М.Б. Красильникова

М.Б. Красильникова
Рубцовск
СМЫСЛОВАЯ ОППОЗИЦИЯ ДОРОГА / ДОМ
В КОНТЕКСТЕ КУЛЬТУРНОГО ПЕРЕХОДА
Переходные эпохи представляют собой наиболее интересные,
«узловые» моменты в истории культуры. Это своеобразные «смысловые
перекрестки», где рождаются новые идеи, сюжеты, образы, и где в то же
время актуализируются устойчивые культурные схемы, архетипы, мотивы.
Однако выделение переходных периодов в культуре далеко не бесспорно, а
с позиции ряда исследователей и некорректно, так как переходность
рассматривается как естественное состояние культуры, находящейся в
постоянной динамике, развитии. Вместе с тем в истории культуры есть
времена «обустроенности» и «бездомности», когда меняется привычный
порядок, привычные представления о мире. Признаком переходности
является распад картины мира и формирование новой ее конфигурации.
Наиболее значимыми элементами культурной картины мира являются
пространственно-временные представления. В переходные периоды
оживают архетипические представления о пространстве и времени.
Архетипические пространственные представления связаны с
делением мира на «свой» и «чужой»: «Свой» мир – это «обустроенное»
пространство, Космос. Неизвестное, «чужое» пространство – Хаос, это
«иной» мир, где проявляют себя злые силы. Чужая территория пребывает в
туманных условиях «хаоса», «свое» пространство – священное, сакральное
[Элиаде, 1994: 27-28]. Последующие культурные пласты включают в себя
архетипы, так христианский слой культурных значений сохраняет
архетипические представления о «своем» и «чужом» пространстве,
дополняя понимание «своего» пространства как Божьего, исконного,
поэтому «правильного».
«Своим» миром, сакральным пространством, противостоящим
хаосу, является дом, жилище человека. «Все символы и ритуалы,
связанные с храмами, поселениями, домами, восходят, в конечном счете, к
первичному опыту священного пространства» [Элиаде, 1994: 43]. Это один
из значимых элементов архаичной и традиционной картины мира. Роль
дома в культуре подобна роли храма, алтаря.
201
Деление пространства на «сакральное» и «профанное» является
основанием для выделения смысловой оппозиции «дорога – дом».
Неизвестное пространство, простирающееся за пределами «своего» мира,
есть некая протяженность, дорога. Дорога выводит из упорядоченного,
нормативного сакрального пространства в опасный, тревожный мир,
населенный «злой» силой. Символическое значение дороги амбивалентно:
это не только выпадение из стабильного, нормативного существования, но
и движение к другой, часто сакральной точке пространства. Движение
через «чужой» мир, связано с трудностями, достижение цели может менять
статус путника. Покидая дом, он теряет свой статус, и обретает новый
лишь тогда, когда достигнута цель. Поэтому дорога есть переход из одного
сакрального пространства в другое. Прохождение дороги человеком –
«путь», который может вести к нравственной трансформации, на чем
построены сюжеты многих сказок, литературные сюжеты.
Каждая культура характеризуется своими специфическими
пространственно-временными представлениями, укорененными в ее
ментальных основаниях. Как особенность ментального комплекса русской
культуры исследователи отмечают «власть пространства» над русской
душой. «Необъятные пространства, которые со всех сторон окружают и
теснят русского человека, – не внешний, материальный, а внутренний,
духовный фактор его жизни», – писал Н.Бердяев [Бердяев, 1990: 60]. Даль
и бесконечность формируют русскую духовность, которая не укладывается
в границы и формы, в дифференциации культуры; в ней нет стремления к
детерминированности и оформленности, к распределению по категориям,
считает мыслитель. Для русской ментальности характерна тяга к
безграничному пространству и способность легко вживаться в него: «Для
русских вне зависимости от того, какие цели ими движут и каковы их
ценностные доминанты, арена действия – это «дикое поле», пространство,
не ограниченное ни внешними, ни внутренними преградами» [Лурье, 1996:
179]. Еще одна особенность русской культуры, связанная с восприятием,
«переживанием» пространства, – странничество. «Странничество – очень
характерное русское явление, в такой степени не знакомое Западу.
Странник ходит по необъятной русской земле, никогда не оседает и ни к
чему не прикрепляется. Странник ищет правды, ищет Царства Божьего, он
устремлен в даль. Странник не имеет на земле своего пребывающего града,
он устремлен к Граду Грядущему… Есть не только физическое, но и
духовное странничество. Оно есть невозможность успокоиться ни на чем
конечном, устремленность к бесконечному» [Бердяев, 1991: 123].
Комплекс «странничества», «растекания» в пространстве «бродячей Руси»
отмечен Г. Федотовым [Федотов, 1991: 76]. Станничество, устремленность
202
в пространство связано с дорогой, архетип дороги устойчив в русской
культуре.
Национальный образ мира, общая духовная настроенность
проявляют себя в зрелых формах культуры: искусстве, литературе,
философии. «Чтобы понять душу народа, нужно проникнуть в его сны, писал Б.П. Вышеславцев. – Но сны народа – это его эпос, его сказки, его
поэзия» [Вышеславцев, 1995: 113]. «Поэзия» – авторская литература –
тоже содержит коллективные символы. Связанные с ними образы,
культурные схемы и мотивы получают дополнительную смысловую
нагрузку в авторском слове. Г. Гачев утверждает: «…модель русского
движении – дорога. Это основной, организующий образ русской
литературы» [Гачев, 1995: 223].
В художественном произведении пространство моделирует разные
связи картины мира: социальные, этические и т.д. По замечанию
Ю.Лотмана, это происходит потому, что в культурной картине мира
категория пространства сложно соединяется и взаимодействует с другими
понятиями, обретая религиозно-этические или иные характеристики
[Лотман, 1988: 252]. В художественной модели мира пространство
метафорически принимает на себя выражение непространственных (или не
только пространственных) отношений.
Движение в пространстве – дорога – также имеет не только
пространственные характеристики. В классической русской литературе
мотив дороги задан в творчестве Н. Гоголя, пространство в его
произведениях обладает особой художественной отмеченностью,
смысловой нагруженностью [Лотман, 1988: 257-258]. Дорога – одна из
основных пространственных форм, организующих поэму «Мертвые
души». Во всех своих значениях она – композиционный стержень
повествования, объединяющий все пространственные координаты с
временными в символ «всей Руси». Символ дороги у Гоголя сохраняет
архетипические установки. Она – пространство ненормативное: «Едва
только ушел назад город, как уже пошли писать, по нашему обычаю, чушь
и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты
молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный
вздор» [Гоголь, 1978, 5: 20]. Можно увидеть в описании дороги
характеристики архаического «чужого» пространства, населенного
«нечистью», но остановиться только на этом не дает авторское уточнение:
«чушь и дичь» пошли писать по обеим сторонам дороги «по нашему
обыкновению» [1].
Дорога – «необустроенное» пространство, но символ дороги в поэме
Гоголя содержит цивилизационные характеристики. Сам Гоголь в
«Выбранных местах из переписки с друзьями» отметил: «Кому при взгляде
203
на эти пустынные, доселе незаселенные и бесприютные пространства не
чувствуется тоска, … Вот уже почти полтораста лет протекло с тех пор,
как государь Петр I прочистил нам глаза чистилищем просвещенья
европейского, … и до сих пор остаются также пустынны, грустны и
безлюдны наши пространства, так же бесприютно и неприветливо все
вокруг нас, точно как будто бы мы до сих пор еще не у себя дома, не под
родной нашею крышей, но где-то остановились бесприютно на проезжей
дороге » [Гоголь, 1978, 6: 254 - 255]. В «Мертвых душах» звучит та же
мысль о «бесприютности» пространства Руси: «бедно, разбросано и
неприютно в тебе», «открыто-пустынно и ровно все в тебе» [Гоголь, 1978,
5: 185]. Для того чтобы понять, что такое Россия нынешняя, нужно
непременно «по ней проездиться самому», считает Гоголь [Гоголь, 1978, 6:
268]. Бесконечные российские пространства пустынны, т.е. неустроенны,
не обжиты, бесприютны. В.Н.Топоров усмотрел в творчестве Гоголя
стремление
«обжить»
бесконечное
пространство,
сделать
его
организованным и заполненным, обустроить свой «дом» [Топоров, 1995:
34]. Эта задача определяет смысл гоголевского «странствия». Мотив
дороги у Гоголя содержит в себе идею цивилизационного движения
России, организации ее культурно-исторического пространства.
Дорога представляет собой «направленное» пространство. Движение
в нем, прохождение его есть «путь». Путь – реализация (полная или
неполная) или не-реализация «дороги» [Лотман, 1988: 290], т.е. ее
«задачи». «Бесприютным» и тоскливым становится пространство дороги
тогда, когда нет цели, той сакральной точки, куда направлено движение. В
этом случае дорога – хаос и безвременье. Задача «организации»
пространства у Гоголя соединяется с проблематикой исторического
«пути» России, «путь» представляет собой не только пространственное
измерение, но имеет исторический, временной смысл. «Странником»,
путником у Гоголя становится сама Русь.
Но
«цивилизационная»
организация
проблематична
для
беспредельного пространства, имеющего свою мистическую силу: «Что
пророчит сей необъятный простор?… у! какая сверкающая, чудная,
незнакомая земле даль! Русь!..» [Гоголь, 1978, 5: 211]. Этой необъятной
ширью, предопределяется особенность мотива дороги у Гоголя, автор
заворожен беспредельным простором, дорога важна для него сама по себе,
не только как результат движения к некой сакральной точке пространства,
но как само движение в этом «могучем пространстве». Отсюда и
амбивалентность дороги: она и безудержный полет в бесконечном
просторе, и провал в бездну. Символическая птица-тройка мчит в своем
немыслимом полете или в необъятный простор, или в жуткую пустоту.
Мотив движения, полета, не знающего границ, задан Гоголем еще в
204
«Записках сумасшедшего»: «…дайте мне тройку быстрых, как вихрь,
коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и
несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего…»
[Гоголь, 1978, 3: 176]. В «Мертвых душах» мчит Русь-тройка,
подхваченная «неведомой силой», ее полет величественный и страшный,
пространство дороги беспредельно, оно уводит «с этого света».
Эсхатологические, утопические установки русской культуры влекут
«странников» в иное пространство («Русские своего града не имеют, града
грядущего взыскуют…» [Бердяев, 1996: 125]). Неслучайно Н.Бердяев и
самого писателя относил к духовным странникам Русской земли. Но из
беспредельного простора пространство легко превращается в хаос и
небытие. Уносится на тройке и Хлестаков – «в неопределенное
пространство, в пустоту, в небытие, из которого он вышел, сам
воплощенное небытие и пустота, – в ничто». [Мережковский, 199: 226].
В гоголевском мотиве дороги схвачены национальные культурные
архетипы, в первую очередь, «окликнутость» пространством русской
культуры. Надмирная ширь Руси и ее истории прочитывается в
безудержном движении по дороге, ведущей в необъятный простор.
Исследователи отмечают, что ментальность русского человека связана
больше с дорогой, нежели домом [Хренов, 2002: 299]. Доминация мотива
дороги характерна для русской культуры Нового времени, начиная от
переходной эпохи XVII века. Этот мотив связан с проблемой культурной
самоидентификации, самоопределения, прохождения исторического
«пути».
Дорога представляет собой путь, она ведет не только от одной точки
пространства к другой, но и от одного состояния к другому и сама является
символом перехода. Ситуация культурного перехода актуализируют мотив
дороги, странничества. Переходная эпоха начала ХХ века связана с
потрясениями, социальными катаклизмами. Для этого времени характерны
хилиастические
ожидания,
эсхатологические
умонастроения,
кочевничество и бездомье. Все в России «стронулось» с места.
Обладавший «сейсмографическим» слухом А. Блок писал о своем времени:
«…в сердцах людей последних поколений залегло неотступное чувство
катастрофы…» [Блок, Белый, 1990: 396]. И в этой ситуации Блок услышал
гоголевские мотивы, он ощущает, как тишина сменяется возрастающим
гулом, «… Тот гул, который возрастает так быстро, что с каждым годом
мы слышим его ясней и ясней, и есть «чудный звон» колокольчика тройки.
Что, если тройка, вокруг которой «гремит и становится ветром
разорванный воздух», – летит прями на нас?» «Чудный звон» может
сулить верную гибель под ногами «бешеной тройки». Но задача
205
художника, считает Блок, слушать музыку этого «гремящего» ветра как
знак грядущего [Блок, Белый, 1990: 396].
Анализируя
основные
тенденции
и
мотивы
русской
культурфилософской, эстетической мысли начала ХХ века, С.С. Хоружий
соотносит их с двумя картинами бытия: статической и динамической
[Хоружий, 1999: 8]. Доминирующей, определяющей интенции культуры
этого периода становится динамическая картина, именно она соединяется
со стихией, ветром, мотивом дороги (пути).
Неизменный лейтмотив лирики Блока – прощанье с домом,
добровольный уход из него. Влекомый, музыкой ветра, завороженный ею,
он предпочитает дому дорогу:
Под шум и звон разнообразный,
Под городскую суету
Я ухожу, душою праздный,
В метель, во мрак и в пустоту.
[«Под шум и звон однообразный», 1909; Блок, 1960, 3: 9].
Старый дом мой пронизан метелью,
И остыл одинокий очаг…
[«Посещение», 1910; Блок, 1960, 3: 262].
Как не бросить все на свете,
Не отчаяться во всем,
Если в гости ходит ветер,
Только дикий черный ветер,
Сотрясающий мой дом?
[«Дикий ветер», 1916; Блок, 1960, 3: 279].
Состояние души поэта отвечает общему мироощущению эпохи.
Хилиастические ожидания, настроения эпохи, жажда «нового неба» и
«новой земли» диссонируют с «чувством» очага. Слово «уют»,
указывающее на домашнюю обустроенность, приобретает налет
обыденности и пошлости.
Не найти мне места в тихом доме
Возле мирного огня!..
…Голоса поют, взывает вьюга,
Страшен мне уют…
[«Милый друг, и в этом тихом доме…», 1913; Блок, 1960, 3: 286].
206
Пускай зовут: Забудь, поэт!
Вернись в красивые уюты!
Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!
Уюта – нет. Покоя – нет…
[«Земное сердце стынет вновь…», 1911-1914; Блок, 1960, 3: 95].
Покидает свой дом герой блоковской пьесы «Песня Судьбы», его в
дорогу позвал ветер: «Да, я ушел из дому, я понял приказание ветра, я
увидел в окно весну, я услыхал песню судьбы! Разве преступно смотреть в
окно? Может быть самое нежное, самое заветное – надо разрушить!.. Я
должен уйти от этого тихого дома, от этого безысходного счастья!» [Блок,
1961, 4: 147-148]. Сакральное пространство дома перестает быть таковым,
давящей «безысходности» закрытого пространства домашнего уюта и
тепла противопоставлено пространство открытое, разомкнутое: ветер,
весна, песня судьбы врываются через окно. Открытое пространство более
притягательно, чем дом, т.е. некая цель, сакральное пространство
оказывается за пределами дома. Такое восприятие пространства делает
значимым мотив дороги (пути). В один смысловой ряд выстраиваются
понятия: ветер, дорога, простор, путь.
Цикл статей Блока «Безвременье» (1906) открывает работа с
символическим названием «Очаг». Очаг – это алтарь, жертвенник,
духовный «центр» дома. Но чувство домашнего очага – высшая точка
ушедшего (XIX) века – утрачено. «Большое серое животное» [2], пишет
Блок, вползло в дом, разлеглось у очага, и все окуталось смрадной
паутиной. Место доброго, уютного домашнего мира заняла «серая паучиха
скуки» [Блок, Белый, 1990: 364-365]. В сердцевине «мирного бытия»
поселилась пошлость обветшалого мира, прежний очаг погас: «Мы живем
в эпоху распахнувшихся на площадь дверей, отпылавших очагов,
потухших окон» [Блок, Белый, 1990: 368]. Голос вьюги вывел людей из
«паучьих жилищ, лишил тишины и очага, напел им в уши, – и они поняли
песню о вечном кружении – песню, сулящую полет» [Блок, Белый, 1990:
368-369]. «Добровольно сиротея и обрекая себя на вечный путь», идут
бродяги и странники, очарованные голосом вьюги. Но дороги, на которые
вышли странники, кружат, «…вьются, и тянутся, и опять возвращаются».
Во мраке вьюги пропадает и очаг, дающий приют душе, и город. Блок
ощущает силу стихии, мистику простора, на который выводит голос вьюги.
Его дорога так же, как у Гоголя, неоднозначна, амбивалентна: «Нет ни
времени, ни пространства в этом просторе», все теряется в нем. «Открытая
даль. Пляшет Россия под звуки длинной и унылой песни о безбытности, о
протекающих мигах, о пробегающих полосатых верстах» [Блок, Белый,
207
1990: 371]. Быт гибнет, сменяясь безбытностью, кружение вьюги и дороги
уводит от домашнего очага, вместо тепла и уюта дома – бездомье.
В описаниях необъятного простора, завораживающего и
ужасающего, дали, манящей, прекрасной и недостижимой, звучат
реминисценции гоголевских мотивов. Русь «укачала живую душу» Блока
на своих просторах [Никольский, 1990: 550] Из темы ветра и хаоса
рождается мотив пути, мощно заявленный в цикле «На поле Куликовом»
(1908), стихотворении «Скифы» (1918). Тема взаимоотношений России с
Западом и Востоком, тема исторической самоидентификации России, чуть
раньше озвученная В.Соловьевым философски и поэтически, продолжена
Блоком. (Как известно, эпиграфом к «Скифам» станут строчки
стихотворения В.Соловьева «Панмонголизм»). В творчестве Блока
проявляется самосознание оседлой, но сохранившей тягу к кочевничеству
цивилизации, характеризующейся безмерностью пространственной
ориентации. «Кочевничество» оживает в эпоху культурного перехода.
Типологической особенностью русской культуры является ее
«двоецентрие», бинарность, что подробно рассмотрено в работах Ю.М.
Лотмана, Б.А. Успенского [Лотман, Успенский, 2002]. И.В. Кондаков
говорит о бинарности фреймов (концептуально-смысловых структур),
составляющих ее (культуры) организующее начало и представляющих
собой единую смысловую конструкцию, в которой ни один из полюсов не
может существовать без другого [Кондаков, 1999: 57]. За всяким бинарным
фреймом, считает ученый, в явной или имплицитной форме стоит
культурная оппозиция «Запад – Восток», она отражает геополитические,
метафизические, исторические и социальные интенции русской культуры.
Смысловая оппозиция «дорога – дом» тоже связана с обозначенной
дихотомией.
Куликово поле в лирике Блока предстает как сакральное пространство
«своего» мира – России, как место славы. Первое стихотворение цикла «На
поле Куликовом» («Река раскинулась…», 1908) задает мотив пути как
основной. «О, Русь моя! Жена моя! До боли / Нам ясен долгий путь! / Наш
путь – стрелой татарской древней воли / пронзил мне грудь. / Наш путь –
степной, наш путь – в тоске безбрежной, / В твоей тоске, о Русь! И даже
мглы – ночной и зарубежной – / я не боюсь» [Блок, 1960, 3:249]. Бешеный
ритм скачки передает последующее укорачивание стоп. Черновой вариант:
«Пусть так. Придем…» [Блок, Белый, 1990: 628] сменяется стремительным:
«Пусть ночь. Домчимся …». Стремителен полет во мглу, в ночь, в
беспредельный простор. Тьма, хаос «иного» пространства легко преодолимы
и не страшны. «Свой» мир перестает быть ограниченным, закрытым
пространством. Даль, бескрайнее пространство также осознается как «свое».
Стремительность, мятежность «пути» соответствуют ожиданиям духовного
208
преображения России, характерным для мира искусства, эстетики,
философии начала ХХ века. Идея «пути» как преображения стала
центральной для русской культуры этого времени. Тема «пути» России как
исполнения своего предназначения продолжена в «Скифах». Блок записал в
дневнике (11 января 1918 года): «Мы свою историческую миссию
выполним… И мы широко откроем ворота на Восток. Мы на вас (Европу,
М.К.) смотрели глазами арийцев, пока у вас было лицо. А на морду вашу мы
взглянем нашим косящим, лукавым, быстрым взглядом; мы скинемся
азиатами, и на вас прольется Восток» [Блок, 1968, 7: 317-318].
Напряженная жизнь культуры, связанная с рождением новых смыслов
и актуализацией архетипических пластов проходит на границах культурноисторических эпох. «Канунная» эпоха начала ХХ века опрокинула
«европеизм» проявлявший себя в русской культуре Нового времени, вызвала
процесс восстановления прерванных связей и «поисков корней», что привело
к блоковским стихам, «скифству», евразийству [Лотман, 2002: 55].
Активизация восточного элемента в российской цивилизации сказалась на
отношении к пространству, т. к. именно Восток связан с кочевнической
стихией, в противовес Западу, утверждающему в мире оседлое
существование.
Блоковская лирика отразила стихию «взвихренной» Руси.
Пространство в его стихах открытое, выводящее на дорогу. В бинарном
фрейме «дорога – дом» в переходную эпоху мотив дома ушел на второй
план, но не исчез, так как эти концепты не существуют друг без друга, они
находятся в постоянном взаимодействии. Для Блока пространство дома
тесно, быт и уют не увязываются с идеей преображения мира, но это, как
было отмечено, свойственно мироощущению эпохи в целом. Вместе с тем
именно «кануны», задающие апокалипсическое мироощущение,
заставляют прозвучать тему дома. Используя термин, введенный
С.Аверинцевым, можно говорить о «взаимоупоре» элементов
рассматриваемой смысловой структуры («дорога – дом»).
Той же рубежной, переходной эпохе принадлежал В. Розанов и на
события своего времени откликнулся работой с характерным названием
«Апокалипсис нашего времени». Но в эпоху бездомья мыслитель с
грустью размышляет о том, что великая и священная идея «Домо-стороя»
не высказана в должной мере в русской литературе [Розанов, 1990: 437].
Сам же он в «Советах юношеству» («Уединенное») писал: «И помни:
жизнь есть дом. А дом должен быть тепл, удобен и кругл. Работай над
«круглым домом», и Бог тебя не оставит на небесах. Он не забудет птички,
которая вьет гнездо» [Розанов, 1990: 440].
Такой уютный, теплый дом появляется в романе М.Булгакова «Белая
гвардия». Булгаков был моложе Блока на 11 лет, однако для переходного
209
периода характерна интенсивность культурно-исторических событий, и
Булгаков предстает носителем сознания другого поколения [3].
В романе Булгакова противопоставлены как космос и хаос два мира:
дом Турбинных и мир за его стенами. Дом у Булгакова – священное
пространство. Но это не только проявление архетипа, здесь значимо
культурное освоение сакрального пространства: «…бронзовая лампа под
абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнувшими таинственным
старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, с Капитанской дочкой,
золоченые чашки, серебро, портреты…» [Булгаков, 1988: 6]. Дом – символ
сохраняемых традиций, надежности, устойчивости мира. «Замечательные
кремовые шторы», защищают его. Внешний мир «грязен, кровав и
бессмыслен»; вне дома – ветер, вьюга, туман, неопределенность, хаос.
Смысловым контекстом событий романа становятся понятия «катастрофа»,
«апокалипсис». Этот контекст создается культурным диалогом. Священник
отец Александр читает «книжечку по специальности»: «Третий ангел
вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась кровь» [Булгаков,
1988: 7]. Елена держит в руках книгу Бунина, взгляд ее выхватывает
слова: «…мрак, океан, вьюгу» [Булгаков, 1988: 12]; на полу у постели
Алексея лежит «недочитанный Достоевский», и «глумятся «Бесы»
отчаянными словами» [Булгаков, 1988: 53]. Булгаков вписывает события
романа в «большое время» (воспользуемся термином Бахтина), смотрит на
них сквозь «коридоры тысячелетий». Когда мир пребывает в хаосе, дом
становится убежищем. В романе Булгакова дом – «центр» мира,
сдерживающий всеобщую катастрофу, нормативное, «культурное»
пространство: «Скатерть, несмотря на пушки и на все это томление и
чепуху, бела и крахмальна»; цветы на столе, голубые гортензии и знойные
розы, утверждают «красоту и прочность жизни» [Булгаков, 1988: 11].
Символическим кругом домашнего мира становятся печь (очаг), лампа,
абажур, т.е. то, что соотносится с теплом и светом. В этом мире
недопустимы проявления бес-порядка: «Никогда. Никогда не сдергивайте
абажур с ламп! Абажур священен» [Булгаков, 1988: 20]. Печь в
архаическом значении – очаг, священный огонь, жертвенник. Жар печи
согревает и собирает вокруг себя людей; замечательная печь с
«историческими записями и рисунками», представляющими собой
своеобразную «летопись» не только «внешних», но, в первую очередь,
семейных событий, предстает как оплот жизни дома. За стенами дома –
«страшный» 1918 год, год написания «Скифов» Блоком. Роман Булгакова
датирован 1923-1924 гг. Мир за пределами дома не предстает в нем
манящим простором. Его описание чаще всего дается словами: муть, ночь,
туман, вьюга. Блок выстраивает единый смысловой ряд: ветер, простор,
дорога (путь), открытое линейное пространство у него доминирует. Для
210
Булгакова ветер (вьюга), туман, неопределенность увязываются с хаосом,
который грозит апокалипсисом. Хаос всегда чреват новым порядком, но
для Булгакова рождение нового порядка возможно только через
возвращение к первоначалу, истоку. Таким миром, где через время
исторических событий сохраняется вневременное, является дом. Взгляд
писателя космичен, события романа вписаны в «большое» и «малое время»
(«Велик был год и страшен по рождестве Христовом 1918, от начала же
революции второй» [Булгаков, 1988: 4]). В космическом пространствевремени его романа дом – точка отсчета и центр мироздания.
Бинарный фрейм «дорога – дом» представляет собой смысловую
структуру, в которой заложены ментальные установки культуры.
Переходная эпоха начала ХХ века актуализировала архетипические слои
культуры и обновила смысловую оппозицию. Знаком переходности стал
мотив дороги (она сама по себе – символ перехода). Катастрофическое,
хилиастическое
мироощущение
эпохи,
окрашенное
ожиданием
преображения мира, активизировало этот мотив. Он оказался созвучным
основной культурфилософской идее эпохи – идее преображения. «Путь»
открывает возможность трансформации, обретения нового сакрального
пространства. Доминирование пространственного восприятия мира в
русской ментальности способствовало мощному проявлению мотива
дороги в переходный период. Однако эта же эпоха вызвала к жизни и тему
дома как сакрального пространства, противостоящего хаосу, нормативного
пространства, сохраняющего мир культуры. Мотив дома стал «ответом» на
«вызов» канунной эпохи.
Примечания
1.
2.
3.
Тут вспоминается и пушкинское: «Теперь у нас дороги плохи, / Мосты
забытые гниют, / На станциях клопы да блохи / Заснуть минуты не дают…»
(«Евгений Онегин») [Пушкин, 1957, V: 155].
Достоевский Ф.М. «Идиот» (Ч. III, Гл. 5): «…липкое и отвратительное серое
животное…» [Достоевский, 1973, 8: 323-325].
А.Блок в свое время также провел грань между своей и соловьевской эпохой,
отметив, что за небольшой хронологический промежуток мироощущение его
современников резко изменилось. См. ст. Владимир Соловьев и наши дни
[Блок, Андрей Белый, 1990].
Библиографический список
1.
Александр Блок, Андрей Белый: Диалог поэтов о России и революции. –
М. : Высш. шк., 1990. – 687с.
211
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
Бердяев, Н. О власти пространства над русской душой / Н. Бердяев //
Бердяев, Н. Судьба России. – М. : Мысль, 1990. – 206 с .
Бердяев, Н. Русская идея / Н. Бердяев // Вопр. философии. – 1991. – № 2. –
С. 87-155.
Бердяев, Н. А. С.Хомяков / Н. Бердяев. – Томск: Водолей, 1996 – 160с.
Блок А. Собр. соч.: в 8 т. – М.; Л.: Гослитиздат, 1960-1968. – Т.3. – М.; Л.:
Гослитиздат, 1960. – 714 с.; Т.4. – М.; Л.: Гослитиздат, 1961. – 602 с.;
Т.7. – М.; Л.: Гослитиздат, 1967.
Булгаков, М. Белая гвардия. Театральный роман / М.Булгаков. –
Новосибирск, Новосибирское книжное издательство, 1988. – 384с.
Вышеславцев, Б.П. Русский национальный характер / Б.П. Вышеславцев //
Вопр. философии. – 1995. – № 6. – С.112-121.
Гачев, Г. Национальные образы мира: Космо-психо-логос / Г. Гачев. – М.:
Прогресс-Культура, 1995. – 479 с.
Гоголь, Н.В Соч. : в 7 т. / Н.В.Гоголь. – М. : Художественная литература,
1978. – Т.3. – 303 с. – Т.5. – 541 с. – Т. 6. – 559 с.
Кондаков, И.В. Русская культура: краткий очерк истории и теории /
И.В.Кондаков. – М.: Аспект Пресс, 1999. – 687 с.
Лотман, Ю.М. Художественное пространство в прозе Гоголя /
Ю.М.Лотман // Лотман, Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин,
Лермонтов, Гоголь. – М.: Просвещение, 1988. – 352 с.
Лотман, Ю., Успенский, Б. Роль дуальных моделей в динамике русской
культуры (до конца XVIII века) / Ю.Лотман, Б. Успенский // Лотман, Ю.
История и типология русской культуры. – СПб.: «Искусство – СПБ», 2002
– 768 с.
Лотман, Ю.С. Проблема византийского влияния на русскую культуру в
типологическом освещении Ю.Лотман, Б. Успенский // Лотман, Ю. //
История и типология русской культуры. – СПб.: «Искусство – СПБ», 2002
– 768 с.
Лурье, С. Геополитическая организация пространства экспансии и
народная колонизация / С.Лурье // Цивилизации и культуры/ Под ред.
Ерасова. Вып. 3. – М. : Аспект Пресс 1996. – С. 171-182.
Мережковский, Д.С. В тихом омуте: Статьи и исследования разных лет /
Д.С. Мережковский. – М.: Советский писатель, 1991. – 496 с.
Никольский, Ю. Александр Блок о России / Ю.Никольский // Александр
Блок, Андрей Белый: Диалог поэтов о России и революции. – М. : Высш.
шк., 1990. – С.548-553.
Пушкин, А.С. Полн. собр. соч.: в 10 т. – М.: АНСССР, 1956-1958.– Т. V. /
А.С. Пушкин. – М.: АНСССР, 1957. – 638 с.
Розанов, В.В. Уединенное / В.В.Розанов. – М.: Политиздат, 1990. – 543 с.
Топоров, В.Н. Апология Плюшкина: вещь в антропоцентрической
перспективе / В.Н.Топоров // Топоров В.Н. Миф, Ритуал. Символ. Образ:
исследование в области мифопоэтического. – М.: Издательская группа
«Прогресс» «Культура», 1995. – 624с.
Федотов, Г. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии
русской истории и культуры / Г.Федотов. – СПб.: София, 1991. – 351 с.
212
21.
22.
23.
Хоружий, С.С. Миросозерцание Флоренского / С.С. Хоружий. – Томск:
Водолей 1999. –160 с.
Хренов, Н.А. Культура в эпоху социального хаоса / Н.А.Хренов. – М.:
Едиториал УРСС, 2002. – 448 с.
Элиаде, М. Священное и мирское / М.Элиаде. – М.: МГУ, 1994. – 144 с.
213