Божией милостью прозаик. Мысли об Александре Грине
advertisement
40 Русская литература Н. Матвеева, поэтесса Божией милостью прозаик. Мысли об Александре Грине Н а мой (весьма, правда, своевольный) взгляд, все прозаики разделяются на две основные категории: на сугубых живописцев слова и на сюжетников. Живописцы слова (часто) отличаются тем, что из страха прямолинейности скрывают свой взгляд на мир и терпеть не могут вмешиваться во внутренние дела своих героев. Скажу сразу: мне не очень нравится эта их скромность в собственном деле и в своих же владениях. Столь неэкономное использование взятой ими – быть может, с бою – трибуны всегда казалось мне немного ленивым и немного коварным, а подобная скромность – идущей прямиком от гордыни. Ибо – так ли уж скромно считать себя вправе (а главное – в силах!) обо всём рассудить, не рассуждая? Одними лишь мазками, как Ван Гог, или одними звуками, как Паганини?! В какой-то степени красочно-музыкальной системой доводов располагает поэт. Но уже в гораздо мень- шей – рассказчик, романист, повествователь. Бывают «песни без слов». Но роман «без слов», то есть без более-менее прямо выраженного отношения к вещам, – по-моему, это слишком! Тем более, что подобная «объективность» всё равно подразумевает какой-никакой взгляд. И всё равно почему-то заканчивается (чаще всего) гедонизмом! (А кому он, вообще-то, нужен? Не тебе ли, о благородный читатель? Увы тебе – в таком случае!) Как бы там ни было, мне всегда становится легче, когда в прозе сугубого «живописца», в этой пустыне беспристрастности, нет-нет и задышит оазис: вырвется вдруг слово, хотя бы малость оживлённое действенным отношением к изображаемому. (А не будет ли для какого-нибудь сугубого живописца – исключения? С моей стороны – вряд ли. Искусство – это система исключений, решила я для себя когда-то. Но критика – система предпочтений, могла бы добавить теперь.) 41 Словом, если автор скрывает свои настоящие чувства лишь из страха прямолинейности их выражения; если и вправду уклончивый, непрямой взгляд на мир навязан ему страхом за своё мастерство, то я скажу: забота о своём мастерстве естественна, но страх за своё мастерство – всегда низкий страх. Мне нравится проза, верная себе как жанру, проза как таковая. В которой событийное находится в невольном равновесии с красочным. В которой выражение и средства выражения держатся в интуитивноправильных пропорциях, но в которой самый дом, так сказать, фундамент, стены и крыша, – всё-таки важнее архитектурных украшений. И хотя о своеобразной необходимости лишнего ещё шекспировский Лир высказывался, всё же к отмене необходимого (ради лишнего) не призывал и он. *** Если не ошибаюсь, одно время проза как-то резче разделялась на взрослую и подростковую. Кажется, местами существовал уже и (незаписанный) метод этого разделения. Взрослым (то есть «единственно истинным» художникам!), дескать, и кисти в руки, и все краски мира, но – слабый, анемичный сюжет. Авторам же «детских» приключений – стремительность и увлекательность, но (как правило) некоторый схематизм письма, сухая, чёрствая линия. Возможно, предрассудок так бы и утвердился, если бы не пришёл Александр Грин. Он-то и выявил, что уже до него были авторы приключений, чуждые схеме, писавшие не так уж голо. Что уже до него существовали различия между ними – разная стилистика, неодинаковость манер. Скажем, Р.Л. Стивенсон (замечательный сам по себе, он, к слову сказать, как бы провидел приход русского собрата, хотя вряд ли мог о нём что-нибудь знать), Стивенсон, чей сюжет графичен и живописен. Грин пришёл для многих целей кряду. И, в частности, для того, чтобы некоторая сухость языка у большинства «сюжетных» писателей перестала входить, так сказать, в их священную обязанность; не присваивалась бы ими непременно и во что бы то ни стало! Уже всеми сегодня признанный писатель чудесного, Грин с чуда и начал. После Стивенсона и Твена (авторов иностран- №4(123)/2011 ных) – в России – он первый соединил два мира, которые так долго жили врозь, что начинали уже казаться антиподами: мир полноценных (даже сверхценных!) приёмов красочности с миром быстрого сюжета и острой фабулы. Да. Действие, но и живопись! Он доказал делом, что совмещение их не только не невозможно, но и на редкость плодотворно. И в этом (на мой взгляд) даже несколько превзошёл немногочисленных своих иностранных учителей (включая и Эдгара По, писавшего как бы чёрным по серому)! Собственно, он (Грин) совершил Геркулесов подвиг в литературе. Но за Геркулесом не один подвиг – не один и за Грином. В названных уже двух мирах – внутри них – соединил он ещё два мира, они же – две стихии: стихию отечественной, русской, прозы и стихию прозы иностранной. Долгое время недальновидными критиками это истолковывалось как бегство. Как вывоз духовных богатств, а не ввоз и не обмен. Между тем, это оказалось именно совмещением двух миров, от которого выиграли оба мира. 42 Русская литература ется Александр Грин – романтик не от демонства, но и не от прекраснодушия. Часто считалось, что обретение правды истинной – в том, чтобы упразднить романтизм. Настаивали на этом всё больше те, кто выводил идею романтичности (или мог бы вывести) – из собственного хитренького прекраснодушия. То бишь те, кто ни единому своему слову отроду не верит! Этого ли недостаточно, чтобы не поверить другим? Я как-то уже высказывала, что поэт – это тип человека. Могу лишь добавить, что романтик – тот же тип. Таким образом, желание пренебречь романтизмом (в разных странах и в разные периоды) было равносильно рвению извести целый тип человеческий. И притом редкий. И притом полезнейший – мирно-активный! Но, хотя романтизм, похоже, прямо-таки обречён на то, чтобы его путали с направлением сентиментальным (а как же? ведь так житейской прозе с ним легче справиться!), истинный романтик не пугается кривотолка. Романтику пугаться некогда. Подделки под романтизм, конечно, тоже не из пужливых; они храбры своим нахальством, то есть попросту дерзки. Но сдаётся нам, что их лучшим разоблачителем явля- *** Романтизм Грина реалистичен; это вера в лучшее при ясном понимании всей проблемности жизни. Или – лучше сказать – запроблемленности её! Понимание же это настолько ясно, что другой, располагая им, уже никак не решился бы на романтический взгляд! Другому и сам психологизм только отравл ял бы существование… Другому, но не Грину. Да. Трудно сказать, почему до Грина считалось, будто моря и прекрасные острова мешают психологизму. Грин так легко – я сказала бы, даже с презрением – перешагнул этот предрассудок! Так просто и так легко! А в то же время… как всё это было, должно быть, трудно! Недаром у Грина и сегодня ещё нет последователей. Правда и то, что нелегко иметь последователей поразительному открывательству. А можно сказать и так: «Мы сами всегда это знали!» Ой ли? Святая и твёрдая вера в человека, но без малейшего пятнышка ослепления и самоослепления – это ведь очень трудно, очень болезненно, очень ново! Рыцарственность и огромность задач, взваленных на себя А.С. Грином, делают его похожим на Дон Кихота. Но это Дон Кихот, может быть, ещё более одинокий, потому что – без оруженосца. Разве что его сюжет – ему оруженосец? – зато уж помощник это совершенно особенный и абсолютно безотказный! На разговоре о таком сюжете стоит и задержаться. Писатель не просто принёс его туда, где он был редок или условен. Да и не просто с Запада он его принёс, как можно подумать, ибо дело сложнее. Ибо совсем непохоже это ни на Мопассана (сама искренность которого порою кажется неразделимой с ипохондрией или порчей, коей не только персонажи, но и сам автор бывает не чужд!), ни на Мериме с его необъявленной, но довольно заметной жёсткостью. Это даже и не светлый О`Генри – по гениальному душевному здоровью, кажется, ни с кем не сравнимый. Каждый (удачный) сюжет Грина призван разрешить проблему почти мировую. (Но, правда, не космическую, потому что поэт хочет помочь людям не где-либо и когда-либо, а здесь и как можно скорее!) 43 Лондоновский Уэс (Джек Лондон «Письма Кэмптона-Уэса») не прав, пытаясь высмеивать всякую поэтизацию старины. Под пером истинного поэта не то что невозвратное, но и вовсе не бывшее – прогрессивно. И если Стивенсону для его целей понадобилось невозвратное время, то Грину – время, никогда не бывшее, и места, не существующие нигде. Больше игрушек – больше грусти. Следовательно, ещё больше великой выдумки, подсказанной этой благотворной грустью и думающей радостью. Следовательно, ещё более примечательный и поразительный сюжет, чем даже у Стивенсона! *** … Фраза Грина, если не вчитываться, может показаться манерной. (Да и вообще многое может показаться, если не вчитываться!) Фраза Грина во многих случаях не доходит до читателя с первого раза и, как стихи, требует от него отдельного настроения. Но вдруг выдаётся рассказ, простой, как песня, сложенная по вдохновению! Рассказ, сама непостижимая языковая музыка которого, сама (паутинная) тонкость которого, оставаясь непостижимой, не может не доходить до вас сразу. Рассказ, впечатление от которого всего вернее выражается словами матроса Летики из «Алых парусов»: «– Добрейший капитан, – сказал Летика с некоторой фамильярностью, вызванной ромом, – не понять этого может только глухой». «Прозрачный день гас, и солнце зарывалось в холмы, когда Фук и Сигби, с присохшими от жары языками, вступили на вязкий песок «Кладбища кораблей». Тишина, глубокая тишина прошлого окружала их. Вечерний гром гавани едва доносился сюда слабым, напоминающим звон в ушах, бессильным эхом; изредка лишь пронзительный вопль сирены отходящего парохода нагонял пешеходов или случайно налетевший мартын плакал и хохотал над сломанными мачтами мертвецов, пока вечная прожорливость и аппетит к рыбе не тянули его обратно в живую поверхность волн. Среди остовов барж и бригов, напоминающих оголёнными тимберсами чудовищные скелеты рыб, выглядывала изредка полузасыпанная песком корма с надписью, тревожной для сердца, с облупленными и отколовшимися №4(123)/2011 буквами. «Надеж…» – прочёл Сигби в одном месте, в другом «Победитель», ещё дальше – «Ураган», «Смелый»… Всюду валялись доски, куски обшивки, канатов. Проходы меж полусгнивших судов напоминали своеобразные улицы, без стен, с одними лишь заворотами и углами. Бесформенные длинные тени скрещивались на белом песке». «Капитан Дюк». Как сейчас помню первое своё прочтение «Капитана Дюка»! Помню, меня как громом поразило это чудесное среднее между Гоголем и Стивенсоном. И в то же время совершенно новое – Грин! Новое, но могла бы поручиться, что узнаю´ знакомые сигналы. Вот оно! Значит, всё-таки оно бывает – то, что я давно подозревала, о чём всегда догадывалась, но не смела назвать! Таково было – в общих чертах – моё первое впечатление от прозы Грина. Пожалуй, его можно сравнить только с радостью и счастьем неожиданно (ни за что ни про что!) спасённого человека. *** Как это ни странно, даже очень яркие сочинители редко бывают по-настоящему… умны! Похоже на то, что яркость или раскованность с блеском заменяет им логику. Правда, классика типичная боится свой ум выдавать, являть, и потому с виду-то она порою даже дурашлива! Вот и ученикам её, коли они к её урокам не глухи, следовало бы учтиво скрывать свой ум (в то же время и не теряя его). Пушкинское высказывание о том, какой должна быть поэзия, общеизвестно. Но ведь легко сказать – «ум скрывать»; а если и скрывать нечего? К чему ревнивое прятанье всё равно отсутствующего ума? (Разговор этот, впрочем, особь статья. И свой собственный «ум» мы поспешим поскорее спрятать)… Да не прозвучит это трюизмом, – Грин был на редкость умён. Даже нам – не обладая ни наблюдательностью, ни… (гм… замнём!) – нетрудно это заметить. Писатель и мудр и прозорлив примерно так же, как собственный его персонаж – морской тряпичник Бильдер (из «Капитана Дюка») – Бильдер, бывший до того догадливым психологом, что суеверные моряки почитали его за колдуна, и даже были уверены, что в юности своей он ходил на «Голландской летучке»! 44 Русская литература Мудр Грин не только по-мужски, но даже ещё и как-то по-женски, то есть интуитивно. Как его же Ассоль из «Алых парусов», которая «видела сверх видимого» и «делала на каждом шагу множество эфирно-тонких открытий, невыразимых, но важных, как чистота и тепло». «Невыразимых, но важных»! Ибо мудрость самого Грина тоже невыразима без чистоты и тепла жизни образной, без поэзии. У него мудрость не в сентенциях (хотя подчас и в изречениях); не отдельно от действия, не куском, как сыр на хлебе, – нет. Она разлита в самой примечательности выражения, в сложной простоте и музыке слов – о чём бы то ни было; в поэтичности описаний. Описание это и артистично, и прихотливо-изменчиво. Оно словно обегает вещи, как порыв ветра… И, не тратясь на громоздкие приёмы или доказательства, возвращается – как ветер же! – быстро, по кругу, принося лишь беглый запах этих вещей; их аромат или их отравный дух… Но это-то и есть – мгновенное обозначение и мгновенное доказательство их красоты или уродства. В Каперне «ухаживали, ляпая по спине ладонью и толкаясь, как на базаре. Тип этого чувства напоминал бесхитростную простоту рёва» («Алые паруса»). Кстати: ну как было критикам – и не только им – любить такого писателя? Александр Грин и не может нравиться, пока жива любовная лирика и любовная проза «ляпания по спине» и пока за ней ухаживает «с простотой рёва» соответствующая критика. Ведь «навсегда поражённая Каперна» так до сих пор и не оправилась от своей поражённости (иначе – не «навсегда» было б), но и теперь ещё не из всех сочинений ушла окончательно. (Ещё чего?! Зачем же ей уходить?) И ей, Каперне, больно; да! ей больно и горько слышать от Грина такие слова! Они напоминают ей её настоящее место, а это ей трудно снести, какими бы мотивами (Грин-де «оторван», Грин-де «лжеромантик»!) она ни объясняла вам своё недовольство. Провидческий пейзаж Грина, обаятельность его юмора… Найденные с точностью вещего сна сцены из «Джесси и Моргианы»… Многое ещё стоило бы отдельного разговора! Но… как сказал Генрих Гейне: Нет совершенства в мире; хороши б Казались розы, – да колюч их шип, – и пора, пожалуй, признать, что А. Грин не лишён недостатков. *** Известно ведь, что иные рассказы он писал в спешке и ради заработка, так как терпел нужду. Отсюда – сила, местами обернувшаяся слабостью; несоблюдением своей же творческой тайны, вынужденным показыванием её изнанки. Те же экзотические имена героев, в удачных рассказах уместные, а в лучших – незаменимые, в сочинениях, наименее сильных, читать иногда неловко. На этом тоже не замедлила сыграть в своё время недобрая критика. Многие радостно сделали вид, будто и весь Грин состоит-де из декоративных подпорок! Между тем даже самое слабое его произведение разве не выглядит шедевром по сравнению с прозой, которую они хвалили? Это только среди его собственных неотразимых вещей (но отнюдь не среди чего угодно) проигрывает его же отразимый рассказ. Но стоит вам встретить его не в собра- 45 нии сочинений Грина, не в книге, а в отдельном виде, напечатанным в какой-нибудь старой газете, – и вас настигает вдруг впечатление находки. Здесь вы и в «слабом» рассказе узнаёте руку обладателя неповторимого метода. Можно заметить, что новое гриноведение не только добропорядочней и сердечней старого, но (тем самым) и понаблюдательнее его. Слава Богу! Существовали и встарь не одни лишь гонители Грина. Но и в самых придирках к его работам новые, по-моему, как-то зорче. Было уже, например, замечено весьма неудачное место в его законно прославленных «Алых парусах», а именно: «Когда начальник тюрьмы сам выпустит заключённого, когда миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз попридержит лошадь ради другого коня, которому не везёт, – тогда все поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно». Вот ведь как? И это-то – слова благороднейшего Грэя? Что ж. Критики вполне справедливо были возмущены, заметив, что человека дарить – не положено. Однако ж, законно не сомневаясь в том, что опереточная певица тоже человек, возмущались лишь предполагаемым фактом дарения человека человеку. А никого почему-то не задела при этом… ещё и слюнявая подоплёка подобной сделки! Грубая плотоядность её осталась вообще никем не замеченной. И как не вспомнить тут (см. выше) про «чистоту и тепло», вечно урезаемые в своих правах? Потому что литераторы у нас – всё одно как прозябли, и на «тепле» из них многие прямо помешаны! Только вот на чистоте не помешан почему-то никто. С кого-то и не спросишь. Но… как же сам Александр Степанович дошёл вдруг до … тепла без чистоты? до названного места в абзаце? Для Бунина – было бы в порядке вещей. Для кого-то другого – промах. Для Грина – неслыханный и неожиданный грех! Известно, то есть и без нас известно (а значит – чего уж там!), что писатель – с его адски-сложной, скорее барачной, нежели барочной жизнью, к сожалению, поклонялся подчас треклятому Бахусу. Так не была ли помянутая ошибка ему подсказана сим языческим божеством? №4(123)/2011 Но, чем ни были бы вызваны некоторые гриновские просчёты, пожалуй, мы на них ещё задержимся. Странно, например, и следующее место в тех же – столь чудесных в целом! – «Алых парусах»: Ассоль оглаживает своё отражение в зеркале! Тут хотя и сказано, что девушка была встревожена своей «грустной улыбкой», «как если бы смотрела на постороннюю», недоумение не развеивается. Читатель ведь уже сложил понятие об Ассоль как человеке скромном, не суетном и не эгоцентричном, хотя не об этом (не впрямую об этом!) «Алые паруса». И, не знаю почему, но, по-моему, физически не способном обласкать своё отражение в зеркале! Боюсь, этот лишний мазок на холсте останется бесценной находкой для всех душечек и курочек театрального, например, мира, которые, играя Ассоль, кажется, никогда не устанут отталкиваться от этой её – единственной ! – ошибки. «Золотая цепь». Мне, как сейчас помню, не очень понравилось состояние честного, верного Санди при виде якорной цепи, отлитой (пусть хотя бы и так!) из чистого золота. 46 Русская литература «Разговаривавшие ушли в ту же сторону, откуда явились. Немедленно я вознамерился взглянуть им вслед, но … хотел ступить и не мог. В глазах стоял золотой блеск, волнами поражая зрачки. Это состояние околдованности длилось минуты три и исчезло так же внезапно, как появилось». Спасибо, конечно, что исчезло и что внезапно! Но минуты три оно всё-таки длилось… Верный ли это ход для верного Санди, человека бедного, но гордого, широкого и щедрого душой? Разве что одержала над ним – на краткий срок – победу мальчишеская слабость к тому, что так ослепляет взрослых, из века в век превращая их в дураков? Не знаю. Но, должно быть, этот вопрос надо решить всё-таки в пользу Санди. Ведь же очень похоже, что в гриновской практике эта сценка (с помрачением чувств героя при виде злата), хотя и ляпсус, но сравнительно безобидный. Ляпсус-лазурь, так сказать, вроде ляпис-лазури! В конце концов и птенец сороки тоже бы загляделся на блестящее… Да и в людских глазах эстетическое впечатление чего-то стоит. И сочтёшь, пожалуй, пустяком это вот трёхминутное ослепление юного парнишки, как подумаешь (и как вспомнишь) самое главное! Что как раз все эти золотые цепи для Адександра Грина и есть основополагающее мировое зло и отвращение и проклятие! О том-то и весь роман «Золотая цепь», в котором золото, заранее отлитое в виде цепи, выглядит достаточно символично. Да, цепь красива. Но не её красота «спасёт мир». И не зацепить ей (этой дурацкой цепи) по-настоящему-то ни Санди Пруэля, ни отчаянную Молли, ни беднягу Ганувера (в конечном счёте), ни других – добрых и честных… *** Антибуржуазность Грина (как всё под его пером) получила, однако, столь своеобразное выражение, что многим показалось, будто вопросы общественного неравенства вообще не занимали его. Румяным критикам ведь не сама борьба человека с неравенством требовалась, а шаблоны, или, так сказать, иероглифы этой борьбы, якобы умеющие её выражать. Они судили об авторе, исходя из этикетки, которую сами ему приклеили. Так где же им было заметить, что из художественных доказательств авторского демократизма состоит, собственно, вся проза Грина?! (Демо- 47 кратизма в смысле – народности. Демократизма без кавычек!) Вспомним хотя бы обстановку на «Бегущей», когда её захватил капитан Гез. Языком презрения повествует Грин об угарной нуворишеской роскоши, воцарившейся теперь на корабле, ибо она противна морю и порядочности романтизма. (Но и престранный же капитан, как в зеркале, отражается в ней: капитан, равнодушный к морю!) Зато – как поэтична в своей простоте жизнь на скромном «Нырке», на котором долго плывут вместе наиболее честные и симпатичные герои «Бегущей по волнам»… Вот и живое описание богатого дома Ганувера (впрочем, у Грина все описания живые!) никак не доказывает пристрастия бывшего босяка Гриневского к роскоши! Конечно, о каких-никаких удобствах и он мог иногда мечтать. Что только естественно для вечно бедствующего человека! Однако изысканная Дигэ из «Золотой цепи» вовсе не как воплощение удобств написана, а как воплощённый образ растленности роскоши. Но где же румяным критикам всё это было подметить, коли в повествовании трафаретов нет? А есть… Есть – едва определимые сигналы тревоги, подобные ультразвуку, который издают на большой глубине дельфины, когда лишь по своей тоске и беспокойству догадываешься о присутствии неладного. Есть – атмосфера предостережения. Нигде в «Золотой цепи» Грин не говорит, что богатство разлучило любящих. Кажется, будто разлучили их всего лишь чьи-то сложные дыхания, ядовитые полутона, беззвучные крадущиеся шаги; чья-то высокомерная манера говорить и двигаться… Нечто по хрупкости своей не сотрясающее воздуха, но сильное, точно удар. Эти сигналы – не само богатство, но дух богатства. Так чего же ещё социальнее? Как бы испарения золота, а не золото – отняли счастье у Молли и Ганувера. Можно бы и злей и грубей, но нельзя – тоньше и проще! *** Эта манера письма – единственная в своём роде, и подражать ей решительно невозможно. Да и не надо, не то выйдет пародия или, точнее сказать, безобразный поступок. Потому что в чём-то (во всяком случае, №4(123)/2011 мне так кажется) в чём-то сама писательская манера Грина происходит прямиком из его обострённого чувства чести. Очень сильного, очень личного, какое не у всех есть. Так сможет ли склонный – некоторым образом – к моральному разгильдяйству человек подражать прозе, написанной в манере чести? Нет, нет! Грин никогда не морализаторствует. Но тем страшней, тем опаснее он для своих антиподов, которые не понимают, чем же тогда он их так допёк, и сколько ещё кроликов у него в шляпе… *** Как без ненужного пафоса разобрать (авторски решить) дело чести? Наверное, надо перепоручить его (то бишь дело) – герою из простых или простодушных? Так и поступает Александр Грин там, где более высокоразвитые его персонажи, развернув деятельность, скажем, «перенять гонца велят». «И в суму его пустую суют грамоту дру г у ю» ил и ещё как-нибудь (суг убо по-своему) развивают, можно сказать, пушкинскую «Сказку о царе Салтане»… 48 Русская литература И нельзя не заметить, как (сравнительно) часто возвращается Грин к подобным сценам и положениям; как настойчиво – в разные годы – их повторяет… «Капитан Дюк», «Маленький заговор», «На досуге». Всё это рассказы, в коих тайное прочтение чужого письма является если и не центром конфликта, то важнейшим и всеразрешающим звеном в цепи событий. Не вспомню, чтобы в прозе, бывшей до Грина (да и после Грина), таким подробностям жизни придавалось бы столь жгучее значение! «Брат Варнава осторожно проводил по клубам пара небольшим запечатанным конвертом, время от времени пробуя поддеть заклейку столовым ножом. Как ни был наивен Дюк во многих вещах, однако же занятие Варнавы являлось весьма прозрачным… «Может быть, – размышлял, затаив дыхание, Дюк, – он не расклеивает, а заклеивает?» Тут произошло нечто, опровергнувшее эту надежду». Что привело Грина к этому, редкому и для русского автора, и для иностранца, фабульному ходу? К его повторам? Видимо, Дорогие друзья, С 1 марта 2011 года вы можете подписаться на любой номер, начиная с №1, 2011. Варианты подписки: 1) самовывоз из редакции (адрес: Москва, ул. Зорге, 15, влад. 9 «А»); 2) доставкой по почте. Вырежьте и заполните квитанцию, оплатите её в любом банке. Предложение по подписке действует только для физических лиц с доставкой по территории Российской Федерации. Для юридических лиц достаточно перечислить на указанные реквизиты сумму за подписку, а в основании платежа указать, кроме нования платежа, порядковые номера журналов. Банк возьмёт с вас оплату за свои услуги. Служба подписки ответит на все ваши вопросы по тел.: +7 901 546 8175; (495) 972 8175. Обязательно пришлите копию оплаченной квитанции на redakzia@mail.ru или по факсу (499) Обращаем ваше внимание, что во втором полугодии 2011 подписка будет оформляться не через каталог агентства «Роспечать», а непосредственно через редакцию. Приносим наши извинения за возможные неудобства и надеемся, что содержание журналов их полностью искупит. Искренне ваша редакция с подобными варнавами и с их (не всегда такими уж «прозрачными»!) занятиями ему и самому не раз приходилось – по жизни – сталкиваться. И наверняка, не без помощи многих болезненных воспоминаний писатель чудесного поставил простую порядочность выше любой чудесности. Во всяком случае, тип, перехвативший чужое письмо, перестаёт занимать его воображение больше, чем исследуемое гадкое насекомое. Да! Мир Грина – это тот мир, где плещут синие волны, цветут олеандры и происходят всякие чудеса. Но… – прощения просим! – прежде всего это всё-таки мир, где не стоит перехватывать чужие письма. Чистота сердца – вот основа основ для Грина, в ней, во-первых, всё дело. И уже только потом – в синих морях, а не то – не бывать бы им такими синими! Когда нет простой порядочности – остальное неинтересно. Апрель – и 7 июня 2010 г. Использованы иллюстрации Ю.Ф. Николаева к изданию: Грин А.С. Алые паруса: Феерия. М.: ОАО «Московские учебники и картолитография», 2007. Общество с ограниченной ответственностью «Издательство «МИР ДЕТСТВА» наименование получателя платежа Квитанция 7714291823/771401001 40702810800001015408 ИНН /КПП получателя платежа номер счета получателя платежа в Московском филиале ЗАО «Райффайзенбанк» г. Москвы БИК 044552603 наименование банка получателя платежа Номер кор./сч. банка получателя платежа 30101810400000000603 ПОДПИСКА НА ЖУРНАЛ «Наша школа» 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 2011 г. наименование платежа Ф.И.О. плательщика: Адрес доставки: Конт. телефон: код Сумма платежа: руб. Итого: , телефон руб. коп. Сумма платы за услуги: коп. « » руб. 20 С условиями приема указанной в платежном документе суммы, в т.ч. с суммой, взимаемой за услуги банка, ознакомлен и согласен. коп. г. подпись плательщика Общество с ограниченной ответственностью «Издательство «МИР ДЕТСТВА» наименование получателя платежа Квитанция 7714291823/771401001 40702810800001015408 ИНН /КПП получателя платежа номер счета получателя платежа в Московском филиале ЗАО «Райффайзенбанк» г. Москвы БИК 044552603 наименование банка получателя платежа Номер кор./сч. банка получателя платежа 30101810400000000603 ПОДПИСКА НА ЖУРНАЛ «Наша школа» 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 2011 г. наименование платежа Ф.И.О. плательщика: Адрес доставки: Конт. телефон: код Сумма платежа: Итого: руб. руб. , телефон коп. Сумма платы за услуги: коп. « » С условиями приема указанной в платежном документе суммы, в т.ч. с суммой, взимаемой за услуги банка, ознакомлен и согласен. руб. 20 г. подпись плательщика коп.
