Rascheldruck 2013 russisch ohne Feldmann
advertisement
Светлана Алексиевич Речи по случаю присуждения Премии за мир Немецкой книготорговли за 2013 год 2013 Liao 2012 Sansal 2011 Grossman 2010 Magris 2009 Kiefer 2008 Friedländer 2007 Lepenies 2006 Pamuk 2005 Esterházy 2004 Sontag 2003 Achebe 2002 Habermas 2001 Djebar 2000 Stern 1999 Walser 1998 Kemal 1997 Vargas Llosa 1996 Schimmel 1995 Semprún 1994 Schorlemmer 1993 Oz 1992 Konrád 1991 Dedecius 1990 Havel 1989 Lenz 1988 Jonas 1987 Bartoszewski 1986 Kollek 1985 Paz 1984 Sperber 1983 Kennan 1982 Kopelew 1981 Cardenal 1980 Menuhin 1979 Lindgren 1978 Kołakowski 1977 Frisch 1976 Grosser 1975 Frère Roger 1974 The Club of Rome 1973 Korczak 1972 Dönhoff 1971 Myrdal 1970 Mitscherlich 1969 Senghor 1968 Bloch 1967 Bea/Visser 't Hooft 1966 Sachs 1965 Marcel 1964 Weizsäcker 1963 Tillich 1962 Radhakrishnan 1961 Gollancz 1960 Heuss 1959 Jaspers 1958 Wilder 1957 Schneider 1956 Hesse 1955 Burckhardt 1954 Buber 1953 Guardini 1952 Schweitzer 1951 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г Готтфрид Хоннефельдер , Председатель.Биржевого союза Немецкой книготорговли Приветственное слово Задача Премии за мир заключается ни в чём ином, как в придании голоса тому, что служит самому хрупкому, что есть у чедовека – миру. Биржевой союз Немецкой книготорговли взял на себя эту задачу и создал Фонд Премии за мир, понимаяя его, как особо важное поручение. Ведь распространение текстов посредством печати означает ничто иное, как создание резонансного тела для сказанного слова, выносящего его далеко за пределы восприятия произнесённого на слух и придающего сказаному и написаному сферу присутствия, способную существовать долго и достичь многих. мира, чтобы уделить ему наибольшее внимание, которое и придаёт ему Премия за мир. В ходе этих поисков был найден целый ряд голосов, в которых понятие мира прозвучало в самых разнообразных тематизациях и вариациях: как призывы и заклинания, так и печаль и отчаяние, жизненый опыт, звучащий в тонах высокой литературы, равно как и в тонах тоски и надежды на будущее. При этом Премия за мир всё чаще становилась посредником тех, кто вообще не имел голоса. Да и как можно говорить о мире, если людей а в современном обществе во всё большей мере целые группы людей – лишают права годоса, в силу чего они теряются из вида, становясь побочными явлениями политических процессов, или просто забываются всем прочим миром? Тогда нет ничего важнее, чем человек, обладающий силой слова и мужеством, позволяющими ему помочь обрести голос тем, кого его лишили. Благодаря печатному слову, однако, можно услышать самые разные вещи: тихие и громкие, важные и неважные, способствующие познанию и ориентации, но и совсем другие, распространяющие ложь, сеющие предрассудки и хаос. Ведь язык может привнести ясность, помочь взаимопониманию и сблизить людей друг с другом, но может и ввести в заблуждение, посеять раздор или стать инструментом ненависти и насилия. В трудно различимом гомоне перекрывающих друг друга голосов, в их всё более усиливающемся противоборстве, к сожалению, мало шансов быть услышанному у слова, говорящего о возможности мира, дающего понять, что вообще означает само слово «мир». Биржевой союз Немецкой книготорговли более чем счастлив и благодарен тому, что в этом году он сможет дать дополнительный резонанс голосу, которому удалось это сделать уникальным образом, присудив Светлане Алексиевич Премию за мир 2013-го года. * Светлана Алексиевич беззаветно и мужественно вложила все свои писательские силы в то, чтобы сделать живыми и услышанными тех, чьи голоса умолкли, чьи Фонд Премии за мир Немецкой книготорговли из года в год отыскивает тот голос, в котором сокрыта особая сила, несущая понимание 2 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г надежды не имели шансов оправдаться и кто был обречён на существование лишь в виде массы для исполнения воли власть имущих. В первой её книге 1983-его года это были женщины, служившие Советскому Союзу во время Второй мировой войны в армии, и из уст которых впервые был передан весь ужас войны – вне официально распространяемой героической прозы. В её книге, вышедшей в 1989 году, это матери, чьи сыновья, погибшие в Афганистане, возвращались в цинковых гробах, оставаясь в памяти, как «цинковые мальчики». В вышедшей в 1997 книге это были жертвы катастрофы реактора в Чернобыле, чьи голоса могли были быть услышанными лишь в скорбных плачах и обвинениях оставшихся в живых. В её последней, только что вышедшей на немецком языке книге «Время секонд хэнд», это множество людей, выживших после распада прежнего принудительного сообщества в нишах и вынужденных как-то существовать в виде забытого властью «кухонного общества», пытающегося по возможности духовно выжить. Творчество Светланы Алексиевич заслуживает Премии за мир в силу содержащегося в нём и переведённого на 35 языков послания послания, выходящего далеко за пределы конкретных воспоминаний о незаживших ранах, оставленных событиями последних десятилетий в описаном ею обществе. Ведь не обходить стороной жертв и не предать забвению людей и без того уже с несложившейся жизнью и есть непременное, основополагающее ядро гуманности, без которой ни отдельный человек, ни всё человечество не сможет найти мира. Если мы утратим это ядро, гласит послание Светланы Алексиевич, то мы попадём в эпоху из вторых рук, «не рождающей никакой новой мысли», в которой «технический прогресс выльется в состояние войны человека с самим собой» и где «посредственность ... вытеснит идею совершенной жизни». В уже упомянутом интервью она говорит: «Я всегда надеялась своими книгами способствовать тому, что бы люди не становились циниками».И чуть раньше: «Мне кажется, что человечество может выжить только благодаря сочувствию. К сожалению, европейцы тоже эмоционально беднеют с ростом рационализации». Дать возможность говорить этим умолкнувшим и «замолчаным» в такой форме требует не только «смирения и щедрости», как было справедливо сказано, но и соверщенно нового вида писательской работы, то есть, написания собственного романа, как романа голосов, без фильтров и прикрас, в «жёсткой лагерной прозе», в которой Светлана Алексиевич подаёт его читателю. * Присуждение Премии за мир не может достигнуть большего, кроме как напомнить нам об этом ядре гуманности, без которой мир невозможен. Лишь в помощью памяти других людей индивидуум, отодвинутый на обочину и лишенный полноценной жизни, сможет вновь обрести своё достоинство, отнятое у него вместе с голосом. Благодаря творчеству Светланы Алексиевич мы ощущаем, что мы и есть эти «другие люди». Поэтому мы должны быть благодарны ей за то, что она напомнила нам о ядре нашей собственной гуманности. Премия за мир Немецкой книготорговли 2013го года - это знак нашей глубокой благодарности. Таким образом возникли произведения, которые читаются, как простирающийся на три десятилетия разговор с лишёнными голоса и умолкнувшими. Эти произведения обязаны своим появлением на свет бесстрашному обращению к забытым и обойдённым вниманием людям, а также беспредельной готовности слушыть их. Светлане Алексиевич пришлось писать, преодолевая сопротивление и запреты на публикацию, как летописцу, но не ушедшему в подвернувшиеся пребывания за границей - в том числе на стипендии ДААД в Берлине –, а всякий раз возвращающемуся в родной Минск. «Мне просто нужно быть на том месте, о котором я пишу»-, сказала она в одном из интервью. . Перевод с немецкого Сергея Гладких. 3 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г Карл Шлёгель Голоса в хоре: дать заговорить эпохе Речь в честь Светланы Алексиевич . Новое звучание, новый жанр являются на свет, когда происходящее уже невозможно выразить привычным, старым языком. Чаще всего это сопровождается разрывом, отказом от действовавшего до сих пор канона или простым вотумом недоверия по отношению к тому, чего вообще в состоянии достичь литература и язык. Наверное, так это и происходило с молодой Светланой Алексиевич, бывшей, по её собственным словам, «книжным человеком», выросшей в семье учителей в третьем поколении, можно сказать, в добрых русских, советских традициях. « Я принадлежу к поколению, которое воспитывалось на книгах, а не на реальности», - призналась она однажды. Книги были знаком принадлежности к миру духа, участия в жарких спорах в кругу интеллигенции. Тот, кто причастен к изящной словесности, вырывается из тесноты провинции и знает нечто о красоте, каковая, по Достоевскому, спасёт мир. Она является тем барьером, который отгораживает от грязи и подлости и обеспечивает духовное выживание даже в тех местах, в которых человек приговорён к смерти – в лагерях. В изящной словесности по меньшей мере культивируются те ценности, которые в реальности утратили силу. Короче говоря: она представляет собой нечто вроде точки опоры, высшую спасительную инстанцию. Писательская работа Светланы Алексиевич начинается с расставания с изящной словестностью. То, что её, любознательную, завороженную действительностью привлекает, будоражит, захватывает - это та действительность, которая в литературе не встречается. Отсюда возникают книги, которые, оборачиваясь назад, складываются в единое, можно сказать, эпическое произведение. Названия её больших книг : «У войны неженское лицо», 1985 г., «Последние свидетели», также 1985 г., «Цинковые мальчики. Афганистан и последствия», 1989 г., «Зачарованные смертью. История русских самоубийц», 1993 г., «Чернобыль. Хроника будущего», 1997 г. и последняя книга, вышедшая в 2013 году, «Время секонд хэнд» - это главы одной единственной великой книги, которую она сама однажды назвала «Красной энциклопедией». Речь в ней идёт о войне, о коммунизме, о советской империи, о её родине Белоруссии, в конечном же итоге о людях в экстремальных ситуациях, людях в исключительных обстоятельствах, о «голом человеке на голой земле». Она нашла читателей далеко за пределами русскоязычного мира, лишь у неё на родине её книги не печатаются. Александр Лукашенка, авторитарный, точнее, диктаторский правитель Беларуси, не терпит вокруг себя никаких независимых голосов. После подавления протестов против фальсификации результатов выборов 19-го декабря 2010 г. - у всех нас телекадры ночной Октябрьской площади в Минске ещё перед глазами, когда тяжелооснащённые отряды ОМОН набрасывались на демонстрантов, простых людей, студентов, оппозиционных политиков, чтобы «смять их за семь минут», как это сформулировал один из людей Лукашенка -, Светлана Алексиевич написала в Открытом 4 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г письме к Лукашенка: «Вы верите во власть, я верю в слово. Правительство и народ должны говорить друг с другом. Пока что мы говорим через окошко (тюрьмы предварительного заключения) на улице Окрестина. Кто мыслит иначе, получает дубинкой по голове. Однако нам нужно друг с другом говорить, нужно размышлять, подумать. О нашем прошлом. О нашем будущем». миллион женщин: врачей, медсёстр, радисток, снайперов, лётчицы, парашютисток или партизанок. Надо было отработать эту тему не просто для исправления не слишком сбалансированной истории Великой Отечественной войны, а ради смены ракурса, ради показа теневой стороны геройской войны, жестокой действительности, появляющейся в мелких деталях, в мимолётных снимках. Одна из женщин в беседе рассказывала, что после войны она не могла видет красного цвета – ни на вышитых тканях, ни в мясной лавке; другая вспоминала партизан, прятавшихся от немцев в трупах коров. Алексиевич важны детали. «Такое не придумаешь»-, говорит она, или « В мелочах нельзя обмануть». Идя по стопам других писателей, шедших в этом же напрвалении ранее - Алесь Адамович, Василь Быкау, Янка Брыль, Даниил Гранин - , писательница нашла для себя тот жанр, в котором будет работать в будущем, докуметнальная повесть, документальный роман или, как это назвала Лидия Гинзбург, конструкция документальной прозы. Герои её историй, как однажды сказала Светлана, «невыдуманы, это живые, реальные люди и они от меня не зависят . ни от моей воли, ни от моих представлений или поего профессионализма». С такого рода реализмом – именуемым тогда презрительно натурализмом - цензуре приходилось нелегко, поэтому книга «У войны неженское лицо» вышла с опозданием в 1985 году, в году перестройки, и в Минске и в Москве. Её колоссальный успех – более 2 миллионов проданных экземпляров – доказал, что давно пришло время для такой книги, а более поздний процесс против писательницы – из-за книги об Афганистане – показал, что, ставя под вопрос мужской культ героизма, она попала в одну из самых болевых точек советского образа самого себя. «Само собой разумеется, мы поколение, на котором абсолютно лежит отпечаток войны, мы буквально пропитаны войной...»-, сказала Светлана Алексиевич в интервью с Татьяной Бек. – «Мы всё время воевали или готовились к войне или вспоминали о войне». Эта основополагающая тема останется существовать вплоть до распада Советского Союза, а в кризисные моменты может быть реактивирована и сегодня. I. родился в 1948 году в украинском ИваноФранкивске и вырос в Белоруссии, был окружён наследием войны; заросшими бурьяном окопами, ржавеющими касками, валявшимися в лесу, инвалидами войны, передвигающимися на деревянных тележках по улицам; в деревнях жили в основном женщины и дети, поскольку мужчины погибли на фронте или пропали в лагерях. Когда семья Светланы переехала в Белоруссию - отец был белорусом, мать украинкой -, она как-бы переехала в эпицентр страны, опустошённой Второй мировой войной, страны, в которой было неясно, сможет ли она когда-нибудь набраться сил. Во время войны по Белоруссии неоднократно прокатывались волны фронтов, она была сценой невиданой катасрофы в Европе: 3,4 миллиона людей, то есть, треть населения погибли, евреи стали почти полностью жервами массовых убийств от рук айнзатцкомандо, тысячи деревень были сожжены, крупные города - Минск, Гомель, Могилёв, Витебск – превращены в груду развалин, сотни тысяч бежали или уже находились в лесах и болотах, уйдя в партизаны. Юная Светлана Алексиевич в 1967 году поступила в Минский университет на факультет журналистики, затем работала некоторое время в газете в провиции, знала всю эту топографию смерти и борьбы за выживание. В официальных воспоминаниях о Великой Отечественной войне были лишь герои, как правило мужчины, и подвиги, а обыкновенная война вовсе не появлялась. Но об этой войне рассказывали женщины, матери, бабушки, вдовы, которых никто никогда не спрашивал, чьи голоса однако остались в памяти у Светланы с детства. Никогда до этого в истории не служило столько женщин в армии, как в советских войсках во время Великой Отечественной войны – почти 5 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г не добиться. «Чтобы прийти к новой книге, надо стать новым человеком» -, сказала она однажды. Когда 26-го апреля 1986 года в 1 час 23 минуты произошёл взрыв на 4-м блоке атомной электростанции на украинскобелорусской границе, мало кто предполагал, что это означало. Во время Второй мировой войны каждый третий житель страны погиб, теперь каждый пятый – более 2 миллионив человек – жил на заражённой территории. Сотни тысяч гектаров полей и лесов стали непригодными для использования. Людей выселяли из городов и сёл – многих слишком поздно, не срывать же 1-майский парад, а руководство либо ничего не понимало, либо просто побоялось посмотреть катастрофе в глаза. Есть милая поговорка: счастлива страна, которая не нуждается в героях. Но что стало бы с Европой, если бы на этот раз их не оказалось? Около 800 тысяч призывников, пожарников и добровольцев со всего Советского Союза были посланы на реактор ликвидаторами для тушения ядерного пожара: долгие полёты вертолётов над реактором, люди голыми руками убирали куски графита и расплавленного битума, шахтёры, рывшие тоннель под реактором. Люди омывали дома, снимали грунт и закапывали его, убивали всё ещё живое зверьё и закапывали трупы во рвах. Никакая статистика умерших страшной смертью ликвидаторов, никакая диаграмма повышения раковых заболеваний и изменения видов болезней не могут передать этого ужаса. Светлана Алексиевич пишет: «В одну ночь мы оказались на новом месте истории. Мы перепрыгнули в новую реальность, и эта реальность превзошла не только наше знание, но и нашу фантазию. Порвалась связь времён». Вновь жизнь оказалась гораздо более фантастичной, чем все сценарии конца света, в которых искусство репетировало апокалипсис.Жители Белоруссии, о существовании которых мир, казалось, вообще узнал впервые, стали «чёрными ящиками», в которых записывалось, что происходит с человеком после величайшего мыслимого несчастного случая – послания из лаборатории в мир после случившегося. Тело пожарника Василия Игнатенко распадается в руках его жены, не отходящей от него, потому что она его любит. Счётчики Гейгера в больничных палатах зашкаливают. Человек сам становится реактором, говорят врачи. Насколько же допотопными оказались вдруг наши прежние II. Светлана Алексиевич, не собиравшаяся далее заниматься войной, была снова буквально настигнута ею, скрытой, табуизированной войной, которая с конца 1979 года велась «на южной границе» Советского Союза. Теперь уже речь шла не о поколении матерей и отцов, а о войне в настоящем времени. Алексиевич едет на места боёв, но прежде всего встречается с участниками войны, так называемыми «афганцами», которые, изменившись сами, вернулись с войны в страну, которой уже не было и в быт которой они, зачастую искалеченные и травматизованные, вписаться уже не могли. Книга вновь опирается на сотни бесед – с простыми рядовыми, командирами, медсёстрами, хирургами, матерями, жёнами – все они названы поимённо. И снова это монтаж из несметного количества образов. Снова звучат беззастенчивость и безжалостность людей, которым уже нечего терять, да и скрывать тоже нечего - ситуация разговора с совершенно незнакомыми людьми в долгой поезке на поезде. И снова появляются сверхчёткие картины раскромсаных тел,оторваных ног и рук, пьянки, наркомания, круглосуточные операции в полевых условиях. Ужас появляется скорее между прочим, в брошеных фразах, всплывающих почти что случайно из подсознания, когда солдат замечает, что цинковые гробы, предназначавшиес для погибших, используются и для контрабанды на родину военных сувениров: нанизанные на нитки высушеные человеческие уши, меха, наркотики. Но и они, эти прежние показные герои, верившие, что всё-таки не всё было напрасным, как бы сами выпали из времени, являя собой образ потеряного поколения. Эта книга - не военная история, но в ней речь идёт о войне, оставившей свои следы на телах и в душах участников, и которой – радикально иначе, чем Великой Отечественной войне – не было уже ни малейшего патриотического оправдания. III. И как если бы и этого было мало: Чернобыль. Десять лет потребовалось на то, чтобы Светлана Алексиевич решилась об этом написать, о войне, в которой оружием ничего 6 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г представления о несчастьях, обрушиться на человечество! могущих почти как исповедь; в таких разговорах есть нечто от молитвы. Возможно, именно повтор, погружение в свободный ритм разговора, соблюдение долгих пауз и держание ферматы и есть единственная возможность придания формы невысказанному или ещё не готовому для высказывания. Красноречивое молчание, иначе говоря. Люди, которым задают вопросы, и без того удивляются, что существует кто-то, кто проявляет интерес к их истории, к их жизни. Они пережили страшные вещи, но никто никогда их об этом не спрашивал. Ни разу они не встретили человека, для которого это стоило бы разговора и уж тем более записи. Можно было бы не говорить столь долго об интонации, модусе и ритме, если бы речь шла лишь о проблеме литературной формы, вопросах повествования,ухода или даже полного исчезновения «авторскоко рассказчика», этой центральной фигуры бесконечного литературного дискурса. Что , однако, значит - дать право слова в рамках политической системы, где действуют языковые нормы, нарушение которых может иметь смертельные последствия? Что это значит в стране, где откровенный разговор затихает, где люди начинают шептать, где страх перед подслушиванием и доносительсвом становится второй натурой? Что значит свободное, ничем не ограниченное, пробивающее себе дорогу или неуверенно разветвляющееся повествоване в мире доктрин? Автор Светлана Алексиевич не отступает в сторону, а лишь на шаг назад, она не исчезает, напротив: все её усилия, кажется, направлены на то, чтобы помочь обрести слово, дать взаймы голос тем, у кого до сих пор не было ни малейших шансов, быть услышанными, оттого ли, что им было стыдно, оттого ли, что им было страшно, или же оттого, что они вообще отучились говорить и жаловаться, И вот присходит следующее: те, кто до сих пор молчал, берут слово; люди, бывшие до того безымянными, вновь обретают свои имена; там, где раньше были лишь массы и коллективы, теперь появляются отдельные, индивидуальные голоса, единичные судьбы. Из всех этих голосов собирается хор, многоголосый хор. Более того: это нечто вроде разговора с самим собой, внутренний монолог общества, у которого открылось новое дыхание и вместе с ним путь к самому себе. Именно эти голоса и поставляют материал, из которого выйдет повествование, объясняющее IV. Мы очень мало или ничего не знали бы о женщинах на войне, о следах, оставленных войной в Афганистане, об отчаянии ветерана войны и героя Брестской крепости Тимерьяна Зинатова, бросившегося в возрасте 77 лет под поезд, потому что он не смог больше вынести «собачьей жизни»,на которую он был обречён в старости, мы не узнали бы ничего, если бы Светлана Алексиевич не дала им возможность заговорить. Ей это удаётся не только благодаря тому, что она научилась ремеслу журналистки, но и потому, что она воспринимает мир посредством голосов, возможно, ещё с детства в белорусской деревне. Восприятие мира посредством голоса. Её слух натренирован на восприятие интонаций, она понимает ритм и жесты, вступающие в действие, когда слово отказывает и когда молчание даёт понять, что слово капитулирует – самый надёжный указатель на то, что здесь что-то осталось невысказанным и сокрытым. В той же мере, как её книги имеют специфическое звучание, специфический саунд, в них содержится и специфический ритм. Почти всегда разговоры начинаются вскользь, но вдруг они доходят до некой ситуации, когда и речь и дыхание замирают. Тексты Алексиевич пестрят типичными многоточиями – паузы, в которых рассказчик прерывается для раздумья, расслабляется, ища что-то в памяти, может быть желает что-то добавить, какую-нибудь незначительную деталь, которая вдруг, как молния, освещает сцену и заставляет время застыть в образе. Например, беседа с Василием Петровичем Н., членом КПСС с 1922-го года, 87 лет. Он не только принимал участие в войне, но и был почти до смерти замучен НКВД, своими же людьми. В скобках в тексте приведены не режиссёрские ремарки, а замечания к несказанному, оставшемуся лишь жестом: «На коленях у него кошка. Он её гладит... Мы втроём смеёмся. Его внук сидит с нами. Слушает. Н. кашляет и хрипит. Размышляет. Долго молчит. ...Внук молчит во время всего разговора. ... Смеётса помальчишески. И я замечаю, насколько он всё ещё красив ...». Разговор затихает, затем возобновляется, как разговор с самим собой, 7 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г нам, что же это было: эпоха мировой войны, социализм, коммунизм, век крайностей, короткий XX-й век – неважно, какие ярлыки или никчемные термины навешаны на том, в чём спрессован, но не сохранён опыт целых поколений. вынести страна и как должна выглядеть память, способная худо-бедно справиться с подобными полосами катастроф? Здесь может быть помогут слова Брехта, обращённые к потомкам: «Вы, вынырнувшие из потока, V. В котором мы утонули, Рождённым много позже, таким, как я, трудно себе представить даже всего одну катастрофу; а как быть, когда катастрофы сменяют одна другую, когда они переходят одна в другую, когда несчастья нагромождаются друг на друга до размеров горы и уже не различить, кто жертва, кто преступник? «Мы выросли среди преступников и жертв», - говорит один из собеседников Светланы Алексиевич. И ещё один: «Моё поколение выросло с отцами, которые возвращались или из лагеря или с войны. Единственное, что они могли рассказать, это насилие. И смерть. Они редко смеялись, много молчали. И пили...» Что, если выжженная земля, оставленная Второй мировой войной, наложится на зону, заражённую ядерной катастрофой, а та, в свою очередь, станет пристанищем для беженцев, потерявших родину на Кавказе или в Средней Азии? Как чтить память жертв в стране, где сотни тысяч людей были убиты, одни в сооружённом немцами концлагере Малый Тростинец, другие – недалеко оттуда - в Куропатах отрядами НКВД? Как быть, если отсидевшему в ГУЛаге по доносу придётся вновь делить рабочее место с тем, кому он обязан разрушением своей жизни? Какие слова найти для судьбы еврея, которому удалось бежать из гетто к партизанам, а те его не принимают и могут даже выдать? Каково, если детство Кати П. совпадает с Чернобылем, детство её родителей со Второй мировой войной, а детство её бабушки и дедушки с Первой мировой войной, революцией и гражданской войной! Сколько было таких, кого сначала раскулачили и сослали, затем отправили воевать за Родину, и под конец, может быть, снова посадили в лагерь за то, что попали в немецкий плен? Что, если ядерная катастрофа совпадёт с социальной катастрофой распада империи? И что, если историческая сила рассудка упрётся в свои же границы и уже не поможет ни суд, ни осуждение? Сколько несчастья вообще может Вспомните, Говоря о наших слабостях, И о том мрачном времени, Которого вы избежали...» VI. « Нам нужно говорить о том, что с нами случилось», лаконично написано у Светланы Алексиевич. Будучи археологом коммунистического мира, который был и её жизнью - и в ней были и безобидносчастливые стороны: парады, каникулы в пионерлагере, нескончаемые разговоры на кухне обо всём на свете - она знает, что срок годности жизненых миров не идентичен с провозглашениями нового государственного устройства. Будучи человеком, наблюдавшим взрывы этнической ненависти во время армянских погромов в Баку и бои на набережной в Сухуми в конце 80-х, начале 90х годов или охоту на таджикских наёмных рабочих в нынешней Москве, она не строит себе иллюзий относительно рождения нового человека на развалинах старого мира. Голоса начинают смешиваться с дикой скоростью. Песнопения ненависти, отчаяния, разочарования, вплоть до самозабвения. Панорама, написаная ею, это нечто иное, чем хрестоматийный рассказ об автоматически удавшемся переходе от диктатуры к демократии и от коммунизма к рыночной экономике. Светлана Алексиевич описывает постсоветский мир вне всякой телеологии. Все, кому без каких-либособственных заслуг, исторически повезло вырасти по эту сторону Железного занавеса - и я сам причисляю себя к таковым – могут у неё поучиться, что значит, когда с одного дня на другой рушатся жизненые планы и жизнь человек сходит с рельсов, тогда вы лучше поймёте, что происходит, когда человек кажется себе вдруг 8 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г «забытым экспонатом в запасниках музея, покрытым пылью осколком сосуда»; когда боевые ордена и награды за тяжкий труд вдруг по дешёвке продают на базаре; когда вообще для сотен тысяч людей на какое-то время чёрный рынок становится университетом, в котором бывшие инженеры, офицеры и учёные со степенями обучаются тому, как заработать на жизнь челночником, как прокормить семью; когда жизненый опыт, профессия, духовные ценности, языковые нормы и правила поведения, действовавшие всю прежнюю жизнь, в одночасье утрачивают ценность. Теперь приходится выдерживать другой нажим: нажим конкурренции и стресса, который приносит с собой свобода. Но при всей безысходности, покрывающей ландшафт развалин, всё же существует нечто, почти что граничащее с чудом. В постсоветском многоголосье Алексиевич появляются люди, которые, несмотря на на трудности, не ждут манны небесной, а начинают действовать, чтобы обустроить жизнь свою и своих близких – более или менее нормальную жизнь. Всё это по эту сторону утопии о новом человеке, может даже и из вторых рук. Героев прошлого сменили герои, справляющиеся с бытом и научившиеся оставить позади себя войну каждого против каждого, вполне возможную, впрочем, войну, которая в некоторых регионах старого Советского Союза действительно разразилась. путь, позволяющий прорвать заколдованный круг насилия и противостоять рецидиву сталинистской практики. Ей, как писательнице, нечего противопоставить авторитарным режимам в постсоветском пространстве, кроме собственного слова – настойчивого, бесстрашного, захватывающего. Это сильное слово, в нём речь идёт о действительности более мощной, нежели манипулированная правда подконтрольных средств информации. В нём звучит опыт, против которого ни запреты и цензура, ни секретные службы и показательные процессы вряд ли смогут что-либо сделать. И вновь удивительным образом слово берут женщины, на которых даже сейчас, когда старых строй лежит в развалинах, держится страна. Светлана Алексиевич не оставляет у нас сомнений в том, что перемены в стране, истощенной и травматизованой таким количеством исторических злоключений, придут не с одного дня на другой. Но они придут, если удастся остановить вечный круговорот насилия, если удастся продолжить разговор и не дать ему оборваться, в ритме Светланы Алексиевич: слушая, задумываясь, без иллюзий относительно того, на что способен человек в добре и зле, с той снисходительностью, которая свойствена людям, выросшим в мрачные времена. Эта работа, охватывающая почти что целую жизнь, поистине достойна Премии за мир, Премии за мир Немецкой книготорговли. VII. Перевод с немецкого Сергея Гладких В разговоре власти с народом Светлана Алексиевич видит, как написано в её Открытом письме к Лукашенка, единственный . 9 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г Светлана Алексиевич Уважаемые дамы и господа! благодарственная речь Я хотела бы назвать вас: дорогие соседи по времени. В наших карманах не только одинаковые смартфоны, нас объединяет нечто большее – одни и те же страхи и иллюзии, искушения и разочарования. Всех нас пугает, что Зло становится все изощреннее и необъяснимее. Мы не можем уже как герои Чехова воскликнуть, что через сто лет небо будет в алмазах и человек будет прекрасен. Мы не знаем, какой будет человек. У Достоевского в «Легенде о инквизиторе» идет спор о свободе. Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как оставшись свободным, сыскать поскорее того, перед кем преклоняться… и кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается…» Большую часть своей жизни я прожила в Советском Союзе. В коммунистической лаборатории. На воротах самого страшного Соловецкого лагеря висел лозунг: «Загоним железной рукой человечество к счастью». Великом У коммунизма был безумный план – переделать «старого человека», ветхого Адама. И это получилось. Может быть, единственное, что получилось. За семьдесят с лишним лет был выведен отдельный человеческий тип homo soveticus. Одни считают, что это трагический персонаж, другие называют его «совком». Кто же он? Мне кажется, я знаю этого человека, он мне хорошо знаком, я рядом с ним, бок о бок прожила много лет. Он – это я. Это мои знакомые, друзья, родители. Мой отец, он недавно умер, до конца жизни оставался коммунистом. О том, что путь свободы трудный, страдальческий, трагический… «Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столько стоит?» Человек должен все время выбирать: свобода или благополучие и устроение жизни, свобода со страданиями или счастье без свободы. И большинство людей идет вторым путем. Великий инквизитор говорит Христу, который вернулся на землю: «Зачем Ты пришел нам мешать? Ибо Ты пришел нам мешать и сам это знаешь». Я написала пять книг, но на самом деле почти сорок лет я пишу одну книгу. Веду русскосоветскую хронику: революция, ГУЛАГ, война… Чернобыль… распад «красной империи»… Шла следом за советским временем. Позади море крови и гигантская братская могила. В моих книгах «маленький человек» сам рассказывает о себе. Песок истории. Его никто никогда ни о чем не Столь уважая его (человека), Ты поступил, как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него потребовал… Уважая его менее, менее от него и потребовал бы, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл… Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? 10 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г спрашивает, он исчезает бесследно, унося свои тайны с собой. Иду к безмолвным. Слушаю, выслушиваю, подслушиваю. Улица для меня − хор, симфония. Бесконечно жаль, сколько всего сказано, прошептано, выкрикнуто в темноту. Живет только миг. В человеке и человеческой жизни так много того, о чем искусство не только не сказало, но и не догадывается. И все это блеснуло и тут же исчезает, а сегодня исчезает особенно быстро. Мы быстро стали жить. Флобер говорил о себе: «Я – человек перо», я могу сказать о себе: я – человек ухо. построить рай на земле. Нас можно судить только по законам религии. Веры!» А вот другой рассказ… «Я так любил нашу тетю Олю. У нее были длинные волосы, красивый голос. Когда я вырос, я узнал, что тетя Оля донесла на своего родного брата, и тот сгинул где-то в лагере. В Казахстане. Уже она была старая, я спросил ее: «Тетя Оля, зачем ты это сделала?» − «Где ты видел в сталинское время честного человека?» − «Ты жалеешь о своем поступке?» − «Я тогда была счастлива. Меня любили». Понимаете, нет химически чистого зла. Зло − это не только Сталин, но и красивая тетя Оля». В каждом из нас есть кусочек истории, у когото он большой, у кого-то маленький, а из всего этого получается большая история. Большое время. Я ищу человека потрясенного… человека, который поражен тайной жизни, другим человеком. Иногда у меня спрашивают: неужели люди так красиво говорят? Человек никогда так красиво не говорит, как в любви и возле смерти. Мы, люди из социализма, похожи и не похожи на остальных людей, у нас свои представления о героях и мучениках. Особое отношение со смертью. Я слышала эти голоса с детства. В белорусской деревне, где я росла, после войны остались одни женщины, с утра до темноты они работали, а вечером боялись своих пустых хат, выходили на улицу, сидели на лавочках. Говорили о войне, о Сталине, о горе. Это от них я услышала, что страшнее всего было смотреть на войну весной и осенью, когда птицы улетали и возвращались, они не знали человеческих дел. Попадали под артиллерийские обстрелы. Тысячами падали на землю. Голоса… голоса… Они живут во мне… преследуют меня… Женщины вспоминали то, что я не могла понять детским умом, но запомнила. Как жгли деревни вместе с людьми. Те, кто успел убежать и спрятаться в болоте, вернулись через несколько дней на черное пустое место. Ни одного человека, только зола. И две случайно забытых в колхозном саду лошади. «Мы думали, как же людям не стыдно было творить такое при животных? Лошади же на них смотрели…» Помню высокого красивого старика, который видел Сталина. То, что для нас уже миф, для него была его жизнь. В 37-ом арестовали сначала его жену, пошла в театр и не вернулась, а через три дня пришли за ним. «Меня били по животу мешком с песком. Я превратился в раздавленного червяка. Подвешивали на крючки… Средневековье! Все из тебя течет, ты свой организм уже не контролируешь. Из всех отверстий… Выдержать эту боль… Стыд! Умереть проще…» \\Или еще… Перед тем, как расстрелять, молодые солдаты СС бросали в ямы, в которых закапывали живых еврейских детей, конфеты… В 41-ом его освободили. Он долго добивался, чтобы отправили на фронт. После войны вернулся с орденами. Его вызвали в райком партии и сказали: «Жену вам вернуть не можем, но возвращаем ваш партбилет». «И я был счастлив,» − говорил он. Вот о партизанах… Они взяли в свой отряд убежавших из гетто евреев. Эти партизаны героически сражались с врагом, а в свободное время насиловали «жидовочку» Розу. Она забеременела и ее застрелили… Я не могла понять его радости. «По законам логики нас судить нельзя. Проклятые бухгалтеры! – кричал он.− Поймите же: марксизм был нашей Библией. Мы хотели У Ницше об этом: «Культура лишь тоненькая яблочная кожура над раскаленным хаосом». «Человек текучий» − писал Толстой, все 11 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г зависит от того, что в нем победит. Идеи виноваты, но и сам человек виноват. Прежде всего – он сам. Это он отвечает за свою жизнь. Помните? «Где ты видел в сталинское время честного человека…» − оправдывалась перед смертью красивая тетя Оля. «Чудовищна несказуема немыслима банальность зла» в «темные времена». (Ханна Арендт). − После боя идешь по полю, убитые лежат рассыпанные, как картошка. И в небо смотрят. Все молодые, красивые. И тех и других жалко. Убивать неприятно. Убивать совсем не хочется. − Кончилась война, я долго боялась смотреть на небо. Сколько ребят наших полегло! Прошел бой, свалили убитых в яму и побежали дальше. Назавтра опять полная яма. Шли от ямы к яме. То, что я слышала на улице, я не могла найти в книгах, которые были в доме моих родителей, сельских учителей. Как и все, я носила значок с кудрявым мальчиком Лениным. Мечтала стать пионеркой, затем комсомолкой. Я прошла этот путь до конца… Кабул 1988 года. Афганский госпиталь. Стоит молодая афганка, на руках ребенок. Подхожу и даю ему плюшевого мишку, он берет его зубами. «Почему зубами?» − спрашиваю я. Афганка срывает тоненькое одеяльце, в которое завернут малыш, и я вижу одно тельце, без ручек и ножек: «Это твои русские сделали». «Она не понимает», − объясняет мне советский капитан, который стоит рядом с нами, − мы привезли им социализм». «Иди и строй социализм у себя дома. Зачем ты приехал сюда?» − отвечает ему афганский старик, у него нет ноги. В памяти остался гигантский зал – и в нем ни одного целого человека … «Это твои русские сделали…» Воспоминания – капризный инструмент. Человек складывает туда все: как он жил, что читал в газетах, слышал по телевидению, кого встретил в жизни. Наконец, счастлив он или не счастлив. Свидетели меньше всего свидетели, а актеры и творцы. Невозможно приблизиться к реальности вплотную, между реальностью и нами – наши чувства. Понимаю, что имею дело с версиями, у каждого своя версия, а уже из них, из их количества и пересечений рождается образ времени и людей, живущих в нем. Именно там, в теплом человеческом голосе, в живом отражении прошлого скрыта первозданная радость и обнажается неустранимый трагизм жизни. Ее хаос и страсть. Единственность и непостижимость. Все – подлинник. В казарме… Растерянные лица наших ребят, которые не понимают, за что они здесь умирают. Мне отвечают зло: стрелять или не стрелять – послевоенные вопросы. Выстрелишь – убьешь первым, а если не убьешь – убьют тебя. Всем хочется вернуться домой. К маме… Oдних напоили водкой, погрузили в самолет и ночью они оказались в Кабуле. Выли, орали, бросались биться к офицерам. Двое покончили с собой. Повесились в туалете. Другие приехали добровольцами. Дети сельских учителей, врачей… Их воспитывали, что Родине надо верить... Я писала историю «домашнего», «внутреннего» социализма. Как он жил в человеческой душе. Меня интересовало то, что большая история не замечает. Пропущенная история. История чувств: что человек понял о себе, добыл из себя. Весь мир его жизни. Самое маленькое и человеческое. Записывала в квартирах и деревенских хатах, на улице и в кафе, в поезде. Среди мира и на войне. В Чернобыле. Через год они вернутся домой, и Родины, которая их послала быть убийцами, уже не будет. Великий коммунистический эксперимент закончится на их глазах… Голоса… голоса… Лица стираются из памяти, а голоса помню. Москва. День Победы. Мы никак не можем расстаться с этим праздником, потому что без него останется один ГУЛАГ. 12 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г Взорвался Чернобыль… Я поехала туда… Вокруг реактора ходили люди с автоматами, стояли наготове боевые вертолеты. Никто не знал, что делать, но все, не задумываясь, готовы были умереть. Этому нас научили. это капризный цветок, он не может вырасти в любом месте из ничего. Только из наших мечтаний и иллюзий. Помню свое потрясение, когда в зале суда, где начался суд над моей книгой «Цинковые мальчики», меня обвинили в клевете на советскую армию, я увидела мать одного погибшего солдата. Первый раз мы с ней встретились у гроба ее сына, это был единственный ее сын, она вырастила его сама. В безумии она билась головой о цинковый гроб и шептала: «Кто там? Ты ли там, сынок? Гроб такой маленький, а ты у меня был большой Кто там?» Увидев меня, она закричала: «Расскажи всю правду! Взяли в армию. Он – столяр, дачи генералам ремонтировал. Его даже стрелять не научили. Отправили на войну − и там убили в первый месяц». В суде я ее спросила: «Что вы здесь делаете? Я написала правду». − «А мне не нужна твоя правда! Мне нужен сын – герой». Я записывала… Тексты были совершенно новые… Один за другим умирали пожарники, тушившие пожар в первую ночь. Горел атомный реактор, а их вызвали как на обычный пожар, они поехали туда без спецодежды. Получили дозы, в сотни раз превышающие норму. Несовместимые с жизнью. Врачи не пускали к ним плачущих жен: «Подходить близко нельзя! Целовать нельзя! Гладить нельзя! Это уже не любимый человек, а объект, подлежащий дезактивации». … Вокруг станции в радиусе тридцати километров десятки тысяч людей покидали свои дома, уезжали навсегда. Но еще никто в это не верил. Полные автобусы людей и тишина, как на кладбище. Вокруг автобусов собирались домашние животные – собаки, кошки. Животных оставляли. Люди боялись смотреть им в глаза. Птицы в небе… звери в лесу… мы все их предали… «А нашему любимому Шарику мы оставили записку: «Шарик, прости!». В суде я встретила рядового-гранатометчика, вернувшегося с войны слепым… Бедный страшный «красный человек»! Новые голоса перебивали друг друга… − Девяностые… Прекрасные годы, самое лучшее, что было в моей жизни. Глоток свободы… − Если о девяностых, то я бы не сказал, что это были красивые годы, они были отвратительные. Произошел переворот в умах на 180 градусов… Кто-то не выдержал и сошел с ума, кто-то покончил с собой. На улицах все время стреляли. Убили огромное количество людей. Каждый день шли разборки. Делили Россию… Урвать, успеть, пока другие не успели… Страдание − наш дар и проклятие. Великий спор русской литературы: Солженицын утверждал, что страдание делает человека лучше, из лагеря человек выходит, как из чистилища, а Шаламов был уверен, что лагерный опыт развращает человека, лагерный опыт нужен только в лагере. Время показало, что Шаламов был прав. Человек, который остался после социализма, знал только, как жить в лагере. − Я очень хорошо знаю, что такое мечта. Все детство я просил купить мне велосипед, и мне его не купили. Бедно жили. В школе я фарцевал джинсами, в институте − советской военной формой плюс символикой разной. Иностранцы покупали. Обычная фарца. В советское время за это сажали на срок от трех до пяти лет. Отец бегал за мной с ремнем т кричал: «Спекулянт! Я под Москвой кровь проливал, а вырастил такое говнецо!» 90-ые годы… Все говорили о свободе… Ждали праздника, а вокруг была разрушенная страна. Устаревшие заводы закрывались, стали мертвыми бесчисленные военные городки, миллионы безработных, а плохое жилье стало платным, и медицина платная, и образование. Кругом обломки… Открыли для себя, что свобода – это праздник только на площади, а в жизни – это что-то совсем другое. Свобода – 13 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г Вчера преступление, сегодня – бизнес. В одном месте купил гвозди, в другом набойки – упаковал в полиэтиленовый мешок и продал, как новый товар. Принес домой деньги. Накупил всего, полный холодильник. Родители ждали, что за мной придут и арестуют. (Хохочет.) Торговал бытовой техникой. Скороварками, пароварками. Пригонял из Германии машину с прицепом этого добра. Все шло валом… У меня в кабинете стояла коробка из под компьютера, полная денег, я только так понимал, что это деньги. Берешь, берешь из этой коробки, а там все не кончается. Уже вроде все купил: тачку, квартиру… часы «Роллекс»… Помню это опьянение… Ты можешь исполнить все свои желания, тайные фантазии. Я много узнал о себе: во-первых, что у меня нет вкуса, а вовторых, что я закомплексован. Не умею с деньгами обращаться. Я не знал, что большие деньги должны работать, они не могут лежать. Деньги – такое же испытание для человека, как власть, как любовь… Мечтал… И поехал в Монако. В казино Монте-Карло проиграл огромные деньги, очень много. Меня несло… Я был рабом своей коробки. Есть там деньги или нет? Сколько их? Их должно быть больше и больше. Меня перестало интересовать то, что интересовало раньше. Политика… митинги… Умер Сахаров. Я пошел с ним прощаться. Сотни тысяч людей. Все плакали, и я плакал. А тут недавно читаю о нем в газете: «умер великий юродивый России». И я подумал, что он вовремя умер. Вернулся из Америки Солженицын, все бросились к нему. Но он не понимал нас, а мы его. Иностранец. Он приехал в Россию, а за окном Чикаго… бронежилете, в меня стреляли. Если кто-то ест колбасу хуже, чем я, меня это не интересует. Вы же все хотели, чтобы был капитализм. Мечтали! Не кричите, что вас обманули…» Мало выигравших, больше проигравших. И через двадцать лет молодые опять читают Маркса. Мы думали, что коммунизм мертв, а это хроническое заболевание. Ведут на кухнях те же разговоры: что делать и кто виноват? Мечтают о своей революции. По социологическим опросам выбирают − Сталина, «сильную руку» и социализм. Конец «красного человека» откладывается. Старый кагэбэшник разоткровенничался в поезде, доказывал мне: «Без Сталина у нас ничего не получится. Что такое человек? Ножку венского стула в задний проход и нет человека. Одна физика. Ха-ха». Я уже это слышала… Все повторяется… В России… в моей маленькой Беларуси тысячи молодых людей опять выходят на улицу. Сидят в тюрьмах. И говорят о свободе. Перед революцией 17-ого года русский писатель Александр Грин писал: «А будущее как-то перестало стоять на своем месте». И теперь будущее опять не на своем месте… Иногда я думаю, зачем я спускалась в ад? Чтобы найти человека… В конце своего выступления я хочу поблагодарить членов жюри за оказанную мне высокую честь. А так же немецкий, шведский ПЭН − центры, французских писателей, поддержавших меня в трудную минуту, когда по политическим причинам я вынуждена была покинуть Родину. Мои слова благодарности моему бессменному издателю на протяжении десятков лет - Элизабет Руге и литературному агенту Галине Дурстгофф. Кем бы я был, если бы не перестройка? ИТР с жалкой зарплатой… (Смеется.) А сейчас у меня своя глазная клиника. Несколько сотен человек зависят от меня со своими семьями, дедушками, бабушками. Вы копаетесь в себе, рефлектируете, а у меня этой проблемы нет. Я работаю день и ночь. Закупил новейшее оборудование, отправил хирургов во Францию на стажировку. Но я не альтруист, я хорошо зарабатываю. Всего добился сам… У меня было только триста долларов в кармане… Начинал бизнес с партнерами, от которых вы бы в обморок упали, если бы они сейчас зашли в комнату. Гориллы! Лютый взгляд! Теперь их уже нет, они исчезли, как динозавры. Ходил в Спасибо тысячам моим героям, которые поделился со мной своей тайной, своей жизнью. Многих из них уже нет. Но остались их голоса. Спасибо всем вам. 14 Премия за мир Немецкой книготорговли 2013 г Die Friedenspreisträger des Deutschen Buchhandels und ihre Laudatoren 1950 1951 1952 1953 1954 1955 1956 1957 1958 1959 Max Tau – Adolf Grimme Albert Schweitzer – Theodor Heuss Romano Guardini – Ernst Reuter Martin Buber – Albrecht Goes Carl J. Burckhardt – Theodor Heuss Hermann Hesse – Richard Benz Reinhold Schneider – Werner Bergengruen Thornton Wilder – Carl J. Burckhardt Karl Jaspers – Hannah Arendt Theodor Heuss – Benno Reifenberg 1960 1961 1962 1963 1964 1965 1966 1967 1968 1969 Victor Gollancz - Heinrich Lübke Sarvepalli Radhakrishnan – Ernst Benz Paul Tillich – Otto Dibelius Carl F. von Weizsäcker – Georg Picht Gabriel Marcel – Carlo Schmid Nelly Sachs – Werner Weber Kardinal Bea/Visser 't Hooft – Paul Mikat Ernst Bloch – Werner Maihofer Léopold Sédar Senghor – François Bondy Alexander Mitscherlich – Heinz Kohut 1970 1971 1972 1973 1974 1975 1976 1977 1978 1979 1980 Alva und Gunnar Myrdal – Karl Kaiser Marion Gräfin Dönhoff – Alfred Grosser Janusz Korczak – Hartmut von Hentig The Club of Rome – Nello Celio Frère Roger – (keine Laudatio) Alfred Grosser – Paul Frank Max Frisch – Hartmut von Hentig Leszek Kołakowski – Gesine Schwan Astrid Lindgren – H.-C. Kirsch, G. U. Becker Yehudi Menuhin – Pierre Bertaux Ernesto Cardenal – Johann Baptist Metz 1981 Lew Kopelew – Marion Gräfin Dönhoff 1982 1883 1984 1985 1986 1987 1988 1989 George Kennan – Carl F. von Weizsäcker Manès Sperber - Siegfried Lenz Octavio Paz – Richard von Weizsäcker Teddy Kollek – Manfred Rommel Władysław Bartoszewski – Hans Maier Hans Jonas – Robert Spaemann Siegfried Lenz – Yohanan Meroz Václav Havel – André Glucksmann 1990 1991 1992 1993 1994 1995 1996 1997 1998 1999 Karl Dedecius – Heinrich Olschowsky György Konrád – Jorge Semprún Amos Oz – Siegfried Lenz Friedrich Schorlemmer – Richard von Weizsäcker Jorge Semprún – Wolf Lepenies Annemarie Schimmel – Roman Herzog Mario Vargas Llosa – Jorge Semprún Yaşar Kemal – Günter Grass Martin Walser – Frank Schirrmacher Fritz Stern – Bronislaw Geremek 2000 2001 2002 2003 2004 2005 2006 2007 2008 2009 Assia Djebar – Barbara Frischmuth Jürgen Habermas – Jan Philipp Reemtsma Chinua Achebe – Theodor Berchem Susan Sontag – Ivan Nagel Péter Esterházy – Michael Naumann Orhan Pamuk – Joachim Sartorius Wolf Lepenies – Andrei Pleşu Saul Friedländer – Wolfgang Frühwald Anselm Kiefer – Werner Spies Claudio Magris – Karl Schlögel 2010 2011 2012 2013 David Grossman – Joachim Gauck Boualem Sansal – Peter von Matt Liao Yiwu – Felicitas von Lovenberg Swetlana Alexijewitsch – Karl Schlögel Contact/Kontakt Contact/Kontakt Börsenverein des Deutschen Buchhandels e.V. Geschäftsstelle Friedenspreis des Deutschen Buchhandels – Martin Schult Schiffbauerdamm 5, 10117 Berlin Tel. 030/2800 783-44, Fax 030/2800 783-50 Mail: m.schult@boev.de Internet: www.friedenspreis-des-deutschen-buchhandels.de 15
