Алаев Л.Б. ЮЖНАЯ ИНДИЯ: ОБЩИННО

Рецензии
413
монахи – правда, Церковь не признавала эти браки и добивалась их расторжения. Уверен, что и тем, кто профессионально занимается историей
Испании или же историей брака, любви и сексуальности, рецензируемая
монография также будет интересна и полезна. Ее несомненно следует
перевести на русский язык, и она имела бы успех в отличие от многих
других книг, переведенных в последние годы. Не могу даже представить
себе аргументы противников такого проекта.
И.С. Филиппов
Алаев Л.Б. ЮЖНАЯ ИНДИЯ:
ОБЩИННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ СТРОЙ VI–XIII веков
М.: Институт востоковедения РАН, 2011. 712 с.
Данный текст, по всей видимости, вызовет два вопроса: во-первых,
почему книга, посвященная Южной Индии, рецензируется на страницах
«Средних веков», во-вторых, почему два специалиста по Западной Европе берутся рецензировать книгу востоковеда, заведомо не обладая должной компетенцией, достаточной, чтобы в соответствии с законами жанра
указать на какие-то промахи автора. Ответов может быть несколько. Дело
не только в том, что работа над вторым (средневековым) томом «Всемирной истории» заставила нас по-новому взглянуть на средневековое восточное общество. Это, скорее, повод, чем причина. Главное же состоит
в том, что в исследовании Л.Б. Алаева история западного Средневековья
постоянно присутствует «за кадром». Автор – один из самых заслуженных и интересных отечественных востоковедов – является сторонником
концепции единого средневекового общества Запада и Востока, общества, которое, за неимением другого термина, можно назвать феодальным.
Л.Б. Алаев – автор многочисленных работ на эту тему, но именно
в этом, как представляется, важнейшем для него самого труде, исследователь осознает, что долгое время имел дело со скорее логическими
химерами, чем с моделями, за которыми стояла конкретная историческая реальность. Не только модель «восточного общества», но и модель
«европейского феодализма» в последние годы подвергалась серьезной
критике, «делающей невозможным ее использование в качестве точки
отсчета для понимания средневековых обществ. Что же касается концепции азиатского способа производства и ее модификаций, включая
“цивилизационные подходы”, то она продолжает будоражить неокрепшие, хотя нередко и “пожилые” умы простотой предлагаемых решений»
(С. 11). В этом отношении опыт Л.Б. Алаева чрезвычайно поучителен
для всех медиевистов, поскольку он старается, уйдя от устаревших стереотипов, взглянуть на общество его собственными глазами. При этом
Индия – не весь Восток, но нет Востока без Индии, Южная Индия –
лишь небольшая часть всей Индии, но без Южной Индии нет Индии.
414
Рецензии
Кроме того, аналогия между Западной Европой и Южной Индией
имеет гораздо больше прав на существование, чем это может показаться.
Оба региона в какой-то мере оказались на долгое время предоставлены
«сами себе». Будучи удалены от импульсов, исходящих от Великой Степи, эти регионы достаточно долгое время могли существовать без создания патримониально-бюрократических структур, без создания «сверхдержав», призванных противостоять натиску извне. Для Южной Индии
такая необходимость возникает лишь на рубеже XIII–XIV вв. (войны с
Делийским султанатом), что и привело к существенной трансформации
местных обществ. Но этот период находится уже за пределами рассмотрения Л.Б. Алаева. Автор предпринимает недюжинные усилия, чтобы
избежать эволюционистского подхода: из того, что в дальнейшем патримониально-бюрократическая тенденция возобладала над общинным
началом вовсе не следует, что весь восьмивековой период надо рассматривать сквозь призму антагонизма общины и царской власти в таких государственных образованиях Южной Индии, как «государства» Чолов,
Раштракутов, Ядавов, Чалукьев и т.д.
За неимением лучшего, Л.Б. Алаев часто использует европейские
термины (вассалитет, сюзеренитет, корпорации, гильдии), но при этом
он не стремится «европеизировать свой материал». Другое дело, что мы
поневоле перекладываем южноиндийский материал с его непроясненностью соподчинения различных уровней политической организации,
отсутствием «монополии государства» на применение насилия, чрезвычайную запутанность отношений землевладения на знакомые нам европейские реалии и удивляемся наличию совпадений.
В книге предпринимается чрезвычайно смелая попытка описать все
общество «заново» (отказавшись от общих интерпретационных схем:
формационный подход, концепция «нормального государства», свойственная тамильской национальной историографии, теория «сегментарного государства» Б. Стайна и др.), только лишь исходя из материала
источников. Этим материалом служит богатейшая эпиграфическая традиция, сохранившая десятки тысяч надписей о дарениях храмам. На сегодняшний день их собрано около 85 тыс. (опубликовано около 15 тыс.)
Автору были доступны не все из них, тем не менее, он стремился восстановить по книгам и статьям зарубежных коллег недостающие данные.
При этом Л.Б. Алаев не занимался самостоятельной «расшифровкой»
надписей, доверяя в этом отношении работе индийских специалистов
по эпиграфике, которые, на его взгляд, разбираются в этом вопросе значительно лучше иностранцев, хотя с интерпретацией ими содержания
надписей Л.Б. Алаев согласен далеко не всегда.
В работе анализируются надписи на пяти языках, происходящие из
всех четырех основных областей Южной Индии: Тамилнаду, Карнатаки,
Андхры и Кералы. Автор сразу же отмечает, что данный корпус эпиграфики, хотя и имеет ряд достоинств по сравнению с другими источниками
по истории средневековой Индии, тем не менее, не лишен свойственных
Рецензии
415
и остальным типам недостатков, прежде всего, того, что «отражение
реальности мирно соседствует с воображением о реальности».
С этой особенностью менталитета жителей средневековой Южной
Индии читатель будет встречаться на протяжении всей работы, так как
чуть ли не каждая из провинций, областей, каст, гильдий, других общин, оставившая после себя какие-либо надписи, вполне естественным
образом, претендовала на то, что она – лучшая /самая могущественная /
богатая /обширная /почитаемая и т.д. на земле. В соответствии с этим
функция чисел, встречающихся в надписях (а заодно и в названиях областей с числовыми индексами на Декане, которым исследователь уделяет значительное внимание), чаще всего далека от указания на реальную численность чего-либо, а описания чрезвычайно сложных процедур
выборности органов общинного самоуправления, как показывает автор,
скорее всего, вовсе не соответствуют действительности, а призваны как
можно ярче передать саму идею выборности.
Исследование разделяется на четыре основные части, неодинаковые
по своему размеру, что вызвано состоянием источниковедческой базы
(часть, посвященная Керале, в которой найдено меньше всего надписей, заняла в исследовании всего около 30 страниц, в то время как Тамилнаду – более 300): Тамилнаду, Карнатака, Андхра и Керала. Внутри
этих частей работа поделена на главы, количество которых зависит непосредственно от объема части и состояния источниковедческой базы,
которая в Тамилнаду и Карнатаке позволяет провести гораздо более глубокий и подробный анализ многочисленных «институтов», чем в Андхре или Керале (в единственной главе, посвященной этой области, основные проблемы выделены в подзаголовки). Что же привлекает к себе
внимание исследователя в первую очередь?
Уже из названия работы очевидно, что огромное внимание в ней
будет уделено общинам и той роли, которую они играли в жизни средневековой Южной Индии. Перед читателем предстает весь спектр возможных (и до этого казавшихся ему невозможными) вариантов общин:
макрообщины, надлокальные общины (в числе которых гильдии и торговые корпорации, общины воинов, скотоводов, касты и т.д.), сельские
общины брахманов и небрахманов, храмы (тоже до какой-то степени общины), городские общины. Все эти варианты социальной организации
имели значительные вариации в каждой из областей.
В ходе исследования Л.Б. Алаев показывает как внутреннее устройство всех этих общин и систему их управления (там, где это возможно выявить; но и там, где анализ и/или какие-либо обобщения затруднены, – показан сам материал), а также их хозяйственную и общественную
жизнь, в которой представители различных «институтов» часто оказывались достаточно тесно связаны, в первую очередь, в связи с вопросами поземельных отношений, а также обеспечения функционирования
храмов. Анализируя систему собственности на землю, исследователь
показывает, насколько сложной и запутанной она часто бывала в этот
416
Рецензии
период. Если разделение собственности на верховную и низовую (право
на сбор налога и право непосредственно на владение землей) кажется
достаточно привычным, также как и то, что непосредственно хозяйственные работы проводились чаще всего просто держателями земли,
то конкретные примеры сосуществования этих видов собственности и
держания и различных прав, которыми могли обладать собственники,
оказываются крайне вариативными, в то время как сами права собственности могли быть раздробленными между несколькими лицами.
Несмотря на то, что главное внимание в работе уделяется социальному устройству в различных регионах Южной Индии и роли в ее жизни
многообразных общин, Л.Б. Алаев не упускает и вопросов, связанных с
политической историей в традиционном смысле этого слова, пытаясь
выявить, как функционировало то, что можно (в большинстве случаев
с натяжкой) назвать «центральной властью», какие существовали варианты системы контроля ситуации на местах, кто и как там управлял,
какую роль во всей этой системе играли крупные магнаты. Ярким примером конкретных ответов на один из этих вопросов (сосуществования
различных «институтов управления» на местах) может стать следующий вывод автора по поводу карнатакской деревни, которой «правила»
жена крупного вельможи: «В чем заключалось “управление” деревней,
в которой существовало, очевидно, самоуправление, неясно. Наиболее
очевидное предположение – оно заключалось в присвоении налогов с
данной деревни».
Стоит отметить, что это глубокое исследование, полное имен, терминов, подробностей и дат, при всем этом легко читается благодаря самому стилю автора, то и дело приводящему читателю интересные подробности из источников, а также обладающему тонким чувством юмора,
позволяющим и нам вслед за ним часто подсмеиваться над менталитетом (или идеологическими установками) средневековых индийских общин, а также индийской националистической историографией (которой
автор часто воздает справедливость, отмечая, что индийские авторы неспособны поддерживать ряд сомнительных теорий, несмотря на всю их
политическую ангажированность).
Помимо полемики с «Большими нарративами» истории Востока, исследование Л.Б. Алаева наносит удар и по ряду других, менее знакомых
неспециалистам представлений: судя по всему, анализ источников показал, что желаемое часто представлялось авторами работ по истории
Южной Индии как действительное. Попытаемся привести пример из
области, до какой-то степени знакомой «неспециалистам»: в великой и
могущественной империи Чолов, как показало исследование Л.Б. Алаева, фактически не существовало аппарата центрального государственного управления, не сложилось четкой системы налогообложения, государственной судебной системы, а кроме всего прочего существуют и
значительные сомнения в том, что у них была регулярная армия. Таким
образом, «империя» достигла своего могущества и значительного тер-
Рецензии
417
риториального расширения при том, что, по меткому выражению автора,
«в государстве Чолов независимо от их усилий варился некий бульон из
общин разного типа и статуса, и результаты этого процесса выявились к
концу XII–XIII веков». Аморфность подобного государства более-менее
очевидна, его успехи – судя по всему, показывали умение «центральной
власти» приспособиться к уже существовавшей системе крупных общин, владений магнатов и местным властям, в целом.
Интересно и исследование деятельности «великих и могущественных» южноиндийских торговых и прочих корпораций (самая известная
из них – «500 свами из Айхола» или гильдия аяволе в Карнатаке, термин
«гильдия» в данном случае употребляется за неимением лучшего, так
как данный индийский «институт» далеко неравнозначен средневековым западноевропейским «аналогам»). Автор не подвергает сомнению
ни их существование, ни часто крайне широкую степень разветвленности и значительное число представительств в других областях. При этом
изучение географического ареала, в котором эта гильдия вела торговлю,
показывает, что ее связи не выходили за пределы Южной Индии. Даже
Северную Индию они представляли понаслышке, но, хвастаясь – или
принятым в Индии образом представляя в выгодном свете свою гильдию – составители одной из надписей аяволе середины XI в. писали,
что проникают «в пространства 6 континентов» наземными и водными путями. При этом они с удовольствием перечисляют «страну людей
с одной ногой», «страну людей с лицами из пахты», «страну длинных
ушей» и «царство женщин».
Чрезвычайно любопытен и отмечаемый автором факт в отношении
денежного обращения в этом регионе: оно не служило для связи между
различными местными рынками, а существовало в их пределах (причем, судя по данным источников, в каких-то районах оно было распространено, а в каких-то не упоминается), при том, что Карнатака – «не
какая-то глубинка, сохранявшая натуральность хозяйства», а область,
имевшая «многовековые связи с внешними рынками в Аравии, Египте
и Африке».
Оригинальность тех южноиндийских объединений, с которыми
Л.Б. Алаев сталкивается в ходе своей работы, хорошо видна на примере
существовавшего в Тамилнаду традиционного деления каст (или кастовых объединений). Предположительно восходящие к кастовой схеме
построения армии одного из самых известных правителей Чолов Раджараджи I, эти объединения каст «правой руки» (валангей – в основном
земледельческие касты) и каст «левой руки» (идангей – большей частью
ремесленные и служебные касты) часто соперничали и враждовали друг
с другом, хотя могли и объединиться против общих врагов. В отличие от
гильдий, эти кастовые объединения не существовали постоянно в какомто определенном составе, а, скорее, возникали в случае необходимости
для решения определенных задач, после чего могли снова впасть «в пассивность». Л.Б. Алаев упоминает и об «армии третьей руки» в одной из
14. Средние века. Вып. 73(3–4)
418
Рецензии
надписей, на его взгляд, представляющей собой некое объединение каст,
не включенных в первые два – своеобразную «третью силу».
Целью подобных кастовых объединений, по предположению автора, было в первую очередь, поднятие своего статуса и более активное
участие в общественной жизни. Для этого участники придумывали красивые (а иногда и забавные) легенды о своем происхождении, изобретали для себя символы и т.д. Кастовое самосознание могло развиваться
самым оригинальным образом. Например, в одной из надписей объединения каст «левой руки», ее создатели пишут, что их предки – служившие святым и жрецам, носившие их тапочки и зонтики, поддерживавшие их слева при сходе с повозки – «потеряли свои документы и знаки
отличия в лесах и зарослях», а они забыли о своем происхождении.
После этого они (98 каст – при этом речь идет о 6 деревнях – число,
судя по всему, должно показать их могущество и представительность)
решают совместно отстаивать свои права. «Левые касты» демонстративно указывают на свое низкое происхождение, заявляя, что их отличительным признаком будут «перо журавля и распущенные висящие
волосы», которые носили простолюдины (о высоком статусе свидетельствовали волосы, собранные в пучок). При этом они претендуют на то,
чтобы их появлению на людях предшествовали звуки горна и раковины,
и на то, что в их состав могут войти только те, кто имеет право на ношение рога, горна и зонтика. Л.Б. Алаев отмечает, что южноиндийским
кастам были свойственны и другие достаточно странные способы самоидентификации, например, они вполне могли возвести свое происхождение к какому-нибудь мифическому персонажу, чье положение с
точки зрения «традиционных» представлений о кастовой системе было
сомнительным – потомку неравного брака между матерью из более высокой варны, чем отец.
Характер источников, с которыми работает исследователь, несмотря
на их уже отмечавшуюся тенденцию отражать не реальную, а воображаемую действительность, тем не менее, приводит к частому попаданию в
них (а вслед за ними и в работу Л.Б. Алаева) «нестандартных» случаев
и ситуаций, связанных с имущественными конфликтами, нарушениями
общественного порядка и т.д., в результате чего становится очевидным
как то, что реальная жизнь редко соответствовала существовавшим установкам, так и то, что как центральные, так и местные власти далеко
не всегда были способны эффективно справляться с «разгулом преступности на местах».
Например, достаточно часто в работе встречаются упоминания о
«неподобающем поведении» представителей высшей варны – брахманов (на юге Индии, где практически не происходило, в отличие от севера, процессов «кшатриизации», брахманы на практике сохраняли свое
положение, а непосредственно за ними следовал «высший слой» шудрянских каст). Брахманы «оставляли обычаи, приличествующие их касте», и следовали «образу жизни низших каст»: носили оружие, убивали
Рецензии
419
других брахманов, отрезали у них уши, оскорбляли брахманских женщин, грабили, угоняли и продавали скот; жрецы воровали имущество
храмов, дарили украшения богинь своим наложницам, жили с вдовами
брахманов, игнорировали царские указы и избивали царских посланников, отказывались платить земельные налоги и при этом «ругались нехорошими словами», брали взятки с храмовых арендаторов и т.д.
Обстановка, в которой жили южноиндийские общины предстает
достаточно опасной и нестабильной: постоянные нападения и угоны
скота (судя по всему, бывшие обычным делом в условиях существования значительного числа разбойничьих отрядов, да и являвшихся почти
«нормальными» обычаев грабить соседей), о которых свидетельствуют
так называемые «камни героев» – памятники, которые общины устанавливали в память о своих погибших защитниках – чаще всего «простых
людях» – крестьянах и ремесленниках. В Карнатаке, где подобные проблемы, судя по всему, были распространены еще больше, чем в Тамилнаду, за оборону деревень часто отвечало местное ополчение, возглавляемое деревенскими старостами. Защищаться же им приходилось как
от «обычных грабителей» (т.е. в первую очередь – соседей), так и от
войск наместников, их жен, местных князей и прочих более знатных и
могущественных лиц, нападавших на земледельческие общины с целью
угона скота.
Повторимся, что у читателя, занимающегося западноевропейским
Средневековьем, вольно или невольно возникают параллели с соответствующими реалиями: вот, например, города, самые небольшие
(а иногда и большие), которые трудно отличить по внешнему виду или
функциям от деревень, часто имевших, например, стены, а вот – некоторые крупные «города» Чолов (важные порты – Нагапаттинам, Тирувадандай), которые городами по своему статусу вовсе и не являлись, так
как у них не было типичного для городов органа самоуправления – нагараттара – и «центральная власть» относилась к ним как к деревенским
общинам – урам (и это в ситуации, когда статус города могла присвоить
не только «государственная власть», но и решение местных общинных
органов самоуправления). Полуаморфные с точки зрения традиционных
представлений о политической организации государственные образования процветают и в течение какого-то времени расширяют свою территорию, женщины достаточно активно (и часто официально) участвуют
в управлении, имущественных сделках, даже в ведении военных действий… Наверное, каждый исследователь мог бы добавить к этому далеко
не полному списку обнаруживаемых параллелей что-то свое. Несомненно, анализ автора показывает, что это – лишь совпадение или сходство
отдельных черт или тенденций, а не общая картина общественно-политического строя, но, возможно, оно и делает чтение работы Л.Б. Алаева
столь интересным и для неспециалистов.
Исследования Л.Б. Алаева оказались чрезвычайно полезны для нас
при работе над «Всемирной историей». При всей специфичности южно14*
420
Рецензии
индийского материала трудно удержаться от комментариев, вызванных
знакомством с другими регионами. Из всех рассматриваемых исторических областей Л.Б. Алаев выделяет Кералу, где вообще не сложились
государства, даже в их южноиндийском понимании. Огромную роль
здесь играли брахманские деревни, образующие единые комплексы с
храмами. Брахманы сумели подчинить жизнь Малабарского берега ритуальному обслуживанию богов в своих храмах. Чрезвычайная сила подобных общинных «демократических» формирований, способных успешно противостоять притязаниям местных вождей, «аристократов»
или «бюрократов», прослеживается в ряде других приморских территорий, ориентированных на дальнюю торговлю, будь то территории Африки, наиболее вовлеченные в работорговлю, причерноморские области убыхов и шапсугов, сумевшиx в XVIII–XIX вв. одолеть собственную
знать «уорков», или ряд регионов Западной Европы. Но главная заслуга книги Л.Б. Алаева – в предоставлении заинтересованному читателю
беспрецедентного и вместе с тем вполне упорядоченного собрания фактов по социальной истории.
П.Ю. Уваров, А.А. Майзлиш
Лиутпранд Кремонский. АНТАПОДОСИС;
КНИГА ОБ ОТТОНЕ;
ОТЧЕТ О ПОСОЛЬСТВЕ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ /
пер. с лат. и коммент. И.В. Дьяконова; ред. И.А. Настенко. М.:
«SPSL» – «Русская панорама», 2012.
В издательстве «Русская панорама» в 2012 г. вышло второе издание
Лиутпранда Кремонского в переводах И.В. Дьяконова, исправленное
и дополненное. Далее следуют некоторые замечания по его поводу.
Библиография (C. 12) состоит из шести пунктов немецкой литературы, заканчивается 1948 г. и носит декоративный характер – никаких
ее следов нет в примечаниях, преимущественно представляющих собой
сухие справки о персоналиях и датах. Стоит ли говорить, что 1948 г. не
стал роковым для Лиутпранда и о нем продолжали писать с прежней
охотой.
Во вступлении переводчик заимствовал откуда-то перечень латинских авторов, цитаты которых есть у Лиутпранда, не очень разбираясь в этих авторах; в результате список украшают «Речи» Горация
(Sermones, т.е. «Беседы», которые вообще принято называть «Сатирами»), «Пасхальные песни» Седулия (Carmen paschale у Седулия одна,
и это большая поэма), «Комедии» Кверола («Кверол» – не автор, а название анонимной комедии, хорошо известной отечественному читателю
в переводе М.Л. Гаспарова) и «Парадоксия» Цицерона (имеются в виду
«Парадоксы стоиков»).