БИБЛИя В мИРЕ АНГЛИЙСКОГО РОмАНТИзмА: пРОБЛЕмА

Е. С. Лустач
(Минск, Белорусский государственный университет)
БИБЛИя В мИРЕ АНГЛИЙСКОГО
РОмАНТИзмА: пРОБЛЕмА
УНИВЕРСАЛЬНОГО
И НАЦИОНАЛЬНОГО
Испокон веков художники, в том числе художники слова, ведут диалог со Священным Писанием, с текстами Ветхого и Нового
Заветов, указывая тем самым на актуальность поднимаемых ими
163
проблем для современного человека. Художественные произведения, возникшие в результате этого диалога, запечатлели образ вечности, одухотворенной неизменным присутствием в ней человека.
Обращение к Библии свойственно и эпохе романтизма, который
отчасти явился реакцией на просветительский рационализм: человек осознает, что невозможно постичь законы бытия с позиции
чистого разума. Д. Л. Чавчанидзе отмечает: «Век романтизма был
окрашен стремлением познать мир во множественности и противоречивости его явлений. Гармоничная, стройная система, созданная античностью, казалась неполной: ведь романтики открыли,
что прекрасное в жизни существует в единстве с уродливым, как
добро со злом» [1, с. 58]. Таким образом, если эталоном искусства
классицизма и Просвещения служило античное наследие, то в период романтизма реабилитируется раннехристианская культура,
составляющая наравне с античностью основу западноевропейской
цивилизации и берущая свое начало в древнееврейской культуре.
Библия становится неиссякаемым источником вдохновения. Созданный еврейским народом более четырех тысяч лет назад, этот
памятник мировой культуры и его слово – емкое, глубокое, таящее в себе множество разнообразных смыслов и прочтений, – и по
сегодняшний день вдохновляет писателей, поэтов, живописцев,
скульпторов.
Рубеж XVIII–XIX вв. стал временем нового открытия библейской эстетики. Говоря о ее специфике, Г. В. Синило пишет: «Библейская эстетика, покоящаяся в первую очередь на категории
возвышенного и позволяющая наиболее всего приблизиться к
выражению невыразимого, создать ощущение присутствия трансцендентного, как нам думается, в наибольшей степени заявляет о
себе в так называемые переходные, переломные, «проклятые» времена – времена шатаний и потрясений, ломки старого и рождения
в муках нового, во времена обострения социальных противоречий
и катастрофичности сознания, пытающегося пробиться к Первосущности через хаос и суету» [2, c. 84]. Несомненным является тот
факт, что рубеж XVIII–XIX в. явился временем сложным и не поддающимся однозначному истолкованию. Неудивительно, что мастера слова обращаются к вечным идеям, высказанным в Библии,
переосмысливая их в соответствии с собственным временем, мировоззрением. Большая заслуга в новом подходе к библейскому
тексту принадлежит Гердеру, который, как отмечает Г.В. Синило,
«открывает Библию как синтез конкретного духовного и исторического опыта древнего народа и одновременно как великую модель универсума, как своего рода “второй мир” (Гёте), в котором
человек постигает себя самого» [2, c. 459].
164
Романтики, опираясь во многом на идеи Гердера и Гёте, видят в Библии Книгу, несущую в себе образ универсума, вселенной (Weltbuch – Мировая Книга, или Книга-Мир, в определении
И.В. Гёте). Гёте говорил, что художнику в этом мире нужны две
книги – Библия и Природа, вслед за ним известный французский
романтик Виктор Гюго говорит об уникальном значении Книги
Книг, делая исключение лишь для Гомера. В определении Фридриха Шлегеля, одного из теоретиков романтического движения,
Библия – это идеал всякой книги.
Деятели романтизма, не отрицая красоты античных мифов и
литературы, показывают, что столь же прекрасным является мир
Ветхого Завета, мир Евангелий. Выдающаяся роль в этом процессе принадлежит французскому поэту и прозаику Шатобриану. Как
отмечает А. Мень, «Шатобриан сравнивает язык, поэтику античности и Библии и показывает, что их огромное различие вовсе не
означает, что одно есть совершенство, а другое – варварство. <...>
Шатобриан останавливается на конкретности, лаконичности, поразительной образности древнееврейского библейского языка, который, конечно, уступает греческому в способности передать тонкие повороты мысли, но обладает лаконизмом латинского языка
и как бы живет: каждое слово в нем – живое существо, оно очень
многогранно, многопланово, многолико» [3, с. 319]. Библия вобрала в себя веками накопленный опыт человечества во всех областях
жизни. Она стала не просто символом веры для миллионов верующих, но и является высокохудожественным текстом, неисчерпаемым источником творчества для поэтов, композиторов, скульпторов, художников. С древних времен люди искусства обращаются
к ней в поисках новых сюжетов; многие страницы ее вечно будут
пленять людей силой вдохновения, яркостью образов, глубиной
мыслей.
Библия пронизывает все творчество таких ярких представителей английского романтизма, как У. Блейка, С. Т. Колриджа,
П. Б. Шелли, Дж. Г. Байрона. Красной нитью через их поэмы,
драмы и стихотворения проходят библейские образы, мотивы,
сюжеты, важна для них и самая библейская стилистика. Поэтому
невозможно понять во всей глубине и полноте произведения вышеназванных поэтов, не беря во внимание этот конституирующий
пласт их творчества.
В поэзии Уильяма Блейка (1757–1827) – самом значительном
явлении английского предромантизма – мы видим жажду целостности и полноценности человеческого опыта и в то же время тоску
по недостижимой свободе духовного бытия – тема, центральная
для всех поэтов-романтиков. Обращение к Библии позволяет пи165
сателю поднять такие извечные проблемы, как взаимоотношение
Добра и Зла, Человека и Бога в мире, а также постичь сложную
диалектику бытия. Добро и Зло, Небо и Ад в понимании Блейка
являются чрезвычайно сложными символами или аллегориями.
Человек является носителем как Неба, так и Ада, и его задача –
объединение этих двух начал, что приведет к гармонизации всего
мира.
В своей известной поэме «The Marriage of Heaven and Hell»
(«Бракосочетание Неба и Ада», 1790) поэт говорит о двойственности нашего мира, о борьбе противоположностей в нем и показывает,
что сугубо рациональные законы и религиозные догматы подавляют
и искажают творческую энергию, данную каждому человеку. «The
Marriage of Heaven and Hell», являясь одной из поэм, относящихся
к корпусу «Пророческих книг» Блейка, несет в себе множество прочтений. Она изобилует библейскими образами и символами (птица, огонь, Левиафан). Героями своего произведения автор делает
великих Пророков – Исаию, Иезекииля, что говорит о смысловой
глубине текста, о важности и вечности поднимаемых проблем.
Язык Блейка метафоричен, он использует целый ряд сложных аллегорий. Он обращается к стилистике пророческих книг
(именно великие библейские Пророки – Исаия, Иезекииль – ассоциируются в его сознании с творческим началом, заложенным
в каждом человеке) и к стилистике Книги Притчей Соломоновых
(особенно в «Притчах Ада»), что придает поэме глубокий, отчасти
эзотерический смысл, не всегда доступный пониманию читателя.
«The Marriage of Heaven and Hell» У. Блейка является своеобразной попыткой синтеза социального опыта современной поэту
действительности и анализа основных свойств человеческой природы, находящихся в стадии непрерывного становления. Блейк,
являясь свидетелем Великой Французской буржуазной революции, провозглашает: «Empire is no more! And now the lion & wolf
shall cease» [4, с. 260] («Империи больше нет! А теперь лев и волк
исчезнут». – Здесь и далее подстрочный перевод наш. – Е. Л.). В
этой фразе можно увидеть отсылку к изречению пророка Исаии:
«Льва не будет там, и хищный зверь не взойдет на него; его не найдется там, а будут ходить искупленные» (Ис 35:9). Для поэта все
живое обладает непреходящей ценностью: «For every thing that
lives is Holy» [4, с. 260] («Ибо все, что живо, священно»).
Ярким примером обращения поэта-романтика к образам,
идеям и мотивам Священного Писания и создания на их основе
собственного необычайно емкого и универсального по своему
значению мифа является поэма С. Т. Колриджа (1772–1834) «The
Rime of the Ancient Mariner» («Сказание о Старом Мореходе»).
166
«Сказание» опирается на целый ряд библейских символов, среди
которых: птица (Альбатрос) как знак Божественной сущности,
помощи, свободы, жизни, мира (вспомним голубя, который стал
вестником окончания потопа и очищения земли от грехов, символом начала новой жизни, а значит и нового завета между Богом и
человеком в известной библейской притче о всемирном потопе; в
виде голубя нисходит Дух Божий на Иисуса во время Его крещения в водах Иордана – Матф 3:16, Иоан 1:32); корабль как символ
всего человечества (Ноев ковчег). Для романтиков символика корабля важна и для того, чтобы подчеркнуть предельное одиночество человека в мире, его стремление к неизведанному («Парус»
Лермонтова). В поэме Колридж использует как библейскую, так
и романтическую парадигмы. Важна также и символика воды как
источника и полноты жизни, как очищения человеческой души от
грехов. В русле христианской традиции поэму можно прочитать
как притчу о Спасителе, то есть об Иисусе Христе.
«Сказание о Старом Мореходе» является попыткой ответа на
вопрос о взаимодействии двух миров: мира земного, доступного
человеческому разуму, и мира небесного, Божественного, к познанию которого человек может только бесконечно приближаться без возможности понять его до конца. В предельно сжатой и
концентрированной форме поэмы обнаруживается множество
библейских аллюзий. Убийство Альбатроса можно интерпретировать и как попытку Морехода постичь мир, заведомо недоступный
человеку. Тогда можно говорить о связи «Сказания» с библейской
притчей о грехопадении – об Адаме и Еве, которые, нарушив Божественный запрет, также пытались посягнуть на раскрытие тайн
небесного мира. Как отмечает А. Н. Горбунов, «вся поэма проникнута своеобразным дуализмом, неразрешенной до конца игрой
контрастами – хаос и гармония, природное и сверхъестественное,
вода и воздух, солнце и луна, неожиданное убийство и столь же
неожиданное благословение, богооставленность и Божия благодать» [5, с. 31].
Одним из самых значительных явлений не только английского,
но и всего западноевропейского романтизма можно назвать творчество Джорджа Гордона Байрона (1788–1824). Одной из вершин
творчества поэта является цикл «Hebrew Melodies» («Еврейские
мелодии»). Он вбирает в себя разнообразные по характеру, проблематике и настроению стихотворения, все они оказали большое
влияние на английскую и мировую литературу. Генеральной темой сборника является тема свободы, идеалом стремления к которой выступает опыт еврейского народа. В стихотворениях цикла
поэт воспевает собственные идеалы – в первую очередь, идеалы
167
свободной, независимой, автономной личности. В этом плане показательно стихотворение «Jephtah’s Daughter» («Дочь Иеффая»)
на знаменитый библейский эпизод, связанный с поспешным, необдуманным обещанием одного из израильских судей, Иеффая,
ставшим роковым для него и его дочери: он обещает, что в случае
победы над врагом принесет в жертву Богу первое живое существо, которое выйдет ему навстречу. Конечно, он не мог и предположить, что этим существом окажется собственная дочь. Но обет
дан, и его нельзя нарушить... Героическая тематика заметно усиливается под пером Байрона. Из уст девушки, добровольно идущей
на заклание, звучит гимн свободе. В ее предсмертную речь поэт
вкладывает гордые слова, которых нет в Библии:
О отец! Нерушим твой обет!
Чтоб избавить отчизну от бед,
Порази, примиренный с судьбой,
Грудь, открытую перед тобой.
.................................
Жалость в сердце, отец, изничтожь.
Судия мой – вонзай же свой нож!
Мне великая честь воздана.
Вы свободны – отец и страна!
(Пер. А. Ибрагимова) [6, c. 251–252]
Но через события далекого прошлого, сквозь призму библейской Метаистории мы видим острое переживание поэтом настоящего. Дж. Г. Байрон всей своей жизнью продемонстрировал, как
дорога для него свобода. Он не только воспевал ее в своих стихо­
творениях, но и боролся за нее в действительности, являясь участником движений за независимость в Италии и Греции.
С 16 июля по 9 сентября 1821 г. Байрон пишет одно из самых
дерзких своих произведений – мистерию «Каин». Мистерия отра­
зила кризисное мироощущение, свойственное рубежу XVIII–XIX
столетий – времени Французской буржуазной революции, наполеоновских войн, национально-освободительных движений. Поэт,
взяв за основу своего произведения библейскую притчу о Каине и
Авеле, разработал ее в деталях, дал свое прочтение Писания. Главный герой английского писателя – Каин – образ собирательный,
символический. Но если в Библии он является олицетворением
самого страшного преступления – убийства, то здесь он представляет собой человека, жаждущего справедливости, сострадающего
будущим поколениям людей, желающего постичь тайны мира, но
вставшего на неверный путь богоборчества и вынужденного платить за совершенную ошибку.
168
В мистерии Каин выступает жертвой. Он не имел сознательного преступного замысла. Трагедия героя заключена в раздвоенности личности, в потере целостности. В кульминационный момент
убийства Каин изображается в состоянии аффекта. В этом кардинальное отличие интерпретации Байрона, который существенно
смягчает вину своего героя.
Каин – это типично романтический герой в его байроническом варианте, герой-бунтарь, для которого разочарование, тоска
и подавленность являются обычными душевными состояниями.
Кроме того, в образе Каина запечатлена мятущаяся душа самого
поэта, о котором можно сказать словами из стихотворения «Парус» М. Ю. Лермонтова:
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
«В байроновских драмах поднимаются вопросы, которые стало принято называть “конечными”. Вопросы о человеке, каков он
есть, о человеческой сущности» [7, с. 8], – пишет Д. Урнов. Байрон,
продолжая традиции, намеченные Блейком и Колриджем и, вместе
с тем, полемизируя с ними, создает своего Каина, величественный
и во многом притягательный образ, и показывает, насколько неоднозначна человеческая психика, которая является постоянной
ареной сражения Добра и Зла, Ангела и Сатаны. Именно поэтому
произведения лорда Байрона не только принадлежат истории литературы, но и навсегда вошли в сокровищницу мировой культуры и являются актуальными в современном мире.
Таким образом, мы можем сказать, что Библия является Метатекстом эпохи английского романтизма. К ней обращаются поэты
на самых разных этапах развития романтического направления
в искусстве (У. Блейк – представитель раннего романтизма или
предромантизма, С.Т. Колридж – поэт раннего романтизма и, наконец, Дж.Г. Байрон, впитавший основные наработки своих предшественников, давший оригинальный тип романтического героя и
являющийся непревзойденной вершиной своей эпохи). Обращаясь к библейской топике и стилистике, поэты переосмысливают
Писание в соответствии со своим временем, культурой, мировоззрением. Библейские аллюзии придают их произведениям неизмеримую глубину, позволяют достичь монументальности образов
и поднять проблемы, волнующие человечество на протяжении
всего времени его существования: что такое человеческая душа?
какова причина и природа зла, существующего в мире? каково отношение человека и мира? Обращение к Библии придает поднимаемым экзистенциальным проблемам характер вечности.
169
Литература
2.
3.
4.
5.
6.
7.
170
Чавчанидзе, Д. Л. Гёте в эпоху романтизма / Д. Л. Чавчанидзе // История
зарубежной литературы XIX века / под ред. Я. Н. Засурского, С. В. Тураева. М., 1982. С. 57–61.
Синило, Г. В. Танах и мировая поэзия / Г. В. Синило. Минск, 2009.
Мень, А. В. Мировая духовная культура. Христианство. Церковь: Лекции
и беседы / А. В. Мень. М., 1995.
Blake, W. The Poetical Works / W. Blake. London, 1979.
Кольридж, С. Т. Стихотворения / С. Т. Кольридж / сост. А. Горбунова. М.,
2004.
Байрон, Дж. Г. Лирика / Дж. Г. Байрон. М., 1988.
Урнов, Д. «Властитель дум» / Д. Урнов // Байрон Дж. Г. Избранные произведения: в 2 т. Т. 1. Стихотворения. Поэмы и трагедии. Публицистика.
Дневник 1816 г. М., 1987. С. 5–22.