиперболические размеры некоторых фольклорных реалий (например, дуба, горы – до неба) – их постоянное свойство, которое воспринимается, как нормативное, «истинное» в фольклорной картине мира» (Черванева, Артёменко 2004:78). Подобная нормативная оценка, «представляющая предмет идеально соответствующим своей природе и назначению», выражается в фольклоре с помощью постоянного эпитета (Никитина 1997:11). Особенно ярко его функция проявляется в текстах NR при описании различных «крупных» элементов пространства. Например, параметрическое прилагательное high характеризует такие лексемы, как mountains, hill, tree; традиционно устойчивыми сочетаниями можно считать deep water и deep (blue) sea. Вместе с тем, прилагательное deep – не единственная характеристика лексемы sea: другие определения, а именно, great и big также призваны указать на неизменно большой размер элемента пространства, именуемого «море». При этом словосочетание a great sea в отличие от a big sea (The se wis ower big 152 (сохранена оригинальная орфография – И. З.)) обладает мощной эмоциональной доминантой, что также заложено в самом контексте: If all the seas were one sea, / What a great sea that would be! (MGR 1988: 202) Таким образом, море представляется англичанину как островному жителю стабильно большим объектом, оценка которого варьируется от нейтральной до положительной в зависимости от контекста. Габариты и местоположение некоторых объектов в пространстве иногда описываются относительно других элементов, в частности, небесных светил. Данное обстоятельство, а также собственно параметрическая оценка Солнца и Луны свидетельствуют об исключительной важности указанных объектов для членов фольклорного социума. Вот некоторые примеры, показывающие насколько тесно взаимосвязаны все элементы пространства: ...He lived on a tree as high as the moon,.. (MGR 1988) ...as big as the moon and higher I saw the sun... (MGR 1988: 179) Как уже указывалось ранее, размер и высота Луны воспринимаются как эталонные, вследствие чего оказывается возможным судить о высоте дерева и о величине и высоте Солнца, исходя из параметрических характеристик Луны. На языковом уровне подобный способ квантификации осуществляется при помощи сравнений. Примечательно, что размеры Солнца имеют также и лексемную репрезентацию: ...The great big sun shines all the day,.. (MGR1988: 370) В данной связи необходимо отметить, что сочетание лексемы great с другим параметрическим прилагательным big имеет эмоционально- усилительное значение (аналогичным способом описывается большой палец на ноге (great big Thumbo)). Благодаря столь выразительной характеристике размера Солнце приобретает особый статус среди всех элементов пространства. Хотя, по наблюдениям фольклористов, традиционные верования англичан, связанные непосредственно с Солнцем, немногочисленны, 153 считается, что важнейшие праздники годового цикла от ритуальных костров (bonfires) до катания сырной головы (cheese rolling) имеют отношение к солнечному циклу (ODEF 2003:57-58). Размеры дерева как ключевого «большого» объекта в фольклорном пространстве NR представлены посредством использования таких лексических единиц, как great, tall и сравнения as high as the moon. Подобно словосочетанию a great sea, номинация a great tree будет иметь яркую эмоционально-экспрессивную окраску и значение «огромный», «громадный». Стоит отметить, что данные выражения, равно как и словосочетания a great axe, a great man, используются в одном и том же тексте в параллельных конструкциях, на основании чего можно считать подобное словоупотребление художественным приёмом и предположить, что и значение прилагательного great во всех перечисленных словосочетаниях будет одинаковым. К разряду поэтических приёмов, типичных для детского фольклора, представляется возможным отнести и сочетание существительного trees с определением tall, поскольку в NR, содержащей данную номинацию, используются аллитериующие согласные («t»). Намеренность подбора слов в произведении оправдана его дидактической направленностью на проверку внимания и сообразительности слушателя. Наряду с описанными выше примерами параметрического описания (квантификации) элементов пространства были также отмечены следующие выражения: a long lane, broad streets, a deep cottage vale. Интересно, что при описании существительного lane именно длина объекта выходит на первый план, тогда как лексема streets оценивается с позиций ширины. Вероятно, на выбор прилагательных повлияли и контексты соответственных NR, и функциональное назначение таких частей пространства, как streets и lane. Проблема квантификации размеров людей в текстах NR представляется весьма любопытной для исследования, так как существует несколько путей осмысления больших размеров живых существ. А именно, необходимо 154 разграничить концептуальное содержание характеристик больших размеров человека в силу того, что часть из них даёт описываемому очевидную отрицательную оценку, тогда как в остальных случаях оценочность положительная. Например, прилагательное great в выражениях a great boy и a great man имеет положительную оценочную коннотацию, хотя в первом случае параметрическая характеристика персонажа уходит на второй план, уступая место репрезентации его возраста. В то же время не стоит забывать о тесной связи, почти взаимозаменяемости, определений «взрослый» и «большой» в детском понимании процесса взросления. Подтверждение наличия положительной оценки находим в последующих строках анализируемой NR: ...But now I am a great boy / I’m fit to serve the king; (MGR 1988:62) Анализ показывает, что в фольклорно-языковой картине мира NR у параметрических прилагательных с обобщённым значением «большой» развивается коннотация «правильный», например, Go to bed early, / Grow very tall. (MGR 1988:407) По-видимому, при условии соблюдения правил и режима ребёнок растёт, а значит, взрослеет. Идею использования определений (лексических единиц) с семантикой «большой» как показателей важности, значимости персонажей также можно проиллюстрировать фрагментами текстов NR: And Big Tom of the Hall / He supped it all. (MGR 1988: 286) Подобная номинация используется для репрезентации хозяина дома или самого важного члена семьи. В то же время гиперболизация размеров некоторых персонажей служит для выражения критической оценки – ненависти, отвращения и насмешки. «Объектом гиперболизации становится враг, а её целью – внушение отвращения к врагу и подчёркивание трудности победы над ним» (Черванева, Артёменко 2004:78). Следующий пример – фрагмент известной колыбельной – представляется нам особенно убедительной иллюстрацией: 155 Peace this moment, peace or maybe Bonaparte will pass this way.... Baby, baby, he’s a giant, Tall and black as Rouen steeple,... Limb from limb at once he’ll tear you Just as pussy tears a mouse. (MGR 1988:42) Объектом критики в данном произведении является реальное историческое лицо, противник Британии Наполеон Бонапарт, разбитый герцогом Веллингтонским в битве при Ватерлоо в 1815 году. Заметим, что другие версии данной NR содержат упоминание иных внешних и внутренних врагов: А. Д. Меньшиков и Оливер Кромвель (Black Old Knoll) (Opie 1996:59). Описание образа Наполеона Бонапарта построено на явном преувеличении. Так, для его характеристики используется существительное giant – ((in children’s stories) a creature in the form of an extremely tall strong man, esp. one who is cruel to humans (LDCE 1992:436)), которое само по себе выразительно и семантически мощно. Сравнение tall and black as Rouen steeple усиливает эффект, созданный лексемой giant, в результате чего рисуется образ ненавистного, грозного персонажа, иными словами, врага. Обращает на себя внимание тот факт, что в сравнительной конструкции проводится параллель между ростом Наполеона и высотой шпиля готического Руанского собора. Данное обстоятельство, на наш взгляд, есть результат территориальных и временных ассоциаций: во-первых, Руанский собор находится во Франции – стране, которую представляет враг, во-вторых, строительство этого архитектурного памятника завершилось в 1825 году, то есть 10 лет спустя после битвы при Ватерлоо. Мощь и огромные, гипертрофированные размеры названного персонажа переданы также через описание его действий. В отличие от предыдущего примера, где слово giant использовано в целях создания образа страшного человека, в следующей номинации – The giant Jim, great giant grim – функция данной лексемы заключается в передаче 156 ироничного отношения к герою. Значение слова giant усиливается за счёт гиперболизации других параметров персонажа, например, его веса (weighs a ton). Иронический тон описания человека становится очевидным в результате противопоставления параметрических характеристик данного героя манере его поведения (And trembles when he meets a mouse). Преувеличение веса и объёмов тела в рамках критической оценки персонажа можно считать типичным свойством фольклорно-языковой картины мира NR, так как в других текстах находим ещё несколько примеров – иллюстраций данного явления: big-belied Ben, D was fat Dick. Таким образом, лексемы giant, big-bellied и fat в отношении человека являются отрицательными характеристиками, крайне нежелательными свойствами. Несколько иначе обстоит дело с интерпретацией больших размеров предметов и животных, особенно домашних. С одной стороны, такие номинации, как a good large slice, a good fat pig to last you all the year заслуживают, с точки зрения англичанина, положительной оценки, которая становится особенно яркой благодаря использованию прилагательного good в упомянутых выражениях. С другой стороны, гипертрофированные размеры предмета могут свидетельствовать о его принадлежности «чужому» пространству, однако гиперболизация в этом случае не является средством выражения ненависти или насмешки. Подобный способ квантификации размеров объекта или существа скорее говорит об изумлении, восторге, удивлении перед неизведанным. Данный способ описания обнаруживаем в NR, повествующей о диковинном баране из Дерби (the finest ram). Рассмотрим более детально характеристики данного животного. Текст произведения содержит и прямые, и косвенные указания на размер барана. Так, среди прямых способов отмечено использование параметрических прилагательных fat и high, упоминание величин, выраженных в британских единицах измерения (The ram was ten yards high, sir; (every leg) Stood on an acre of land; It (one of the ram’s teeth) held a bushel of corn; The blood it ran 157 for forty miles). Также выявлены случаи соотнесения размеров частей животного с размером других объектов (They (the eyes) being of football’s size; (the space between the horns) was as far as a man could reach). Для описания некоторых параметров животного делается ссылка на ключевые элементы пространства ((the wool) reached up to the sky; (the wool on the ram’s belly) it grew down in the ground; (the horns) they reached up to the moon). Особый интерес представляют те случаи, где величина некоторых частей тела барана выражается через временные характеристики (The man went up them (the horns) in January/And didn’t come down till June; (the wool) Took all the girls in Derby town/Full seven years to spin). Действия некоторых персонажей также косвенно свидетельствуют о размере барана (The eagles built their nest there (in the wool); And there they built a pulpit (between the horns) и др.). Таким образом, весь текст данной NR построен на гиперболизации, о чём свидетельствует подобное разнообразие приёмов её создания. Среди возможных причин столь развёрнутой репрезентации размеров барана из Дерби представляется возможным отметить символическое значение данного животного для города. Например, изображение барана присутствует на гербе города Дерби, а в 1885 году живой баран был даже прикомандирован к первому полку вооружённого ополчения графства Дербишир (Opie 1996: 146). Анализ показывает, что категория одушевлённости – неодушевлённости объектов, охарактеризованных как «большие», оказывает заметное влияние на значения параметрических прилагательных. В частности, при описании человека с помощью лексемы fat последняя приобретает негативную, даже саркастическую окраску. Напротив, в словосочетаниях Christmas fat, равно как и в выражениях a good fat pig и a fat ram, прилагательное означает «дородный», «сытый», «прибыльный» и, как следствие, наделяет яркой положительной оценкой описываемые существительные. 158 в) Квантификация размеров предметов на основе сравнения с величиной эталона. Ещё одной особенностью употребления прилагательных, указывающих на величину предмета, является то, что только лексемы – характеристики «больших» предметов, а именно, слова big, high, wide, tall и deep задействованы в сравнениях размеров описываемых предметов с величиной эталона. При этом нами не было выявлено ни одного случая, где бы в сравнительной конструкции присутствовало имя прилагательное, описывающее «маленький» объект. Из всех перечисленных выше лексических единиц наиболее часто в сравнениях используется гипероним big. Например, as big as a tar-barrel (a crow), as big as a farden = farthing / shilling / penny (elm leaves), as big as two my thumbs (lumps of fat), not bigger than my thumb (a husband). Серьёзного внимания заслуживают слова и выражения – названия предметов и объектов, с которыми сравниваются реалии фольклорного мира. Безусловными константами, устойчивыми величинами выступают традиционные единицы измерения, такие как a thumb (примеры описаны выше), an ell, например, a yard of pudding’s not an ell; the distance, the length of an ell. В сознании носителей английской культурной традиции закрепился образ, а значит и размер, некоторых объектов, к числу которых относятся английские монеты (a farthing, a shilling, a penny), футбольный мяч (a football). Некоторые топонимы также служат маркерами величины элементов фольклорной картины мира: ...And hoops half as wide As the mouth of the Clyde. (MGR 1988: 425) Все упомянутые лексические единицы представляют собой лингвокультурологические реалии, обладающие экстралингвистическим содержанием, то есть в их значениях в обязательном порядке присутствует национально-культурный компонент. 159 3.2. Состав и структура фольклорной периферии кумулятивного поля «space» Пространство наряду с временем в общефилософском понимании является базовой формой бытия и познания, «коренной формой существования материи» (Алексеев, Панин 2005:448). Кроме того, как уже отмечалось, пространство, как и время, число, причина, судьба, причисляется к «базовым концептам, наиболее существенным конструктам модели мира» (Степанов (2004:6), Топоров (2004 (1983):43). Для обозначения пространства в современном английском языке используется слово space, заимствованное из латыни (spatium) через древнефранцузский (espace) вместе с латино-христианской культурной парадигмой (Брунова 2007:65). Столь длительный период бытования и употребления данной лексемы доказывает, что одноименное понятие сложилось в сознании англичан как обыденное. Следует также принять во внимание тот факт, что пространственнее представления присутствовали в архаическую эпоху и до появления гипертермина space, о чем свидетельствуют фрагменты памятников англосаксонской литературы, а именно поэмы «Беовульф» и «Гимна Кэдмона», в которых описывается сотворение мира. В частности, в данных отрывках упоминаются такие элементы пространства, как земля (eorðe, wang), вода, определяющая и очерчивающая границы земли (wæter, bebugeð), Солнце (sunne), Луна (mona). В более поздних источниках, таких как «Книга Бытия» Эльфрика и поэма «Книга Бытия» неизвестного автора, приблизительно датируемых IX-X вв., дается уже более развернутая картина сотворения мира и описывается более детальное членение пространства на составляющие (напомним, что «англ. space, франц. espace, лат. spatium «пространство» восходит к индоевропейским корням *pat- «расщепление, расщепленное пространство» и *spe(i)- «простираться, быть успешным» (Маковский 2000:346-347) Цит. по Брунова 2007:67). «Благоприятное, свое пространство представляется в виде просторных земель (rume land, side and wide), прекрасной равнины 160 (wlitebeorhtne wang), покрытой зеленой травой и полной лучистого света (leoht, sciman). Упорядоченные широкие угодья (widlond) соединяются удобными дорогами (wegas nytte). Земля представляется уютным домом для будущего человека, который находится под защитой небесной тверди, крыши народов (folca hrofes). <...> Чужое, враждебное пространство – это морская стихия (holm, lago, yðum, flode), где человека подстерегает опасность утонуть в темной бездне (nywelnysse bradnysse, deop and dim) среди темных теней (heolstersceado deorc gesweorc), где нет ориентиров и/или их не видно. <...> C другой стороны, море для жителей острова – это путь в другие земли, если у моря есть границы, и оно идет своим законным путем (onrihtne ryne), предопределяя место назначения (stowe gestenfnde). <...> Солнце и Луна представляются предметами, служащими для освещения большого человеческого дома. Кроме того, это ориентиры во времени, необходимые для определения знамений (tacnum англ. token «знак, ярлык»), дней, времен и годов (dagum, tidum, gearum). Однако восприятие пространственных объектов как живых существ еще не утрачено: небосвод именуется чудесным жилищем неба (hyhtlic heofontiber) а земля – жилищем срединного мира (timber middangeardes)» (Брунова 2007:75-76). Пространственные представления в фольклоре значительно отличаются и от архаических, и от тех свойств, которыми традиционно характеризуется пространство в научной и философской литературе. Согласно научной концепции, пространство протяженно, трехмерно, однородно и изотропно. Следовательно, предметы и тела способны существовать рядом друг с другом, их местоположение возможно определить с помощью трех независимых величин, кроме того, в пространстве нет выделенных точек и каждое из направлений равноценно остальным (Алексеев, Панин 2000:448449). Фольклорное же пространство – это чрезвычайно разнородная сущность. Подобный способ восприятия пространства в фольклоре является наследием мифопоэтической картины мира и обусловлен пониманием пространства как вторичного образования по отношению к заполняющим его 161 объектам (Черванева, Артеменко 2004:28, Яковлева 1994:20-21). Более того, все эти объекты обладают различной степенью ценности, то есть пространство аксиологически неоднородно, что позволяет описывать его в системе бинарных семиотических оппозиций, в частности, «свой / чужой», «верх / низ» и др. Пространство не только заполнено объектами и состоит из них, оно также имеет центро-периферийную структуру и вертикальное и горизонтальное членение, причем приоритетным из них является именно вертикальное. Этот факт, с одной стороны, объясняется тем, что из трех типов пространственных моделей – гидроцентрической (в центре Вселенной находится мировая река), дендроцентрической (центр мироздания – это мировое древо) и орологической (центральный элемент пространства – мировая гора) (Маковский 1992) – два ориентированы на вертикальные объекты. С другой стороны, доказано, что мир фольклора тяготеет к вертикальной организации (Никитина 1993:102). Подобно самому фольклорному пространству, направление движения героя в нем также имеет особое значение, а путь, который проделывает герой, связывает «чужое» и «свое» пространства. И если в рамках архаической модели мира главной целью перемещения человека в пространстве было превращение «чужого» пространства в «свое» (Топоров 2004 (1983):258), то для членов фольклорного сообщества движение в пространстве суть его познание и измерение (Пропп 1976, 1998; Черванева, Артеменко 2004:29-31). Все вышеназванные положения явились критериями отбора единиц для формирования фольклорной периферии кумулятивного поля «space». Бесспорно, space – это всеобъемлющее понятие, которое складывается из того, где, в каком именно месте находится герой, откуда и куда, в каком направлении он движется, каков его пункт назначения, какие элементы пространства он минует, пересекает и преодолевает на своем пути, а также какого размера эти элементы пространства. Данная информация весьма 162 разнопланова, поэтому учет и дальнейшая классификация отобранного языкового материала требует особо тщательного определения идентификаторов, ориентирующих единицы на обыденное понятие «space». Так, на наш взгляд, в число идентификаторов следует, прежде всего, включить компоненты heaven, earth и sea, поскольку именно они фигурируют в описании акта сотворения мира и их номинация приписывается Богу. Более того, они «сохранились в английском языке, не претерпев значительных семантических изменений, <...> что свидетельствует о наличии в лексикосемантической системе устойчивого базиса, вязанного с пространственновременными ориентирами» (Брунова 2007:109). Компоненты sun и moon также следует признать идентификаторами, поскольку они фигурируют в ранних источниках наравне с другими первичными элементами пространства. Логичным представляется пополнить список идентификаторов нейтральным синонимом слова heaven лексемой sky и компонентом air, так как лексические единицы, означающие пространство над поверхностью земли, определяются друг через друга: sky – also skies pl. – the upper air, the space above the earth where clouds and the sun, moon and stars appear. (LDCE 1992:986); air – the sky or the space above the ground. (LDCE 1992:21). На основании анализа дефиниций слова space, приведенных в словарях The Longman Dictionary of Contemporary English (1992), The Macmillan English Dictionary (2002), The Cambridge Advanced Learner’s Dictionary and Thesaurus, The Oxford Advanced Learner’s Dictionary (2008) была выявлена еще одна группа идентификаторов, а именно, area, land, ground, direction. Поскольку номинации направлений left, right, up, down, а также названия частей света North, South, East, West и их производные являются частными конкретными воплощениями понятия direction, их также следует внести в список идентификаторов. Движение героя осуществляется в различных направлениях из центра или в определенном направлении к центру, что объясняет необходимость выделения компонентов centre и middle в качестве 163 идентификаторов. дефиниций Кроме лексемы того, space в большинстве однозначно проанализированных указывается на мерность пространства: space – something measurable in length, width and depth (LDCE 1992:1009); space – the dimensions of height, depth and width within which all things exist and move (OALD 2008). Данный факт дает нам возможность признать идентификаторами measurement и distance, представленный, в свою очередь, компонентами width, wide, length, long, height, high, depth и deep. Исследование категорий времени и пространства, проводившееся на материале англо-шотландской народной баллады, показало, что категория пространства состоит из трех подкатегорий: наземное, водное и рукотворное пространства. При этом каждая из данных малых категорий имеет центропериферийную структуру. Так, наземное пространство представлено лексемами land и country, находящимися в центре категории, и словами hill, mountain, field, dale и glen, относящимися к периферии. Подкатегория «водное пространство» строится вокруг лексических единиц sea и water, а лексемы stream, river, flood составляют периферию. Замкнутое и защищенное рукотворное пространство представлено понятием «дом», наиболее часто выражаемым в языковом плане лексемами home, house, castle (Проконичев 2010:6). Данная информация небезынтересна для нас постольку, поскольку вышеизложенные выводы получены также в результате обработки фольклорного материала. Однако, памятуя о том, что языковая картина мира каждого жанра имеет свои характерные особенности, целесообразно учитывать только те положения, которые носят более общий характер и могут относиться к фольклорным произведениям вообще. В частности, анализ отобранного нами материала убедительно доказывает, что пространство в произведениях NR также подразделяется, но на четыре сферы: наземное, водное, воздушное и рукотворное. При этом помимо указанных выше идентификаторов, отсылающих к понятию «наземное пространство», классификации для корректности представляется и объективности чрезвычайно последующей важным выделить 164 идентификатор Основным hill. критерием его внесения в список идентификаторов является, согласно дефиниции, его более высокое местоположение по отношению к остальным элементам наземного пространства: hill – a raised area of land, not as high as a mountain, and not usu. As bare or rocky (LDCE 1992:495); hill – an area of land that is higher than the land around it, but not as high as a mountain (OALD 2008). Подобное возвышенное положение оказывается стратегически важным, поскольку оно более защищенное и, учитывая приоритет вертикального членения фольклорного пространства, более благоприятное для строительства замков, крепостей и городов. В фольклорной периферии кумулятивного поля «space» оказывается значительное количество единиц, ориентированных на компонент hill. Говоря о наземном пространстве, было бы ошибочным учитывать только ландшафтное разнообразие, игнорируя административно- территориальное деление. Будучи созданными в те времена, когда Великобритания представляла собой мощное государство с четким делением земель и развитыми городами, произведения NR не могли не отразить этого явления. Данный факт подтверждается большим количеством топонимов в текстах NR. Следовательно, необходимо рассматривать лексические единицы country, county, town и village в качестве идентифицирующих компонентов значения второго порядка, так как все они будут отсылать единицы кумулятивного поля «space» к соответственному обыденному понятию опосредованно через компоненты area или land. Например, словосочетание the finest Hampshire rabbits следует отнести к формируемому полю, так как Hampshire трактуется как a county in southern England on the English Channel (LDELC 2005:629), а в дефиниции лексемы county, в свою очередь, содержится компонент area: county – a large area that includes several towns and their surrounding countryside and forms a unit of local government (LDCE 1992:235). Вот еще несколько подобных примеров: Gretna Green – a village in southern Scotland on the border with England (LDELC 2005:611), а village – a 165 collection of houses and other buildings, such as a church, school, pub, and one or more shops, in a country area, smaller than a town (LDCE 1992:1174); Bosworth Field от Market Bosworth – a small, attractive, and historically interesting town (I-net), тогда как town – large area with houses and other buildings where people live and work, usu. Smaller than a city and larger than a village (LDCE 1992:1124). В рамках фольклорно-языковой картины мира NR London – это больше, чем город, это центр «своего» пространства. В данном топониме сливаются значения двух идентификаторов: centre и town, вследствие чего считаем необходимым рассматривать London в качестве самостоятельного идентификатора. В список идентификаторов второго порядка представляется уместным включить компонент place, поскольку многие объекты в пространстве, без учета которых кумулятивное поле «space» было бы неполным, содержат в своих значениях именно компонент place. Сама же лексема place однозначно ориентирована на понятие space: place – a particular area or position in space in relation to others (LDCE 1992:783). Важно отметить, что компонент place в большинстве случаев обнаруживается в дефинициях объектов рукотворного пространства. Например, grave – a place in the ground where a dead person is buried (LDCE 1992:457). Кроме того, компонент place часто фигурирует в дефинициях глаголов, обозначающих местоположение или перемещение в пространстве, в частности, come – to move towards the speaker or a particular place (LDCE 1992:196); stay – to remain in a particular place (MED 2002:1401) и др., особенно в сочетании с предлогом away. Члены фольклорного предназначенных, коллектива приспособленных для обитают жизни в условиях, специально т. е. в пространстве, созданном руками человека. На первый план в рукотворном пространстве, безусловно, выходит дом, жилище человека, символизирующее замкнутое, защищенное «свое» пространство. За данный компонент значения в рассматриваемых единицах отвечает идентификатор 166 home. Благоустройство окружающего пространства, прежде всего, связано со строительством, поэтому те единицы, в семантике которых присутствует компонент building, также, на наш взгляд, заслуживают того, чтобы быть включенными в формируемое кумулятивное поле. В качестве любопытного примера рассмотрим фрагмент NR – гадания на жениха: Big house, / Little house, / Pig sty, / Barn (MGR 1988:259). В данном гадании речь идет о местожительстве жениха или молодой семьи в порядке от наиболее к наименее предпочтительному. Примечательно, что в семантике лексических единиц (pig)sty – an enclosure with a small building in it, where pigs are kept (LDCE 1992:778) и barn – a farm building for storing crops and food for animals, or for keeping animals in (LDCE 1992:72) содержится идентифицирующий элемент building. При этом, согласно словарным дефинициям, ни то, ни другое слово не обозначают строения, пригодного для проживания человека. Однако в рамках фольклорно-языковой картины мира NR, в одном контексте с выражениями big house, little house, прямо называющими жилое помещение (house – a building for people to live in, usu. where only one family lives (MED 2002:697)), лексемы (pig)sty и barn также приобретают компоненты значения home, house. Важно отметить, что, хотя, согласно лексикографическим источникам, house является вторичным по отношению к лексеме building, их следует, по нашему мнению, считать идентификаторами одного порядка. Это объясняется тем, что практически все лексические единицы – номинации частей жилого дома, без учета которых невозможно полно представить рукотворное пространство, – содержат в своей семантике компонент house. Например, nursery – esp. old use a small child’s bedroom or playroom in a private house (LDCE 1992:711); parlour – (old-fashioned) a room in a private house used for a family for receiving guests, reading, and other amusements (LDCE 1992:747). Среди объектов рукотворного пространства особая роль отводится строениям культа, поэтому из всех единиц, ориентированных на компонент 167 building, следует уделить самое серьезное внимание тем, которые денотативно связаны с объектом church, а данный компонент стоит признать полноценным, самостоятельным идентификатором. Интересно, что в некоторых единицах, например, St. Clement’s, Bells of Stepney и др. идентификатор church выражен имплицитно. При отборе единиц, репрезентирующих водное пространство, следует учитывать все лексико-семантические варианты и контексты, содержащие отсылку к компонентам sea, water и river. Известно, что лексема sea используется в основном для обозначения внешнего водного пространства вокруг Британских островов и для введения оппозиции «суша – море» (Проконичев 2010:13). Также море – sea – это «чужое» пространство, таящее в себе опасности для человека. Данные идеи подтверждаются наличием в исследуемом поле таких единиц с идентификатором sea, как raging sea, roaring sea, beyond / over / across the sea, sinks to the bottom of the sea. Однако, как уже отмечалось, фольклорное слово способно развить широкую парадигматичность, вследствие чего для обозначения, в частности, морской стихии могут быть использованы и другие лексические единицы помимо sea. Например, under the water, under the sea; sail over the main; the one-strand river (метафорический образ моря (Демурова 1988:598)). Более того, водное пространство представлено не только морем, как внешним ограничителем «своего» пространства, но и другими водоемами: (frozen) lake – a large area of water, esp. non-salty water surrounded by land (LDCE 1992:584); (I went down by) the running rill (rill – a small stream / a shallow channel cut in the surface of he soil or rocks by running water (ODAL 2011); a (mighty) ocean – the great mass of salt water that covers most of the Earth’s surface (LDCE 1992:716); at the mouth of the river Clyde. Анализ отобранных единиц необходимо проводить с учетом того факта, что «в основе древнейшего пространственного кода лежит образ расчлененной жертвы (человека или животного): человек ассоциируется с макрокосмом, а части его тела – с пространственными объектами. <...> Чем 168 сложнее задача по определению и познанию той или иной сущности, тем выше вероятность обращения к инструменту познания, который всегда при себе у познающего субъекта – к его собственному телу: подобно тому, как, затрудняясь при счете, человек считает на пальцах; затрудняясь при номинации объектов макромира, он использует соматические номинации – термины своего тела» (Брунова 2007:64). Подобное явление, безусловно, в несколько видоизмененной, адаптированной форме находит свое отражение в фольклорно-языковой картине мира NR. Об этом свидетельствует наличие в корпусе произведений NR большого количества примет, согласно которым судьба человека зависит от местоположения родинок и других особых черт на различных частях человеческого тела: A mole on your arm, / Will do you no harm, / A mole on your lip, / You’re a little too flip. / A mole on your neck, / Money by the peck. / A mole on your back, / Money by the sack. / A mole on your ear, / Money by the year (MGR 1988:355). Также в текстах NR встречаются номинации элементов пространства, выраженные при помощи отсылки к лексемам – частям тела. Например, (scatters daisies) at our feet (MGR 1988:314). Идентификатор feet в данном выражении – единице анализа – служит для указания на поверхность земли, то есть части пространства, находящейся под ногами стоящего человека. Таким образом, некоторые номинации частей тела человека, такие как foot (feet), head, hand, back, heart, finger, thumb и др. можно рассматривать в качестве идентификаторов второго типа. Особого комментария заслуживают те единицы, которые отвечают за репрезентацию границы – одного из символичных элементов фольклорного пространства. Порог дома – это пример подобной границы между «чужим» и «своим» пространствами. «Порог дома представлялся особой границей в первое утро нового года. В Англии считалось хорошей приметой, если первым человеком, пересекающим эту границу, будет мужчина, а приход женщины предвещал несчастье» (Брунова 2007:131; Демурова 1988:629). В следующем тексте NR, который мы рассматриваем в качестве неделимой 169 единицы анализа, присутствует идентификатор door: Wassail, wassail, to our town, / The cup is white, the ale is brown, / The cup is made of the ashen tree, / And so is ale of the good barley. / Little maid, pretty maid, turn the pin, / Open the door and let us come in, / God be here, God be there, / I wish you all a Happy New Year (MGR Необходимость 1988:310). анализа процитированного произведения как единого целого объясняется тем, что описанное выше отношение к элементу пространства «house» определенный момент времени, а данная актуально только в информация заключена в контексте. В противном случае структурно-семантическая целостность единицы была бы нарушена. Другим языковым воплощением понятия «граница» выступает лексема hedge, которую представляется возможным считать еще одним идентификатором. Так, в число исследуемых единиц попадают следующие контексты: And then they go from hedge to hedge / Until they come to London Bridge (MGR 1988:178); A hedge between / Keeps friendship green (MGR 1988:403). Говоря о языковой репрезентации границы в фольклорно-языковой картине мира NR, невозможно обойти вниманием единицы, ориентированные на объект tree. Сложно переоценить значение дерева как символического элемента фольклорного пространства: деревья – это места сбора людей (assembly points) и маркеры границы (boundary markers) (ODEF 2003:367). Стоит также отметить, что дерево часто является репрезентантом «своего» пространства, например, дома или центра. Данная мысль подтверждается проанализированным нами языковым материалом. Кроме дерева вообще и дуба в частности фольклорным сознанием также особо выделяется боярышник (hawthorn), о чем упоминалось ранее (см. стр. ). Следовательно, выделение идентификаторов tree, oak и hawthorn для формирования исследовательской картотеки выглядит логичным и оправданным. 170 Обобщая вышесказанное, можно представить все идентификаторы, валидные для формирования фольклорной периферии кумулятивного поля «space», следующим образом: 1) идентификаторы 1-го типа (1-го порядка): heaven, sky, air, sun, moon, area, land, ground, direction, left, right, up, down, East, West, North, South, distance, measurement, width, wide, length, long, height, high, depth, deep, sea, water, centre, middle; 2) идентификаторы 1-го типа (2-го порядка): place, country, county, town, village, home, house, building, river; 3) идентификаторы 1-го типа (3-го порядка): London, church; 4) идентификаторы 2-го типа: foot (feet), head, hand, back, heart, finger, thumb и др.; tree, oak, hawthorn. В ходе перепроверки у нас возникли сомнения относительно некоторых ранее отобранных единиц. Рассмотрим следующий пример: Up the wooden hill / To Bedfordshire, / Down Sheet Lane / To Blanket Fair (MGR 1988:242). Назначение данной NR – дать ребенку понять, что наступило время сна. Те же лексические единицы, которые фигурируют в приведенном тексте, лишь обыгрывают атрибуты, связанные с ритуалом укладывания ребенка: wooden hill – лестница, ведущая в спальню на втором этаже дома, Bedfordshire – bed, Sheet Lane – sheet, Blanket Fair – blanket (Демурова 1988:623). Иными словами, несмотря на то, что данные единицы формально содержат семантическую отсылку к элементам пространства, их не следует считать единицами исследуемого поля. Аналогичный вывод представляется возможным сделать и в отношении некоторых других единиц, в число которых входят слова Thatchwood и Thatchet, встречающиеся в скороговорке A thatcher of Thatchwood went to Thatchet a-thatching (MGR 1988:399). Во-первых, очевидно, что данные лексемы использованы в одном контексте исключительно для соблюдения жанровых особенностей скороговорки, а не для номинации пространственных объектов. Во-вторых, невозможно 171 достоверно определить, являются ли данные наименования реальными или вымышленными и какие именно элементы пространства они представляют. По этой же причине из состава фольклорной периферии кумулятивного поля «space» исключаются единицы: Auburton, Tong, Bister, Betling Lane, White Cross, the King of the Cannibal Islands, Bonner. Исследователями неоднократно отмечалось, что некоторые сюжетные линии и характеристики героев в текстах NR построены на приеме, называемом «нонсенс» (Демурова 1988; Степанова 2003). Данное обстоятельство нашло отражение в пространственных представлениях членов фольклорного коллектива. В частности, в исследовательскую картотеку вошли несколько выражений с глаголом to live, а именно, (There was an old lady / Who) lived in a shoe, lived in a coal-scuttle, lived in a basin of water. Сочетание ориентированным указанных на существительных идентификатор home, с глаголом позволяет to считать live, их наименованиями жилища. Особняком в списке исследуемых единиц стоит выражение Tom Tiddler’s Ground. Согласно дефиниции, данная единица означает: 1. a game in which a player designated Tom Tiddler or Tommy Tiddler tries to catch the other players who invade the area designated as his property; 2. a place (as a non-man’s land), Where picking may be sought or had without effective interference (mw.com). В первом значении исследуемого выражения идентификатор area находится на периферии семантики, тогда как во втором, переносном значении на передний план выходит именно пространственный компонент, выраженный идентификаторами land, place. Становится очевидным, что в сознании носителей фольклорной традиции произошла трансформация значения данной идиомы: от названия детской игры, где игрок – Том Тиддлер – защищает некоторую территорию, обозначенную как его имущество, к конкретному объекту, элементу пространства, который считается «местом легкой наживы» (Демурова 1988:639). Следовательно, данную единицу следует включить в состав формируемого поля. 172 В ходе составления списка идентификаторов, а также последующего соотнесения с ними отобранных единиц удалось выявить 426 лексикосемантических вариантов слов и контекстов, входящих в фольклорную периферию кумулятивного поля «space». Таблица 4 Распределение единиц фольклорной периферии кумулятивного поля «space» по типам Тип единиц Лексикосемантические варианты слов Фразеологизмы Фрагменты произведений Целые произведения % 35 2 54 9 Данные единицы были распределены по 28 денотативным классам: <sky>, <sea>, <water>, <river>, <sun>, <moon>, <land>, <place>, <area>, <ground>, <earth>, <hill>, <centre>, <country>, <county>, <town>, <village>, <distance>, <measurement>, <direction>, <hedge>, <house>, <home>, <building>, <church>, <London>, <body>, <tree>. Результаты распределения представлены в таблице 5: Таблица 5 Распределение лексики по денотативным классам Имя денотативного Количество Имя денотативного Количество класса единиц класса единиц <town> 59 <hill> 19 <direction> 57 <distance> 18 <place> 50 <sky> 15 <land> 41 <home> 14 <area> 38 <church> 14 < house > 36 <body> 13 < measurement > 33 <earth> 12 <building> 33 <centre> 10 173 <country> 25 <village> 8 <London> 24 <river> 8 <water> 22 <moon> 6 <tree> 21 <county> 5 <ground> 20 <sun> 5 <sea> 20 <hedge> 2 Представленные в таблице данные демонстрируют, что наиболее полно в сознании членов фольклорного коллектива отражено наземное и рукотворное пространство. На это указывает высокая наполняемость единицами денотативных классов <town>, <place>, <land>, <area>, < house >, <building>, <country>, <London>. Подобная разработанность данных сфер пространства – это результат многовековой истории освоения и благоустройства территории. Говоря непосредственно о количественных характеристиках денотативного класса <town>, следует подчеркнуть, что расцвет урбанизации в Англии пришелся на период средневековья. «В течение XII-XIII вв. города разрастались, их границы расширялись, строились новые дома и церкви, на ранее неосвоенных земельных участках возникали новые рынки и предместья. Таким образом, в городах происходила реорганизация внутреннего пространства, формировалась совершенно особая социальная и культурная среда» (Репина 1995:95). Следовательно, к моменту создания большей части произведений NR Англия уже имела развитую систему городов, что и запечатлено в фольклорноязыковой картине мира NR. Высокий <direction> количественный подтверждает мысль показатель о том, денотативного что познать класса фольклорное пространство возможно, только перемещаясь по нему. Объяснение того факта, что в фольклорной периферии кумулятивного поля «space» содержится значительное количество единиц, объединенных в денотативный класс <place>, лежит в сфере семантики одноименного 174 идентификатора. Компонент place отличается универсальностью, он способен выражать широкий спектр значений: position, a stretch of land, a town, a building. Как следствие, в денотативный класс <place> попадают такие единицы, например, как up and down the market place; puddle – a small amount of water, esp. rain, lying in a hollow place in the ground (LDCE 1992:837); jail – a place where criminals are kept as part of their punishment, prison (LDCE 1992:562); bird’s nest – a hollow place built or found by a bird for use as a home or as a place to keep its eggs (LDCE 1992:697). Другая важная особенность фольклорной периферии кумулятивного поля «space» заключается в тесной взаимосвязи различных сфер пространства. Судя по приведенным в Таблице 5 цифрам, многие единицы входят в состав двух и более денотативных классов, что говорит об их семантической ориентированности на несколько объектов. Вследствие этого образуются амбивалентные зоны. Структуру фольклорной периферии кумулятивного поля «space» можно наглядно представить в виде следующей схемы (см. схему 2): 175 Схема 2 Денотативные классы в составе фольклорной периферии кумулятивного поля «space» ВОЗДУШНОЕ ПРОСТРАНСТВО <SKY> <SUN> <MOON> ВОДНОЕ ПРОСТРАНСТВО <SEA> <RIVER> <WATER> <DIRECTION> <MEASUREMENT> <DISTANCE> РУКОТВОРНОЕ ПРОСТРАНСТВО <BUILDING> <HOUSE> <HOME> <CHURCH> <AREA> НАЗЕМНОЕ ПРОСТРАНСТВО <TOWN> <LAND> <COUNTRY> <GROUND> <HILL> <EARTH> <VILLAGE> <COUNTY> <TREE> <HEDGE> <PLACE> <LONDON> <CENTRE> <AREA> <BODY> Очевидно, что, в плане внутренней организации, фольклорная периферия кумулятивного поля «space» имеет ряд специфических черт: а) в отличие от наземной, рукотворной и водной сфер пространства, воздушное пространство в сознании носителей фольклорной традиции неделимо и существует как единое целое. В нем лишь наблюдаются некоторые точки, объекты, выполняющие функцию пространственных ориентиров. Это подтверждается полученными языковыми данными, например, Where is the sun? / High, high, up in the air; the tenants of the air; One, two, three, four, five, six, seven, / All good children go to heaven (MGR 1988:379). б) Все единицы, входящие в денотативный класс <area>, участвуют в образовании амбивалентных зон: yard – an enclosed (or partly enclosed) area next to a building or group of buildings (LDCE 1992:1224) иллюстрирует зону 176 <area – building>, valley – an area of land lying between two lines of hills or mountains, often with a river running through it (LDCE 1992:1165) служит примером зоны <area – land – hill>, fishpond – an area of water smaller than a lake, esp. one that has been artificially made (LDCE 1992:798) представляет зону <area – water>. Данное наблюдение лишний раз доказывает мысль о том, что членам фольклорного сообщества свойственно относиться к окружающему пространству как чему-то разнородному, а множество единиц, называющих различные элементы пространства, указывает на способность людей описывать данные пространственные объекты по разным признакам и параметрам. в) Из 55 единиц, представляющих денотативный класс <direction>, только 9 имеют отсылку к одному идентификатору, например, a wise man out of the East; to follow – to walk, drive etc. behind someone when you’re going in the same direction as them (MED 2002:546); fall down – to go down freely from a higher to a lower position or level, e. g. by losing balance or as a result of gravity (LDCE 1992:364). Все остальные единицы, входящие в описываемый денотативный класс, ориентированы на два идентификатора или более, причем амбивалентные зоны могут возникать как внутри класса, так и на пересечении нескольких классов. Рассмотрим, к примеру, следующий контекст: Here we go up, up, up, / Here we go down, down, downy; / Here we go backwards and forwards, / And here we go round, round, roundy (MGR 1988:137). В данном фрагменте NR имеется отсылка к идентификаторам, денотативно ориентированным только на объект direction. Аналогичная ситуация наблюдается и в ряде других случаев, например, Fly, lady-bird, fly! / North, South, East or West; / Fly to the pretty girl / That I love best (MGR 1988:339). Приведем еще один пример, который отличается от предыдущих тем, что в нем содержатся следовательно, идентификаторы, данная единица отсылающие будет к разным объектам, принадлежать одновременно нескольким денотативным классам: Eeny, weeny, winey, wo, / Where do all the Frenchmen go? / To the east and to the west, / And into the old crow’s nest (MGR 177 1988:89). Процитированная единица ориентирована не только на объект direction, но и на объекты country и place. Из трех приведенных выше примеров два последних реализуют концепт перекрестка или распутья, который объединяет в себе концепты пути и границы (Брунова 2007:110). г) Единицы, представляющие денотативные классы <distance> и <measurement>, также демонстрируют большую способность к формированию амбивалентных зон. Это происходит из-за необходимости конкретизировать границы измеряемого фрагмента пространства и/или указать эталонную величину. Например, в контекстах, иллюстрирующих амбивалентные зоны <distance – body> the distance the length of an ell и <measurement – body> as big as wo my thumbs в основу определения размера и расстояния положены длина равная локтю и величина большого пальца соответственно. А выражения far from home (<distance – home>), ten miles below the earth (<measurement – earth>) и far away in Lancashire (<distance – county>) служат для более точной передачи удаленности одного предмета или объекта в пространстве от другого. д) Довольно обширная область пересечения денотативных классов <town>, <area>, <land>, <hill> и <village> свидетельствует о том, что при описании города или деревни люди учитывали их географическое положение и характер местности, которые в значительной степени определяли путь развития и планировку населенного пункта. Кроме того, топонимы, называющие небольшие города и деревни, вполне могут оказаться в одном контексте в том случае, если они расположены поблизости, скажем, в одном графстве или в предместье одного крупного города. В подобной ситуации разница между статусами населенных пунктов в сознании людей, вероятно, будет нивелироваться. Так, на стыке нескольких денотативных классов оказываются local rhymes – произведения, характеризующие города и деревни, например, Higham on the ill, / Stoke in the vale; / Wyken for buttermilk, / Hincklyey for ale (MGR 1988:307). 178 Результатом столь тесной взаимосвязи всех сфер и элементов пространства в рамках фольклорной периферии кумулятивного поля «space» стало образование значительного количества амбивалентных зон – 122. Однако большинство из них, а именно 95, содержат лишь по одной единице, 12 зон – по 2, в то время как в оставшихся 15 амбивалентных зонах количество единиц варьируются от 3 до 11. Данные о наиболее полно представленных зонах и иллюстрирующие их примеры представлены в таблице 6. Таблица 6 Амбивалентные зоны фольклорной периферии кумулятивного поля «space» Амбивалентная зона Кол-во Примеры единиц <area – land> 11 forest; moor; sheepfold; a field of clover <distance – measurement> 7 to ride a mile away; a crooked mile; the length of an ell; That could be heard ten miles or more <house – building> 6 greenhouse; alehouse; Big house, / Little house, / Pig sty, / Barn <London – church> 6 St. Paul’s; St. Martin’s; the great bell of Bow; bells of Shoreditch <direction – building> 5 upstairs and downstairs; I’m the king of the castle, /Get down you dirty rascal; up the ladder and down the wall <area – water> 4 (fish)pond; from port to port; pool <direction – town> 4 In Upper Town; the way to Norwich (Bristol); from the town to the grove <direction – sun> 3 The sun it wend down; go round the sun; the sun doth arise 179 <town - church> 3 the keys of Canterbury; the monks of Ely; Rouen steeple <house - measurement> 3 a little crooked house; a dwelling exceedingly small; higher than a house <place – measurement> 3 The hart he loves the high wood; a mickle wood; the gate of hell <place – direction> 3 up and down the market place; up in yonder wood; wander <place – centre> 3 by the side of the wood; bosom <direction – tree> 3 climbed a tree; yonder tree; sat up in an oak <place – water – ground> 3 spring; well; puddle В процессе анализа обнаружилось, что те единицы, которые ориентированы на 4 и более объектов (как правило, это целые произведения) представляют собой описание всего пространства, окружающего человека. Вот несколько примеров – картин пространства: (1) I went up the high hill, / There I saw a climbing goat; / I went down by the running rill, / There I saw a ragged sheep; / I went out to the roaring sea, / There I saw a tossing boat; / I went under the green tree, / There I saw two doves asleep (MGR 1988:441). Процитированный пример содержит отсылки к нескольким пространственным объектам, что позволяет нам одновременно включить его в 7 денотативных классов: <direction>, <hill>, <water>, <sea>, <tree>, <centre>, <measurement>. Данный текст также интересен тем, что в нем схематично изображено все известное человеку пространство, поскольку в нем упоминаются все крайние противоположные точки: up the high hill (верх) down by the running rill (низ), out to the roaring sea («чужое») - under the green tree («свое», центр). Образ спящих под деревом голубей передает атмосферу покоя, тишины и защищенности, что традиционно присуще «своему» пространству. 180 В другом примере также описывается окружающая человека местность: Two pigeons flying high, / Chinese vessel sailing by, / Weeping willow hanging o’er, / Bridge with three men, if not four, / Chinese mansion here it stands, / Seems to cover all the land, / An apple tree with apples on, / And a pretty fence to hang my song (MGR 1988:441). Здесь, как и в предыдущем примере, содержатся идентификаторы, отсылающие данную единицу к нескольким объектам: <house>, <tree>, <land>, <water>. Но в отличие от предыдущего примера, в данном тексте мы находим развернутое описание приусадебного парка со всеми типичными для него атрибутами. 181 ВЫВОДЫ ПО III ГЛАВЕ 1. Специфика образа пространства в фольклорно-языковой картине мира NR состоит в том, что он складывается под влиянием различных факторов, включая общефольклорные, национально-культурные, языковые и жанровые. 2. Фольклорное пространство NR неоднородно и делится как по горизонтали, так и по вертикали, причем для фольклорного пространства NR актуально общефольклорное правило, согласно которому вертикальное членение приоритетно. 3. По горизонтали пространство в произведениях NR делится на центр и периферию, реализую тем самым семиотическую оппозицию «свой – чужой». Однако «свое» пространство не ограничивается домом, напротив, оно имеет тенденцию к расширению (дом – город – страна). 4. Ключевые элементы пространства частично унаследованы от мифопоэтической картины мира, частично возникли под влиянием национального менталитета. 5. Фольклорное пространство наполнено предметами и объектами, а описание их размера напрямую связано с оценочностью. При этом положительная оценка «больших» элементов пространства является общефольклорной чертой, тогда как положительную оценку «маленьких» предметов следует расценивать как английскую национальную черту, иллюстрирующую явление understatement. Квантификация элементов «чужого» пространства часто реализуется посредством гиперболизации. 6. Знания и представления фольклорного пространстве обобщены в форме сообщества о фольклорной периферии кумулятивного поля «space», куда входят 28 денотативных 182 классов: <sky>, <sea>, <water>, <river>, <sun>, <moon>, <land>, <place>, <area>, <ground>, <earth>, <hill>, <centre>, <country>, <county>, <town>, <village>, <distance>, <measurement>, <direction>, <hedge>, <house>, <home>, <building>, <church>, <London>, <body>, <tree>. 7. Фольклорное пространство NR подразделяется на наземное, водное, воздушное и рукотворное. При этом наиболее полно в сознании членов фольклорного коллектива отражено наземное и рукотворное пространство, что отражено в высокой наполняемости единицами соответствующих денотативных классов. 8. Наибольшую способность к образованию амбивалентных зон демонстрируют единицы, входящие в денотативные классы <area>, <distance>, <direction> и <measurement>. 183 ЗАКЛЮЧЕНИЕ Английский детский фольклор nursery rhymes – это поистине уникальное собрание произведений, в которых сохранились сведения, столь важные для понимания английской культуры и менталитета, а также для осознания национальной самобытности англичан, их традиций, специфики взглядов и оценки окружающей действительности и себя в ней. Комплексный подход к изучению тестов nursery rhymes с позиций лингвокультурологии, лингвофольклористики и когнитивной лингвистики позволяет по-новому взглянуть на данные произведения. Их анализ сквозь призму вышеназванных наук антропологического лингвистического цикла показывает, что в текстах nursery rhymes заключена особая фольклорно-языковая картина мира, которая представляет собой фрагмент общеязыковой картины мира этноса, где специфическая фольклорная реальность передается средствами народнопоэтической лексики. Данный лексический пласт отличается рядом характерных особенностей, а именно, формульностью, широкой парадигматичностью, блоковостью, ассоциативностью, символичностью и семиотичностью. Фольклорно-языковая картина мира любого жанра, в том числе и nursery rhymes, строится на основе лингвокультурных доминант, среди которых ключевую роль играют базовые категории бытия и познания – пространство и время. Их художественные образы, сложившиеся в сознании людей в процессе накопления жизненного опыта, являются особыми, отдельными случаями категории познания. Полученные эмпирическим путем знания и представления касаются не только принципов существования фольклорного сообщества во времени и пространстве, они охватывают и другие сферы жизнедеятельности людей, включая морально-этическую и социально-бытовую. Таким образом, наблюдается преобразование временных и пространственных представлений в ценностные и этические. Аналогичный процесс протекает и на языковом уровне, в результате чего 184 пространственная и темпоральная лексика приобретает способность выражать целый спектр отношений в жизни людей. Пространственные и временные представления, выраженные языком фольклора, обобщаются в фольклорно-языковой картине мира nursery rhymes в виде фольклорной периферии кумулятивных полей «time» и «space». Под кумулятивным полем понимается информационное пространство, упорядочивающее общенародные знания об определенном фрагменте действительности. В основе кумулятивного поля лежит обыденное понятие, с которым содержательно связаны все входящие в поле единицы. Оно отличается непрерывностью и структурируется денотативными классами. Выделение в описываемых кумулятивных полях фольклорных периферий обусловлено языковой несколькими материал причинами: взят только из во-первых, весь фольклорных исследуемый произведений, следовательно, выявленные единицы представляют собой элементы языка фольклора и обладают всеми присущими ему свойствами. Во-вторых, состав и структура кумулятивных полей «time» и «space» недостаточно изучены на материале диалектных и литературных словарей, поэтому, не обладая достоверными сведениями о наиболее устойчивой части этих полей, для нас не представляется возможным точно определить область пересечения базовых фондов и периферий денотативных классов, входящих в данные кумулятивные поля. Итак, в поле нашего зрения оказываются фольклорные периферии кумулятивных полей «time» и «space», которые состоят из фольклорных периферий всех входящих в эти поля денотативных классов. Образ времени в фольклорно-языковой картине мира nursery rhymes характеризуется тем, что в нем тесно взаимосвязаны элементы циклической и линейной моделей восприятия времени. Являясь наследием архаической картины мира, цикличность проявляется в обозначении времени путем отсылки к лунному и солнечному циклам, повадкам животных и к вегетативным циклам растений. Некоторые, наиболее глубоко укоренившиеся циклические способы репрезентации времени сохранились в 185 фольклорно-языковой картине мира nursery rhymes, тогда как другие трансформировались: часть из них привнесли элемент ритмичности и упорядоченности в появившуюся с христианизацией Британии линейную модель. Ряд единиц вовсе утратили символическое значение и перестали иллюстрировать семиотическую оппозицию «свой – чужой», став лишь устойчивыми фольклорными формулами. К их числу, например, относится пара night – morning. Более того, идея нормы и отклонения от нее, характерная для циклической модели, была переосмыслена и заменена идеей благоприятности – неблагоприятности некоторых моментов и промежутков времени для совершения определенных действий. Элементы линейности в фольклорно-языковой картине мира nursery rhymes проявляются не только в прямой номинации дней и месяцев, но и в ориентированности при обозначении времени на такие вехи человеческой жизни, как рождение, смерть, женитьба / замужество и т. п. Однако в фольклорной реальности, не тяготеющей к точному летоисчислению, эпонимный способ обозначения времени не всегда достоверно указывает на временной промежуток, ассоциирующийся с упомянутым в контексте историческим персонажем. Все сведения о времени в фольклорно-языковой картине мира nursery rhymes объединены в фольклорную периферию кумулятивного поля «time», в составе которой присутствуют 18 денотативных классов: <time>, <year>, <season>, <winter>, <spring>, <summer>, <autumn>, <month>, <week>, <day>, <morning>, <evening>, <night>, <hour>, <past>, <future>, <age>, <speed>. Примечательно, что границы денотативных классов проницаемы, и некоторые единицы оказываются включенными в несколько денотативных классов, образуя тем самым 28 амбивалентных зон. Причиной их возникновения является необходимость уточнить временную характеристику путем указания на 2 отрезка времени и более, а также установить причинноследственные связи между временными промежутками или противопоставить их. Невозможность провести в сознании людей четкую 186 границу между отрезками времени также служит причиной появления амбивалентных зон. Образ пространства в фольклорно-языковой картине мира nursery rhymes складывается в результате взаимовлияния общефольклорных, национально-культурных, языковых и жанровых факторов. Пространство членится по вертикали и по горизонтали, при этом горизонтальное деление фольклорного пространства nursery rhymes на центр и периферию реализует семиотическую оппозицию «свой – чужой». Важной характеристикой «своего» пространства собственного дома до является его масштабов тенденция родной к страны. расширению Помимо от этого пространственная оппозиция «свой – чужой» в ходе исторического и социального развития принимает не столь радикальные, как в архаической модели, а более сглаженные, культурно и национально обусловленные формы. В результате этого на смену деления пространства на «свое» «чужое» приходит щепетильное отношение британцев к личному, приватному пространству. Таким образом, архаическая оппозиция «свой – чужой» заменяется в сознании членов фольклорного сообщества концептом «privacy». Подобно тому, как время заполнено событиями, пространство в фольклорно-языковой картине мира nursery rhymes содержит предметы и объекты, описание размера которых связано с оценочностью. Положительная оценка «больших» предметов является чертой, свойственной фольклорному миру вообще, тогда как положительная оценка «маленьких» предметов служит иллюстрацией такой черты английского национального характера, как «understatement». В фольклорной периферии кумулятивного поля «space» суммируются знания и представления членов фольклорного коллектива о пространстве, которое подразделяется на наземное, водное, воздушное и рукотворное. В состав вышеназванного поля входят 28 денотативных классов: <sky>, <sea>, <water>, <river>, <sun>, <moon>, <land>, <place>, <area>, <ground>, <earth>, 187 <hill>, <centre>, <country>, <county>, <town>, <village>, <distance>, <measurement>, <direction>, <hedge>, <house>, <home>, <building>, <church>, <London>, <body>, <tree>. Единицы, входящие в денотативные классы <area>, <distance>, <measurement> и <direction>, демонстрируют наибольшую способность к образованию амбивалентных зон, поскольку зачастую они не отличаются достаточной конкретностью и поэтому не могут полноценно выразить пространственные отношения. В результате сопоставления единиц, входящих в фольклорные периферии кумулятивных полей «time» и «space», удалось выявить 33 контекста, которые встречаются в обеих структурах и, следовательно, выражают как пространственные, так и темпоральные отношения. В их число входят: а) «отголоски» мифопоэтической картины мира, то есть единицы, которые ориентированы на компоненты sun и moon и иллюстрируют явление пространственно-временного синкретизма; б) nursery rhymes – описания ритуалов, совершение которых предполагает нахождение человека в определенном месте в определенное время; в) nursery rhymes – сезонные приметы, связанные в изменением облика пространства или с сельскохозяйственными работами. Другую большую группу составляют единицы, содержащие топонимы и антропонимы, способные аккумулировать информацию и о времени, и о пространстве. Выявленные единицы, отличающиеся универсальностью, являются ключевыми точками фольклорно-языковой картины мира, заключенной в текстах nursery rhymes. 188 СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Адоньева, С.Б. Прагматика фольклора [Текст] / С.Б. Адоньева. – СПб.: СПбГУ, 2004. – 312 с. 2. Алексеев, П.В., Панин, А.В. Философия [Текст] / П.В. Алексеев, А.В. Панин. – 3-е изд., перераб. и доп. – М.: ТК Велби, Проспект, 2005. – 608 с. 3. Алефиренко, Н.Ф. Лингвистическое моделирование картины мира [Текст] / Н.Ф. Алефиренко // Когнитивно-дискурсивные аспекты лингвокультурологии. Коллективная монография. – Волгоград: Перемена, 2004. – С. 7 – 16. 4. Алефиренко, Н.Ф. Лингвокультурология: Ценностно-смысловое пространство языка: Учебное пособие [Текст] / Н.Ф. Алефиренко. – М.: Флинта; Наука, 2010. – 284 с. 5. Алефиренко, Н.Ф. Спорные проблемы семантики: Монография [Текст] / Н.Ф. Алефиренко. – М.: Гнозис, 2005. – 326 с. 6. Алефиренко, Н.Ф. Ценностно-смысловая природа языкового знания [Текст] / Н.Ф. Алефиренко // Языковая личность: проблемы когниции и коммуникации: Сб. науч. тр. / Под ред. Н.А. Красавского, - Волгоград: «Колледж», 2001. – С. 3 – 11. 7. Алещенко, Е.И. Этноязыковая картина мира в текстах русского фольклора (на материале народной сказки): Монография [Текст] / Е.И. Алещенко. – Волгоград: Перемена, 2008. – 289с. 8. Анашкина, Н.Ю. Языковая картина мира в текстах английских стихов nursery rhymes и в их переводах на русский язык [Текст]: Дис. … канд. филол. наук / Н.Ю. Анашкина. – Екатеринбург, 2005. – 228с. 9. Апресян, Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания [Текст] / Ю.Д. Апресян // Вопросы языкознания. – М., 1995. – №1. – С. 37 – 67. 189 10.Артеменко, Е.Б. Традиция в мифологической и фольклорной репрезентации: Опыт структурно-когнитивного анализа [Текст] / Е.Б. Артеменко // Первый Всероссийский конгресс фольклористов. Сб. докладов. – М., 2006. – Т. 2. – С. 6 – 23. 11.Артеменко, Е.Б. Язык русского фольклора и традиционная народная культура (опыт интерпретации) [Текст] / Е.Б. Артеменко // Славянская традиционная культура и современный мир. Сб. материалов науч. конф. – М., 2003. – Вып 5. – С. 7 – 21. 12.Арутюнова, Н.Д. Аномалии и язык (К проблеме языковой картины мира) [Текст] / Н.Д. Арутюнова // Вопросы языкознания. – М., 1987. – №3. – С. 3 – 19. 13.Арутюнова, Н.Д. Введение. Наивные размышления о наивной картине мира [Текст] / Н.Д. Арутюнова // Язык о языке. – М.: Языки русской культуры, 2000. – С. 7 – 22. 14.Арутюнова, Н.Д. Язык и мир человека [Текст] / Н.Д. Арутюнова. – М.: Наука, 1998. – 896 с. 15.Ахундов, М.Д. Концепции пространства и времени: истоки, эволюция, перспективы [Текст] / М.Д. Ахундов. – М.: Наука, 1982. – 222с. 16.Бабенко, Л.Г. Филологический анализ текста. Основы теории, принципы и аспекты анализа: Учебник для вузов [Текст] / Л.Г. Бабенко. – М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2004. – 464 с. – («Gaudeamus»). 17.Байбурин, А.К. Ритуал: свое и чужое [Текст] / А.К. Байбурин // Фольклор и этнография. – Л.: Изд-во «Наука», 1990. – С. 3 – 17. 18.Байбурин, А.К., Левинтон, Г.А. К проблеме «У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов» [Текст] / А.К. Байбурин, Г.А. Левинтон // Фольклор и этнография. – Л.: Изд-во «Наука», 1984. – 229 – 245. 19.Бахтин, М.М. Научное познание и культура [Текст] / М.М. Бахтин // Философия науки: Эпистемология. Методология. Культура: 190 Хрестоматия: Учебное пособие для вузов / Отв. ред.- составитель Л.А. Микешина. Научный редактор Т.Г. Щедрина. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Изд. дом университета в Москве, 2006. – С. 720 – 727. 20.Беленькая, В.Д. Очерки английской топонимики. Учеб. пособие [Текст] / В.Д. Беленькая. – М.: «Высшая школа», 1977. – 227с. 21.Беляевская, Е.Г. О характере когнитивных оснований языковых категорий [Текст] / Е.Г. Беляевская // Когнитивные аспекты языковой категоризации: Сб. науч. трудов; Отв. ред. Л.А. Манерко. – Рязань: Изд. РГПУ им. С. А. Есенина, 2000. – С. 9 – 14. 22.Бибихин, В.В. Слово и событие [Текст] / В.В. Бибихин. – М.: УРСС, 2001. – 280 с. 23.Блох, М.Я. Концепт, понятие, термин и картина мира в философском языкознании [Электронный ресурс] / М.Я. Блох // Профессиональная коммуникация: вербальные и когнитивные аспекты: Сборник докладов научно-практической конференции. – М., 2007. – С. 32 – 34 // режим доступа: http: // www.ingumo.ru/files/nauch/4.pdf (дата обращения 25. 07. 2012). 24.Блох, М.Я. Проблема понятий концепта и картины мира в философии языка [Текст] / М.Я. Блох // Преподаватель XXI век. – М.: Прометей; МПГУ, 2007. №1. – С. 101– 105. 25.Блох, М.Я. Язык, культура и проблема регуляции речевого общения [Текст] / М.Я. Блох // Язык. Культура. Речевое общение. – М., 2013. – №2. – С. 5 – 11. 26.Богатырев, П.Г. Язык фольклора [Текст] / П.Г. Богатырев // Вопросы языкознания. – М., 1973. – №5. – С. 106 – 116. 27.Бромлей, Ю.В. К вопросу о влиянии особенностей культуры на психику [Текст] / Ю.В. Бромлей // Советская этнография. – М., 1983. – №3. – С. 67 – 75. 28.Брунова, Е.Г. Лексико-семантические универсалии и концепт пространства в германских языках [Текст] / Е.Г. Брунова // 191 Лингвистика и лингвистическое образование в современном мире: Материалы международной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения профессора В.Д. Аракина. – М.: ГНО «Прометей» МПГУ, 2004. – С. 221 – 224. 29.Брунова, Е.Г. Пространственные отношения в архаичной языковой модели мира (лексико-этимологическое и лингвокультурологическое исследование): Монография. [Текст] / Е.Г. Брунова. – Тюмень: Изд. Тюменского государственного университета, 2007. – 176с. 30.Брутян, Г.А. Язык и картина мира [Текст] / Г.А. Брутян // Научные доклады высшей школы. Философские науки. – М., 1973, №1. – С. 108 – 111. 31.Будникова Н.Н. Этнокультурный аспект в выражении сравнительных отношений в языке русского, английского и немецкого песенного фольклора [Текст]: Автореф. дис. … канд. филол. наук / Н.Н. Будникова. – Курск, 2009. – 18 с. 32.Вежбицкая, А. Понимание культур через посредство ключевых слов [Текст] / Пер. с англ. А.Д. Шмелева. – М.: Языки славянской культуры, 2001. – 288 с. – (Язык. Семиотика. Культура. Малая серия). 33.Веселовский, А.Н. Историческая поэтика [Текст] / А.Н. Веселовский – М.: Высшая школа, 1989. – 648 с. 34.Воркачев, С.Г. Лингвокультурная концептология: становление и перспективы [Текст] / С.Г. Воркачев // Известия РАН. Серия литературы и языка, 2007. Том 66. №2. – С. 13 – 22. 35.Воркачев, С.Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: становление антропоцентрической парадигмы в языкознании [Текст] / С.Г. Воркачев // Филологические науки. – М., 2001, №1. – С. 64 – 71. 36.Воркачев, С.Г. Счастье как лингвокультурный концепт [Текст] / С.Г. Воркачев. – М.: ИТДГК «Гнозис», 2004. – 236с. 37.Воробьев, В.В. Лингвокультурология (теория и методы): Монография [Текст] / В.В. Воробьев. – М.: Изд-во РУДН, 1997. – 331 с. 192 38.Воронцова, Т.И. Текст баллады. Языковая картина мира (на материале английских и шотландских баллад) [Текст] / Т.И. Воронцова. – СПб.: Северная звезда, 2003. – 152 с. 39.Гейнце, И.В. Фразеологические единицы в английском детском фольклоре [Текст]: Дис. … канд. филол. наук / И.В. Гейнце. – М., 1991. – 241с. 40.Герд, А.С. Введение в этнолингвистику. Курс лекций и хрестоматия [Текст] / А.С. Герд. – СПб.: Изд-во С-Петерб. ун-та, 2001. – 488 с. 41.Гуревич, А.Я. Категории средневековой культуры [Текст] / А.Я. Гуревич. – М.: Изд-во «Искусство», 1972. – 318 с. 42.Демурова, Н.М. Английская детская литература 1740 – 1870 гг. [Текст]: Дис. … докт. филол. наук: 10.01.05 / Н.М. Демурова. – М.: б. и., 1983. – 443 с. 43.Демурова, Н.М. Предисловие. Эти маленькие шедевры [Текст] / Н.М. Демурова // Стихи матушки Гусыни. Сборник / Сост. Н.М. Демурова. На англ. яз. С избранными русскими переводами. – М.: Радуга, 1988. – С. 15 – 30. 44.Демурова, Н.М. Комментарии [Текст] / Н. М. Демурова // Стих матушки Гусыни. Сборник / Сост. Н.М. Демурова. На англ. яз. С избранными русскими переводами. – М.: Радуга, 1988. – С. 579 – 644. 45.Джиоева, А.А. Английский менталитет сквозь призму языка: «privacy» [Текст] / А.А. Джиоева // Вестник московского университета. Серия 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. М., 2006. №1. – С. 41 – 60. 46.Джиоева, А.А., Иванова, В.Г. Understatement как отражение англосаксонского менталитета [Текст] / А.А. Джиоева, В.Г. Иванова // Английский язык на гуманитарных факультетах. Теория и практика: Сб. науч. и методич. Трудов. Вып. 3. – М., 2009. – С.5 – 29. 193 47.Дмитрюк, С.В. Этнокультурная специфика образа времени в языковом сознании русских, казахов и англичан [Текст]: Автореф. дис. … канд. филол. наук / С.В. Дмитрюк. – М., 2001. – 193 с. 48.Егорова, А.А. Звукоизобразительность в традиционной английской детской поэзии (на материале nursery rhymes) [Текст]: Автореф. дис. … канд. филол. наук / А.А. Егорова. – М., 2008. – 25с. 49.Ешич, М.Б. Этнос и этничность (термины, понятия, реалии; некоторые теоретические проблемы межэтнических отношений в полиэтнических государствах в современном мире) [Текст] / М.Б. Ешич // Встречи этнических культур в зеркале языка (в сопоставительном лингвокультурологическом аспекте) / Под ред. Г.П. Нещименко. – М.: Наука, 2002 – С. 13 – 29. 50.Забродина, О.В. Восприятие пространства и времени: историкокультурный и аксиологический аспекты [Текст]: Дис. … канд. культурологических наук / О.В. Забродина. – Красноярск, 2004. – 154 с. 51.Загадки [Текст] / АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский дом); Изд. подгот. В. В. Митрофанова. – Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1968. – 255 с. – (Памятники русского фольклора). 52.Земцовский, И.И. Представление о целостности фольклорного жанра как объект реконструкции и как метод [Текст] / И.И. Земцовский // Фольклор и этнография. – Л., 1990. – С. 205 – 212. 53.Зиновьева, И.Н. Образ пространства в фольклорно-языковой картине мира nursery rhymes [Текст] / И.Н. Зиновьева // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. №24 (55): Аспирантские тетради: Научный журнал. – СПб., 2008. – С. 134-139. 54.Зиновьева, И.Н. Репрезентация категории времени с помощью антропонимов в фольклорных текстах nursery rhymes (детского английского фольклора) [Текст] / И.Н. Зиновьева // Вестник 194 Московского государственного областного университета. Серия "Лингвистика". – № 3. – М., 2010. – С.63-66. 55.Зиновьева, И.Н. Сочетание элементов циклического и линейного времени в фольклорно-языковой картине мира английского детского фольклора nursery rhymes [Текст] / И.Н. Зиновьева // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. – №3. – Пятигорск, 2011. – С.88-92. 56.Зиновьева, И.Н. Репрезентация фольклорных представлений о времени и пространстве в форме кумулятивного поля (на материале nursery rhymes) [Текст] / И.Н. Зиновьева // Наука и школа. – № 6. – М., 2013. – С. 91-94. 57.Ильина, Ю.Н. Севернорусские похоронно-поминальные причитания: лингвокогнитивный аспект [Текст]: Дис. … канд. филол. наук / Ю.Н. Ильина. – СПб, 2008. – 255 с. 58.Леви-Брюль, Л. Первобытное мышление [Текст] / Л. Леви-Брюль // Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. – М.: Педагогика-Пресс, 1994. – С. 27 – 372. 59.Лотман, Ю.М. Несколько мыслей о типологии культур [Текст] / Ю.М. Лотман // Языки культуры и проблемы переводимости. – М., 1987. – С. 3 – 11. 60.Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс [Текст] / В.И. Карасик. – М.: Гнозис, 2004. – 390 с. 61.Карасик, В.И., Прохвачева, О.Г., Зубкова, Я.В., Грабарова, Э.В. Иная ментальность [Текст] / В.И. Карасик, О.Г. Прохвачева, Я.В. Зубкова, Э.В. Грабарова. – М.: Гнозис, 2007. – 352с. 62.Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность [Текст] / Ю.Н. Караулов. –1-е изд., М.: «Наука», 1987. – 264 с. 63.Колистратова, А.В. Эволюция фольклорного дискурса в британоанглийском контексте ситуации [Текст]: Дис. … канд. филол. наук / А.В. Колистратова. – Иркутск, 2012. – 186 с. 195 64.Корнилов, О.А. Языковые картины мира как производные национальных менталитетов [Текст] / О.А. Корнилов. – Изд. 2-е, испр. и доп., М.: ЧеРо, 2003. – 349 с. 65.Красных, В.В. «Свой» среди «чужих»: миф или реальность? [Текст] / В.В. Красных. – М.: ИТДГК «Гнозис», 2003. – 375 с. 66.Кубрякова, Е.С. Образы мира в сознании человека и словообразовательные категории как их составляющие [Текст] / Е.С. Кубрякова // Известия РАН. Серия литературы и языка, 2006. Том 65, №2. – С. 3 – 13. 67.Кузьменкова, Ю.Б.От традиций культуры к нормам речевого поведения британцев, американцев и россиян [Текст] / Ю.Б. Кузьменкова. – М.: Изд. Дом ГУ ВШЭ, 2005. – 316 с. 68.Ма, Т.Ю. Национальное самосознание в контексте языка и культуры (на материале американского варианта английского языка) [Текст]: Дис. … канд. филол. наук / Т.Ю. Ма. – М., 2001. – 170 с. 69.Маковский, М.М. «Картина мира» и миры образов [Текст] / М.М. Маковский // Вопросы языкознания. – М., 1992, №6. – С. 36 – 53. 70.Маковский, М.М. Историко-этимологический словарь современного английского языка [Текст] / М.М. Маковский. – М.: Диалог, 2000. – 423с. 71.Микешина, Л.А. Опыт постижения времени в логике и гуманитарном знании [Текст] / Л.А. Микешина // Философия науки. Вып. 4. – М.: ИФ РАН, 1998. – С. 143 – 153. 72.Морозова, Н.С. Эволюция эстетического поля денотативного класса <снег> (на материале русской поэзии XVIII – XX вв.) [Текст]: Автореф. дис. … канд. филол. наук / Н.С. Морозова. – Архангельск, 2010. – 24 с. 73.Моспанова, Н.Ю. Концептуальная оппозиция «Добро – Зло» в фольклорной языковой картине мира: На материале русских народных сказок [Текст]: Дис. … канд. филол. наук / Н.Ю. Моспанова. – Брянск, 2005. – 205 с. 196 74.Нещименко, Г.П. К постановке проблемы «Язык как средство трансляции культуры» [Текст] / Г.П. Нещименко // Язык как средство трансляции культуры. – М., 2000. – С. 30 – 45. 75.Никитина, С.Е. Культурно-языковая картина мира в тезаурусном описании: (На материале фольклорных и научных трудов) [Текст]: Автореф. … дис. докт. наук; Филологические науки: 10.02.19 / С. Е. Никитина / РАН. Ин-т языкознания. – М., 1999. – 54 с. 76.Никитина, С.Е. Лингвистика фольклорного социума [Текст] / С.Е. Никитина // Язык о языке. – М.: Языки русской культуры, 2000. – С. 558 – 596. 77.Никитина, С.Е. О многозначности, диффузии значений и синонимии в тезаурусе языка фольклора [Текст] / С.Е.Никитина // Облик слова. Сб. статей памяти Д.Н. Шмелева. – М., 1997. – С. 360 – 373. 78.Никитина, С.Е. Устная народная культура и языковое сознание [Текст] / С.Е. Никитина. – М.: Наука, 1993 – 189 с. 79.Никитина, С.Е., Кукушкина, Е.Ю. Дом в свадебных причитаниях и духовных стихах (опыт тезаурусного описания) [Текст] / С.Е. Никитина, Е.Ю. Кукушкина. – М.: ИЯз РАН, 2000. – 216с. 80.Нифанова, Т.С. О понятии «Направление концептуализации» в сопоставительно-семасиологических исследованиях [Текст] / Т.С. Нифанова // современном Лингвистика мире: и лингвистическое Материалы международной образование в конференции, посвященной 100-летию со дня рождения профессора В.Д. Аракина. – М.: ГНО «Прометей» МПГУ, 2004. – С. 229 – 232. 81.Осорина, М.В. Современный детский фольклор как предмет междисциплинарных исследований (к проблеме этнографии детства) [Текст] /М.В. Осорина. // Советская этнография. – М., 1983. – С. 34– 45. 82.Оссовецкий, И.А. О языке русского традиционного фольклора [Текст] / И.А. Оссовецкий // Вопросы языкознания. – М.: 1975. – № 5. – С. 66 – 77. 197 83.Ощепкова, В.В. Язык и культура Великобритании, США, Канады, Австралии, Новой Зеландии: Учеб. пособие для вузов [Текст] / В.В. Ощепкова. – М.: Глосса-Пресс; СПб.: Каро, 2006. – 336 с. 84.Петренко, О.А. В первом приближении к сравнительному словарю языка фольклора [Текст] / О.А. Петренко // Сопоставительная лингвофольклористика. Вып. 1. Сб. науч. статей. – Курск, 2003. – С. 5 – 16. 85.Петренко, О.А. Концепт «Небо» в английских народных песнях [Текст] / О.А. Петренко // Концептосфера «Небо»: опыт кластерного анализа. – Курск: Изд-во Курск. гос. ун-та, 2003. – С. 70 – 72. 86.Петренко, О.А. Народно-поэтическая лексика в этническом аспекте (на материале русского и английского фольклора) [Текст]: Дис. … канд. филол. наук / О.А. Петренко. – Курск, 1996. – 158с. 87.Петрова, М.В. Детская языковая картина мира (на материале детского немецкого фольклора) [Текст]: Дис. … канд. филол. наук / М.В. Петрова. – М., 2009. – 182 с. 88.Попова, З.Д., Стернин, И.А. Концептосфера и картина мира [Текст] / З.Д. Попова, И.А. Стернин // Язык и национальное сознание. Вып. 3. – Воронеж: Истоки, 2002. – С. 4 – 8. 89.Постовалова, В.И. Картина мира в жизнедеятельности человека [Текст] / В.И. Постовалова // Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира / Отв. ред. акад. Б.А. Серебренников. – М., 1988. – С. 8 – 69. 90.Постовалова, В.И. Существует ли языковая картина мира? [Текст] / В.И. Постовалова // Язык как коммуникативная деятельность человека: Ученые записки МГПИИЯ. Вып. 284. – М., 1987. – С. 65 – 72. 91.Проконичев, Г.И. Категории пространства и времени в англошотландской народной балладе [Текст]: Автореф. дис. … канд. филол. наук / Г.И. Проконичев. – М., 2010. – 24 с. 198 92.Пропп, В.Я Фольклор и действительность. Избранные статьи [Текст] / В.Я. Пропп. – М.: «Наука», 1976. – 327 с. 93.Прохвачева, О.Г. Лингвокультурный концепт "приватность"(на материале американского варианта английского языка) [Текст]: Автореф. дис. … канд. филол. наук / О.Г. Прохвачева. - Волгоград, 2000. – 24с. 94.Прохвачева, О.Г. Образ «приватного» пространства в языковой картине мира (на материале русской и английской фразеологии) [Текст] / О.Г. Прохвачева // Языковая личность: культурные концепты: Сб. науч. тр. / ВГПУ, ПМПУ. – Волгоград – Архангельск: Перемена, 1996 – С. 41 – 48. 95.Путилов, Б.Н. Проблемы типологии этнографических связей фольклора [Текст] / Б.Н. Путилов // Фольклор и этнография. – Л.: Изд-во «Наука», 1977. – С. 3 – 14. 96.Путилов, Б.Н. Фольклор и народная культура [Текст] / Б.Н. Путилов. – СПб.: Наука, 1994. – 239 с. 97.Салимова, Д.А., Данилова, Ю.Ю. Время и пространство как категории текста: Теория и опыт исследования (на материале поэзии М.И. Цветаевой и З.Н. Гиппиус): Монография [Текст] / Д.А. Салимова, Ю.Ю. Данилова. – М.: Флинта: Наука, 2009. – 200с. 98.Самойленко, А.С. Концептуализация годового оборота времени в современном английском языке [Текст]: Дис. … канд. филол. наук / А.С. Самойленко. – Северодвинск, 2009. – 218 с. 99.Седова, Э.Г. Этногерои английского детского песенного фольклора в историческом контексте [Текст] / Э.Г. Седова // Вестник московского университета. Серия 9. Филология. – М., 2010. №6. – С. 154 – 159. 100. Сердюк, М.А. Слово в фольклорном тексте: семантическая структура и субстанциональные свойства [Текст] / М.А. Сердюк // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. – № 96. – СПб., 2009. – С. 184-191. 199 101. Симашко, Т.В. Языковая картина мира и способы ее фрагментации [Текст] / Т.В. Симашко // Языковая картина мира в кумулятивном аспекте: Монография / [Т.В. Симашко, Т.С. Нифанова, А.Г. Бондарева и др.]; Поморский гос. ун-т им. М.В. Ломоносова. – Архангельск: Поморский ун-т, 2006. – С. 4 – 40. 102. Слышкин, Г.Г. «От текста к символу». Лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе [Текст] / Г.Г. Слышкин. – М.: Academia, 2000. – 128 с. 103. Смусь, М.А. Роль фонетической структуры поэтического текста в создании ритмического движения. Экспериментально-фонетическое исследование на материале nursery rhymes [Текст]: Дис. … канд. филол. наук / М.А. Смусь. – М., 1988. – 247с. 104. Степанов, Ю.С. Константы: Словарь русской культуры [Текст] / Ю.С. Степанов. – Изд.3-е, испр. и доп. – М.: Академический Проект, 2004. – 992 с. 105. Степанова, И.В. Лингвоментальные и лингвокультурологические характеристики традиционных английских детских стихов [Текст]: Дис. … канд. филол. наук / И.В. Степанова. – Челябинск, 2003. – 239 с. 106. Стихи матушки Гусыни. Сборник [Текст] / Сост. Н. М. Демурова. На англ. яз. с избранными русскими переводами. – М.: Радуга, 1988. – 684 с. 107. Тер-Минасова, С.Г. Язык и межкультурная коммуникация: (Учеб. пособие) [Текст] / С.Г. Тер-Минасова. – М.: Слово/Slovo, 2000. – 264 с. 108. Токарев, Г.В. Концепт как объект лингвокультурологии (на материале репрезентаций концепта "труд" в русском языке): Монография [Текст] / Г.В. Токарев. – Волгоград: Перемена, 2003. – 233 с. 200 109. Толстая, С.М. Фольклор и этнолингвистика [Текст] / С.М. Толстая // Первый Всероссийский конгресс фольклористов. Сб. докладов. – М., 2006. Т. 1. – С. 118 – 132. 110. Толстая, С.М. Фольклорный текст как средство коммуникации [Текст] / С.М. Толстая / рецензия на книгу С.Б. Адоньевой «Прагматика фольклора». СПб., 2004) // Живая старина, 2005. №2. – С. 54 – 56. 111. Толстой, Н.И. Язык – литература – культура – национальное самосознание (резюме доклада на пленарном заседании Международной юбилейной сессии, посвященной 100-летию со дня рождения В.В. Виноградова) [Текст] / Н.И. Толстой // Вестник Московского университета. – М.: 1995. – № 3. – Серия 9. Филология. – С. 140 – 163. 112. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное [Текст] / В.Н.Топоров. – М.: Изд. группа "Прогресс - Культура", 1995. – 624 с. 113. Топорова, Т.В. Семантическая структура древнегерманской модели мира [Текст] / Т.В. Топорова. – М.: Радикс, 1994. – 192 с. 114. Туарменская, А.В. Когнитивные аспекты восприятия и категоризации пространственного опыта: на материале английских фразеологизмов со словами, обозначающими части тела человека [Текст]: Автореф. дис. … канд. филол. наук / А.В. Туарменская. – М., 2006. – 25 с. 115. Тураева, З.Я. Категория времени: время грамматическое и время художественное (на материале английского языка): Учебное пособие. Изд. 2-е. [Текст] / З.Я. Тураева – М.: Книжный дом «Либроком», 2009. – 216 с. 116. Урысон, Е.В. Проблемы исследования языковой картины мира: Аналогия в семантике [Текст] / Е.В. Урысон. – М.: Языки славянской культуры, 2003. – 224 с. 201 117. Успенский, Б.А. Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры [Текст] / Б.. Успенский. – М.: Языки русской культуры, 1996. – 608 с. 118. Фархутдинова, Ф.В. Взглянуть на мир сквозь призму слова: Опыт лингвокультурологического анализа русскости [Текст] / Ф.В. Фархутдинова. – Иваново: Иван. гос. ун-т, 2000. – 204 с. 119. Филиппова, Е.В. «Дом» как фрагмент фольклорной картины мира (на материале английской и русской народной баллады) [Текст]: Дис. … канд. филол. наук / Е.В. Филиппова. – Саратов, 2001. – 191 с. 120. Хроленко, А.Т. Кластерный анализ в лингвокультуроведческих исследованиях [Текст] / А.Т. Хроленко // Концептосфера «Небо»: опыт кластерного анализа. – Курск: Изд-во Курск. гос. ун-та, 2003. – С. 3 – 7. 121. Хроленко, А.Т. Основы лингвокультурологии: Учебное пособие [Текст] / А.Т. Хроленко; Под ред. В.Д. Бондалетова. – М.: Флинта: Наука, 2004. – 184 с. 122. Хроленко, А.Т. Семантика фольклорного слова [Текст] / А.Т. Хроленко. – Воронеж: Изд. Воронежского университета, 1992. – 137 с. 123. Хроленко, А.Т. Словарь языка фольклора как база этнолингвистических исследований [Текст] / А.Т. Хроленко // Слово и культура. Памяти Н.И. Толстого. Т. 2. – М., 1988. – С. 284 – 291. 124. Хроленко, А.Т. лингвофольклористики Современное [Текст] / состояние А.Т. и Хроленко перспективы // Первый Всероссийский конгресс фольклористов. Сб. докладов. – М., 2006. Т. 1. – С. 442 – 447. 125. Цапенко, С.А. Кумулятивное поле как единица фрагментации кумулятивного пространства [Текст] / С.А. Цапенко // Языковая картина мира в кумулятивном аспекте: Монография / [Т.В. Симашко, Т.С. Нифанова, А.Г. Бондарева и др.]; Поморский гос. ун-т им. М.В. Ломоносова. – Архангельск: Поморский ун-т, 2006. – С. 41 – 70. 202 126. Цивьян, Т.В. Лингвистические основы балканской модели мира [Текст] / Т.В. Цивьян / Ин-т славяноведения и балканистики. Отв. ред. В.Н. Топоров. – М.: Наука, 1990. – 207 с. 127. Черванева, В.А., Артеменко, Е.Б. Пространство и время в фольклорно-языковой картине мира (на материале эпических жанров): Монография [Текст] / В.А. Черванева, Е.Б. Артеменко. – Воронеж: Воронежский госпедуниверситет, 2004. – 184 с. 128. Черванева, В.А. Традиционный культурный смысл как системообразующий фактор фольклорно-языковой картины мира [Текст] / В.А. Черванева // Дело всей жизни: Сб. науч. трудов (К юбилею профессора Е.Б. Артеменко). – Воронеж: ВГПУ, 2009. – С. 191 – 198. 129. Черепанова, И.А. Пространственно-временной континуум древнегерманской картины мира [Текст] / И.А. Черепанова // Язык и культура. – Томск, 2009. – № 3(7). – С. 88 – 93. 130. Черноусова, И.П. Фольклорно-языковая картина мира, представленная в диалоговой модели (на материале былины) [Текст] / И.П. Черноусова // Известия университета. Гуманитарные науки. Тульского государственного – Тула: Издательство ТулГУ, 2013. – С. 349 – 359. 131. Черноусова, И.П. Фольклорно-языковая картина мира, представленная в диалоговой модели (на материале русской волшебной сказки) [Текст] / И.П. Черноусова // Вестник Челябинского государственного университета. – Челябинск, 2013. – №14. – С. 114 – 120. 132. Чистов, К.В. Народные традиции и фольклор. Очерки теории [Текст] / К.В. Чистов. – Л., 1986. – С. 13 – 43. 133. Чупрына, О.Г. Семасиологическое исследование темпоральной лексики в древнеанглийском языке [Текст]: Дис. … докт. филол. наук: 10.02.04 / О.Г. Чупрына. – М., 2001. – 341 с. 203 134. Шейгал, Е.И., Буряковская, В.А. Лингвокультурология: языковая репрезентация этноса [Текст] / Е.И. Шейгал, В.А. Буряковская. – Волгоград: Логос, 2002. – 316 с. 135. Шестакова, Н.Л. К проблеме формирования фольклорного сознания детей(на материале сказок) [Текст] / Н.Л. Шестакова // Вопросы фольклора и литературы (по материалам межвузовской конференции) Сб. статей. – Омск, 2003. С. 35 – 42. 136. Шишкова, И.А. Джон Локк и Сара Триммер о природе и детях [Текст] / И.А. Шишкова // Сборник материалов Международной научно- практической конференции "Мировая словесность для детей и о детях". – М: МПГУ, 2013. – С.144 – 150. 137. Шмелев, А.Д. Русская языковая модель мира: Материалы к словарю [Текст] / А.Д. Шмелев. – М.: Языки славянской культуры, 2002. – 224 с. – (Язык. Семиотика. Культура. Малая серия). 138. Язык фольклора: Хрестоматия [Текст] / Сост. А.Т. Хроленко. – 3- е изд. – М.: Флинта: Наука, 2007. – 224 с. 139. Яковлева, Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени и восприятия) [Текст] / Е.С. Яковлева. – М.: Гнозис, 1994. – 344 с. 140. Alexander, M. British folklore, myths and legends [Текст] / M. Alexander. – London, 1982. 141. Animal nursery rhymes [Текст]. – London, 1994. 142. Armstrong, E. A. The folklore of birds. An enquiry into the origin and distribution of some magico-religious traditions [Текст] / E. A. Armstrong. – London, 1958. – C. 25 – 210. 143. Arrowsmith, N. and Moorse, G. A field guided to the little people [Текст] / N. Arrowsmith, G. Moorse. – London, 1977. 144. Briggs, K.M. The Fairies in tradition and literature [Текст] / K.M. Briggs. – London, Routledge and Paul, 1967. 204 145. Coffin, T. P. The female hero in folklore and legend [Текст] / T.P. Coffin. – N.Y., 1975. 146. Coleman, S.J. Northern England and its legendary lore [Текст] / S.J. Coleman. – Douglas, 1961. 147. Dorson, R. M. Folklore and fakelore. Essays toward a description of folk studies [Текст] / R. M Dorson. – Cambridge (Mass.) – London, 1976. – C. 33 – 47. 148. Dorson, R. M. Folklore and Folklife [Текст] / R. M Dorson. – Chicago – London, 1973. – C. 1 – 7. 149. Eckenstein, L. Comparative studies in nursery rhymes [Текст] / L. Eckenstein. – Detroit (Mich.), Singing tree press, 1968. 150. Edmonson, M. S. Lore. An Introduction into the Science of Folklore and Literature. – N.Y., 1971. 151. Finnegan, R. Oral poetry. Its nature, significance and social context [Текст] / R. Finnegan. – Cambridge, 1977. 152. Folklore and society. Essay in honor of Benj. A. Botkin [Текст]. – Hatboro, 1966. 153. Folklore genres [Текст]. – Austin – London, 1976. 154. Folklore, myths and legends of Britain [Текст]. – London: Reader’s Digest Association, 1977. – 552 c. 155. Folklore. Performance and communication [Текст]. – The Hague – Paris, Mouton, 1975. – C. 1 – 7. 156. Folklore research around the world: a North American point of view [Текст]. – Bloomington, 1961. 157. Gomme, A.B. The traditional games of England, Scotland and Ireland [Текст] / A.B. Gomme. – London, 1894. 158. Grace, G.W. The Linguistic Construction of Reality [Текст] / G.W. Grace. – London, 1987. 159. Green, P.B. A history of nursery rhymes [Текст] / P.B. Green. – Washington (a.o.), Singing tree press, 1968. 205 160. Halliwell, J.O. Popular rhymes and nursery tales. A sequel to the nursery rhymes of England [Текст] / J.O. Halliwell. – Lnd., Smith, 1849. 161. Hendricks, W.O. Linguistics and Folkloristics [Текст] / W.O. Hendricks // Current Trends in Linguistics. – Paris, The Hague, 1974. – Vol. 12. 162. Hirsch, E. D., Jr. Cultural Literacy. What every American needs to know [Текст] / E. D. Hirsch, Jr. – Boston, 1987. – C. 1 – 188. 163. Judge, R. The Jack-in-Green: A May Day Custom [Текст] / R. Judge. – Cambridge, 1979. 164. Kightly, C. The customs and ceremonies of Britain. An encyclopaedia of living traditions [Текст] / C. Kightly. – London, 1986. – C. 53 – 229. 165. Lloyd, A. L. Folk Song in England [Текст] / A. L. Lloyd. – London, 1967. 166. Miall, A., Miall P. The Victorian Christmas Book [Текст] / A. Miall, P. Miall. – London, 1978. 167. Opie, P. and I. The lore and language of schoolchildren [Текст] / P. and I. Opie. – Oxford, 1960. 168. Rutherfold, F. All the way to Pennywell. Children’s rhymes of the North East [Текст] / F. Rutherfold. – Durham, 1971. СЛОВАРИ И СПРАВОЧНИКИ 169. Города и графства: Лингвострановед. справ. [Текст] / Сост. Г. Д. Томахин. – 3-е изд. – М.: Просвещение, 2003. – 112 с.: ил. – (Язык и культура. Великобритания). 170. Кто есть кто в Британии: Лингвострановед. справ. [Текст] / Сост. Г. Д. Томахин. – 2-е изд. – М.: Просвещение, 2003. – 125 с.: ил. – (Язык и культура. Великобритания). 206 171. Кунин, А.В. Англо-русский фразеологический словарь [Текст] / А.В Кунин. – Изд. 3-е, испр., в двух книгах. – М.: «Советская Энциклопедия», 1967. 172. Мифы народов мира. Энциклопедия. (В 2 томах) [Текст] / Гл. ред. С.А. Токарев. – М.: «Советская Энциклопедия», 1982. 173. Новый Большой англо-русский словарь: в 3-х т. Около 250 000 слов [Текст] / Апресян Ю.Д., Медникова Э.М., Петрова А.В. и др. Под общ. рук. Ю.Д. Апресяна. – М.: Рус. яз., 1994. 174. Рум, А. Р. У. Великобритания: Лингвострановедческий словарь [Текст] / А. Р. У. Рум. – 2-е изд., стереотип. – М.: Рус. яз., 2000. – 560 с. 175. Страны Соединенного Королевства: Лингвострановед. справ. [Текст] / Сост. Г. Д. Томахин. – 2-е изд. – М.: Просвещение, 2001. – 79 с.: ил. – (Язык и культура. Великобритания). 176. Томахин, Г.Д. Лингвострановедческий словарь Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии [Текст] / Г.Д. Томахин. – М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2003. – 780 с., 8 л. ил. 177. Hole, C. A dictionary of British folk customs [Текст] / C. Hole. – London, 1984. 178. Longman Dictionary of Contemporary English (Словарь современного английского языка: в 2-х т. – М.: Рус. яз., 1992) 179. Macmillan English Dictionary for Advanced Learners [Текст]. – Oxford, 2002. 180. Merriam-Webster’s Advanced Learner’s English Dictionary // www.merriam-webster.com 181. Opie, I. and P. The Oxford Dictionary of Nursery Rhymes [Текст] / I. Opie, P. Opie. – Oxford: Oxford University Press, 1996. 182. Oxford Advanced Learner’s Dictionary // www. oald8.oxfordlearnersdictionaries.com 183. Simpson, J., Roud, S. A Dictionary of English Folklore [Текст] / J. Simpson, S. Roud. – Oxford, 2003. 207 184. The Longman Dictionary of English Language and Culture [Текст]. – Harlow: Pearson Education Limited, 2005. ИНТЕРНЕТ-ИСТОЧНИКИ 185. Английский мир детства // URL: http://www.study.ru/support/lib/note224.html (дата обращения: 17. 07. 2012) 186. Nursery Rhymes Lyrics, Origins and History // URL: http://www.rhymes/org/uk/ (дата обращения: 20. 08. 2012) 187. nurseryrhymes.com // URL: http:www.nurseryrhymes.com/ (дата обращения: 21. 08. 2012) 188. Nursery Rhymes, poems, music and song // URL: http://www. nurseryrhymes4u.com/ (дата обращения: 20. 08. 2012) 189. Mother Goose Rebus Rhymes - Enchanted Learning Software // URL: http://www.enchantedlearning.com/Rhymes.html. (дата обращения: 19. 08 2012) 190. Nursery Rhymes. org // URL: http://www.nurseryrhymes.org/nursery- rhymes.html. (дата обращения: 10. 05. 2014) 191. Complete Rhyme List - Mother Goose Club Nursery Rhymes // URL: http://www.mothergooseclub.com/rhyme_list.php (дата обращения: 29. 06. 2014) 192. The Dark Origins of 11 Classic Nursery Rhymes // URL: http://www.mentalfloss.com/article/55035/dark-origins-11-classic-nurseryrhymes (дата обращения: 10. 05. 2014) 193. Nursery Rhymes at Americanfolklore.net http://www.americanfolklore.net/folklore/nursery-rhymes/ // URL: (дата обращения: 15. 07. 2013) 208 194. A Rhyme and a Reason // URL:http://www.geocities.com/athens/Forum/3041/ (дата обращения: 17. 07. 2013) 195. The History of Nursery Rhymes and Mother Goose // URL: http://www.arts.uwaterloo.ca/ENGL/courses/engl208c/esharris/html (дата обращения: 10.05. 2014) 196. History through Nursery Rhymes http://www.prestonspeed.com/nurseryrhymes.html // URL: (дата обращения: URL: http://www- 18.08.2012) 197. Dreamhouse: Nursery Rhymes // personal.umich.edu/~pfa/dreamhouse/nursery/rhymes.html (дата обращения: 13. 05. 2014) 198. What is a Nursery Rhyme? // URL: http://www.myn-is- me.hubpages.com/hub/nursery_rhyme (дата обращения: 10. 05. 2014) 209
