Е. А. Кучина Молитвы в лирике А. С. Пушкина Русская

гуманитарное мышление на пороге XXI века: Тезисы докладов III саранских международных Бахтинских чтений: в 2 ч. – Саранск, 1995. – Ч. 1. – С. 61-67.
13. Шачкова В. А. Путешествие как жанр художественной литературы:
вопросы теории // Вестник Нижегородского государственного университета
имени Н.И.Лобачевского. – Н. Новгород: Изд-во ННГУ им. Н. И. Лобачевского. – 2008. – № 3. – С. 277-282.
Е. А. Кучина
Молитвы в лирике А. С. Пушкина
В статье в свете православного типа духовности как доминанты в отечественной культуре рассматривается лирика А. С. Пушкина; анализируется поэтическая молитва и отмечается устремленность к духовно-аскетическому
мироосмыслению в молитвенной лирике поэта.
Ключевые слова: поэтическая молитва, аскетическая традиция, молитвенные темы, поэтика молитвы, духовно-аскетическое мироосмысление.
Русская литература неразрывно связана с духом Священного Писания и святоотеческого предания. Если в советское время этот контекст осмысления был под запретом, то к 80-90-ым годам ХХ века
литературоведение смогло вернуться к осознанию глубинной связи
русской словесности с православием. И. А. Есаулов поставил вопрос
о самой необходимости рассмотрения русской словесности в свете
православного типа духовности как доминанты в отечественной культуре [1]. Так, за последние два десятилетия это направление в филологии стало авторитетным и вошло в академическую науку
(И. А. Есаулов, В. А. Котельников, В. С. Непомнящий, В. В. Лепахин,
Ю. В. Лебедев, Т. А. Кошемчук, Г. В. Мосалёва и др.).
Русская лирика XIX века дает изобилие вариантов молитвенной
лирики. Поэтические молитвы русской лирики органичны в контексте
традиции (Ф. Н. Глинка «Молитва души», 1823; Н. М. Языков «Молитва», 1825; М. Ю. Лермонтов «Молитва», 1829; В. К. Кюхельбекер
«Молитва», 1830; А. А. Григорьев «Молитва», 1843 и «Молитва»,
1845 и т. д.). В основе жанра молитвенной лирики «лежит не стилизация молитвословия, а такой акт религиозно-языкового творчества, который включает в себя момент реального богообщения и
богопознания» [3, с. 161]. В истоках нравственного, эстетического,
духовного сознания русских поэтов лежит православное слово, слово
молитвы, опыт безусловно усвоенной православной традиции. «В
23
творениях русских поэтов, – по мысли Т. А. Кошемчук, – звучат порой те интуитивно постигнутые откровения, которые рождаются
лишь в силу причастности к Преданию, и что поэты порой говорят
(возможно, иной раз неведомо для себя) почти теми же словами, что и
святые отцы» [4, с. 24]. Язык церковной службы, ее музыкальность,
строгость и простота задают тон душевной жизни, который отразился
и в древнерусской литературе, в литературе XVIII века, а в особенности – в русской классической поэзии.
С А. С. Пушкина началась культура, впитавшая в себя все достижения национальной и европейской духовной и интеллектуальной
жизни. Но при этом отечественная культура не потеряла своих корней, самобытности, основанных на традициях православнохристианского миропонимания и миропостроения, закрепленных в
самосознании, подсознании каждого русского человека. «Пушкин
взял культурные европейские формы, – пишет Г. В. Мосалёва, – но
применил к ним духовные законы, ввел их в храм многовековой отечественной словесности» [6, с. 80]. Миросозерцание Пушкина как раз
и характеризуется генетической предопределенностью религиозного
сознания в русской культуре и проявляется в его творчестве через
православно-христианское видение мироустройства. Молитва как обращение к Богу встречается во всем творчестве Пушкина: и в романе
в стихах «Евгений Онегин», и в трагедии «Борис Годунов», и в поэме
«Анджело» и других произведениях. Высшим проявлением верности
духу предания стало поэтическое переложение великопостной молитвы («Господи и Владыко живота моего…») преподобного Ефрема
Сирина в стихотворении «Отцы пустынники и жены непорочны…».
Это стихотворение подробно прокомментировано в работах
В. П. Старка [8], В. В. Лепахина [5] и др.
В лирике Пушкина мы выделяли: во-первых, молитвенное обращение к Богу, то есть собственно поэтическую молитву (такое обращение по духовной наполненности ассоциативно связано с
канонической молитвой: поэт находится в состоянии ясного сознания
веры, устремленности к Господу сердцем и умом); во-вторых, молитву-прошение, это, как правило, просьба, мольба за кого-то; в-третьих,
восклицания, взывающие к Богу, – закрепленные в православнохристианском сознании речевые обороты в минуты счастья или горя,
радости или утраты: «слава Богу», «о Боже». Среди текстов Пушкина
встречается и несерьезное прошение. Это использование христианских речевых оборотов в пародийных, шутливых стихотворениях, не24
сколько сниженных по содержанию. Таких стихотворений значительно меньше, к тридцатым годам они исчезают.
Из отобранного лирического материала мы остановились, прежде
всего, на первых трех группах стихотворений, поскольку именно эта
часть имеет важнейшее значение для разрабатываемой проблемы.
Обращение к молитве зарождается и появляется у Пушкина в
дружеской лирике. В посланиях к друзьям представлены, в основном,
молитвы просительные и молитвы-пожелания. Например: «…Одно
желание: останься ты со мной! / Небес я не томил молитвою другой»
в «Чедаеву» (1821), «Молю святое Провиденье: / Да голос мой душе
твоей / Дарует то же утешенье…» в «Мой первый друг, мой друг бесценный…» (1826) и др. И. Ю. Юрьева пишет о соответствии стихотворения «19 октября 1827 года» («Бог помочь вам, друзья мои…»)
Великой ектенье («О плавающих, путешествующих, недугующих,
страждущих, плененных, и о спасении их Господу помолимся») [9,
с. 336]. Пушкину дан свыше особый дар – дар дарения, душевная и
духовная «солнечность», «просветленная энергия» гения. В стихотворениях друзьям эти свойства личности Пушкина, человека и поэта,
особенно открыты. В них дружество понимается как братство – «святому братству верен я» («Разлука», 1817). Это соборное и святое единение становится благодатным единением людей.
В этом же тематическом ряду находится стихотворение «Он между нами жил…» (1834). Что было ближайшим поводом к написанию
стихотворения, осталось неизвестным. «Мирный, благосклонный» и
«злобный» – это все об Адаме Мицкевиче – друге, собрате по перу,
предавшем идеалы братства. Пушкин являет благородство, терпимость и любовь к «врагу». Молитва поэта к Всевышнему открывает
нам, прежде всего, мировосприятие «нового» Пушкина: цельность,
особую глубину, тихую мудрость его православного миропонимания:
«…О Боже! Возврати / Твой мир в его озлобленную душу!». А в первоначальных редакциях: «Боже! Освяти / В нем сердце правдою Твоей и миром / И возврати ему…», «…Боже! / Ниспошли Твой мир…»
[7, ΙΙΙ, с. 942–945]. Следует добавить, что эти строчки структурносемантически повторяют слова первомученика архидиакона Стефана
(I век), молившегося об убивающих его: «Господи! Не вмени им греха
сего» (Деян. 17, 7:59) [1, с. 1162]. И «мир возвратился»: ответомпримирением на это стихотворение явилась во многом замечательная
статья Адама Мацкевича о Пушкине, написанная после его смерти
(напечатана во французском журнале «Le Globe»).
25
В стихотворениях к женщине звучит молитва-восхваление (например, в «Акафисте Екатерине Николаевне Карамзиной», 1827), молитва-благословение («Я вас любил: любовь еще, быть может…»,
1829), молитва-благодарение («Мадона», 1830) и богомольное благоговение («Красавица», 1832). В изображении «гения чистой красоты»
нет произвольной творческой фантазии, почти нет личных эмоций – в
стихотворении описывается духовная красота женщины, раскрывается ее внутренний смысл, идея. Не случайно женщина предстает в
символике обратной перспективы – иконы; ее красота светоносна, как
явленное добро и истина. Поэтому в отмеченных стихотворениях
представлен молитвенно-иконический тип художественного воплощения образности. Здесь поэтической молитве сопутствует поэтическое умиление – духовное созерцание красоты и мудрости, которыми
Бог одарил женщину.
Покаянное, молитвенное состояние передают стихотворения
«Воспоминание» (1828), «В начале жизни школу помню я…» (1830).
Без словесного выражения в «Пророке» (1826) передана молитвамолчание как абсолютное или временное уклонение от земного и предельная внутренняя жажда Бога и Богообщения: «Духовной жаждою
томим, / В пустыне мрачной я влачился». Наверное, не было бы «вопрошания», томления «жаждущего» – не было бы явления небесной
силы (шестикрылого серафима), не было бы Божьего ответа и призыва-благословения: «Восстань, Пророк, и виждь, и внемли, / Исполнись
волею Моей…».
Но молитва в лирике Пушкина может звучать и от лица «другого»
человека – это молитва героя: молитва мамушки («Сон», 1826), молитва русских за Царя («Там громкой славою…», 1816), игумена и
кающегося грешника на Таинстве Исповеди («Вечерня отошла давно…», 1823), молитва «девы юной» («Безверие», 1817, «Дочери Карагеоргия», 1820), селянина на кладбище («Когда за городом, задумчив,
я брожу…», 1836); также молитвы героев в стихотворении «Родриг»
(1835), в циклах «Подражания Корану» (1824), «Песни западных славян» (1834). Это может быть эпизод обращения к молитве в стихотворениях военной тематики («Сто лет минуло, как тевтон…», 1828;
«Стамбул гяуры нынче славят…», 1830) и т. д.
Отметим, что в лирике есть смысловые параллели, перифразы из
Псалтири пророка Давида, царя Израильского: 50-й псалом о покаянии («Помилуй меня, Боже») и «Воспоминание» (1828), 103-й о первотворении («Благослови, душа моя, Господа») и «Кавказ» (1831). С
молитвой Пушкин обращается к Богу: через простое восклицание
26
(«Чедаеву», 1821), развернутое обращение («Не дай мне Бог сойти с
ума...», 1833). Поэтика молитвы у Пушкина может быть проявлена
различными эпитетами: «чистая любви» («Дочери Карагеоргия»,
1820), сердечная («Подражания Корану», VIII), безмолвная («Мéдок»,
1830) и др.
Итак, молитва у Пушкина – часть многогранного творчества и
проявление его духовного величия. Органическая часть лирических
пьес, соотносимых с молитвой, проявляет себя именно в таком тематическом ряду, где это величие возможно показать в отношении к
ближнему, к миру, к творчеству, к Божьим заповедям. И на пути от
поры ученичества к зрелости возрастает число стихотворений высокого, духовного содержания. Пушкиным была активизирована новозаветная ориентация, что в главных своих выражениях глубоко
реалистическое понимание мира и человека [3, с. 158]. Так, стихотворения, содержащие молитву, раскрывают интимно-духовный мир человека («…Глазами следовать за ней, и в тишине / Благословлять ее
на радость и на счастье, / И сердцем ей желать все блага жизни сей…»
в стихотворении «Нет, нет, не должен я, не смею, не могу…», 1832).
Религиозно-этическая мысль Пушкина продвигалась также под
влиянием христианского кенотизма [3, с. 161]. В свете представления
о вечно длящемся истощании Бога в человеческой природе раскрывается личностное переживание молитвенных тем: единение в дружестве, святая красота женщины, небесная чистота детей-ангелов – и свое
(поэта) недостоинство, греховность, духовная нищета («…Но, встретясь с ней, смущенный, ты / Вдруг остановишься невольно, / Благоговея богомольно / Перед святыней красоты» в «Красавице» или «Дитя,
не смею над тобою / Произносить благословенья, / Ты взором мирною
душой, / Небесный Ангел утешенья. / Да будут ясны дни твои…» в
«Младенцу», 1824). В поэтический язык Пушкина обширно входит
аскетическая традиция – ее символика, словарь, мелодика, тропы
(«…Она, как сладкий фимиам, / Как чистая любви молитва восходила» в «Дочери Карагеоргия»). Наблюдается устремленность к духовно-аскетическому
мироосмыслению
взамен
эмоциональночувственного.
Поэтику позднего Пушкина отличает предельная простота языка,
ясность и чистота мысли, отсутствие ярких изобразительновыразительных средств, «сгущение мысли» в слове; в сжатости и лаконизме пушкинского слова звучит совершенное по духу и философскому обобщению поэтическое «размышление» о смысле жизни,
27
сущности человеческого бытия – духовно-нравственное завещание
будущим поколениям («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…», 1836). На смену экспрессии интонационно-ритмического
строя приходит ровность, умиротворенность. Композиционное решение стихотворений отличается особой отточенностью формы.
Церковнославянская лексика не утяжеляет слог, являясь органической частью нового мироощущения – соотнесенности личного пребывания в мире с заданностью такового божественным
произволением. Это общение поэта, «исполненного воли» свыше.
Поэзия обретает в творчестве истинную свою природу – молитвенность, поскольку изначально является сопряженной с высшим духовно-поэтическим источником.
Художественная система Пушкина-поэта есть отражение глубинных, генетически, исторически предопределенных основ православного самосознания Пушкина-человека. Гений Пушкина состоит в
феномене соединения соборного национального духа с личностноиндивидуальным опытом художника-мыслителя.
Список литературы
1. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. – М.:
Российское библейское общество, 2007.
2. Есаулов И. А. Художественное творчество и православная традиция //
Духовная традиция в русской литературе. – Ижевск: Удмуртский ун-т, 2009. –
С. 10-28.
3. Котельников В. А. Христианский текст русской литературы // Вестник
РГНФ. – М. – 2000-2. – № 3. – С. 154-162.
4. Кошемчук Т. А. Русская поэзия в контексте православной культуры. –
СПб.: Наука, 2009.
5. Лепахин В. «Отцы пустынники и жены непорочны...» // Александр Сергеевич Пушкин: путь к православию. – М.: Отчий дом, 1996. – [Электронный ресурс]: http://lib.eparhia-saratov.ru/books/noauthor/pushkinway/contents.html
6. Мосалёва Г. В. Храмостроительство русской словесности: старчество и
икона // Духовная традиция в русской литературе: сборник научных статей / научн. ред. и сост. Г. В. Мосалёва. – Ижевск, 2009. – С. 74-97.
7. Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 17 т. – М.: Воскресенье, 1998.
8. Старк В. П. Стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны...» и
цикл Пушкина 1836 г. // Пушкин. Исследования и материалы. – Л., 1982. –
Т. X. – С. 193-214.
9. Юрьева И. Ю. Молитвы в текстах Пушкина // Духовный труженик:
А. С. Пушкин в контексте русской культуры. – СПб.: Наука, 1999. – С. 329-338.
28