Р 1905–1907 .

Вестник ПСТГУ
II: История. История Русской Православной Церкви.
2012. Вып. 1 (44). С. 75–87
РОССИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ 1905–1907 ГГ.
В СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ
С. В. ЛЕОНОВ
Статья посвящена сравнительно-историческому анализу революции 1905–1907 гг. в
России и европейских революций, прежде всего во Франции и Германии 1848–1849 гг.
С учетом достижений современной историографии исследуется уровень и особенности
экономики, социальной структуры данных стран накануне революции, а также либеральные и социалистические традиции. Рассматриваются основные факторы, вызвавшие эти
революции, а затем повлиявшие на их ход. Анализируется роль основных социальных
сил: буржуазии, интеллигенции и студенчества, рабочих и крестьян, а также результаты
революций. В итоге выявляются общие и специфические черты российской революции
1905–1907 гг. по сравнению с европейскими революциями 1848–1849 и 1789–1794 гг.
Первой российской революции не слишком-то «везло» в отечественной
историографии. Даже в советскую эпоху, когда она считалась одним из важнейших направлений исследований, ее — чем дальше, тем более — «затенял»
Октябрь 1917-го, и ее изучение приобретало в какой-то мере «юбилейный характер». С 1990-х гг. резкое падение интереса к революциям в наибольшей мере отразилось именно на ней, и она и вовсе стала служить предметом главным образом
редких юбилейных публикаций1. Хотя в разработке целого ряда проблем российской истории начала ХХ в., а отсюда и тех или иных аспектов рассматриваемой
революции, за два последние десятилетия был достигнут несомненный прорыв
(партии, персоналии, революционный терроризм, правительственная политика
и зарождение российского парламентаризма, «японский фактор» и т. д.)2, поя1
См.: 1905 год — начало революционных потрясений в России XX века. М., 1996; Первая
революция в России: взгляд через столетие. М., 2005. Тематический номер посвятил революции 1905 г. журнал «Неприкосновенный запас» (2005. № 6 (44)).
2
См.: Леонов М. И. Партия социалистов-революционеров в 1905–1907 гг. М., 1997; Политические партии России: история и современность. М., 2000; Политические партии России.
Конец XIX — первая треть XX в.: Энциклопедия. М., 1996; Селезнев А. Ф. Конституционные
демократы и буржуазия (1905–1917 гг.). Н. Новгород, 2006; Степанов С. А. Черная сотня в России (1905–1914 гг.). М., 1992; Тютюкин С. В., Шелохаев В. В. Марксисты и русская революция.
М., 1996; Шелохаев В. В. Либеральная модель переустройства России. М., 1996; Ксенофонтов И. Н. Георгий Гапон: вымысел и правда. М., 1996; Политическая история России в партиях
и лицах / Сост. В. В. Шелохаев. М., 1993, 1994; Тютюкин С. В. Г. В. Плеханов. Судьба русского
марксиста. М., 1997; Будницкий О. В. Терроризм в российском освободительном движении:
75
Исследования
вилась даже первая обобщающая монография3, тем не менее в целом события
1905–1907 гг. с заметным запозданием, последними из трех революций подверглись постсоветской историографической революции, и их переосмысление, по
сути, только начинает развертываться.
Одним из важных, но наименее изученных аспектов первой отечественной
революции является ее компаративистский анализ, т. е. сопоставление с европейскими и иными революциями, выявление ее общих и особенных черт. Реализацию этой задачи существенно затрудняет неразвитость у нас соответствующих
исследований. В то время как на Западе уже с 1960-х гг. плодотворно развивается
сравнительно-историческое изучение революций4, у нас лишь в последние годы
стали наблюдаться первые попытки приступить к разрешению этой задачи5. Между
тем развертывающийся на наших глазах очередной этап глобализации вольно или
невольно меняет и наше представление об истории. Перестройка исторического
образования в вузах, в частности замена на неисторических специальностях курсов отечественной истории на «историю», наглядно подтверждает происходящую
«глобализацию» современных взглядов на исторический процесс и необходимость
разрушения архаичной, но все еще малопроницаемой «стены», разделяющей у нас
отечественную и всеобщую историю, российские и европейские революции.
Попытка вписать первую русскую революцию во всемирно-исторический
контекст в своеобразном, схематично-идеологизированном виде была предприидеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало ХХ в.). М., 2000; Гейфман А.
Революционный террор в России, 1894–1917. М., 1997; Городницкий Р. А. Боевая организация
партии социалистов-революционеров в 1901–1911 гг. М., 1996; Вронский О. Г. Государственная
власть России и крестьянская община в годы «великих потрясений» (1905–1917). М., 2000; Ганелин Р. Ш. Российское самодержавие в 1905 г. Реформы и революция. СПб., 1991; Демин В. А.
Государственная Дума России (1906–1917): механизм функционирования. М., 1996; Малышева О. Г. Думская монархия: рождение, становление, крах. Ч. 1–2. М., 2001; Медушевский А. Н.
Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной перспективе.
М., 1998; Смирнов А. Ф. Государственная Дума Российской империи 1906–1917 гг. М., 1998;
Становление российского парламентаризма начала XX в. М., 1996; Павлов Д. Б. Японские
деньги для первой русской революции. М., 2011 и др. Еще об историографии см.: Тютюкин
С. В. Первая российская революция в отечественной историографии 90-х гг. // Отечественная история. 1996. № 6; Тютюкин С. В. Первая революция в России: взгляд через столетие //
Отечественная история. 2004. № 6.
3
Первая революция в России: взгляд через столетие / Под ред. А. П. Корелина, С. В. Тютюкина. М., 2005.
4
Brinton C. The Anatomy of Revolution. Revised and Expanded Edition. N.Y., 1965; Goldstone J.
Revolution and Rebellion in the Early Modern World. Berkley, 1991; Huntington S. P. Political Order
in Changing Societies. New Haven, 1968; Skocpol T. State and Social Revolution. A Comparative
Analysis of France, Russia and China. Cambridge, 1979; Skocpol T. Social Revolutions in the Modern
World. Cambridge, 1994.
5
См.: Стародубровская И. В., Мау В. А. Великие революции от Кромвеля до Путина. М.,
2001; Медушевский А. Н. Российский конституционализм в сравнительной перспективе. М.,
1997; Тютюкин С. В. Первая революция в России: взгляд через столетие // Отечественная
история. 2004. № 6; Шубин А. Первая российская революция в системе исторических координат // Неприкосновенный запас. 2005. № 6 (44); Леонов С. В. Октябрьская революция как
европейский феномен // К истории русских революций: события, мнения, оценки. Памяти
И. И. Минца. М., 2007; Леонов С. В. Великая Французская и Великая Октябрьская революции:
опыт сравнительного анализа // Преподавание истории в школе. 2007. № 7.
76
С. В. Леонов. Российская революция 1905–1907 гг. в сравнительно-историческом контексте
нята еще в советской историографии. Созданная на политизированных ленинских положениях и без развернутых конкретно-исторических сопоставлений
концепция революции 1905–1907 гг. акцентировала прежде всего ее особые,
уникальные черты как первой революции «эпохи империализма», как революции нового типа. Будучи, как и предшествующие революции в Европе XVII–
XIX вв., «буржуазной» по своим задачам, она считалась народной по движущим
силам, «пролетарской» — по ведущим средствам борьбы и именовалась поэтому «буржуазно-демократической». Гегемонию в ней осуществляла не буржуазия
(как в Европе), а рабочий класс, создавший свою марксистскую партию (единственную революционную пролетарскую партию) и ставший «самой передовой
и организованной силой» в стране. Союзником его было крестьянство, поскольку русская буржуазия была слаба, труслива и неспособна к решительной борьбе
с царизмом. Важной особенностью революции явилось развертывание одновременно двух социальных войн: общенародной борьбы против самодержавия, за
демократию (и крестьянства за землю) и классовой борьбы пролетариата против
буржуазии за социалистическое переустройство общества. Революция закончилась поражением, но имела огромное значение как для развития революционного
движения внутри страны (создав, в частности, новую форму политической надстройки — Советы и став в итоге «генеральной репетицией» революций 1917 г.),
так и вовне, в т. ч. открыв эпоху «пробуждения Азии»6, т.е. цикл революций на
Востоке. Хотя открытых сторонников «марксистско-ленинской методологии» и
«ленинской концепции» революции 1905–1907 гг. среди серьезных исследователей у нас уже не осталось, радикального пересмотра этой идеологизированной,
едва ли не вековой давности концепции у нас пока не произошло.
Разумеется, каждая страна, а уже тем более такая, как Россия, является уникальной, а события, происходящие в ней, по-своему неповторимы. Вместе с тем
если отойти от привычной призмы и взглянуть на первую российскую революцию в широком историческом контексте и с учетом достижений и категориального аппарата современной исторической науки, то обращают на себя внимание
не только отличия, но и ее сходство с предшествующими европейскими революциями. Прежде всего, оно коренилось в том, что эти революции послужили
важными (хотя и в разной мере) вехами на пути модернизации соответствующих
стран при их переходе от аграрного общества к индустриальному.
В привычных для нас понятиях эти революции знаменовали шаги от феодализма к капитализму. Однако данная терминология — пусть и по-своему правомерная — несколько отличается от современной в содержательном плане, а главное — содержит гораздо больший компонент неопределенности (не случайно по
поводу наличия, особенностей феодализма и капитализма в России уже более
века идут ожесточенные, но так и не завершенные дискуссии7), а также идеологизации. Примечательно в этом смысле, что сам термин «капитализм» появился
6
В концентрированном виде эту концепцию можно, например, прочесть в кн.: Черменский Е. Д. История России периода империализма. М., 1974. С. 112, 208, 209.
7
См.: Горский А. А. Русское средневековье. М., 2010. С. 58–66, 78–80; Леонов С. В. Исторический путь России в ХХ в.: попытки концептуального осмысления // Историческая наука
и образование на рубеже веков. М., 2004. С. 134–136.
77
Исследования
в 1850-х гг., а начал получать распространение лишь с 1860-х гг., в то время как
«социализм» — на три десятилетия раньше — уже с 1820–1830-х гг.8
Если обратиться к гораздо более надежным, верифицируемым понятиям,
то обращает на себя внимание прежде всего то, что по уровню экономического
развития Россия накануне революции 1905 г. напоминала Францию и Германию
середины XIX в. (страны, послужившие основной ареной революционных событий 1848–1949 гг.)9. По современным подсчетам, основной показатель экономической развитости страны — ВВП на душу населения — в предреволюционной России был сопоставим с этими странами за 60–80 лет до этого. В Германии
в 1850 г. он составлял 1476 долл., а в России в 1900 г. — 1218 долл. — ровно столько
же, сколько было во Франции в 1820 г. (Как выявили экономисты, практически
все крупные революции XVII — начала ХХ в. в Европе, России и Мексике произошли при уровне ВВП на душу населения в 1200–1500 долл.)10.
Экономика всех трех рассматриваемых стран в сопоставимые периоды в
принципиальном плане носила схожий — аграрно-индустриальный — характер.
Соответственно и структура занятости населения предреволюционной России
обнаруживала значительную близость с Францией и особенно с менее развитой
(к середине XIX в.) Германией. В сельском хозяйстве в Европейской России в
1897 г. работало более 70%, а в промышленности — 9% населения. В германских
землях к революции 1848 г. доля занятых в сельском хозяйстве также составляла примерно 70% (в промышленности, ремеслах, мелкой торговле — 16%). Во
Франции в 1860 г. — спустя более десятилетия быстрого индустриального развития после революции 1848 г. — эти доли составляли соответственно 52 и 27%11.
О сопоставимом уровне развития говорил и уровень урбанизации. Доля городского населения Германии в середине XIX в. составляла 16%, в России в конце
того столетия — 13,4% (во Франции — 20%, 13%-й уровень урбанизации этой
страной был достигнут еще в 1800 г.)12.
Таким образом, по уровню социально-экономического развития Россия накануне 1905 г. примерно соответствовала Франции и Германии середины (а точнее, второй четверти) XIX столетия. Вместе с тем, в силу особенностей предшествующего исторического развития, положение предреволюционной России
определялось не только «линейным», более чем 60-летним отставанием от этих
стран, но и «структурной» спецификой.
8
Хобсбаум Э. Век революций. 1789–1848. Ростов н/Д, 1999. С. 290; Его же. Век капитала
1848–1875. Ростов н/Д, 1999. С. 6.
9
К тому же эти страны имеют развитую статистику и мощную историографию, а их революционные традиции, социалистическое движение оказали большое влияние на Россию. Все
это и определило их в качестве объекта сопоставления в данной статье.
10
В долларах США 1990 г. (см.: Стародубровская И. В., Мау В. А. Великие революции от
Кромвеля до Путина. М., 2001. С. 61, 63).
11
В России доля крестьян доходила до 86%. При этом сельским хозяйством занимались
82,6% сельского и 8,8% городского населения страны (см.: Миронов Б. Н. Социальная история
России периода империи. СПб., 2003. Т. 1. С. 130, 307; История Европы. Т. 5. М., 2000. С. 267;
От аграрного общества к государству всеобщего благосостояния. Модернизация Западной
Европы с XV в. до 1980-х гг. М., 1998. С. 242).
12
От аграрного общества к государству всеобщего благосостояния. С. 209; Население
России в ХХ в. Исторические очерки. Т. 1. М., 2000. С. 11.
78
С. В. Леонов. Российская революция 1905–1907 гг. в сравнительно-историческом контексте
Ключевой особенностью России, отличавшей ее от всех ведущих держав и
сближавшей ее со странами Востока (кроме Японии), являлось доминирование
в деревне не частного, а общинного землевладения, охватывавшего 4/5 крестьянских надельных земель. По европейским меркам даже середины XIX в. это
было явным анахронизмом. Среди крестьян Европы господствовало частное
землевладение. Уже в XVIII в. крестьянство Германии и Франции было сильно дифференцированно, а отчасти и пауперизированно. Традиционные крестьянские общины, причем иные, чем в России, и существенно ослабленные,
сохранялись в отдельных землях Германии до первой четверти того столетия13.
Общинная организация подавляющей части населения накладывала глубокий
отпечаток на все сферы российского общества, в частности консервируя в нем
стереотипы традиционного, уравнительного сознания. Не случайно уже М. Вебер, недооцененный как проницательный современник и историк революции
1905–1907 гг. (для исследования которой он даже выучил русский язык), в отличие от наших либералов, указывал на отсутствие благоприятных условий для
таких ценностей, как «индивидуальные права», «священное право собственности», и на господство общинной культуры — «архаического аграрного коммунизма», полагая, что именно он в значительной мере определит содержательную
сторону революции14.
Несравненно менее специфической, но значимой чертой российской экономики начала ХХ в., выделявшей ее на фоне всех европейских держав, являлась
огромная роль иностранных капиталов. Даже по самым скромным оценкам,
они составляли 1/3 в промышленности, а по данным С. Ю. Витте — примерно
1/2 всех акционерных промышленных и торговых капиталов страны15. В сочетании с большой ролью государства в развитии экономики (отчасти характерной
и для Германии после объединения) это способствовало быстрому индустриальному росту, но вместе с тем и относительному отставанию, запаздыванию развития русской буржуазии. Слабость отечественной буржуазии, средних слоев во
многом порождалась и неразвитостью (из-за господства общины) сельской буржуазии. В итоге доля средних слоев в России ориентировочно оценивалась всего
в 5,5% населения, в то время как в современной ей Германии — в 20% (из них
15% — новые средние слои). По некоторым подсчетам, общая доля буржуазии и
«буржуазной интеллигенции» доходила до 29–32% населения16. Применительно
к середине XIX в. ощущается дефицит сопоставимых данных. Однако, учиты13
История Германии. М., 2008. Т. 1. С. 342, 343; От аграрного общества к государству
всеобщего благосостояния. С. 84–86. Мощный удар по уже подорванной традиционной крестьянской общине во Франции нанесла революция 1789 г. Закон 10 июля 1793 г. возвращал
крестьянам отнятые у них общинные земли и обязал общины производить подушный раздел
земель, если его требовало не менее 1/3 взрослого мужского населения деревни. Декретом
17 июля 1793 г. наделы крестьян были превращены в их частную собственность (см.: Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи. Т. 2. СПб., 2003. С. 300; Экономическая история капиталистических стран. С. 80, 93).
14
См.: Донде А. Комментарий М. Вебера к русской революции // Русский исторический
журнал. 1998. № 1.
15
Хромов С. С. Экономическая история СССР. Период промышленного и монополистического капитализма. М., 1982. С. 41; Историк-марксист. 1935. № 2/3. С. 135.
16
История Германии. Т. 2. С. 24, 26, 27.
79
Исследования
вая мощные традиции бюргерства (отсутствовавшие в России), расслоение крестьянства, относительную неразвитость рабочего класса при несколько большей урбанизации, можно с высокой долей уверенности предположить, что доля
средних слоев в Германии и во Франции также в разы превосходила российскую
начала ХХ в. При этом уровень развития французской буржуазии и особенно ее
политическая активность были выше германской и даже российской накануне
1905 г.
С пореформенного времени Россия отличалась быстрым развитием, причем
происходившим в разных сферах асинхронно и с пропуском или перестановкой отдельных его фаз. Во Франции и в Германии (в части западных ее земель)
промышленный переворот начался в конце XVIII в. — примерно за 50 лет до
революции 1848 г., а завершился он уже после нее: соответственно — в 1850–
1860-х гг. и в 1860–1870-х гг.17 В России же промышленный переворот начался
гораздо позднее — в 1850-х гг., но завершился он в чрезвычайно сжатые сроки —
уже в 1890-е гг.18 В результате с начала промышленного переворота до революции
1905 г. в России прошло также примерно 50 лет, но за 10 лет перед революцией
он был уже завершен. В современной экономической и зарубежной исторической науке вместо термина «промышленный переворот», или «промышленная
революция», широко используется другой — «переход к современному экономическому росту»19. В России он произошел примерно за 20 лет до революции, во
Франции — за 13, а в Германии — лишь после ее завершения — в 1850-х гг.20
Таким образом, революция 1905–1907 гг. стала первой, произошедшей после завершения промышленного переворота, и по длительности предшествующего современного экономического роста она опережала французскую. Поэтому к 1905 г., при сопоставимом с Францией и Германией середины XIX в. уровне
развития экономики, в России была относительно более развитая фабричнозаводская промышленность, а соответственно — и рабочий класс.
По численности, по составу рабочих Россия существенно превосходила рассматриваемые страны. Накануне революции 1848 г. во Франции, по традиционным данным, насчитывалось до 5–6 млн рабочих всех категорий, из них 1,3 млн
занятых на крупных предприятиях. В Германии, где ремесло и мануфактуры особенно преобладали над крупным машинным производством, было менее 1 млн
рабочих, основную часть которых составляли ремесленные подмастерья и работающие на дому. Доля фабрично-заводских рабочих была незначительна, даже
в 1840-е гг. еще происходили выступления разрушителей машин, свойственные
17
История Франции: В 3 т. М., 1973. Т. 2. С. 188, 343; Патрушев А. И. Германская история.
М., 2003. С. 99; История Германии. Т. 2. С. 18.
18
См.: Соловьева А. М. Промышленная революция в России в XIX в. М., 1990. С. 268.
19
Это понятие, введенное в научный оборот С. Кузнецом еще в середине 1960-х гг., обозначает существенный, длительный и устойчивый рост производства валового внутреннего
продукта на душу населения на фоне глубоких и быстрых изменений в структуре экономики,
жизни общества в целом (см.: Гайдар Е. Т. Долгое время. Россия в мире: очерки экономической истории. М., 2005. С. 21–23).
20
См.: Грегори П. Экономический рост Российской империи (конец XIX — начало XX в.).
Новые подсчеты и оценки. М., 2003. С. 63.
80
С. В. Леонов. Российская революция 1905–1907 гг. в сравнительно-историческом контексте
для раннего этапа формирования рабочего класса21. В России в 1900 г., по имеющимся на сегодня данным, рабочих всех отраслей насчитывалось 12,2 млн (из
них — 2,6 млн фабрично-заводских, горных и транспортных и 3 млн — занятых
в мелкой промышленности и строительстве).
По численности рабочих Россия была сопоставима с Германией конца XIX в.
(в 1895 г. — 12,8 млн, в т.ч. занятых в промышленном производстве и ремесле —
почти 6 млн человек)22. При этом существенно различалась структура и особенно удельный вес данной страты в населении страны, а главное — большинство
рабочих в Германии были уже потомственными, в то время как в предреволюционной России — выходцами из деревни, рабочими в первом поколении. Они
еще не адаптировались к городской жизни, сохраняли тесную связь с деревней
и многие черты традиционного, общинного менталитета. В 1897 г. из женатых
рабочих Санкт-Петербурга только 8,1% жили в семьях, а в Москве — 3,8%, у
большинства семьи оставались в деревне. Даже к 1917 г. более 31% рабочих, а в
Москве — до 40%, имели землю!23
Незавершенностью своего оформления как класса, тесной связью с деревней российские рабочие начала ХХ в. в какой-то мере напоминали французских
кануна революции 1848 г. Значительную долю последних составляли, в частности, «полурабочие-полукрестьяне», занятые на рассеянной мануфактуре, жившие в деревне и сохранившие в значительной мере крестьянскую психологию24.
Объединяло русских и французских рабочих и то, что перед рассматриваемыми
революциями они в большей степени, чем немецкие, уже выделились в качестве
самостоятельной социальной группы, в той или иной мере противопоставляющей себя буржуазии.
Из данных, которые поддаются статистическим подсчетам и позволяют в
какой-то мере прояснить особенности революции 1905–1907 гг., стоит обратить
внимание на долю грамотных. В России в 1897 г. она составляла 21%, а для населения старше 9 лет — 28%. В Германии и Франции уже в 1850 г. большинство
21
По другим данным, в важнейших германских землях в начале 1860-х гг. было 1,5 фабричных рабочих и 2 млн ремесленников, во Франции в 1869 г. — 2,9 млн рабочих, из них 40% —
занятых на крупных предприятиях (см.: Новая история стран Европы и Америки. Первый
период / Под ред. А. В. Адо. М., 1986. С. 316, 325; Экономическая история капиталистических
стран. М., 1986. С. 84, 97).
22
Цифры по России требуют проверки, т. к. классификация рабочих с советских времен
у нас всерьез не пересматривалась. Кроме перечисленных категорий к рабочим относились
2 млн занятых в лесном деле и в качестве чернорабочих в строительстве, на транспорте и в торговле и 4,5 млн «сельскохозяйственных рабочих», т.е. батраков (см.: Россия. 1913 г.: Статистикодокументальный справочник. СПб., 1995. С. 223; История Германии.Т. 2. С. 27, 28).
23
Более того, вследствие стремительных темпов российской индустриализации в 1897 г.
доля коренных горожан составляла всего лишь 56%, а в обеих столицах явное большинство
населения (69–70%) были крестьянами-мигрантами. Все это накладывало отпечаток и на
особенности массового сознания российских горожан в целом (см.: Соловьева А. М. Указ. соч.
С. 258; Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций. СПб., 1997. С. 151; Волобуев П. В. Пролетариат и буржуазия в 1917 г. М., 1964. С. 25; Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи. Т. 1. С. 341, 343, 344; Менталитет и аграрное развитие России
(XIX–XX вв.) М., 1996. С. 75).
24
Новая история стран Европы и Америки. С. 316.
81
Исследования
населения (старше 20 лет) — до 84% и соответственно до 57% — было грамотными25. По доле грамотных Россия к началу ХХ в. заметно уступала Франции даже
1785 г. (37%) и соответствовала ее уровню последней четверти XVII в. (около 25%
на 1685 г.)!26 Таким образом, в годы первой российской революции подавляющая
часть населения оставалась неграмотной. Все это резко контрастирует с революциями 1848 г. и вызывает аналогию, и то неполную, с Великой Французской
революцией 1789 г.
Обращает на себя внимание и распределение доли грамотных по сословиям. Дворянство и духовенство (2% населения) были почти полностью (85–87%)
грамотными, почетные граждане, купцы и мещане (11% населения) — наполовину (52%), а сельские сословия, составлявшие более 4/5 населения, были грамотными менее чем на четверть, т.е. оставались на уровне западноевропейских
стран XVII в.27 Примечательно, что с учетом еще более низкой функциональной
грамотности населения читательская аудитория России к концу XIX в. оценивалась лишь в 3–4% населения28. Все это явилось наглядным проявлением социокультурного раскола образованных и относительно европеизированных в целом
«верхов» «общественности» (в начале ХХ в. примерно 7% населения) и «низов»
общества. Данный раскол, по меньшей мере с XVIII в., стал характерной особенностью России, сближавшей ее не с европейскими, а скорее с восточными
странами29.
Социокультурный раскол низов и верхов общества, распространенность в
массах стереотипов традиционного сознания, а также слабость буржуазии, средних слоев определили и слабость российского либерализма. По примерным подсчетам, людей, разделявших либеральные ценности в начале ХХ в., насчитывалось всего 1,5 тыс. человек! Причем отечественный либерализм, в отличие от
современного ему европейского, носил преимущественно дворянско-земский,
а затем интеллигентский характер. Объективно, интеллигенция замещала, компенсировала собой слабость российской буржуазии, ее политическую пассивность и относительную непопулярность в российском обществе, которое начало
пробуждаться к политической жизни и предъявляло «спрос» на лидерство.
Повышенная, в какой-то мере «замещавшая» буржуазию роль интеллигенции сближала Россию с Францией середины XIX в. (где буржуазия была уже
развита и влиятельна, но, помня уроки 1793 г., проявляла повышенную осторожность), и особенно с Германией того времени (где буржуазия была прежде
всего слаба). Отсюда и русский либерализм походил на немецкий: он долго был
сориентирован не на практику, а прежде всего на идеи, теории и отличался определенным доктринерством, серьезной внутренней дифференциацией, а также
25
См.: Россия. 1913 г. С. 327; Миронов Б. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 383; Население России в ХХ в.
Т. 1. С. 21–23.
26
См.: От аграрного общества к государству всеобщего благосостояния. С. 185.
27
Население России в ХХ в. Т. 1. С. 23.
28
По числу издававшихся газет и журналов Франция 1840 г. превосходила Россию 1890 г.
(правда, резко уступая ей по их тиражам (см.: Миронов Б. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 294, 386, 387).
29
Раскол традиционной культуры считается наиболее характерной и драматической
фазой культурной модернизации традиционных обществ (см.: Миронов Б. Н. Указ. соч. Т. 2.
С. 211; История Востока. Т. 4. Кн. 2. М., 2005. С. 504).
82
С. В. Леонов. Российская революция 1905–1907 гг. в сравнительно-историческом контексте
амбивалентным отношением к государству: с одной стороны, как к душителю
свободы, а с другой — как к проводнику необходимых реформ. Примечательно,
что вопреки прежним стереотипам, не столько английский, сколько континентальный, прежде всего немецкий, опыт оказал преимущественное влияние на
российскую политическую теорию и практику, и в т. ч. на либералов. Не имея
прочной социальной опоры, действуя в чуждой для себя политической и идейной среде, да и будучи при этом внутренне расколотым, русский либерализм, в
отличие от европейского, так и не смог оказать определяющего влияния на массовое сознание большинства населения30.
Среди российской интеллигенции к 1905 г. значительную популярность
приобрели разного рода социалистические (и просоциалистические) идеи. Причем в довольно радикальном по тогдашним временам варианте. Если в Германии они стали распространяться менее чем за два десятилетия до революции
1848 г., то в России — более чем за полвека (с А. И. Герцена), примерно как во
Франции. (Там они в скрытом виде стали проявляться уже у якобинцев, «бешеных», несколько больше — у К. Фоше, членов «Социального кружка», но особенно у Г. Бабефа, который, по выражению Э. Хобсбаума, «стал вождем первого
коммунистического выступления в современной истории».) Однако, в отличие
от Франции, в России уже перед революцией социалистические идеи не только
были больше распространены, но и имели относительно мощный «носитель» —
социалистические партии (РСДРП, ПСР, БУНД и др.). Конкурировавшие с ними
идейно-политические силы, и прежде всего либералы, были слабее, партийно
не оформлены и не имели парламентской трибуны. Все эти особенности российского общества (и в т. ч. его социокультурный раскол, распространенность
общинно-уравнительных стереотипов) и быстрый рост социальной напряженности создавали для социалистов лучшую «питательную» среду31.
Важным отличием России от Франции и Германии кануна 1848 г. было наличие самодержавия. В то время как в Западной Европе, и прежде всего во Франции, еще до революции, в период июльской монархии, пусть и в куцем виде, но
имелись парламент, политические свободы, зачатки гражданского равенства, разделения властей и даже правового государства32, в России все это отсутствовало.
Все вышеобозначенные обстоятельства во многом определили ход, особенности и результаты рассматриваемых революций. Не имея возможности в рамках данной статьи провести их подробный компаративистский анализ, отметим
лишь некоторые моменты.
К числу фундаментальных общих черт революций 1905–1907 и 1848–1849 гг.
можно отнести прежде всего их антиабсолютистскую, «антифеодальную» направленность, а также известное сходство их движущих сил. Вслед за либералами начала ХХ в. и западными исследователями постсоветская историография
признала в качестве таковых не только рабочих и крестьян, но и российскую
30
См.: История Германии. Т. 1. С. 443, 444; Шелохаев В. В. Русский либерализм как историографическая и историософская проблема // Вопросы истории. 1998. № 4.
31
См.: Леонов С. В. Партийная система России (конец XIX в. — 1917 г.) // Вопросы истории. 1999. № 11–12.
32
См.: История Европы. Т. 5. М., 2000. С. 247.
83
Исследования
интеллигенцию и буржуазию. Ведутся лишь дискуссии о том, осуществляла ли
буржуазия «гегемонию» в революции 1905–1907 гг.33 Однако, признав, что она
играла существенную роль в революции, стоит всерьез взяться и за другие стереотипы советской историографии и аргументированно решить: можно ли говорить о «гегемонии» буржуазии в германской революции 1848–1849 гг. и насколько в принципе стоит использовать этот термин? В любом случае, очевидно,
что и русскую, и немецкую, и французские революции объединяла повышенная
роль интеллигенции, пытавшейся отражать интересы всех слоев населения и в
т.ч. буржуазии.
Примечательно, что во всех рассматриваемых революциях (в отличие, кстати, от революций 1789 и 1917 гг.), студенчество выступало предвестником и застрельщиком, шло в авангарде революционного движения. Почти непрерывные
студенческие волнения начались в России с 1899 г., и лишь с 1901 г. рабочие забастовки стали принимать политический характер, возобновился революционный террор, а с 1902 г. — и массовое крестьянское движение, возвестившее о
приходе в страну революционной эпохи. В Германии студенческие выступления
движения буршей в 1817, 1832 и в последующие годы накалили обстановку, а в
ходе революции стали ее немаловажной, порой руководящей частью. Во Франции студенты являлись одной из основ движения карбонариев, а затем революционных сил в 1830 и 1848 гг., в частности, они возглавили народное движение
22 февраля, возвестившее начало революции34.
О «трусости» и «нереволюционности» буржуазии говорили не только в России начала ХХ в., но и во Франции, и в Германии 1848–1849 гг. и отнюдь не только ультрарадикалы. Данный факт признают и современные историки, отмечающие, что уже после Великой Французской революции, точнее после ее якобинской — террористической и во многом антибуржуазной — стадии, буржуазия и
либералы начали бояться революций. Опасения рабочих, городской революции
и социализма подтвердись в 1848–1849 гг. Впервые в истории рабочие выступили тогда в качестве одной из революционных важнейших сил (особенно во
Франции). В рассматриваемых странах, если пользоваться марксистской терминологией, разгорелись две социальные войны. Июньское восстание в Париже
К. Маркс называл «борьбой за сохранение или уничтожение буржуазного строя»,
а В. И. Ленин — «первой великой гражданской войной между пролетариатом и
буржуазией»35. Вопрос о том, где эта «вторая» социальная война была более четко выражена — во Франции или в России в 1905–1907 гг., вопреки прежним стереотипам, еще нуждается в тщательном изучении. Прежние аргументы — роль
большевистской партии, Советов рабочих депутатов как «зародышей пролетарской власти» — по меньшей мере требуют проверки.
Перечень общих черт рассматриваемых революций довольно обширен. Это
и предшествующие им экономические кризисы 1847 и 1900–1903 гг., и бюджетный дефицит как фактор дестабилизации обстановки (в 1904 г. расходы суммар33
См.: 1905 год — начало революционных потрясений в России ХХ в. С. 13.
Патрушев А. И. Германская история. С. 81–83; История Германии. Т. 1. С. 437, 438;
История Франции. Т. 2. С. 184, 215, 217, 220, 265 и др.; Хобсбаум Э. Век капитала. С. 31, 32.
35
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 7. С. 29; Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 305.
34
84
С. В. Леонов. Российская революция 1905–1907 гг. в сравнительно-историческом контексте
ного бюджета превышали доходы на 14%, а в 1847 г. во Франции — примерно
на 1/4), и банкетные кампании, из которых выросли французская, а во многом
и российская революции, и огромная роль забастовочного движения, в т. ч. всеобщих забастовок (особенно в России и во Франции), а также баррикад — в ходе
многочисленных городских восстаний, и значимые позиции социалистов в революциях, и повышенная политическая активность национальных меньшинств,
и первоначальная растерянность властей, и верность большей части армии властям в Пруссии и России, что определило исход революции в этих странах, и
общность внушительной части политической лексики и символики (включая
красный флаг) и т.д. При желании во Франции и Германии можно даже отыскать
отдаленные аналоги русского «кровавого воскресенья» (расстрелы ликующих
после отставки кабинета Гизо парижан 23 февраля и огромных толп берлинцев,
шедших с приветствиями к королевскому замку 18 марта 1848 г., послужившие
сигналами к восстаниям).
Общим для трех революций явилось и то, что все они закончились, казалось бы, поражением. На самом деле, по меньшей мере для нашей и немецкой
революций, скорее уместен термин Л. Д. Троцкого «полупоражение». По сути
революции завершились определенным компромиссом и повлекли за собой
реформы (в т. ч. избирательные и агарные), мощный экономический подъем, в
итоге — существенно ускорили модернизацию обществ.
Революции 1848–1849 гг. носили глобальный характер. «Мир никогда не
был так близок к мировой революции, о которой мечтали участники восстаний того периода»36. Российская же революция, хотя и оказала значительное
влияние на Европу и особенно на Восток, была все же преимущественно локальной. Если для Германии детонатором и одним из важнейших факторов
дальнейшего развития революции послужила французская революция, то для
России — позорная война с Японией. Она дискредитировала царскую власть,
дестабилизировала положение в стране и отвлекла внушительную часть армии
в Маньчжурию. В 1904–1905 гг. очередные поражения русской армии (под Ляоном, Порт-Артуром, Мукденом и Цусимой) прямо отражались на правительственной политике, попытках политических реформ и на росте революционного движения в стране. Таким образом, для Германии и для России революция
и соответственно война 1904–1905 гг. послужили своеобразными компенсаторами относительной неразвитости буржуазии. Хотя в этих странах, в отличие от
Франции, не было могучей традиции Великой революции 1789 г., и в Германии,
и в России были давние традиции бунтов и крестьянских войн. Все это в разной степени наложило отпечаток на особенности национальных революций.
(В частности, во Франции революция вызвала вспышку патриотических, даже
мессианских настроений, а в России — впервые породила в обществе феномен
«пораженчества»37.)
36
Хобсбаум Э. Век революций. С. 161.
«Японцы, — писал позднее В. А. Маклаков, — казались нашим союзником против самодержавия, и на их нападение либеральное общество ответило почти сплошным «пораженчеством». Лозунг поражения собственного правительства в войне выдвинули и большевики.
И они, и целый ряд других партий и оппозиционных организаций выразили готовность вос37
85
Исследования
Главное отличие первой российской революции заключалось в широкой
жакерии. Если во Франции крестьянские выступления наблюдались лишь в отдельных местностях, а в Германии — хотя и заметно шире, но лишь в некоторых
землях, и эти революции можно назвать преимущественно городскими (правда,
германскую с оговорками), то в России они приобрели едва ли не повсеместный
характер. При этом в них прослеживались элементы традиционного бунтарства,
«общинной революции»38. Небывалый вал крестьянских выступлений даже спутал планы многих русских революционеров, чьи первоначальные стратегии в
той или иной мере исходили или ориентировались на опыт 1848–1849 гг.39
Другими отличительными чертами российской революции стали: еще более
масштабная, чем в революциях 1848 г., и гораздо более самостоятельная роль
рабочих выступлений; широкое национальное движение и небывалый размах
революционного террора. Новым феноменом первой российской революции
стало повышенное значение партий и прежде всего большая и самостоятельная
роль социалистических партий. Либеральные партии, несмотря на прочные позиции в Думах, существенно уступали им как по численности членов, местных
организаций, так и по воздействию на рабочие, а отчасти и на крестьянские
массы40.
В целом можно согласиться с теми авторами, кто считает, что революция
в России была схожа с европейскими революциями середины XIX в., которые
возглавлялись либералами и поддерживались городскими слоями41. Однако по
некоторым параметрам — доле урбанизации и грамотности населения, мощи
противостоявшего революции абсолютистского государства, огромной роли
крестьянского движения и размаху революционного терроризма — Россия 1905–
1907 гг. больше напоминала Францию 1789–1794 гг. Более того, преимущественно общинный характер крестьянского землевладения, специфика крестьянских
выступлений и роль мощных социалистических (радикально-демократических)
партий делает революцию 1905–1907 гг. прообразом позднейших революций на
Востоке, цикл которых она, по существу, и открыла. Т. Шанин назвал события
1905–1907 гг. революцией, характерной для развивающихся обществ42. На наш
взгляд, она носила промежуточный характер, но была все же ближе к европейским, а не к восточным революциям (о чем свидетельствует хотя бы огромная
роль рабочих). Впрочем, подводить окончательный баланс общих и особенных
пользоваться деньгами воевавшей с Россией Японии для революционных целей» (Маклаков В. А. Власть и общественность на закате старой России. Париж, 1936. Ч. 1. С. 234. См.
также: Павлов Д. Б., Петров А. С. Японские деньги и русская революция // Тайны русскояпонской войны. М., 1993).
38
См., например: Сухова О. А. Общинная революция в России: социальная психология
и поведение крестьянства в первые десятилетия ХХ в. (на материалах Среднего Поволжья).
Пенза, 2007. С. 97–148.
39
См.: Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905–1907 — 1917–1922. М., 1997.
С. 27–30.
40
См.: Леонов С. В. Партийная система России. С. 33, 34.
41
Acher A. The Revolution of 1905: Anatomy Restored. Stanford, 1992.
42
Шанин Т. Указ. соч. С. 486.
86
С. В. Леонов. Российская революция 1905–1907 гг. в сравнительно-историческом контексте
черт революций 1905–1907 гг. пока преждевременно. Это требует дальнейших
детализированных и желательно монографических исследований.
Ключевые слова: революция 1905 г., революция 1848 г., революция 1789 г.,
Россия в начале ХХ в., буржуазия, интеллигенция, рабочие, крестьяне, партии,
либералы, сравнительный анализ.
THE RUSSIAN REVOLUTION OF 1905–1907
IN COMPARATIVE-HISTORICAL CONTEXT
S. LEONOV
The article is dedicated to comparative analyses of the Revolution 1905–1907 in
Russia and the European revolutions, mainly the Revolutions 1848–1849 in France and
in Germany. It is investigated the level and peculiarities of economics, social structures
of these countries and liberal and socialist traditions. It is examined the main factors
of these revolutions, the role of the principal social groups, and the sums of these
revolutions. So it is revealed the common and specific features of the Russian revolution
1905–1907 as compared with the European revolutions of 1848–1849 and 1789–1794.
Keywords: Revolution of 1905, Revolution of 1848, Revolution of 1789, Russia in
the early of the XX c, bourgeois, intelligentsia, workers, peasantry, parties, liberals,
comparative research.