Что делается в Петербурге.
advertisement
ЧТО ДЕЛАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ Преферанс! итальянская опера! полька!.. полька! итальянская опера! преферанс! Вот те могущественные элементы, из которых слагается в настоящее время общественная петербургская жизнь. Все остальное: Александринский театр, канцелярия, маскерады, литература и тысячи подобных вещей, которым мимоходом уделяет иногда петербургский человек минуту своего дорогого времени, — на придачу! Оно могло быть и не быть, тогда как без итальянской оперы, без преферанса и без польки — Петербургу пришлось бы плохо. Мы не думаем нисколько шутить; и читатель (если только он хочет познакомиться с современными движениями петербургской общественной жизни, — цель, предположенная нами при составлении предлежащей статьи) должен отдаться нам с полным доверием и, вооружившись терпением, прослушать нас как можно сериознее... Разумеется, у каждого из петербургских жителей прежде всего есть то, что собственно заставляет его 228 жить в Петербурге, есть дело, потому что Петербург город деловой, куда со всех концов России стекаются действовать — наживаться, чем он и отличается от Москвы, куда просто съезжаются жить, то есть проживаться. Это уже решенное дело, что в Петербурге не живут, а служат. Но есть же и у этого беспрестанно действующего, хлопотливого, бессонного Петербурга минуты, в которые он если не живет, то запасается силами для работы. Что ж он делает в эти минуты? Слушает итальянскую оперу, играет в ЧТО ДЕЛАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ преферанс и танцует польку! Как же вы хотите, чтоб я, приступая к характеристике ежедневной петербургской жизни, не воскликнул того. что воскликнул; хотя то кажется вам и не ново, и не поразительно, и нимало не остроумно. Не все остроумие, милостивые государи, надобно немножко и истины. Будем же прежде всего хлопотать об истине... Несомненная истина, милостивые государи, что в Петербурге каждый вечер распечатывается столько колод карт, что если б разложить их по карточке одну подле другой, то составилась бы простыня таких огромных размеров, которою можно было бы спеленать весь Петербург или прикрыть Неву на протяжении двадцати пяти верст. Играют люди важные и степенные, имеющие карманы, соответствующие важности их физиономий и значительности положения в свете; играют бедняки, у которых положение карманов еще безотраднее их собственного положения в свете. Но тем-то и велик Преферанс, что он равно благодетельствует всему человечеству, нисколько не увлекаясь никакими пристрастиями; и часто грошовая игра доставляет более удовольствия бедняку, просидевшему восемь часов кряду за переписываньем, чем тысячная господину благонамеренной наружности, провозившемуся до обеда с болонкой. Играют чиновники, играют литераторы и книгопродавцы, играют купцы (разумеется, иностранцы, потому что русский купец еще и доныне предпочитает горку всем играм на свете), играют ремесленники (из немцев), играют дамы, старые и молодые, играют девицы, играют дети... Да! играют и дети! Преферанс глубоко пустил корни свои и не хочет ограничиться владычеством над одним поколением: он опутал сетями своими и будущее. С невыразимым и сладким ЧТО ДЕЛАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ восторгом видел я на днях, как один из будущих представителей его, милый и скромный юноша, семи лет 229 от рождения, оставил без трех в червях собственного своего родителя, пожилого старца” украшенного сединами и разными знаками деятельной и доблестной жизни... И надобно было видеть всеобщий восторг, произведенный этим великим подвигом, во всем семействе. По этому случаю даже дан был бал, на который съехалось полгорода. Хотели послать напечатать в газетах об этом необыкновенном феномене, но рассудили, что преждевременная известность часто вредит основательному развитию блестящих дарований дитяти, примеры чему видел свет на многих музыкальных и литературных малолетних гениях, которые так и остались навсегда в искусстве малолетними, — и вследствие того решились подождать. Приняты деятельные меры, чтоб способности дитяти шли неуклонно по пути развития, а сумму его выигрышей, которая быстро увеличивается, определено положить в ломбард и выдавать проценты с нее тому. кто покажет ребенку в игре какую-нибудь новую тонкость, до которой он еще не дошел. Самая сумма будет предоставлена в распоряжение выигравшего по миновении ему совершеннолетия. Впрочем, ребенок поговаривал уже, что готов пожертвовать ее на воспитание двух сирот, составляющих его домашнюю партию. Преферанс представляет по своим особенностям обширное поле для разных рассказов, которые при нашей преферансомании быстро распространяются по неизмеримому протяжению целого государства. ЧТО ДЕЛАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ Повсюду говорят о преферансе и о различных казусах, случающихся, случившихся или могущих приключиться с преферансовыми игроками. Передаем читателям нашим один из них, который в сущности весьма замечателен, и если он не приключился, то весьма легко может быть, что исполнение его не будет замедлено. Четыре особы играют в преферанс. Сдававший карты зоркими глазами следит за ходом игры. Выигравший игру хотел уже списать ремиз, но вдруг сдававший произносит грозно и торжественно: — Вы изволили сделать ренонс! — Не может быть, этого со мною никогда не случается. — Вы изволили сделать ренонс на трефах, — отвечал претендент. — Я вам повторяю, что вы ошибаетесь, я во всю жизнь не делал ренонсов. 230 — Весьма возможно, но теперь вы сделали, — не угодно ли пари? — Извольте! — Всю запись. Претендент вскрывает взятку, и игрок убеждается в горькой истине. — Удивительно! — произнес хладнокровно игрок и поставил ремиз, а претендент из ста записи сделал двести. Пред концом пульки этот самый господин играет в червях с прикупкой. Господин, выигравший с него заклад, идет в вист. Играющий козырнул два раза дамой и валетом, вистующий дал двух маленьких козырей. После этого играющий идет с короля треф — вистующий ЧТО ДЕЛАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ принимает тузом и выходит в бубны. Играющий сбрасывает на нее пику, а вистующий, закрывая взятку, в порыве восторга произносит: “Вы опять изволили сделать ренонс!” — Нет, уж это будет слишком часто, — отвечает играющий. рассеянно взглянув на свои карты, — не может быть на этот раз вы ошиблись. — Что я не ошибся, то это докажет конец игры, и если угодно, то я вам снова предлагаю заклад. — Какой угодно, хоть вдесятеро запись. — Извольте! — с самодовольною улыбкою отвечает вистующий, вполне убежденный, что у играющего остался на руке туз и король червей и что он по ошибке не покрыл тем или другим бубну. Но на этот раз он действительно сильно ошибся: у игрока не оказалось более козырей; его расчет был верен: он купил туза и короля червей — он их же и отнес, последние же два маленькие козыря были у третьего господина, который не пошел в вист. Таким образом тонкий и дальновидный игрок, проиграв игру в червях, — выиграл заклад в 2 000 приз. Несомненная также истина, милостивые государи, что Петербург с тех пор, как в нем явилась итальянская опера, не только ничего не читает, но даже не любит никаких зрелищ. Увлекаться, и часто увлекаться бессознательно, свойственно русскому человеку; эта черта подмечена в нас еще издавна опытными наблюдателями и чуть ли не составляет одну из самых широких складок нашего характера, подвержены ли мы той слабости, потому что еще слишком молоды или, действительно, душа наша 231 ЧТО ДЕЛАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ способна принимать мгновенно впечатления, до сих пор оба эти предположения составляют проблему нерешенную. Дело в том, что, не умея держаться середины и впадая всегда в крайности, мы до такой степени увлекаемся новизною предмета, что позабываем все то, что прежде приковывало наше внимание. Ничто не в состоянии так резко доказать справедливость этих слов, как действие, которое произвела в Петербурге итальянская опера. Правда, на этот раз было чем и увлечься. Петербург имеет теперь такую итальянскую оперу, какой нет теперь и в Париже, не говоря уже о других европейских столицах. Рубини, Тамбурини, Ровере, Унануэ, Виардо, Ниссен, Альбони, Кастелян — странно, если б не восхищались такими певцами и певицами, особенно при том, почти всеобщем, в настоящую минуту настроении умов, вследствие которого все убеждены, что ими непременно надобно восхищаться, чтоб не уронить своего достоинства, не показаться отсталым от века, не скомпрометировать себя в обществе. Оттого-то происходит, что, несмотря на неестественную продолжительность, восторг этот, по крайней мере по очевидным признакам, так же силен, как в первые спектакли итальянской оперы, и что даже почтенные и достойные люди, которые давно решили для себя внутренне, что лучше пения московских цыган “ничего нельзя себе представить”, считают долгом натягиваться до итальянской музыки и пения и уверять себя и других, что они в восторге. Вообще характер этих восторгов как-то странен, и петербургский человек от них так же спокойно и легко переходит к разговору о погоде или о преферансе, как от чашки кофе к сигаре. Несмотря на то — это всетаки восторг и восторг необыкновенный, в каком петербургская публика не бывала со времен Тальони. ЧТО ДЕЛАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ Долго ли он еще продолжится или скоро кончится, это зависит от способности петербургского жителя “натягиваться”, мера которой доныне не определена. Возвращаясь к мысли, с которой мы начали, повторим, что госпожа Виардо действительно в состоянии увлечь и очаровать своим пением кого б то ни было, даже китайского мандарина и самого АбдельКадера, но все же, восхищаясь ею, мы должны бы отдавать справедливость и другим предметам, также достойным внимания. Большая часть публики упирается на то, что у нас решительно нет 232 ничего стоящего итальянской оперы; — согласны, не станем противоречить; но сила в том, что большею частию мы имеем странное обыкновение (и в особенности дилетанты) вести параллель и судить об искусствах, художественных произведениях и талантах сравнительно. Публика жалуется, что артисты наших театров, несмотря на все свое старание, не могут занять ее; кто же этому виноват, если не сама публика, которая одна только и в состоянии образовать талант артиста, дав ему должное направление. Вообще все это происходит потому, что до сих пор мы смотрим на театр как на забаву, как на средство убить время. Видя такое расположение публики, артист, как бы он ни был талантлив, поневоле неглижирует своим искусством, тем более что подвергается весьма часто со стороны публики суду неосновательному. — То неистовые крики, рукоплескания и сальвы аплодисманов сыплются ему навстречу, то холодное равнодушие вознаграждает его за выходку, изобличающую талант, за верно подмеченную черту характера или за художественное ЧТО ДЕЛАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ выполнение целой сцены. Все это более убивает талант, нежели дает ему средства крепнуть и находить в себе новые силы к усовершенствованию. Впрочем, есть много и других причин, скрывающихся в воззрении самих артистов на свое искусство, по которым русский петербургский театр не удостоивается в надлежащей степени внимания образованнейшей части публики. Со временем мы постараемся раскрыть некоторые из этих причин и вообще представить характеристику этого театра. Теперь ограничимся мимолетными заметками, которые читатели найдут ниже... ниже потому, что сначала мы еще должны сказать третью несомненную истину, и резко характеризующую Петербург настоящей минуты... .. Она состоит в том, что весь Петербург теперь танцует польку, новый танец, грациозный и поэтический, вошедший в моду в Париже и перешедший оттуда по обыкновению в Петербург. Танец этот нельзя назвать собственно новым, ибо в сущности он стар до такой степени, что начало его “скрывается во мраке неизвестности”, но что он грациозен и поэтичен, это мы готовы повторить как истину неоспоримую и доказанную: иначе каким образом мог бы он в течение нескольких месяцев кряду занимать почти исключительно прихотливейшее в целом свете общество, для которого старо то, что 233 вчера было и ново и судорожно-занимательно, которому самая огромная слава наскучает, прежде чем успеет явиться на смену ей другая, которое вечно жаждет нового, нового, нового. Неизвестно, ЧТО ДЕЛАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ продолжительно ли будет владычество польки в Париже; может быть, она займет там прочное место в ряду любимейших танцев, а может быть и забудется, как скоро пройдет эта странная болезнь, прозванная “полькоманиею”; но несомненно, что полька пустила глубоко персты свои в наше общество и господство ее у нас будет прочно и продолжительно. В нашей общественной жизни, главные элементы которой застой и однообразие, редки даже такие новости, как полька, поэтому мы хватаемся за них с большею горячностию и уж не отстанем, пока не натешимся вдоволь. Поэтому же то, что, например, в Париже, который мы по крайнему разумению и поколику то в нашей воле копируем, составляет не более как прибавление к другим интересам жизни, более важным, — у нас обращается, по крайней мере на известное время, в цель жизни, поглощает всю нашу деятельность, делается чем-то сериозно-важным и возбуждает такие толки и прения, как будто бы дело шло о предмете бог знает какой важности. Так, теперь весь Петербург не только танцует польку, но и говорит о польке, и от ресторации Излера до кондитерского заведения Выборгской стороны, помещающегося в одноэтажном деревянном домике, покривившемся на одну сторону, — везде услышите вы толки о польке; то же на Невском проспекте, то же в каждом семействе, занимает ли оно квартиру в пять тысяч или только в пятьсот рублей. Это бы еще ничего; не толки, которые неизбежны везде о каждом интересующем предмете, — но важность их, но значение, которое придается предмету, их возбуждающему, — вот что могло бы показаться странным, если б не было понятно и не вытекало из самой жизни нашего общества, интерес которого ограничивается балами, маскарадами и польками. ЧТО ДЕЛАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ Явилась прическа à la Polka, платья à la Polka. Молодой и талантливый композитор г-н Кажинский поспешил издать несколько тетрадей музыкальных полек, которые быстро расхватываются. Польки эти прекрасные; видно, что г-н Кажинский писал их под влиянием того впечатления, которое на него самого произвела полька. Явилась книга о польке, книга и забавная и 234 сериозная, — забавная потому, что в ней рассказываются истории, поводом к которым послужила полька, и поясняются уморительными картинками; сериозная потому, что в ней преподаются правила польки для провинций, куда еще не проникли учители польки, но где без сомнения многие сгорают желанием проникнуть в таинства польки. Правила польки поясняются рисунками, при помощи которых они довольно удобопонятные. Книга называется “Полька в Париже и в Петербурге”. Пораженный “полькоманиею” Петербург мало обращает внимание на другие имеющиеся у него с давних пор средства к развлечению, исключая двух поименованных выше: преферанса и итальянской оперы, в которую он абонировался, когда еще не слыхал о польке. Балы редки. Маскарады, которые бог знает за что бывало так любил Петербург, пусты. Полны только так называемые танцклассы, где молодежь известного сорта на славу отплясывает все ту же польку; и Александрийский театр, где артисты то и делают, что в разных видах танцуют опять всетаки польку, и танцуют (надобно отдать им в этом справедливость) так, как будто они только и делали на своем веку, что танцевали польку. ЧТО ДЕЛАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ Говоря о новостях Петербурга, нельзя не упомянуть о замечательном спектакле, данном на Александрийском театре (8 февраля) в пользу нашего неподражаемого артиста В. А. Каратыгина. Он состоял из трагедии “Еврей”, старой и известной комедии “Обман в пользу любви” и по положению нынешних бенефисов — заключился полькою. По окончании трагедии, принадлежащей к разряду дюжинных, впрочем довольно сносной и удовлетворительной для неприхотливой публики, и поддержанной, как и всегда, превосходной игрою В. А. Каратыгина и В. В. Самойловой, — на сцене Александринского театра явился Рубини и пропел “Stabat-Mater”. Превосходным, чудным выполнением этого бессмертного создания Россини знаменитый певец доставил публике истинное и высокое наслаждение. В комедии “Обман в пользу любви” в заключение своего славного сценического поприща явилась А. М. Каратыгина в роли Эльмиры. Энтузиазм и восторг публики при появлении знаменитой артистки, уже простившейся со сценою, был так силен, что ей едва дали вымолвить слово. Умалчиваем о ее художественно-прекрасной игре; известно всем и каждому, что в роли Эльмиры, кроме г-жи Марс, ей 235 не было и нет подобной. Осыпанная цветами, громкими аплодисментами и радостными возгласами восторженной публики, она должна была являться на многократные вызовы, и долго, долго прощалась с нею публика, думая и надеясь, что этот последний раз был не последний. 236
