1 ВЫКРУТАСЫ Около трёх часов Мэри Джейн отыскала
advertisement
ВЫКРУТАСЫ Около трёх часов Мэри Джейн отыскала, наконец, Элоизин дом. Причём объяснила вышедшей встретить её к воротам хозяйке, дескать всё шло совершенно гладко, она точно помнила дорогу, пока не свернула у Меррика. – У Мерритта, девушка, – поправляет Элоиз, напоминая: Мэри Джейн находила дом уже дважды, но тут Мэри Джейн, промычав нечто невразумительное про бумажные салфетки, рванула обратно к легковушке. Элоиз подняла воротник верблюжьей курточки, встала затылком к ветру и ждала. Через минуту Мэри Джейн вернулась, утирая салфеткой нос, но всё ещё огорчённая, даже какая-то сникшая. Элоиз бодро сообщила, что весь чёртов обед подгорел – мясо, всё остальное, – а Мэри Джейн успокоила, мол вообще-то по пути уже поела. Пошли к дому; Элоиз полюбопытствовала, как эт’ у Мэри Джейн образовался выходной. Та пояснила, дескать свободен не целый день. Просто у г-на Уайнбурга грыжа, он дома в Ларчмонте, оттого по будням после обеда она отвозит ему письма да забирает кой-какие бумаги. – Слушай, а чё за грыжа такая? – спросила Мэри Джейн. Бросив окурок на грязный снег под ногами, Элоиз заявила, мол толком не знает, но означенное не заразно; короче, слишком брать в голову не стоит. – А-а, – сказала вопросившая; девушки ступили в дом. Через двадцать минут они уже приканчивали в гостиной первый стаканчик виски с содовой, болтая так, как способны, наверно, только подруги, делившие во времена учёбы одну комнату. Их связывает даже ещё больше: обе до конца не доучились. Элоиз бросила вуз на втором году, в 1942-м, через неделю вслед за тем, как её застукали с каким-то военным в закрытом подъёмнике на третьем ярусе общежития. Мэри Джейн тоже ушла – в том же году, с того же потока, почти в том же месяце – ибо выскочила за воспитанника лётного училища, худощавого, увлечённого воздухоплаваньем парня из Дилла, государство Миссисипи, кто из трёх месяцев супружеской жизни с Мэри Джейн два просидел в тюрьме за драку с военным дозором. – Да нет же, говорю тебе. Рыжие, – Элоиз лежит на кушетке, вытянувшись, скрестив щиколотки тонковатых, но очень красивых ног. – А я слыхала – пепельные, – повторила Мэри Джейн из синего кресла. – Этот… как его… руку на отсеченье, говорит, даю, якобы пепельные. – Не-а. Уж поверь, – Элоиз зевнула. – Пока красила, я чуть ли не у ней в комнате присутствовала. Ты чё? Там куреву каюк? – Да ладно. У меня целая пачка, – Мэри Джейн запустила руку в сумочку. – Только где? – Не служанка, а кулёма какая-то, – не двинулась с места Элоиз. – Буквально час назад прямо под нос ей сунула две нераспечатанных коробки. Сама увидишь: щас ввалится и спросит, куда их девать. Вот чёрт, на чём я остановилась? – На Тирингер, – подсказывает Мэри Джейн, прикуривая собственную сигарету. – А, ну да. Чётко помню. Покрасилась вечером накануне свадьбы с неким Фрэнком Хенком. Его-то хоть припоминаешь? – Да так… Занюханный коротышка-рядовой? Эдакий жутко невзрачный? – Невзрачный. Господи! Смахивал на неумытого Белу Лугоши. Мэри Джейн, откинув голову, хохочет. – Бесподобно, – похвалила, возвращаясь в положенье, удобное для питья. – Давай сюда стакан, – Элоиз спрыгивает в одних чулках с кушетки. – Честно, просто кулёма. Я пошла на всё, разве только Лу ей в постель не запихнула, – лишь бы переехала с нами сюда. А теперь жалею, что… Откуда у тя такая вещица? – Эта? – Мэри Джейн тронула брошку с резным камнем. – Боже мой, ещё со школы. От мамы осталась. – Господи, – Элоиз стоит с пустыми стаканами в руках. – У меня нет ни одной чёртовой святыни, даже нацепить неча. Ежели мамаша у Лу в один прекрасный день умрёт – ха-ха! – то, пожалуй, оставит мне какиенибудь старинные щипцы с вязью из буквочек, иль ещё чего. – Ты с ней вообще-то сейчас в хороших отношениях? – Не смешно, – Элоиз пошла на кухню. – Я пью последний, слышишь?! – крикнула вслед Мэри Джейн. – Иди ты к чёрту. Кто в гостях у кого? И кто на два часа опоздал? Не уйдёшь, пока не надоешь мне до смерти. К чёрту твоё паршивое служебное рвенье. Мэри Джейн, снова закинув голову, гогочет, но Элоиз уже шагает на кухню. Брошенная без дела одна в комнате, Мэри Джейн встала, подошла к окну. Приподнимая занавеску, кладёт запястье на поперечную раму между стёклами, однако, почувствовав песчинки, руку убирает, отирает её другой ладонью и просто стоит, выпрямившись. Снаружи грязное снежное месиво на глазах превращается в лёд. Мэри Джейн отпустила занавеску, медленно побрела к синему креслу мимо двух битком набитых книжных шкафов, даже не взглядывая ни на одно названье. Сев, открыла сумочку, достала зеркальце, оглядела зубы. Потом, сомкнув губы, с усильем проведя языком по передним верхним зубам, снова посмотрела в зеркальце. 1 – На улице жутко подмораживает, – повернула голову. – Боже мой, я уже пьяная. Ты чего – совсем не добавляешь содовой? Элоиз, замершая с полными стаканами в руках, вытягивает оба указательных пальца наподобье стволов: – Всем оставаться на местах. Дом к чёртовой матери окружён. Мэри Джейн, хохотнув, убрала зеркальце. Элоиз прошла дальше. Стакан Мэри Джейн криво ставит на подносик, свой держит в руке. Снова растянувшись на кушетке, говорит: – Думаешь, чем там занята? Сидя на толстой чёрной заднице, читает «Одеянье». Я достаю лоток со льдом – и уронила. А она недовольно эдак на меня косится. – Всё, пью последний. Кроме шуток, – Мэри Джейн подняла стакан. – Да, слушай! Знаешь, кого на прошлой неделе встретила? В лавке Лорда-Тейлора? – М-м-м, – Элоиз поправляет под головой подушку. – Акима Тамирова. – Кого? – переспрашивает Мэри Джейн. – Кто такой? – Аким Тамиров. В кино играет. Вечно говорит: «Ты чё, прикольщик, да?». Обожаю чувака… В тутошнем проклятом доме нет ни одной приличной подушки. Дык’во встретила-то? – Джексон. Она… – Которую из них? – Откуда я знаю? Душеведенье с нами посещала, ещё всю дорогу… – С нами душеведенье посещали обе. – Да? Ну, у неё ещё охренительно обалденные… – А-а, Маршию-Луизу. Я тоже с ней однажды столкнулась. Всё такое же трепло? – Да уж, Господи. Но знаешь, чего мне рассказала? Доктор Уайтинг умерла. Получила, говорит, письмо от Барбары Хилл, дескать Уайтинг прошлым летом заболела раком и умерла, вот эдак вот. Весила всего двадцать восемь кило. Ну, при смерти. Мрак, да? – Не-а. – Элоиз, ты становишься чёрствой. – М-м. Ещё чего-нибудь поведала? – Ага, буквально на днях вернулась из Европы. Мужа отряжали на Неметчину, то ль ещё куда, ну она тоже с ним. Говорит, дали на две семьи дом из сорока семи комнат да чуть не десяток слуг. У неё – собственная лошадь, а ихний конюх дотоле работал личным преподавателем Гитлера по верховой езде, или вроде того. Представляешь, вдруг стала рассказывать, как её чуть не изнасиловал рядовой из цветных. Прямо посреди прилавков начала всё расписывать – ну, ты же Джексониху знаешь. Короче, тот служил водителем ейного мужа, однажды утром вёз её на рынок, иль ещё куда. Столь, говорит, перетрусила, даже не… – Погоди-ка чуток, – Элоиз, подняв голову, усиливает громкость. – Ты, Рамоуна? – Да, – тихо отвечает детский голосок. – Закрой за собой входную дверь, пожалуйста, – кричит Элоиз. – Пришла Рамоуна? Ой, просто умираю, сколь охота на неё посмотреть. Ты хоть понимаешь – не видала с тех пор, как у ней… – Рамоуна, – закрыв глаза, крикнула Элоиз. – Иди на кухню, пусть Грейс снимет с тебя сапожки. – Хорошо, – откликнулась Рамоуна. – П’шли, Джимми. – Ой, сколь же охота на неё посмотреть, – восклицает Мэри Джейн. – Боже мой! Глянь-ка, чё я натворила. Какой ужас, прости, Эл! – Перестань. Перестань, – говорит Элоиз. – Всё равно ненавижу здешний чёртов ковёр. Щас ещё намешаю. – Не надо. Смотри – осталось больше половины! – Мэри Джейн приподняла стакан. – Ну, как знаешь. Дай сигаретку. Мэри Джейн протянула свою пачку: – Ой, просто умираю, сколь охота на неё посмотреть. На кого хоть похожа-то? Элоиз чиркнула спичкой: – На Акима Тамирова. – Нет, правда. – Лу. Вылитый Лу. Стоит приехать его маман, точно тройняшки. – Не приподнимая головы, дотянулась до стопки пепельниц на дальнем конце столика. Успешно сняв верхнюю, положила себе на живот. – А мне бы нужен кокер-спаниель. Хоть кто-то похожий на меня. – Как у неё сейчас с глазами? – спрашивает Мэри Джейн. – В смысле, не хуже, и всё такое? – Господи! Вроде бы нет. – Хоть чего-то без очков видит? В смысле, вставая ночью в уборную, и вообще? – Как же, скажет она. Сплошные тайны. Мэри Джейн, не вставая с кресла, закидывает с разворотом голову: – Ну, здравствуй, Рамоуна! Ух, какое красивое платье! – Поставила стакан. – Ты меня, наверно, уж не помнишь, а, Рамоуна? – Всё она помнит. Рамоуна, кто это? – Мэри Джейн, – Рамоуна почесалась. 2 встать. ник? Джейн. – Бесподобно! – восхищена Мэри Джейн. – Рамоуна, не хочешь чмокнуть меня в щёчку? – Перестань сейчас же, – одёргивает Элоиз Рамоуну. Та почесон прекращает. – Дык хочешь меня чмокнуть, Рамоуна? – Не люблю целоваться. Элоиз фыркнула и спрашивает: – А где Джимми? – Здесь. – Кто такой Джимми? – любопытствует Мэри Джейн у Элоиз. – О Боже! Ухажёр. Повсюду за ней ходит. Всё вместе с нею делает. Такие страсти, просто обалдеть и не – Правда? – восторженно наклоняется вперёд Мэри Джейн. – Рамоуна, дык у тебя наличествует поклонВ глазах Рамоуны за толстыми стёклами очков не отразилось даже малейшей толики восторга Мэри – Рамоуна, Мэри Джейн задала тебе вопрос, – напоминает Элоиз. Рамоуна сунула палец в маленький приплюснутый носик. – Перестань сейчас же, – одёрнула Элоиз. – Мэри Джейн спрашивает, есть ли у тебя поклонник. – Да, – сказала та, усиленно ковыряя в носу. – Рамоуна. Прекрати, кому говорят! Опустила руку. – Просто замечательно, – рада Мэри Джейн. – А как его зовут? Рамоуна, имечко скажешь? Или это большая тайна? – Джимми, – сказала Рамоуна. – Джимми? Слушай, мне очень нравится имя Джимми! А фамилия? – Джимми Джиммерино. – Стой прямо, – бросает Элоиз. – Ух ты! Во сочетаньице. Дык где же Джимми-то? Скажи, пожалуйста, Рамоуна! – Здесь. Мэри Джейн огляделась; потом, снова посмотрев на Рамоуну, просияла в побуждающей к откровенности улыбке: – Где здесь, золотце? – Здесь. Я его за руку держу. – Не по’ял, – Мэри Джейн глянула в сторону Элоиз, как раз допивавшей из стакана. – Чего на меня-то смотришь? Мэри Джейн перевела взор на Рамоуну. – А-а, ясно. Джимми – просто мальчик, который здесь как бы понарошку. Бесподобно, – Мэри Джейн радушно поклонилась. – Как поживаешь, Джимми? – Он с тобой и говорить не станет. Рамоуна, расскажи Мэри Джейн о Джимми. – Чего рассказать-то? – Выпрямись, пожалуйста… Расскажи Мэри Джейн, какой он из себя. – Зелёные глаза, чёрные волосы. – Так. Дальше. – Нету мамы, нету папы. – Ага. – Нету веснушек. – Ещё. – Шпага. – Дальше. – Не знаю, – опять чешется Рамоуна. – Да он просто красавец! – Мэри Джейн ещё больше клонит тело вперёд. – Рамоуна. Скажи. Джимми-то снял сапожки, когда вы пришли? – У него штиблеты. – Бесподобно, – обратилась Мэри Джейн к Элоиз. – Сперва выглядит именно так. А на самом деле надо целыми днями выслушивать одно и то же. Джимми с ней ест. Моется с ней в ванной. Спит. Она лежит на самом краешке, прям застыв, – не ушибить бы Джимми. Внимательно, с восхищеньем слушая, Мэри Джейн закусила нижнюю губу; потом, отпустив её, спрашивает: – А почему такое имя? – Джимми Джиммерино? Бог его знает. – Видимо, какой-нибудь соседский мальчик. Элоиз, зевая, покачала головой: 3 – Нет здесь по соседству никаких мальчиков. Вообще детей нету. Меня за глаза называют плодовитой задницей, а… – Мам, – сказала Рамоуна, – могу я поиграть во дворе? Элоиз смотрит на дочь: – Ты же только пришла. – Джимми опять хочет выйти. – Почему, позволь спросить? – Забыл там шпагу. – Да п’шёл он со своей проклятой шпагой, – роняет Элоиз. – Ладно. Иди. Но снова надень сапожки. – Могу я взять это? – Рамоуна вынула из пепельницы обгоревшую спичку. – Можно мне взять это. Возьми. Да не выходи, пожалуйста, со двора. – До свиданья, Рамоуна! – пропела Мэри Джейн. – Пока. П’шли, Джимми. Элоиз неожиданно вскакивает на ноги: – Дай-ка стакан. – Нет, честно, Эл. Пора в Ларчмонт. В смысле, господин Уайнбург обалденная лапочка, нельзя ж… – Позвони-скажи, мол тебя убили. Да отпусти ты чёртов стакан. – Нет, правда, Эл. В смысле, подмораживает жутко. А у меня почти нет противообледенителя. В смысле, коль скоро я не… – Ну и пущай замерзает. Иди звони. Скажись мёртвой, – приказывает Элоиз. – Стакан на бочку. – Вообще-то… Где трубка? – Она ушла… – Элоиз показывает пустыми стаканами на дверь в столовую, – …в том ныпрвлении. Остановясь на пороге, сладострастно повертела бёдрами. Мэри Джейн хихикнула. * * * – Просто ты плохо знала Уолта, – говорит Элоиз без четверти пять, лёжа навзничь на полу с поставленным на плоскую грудь стаканом. – Изо всех парней лишь он умел меня рассмешить. В смысле, по-настоящему рассмешить. – Бросает взгляд на Мэри Джейн. – Помнишь, как-то вечером – уже посреди третьего полугодья – к нам припёрлась чокнутая Луиз Хермансон в чёрном лифчике – ну, купленном в Чикаго? Мэри Джейн хихикнула. Она лежит ничком на кушетке, упёршись подбородком в подлокотник, и смотрит на Элоиз. Стакан на полу, в пределах досягаемости. – Вот-вот, именно так он запросто меня смешил, – продолжает Элоиз. – Просто в разговоре. По межгороду. Даже в письмах. Вовсе на себя не нагоняя; просто уродился весёлым – вот где вся прелесть. – Слегка повернула голову к Мэри Джейн. – Слушай, подкинь курево, а? – Не, не дотянусь. – Ну и хрен с тобой, – снова упирает взгляд в потолок. – Однажды я упала. Обычно ждала его на остановке, прям у военторга; в тот раз он задержался, и автобус уже отходит. Мы за ним побежали, я подвернула ногу да шлёп наземь. А он говорит: «Бедная выкрутаса». Про мою лодыжку. Назвал её беднягой-выкрутасой… Господи, во клёвый парень. – А у Лу што ль нету остроумья? – Чево? – У Лу што ль нету остроумья? – О Боже! Откуда я знаю? Наверно, наличествует. Показывают мультики – фыркает, всё такое. Элоиз подняла голову; сняв с груди стакан, отпила. – По-мойму, – сказала Мэри Джейн, – эт’не главное. Ну не главное. – Чево именно? – Ну… понимаешь. Смех, все дела. – Как – не главное? Послушай: раз не намерена в отшельницы, иль в кого там ещё, почему б не позабавиться. Мэри Джейн хихикнула: – Ну, ты даёшь. – О Господи, жутко клёвый парень, – сказала Элоиз. – Причём всегда – или весёлый, или ласковый. Но ласковость не как у проклятого сюсюкающего мальчонки. Особая разновидность нежности. Знаешь, чё однажды учудил? – Не-а. – Его только-только призвали; мы едем из Трентона в Новый Йорк. В поезде холодрыга, и вроде как накинули на себя моё пальто. А я ещё надела шерстяную кофту Джойс Морроу; помнишь – чудненькая-голубенькая? Мэри Джейн кивнула, но Элоиз на неё даже не покосилась. – В общем, вроде как кладёт мне руку на живот. Ну, понимаешь. Короче, вдруг говорит, дескать мой живот столь прекрасен, что пусть бы возник какой-нибудь начальник да приказал ему другой рукой разбить окно. Пусть, говорит, восторжествует справедливость. Затем, убрав руку, пристал к проводнику – мол плечи расправь. Больше всего в жизни, говорит, не терплю, коль мужчина не горд служебной одеждой. А проводник просто поже4 лал ему спокойной ночи. – Элоиз мгновенье помыслила. – Часто имело значенье не чего он говорит, а как. Понимаешь? – Ты о нём Лу рассказывала – в смысле, вообще? – М-м. Начала однажды… Но он сразу спросил, до какого тот дослужился чина. – А до какого? – Ха! – выдавила Элоиз. – Да нет, просто в смысле… Элоиз вдруг глухо хмыкнула: – Знаешь, чё однажды выдал? Чувствую, говорит, словно продвигаюсь по службе, но в противоположном ото всех направленьи. Едва первый раз повысят в звании, то вместо того, чтоб нацепить лычки, оторвут рукава. К генеральскому чину, говорит, стану гол аки сокол. Изо всей одежды сохраню лишь пехотную пуговицу на пупке. – Посмотрела на Мэри Джейн, та даже не улыбнулась. – Смешно, правда? – Конечно. Но только почему б ваще не рассказать о нём Лу? – Почему? Да потому: ни черта не со’бражает, вот почему… И ещё. Слушайте сюда, девушка со служебным рвеньем. Коль вы в один прекрасный день обратно выйдете замуж, ничего благоверному не рассказывайте. Понятно? – Почему? – спросила Мэри Джейн. – Потому что я тебе говорю, вот почему. Им охота думать, якобы тебя цельную жизнь выворачивает наизнанку всякий раз, как к тебе подходит парень. Кроме шуток. Нет, рассказывать, конечно, разрешено. Но ни в коем случае не правду. Точно тебе говорю: правду – ни в жисть. Не ровён час говоришь им, дескать однажды свела знакомство с красивым парнем, то тут же, не переводя дыханья, надо сказать: слишком красивым. А рассказывая про давнишние встречи с умненьким мальчиком, добавляй, мол он вечно выпендривался да лез со своим всезнайством. Не добавишь – и при любом удобном для них случае станешь получать тем бедолагой по башке. – Элоиз отпила из стакана, помыслила. – О да, они станут слушать с полным пониманьем, всё такое прочее. Даже с обалденно умным видом. Но смотри не заглоти наживку. Уж прими за истину. Стоит потешить себя надеждой на их умственные способности – пройдёшь через адские мученья. Уверяю. Приунывшая Мэри Джейн приподняла подбородок с подлокотника кушетки, для разнообразия переложила его на предплечье. Раздумывает над Элоизиным советом. А вслух говорит: – Не повернётся ж у тебя язык назвать Лу неумным. – У меня не повернётся? – В смысле, разве он неумный? – простодушно вопрошает Мэри Джейн. – Ну што толку рассусоливать! Давай прекратим, а? Только тоску на тя нагоню. Вели мне заткнуться. – Погоди, а на кой тогда за него вышла? – О Господи! Понятья не имею. Сказал, якобы любит Джейн Остен. Дескать ейные книги много для него значат. Точные слова воспроизвожу. Лишь после свадьбы выяснилось: не читал ни одной её книги. Знаешь, кто его любимый писатель? Мэри Джейн помотала головой. – Л. Маннинг Винс. Хоть раз о таком слыхала? – Не-а. – Я тоже. Вообще никто не слышал. Написал книжку про четырёх парней, погибших от голода на Аляске. Лу не помнит её названья, но замечательно написана – лучше всего ему попавшегося. Трам-тарарам! Не способен даже честно признать, де понравилась из-за четырёх чуваков, умерших от голода в снежной хижине, или где там ещё. Обязательно надо сказать, мол замечательно написана. – Ты чересчур придирчива, – морщит нос Мэри Джейн. – В смысле, зачем эдак хаять-то? Вдруг впрямь хорошая… – Уверяю, нет, – Элоиз миг помыслила. – У тебя хоть работа. Смекаешь, у тебя хоть… – Погоди. Значит, даже не скажешь ему, что Уолт погиб? В смысле, тогда не станет ревновать – так ведь? – раз узнает про Уолта… ну, понимаешь. Убит, и все дела. – О, силы небесные! Бедненькая ты глупенькая девушка со служебным рвеньем. Да тогда вообще оборзеет. Всю кровушку из меня выпьет. Слушай. Он знает только, дескать я встречалась с Уолтом… прикольщикомрядовым. Ни за какие коврижки не расскажу про его гибель. Ни за какие. А ежели расскажу – чего ввек не сделаю, но вдруг нечистый попутает – то совру, якобы погиб в бою. Мэри Джейн выдвинула подбородок через предплечье: – Эл… – М-м? – А как он погиб? Клянусь – никому не брякну. Че’слово. Ну пожал’ста. – Нет. – Ну пожал’ста. Че’слово. Никому. Элоиз, допив виски, опять ставит пустой стакан на грудь: – Даже Акиму Тамирову? – Да нет же! Не собираюсь нико… – В общем, их полк отвели куда-то на отдых. Вроде как между боями – мне друг его написал. Уолт с ещё одним парнем укладывали в ящик японский нагреватель. Полковник хотел отослать домой. То ли вынимали из 5 ящика – ну, уложить получше… точно не знаю. Короче, нагреватель был заправлен топливом да всякой дрянью и взорвался прям у них в руках. Тот, второй парень просто потерял глаз. Элоиз заплакала. Ладонью придерживая вздрагивающий на груди пустой стакан. Мэри Джейн сползает с кушетки, делает, не вставая с колен, три шага к Элоиз, гладит по лбу. – Не плачь, Эл. Не плачь. – А кто плачет-то? – Я понимаю, но всё-таки. В смысле, не стоит из-за эдакого, и ваще. Хлопнула входная дверь. – Рамоуна вернулась, – сдавленным голосом произносит Элоиз. – Будь добра, сходи на кухню, попроси эту дать ей ужин пораньше. Сходишь? – Хорошо, но только обещай не плакать. – Обещаю. Иди. Просто неохота щас появляться на чёртовой кухне. Мэри Джейн встала, покачиваясь вышла из комнаты. Не прошло двух минут, как входит обратно, впереди бежит Рамоуна, топая всей ступнёй, норовя извлечь как можно больше шума из расстёгнутых сапожек. – Разуваться не желает, – доложила Мэри Джейн. Элоиз, всё ещё лёжа навзничь на полу, сморкалась в платок. Сквозь него велит Рамоуне: – Поди-скажи Грейс: пусть снимет с тебя сапожки. Ты же знаешь – нельзя заходить в… – Она в уборной, – перебивает та. Элоиз, убрав платок, с усильем села: – Давай ногу. Сначала сядь, пожалуйста… Да не там. Здесь. Господи! Мэри Джейн, стоя на коленях и высматривая под столом своё курево, сказала: – Да. Отгадай, чего случилось с Джимми. – Понятья не имею. Другую ногу. Другую ногу. – Его сбил грузовик, – объявила Мэри Джейн. – Ужасно, правда? – Я видела Шкипера с костью, – сообщает Рамоуна матери. – Чего случилось с Джимми? – спрашивает её Элоиз. – Грузовик сбил, насмерть. Я видела Шкипера с костью, он не хотел… – Дай-ка лоб, – Элоиз вытянутыми пальцами пощупала лоб Рамоуны. – Немного знобит. Иди-скажи Грейс – пусть принесёт тебе ужин наверх. Затем сразу ложись спать. Я попозже загляну. А теперь иди, пожалуйста. И эти забери. Огромными шагами Рамоуна медленно выходит из комнаты. – Кинь мне одну, – просит Элоиз Мэри Джейн. – Давай ещё выпьем. Мэри Джейн принесла ей сигарету. – Здорово, а? Ну, про Джимми. Какое воображенье! – М-м. Притарань выпить, а? Тащи весь пузырь… Просто мне туда неохота. Повсеместно воняет апельсиновым соком. * * * В пять минут восьмого зазвонил телефон. Элоиз, встав с кресла у окна, пошарила в темноте, ища туфли. Но так и не обнаружила. В чулках, не спеша, почти нехотя пошла на звонки, кои не потревожили Мэри Джейн, спящую лицом вниз на кушетке. – Да, – сказала Элоиз в трубку, не включая верхний свет. – Понимаешь, встретить тебя не получится. Здесь Мэри Джейн. Поставила таратайку прям перед моей, а теперь никак не найдёт ключ. Я не сумею выехать. Мы чуть не двадцать минут искали его в этом, как его – ну, в снегу, всё такое. А Дик с Милдред тя не подбросят? – Она послушала. – У-у. Да, крошка, сурово. Мальчики, а почему б вам не построиться да, печатая шаг, домой? Ты б поруководил: «Ать-два, левой». Круто б выглядел. – Снова послушала. – Ни фига я не придуриваюсь. Отнюдь. Просто рожа у меня такая. – И повесила трубку. Уже не столь уверенно шагнула в гостиную. Подойдя к столику возле окна, налила остатки виски в стакан. Вышло совсем на донышке. Махнула всё одним духом, передёрнулась и села. Как только Грейс включила свет в столовой, Элоиз вздрогнула. Не вставая, крикнула: – Не надо накрывать до восьми, Грейс. Господин Уэнглер немного задержится. В освещённом дверном проёме возникла Грейс, но в гостиную не вошла: – Дама уезжать? – Она отдыхает. – А-а… Судар’ня Уэнглер, я вот чё: ничё, кабы муж остался здеся на вечер? У меня в клетушке полно месту, а в город ему только завтрева утром, да и погода уж такая непутёвая. – Муж? Где он? – Ну, прям щас-то на кухне. – Дык вот: к сожаленью, здесь остаться на ночь нельзя. – Ну пожал’ста. – Говорю же: к сожаленью, здесь остаться на ночь нельзя. У меня ведь не гостиница. 6 Грейс немного постояла: – Само собою, судар’ня. И отчалила на кухню. Выйдя из гостиной, Элоиз взошла по лестнице, едва освещённой отблесками из столовой. На площадке лежит Рамоунин сапожок. Подняв, изо всех сил швырнула через перила вниз; тот со страшным грохотом чебурахнул по полу прихожей. В Рамоуниной комнате щёлкнула выключателем и держалась за него, точно испытывая нужду в опоре. Немного постояла, глядя на дочь. Потом отпустила выключатель и быстро подошла к кровати. – Рамоуна. Проснись. Да проснись ты. Девочка спит на самом краешке, правая ягодица даже выступает за кромку постели. Тщательно сложенные очки лежат на детском ночном столике дужками вниз. – Рамоуна! Резко вздохнув, та проснулась. Широко открыла глаза, но тут же сощурила: – Чё, мам? – Вроде б ты сказала, Джимми Джиммерино насмерть сбил грузовик. – Чево? – Не чевокай. Почему сюда откатилась? – Потому. – Почему потому? Рамоуна, мне надоели… – Потому что боюсь ушибить Мики. – Кого? – Мики, – Рамоуна потёрла нос. – Мики Микеранно. Голос Элоиз сорвался в крик: – Быстро на середину. Кому говорят! Страшно испуганная, Рамоуна просто смотрит на мать. – Ладно, – та хватает дочь за лодыжки; приподняв, перетаскивает в середину кровати. Рамоуна не сопротивляется, не плачет; позволила себя передвинуть, на самом деле не подчинившись. – А теперь спи, – тяжело дышит Элоиз. – Закрой глаза… Закрывай, кому говорят. Рамоуна закрыла. Элоиз, шагнув к выключателю, резким ударом тушит свет. Но ещё долго стоит на пороге. Потом вдруг бросилась в темноте к ночному столику, зацепив коленом за угол кровати, но сгоряча даже не почувствовав боли. Обеими руками берёт Рамоунины очки, прижимает к щеке. По лицу катят слезы, стёкла сразу намокли. – Бедная выкрутаса, – повторяет вновь и вновь. Наконец, кладёт очки обратно на столик – стёклами вниз. Наклонилась, теряя равновесье; подтыкает одеяла на Рамоуниной кровати. Рамоуна не спит. Плачет, уже давно. Элоиз, вся мокрая от слёз, целует её в губы; откидывая прилипшую к глазам чёлку, выходит из комнаты. Сошла вниз, теперь уже сильно пошатываясь, и разбудила подругу. – Чево-й-та? Кто? А? – садится та на кушетке, неестественно выпрямившись. – Мэри Джейн. Послушай. Ну пожалуйста, – шмыгает носом Элоиз. – Помнишь, как мы поступили на учёбу, я привезла коричневое с жёлтым платьице, ещё купила его в лавке Буаза, а Мириам Болл ляпнула, дескать в Новом Йорке никто такие не носит, я всю ночь проплакала, помнишь? – трясёт Мэри Джейн за руку. – Я ведь была клёвой девчонкой, – подвывает умоляюще, – правда? 7