ФОРМЫ ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЯ НА ЮГЕ УКРАИНЫ В ПЕРВОЙ
advertisement
166 А.И.КАРАГОДИН А.И.КАРАГОДИН ФОРМЫ ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЯ НА ЮГЕ УКРАИНЫ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ ХІХ ВЕКА Кому принадлежала земля на юге Украины, в так называемой Новороссии в конце XVIII — первой половине XIX века? Кто являлся верховным собственником этих земель? Государство. На тот период — Российская империя. C переходом Крымского полуострова и степей Черного и Азовского моря в русское владычество правительство начало заселять их выходцами из внутренних губерний европейской России [6; 1]. Действительно, российское государство стало собственником вновь завоеванных земель, сначала оно было их номинальным собственником. Оно знало приобретенные территории “от“ и “до”, но не ведало ни количества, ни качества новых земель. То есть, присоединенные земли не были обмежеваны, не положены на так называемый “генеральный” или общий план. Именно в силу этих причин государство не осуществляло в полной мере свою роль собственника на первых порах. В это время земля в сознании крестьянства считалась “ничьей”, или, лучше сказать, царской, — писал студент Петровской земледельческой и лесной академии С.Олексенко [12; 75]. Отчего и земля в те дальние времена называлась “царыною”, — подчеркивал тот же автор. Это название даже в конце XIX века применялось по отношению к полевой пашне [12; 75]. Селившиеся на бескрайних просторах юга страны казаки, крестьяне, иностранцыпоселенцы часто не знали, кому, кроме российского государства, принадлежала занятая ими земля, с кем иметь дело в поземельном отношении. Рассказывают, что около Белозерки “сидели” какие-то разбойники, которые отдавали крестьянам окрестные земли, требуя за это определенный оброк [15; 592]. По приазовским степям кочевали ногайцы. Российское правительство выделило им земли от реки Молочной, вдоль побережья Азовского моря. Именно ногайцы были коренными жителями той части запорожского края, которая включала два уезда Таврической губернии. На первых порах свое право на предоставленые им земли ногайцы осуществляли через грабежи и разорение возникавших в Таврии селений и хуторов. Места для поселений представляли необозримую степь, на ней часто бродили лишь стаи волков да табуны диких лошадей, “малого роста мышиной масти” [15; 593], то есть тарпаны. С.Олексенко также подчеркивал, что “при обилии свободных земель и при вольной степи” по ним разгуливали только стада диких лошадей [12; 75]. Крестьяне, вспоминая старые времена, рассказывали C.Харизоменову: “вздремнешь на пашне, — либо волк коня съест, либо дикий жеребец кобылу вместе с возом или бороной уведет”. Немало хлопот даже после присоединения Крыма к России доставляли крымские степные татары, часто вторгавшиеся за добычей в материковую часть Таврической губернии. Двинутся степные татары в свой поход, и поселенцы Большой Знаменки, одного из первых поселений государственных крестьян на землях Мелитопольского уезда, побросав хаты и хутора, бежали со скотом к Днепру, в спасительные плавни, где и переживали очередное ненастье, благо днепровские плавни были сплошь покрыты камышом и осокой [15; 592, 593]. Вот именно в таких условиях и складывались первоначальные формы и характер крестьянского землепользования. Несколько слов о терминологии, используемой авторами “Истории городов и сел Украинской ССР. Запорожская область” (К. 1981) при характеристике начальных форм крестьянского землепользования. Так, например, крестьяне Малой Знаменки (Каменки) отношение к земле имели по праву “свободной распашки” [9;337]. Их соседи из Великой Знаменки пользовались землей “путем займанщины, то есть по праву первого занятия земли” [9; 357]. В селе Днепровка до середины 40-х гг. ХIX в. крестьяне пользовались таким количеством земли, сколько могли обмежевать и обработать [9; 364]. Аналогичным было положение и в селе Тимошовке Мелитопольского уезда: пахотной землей крестьяне пользовались по принципу, кто сколько мог отмежевать и обработать [9; 435-436]. В селе Акимовка этого же уезда крестьяне “первоначально пользовались без ограничения” [9; 123]. Подобная ситуация наблюдалась и во многих селениях Александровского уезда. Так, ФОРМЫ ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЯ НА ЮГЕ УКРАИНЫ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ ХІХ ВЕКА 167 в селе Семеновка крестьяне “вначале” пользовались землей “по праву свободного занятия” [9; 435-436]. Первоначально и крестьяне Большого Токмака вели хозяйство широко, “когда обширные дачи позволяют не заботиться о разделении земель на поля и участки. Всякий пахал и косил, где хотел и сколько мог по своим средствам” [6; 2]. О таком же характере землепользования писал С.Олексенко: “Землею крестьяне пользовались “захватно”, каждый пахал и сеял сколько хотел или мог осилить с помощью своей семьи и рабочего скота” [12; 75]. Таким образом, перед нами различные формы захватного землепользования, одна с отмежеваниями, другая — без отмежеваний. Все это позволяет выделить несколько форм захватного землепользования или “займанщины”. Начальной формой землепользования крестьян, поселившихся на юге Украины, было безусловное захватное право владения и пользования землей. То есть эта форма землепользования не была связана ни с какими ограничениями или условиями хозяйственной эксплуатации земли. Крестьянин мог пахать, сеять, косить, пасти свой скот в любом месте. Это есть захватная форма землепользования, не ограниченная ни кем и ни чем, то есть безусловная. Ограничениями в данном случае, если можно так сказать, выступала природа, стаи волков и стада диких лошадей. Следующей формой захватного землепользования следует считать условное землепользование. Крестьянин захватывал наиболее удобные участки земли в определенном регионе. Местом отсчета земельных угодий того или иного поселенца выступало село, хутор как форма оседлости. На первых порах такой точкой отсчета выступала даже землянка первопоселенца, хата, дом. Мелитопольские старожилы передавали С.Харизоменову некоторые обычаи пользования в этих новых условиях. Крестьянами, например, применялся считавшийся татарским обычай, по которому земля принадлежала хуторянину насколько видит его глаз, или насколько слышен человеческий голос с высокого места. Следовательно, такая форма землепользования уже связана с известными ограничениями или условиями. На этом этапе землепользования, в такой обстановке при условно-захватном землепользовании уже начинаются поземельные споры. Крестьянские общества сами определяли границы поземельных угодий. Например, стародубовские казаки, поселившиеся в 1806 – 1810 годах на верхне-белозерских степях, считали своими владениями степи на 30 верст от села по всем направлениям. Это, неизвестно с каких пор и на каком законе или обычае закрепленное в сознании крестьян расстояние, или право на такое расстояние, дало стародубовским казакам основание, чтобы изгнать со “своих” земель помещика Красовича, который со своей стороны оперировал тридцативерстным радиусом. Острые столкновения из-за земли постоянно происходили между крестьянами селений Балки, Михайловки и Орлянского [15; 593]. Итак, мы выяснили, что на определенном этапе развития поземельных отношений в деревне Южной Украины существовали две последовательные формы захватного землевладения. Обозначим их еще раз, как безусловно-захватное и условно-захватное землепользование. Но пойдем дальше. Новые принципы поземельных отношений возникают с момента генерального межевания земель южноукраинских губерний, когда шло разграничение не только губерний и уездов, но и земель, номинально, или по легенде, принадлежащим отдельным селениям. Генеральное межевание Александровского уезда началось в 1798 годах. В Мелитопольском оно происходило несколько позже: началось в 1814 году, затем продолжалось в 1836, в 40 -х годах и даже в 60 -х годах 19 в. [15; 593]. После межевания или размежевания земельных дач (то есть территорий, принадлежавших определенному селению или частному лицу) вопрос о земельной собственности (в данном случае мы оставляем без внимания верховную собственность на землю ) становится очевидным. Право собственности теперь принадлежит всему селению, всей сельской общине. Земля, прирезанная к селу, теперь усиленно охраняется от вторжения чужих пользователей. Причем охрана эта приобретает законный характер: идут ссылки на соответствующие поземельные акты, дачные планы, где указываются не только размеры, но более или менее четко определены границы, указаны соседи, приведены естественные определители межевых границ. Указывается не только место селения, но и все ему принадлежащие земельные угодья. 168 А.И.КАРАГОДИН В качестве примера приведем описание границ помещичьего селения Петровского Александровского уезда Екатеринославской губернии (нынешнее Балабино Запорожского района). Описание это есть результат генерального межевания Александровского уезда: “...селение речки Кушугум на левой и оврага Баранова на обе стороны... Дача речки Днепра и речки Мокрой Московки на левых, речек же Мирошники, Кучугума, Домахи, озер Лозоватого, Орехового, Плоского лимана тоже, Чернычева, Закатнова, многих оврагов, отвершков...” причем в описании указывались размеры селитьбы (23 дес. 2.200 саж.) и всех угодий: под пашней 895 дес. 1.300 саж., под сенокосом 7.987 десятин 200 саж., лесом занято 293 дес. 11.00 саж., неудобных земель было 860 дес. 166 саж.. А всего селению Петровскому принадлежало 10.060 дес. [1]. Межевание привело к более цивилизованным отношениям с соседями. Внутри же поземельной общины землей пользовались только члены определенного сельского общества. Но и здесь “размеры и способ владения каждого члена основываются на праве первого захвата того или другого клочка общественной земли” [15; 593]. Именно здесь мы имеем дело с новой формой или, можно сказать, с новым этапом захватного землепользования. С появлением общины как субъекта землепользования возникает третья форма захватного землепользования, причем самая распространенная в начальный период заселения новых земель. Ее мы будем называть общинно-захватной формой, возникающей внутри локально ограниченной земельной общины. То есть, на новом этапе при наличии общины как юридического лица, как полноценного собственника земли по-прежнему господствует право первого захвата, право экономически сильного хозяина пользоваться лучшими участками общинных земель. Это связано было еще и с тем, что пока земли было достаточно. Рассмотрим подробнее эту форму землепользования, тем более, что именно она обусловила переход к общинно-передельному землепользованию. При генеральном межевании дачи селений были размежеваны следующим образом: были выделены земли “постоянные” и “непостоянные” (или “излишние”). “Постоянные” земли включали необходимое количество различных угодий для жителей села (соответствующей пропорции: восьми или пятнадцати десятин на душу мужского пола, или что-то среднее ). “непостоянные” или “излишние” представляли собой земли, оставшиеся после наделения крестьян. Но и “Непостоянные” земли были приписаны к тому или иному селению на основании того, что ими когда-то пользовались его жители. Причем “постоянные” земли облагались подушной податью, а “непостоянные” или “излишние” — подесятинной. Именно поэтому сельское общество считало своими и “постоянные” и “непостоянные” или “излишние”. И поэтому право первого захвата общинных земель распространялось на оба типа отмежеванных земель. Каким же образом реализовалось общинно-захватное землепользование внутри общины, на “постоянных” дачах селения? На этом этапе оно регулировалось экономической состоятельностью крестьян. Чем богаче был домохозяин, тем легче ему было осуществлять первым захват наиболее удобных участков. Итак, зажиточный домохозяин захватил первым в общине плодородный участок для пашни. Что же дальше? Первоначально продолжительность пользования захваченной землей ничем не регулировалась. Были такие случаи, как например в деревне Шульговке Мелитопольского уезда, когда хозяин, распахавший участок, мог владеть им очень долго и даже передавать своим детям. Единственным условием реализации такого права являлось непрерывное пользование этой землей, т.е. ежегодный посев. Если же земля оставалась, то была сразу же передана в руки первого, кто ее захватывал. Такова, будем считать, юридическая сторона дела. Фактически же продолжительность пользования захваченным участком ограничивалась существующей системой хозяйства. Переложной по своей сути. Именно поэтому срок владения распаханным участком был непродолжительным. С.Олексенко подчеркивал, что в Бердянском уезде захватное право состояло в том, что обыкновенно богатые односельчане поднимали целину и после двух-трех лет пахоты переходили на другие участки. Причем прежняя мягкая земля отходила в пользование менее зажиточным крестьянам [12; 75]. Другой исследователь этой проблемы указывает на трех-шестилетний срок пользования захваченным участком. Такой непродолжительный срок пользования землей объяснялся тем, что богатые крестьяне пытались пахать более плодородные ФОРМЫ ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЯ НА ЮГЕ УКРАИНЫ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ ХІХ ВЕКА 169 целинные земли. Попользовавшись пашней, они её оставляли более бедным крестьянам, как и было в Бердянском уезде. В конце концов сложилась интересная ситуация: вокруг селения лежали лишь мягкие, “пушные” земли, которые можно было пахать двумя-тремя парами волов, что и делала беднота. Зажиточные же продвигались на дальние земли, где была целина, простор и пастбища, где земля не была истощена и обещала большие урожаи [15; 594]. Продвигаясь таким образом за простором и плодородной целиной, зажиточные крестьяне всё более и более удалялись от своего села, попадали на “непостоянные” земли. Чрезмерная удаленность от села до времени компенсировалась высокими урожаями. Но наступает момент, когда издержки (экономические, социальные, бытовые), связанные с дальноземельем, заставляют экономически взглянуть на эту проблему. Выход, причем вполне обоснованный, такие хозяева увидели в переселении или строительстве на удаленных участках жилищ. Так возникли хутора, сначала как форма хозяйствования: там рыли колодцы, сеяли хлеб, возводили временные постройки. Затем появляются хутора как определенная форма поселения, селитьба со своими жилыми и хозяйственными постройками, признаками стационарного устройства: избами, садами, колодцами, проложенными путями сообщения. Если на каком-то участке появлялись сразу или постепенно несколько хуторских хозяйств, создавались предпосылки для образования небольших поселков. Сначала они “тянули” к своему селу, альма-матер (или метрополии). Их еще удерживали административные, торговые, социальные и другие связи, например, магазины, школы, лечебные пункты и т.д. Но вскоре неудобства такой жизни приводили к полному отделению хуторских поселений от метрополии, образованию самостоятельных административных единиц, а следовательно, (хотя и не всегда) и к самостоятельной поземельной общине. С.Харизоменов подчеркивал, что именно таким способом “колонизации” в Мелитопольском уезде образовалось до двадцати селений [15; 594]. Нам уже приходилось высказываться о причинах образования хуторов. Основной наш тезис — образование хуторов связано с формой землепользования и с характером производственной деятельности крестьянства. Скотоводство было главной отраслью хозяйства екатеринославских и таврических крестьян почти на протяжении всей первой половины XIX века. Для развития уездного скотоводческого хозяйства экстенсивным путем (а другим оно в то время и не могло быть) земли в местах основного поселения крестьян явно не доставало. Нехватка пастбищных угодий вынуждала часть крестьян (в первую очередь зажиточных) искать пастбища на стороне, за пределами собственной общины, в данном случае на так называемых “непостоянных” или “излишних” землях путем выхода на хутора [10; 29]. Сошлемся в доказательство этого тезиса еще и на наблюдения С.Олексенко, который писал, имея в виду исследуемый период: “При обилии свободных земель и привольной степи, по которой разгуливали только стада диких лошадей, они (то есть крестьяне — А.К.) занимались в больших размерах скотоводством, которое процветало несколько десятков лет до тех пор, пока земельный простор уменьшился. Это обстоятельство послужило к образованию новых хуторов, которые все более разрастались и наконец достигли размеров настоящих селений” [12; 75]. Главная причина (читай: предпосылка.— А.К.) образования хуторов, подчеркивал Бауман, заключается в приволье пастбища, которое представляло отдаленные от села степные места. Этим объясняется значительное скотоводство именно на хуторах. На токмакcких хуторах каждый домохозяин имел даже своего “особого” пастуха, в то время как в самом Токмаке были только общественные стада. О развитии скотоводства на токмакских хуторах свидетельствует и непреложная статистика. Так, на 100 ревизских душ в самом Токмаке приходилось по 7 лошадей и по 150 голов крупного рогатого скота. В то же время на хуторах эти показатели выглядели значительно внушительнее: по 22 лошади и по 500 голов крупного рогатого скота [6; 5]. И на хуторах Мелитопольского уезда у отдельных крестьян было по тысяче овец и сотни голов крупного рогатого скота [15; 593]. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что рост производительных сил деревни, выражавшийся в увеличении плотности населения, не мог не сказываться на форме землепользования. Именно увеличение плотности населения стало второй важной предпосылкой, побудительным мотивом к выходу крестьян на хутора, как впрочем, и к 170 А.И.КАРАГОДИН дальнейшей эволюции форм землепользования, что привело к общинно-передельному типу. Это обстоятельство убедительно доказывает с интересными фактами в руках и С.Харизоменов. В 1812 году в Мелитопольском уезде (вместе с будущим Бердянским уездом) насчитывалось 26.801 человек обоего пола (без ногайцев и немецких колонистов), а в 1865 году население обоих уездов составило уже 281.399 человек, то есть в течение примерно полустолетия население уездов увеличилось в 10,5 раза. На основании этих данных Харизоменов сделал не совсем однозначный вывод, что быстрое возрастание населения положило предел и захватному или заимочному владению и хуторскому хозяйству [15; 654]. К вопросу о переходе к общинно-передельному землепользованию мы обратимся ниже. Здесь же заметим, что данный автор не видит в факторе увеличения плотности населения предпосылки образования самих хуторов как формы дальнейшей эволюции захватного землепользования, так и формы расселения крестьянства. В связи с этим еще об одной неточности указанного выше автора. С.Харизоменов, проанализировав историю образования с.Михайловки Мелитопольского уезда, пришел к выводу (распространив его и на другие хутора), что хуторская жизнь предшествовала образованию “старинных слобод”, то есть населенных пунктов, первоначально возникавших на территории края. Однако такой подход противоречит историческим реалиям. Действительно, были отдельные случаи, когда из многочисленных поселений (С.Харизоменов вое небольшие поселки считает хуторами) возникали потом “старинные слободы”. Но ведь все населенные пункты края возникали из малочисленных поселков. Но обратимся к Михайловке, которую С.Харизоменов избрал в качестве примера. Повторим его тезис: образованию старинных слобод в большинстве случаев (подчеркнуто нами — А.К.) предшествовала хуторская жизнь. Степи нынешней Михайловки с 1809 по 1814 год заселили преимущественно хуторяне, — пишет С.Харизоменов. Но из какой метрополии они вышли? В каждом из хуторов, — продолжает тот же автор, — было по 4-5 хозяйств, занимавшихся скотоводством. В 1814 год здесь было всего 25 хат [15; 593]. Это же утверждение повторили и авторы статьи по истории Михайловки. Слобода Михайловка, -пишут они, — была образована из нескольких хуторов, заселявшихся государственными крестьянами. В чем слабость такой постановки вопроса? Хутор, повторяем, является следствием миграции населения из какого-то селения (метрополии), расположенного в данной местности. Хутора, если они не стали административно самостоятельными, должны быть приписаны к определенному селению, именно к тому, которое дало им жизнь. Иначе перед нами не хутора, а, небольшие поселения, где селились сначала несколько семей, а затем этот поселок разрастался до величины “старинной слободы”. Известно, что первый “хутор” на михайловских степях был основан в 1807 году крестьянином Полтавской губернии Михаилом Чудновским [9; 455]. Да, далековато оказалась альма-матер Михайловки. Отсюда вывод: саму Михайловку ни в коей мере нельзя считать хутором. Только небольшим поселком. Да и небольшим ли? В “Экономических примечаниях” к генеральному межеванию Мелитопольского уезда, составленных в 1831 году, читаем: “Село Михайловка. С хуторами владение казенного ведомства крестьян. Число дворов 600, по 7-й ревизии душ мужеска 1.777, женска 1.680” [2]. Таким образом, Михайловка здесь является метрополией (“Михайловка с хуторами”). Да и трудно согласиться, чтобы в Михайловке в 1814 году было всего 25 хат, — как сообщает С.Харизоменов, — а через 15 лет стало 600 (хотя и вместе с хуторами). А если сравнить по численности населения. В среднем на двор приходилось 3 души мужского пола, значит в 1814 году в Михайловке проживало 75 душ мужского пола, а по 7-й ревизии (1815 год) — уже 1.777 душ мужского пола (хотя и с хуторами). Тут что-то не так. Явно Михайловка возникла намного ранее указанного срока. Образованные на Михайловских степях хутора следует считать ее “детищами”. Таким образом, и в данном случае образование хуторов явилось следствием роста производительных сил, результатом общинно-захватной формы крестьянского землепользования. Действительно, наиболее отчетливым проявлением общинно-захватной формы землепользования является образование хуторов, с одной стороны как формы хозяйствования, а с другой — как определенного типа селитьбы. ФОРМЫ ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЯ НА ЮГЕ УКРАИНЫ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ ХІХ ВЕКА 171 А теперь в качестве конкретных примеров приведем несколько исторических фактов, подтверждающих, что хутора развивались из метрополии, а не наоборот. Вот что, к примеру, сообщает Бауман, посетивший село Большой Токмак. Вскоре после первого водворения (ответ на вопрос, когда именно начинают появляться хутора) некоторые хозяева начали выходить из села Большой Токмак и устраивать себе хутора в разных частях токмакской дачи. К ним присоединились другие хозяева, так что мало-помалу возникло новых 7 деревень с населением в 1.023 ревизские души. Во всех большетокмакских хуторах в середине 40-х годов XIX века было 341 двор. Хозяйство в хуторах развивалось намного интенсивнее, чем в самом Токмаке. И это касается не только скотоводства, о нем говорилось выше. В это время на хуторах было 150 садов, в то время как в самом Токмаке — всего 50 [6; 5]. Бауман насчитал в 40-х годах 7 хуторов, которые располагались на токмакской даче. Скорее всего их было больше. Известно, например, что при наделении землей прусских менонитов в самом начале XIX века было сведено несколько хуторов и ветряных мельниц, выстроенных токмакскими крестьянами по левому берегу реки Токмак [13; 25]. Впоследствии оставшиеся токмакские хутора превратились в самостоятельные поселки. На плане Токмакской дачи, составленном в 1844 году, значатся следующие хутора: Нижний Куркулак, Верхний Куркулак, Сладкая Балка, Очеретоватое, Скелеватый, Остриков [3]. Есть сведения о том, что здесь появились из хуторов и такие населенные пункты, как Ильченково, Прокофьевка, Воливачева [7; 38]. Аналогичные процессы происходили и в казенном селении Черниговка Бердянского уезда. В 40-х годах вышедшие на хутора крестьяне с.Черниговки почти полностью отмежевались и образовали самостоятельные общины: Стульнево, Бегим-Чокрак, Верхний Токмак, Зубов [8; 647-648]. Известно также, что села Вербовое и Новопрокофьевка ведут свое начало от Малой Токмачки [12; 75]. От Тимошовки хуторами отпочковались Матвеевка и Серые Хутора [9; 476]. Село Семеновка Александровского уезда дало жизнь Семеновским Хуторам. Выселившиеся из Поповки крестьяне основали хутора, превратившиеся затем в населенные пункты Обиточное и Салтычию [9; 395]. А крестьяне деревни Семеновки Мелитопольского уезда основали ряд хуторов, которые после объединения их образовали село Федоровку [9; 435-436]. Обратимся к механизму образования хуторов. Они возникали как на собственной крестьянской, общинной или “постоянной” земле, так и на “непостоянных” или “излишних” землях, приписанных к данному селению и за которые крестьяне вносили подесятинную плату. Крестьяне, как говорилось выше, считали своими и те и другие земли и на них распространяли принципы землепользования, то есть право первого захвата в условиях общины как субъекта права. Именно в силу такого отношения крестьяне села Михайловки Мелитопольского уезда до 1847 года образовали на этих землях около 40 хуторов, за что Михайловское общество платило казне подать из расчета 15 копеек в год за десятину. Но такая дешевизна оброчных сборов явно не устраивала казну. В 1847 году окружной начальник предложил сменить “беспорядочное захватное владение” на “правильную аренду” земли. При этом он объявил, что часть “излишней” земли Михайловской дачи уже отдана казной в аренду колонисту Ф.Фейну с платой по одному рублю за десятину [15; 593]. Крестьяне столкнулись не столько с казной, сколько с “едва ли не самым крупным овцеводом” юга Украины. Известно, что у Ф.Фейна в 1859 году было 715.833 дес. собственной земли и 88.754 дес. арендованной. Этот предприниматель имел до 275.500 тонкорунных овец, 4.200 голов крупного рогатого скота, 800 лошадей [8; 92]. Крестьяне Михайловки активно отстаивали свои права на “излишние” земли, где располагались их многочисленные хутора. Но 28 сентября 1849 года последовало распоряжение министра государственных имуществ, согласно которому “излишняя” Михайловская земля в количестве 5.853 десятин была отрезана и сдана с публичных торгов в оброчное содержание тому же колонисту Федору Фейну. Накал страстей возрастал. Михайловские крестьяне самовольно вспахали и засеяли отрезанные у них земли на будущий 1850 год. Особую активность проявили государственные крестьяне Федор Приходько и Павел Спицын. Началась переписка, 172 А.И.КАРАГОДИН приносились обоюдные жалобы. Окружной начальник переслал все дело по этому вопросу в Мелитопольский уездный суд, прося при этом произвести следствие и наказать “ослушников”. Но михайловские крестьяне проигнорировали и земский суд, его меры “к отвращению самоуправия”. На место конфликта выехал земский исправник. Прибыл он как раз тогда, когда крестьяне производили самовольный “распах земли”, и приказал взять под арест 24 человека и отправить их в острог. Земский исправник “вразумлял общество через духовных священников”. Попытался он арестовать крестьян Приходько и Спицина, но михайловские крестьяне не допустили его к этому, крича: “Берите нас всех...” Не помогла и поездка в Михайловку мелитопольского уездного стряпчего Андреевского. Как доносил последний, крестьяне “отозвались также и мне, как и самому исправнику”. Были поставлены в известность таврический губернатор и губернское правление. Андреевский согласно инструкции 1 июня 1850 года направил рапорт самому министру юстиции знаменитому Виктору Никитичу Панину [11, 92-93]. Дело принимало серьезный оборот для властей. Было решено применить силу. 8 июля 1850 года командир таврического гарнизонного батальона донес Николаю I, что 5 июля для подавления волнений михайловских крестян было направлено 200 солдат при двух обер- и шести унтер-офицерах под командой капитана. Военную команду сопровождали губернские чиновники [11; 617]. Составители сборника документов в примечании заметили, что сведения о дальнейшем ходе дела не обнаружены [11; 617]. С.Харизоменов, описывая этот случай, сообщает, что “дело кончилось тем, что татарский эскадрон, посланный для усмирения, снес до 40 хуторов, сидевших на излишней земле” [15, 593]. Это был не единственный случай отрезки земель в пользу колонистов. Так произошло, например, и в селении Федоровке Александровского уезда. В период Х ревизии федоровской общине было отрезано 10.000 дес. из расчета по 9 дес. на каждую из 1.084 ревизских душ. Остальные же 2.000 – 3.000 десятин, которые жители Федоровки испокон считали своими, казна передала немецким колонистам [9, 559]. Примерно с конца 30-х годов XIX века (в отдельных селениях) общинно-захватная форма землепользования начинает уступать место общинно-передельному землепользованию. С продвижением зажиточных крестьян в степь, когда они дошли до границ своей общины (в том числе и до “непостоянных или излишних земель”), целинных земель почти не осталось. Крестьяне не только пахали, в большей мере они занимались скотоводством, что привело к “исчезновению простора”. Также и с ростом населения начиналось “утеснение” в земле. Следующий этап развития производительных сил в деревне в их экстенсивной форме — это переселение крестьян за пределы своей общины, за пределы “излишних” земель в своей губернии и, наконец, — вообще за пределы своей губернии. Именно таким путем пошли черниговские крестьяне, когда в 1848 году 46 семей с.Черниговки в связи с засушливым летом отправились для зимовки своего скота на астраханские земли и, узнав об Указе 1846 года о заселении дорог в Калмыцкой степи, остались там навсегда, основав станицу Садовую [4]. Вышли за пределы своей общины, уезда и губернии, переселившись на калмыцкие земли, и крестьяне других селений Екатеринославской и Таврической губерний. Это прежде всего крестьяне Вербовины (Вербовки), Акимовки, Агайман, Ореховки, Малого Токмача, Ново-Николаевки и др. В условиях слабой обеспеченности основными средствами производства, что выражалось в малоземелье для одних, в нехватке пастбищ для других и, следовательно, в ограничении возможностей для расширенного воспроизводства, иммиграция населения представляла собой объективно необходимую форму развития производительных сил деревни. Переселение решало прежде всего вопрос о размерах крестьянского землевладения. Оно обеспечивало нужный оптимум для развития хозяйственной инициативы не только переселенцев, но и крестьян, которые оставались на старых местах жительства. Все это позволяет установить определенные закономерности в миграции крестьян, считавших переселение как и выход на хутора, реальными путями развития производительных сил в условиях разложения и кризиса феодально-крепостнических отношений [10; 30]. ФОРМЫ ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЯ НА ЮГЕ УКРАИНЫ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ ХІХ ВЕКА 173 Но повышение уровня производительных сил через миграцию населения для подавляющего большинства крестьян было нереальным. Необходимо было находить новые формы поземельных отношений внутри самих поземельных общин. При этом важно учитывать, что если характер производственной деятельности (хлебопашество, пастбищное скотоводство) обуславливали формы землепользования крестьян, то и последние были далеко не пассивны. До середины XIX века в Таврической и Екатеринославской губерниях господствовало общинно-захватное землепользование с переложной системой земледелия. К середине XIX века на юге стало все больше ощущаться дыхание нового времени. Близость азово-черноморских портов, растущий экспорт в западноевропейские страны продуктов сельского хозяйства способствовали развитию земледелия. В связи с этим сокращались пастбищные угодья, стала резче ощущаться земельная теснота [10; 29-30]. Очень тонко обрисовал поземельную обстановку в конце 40-х годов XIX века Бауман, посетивший крупное казенное село Большой Токмак: “Но иные уже времена, — пишет он об увиденном и услышанном, — народу стало больше, земли не прибавилось, посему бедные повсеместно почти требуют раздела земли по душам, богатые противятся этому всеми силами, отсюда возникают ссоры, драки и нередко разорительные тяжбы” [6; 3]. Очень острый характер поземельных отношений в этот период отмечает и С.Харизоменов. С ростом населения уменьшилась площадь нераспаханных земель, повысились арендные цены, между “слобожанами”' (то есть метрополией) и хуторянами “начались ссоры и драки”. Хуторян обвиняли в том, что они заняли почти все пастбища, что, проживая вдали от селения за 10-15 и более верст, они не несут никаких натуральных повинностей. Началась усиленная “агитация” обезземеленных против многоземельных и богатых худобой крестьян. Причем эта агитация была далеко не мирной, а “с кулачным, смертельным боем и насильственным разорением хуторских построек” [15; 654]. Таким образом, южноукраинскую деревню намного раньше других регионов захлестнула особого характера социальная война, которую общепринято было называть “второй социальной войной” и относить ее ко второй половине XIX — началу XX века. Особенно ожесточенный характер приняли столкновения в Нижних Серогозах, Малой Лепетихе и некоторых других селениях Мелитопольского уезда. В Нижних Серогозах с 1820 по 1863 год, господствовало “заимочное” владение и процветала хуторская жизнь, — сообщает тот же С.Харизоменов, — но к 60-м годам, благодаря приросту населения и “утеснению в земле”, между крестьянами возникли столкновения. Хуторяне и слобожане стали драться, обижать и отнимать земли друг у друга. И в селе Рубановка с 1808 по 1860 год переделов земли не было. Господствовало хуторское хозяйство. Но когда усилилось хлебопашество, арендные цены на землю поднялись с 15-30 копеек до 3-4 рублей за десятину. В то же время земля скопилась в руках сильных хозяев, богатых рабочим скотом и сельскохозяйственным инвентарем. С 1820 по 1863 год владели землей без переделов и крестьяне села Ивановка Ивановской волости. Но в 1863 году они “дошли” до идеи передела земли по ревизским душам. Это было вызвано тем обстоятельством, что “мощные хозяева захватывали земли, сколько им требовалось”. Как передают источники, собрались бедняки и говорят: нужно меру сделать; не в силах буду пахать, отдам землю внаймы богачам. Так и сделали. Такие столкновения могли иметь двоякий результат: или хуторян заставляли-таки подчиниться “миру”, и они возвращались в селение, оставляя в пользу общества на хуторах колодцы. Именно так и произошло с хуторянами села Н.Серогозы в 1863 году. Другой результат: хуторяне добивались отделения от метрополии и образовывали самостоятельное поземельное общество. Но и в том и в другом случаях вскоре начинался передел общинной земли по новому принципу. Причем делили как пахотную, так и сенокосную землю. Во многих селениях переход от общинно-захватного землепользования к общиннопередельному происходил сразу, без каких-либо переходных форм. Но случались и отклонения от этой нормы. Некоторые селения проходили еще ряд промежуточных форм землепользования. Так было, например, в 1835 году в селе Ново-Николаевке (Шульговке) Мелитопольского уезда. Мирским приговором был установлен переходный срок пользования захваченной землей — три года: первый год хозяин подымал целину или залежь и сеял яровой хлеб, на второй год — сеял озимый хлеб, на третий — ничего не сеял, а собирал падалицу, которая часто бывала лучше “сеянки”. На четвертый год восстанавливалось право первого захвата. Такой трехлетний срок пользования 174 А.И.КАРАГОДИН захваченным участком был и в селе Богдановка, в Акимовке и других селах того же Мелитопольского уезда [15; 594, 9; 127]. В селе Михайловка выход из кризисного положения крестьяне находили в следующем: всем беднякам, имевшим мало рабочего скота, разрешалось выезжать в поле с плугом и обойти им какой угодно клочок земли. Этот отмежеванный участок и считался неприкосновенным в течение одного года. Богатые же рабочим скотом такого права не имели. Этой мерой сельчане добивались смягчения остроты поземельных отношений, так как бедняк, оградивший свой участок межой, мог пахать его, не торопясь, по силе своих экономических возможностей, иногда и два и три месяца. Не будь этой заповедной межи, бедняк через месяц пахоты нигде бы не нашел земли: она была бы уже распахана богатыми хозяевами. Более приближенные к общинно-передельному землепользованию сложились поземельные отношения в селе Терпенье Мелитопольского уезда. Известно, что это село основали духоборы. Они и пользовались землей с периодическими переделами. Но, начиная с 1839 года, правительство стало ссылать духоборов на Кавказ, а на их место пришли крестьяне из окрестных селений Мелитопольского уезда, а также из Орловской и Курской губерний. Поскольку население здесь сильно поредело, то в Терпеньи восстановилось и до 1858 года действовало землепользование по праву первого захвата, то есть стало общинно-захватным. Причем это право до 1849 года ничем не ограничивалось, а с этого года вся пахотная земля была разбита на круги по 15 дес. в каждом. Каждому домохозяину разрешалось пахать, не выходя из пределов одного, доставшегося ему, круга [15; 594]. Таковы были некоторые особенности землепользования крестьян Екатеринославской и Таврической губерний на путях перехода от общинно-захватной к общинно-передельной форме поземельных отношений. Свои особенности имели и принципы пользования сенокосными участками при общинно-захватной форме землепользования. Это право ограничивалось тем, что каждый домохозяин мог выходить на сенокос только в “урочный”, общий для всех день и только с рабочими своего семейства или же с двумя-тремя нанятыми для этой цели косарями [12; 75]. Например, в селе Богдановке Мелитопольского уезда в начале 40-х годов существовал следующий порядок пользования сенокосными угодьями: когда созревала трава на заливных лугах реки Молочной, общество собиралось на сход и назначало день покоса. В определенный миром срок все домохозяева со своими семейными работниками сходились с косами и граблями на общественный луг и одновременно, очевидно по сигналу, бросались косить первые попавшиеся места. Но такой порядок сенокошения, в назначенный день и час, практиковался только в селениях, располагавшихся по поймам крупных рек — Днепру, Конской, Молочной, Берде. В степных же селениях сенокосных угодий хотя и было достаточно, но качеством они были значительно хуже. Поэтому здесь косили сено без назначения определенного дня, а по принципу: “коси, где хочешь и когда хочешь” [15; 594]. Свои особенности общинно-захватное право имело и по отношению к усадебной земле. Захват земли под усадьбы происходил почти во всех селениях. Исключение составляли лишь “образцовые” селения, например, Федоровка Мелитопольского уезда, где усадебные планы нарезались чиновниками палаты государственных имуществ. Все крестьяне получили в этом селении по 0,9 десятины [9; 476]. У части селений приусадебные планы отводили сами крестьянские общества. Но скорее всего они фиксировали сложившееся положение. Но даже в таких селениях вплоть до начала 60-х годов многие хозяева земли приобретали захватом [15; 595]. Как свидетельствует С.Олексенко относительно населенных пунктов Бердянского уезда, многие крестьяне при заселении занимали усадьбы неопределенной величины, иногда по две-три и даже больше десятин. Такие значительные усадебные угодья были у отдельных крестьян даже в 80-х годах XIX века. [12; 75]. В Мелитопольском уезде лишь в 60-70-х годах крестьянские общества изменили свое отношение к принципу наделения усадебными землями: их стали наделять строго по крестьянскому приговору. Изменилось отношение и к старым усадебным планам. Последние при общинно-передельном землепользовании вошли в состав “разверсточных” земель и стали вычитаться из общего количества пашни [15; 595]. Таким образом, ФОРМЫ ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЯ НА ЮГЕ УКРАИНЫ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ ХІХ ВЕКА 175 усадебные земли являлись самой консервативной частью сельскохозяйственных угодий, которые регулировались общинно-захватным правом землепользования. При этом мы не касаемся пастбищ, выгонов или “паши”, которые всегда находились в нераздельном владении не только в первой, но и во второй половине XIX века. За редким исключением, общества при пользовании общим выгоном разверстывали только установленные налоги по ревизским душам. В первой половине XIX века эти налоги колебались в пределах двух рублей ассигнациями с души. В Большой и Малой Лепетихе аналогичный сбор устанавливался с единицы скота [15; 595]. Переход к общинно-передельному землепользованию начал усиленно практиковаться еще в 40-50-х годах XIX века, то есть еще в дореформенный период. В Мелитопольском уезде самыми первыми к переделу общинных земель по ревизским душам перешли в селах Бурчак (1829), Тамбовке (1831) и Геническе (1836) [15; 595]. В 40-х годах общиннопередельное землепользование охватило еще 12 селений этого же уезда. Среди “сороковых” можно назвать передел в Тимошовке (1840), Днепровке (1840), Веселом (1842), Семеновке (1841), Малой и Великой Знаменках, Терпенье и др. В 50-х годах передел общинной земли произошел еще в 14 селах Мелитопольского уезда. Как правило, он осуществлялся либо после IX (1850), либо после Х ревизии (1858). Некоторым селам переходу на общинно-передельную форму землепользования содействовали внешние обстоятельства. Так, крестьянам Михайловки, кроме девятой ревизии, помогли в переходе на новую форму чиновники Министерства государственных имуществ, которые отрезали у них “непостоянные или излишние” земли в пользу немецких колонистов. Переход к “раскладочному” землепользованию вместо ранее существовавшего общинно-захватного принес жителям Михайловки по 9,1 десятины на ревизскую душу [9; 456]. Касаясь селений Бердянского уезда, С.Олексенко утверждает, что захватная форма землепользования существовала до середины XIX века, “до пятидесятых годов”, когда земельный простор несколько сократился и когда впервые появилась потребность какнибудь урегулировать пользование землей. Именно в это время некоторые селения Бердянского уезда приступили к “правильной подушной разверстке земли”. Первый передел, — сообщает тот же автор, - совпал с IX ревизией. Но в большинстве селений землю начали делить только после Х ревизии [12; 75]. Единственное исключение, пожалуй, можно сделать для поземельной общины села Берестового. По данным авторов очерка истории этого села, первый передел здесь произошел в 1834 году [9; 80]. Кроме того, известно, что и в Орехове переход на новые принципы землепользования был осуществлен в 1848 году [9; 507]. После IX ревизии общинно-передельная форма землепользования начинает превращаться в господствующую. Она устанавливается не только в таврических материковых уездах (Большом Токмаке, Андреевке, Черниговке и др.), но и в Александровском уезде Екатеринославской губернии, например, в селах Цареконстантиновке, Федоровке, Ново-Николаевке и др. В 60-х годах XIX века фактически завершается переход к этой форме землепользования в 20 селениях Мелитопольского уезда да и вообще в тех селах, которые возникли в крае в конце ХVIII — начале XIX века, в так называемых “старых слободах”. Следовательно, этот переход охватил во многих селах несколько десятков лет, а в иных — даже более полустолетия. Завершая очерк, заметим, что при общинно-передельном землепользовании основными принципами наделения крестьян землей в большинстве случаев было качество земли вместе с рельефом местности, иногда принималось в расчет и расстояние полей от усадеб. Разверсточной единицей в первой половине XIX века всегда выступала ревизская душа. Механизм передела общинной земли разрабатывал мир и был, следовательно, различным для многих селений. Например, в упоминавшейся Михайловке “раскладочному переделу” подверглась вся пахотная земля, которая была разбита на 20 “столбов” — примерно равноценных участков. В каждом из них крестьянин получал по “загону” [9; 456]. В свете изложенного выскажем свое мнение о позиции Е.И.Дружининой по данному вопросу. В частности, она пишет, что крестьяне юга Украины определяли отведенные им земли большей частью с помощью мира, то есть общины. Причем, — замечает она, — в Южной Украине общинное землепользование не было повсеместным. И далее начинается 176 А.И.КАРАГОДИН самое интересное в ее взгляде на проблемы землепользования южноукраинского крестьянства. Она начинает связывать форму землепользования вслед за дворянскими авторами (А.Скребицкий) с “племенным влечением” украинских крестьян к “семейному пользованию землей”. То есть формы и принципы землепользования, по ее утверждению, ни много ни мало зависели от национальности. “Если русские крестьяне принесли туда свои общинные порядки, то украинские сохранили приверженность к подворному (семейному) землепользованию с переходом участков от отца к сыну”, — разъясняет она свои выводы [8; 44, 45]. О такой позиции можно сказать лишь то, что автор интересной монографии полностью игнорирует исторический подход к рассматриваемому явлению. Причем весьма некорректно: вывод, касающийся небольшой части крепостного населения, она переносит на все крестьянство Южной Украины. Как известно, удельный вес государственного крестьянства в этом регионе намного превосходил крепостное население. В связи с этим мы должны заметить, что каждая система землепользования — это продукт исторического развития, а не свойство собственно менталитета того или иного народа. Никто ничего не переносит. Ни украинский крестьянин не “переносил” подворное землепользование, ни русский крестьянин не “привозил” с собою готовые формы общинного землепользования. Все формы землепользования складывались исторически в зависимости от особенностей того или иного региона, в который попадали новые жители. Спросим, с какой стати русский крестьянин начнет вводить на новом месте жительства общинно-передельное землепользование при элементарных возможностях пользоваться землей по своему усмотрению. Или может быть, украинскому крестьянину с руки было ограничивать свое землепользование строго ограниченным участком. Подчеркнем же еще и то обстоятельство, что первоначально и общины-то не было как поземельной структуры. Она ведь появляется на определенном этапе развития поземельных отношений. В связи с “племенным” определением системы землепользования хотелось бы отметить еще одно обстоятельство. Не существовало различных типов земледельческих общин у русского и украинского крестьянства уже и потому, что исторически практически отсутствовало на юге Украины “чистое” поселение русских крестьян и украинских крестьян. История показывает, что возникновение на юге Украины населенных пунктов следует считать результатом неконтролируемой переселенческой политики. А следовательно, население было смешанным, и если впоследствии начали выделять русские и украинские селения в Запорожском крае, то это всего лишь последствия, с одной стороны, взаимовлияний (село с большим количеством украинских переселенцев считалось “украинским”, а село с преобладающим русским компонентом со временем становилось “русским”).' С другой стороны, мы объясняем такие метаморфозы действием административных органов власти. Бывали случаи и казусного характера. Скажем, село Гусарка Александровского уезда по подворной переписи 1887 года считалось населенным “малороссами”. Исторически же его фундаторами явились смоленские крестьяне, белорусы, литовцы и поляки. Но это тема особого разговора. Но обратимся к доказательствам Е.Дружининой о преобладании семейного (подворного) землепользования над общинным даже у помещичьих крестьян. Основными фактами для обоснования этого тезиса для Е.Дружининой послужили материалы Редакционных комиссий по Екатеринославской губернии [14]. Взглянем и мы на эти материалы и проанализируем их более приближенно (по Александровскому уезду Екатеринославской губернии). Из 34 селений, представленных в списке Александровского уезда, только в 6 из них говорится о том, что земля крестьянам отводится посемейно (Петровское-Строганово с деревнями; деревни Александровка и Каменоватая; деревни Алексеевка и Приволье; сельцо Лидино; деревня Крутая; деревня Максимовка). Но о каком подворном землевладении можно говорить, если, например, в селе Екатериновка крестьяне пользуются посемейно “ по мере надобности” или, к примеру, в д.Васильевке землепользование осуществляется “посемейно без ограничения”, или же в Марьинском и Васильевке (помещика В.С.Клевцова) и в имении помещика А.А.Козлянинова, где речь идет о пользовании землей “посемейно по мере средств”. Ни о каком подворном землепользовании в данном случае нет и речи. Перед нами лишь способы наделения землей своих крестьян тем или иным помещиком, выгодно ли ему, удобно ли каждого его подданного наделить землей, или сразу выделить землю всей семье, всему ФОРМЫ ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЯ НА ЮГЕ УКРАИНЫ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ ХІХ ВЕКА 177 тяглу; или быть может, лучше выделить землю всему обществу, миру, а там пусть сами разбираются. И действительно, помещики действовали сообразно местным условиям, своим возможностям и личным желаниям. Например, в этом же уезде земля отводилась “всему миру” в 7 помещичьих имениях, причем для двух были сделаны оговорки, что количество земли не определено. В шести имениях землей пользовались “безгранично”, кто сколько мог обработать. В одном же имении земля давалась крестьянам “по мере надобности”; в другом “пахать предоставлялось всему миру по своим средствам” (с.Новоселицы-Поречье графа Крейца). Таким образом, ни о каком подворном землепользовании у помещичьих крестьян Екатеринославской губернии не может быть и речи. Скорее всего здесь говорится о своеобразной форме общинно-захватного землепользования, где роль общины как юридического владельца играет помещик. У Е.Дружининой произошло смещение понятий: землевладение она подменила термином землепользование. Если посмотреть соответствующие ведомости по Мелитопольскому уезду, то и здесь мы увидим полную разноголосицу фактов. Например, у помещика М.Иваненко в местечке Благовещенке и деревне Елизаветовке о количестве земли в пользовании крестьян вообще не показано “за недостатком данных”. У наследников Рыковых, оказывается “особо отмежеванной крестьянам земли нет, а пользуются господской неограниченно”, а в имении А.Гранобарского крестьяне пользовались землей “с господской неограниченно”. Посемейным или подворным землепользование помещичьих крестьян только кажется. На самом деле оно мало чем отличалось от землепользования государственных крестьян, особенно в тех имениях, где помещик являлся крупным землевладельцем. Иллюзорный характер такого “подворного” землепользования был очевиден современникам. Один из них, проанализировав особенности общинно-захватного землепользования у государственных крестьян, пришел к выводу, что “такой же подворный или вернее “беспорядочный” способ владения мы встречаем и у крепостных крестьян” [15; 594]. Никакого и общинного землепользования у помещичьих крестьян на юге Украины до реформы не существовало. Ни в одном из помещичьих селений до 1861 года не проводился передел земли на общинной основе. Да и возможны ли переделы при полной собственности помещика на землю? А вот такая форма землепользования, как общиннозахватная, господствовавшая в среде государственного крестьянства, вполне отвечала характеру поземельных отношений в крупно-земельных имениях. Например, крепостные крестьяне селений Васильевки, Янчекрака, Карачекрака, Эристовки, принадлежавших помещикам Поповым, до реформы 1861 года “пахали и косили, где кто хотел” [15; 594]. Лишь после воли, в 1864–1868 году, здесь был проведен первый передел, и крестьяне перешли на общинно-передельную форму землепользования. Следовательно, в течение всего крепостного периода, а крепостная община Васильевки возникла в ХVIII веке, ни о какой иной, кроме захватной, форме землепользования говорить нельзя. Причину поздних переделов у крепостных крестьян С.Харизоменов видит в барщине, которую отправляли крестьяне: одну неделю работали на помещика, другую — на себя. Именно благодаря барщине средний размер крестьянской запашки при прочих равных условиях (что само уже проблематично) должен быть вдвое меньше, чем после отмены крепостного права. Это связано с тем, что каждая семья для собственного посева располагала лишь половиной рабочего времени. Именно поэтому крепостные крестьяне пахали мало земли, не могли жаловаться на стеснение в земле и не считали нужным ее переделять [15; 655]. Подведем итоги. Для установления окончательной формы общинного землепользования на юге Украины, в частности, в Запорожском крае, потребовался срок от нескольких десятилетий до полустолетия и даже больше. В своем развитии землепользование здесь прошло ряд этапов. Основным принципом выделения этапов землепользования есть отношение субъектов к земле. Итак, первый этап характеризуется никем и ничем не ограниченным пользованием землей. Отношение к земле субъектов определяется отношением крестьян к природе. Этот этап начинается с момента заселения, с момента появления разных населенных пунктов на территории Запорожского края. 178 А.И.КАРАГОДИН Определим этот этап поземельных отношений как безусловно-захватную форму землепользования. Второй этап землепользования связан уже с некоторым ограничением этой формы на уровне обычного права. По-прежнему он характеризуется широкими возможностями использования степных просторов. Но на этом этапе возникают ограничения в землепользовании, связанные с осуществлением такого обычного права другими физическими лицами, например, помещиками, крестьянами селений государственных крестьян, которые появились несколько позднее. Начинаются поземельные споры и столкновения между юридически не оформленными сельскими общинами. Идет становление поземельной общины как единого целого, как субъекта поземельных отношений. Этот этап можно классифицировать как условно-захватную форму землепользования. Таким образом, легко заметить, что термины “безусловно-захватное” и “условнозахватное” имеют в своем содержании два момента: а) поземельные отношения с внешним окружением и б) отношения внутри замкнутого населенного пункта. Еще более изменяются эти два момента при третьей форме захватного землепользования, а именно при общинно-захватной форме. Третий этап связан с новым качеством поселений, а точнее, с их отношением к используемой земле. С проведением генерального межевания юридически оформляется поземельная община. Захватное землепользование реализуется уже в рамках строго ограниченной структуры — поземельной общины как субъекта межобщинных отношений. Наметившееся на первоначальных этапах единство сельского общества в данный момент реализуется как “мир”, как единое целое со своими принципами развития, как отличное от окружающих его подобных общин. Захват как принцип землепользования и эксплуатации земли попрежнему составляет основное содержание отношений в общине. Причем все большую роль начинает играть экономическая состоятельность крестьянского двора. Усиление плотности сельского населения, экстенсивное скотоводство, переход к хлебопашеству наметили переход к изменению основополагающих принципов землепользования. В рамках той же поземельной общины изменяется отношение к земле, меняются сами принципы ее распределения: от захватно-общинного осуществляется переход к общинно-передельному. Этот этап землепользования (четвертый по счету) мы склонны рассматривать хотя и как временную, но все же победу беднейших слоев деревни над ее зажиточной частью. Основным регулятором общинно-захватного права являлся богатый, зажиточный крестьянин, имевший много скота и сельхозинвентаря, то есть ни при каких обстоятельствах не прибегавший к супряге. Основным принципом осуществления новой поземельной политики внутри общины (IV этап) является передел всей земли на ревизские души по уравнительному принципу. Следовательно, примерно с 40-х годов XIX века на юге Украины устанавливается общинно-передельное землепользование, которое явилось господствующим на протяжении второй половины XIX — начала XX века (вплоть до Столыпинской аграрной реформы). Общинно-передельное землепользование имеет свои этапы развития, связанные с изменением принципов раскладки: по ревизским душам, по наличным душам, смешанную — по ревизсконаличным душам, на двор и т.д. Но эта тема выходит за пределы нашего исследования. ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА 1. Российский государственный архив древних актов (РГАДА), ф. 1355, оп.1, д. 364 (1). 2. РГАДА, ф.1355, оп.1, д.1558. 3. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф.380, оп. 30, д. 76. 4. Государственный архив Астраханской области (ГААО), ф. 32, оп. 1, д. 250. 5. Центральный государственный архив Калмыкии (ЦГАК), ф.7, оп. 7, д. 1-5; ф. 8, оп. 1, д. 254, 265. 6. Бауман. Описание селения Токмака в Таврической губернии // Журнал Министерства государственных имуществ. — М., 1848. — Отд. Ш. — С. 426. 7. Гермоген. Справочная книжка о приходах и храмах: Таврической епархии. Симферополь, 1886. — С.38. 8. Дружинина Е.И. Южная Украина в период кризиса феодализма. 1825 – 1860. — М., 1981. — С. 92 ФОРМЫ ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЯ НА ЮГЕ УКРАИНЫ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ ХІХ ВЕКА 179 9. История городов и сел Украинской ССР. Запорожская область. — К., 1981. 10. Карагодин А.И. К проблеме крестьянских переселений как форме развития производительных сил // Вестник краеведа. Тезисы научных докладов и сообщений) (апрель 1990). — Запорожье, 1990. — С.29. 11. Крестьянское движение в России. 1850–1856.: Сборник документов. — М., 1962. 12. Олексенко С. Бердянский уезд в сельскохозяйственном отношении // Известия Петровской земледельческой и лесной академии. Год 12-й. — Вып.1. — М., 1889. 13. Писемский Г. Переселение прусских менонитов в Россию при Александре I. — Ростов-на-Дону, 1917. — C.25 и др. 14. Приложения к трудам Редакционных комиссий для составления положений о крестьянстве, выходящем из крепостной зависимости // Сведения о помещичьих имениях.— СПб, 1860. — Т. 71. Извлечения из описаний имений по губерниям Екатеринославской, Таврической, Херсонской и др. 15. Харизоменов С. К истории форм землевладения на юге России // Земский обзор. — 1884. — № 42-43, 47-48.
