ББК 87.2 Л.Ф.Новицкая ЧЕЛОВЕК КАК СОБЫТИЕ ВЕЧНОСТИ
реклама
2000 ВЕСТНИК НОВГОРОДСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА №16 ББК 87.2 Л.Ф.Новицкая ЧЕЛОВЕК КАК СОБЫТИЕ ВЕЧНОСТИ According to the author, man is connected with eternity only through conscious moral effort to become himself, which is actualized in the moral sense mood of time and culture. Тронь меня – и ты заденешь то, Что существует помимо меня… Иосиф Бродский В горах голосу человека вторит эхо, повторяя раз за разом произнесенное, постепенно затухая и сходя на нет. Иногда, при особых условиях голос, резонируя, рождает обвал, движение снежных лавин, обнажая пути, неведомые доныне. Жизнь человека тоже порождает как бы эхо, много раз повторяющееся, но не затухающее. И если резонирование жизни стронет с места привычные пласты бытия, — порой открываются новые пути движения человеческого духа, новое в культуре, новое в человеке, который проявляется в качестве экстраординарного события, события вечности. Так ли это и что это значит? Может ли человек быть событием? Под событием обычно понимается нечто необычное, из ряда вон выходящее, значительное. Можно ли человека в его повседневной жизни понять как нечто сверхординарное? И какого рода тогда это сверхординарное? Вот первый круг вопросов. Второй возникает в связи с тем, что событие человека вносится в контекст вечности. Не требует доказательств тот факт, что человек конечен, в смысле конечности его временного пребывания на земле, а в связи с этим конечны и незначительны дела его. «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — всë суета!» (Еккл1,2). И один из смыслов, содержащихся в термине «событие», именно этот: событие — это то, что уже произошло, т.е. имеющее ограниченное временное бытие, и к моменту обозначения его в качестве события уже закончившееся. Тогда как вечности приписывают характеристики вневременности, независимости от времени, неизменности во времени. И может ли все это быть соединено, какие смыслы открываются при связывании этих друг другу противоречащих утверждений? Где и в чем возможна неизменность в вечно меняющейся и такой обыкновенной жизни человека? Размышление над этими вопросами можно начать с общего утверждения, что человечество и человек создаются совокупными усилиями поколений. Каждый конкретный человек сам по себе есть носитель того, что было прожито человечеством. Он обязан ушедшим почти всем, что есть в нем. Человек есть результат не только собственной индивидуальной жизни, но, по большей части, он есть именно индивидуальное воплощение реализовавшихся усилий многих поколений людей на пути воплощения человека в качестве человека. Это утверждение может быть понято так, что человечество создает некие духовные ценности, которые каждое новое поколение так или иначе осваивает, интериоризует в своей жизни. И это один смысл, и совершенно верный, но мне бы хотелось остановить свое внимание на том, что не столь очевидно, но значимость чего для человека никак не меньше. Я полагаю, что помимо очевидного и всем доступного содержания деятельности человека есть еще нечто, что не может быть сугубо рационально разложено и воспринято. Кроме того, что человек приносит в этот мир ценного самой своей деятельностью, есть еще особый духовный пласт, создаваемый им, воздействие которого на мир не может быть исчислимо и четко определено. А между тем именно это воздействие и составляет самое сущест- 2000 ВЕСТНИК НОВГОРОДСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА №16 венное и важное для бытия каждого в этом мире и для культуры тоже. Ясно, что явление Иисуса Христа отнюдь не исчерпывается тем, что была создана религия, живущая до сей поры. Само бытие этого Человека в мире, Его пребывание составило некоторую, особой значимости духовную ауру. И, так или иначе, это касается каждого живущего на земле. Каждый человек создает в этом мире поле своего проявления, оставаясь в жизни человечества общей духовной направленностью своей реализации в качестве человека. Экзистенциалисты, исследуя человека, сосредоточивают, по большей части, внимание на внутреннем самоощущении своей жизни самим человеком. И это действительно важно. Но есть и другие аспекты существования человека, а именно: его проявленность в контексте текущего времени, его явление для прошлого и будущего, явление миру за пределами индивидуального физического бытия в мире, его проявленность по отношению к жизни всего человечества. Или, говоря иначе, его явленность в вечности. Как может быть понята вечность? В христианстве она мыслится беспредельностью в отличие от времени, которое имеет начало и конец. Время очевидно подвижно: поскольку оно конечно, исчислимо, векторно. А вечность? Поскольку она понимается в качестве чегото противоположного времени, то не имеет и движения. В таком случае вечность есть беспредельная неподвижность. Почему же в таком случае человек может быть событием вечности, если все, что связано с его бытием, отмечено именно изменчивостью и ограниченностью во времени? Платон полагал, что изменчивый мир вещей и людей есть дурное отражение мира вечных и неподвижных истин. Т.е. вечность наполнена истинами и неподвижна, а значит, неизменна: ни добавить, ни убавить. Этот же взгляд воплощен и в христианстве. В таких воззрениях четко разделены человек и вечность. Кажется, что они никак не могут соприкоснуться. В лучшем случае человек может знать об этом совершенном мире. И только. Но сама эта полная отрешенность человека от вечности и делает возможным приближение к ней, более того, создает необходимость участия человека в ее создании. Каким же образом это может быть реализовано? В первом приближении к пониманию вечности мы выделим одну ее характеристику — неизменность, или постоянную сохранность, некоего свойства, качества, события, сохранность его ценности для человека в полном объеме вне зависимости от протекших времен, т. е. в единстве настоящего, прошедшего и будущего. Но то, что относится к человеку, всегда имеет начало. Даже в том случае, если будущее некоему событию обеспечено, тем не менее, оно уже запятнано связью с быстротекущим временем. У Рене Декарта есть тезис, который звучит парадоксально, но именно он позволяет увидеть возможность бытия человека в контексте вечности. Он говорит о непрерывном творении вечных и неподвижных истин [1]. Здесь все странно и все верно. Вне человека вечность вообще не может быть предметом рассмотрения. Она может быть понята только в связи с человеком, как постоянное созидание ее человеком. В той мере, в какой человек в своем бытии актуально причастен вечности, она обретает актуальное звучание, обретает статус чего-то действительно существующего. Мир каждое мгновение творится заново, говорит Декарт. Это и разрешает противоречие: ничто не вечно само по себе, оно требует участия человека в своем существовании. М.К.Мамардашвили писал: «...Скользящая точка одновременности. Какое-то вертикальное или веерное сечение, позволяющее нам соприсутствовать с Платоном, Декартом, Буддой и т.д. Это точка, где прошлое соприсутствует с будущим, а будущее — с прошлым... это можно назвать и «вечно настоящим» или динамической вечностью» [2]. Динамическая вечность — это вечность, постоянно созидающаяся в обыденной жизни человека усилиями самого же человека. Таким образом, вечность не есть некое бесконечное состояние, содержащее в себе вечные и неподвижные истины, — она дана как активное состояние, которое каждый раз заново порождается живущими, конечными существами, актуализирующими в своей жизни 2000 ВЕСТНИК НОВГОРОДСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА №16 истины, жизненно значимые для человека. Вечность действительно может быть понята как момент, мгновение этой самой актуализации, создаваемой конечным человеком в его конечной жизни. Проживая свою жизнь, отмеченную началом и концом, мы, тем не менее, создаем вечность. Причем создаем ее в контексте преходящего движения собственной временной жизни. Кроме того, важно отметить, что «мы живы в том акте, который выполняем сейчас, если держим живыми, а не умершими в тексте предшественников. ...И это есть бесконечная длительность сознательной жизни. Ее бессмертие. Бессмертие личности в мысли. А элементами такого беспредпосылочного отношения, беспредпосылочной связанности являются... такие вещи, как... любовь и память. Именно они — ...условия нашего включения в непрерывное поле значений и смыслов» [3]. Несколько иным образом эта мысль была высказана Велимиром Хлебниковым. Он полагал, что стихи не пишутся поэтом, они сами по себе (как истина в последней инстанции) существуют в мире, а поэт угадывает их. Его миссия состоит в том, чтобы донести их до людей. Действительно, создание чего-то, что превосходит создателя во временном плане, порождает у него странную уверенность, что созданное было всегда, но до него не было реализовано — и только ему дано воплотить его в действительность. Иначе говоря, речь идет о призванности человека к совершению некоего своего дела, так, как будто что-то в мире зовет человека к себе, ибо оно может родиться в мир только его усилиями. Вот этот момент усилия человека в его деле и представляется мне сущностно значимым на пути утверждения самого человека в контексте вечности. Я хочу еще раз подчеркнуть момент усилия самого по себе, усилия в преодолении собственной косности, усилия, позволяющего человеку состояться в качестве человека и, таким образом, в качестве события вечности. В истории философского дискурса вопрос о бессмертии человека далеко не нов. Исключая религиозное решение проблемы, которое тоже есть, собственно, способ воплощения той же мысли, но несколько иным порядком, все остальное покоится на утверждении бессмертия человека в бессмертии созданного им. В частности, воззрения А.Н.Уайтхеда содержат именно это представление. Он делит мир на две части, одна из которых названа Миром деятельности и представляет собой множество смертных (конечных) вещей, а другая — Мир Ценности. «Ценность по самой своей природе бесконечна и бессмертна. Ее сущность не коренится в изменяющихся обстоятельствах» [4]. Материальная закрепленность созданного человеком, несомненно, важна для утверждения его жизни в веках. Но! Самое главное, что создается человеком, — это сам человек. И здесь возможность материального воплощения невелика. Человек сам создает себя в качестве человека, и вот это-то усилие создать себя и осознать само это усилие, собственно, и есть самое ценное. Но пути этого усилия заданы горизонтом тех духовных движений, что обрели существование в вечности посредством деятельности многих и многих людей. Сам факт нравственного подвига (а я склонна думать, что именно в этой сфере подвиг едва ли не обычное действие) так меняет саму действительность, что поле человеческого проявления становится богаче и возможности становления человека как существа, несущего в мир истину, многообразнее. Причем мы не знаем, да и не можем знать большинства тех, кто шел в этом направлении. Только некоторые имена даны нам. И здесь встает вопрос, который как будто выходит за рамки данного рассуждения, но который, я склонна думать, следует обозначить, а именно: что происходит с людьми, когда они в состоянии сразу же, а не по прошествии времен, увидеть нравственно прекрасное в человеке, который с точки зрения обыденного смысла оказывается не кем иным, как преступником? Что произошло с теми, кто увидел святость в слове и деле Христа, или с теми, кто не отступился от Сократа? Прежде чем продолжить, следует ввести некоторые новые для данного текста посылки. Обратимся к Канту. В работе «Об изначально злом в человеческой природе» он раз- 2000 ВЕСТНИК НОВГОРОДСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА №16 мышляет о том, добр человек или зол изначально, т. е. по самому данному ему от природы существу. Проблема, по сути, неразрешима. Если брать человека как существо естественное, то скорее злое выступает его началом, ибо так ясно и естественно для человека предпочесть собственный, хотя бы и самый дикий интерес противу интересов всех, интересов самой жизни. Вспомним «подпольного человека» Достоевского: «что мне до того, мне бы чаю попить». Бездумное следование своим склонностям не может не породить худого результата. И это не в силу субъективного злого умысла (субъективное стремление ко злу встречается не так уж и часто, по большей части люди творят злое, находясь в состоянии иного пафоса, например, в пафосе установления индивидуально понимаемой справедливости), а просто потому, что жизнь пущена на самотек. Зло естественно вытекает из этого положения, когда нет сознательного усилия. Тогда как добро в виде естественной склонности не существует. Кант полагает, что добро требует специальных усилий человека. «Восстановление первоначальных задатков доброго в нас есть не приобретение утраченного побуждения к доброму… есть только восстановление чистоты морального закона, как высшего основания всех наших максим, согласно которой моральный закон… должен быть в своей полной чистоте принят в максимы, как сам по себе достаточный мотив определения произвола» [5]. Но само это специальное усилие не есть нечто одноразовое, так чтобы встал однажды на стезю добродетели — и она тебя везет, как эскалатор, безо всякого твоего участия. Всякий раз, постоянно, в каждой новой ситуации требуется приложение собственных сил для того, чтобы состояться в действии в качестве доброго, а не злого существа, чтобы состояться в качестве человека. «Здесь главное не то, что делает из человека природа, — пишет Кант,— а то, что он сам делает из себя; ибо первое относится к темпераменту… только второе свидетельствует о том, что у него есть характер… Человек… имеет этот характер не от природы, а каждый раз должен иметь его приобретенным» [6]. Всякий раз человек должен заново определяться в своей позиции, всякий раз он должен преодолевать бушующую стихийность естественности. И, следовательно, всякий раз он должен случаться в качестве нравственного, т.е. «окультуренного» человека. И это «случание» каждый раз действует не только в направлении созидания определенного характера как содержательной индивидуальной конфигурации человека, но и определенным образом преобразовывает мир, утверждая индивидуальную инвариантность в виде обязательного элемента мира, в конечном итоге определенного фактами этого «случания», которые сами по себе не могут быть устранены. Именно они создают тот нравственный слой бытия, слой, созидаемый культурной деятельностью человечества, в котором содержится спектр возможностей для реализации себя в жизни каждого вновь пришедшего в этот мир. В двух смыслах событие человека в качестве нравственно доброго существа принадлежит вечности. Первый отмечен Кантом: это то, что само «случание» нравственного усилия находится вне времени в том смысле, что данное событие таково, «внутри чего нет смены состояний и последовательности их» [7]. Это узнавание себя в качестве нравственного существа происходит как-то разом и не имеет иных детерминирующих факторов, кроме собственного усилия по созданию «внутреннего закона во мне» (И.Кант). Уже таким порядком человек оказывается причастным вечности. Но специфическим качеством этой вечности является то, что она всякий раз, вновь и вновь должна быть достигнута, явлена в сознательном усилии человека стать самим собой, сознательно созданным собой по пути встраивания в человечески культивируемый мир, а не данным от природы. Однако нравственное усилие имеет организующее и формирующее воздействие не только в отношении самого субъекта действия. Посредством созидания себя в качестве нравственного существа человек создает не просто прецедент такого бытия в мире. Он создает определенное поле воздействия. «Путем... внутренней работы мы не только открываем себя и мир, но и в еще большей степени делаем себя и окружение, реально и действительно приобретаем вселенную» [8]. 2000 ВЕСТНИК НОВГОРОДСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА №16 Это довольно трудно объяснить, потому что, согласно И.Канту, этот феномен относится к сфере опыта сверхъестественного внутреннего воздействия. Созидание себя в качестве нравственного существа обладает свойством изменения окружающего мира. Любое действие, имеющее целью созидание чего-то доброго или не позволяющее совершиться дурному, не просто прибавляет добра в мире или мешает свершиться злому, но и изменяет общую нравственную атмосферу мира в направлении ее оптимизации. Что уже не отменяемо. Это действительно вечно. Даже незнаемое доброе действие, собственное человеческое усилие, не получившее, по тем или иным причинам, всеобщего признания, изменяет нравственную тональность мира. Оно не уходит, но остается в бытии, в способах бытования человека в мире. Можно сказать, что мир светлеет. После Сократа, после нравственного подвига всей его жизни и, в особенности, смерти, стало уже невозможно просто и естественно предпочесть в ситуации выбора низкий, но дающий возможность далее существовать вариант действий. Дело не в том, что этого не происходит. К сожалению, все-таки происходит. Но Сократ изменил мир — он внес в него понимание, что такого рода решение подло по существу и недостойно человека. И теперь такого рода грех совершается с сознанием того, что это грех. Сознание изменилось, и это уже не мало. Индивидуальное человеческое бытие остается в вечности лучом, просветляющим мир. Далеко не каждый светлый человек остался именем в поколениях. Но никакое усилие на пути к своему «второму рождению» не пропадает втуне. Незримыми путями оно аккумулируется в нравственный смысловой настрой времени, в культуру. Далеко не всегда, да почти никогда современность не имеет его в качестве основной интенции, другие, простые и очевидные потребности составляют лицо времени. Но, отходя в прошлое, эпоха высвечивает, выводит на первый план, актуализирует именно интенцию созидания этого сверхчувственного пласта. Как уверены были в своей правоте обвинители Сократа. Но что сталось с ними: где их правота, где та истина, которой они так гордились? И кто бы помнил имена Анита, Ликона и Мелета, если бы они не были связаны с именем Сократа. Тогда как оно живет. И главное, живет то усилие, то напряжение мысли и воли, которое вело Сократа по жизни, не давая ни ему, ни другим успокоиться в самодовольстве глупости. Он принес в мир и закрепил в мире своей жизнью, сделал постоянным порыв преодоления косности своего естества, косности, которая столь естественна и удобна в жизни. Меня давно занимает одна странность. Сократ, который пытался найти ответы на вопросы, волнующие если не всех, то многих, славившийся деликатностью и мягкостью обхождения, вызывал у современников ненависть, обернувшуюся чашей цикуты. А его современник Диоген Синопский, эпатажное поведение которого, а тем более его прямые и жестокие оскорбления афинян, казалось бы, никак не могли снискать хотя бы приязни, тем не менее, пользовался славой и любовью у граждан города Афины. Им гордились как своей достопримечательностью — настолько, что даже Александра Македонского, по свидетельству Диогена Лаэртского, повели посмотреть на него [9]. Что все это значит? Какого рода механизмы здесь срабатывают? Раздумывая над этим, я прихожу к выводу (полагаю, что он не окончательный в силу необходимости более глубокого анализа ситуации), что люди знают о себе нечто такое, что позволяет им принимать оскорбления. Видимо, в оскорблениях Диогена содержится какая-то такая правда о человеке, что люди согласны с нею. Согласны с тем, что они косны и неразвиты, мало похожи на людей (известен случай, когда Диоген кричал: «Люди, люди!», а на пришедших на зов набрасывался с палкой, утверждая, что звал людей, а не свиней). Парадоксальная правда такова, что оскорбления Диогена как бы позволяли им или даже поощряли оставаться такими же, каковы они есть. Тогда как призыв, выражаемый всей жизнью Сократа, — раскачать и разрушить уродующую их оболочку, выйти в мир действительно напряженного усилия в создании себя, — оказался столь невыносим, что смерть этого человека показалась избавлением от укора собственной убогости. Возможно это кажется излишне патетичным. Но вот в рассказе Михаила Зощенко «Бедность» изображена ситуации, когда ответственная квартиросъемщица решила провести 2000 ВЕСТНИК НОВГОРОДСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА №16 в коммунальную квартиру электричество. И провела. И какое же убожество и какая грязь открылись взору жильцов! Раньше было темно и уютно. А теперь стало светло и мерзко. Нужно делать ремонт, и рассказчик сделал его в своей комнате. А квартиросъемщица надумала отрубить электричество, поскольку нет у нее денег «ремонт ремонтировать». И отрубила. [10]. Можно ведь разными путями избавиться от лицезрения своего убожества. Само присутствие Сократа на протяжении вот уже двадцать пять столетий в жизни человечества изменило мир, и до сих пор он живет в нашей жизни. Действительно, «смертью смерть поправ», такие люди живы и будут живы всегда, пока живо человечество. Их глазами мы можем увидеть то, что есть иная жизнь. Та жизнь, что не имеет предела вопреки всем очевидностям. В каждом благородном движении, в усилии его свершения нам помогают они и многое множество тех, кто делал это до нас. Ведь каждое такое движение мое и не мое. Делает его Я, но кого только нет в этом Я. И слабый голос конечной жизни человека вплетается в общее звучание длящегося незатухающего эха жизни человечества, хотя бы на малую толику усиливая его, в светлой надежде на то, что он станет слышнее всем приходящим в этот мир. Вероятно, так в сущности и происходит действительное внутреннее движение того, что мы называем подлинной культурой. 1. Цит по: Мамардашвили М.К. Мысль под запретом // Вопросы философии. 1992. №4. С.78. 2. Мамардашвили М.К. Идея преемственности и философская традиция // Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М.: Прогресс, 1992. С.97. 3. Там же. С.94. 4. Цит. по: Choron Jaeques. Death and Western Thought. The Macmillan Co., N Y; N Y Collier Macmillan ltd, London, 1963.Р.218. 5. Кант И. Соч.: В 6 т. Т.4, ч.2. М.: Мысль, 1964. С.50. 6. Кант И. Т.6. С.543. 7. Мамардашвили М.К. Кантианские вариации. М.: Аграф, 1997. С. 56. 8. Муравьев В. Внутренний путь // Вопросы философии. 1992. №1, С.107. 9. Лаэртский Диоген. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.: Мысль, 1986. С.220-239. 10. Зощенко Михаил. Избранное. М.: Сов. Россия, 1989.
