МЕЙНСТРИМ И БОКОВЫЕ ТЕЧЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ

МЕЙНСТРИМ И БОКОВЫЕ ТЕЧЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ СОЦИОЛОГИИ1
Автор: О. Б. БОЖКОВ
БОЖКОВ Олег Борисович - старший научный сотрудник Социологического института РАН
(Санкт-Петербург) (E-mail: [email protected]).
Вместо предисловия. Как известно, человек жив, пока его помнят. В начале нулевых годов XXI века
в отечественной социологии формируется (да, пожалуй, уже сформировалась) добрая традиция:
проводить именные научные конференции (семинары, симпозиумы, чтения) памяти недавно
ушедших из жизни коллег. В первую очередь, отметим чтения, посвященные социологам XIXначала XX веков: М. М. Ковалевского, П. А. Сорокина, затем, нашим современникам: ежегодно
проводятся Харчевские чтения, Чтения памяти Т. М. Дризде, Л. Н. Когана; уже проведено пять
чтений памяти Валерия Борисовича Голофаста (2007 - 2011)2, столько же семинаров памяти
Геннадия Семеновича Батыгина3, несколько конференций памяти Александра Олеговича
Крыштановского4, а также памяти Натальи Паниной и Юрия Левады, памяти Бориса Грушина, и вот
вышел сборник материалов Давыдовских чтений.
Характерно, что каждое из именных чтений продолжает и развивает направление, которое являлось,
если угодно, "фирменным коньком" того, кому они посвящены. И это позволяет надеяться на
преемственность в рамках направлений, на непрерывность их развития. В истории российской
социологии в силу различных причин преемственность уже не раз прерывалась, и это приводило
каждый раз к печальным последствиям.
Первый разрыв был вызван идеологическими мотивами, когда единственно правильной
социологической концепцией был признан марксизм в его ленинской интерпретации (20-е годы XX
в.). Затем он был "исправлен", и в этом исправлении социология вообще оказалась "не к месту"
(конец 20-х - 50-е годы XX в). Советская
__________________________________
1
Рецензия на сборник научных докладов: Давыдовские чтения: исторические горизонты теоретической социологии. Сборник
научных докладов симпозиума, 13 - 14 октября 2011 г. / Под ред. И. Ф. Девятко, Н. К. Орловой. М.: Институт социологии РАН,
2011. 276 с.
2
Социология вчера, сегодня, завтра. Социологические чтения памяти Валерия Борисовича Голофаста / Под ред. О. Б. Божкова.
СПб.: Бильбо, 2008; Социология вчера, сегодня, завтра. Вторые социологические чтения памяти Валерия Борисовича Голофаста
/ Под ред. О. Б. Божкова. СПб.: Бильбо, 2008; Социология вчера, сегодня, завтра. Новые ракурсы. III Социологические чтения
памяти Валерия Борисовича Голофаста / Под редакцией О. Б. Божкова. СПб.: Эйдос, 2011 (эл. изд.); Социология вчера, сегодня,
завтра. Четвертые социологические чтения памяти Валерия Борисовича Голофаста / Под редакцией О. Б. Божкова. СПб.: Эйдос,
2011.
3
Междисциплинарность в социологическом исследовании: Материалы Методологического семинара памяти Г. С. Батыгина
(2007 - 2009 гг.) / Отв. ред. Л. А. Козлова. М.: РУДН, 2010.
4
Современные проблемы формирования методного арсенала социолога / Редак. совет: Воронина Н. Д., Градосельская Г. В. и
др. М., 2009.
стр. 141
социология 1960-х годов произрастала на почве американской, прежде всего - позитивистской,
социологии 30-х - 50-х годов. Здесь о преемственности собственно российской социологии вообще
не было речи. И, наконец, последний серьезный разрыв связан с новейшим временем (конец 70-х начало 80-х годов), когда и Запад, а вслед за ним и многие российские социологи, принялись
"отряхивать со своих ног" позитивизм, а вместе с ним и социологическую классику (в том числе,
теоретическую).
Заметим, что и на Западе научное обществоведение постепенно отходило от заветов классики.
Сначала появились "волшебные" приставки "младо...", а затем -"нео...". Вспомним
"младогегельянство", "неопозитивизм", "неомарксизм", "неомаоизм" и прочие "нео". Наконец, в
конце XX века им на смену пришла другая приставка "пост": например "постструктурализм",
"постмодернизм". Это нововведение связано с разрывом преемственности 70-х - 80-х годов,
поразившим в первую очередь западную социологию. А дальше этот самый "пост" стал
размножаться (но не делением, а повторением): в частности, "постпостмодернизм", а дальше этих
"пост" можно добавлять до бесконечности и до полной потери какого бы то ни было смысла. И здесь,
к сожалению, можно констатировать резкий отход от социологической классики и кардинальную
смену мейнстрима мировой социологии.
Вечно искомый предмет социологии. Сборник материалов Давыдовских чтений, на наш взгляд,
явление в высшей степени позитивное. Он не только развивает последовательную социологическую
позицию Юрия Николаевича и представляет собой попытку напомнить коллегам о действительном
мейнстриме социологии, выйти на "главный фарватер" из боковых проток и течений, но обращается
к ключевым вопросам классической социологии.
Не будем детально рассматривать по отдельности тексты, включенные в сборник, остановимся лишь
на моментах, которые отражают общую интенцию сборника: движение к мейнстриму (в нашем
понимании) современной социологии. И, прежде всего, это внимание к предмету социологии как
науки.
В статье А. А. Зотова (с. 256 - 275), которая замыкает сборник, предпринята попытка сопоставления
книги Е. Шацкого "История социологической мысли" и пятитомника Ю. Н. Давыдова и соавторов
[История.., 2010]. В частности, А. Зотов пишет: "Формулируя задачи истории социологии, Ю. Н.
Давыдов исходит из специфики самой социологии как научной дисциплины. Он делает крайне
важный в практическом отношении вывод: для историка социологии, в отличие от "чистого
теоретика", "жесткое решение" вопроса о предметном поле социологии сопряжено с риском, что вне
этой науки окажется ряд фактически существующих социологических фигур, школ и даже
направлений .... В рассуждениях обоих рассматриваемых нами авторов о связях социологии с её
историей прослеживается сходство. Ю. Н. Давыдов отмечает, что социология оказалась обреченной
на непрестанные поиски предмета и периодически возникающие общетеоретические кризисы. Е.
Шацкий пишет о том же: "Представляется, что социология перманентно пребывает в состоянии
"кризиса" в куновском... значении этого слова" (с. 261).
На мой взгляд, здесь ошибаются оба автора. Предмет современной социологии сформировался,
конечно, довольно поздно- по разным оценкам, лишь примерно к середине 20-х годов XX века. И
прав оказался О. Конт: предмет социологии сложен, в отличие от предметов других наук об
обществе, которые можно выразить двумя-тремя словами, он включает в себя несколько
компонентов, образующих единое целое. Социология изучает общности, социальные отношения,
социальные институты (как кристаллизованные, "застывшие" социальные отношения) и, наконец,
социальные процессы. Этот предмет отличен от предметов других наук об обществе, и именно эта
уникальность предмета дает социологии право, по мнению Э. Дюркгейма, на существование в
качестве самостоятельной науки5. Другое дело, что в рамках "ново___________________________________
"... она (наука) имеет право на существование лишь тогда, когда предметом её служит категория фактов, не изучаемая
другими науками. Невозможно, однако, чтобы одни и те же понятия были бы одинаково пригодны для разных по сути
вещей" [Дюркгейм, 1991: 527].
5
стр. 142
го" мейнстрима современной, - прежде всего, западной, - социологии этот предмет оказался, если не
утерянным, то "размазанным". В частности, А. Турен на Международном социологическом
конгрессе в Брисбене (Австралия, 2002 г.) выступил с докладом "Социология без общества".
Приведу фрагмент комментария этого доклада В. П. Култыгина, опубликованного в журнале
"Социологические исследования": "Суть понятия общества важна для освещения последних
трансформаций, приведших к полному разрушению идеи общества. В последнее десятилетие
ключом к пониманию развития социологии было ее намерение, высказанное или нет, разрушить
единое понятие общества. Значительная часть социологов подчеркивает особое значение социальных
фактов, которые не могут быть включены в репрезентацию общества как такового в качестве
социальной системы. Общество, рассматриваемое как совокупность норм, институтов, процессов,
изменений, было "преодолено". Произошло это, главным образом, под влиянием мировой политики,
с одной стороны, и экономической деятельности, - с другой. ... Возникает вопрос, можем ли мы
переосмыслить, переформулировать область социологии или же должны признать, что ее дни
сочтены и её следует заменить новыми подходами, а существующие социологические концепции
включить в другие социальные науки?" [Култыгин, 2003: 11]. Иными словами, А. Турен
констатирует, что общество было предметом социологии в XIX веке, а теперь в виду того, что
общество кардинально изменилось, нужна новая программа этой науки, ибо ныне "доминируют
информационные структуры, в основном, коммуникации" [Култыгин, 2003: 11]. Эта идея (а с нашей
точки зрения- глубокое заблуждение), даже в более радикальной интерпретации, была поддержана и
другими социологами на этом конгрессе. Тем не менее, у этого заблуждения есть свои основания и
свои причины, которые, кстати, рассматриваются в рецензируемом сборнике, как минимум, в двух
статьях: В. Н. Фомина "Постмодернизм как симптом кризисного сознания XX в. в работах Ю. Н.
Давыдова" (с. 228 - 233) и И. А. Чудова "Теоретики постмодернизма в социологии: тактики
ускользания и стратегии атрибуции" (с. 234 - 255). В частности, В. Н. Фомина указывает, что
"Основными постулатами постмодернизма стали: представление культуры как системы знаков, крах
всех "великих идей"; идеалов, ценностей, которые возникали в прошлом; "смерть субъекта" (М.
Фуко и Р. Барт); идея "конца социального", или общества как такового (Ж. Бодрийяр)" (с. 230).
Однако отметим, что наблюдение и Ю. Н. Давыдова, и Е. Шацкого о беспрестанном поиске
социологами своего предмета, в свою очередь, также не лишено оснований.
Е. Шацкий на всем протяжении всемирной истории "усматривает четыре революции, через которые
проходит европейская социальная мысль. Первая революция, произошедшая еще в эпоху
Античности, привела к выделению человеческого порядка из природного. Вторая революция
позволила сформировать представление об обществе, отделить понятие "общество" от понятия
"государство" и осмыслить общество как реальность особого рода, находящуюся вне сферы
политики (социальная мысль XVII - XVIII вв.). В ходе третьей революции общество превратилось в
предмет систематической рефлексии, что привело к возникновению понятия "наука об обществе"
(XIX в.). Четвертая, переживаемая социологией в настоящее время революция, завершится тогда,
когда рефлексия об обществе примет вполне научные формы" (с. 262 - 263)6.
Классика - вполне современна. Именно "научные формы" классической и современной социологии
оказываются в центре внимания многих авторов рецензируемого
_______________________________________
6
К сожалению, систематическое чтение социологической литературы (в том числе, и профессиональных социологических
журналов) подтверждает невеселый вывод Е. Шацкого. Все чаще публикации ограничиваются "последними результатами"
эмпирических исследований без серьезных обоснований предмета этих исследований, без каких-либо указаний (и обоснования)
на использованные методы, без параметров выборки и - уж тем более - без какой-либо привязки к той или иной теоретической
концепции: П. А. Сорокин называл это "ползучим эмпиризмом" и "квантофренией". Другой распространенный тип
социологических публикаций - алармистская публицистика, которая очень часто обходится вообще без каких-либо
социологических эмпирических данных, ограничиваясь сомнительной подчас статистикой.
стр. 143
сборника. При этом чаще, что симптоматично, образцы "научных форм" черпаются именно из
социологической классики. Здесь уместно упомянуть две статьи, посвященные Г. Спенсеру: К. А.
Гаврилова (с. 69 - 84) и Л. В. Ясной (с. 181 - 192), а также статьи, посвященные другим классическим
сюжетам, А. А. Голосеевой (с. 216 - 227) и А. Б. Гофмана (с. 166 - 180).
Примечательно название первой из упомянутых статей: "Назад к Спенсеру: об интуитивных теориях
групп, сообществ и обществ". В ней обсуждается актуальный и сегодня вопрос о степени
"реальности" тех или иных социальных образований. Автор рассматривает свойства социального
целого, которые выделял Спенсер, и то, как соотносятся эти идеи Спенсера с предположениями,
выдвигаемыми современными исследователями. "Помимо очевидного соображения, что разработка
этого направления, - пишет К. А. Гаврилов, - позволит критически отнестись к традиционным для
социологии различениям, например, реальных и номинальных групп, укажем также на три
(выделенные произвольно) содержательные области, которые можно обогатить полученными
исследовательскими результатами" (с. 82). И далее перечисляет и комментирует эти три области: 1)
изучение нации и национализма, 2) тематика доверия, 3) исследования принятия решений в условиях
риска.
Спенсер оказывается вполне современен и актуален и по мнению Л. В. Ясной: "Спенсер об эволюции
института семьи" (с. 181 - 192). Автор отмечает, что Спенсер рассматривает эволюцию этого
института от самых простейших форм в примитивных обществах до тех форм, каких они достигли в
обществах цивилизованных. И особое внимание Спенсер обращает на признаки дезинтеграции
семьи, в частности, на то, что семья уже в XIX веке атомизируется. Однако, по его мнению, семья не
исчезает и не разрушается, "как алармистски восклицают многие современные исследователи.
Меняются ее формы и структура в соответствии с новыми социальными условиями, но она сохраняет
свои основные функции и, прежде всего, свое достоинство быть одной из главных ценностей
индивида в современном обществе" (с. 192).
К вопросу о традициях и прогрессе. Это "больной" вопрос для современной социологии.
Последователи "кризисного сознания" - постмодернисты - настаивают на том, что именно человек
здесь и сейчас в каждый данный момент "творит", "создает" современное общество. В то же время
постмодернисты в этом пункте сильно противоречат сами себе, заявляя о том, что пресловутое
общество сегодня вообще является фикцией. Среди социальных субъектов, творящих нормы,
правила общежития, поддерживающих или отвергающих те или иные ценности, по их мнению,
обществу нет места. Ибо субъектом какого-либо действия могут быть только люди, тогда как
общество - это своего рода фантом. Убедительным оппонентом такой позиции выступает как раз Г.
Спенсер с его анализом "степени реальности" различных "социальных агрегатов" (см., например, К.
А. Гаврилов, с. 69 - 84).
В качестве столь же убедительных оппонентов постмодернистской позиции А. Б. Гофман (с. 166 180) предлагает более близких к нам (но все же классиков) ученых - Карла Поппера и Фридриха
Хайека. А. Гофман рассматривает соотношение рационализма, либерализма и традиций. В частности,
он пишет: "К. Поппер исходит из того, что поскольку традиция - феномен социальный, то "теория
традиции должна быть социологической теорией...". С его точки зрения, одна из наиболее
характерных особенностей социальной жизни состоит в том, что "никогда ничто не происходит так,
как замышлялось; ... всегда появляются какие-то неожиданные следствия наших действий, которые
обычно мы не можем устранить". И далее Гофман продолжает: "Исследование и объяснение
непреднамеренных следствий человеческих действий составляет главную задачу социологии и
социальных наук в целом. Люди чрезвычайно редко стремятся осознанно создать традицию, но даже
такие попытки, как правило, безуспешны. В то же время, случается так, что те, кто и не думал о
создании какой-то традиции, создают её. В этом, собственно и заключается одна из базовых проблем
теории традиций - выяснять, каким образом возникают и, главное, сохрастр. 144
няются традиции в качестве непреднамеренных следствий человеческих действий" (с. 167 - 168).
Независимо от Поппера Ф. Хайек "доказывает спонтанность социальной эволюции,
непреднамеренный характер большинства возникших в ее ходе ценностей и институтов и,
следовательно, тщетность и пагубность попыток их тотального и рационального проектирования и
переустройства. На институты можно рационально воздействовать, но только частично, в
ограниченной мере, и, самое главное, исключительно с учетом заложенных в них спонтанных
тенденций" (с. 171). "Каким бы удивительным и парадоксальным ни показалось мое утверждение, пишет Хайек, - все же традиции морали совершеннее способностей разума". По мнению Ф. Хайека,
"провозглашения демократических ценностей и институтов, их присутствия в конституциях стран, не
обладающих соответствующими традициями, недостаточно. Они должны войти в культурную
традицию, стать ее частью для того, чтобы быть действующими" (с. 177). Разве не объясняет это
российские неудачи в деле реальной демократизации нашего общества, у которого демократия не
подкреплена "соответствующими традициями". Как тут не вспомнить до сих пор актуальную для
российского общества балладу А. К. Толстого "Поток богатырь": "Мне сдается, такая потребность
лежать /то пред тем, то пред этим на брюхе /на вчерашнем основана духе" [Толстой, 1963: 312]7.
Что есть задача науки: познание или преобразование мира? Нельзя не отметить и статью Н. К.
Орловой "Активистское направление в русской теоретической социологии классического периода"
(с. 193 - 215), которая подтверждает извечную российскую традицию: наступать на одни и те же
грабли. К сожалению, пишет Н. К. Орлова, "Познание принципов устройства, а также законов и
механизмов функционирования и развития общества не воспринималось отечественными
мыслителями и теоретиками как самоцель. Напротив, свою основополагающую задачу они видели в
поиске и теоретическом обосновании практических мер по "совершенствованию" России, чье
отставание от передовых стран Европы, находящихся в "авангарде прогресса", уже в первой
половине XIX в. стало весьма ощутимым" (с. 193). Как отмечает автор, практически все российские
реформы (какой бы прогрессивный характер, на первый взгляд, они не носили) начинались "сверху"
без какой бы то ни было поддержки снизу. Более того, и "сверху", и "снизу" они встречали разной
степени активности противодействие. А, в конечном итоге, "реформы "сверху" выступали в качестве
одного из элементов механизма по сохранению монополии власти на преобразовательную
деятельность" (курсив Н. К. Орловой, с. 195).
"...принимая идею прогресса, Чернышевский трактует его не как непреложную необходимость,
обусловленную действием имманентно присущих обществу законов, а как возможность, реализация
которой зависит от воли субъектов" (курсив Н. К. Орловой, с. 202). Волей обладает "революционное
меньшинство", которому противостоят, с одной стороны, - "правящее меньшинство", а с другой, "невежественное и аполитичное большинство, изо дня в день воспроизводящее привычные,
устоявшиеся, воспринимаемые как данность, пусть и невыгодные для него, практики и отношения"
(с. 206). Эту позицию в разных выражениях излагают и П. Л. Лавров, и П. Н. Ткачев, и Н. К.
Михайловский, но отчетливее всех её выражает В. И. Ленин, который выдвигает идею "партии
нового типа", способной сплотить "революционное меньшинство" и пробудить сознание
"невежественного и аполитичного большинства".
Обосновывая позицию активизма и "одействотворения" (термин Герцена и Бакунина) истины во всех
практических сферах, российские социологи того времени на
_________________________________
7
А ведь написано в 1871 г. Сколько разных типажей сменилось на нашем "Олимпе", и всем большинство пело алиллуйю: ктото искренне, а кто-то "с фигой в кармане". Как, впрочем, и сегодня по поводу и без повода по радио и телевидению мы
слышим:" ... в своей статье Владимир Владимирович...", "...как заявил в своем выступлении Президент РФ Дмитрий
Анатольевич Медведев..." - это обязательные фразы не только из уст журналистов (они как бы обязаны), но и от тех людей,
которые могли бы обойтись без этих слов.
стр. 145
первый план, естественно, ставят "действующие лица" и - соответственно - субъективные факторы.
Орлова выделяет среди социологов того времени С. Н. Южакова, который "чуть ли не единственный
(не считая Н. Г. Чернышевского) теоретик в рамках активистского направления, кто пытался
соединить фактор активности и тезис о законосообразности процесса (выделено мной - О. Б.)
общественного развития в рамках одной объяснительной модели и тем самым избежать скатывания в
волюнтаризм, которым, как было показано, в той или иной степени грешили практически все
активистские концепции российских социальных мыслителей классического периода" (с. 209).
Этот беспристрастный научный анализ активистских теорий, преобладавших в отечественной
социологии классического периода, оказывается чрезвычайно актуальным, перетекая к оценке
нынешней ситуации в России. "Все попытки в очередной раз модернизировать Россию после эпохи
социалистического застоя, - пишет Орлова, - не привели к достижению цели, к процветанию страны.
И не в последнюю очередь потому, что инициировалась и проводилась эта модернизация все теми же
функционерами, которые составляли правящее меньшинство в прежнюю, советскую, эпоху. Все их
благие начинания заканчивались там, где они вступали в конфликт с их личными, или, говоря
словами Маркса, узкоклассовыми экономическими и политическими интересами. ... Ставка была
сделана на поощрение таких процессов как атомизация общества, пропаганда односторонней
толерантности и политкорректности, способствующих размыванию культурной и этнической
идентичности населения, примитивизация образовательных стандартов..." (с. 212).
Еще раз о современности социологической классики. Особняком - однако, вполне в русле общей
интенции сборника - стоит скорее публицистическая статья Д. Г. Подвойского с элегантным
названием: "Социологическое просвещение: веберианские медитации на российской почве" (с. 146 165). Это название вполне подошло бы для пьесы. Тем более, что в статье соблюдены каноны
драматургии: единство времени, места и действия, есть хорошая основа для острых монологов и
диалогов. Есть, наконец, "завязка", вполне выделяется "кульминация", а "развязку" хороший автор
оставляет читателю (зрителю), если тот проникнется сверхидеей предложенной пьесы.
Итак, "завязка": "Профессия социолога становится все более массовой, а потенциал
востребованности для её представителей остается крайне ограниченным. Данная ситуация
порождает, наряду с общим и естественным недовольством, попытки осмыслить происходящее, что
выливается в ряде случаев в поиск индивидуальных и коллективных стратегий преодоления
неудовлетворительного положения дел. Новейшие дебаты о "публичной миссии" и предназначения
социологии имеют не только этический, но и прагматический подтекст" (с. 146 - 147). Автор
отмечает особое положение "представителей историко-теоретического крыла дисциплины", которые
"нужны только самим себе", занимаются тем, что им интересно и вступают в коммуникацию с
невероятно узким кругом себе подобных.
"Попробуем ответить на вопрос: кого и в каком смысле социология способна просветить, продолжает Д. Подвойский, - или - что то же самое - в чем заключается специфика собственно
социологического просвещения?" (там же). "Просветитель, обычно не апологет статус-кво и не
консерватор, но он вовсе не обязательно разоблачитель и обличитель, критик культуры и институтов.
Он не сможет дать прямолинейный и простой ответ на вопрос "Что делать?" и тем более на вопрос
"Кто виноват?". Он может не быть социальным оптимистом и не считать, что мир можно изменить к
лучшему, благо ему известно, что "лучше" и "хуже" для разных людей и групп по необходимости
различаются" (с. 149 - 150).
Да простит меня читатель, но не могу удержаться от еще одной большой (и очень близкой мне по
своему духу) цитаты из этой статьи. "К сожалению, - пишет Д. Подвойский, - многие коллеги, не
занимающиеся историей социологии специально, считают её довольно скучным занятием, своего
рода "гробокопательством", "археологией
стр. 146
идей". Это относится даже к тем, кто претендует на освоение теоретических сюжетов: "Что может
быть нового в Дюркгейме (Вебере, Зиммеле, Тённисе, Парето, Миде, Парке, Парсонсе, Хомансе и
т.п.)? И какое все это имеет отношение к сегодняшнему дню? Жизнь же давно ушла вперед!" - если
не говорят, то обычно думают они. А когда им, как бы мимоходом, все же приходится обращаться к
"запыленным" авторитетам "старых мастеров", выясняется, что классиков они толком не знают или
толкуют их крайне превратно. Кроме того, желание идти в ногу со временем побуждает их искать и
выбирать "что посвежее": Дж. Александера, Дж. Урри, У. Бека, Х. Йоаса, Дж. Ритцера, М. Кастельса,
Б. Латура, Ж. Бодрийяра или, на худой конец, Н. Лумана, П. Бурьё, Э. Гидденса, И. Гофмана.
Серьезные знатоки истории социологических идей нередко признают, что теоретическая социология
первой половины и середины двадцатого столетия в эвристическом и концептуальном отношениях
мощнее, сильнее и яснее многих позднейших интеллектуальных "новаций". К тому же на Западе
классическое наследие дисциплины было давно освоено: тексты прочитаны и "промыслены"
вовремя. В России же, как известно, ситуация к этому до поры до времени не располагала, а потом,
когда "уже стало можно", никому не хотелось отставать от мейнстрима и разбираться в премудрости
позавчерашних дней. Но классика осталась классикой, и переступать через неё - значит лишь
обеднять себя.
Здесь Подвойский почти буквально повторяет вывод недавно ушедшей В. Ф. Чесноковой: "...что
тогдашние социологи (имеются ввиду социологи XIX- начало XX века) были, в общем и целом, как
мне кажется, гораздо "гуманитарнее" нас, а следовательно, видели мир более многосторонним,
объемным и красочным, чем мы, представители более прагматической эпохи" [Чеснокова, 2010: 538].
Ей вторит В. А. Ядов (его короткая заметка практически открывает рецензируемый сборник): "То
было время создания классических парадигм, причем теорий цельных, стройных, внутренне
непротиворечивых, "красивых". И наряду с этим классики социологии, в отличие от социальных
философов, стремились "достраивать" свои концепции до уровня эмпирической проверки их
положений. Попробуйте применить данный критерий к системной теории Никласа Лумана!" (с. 14).
И вот что примечательно: в статьях рецензируемого сборника, казалось бы, обращенных к
прошлому, к классическому периоду социологии (западной ли, российской ли) переход к
современности и к самым злободневным сегодняшним проблемам, как мы видели, оказывается
вполне естественным, логичным и уместным. И это естественно, ведь речь идет об обществе, которое
живет и, как все живое, подвержено изменениям и трансформациям.
Но в других статьях, посвященных сугубо современным (постмодернистским) теоретическим и
методическим сюжетам (И. Ф. Девятко, В. Л. Каплун, А. А. Кожанов, Р. Н. Абрамов и др.)
"привязки" к сегодняшним реалиям нашей жизни как-то не получается, они оказываются
"академически отвлеченными". Более того, они написаны вроде бы на русском языке, но, как ни
странно, читать их без словаря весьма затруднительно. Вроде бы по отдельности все слова понятны
(даже иноязычные термины), а вот всё вместе как-то не очень складывается: как ребус разгадываешь.
И дело не только в языке, но в масштабе и характере обсуждаемых проблем. С какой из реальных
проблем российской современности могут коррелировать "подмигивающий", "просто моргающий",
да еще и "передразнивающий неумело подмигивающего" мальчики? (В. Л. Каплун, с. 35 - 55).
Социологическое просвещение - это только первый шаг. Как говорит Д. Г. Подвойский: "В условиях
фактического отсутствия институциональных механизмов влияния социальной науки на общество (и
государство), социология, вопреки и независимо от любых авторитарных тенденций, формирует
особый тип мышления ..., высвечивающий "негетерономность" любых довлеющих над человеком
структур, и значит, по существу, более свободный тип мышления. А это, само по себе, не так уж
мало".
стр. 147